Корабль, сокрытый в земле

Она дотронулась рукой: вибрация, исходящая от поверхности металла, прошла сквозь ее кожу, куда-то вглубь тела. Затем она исчезла.

Андерсон выпрямилась и положила руки на черенок лопаты, на гладкое, нагретое солнцем дерево. Постепенно она осознала, что не слышит привычных лесных звуков.., ни птичьего пения, ни хруста веток подлеска, ни одного шороха.., только угрожающая тишина, точно весь лес вымер. В воздухе стояли острые, тревожные запахи торфа, перегнившей хвои, древесной коры и смолы.

Ее врожденный инстинкт, ее второе я, притаившееся где-то очень далеко, в глубинах подсознания, готово было закричать от безотчетного ужаса.

Что-то происходит, Бобби, что-то происходит прямо сейчас. Беги отсюда, от этих мертвых птиц, с этого гнетущего, как кладбище, места, Бобби, пожалуйста, пожалуйста, ПОЖАЛУЙСТА!

Ее руки судорожно сжали ручку лопаты; она бросила повторный взгляд на разрытую землю; в ее памяти запечатлелся серый металлический угол чего-то огромного, выступающего из земли.

Опять началось кровотечение, впрочем, на этот раз, она предусмотрела это заблаговременно, подложив тампон еще до того, как вышла в сад. И кроме того, в упаковке осталось еще около полудюжины. Может быть, даже дюжина?

Она не знала точно, впрочем, это было неважно... Внутренний голос говорил ей, что она выяснит, в чем дело, несмотря ни на что, однако осторожность подсказывала, что она может нанести себе огромный вред. Мирно светило солнце. И мертвые птицы.., и месячные то начинались, то прекращались вновь.., и все же надо принять меры, все предусмотреть, даже если она решила не браться за это.., все это пустяки, даже меньше чем пустяки, просто каприз. Она раскопает еще совсем немного, только немного углубит эту яму, чтобы посмотреть, есть ли что-нибудь под этой металлической обивкой. Потому, что все просто...

- Все просто замечательно, - сказала Бобби Андерсон с каким-то странным спокойствием и продолжила раскопки.

Глава 5

ГАРДЕНЕР ТЕРПИТ НЕУДАЧУ

1

Пока Бобби Андерсон трудилась на своих титанических раскопках, ломая голову над непостижимой загадкой, ее мозг и нервная система были истощены больше, чем она могла предположить. Чем же занимался в данный момент Джим Гарденер? По всей вероятности, он был Бостоне. Поэтические чтения 25 июня прошли довольно гладко. Двадцать шестого числа был перерыв. Именно в этот день Гарденер влип - к сожалению, "влип" не может передать ту ситуацию, в которой он оказался. Одно дело, когда вы, например, проваливаетесь в яму, гуляя в лесу. Печально, досадно.., и только. Здесь же был полный, убийственный провал, без всяких аллегорий; что-то сродни тому, что произошло с Дедалом, воспарившим к Солнцу и стремительно рухнувшим вниз. С неба на землю? Да, с неба на землю, и лицом вниз...

Катастрофа началась в номере гостиницы, а получила логическое завершение восемью днями спустя - заносы в Нью-Хэмпшире, Ариадна Бич.

Бобби хотелось копать; а вот когда Гард проснулся двадцать шестого утром, ему хотелось напиться.

Не то чтобы он был хроническим алкоголиком. Вы можете пить, а можете и не пить. Бывают периоды, когда он даже не думал о спиртном; иногда такие периоды длятся месяцы; ну, хорошо... На тех поэтических чтениях он был выбит из колеи (все две недели Гард чувствовал себя подавленным - как, если бы взвалил на себя что-то, что ему не по плечу); в конце концов он пал духом и сказал себе: "Ха, меня зовут Джим, и я алкоголик". Впрочем, когда возбуждение улеглось, это выглядело довольно преувеличенным. В течение своих благополучных периодов он не был абсолютным трезвенником; случалось, он выпивал, выпивал - не значит напивался. Только коктейль в пять часов, ну и еще немного на банкете или за обедом; не более. Иногда он мог позвонить Бобби Андерсон и пригласить посидеть где-нибудь и пропустить рюмочку-другую. Не злоупотребляя.

Так вот, наступило одно прекрасное утро, когда он проснулся с неотвязным желанием напиться до положения риз. Казалось, его мучает жажда, физическая потребность напиться. Это навело его на мысль о Вирджиле Парче из комиксов, печатавшихся в "Сатудэй Ивнинг Пост", этом старом алкаше, который круглосуточно отирается у стойки, не сводя глаз со спиртного.

Все, что он мог сделать, когда навалилась депрессия, - стараться справиться с ней, будучи всегда на виду. Иногда действительно лучше быть в Бостоне, когда случается подобное: каждый вечер вы заняты, общаетесь с людьми, стараетесь держаться на уровне. Обычно дня через три-четыре, наваждение проходит.

Как правило.

Гард полагал, что ему бы только переждать; сиди себе в номере и смотри мультфильмы по кабельному телевидению; не нравится - переключи программу. С тех пор как он развелся и бросил работу учителя в колледже, прошло уже восемь лет; все эти годы он полностью ушел в поэзию.., это значит, что его жизнь протекала в том загадочном измерении, где свобода общения и вдохновение, как правило, важнее денег.

Он наладил собственную экономику, где возникал бартер: стихи - продукты. Как-то раз сонет в честь дня рождения супруги фермера был оценен тремя баулами молодой картошки. "Рифмы тоже чертовски хорошая вещь, - произнес фермер, мрачно глядя на Гарденера. - Настоящие поэтические рифмы".

Гарденер, понимавший намеки с полуслова (особенно, если они косвенно затрагивали его желудок), сочинил сонет, столь насыщенный грубыми, цветистыми рифмами, что просто покатывался со смеху, редактируя стихи вторично. Он позвонил Бобби, прочитал ей, и они оба посмеялись вволю. Оказалось, что при чтении вслух стихи звучали более смачно и смахивали на любовное письмо из книги доктора Сеусса. Впрочем, Бобби не пришлось напоминать, что это достаточно честный заработок, приемлемый, но довольно унизительный.

В другой раз маленькое издательство в Вест Миноте согласилось издать книгу его стихов (случай имел место где-то в начале 1983 года, и, собственно говоря, это была последняя публикация стихов Гарденера) и предложило четыре куба дров в качестве аванса. Гарденер согласился.

- Ты мог бы выторговать еще пару кубов, - сказала ему Бобби в тот снежный зимний вечер, когда они сидели у ее камина, куря сигареты, а за окном снег засыпал поля и деревья. - Ты ведь пишешь очень хорошие стихи. Они не прогадают.

- Знаю, - ответил Гарденер, - но ведь я замерзаю. Полмеры дров хватит мне до весны. - Он подмигнул. - Между нами, этот парень из Коннектикута. Я думаю, он и не предполагает, что большинство стихов - полная чушь.

Она просто остолбенела:

- Шутишь?

- Ничуть.

Андерсон расхохоталась; он звонко расцеловал ее, а затем они улеглись рядышком в постель. Прислушиваясь к завыванию ветра, он размышлял о тьме и холоде за окном и о том, как умиротворяюще тепло и уютно в постели.., хорошо бы, так было всегда - только этому не бывать. Он готов поверить, что Бог есть любовь, но диву даешься, как любящий и всеблагой Бог мог сотворить мужчину и женщину достаточно разумными, чтобы высадиться на Луне, и достаточно бестолковыми, чтобы в конце концов не перестать возлагать надежду на такие понятия, как "отныне и вовек".

На следующее утро Бобби снова предложила деньги, а Гарденер снова отказался. Он, конечно, не купается в деньгах, но подачки ему не нужны. Несмотря на то, что она предложила деньги как бы между прочим, безразличным тоном, он не мог подавить вспышку гнева.

- Как ты думаешь, кто обычно берет деньги, проведя ночь в постели? спросил он Андерсон. Она смущенно потерла подбородок.

- Хочешь сказать, что я шлюха? Он усмехнулся.

- Тебе нужен сводник? Это прибыльное дело, я слышал!

- Ты будешь завтракать, Гард, или ты хочешь поливать меня грязью? Может быть, и то и другое?

- Нет, - он видел, что она всерьез разозлилась. Господи, кажется он зашел слишком далеко, ведь это так просто. Она оскорблена. Я же только пошутил, неужели она не понимает? - думал он. Она всегда была способна распознать, когда он шутит. Конечно же, она приняла это всерьез, потому что и он не шутил. С другой стороны, это он - настоящее посмешище. Он старался задеть ее, потому что она смутила его; задеть за живое. Глупым было не ее предложение, а его реакция. Ведь в конце концов он сам выбрал жизнь, которой он живет.

Он не хотел обидеть Бобби и не хотел ее терять. Конечно, в постели с ней хорошо, но не это главное. Главное то, что Бобби Андерсон его друг, и потому случилось, кажется, что-то очень глупое. Похоже, он потерял друга. Довольно гадко.

Бросать друзей? Отталкивать друзей? Ты что, Гард?

Первой реакцией ее на оскорбление было, как он и опасался, выставить его за дверь, потом, видя, что он пытается исправить ошибку, она смягчилась.

- Я бы позавтракал, - начал он. - И еще хочу сказать, что я был не прав.

- Ничего, - сказала Бобби и отвернулась раньше, чем он успел заглянуть ей в лицо, но ее голос обиженно дрожал и прерывался: она, кажется, готова была заплакать. - Я, кажется, забыла, что признак дурного тона - предлагать деньги янки.

Ну, не знаю, прилично это или неприлично, но он никогда бы не взял деньги у Бобби. Не брал и не возьмет.

А вот "Поэтический Караван Новой Англии" - другое дело.

Хватай того цыпленка, сынок, - сказал бы Рон Каммингс, который нуждался в деньгах так же сильно, как Папа Римский - в новой шляпе. - Добыча слишком неповоротлива, чтобы убежать, и слишком откормлена, чтобы взлететь.

"Поэтический Караван" платил наличными. Две сотни задатка и столько же в конце конкурса - хорошая пища для вдохновения. Манна небесная, можно сказать. Однако солидный аванс, понятно, только часть дела.

Главное же - урвать побольше на халяву.

Участвуя в конкурсе, надо использовать любую возможность. Вы заказываете обед в номер, стрижетесь в гостиничной парикмахерской, берете выходную пару туфель (если она есть) и ставите их за порогом номера, вместо повседневной, чтобы вам почистили еще и ее.

Также можно воспользоваться гостиничным видео и посмотреть то, что вряд ли удалось бы увидеть в кино, потому что в кино имеют обыкновение брать деньги за билет, даже с поэтов, даже с таких талантливых, дарование которых оценивается тремя баулами картошки за один (1) сонет. Конечно, за пользование видео и просмотр кассет взимается дополнительная плата, ну и что с того? Вам даже не обязательно включать ее в общий счет; компьютер сделает это автоматически; и все, что Гарденер мог сказать по этому поводу:

"Господи, благослови и сохрани общий счет, и черт побери всех, кто против!" Он просмотрел все от "Эммануэль в Нью-Йорке" (включая то место, где девица тискает под столом в шикарном ресторане игрушку своего парня, одновременно артистично и возвышенно; в любом случае это была самая возвышенная часть его тела) до "Индианы Джонса и храма судьбы" и "Рэйнбоу Брайт и Звездный вор"

- Что бы сейчас предпринять? - размышлял он, прокашливаясь и предвкушая хороший выдержанный виски. - Так вот что я собираюсь делать: посижу в номере, снова посмотрю все кассеты, все, даже "Рэйнбоу Брайт". К ленчу закажу три чизбургера с ветчиной, поем холодного мяса часа в три. Потом вздремну. Вообще, надо лечь пораньше. Как-нибудь перемогусь.

Бобби Андерсон запнулась за восьмисантиметровый кусок металла, выступающий из земли.

Джим Гарденер запнулся за Рона Каммингса. Предметы разные, результат один и тот же. За недостатком гвоздей.

В то же самое время, когда Андерсон и Питер наконец-то возвращались домой после своего незабываемого похода к ветеринару, всего в двухстах десяти милях от них объявился Рон. Каммингс предложил спуститься в гостиничный бар и заказать выпивку.

- Или, - как остроумно продолжал Рон, - мы можем просто удрать с предварительной части и напиться.

Если бы он предложил это более деликатно, с Гардом было бы все в порядке. Как бы то ни было, Гард оказался в баре с Роном К., поглощая порцию за порцией и рассказывая самому себе нечто вроде того, как легко он может отказаться от выпивки, если действительно захочет.

Рон К, был хорошим серьезным поэтом, который жил на деньги, практически падающие у него из задницы.., по крайней мере, он частенько так говорил. Я сам себе Медичи, мог сказать он. Он принадлежал к семье текстильных фабрикантов, занимающейся этим достойнейшим делом не менее девяти веков и владеющих южным районом Нью-Хэмпшира почти целиком. Семья считала Рона ненормальным, но так кате Рон был вторым сыном в семье, а первый сын не был ненормальным (то есть был вполне заинтересован в дальнейшем росте производства текстиля), родственники предоставили Рону возможность делать то, что он хочет; например, писать стихи и читать стихи, и пить почти безостановочно. Рон был худощавым молодым парнем с внешностью кинозвезды. Гарденер никогда не видел, чтобы тот ел что-нибудь, кроме соленых орехов и сухого печенья. К его чести надо отметить, что он и представления не имел об алкогольной проблеме Гарденера.., и, например, о том, что он однажды под пьяную руку чуть не убил свою жену.

- Идет, - согласился Гарденер. - Не откажусь. Приступим. Пропустив несколько рюмок в баре гостиницы, Рону решил, что двое таких отличных ребят, как он и Гард, могли бы отправиться куда-нибудь, где обстановка повеселее, чем здесь. - Полагаю, душа требует чего-нибудь... - сказал Рон. - Правда не уверен, но...

- Бог не жалует трусов, - закончил за него Гард. Рон опрокинул рюмку, хлопнул его по плечу и спросил счет. Просмотрев его, расплатился, добавив солидные чаевые. - Танцуйте, барышня! - И они вышли.

Тусклое вечернее солнце ударило Гарденеру в глаза, и он внезапно понял, что эта затея добром не кончится.

- Слушай, Рон, пробормотал он. - Думаю, может быть, я лучше...

Каммингс обнял Гарда за плечи; румянец выступил на его неизменно бледных щеках, сонные голубые глаза возбужденно блестели (Гард отметил, что теперь Каммингс выглядит почти как Тод из Тод Холла после покупки машины); он прошептал: "Джим, не бросай меня сейчас. Перед нами лежит весь Бостон, такой неизведанный и заманчивый, сияющий, как эякуляция первых юношеских желаний, грез..."

Гард просто захлебнулся от смеха.

- Почти по Гарденеру в стиле Гарденера - мы все приходим в этот мир, чтобы познать неведомое и испытать любовь, - сказал Рон.

- Бог не жалует трусов, - отозвался Гард. - Возьми такси, Ронни.

Он вскинул глаза: в небе, прямо над ним, большая черная воронка, надвигающаяся как раз на него; того гляди, втянет его внутрь и унесет. Хотя, конечно, не в страну Оз.

Такси затормозило. Водитель спросил, куда им надо ехать.

- В страну Оз, пробормотал Гарденер. Рон пояснил.

- Он имеет в виду местечко, где можно выпить и развлечься. Можешь что-нибудь предложить?

- Конечно, - ответил шофер.

Гарденер обнял Рона за плечи и прокричал:

- Эх, гулять, так гулять, чтоб чертям было тошно!

- Выпьем за это, - поддержал Рон.

2

На следующее утро Гарденер, проснувшись, обнаружил себя в ванне с холодной водой. На нем был выходной костюм - тот самый, который он опрометчиво надел вчера, отправляясь с Роном Каммингсом на поиски приключений, - теперь он прилип к Гарду, как вторая кожа. Он осмотрел свои руки: пальцы белые и вялые, как заснувшая рыба. Он пролежал в ванне довольно долго. Должно быть, когда он туда забрался, вода была горячей. Впрочем, он не помнит.

Он открыл сток. На туалетном столике стояла бутылка бурбона; полупустая бутылка, заляпанная каким-то жиром. Гарденер взял ее в руки; судя по запаху, это жир жареного цыпленка. Его больше интересовал аромат, исходящий из самой бутылки. Не делай этого, пронеслось в голове, однако он припал ртом к горлышку, даже не останавливаясь на этой мысли. Сознание померкло.

Когда Гарденер снова опомнился, он стоял посреди спальни, держа в руке телефонную трубку и догадываясь, что он только что набрал номер телефона. Чей? Он терялся в догадках, пока Каммингс не снял трубку. Судя по голосу, Каммингс раскис куда больше него. Если это, конечно, возможно.

- Что мы там вытворяли? - Гарденер услышал свой голос. Так бывает всегда, когда этот проклятый ураган подхватывает его; даже если сознание не покидает его, все окружающее воспринимается им как-то со стороны, он бывает, что ли, чуть не в себе. Ему все время кажется, что он плавает в своей собственной голове, как надувная игрушка в тазу с водой. Что-то вроде раздвоения личности. - Сколько глупостей мы выкинули?

- Глупостей? - повторил Каммингс и замолчал. Гарденер предположил, что он думает. Хотелось бы надеяться... А может быть, он просто потрясен содеянным. Гарденер почти окоченел.

- Да ничего такого, - вымолвил наконец Каммингс, и Гарденер вздохнул с облегчением. - Вот только с моей головой что-то неладно, просто на части раскалывается. Иисусе!

- Ты уверен? Ничего? Совсем ничего? Ему вспомнилась Нора.

"Застрелили вашу жену, а?" - прозвучал в его сознании чей-то голос - голос комического героя. Ну и дельце.

- Ну-у... - протянул Каммингс и замолчал. Гарденер стиснул трубку.

- Что ну? - Какой же яркий свет в комнате, так и режет глаза. Почти как вчера, когда они выходили из бара.

Что-то ты сделал. У тебя начался очередной запой, и ты сделал очередную глупость. Или безумство. Или преступление. Ты ведь собирался держать себя в руках, побороть это наваждение? А что, ты действительно думал, что сможешь?

Какие-то обрывки из старых кинолент навязчиво крутились у него в памяти.

Злобный эль Команданте: Завтра, после захода солнца, вы, сеньор, будете мертвы. Вы видите солнце в последний раз!

Храбрый американец: Ну что ж, но ведь ты-то останешься лысым всю свою оставшуюся жизнь.

- Что же я сделал? - спросил он Рона.

- Ты пустился в спор с какими-то ребятами в баре, - хихикнул Каммингс. О! Господи, когда они покатывались со смеху, ты обиделся, представь себе. Ты ведь помнишь этот бар и тех ребят, правда, Джим?

Он сказал, что не помнит. Если напрячься, вспоминается местечко братьев Смит. Солнце как раз опускалось в красную мглу; это было в конце июня, в... Когда? В восемь-тридцать? Четверть девятого? Где-то часов через пять с того момента, когда они с Роном пустились во все тяжкие. Он мог вспомнить томительное мычание какой-то популярной группы... Теперь вспоминается яростный спор об Уоллесе Стивенсе с Каммингсом, перекрикивание шума в зале дансинга, упоминание о чем-то, касающемся Джона Фогерти. Это был последний пласт памяти, до которого Гарденеру удалось докопаться.

- Ну, ты помнишь: забегаловка с плакатом "Валон Дженнингс - в президенты" во всю стену, - уточнил Каммингс. - Мы перехватили там пинту-другую.

- Не помню, - растерянно отозвался Гарденер.

- Ну, ты же там вовлек в спор пару ребятишек. Слово за слово, и обстановка накалилась. Короче, завязалась драка.

- Так я ввязался в драку? - уныло поинтересовался Гард.

- Ты, ты, - жизнерадостно подтвердил Каммингс. - И поэтому-то нас и вышвырнули за дверь. Я думаю, мы дешево отделались, по правде говоря. Ты солидно разозлил их, Джим.

- Это касалось Сибрука или Чернобыля?

- Черт, да ты все помнишь!

- Помнил бы, так не спрашивал бы у тебя.

- Вообще-то говоря, ты затронул обе темы. - Каммингс колебался. - Ты в порядке, Гард? Что-то ты пал духом.

В самом деле? Между нами говоря, Рон, я попал в ураган. Меня все крутит и вертит, и нет ни конца ни края.

- Все хорошо.

- Вот и славно. Кое-кто надеется, что ты помнишь, кому ты стольким обязан...

- Тебе, например?

- И никому другому. Знаешь, парень, я плюхнулся на тротуар, как кит на отмель; не вижу свою задницу в зеркале, но, должно быть, зрелище что надо. Я думаю, не хуже полотна Малевича. Но ты хотел вернуться и обсудить то, как дети в окрестностях Чернобыля умирают от лейкемии пяти лет от роду. Ты хотел рассказать, как некоторые ребята готовы разнести весь Арканзас, как они пикетируют атомные электростанции. А тех, кто просмотрел неполадки в реакторе, их надо сжечь заживо, как ты выразился. Ставлю в заклад мой Ролекс, что они были взбешены. Только пообещав тебе, что мы еще вернемся и оторвем им головы, я смог усадить тебя в такси. Заманив тебя в номер, я наполнил ванну. Ты сказал, что все в порядке. Судя по всему, ты собирался принять ванну, а затем позвонить своему приятелю... Бобби, кажется.

- Это скорее приятельница, - машинально ответил Гарденер. Он массировал правый висок свободной рукой.

- И хорошенькая?

- Симпатичная. Правда, не сногсшибательная. - Внезапная мысль, нелепая, но совершенно определенная - Бобби в беде - пронеслась в его сознании стремительно, как бильярдный шар по зеленому сукну стола. И также быстро исчезла.

3

Он медленно прошел к стулу и сел, массируя теперь оба виска. Атомки. Конечно, это были атомки. Что еще? Если это не был Чернобыль, это был бы Сибрук, если это не был Сибрук, это был бы Тримайл-Айленд, и если это не был Тримайл-Айленд, это был бы Янки в Уисказет или, что могло случиться на заводе Хэнфорда в штате Вашингтон, если бы никто вовремя не заметил, что использованные стержни, сложенные снаружи в неподготовленной канаве, готовы взлететь в небо.

Сколько случаев могло бы быть?

Выработавшие топливо стержни, сваленные в большие горячие кучи. Они думали, что проклятье Тутанхамона это хиханьки? Брат! Жди, пока какой-нибудь археолог-двадцать-пятого-века не откопает заряд этого дерьма! Ты пытался рассказать людям о сплошной лжи, о неприкрытой, голой лжи, о том, что атомные электростанции готовы убить миллионы и превратить огромные пространства земли в стерильные и безжизненные. И ты получал взамен пустой вытаращенный взгляд. Ты обращался к людям, жившим то при одной администрации, то при другой, и чиновники, выбранные ими, произносили одну ложь за другой, затем лгали о лжи, и когда та ложь бывала обнаружена, лжецы говорили: "О, боже, я забыл, прошу прощения". И люди, выбравшие их, поступали как христиане и прощали. Невозможно поверить, сколько их было, норовящих действовать так, если не вспомнить, что П.Т.Бернам говорил о необычайно высоком происхождении простолюдина. Они смотрят вам прямо в лицо, когда вы пытаетесь сказать им правду, и сообщают вам, что вы полны дерьма, американское правительство никогда не лгало, не лгать - это то, что сделало Америку великой. "О дорогой Отец, имеются факты, я породил их своим маленьким вопросом, я не могу умолчать, что это был я, и что поделать, я не могу лгать". Когда вы пытаетесь говорить с ними, они смотрят на вас так, будто вы бормочете на иностранном языке. Прошло восемь лет с тех пор, как он почти убил свою жену, и три - с тех пор, как они с Бобби были арестованы в Сибруке, Бобби - по общему обвинению в нелегальной демонстрации, Гард по более специфическому - владение незарегистрированным нелицензированным огнестрельным оружием. Остальные позабавились и разошлись. Гарденер сидел два месяца. Его адвокат сказал, что ему повезло. Гарденер спросил адвоката, знает ли он, что сидел на бомбе замедленного действия и вялил свое мясо. Адвокат спросил, как насчет психиатрической помощи. Гарденер спросил адвоката, как насчет того, чтобы заткнуться.

Но он был достаточно осторожен, чтобы не участвовать больше ни в каких демонстрациях. В любом случае хватит. Он воздержался от них. Они отравляли его. Однако, когда он пил, его мысли неотвязно возвращались к теме реакторов, стержней, замедлителей, невозможности затормозить цепную реакцию, если она началась.

К атомкам, другими словами.

Когда он выпил, его бросило в жар. АЭС. Проклятые атомки. Это было символично, да, конечно, не надо быть Фрейдом, чтобы догадаться: то, против чего он действительно протестовал, был реактор в его собственной душе. Что касается сдержанности, Джеймс Гарденер имел плохую тормозную систему. Там, внутри, сидел некий техник, который страстно желал бы воспламениться. Он сидел и играл всеми дурными переключателями. Этот парень не был по-настоящему счастлив, пока Джим Гарденер не доходил до китайского синдрома.

Проклятые говеные атомки.

Забудь их.

Он пытался. Для начала он пробовал думать о сегодняшнем ночном чтении в Нортистерне - забавная шалость, спонсором которой была группа, называвшая себя Друзьями Поэзии, - название, которое наполняло Гарденера опасением и трепетом. Группы с такими названиями обычно состоят исключительно из женщин, называющих себя леди (в большинстве своем с голубыми волосами, что не оставляет сомнений относительно их возраста). Леди этого клуба предпочитали быть более осведомленными о работах Рода Маккьюэна, нежели Джона Берримена, Харта Крейна, Рона Каммингса или такого старого доброго пьяного психованного скандалиста и бабника, как Джеймс Эрик Гарденер.

Выбирайся отсюда. Гард. Никогда не имей дела с "Поэтическим Караваном Новой Англии". Никогда не обращай внимания на Нортистерн, Друзей Поэзии или суку Маккардл.

Выбирайся отсюда прямо сейчас, пока не случилось что-то скверное. Что-то по-настоящему скверное. Потому что, если ты задержишься, что-то по-настоящему скверное проявит себя. На луне - кровь.

Но будь он проклят, если бы предпочел бежать назад в Мэн, поджав хвост. Кто угодно, только не Он.

Кроме того, здесь имелась сука.

Ее имя было Патриция Маккардл, и, возможно, она была сукой мирового класса, Гард никогда не встречал таких.

- Иисус, - сказал Гарденер и закрыл ладонью глаза, стараясь убрать нарастающую головную боль, зная, что имеется только один род медицины, который смог бы ему помочь, и зная также, что именно этот род медицины может сотворить ту самую по-настоящему скверную штуку.

И также понимая, что это "знание" не даст ничего хорошего вообще, через некоторое время спиртное начало литься, а ураган кружиться.

Джим Гарденер теперь уже в свободном падении.

4

Патриция Маккардл была основным сотрудником "Поэтического Каравана Новой Англии" и его главным тараном. Ее ноги были длинными, но худыми, ее нос аристократическим, но слишком длинным и острым, чтобы считаться привлекательным. Гард однажды попытался представить себе, что целует ее, и был приведен в ужас картиной, которая непрощенно возникла в его мозгу: ее нос не скользил по его щеке, а разрезал ее, как лезвие бритвы. У нее был высокий лоб, несуществующие груди и глаза, серые, как ледник в облачный день. Она вела свое происхождение от прибытия "Мэйфлауэра" к американским берегам.

Гарденер работал раньше на нее, и хлопот было предостаточно. Он участвовал в "Поэтическом Караване Новой Англии", 1988, при довольно страшных обстоятельствах... Но причина его внезапного включения была в мире поэзии не более неслыханна, чем в джазе и рок-н-ролле. У Патриции Маккардл в последний момент оказалась дыра в ее анонсированной программе, так как один из шести поэтов, включенных в этот счастливый летний круиз, повесился в своем клозете на ремне.

- Совсем как Фил Охс, - сказал Гарденеру Рон Каммингс, когда они сидели в автобусе где-то сзади в первый день тура. Он сказал это с нервным хихиканьем плохого-мальчика-с-задней-парты. - И потом, Билл Клотсуорт всегда был сукин сын.

Патриция Маккардл прослушала двенадцать поэтов и, отбросив высокопарную риторику, сжала программу до шести поэтов, которым платила зарплату одного. После самоубийства Клотсуорта она в три дня нашла публикующегося поэта в сезон, когда наиболее печатаемые поэты были плотно задействованы ("Или на постоянных каникулах, как Силли Билли Клотсуорт", - сказал Каммингс, натянуто усмехаясь).

Некоторые, если не все, заказчики задержали бы выплату обещанного гонорара, поскольку "Караван" стал короче на одного поэта - такие вещи имели бы весьма дерьмовый привкус, особенно если учесть причину сокращения "Каравана". Тем самым "Караван", подпадал под пункт невыполнения контракта, по крайней мере технически, а Патриция Маккардл не была женщиной, готовой терпеть такие убытки.

Перебрав четырех поэтов, каждый из которых был более второстепенным, чем предыдущий, всего лишь за тридцать шесть часов до первого выступления она наконец обратилась к Джиму Гарденеру.

- Пьешь ли ты еще, Джимми? - спросила она грубо. Джимми - он это ненавидел. В большинстве люди звали его Джим. Джим было как раз. Никто не звал его Гардом, кроме его самого.., и Бобби Андерсон.

- Немного пью, - сказал он. - Не напиваясь совсем.

- Сомневаюсь, - сказала она холодно.

- Ты как всегда, Пэтти, - отозвался он, зная, что она ненавидит это больше, чем он Джимми - ее пуританская кровь восставала против этого. - Ты спрашиваешь потому, что тебе надо продать кварту, или у тебя есть более неотложная причина?

Конечно, он знал, и, конечно, она знала, что он знает, и, конечно, она знала, что он насмехается, и, конечно, она была разозлена, и, конечно, все это щекотало его прямо до смерти, и, конечно, она знала, что он знает это тоже, и ему это нравилось.

Они препирались еще несколько минут и затем пришли к тому, что было не браком по расчету, но браком по необходимости. Гарденер хотел купить удобную дровяную печь к наступающей зиме; он устал жить как неряха, кутаясь ночью перед кухонной плитой, когда ветер грохочет пластиковой обивкой окон; Патриция Маккардл хотела купить поэта. Это должно было быть соглашением на уровне рукопожатия, но не с Патрицией Маккардл. Она приехала в Дерри в тот же день с контрактом (в трех экземплярах) и нотариусом. Гард был слегка удивлен, что она не привела второго нотариуса, хотя первый оказался страдающим чем-то коронарным.

Если отбросить ощущения и предчувствия, у него действительно не было способа покинуть тур и получить дровяную печь, так как если бы он оставил тур, он никогда не увидел бы второй половины своего гонорара. Она затянула бы его в суд и истратила бы тысячу долларов, пытаясь заставить его вернуть три сотни, выплаченных "Караваном". Она, конечно, была способна на это. Он был почти на всех выступлениях, но контракт, который он подписал, был в этой части кристально ясен: если он устранился по любой причине, неприемлемой для Координатора Тура, любые невыплаченные гонорары будут аннулированы, а все выплаченные заранее гонорары будут возвращены "Каравану" в течение тридцати (30) дней.

И она бы его не выпустила. Она могла думать, что она делает это из принципа, но в действительности это было бы потому, что он назвал ее Пэтти в час ее нужды.

Но это был бы еще не конец. Если бы он исчез, она с неослабевающей энергией старалась бы его очернить. Конечно, он никогда больше не участвовал бы ни в одном поэтическом туре, с которым она была бы связана, а это было большинство поэтических туров. Еще имелся деликатный вопрос субсидий. Ее муж оставил ей много денег (хотя он не думал, как можете сказать вы и как сделал Рон Каммингс, что практически деньги сыпались у нее из задницы, потому что Гард не верил, что у Патриции Маккардл было что-либо столь вульгарное, как задница или даже прямая кишка - поскольку в смысле облегчения она, вероятно, представляла Акт Безупречного Выделения). Патриция Маккардл прекрасно распределила эти деньги и учредила некий премиальный фонд. Это сделало ее одновременно серьезным покровителем искусств и чрезвычайно яркой деловой женщиной с точки зрения грязного бизнеса на налогах на прибыль: эти деньги не подлежали налогообложению. Некоторые из них финансировали поэтов в специфические периоды времени. Некоторые финансировали наличные поэтические премии и призы, и некоторые страховали журналы современной поэзии и прозы. Гранты распределялись комитетами. За каждым из них была рука Патриции Маккардл, производящая впечатление, что они зацеплены столь же изящно, как части китайской головоломки.., или нити паучьей сети.

Она могла сделать гораздо больше, чем забрать назад свои вшивые шесть сотен зеленых. Она могла надеть на него намордник. И было вполне возможно маловероятно, но возможно - что он мог написать несколько более хороших стихов, прежде чем злодей, всунувший револьвер миру в задницу, решит нажать курок.

Поэтому доведи это до конца, - думал он. Он заказал в комнате обслуживания бутылку "Джонни Уокера" (Господи благослови общий счет, отныне и навеки, аминь), и теперь он наливал свою вторую порцию рукой, которая стала замечательно твердой. Доведу это до конца, и все.

Но пока тянулся день, он размышлял, как бы захватить грейха-ундский автобус на станции Стюарт Стрит и пятью часами позже выйти прямо перед пыльной маленькой аптекой в Юнити. Поймать там попутку до Трои. Позвать Бобби Андерсон по телефону и сказать: меня почти унесло ураганом, Бобби, но я вовремя нашел штормовое убежище. Отличная новость, а?

Насрать на это. Ты делаешь свою собственную судьбу. Если ты будешь сильным, Гард, ты будешь счастлив. Доведи это до конца, и все. Надо это сделать.

Он перевернул содержимое своего чемодана, ища лучшую одежду из того, что оставил, поскольку его костюм для выступлений уже было не спасти. Он выбросил выцветшие джинсы, простые белые шорты, рваные трусы и пару носков на покрывало (спасибо, мэм, но здесь не надо убирать комнату, я спал в ванной). Он оделся, съел еще немного печенья, выпил немного спиртного и еще съел немного печенья, и затем опять начал ворошить чемодан, отыскивая на этот раз аспирин. Он нашел его и принял немного того же самого. Он посмотрел на бутылку. Посмотрел вдаль. Пульсация в висках становилась ужасной. Он сел на подоконник с записной книжкой, пытаясь решить, что он будет читать этой ночью.

В этом страшном тоскливом дневном свете все его стихи выглядели так, будто они были написаны на древнекарфагенском. Вместо того чтобы изменить что-то к лучшему, аспирин, кажется, весьма усиливает головную боль: крас-трас-благодарю вас. Его голова раскалывалась с каждым ударом сердца. Это была та самая старая головная боль, та самая, которая ощущается как тупое стальное сверло, медленно входящее в его голову в месте немного выше и левее левого глаза. Он коснулся кончиками пальцев малозаметного шрама в этом месте и легко пробежал пальцами вдоль него. Там скрывалась под кожей стальная пластинка, результат неудачного катания на лыжах в юности. Он помнил, как доктор сказал: "Ты время от времени будешь испытывать головные боли, сынок. Когда они появятся, благодари Бога, что ты вообще что-то чувствуешь. Тебе повезло, что ты вообще выжил".

Но в такие моменты он удивлялся.

В такие моменты он очень удивлялся. Дрожащей рукой он отложил записные книжки в сторону и закрыл глаза.

Я не могу довести это до конца.

Ты можешь.

Я не могу. На луне кровь, я чувствую ее, я почти могу видеть ее.

Не надо мне твоих ирландских штучек! Будь твердым, ты, дерьмовая девчонка! Твердым!

- Я пытаюсь, - пробормотал он, не открывая глаз, и, когда пятнадцать минут спустя у него из носа слегка потекла кровь, он не заметил. Он заснул, сидя на стуле.

5

Перед выступлением он всегда ощущал страх сцены, даже если группа была маленькой (а группы, которые желали слушать современную поэзию, были именно такими). Ночью 27 июня, однако, страх перед выходом на сцену у Джима Гарденера был интенсифицирован головной болью. Когда он очнулся от дремоты на стуле в комнате отеля, толчки и волнение в желудке продолжались, но головная боль была просто невыносимой: это был Настоящий Ударник Класса А и Мировой Кузнец, казалось, она никогда так не болела.

Когда наконец пришла его очередь читать, ему казалось, что он слышит себя на большом расстоянии. Он чувствовал себя примерно как человек, слушающий самого себя в записи в коротковолновой передаче, пришедшей из Испании или Португалии. Затем его охватила волна головокружения, и в отдельные моменты он смог только притворяться будто ищет стихотворение, какое-то особое стихотворение, возможно, оно временно затерялось. Он тасовал бумаги слабыми безвольными пальцами и думал: "Пожалуй, я упаду в обморок. Прямо здесь, перед всеми. Упасть напротив кафедры и рухнуть вместе с ней в первые ряды. Может, я бы приземлился на эту блядь голубых кровей и прибил бы ее. Это сделало бы всю мою жизнь вполне стоящей".

Доведи это до конца, - отозвался неумолимый внутренний голос. Иногда этот голос звучал как отцовский; еще чаще он звучал как голос Бобби Андерсон. Доведи это до конца, и все. Надо это сделать.

Слушателей этой ночью было больше, чем обычно, может быть, человек сто, втиснувшихся за столы нортистернского лекционного зала. Их глаза казались такими большими. Бабушка, почему у тебя такие большие глаза? Как если бы они ели его своими глазами. Высасывали его душу, его "ка", его назовите это как хотите. Дух старого "Ти-Рекса" явился ему: "Девочка, я вампир твоей любви.., и я ВЫПЬЮ ТЕБЯ!"

Конечно, там был не только "Ти-Рекс". Марк Болан обернул свой спортивный автомобиль вокруг дерева и был счастлив не жить. Удар-в-Гонг, Марк, ты уверенно влезаешь внутрь. Или вылезаешь. Или что-нибудь еще. Группа под названием "АЭС" собирается прикрыть твою мелодию в 1986-м, и это будет действительно скверно, это.., это...

Он поднял нетвердую руку ко лбу, и тихий шепот пробежал по аудитории.

Лучше приготовься, Гард. Публика отдыхать не собирается.

Да, это был голос Бобби. Прекрасно.

Лампы дневного света, вделанные в серые прямоугольники над головой, казалось, пульсировали циклами, которые отлично согласовывались с циклами боли, движущейся в его голове. Он мог видеть Патрицию Маккардл. На ней было маленькое черное платье, явно стоившее сотни три долларов, ни пенни больше - с распродажи в одном из этих липких магазинчиков на Ньюберн-стрит. Ее лицо было таким же узким, бледным и непрощающим, как у любого из ее пуританских предков, тех замечательных жизнерадостных парней, которые были бы более чем счастливы запихнуть вас в вонючую тюрьму недели на три-четыре, если бы вам выпало скверное счастье быть замеченным в Субботний день выходящим на улицу без носового платка в кармане. Темные глаза Патриции давили на него, как камни, и Гард думал: "Она видит, что происходит, и она не могла бы быть удовлетворена больше. Посмотри на нее. Она ждет, когда я упаду. И когда это случится, ты знаешь, что она будет думать, не так ли? Конечно, так".

Это тебе за то, что назвал меня Пэтти, пьяный сукин сын. Это То, что она могла бы думать. Это тебе за то, что назвал меня Пэтти, это тебе за все, а особенно за то, что заставил меня встать на колени и просить. Поэтому продолжай, Гарденер. Может быть, я даже позволю тебе не возвращать аванс. Три сотни долларов - небольшая плата за изысканное удовольствие наблюдать, как ты рассыпаешься на глазах у всех этих людей. Продолжай. Продолжай и получи за все.

Некоторые слушатели теперь были заметно обеспокоены: пауза между стихотворениями слишком затянулась, чтобы ее можно было считать нормальной. Шепот перешел в глухое жужжание. Гарденер слышал, как сзади Рон Каммингс неловко прочищал свое горло.

Держись! - снова прозвучал крик Бобби, но сейчас голос был поблекший. Поблекший. Готовый раствориться. Он смотрел на их лица и видел только бледные пустые круги, нули, большие белые дыры в универсуме.

Жужжание возрастало. Он стоял на подиуме, теперь заметно покачиваясь, облизывая губы, глядя на свою аудиторию с каким-то оцепенелым страхом. И затем внезапно, вместо того чтобы услышать Бобби, он увидел ее. Этот образ имел всю силу видения.

Бобби была там, в Хэвене, там прямо сейчас. Он видел ее сидящей в качалке, одетую в шорты и лиф на небольшой груди. На ее ногах была пара старых промасленных мокасин, и крепко спящий Питер свернулся у них. У нее была книга, но она ее не читала.

Книга лежала на коленях открытая, страницами вниз (этот фрагмент видения был таким явным, что Гарденер мог даже прочесть заглавие "Наблюдатели" Дина Кунца), тогда как Бобби смотрела в окно, в темноту, занятая своими мыслями мыслями, которые следовали одна за другой так здраво и рационально, как, если хотите, звенья в цепочке мыслей. Никаких разрывов; никаких узелков; никаких хитросплетений. Бобби знала в этом толк.

Он даже знал, о чем она думает, ему открылось. Что-то в дровах. Что-то.., было что-то, что она нашла в дровах. Да. Бобби была в Хэвене, пытаясь донять, что это мог быть за предмет и почему она чувствует себя такой усталой. Она не думала о Джеймсе Эрике Гарденере, известном поэте, человеке протестующем и Благодарном женолюбе, который в настоящее время стоял в лекционном зале нортистернского университета под этими лампами с пятью остальными поэтами и этим жирным дерьмом по имени Трепл или Трептрепл или что-то в этом духе и был готов упасть в обморок. Здесь, в этом лекционном зале, стоял Мастер Несчастья. Господи, прости Бобби, которой как-то удавалось держать свое дерьмо при себе, тогда как все окружающие источали его, Бобби была там, в Хэвене, думая так, как должны бы думать люди...

Нет, она не думает. Она не делает этого вообще.

Тогда, в первый момент, мысль возникла без звукопоглощающей оболочки; она возникла громко и настоятельно, как молния в ночи:

Бобби в беде! Бобби в НАСТОЯЩЕЙ БЕДЕ!

Эта уверенность ударила его, как пощечина грузчика, и сразу исчезло головокружение. Он вдруг ощутил себя, услышал глухой стук, бывший, как ему показалось, стуком его зубов. Боль сверлом ввинчивалась в голову, но даже это было к месту: если он чувствовал боль, значит, он был снова здесь, здесь а не дрейфующим вокруг чего-то в озоне.

И в один загадочный момент он увидел новую картину, очень короткую, очень ясную, очень зловещую: это была Бобби в подвале фермы, оставшейся ей от дяди. Она разбирала какую-то часть механизма.., или нет? Казалось, было темно, и Бобби не хватало рук, чтобы влезть в механизм. Но она уверенно что-то делала, так как легкий голубой огонь прыгал и мерцал между ее пальцами, когда она возилась со спутанными проводами внутри.., внутри.., но было слишком темно, чтобы увидеть, чем была эта темная цилиндрическая форма. Она была знакомой, что-то такое он раньше видел, но...

Затем он смог слышать так же хорошо, как и видеть, хотя то, что он услышал, было гораздо менее комфортно, чем таинственный голубой огонь. Это был Питер. Питер выл. Бобби не обращала внимания, и это было крайне непохоже на нее. Она продолжала возиться с проводами, дергая их так, что они могли бы что-нибудь натворить в пахнущем землей темном подвале...

Видение прерывалось усиливающимися голосами.

Лица, которые появились вместе с этими голосами, не были больше белыми дырами в пространстве, это были лица реальных людей: некоторые забавлялись (но немногие), некоторые были смущены, но в большинстве люди казались встревоженными или огорченными. Большинство искало, другими словами, пути помочь ему вернуться в нормальное состояние. Боялся ли он их? Боялся ли он? Если да, то почему?

Только Патриция Маккардл не волновалась. Она смотрела на него с тихим, спокойным удовлетворением, которое восстановило для него всю ситуацию.

Гарденер вдруг начал говорить в зал, удивляясь, как естественно и приятно звучит его голос.

- Прошу прощения. Извините меня, пожалуйста. У меня здесь некоторое количество новых стихов, и я рассеялся, витая в них. Прошу прощения.

Пауза. Улыбка. Теперь он мог видеть, как успокоились встревоженные, вздохнув с облегчением. Раздался легкий смех, но он был сочувствующим. Он мог, однако, видеть гневно краснеющие щеки Патриции Маккардл, что сделало его головную боль восхитительной.

- Действительно, - продолжал он - даже если это не правда. В самом деле, я пытался решить, читать ли вам некоторые из этих новых вещей. После свирепой борьбы между такими весомыми аргументами, как Авторская Гордость и Благоразумие, Благоразумие настояло на компромиссном решении. Авторское Право поклялось обжаловать решение...

Еще смех, сердечнее. Теперь щеки старой Пэтти выглядели как его кухонная плита сквозь маленькие заледеневшие окошки холодной зимней ночью. Ее руки были сложены вместе, суставы белы. Ее зубы были стиснуты не совсем, но почти, друзья и соседи, почти.

- Между тем я собираюсь закончить это опасной процедурой: я собираюсь прочесть довольно длинный кусок из моей первой книги, "Grimoir".

Он подмигнул в направлении Патриции Маккардл, затем шутливо оглядел всех взглядом сообщника.

- Ведь Бог не жалует трусов, верно?

Рон фыркнул позади него, и тогда они все засмеялись, и на миг он действительно увидел блеск ее зубов за сжатыми, гневными губами, и, мама родная, это было замечательно, не так ли?

Остерегайся ее. Гард. Ты думаешь, что ты сейчас поставил свой ботинок ей на горло. И даже если сейчас это так, остерегайся ее. Она не забудет.

Но это на потом. Сейчас он открыл потрепанную копию своей первой книги стихов. Ему не надо было искать "Лейтон-стрит"; книга открылась сама в полном согласии с ним. Его глаза нашли надпись. Посвящается Бобби, первой почувствовавшей в Нью-Йорке мудрость.

"Лейтон-стрит" было написано в год, когда он встретил ее. Это была, конечно, улица в Ютике, где она выросла, улица, из которой ей надо было бы вырваться прежде чем она могла даже начать быть тем, кем она хотела быть простым писателем простых рассказов. Она могла это делать; она могла это делать легко и ярко. Гард узнал это почти сразу. После того года он почувствовал, что она способна на большее: преодолеть беззаботность, распутную легкость, с которой она писала, и делать веши если не великие, то смелые. Но сначала ей надо было уехать с Лейтон-стрит. Нереально, но Лейтон-стрит была у нее в голове, этот демон географии, населенный притонами, ее больной любящий отец, ее слабая любящая мать и ее сестра с вызывающими манерами, которая заездила их всех, как всесильный дьявол.

Однажды, в том году она заснула на занятиях - это был Конкурс Фрешмена. Он был мягок с ней, потому что уже тогда немного любил ее, и еще он видел огромные круги у нее под глазами.

- У меня проблемы с ночным сном, - сказала она, когда он после занятий задержал ее на минуту. Она еще была полусонной, иначе ни за что не стала бы продолжать; это было сильное влияние Энн, которое было влиянием Лейтон-стрит. Но она была как под наркозом и существовала одной ногой в сонной темноте, как за стеной. - Я почти засыпаю, а потом я слышу ее.

- Кого? - спросил он мягко.

- Сисси.., мою сестру Энн то есть. Она скрежещет зубами, и это звучит как к-к-к...

Кости, - хотела сказать она, но потом у нее начался приступ истерического плача, который напугал его очень сильно.

Энн.

Больше чем что-либо еще, Энн была Лейтон-стрит.

Энн стала

(стукнул в дверь)

Кляпом для нужд и амбиций Бобби.

О'кей, думал Гард. Для тебя, Бобби. Только для тебя. И начал читать "Лейтон-стрит" так гладко, как будто он проводил у себя в комнате дневную репетицию.

Эти улицы идут оттуда, где камни

Торчат из битума, словно головы

Детей, не закопанных до конца...

Читал Гарденер.

"Что за миф это?" - спрашиваем мы, но дети

Играющие в мяч, играющие в лошадки,

Бегают вокруг и только смеются.

Это не миф, - отвечают они, - не миф,

Эй, - говорят они, - еб твою мать,

Здесь нет ничего, кроме Лейтон-стрит,

Здесь нет ничего, кроме маленьких домиков,

Ничего, лишь подъезды, где наши матери

Перемывают косточки своим соседям.

Где-то дни становятся все горячее,

А на Лейтон-стрит слушают радио,

И птеродактили реют между антеннами

И там говорят эй, еб твою мать!

Говорят эй, еб твою мать!

Это не миф, - отвечают они, - не миф,

Эй, - говорят они, - еб твою мать,

Здесь нет вокруг ничего, кроме Лейтон-стрит.

Это, - они говорят, - как если б ты смолк

В вечном безмолвии дней. Еб твою мать.

Когда мы уходим от этих пыльных дорог,

Магазинов с рожицами на кирпичных стенах,

Когда ты говоришь: "Я достигла конца

Всего, что можно, и даже слышала

Скрежет зубов, скрежет зубов в ночи..."

И хотя он читал стихотворение очень долго даже для себя самого, он совсем не "играл" его (он обнаружил, что некоторые вещи почти невозможно не делать в конце такого тура): он заново осознал его. Большинство из тех, кто пришел этой ночью на чтения в Нортистерн, даже те, кто был свидетелем грязного, отвратительного конца вечера, были согласны, что выступление Гарденера было лучшим той ночью. Довольно многие из них утверждали, что это было лучшее, что они когда-либо слышали.

Так как это было последнее выступление, которое Джим Гарденер давал в своей жизни, это был, пожалуй, неплохой способ развлечься.

6

Ему понадобилось около двенадцати минут чтобы прочесть все это, и когда он закончил, он выжидающе всмотрелся в глубокий и четкий колодец тишины. У него было время подумать, что он вообще никогда не читал эту проклятую вещь, что это была только яркая галлюцинация за секунду или две до потери сознания.

Затем кто-то встал и начал равномерно и тяжело хлопать. Это был молодой человек со слезами на щеках. Девушка рядом с ним тоже встала и начала хлопать, и еще она кричала. Потом они все стояли и аплодировали, да, они кричали ему бесконечно долгое "О-о-о", и на их лицах он видел то, что каждый поэт или мнящий себя поэтом надеется увидеть, когда он или она оканчивает чтение: лица людей вдруг пробудились от грез ярче любой реальности. Они выглядели ошеломленными, не вполне уяснившими, где они находятся.

Он видел: они не все стояли и аплодировали; Патриция Маккардл сидела чопорно и прямой в своем третьем ряду, ее руки плотно сжались на коленях поверх вечерней сумочки. Ее губы были стиснуты. Зубы теперь не блестели; ее рот превратился в маленькую бескровную рану. Гард утомленно забавлялся.

Что касается вас, Пэтти, настоящая пуританская этика заключается не в том, чтобы паршивая овца бралась судить выше отведенного ей уровня посредственности, верно? Но в вашем контракте нет пункта о непосредственности, не так ли?

- Спасибо, - бормотал он в микрофон, трясущимися руками сгребая свои книги и бумаги в неаккуратную кучу, и затем почти уронил их все на пол, уходя с подиума. Он упал на свое сиденье за Роном Каммингсом с глубоким вздохом.

- Боже, - шептал Рон, еще аплодируя. - Мой Бог!

- Хватит хлопать, осел, - прошептал Гарденер.

- Будь я проклят, если я перестану. Когда вы это читали, это было просто блестяще, - сказал Каммингс. - Я куплю вам потом бутылку.

- Сегодня вечером я не пью ничего крепче содовой, - сказал Гарденер и знал, что это ложь. Головная боль уже вползала назад.

Аспирин не вылечит это, перкодан не вылечит. Ничто не укрепило бы его голову, кроме огромной порции спиртного. Скоро, скоро наступит облегчение.

Аплодисменты начали наконец замирать. Патриция Маккардл глядела с кислой признательностью.

7

Имя жирного дерьма, представлявшего каждого поэта, было Трепл (хотя Гарденер предпочитал называть его Трептрепл), и он был доцентом английского языка, возглавлявшим группу спонсоров. Он принадлежал к типу людей, которых его отец называл "шлюхинсын".

Шлюхинсын после чтения устроил для "Каравана", Друзей Поэзии и английского отделения факультета вечер у себя дома. Он начался около одиннадцати. Поначалу все было натянуто: мужчины и женщины стояли неудобными маленькими группками с бокалами и бумажными тарелками в руках, поддерживая обычный вариант осторожной академической беседы. Когда Гард учительствовал, этот словесный понос убивал его бесполезной тратой времени. Так было раньше, но сейчас - в меланхолии - в этом чувствовалось что-то ностальгическое и приятное.

Его внутренний голос говорил, что натянутый или нет - это Вечер с Возможностями. В полночь этюды Баха почти наверняка будут заменены Претендентами, а разговоры о занятиях, политике и литературе сменятся более интересными вещами: факультетский "Ред Соке", кто-то пьет слишком много, и это излюбленное во все времена - кто с кем трахается.

Там был большой буфет, и поэты курсировали туда, как пчелы, твердо следуя Первому правилу Гарденера для выступающих Поэтов: "Хватай на халяву". Он видел, как Энн Делэней, пишущая тощие, навязчивые поэмы о сельских рабочих Новой Англии, широко раскрыла челюсти и набросилась на огромный сэндвич, который она держала. Майонез, цветом и консистенцией походящий на бычью сперму, струился между пальцами, и Энн негалантно слизывала его с руки. Она подмигнула Гарденеру. Слева от нее прошлогодний обладатель приза Готорна Бостонского университета (за длинную поэму "Тайные мечты 1650-1980") с большой скоростью набивал рот зелеными маслинами. Этот парень, по имени Джон Эвард Саймингтон, сделал довольно длинную паузу, чтобы положить горсть завернутых кружочков сыра "Бонбел" в каждый карман своего вельветового спортивного пальто (с заплатами на локтях, разумеется), и затем вернулся к маслинам.

Рон Каммингс пробрался туда, где стоял Гарденер. Как обычно, он не ел. В одной руке у него был бокал для воды, который, судя по всему, был полон чистого виски. Он кивнул в сторону буфета.

- Великая вещь. Если вы ценитель болонской колбасы и салата, вы на вершине блаженства, приятель.

- Этот Трептрепл умеет жить, - сказал Гарденер.

Пивший в это время Каммингс фыркнул так, что выпучились глаза.

- Этой ночью вы в ударе, Джим. Трептрепл. Господи. - Он посмотрел на бокал в руке Гарденера. Это была водка с тоником - совсем слабо, но во второй раз, то же самое.

- Тоник? - лукаво спросил Каммингс.

- Да.., в основном.

Каммингс снова засмеялся и ушел.

В тот момент, когда кто-то убрал Баха и поставил Б.Б. Кинга, Гард работал над четвертой порцией - он спросил бармена, чуть сильнее налегая на водку, кто был на чтении. Он начал повторять две фразы, казавшиеся ему остроумнее, когда он напился: во-первых, что если вы ценитель болонской колбасы и салата, вы здесь на вершине блаженства, приятель, и во-вторых, что все доценты похожи на "Практичных Кошек" Т.С.Элиота по меньшей мере в одном: у них всех есть тайные имена. Гарденер доверительно сообщил, что он раскрыл тайное имя хозяина: Трептрепл. Он вернулся за пятой порцией и сказал бармену, что плеснуть бутылку тоника в старое лицо спиртного - это было бы неплохо. Бармен торжественно помахал бутылкой перед гарденеровским бокалом водки. Гарденер смеялся до слез и коликов в желудке. Он действительно чувствовал себя этой ночью прекрасно.., и кто, дамы и господа, заслуживал этого больше? Он читал лучше, чем за все последние годы, может быть, лучше, чем за всю свою жизнь.

- Вы знаете, - говорил он бармену, бедному аспиранту, нанятому специально для этого случая, - все доценты похожи на "Практичных Кошек" Т.С.Элиота в одном.

- Да, мистер Гарденер?

- Джим. Просто Джим. - Но по взгляду юнца он мог видеть, что ему никогда не стать для этого парня просто Джимом. Этой ночью он видел великолепие Гарденера, а блиставший человек никогда не сможет быть чем-то таким земным, как просто Джим.

- Да, - говорил он юнцу. - У каждого из них есть тайное имя. Я раскрыл его у нашего хозяина. Это Трептрепл. Как звук, который вы произносите, когда используете старый плуг.

Он помолчал, раздумывая. Сейчас я думаю, из-за чего джентльмен в процессе дискуссии может принять большую дозу. Гарденер довольно громко рассмеялся. Это было хорошее дополнение к основному удару. Как нанесение изысканного орнамента на хороший автомобиль, - подумал он и засмеялся снова. В этот момент несколько человек оглянулись и снова вернулись к своим беседам.

Слишком громко, - подумал он. - Гард, дружище, отключи-ка немного звук.

Он широко оскалился, подумав, что сейчас у него одна из волшебных ночей даже его проклятые мысли были этой ночью приятными.

Бармен улыбнулся тоже, но его улыбка не имела к этому особого отношения.

- Вы могли бы осторожнее говорить о профессоре Трепле, - сказал он, - или о ком вы там говорили. Это.., немного бестактно.

О, это он! Гарденер повращал глазами и энергично подвигал бровями вверх-вниз, как Гаучо Маркс. Да, он устроил все это.

Шлюхинсын - похоже на него? Но когда он говорил это, он старался отключить звук.

- Да, - сказал бармен. Он посмотрел вокруг и затем перегнулся через импровизированный бар к Гарденеру. - Есть история о том, как ему случилось проходить год назад через студенческую гостиную и услышать, как один из студентов пошутил, что ему всегда хотелось быть в колледже, где Моби Дик был бы не сухой классикой, а настоящим членом факультета. Я слышал, этот парень был одним из самых многообещающих студентов английского отделения, которых когда-либо имел Нортистерн, но он ушел раньше, чем кончился семестр. Так было со всеми, кто смеялся. Оставались только те, кто не смеялся.

- Боже, - сказал Гарденер. Он и раньше слышал истории вроде этой - одну или две, которые были еще хуже, но все равно почувствовал отвращение. Он проследил за взглядом бармена и увидел в буфете Трептрепла, стоявшего рядом с Патрицией Маккардл. В руке у Трептрепла была глиняная кружка с пивом, и он ею жестикулировал. Другая его рука бороздила картофельными чипсами чашу с устричным соусом и затем отправляла их в рот, который начинал правильно говорить, как только чипсы заглатывались. Гарденер не мог вспомнить, доводилось ли ему видеть что-нибудь настолько отвратительное. Но восхищенное внимание суки Патриции Маккардл наводило на мысль, что она могла бы в любой момент уткнуться в его колени и заставить тяжело задышать от явного удовольствия. Гарденер подумал: и этот жирный хер продолжал бы есть, пока она бы это делала, роняя на ее волосы крошки от чипсов и капли устричного соуса.

- О Боже, - сказал он и выпил половину своей водки-без-тоника. Внутри все обожгло.., то, что обожгло, было первой за этот вечер настоящей враждебностью - первым вестником немого и необъяснимого бешенства, которое начало досаждать ему почти с того момента, как он начал пить. - Допить до конца, что ли?

Бармен подлил еще водки и застенчиво сказал:

- Я думаю, ваше сегодняшнее чтение было прекрасным, мистер Гарденер.

Гарденер был нелепо тронут. "Лейтон-стрит" была посвящена Бобби Андерсон, и этот мальчик за стойкой бара, едва доросший до легального спиртного, напомнил Гарденеру Бобби, какой она была, когда впервые пошла в университет.

- Спасибо.

- Вам надо быть осторожнее с водкой, - сказал бармен. - Вы можете выйти из себя.

- Я контролирую себя, - сказал Гарденер и успокаивающе подмигнул бармену. - Видимость ограничена десятью милями.

Он вышел из бара, снова глядя в сторону шлюхинсына и Маккардл. Она поймала его взгляд и посмотрела в ответ холодно и неулыбчиво, ее голубые глаза были кусочками льда. Укуси мою сумку, фригидная сука, - подумал он, взмахивая бокалом в ее сторону в грубом казарменном салюте и одновременно благосклонно на нее глядя с оскорбительной усмешкой.

- Только тоник, да? Чистый тоник. Он посмотрел вокруг. Рон Каммингс появился рядом внезапно, как сатана. И его усмешка здорово походила на сатанинскую.

- Пошел в задницу, - сказал Гарденер, и многие повернулись посмотреть.

- Джим, дружище...

- Знаю, знаю, убавь громкость. - Он улыбался, но чувствовал, как биения в голове становится все сильнее, все настойчивее. Это не было похоже на головную боль, которую предсказывал доктор после несчастного случая; это шло не со лба, а откуда-то из глубины затылка. И это было не больно.

Это было вполне приятно.

- Понимаешь, - Каммингс почти незаметно кивнул в сторону Маккардл, - она имеет на тебя большой зуб, Джим. Она была бы рада выкинуть тебя из тура. Не давай ей повода.

- Имел я ее.

- Тебе иметь ее? - сказал Каммингс. - Рак, цирроз печени и помешательство - все эти результаты тяжелого пьянства статистически доказаны, поэтому в будущем я могу обоснованно ожидать любого, и если один из них свалится на мою голову, я не хотел бы винить никого, кроме себя. В моей семье были диабет, глаукома и преждевременная старость. Но гипотермия пениса? Без этого я обойдусь. Извините меня.

Гарденер стоял еще мгновение в замешательстве, пытаясь его понять. Затем понял и заржал. Сейчас слезы не стояли в его глазах; сейчас они прямо катились по щекам. В третий раз за этот вечер люди посмотрели на него - большой мужчина в довольно поношенной одежде с бокалом, полным чего-то, подозрительно похожего на чистую водку, стоит сам по себе и смеется в полный голос.

Не обращай внимания, - думал он. Убавь громкость, - думал он. Гипотермия пениса, - думал он и брызгал новой порцией смеха.

Мало-помалу он снова смог себя контролировать. Он слышал стерео в соседней комнате - там обычно можно было найти наиболее интересных здесь людей. Он схватил с подноса пару канапе и проглотил их залпом. У него было сильное ощущение, что Трептрепл и Маккэрдепл еще смотрят на него, и эта Маккэрдепл в лаконичных фразах дает Трептреплу его полную характеристику, что холодная, злая улыбочка не сходит с ее лица. Вы не знаете? Это почти правда - он выстрелил в нее. Прямо в лицо. Она сказала ему, что не будет настаивать на обвинении, если он даст ей безусловный развод. Кто знает, было это правильным решением или нет? Он не застрелил других женщин.., пока еще, по крайней мере. Но как замечательно он смог читать этой ночью - после этого весьма эксцентричного ляпсуса, я думаю - он неустойчив, и, как вы видите, он не может себя контролировать в отношении спиртного...

Следи лучше. Гард, - думал он, и второй раз за эту ночь появился голос, который был очень похож на голос Бобби. - Это твоя паранойя. Они говорят не о тебе, а о Криссейке.

В дверях он повернулся и посмотрел назад.

Они смотрели прямо на него.

Он ощутил, как скверный, пугающий импульс метнулся в нем.., и тогда он изобразил еще одну большую, оскорбительную усмешку и склонил свой бокал в их направлении.

Доведи это до конца. Гард. Это может окончиться плохо. Ты пьян.

"Я себя контролирую, не беспокойся. Она хочет вышибить меня, поэтому она продолжает смотреть на меня, поэтому она рассказывает все обо мне этому жирному херу, что я стрелял в свою жену, что я попался в Сибруке с револьвером в рюкзаке. Она хочет избавиться от меня, потому что не хочет, чтобы пьяный женоубийца, симпатизирующий комми, антиядерный демонстрант получил один из больших призов. Но я могу быть хладнокровным. Нет никаких проблем, бэби. Я как раз собирался высунуться из окна, протрезветь от огненной воды, хватить кофе и пойти пораньше домой. Нет проблем".

И хотя он не пил никакого кофе, не пошел пораньше домой и не протрезвел от огненной воды, он был о'кей весь следующий час или около того. Он убавлял громкость каждый раз, когда чувствовал, что она начинает расти, и прерывался каждый раз, когда чувствовал себя в состоянии, которое его жена называла "несет". "Когда ты напился, Джим", - говорила она, - "не последней твоей проблемой становится стремление перестать общаться и начать нести".

Он стоял главным образом в комнате Трепла, где компания была моложе и не такая осмотрительно-напыщенная. Беседа здесь была живой, приятной и интеллигентной. В мозгу Гарденера росла мысль об атомках - в такие часы она всегда возникала, как гниющее тело всплывает на поверхность в ответ на выстрел. В такие часы - и в этой стадии опьянения - уверенность, что он должен взволновать этих молодых мужчин и женщин данной проблемой, всегда всплывала, волоча за собой гневное возбуждение и иррациональность, как гнилые водоросли. Как всегда. Последние шесть лет его жизни были плохи, а последние три были кошмарным временем, за которое он стал необъяснимым для себя и ужасным почти для всех людей, хорошо его знавших. Когда он напивался, этот гнев, этот ужас, эта невозможность объяснить, что случилось с Джимом Гарденером, объяснить даже самому себе, - находили выход в теме АЭС.

Но когда этой ночью он затронул тему, в гостиную ввалился Рон Каммингс, его узкое, худое лицо пылало лихорадочным румянцем. Пьяный или нет, Каммингс мог отлично видеть, откуда дует ветер. Он искусно повернул беседу назад к поэзии. Гарденер был слегка признателен и почти зол. Это было иррационально, но это было: он отказался от своей идеи фикс.

Поэтому, частично благодаря жесткой узде, которую он сам на себя надел, а частично благодаря своевременной интервенции Рона Каммингса, Гарденер избежал неприятностей почти до конца вечера. Еще полчаса, и Гарденер избежал бы неприятностей полностью.., по крайней мере, в эту ночь.

Но когда Рона Каммингса с обычным его резким остроумием понесло по адресу бит-поэтов, Гарденер побрел назад в обеденную комнату выпить еще порцию и по возможности что-нибудь съесть в буфете. Последующее вполне могло быть срежиссировано дьяволом со специфически злокачественным чувством юмора.

- Когда "Ирокез" войдет в строй, для вас это будет эквивалентно выдаче трех дюжин полных стипендий, - сказал голос слева от Гарденера. Гарденер оглянулся так резко, что чуть не разлил водку.

Шесть человек стояли в одном из углов буфета - три мужчины и три женщины. Одна из пар была Всемирно Известной Водевильной Командой: Трептрепл и Маккэрдепл. Говорящий мужчина выглядел как продавец автомобилей, скорее прилично одетый, чем прилично воспитанный. Его жена стояла рядом. Она была странно хорошенькой, ее погасшие голубые глаза увеличивались толстыми очками. Гарденер однажды такое видел. Он мог быть пьян и одержим своей темой, но он всегда был острым наблюдателем, и сейчас тоже. Женщина с толстыми очками сознавала, что с ее мужем происходит в точности то, в чем Нора обвиняла его. Гарда, когда он на вечеринках напивался: его несло. Она хотела вывести своего мужа из этого состояния, но не знала, как это сделать.

Гарденер взглянул во второй раз и заключил, что они были женаты восемь месяцев. Может быть, год, но восемь месяцев - это более вероятно.

Говорящий мужчина должен был быть каким-то колесиком в "Бэй Стейт Электрик". Должен был быть в "Бэй Стейт", потому что "Бэй Стейт" была собственником той дыры, где располагалась станция "Ирокез". Этот парень говорил о ней как о величайшей вещи после резака для хлеба, и поскольку он выглядел человеком, действительно верящим в это, Гарденер решил, что он должен быть колесиком невысокого ранга, может быть, даже простой "запаской". Он сомневался, что ребята покрупнее были такими дураками насчет "Ирокеза". Даже если на мгновение забыть о помешательстве на ядерной энергии, имелся факт, что "Ирокез" через пять лет должен был войти в строй, и судьба трех взаимосвязанных банковских цепей зависела от того, что случится, когда.., и если.., это все-таки произойдет. Они все стояли захороненными в радиоактивном песке и оберточной бумаге. Это было как дурная игра музыкантов-любителей.

Конечно, суд в конце концов разрешил компании начать загружать горячие стержни на месяц раньше, и Гарденер подумал, что эти мудаки вздохнули с облегчением.

Трептрепл слушал с торжественной значительностью. Он был для коллеги не опекуном, но кем-то вроде инструктора, достаточно знающего, как подмаслить эмиссара "Бэй Стейт Электрик", даже такую "запаску". Большие частные предприятия вроде "Бэй Стейт" много могли дать школе, если они этого хотели.

Был ли Редди Киловатт Другом Поэзии? Примерно настолько же, подозревал Гард, насколько он сам был Другом Нейтронной Бомбы. Его жена, однако (у нее толстые очки и странное, хорошенькое личико) выглядела как Друг Поэзии.

Зная, что это ужасная ошибка, Гарденер размечтался. У него была приятная в-конце-вечера-приходящая улыбка, но биения в голове стали учащаться, смещаясь влево. Старый беспомощный гнев поднимался красной волной. Знаете ли вы, о чем говорите? - почти все, что могла выкрикнуть его душа. Имелись логические аргументы против атомных электростанций, на которые он был мастер, но в такие моменты, как этот, он располагал только криком своей души.

Знаете ли вы, о чем говорите? Знаете ли вы, какова ставка? Помнит ли кто-нибудь из вас, что случилось в России два года назад? Они не знают; они не помнят. Они будут хоронить умерших от рака только в следующем веке. Иисус-подпрыгнувший-играя-на-скрипке-Христос! Поставив один из тех отработанных стержней, ты дурачишься полчаса или около того, рассказывая каждому, как безопасна атомная энергия, а твои экскременты начинают светиться в темноте! Боже! Боже! Твои тупицы стоят здесь, слушая этого человека, говорящего так, как если бы он был в своем уме!

Он стоял там с бокалом в руке, приятно улыбаясь, слушая, как "запаска" несет смертельную чушь.

Третий мужчина в группе был лет пятидесяти и выглядел, как декан колледжа. Он хотел узнать о возможности нейтрализовать дальнейшие организованные протесты. Он называл запаску Тедом.

Энергетик Тед сказал, что он сомневается, надо ли слишком сильно беспокоиться. Популярны Сибрук и эрроухедские собрания в Мэне, но с тех пор как федеральные судьи вынесли несколько серьезных приговоров, которые они сделали прямо скандальными, протесты быстро пошли на убыль. Эти группы переносят преследования так же твердо, как они переносят рок-группы, - сказал он. Трепл, Маккардл и другие засмеялись - все, кроме жены Энергетика Теда. Ее улыбка была несколько потерянной.

Гарденеровская приятная улыбка сохранилась. Она словно примерзла к его лицу.

Энергетик Тед стал более экспансивным. Он сказал, что настало время показать арабам раз и навсегда, что Америка и американцы не нуждаются в них; что даже наиболее современные угольные генераторы слишком грязны, чтобы быть приемлемыми. Он сказал, что солнечная энергия замечательна.., пока светит солнце. Последовал новый взрыв смеха.

Гарденеровская голова падала и оживала, оживала и падала. Его уши, настроенные почти сверхъестественно чутко, слышали слабый потрескивающий звук, как от движущегося льда.

Он мигнул, и у Трепла оказалась голова свиньи. Эта галлюцинация была абсолютно полной и абсолютно четкой, хорошо сочетающейся со щетиной на рыле толстяка. Буфет был в руинах, но Трепл подчищал, заканчивал последние несколько бисквитов, нанизывал последний ломтик салями и кусочек сыра на пластиковую зубочистку, за ними следовали последние крошки картофельных чипсов. Все это уходило в его сопящее рыло, и он продолжал кивать, в то время как Энергетик Тед объяснял, что атом - действительно единственная альтернатива. Слава Богу, американцы наконец осознали некоторые перспективы чернобыльского дела, говорил он. Умерли тридцать два человека. Это, конечно, ужасно, но всего месяц назад было крушение самолета, которое погубило сто девяносто с лишним. Вы слышали о людях, требующих от правительства закрыть авиалинии? Тридцать две смерти - это ужасно, но это далеко от Армагеддона, о котором трубят эти антиядерные привередники. Он слегка понизил свой голос. Они помешаны, как жители Ларуша, которых вы видите в аэропортах, и тогда они ужасны. Они говорят очень разумно. Но если мы дадим им то, чего они хотят, они вернутся через месяц или чуть позже и начнут скулить, что не могут пользоваться своими фенами, что их кухонные машины не работают, когда они хотят перемешать пучок своей вегетарианской пищи.

С точки зрения Гарда он совершенно не выглядел человеком. Косматая голова волка высовывалась из воротника белой рубашки с узкими красными полосами. Она смотрела вокруг, высунув красный язык, блестя зелено-желтыми глазами. Трепл издавал что-то одобрительное и нерегулярно запихивал новые порции в свое розовое свиное рыло. У Патриции Маккардл теперь была гладкая лоснящаяся голова гончей. Декан колледжа и его жена были ласками. А жена человека из электрической компании стала испуганным кроликом, розовые глаза вращались за толстыми стеклами.

О, Гард, нет, - застонал его мозг.

Он мигнул снова, и они опять были людьми.

- И есть одна вещь, о которой эти протестующие на своих ралли протеста никогда не вспоминают, - закончил Энергетик Тед, оглядываясь вокруг, как судебный адвокат, достигший кульминации в подведении итогов. - За тридцать лет мирного развития атомной энергетики в Соединенных Штатах Америки не было ни одной Смерти по вине атомной энергетики.

Он скромно улыбнулся и опрокинул остаток шотландского виски.

- Я уверен, мы все будем спать спокойно, зная это, - сказал человек, выглядевший как декан колледжа. - И теперь, я думаю, моя жена и я...

- Знаете ли вы, что Мария Кюри умерла от радиационного облучения? спросил Гарденер. Головы повернулись. - Да. Лейкемия вызвана прямым воздействием гамма-лучей. Она была первой жертвой марша смерти, в конце которого возвышается атомная станция этих ребят. Она провела много исследований и все их записала.

Гарденер оглядел моментально затихшую комнату.

- Ее записи заперты в подвале. Подвал в Париже. Изнутри он покрыт свинцом. Записи целы, но слишком радиоактивны, чтобы их трогать. О тех же, кто умер здесь, мы реально ничего не знаем, комиссия по атомной энергии держит это в секрете.

Патриция Маккардл хмуро посмотрела на него. Трепл с временно забытым деканом вернулись собирать крошки в опустошенном буфете.

- Пятнадцатого октября 1966 года, - сказал Гарденер, - произошло частичное расплавление реактора-размножителя Энрико Ферми в Мичигане.

- Ничего не случилось, - сказал Энергетик Тед и протянул руки к собравшейся компании, как бы говоря: вы видите? Что и требовалось доказать.

- Нет, - сказал Гарденер. - Ничего. Бог знает почему, но я предполагаю, что больше никто. Цепная реакция остановилась сама собой. Никто не знает почему. Один из инженеров опросил контакторов подрядчиков, улыбнулся и сказал: "Вы, парни, чуть не потеряли Детройт". Потом ему стало плохо.

- О, но мистер Гарденер! Это было... Гарденер выставил руку.

- Если вы проверите статистику смертей от рака в области, окружающей любую ядерную установку, вы найдете аномалии, смерти отклоняются от нормы.

- Это абсолютная не правда, и...

- Дайте мне закончить, пожалуйста. Я не думаю, что факты что-то дадут, но все равно дайте мне закончить. Задолго до Чернобыля у русских был случай с реактором в месте, называемом Кыштым. Но тогда премьером был Хрущев, и Советы хранили глухое молчание. Похоже на то, что они складировали отработанные стержни в неглубокой канаве. Почему бы и нет? Как могла бы сказать мадам Кюри, в то время это казалось хорошей идеей. Вернее всего предположить, что стержни окислились, только вместо того, чтобы покрыться оксидом железа, как это делают стальные стержни, эти стержни заржавели чистым плутонием. Это все равно что разжечь костер рядом с баком, наполненным природным газом, но они этого не знали. Они считали, что это будет "олл райт". Они считали.

Он мог слышать, как его голос наполняется яростью, но был не в состоянии справиться с собой.

- Они считали, что они играют с жизнями живых людей, как если бы они были.., так, множеством кукол.., и угадайте, что произошло?

Комната молчала. Рот Пэтти был как замороженный красный разрез. Цвет ее лица был молочный с гневом.

- Пошел! дождь, - сказал Гарденер. - Пошел сильный дождь. И началась цепная реакция, ставшая причиной взрыва. Это как извержение грязевого вулкана. Были эвакуированы тысячи. Каждой беременной женщине был сделан аборт. Русский эквивалент дорожной заставы в районе Кыштыма был закрыт почти на год. Затем, когда пошли слухи, что на краю Сибири произошла очень серьезная авария, русские открыли дорогу снова. Но они повесили несколько действительно веселых вывесок. Я видел фотографии. Я не читаю по-русски, но я просил четверых или пятерых разных людей перевести, и они все согласны. Это звучит как плохая этническая шутка. Представьте себя едущим по американской автостраде - 1-95 или, может быть, 1-70 - и подъезжающим к вывеске, которая гласит:

ПОЖАЛУЙСТА, ЗАКРОЙТЕ ВСЕ ОКНА, ВЫКЛЮЧИТЕ ВСЕ ВЕНТИЛЯЦИОННЫЕ УСТРОЙСТВА И ЕЗЖАЙТЕ СЛЕДУЮЩИЕ ДВЕНАДЦАТЬ МИЛЬ ТАК БЫСТРО, КАК ТОЛЬКО МОЖЕТ ВАШ АВТОМОБИЛЬ.

- Вранье! - громко сказал Энергетик Тед.

- Фотографии предоставляются согласно Акту о Свободе Информации, - сказал Гард. - Если бы этот парень только лгал, может, я и смог бы жить с ним. Но он и такие, как он, делают нечто худшее. Они как продавцы, говорящие публике, что сигареты не только не вызывают рак легких, они полны витамина С и спасают вас от холода.

- Вы имеете в виду...

- Тридцать два в Чернобыле - это мы можем проверить. Дьявол, может, их только тридцать два. У нас есть фотографии, сделанные американскими докторами, которые наводят на мысль, что там уже должно быть много за две сотни, но говорили - тридцать два. Эту цифру не изменит и то, что мы знаем о сильном радиационном облучении. Не всякая смерть наступает сразу. Это так обманчиво. Смерти следуют тремя волнами. Первая - люди, которые изжарились в аварии. Вторая - жертвы лейкемии, главным образом дети. Третья - наиболее смертоносная волна: рак у взрослых сорока лет и старше. Столько всяких раков, что вы можете продолжать сколько угодно и назвать их мором. Рак кожи, рак груди, рак печени, меланома и рак кости встречаются чаще всего. Но вы можете также добавить рак кишечника, рак мочевого пузыря, опухоль мозга...

- Остановитесь, пожалуйста, можете вы остановиться? - закричала жена Теда. Истерия придала ее голосу удивительную силу.

- Если бы я мог, дорогая, - сказал он мягко. - Я не могу. В 1964 году АЕС провела моделирование ситуации, когда взлетает американский реактор, в пять раз меньший чернобыльского. Результаты были такими пугающими, что АЕС похоронило отчет. Это наводит на мысль...

- Заткнитесь, Гарденер, - громко сказала Пэтти. - Вы пьяны. Он проигнорировал ее, остановив взгляд на жене энергетика.

- Это наводит на мысль, что такая авария в относительно сельской области США - они выбрали штат Пенсильвания, где, кстати, находится Тримайл-Айленд убила бы сорок пять тысяч человек, заразила семьдесят процентов территории штата и нанесла бы ущерб в семнадцать миллионов долларов.

- Кретин! - крикнул кто-то. - Дерьмо на уши вешаешь?

- Нет, - сказал Гарденер, не отрывая глаз от женщины, которая теперь казалась загипнотизированной ужасом. - Если вы умножите на пять, вы получите 225000 мертвых и восемьдесят пять миллионов долларов ущерба. - В могильной тишине комнаты он неизящно наполнил свой бокал, наклонил его в сторону Трепла и выпил два полных глотка чистой водки. Незагрязненная водка, можно надеяться.

- Так! - закончил он. - Мы говорим о почти четверти миллиона людей, умерших ко времени затухания третьей волны, около 2040 года.

Он мигнул Энергетику Теду, чьи губы были втянуты в зубы.

- Было бы слишком приравнять это количество людей даже к 767, не так ли?

- Эти картины взяты прямо из вашей башки, - сердито сказал Энергетик Тед.

- Тед... - нервозно сказала его жена. Она мертвенно побледнела, за исключением маленьких пятнышек, ало пылавших на щеках.

- Вы предполагаете, что я буду стоять здесь и выслушивать это.., эту полуночную риторику? - спросил он, приблизившись к Гарденеру так, что они оказались почти грудь в грудь. - Так?

- В Чернобыле они убили детей, - сказал Гарденер. - Понимаете вы это? Одни десятилетние, другие в утробе. Большинство, возможно, еще живы, но они умирают прямо сейчас, пока мы стоим здесь, держа бокалы. Некоторые даже не могут еще читать. Большинство никогда не поцелуют девочку. Прямо сейчас, пока мы стоим здесь, держа бокалы.

Они убили своих детей.

Он смотрел на жену Теда, и теперь его голос начал дрожать и слегка повышаться, как на судебном процессе.

- Нам известно о Хиросиме, Нагасаки, о наших собственных испытаниях в Тринити и на Бикини. Они убили своих собственных детей, доходит ли до вас, что я говорю? Девять лет там, в Припяти, кто-то будет умирать, испражняясь своими собственными кишками! Они убили детей!

Жена Теда сделала шаг назад, широкие глаза за стеклами, рот дергается.

- Мы все, я думаю, знаем, что мистер Гарденер прекрасный поэт, - сказал Энергетик Тед, обнимая рукой свою жену и пододвигая ее к себе снова. Будто ковбой заарканил теленка. - Он, однако, не очень хорошо информирован об атомной энергии. Мы реально не знаем, что могло и чего не могло случиться в Кыштыме, а русские изображают жертвы Чернобыля...

- Не надо, - сказал Гарденер. - Вы знаете, о чем я говорю. "Бэй Стейт Электрик" хранит весь этот материал у себя в папках, в том числе повышенное количество раковых заболеваний в областях вокруг американских ядерных установок, вода, зараженная радиоактивными отходами, - вода в глубоких водоносных пластах, вода, которой люди стирают свою одежду и моют посуду, и моются сами, вода, которую они пьют. Вы знаете. Вы и любая другая частная, муниципальная, штатная и федеральная энергетическая компания в Америке...

- Остановитесь, Гарденер, - предупредила Маккардл, шагнув вперед. Она обвела группу сверхсияющей улыбкой. - Он слегка...

- Тед, ты знал? - быстро спросила жена Теда.

- Конечно, я знал какую-то статистику, но... Он прервался. Его челюсть защелкнулась так сильно, что можно было почти услышать это. Это было немного.., но этого было достаточно. Они моментально поняли, они все, что он опустил в своей проповеди изрядный кусок священного писания. Гарденер на мгновение ощутил угрюмый, неожиданный триумф.

Это было мгновение неловкой тишины, и затем, почти непроизвольно, жена Теда отступила от него. Он покраснел. Гарду он показался человеком, который только что ударил себя молотком по большому пальцу.

- О, у нас есть всевозможные отчеты, - сказал он. - Большинство - не что иное, как паутина лжи - русская пропаганда. Люди вроде этого идиота более чем счастливы заглотить этот крючок, и леску, и грузило. Как мы все знаем, в Чернобыле вообще могло не быть аварии, но старание удержать нас от...

- Боже, следующее, что вы нам скажете: земля плоская, - сказал Гарденер. Видели ли вы фотографии армейских парней в радиационных костюмах, гуляющих вокруг электростанции в получасе езды от Гаррисбурга? Знаете ли вы, как они пытались заткнуть там одну из течей? Они воткнули в разломанную сточную трубу баскетбольный мяч, завернутый во фрикционную ленту. Некоторое время это работало, затем давление выплюнуло его и проломило дыру прямо в сдерживающей стене.

- Вы разглагольствуете, как хороший пропагандист. - Тед дико оскалился. Русские любят таких, как вы! Они вам платят, или вы это делаете просто так?

- Кто вещает сейчас, как аэропорт Муни? - спросил Гарденер, посмеиваясь. Он шагнул ближе к Теду. - Атомные реакторы сложены лучше, чем Джейн Фонда, правильно?

- Насколько я имею к этому отношение - да, что-то в этом духе.

- Пожалуйста, - сказала, утомленная, жена декана. - Мы можем дискутировать, но давайте не кричать, пожалуйста - кроме всего прочего, мы образованные люди...

- Кое-кому хотелось бы забить.., на крик об этом! - крикнул Гарденер. Она отпрянула, моргая, а ее муж пристально посмотрел на Гарденера глазами, яркими, как кусочки льда. Пристально, будто запоминая Гарда навеки. Гард предполагал, что запомнил. - Кричали бы вы, если бы ваш дом горел, а вы бы одна из всей семьи проснулись посреди ночи и поняли, что случилось? Или ходили бы вокруг на цыпочках и шептали, считая себя образованным человеком?

Гарденер отключился от нее, повернувшись к мистеру Бэй Стейт Электрик и конфиденциально ему мигнув.

- Скажите мне, Тед, как близко расположен ваш дом к этим отличным новым ядерным объектам, которые вы, ребята, строите?

- Я не собираюсь, стоя здесь...

- Не слишком близко, а? Я думаю, что так. - Он посмотрел на миссис Тед. Она отстранилась от него, сжав руку своего мужа. Гард подумал: Что это напоминает, когда она отстраняется от меня, как сейчас? Действительно, что?

Шутовской внутренний голос проскрипел печальный ответ: Застрели свою жену, а? Нехеровое дело.

- Собираетесь ли вы иметь детей? - мягко спросил он ее. - Если да, то я надеюсь, что вы и ваш муж действительно живете на безопасном расстоянии от станции.., они любят дураков, вы знаете. Как на Тримайл-Айленд. Незадолго до открытия кто-то обнаружил, что водопроводчики случайно прицепили к питьевым источникам 3000-галлоновый бак для жидких радиоактивных отходов. Это было обнаружено примерно за неделю до ввода в строй. Нравится вам это?

Она плакала.

Она плакала, но он не мог остановиться.

- Расследовавшие это дело парни писали в своем отчете, что подключение радиоактивных труб для охладителей и отходов к трубам, подающим воду к питьевым источникам, - "распространенная неразумная практика". Если ваш муженек пригласит вас посетить компанию, я бы посоветовал то же самое, что вам посоветуют в Мексике: не пить воду. А если ваш муженек пригласит вас, после того как вы забеременеете или после того как вы даже подумаете, что это могло бы быть, - скажите ему...

Гарденер улыбнулся сначала ей, затем Теду.

- Скажите ему, что у вас болит голова, - закончил он.

- Заткнитесь, - сказал Тед. Его жена начала стонать.

- Правильно, - сказал Трепл. - Я в самом деле думаю, что сейчас время вам заткнуться, мистер Гарденер.

Гард посмотрел на них, затем на остальных гостей, внимательно смотревших на стол-буфет, раскрывших глаза и тихих.

- Заткнись! - закричал Гарденер. Боль блестящим острием входила в левую часть головы. - Да! Заткнись, и пусть чертов дом горит! Вы предпочитаете, чтобы эти гребаные трущобные лорды собирали бы вокруг страховки от пожара потом, после того как пепел остынет и они выроют то, что осталось от тел! Заткнись! Это то, что хотят от нас эти парни! И если ты сам не заткнешься, может быть, тебя заткнут, как Карен Силквуд.

- Оставьте это, Гарденер, - прошипела Патриция Маккардл. В словах, которые она произнесла, не было шипящих, что делало шипение невозможным, но она все равно шипела.

Он поклонился жене Теда, чьи желтоватые щеки были теперь мокры от слез.

- Вы можете также проверить нормы синдрома детской смертности. Они повышены в зонах станций. Врожденные дефекты, такие, как болезнь Дауна, слепота и...

- Я хочу, чтобы вы покинули мой дом, - сказал Трепл.

- У вас на подбородке картофельные чипсы, - сказал Гарденер и повернулся к мистеру и миссис Бэй Стейт Электрик. Его голос приобретал все большую и большую глубину. Это было как звучание, доносящееся из колодца. Ситуация становилась критической. На контрольной панели горели все красные лампочки.

- Тед может здесь лгать о том, как сильно все это было раздуто, ничего, кроме небольшого пламени, и масса подножного корма из газетных заголовков, и вы все даже можете ему поверить... Но факты таковы: то, что случилось на Чернобыльской атомной станции, выбросило в атмосферу этой планеты радиоактивного мусора больше, чем все атомные бомбы после Тринити. Чернобыль тлеет. Предстоит идти этой дорогой долгое время. Как долго? Никто не знает, да, Тед?

Он наклонил бокал в сторону Теда и затем оглядел гостей, все они стояли сейчас притихшие и смотрели на него, многие выглядели такими же испуганными, как миссис Тед.

- И это повторится снова. Возможно, в штате Вашингтон. Там на ханфордских реакторах складировали стержни в канавах без гидроизоляции, как в Кыштыме. В следующий раз тряхнет в Калифорнии? Франции? Польше? Или, может быть, прямо здесь, в Массачусетсе, если этот парень здесь и Ирокез войдет в строй весной. Так пусть какой-нибудь парень в черный день повернет черный переключатель, и следующий "Ред Соке" будут открывать примерно в 2075-м.

Патриция Маккардл была белой, как восковая свеча.., кроме глаз, пронзительных голубых искр, выглядевших свежевылетевшими из-под дуги электросварки. Трепл выбрал другой путь: он был темно-красным, как кирпичи его фамильного дома. Миссис Тед переводила взгляд с Гарденера на своего мужа и обратно, будто они были парой собак, могущих укусить. Тед видел этот взгляд; чувствовал ее попытки выскользнуть из его тюремного объятия. Гарденер предполагал, что это была ее реакция на его слова, вызвавшие заключительное обострение. Тед, несомненно, был проинструктирован, как обращаться с истериками вроде Гарденера; компания обучала этому своих Тедов так обыденно, как авиалинии обучают стюардесс демонстрировать аварийные кислородные системы самолетов, на которых они летают.

Но было поздно, гарденеровские пьяные, но красноречивые опровержения прогремели, как карманная гроза.., и теперь его жена вела себя так, будто он мог быть беглым нацистким преступником.

- Боже, я устал, ребята, от вас и от ваших самодовольных улыбок! Вы были здесь этой ночью, читая свои бессвязные стихи в микрофоны, которые работают на электричестве, усиливая ваши ослиные голоса динамиками, работающими на электричестве, используя электрический свет, чтобы видеть.., откуда, как вы думаете, луддиты, берется энергия? С неба падает? Боже!

- Уже поздно, - торопливо сказала Маккардл, - и мы все...

- Лейкемия, - произнес Гарденер, с ужасной конфиденциальностью обращаясь прямо к раскрывшей глаза жене Теда. - Дети. После расплавления всегда первыми страдают дети. Одно только хорошо: если мы потеряем "Ирокез", фонд Джимми не останется без работы.

- Тед? - захныкала она. - Он ошибается, да? Я думаю. Она искала в своем кошельке носовой платок и уронила кошелек. Раздался хруст чего-то разбившегося.

- Остановитесь, - сказал Гарденеру Тед. - Если вы хотите, мы поговорим об этом, но перестаньте намеренно расстраивать мою жену...

- Я хочу, чтобы она была расстроена, - сказал Гарденер. Теперь он был полностью объят темнотой. Он принадлежал ей, и она принадлежала ему, и это было совсем хорошо. - Она, похоже, не знала очень многого. Такие вещи она должна была бы знать. Учитывая, за кем она замужем, тем более.

Он повернул к ней красивый дикий оскал. Сейчас она смотрела в него, не отводя глаз, загипнотизированная, как зайчиха в свете надвигающихся фар.

- Теперь использованные стержни. Знаете ли вы, куда они деваются, когда они становятся непригодными? Он не рассказывал вам, что их забирает Фея Стержней? Не правда. Их отсортировывает персонал. Их много, больших горячих куч из стержней, здесь, там и везде, лежащих в грязных мелких лужах. Они действительно горячие, мэм. И они собираются оставаться в таком состоянии долгое время.

- Гарденер, я хочу, чтобы вы вышли, - снова сказал Трепл. Игнорируя его, Гарденер продолжал, обращаясь только к мистеру и миссис Тед:

- Они постоянно теряют следы некоторых из этих куч, знаете вы это? Как маленькие дети, которые играют весь день и идут, уставшие, спать и просыпаются на следующий день и не могут вспомнить, где они оставили свои игрушки. И есть еще одна вещь, о которой стоит сказать. Это последнее - Дикие Ядерные Террористы. Уже исчезло достаточно плутония, чтобы взорвать восточное побережье Соединенных Штатов. Конечно, я бы хотел иметь микрофон, чтобы читать в него свои бессвязные стихи. Видит Бог, я бы должен был поднять свой го...

Внезапно Трепл схватил его. Человек он был большой и рыхлый, но дьявольски мощный. У Гарденера рубашка выскочила из брюк. Очки выпали из его рук и вдребезги разбились на полу. Раскатистым голосом - голосом, который, наверное, может иметь только негодующий преподаватель, проведший много лет в лекционных аудиториях, Трепл объявил всем присутствующим:

- Я вышвыриваю этого типа.

Эта декларация была встречена аплодисментами. Не все в комнате аплодировали - может быть, даже не половина. Но жена энергетика теперь громко плакала, прижавшись к своему мужу, больше не пытаясь вырваться; до того, как Трепл схватил его, Гарденер неуклюже двигался вокруг нее, видимо, ее пугая, Гарденер ощущал скольжение своих ног по полу, затем отделился от него полностью. Он уловил мелькание Патриции Маккардл, ее сжатые губы, ее свирепые глаза, ее ладони, хлопающие с бешеным одобрением, чего она не могла сделать раньше. Он видел Рона Каммингса, стоявшего у двери библиотеки, чудовищный коктейль в одной руке, другая вокруг хорошенькой блондинки, ладонь крепко прижата к выпуклостям ее груди. Каммингс выглядел задетым, но не слишком удивленным. Кроме того, это был единственный аргумент в баре, продолженный и на следующую ночь, не так ли?

Собираешься ли ты позволять этому распухшему от дерьма портфелю выбросить тебя на порог, как бездомную кошку?

Гарденер решил, что не собирается.

Он двинул левым локтем назад так сильно, как только мог. Локоть ударил Трепла в грудь. Гарденер ощутил как бы удар локтем в чашу чрезвычайно крепкого студня.

Трепл издал приглушенный крик и оставил Гарденера, который развернулся, сжав руки в кулаки, готовый ударить Трепла, если тот попытается схватить его снова, попытается хотя бы только дотронуться до него. Он весьма надеялся, что Трептрепл хочет сражаться.

Но шлюхинсын не показывал признаков желания сражаться. Он почти потерял интерес к выдворению Гарденера. Он сжимал свою грудь, как переигрывающий актер, готовящийся петь плохую арию. Кирпичный цвет в основном покинул его лицо, хотя пылающие пятна выступили на каждой щеке. Толстые губы Трепла скривились в "О"; расслабились; скривились в "О" снова; снова расслабились.

- ..сердце... - просипел он.

- Что сердце? - спросил Гарденер. - Вы думаете, оно у вас есть?

- ..приступ... - просипел Трепл.

- Сердечный приступ, черт возьми, - сказал Гарденер. - Единственная приступающая вещь - это ваше чувство приличия. И вы заслужили это, сукин сын.

Он прошел мимо Трепла, застывшего в позе певца, две руки прижаты к левой стороне груди, куда Гарденер пришелся своим локтем. Дверь между столовой и передней была забита людьми; они спешно отступили, когда Гарденер широко шагнул к ним, направляясь к входной двери.

Сзади него женщина визжала:

- Прочь, ты слышишь меня? Прочь, выродок! Я не хочу тебя больше видеть!

Этот пронзительный, истеричный голос был так не похож на обычное мурлыканье Патриции Маккардл (стальные когти прятались где-то в бархатных подушечках), что Гарденер остановился. Он повернулся... И покачнулся от ядреной пощечины. Ее лицо было болезненным и гневным.

- Я должна была знать, - дохнула она. - Ты просто никчемная, пьяная дубина - спорщик, маньяк, задиристая, безобразная тварь. Но я приведу тебя в порядок. Я сделаю это. Я могу, ты знаешь.

- Неужели, Пэтти, ты так волнуешься обо мне, - сказал он. - Как мило с твоей стороны. Я сгораю от желания быть приведенным в порядок. Мы поднимемся наверх или доставим всем удовольствие и сделаем это на ковре?

Рон Каммингс, подвинувшийся поближе к сцене, рассмеялся. Патриция Маккардл снова взмахнула рукой, на этот раз попав Гарденеру по уху.

Она произнесла голосом низким, но отлично воспринимаемым всеми в комнате:

- Я не ожидала ничего лучшего от человека, который пытался застрелить свою собственную жену.

Гарденер посмотрел вокруг, увидел Рона и сказал:

- Прошу прощения, можно? - и выдернул бокал из руки Рона. Одним быстрым, ловким движением он запустил два пальца в вырез черного платьица Маккардл, оно было эластичным и легко оттягивалось, и плеснул виски внутрь.

- Замечательно, дорогая, - сказал он и повернулся к двери. Он решил, что это был наилучший выход, на который он мог надеяться при данных обстоятельствах.

Трепл все еще стоял, застыв, с кулаками, прижатыми к груди, рот изгибался в "О" и затем расслаблялся.

- ..сердце... - просипел он снова Гарденеру - Гарденеру или любому, кто услышит.

В другой комнате Патриция Маккардл пронзительно кричала:

- Я в порядке! Не трогайте меня! Оставьте меня одну! Я в порядке!

- Эй, вы!

Гарденер повернулся на голос и получил удар Теда в верхнюю часть щеки. Гарденер проскочил большую часть пути по передней, цепляясь для баланса за стену. Он стукнулся о стойку для зонтиков, ударился о нее еще раз, затем толкнул входную дверь так сильно, что задрожало оконное стекло.

Тед шел к нему через переднюю, как борец с хулиганами.

- У моей жены в ванной комнате из-за вас истерика, и если вы не выйдете отсюда прямо сейчас, я вас изобью, болван.

Чернота взорвалась, как сгнивший, полный газов пакет с кишками.

Гарденер схватил один из зонтиков. Он был длинный, сложенный и черные зонтик английских лордов, если такой бывает. Он побежал на Теда, на этого малого, который хорошо знал, каковы ставки, но который шел вперед во что бы то ни стало, почему бы и нет, семь выплат уходят за машину и восемнадцать за дом, так, в самом деле, почему бы и нет? Теда, который рассматривает шестисотпроцентный рост лейкемии только как факт, который может огорчить его жену. Тед, старый, добрый Тед, и как повезло старому доброму Теду, что в передней вместо охотничьих винтовок оказались зонтики.

Тед стоял, глядя на Гарденера, глаза расширились, челюсть отвалилась. Вид упоенного бешенства дал простор неуверенности и боязни - боязни, приходящей, когда вы решаете, что вам делать с иррациональным.

- Эй...

- Caramba, скотина! - пронзительно закричал Гарденер. Он взмахнул зонтиком и затем ткнул им Энергетика Теда в живот.

- Эй! - задохнулся Тед, перегибаясь. - Стой!

- Andale, andale! - завопил Гарденер, начиная колотить Теда зонтиком спереди и сзади, сзади и спереди, сзади и спереди. Ремешок, охватывающий надетый на его руку зонтик, расстегнулся. Зонтик, еще сложенный, но уже свободный, заполоскался вокруг руки. - Arriba, arriba!

Тед был теперь слишком обессилен, чтобы думать о возобновлении атаки или думать о чем-либо, кроме бегства. Он развернулся и побежал. Гарденер преследовал его, гогоча, и бил зонтиком по задней части головы и шеи. Он смеялся.., но ничего хорошего в этом не было. Первоначальное ощущение победы быстро прошло. Было ли победой ввязаться в спор, даже светский, с таким человеком? Или заставить его жену плакать? Или бить его сложенным зонтиком? Удержит ли это "Ирокез" от ввода в строй в следующем мае? Спасет ли это остатки его собственной жалкой жизни, убьет ли тех ленточных червей, роющихся, чавкающих и растущих, поедающих все, что осталось у него внутри нормального?

Нет, конечно, нет. Но в этой ситуации бессмысленное движение вперед происходило.., потому что это было все, что осталось.

- Arriba, ублюдок! - кричал он, вбегая за Тедом в столовую. Руки Теда были подняты к голове и двигались возле ушей; он выглядел человеком, избиваемым битой. Зонтик, когда он взлетал и опускался, действительно выглядел маленькой битой.

- Помогите! - визжал Тед. - Помогите, он сошел с ума!

Но все отступали прочь.

Бедро Теда зацепилось за угол буфета. Стол качнулся вперед и вверх, серебро покатилось по наклонной плоскости, по складкам скатерти, тарелки упали на пол и разбились. Роскошная чаша для пунша сдетонировала, как бомба, и женщины вскрикнули. Стол мгновение поколебался и затем пошел вниз.

- Помогите? Помогите? Помогиииите!

- Andale! - Гарденер довольно сильно стукнул зонтиком по голове Теда. Защелка сработала, и выстреливший зонтик раскрылся с глухим пшшш! Теперь Гарденер, с зонтиком в одной руке преследующий Энергетика Теда, выглядел как бешеная Мэри Поплине. Позднее ему пришло в голову, что раскрытие зонтика в доме считается плохим предзнаменованием.

Чьи-то руки схватили его сзади. Он вывернулся, думая, что Трепл разделался со своим неуместным приступом и собрался сделать следующий выход, штурмуя его со спины.

Это был не Трепл. Это был Рон. Он даже казался спокойным, но что-то было в его лице, что-то страшное. Было ли это состраданием? Да, Гарденер видел, это было так.

Моментально ему стал не нужен зонтик. Он отбросил его в сторону. В тишине столовой были слышны быстрое дыхание Гарденера и резкие всхлипывающие вдохи Теда. Перевернутый буфетный стол лежал в груде полотна, разбитого фаянса, разлетевшегося хрусталя. Запах разлитого ромового пунша превращался в слезоточивый туман.

- Патриция Маккардл на телефоне, говорит с полицией, - сказал Рон, - и, поскольку это Бэкбэй, они придут быстро. Ты хочешь смыться отсюда, Джим?

Гарденер посмотрел вокруг и увидел группки гостей, глядевших на него широкими, испуганными глазами. Завтра они не вспомнят, было ли это из-за ядерной энергии или Уильяма Карлоса Уильямса, или из-за того, сколько ангелов могут плясать на острие иглы, думал он. Половина из них будет рассказывать другой половине, что я делал пассы его жене. Просто старый добрый жизнелюбивый в-жену-стрелявший Джим Гарденер, распсиховался и зонтиком избил парня. К тому же опрокинул пинту виски на крохотные сиськи женщины, давшей ему работу, когда он сидел на бобах. Ядерная энергетика? Она-то здесь причем?

- Что за несчастье, - хрипло сказал он Рону.

- Черт, они будут годами вспоминать об этом, - сказал Рон. - За лучшим чтением, когда-либо ими слышанным, последовал лучший вечер, когда-либо ими виденный. Теперь пойдем. Кинь свою задницу в Мэн. Я вызову.

Энергетик Тед, глаза в слезах, сделал выпад в его сторону. Два молодых человека, один был бармен, поставили его назад.

- Гудбай, - сказал Гарденер толпившимся гостям. - Спасибо за приятно проведенное время.

Он пошел к двери, затем повернулся.

- И если вы даже все забудете, помните о лейкемии и детях. Помните...

Что они запомнят, так это как он бил Теда зонтиком. Он видел это по их лицам.

Гарденер кивнул и прошел по передней мимо Трепла, который все еще стоял, прижав руки к груди. Гарденер не смотрел назад. Он отшвырнул в сторону кучу зонтиков, открыл дверь и шагнул в ночь. Он хотел виски больше, чем когда-либо в жизни, и считал, что должен его найти, потому что в этот момент он упал в брюхо большой рыбы, и обморок поглотил его.

Глава 6

ГАРДЕНЕР НА ВОЛНОРЕЗЕ

1

Утром четвертого июля 1988 года, вскоре после того, как первые отблески зари окрасили небо, Гарденер проснулся - и проснулся, между прочим, на самом краю каменного волнореза, рассекавшего волны Атлантики, от которого рукой подать да Аркадия Парка, того, что на Аркадия Бич, Нью-Хэмпшир. Правда, Гарденер не имел ни малейшего представления, где он находится. Ничего интересного, кроме своего собственного имени, вспомнить не удавалось; то, как он дошел почти до полного физического истощения, а также тот малозначительный факт, что он все-таки не утонул этой ночью, для него оставались загадкой.

Он лежал на камнях, опустив ноги в воду. Напрашивался вывод, что когда он устраивался здесь прошлым вечером, его лежбище было достаточно сухим и возвышалось над волнами; видимо, пока он спал, начался прилив, и к утру Гарденер оказался почти на уровне моря. Проснись он на полчаса позже, его бы унесло в открытое море, как снявшийся с мели корабль во время прилива.

Одна нога Гарденера была все еще обута, но ботинок так покоробился, что он без сожаления спихнул его в воду и апатично проводил глазами скукоженный бот, уносящийся в зеленоватую глубину. Пусть послужит домом раку-отшельнику, подумал он и уселся на камни.

Острая боль пронзила голову, как удар тока; в тот момент он подумал, что его хватил удар и что он пережил ночь на волнорезе, не утонув, только чтобы умереть от закупорки кровеносного сосуда утром.

Боль чуть отпустила, и все стало на свои места. Настроение Гарденера было под стать серому туману, окутавшему его со всех сторон. Ничто так не подавляет, как осознание своего ничтожества. Несомненно, Бобби Андерсон назвала бы это полным физическим упадком, чем-то вроде тяжкого похмелья, Джим. Что может быть хуже твоего самочувствия после ночного запоя?

Ночного? Только ночного?

Нет, детка. Длительный, многодневный запой. Просто убийственно...

Непереваренная пища раздула желудок. Слегка поташнивало. Взглянув налево, он обнаружил неизменный атрибут похмелья: лужицу рвоты, расплывшуюся на камнях.

Грязной, сальной рукой он вытер нос; взглянув на кисть правой руки, он обнаружил остатки запекшейся крови. Значит, у него опять шла носом кровь. Кровеносные сосуды оставались его слабым местом после той неудачной лыжной прогулки, когда ему было лет семнадцать. Как правило, у него всегда шла носом кровь, когда он напивался.

Все его предыдущие запои кончались одинаково, - это был первый случай за три года, когда он довел себя до предела, - как, сейчас, например: знакомая слабость все нарастала, переходя в раскалывающую голову боль, желудок раздут так, будто вместил содержимое сточной канавы, упадок общего восприятия и вялые, болезненные мышцы. Такое глубоко болезненное состояние даже не назовешь депрессией - это что-то вроде Судного дня для грешника.

Это даже хуже той жуткой депрессии, которая постигла его в 1980-м, когда оборвались его карьера преподавателя и семейная жизнь. Теперь мы подошли вплотную к смерти Норы. События того периода, запечатлевшиеся в его памяти, разворачивались в Окружной тюрьме Пенобскота. Представитель власти сидел напротив него, читая номер "Крэйзи". Позже Гарденер уяснил себе, что все полицейские придерживаются того мнения, что алкоголики выходят из запоя глубоко подавленными. И уж если в их распоряжении оказывается такой человек, они пристально изучают вас, чтобы убедиться, что вы не являетесь исключением из правила.., если только вы не симулируете. Вам не избавиться от этого надзора, пока не будет оглашен приговор и вы поступите на иждивение округа!

- Где я? - спросил Гарденер.

- А вы как думаете? - ответил представитель власти вопросом на вопрос. Этот тип внимательно осмотрел только что снятые зеленые очки и медленно, с видимым удовольствием протер их;

Гарденер глаз не мог оторвать от того, как он ковыряет в носу и размазывает сопли по своим ботинкам. Ей-богу, одно это достойно поэмы, решил Гарденер.

- Что я сделал?

Помимо редких проблесков, его сознание в течение двух предыдущих дней было окутано мраком. Правда, тех редких проблесков было недостаточно, чтобы восстановить события, хотя бы в общих чертах. Так становится еще мрачнее от солнечных проблесков сквозь тучи, предвещающие шторм. Кажется, принеся ей чашку чая, он пустился в разглагольствования об атомках? Аве Атом. Его предсмертными словами будет не какая-нибудь чушь, а именно "Атом". Он мог вспомнить, как рухнул на шоссе перед домом, напившись так, что хоть выжимай, как пытался есть пиццу, роняя горячие крошки себе за пазуху. Звонил ли он Бобби? Кажется, звонил и мямлил что-то, что-то ужасное.., да, еще, Нора действительно вопила, или нет?

- Что я сделал?

Представитель власти бросил на него взгляд, полный уничтожающего презрения.

- Застрелили свою жену. Именно так вы и сделали. Хорошенькое дельце, а?

И представитель власти снова уткнулся в свой "Крэйзи".

Все предыдущее было плохо, но это - хуже некуда. Непреходящее чувство отвращения к себе, суть которого в том, что ты сделал гадость и не можешь вспомнить, какую именно. Перебрав шампанского в канун Нового года, ты водружаешь абажур себе на голову и принимаешься отплясывать, хотя стены кружатся у тебя перед глазами, немало позабавив всех присутствующих (кроме своей жены); еще бы, ничего подобного они в жизни не видывали. Ты выделываешь все это, и тебе невдомек, что ты отколол что-то вроде оскорбления действием отцов города. Или застрелил свою жену.

В данный момент это хуже всего.

Как же это могло стрястись с Норой?

Так или иначе. Тогда его рассудок был слишком затуманен, чтобы пытаться восстановить покрытые мраком события.

Гарденер смотрел на волны, мягко подбирающиеся к его ногам, словно пытаясь взобраться к нему на колени. Волны, схлынув, оголяли извивающиеся зеленоватые водоросли.., где-то поодаль ныряли проворные казарки. Да нет, это не водоросли. Зеленая слизь, что-то вроде сопель.

Убили свою жену... Хорошее дельце, а?

Гарденер зажмурился от внезапно нахлынувшей боли, затем снова открыл глаза.

"Прыгни, - нашептывал ему мягкий голос. - Я полагаю, с тебя уже хватит этих мытарств, так ведь? Глубина так заманчива... Сделай этот шаг. Только, чтобы переждать и возродиться, когда Великое Колесо Кармы сделает следующий оборот.., или еще один, если я обречен провести следующее воплощение в качестве удобрения или чего-то вроде колорадского жука. Взвесь свои шансы, Гард. Прыгай. В твоем теперешнем состоянии обе ноги сведет, и ты мигом пойдешь ко дну. Между прочим, на дне, в иле и водорослях, так мягко, покойно. Так что, давай, прыгай".

Он подошел к краю скалы, глядя в зеленоватую глубокую воду. Только один шаг, и дело сделано. И он сделает этот шаг. Уже почти...

Нет, не сейчас. Сначала хорошо бы поговорить с Бобби.

Та часть его сознания, в которой еще осталось желание жить, ухватилась за эту мысль. Бобби. Бобби была единственным светлым и цельным воспоминанием его прошедшей жизни. Сейчас где-нибудь она пишет свои вестерны, да храни ее Бог; такая же рассудительная, как всегда; и все еще его друг, уже не любовница... Его последний ДРУГ.

Хочешь поговорить сначала с Бобби, да?

Для чего? Чтобы взвалить на нее свой крест? Богу ведомо, что ты слишком устал... Несомненно, ты уже доставил ей достаточно неприятностей. Избавь ее от этого. Прыгай и не отравляй окружающий мир.

Он подался вперед и почти последовал коварному совету. Та его часть, что еще цеплялась за жизнь, похоже, не находила аргументов против самоубийства. Можно сказать, что он оставался трезвенником, более или менее, все последние три года, с тех пор, как его и Бобби арестовали в Сибруке в 1985 году. Слабый аргумент. Если не считать Бобби, то он полностью одинок. Постоянный разлад в его сознании, даже когда он трезвый, а мысли настойчиво обращаются к АЭС. Он осознал свое место в мире, и гнев перешел в одержимость.., но осознание еще не есть возрождение. Его поэзия вырождалась. Его мозг разрушался. И, что хуже всего, когда он трезвый, ему хочется напиться. Это именно то, что всегда подавляет. Я все равно что падающая бомба, которая взорвется, достигнув земли. Вопрос времени.

Ну хорошо. Хорошо. Он закрыл глаза и приготовился прыгнуть. В этот самый момент неожиданное озарение посетило его; интуиция, граничащая с ясновидением. Он почувствовал, что Бобби нуждается в его помощи больше, чем когда-либо. Она действительно в беде. Кажется, влипла во что-то серьезное.

Гарденер открыл глаза и осмотрелся, как человек, приходящий в себя после глубокого обморока. Надо бы разыскать телефон и позвонить ей. Он сказал бы: "Привет, Бобби, у меня был очередной срыв". И уж, конечно, не заявил бы: "Я не знаю, где я Бобби, но здесь нет никого, кто бы остановил меня". И еще бы спросил: "А как у тебя дела, Бобби?" И она бы ответила, что все как нельзя лучше. Она живет полной жизнью и имеет все, что хочет.., а между прочим, Гард, с тобой все в порядке? Гард ответит ей, что все прекрасно, он подбирает интересный материал для книги, собирается по пути заехать в Вермонт, повидать друзей.., все это приятно разнообразит его жизнь. Затем он вернется к своему волнорезу и прыгнет в море. На полном серьезе; обыкновенный неудачник посреди мертвой зоны, которая только кажется вполне пригодной для жизни. В конце концов он сам выбрал свой путь и знает, как его завершить. Океан существует десятки и сотни миллионов лет; так что пять минут он сможет подождать.

Только не перекладывай свои беды на ее плечи, слышишь? Обещай, Гард. Не пытайся вернуться к прошлому и не хнычь. Ты ведь считаешь себя ее другом, а не мужским вариантом ее слезливой сестрицы. Никакого нытья.

Он давал себе много, очень много обещаний, и, видит Бог, тысячи из них сам же нарушал. Но это уж он сдержит.

Гарденер неуклюже вскарабкался не вершину волнореза. Крутая и скользкая, она была действительно подходящим местом для сведения счетов с жизнью. Апатично оглядываясь по сторонам, он искал свою старую заслуженную коричневую сумку, сопровождавшую его во всех странствиях, предполагая, что она могла завалиться между камней. Сумки нигде не было. Старая, добрая сумка, замызганная и покоробившаяся, вмещала весь джентльменский набор: белье, зубную щетку, кусок мыла в пластмассовой мыльнице, связки консервных ножей (они всегда забавляли Бобби; время от времени она пользовалась ими), счет на двадцать долларов на самом дне.., и, конечно, все его неопубликованные стихи. Жаль, если все это пропадет, впрочем, ему-то это уже не пригодится...

Особенно стихи. Все то, что было им написано за последние два года под остроумным и метким названием "Радиационный цикл", было предложено пяти редакторам подряд, и отвергнуто всеми пятью. Один из безымянных редакторов нацарапал: "Поэзия и политика редко соприкасаются; поэзия и пропаганда никогда". Это маленькое поучение совершенно справедливо, банально, как все вечные истины, он вполне с ним согласен.., но не может остановиться.