Корабль-призрак

Часть третья Минкерс

— Эй, на «Морской Ведьме»! «Морская Ведьма», эгей!

Чайки с криками носились над бухтой, и мой собственный голос вернулся ко мне одиноким возгласом среди мелкого моросящего дождя. Яхта неподвижно стояла в кратере бухты. Отражение ее черных надстроек то и дело крошилось от налетающего ветра, морщившего зеркальную поверхность воды. У входа в бухту пенились волны прилива, а выше маячили призрачные и серые в дымке дождя холмы. Их травянистые склоны, утратив весь свой изумрудный цвет, сползали к грязно-белым меловым утесам берега. Вокруг не было ни души.

— Эй, на «Морской Ведьме»!

На палубе зашевелилась чья-то фигура. Вспышка желтой штормовки, грохот весел, и вот уже к берегу скользит шлюпка. Она с громким скрежетом уткнулась в мокрую гальку, я запрыгнул внутрь, и Майк снова налег на весла. Я с облегчением понял, что мне незачем рассказывать ему о расследовании. Он следил за его ходом, читая газеты. Но, как только мы поднялись на борт, закрепили шлюпку и убрали в каюту мои вещи, он начал задавать вопросы. Что случилось с Пэтчем? Почему сегодня утром он не появился в суде?

— Ты знал, что у них уже есть ордер на его арест?

— Ордер? Откуда ты знаешь? — спросил я.

Не знаю почему, но меня его слова шокировали. Это было так бессмысленно.

— Сообщили в шестичасовых новостях.

— А в чем его обвиняют, сказали?

— Нет. Но они выставили полицейские кордоны на всех дорогах, ведущих из Саутгемптона. Порты тоже проверяются.

Мы продолжали обсуждать это за ужином. Мы были вдвоем. Айан уехал домой, навестить родителей. Майк должен был позвонить ему, как только мы будем готовы снова приступить к погружениям. Он этого еще не сделал, потому что последний прогноз посулил нам умеренный северо-западный ветер, позже переходящий в западный и усиливающийся. В целом перспективы пока были неясны. Что сбивало Майка с толку больше всего, так это почему Пэтч не рассказал полиции о предложении Деллимара. Поскольку он не присутствовал в зале во время расследования, а только читал газетные отчеты, то меня не удивляло то, что визит Пэтча к нам на яхту так ярко запечатлелся у него в памяти. Когда мы перешли к кофе, он вдруг напомнил мне о свертке, который Пэтч отдал мне в Пемполе.

— Вряд ли в нем содержатся какие-нибудь важные улики, как ты думаешь? — размышлял он.

Я понял, что напрочь забыл о том пакете.

— Если бы это было так, — ответил я, — он попросил бы меня привезти его с собой.

— Он до сих пор у тебя?

Я кивнул, встал из-за стола и направился в кормовую каюту. Сверток все еще лежал у меня в портфеле, и я вернулся с ним в кают-компанию. Майк сдвинул посуду в сторону, а я достал нож и разрезал бечевку, чувствуя себя, как во время войны, когда мне приходилось иметь дело с личными вещами какого-нибудь погибшего бедолаги.

— Похоже на какую-то книгу, — заметил Майк. — Может, это судовой журнал?

— Нет, — покачал головой я. — Журнал был в суде.

Развернув коричневую оберточную бумагу, я увидел конверт. На нем было напечатано имя Дж. К. Б. Деллимар, а пониже синим карандашом виднелась приписка. Всего одно слово: «Забрать». Конверт был вскрыт. Кто-то нетерпеливо распечатал его, надорвав печать одного из городских банков. У меня в душе затеплилась смутная надежда, что, возможно, Майк прав и нам в руки попала бухгалтерская книга, принадлежавшая Деллимару или его компании, одним словом, нечто, способное пролить свет на финансовые мотивы его поступков. А затем я вытряхнул содержимое конверта на стол и уставился на него, не веря собственным глазам.

В окружении грязной посуды лежала толстая пачка пятифунтовых банкнот.

Майк смотрел на эту кучу, открыв от изумления рот. Никогда в жизни он не видел так много наличных денег. Да и я тоже. Я разделил кучу на две части.

— Считаем! — скомандовал я.

Несколько минут в каюте не было слышно ни звука, не считая шелеста купюр Английского банка. Когда мы закончили считать, у нас получилась сумма ровно в пять тысяч фунтов. Майк поднял на меня глаза.

— Неудивительно, что он не захотел самостоятельно везти это через таможню, — произнес он. — Как ты думаешь, может, он все же принял предложение Деллимара? — немного подумав, добавил он.

Но я покачал головой.

— Если бы он его принял, зачем ему тушить пожар? Зачем сажать судно на рифы? — Я вспомнил, в каком состоянии находилась каюта Деллимара, когда я вошел в нее, чтобы помочь ему извлечь резиновую лодку. — Нет, я думаю, что он взял эти деньги позже, после того как Деллимар погиб.

— Но зачем?

Я пожал плечами.

— Бог его знает. — Я слишком многого в этой истории не понимал. Я собрал банкноты и положил их обратно в конверт. — Если бы эти деньги были оплатой за кораблекрушение, — произнес я, — он бы явился к нам, чтобы забрать их, как только приземлился в Англии.

— Это верно. — Майк, нахмурившись, взял у меня конверт и начал крутить его в руках. — Странно, что он его не забрал. Он как будто о нем забыл.

Я медленно кивнул. А потом я поднялся на палубу и зажег якорный огонь. В этом не было необходимости, поскольку наша яхта была единственным судном в бухте, и вряд ли в такую отвратительную ночь сюда мог кто-нибудь явиться. Но мне было необходимо чем-то заняться. Я закурил. Уже почти окончательно стемнело, и яхта лежала в ярком круге света, со всех сторон окруженном искрящимся занавесом моросящего дождя. Ветер, похоже, стих. Черная и совершенно неподвижная вода не морщилась даже у бортов яхты. Еле слышный плеск доносился только со стороны берега, где прибой осторожно лизал мокрую гальку. Стоя на палубе, я курил в слабом свете якорного огня и ломал голову, какого черта мне делать со всеми этими деньгами. Если я передам их властям, мне придется объяснить, как они ко мне попали. Или стоит положить начало фонду помощи членам семей утонувших моряков? Разумеется, анонимно. Я никак не мог послать деньги его матери и скорее позволил бы отрубить себе руку, чем вернул бы их компании «Деллимар».

Я стоял, размышляя над всем этим, пока моя сигарета не превратилась в размокший окурок. Я бросил окурок в воду и спустился вниз. Майк проверял один из аквалангов.

— Хочешь выпить? — предложил я.

— Отличная идея, — кивнул Майк.

Я достал бутылку и стаканы.

Я ничего ему не сказал. Я вообще не хотел это больше обсуждать. Я сидел со стаканом в руке и курил, снова и снова прокручивая в голове имеющиеся у меня возможности. Мы очень долго сидели и молчали.

Я не знаю, кто первым услышал этот неясный звук, но вдруг я понял, что мы пристально смотрим друг другу в глаза и прислушиваемся. Шум доносился со стороны носа и напоминал легкий плеск воды.

— Что это?

Майк встал из-за стола. Плеск прекратился, и вместо него прямо над нашими головами раздались шаги. По палубе кто-то ходил. Шаги направились к корме. Мы с Майком приросли к месту и застыли. Шаги уже раздавались возле самого люка. Крышка тихо скользнула назад, и мы увидели босые ступни, за которыми последовали мокрые штанины, с которых стекала вода, а затем и все тело человека, также насквозь мокрое. И вот он уже стоит у подножия трапа, моргая в ярком освещении каюты. У этого человека было бледное как мел лицо, а его черные волосы облепили голову. С его одежды на пол струились потоки воды.

— О господи! — выдохнул я.

Я был слишком потрясен, чтобы сказать что-то еще. Он дрожал и стучал зубами. А я смотрел на него, как на привидение.

— Если бы кто-нибудь одолжил мне полотенце…

Пэтч начал стягивать с себя мокрую одежду.

— Выходит, Хиггинс был прав, — заметил я.

— Хиггинс?

— Он сказал, что ты явишься на «Морскую Ведьму». Но зачем ты здесь? — спросил я и, помолчав, добавил: — Я думал, что ты умер. — Боже мой! Осознав положение, в которое он меня поставил, я чуть было не пожалел, что ошибся. — За каким дьяволом ты сюда явился? — повторил я.

Он не обратил на мою вспышку никакого внимания. Он как будто ее не услышал или закрылся от моего негодования. Майк принес полотенце, и он начал вытираться. Его обнаженное тело было жилистым и все еще коричневым от аденской жары. Он дрожал и попросил сигарету, чтобы согреться. Я протянул ему сигарету, он прикурил и начал вытирать волосы.

— Если ты думаешь, что мы согласимся вывезти тебя во Францию, ты ошибаешься, — заявил я. — Я этого делать не буду.

Он смотрел на меня, слегка нахмурившись.

— Во Францию? — У него вздулись на щеках желваки. — Мне надо на Минкерс, — ответил он. — Ты пообещал отвезти меня туда. Ты предложил мне свою яхту.

Неожиданно в его голосе зазвучала тревога.

Я смотрел на него, широко раскрыв глаза. Я не мог поверить в то, что он до сих пор хочет попасть на Минкерс.

— Это было вчера вечером, — ответил я.

— Вчера вечером, сегодня вечером… Какая разница?

Его голос сорвался. Он уже не вытирался, а на его лице читалось сомнение. Казалось, он явился сюда в полной уверенности, что теперь все будет в порядке, и внезапно понял, что это не так.

— Возможно, ты этого еще не знаешь, — начал я, пытаясь смягчить удар, — но на твой арест уже выдан ордер.

Если он и удивился, то ничем этого не выдал. Он как будто этого ожидал.

— Вчера вечером я очень долго бродил, — произнес он. — Я пытался понять, что мне делать дальше. В конце концов я понял, что если сегодня утром явлюсь в этот суд, то уже никогда не попаду на «Мэри Дир». Поэтому я приехал сюда. Я шел пешком от Свонеджа, полдня провел на холмах, ожидая, пока стемнеет.

— Ты видел газеты?

— Нет. А что?

— «Мэри Дир» обнаружили, и какая-то французская компания пытается снять ее с мели. Судну предстоит полный осмотр, и если ты думаешь, что есть какой-то смысл в том, чтобы…

— Полный осмотр? — Эта новость его шокировала. — Когда? Наверное, об этом объявили в суде? — добавил он.

— Да.

— Кто сказал им о том, где находится корабль? Это сделал Гундерсен?

— Гундерсен? Нет. Это был начальник порта из Сент-Хельера. Он связался с представителем нашего правительства. Насколько я понял, «Мэри Дир» заметил какой-то рыбак с острова Джерси. Видимо, он увидел людей, работающих на месте кораблекрушения.

— Ну ладно, — с облегчением вздохнул Пэтч. — Но нам надо поспешить. — Он поднял с пола полотенце. — У вас найдется выпить?

Открыв шкаф, я извлек из него бутылку с ромом и стакан. Дрожащими руками он налил себе рома.

— Мне также понадобится одежда, — произнес он.

Он залпом осушил стакан и, с трудом переведя дух, добавил:

— Теперь они знают, что будет официальный осмотр судна, и нам придется действовать очень быстро.

Майк достал из шкафа какую-то одежду и положил ее на стол. Пэтч взял нательную рубашку.

— Когда вы сможете сняться с якоря? — спросил он.

Я уставился на него.

— Ты что, не понимаешь? — спросил я. — Выписан ордер на твой арест. Я никак не могу отвезти тебя на «Мэри Дир».

Он уже наполовину натянул на себя рубашку, но, услышав мои слова, замер, не сводя с меня глаз. Думаю, он только сейчас понял, что мы никуда его не повезем.

— Но я на тебя рассчитывал. — В его голосе неожиданно зазвучала безысходность. Он тут же возмущенно добавил: — Ты только вчера предлагал отвезти меня туда. Это был мой единственный шанс, и…

— Но ты не принял мое предложение, — перебил его я. — Ты сказал, что уже слишком поздно.

— Так и было.

— Если было слишком поздно вчера, то сегодня и подавно слишком поздно.

— Как я мог принять твое предложение? Я знал, что меня арестуют. Я в этом не сомневался, и если бы я сегодня утром пришел в суд…

— Но ты не пришел.

— Ну да…

— Почему? Ты что, не понимаешь, что ты сам себя загнал в совершенно невообразимую ситуацию? — Я подался вперед, твердо решив докопаться до правды. — А теперь за тобой охотится полиция. Теперь все против тебя. Бога ради, объясни, что заставило тебя удрать?

Он закончил натягивать рубашку и, подойдя к краю стола, оперся о него руками и наклонился вперед.

— Вчера вечером я кое-что узнал и понял, что должен как можно скорее попасть на «Мэри Дир». — На мгновение воцарилось молчание. Мы с Майком продолжали выжидательно смотреть на нашего неожиданного гостя. Наконец он произнес: — Та спасательная компания. Она работает по контракту с компанией «Деллимар».

— Откуда ты знаешь? — Мне показалось, что у него окончательно разгулялось воображение. Как только в голову могло прийти такое? — Откуда ты можешь это знать, если в сообщении говорилось только то, что некая фирма работает на сидящем на скалах пароходе?

— Сейчас я все расскажу. — Он начал натягивать на себя всю остальную предложенную Майком одежду. — Вчера вечером, когда я вернулся к себе в комнату, я поднялся наверх и взял пальто. Я собирался погулять и все хорошенько обдумать. Но на улице я увидел Джанет — мисс Таггарт. Она ожидала меня. Она пришла… — Он коротко пожал плечами. — Казалось бы, ерунда, но для меня это значило очень много, потому что я понял, что она поверила в мою невиновность. После этого я обшарил все пабы в районе доков. Я был уверен, что в одном из них найду Берроуза. Когда у него бывали деньги, он был не в состоянии удерживаться от спиртного. А деньги у него были, в этом я был уверен. Я нашел его в старой части города, и он мне все рассказал. Он был в стельку пьян и держался вызывающе и самоуверенно. Он люто меня ненавидел. Поэтому он и рассказал мне о спасательной компании. Он злорадствовал, зная, что после того, как они пустят ее на дно, я никогда и ничего уже не смогу доказать. И все потому, что я сказал ему, что механик из него никакой, и пообещал позаботиться о том, чтобы его больше и близко не подпускали к машинному отделению парохода.

Он помолчал и налил себе еще рома. Пока он пил, мы молчали, и я услышал, что снова поднялся ветер. Он свистел и завывал в оснастке у нас над головой. Затем он надел свитер Майка и, обойдя стол, сел напротив меня. Он все еще дрожал.

— Должно быть, по просьбе Гундерсена Хиггинс высчитал направление нашего дрейфа. Как бы то ни было, но они твердо решили, что судно сидит на рифах Минкерс. Поэтому они зафрахтовали судно и отправились туда. И когда они нашли «Мэри Дир», Гундерсен нанял эту французскую компанию, чтобы они сняли ее с рифов.

— Но тебе-то какая разница? — недоуменно спросил Майк. — Что неестественного в стремлении компании «Деллимар» спасти собственное судно?

Пэтч развернулся к нему, растянув губы в саркастической улыбке.

— Они не собираются спасать собственное судно, — произнес он. — Они хотят, чтобы французы сняли его с рифов, после чего затопят его в глубоком месте.

Майк смотрел на него, как на помешанного, и я поспешил вмешаться:

— Ты и в самом деле считаешь, что они на это пойдут?

— Что может им помешать? — ответил он вопросом на вопрос.

— Но ни одна спасательная компания…

— Спасательная компания здесь вообще ни при чем. Но в контракте указано, что «Мэри Дир» необходимо снять с мели и отбуксировать в Саутгемптон. Гундерсен потребует, чтобы на борту буксируемого судна находились Хиггинс и Берроуз. Ну, а для этой парочки затопить пароход не составит никакого труда. Берроузу будет достаточно открыть кран забортной воды, и «Мэри Дир» начнет медленно погружаться вместе с буксировочным тросом. Думаю, они сделают это после того, как минуют Кастекс[23], и затопят ее в Херд Дип[24] на глубине шестидесяти саженей. Все сочтут это крупным невезением и отнесут на счет корпуса, поврежденного за те два месяца, что судно колошматило на рифах. — Он повернулся и посмотрел мне в глаза. — Возможно, теперь ты понимаешь. Я должен попасть на нее, Сэндс. Это моя единственная надежда. Я должен получить доказательства.

— Доказательства чего? — снова вмешался Майк.

Пэтч нерешительно перевел взгляд с меня на него и обратно.

— Я должен точно знать, что в переднем трюме произвели взрыв.

— Я думал, что это забота властей, — произнес Майк.

— Властей? Нет. Нет, я должен убедиться в этом сам.

— Но если бы ты обратился к властям и рассказал им правду… Если бы ты рассказал им о предложении Деллимара…

— Я не могу так поступить.

Он смотрел на меня потухшими глазами.

— Почему?

— Почему? — Он опустил глаза и начал вертеть в пальцах стакан. — Ты был со мной на этом судне, — прошептал он. — Неужели ты еще сам не догадался? — Но он тут же быстро добавил: — Не задавайте мне больше вопросов. Просто отвезите меня туда. А потом… — Он немного помялся и продолжал: — Когда я буду знать наверняка… — Он не закончил предложение. Вместо этого он поднял на меня глаза и, глядя на меня в упор, произнес: — Так как? Вы меня отвезете?

— Мне очень жаль, — ответил я. — Но ты должен понять, что это уже невозможно.

— Но… — Он протянул руку и схватил меня за руку повыше запястья. — Богом тебя заклинаю! Как ты не понимаешь! Они снимут ее с рифов и затопят на глубине. После этого я уже никогда не узнаю… — У него был такой измученный вид, что мне стало его жаль. Но в его глазах уже вспыхнуло негодование. — Я не думал, что ты такой трус, Сэндс, — произнес он. Его голос дрожал. — Я думал, вы готовы рискнуть — и ты, и Дункан. Проклятье! Ты сказал, что отвезешь меня. — Он снова оживал. Мышцы на его руке вздулись, и его тело уже не напоминало осевший мешок… Я не поверил собственным ушам, когда услышал силу в его голосе. — Неужели ты испугался только потому, что меня разыскивает полиция с ордером на арест?

— Нет, — покачал я головой. — Дело не только в этом.

— В чем же тогда?

Я потянулся к лежащему на краю стола конверту.

— Взять хотя бы это, — произнес я и швырнул конверт на стол перед ним, так что из него веером вылетели пятерки. Они лежали кучкой белых и хрустящих банкнот, похожие на похоронные карточки. — Ты позволил мне привезти это сюда, не сообщив, что в конверте. — Он уставился на них, а я продолжал: — Что, если ты сейчас расскажешь нам всю правду? — предложил я. — Почему ты взял эти деньги? Почему ты не рассказал суду о предложении Деллимара? — Я колебался, глядя на него, но он прятал от меня глаза. — Ты взял эти деньги из его каюты уже после того, как он умер? Верно?

— Да.

Его голос звучал безжизненно и устало.

— Почему?

— Почему? — Он поднял глаза, глядя на меня в упор. Внезапно я увидел глаза человека, с которым познакомился на борту «Мэри Дир». — Наверное, только потому, что они там были. Полагаю, я думал, что ему они больше не принадлежат… А впрочем, я не знаю. — Он хмурился, как будто пытаясь сосредоточиться на чем-то, что его совершенно не интересовало. Казалось, он весь ушел в какой-то внутренний ад, который он сам и создал. — Наверное, глупо было их брать. Это было слишком опасно. Я потом это понял. Но в тот момент… понимаешь, у меня не было ни пенса… И когда ты знаешь, что тебе придется сражаться с компанией, чтобы доказать, что ты сделал все, что мог, пытаясь привести в порт назначения корабль, который, по их мнению, туда не должен был прийти… — Он не стал заканчивать свою мысль, явно продолжая думать о чем-то другом.

— Ты поэтому не сказал суду о предложении Деллимара? — спросил я.

— Нет. — Внезапно он вскочил на ноги. — Нет, не поэтому. — Несколько мгновений он стоял, глядя наверх через открытый люк, а потом вернулся к столу. — Неужели ты еще не понял? — Он впился взглядом в мое лицо. — Я его убил.

— Деллимара?

Я изумленно смотрел на него в повисшей в каюте тишине.

— Он не упал за борт, — произнес он, а затем после короткой паузы добавил: — Его тело все еще там, на «Мэри Дир».

Я был так потрясен, что не знал, что ему сказать. И вдруг из него полились слова, и он выложил нам всю свою историю.

Это произошло в ночь бури, сразу после того, как ему сообщили о пожаре в радиорубке. Он прошел на крыло мостика в надежде, что к пожару удобнее подобраться со стороны, и увидел Деллимара, который шел по верхней палубе, направляясь к корме.

— Я предупреждал его: если застану за попыткой вредительства, убью. Ему нечего было делать на корме.

Он бросился с мостика вниз и прибежал на корму в тот самый момент, когда Деллимар скрывался в смотровом люке четвертого трюма.

— Мне надо было захлопнуть крышку, и делу конец.

Вместо этого он спустился за Деллимаром в трюм и застал его сидящим на корточках возле переборки. Руку он просунул куда-то вниз, между верхним ящиком груза и обшивкой.

— Его лицо до сих пор стоит у меня перед глазами, — выдохнул он. — Испуганное и побелевшее, как смерть, в луче моего фонаря. Думаю, он понял, что я его убью.

Голос Пэтча дрожал. Он заново проживал эту сцену, которую носил в себе слишком долго. Деллимар выпрямился с резким возгласом. В руке у него был какой-то предмет цилиндрической формы. Пэтч ринулся к нему, охваченный холодной яростью. Он ударил его кулаком в лицо, и голова Деллимара дернулась назад, ударившись о стальной угловой профиль.

— Я хотел избить его, раздавить, стереть в порошок! Я хотел его убить!

Он тяжело дышал, стоя у конца стола. Свет падал на него сверху, а на его лице залегли глубокие тени.

— В тот вечер с кораблем происходили необъяснимые вещи — передние трюмы затопило, в радиорубке вспыхнул пожар, а тут еще эта крыса забралась в трюм… и все это сопровождалось ураганным ветром. Бог ты мой! Что бы вы сделали на моем месте? Я был капитаном. Моему кораблю угрожала смертельная опасность. А он хотел, чтобы судно затонуло. Я его предупреждал.

Внезапно он замолчал и вытер лоб ладонью.

Он продолжал свой рассказ уже немного спокойнее, описывая все, что случилось после того, как тело Деллимара безжизненной массой сползло на один из ящиков с авиационными двигателями. На его редких бесцветных волосах блестела кровь. Пэтч не сразу понял, что убил судовладельца. До него это дошло несколько позже. Но гнев его покинул, и каким-то образом ему удалось по вертикальному трапу вытащить его на палубу, где его едва не сбила с ног вторгшаяся на судно волна. Но он все же сумел по трапу подняться на верхнюю палубу, где вероятность столкнуться с кем-то из команды была ниже. Но, когда свет с мостика случайно упал на голову Деллимара, он понял, что судовладелец мертв.

— У него была сломана шея. — Он произнес это безжизненным и лишенным каких бы то ни было эмоций голосом.

— Но ты же мог сказать, что с ним произошел несчастный случай… что он свалился в трюм или что-нибудь в этом роде…

Я вспомнил угольную пыль и шорох пересыпаемого угля. Я уже понял, что будет дальше.

Он потянулся к пачке сигарет и закурил. Затем он снова сел за стол напротив меня.

— Наверное, я запаниковал, — произнес он. — Бедняга, у него был проломлен затылок, и выглядел он жутко.

Перед его глазами снова была кровь и безвольно болтающаяся голова. На его лбу снова выступил пот.

— Я решил бросить его за борт.

Но сначала он опустил тело на палубу, чтобы осмотреть его. И тут из правой двери рулевой рубки вышел Хиггинс. Пэтч не осмелился тащить тело к борту. Но рядом с ним оказался люк угольного бункера, который по какой-то необъяснимой причине был открыт, и он, не успев подумать, бросил тело в желоб и захлопнул люк.

— И только много часов спустя до меня дошло, что я натворил. — Сжимая сигарету дрожащими пальцами, он сделал глубокую затяжку. — Вместо того чтобы избавиться от трупа, я повесил его себе на шею, как мельничный жернов. — Последние слова он произнес еле слышным шепотом и несколько мгновений молчал, а затем добавил: — Когда ты поднялся на борт, я спустил в угольную яму веревочную лестницу и пытался добраться до тела. Но к тому времени качка погребла его под тоннами угля.

После этого наступило долгое молчание, во время которого был слышен лишь шум ветра в снастях, завывающего на высокой унылой ноте. Якорная цепь скрежетала о гальку. Затем, обращаясь к самому себе и низко опустив голову, он произнес:

— Я его убил в полной уверенности, что вершу правосудие. Он заслуживал смерти. Я был убежден, что спасаю жизни тридцати с лишним человек на борту, включая и свою собственную.

Внезапно он поднял голову и посмотрел на меня.

— Ну вот, я рассказал тебе правду.

Я кивнул. Я знал, что это правда. Теперь я понимал, почему ему необходимо туда попасть, почему он не мог сообщить о предложении Деллимара суду.

— Тебе следовало пойти в полицию, как только ты вернулся в Англию, — пробормотал я.

— В полицию? — Он побледнел как мел. — Как я мог туда пойти?

— Но если бы ты рассказал им о том предложении, которое тебе сделал Деллимар…

— Ты думаешь, мне поверили бы? Это были бы всего лишь мои слова, без всяких доказательств. Как бы я смог оправдаться… — Он перевел взгляд на лежащий на столе конверт. — Видишь эти деньги? — Он потянулся к деньгам и сгреб целую пригоршню пятифунтовых банкнот. — Он предлагал их мне. Все эти деньги. Они хранились у него в каюте, и он рассыпал передо мной все пять тысяч. Он вытряхнул их из вон того большого конверта. Я взял их и швырнул ему в лицо. Я сказал ему, что он будет гореть в аду прежде, чем я стану выполнять его грязные задания. Вот тогда я его и предупредил, что убью его, если он попытается погубить судно. — Он помолчал, продолжая тяжело дышать. — А потом началась буря, и передние трюмы внезапно дали течь, и еще пожар в радиорубке… Когда я увидел его в трюме… — Он продолжал смотреть на меня. Его лицо осунулось. Передо мной был человек, находящийся на пределе своих возможностей. Таким я и увидел его впервые. — Тогда я был абсолютно уверен в своей правоте, — снова прошептал он.

— Но это был несчастный случай, — подал голос Майк. — Ты не собирался его убивать, черт возьми.

Он медленно покачал головой и запустил пальцы себе в волосы.

— Нет, это неправда, — прошептал он. — Я хотел его убить. Я приходил в ярость при одной мысли о том, к чему он пытался меня вынудить… о том, что он делает с кораблем. Это был первый корабль за десять лет, на который я взошел капитаном… — Он снова смотрел на стакан. — Когда я посадил «Мэри Дир» на рифы, я думал, что смогу к ней вернуться, избавиться от тела и доказать, что он пытался ее потопить… — Он снова смотрел на меня. — Как ты не поймешь, Сэндс… Я должен был убедиться в том, что не ошибся, что мои действия были оправданы.

— И все же это был несчастный случай, — мягко произнес я. — Ты мог пойти к властям… — Я поколебался и добавил: — Был момент, когда ты был готов это сделать. Когда ты, обогнув Уэссан, взял курс на Саутгемптон.

— Тогда у меня все еще был корабль, — пробормотал он, и я понял, что для такого человека, как Пэтч, означало иметь под своим началом корабль.

Пока у него под ногами была палуба «Мэри Дир», судна, которым он командовал, он все еще был уверен в себе и в своей правоте.

Он протянул руку к бутылке.

— Не возражаете, если я выпью еще?

По голосу было слышно, что он смирился с неизбежным.

Я смотрел, как он наливает ром в стакан. Теперь мне было понятно, как отчаянно он хотел оправдаться перед самим собой. Я вспомнил его реакцию при виде команды, сбившейся, как стадо овец, вокруг Хиггинса в участке Пемполя. Его первая команда за десять лет, и история повторилась. Какая жестокая судьба!

— Когда ты в последний раз ел? — спросил я.

— Я не знаю. Это не имеет значения.

Он сделал еще один глоток рома. Рука, в которой он держал стакан, продолжала дрожать, но все его тело обмякло.

— Я сооружу тебе чего-нибудь поесть.

Я встал и вышел в камбуз. Рагу в скороварке еще не остыло. Я наполнил миску и поставил ее перед Пэтчем. А потом я предложил Майку подняться со мной на палубу. Крепчающий ветер развеял туман, и в темноте вокруг бухты смутно виднелись сгорбленные очертания холмов, уходящих в сторону узкого входа в бухту. Я не знал, как мне его убедить, и в нерешительности молчал. Но Майк догадался, что у меня на уме.

— Ты хочешь взять «Морскую Ведьму»? Я угадал, Джон?

Я кивнул.

— Дня на четыре. Максимум на пять. Вот и все.

Он смотрел на меня, и его лицо в свете якорного огня казалось бледным.

— Может, было бы лучше оставить все это властям?

Я ничего ему не ответил. Я не знал, как заставить его понять то, что я чувствую. Спустя какое-то время он произнес:

— Значит, ты ему веришь? Насчет того, что компания «Деллимар» собирается затопить судно на большой глубине?

— Я не знаю, — пробормотал я. Я и в самом деле ни в чем не был уверен. — Но если допустить то, что груз подменили, то значит, гибель судна входила в их планы. — Я колебался, вспоминая, как испугался Хиггинс. Если тот поджог был делом рук Хиггинса, который затем отключил Пэтча и посеял панику в команде… — Да, — твердо произнес я, — я ему верю.

После этих моих слов Майк долго молчал. Он отвернулся от меня и смотрел в сторону выхода из бухты. Наконец он заговорил:

— Джон, ты уверен? Ты действительно готов на такой риск ради этого парня?

— Абсолютно уверен, — ответил я.

— Хорошо, — кивнул он. — В таком случае чем раньше мы снимемся с якоря, тем лучше.

— Тебе незачем в этом участвовать, — напомнил ему я.

Он посмотрел на меня со своей обычной, какой-то очень серьезной улыбкой на губах.

— Куда «Морская Ведьма», туда и я, — ответил он. — Ты не получишь одно без другого. — Он посмотрел наверх. Мы не опустили вымпел, и сейчас он показывал, что ветер дует с запада. — Мы сможем идти под парусами.

Он хотел сказать, что под парусами мы разовьем большую скорость, потому что наш двигатель был рассчитан на тягу, а не на скорость.

Спустившись вниз, я увидел, что Пэтч откинулся на спинку стула и курит, держа в другой руке стакан. Он даже не прикоснулся к еде. Его глаза были полузакрыты, а голова покачивалась. Он не посмотрел на нас, когда мы вошли.

— Мы снимаемся с якоря, — сообщил я ему.

Он не пошевелился.

— Оставь его, — вмешался Майк. — Мы и сами справимся. Пойду запущу двигатель.

Он уже натягивал свитер.

Но Пэтч меня услышал. Его голова медленно повернулась в мою сторону.

— Куда вы идете? В Саутгемптон?

В его голосе не осталось ни капли жизни.

— Нет, — ответил я. — Мы доставим тебя на Минкерс.

Он уставился на меня.

— Минкерс. — Он медленно повторил мои слова. Его затуманенный мозг, казалось, отказывался их воспринимать. — Вы идете к «Мэри Дир»? — Внезапно он вскочил, ударившись о стол и уронив стакан на пол. — Серьезно? Он бросился ко мне и вцепился в меня обеими руками. — Ты говоришь это не просто для того, чтобы меня успокоить? Это правда?

— Да, — сказал я, — это правда.

Мне казалось, что я убеждаю в чем-то недоверчивого ребенка.

— Бог ты мой! — воскликнул он. — Бог ты мой! А я уже успел подумать, что мне конец. — Он смеялся и тряс меня. Отпустив меня, он стиснул руку Майка. — Скорее всего, я просто сошел бы с ума. Вся эта неизвестность. Десять лет, и внезапно ты получаешь судно, и ты снова у штурвала, а потом… Вы и представить себе не можете, что это такое — внезапно утратить всякую уверенность в себе. — Он запустил себе в волосы сразу две руки. Его глаза сияли. Таким я его видел впервые. Он обернулся и сгреб со стола пригоршню пятерок. — Вот. Забирайте это. — Он сунул деньги мне в руку. — Они мне не нужны. Теперь они ваши.

Он не был пьян, просто немного не в себе. Реакция слишком туго натянутых нервов.

Я оттолкнул деньги.

— Поговорим об этом позже. Ты сможешь завести нас внутрь рифов без карты?

Внезапно у него как будто щелкнуло в мозгу, и он снова превратился в моряка, задумавшегося над судоходной проблемой.

— Ты имеешь в виду, провести от Ле-Соваж до «Мэри Дир»?

— Да.

Он нахмурился и медленно кивнул, явно напряженно обдумывая маршрут.

— Да. Да, я уверен, что все вспомню. Единственная проблема — это прилив. У вас есть морской альманах?

Я кивнул, и проблема была решена. У меня были карты Ла-Манша. Единственное, чего нам недоставало, это подробной карты рифов Минкерс. Я надел куртку и вместе с Майком поднялся на палубу, где мы сняли чехлы с парусов. Я поручил Майку запустить двигатель, а мы с Пэтчем занялись гротом. Взвыл стартер, и тут же палуба у нас под ногами завибрировала от рокота двигателя. «Морская Ведьма» ожила. Мы втащили шлюпку на борт, и на нашем готовящемся к отплытию суденышке забурлила кипучая деятельность.

Я ставил на носу кливер, когда со стороны моря донесся звук двигателя. Несколько мгновений я стоял, прислушиваясь, а затем потушил якорный огонь и бросился на корму с криком «Поднимаем якорь!». Это могла быть всего лишь другая яхта, но в такую ночь мало кто из яхтсменов стал бы рисковать своим судном, почти на ошупь входя в бухту Лалворт, и мне совершенно не хотелось, чтобы нас застали здесь с Пэтчем на борту. С ним мы были вне закона, и я предпочел бы покинуть бухту незамеченным. Я потушил свет внизу и отправил Пэтча помогать Майку, а сам стал к штурвалу. Якорная цепь с грохотом наматывалась на барабан по мере того, как я подводил «Морскую Ведьму» к якорю.

Звук приближающегося судна уже был совершенно отчетливым. Пульсирующий стук двигателя эхом отражался от утесов. В узком проходе показался белый мачтовый огонь, покачивающийся в ритм волнам. Неизвестный корабль подошел к входу в бухту, сверкнув зеленым глазом правого отличительного огня, и повернул, показав мне красный огонь левого борта.

— Якорь встал! Якорь вышел! Якорь чист! — сообщал Майк.

— Поднимай кливер, — скомандовал я.

В темноте ночи вверх взмыло большое белое пятно паруса. Я начал выбирать шкот, и «Морская Ведьма» заскользила по воде. Я развернул ее носом к морю. Входящее в бухту судно находилось в проходе.

— Как по-твоему, кто это? — спросил Майк, возвращаясь на корму, чтобы помочь мне со снастями.

— Я не знаю, — ответил я. — Поднимай бизань.

На мгновение я увидел лицо Пэтча, смотрящего в сторону моря, белое блестящее пятно в темноте. Но он тут же бросился на корму помогать Майку. Наш двигатель работал на самых малых оборотах, чтобы вновь прибывшие не услышали его за шумом своего собственного двигателя. Я надеялся, что нам удастся незаметно выскользнуть из бухты.

Ветра в бухте почти не было, но мы уверенно рассекали волны, постепенно набирая скорость. Другое судно двигалось очень медленно. У них был прожектор, которым они посветили на скалы у входа в бухту. И вот они уже в бухте, и мы шли прямо на них. Двигаясь под парусом, я не мог пройти на безопасном расстоянии. Я был вынужден идти напролом в надежде, что они отвернут в сторону.

Но судно шло прямо, и мы разошлись с ним так близко, что я рассмотрел его очертания. Это была большая морская моторная лодка, с длинным носом, большим развалом бортов и высокой палубной надстройкой. Я даже заметил очертания человека в рулевой рубке. Он всматривался в нас из темноты ночи.

И вдруг их прожектор пронзил тьму, на мгновение ослепив меня. Вспыхнул ослепительно белый треугольник грот-паруса, и нас окликнул чей-то голос. Кажется, он спрашивал, как называется наше судно, но его слова утонули в реве двигателя, потому что в этот миг я полностью открыл дроссель, и сквозь узкий проход мы рванули наружу. Паруса бешено полоскались, пока мы скользили сквозь полосу штиля под утесами, закрывающими нас от ветра. Волны отчаянно раскачивали яхту. Но вот мы вышли в открытое море, и паруса тут же наполнились ветром. «Морская Ведьма» накренилась и рванулась вперед, увлекаемая объединенной мощью двигателя и парусов. Вода, пенясь, стекала с носа через кокпит.

— Они разворачиваются! — крикнул Майк.

Я покосился назад через плечо. Мачтовый огонь судна и его красный и зеленый отличительные огни ярко светились на фоне черных холмов. Моторная лодка выходила из бухты.

Майк ввалился в кокпит, чтобы закрепить грота-шкот. Я положил яхту на полный бейдевинд и взял курс на юг. На нашей яхте были потушены все огни. Не светился даже нактоуз. Я шел в бейдевинд, время от времени оглядываясь на моторку. Ее мачтовый огонь заплясал, когда ее встретили волны у выхода из бухты. Спустя мгновение он начал ритмично раскачиваться. Моторка вышла в море, и ее зеленый и красный отличительные огни были устремлены на нас, как два глаза. Прожектор пронзал темноту, ощупывая ночь и вырывая из нее очертания темных бугристых волн.

— Если бы мы ушли на полчаса раньше… — Пэтч смотрел назад.

— А если бы мы на пять минут опоздали, ты уже был бы арестован, — отрезал Майк. В его голосе слышалось раздражение, и я понял, что все это нравится ему не больше, чем мне. — Пойду уберу якорь.

Он исчез на носу, а я послал Пэтча ему на помощь.

Теперь, когда мы вышли в море и неслись под всеми парусами, в кокпите стало холодно. Но я этого, кажется, не замечал. Все мое внимание было сосредоточено на настигающем нас катере. Он действительно немного сократил расстояние между нами, и луч его прожектора тянулся к нам над взболтанной водой, озаряя наши паруса призрачным сиянием. Он уже не шарил, а уверенно был устремлен на нас, так что сомнений в том, что они нас видят, не было. Дождь стих, и благодаря белым парусам мы были очень заметны.

На носу Майк выбрал якорь, а Пэтч застопорил якорную цепь. Они пришли на корму вместе.

— Джон, может, нам лучше остановиться? — взволнованно произнес Майк.

— Они не требовали от вас этого, — жестко и одновременно встревоженно произнес Пэтч. — Вы ничего не должны делать, пока не получите прямого приказа. — Он снова был в море, в родной стихии, и не желал сдаваться. Он спустился в кокпит, его лицо напряглось, и в нем снова ощущалась сила. — Так что, мы идем дальше или поднимаем лапки?

Не могу сказать, что в этих словах слышался вызов, и это совершенно точно не было угрозой. И все же то, как он это произнес, заставило меня задаться вопросом, что он сделает, если я откажусь от борьбы.

Майк рывком развернулся в его сторону, вспыхнув, как спичка.

— Если мы захотим остановиться, мы это сделаем.

Прожектор выключили. На нас опустилась тьма.

— Я задал вопрос Сэндсу, — прозвучал из темноты дрожащий голос Пэтча.

— Мы с Джоном совместно владеем этой яхтой, — снова взорвался Майк. — Мы работали, мечтали и горбатились из последних сил, чтобы обзавестись собственным судном. И мы не собираемся этим всем рисковать, чтобы вытаскивать тебя из дерьма, в котором ты очутился. — Он шагнул в кокпит, стараясь удержать равновесие на качающейся палубе. — Ты должен остановиться, — обратился он ко мне. — Эта моторка нас постепенно настигает. Когда полиция узнает, что на борту находится Пэтч, нам будет очень трудно доказать, что мы не пытались вывезти его из страны, особенно со всей этой наличностью, летающей по кают-компании. — Он наклонился вперед и схватил меня за плечо. — Джон, ты меня слышишь? — Он повысил голос, пытаясь перекричать гул двигателя. — Ты должен остановиться, пока это полицейское судно нас не догнало.

— Что, если это не полиция? — спросил я. Я размышлял над этим все то время, что они возились на носу. — Полиция прислала бы к причалу патрульную машину. Они не явились бы на моторке.

— Если это не полиция, тогда кто, черт возьми?

Я снова оглянулся через плечо. Возможно, воображение взяло верх над здравым смыслом? Но нас действительно продолжала преследовать моторка. Топовый огонь безумно раскачивался, выхватывая из темноты стройную мачту и очертания рубки.

— Ее и в самом деле качает, — пробормотал я.

— Ты о чем?

Я обернулся к нему.

— Майк, когда мы выходили из бухты, ты хорошо ее разглядел?

— Да. А что?

— Ты можешь определить, что это за лодка?

— Я бы сказал, что это старый Паркхерст.

Майк, в прошлом инженер-судомеханик, великолепно разбирался в катерах.

— Ты в этом уверен?

— Думаю, да. Да, я уверен.

Я попросил его спуститься вниз и в «Регистре Ллойда» найти информацию о «Гризельде».

— Если она там есть и ее описание соответствует судну наших преследователей, я хотел бы узнать, хоть приблизительно, ее скорость.

Он колебался, переводя взгляде меня на Пэтча, но все же зашагал в сторону носа, где находился главный люк.

— Что, если это действительно «Гризельда»? — спросил Пэтч.

— Если это она, значит, сегодня утром ее зафрахтовали, — ответил я. — И это сделал кто-то из тех, кто был в суде.

Снова включился прожектор, и я увидел, что он смотрит на меня в упор.

— Ты уверен?

Я кивнул. Я видел, что он размышляет, пытаясь понять, что к чему. «Морская Ведьма» накренилась от порыва ветра. Брызги полетели мне в лицо. Тут вернулся Майк.

— Как ты узнал, что это «Гризельда»? — спросил он.

— Так значит, я был прав?

— Да. Это или «Гризельда», или однотипное судно. Построено Паркхерстом в тысяча девятьсот тридцать первом году.

— Какая у нее максимальная скорость?

— Трудно сказать. На ней стоит два шестицилиндровых двигателя Паркхерста. Но это родные двигатели, и все зависит от того, как за ними ухаживали. Навскидку я мог бы предположить, что она делает чуть больше восьми узлов.

«Морская Ведьма» кренилась все сильнее, и волны уже захлестывали носовую часть палубы.

— В безветренную погоду.

— Да, в безветренную погоду.

Ветер крепчал, поднималась волна. Я думал о том, что чуть больше чем через два часа течение изменит свое направление и повернет на запад. Крепчающий ветер взобьет короткие и крутые волны. Это снизит скорость «Гризельды» как минимум на один узел.

— Я буду держаться прежнего курса, — сообщил я Майку. — Я думаю, за ночь мы сумеем от них оторваться.

Я рассказал им о яхтенном брокере, которого мы встретили с Хэлом, и об угрозах Хиггинса.

— Хиггинс догадался, что ты явишься в Лалворт, — добавил я, глядя на Пэтча.

— Хиггинс!

Он обернулся и посмотрел назад. Прожектор светил ему в лицо, и в том, как сверкали его глаза, было что-то такое, чему я не мог найти определение. Это мог быть гнев, страх или воодушевление… Я не знаю. Затем прожектор выключили, и он превратился просто в стоящую рядом со мной черную тень.

— Ну, если это всего лишь компания «Деллимар»… — с явным облегчением произнес Майк. — Что они могут нам сделать? — добавил он.

Пэтч развернулся к нему.

— Ты, кажется, ничего не понял… — В его голосе звучали горькие нотки, и он говорил короткими и отрывистыми фразами.

Но я уже заразился его настроением и все чаще поглядывал через плечо. Мне только кажется, или моторка уже гораздо ближе? Я поймал себя на том, что озираюсь вокруг в поисках огней других судов. Но вокруг не было никого и ничего, кроме ночного мрака, в котором белели барашки на гребнях волн, накатывающихся на нас из темноты.

— Что ж, мы идем дальше. Других предложений нет?

Я уже не был уверен в том, что мне следует предпринять.

— У тебя нет выбора, — ответил Пэтч.

— Как так? — Майк снова спустился в кокпит. — Мы можем укрыться в Пуле. Этот катер нас преследует и… В общем, я думаю, что следует прибегнуть к помощи властей.

По его голосу было слышно, что он нервничает. Большая волна разбилась о борт, и яхту накренило порывом ветра так сильно, что подветренная часть палубы оказалась вровень с поверхностью воды. Море здесь было мельче. Волны закручивало в водовороты, и «Морскую Ведьму» затрясло. Гребной винт с натугой вибрировал под кормой. Нос вспарывал волны, и вся передняя часть палубы была залита водой.

— Бога ради, выключите вы этот двигатель! — закричал на меня Пэтч. — Ты что, не чувствуешь торможение?

— Это не твоя яхта, и ты здесь не командуешь! — взвился Майк.

— Он нас тормозит, — повторил Пэтч.

Он был прав. Я уже и сам об этом подумывал.

— Майк, заглуши его, пожалуйста, — обратился я к приятелю.

Он поколебался, но затем скрылся в штурманской рубке. Гул двигателя стих. Наступила тишина, в которой шум моря вдруг показался противоестественно громким. Влекомая только парусами яхта слилась со стихиями, для которых она и предназначалась, встраиваясь в узор ветра и волн. Ее движение стало более плавным. На нашей палубе перестали плескаться волны.

Но хотя Пэтч оказался прав, Майк вернулся из рубки, пылая гневом.

— Ты, кажется, чертовски уверен, что ради тебя мы собираемся соревноваться с этим катером! — произнес он и, обернувшись ко мне, добавил: — Послушай моего совета, Джон. Поворачивай по ветру и вези нас в Пул.

— По ветру катер будет быстрее нас, — вставил Пэтч.

— Тогда бери против ветра, и поехали в Уэймут.

Я покачал головой.

— Бесполезно.

— Катер перегонит вас в любом случае, — подтвердил Пэтч.

— Да в чем, собственно, дело? — возмутился Майк. — Они ничего не могут нам сделать. На их стороне закон, вот и все.

— Господи боже мой! — произнес Пэтч. — Ты все еще не понимаешь? — Он наклонился вперед, и его лицо оказалось совсем рядом с моим. — Скажи ему, Сэндс. Ты видел Гундерсена. Теперь ты знаешь положение дел. — Несколько секунд он пристально смотрел на меня, а затем снова развернулся к Майку. — Слушай! — произнес он. — Они задумали сорвать куш больше, чем в четверть миллиона фунтов. Груз сняли с судна и продали китаезам. Эта часть плана прошла удачно. Но все остальное пошло не так, как они рассчитывали. Капитан отказался в этом участвовать. Они попытались затопить судно во время шторма, но у них ничего не вышло. Деллимар попробовал довершить дело самостоятельно, но все испортил. — Он почти кричал в попытке донести до Майка то, во что он верил. — Как ты не можешь взглянуть на это с их точки зрения? Двенадцать человек утонуло. Старик-капитан умер, возможно, его убили. А сам корабль торчит на рифах. Они сделают все, чтобы не позволить мне добраться до «Мэри Дир». И вам они этого тоже не позволят. Теперь они не посмеют даже впустить вас в какой-нибудь порт. Во всяком случае, пока они не избавились от «Мэри Дир».

Майк смотрел на него, открыв рот.

— Но это совершенно невообразимо, — выдохнул он.

— Почему невообразимо? Должно быть, им известно, что я здесь. И вы не пустились бы наутек, если бы не поверили моей истории. Представь себе, что их ждет, если обнаружится правда.

Майк обернулся ко мне.

— Джон, ты в это веришь?

Он был очень бледен, а в голосе слышалась растерянность.

— Я думаю, нам лучше всего попытаться избавиться от преследования, — произнес я.

У Пэтча были свои собственные основания нас подгонять, но я точно знал, что не хочу того, чтобы этот катер догнал нас в темноте.

— Господи ты боже мой! Это же Ла-Манш. Здесь они ничего не могут нам сделать. — Он смотрел на Пэтча и на меня, ожидая ответа. — Ну какого черта, в самом деле, что они, по-вашему, могут сделать?

Затем он перевел взгляд на окружающий нас мрак, и до него постепенно начало доходить, что то, что мы находимся в Ла-Манше, не имеет ровным счетом никакого значения. Нас было всего трое в этой черной пустыне из взлохмаченных волн с белыми барашками на гребне. Не говоря больше ни слова, он извлек из шкафчика лаглинь и отправился на корму бросать его в воду.

— Значит, путешествие продолжается, — произнес Пэтч.

От внезапно нахлынувшего на него облегчения его голос прозвучал как-то устало. Это заставило меня вспомнить, что прошлой ночью он не спал, что он уже два дня ничего не ел, и вообще, много недель живет в состоянии постоянного напряжения.

Майк вернулся в кокпит.

— Похоже, догнать нас им пока не удается, — пробормотал он.

Я взглянул назад, на «Гризельду». Ее сигнальные огни время от времени скрывались за гребнями высоких волн.

— Когда течение повернет, — произнес я, — мы пойдем против ветра. Возможно, это позволит нам от них отделаться. — Я встал из-за штурвала, с трудом выпрямляя затекшие ноги. — Майк, возьмешь на себя первую вахту?

Нам придется дежурить по два часа и по четыре часа отдыхать. Один человек будет стоять у штурвала, двое других отдыхать, готовясь в любую минуту его сменить. Для такой тяжелой гонки у нас отчаянно не хватало рук. Передав штурвал Майку, я вошел в рубку, чтобы сделать запись в журнале.

Пэтч вошел за мной.

— Ты не думал о том, кто может находиться на этом катере? — спросил он. Я покачал головой, не понимая, куда он клонит, и он добавил: — Гундерсена там не будет, это и так ясно.

— Кто же там, в таком случае, может находиться?

— Хиггинс.

— Да какая разница, кто из них сейчас гонится за нами? — спросил я. — Что ты пытаешься этим сказать?

— Вот что, — серьезно произнес он. — Гундерсен такой человек, который пойдет только на разумный риск. Но если этим катером управляет Хиггинс…

Он смотрел мне в глаза и ожидал, пока я пойму его намек.

— Ты хочешь сказать, что он доведен до крайности и пойдет на все?

— Да. — Пэтч несколько секунд пристально смотрел на меня. — Думаю, не стоит говорить об этом нашему юному Дункану. Если Хиггинс не остановит нас прежде, чем мы доберемся до буксировочного судна, ему конец. Когда его арестуют, остальные запаникуют. Тот же Берроуз первым сдаст всех своих сообщников. Понимаешь? — Он отвернулся. — Пойду чего-нибудь поем. — Но в дверях он остановился. — Прости, — произнес он. — Я не хотел втянуть вас в такое…

Я закончил делать записи и, не раздеваясь, упал на койку в рубке. Но поспать мне почти не удалось. Яхту сильно качало, и всякий раз, когда я смотрел в проем открытой двери, я видел огни «Гризельды», пляшущие в темноте за нашей кормой. После этого я начинал прислушиваться к вою ветра в снастях, пытаясь уловить малейший признак того, что он ослабевает. Дважды Майку приходилось звать меня на помощь, и мы вдвоем переставляли паруса. В два часа ночи я принял у него вахту.

Течение развернулось, и волны были крутыми и короткими. Мы сменили курс и шли теперь на юго-запад, натянув паруса так, что они стали почти плоскими. Мы шли против ветра, и холодный ветер дул нам в лицо. Брызги хлестали по нашим штормовкам, а «Морская Ведьма» сражалась с ветром и волнами, рассекая гребни волн, захлестывавших ее нос.

За нашей кормой ходовые огни «Гризельды» повторили нашу смену курса, и белый огонь на мачте ныряющего и раскачивающегося на волнах катера, как безумный, плясал в ночи. Но моторное судно не подстраивается под характер волн так, как это делает парусник, и постепенно красный и зеленый огни начали все чаще прятаться за волнами, пока наконец не скрылись из виду. Лишь топовый огонь танцевал над гребнями волн, подобно призрачному блуждающему огоньку.

Сквозь шум ветра и волн до меня донесся голос Майка.

— Мы их сделали! — возбужденно кричал он. — Если мы обойдем…

Все остальное унес ветер и заглушил грохот разбивающихся о нос «Морской Ведьмы» волн. Но я понял, что он хотел мне сказать. Если бы мы легли на другой галс, вместо юго-запада двинувшись на северо-запад, существовала высокая вероятность того, что они не заметят наш маневр, несмотря на то что дождь прекратился, а небо усеяли яркие звезды. Отделавшись от них, мы сможем наконец-то повернуть по ветру, обойти их с востока и направиться к Олдерни.

Теперь у меня нет сомнений в том, что Майк был прав. Если бы я сделал то, что он предлагал, грядущего несчастья можно было избежать. Но смена курса повлекла за собой и изменение характера движений, совершаемых яхтой, и это разбудило Пэтча. Я увидел, что он сидит на крышке главного люка, всматриваясь вдаль в поисках огней «Гризельды». Я не знал, как он отреагирует, если мы ляжем на левый галс, направившись обратно к английскому побережью. Кроме того, мы были перегружены парусами, и, ложась на другой галс, необходимо было заниматься не только парусами, но и бакштагами. Одна ошибка — и мы лишились бы мачты.

— Мне это не нравится, — сообщил я Майку.

Стояла ночь, и рук у нас по-прежнему не хватало. Ну и, конечно, когда ты устал, промок и замерз, существует большой соблазн сидеть и ничего не делать. Я думал, мы оставили «Гризельду» далеко позади.

Судя по всему, Майка посетили те же соображения, потому что, вместо того чтобы настаивать на своем предложении, он пожал плечами и отправился в штурманскую рубку отдыхать. Теперь мне трудно поверить в то, что я не придал значения тому, что огонь «Гризельды» теперь виднелся не за кормой, а далеко по левому борту. Если бы я задумался, я бы понял, что мы не уходим от нее, а всего лишь немного отклоняемся. Она направлялась несколько южнее, поддерживая скорость за счет того, что встречала волны не в лоб. Я же со своей стороны считал, что наша скорость гораздо выше, чем она была на самом деле.

К окончанию моей вахты небо затянуло тучами, а ветер ослабел. Я позвал Пэтча, и, когда он поднялся на палубу, мы немного потравили шкоты и сменили курс на юго-юго-западный. Теперь мы не налетали на волны, а странными скользящими рывками следовали по их линии. Ветер был довольно свеж, и «Морская Ведьма» шла, как поезд.

Я подогрел бульон, и мы выпили его в кокпите, наблюдая за тем, как занимается холодный и бледный рассвет. Пэтч вглядывался в серую морскую даль за кормой, но там не было ничего, кроме всклокоченных волн.

— Все в порядке, — произнес я. — Мы оставили их далеко позади.

Он кивнул, но ничего не ответил. Его лицо как будто посерело.

— С этой скоростью мы уже через два часа дойдем до островов Кастекс, — добавил я, после чего встал и спустился вниз, оставив его сидящим в кокпите. Мне было необходимо хоть немного поспать.

Час спустя меня разбудил крик Майка, который встревоженным голосом просил меня подняться на палубу.

— Посмотри вон туда, Джон, — произнес он, когда я высунулся из люка.

Он показывал в сторону левого борта, и поначалу я не увидел ничего. Мои заспанные глаза воспринимали лишь холодный дневной свет и унылое однообразие моря и неба. Но затем, когда «Морская Ведьма» приподнялась на очередной волне, я что-то заметил: то ли какой-то шест, то ли вехообразный буй, возвышающийся на линии горизонта, там, где волнующееся море встречалось с небом. Я прищурился, наводя резкость, и в следующий раз, когда качающаяся под моими ногами палуба приподняла меня вверх, я отчетливо разглядел мачту небольшого судна. Она тоже приподнялась над волнами, а вслед за ней из волн показался и корпус самого судна, грязно-белый в тусклом освещении пасмурного дня.

— «Гризельда»? — спросил я.

Майк кивнул и подал мне бинокль. Катер безбожно раскачивало. Я видел, как его палубу заливают волны, и время от времени одна из них разбивалась о его нос, взметая тучи брызг.

— Если бы мы повернули ночью…

— Мы не повернули, — оборвал я его. Я посмотрел на корму, туда, где сгорбившись сидел одетый в штормовку Майка Пэтч. — Он знает? — спросил я.

— Да. Он первым ее увидел.

— Что он сказал?

— Ничего. Похоже, его это не удивило.

Я снова поднял к глазам бинокль, чтобы посмотреть на катер, пытаясь определить его скорость.

— Какая у нас скорость? — спросил я. — Ты определял ее в шесть часов?

— Да. Последний час мы делаем восемь узлов.

Восемь узлов! Я поднял голову и посмотрел на паруса.

Они были туго надуты. Эти тяжеленные полотнища на мачте увлекали нашу яхту, заставляя ее мчаться по волнам. Бог ты мой! Мне было трудно смириться с тем, что за целую ночь нам так и не удалось избавиться от преследователей.

— Я вот тут думал… — заговорил Майк, — если они с нами поравняются…

— И что?

— Ну что они могут нам сделать, как ты думаешь? Я хочу сказать…

Он мялся, неуверенно поглядывая на меня.

— Надеюсь, что ты прав, — произнес я и вошел в штурманскую рубку.

Я устал, и мне не хотелось ни о чем думать. Я произвел вычисления, базируясь на пройденном расстоянии, сменах курса и направлении течений, и понял, что мы находимся в десяти милях к северо-северо-западу от Кастекса. Через два часа течение должно было повернуть на восток, направив нас к Олдерни и Шербурскому полуострову. Но между нами и побережьем находилась эта чертова «Гризельда», и уйти от нее не представлялось возможным, во всяком случае, засветло.

Я настроил приемник и прослушал прогноз погоды: умеренной силы ветер, местами полосы тумана. Область низкого давления установилась над Атлантикой и медленно продвигалась на восток.

Вскоре после завтрака вдали завиднелись острова Кастекс, северо-западный бастион Нормандских островов. Течение повернуло, и теперь мы шли против него, в результате чего Кастекс оставались с нами очень долго — серые зубчатые скалы, о которые разбивались волны. Мы пересекли пароходный путь Ла-Манша, берущий начало от Уэссана, увидев всего два судна, и те в виде смутных очертаний на горизонте. Затем мы поравнялись с Гернси, и пароходный путь угадывался лишь по едва заметным облачкам дыма там, где море встречалось с небом.

Все утро Пэтч провел на палубе. Он то нес свою вахту у штурвала, то дремал в кокпите, то сидел, молча всматриваясь в серое пространство, отделяющее нас от «Гризельды». Время от времени он нырял в штурманскую рубку и принимался лихорадочно орудовать параллельной линейкой и циркулем, проверяя наш курс и уточняя расчетное время прибытия на Минкерс. Один раз я предложил ему спуститься вниз и поспать, на что он ответил:

— Поспать? Я не смогу спать, пока не увижу «Мэри Дир».

И он остался наверху, серый и измотанный, удерживаемый на ногах лишь силой воли, как это уже было на «Мэри Дир» и во время расследования.

Мне кажется, что он боялся спускаться вниз, опасаясь, что, когда он выпустит «Гризельду» из виду, она каким-то образом незаметно к нам подкрадется. Его уже шатало от усталости, и он беспрестанно спрашивал меня о направлении течения. У нас не было атласа приливов, и это не давало ему покоя. Даже после того, как в полдень течение повернуло и снова начало подталкивать нас на запад, он продолжал уточнять наше местоположение, ориентируясь по зазубренными скалам острова Гернси.

Наверное, мне следует объяснить, что чередование приливов и отливов, каждые шесть часов разворачивающее всю водную массу Ла-Манша, достигает наибольшей силы в обширном изгибе французского побережья, где и лежат Нормандские острова. Весной, когда приливы бывают самыми мощными, волна мчится через узкий пролив между Олдерни и материком, достигая скорости в семь узлов. Направление течения в основном русле Ла-Манша чередуется на протяжении двенадцати часов, создавая разницу в уровне воды в тридцать, а то и сорок футов.

Я упомянул об этом, чтобы объяснить нашу озабоченность приливами, а также потому, что это имеет отношение к последующим событиям. Более того, вся эта область Ла-Манша усеяна подводными рифами, торчащими над поверхностью воды скалами и скалистыми островками. Из-за этого плавание в этих водах всегда сопряжено с определенной опасностью, которая держит в постоянном напряжении, ни на минуту не позволяя расслабиться.

Придерживаясь выбранного курса, мы шли прямо на основной массив Гернси. Я надеялся, что западное течение оттеснит нас в сторону, позволив миновать остров. Приблизившись к подводным скалам, известным как Ле-Фретт, мы все следили за тем, что станет делать «Гризельда». Вообще-то, выбора у нее не было. Когда у нее по левому борту оказались скалистые утесы острова, она изменила курс и снова оказалась у нас за кормой.

Западная оконечность Гернси отмечена маяком, выдвинувшимся на группу скал у самого берега. Мы прошли так близко, что смогли рассмотреть его в мельчайших деталях, включая бакланов, расположившихся на скалах, подобно стервятникам, волны, кипящие белой пеной вдоль всей береговой кромки. А прямо у нас за кормой бешено прыгала и качалась на волнах «Гризельда», обдаваемая фонтанами брызг от носовой волны. До нее было менее полумили, и Пэтч стоял, опершись о штурманскую рубку спиной, и не отрываясь смотрел на нее в бинокль.

— Ну что? — спросил я. — Это Хиггинс?

Я видел, что по палубе «Гризельды» движется какая-то фигура.

— Да, это, несомненно, Хиггинс. Юлс тоже там. В рулевой рубке есть еще кто-то, но я не вижу, кто именно.

Он подал мне бинокль. Я сразу узнал Хиггинса. Он стоял у поручня, глядя на нас. Его большое тело балансировало на раскачивающейся палубе. Хиггинс, Юлс и Пэтч — трое из экипажа «Мэри Дир»! И все мы находились не более чем в сорока милях от того места, где сидел на скалах их корабль.

Майк стоял у штурвала.

— Если мы сейчас повернем, — вдруг закричал он, — то будем в Питер-Порте раньше их.

Если бы мы повернули, Питер-Порт оказался бы прямо перед нами. Нам предстояло бы плавание с попутным ветром вдоль южного побережья острова. Мы могли дойти до Сент-Мартинс-Пойнт, не подпустив к себе «Гризельду». Затем еще несколько миль с включенным двигателем, и мы оказались бы в Питер-Порте. Я покосился на Пэтча. Он шагнул в кокпит.

— Я сменю тебя, — произнес он.

Это не было предложением. Это был приказ.

— Нет.

Майк в упор смотрел на него, и в его глазах горело негодование.

— Я сказал, что я тебя сменю.

Пэтч потянулся к штурвалу.

— Я слышал, что ты сказал.

Майк крутанул штурвал и закричал, чтобы я потравил шкоты. Но Пэтч уже тоже держался за штурвал. В отличие от Майка, он стоял, и рычаг у него был больше. Он медленно повернул штурвал в прежнее положение, не обращая внимания на град ругательств, которыми осыпал его Майк. Их лица разделяло менее фута. Лицо Пэтча было жестким и напряженным, а физиономия Майка побагровела от ярости. На долгие две минуты они замерли, словно две статуи, блокируя движения противника силой мышц.

Затем момент, когда у нас был выбор маневра, был упущен. «Гризельда», миновав скалы маяка, изменила курс, втискиваясь между нами и Питер-Портом. Увидев это, Пэтч произнес:

— Теперь у тебя нет выбора.

Он не ослабил свою хватку на штурвале, но напряжение покинуло его голос. Майк перестал его проклинать. Казалось, он все понял, потому что повернул голову и уставился на катер. Затем он выпустил штурвал и встал.

— Капитан тут, похоже, ты. Так что, как хочешь, так и командуй. Но клянусь Богом! — добавил он. — Если с яхтой что-нибудь случится…

Он холодно посмотрел на меня, все еще дрожа от гнева, а затем спустился вниз.

— Прости, — произнес Пэтч.

Он уже сидел за штурвалом, и его голос звучал устало.

— Это не твоя яхта, — напомнил я ему.

Он пожал плечами и оглянулся на «Гризельду».

— А что еще мне было делать?

Обсуждать это теперь не было смысла. Мы были обречены продолжать плавание, пока не подойдем к «Мэри Дир». Но если ветер ослабнет…

— Что, если Хиггинс нас догонит? — спросил я.

Он бросил на меня быстрый взгляд.

— Этого нельзя допустить. Мы должны первыми подойти к «Мэри Дир», — добавил он.

— Да, но что, если это случится? — Я надеялся, что, в конце концов, Хиггинс обязан держаться в рамках закона. — Он ничего не может нам сделать.

— Да что ты? — Он расхохотался. — Откуда ты знаешь, что может и чего не может Хиггинс? Он перепуган. — Он покосился на меня, не поворачивая головы. — А ты на месте Хиггинса разве не испугался бы?

Затем он перевел взгляд на паруса. Когда он попросил меня потравить шкоты, его голос уже снова был сухим и деловитым. Изменив курс, «Морская Ведьма» шла к северо-западному бакену рифов Минкерс.

После этого мы уже не разговаривали, и постепенно я осознал, что слышу гул двигателя моторки. Поначалу он был едва слышен, сливаясь с шелестом морских волн, обтекающих корпус яхты. Но этот звук свидетельствовал о том, что ветер стихает. Тучи редели, и над водой повисла влажная дымка. Она сверкала в лучах пробивающегося сквозь облака солнца, почти скрывая от нас очертания расположенного по левому борту острова Джерси. Я завел двигатель, понимая, что теперь «Гризельда» нас догонит.

Прогноз объявил, что давление над Атлантикой продолжает падать, а скорость продвижения циклона на восток возросла. Но нам это помочь не могло. Ветер становился все слабее, и «Гризельда» уже почти поравнялась с нами, оказавшись между нами и Джерси. Сверкающая дымка рассеялась, хотя и серое море, и такого же цвета небо продолжали сиять холодным светом. Горизонт исчез. Пэтч спустился вниз, чтобы одеться теплее. Неожиданно сильно похолодало. Ветер был переменным и налетал внезапными порывами.

Сидя у штурвала, я наблюдал за «Гризельдой». Тяжело переваливаясь на волнах, она обгоняла «Морскую Ведьму». Размышляя о том, что станет делать Хиггинс, я пытался представить, что на его месте сделал бы я. Я старался мыслить рационально. Но очень тяжело мыслить рационально, когда тебе холодно, ты устал и рядом с тобой никого нет. Я чувствовал себя одиноким и окутанным огромной матовой бездной. Это чувство одиночества! Мне случалось испытывать его в море, но впервые это ощущение было таким острым. От дурного предчувствия у меня внутри все похолодело. Море казалось маслянистым. С запада набегали большие округлые волны, плавно прокатываясь под днищем яхты.

Я не сразу заметил туман. Я думал о Хиггинсе, и вдруг на нас начала надвигаться серовато-белая плазма, окутывая воду и весь окружающий мир белесыми складками. На палубу поднялся Майк. Я передал ему штурвал и громко позвал Пэтча. На «Гризельде», сообразив, что входят в полосу тумана, взяли курс к нам. Я наблюдал за приближением судна, ожидая, пока туман полностью скроет нас от людей на его палубе.

— Как только мы потеряем ее из виду, поворачиваем, — произнес я, когда из люка показалась голова Пэтча.

До нее оставалось не более двух кабельтовых, когда ее очертания расплылись, а затем она исчезла, как будто проглоченная туманом.

— Поехали! — крикнул Майк, вращая штурвал.

«Морская Ведьма» шла против ветра левым галсом, набирая ход, а мы с Пэтчем лихорадочно выбирали правый кливер-шкот.

Мы крались сквозь холодный, мертвый, липкий мир, уходя от «Гризельды» обратным курсом. Я выпрямился, прислушиваясь к стуку двигателя моторки, пытаясь установить ее местоположение. Я надеялся, что в таком густом тумане нам удастся от нее оторваться.

Но, должно быть, Хиггинс разгадал наши намерения, либо мы потеряли слишком много времени, выполняя маневр, но внезапно шум двигателя раздался совсем рядом, и едва я успел это осознать, как из тумана вновь возникли очертания «Гризельды». Ее нос как будто разорвал завесу тумана, и вдруг мы увидели ее совершенно отчетливо. Она шла прямо на нас.

Она пересекала наш курс под прямым углом. Ее двигатели работали на полную мощность, а ее острый нос рассекал волны, взметая брызги, перелетавшие даже через рулевую рубку. Я закричал Майку, чтобы он снова повернул. «Морская Ведьма» накренилась и шла с большой скоростью. Я знал, что, если кто-то из нас не повернет, столкновение неизбежно. Когда Майк ничего не сделал, у меня во рту внезапно все пересохло.

— Разворачивай! — заорал я Майку. В ту же секунду раздался и крик Пэтча:

— Поворачивай, мужик! Бога ради, поворачивай!

Но Майк стоял у штурвала, угрюмо глядя на приближающийся катер.

— Пусть он поворачивает, — процедил он сквозь стиснутые зубы. — Я иду прямо.

Пэтч спрыгнул в кокпит.

— Он тебя протаранит.

— Не посмеет.

С внезапно побелевшим лицом Майк упрямо держал прежний курс. Он весь подобрался и смотрел на «Гризельду» прищуренными глазами. Боковым зрением я заметил Хиггинса. Он высунулся из рулевой рубки и что-то кричал своим зычным голосом. Даже сквозь натужный рев двигателей мы расслышали его слова:

— Готовься! Я подхожу к борту!

И «Гризельда» повернула, качнувшись, притираясь носом к нашему борту и вынуждая нас отворачивать в сторону.

Затем все происходило очень быстро. Майк заорал, чтобы мы травили шкоты.

— Я пройду под ее кормой!

Он повернул штурвал, и «Морская Ведьма» начала поворачиваться носом к «Гризельде», которая завершила свой маневр лишь наполовину. Если бы мы повернули очень быстро, то как раз успели бы пройти у нее за кормой.

Но все пошло не так, как мы рассчитывали. Я потравил кливер-шкот, но Пэтч, непривычный к парусам, не успел потравить грот. В то же мгновение мы накренились от порыва ветра. Именно этот неудачный порыв ветра и стал всему причиной. Весь вес «Морской Ведьмы» пришелся на грот-парус, из-за чего «Морская Ведьма» не успела повернуть достаточно быстро. Тем временем Хиггинс перевел свой двигатель на малые обороты, чтобы подвести свое судно к нашему борту. Мы врезались прямо в подзор кормы «Гризельды», врезались в нее с разгона, со всей силой нашего мощного двигателя и многотонных, надутых ветром парусов. Мы угодили в ее левый борт, всего в нескольких футах от кормы, во время поворота качнувшейся в нашу сторону. Раздался оглушительный надрывный треск, и наш нос задрался вверх, как будто «Морская Ведьма» намеревалась перелезть через моторку. В следующее мгновение яхта жутко содрогнулась всем корпусом и остановилась. Я успел заметить Юлса, который, открыв рот, смотрел на происходящее, а затем меня швырнуло о стену штурманской рубки. Гик ударом выдернуло из крепления на мачте и качнуло в мою сторону. Я вскинул руку, и он нанес по ней сокрушительный удар, выбив ее из плеча и отбросив меня к поручням.

Я помню, как цеплялся за поручни, ослепленный болью. А потом я лежал на палубе, и мое лицо было прижато к металлической направляющей кливер-шкота. Воздух по-прежнему был наполнен треском разносимой в щепы древесины. Кто-то кричал. Я приподнялся, и все мое тело пронзила боль. Я смотрел в воду, и мимо проплывало чье-то тело. Это был Юлс. Он отчаянно барахтался и бил по воде руками и ногами. У него было побелевшее перепуганное лицо, а пряди волос прилипли к его лбу и глазам.

Палуба подо мной вибрировала. Казалось, где-то внутри корпуса работают пневматические дрели. Эта дрожь отдавалась у меня в теле.

— Ты в порядке?

Майк наклонился и поднял меня на ноги. Я изо всех сил закусил нижнюю губу.

— Ублюдок! — Он смотрел вперед, и на мертвенно-бледной коже ярко проступили оранжевые веснушки. Его волосы, казалось, пылали огнем на фоне этой жутковатой бледности. — Я его убью! — дрожа от гнева, пробормотал он.

Я обернулся и увидел Хиггинса, выскочившего из рулевой рубки «Гризельды». Он что-то кричал, и его трубный голос был слышен, даже несмотря на шум двигателей и непрекращающийся треск дерева. Наши суда сцепились воедино. Он оскалил зубы, как дикое животное, а голову втянул в свои бычьи плечи. Он схватил наш бушприт, и мышцы у него на шее вздулись. Я понял, что он пытается расцепить суда голыми руками.

Тут с места сорвался Майк. У него был угрюмый вид человека, на глазах у которого уничтожили то, что он любил и ради чего жил и работал, и который твердо решил отомстить за свою потерю. Я окликнул его, потому что этот глупец мчался вверх по наклонной палубе, во весь голос проклиная Хиггинса. Он вскочил на бушприт и прыгнул на Хиггинса, в слепой ярости нанося удар за ударом.

Снова раздался треск, а затем плеск воды. «Морская Ведьма» оторвалась от «Гризельды», и больше я ничего не видел. Пэтч дал задний ход, яхта медленно попятилась назад, а я ввалился в кокпит с криком:

— Майк еще там. Ты не можешь его там оставить.

— Ты хочешь, чтобы у твоей яхты вырвало брюхо? — поинтересовался он, поворачивая штурвал. «Морская Ведьма» продолжала пятиться. — Этот винт высверливал ей дырку в пузе.

Я с трудом сообразил, что он говорит о винте «Гризельды», и понял, что заставляло палубу вибрировать.

Я обернулся, глядя на то, как увеличивается пространство между нами и моторкой. Корма «Гризельды» осела, из ее левого борта был вырван огромный кусок, как будто в нее врезалось стенобитное орудие. Хиггинс вбегал обратно в рулевую рубку. Больше на палубе никого не было. Внезапно меня покинули все силы.

— Что с ним случилось? — спросил я. У меня во рту стоял тошнотворно-сладкий привкус крови из прокушенной губы. Моя рука и одна сторона тела отяжелела и онемела от боли. — Ты видел, что произошло?

— С ним все в порядке, — успокоил меня Пэтч. — Просто Хиггинс его вырубил.

Он начал расспрашивать меня о плече, но я скомандовал, чтобы он снова дал полный вперед и гнался за «Гризельдой».

— Не отставай!

Ее очертания уже расплывались в тумане, и мгновение спустя она исчезла. Пэтч перевел рычаг переключения передач в нейтральное положение, и мы услышали шум двигателя «Гризельды», издающий жуткие скрежещущие звуки.

Затем раздался резкий треск где-то внутри «Морской Ведьмы». Чуть позже треск повторился. После этого мы уже ничего не слышали.

— Судя по звуку, гребной вал, — произнес Пэтч.

Паруса, мачта и вся яхта вдруг начали вращаться у меня перед глазами, и я сел. Пэтч показался мне невероятно высоким. Он стоял у штурвала, и его голова вращалась с головокружительной скоростью. Я попытался выпрямиться, и яхта, качнувшись, зачерпнула бортом воду. Я тупо смотрел, как волна скатывается с наклоненной вперед палубы. А затем двигатель закашлялся и заглох.

Я встряхнул головой, борясь с головокружением, грозившим завладеть моим сознанием. У штурвала никого не было. Я позвал Пэтча и с трудом поднялся на ноги. Он выбрался из главного люка. С его брюк стекала вода.

— Вода уже добралась до камбуза.

И тут мой взгляд скользнул по наклонной палубе и остановился на зарывшемся в волну бушприте. Вся передняя часть палубы была залита водой. Я смотрел на все это, медленно осознавая происходящее. Пэтч вбежал в штурманскую рубку и выскочил оттуда со складным ножом.

— Она идет ко дну, — произнес я и сам поразился мертвенной безнадежности, прозвучавшей в моем голосе.

— Да, — подтвердил Пэтч. — И очень быстро.

Он начал резать удерживающие шлюпку фалы. Я смотрел, как он опускает нос шлюпки на поручень, чтобы спустить ее на воду.

«Морская Ведьма» все еще шла под парусами, лениво раздвигая волны. Пэтч наклонился, чтобы закрепить носовой фалинь шлюпки, и над его спиной я снова увидел «Гризельду», смутные очертания которой переваливались с боку на бок на самой границе видимости.

— Здесь, наверху, есть какая-нибудь еда? — спросил Пэтч, сгребая вещи в рубке и забрасывая их в шлюпку — одеяла, куртки, фонари, сигнальные ракеты, даже ручной компас.

— Шоколад.

Я достал из ящика стола три маленьких плитки шоколада и какие-то конфеты. Затем я извлек из шкафчика спасательные жилеты. Но мои движения были медленными и неловкими. К тому времени как я положил все это в шлюпку, вся палуба оказалась под водой, а мачта накренилась вперед.

— Быстро! — скомандовал Пэтч. — Залезай.

Он уже отвязывал фалинь. Я забрался в шлюпку. Это было несложно. К этому времени она плавала на одном уровне с палубой. Пэтч последовал за мной и оттолкнулся.

Я так и не увидел, как «Морская Ведьма» тонет. Мы гребли прочь, и она медленно скрывалась в тумане. Ее корма была немного задрана, кливер и бизань все еще стояли, а перед штурманской рубкой расстилалось море. Она представляла собой очень странное зрелище, походя на судно-призрак, обреченное вечно скитаться по подводному миру. Я едва не разрыдался, когда она потускнела в тумане и внезапно скрылась из виду.

Тогда я обернулся в сторону «Гризельды». Она лежала на воде, как бревно, с сильно опущенной кормой, медленно покачиваясь на волнах. Теперь она была совершенно беспомощна, как только бывает беспомощна моторная лодка, когда ее двигатель выходит из строя.

— Налегай на правое весло, — скомандовал я Пэтчу.

Он посмотрел на меня, но ничего не ответил. Его тело ритмично двигалось в такт взмахам весел.

— Бога ради, налегай на правое весло, — повторил я. — Ты идешь мимо «Гризельды».

— Мы не идем на «Гризельду».

Я не сразу понял, что он имеет в виду.

— Но куда… — Мой голос сорвался, и внезапно мне стало очень страшно. У его ног лежала коробка с ручным компасом. Крышка была открыта. Он греб, не сводя с прибора глаз. Он выдерживал курс по компасу. — О боже! — воскликнул я. — Ты что, собираешься добираться туда в шлюпке?

— Да, а что?

— Но как же Майк? — Меня охватило чувство безысходности. Я видел, что Хиггинс пытается спустить свою шлюпку на воду. — Ты этого не сделаешь. — Улучив момент, когда он наклонился вперед, я поймал его за руку, а затем схватился за весло. Боль прострелила мое тело подобно взрывчатке. — Говорю тебе, ты этого не сделаешь.

Он молча смотрел на меня. Его лицо было всего в футе или двух от моего.

— Не сделаю? — наконец произнес он.

Его голос, казалось, нарушил царящее вокруг безмолвие, и издалека донесся едва слышный зов о помощи, отчаянный протяжный вопль. Он вырвал из моей руки весло и снова начал грести.

— Если тебе это не нравится, можешь вылазить и плавать здесь, как вон тот бедолага.

Он кивнул куда-то через свое левое плечо, и в то же мгновение крик раздался снова. В этот раз я сумел различить в волне черную голову и две отчаянно гребущие к нам руки.

— По-мо-ги-те!

Пэтч продолжал грести, не обращая на этот крик никакого внимания.

— Ты собираешься его тут оставить? Он же утонет! — воскликнул я, всем телом подаваясь впереди пытаясь своим голосом воспламенить искру человечности в его душе.

— Это Юлс, — отозвался он. — Пусть его подбирает Хиггинс.

— А Майк? — спросил я. — Как же Майк?

— С ним будет все в порядке. Эта лодка не собирается тонуть.

Весла опускались в воду и поднимались, опускались и поднимались. В такт взмахам его тело раскачивалось взад-вперед. Я сидел и смотрел, как он все дальше уплывает от человека в воде. Что еще мне оставалось? У меня было вывихнуто плечо. Достаточно было одного прикосновения, чтобы меня пронзила адская боль, и он это знал. Я подумал, что, возможно, он прав насчет катера. У него была повреждена только корма. Вся передняя часть оставалась водонепроницаемой. А Юлса подберет Хиггинс. Он уже спустил свою шлюпку на воду и греб прочь от «Гризельды». В странном туманном освещении он казался гигантским представителем насекомых, именуемых гребляками. Юлс заметил его приближение и перестал барахтаться. Он находился посередине между нами и Хиггинсом. Он неподвижно лежал в воде и больше не звал на помощь, а просто ждал, пока его спасут.

Я не знаю, почему я продолжал сидеть обернувшись, в позе, которая причиняла мне невероятную боль. Но я хотел увидеть, как его вытащат из воды. Я должен был знать, что внезапно охвативший меня ужас совершенно не оправдан.

Хиггинс греб быстро, длинными мощными, исполненными силы взмахами весел. С каждым рывком перед тупым носом шлюпки вскипала белая пена. Время от времени он оборачивался и смотрел через плечо. Я знал, что он смотрит на нас, а не на человека в воде.

Мы все время удалялись от Юлса, и я не мог точно сказать, как далеко от него находится Хиггинс. Но я услышал крик Юлса:

— Альф! — Он поднял одну руку. — Я здесь!

В безмолвии тумана его слова прозвучали громко и совершенно отчетливо. И тут же он забился и закричал в отчаянии, размахивая руками и взбивая ногами поверхность воды.

Но Хиггинс не остановился и не произнес в ответ ни одного слова. Ему не было дела до тонущего человека. Он греб за нами. Его весла поднимались и опускались с пугающей ритмичностью, и я видел, как с них стекает вода.

Раздался один последний отчаянный вопль, а затем наступила тишина. Превозмогая тошноту, я обернулся и посмотрел на Пэтча.

— У него шлюпка больше нашей, — произнес он.

Вот и все объяснение. Он хотел сказать, что Хиггинс не мог позволить себе остановку. Он просто потерял бы нас из виду.

Лицо Пэтча побелело. Он усердно налегал на весла, и на его лбу блестел пот. От его слов по моей спине пробежал озноб. Я застыл, глядя на него невидящим взглядом и забыв на мгновение о боли.

После этого я постоянно ощущал присутствие второй шлюпки за нашей кормой. Она до сих пор стоит у меня перед глазами, похожая на смертельно опасного жука-плавунца, ползущего за нами по морской глади сквозь туман. Я слышу скрип уключин, плеск весел. И еще я вижу Пэтча: окаменевшее лицо, склоняющееся ко мне и снова отстраняющееся, бесконечно двигающееся взад-вперед. Он налегает на весла, налегает, стискивая зубы от боли в стертых ладонях. Затем водянки лопаются и на весла капает кровь. И это тянется часами. Бесконечными, жуткими часами.

В какой-то момент Хиггинс оказался менее чем в пятидесяти ярдах позади нас, и я смог детально рассмотреть его шлюпку. Это была старая металлическая лодка, некогда выкрашенная в яркий синий цвет, хотя от возраста краска потускнела и потрескалась. Вокруг верхней кромки борта на ней был натянут тяжелый брезент. Эта шлюпка была рассчитана на пять или шесть человек, у нее был тупой нос с плавными обводами. Поэтому при каждом гребке вода морщилась и пенилась, поднимаясь вверх по ее носу, и лодка как будто улыбалась уродливой отечной улыбкой.

Хиггинс бездумно расходовал свою грубую силу, однако приблизиться к нам ближе, чем на пятьдесят ярдов, ему не удалось.

Туман поредел, когда начало смеркаться. Наконец от него не осталось ничего, кроме изорванной дымки, сквозь которую проглядывали звезды. В свете молодой луны дымка жутковато мерцала, и мы по-прежнему видели преследующего нас Хиггинса. Фосфоресцирующие капли обрисовывали лопасти весел всякий раз, когда он поднимал их над водой.

Один раз мы остановились, и Пэтчу удалось рывком вправить мне плечо. Чуть позже я перебрался на центральную банку и сел на левое весло. Я греб одной рукой, и даже это причиняло мне изрядную боль. Но к этому времени Пэтч очень устал, так что равновесия это не нарушало.

Так мы гребли всю ночь, держа курс по ручному компасу, тускло светящемуся в коробке у наших ног. Луна зашла, и окружающее сияние померкло. Мы потеряли Хиггинса из виду. Поднялся ветер, и волны начали плескать воду нам в шлюпку, опрокидывая в нее свои гребни. Но он снова стих около четырех часов утра, и наконец звезды начали тускнеть в первом проблеске приближающегося дня. Облачный холодный рассвет наступал медленно и неохотно. Нашим взглядам предстало бугристое, покрытое приливными бурунами море. Далеко впереди расстилалось покрывало тумана, отделяющее нас от побережья Франции.

Мы позавтракали тремя квадратиками шоколада. Это была половина из того, что у нас осталось. Деревянные борта шлюпки были усеяны каплями росы, пропитавшей сыростью и нашу одежду. Качаясь на волнах, шлюпка черпала воду, хлюпавшую у нас под ногами на полу. Мы настолько выбились из сил, что нам с трудом удавалось удерживать ее на курсе.

— Далеко еще? — задыхаясь, выдавил я.

Пэтч посмотрел на меня ввалившимися в глазницы глазами. От усталости его лицо посерело, а окаймленные засохшей солью губы потрескались.

— Я не знаю, — с трудом выдохнул он и нахмурился, пытаясь сосредоточиться. — Через два часа течение повернет на запад и поможет нам. — Он опустил руку в море и отер соленой водой лицо. — Думаю, осталось недолго.

Недолго! Я заскрежетал зубами. Соль была под моими веками и у меня во рту. Она иглами колола мою кожу. Ледяной рассвет сковал все мое тело. Я отчаянно сожалел о том, что встретил этого изможденного, похожего на саму смерть незнакомца, который с мрачной решимостью греб, сидя на банке рядом со мной. Мой мозг затуманился, и я снова был с Майком, и мы строили планы… Но теперь наше будущее было мертво. «Морская Ведьма» погибла, и единственной моей целью остались рифы Минкерс, к которым я приближался, хотя каждый последующий гребок был еще мучительнее предыдущего.

Море на рассвете было пустым. Я готов был поклясться, что вокруг не было никого и ничего. Я осмотрел его очень внимательно, всматриваясь в каждую ложбинку, в каждый барашек, в каждый бурун и гребень. Кроме нас там не было ничего — абсолютная пустота. И вдруг вдали, над плечом Пэтча, я увидел какое-то пятнышко. Огромным огненным шаром вставало солнце, и облака на востоке засияли оранжевыми отсветами, а затем их края вспыхнули огнем. И все это отразившееся в воде буйство цвета, казалось, предназначалось только для того, чтобы я смог рассмотреть пятнышко, обретшее на ярком фоне черный силуэт. Это была лодка с двумя веслами, на которые налегал один человек.

Десять минут спустя туман снова окутал нас своим липким покрывалом. Пятнышко поблекло и исчезло. И в этот момент мне почудилось, что я слышу звон. Он был едва слышен и доносился откуда-то с востока. Но когда мы перестали грести, уже ничего не было слышно. Не считая плеска волн, стояла абсолютная тишина. А волны окружали нас со всех сторон. Мы были заключены в серый и тесный водный мирок. Но чуть позже за завесой тумана послышалось какое-то бормотание и шорох. Почти в ту же секунду туман потемнел, стал черным, и рядом с нами скользнула какая-то тень, похожая на гигантскую судовую надстройку боевого корабля. На мгновение тень как будто замерла, размытая и неотчетливая. Это была массивная черная скала, у подножия которой ласково пенились волны. В следующую секунду она исчезла, потому что течение увлекало нас дальше.

— Боже мой! Мы на месте! — прохрипел я.

Мы перестали грести, и со всех сторон нас окружало бормотание моря. Из серой завесы тумана показалась еще одна скала, зловещий каменный столб, похожий на скрюченный палец, окруженный вспенившейся водой. Он тоже украдкой скользнул мимо, и казалось, что плывет он, а не мы. На мгновение этот проклятый туман сумел убедить меня в том, что мы попали в геологический кошмар, в котором скалы обладают способностью двигаться и плавают по воде. И вдруг волна поднялась, выросла и рассыпалась. Через кромку борта в шлюпку хлынула вода. Шлюпка налетела на подводный риф, и нас отшвырнуло назад. Течение закружило нас и оттащило от скал прежде, чем на нас налетела следующая волна. Мы промокли до нитки, а шлюпка была до половины заполнена водой. Было бессмысленно продолжать путь, позволяя течению носить нас по лабиринту смертельно опасных скал. Мы добрались до рифов Минкерс, но на площади в двадцать на десять миль нечего было и надеяться найти то, что мы искали.

— Придется обождать, пока рассеется туман, — пробормотал Пэтч. — Слишком опасно. Сейчас отлив, и все рифы снаружи.

С подветренной стороны уродливого скалистого островка нам удалось найти крохотную бухточку, в которой вода была неподвижной и гладкой, как стекло. Привязав шлюпку к большой гранитной плите, мы на негнущихся ногах выбрались наружу. Мы топали и ходили, но пот продолжал льнуть к нам ледяной пленкой, и мы дрожали в наших промокших куртках. Мы съели остатки шоколада и немного поговорили, радуясь звуку наших голосов в этом холодном угрюмом месте.

Наверное, ни о чем, кроме «Мэри Дир», Пэтч и не мог говорить. Мы были так близко к пароходу, что не позволяющий подойти к нему туман приводил нас в отчаяние. Какое-то время он говорил о Райсе, а потом начал рассказывать о смерти Таггарта. Казалось, ему необходимо об этом говорить.

— Бедняга! — шептал он. — Ради этой своей дочки он продавал свою душу в каждом порту Дальнего Востока. Он разрушил свое здоровье, напиваясь до чертиков и впутываясь в любые сомнительные сделки, которые позволяли ему заработать больше, чем просто капитанскую зарплату. Именно поэтому они и наняли его в Сингапуре.

— Значит, его нанял Гундерсен? — спросил я.

— Наверное. Я не знаю. — Он пожал плечами. — Кто бы это ни был, они неправильно выбрали время. Старик возвращался домой к дочери. Он ни за что не затопил бы корабль в своем последнем плавании.

— Выходит, Деллимар от него избавился? Ты на это намекаешь?

Он покачал головой.

— Нет, я не думаю, что он собирался его убивать. Мне кажется, он забрал у него спиртное и выжидал, пока старик созреет и сделает то, что от него хотят. Деллимар не мог знать, что в ту ночь Таггарт умрет. — Он криво усмехнулся. — Но ведь это практически то же самое, разве не так?

В ту ночь он несколько часов сидел с Таггартом, слушая историю его жизни, обрывки которой капитан начинал рассказывать, когда его сознание мутилось — риск и мошенничество, аферы и сомнительные сделки… а потом двое его людей утонуло. После этого Таггарт запил.

— Как и большинство из нас, он просто хотел забыть.

И он продолжил возрождать призрак этого ужасного старика, стоя на скале, подобно монаху-цистерцианцу, и дрожа под промокшей коричневой тканью куртки.

Внезапно он переключился на дочь… на ту фотографию и то, что она для него означала. Ее образ стал его вдохновением, его отрадой, воплощением всех его надежд. А потом эта встреча в Сен-Мало, где его шокировало внезапное осознание того, что он очень многого не может ей рассказать, и то, что она догадалась, что он что-то скрывает.

— Ты в нее влюблен, я угадал? — спросил я.

Мы были странно близки, оказавшись только вдвоем в этом зловещем безмолвии тумана и окружающего нас со всех сторон моря.

— Да.

Внезапно его голос приободрился, как будто для того, чтобы повеселеть, ему достаточно было одной мысли о ней.

— Несмотря на то, что она сделала с тобой в суде.

— Ах, это!

Он отмахнулся от моего напоминания. В тот последний вечер в Саутгемптоне она пришла, чтобы извиниться. И после этого он рассказал ей все. Все, о чем прежде рассказывал ее фотографии.

— Я должен был кому-то это рассказать, — пробормотал он.

Вдруг он поднял голову и втянул носом воздух. Откуда-то из безбрежной сырости вокруг прилетел порыв ветерка.

— Все еще западный, — произнес он, и мы начали обсуждать, скоро ли рассеется туман. Ему не понравился вид рассвета. — Эта область низкого давления, — бормотал он. — Нам необходимо добраться до спасательного корабля, прежде чем разыграется буря.

Это прозвучало очень зловеще.

Вскоре нам пришлось вернуться в лодку. Вода поднялась, накрыв скалы нашей бухты, и уже не позволяла нам к чему-либо причалить. Мы находились в странном подводном мире, где отовсюду капала вода, а поверхность моря неуклонно поднималась, пока гигантские, напоминающие неприступную крепость скалы не превратились в жалкий островок, приподнимающийся над морем не более чем на два фута. Уже было два часа, и волнение усилилось. Мы сидели, прижавшись друг к другу, в нашей лодчонке, а волны обдавали нас фонтанами брызг.

Время как будто исчезло. Во всяком случае, его движение было совершенно незаметным. Густой туман висел вокруг нас, и казалось, что во всем мире нет ничего, кроме этого убогого скалистого островка и уродливых пенистых водоворотов.

Мы уже почти не разговаривали. Нам было слишком холодно. Мы по очереди несли своего рода вахту, позволяя друг другу поспать, а если точнее, то впасть в некое забытье. Снова начался отлив, и скала вернулась, подобно древнему чудовищу, подняв свое мокрое тело из моря.

Около пяти часов туман начал рассеиваться. Поднялся ветер, и серая пелена поредела, постепенно превратившись в ослепительное переливчатое сияние, на которое было больно смотреть. Со всех сторон начали появляться какие-то силуэты, на наших глазах превращающиеся в скалы, а море как будто расширялось, уходя от нас во все стороны. Над нашими головами появился клочок неба, удивительно яркий и синий. Внезапно туман исчез, и все залило солнечным светом. Мы оказались в сверкающем мире синевато-зеленой воды, усыпанной скалами.

Привязав шлюпку, мы вскарабкались на обросшую ракушками и водорослями скалу. Внезапно стало очень тепло, и с вершины скалы, которая всего несколько часов назад была голым избитым волнами островком, нашим глазам открылось изумительное зрелище. Все море вокруг нас было покрыто островками скал — миля за милей зловещих рифов и камней — Минкерс за час до нижней точки отлива. За этими островками можно было разглядеть открытое море. Везде, кроме юго-запада. На юго-западе островки были столь многочисленными, что сливались в один сплошной скальный барьер.

Мы легко опознали маяк острова Метресс-Иль, который даже во время самого высокого прилива возвышается на тридцать один фут над водой, что позволило Пэтчу сориентироваться на местности. Скала, на которой мы стояли, находилась на северной стороне Минкерс, приблизительно в миле от внешнего бастиона скал Пипетт. По его расчетам, «Мэри Дир» должна была находиться почти строго к югу от нас. Позже я проверил его предположения по крупномасштабной карте и выяснил, что он был прав. Но те три мили, что отделяли нас от цели, составляли основную массу рифов. В тот момент мы этого не понимали. Мы также и представить себе не могли невероятные в своей причудливости изменения в расположении надводных рифов на последней стадии отлива.

Ветер был довольно сильным, и на поверхности длинных, неуклонно прокатывающихся через рифы с запада на восток волн образовалось неприятное волнение. На сколько хватало глаз, повсюду было очень много белой пены, особенно вокруг подводных скал. Мы тут же пожалели, что забыли об осторожности, так как внезапно заметили Хиггинса. Он стоял на большой скале не более чем в полумиле к востоку от нас. Наверное, это была скала под названием Гранд-Васселин, потому что на ней виднелся черно-белый маяк. Не успел Пэтч привлечь к нему мое внимание, как Хиггинс начал поспешно спускаться вниз, к своей шлюпке, которая покачивалась у подножия скалы, жизнерадостно сверкая на солнце синими бортами.

Мы тоже заспешили. Поскальзываясь и спотыкаясь, мы спустились к нашей шлюпке и оттолкнулись от островка, не успев даже спланировать наш путь через рифы. Мы думали только о том, что течение, которое в этот момент было западным, благоприятствует Хиггинсу. Мы должны были преодолеть эти три мили и укрыться на судне спасательной компании, пока нас не настиг Хиггинс.

Разумеется, мы вообще не должны были выбираться на самую вершину скалы, позволяя отчетливо увидеть себя на фоне неба. Если бы мы вообще об этом задумались, мы бы поняли, что, как только туман рассеется, он будет стоять на какой-нибудь возвышенности, высматривая нас. Не то чтобы мы о нем забыли. Как можно забыть о человеке, преследовавшем тебя всю ночь по предательски пустынному, заброшенному участку моря, с мыслью об убийстве? Но, видимо, туман так оградил нас от реальности, что в тот момент, когда он рассеялся, мы бросились на самую высокую из доступных нам вершин, чтобы увидеть мир, который так долго был от нас скрыт. Это была инстинктивная реакция, да и вообще, мы немного отупели от холода и усталости.

Единственным разумным поступком стало то, что, прежде чем отчалить от островка, на котором мы ютились целых двенадцать часов, мы надели спасательные жилеты. Пэтч начал грести, держа курс на юго-запад, поперек течения. Теперь, когда нас не защищала от ветра наша скала, мы ощутили на себе всю его силу. Западный ветер дул вдогонку течению, вздымая высокие волны с крутыми гребнями. Я подумал, что нас, возможно, уже накрыла область низкого давления. Солнце светило как-то неуверенно, и длинные языки бледных облаков, развевающихся, как кобыльи хвосты, лизали небо.

Течение не было сильным, но оно неуклонно сносило нас к огромному массиву обнаженных отливом рифов. Вообще-то этот массив был разделен двумя небольшими каналами, но мы это заметили не сразу, и какое-то время Пэтч пытался грести против течения, намереваясь обойти рифы с востока, где расстилалась открытая вода. Но внезапно он изменил курс. Я на мгновение перестал вычерпывать своей зюйдвесткой воду и вопросительно посмотрел на него. Я подумал, что, возможно, течение стало чересчур сильным или ему показалось, что шлюпку слишком сильно захлестывает водой.

Но он кивнул в сторону кормы.

— Хиггинс, — произнес он, и я, обернувшись, увидел большую синюю лодку, показавшуюся из-за зубчатого скопления скал. До него было не больше двух кабельтовых.

Мы уже находились на открытой воде, в широком канале, отделяющем внешнюю стену рифов от основной их массы. Здесь не было скал, способных нас укрыть, а волны постоянно захлестывали шлюпку. Так что, несмотря на то что я не прекращал вычерпывать воду со дна лодки, она неуклонно прибывала. Я слышал, как тяжело дышит Пэтч, с трудом втягивая воздух сквозь сцепленные зубы, и каждый раз, когда я оглядывался назад, мне казалось, что расстояние между нами и Хиггинсом сокращается. Большая металлическая лодка преодолевала волны гораздо легче нашей шлюпки. Он правил немного восточнее, оттесняя нас от открытой воды. В результате внешние скалы главного рифа неуклонно приближались. Вдоль их подножия пенились, разбиваясь, волны, и белая пена шапками собиралась над черными зубцами внешней кромки.

— Тебе придется повернуть против ветра, — закричал я.

Пэтч оглянулся через плечо и, продолжая ритмично работать веслами, кивнул. Двадцатифутовая стена скал была уже совсем близко. Но каждый раз, когда он пытался повернуть, правый борт шлюпки принимал на себя всю мощь разбивающихся волн и вода лилась в лодку, угрожая нас потопить. Нам не оставалось ничего иного, кроме как идти прежним курсом, приближаться к скалам и надеяться на счастливый исход.

В этом нам помогало течение, увлекая нас на запад, вдоль неприступного скального бастиона в залив, где волны вырастали до четырех или пяти футов, а затем разбивались о внешние края рифов водопадом белой пены. Каждый взмах весел уносил нас все глубже в залив, делая наше бегство из него все более невозможным.

— Мы отсюда никогда не выберемся, — закричал я Пэтчу.

Он ничего мне не ответил. Он задыхался, и сил на разговоры у него уже не оставалось. Я покосился назад, за корму, и увидел, что Хиггинс сократил расстояние до каких-то двухсот ярдов. Пэтч должен был продолжать грести. А затем, скалы в конце залива как будто раздвинулись. Я не верил своим глазам, но за ними виднелась открытая вода.

— Смотри! — крикнул я.

Пэтч быстро взглянул через плечо, увидел проход и повернул в него шлюпку. Мы были в первом из двух каналов, и ветер дул нам в спину. Шлюпка взлетала на высоких волнах и снова ныряла вниз. Волны перестали захлестывать через наши борта, и мне удалось вычерпать все, что успело набраться в лодку. Став заметно легче, она непринужденно летела по волнам.

— Теперь у нас все получится! — сквозь шум ветра и волн, разбивающихся о скалы по краям канала, донесся до меня голос Пэтча, в котором звенела уверенность.

Он улыбался, обнажив зубы, беспечно расходуя свою энергию на резкие и быстрые рывки весел.

Закончив вычерпывать воду, я занял место на банке рядом с ним, и мы начали грести в унисон. Мы не разговаривали, а просто работали веслами и наблюдали за Хиггинсом, который то проваливался в ложбины между бесконечными волнами, то показывался снова на гребне одной из них. Мир улыбался нам непостоянным и изменчивым блеском белой пены. Только скалы были уродливы, и ощущение исходящей от них угрозы странным образом усиливалось из-за того, что светило солнце.

Мы достигли самой узкой точки канала, охраняемой единственной скальной насыпью, а затем он внезапно открылся, выпуская нас на открытую воду. Вдали виднелся еще один скальный массив, но вокруг него было очень много воды. Эти утесы были немного защищены от ветра, так что, хотя на них непрестанно накатывались волны, белых барашков почти не было, лишь местами буруны от разбившихся волн.

Но когда мы вышли на этот просторный участок открытой воды, с ним стало происходить что-то странное и пугающее. Первым признаком того, что здесь что-то не так, стала волна, которая внезапно поднялась за кормой шлюпки и разбилась, развернув нас боком и едва не перевернув.

— Мы на рифе! — крикнул Пэтч, и мы поспешили увести шлюпку с опасного места. Но волны уже поднимались и разбивались почти беспрестанно. Оглядевшись, я понял, что это происходит практически повсюду, даже там, где несколько минут назад волн вовсе не было.

— Отлив! — заорал мне в ухо Пэтч. — Греби, дружище! Греби! Это отлив! Течение поворачивает.

Меня не надо было уговаривать. Я был готов вывихнуть оба плеча, лишь бы вырваться из этого жуткого места. Теперь нас окружали участки вспененной воды. Эти участки соединялись с другими участками, пока не слились в одну линию прибоя. То, что несколько минут назад было открытой и относительно спокойной водой, внезапно превратилось в кипящий и ревущий котел пенящейся воды. Одновременно с этим уровень воды стремительно понижался, обнажая скалы и гальку морского дна внутри бастионов центрального скального массива.

Я едва успел понять, что происходит, как вдруг внезапно налетевшая волна подняла нас и обрушила на скалы. Это падение отозвалось у меня в позвоночнике, подобно удару в основание черепа. Вокруг нас кипела вода. В ярких солнечных лучах она казалась белой, переливаясь, как мыльная пена. На мгновение из-под нее показались скалы и валуны. Но они тут же исчезли, потому что другая волна зеленой воды налетела, подняла нас и снова уронила на камни. Тот миг, когда она нас приподняла, запомнился мне своеобразной панорамной сценой — черные рифы, сгрудившиеся вокруг этой арены, вода, взбитая в белую пену и кипящая безумной злостью, и маленькие участки морского дна. Все это промелькнуло у меня перед глазами, пока шлюпку стремительно вращало. Но в следующую секунду ее швырнуло на холмик серого гравия. Это был крохотный оазис среди хаоса, то накатывавшего на него, то отступавшего назад в ритме морского прибоя.

Мы, спотыкаясь, выбрались из шлюпки, бредя по колено в воде. Как только волна отступила, мы подняли лодку, выливая из нее воду. Но одного взгляда на нее нам хватило, чтобы понять — наше суденышко безнадежно повреждено и ремонту в данных условиях не подлежит. Две доски были вдавлены внутрь практически по всей длине ее борта.

— Это не имеет значения! — закричал Пэтч. — Нам все равно пришлось бы ее бросить. Пошли! — Он наклонился и извлек ручной компас из коробки. Больше он ничего не взял. — Пошли! — повторил он. — Сначала пойдем пешком, потом поплывем.

Я стоял, ошарашенно глядя на него. На мгновение я подумал, что он сошел с ума и вообразил себя Иисусом Христом, способным пройти по поверхности этого движущегося ковра вспененной воды. Но он не был безумен. Он был моряком, и его мозг работал быстрее, чем моя голова. Окружающая картина уже снова изменилась. Пены стало меньше, и вокруг нас по мере понижения воды стремительно вырастали скалы и валуны и обнажались участки серого гравия. А в двух сотнях ярдов от нас по колено в воде брел Хиггинс. Свою лодку он волочил за собой.

Я наклонился, чтобы взять носовой фалинь нашей лодки, но тут же осознал всю его бесполезность.

— Пошли! — снова произнес Пэтч. — Мы должны отсюда убраться, пока не начался прилив.

Он зашагал на юг, и я поплелся за ним, спотыкаясь о залитые водой камни, проваливаясь в ямы. У меня кружилась голова, и сил у меня больше не оставалось.

Шум прибоя постепенно стихал и вскоре превратился в невнятный шепот. И вдруг среди всех этих камней и скал, которые только что были сущим адом всклокоченной воды, воцарилась тишина. Больше не было никаких волн. Небольшие пляжи, усеянные валунами, сверкали на солнце мокрой галькой, а между ними раскинулись неглубокие впадины, заполненные водой, которую ерошил ветер. На сколько хватало глаз, всюду возвышались черные скалы рифов.

Ощущение одиночества, полной изоляции и удаленности от всего на свете было пугающим. И это гнетущее чувство еще больше усилилось от того, что сделал Хиггинс, идущий за нами по пятам. Он подошел к нашей шлюпке, и, оглянувшись, я увидел, как он поднял ее вверх, ухватив обеими руками за борта, а затем швырнул на камни. Звук разлетающегося в щепы дерева был резким и невообразимо диким. Разбив лодку, он уничтожил то последнее, что связывало меня с «Морской Ведьмой».

А затем Хиггинс снова пошел за нами, продолжая тащить за собой свою шлюпку. Жестяной звон ударяющегося о камни металла сопровождал нас очень долго, а мы все шли. Мы, спотыкаясь, преодолевали галечные пляжи или брели по воде, которая временами становилась такой глубокой, что нам приходилось плыть. И в глубине моего сознания шевелилась мысль о том, что мы находимся в двадцати милях от французского побережья, в местности, которую отваживались посещать лишь немногие местные рыбаки. И через шесть коротких часов все эти скальные завалы снова окажутся на глубине тридцати футов, где на них будут давить, нещадно сжимая, расплющивая и корежа, бесчисленные миллионы тонн морской воды. Единственное, что не позволяло мне упасть, отказавшись от дальнейшей борьбы, это мысль о спасательном корабле, который теперь был совсем близко. До него оставалось не больше двух, максимум трех миль, я был в этом уверен. И там меня ждала койка и сухая одежда, и горячий суп.

Пэтч споткнулся и упал. Затем встал и, шатаясь, снова пошел вперед. Мы были на полпути к черному южному бастиону рифов. Мы брели между зазубренными и как будто перевернутыми скалами. Он несколько раз падал. Мы оба падали. У нас совсем не осталось сил, и, когда нога поскальзывалась на камне, мышцы были не способны удержать уходящую в сторону конечность. Наша промокшая одежда своим весом пригибала нас к земле и мешала идти.

Солнце постепенно потухло. Небо затянуло более плотными тучами. Я не заметил, когда они появились. Мои глаза заливал пот. Я не видел ничего, кроме того, что было у меня под ногами. Но скалы и галька стали тусклыми и мрачными. И позже, много позже, я ощутил на своем лице моросящий дождик. Шум моря начал возвращаться, но к этому времени мы пробирались между огромными перевернутыми скалами, разбросанными по основной части рифа.

Я уже очень давно не оборачивался и не знал, где находится Хиггинс. Я больше не слышал звона его лодки. Он затерялся в шуме моря и пульсирующем стуке крови у меня в ушах. А потом мы начали карабкаться на последний склон поросших водорослями скал. Я остановился, глядя на Пэтча, который стоял наверху, прислонившись плечом к краю скалы и глядя на юг.

— Ты видишь «Мэри Дир»? — просипел я.

— Нет, — покачал головой Пэтч.

Я поднялся наверх и остановился рядом с ним. Это были рифы Минкерс. Но они были другими. Тут было больше моря. Из него местами торчали скалы. Но их было меньше, и они выглядели более одинокими и изолированными друг от друга. Перед нами раскинулось открытое море, размытое и затуманенное сеточкой дождя.

— Я тоже ее не вижу, — выдохнул я.

— Она где-то там. — Его голос был безжизненным и уставшим. Его черные волосы прилипли ко лбу и лезли в глаза, а его лицо было испачкано кровью из полученных во время падений царапин. Кровь, грязь и промокшая бесформенная одежда. Он взял меня за локоть. — Ты в порядке? — спросил он.

— Да, — ответил я. — Да, я в порядке.

Он смотрел на меня, и я впервые увидел в его глазах озабоченность. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но затем передумал и отвернулся.

— Прости. — Вот и все, что он сказал.

— Как ты думаешь, сколько еще до нее?

— Около мили.

Еще около мили вплавь! Я уже сомневался, что мы вообще сумеем добраться до «Мэри Дир».

Он снова взял меня за локоть и показал на компактную группу утесов, которые казались выше остальных. Между нами и этими утесами в причудливом порядке были разбросаны скалы и рифы поменьше.

— Я думаю, что это Грюн-а-Крок.

Утес стоял на самой границе видимости, полускрытый моросящим дождем. Но как только прозвучало его название, он резко исчез, потому что дождь усилился и его завеса уплотнилась. Где-то за той скалой находилась «Мэри Дир».

За нашей спиной лихорадочно возвращался прилив. Он жадно облизывал пляжи, надвигаясь с северо-запада, подталкиваемый ветром. Но Хиггинс уже покинул скалы и медленно, непринужденно греб, сидя в шлюпке, к следующей скале, где он привязал фалинь и замер, наблюдая за нами, подобно зверю, загнавшему свою добычу на дерево. Он мог позволить себе это ожидание, потому что с каждым футом, на который поднималась вода, размеры нашего скалистого гнезда неуклонно сокращались.

Мы нашли скалу с нависшим козырьком, предоставившим нам некое укрытие от дождя и ветра и одновременно позволяющим наблюдать за преследователем. Забравшись под этот козырек, мы присели на корточки и прижались друг к другу в поисках тепла. На нас наступали прилив и ночь. Если бы видимость была лучше, если бы мы могли разглядеть «Мэри Дир» и, возможно, каким-то образом привлечь к себе внимание спасателей. Но мы ничего не видели. Мы их даже не слышали. Все, что мы слышали, это грохот волн, разбивающихся о противоположную стену скального массива. Я спрашивал себя, как здесь все будет, когда вода поднимется до своего максимума. Что, если волны будут разбиваться вот об эти самые скалы? «Но к тому времени нас не должно здесь быть», — ответил я на собственный вопрос. Наш план заключался в том, что за час до наивысшей точки прилива мы скользнем в воду и поплывем к Грюн-а-Крок. Мы надеялись, что южное течение, проходя через основное скальное скопление Минкерс, отнесет нас к интересующей нас скале. И хотя Пэтч потерял свой ручной компас, мы надеялись на то, что эта скала окажется достаточно заметной, поскольку к югу от нас она была единственным утесом, виднеющимся над водой во время наивысшей точки прилива.

Как только мы решили, что нам следует делать, у нас не осталось ничего, что отвлекало бы наши мысли от еды. Именно в этот момент я осознал, что меня мучают голодные боли. Но меня беспокоили не только боли, но также и ощущение, что во мне больше не осталось ни капли тепла. Казалось, дождь и жестокий холод добрались до какого-то центрального очага, от которого обогревалось мое тело, и потушили его. Я впал в какое-то оцепенение и слезящимися глазами смотрел на то, как медленно погружается в воду скала, к которой Хиггинс привязал свою шлюпку. И ему снова пришлось грести, и прилив явно его одолевал. Как ни странно, но это зрелище не доставило мне ни малейшего удовольствия. Я слишком устал. По мере того как прилив становился сильнее и быстрее, ему приходилось грести все упорнее, чтобы оставаться напротив занятой нами позиции. Постепенно его гребки слабели, и наконец ему пришлось причалить к другой скале и ухватиться за нее. Но вода поднималась, и вскоре и эта скала погрузилась в море. И хотя он снова стал грести, прилив упорно относил его все дальше и дальше от нас. К этому времени начало смеркаться, и вскоре сгущающаяся тьма скрыла его от наших глаз.

Это, разумеется, означало, что, когда мы войдем в воду и покинем нашу скалу, нам не придется беспокоиться о том, где находится Хиггинс. Но когда тебе предстоит долгий заплыв и ты опасаешься, что у тебя может не хватить на него сил, то вопрос о том, будет ли у тебя на пути какая-то там лодка или же ее не будет, не выглядит особо значимым. Как бы то ни было, но я проваливался в забытье. Я так замерз и был так начисто лишен тепла, что в моем теле не осталось никаких чувств.

Разбудила меня вода. Она была теплее, чем мое тело, и она лизала мои ноги, подобно чуть теплой ванне. А потом она начала плескать мне в лицо. Именно в этот момент ко мне вернулось сознание. Я услышал, как пошевелился Пэтч.

— Бог ты мой! — пробормотал он. — Похоже, до полной воды осталось совсем недолго.

Мы встали, вынуждая наши тела разогнуться, не чувствуя ни рук, ни ног. Была ли это полная вода? Окончательно ли вернулся прилив? Мы этого не знали. Мой онемевший мозг искал ответ, понимая, что он важен, но не понимая почему. Дождь прекратился. По усеянному звездами небу неслись низкие облака. В чернильно-черной воде отражалась бледная луна.

— Ну что, идем? Который час? — Голос Пэтча скорее напоминал карканье вороны. — Бога ради, скажи мне, который час! Мои часы остановились.

Мои часы тоже остановились. Мы не могли узнать ни время, ни направление течения. Внезапный страх окончательно меня разбудил, изгнав сон из моего мозга. Я отчетливо понимал, что выбора у нас нет. Останься мы на той скале, мы все равно умерли бы от переохлаждения. Возможно, уже на следующий день или днем позже, но нас ждала верная смерть. Проведи мы там ночь, у нас не осталось бы сил проплыть эту милю. А вода была теплой. Теплее, чем промокшая ледяная одежда, в которую были закутаны наши тела, теплее, чем ветер и холодный проливной дождь, который все равно скоро пойдет. Кроме того, на нас были спасательные жилеты, и я подумал, что, если течение окажется не таким, как нам нужно, тут много скал, на которые можно выбраться и умереть.

— Ты готов? — спросил я.

Пэтч колебался, и внезапно я понял, что он в себе уже не уверен. Он был моряком. Он привык к судам, а не к морю как к стихии существования, в которой тело человека парит, как в невесомости.

— Пошли, — позвал его я. — Нам пора. Держись ко мне поближе и не разговаривай.

Мы полностью надули свои спасательные жилеты, а потом вместе шагнули с выступа скалы, на которой ютились. Когда мы впервые взобрались на этот выступ, он представлял собой тридцатифутовый обрыв со скалами у подножия. Сейчас мы просто шагнули в воду, теплую, поддерживающую наши тела воду и, лежа на спине, медленно поплыли на юг. Наши ноги были обращены в сторону Полярной звезды, которая время от времени выглядывала сквозь прорехи в изорванной ткани облаков.

Вскоре скалы остались позади. Мы держались на одной линии в нескольких футах друг от друга и плыли ритмично и неспешно, мягко покачиваясь на длинных, накатывающихся на рифы из открытого моря волнах. Мы слышали, как они разбиваются о далекие скалы — скалы к западу от нас, которые принимали на себя весь удар.

— Приближается шторм, — прошептал Пэтч.

Ветер стих. Волны были длинными, но плавными и без гребней. Море дремало, и его грудь тихо вздымалась. Да, я знал, что Пэтч прав. Хотя ветер был совсем легким, по небу спешили изорванные в клочья облака, а доносящийся с запада гул прибоя напоминал артиллерийский огонь и не предвещал ничего хорошего. Внезапно совершенно из ниоткуда вздыбилась волна. Она высоко подняла свой мохнатый гребень и тут же рассыпалась, обдав нас пеной и швырнув вперед. Мои ноги на мгновение коснулись камней. А затем все снова стихло, и мы продолжали плыть, а волны приподнимали и плавно опускали нас, приподнимали и опускали. Мы миновали один из похожих на часовых утесов, который видели во время отлива.

Скала, на которой мы провели полночи, уже исчезала, погружаясь под воду, так что стало понятно, что все идет по плану. Мы не пропустили высшую точку прилива. Пэтч повернулся вертикально и несколько секунд греб стоя.

— Я не вижу Грюн-а-Крок, — произнес он, стуча зубами. — Мне кажется, надо взять немного западнее.

И мы поплыли дальше. Теперь Полярная звезда и Большая Медведица были чуть слева. «Надолго ли нас хватит?» — спрашивал я себя. Мои зубы стучали, а море, которое поначалу показалось таким теплым, холодным компрессом леденило все мое тело. В наших желудках не было никакой еды, способной генерировать тепло. Я подумал, что скоро у одного из нас сведет судорогой ногу и это будет конец.

Пропитанная водой одежда тянула нас вниз. В надутых спасательных жилетах мы двигались медленно и неуклюже. Чтобы продвигаться вперед, надо было грести мощно и ритмично, но для этого была нужна энергия — жизненно важные и последние запасы энергии. Один Бог ведает, как долго мы плыли в ту ночь. Мне показалось, что прошла целая вечность. И каждый гребок был неуловимо слабее предыдущего. И я все время думал: если бы на мне был мой водолазный костюм или хотя бы ласты на ногах. Я уже много лет не плавал так медленно и неуклюже. Мой мозг погрузился в забытье, в трясину боли и бесконечной усталости. Я шел на глубину, к старому танкеру. Сквозь прозрачную и яркую, мерцающую разными цветами воду Средиземного моря. Меня окружал белый песок и серебристые проблески рыбешек, мне было тепло, и я беззаботно и свободно дышал через загубник…

— Джон! Джон!

Я открыл глаза. Меня окружала черная ночь. На секунду я подумал, что нахожусь на большой глубине, на грани того, чтобы погрузиться еще глубже. А затем я увидел звезду и услышал шум разбивающихся о скалы волн.

— Джон! — снова позвал меня голос из темноты.

— Да. Что случилось?

— Скала. Я ее вижу.

Это был голос Пэтча. «Странно, — подумал я. — Он еще ни разу не называл меня Джоном». А потом он произнес:

— Ты меня только что напугал. Я не мог тебя дозваться. Я подумал, что потерял тебя.

В его голосе звучало такое неподдельное участие, что я ощутил внезапный прилив нежности к этому человеку.

— Прости, — пробормотал я. — Кажется, я уснул. Так где там твоя скала?

Я повернулся вертикально, работая ногами, и огляделся. В самом деле, не более чем в сотне ярдов по правую руку от меня на мгновение блеснула пена прибоя, позволив разглядеть темную громаду скалы. Я всмотрелся во мрак, заполонивший все пространство вокруг этих неясных очертаний. Там тоже бурлила пена волн, разбивающихся обо что-то пока невидимое. Но мне почудилось, что темнота над этой пеной более плотная и осязаемая.

Но тут до меня дошло, что «Мэри Дир» должна быть освещена огнями. Спасательная компания не могла работать на ней, не включив огни. Волны продолжали покачивать меня, и всякий раз, приподнимаясь наверх, я изо всех сил вглядывался в темноту. Но так ничего и не увидел. Вокруг не было ни огонька, пусть и самого тусклого. «Возможно, эта спасательная операция держится в таком строгом секрете, что они не зажигают огни?» — подумалось мне. Следом промелькнула мысль — что, если они уже сняли судно со скал и отбуксировали прочь? Холод снова проник в мое тело, захватывая его с новой, еще более разрушительной силой. Я ощутил, что мышцы на левой ноге начинают скручиваться в тугой узел.

— Позади этой скалы что-то есть, — прохрипел Пэтч. — Поплыли туда?

— Поплыли, — согласился я.

Это уже не имело значения. Умереть в воде мне казалось более предпочтительным, чем погибнуть от переохлаждения и жажды на этих забытых Богом скалах. Я откинулся на спину, с трудом перебирая ногами, толкая себя сквозь воду, которая уже не казалась теплой, но стала ледяной. Я машинально плыл, а мой рассудок пытался распутать проблему отсутствующих огней. «Там должны быть огни», — твердил я себе. Если только нас не относило обратно к центральному скальному массиву, мы должны были с самого начала видеть огни.

— Должны быть огни, — прошептал я.

— Огни. Действительно. Должны быть огни. — В его еле слышном голосе послышался испуг. Спустя мгновение он забормотал: — Скажи им зажечь огни. — Он начал бредить, и ему казалось, что он уже на судне. — Вы меня слышите? Немедленно зажгите огни. — Вдруг он позвал: — Джон!

Это прозвучало так тихо, что я с трудом его расслышал.

— Что?

— Прости, что я тебя в это втянул. — Он забормотал что-то о моей яхте. Затем он отчетливо произнес: — Мне надо было перерезать свою никчемную глотку. — Еще мгновение он молчал, а потом заговорил снова: — Они освистали меня тогда, в самый первый раз. Возле суда. — Волна, разбившись, плеснула мне в лицо, и следующим, что я услышал, было: — …сопротивляться, только нарываться на неприятности. Надо было понять это раньше.

Очередная волна, разбившись, заставила его умолкнуть. После этого он уже ничего не говорил, и его руки перестали двигаться. Глядя на неподвижные очертания его головы, я испугался.

— Ты в порядке? — позвал я.

Он не ответил, и я подплыл к нему.

— Ты в порядке? — снова закричал я.

— Смотри! Ты это видишь?

Я подумал, что он утратил рассудок.

— Проснись! — заорал я на него. — Сейчас мы поплывем к этой чертовой скале! Ты меня слышишь?

Он схватил меня за руку мертвой хваткой утопающего и, пока я пытался вырваться, начал вопить:

— Смотри, мужик! Да посмотри же на это, черт тебя дери! Скажи мне, что я не сплю!

Он поднял руку и куда-то показывал. Я повернул голову и там на фоне звезд увидел верхушку мачты, а пониже — черную громаду надпалубных сооружений огромного парохода, на мгновение освещенную белым фосфоресцирующим блеском бурунов.

Мы снова поплыли, забыв об усталости и холоде, волоча измученные неповоротливые тела сквозь неподатливую воду. Мы приближались к носу судна, похожему на залитые водой рифы. По нему прокатывались волны, но его очертания все равно угадывались под белой пеной. А дальше, за носом, за верхушкой мачты, из воды поднимался капитанский мостик, труба и палубы, поднимающиеся к вскинутой вверх корме.

Скатившись в ложбину между волнами, я вдруг зацепился левой рукой за туго натянутый канат. Вскрикнув от боли, я глотнул соленой воды, и меня тут же накрыла волна. Я поспешил отплыть от носа, мучительно продвигаясь вдоль борта и держась подальше от фальшборта. Наконец я заплыл на пароход в том месте, где бак опускался к колодезной палубе и люку первого трюма. Я попал на него вместе с волной, которая разбилась, едва миновав фальшборт, и с силой швырнула меня на комингс люка. И без того изорванные мышцы бока обожгло резкой болью. Волна тут же откатилась назад, шипя белой пеной и пытаясь удержаться, а я яростно заскреб ногами по скользким, успевшим зарасти водорослями плитам палубы. Наконец я перестал скользить, ухватившись за шпигат и за планширь фальшборта. Когда накатила следующая волна, я начал карабкаться наверх, пока окончательно не выбрался из воды. Мне удалось подползти к мачте, ухватившись за которую я высоким хриплым голосом начал звать Пэтча. При мысли о том, что я его потерял, меня охватил ужас. Эти мгновения паники показались мне бесконечными. Я плавал гораздо лучше. Я был обучен правильному поведению в воде. Я должен был остаться рядом с ним и помочь ему забраться на борт. И я знал, что у меня не хватит духу вернуться назад и разыскивать его в этой темноте. Я устал, страшно устал. Все мышцы в моем теле звенели от напряжения, угрожая судорогами. Но больше всего на свете я боялся остаться на этом корабле один. Это был мертвый корабль. Мертвый, как рифы Минкерс. Я инстинктивно чувствовал это. Я всем телом ощущал, что он мертв, и отчаянно нуждался в товарище. И поэтому, обхватив мачту, я звал его, выкрикивая его имя, а волны накатывали на нос, зловеще поблескивая белыми гребнями. Тонны белой пены плескались на палубе, вращались водоворотами и снова стекали куда-то в темноту.

Я не видел, как он выбрался на борт. Я продолжал выкрикивать его имя, и вдруг он оказался рядом со мной. Я увидел его неопрятную и тяжеловесную в спасательном жилете фигуру на фоне белых бурунов очередной волны. Пошатываясь, как пьяный, он потянулся ко мне и схватил меня за руку.

— Все в порядке, — прохрипел он. — Я здесь.

Мы прильнули друг к другу, задыхаясь и радуясь внезапному утешению этих прикосновений.

— Здесь должны быть огни, — наконец произнес он.

В его голосе слышалось почти детское разочарование, как будто спасательная компания лишила его долгожданной радости.

— Наверное, они погасили их на ночь, — без особой убежденности произнес я.

Я знал, что корабль мертв.

— Но все равно должны быть огни, — повторил он.

Потом мы встали и, спотыкаясь, побрели на корму. Мимо люка второго трюма, вверх по трапу на верхнюю палубу. Искореженная и наполовину сорванная с петель дверь в палубную рубку была распахнута и перекособочена, как пьяный матрос. Мы на ощупь пробирались по коридору, мимо бывших кают капитана и Деллимара. Сквозь пустой дверной проем в конце коридора мы вышли на верхнюю палубу, где, напоминая скрюченные артритом пальцы, высились пустые шлюпбалки. Они отчетливо выделялись на фоне усеянного звездами неба. Мы прошли мимо смутных очертаний трубы, смятой и отклонившейся в сторону под невозможным углом.

Издавая чавкающие звуки, мы волочили свои истончившиеся, как бумага, тела по стальной палубе «Мэри Дир». Дойдя до маленькой палубной рубки на юте, мы повернули обратно и пошли вдоль правого борта. Время от времени мы кричали:

— Эгей! Есть здесь кто-нибудь? Эгей!

Нам не отвечало даже эхо. Хрупкий звук наших голосов терялся в холоде и мраке ночи, погребенный под шумом гуляющих по носу волн.

Рядом с пароходом не было никакого спасательного судна. Мы не увидели ни единого огонька, поманившего бы нас в тепло каюты. Мы звали и звали, но никто нам не отвечал. Корабль был мертв. На нем не было жизни. Он был мертв так же, как в тот день, когда мы его покинули.

— Бог ты мой! — просипел Пэтч. — Мы первые. Здесь никого не было.

Он произнес это с облегчением, почти ликованием, и я понял, что он думает о том, что погребено в угольной яме. Но все, что волновало в данный момент меня, так это то, что я замерз, на мне была промокшая одежда и не было части тела, которая бы у меня не болела. Здесь не было койки и сухой одежды, горячей еды и питья, а также общества других человеческих существ, одним словом, всего того, на что мы рассчитывали. Кроме слизи и нароста из ракушек на этом потерпевшем крушение и покинутом людьми судне, которое шесть долгих недель колотили о скалы морские волны, не было ничего.

— Надо найти сухую одежду и поспать, — произнес он. — После этого нам станет немного легче.

Он уловил мое настроение. Но, когда мы притащились обратно на мостик и, ощупью пробравшись в черный железный тоннель коридора, вошли в помещение, некогда бывшее его каютой, мы обнаружили, что и там побывало море. Мы с трудом открыли дверь, заскрежетавшую по намытому сюда песку, а из лишенных стекол и напоминающих сверкающие глаза иллюминаторов на нас подуло ледяным ветром. Волны вырвали прикрепленный к полу стол, и теперь он лежал на боку в самом углу каюты. Ящики под койкой, полные одежды Пэтча и Таггарта, были заполнены водой, а в большом стенном шкафу не было ничего, кроме кипы пропитанных водой и измазанных песком одеял, курток и старых документов.

Мы осмотрели верхнюю палубу, где находились кают-компания и камбуз, но там все было еще хуже. Море залило каюты других офицеров и все коридоры, не забыв также корму и кубрики остальных членов экипажа. Все, к чему мы прикасались в этом непроглядном мраке, было насквозь мокрым и покрытым слизью. Казалось, на корабле не осталось места, где не порезвились бы волны.

— Может, на юте еще сухо, — устало и безнадежно пробормотал Пэтч, и мы отправились обратно, на ощупь двигаясь вдоль коридора левого борта. Наши тела уже онемели от холода. Я бы даже сказал, что они омертвели, если бы мы не дрожали так сильно и так бесконтрольно. «Боже, пусть ют окажется сухим!» — мысленно молился я. А затем я покачнулся и ударился плечом о мокрую стальную переборку, отброшенный в сторону внезапным движением судна. Я всем телом ощутил эту вибрацию, похожую на первую легкую дрожь землетрясения. И тут корабль шевельнулся снова.

— Слушай! — лихорадочно зашептал из темноты голос Пэтча.

Но я не слышал ничего, кроме плеска волн о корпус парохода.

— Она на плаву, — снова прошептал он. — Ее приподнял прилив.

— Как это может быть? — прошептал в ответ я.

— Я не знаю, но это так. Попытайся ее почувствовать.

Я почувствовал, как «Мэри Дир» затрепетала и приподнялась. Она тут же с глухим стуком опустилась обратно на жесткое ложе из морской гальки. Но она продолжала трепетать, и откуда-то из ее чрева доносился низкий скрежещущий звук. Эта дрожь не прекращалась ни на минуту. Казалось, корабль ворочается во сне, силясь вырваться из смертельно опасной хватки рифов, на которых он лежал.

— Это невозможно, — пробормотал я.

Судно не могло сохранять плавучесть, если его нос был залит, подобно подводному рифу, и по нему гуляли волны. Я был уверен, что это нам снится. А потом я подумал, что мы, наверное, утонули. Возможно, утопленники возвращаются на свой корабль, и тогда им снится, что они освободились от цепких кандалов скал и, подобно призракам, бороздят темные моря потустороннего мира? Мой рассудок лишился способности мыслить связно. Корабль был мертв. Я это знал точно. Все, о чем я теперь мечтал, это о том, чтобы потерять сознание от холода и боли, лечь на пол и уснуть.

Чья-то рука протянулась из темноты и схватила меня, удерживая на ногах. Мои ноги прошаркали по стальному полу коридора и безвольно поднялись наверх, в холодный ночной воздух, где мерцали звезды, кренилась пьяная труба и неустанно шумело море. На корме мы споткнулись о стальной трос, туго натянутый поперек колодезной палубы. Он гудел и пел в такт качке, а корабль покачивался, как пьяный, потряхивая мачтами на фоне неба, пока мы по трапу взбирались на возвышение юта и исчезали в черной пасти маленькой рубки. Здесь мы нашли одежду. Насколько я припоминаю, она не была ни мокрой, ни сухой, но в ней было больше тепла, чем в пропитанных водой тряпках на моем теле. И еще тут была отсыревшая койка с одеялами, от которых несло мокрой собачьей шерстью, и сон, абсолютное забытье сна. Это было невообразимым наслаждением, недоступным сытому человеку, уютно расположившемуся у своего собственного очага.

Спустя очень долгое время — возможно, спустя много лет — в это райское забытье вторглись звуки шагов человека. Я не могу сказать, что это меня разбудило, или даже что я усилием воли пришел в сознание. Во всяком случае, это произошло не сразу. Просто звуки шагов были где-то рядом. Гулкий металлический звук — звон ботинок по стальным плитам. Это был неотвязно-назойливый звук. Он раздавался у меня над головой, рядом с моей койкой, сперва с одной стороны, затем с другой, затем он начал удаляться — медленная, размеренная и одновременно решительная походка… шаги мертвеца по мертвецки крепкому сну. И когда они окончательно стихли, я проснулся.

Дневной свет резанул меня по воспаленным осоловелым глазам, а куча мокрых одеял в углу сырой стальной тюрьмы, в которой я лежал, зашевелилась и поднялась. Это был Пэтч. От усталости его лицо было пепельно-серым.

— Кажется, я слышал шаги, — произнес он. — Его глаза казались безумными черными шарами, провалившимися в желтые, как слоновая кость, глазницы. — Клянусь Богом, там кто-то ходил.

Я выполз из койки и почувствовал, что вспотел под этой грудой соленых отсыревших одеял. В то же время мне было холодно, а в животе засела ноющая голодная боль. Я с трудом переставлял ноги, и у меня адски болело плечо. И тут я все вспомнил. Реальность обрушилась на меня, подобно физическому удару. Доковыляв до двери, я выглянул наружу. Так значит, это все мне не приснилось. Я действительно вернулся на «Мэри Дир», и… Бог ты мой, она была в жутком состоянии! Это красное от ржавчины, обросшее серой щетиной ракушек и измазанное зеленой слизью судно как будто явилось из невообразимо кошмарных снов. Его труба скособочилась под безумным углом, а весь бридждек был изогнут, перекручен и искорежен. Было время отлива, и со всех сторон Минкерс щелкали своими черными зубами. Повсюду из моря торчали обрубки забрызганных белой пеной скал. Рядом не было и следа спасательного судна. Никаких тебе буксиров или хотя бы рыбацких лодок. Тут не было ничего, только знакомые уродливые очертания Грюн-а-Крока и масса рифов вдали… Ни малейших признаков жизни. Над этой безрадостной картиной нависло злобно-серое небо. На фоне его уродливой бледности очертания туч казались черными и холодными.

— Господи! — прохрипел я.

Наверное, я интуитивно понял, что нас ожидает — что означает бледность рассвета и угрожающе серый цвет неба.

Стоя за моей спиной, Пэтч втянул носом воздух и пробормотал:

— Приближается целая куча дерьма.

Небо к западу от нас было угрюмым. Его затянула черная гряда туч, резко обозначившая границу между морем и небом. Ветра почти не было, но грохот волн об обнажившиеся рифы звучал зловеще. И даже здесь, под прикрытием скал, волны, ударявшиеся в борт «Мэри Дир», были большими и мощными.

— Эти шаги, — напомнил я. — Что это было?

Он покачал головой, не глядя мне в глаза, и не ответил. Один Бог ведает, о чем он думал, но его тело содрогнулось, а мне пришло на ум, что из-за этого корабля умерло множество народу. И тут произошла странная вещь: маленькое облачко ржавчины подобно красному пару поднялось с фальшборта колодезной палубы, потому что стальной трос вдруг пополз за борт. Его конец все еще был смотан в бухту, которая зависла на поручне, а потом с негромким плеском упала в воду. Когда трос исчез, на корабле снова воцарились безмолвие и покой. Все замерло в неподвижности, и я вдруг заметил, что Пэтч вцепился мне в руку повыше локтя.

— Непонятно, — мертвенным голосом пробормотал он.

Мы долго стояли, не решаясь двинуться с места, вглядываясь в надстройки корабля. Но вокруг царили тишина и неподвижность. Шевелилось лишь море.

— На борту кто-то есть, — произнес Пэтч. В его голосе слышалась тревога, а его лицо было таким же измученным и осунувшимся, как и в тот день, когда я впервые его увидел. — Вот послушай!

Но я не слышал ничего, кроме плеска волн о борт корабля и грохота разбивающегося о рифы прибоя. Судно было тихим и неподвижным, как могила. Мимо пролетела одинокая чайка. Она беззвучно парила в небе и на фоне облаков казалась белым обрывком бумаги.

Пэтч спустился на колодезную палубу и остановился, глядя на люк четвертого трюма. Присоединившись к нему, я вместо привычного, закрепленного деревянными клинышками брезентового покрытия увидел стальные плиты, совсем недавно приваренные к водозащитному порогу вокруг люка. Пэтч бросил беглый взгляд на стрелу тяговой лебедки, и мы пошли дальше. Пройдя мимо люка третьего трюма, который тоже оказался заварен, мы по трапу поднялись на шлюпочную палубу. Здесь были удалены все вытяжки. Они были разбросаны по всей палубе подобно отсеченным конечностям, а вентиляционные отверстия теперь закрывали ржавые пластины. Трубу у самого основания срезали, отбросили в сторону, а отверстие заварили листом железа. Вентиляционное отверстие машинного отделения было наглухо задраено, а место герметичных дверей в коридоры левого и правого борта верхней палубы заняли стальные плиты.

Теперь сомнений относительно истинности информации, поступившей от рыбака с Сент-Хельер, не оставалось. Какая-то спасательная компания действительно работала на «Мэри Дир». По всей вероятности, эти люди также устранили течь в передних трюмах. Это объясняло то, что приливу удалось приподнять судно над рифами. Оно вновь обрело плавучесть и почти было готово к плаванию. Я обнаружил Пэтча у левого угольного желоба. Его глаза были прикованы к крышке люка, которую сорвали с петель и бросили рядом на палубе. Вместо него к отверстию приварили стальную плиту. Это означало, что тело Деллимара останется там, в своем стальном гробу, пока остов судна не доставят в порт и на его борт не поднимутся чиновники, чтобы при помощи специального оборудования вскрыть корабль. Это означало, что Пэтча ждут долгие дни и недели тревоги. Его лицо исказилось отчаянием, и он прошептал:

— Ну вот и все. — Он отвернулся, глядя в сторону кормы. — Они должны были закрепить кормовой фалинь, — вздохнул он.

Я не понимал, о чем он думает. Лично я размышлял над тем, что кто-то проделал на судне всю эту работу и снова его покинул.

— Как ты думаешь, почему они отсюда ушли? — спросил я.

Он посмотрел на небо, снова втянул носом воздух, как будто нюхая западный бриз, резкими, но беспорядочными порывами налетающий на корабль.

— Наверное, им не понравился прогноз, — ответил он. — Возможно, они получили штормовое предупреждение.

Я смотрел на зазубренные рифы, вспоминая, как это было в прошлый раз. Но ведь…

— Что это? — раздался его резкий и четкий голос, и я услышал, как кашлянул, а затем уверенно заработал дизельный двигатель. Я слышал его ровный гул и чувствовал, как вибрирует палуба у нас под ногами. Несколько секунд мы стояли, не двигаясь, прислушиваясь к этому музыкальному рокоту, а затем бросились бежать к коридору бридждека. Мы выскочили из него у трапа, который вел вниз, на носовую часть колодезной палубы, и увидели, что на палубе, чуть позади люка второго трюма, закреплен большой насос. Двигатель работал на полную мощность, и толстый шланг, исчезающий в отверстии, вырезанном в крышке смотрового люка, пульсировал от потока воды. Вода выливалась из противоположного конца насоса, растекаясь по палубе и исчезая в шпигатах. Но рядом никого не было. Колодезная палуба была пуста, и на всей носовой части судна не было видно ни души.

Мне стало не по себе. Это уже было чересчур.

— Надо посмотреть на мостике, — произнес Пэтч. — Кто-то же включил этот насос.

Мы нырнули обратно в коридор и, взлетев по трапу, выскочили на мостик. Все здесь было таким знакомым и в то же время чудовищно изменившимся. Стекол больше не было, двери превратились в щепы, и по штурманской рубке со свистом гулял ветер. По измазанному песком помосту растекались маленькие ручейки воды, гонимые ветром в разные стороны. Ни на мостике, ни в штурманской рубке никого не было. Мы снова вышли на мостик, и вдруг Пэтч схватил меня за локоть и куда-то ткнул пальцем. Перед самым носом судна стоял подобно швартовной тумбе каменный столб, на который была наброшена петля толстого стального троса. Трос был туго натянут и протянулся от скалы к кораблю. Он служил якорем, не позволяющим приливу утащить куда-нибудь корабль. Именно на этот трос я и наткнулся минувшей ночью, подплывая к судну со стороны носа.

Но Пэтч показывал на что-то другое. Из-под носа «Мэри Дир» показалась маленькая синяя шлюпка. Это был Хиггинс, и он греб прямо к скале. Форменная фуражка на бычьей голове, массивные плечи и синяя матросская нательная рубашка — в холодном сером свете все это было таким отчетливым… Было также ясно, что он намеревается сделать. Я закричал, но он меня не услышал. Слетев по трапу, я выскочил на колодезную палубу, а затем взбежал на бак.

— Хиггинс! — завопил я. — Хиггинс!

Но порывы ветра уже усилились, и Хиггинс меня не услышал. Он уже доплыл до скалы и привязал лодку к какому-то камню. Затем он начал карабкаться наверх. Добравшись до петли троса, он поддел ее ломом, который привез именно для этой цели, и начал поднимать ее по скале. Я тщетно кричал на него, балансируя на скользком и продуваемом всеми ветрами носу «Мэри Дир».

Он работал, повернувшись ко мне спиной. Наконец, сдернув петлю, он столкнул ее с зазубренной поверхности камня в воду. В ту же секунду туго натянутый трос, удерживавший корабль на месте, провис, а затем с плеском погрузился в воду. Хиггинс спустился вниз и снова сел в лодку.

Он увидел меня, едва отвязав фалинь, и несколько секунд молча смотрел на меня. Его лицо было лишено какого бы то ни было выражения, а его большие плечи ссутулились от тех усилий, которые он совершил. Все это время я не переставал кричать, требуя, чтобы он снова закрепил трос на скале.

— Надвигается шторм, — вопил я. — Шторм!

Я повторял и повторял это короткое слово, пытаясь вдолбить его в тупую башку Хиггинса.

Возможно, мне это удалось, потому что внезапно он оттолкнулся от скалы, одним веслом развернул лодку и начал грести обратно к «Мэри Дир». Запаниковал ли Хиггинс и предпринял отчаянную попытку вернуться на борт или же его посетила внезапная жалость и, проникшись зловещим характером местности, он решил снять нас с парохода, я этого уже никогда не узнаю. Северное течение имело скорость около трех узлов. Оно не подпускало его к кораблю, и, хотя он греб, как одержимый, пытаясь заставить тяжелую лодку двигаться быстрее течения, ему удалось продвинуться не более чем на двадцать ярдов. Он быстро устал, и после первого рывка у него не осталось сил бороться со стихией. Течение начало увлекать его лодку, унося ее все дальше и дальше от судна, хотя все это время он продолжал лихорадочно грести.

В конце концов он сдался и развернул лодку поперек течения, чтобы подплыть к Грюн-а-Крок. Там он и сидел, вцепившись в скалу и не сводя глаз с судна. Все его тело обмякло от усталости, а голову он свесил едва ли не ниже коленей.

Шум откачивающего воду насоса внезапно стих. Это случилось так резко, что я вдруг услышал вой ветра в надпалубных сооружениях судна. Пэтч выключил насос, и когда я спустился вниз, он подошел ко мне.

— Мы должны снова набрать в трюмы воды, — громко и отчетливо произнес он. — Это наша единственная надежда.

Но это уже было невозможно. Все отверстия и вентиляционные шахты на корабле были наглухо задраены, а сквозь забортный клапан попасть внутрь мы не могли. Даже двери машинного отделения были заварены, чтобы исключить попадание туда воды. Спасательная компания сделала корпус корабля герметичным, как у подводной лодки.

— Нам остается только надеяться на лучшее, — произнес я.

Пэтч захохотал. Звук этого безрадостного смеха гулко отразился от стен напоминающего склеп стального коридора, по которому мы шли.

— Западный шторм принесет с собой и мощный прилив, — пояснил он. — Теперь «Мэри Дир» ничто не удерживает, и, когда вода поднимется на максимальную высоту, она снимет судно с этих скал. За исключением двух передних трюмов, из корпуса полностью выкачана вода. — Его голос был хриплым и каким-то надтреснутым. — За себя я не боюсь. — Он пристально смотрел на меня. — Но тебе-то все это за что? — Потом он пожал плечами и добавил: — Лучше давай попытаемся найти какую-нибудь еду.

Я был потрясен таким смиренным принятием своей судьбы. Я плелся за Пэтчем к камбузу и думал о том, что если бы только я проснулся вовремя… Французские спасатели надежно закрепили корму и нос судна, и Хиггинс отцепил трос. У меня не было к нему ненависти. На ненависть у меня не осталось сил. Но если бы, услышав те шаги, я встал с постели… Как будто прочитав мои мысли, Пэтч произнес:

— И еще одно — Хиггинсу придется тяжело в этой его лодчонке.

В камбузе было темно и дурно пахло. Море побывало здесь до нас, так же как и французы. Нам не удалось найти ничего похожего на консервы. В шкафу было полно хлеба, давно превратившегося в разбухшую, покрытую плесенью массу. Еще здесь было мясо, на котором кишели опарыши, и смешанное со слизью и песком масло. Все, что нам удалось разыскать, это сыр, середина которого еще не испортилась, банку наполовину высохшей горчицы, немного пикулей и разбитый горшок с вареньем. Мы вышли из вынужденной голодовки этой снедью, набросившись на нее, подобно стае волков. Затем мы обыскали кают-компанию, а затем каюты офицеров и кубрики экипажа. Мы нашли комок слипшихся леденцов и банку пива. Но лучше всего было то, что кто-то из кочегаров покинул этот мир, оставив после себя две банки говяжьей тушенки. Мы принесли свою жалкую добычу обратно в рубку на юте и съели это все, дрожа и прислушиваясь к все более громкому шуму ветра.

Шторм налетел внезапно, одновременно с началом прилива. Вскоре волны, разбивающиеся о борта судна, уже достигали бридждека. Мы почувствовали, что корма под нами начинает сдвигаться. Один раз, когда я подошел к двери, чтобы выглянуть наружу, я заметил, что синяя лодка все еще пляшет на волнах возле Грюн-а-Крока.

К полудню шторм разыгрался в полную силу. Вся передняя часть «Мэри Дир» подвергалась нещадным ударам огромных волн, бридждек постоянно захлестывало вспененной водой, а весь корпус содрогался от этой атаки стихии. Вода бурлила на колодезной палубе под нами, а удары волн о борта судна были такими сокрушительными, что я заметил, что готовлюсь к ним, затаив дыхание, как если бы избиению подвергалось мое собственное тело. Оглушительный шум не стихал ни на минуту. Он наполнял голову, вытесняя из нее любые мысли, не считая жуткого и непрекращающегося осознания бушующего моря. А вдали от измученного бурей корпуса «Мэри Дир» обрубки рифов постепенно скрывались в водовороте кипящего прибоя. Минкерс уже в который раз уходили под воду.

Я увидел Хиггинса еще раз. Это было часа за два до того, как прилив достиг максимальной точки. «Мэри Дир» начинала приподниматься и ерзать днищем по гальке, а Грюн-а-Крок превратился в серый зуб, торчащий из моря пены. С него стекали потоки, но вода ежесекундно взлетала на него низким облаком взметаемых ветром брызг. Хиггинс сползал со скалы, чтобы сесть в лодку. Наконец он забрался внутрь и взялся за весла. Но тут налетел шквал, полностью заслонив от меня скалу, и в этой стене дождя я окончательно потерял его из виду.

Больше я Хиггинса не видел. Его вообще никто больше не видел. Наверное, он попытался вернуться на «Мэри Дир». Или, возможно, он считал, что в этой лодке сумеет добраться до материка. В любом случае выбора у него не было. Он понимал, что вскоре прилив полностью накроет Грюн-а-Крок.

Я долго стоял в дверях рубки, щурясь от брызг морской воды и дождя, надеясь разглядеть его среди бури. В конце концов шквал вынудил меня укрыться в рубке. Когда я рассказал Пэтчу о том, как скрылся из виду Хиггинс, он только пожал плечами.

— Везунчик! — добавил он. — Он, наверное, уже утонул.

В его голосе звучал не гнев, но лишь бесконечная усталость.

Каюта в рубке была совсем маленькой — десять на шесть футов. В ней стояла кровать. Еще какая-то поломанная мебель валялась на засыпанном песком полу. Стальные стены и люк без стекол не защищали от холода, сырости и морских брызг, которые забрасывал к нам ветер. На каждый звук на корабле каюта резонировала, как жестяная банка. Мы выбрали это помещение в качестве своего убежища, потому что оно было расположено высоко на корме, но именно корма судна первой оказалась на плаву, приподнявшись над рифами.

Довольно долго мы чувствовали, как она ползает по дну. Стальные стены каюты поднимались и опускались, и любое движение было сопряжено с пушечными ударами волн, разлетающихся о борта судна под нами. Но потом к этому добавилось ерзание и царапанье о гальку киля. Этот звук мы скорее ощущали, чем слышали, потому что все заглушалось невероятным, устрашающим ревом волн. Но постепенно все это начало стихать. Брызги перестали влетать в окна. Дверь с треском распахнулась. «Мэри Дир» вырвалась из ловушки и разворачивалась носом к ветру.

Выглянув в дверь, я увидел, что Грюн-а-Крок уже находится не по левому, а по правому борту от нас. «Мэри Дир» дрейфовала. Ее движения стали легче, а шум моря был не таким пугающим. Высокая корма выступала в роли стабилизирующего паруса, и наше судно развернулось носом к разбивающимся волнам. Я слышал, как они колотят по бридждеку, видел тучи брызг, взлетающих вверх и проникающих во все отверстия надстройки мостика, и их разлетающиеся во все стороны вспененные гребни. И все это время Грюн-а-Крок продолжал скрываться из виду.

Я крикнул Пэтчу, что мы снялись с мели, и он вышел из каюты и замер, глядя на это невероятное зрелище. Потерпевший крушение корабль, полтора месяца сидевший на мели, плыл. С его палуб стекали потоки воды, а крен был такой, что вся передняя часть скрывалась в волнах.

— Мы плывем, — воскликнул я. — Если мы пройдем Ле-Соваж, все будет хорошо.

Он посмотрел на меня. Наверное, ему хотелось оставить меня в неведении. Но затем он произнес:

— Мне кажется, прилив почти достиг максимальной точки.

Я кивнул:

— Почти.

И тут до меня дошло: на протяжении шести часов после начала отлива течение будет северным и западным. Оно будет гнать нас обратно на Минкерс, все рифы которого во время отлива обнажатся.

— Боже праведный! — выдохнул я.

Затем я вернулся в каюту и лег на койку.

Самым страшным было то, что мы ничего не могли сделать. То есть мы совершенно ничем не могли себе помочь.

Мы напоролись на скалы уже в сумерках посреди водоворота вспененной воды, в месте, где не было видно ни единого камня. Я не знаю, спал ли я или просто лежал на койке в каком-то оцепенении, но этот удар сбросил меня на пол. Это походило на удар кулака в железной перчатке. Со стороны носа раздался ужасающий грохот, за которым последовал треск, означавший, что обшивка не выдержала и скалы вспороли брюхо корабля. Грохот волн вдруг стал еще оглушительнее.

Я неподвижно лежал там, куда упал, всем телом ощущая смыкающиеся вокруг меня хищные зубы скал и ежесекундно ожидая того, что волны сомкнутся над кораблем и он навеки уйдет под воду. Но ничего этого не происходило. Все, что я почувствовал, это легчайшее касание дымки брызг, плывущих над судном и оседающих на моем лице. Но скрежещущий, душераздирающий треск продолжался так долго, что он стал частью общего рева моря.

Пол каюты теперь был опрокинут еще больше, и, как только я поднялся на ноги, внезапное движение корабля вышвырнуло меня в открытую дверь. Пролетев несколько метров, я с тошнотворным глухим стуком врезался в фальшборт. Удар едва снова не вывихнул мне плечо и вышиб из моего тела весь воздух. Тут я увидел, что случилось с судном, и напрочь забыл о боли. Оно лежало, накренившись на борт в белой пене кипящего прибоя. Бридждек превратился в сплошное металлическое месиво, труба исчезла, фок-мачта переломилась посередине, и верхняя ее часть повисла в путанице проводов. А над всей носовой частью бушевали волны.

Пэтч полулежал, прислонившись к стальной стене у входа в рубку, и я закричал ему:

— Скоро…

Я не договорил, потому что слова как будто застряли у меня в горле.

— Скоро ли она затонет?

— Да. Сколько у нас времени?

— Бог его знает.

После этого мы не разговаривали, а просто лежали возле рубки. Мы слишком замерзли, слишком устали, и наше потрясение было таким сильным, что мы и двинуться с места не могли. Мы молча наблюдали за тем, как из пены показываются первые зазубренные верхушки рифов. Утомленный полусвет постепенно сгущался, превращаясь в темноту. Мы услышали, как обломился нос в растянутой во времени агонии измученного металла. Что-то рвалось и ломалось где-то там, за бридждеком. А затем все, что осталось от корабля, как будто с облегчением избавившись от лишнего груза, немного приподнялось и с жутким стоном начало сползать по зубьям скал. После этого мы смогли разглядеть нос, черный клин в пене волн слева по борту. Там, где из живота «Мэри Дир» были вырваны плиты, груз высыпался в огромную дыру. В пенистой воде качались на волнах тюки хлопка, и эти же волны играли огромными квадратными ящиками, в которые предположительно были упакованы авиационные двигатели. Они колотили их о рифы, разнося деревянную упаковку в мелкие щепы.

Пэтч схватил меня за руку.

— Смотри! — закричал он.

Одна из волн швырнула ящик в нашу сторону, он раскололся, и его содержимое посыпалось в море. К этому времени уже почти полностью стемнело. Но это явно был не массивный авиационный двигатель, представляющий собой нечто цельное и неделимое.

— Ты это видел?

Он не выпускал мой локоть и продолжал показывать на ящики. Но внезапно радостное возбуждение его оставило, потому что обломок корабля, на котором мы стояли, раскололся поперек верхней палубы. Огромная трещина открывалась во всей кормовой части судна. Она вырвала левый трап, ведущий вниз, на колодезную палубу, из креплений и медленно его повернула. Казалось, его стискивает чья-то невидимая рука. Со стуком, напоминающим пулеметный огонь, вылетали заклепки, а стальные плиты рвались, как ситцевые лоскуты. Трещина расширялась — ярд, два ярда, а затем окончательно стемнело, и ночь опустилась на «Мэри Дир». К этому времени отлив полностью обнажил рифы, море отступило, и гигантский обломок корабля замер.

Мы вернулись в каюту и легли, укрывшись мокрыми одеялами. Мы не разговаривали. Возможно, мы спали. Я не помню. Та ночь в моей памяти не сохранилась. Это похоже на чистую страницу посреди испещренного записями рассудка. Беспрестанный рев волн, гуляющий по обломкам и ноющий на зловещей ноте ветер, внезапный лязг оторвавшегося листа обшивки — вот и все мои воспоминания. Страха я не ощущал. Мне кажется, что я даже холода больше не чувствовал. Я достиг той стадии физической и эмоциональной усталости, когда любые чувства замирают.

Но я запомнил рассвет. Он просочился в туманные закоулки моего сознания ощущением чего-то странного. Я осознал какое-то движение. Длинное и одновременно стремительное покачивание обломка судна сначала в одну, а затем в другую сторону. Я слышал шум моря, но он утратил свою тяжеловесность. Треск и грохот водяных гор, обрушивающихся на скалы, затих, и меня кто-то окликал. Яркий солнечный свет болезненно вонзился мне в глаза, заставив зажмуриться. Надо мной склонилось чье-то лицо, покрытое седеющей щетиной. Лицо было потным и красным, с глазами, провалившимися глубоко в глазницы. Кожа на лбу и скулах натянулась так туго, что, казалось, еще немного, и она лопнет.

— Мы плывем! — произнес Пэтч. Его растрескавшиеся губы растянулись, обнажив зубы, в каком-то подобии улыбки. — Можешь сам убедиться.

Я, шатаясь, добрел до входа и, выглянув, увидел престранное зрелище. Рифы исчезли. Лучи солнца озаряли вздымающееся и опускающееся море. Куда бы я ни смотрел, я нигде не видел скал. И вся передняя часть колодезной палубы «Мэри Дир» тоже исчезла. Ее просто не было. Сама колодезная палуба находилась под водой. Но Пэтч сказал правду — мы плыли. Под нами была корма и ничего больше. Светило солнце, и ветер стихал. Я чувствовал, как дрожит, стоя рядом со мной, Пэтч. Я думал, это волнение. Я ошибался. Это была лихорадка.

К полудню он так ослабел, что был не в состоянии говорить. Его глаза лихорадочно блестели, лицо неестественно раскраснелось, и с него ручьями стекал пот. Он слишком долго жил на востоке, чтобы без ущерба для здоровья выносить ночи без еды и тепла, долгие часы, проведенные в ледяной мокрой одежде. Ближе к ночи он начал бредить. По большей части его бормотание было совершенно бессвязным, но время от времени он произносил вполне отчетливые слова, из которых я понял, что он снова находится на судне, идущем через Бискайский залив. Он отдавал приказы, беседовал с Райсом… Все эти обрывки фраз являли пугающую картину того напряжения, в котором он жил.

Уже вечерело, когда над морем пролетел небольшой самолет. Я наблюдал за тем, как он кружит низко над водой к северо-западу от нашей кормы. Его крылья блестели в лучах заходящего солнца. Нас искали на рифах. Затем наступила ночь, а мы все плыли, глубоко погрузившись в воду. В чистом, усеянном яркими звездами небе висела молодая луна. Ветер стих, и луна уронила узкую серебристую дорожку на умиротворенное ласковое море, которое продолжало тихо вздыхать, уподобившись какому-то спящему великану.

В ту ночь я был уже слишком слаб, чтобы шевелиться, а Пэтч лежал, как труп. Время от времени его бил озноб. Его лицо по-прежнему пылало, и в слабом свете луны я видел, что его глаза широко открыты. Один раз он вздрогнул и схватил меня за руку, дрожа всем телом. С его губ сыпались слова, смысл которых был неуловим. Но эта внезапная вспышка бессвязных речей длилась совсем недолго. Он слишком ослабел, и, истощив последние силы, откинулся назад. Весь остаток ночи я лежал, прижавшись к нему. Но в моем теле совсем не осталось тепла, и мне нечего было ему дать. Утром он походил на привидение, и его тело под вонючими одеялами казалось совсем маленьким.

Я снова увидел Минкерс сразу после восхода солнца. Черные зазубренные точки отчетливо выделялись на самом горизонте на фоне западного неба. А позже, много позже я услышал гул двигателей самолета. Незадолго до этого я вытащил Пэтча на палубу, чтобы он погрелся на солнце, но он уже потерял сознание. Самолет пролетел мимо. Я увидел его тень, промелькнувшую по морской глади, и выпрямился во весь рост, всматриваясь в небо опухшими глазами, в которые как будто насыпали песка. Затем я увидел, что он разворачивается, заходит со стороны солнца и возвращается. Он летел очень низко. Вцепившись для равновесия в поручень, я замахал одеялом. Самолет прошел прямо над моей головой, рыча на меня моторами. Он улетел в сторону Минкерс, а я лег на палубу, чтобы согреться. Прошло много времени, прежде чем я услышал стук двигателей и голоса.

Это было спасательное судно из Питер-Порта. Оно подошло бортом к нашему обломку, и при звуке дружеских голосов во мне опять встрепенулось желание жить… Сильные руки перенесли меня через поручень, сунули мне в рот прикуренную сигарету. С нас сняли пропитанную солью и водой одежду и завернули нас в теплые одеяла. А потом ко мне пришел сон, изумительное и теплое состояние расслабления, именуемое сном. Но я запомнил, что перед тем, как я погрузился в забытье, чей-то голос произнес:

— Хочешь напоследок взглянуть на свой корабль?

И меня приподняла сильная рука. Я никогда не забуду этого последнего взгляда на то, что осталось от «Мэри Дир». Она была развернута к нам кормой и почти полностью ушла под воду. Палубная рубка, в которой мы жили двое суток, походила на плавающий на поверхности воды курятник. А затем, когда нас приподняла волна, я разглядел на ее корме большие буквы с ржавыми потеками: МЭРИ ДИР, Саутгемптон.

Для меня история гибели «Мэри Дир» закончилась там, на краю рифов Минкерс. Но для Пэтча все было иначе. Он имел к этому самое непосредственное отношение, и мне напомнили об этом, едва я проснулся в больнице в Питер-Порте. Я не знал, что проспал больше двадцати часов подряд. Я был невероятно голоден, но все, что принесла мне нянечка, это маленькую тарелку приготовленной на пару рыбы. Она также сообщила, что кому-то не терпится со мной побеседовать. Я подумал, что, возможно, это Майк, но когда дверь отворилась, я увидел фигуру девушки.

— Кто это? — спросил я.

Шторы были задернуты, и в комнате царил полумрак.

— Это Джанет Таггарт. — Она подошла к моей кровати, и тогда я ее узнал, хотя она и выглядела очень усталой, а под ее глазами залегли темные круги. — Я должна была вас увидеть, как только вы проснетесь.

Я спросил у нее, как она сюда попала, и она ответила:

— О вас написали в газетах. Я сразу приехала. — А потом она склонилась над моей кроватью. — Послушайте, мистер Сэндс. Прошу вас, выслушайте меня. Меня впустили к вам всего на одну минуту. — Ее голос дрожал от тревоги и напряжения. — Я должна была вас увидеть, прежде чем вы успеете с кем-нибудь поговорить.

Она немного замялась, и я произнес:

— Так что же вы хотели сказать?

Мне было трудно сосредоточиться. Я так много хотел узнать, но мой рассудок еще туманился.

— Полиция хочет, чтобы вы дали показания, и они скоро к вам явятся. — Она снова замолчала. Похоже, ей было очень трудно облечь то, что она пришла мне сказать, в слова. — Кажется, однажды Гидеон спас вам жизнь?

— Гидеон? — Я с некоторым опозданием сообразил, что она говорит о Пэтче. — Да, — подтвердил я. — Да, спас. Как он? Кажется, кто-то говорил мне, что у него воспаление легких?

Я смутно припомнил, как врач рассказывал мне об этом, осматривая мое плечо.

— Да, — кивнула она. — Он очень болен. Но прошлой ночью кризис миновал. Я надеюсь, что теперь он выздоровеет и все будет хорошо.

— Вы были рядом с ним все это время?

— Да, я на этом настояла. Я должна была находиться рядом на тот случай, если он заговорит. — Она заторопилась: — Мистер Сэндс… Тот человек, Деллимар… Вы ведь знаете, что произошло, верно?

Я кивнул. Значит, он и ей об этом рассказал.

— Об этом никому не надо знать, — пробормотал я. Я чувствовал усталость и невероятную слабость. — Вся носовая часть судна отломилась на тех рифах.

— Да, я знаю. Именно поэтому я и хотела вас увидеть, прежде чем вы дадите какие-либо показания. Никому об этом не рассказывайте, хорошо? Пожалуйста. Хватит с него страданий.

Я кивнул.

— Я никому не расскажу, — заверил ее я и добавил: — Но есть еще Майк. Он тоже знает.

— Майк Дункан? Я с ним встречалась. Пока он ничего не рассказал, ни журналистам, ни полиции. Он сказал, что не собирается ничего предпринимать, пока не увидится с вами. Он сказал, что поступит так же, как и вы.

— Вы видели Майка? — Я попытался сесть в кровати. — Как он? Он в порядке?

— Да, он здесь, в Питер-Порте. — Она снова наклонилась ко мне. — Можно я скажу ему, что вы собираетесь забыть о том, что рассказал вам Гидеон? Можно я ему скажу, что вы хотите, чтобы и он об этом помалкивал?

— Да, — сказал я. — Да, конечно. Нет смысла кому-нибудь об этом говорить. Все закончилось.

Потом я попросил ее рассказать мне, как подобрали Майка.

— Их обнаружил французский рыбак из Сент-Хельера. Он увидел эту моторку как раз перед тем, как разразился шторм. Кроме вашего друга на борту был человек по фамилии Берроуз. Он был тяжело ранен, но уже дал полиции свои показания — насчет Хиггинса. — Она помолчала, а затем добавила: — Сейчас я должна вас покинуть. Я хочу встретиться с мистером Дунканом, а потом мне надо спешить к Гидеону, чтобы он не наговорил лишнего, когда проснется. Он вполне способен на такую глупость. — Она слабо улыбнулась мне. — Я так вам благодарна.

— Скажите Майку, что я тоже хочу его увидеть, — попросил я. — Пусть ко мне зайдет. — Когда она подошла к двери, я добавил: — И передайте… Гидеону… когда он проснется, что ему больше не о чем тревожиться… вообще не о чем.

Услышав это, она улыбнулась, и неожиданно все ее лицо озарилось теплом. На мгновение она снова превратилась в девушку с фотографии. Затем дверь закрылась, а я откинулся на подушку и заснул. Когда я снова проснулся, было утро и шторы были отдернуты, так что в окно палаты струились солнечные лучи. Пришли полицейские, и я дал им показания. Один из них, тот, который в штатском, был из Саутгемптона, но он был не склонен отвечать на мои вопросы. Все, что он согласился сообщить мне о Пэтче, так это то, что пока он не получал указаний его арестовывать. Когда полицейские ушли, явились журналисты, а потом пришел Майк. Полиция не позволяла ему со мной встречаться, пока я не дал показания.

Он так и сыпал новостями. Кормовая часть «Мэри Дир» села на мель возле острова Чози. Он показал мне газету, в которой опубликовали этот снимок — корма действительно лежала на боку в россыпи камней во время отлива. А вчера через Питер-Порт проезжал Снеттертон. С ним была спасательная команда, и они отправились на остров Чози, арендовав лодку у одного из местных рыбаков.

— А я беседовал с нашим страховым агентом, — добавил он. — Они готовы полностью удовлетворить нашу претензию. На эти деньги мы сможем построить новую яхту, если захотим.

— Это означает, что мы потеряем целый сезон, — заметил я.

Он кивнул, широко улыбаясь.

— Вообще-то, прямо тут, в Питер-Порте, продается яхта, которая нам идеально подойдет. Вчера вечером я ходил на нее смотреть. Конечно, она не такая хорошенькая, как «Морская Ведьма»…

Планов у Майка было еще больше, чем новостей. Он относился к числу тех неуемных людей, которые вскакивают на ноги, не успев упасть после удара. Лучше него меня никто не сумел бы взбодрить, и, хотя рассеченная кожа у него на подбородке все еще была заклеена лейкопластырем, тридцать часов, проведенные на дырявой моторке посреди Ла-Манша, никак на нем не отразились.

На следующий день меня выписали из больницы, и, когда Майк пришел меня забирать, он принес с собой целую кипу лондонских газет.

— В целом ты получил весьма неплохую прессу, — хмыкнул он, роняя газеты на мою кровать. — И еще сегодня утром сюда прилетел какой-то газетчик, который хочет предложить тебе кругленькую сумму за рассказ из первых рук обо всем, что произошло. Он ждет тебя в отеле.

Позже мы сходили и посмотрели на яхту, которую нашел Майк. Она была вполне надежной и стоила недорого. Мы купили ее, не сходя с места. В этот же вечер в отеле появился Снеттертон. Он был все таким же опрятным и щеголеватым в своем костюме в полоску, несмотря на то что последние два дня провел на острове Чози. Во время отлива им удалось вскрыть четвертый трюм и открыть три ящика с авиационными двигателями. В ящиках оказались бетонные блоки.

— Великолепный результат, мистер Сэндс! Я уже направил подробный отчет в Скотланд-Ярд.

— Но ваша фирма из Сан-Франциско все равно будет вынуждена выплатить страховку, разве не так?

— О да. Да, конечно. Но мы взыщем эту сумму с компании «Деллимар». К счастью, на их счету в Сингапурском банке лежит очень солидная сумма — выручка от продажи «Торре-Аннунсьяты» и ее груза. Нам удалось добиться, чтобы эти деньги заморозили до конца расследования. Я думаю, — задумчиво добавил он, — что мистер Гундерсен неудачно выбрал компанию для перепродажи авиационных двигателей. Но даже самые продуманные аферы… — Он улыбнулся, потягивая свой херес. — Но это и в самом деле был очень хитрый замысел. Чрезвычайно хитрый. То, что он провалился, — это всецело заслуга мистера Пэтча и ваша, сэр, — добавил он, поглядывая на меня поверх бокала. — Я попросил руководство Х.Б. & К.М… а впрочем, поживем — увидим.

Мне не удалось повидаться с Пэтчем до своего отъезда из Питер-Порта. Но я увидел его три недели спустя, когда мы давали показания на возобновившемся расследовании. Он все еще был очень слаб. Все выдвинутые против него обвинения были уже сняты. Гундерсен тайно покинул Англию, а Берроуз и другие члены команды теперь наперебой стремились рассказать правду, заявляя, что поддерживали версию Хиггинса потому, что он их запугал. Суд постановил, что «Мэри Дир» затонула вследствие мошеннических действий со стороны судовладельцев, совершенных по предварительному сговору. Пэтч был полностью оправдан, а дело передали в полицию для заведения уголовного дела.

Это дело получило широкую известность, в результате чего Пэтч получил под свое начало «Вакомо», грузовое судно водоизмещением в десять тысяч тонн. К этому времени они с Джанет поженились, но наша программа погружений не позволила нам присутствовать на церемонии бракосочетания. Я больше не видел Пэтча до сентября следующего года. Мы с Майком находились в Эйвонмуте, готовясь совершать погружения к судну, затонувшему в Бристольском канале. В это время рейсом из Сингапура в порт вошел «Вакомо» и пришвартовался на противоположной стороне дока. В тот вечер мы обедали с Пэтчем на борту его судна.

Я с трудом его узнал. Морщины исчезли с его лица, и, хотя он продолжал сутулиться, а его виски уже начали седеть, в своей форме с золотыми нашивками он выглядел молодым и уверенным в себе человеком. На его столе стояла все та же фотография в серебряной рамке, но внизу Джанет приписала: «Теперь я желаю bon voyages своему мужу». А на стене, тоже в рамке, висело письмо из корпорации Х.Б. & К.М. из Сан-Франциско.

Это письмо вручил Джанет мистер Снеттертон, приехавший на их с Пэтчем свадьбу. К письму прилагался чек на пять тысяч фунтов. Это была благодарность за помощь ее супруга в выявлении мошенничества. Сумма показалась мне весьма уместной! В то время мы с Майком работали неподалеку от Хука-ван-Холланд. Когда мы вернулись, я обнаружил, что подобное письмо ожидает и меня вместе с чеком на две с половиной тысячи фунтов, которые корпорация Х.Б. & К.М. вручала мне «в качестве небольшой компенсации за утрату вашей яхты».

Тело Альфреда Хиггинса так и не обнаружили, но в августе того же года в расщелине среди скал на южной стороне острова Олдерни обнаружили почти полностью расплющенный корпус металлической лодки с остатками синей краски на бортах.

И последнее — запись в судовом журнале «Морской Ведьмы-II», сделанная восьмого сентября, сразу после того, как мы обнаружили и отметили буем судно, затонувшее в Бристольском канале. Она гласит: «11.48. — Грузовое судно “Вакомо” прошло мимо нас курсом на Сингапур и Гонконг. С него посигналили: “Наилучшие пожелания от капитана Пэтча. На этот раз он не пытается — повторяю — не пытается вас потопить! Удачных спасательных операций!” Затем “Вакомо” трижды просигналил нам своим гудком, и мы ответили ему гудками туманного горна». Месяц спустя, пришвартовав «Морскую Ведьму-II» на зиму, я сел писать это повествование о гибели «Мэри Дир».