Корабль Древних

10. КОМИТЕТ ОБЩЕСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ

— Дафна — дочь Риги от другого брака, — сказал префект Корин. — Думаю, что идея принадлежит Риге. Сайл — человек умный, но он не из тех, кто способен осуществить собственные замыслы. А Рига очень честолюбива. Ее не устраивало положение жены секретаря умирающего Департамента. Ее отец был разорившимся купцом, который успел убить себя раньше, чем это сделают кредиторы. Так что наверх ей пришлось карабкаться из нищеты. Я почти восхищен ее амбициями, но только не методами. Эта сука поражает воображение.

Она изменила внешность своей дочери хирургическим путем и напичкала ее голову машинами, несущими фантомы умерших людей. Мы применяем такую методику, создавая военных советников. Внедренный объект создает популяцию, которая эвристическим методом способна найти наилучший ответ на поставленный вопрос. У этого метода не очень-то хорошие результаты: большинство объектов замыкаются сами на себя. У Дафны успехи оказались лучше, чем у многих, но эта процедура привела к слепоте, к тому же большая часть ее собственной личности была разрушена. Тем не менее Рига считает, что потеря ее дочерью зрения и разума — приемлемая цена за осуществление ее амбициозных планов. Думаю, Лурия подозревала, что Дафна — падчерица Сайла, но у нее не было доказательств. В конце концов именно Сайл организовал поиски новой пророчицы, он же хранил все архивы, и он женился на единственном существе, которое могло его предать.

Йама задумчиво проговорил:

— Они с самого начала задумали меня предать. Лурия собиралась выдать меня в обмен на безопасность своего Департамента. Сайл и Рига планировали использовать меня как аргумент в переговорах с тобой. В последний момент Сайл испугался, что план сорвется, и просил меня помочь в борьбе с вашим Департаментом, но я отказался. И даже если бы я помог ему, полагаю, Рига все равно предала бы меня.

Брабант был невиновен. Разговор, который подслушал Пандарас, инсценировали Сайл и Рига. Это было частью заговора с целью выманить Йаму на территорию, подконтрольную Департаменту Туземных Проблем, чтобы префект Корин мог его поймать. То, что Брабант частенько посещал бордель на самом краю дневного рынка, было известно многим. Именно там и ждал Йаму префект Корин. Но Йаме удалось сбежать, и вот им пришлось снова его преследовать, на сей раз — публично. Привратник доложил Сайлу, что Йама вернулся, и Сайл задержал начало церемонии, пока люди префекта Корина займут свои места.

— Можно не сомневаться, — сказал префект Корин, — что мозг своей новой дочери Рига тоже насытит машинами, а Сайл тем временем подыщет подходящую кандидатуру, чтобы сыграть пока роль пифии. Теперь он у нас в руках. Эти древние департаменты погрязли в разложении и интригах. Они не поддаются лечению, Йама, разве что хирургическому. Приходится действовать радикальными методами. Мы создали новую систему, где все, начиная с самого ничтожного клерка и кончая самым старшим легатом, ответственны перед целой сетью комитетов. В отсутствие центра власти ни один человек не способен воздействовать на Департамент в собственных целях. Таким образом, мы в состоянии сделать долговременную оценку перспектив в интересах Слияния. Со временем весь мир станет частью нашей системы, и мы сможем начать побеждать в войне с еретиками.

Они сидели рядом на одной кровати в крохотной келье, где жил эти дни Йама. Освещалась она только одной люминесцентной палочкой. Светлячков у Йамы отняли, также как и нож и древнюю монету, которую ему дал отшельник. Ему позволили оставить себе только томик Пуран и одежду, больше ничего.

Келья имела спартанский вид: узкая койка с бугристым матрасом и пластиковое ведро, откидывающаяся от стены полка, на каменном полу небольшой коврик из рафии. Кран в стене подавал теплую безвкусную воду. Рядом с краном на цепи висела пластиковая кружка, а в полу имелся сток размером не больше ладони. Префект Корин объяснил Йаме, что келья ничем не отличается от его собственной или же от любой другой личной кельи в Департаменте Туземных Проблем. Поженившись, мужья и жены сохраняют собственные кельи, а дети живут в общих палатах, пока не вырастут, начнут работать и получат отдельные кельи.

Сердцем Департамента Туземных Проблем были огромные соты — переплетение келий, узких коридоров, длинных низких помещений, где работало бесконечное количество клерков: ряд за рядом, ряд за рядом. Над головами их перемигивались огоньки светлячков, а сами они сгибались над книгами, бумагами, документами. Сотня этажей келий, коридоров и контор заполнила средние уровни Дворца; их замыкали прилегающие территории, захваченные у других департаментов; там размещались склады и арсеналы.

Тамору, Пандараса, и Элифаса держали отдельно, далеко от Йамы. Префект Корин объяснил, что они проходят проверку, как только она закончится, их отпустят. Йама поинтересовался, когда это будет. В ответ префект Корин заявил, что она может занять несколько дней, а может — годы.

— Когда мы будем знать все, — сказал он.

— Вопросы можно задавать бесконечно, — возразил Йама. Поразмыслив, префект Корин сказал:

— В твоем случае может так и оказаться.

Здесь никогда не было тишины. Все время доносился звук голосов, хлопанье дверей, чьи-то шаги. Йама потерял счет времени. Сначала его постоянно держали в темноте, еду (съедобный пластик, иногда приправленный кусочками фруктов или ложкой овощного соуса) подавали через неравные промежутки времени. Позже, когда в его келью дали свет, он смог по крайней мере читать Пураны и, наблюдая, как разгорается и меркнет свет, отмечать, что прошел еще один день. Иногда Йаму выводили из кельи и под охраной двух стражников доставляли в большую комнату, разделенную на две части толстой стеклянной панелью. Здесь его проверяли. С одной стороны стекла находилась табуретка, с другой — светлячки, от одного до сотни. Бестелесный голос приказывал Йаме сесть на табурет. Как только он садился, его часть комнаты погружалась в темноту. Начинались тесты.

В первый раз, когда их проводили, был только один светлячок — яркая точка света, висящая в центре темного пространства с одной стороны стеклянной панели. Йаме приказывали сдвинуть ее вправо. Он отказался, через какое-то время его отвели в келью и оставили без света и пищи. Судя по суете и характеру звуков, Йама решил, что прошло, должно быть, два дня. Наконец его, ослабевшего от голода, снова привели в разделенную надвое комнату и голос опять приказал ему повторить упражнение. Йама повиновался. Обе стороны обозначили свои позиции. Он показал, что будет подчиняться под воздействием принуждения, а противник продемонстрировал, что не потерпит сопротивления. Голос был ровен, никогда не уставал и не менял интонации. Он дважды произносил комплекс заданий, затем ждал, пока Йама все выполнит, потом приступал к следующему упражнению. Он не обращал внимания на ошибки и неудачи. Постепенно у Йамы в голове сложился выдуманный образ обладателя голоса: пожилой человек, седые волосы коротко острижены, сидит в келье вроде его собственной, единственный светлячок над его головой освещает запись, по которой он читает задания.

— Вверх, — говорит голос. — Вверх. — И дальше: — Красный светлячок по окружности вправо, белый светлячок по окружности влево. Красный по кругу вправо. Белый по кругу влево.

Подобных упражнений провели сотни. Иногда Йама должен был заставлять десяток разноцветных светлячков исполнять сложнейший танец, а иногда он целыми часами работал с единственным огоньком, двигая его в темноте по прямой вперед-назад или же изменяя яркость свечения. Йама не пытался вникнуть в смысл различных типов упражнений. Он подозревал, что если здесь и была система, то ее разбили произвольным образом, чтобы он ни за что не смог ее выделить. Лучше считать, что системы нет. Лучше думать, что они сами не знают, что хотят установить, или же не знают, как выяснить то, что им требуется.

Во время тестов он старательно трудился, хоть после них у него часто болела голова и состояние было ужасным. Черно-красные точки вдруг застилали взор, а через какое-то время он обнаруживал, что лежит на полу кельи с задубевшими от высохшей мочи брюками и кровью на языке и губах. Эти приступы наводили на него страх. Возможно, они были последствием полученного им удара по голове (хотя рана совсем зажила, не осталось даже шрама), утомительные тесты могли вызвать осложнения. Йама никому о них не говорил. Он не собирается демонстрировать слабость перед врагами.

Неизвестно, смогли ли те, кто проводил испытания, выяснить что-нибудь о его способностях, но сам Йама определенно каждый день узнавал о себе много нового. Несмотря на приступы он все больше овладевал своими силами. И впервые с тех пор, как он, покинув Эолис, ступил на дорогу в Из, у него оказалось время осмыслить все, что он узнал. Его действия всегда провоцировались случайными обстоятельствами или нуждами других людей. Сначала под нежелательным эскортом префекта Корина, а затем, после бегства от префекта и от заурядной, по его мнению, судьбы мелкого чиновника в Департаменте Туземных Проблем, в компании Пандараса и Таморы.

Он дал себе клятву раскрыть тайну своего происхождения: женщина с серебряной кожей, белая лодка на стремнине Великой Реки в облаке крохотных машин. Он не справился с этой задачей. Нет, хуже, чем не справился. Он даже по-настоящему и не пытался. Он предпочел пуститься в приключения с Таморой и Пандарасом и вовсе не думать, кто он и зачем пришел в мир.

Сидя в одиночестве в своей келье, он вспоминал каждый свой шаг с момента прощания с Эолисом и до падения Департамента Прорицаний. Йама взвешивал каждое свое действие, каждый мотив и не находил успокоения. Кроме того, он много спал, во сне обострялось его восприятие машин, их передвижений, занятий. Иногда возникало ощущение, что он висит в необъятном облаке мелких разумов, очень быстрых и одновременно поразительно тупых, а вокруг него сжимается и вновь распрямляется связывающая их паутина, словно ткацкий челнок бегает по основе, сплетая и вновь распуская в трех измерениях полотно. В большинстве своем машины были светлячками, но на периферии их громадного сообщества Йама ощущал присутствие более крупных машин, занятых обороной Департамента. Еще дальше, будто огни в речном тумане, просматривались большие машины, чье назначение оставалось абсолютно неясным. И во всем этом объеме мелких и крупных машин временами попадались яркие точки, которые Йама определил как сгустки потенциальной энергии действующих оракулов.

А иногда на пределе видимости этого внутреннего зрения возникало смутное ощущение присутствия той смертоносной машины, которую он по неведению обрушил на дом торговца. Она находилась где-то в непостижимой дали, в одиночестве висела за пределами мира, но все же она была, он ее постоянно чувствовал, к ней, как к магниту, снова и снова притягивались его мысли.

По временам его восприимчивость так обострялась, что он чувствовал гроздья крохотных машин, которые каждый человек имел в основании мозга. Он смутно улавливал в этих гроздьях эхо воспоминаний их хозяев. Впечатление было такое, будто он — единственное существо в неосязаемом мире, населенном ордами призраков, лепечущих что-то из-за грани земного существования.

Во сне Йама пытался понять, кто из этих призраков может быть Таморой, Пандарасом и Элифасом. Но все усилия приводили к единственному результату: его похожее на транс восприятие окружающих машин превращалось в настоящий сон. Иногда ему снилось, что он бежит сквозь Город Мертвых по паутине узких дорожек между рядами надгробий и стел, а за ним гонятся какие-то люди, гротескно слившиеся с машинами. Иногда он бесконечно бежал от пса преисподней, с криком просыпаясь всякий раз, когда его накрывал полыхающий синий свет, а иногда он в кровожадном пылу сокрушал бесчисленных врагов и ликовал сердцем, глядя, как горят города и армии с его именем на устах железной волной прокатываются по миру. Он просыпался, с ужасом и стыдом обещая себе не видеть таких снов.

Но сны его не оставляли, словно кусочки холодного металла под кожей, они всегда были с Йамой.

Время от времени приходил префект Корин и начинал разговор. Медленно. Не сразу, с долгими паузами. Йама подозревал, что эти беседы на самом деле были допросами, но префект Корин интересовался в основном детством Йамы; расспрашивал о деталях, потом о деталях этих деталей, о мелких событиях и церемониях, о географии Эолиса и об отдаленных кварталах Города Мертвых, расположении книг в библиотеке замка, об уроках, которые ему давал библиотекарь Закиль и начальник охраны сержант Роден.

История с белой лодкой, тайна происхождения Йамы, попытка его похищения доктором Дисмасом, приключения Йамы в Изе — ни одна из этих тем не была затронута вовсе. Йаме не пришлось ничего придумывать о встрече с куратором Города Мертвых, о той табличке, которую они ему показали и на которой он увидел человека своей расы. Человек этот как раз отворачивался, чтобы посмотреть на усыпанное звездами небо. Ему не пришлось рассказывать, как он призвал смертоносную машину на дом торговца, ни о его последних словах, ни о том, как он сначала разбудил, а потом уничтожил зловещую машину, покоившуюся в глубокой ловушке под Храмом Черного Колодца, ни о том, что сказала ему, появившись в оракуле, женщина в белом, фантом одной из владычиц Древней Расы.

Но такие беседы оттесняли все эти события и приключения куда-то на задворки его памяти, им не оставалось места из-за терпеливых, но настойчивых вопросов префекта Корина о все более мелких подробностях обыденной жизни в дни его детства. Казалось, что все происходящее с Йамой за тот короткий промежуток, когда он покинул свой дом в Эолисе и очутился здесь, в одной из безликих келий, неотличимых от тысяч ей подобных в Департаменте Туземных Проблем, было не более чем очень ярким сном. И, может быть, частично по этой причине, оставаясь один в бесконечной тьме своей кельи, Йама без конца прокручивал в голове каждый свой шаг между Эолисом и Изом, подобно волу, неустанно бредущему по кругу. И с каждым кругом колея под его ногами незаметно углубляется. Он боялся, что если забудет хоть самую ничтожную подробность своих приключений, то начнет забывать их все, так ткань начинает распускаться, когда порвется одна-единственная петля.

Если Йама сам задавал вопрос, то префект Корин замолкал, будто углубившись во внутренний диалог с самим собой, перед тем как спросить что-то в ответ. Сухая лаконичная манера поведения, свойственная префекту Корину, обозначилась во время этих бесед еще более явно. Молчание его было долгим и отстраненным; взгляд жестко впивался в Йаму, пока тот свободно рассказывал о своем детстве, так смотрит горный барс на свою предполагаемую добычу, выжидая мгновения слабости или неточности, которое отдаст жертву в его когти. Казалось, он отлил весь свой интеллект в форму вопроса, подобно тому, как рыбарь из любого камня вытачивает наконечник гарпуна. Ответов Йама от него не получил — только вопросы. Йама не знал, удовлетворяют ли префекта Корина его ответы. Этот вопрос, как и все остальные, остался без ответа.

Кроме префекта Корина и бестелесного голоса в затемненной, разделенной надвое комнате, единственными человеческими существами, с которыми общался Йама, были его стражники. Четверо солдат на посту у дверей его кельи менялись через равные интервалы. Жили они в двух кельях по обе стороны его собственной. Вместе с Йамой они вышагивали до дверей комнаты, где проходили испытания, а потом сопровождали его назад.

Только один из стражей говорил с ним — пожилой человек, стоявший вторую из ночных вахт. Его звали Коронетис. Он поведал Йаме, что не возражает против ночных вахт: он уже стар, жена его умерла, спит он мало.

— Вы, молодежь, спите крепко, — говорил Коронетис. — Это дар божий. Старикам сон не нужен, они ведь скоро умрут, а проснутся лишь при конце света, сотворенного по воле Хранителей.

Йама улыбнулся этому образу и стал развивать его дальше:

— Тогда это будет совсем не сон, ведь в промежутке вы не будете существовать, и времени для вас не пройдет нисколько. Как говорится в первой суре Пуран, «до Вселенной не было времени, ибо ничего не менялось».

— Ты — благочестивый юноша.

— Я бы этого не сказал.

— Наверное, ты сделал что-то дурное, раз оказался здесь, но я вижу, что ты читаешь Пураны.

— Значит, за мной наблюдают? — Сам Йама об этом не подумал. Он-то полагал, что келья — его личное пространство и так же непроницаема, как собственная голова.

Коронетис энергично кивнул:

— Через ту же трубу, по которой идет свет. Я думал, ты догадываешься. Но сейчас они скорее всего не следят. Они спят.

Как и большинство простых служащих Департамента Туземных Проблем, Коронетис был сухощав. Его жесткие волосы, несмотря на возраст, оставались черными и висели сальными прядями до середины спины. Хоть он и любил говаривать, что он тощ, как ощипанный цыпленок, на самом деле он был еще достаточно сильным мужчиной: мускулы буграми перекатывались у него под кожей, как будто туда напихали каштанов. Он ушел добровольцем в армию, когда началась война. Ему пришлось сражаться во время Марша Утраченных Вод и он все еще страдал от бронхита.

— Там водятся песчаные мухи, которые заползают в рот и в нос, когда человек спит, — рассказывал он. — Они заползают в глотку и откладывают там яйца, потом личинки попадают в легкие и там время от времени выводится муха, а мне приходится кашлять, чтобы она вылетела. Но все же мне повезло больше, чем многим из моих однополчан. И дело тут не в битвах. В основном они погибли из-за болезней в срединной точке мира и из-за диких тварей в тамошних болотах и лесах. По этой причине еретики — братья пантере и песчаной мухе.

Когда Коронетис вернулся с войны, то был так истощен воспалением легких и лихорадкой, что жена его не узнала. Он стал клерком, как до него был его отец. Коронетис все еще носил белую рубашку служащего, ведь клерком он был дольше, чем солдатом, и даже сделал карьеру: сейчас он возглавлял отделение. Он был страстно предан своему Департаменту и ничего не боялся, но в старости страдал от одиночества. Детей у него не было, а друзей он почти всех пережил, потеряв их еще в молодости.

— Мы будем править миром, — заявил Коронетис, — потому что никто другой не возьмет на себя эту ношу. Поэтому ты покаешься перед Комитетом Общественной Безопасности и станешь на защиту нашего дела. Это единственное дело, которому стоит служить, юноша.

Коронетис и Йама сидели на койке в келье, освещенной зеленой светящейся палочкой, которую Коронетис поставил на откидную полку. Ни у кого из стражников не было светлячков. К Йаме вообще не приближалась ни одна машина за исключением тех, что были с другой стороны толстой стеклянной панели в испытательной комнате.

— Меня воспитал один из старших чинов Департамента, — сказал Йама. — Он всегда верил, что служение идеалам Хранителей — самая суть долга любого Департамента.

— Эдил Эолиса? Он может себе позволить жить там, где его власть не подвергается сомнению. Подобный взгляд на вещи считается старомодным. Он устарел уже, когда я был ребенком. А с тех пор утекло много воды. Взять хоть моего деда. Он тоже был солдатом. Еще до войны с еретиками. Он воевал в трех кампаниях внутри Дворца против департаментов, которые хотели узурпировать наши функции и территорию. Он знал, в чем его долг. Тебе повезло, что ты вырос там, где вырос, но теперь ты очутился в реальном мире.

— Эта келья…

— Она не отличается от моей.

— Кроме того, что ты меня остановишь, если я захочу уйти. Коронетис улыбнулся. Рот его напоминал лягушачий — такой же широкий и беззубый. Он потерял почти все зубы, а оставшиеся потемнели и стерлись почти до десен.

— Так и есть, — сказал он. — Сделаю все, что смогу. Если будет нужно, мне придется тебя убить, но надеюсь, этого не потребуется.

— Я тоже.

Йама и в самом деле ни разу не помыслил о побеге, когда Коронетис заходил к нему в келью. Это было бы бесчестно, ибо кем бы ни был Коронетис, какие бы мотивы им ни управляли, он вел себя как друг Йамы.

— Расскажи мне о войне, — говорил обычно Йама, когда чувствовал, что не согласен с хвалебными песнями доброму сердцу и праведным целям Департамента Туземных Проблем, которые затягивал Коронетис.

У Коронетиса был огромный запас военных рассказов. О длинных марш-бросках из одной части болот в другую; об операциях, когда врага было вовсе не видно, только отдаленные вспышки выстрелов артиллерии; о бесконечных днях, когда ничего вообще не случалось и рота Коронетиса валялась на солнце и травила байки. Война — это в основном марш-броски и ожидание, говорил он. Он принимал участие лишь в двух настоящих битвах. Одна из них была за высоту, которую раньше пришлось оставить, и длилась сто дней, а другая происходила в городе, где жители начали изменяться, и нельзя было понять, кто с кем воюет.

— Еретики как раз это и делают, — объяснял Коронетис. — Они вызывают изменение в расе, а с изменением приходит война. Война не одна, их много, ведь мы вынуждены сражаться за каждую непреображенную расу, чтобы увериться, что она не поддастся чарам еретиков, когда окажется наименее защищенной. Если бы мы все делали только то, что хотим, то стали бы подобны животным, даже хуже, ведь животные — только животные, они не в состоянии изменить свою природу. Вот префект — да! У него более опасная работа, он вращается среди непреображенных точно так же, как агитаторы еретиков. Если хочешь знать, настоящая война идет именно там. Еретики — могучий враг именно потому, что они умеют заставить непреображенных смотреть на мир их глазами. Наш комитет предназначен для уничтожения еретиков, но он тем не менее применяет некоторые из их методов, чтобы обеспечить безопасность внутри самого Департамента.

Комитет Общественной Безопасности преобразил Департамент Туземных Проблем, создав из косного сообщества чиновников и их полуавтократичных начальников гнездо радикально настроенных деятелей, которые присвоили себе право утверждать, что сражаются за каждую душу в Слиянии. Комитет заявил, что в борьбе все равны, так что самый мелкий клерк ощущал, что его вклад так же важен, как и военные подвиги великого военачальника. Иногда Коронетис с гордо сверкающими глазами рассуждал о преимуществах организации своего Департамента, о его прекрасных достижениях, о райской жизни, которую он устроит, когда разобьет еретиков и объединит Слияние.

Йама предпочитал слушать о войне. Патрули, рассекающие просторы травяных равнин, так и не встретившие врага, бивуаки среди висячих корней громадных деревьев в девственных лесах среди бесчисленных болот, схемы наступлений и отмирающий язык жестов, которым они пользовались вблизи врага. Более чем когда-либо он стремился попасть на войну простым наемником или офицером в отряде копейщиков. Оказаться в низовьях. Затеряться на войне.

Йама допускал, что эти посещения были частью допросов, но ему было все равно. Он с нетерпением ждал, когда поздно ночью раздастся поскребывание в дверь, он отзовется и пригласит старика войти. И хотя Йама был пленником, а Коронетис его сторожил, оба они поддерживали иллюзию того, что Йама хозяин, а Коронетис — его гость. Коронетис, прежде чем отпереть дверь, всегда дожидался приглашения, и оба никак не. комментировали тот факт, что, войдя, стражник всегда запирал замок изнутри. Вежливый отказ Йамы спорить по поводу пропагандистских утверждений Коронетиса тоже был частью этих иллюзорных отношений, кроме того, Йама подозревал, что любое его слово, порочащее Департамент Туземных Проблем или Комитет Общественной Безопасности, будет использовано против него. И в те ночи, когда никто ни скребся в его дверь, Йама чувствовал себя разочарованным. Он почти свыкся с монотонным течением дней своего заключения, как вдруг все переменилось.