Кордес не умрет

Затем он снова стал серьезным. Удивительно, как быстро, почти мгновенно, менялось выражение его лица! Он сказал:

— Рассказывайте дальше!

— Да… — сказала я, безуспешно пытаясь восстановить потерянную нить разговора и окончательно запутавшись в хаотическом нагромождении мыслей. Что тогда произошло? Ах, да — теперь я снова вспомнила все.

Заведение, куда Кордес меня привел, оказалось единственно пригодным местом для нашего разговора. Зал был пуст и достаточно велик, чтобы можно было, никому не мешая, уединиться в углу, где нас никто не мог подслушать.

Здесь было мрачновато и пахло гнилью. На стенах висели олеографии, на которых были изображены в черно-бело-красном обрамлении сухопутные и морские сражения. Все здесь напоминало о былых временах, о времени первой нашей встречи с Кордесом. Но теперь эти вещи приобрели совсем другой смысл.

Хозяин с красным лицом и головой, укрепленной, казалось, прямо на плечах, без шеи, подошел к столику у окна, который мы выбрали. Он поздоровался с Кордесом, назвав его «герр доктор», и спросил, что нам угодно.

Я заказала бренди, Кордес — кофе и ром.

— Ты получил ученую степень? — спросила я для того, чтобы с чего-нибудь начать наш разговор.

— Нет. Просто все меня здесь так называют, — рассмеялся Кордес.

Мы сидели, ожидая, когда принесут напитки, и оба молчали. Кордес дважды покачал головой. Да, еще у него осталась привычка нервически проводить двумя пальцами от середины лба к глазам. Он глядел на меня и курил, глубоко затягиваясь.

Он был хорошо одет, выглядел вполне ухоженным, на его манжетах тускло поблескивали запонки с дымчатыми топазами. Камни были подобраны со вкусом.

— Ты снова женился? — спросила я.

— Нет-нет! — он замотал головой. — После моего возвращения из американского плена, точнее из Америки, где я работал еще четыре года после конца войны, я пытался тебя разыскать, искал довольно долго. Но между тем дела постоянно гнали меня за границу. По делам службы я два года был в Африке, потом на четыре года застрял во Франции… — Он пожал плечами. — Нет, вторично я не женился… Скажи, ты действительно тогда сочла меня погибшим?

Вопрос был задан тихим, очень тихим голосом.

Я рассказала ему все, что происходило в те годы, и почему я тогда решила, что его нет в живых. Потом сообщила, что живу неподалеку от Мюнхена и что живется мне, в общем, хорошо.

— Мне порой бывает жутко: мучает мысль, что меня уже исключили из числа живущих, — сказал он после моего монолога.

Ему, как оказалось, немало сил пришлось приложить, чтобы устроиться на работу, потому что всевозможные специальные службы, занимающиеся розыском, до сих пор палец о палец не ударили, чтобы восстановить его в числе живых.

— Ты изменил фамилию, — заметила я, — может быть, дело упирается именно в это? Я искала тебя как Кордеса, а ты теперь Куртес. Зачем ты это сделал?

Кордес помолчал, отвел глаза и наконец сказал:

— Ах, это долгая история… Были затруднения делового характера… Это ни в коем случае не должно тебя касаться… — Он рассмеялся и продолжил: — А это, в общем, совсем не плохо, что меня объявили мертвым. По народному поверью тот, кого объявили мертвым, проживет сто лет…

Как я теперь представлю, что эти слова он произнес за несколько часов до смерти, у меня мурашки бегут по спине.

Итак, по поводу перемены фамилии он говорить со мной не захотел. Я его не стала принуждать. Пауза.

Я уже собралась возобновить разговор, но Кордес меня опередил:

— Ну, прекрати эту пытку, Бетина. Во всем этом есть нечто неприятное, не так ли?

Я сама ему это хотела сказать и не собиралась его щадить.

Я вынула из сумочки письмо Кордеса к Корнелии и выложила его на стол.

— Вот твое письмо, — сказала я.

Больше мне нечего было сказать.

Он взглянул на письмо, схватился за него, побледнел и поперхнулся:

— Ах, это… Корнелия — твоя… наша… Да, так. Что я тогда мог понять?.. Боже мой… Она ведь… Ее фамилия…

— Ее фамилия — Этьен, — сказала я. — Так же, как и у моего второго мужа, и у меня… Я тебя не упрекаю, Курт. Вообще-то людям твоего возраста на следует влюбляться в таких юных девушек. Но это уже из другой оперы. Чистая случайность, что письмо попало в мои руки, Курт. Я сразу узнала твой почерк, как только увидела адрес, вскрыла конверт и — пардон! — прочла письмо.

И вот теперь я здесь, чтобы тебе его вернуть. Возьми его, если хочешь, разорви и выброси. Короче, делай с ним все, что тебе заблагорассудится. Только оставь мою… оставь Корнелию в покое, слышишь? Это все.

— Да… — прошептал он и закурил сигарету. Руки, подносившие к ней зажигалку, дрожали.

Он посмотрел в окно на реку в сгущающихся сумерках и тихо сказал:

— Я должен был уловить сходство. Она так похожа на тебя, Бетина! Такая же походка, такой же грудной голос, такая же хрупкость, как у тебя. Она могла вскружить мне голову, я потерял бы самообладание и…

— Прекрасно, — сказала я, вовремя его остановив, потому что его взгляд был устремлен на меня, а глаза подернулись влагой. Меня это оставляло холодной, но приводило в замешательство и внушало беспокойство.

— Однако потеря самообладания отцом влечет за собой пять лет тюрьмы, не говоря уже о трагической судьбе девушки…

Он взглянул на меня как-то по-особому:

— Ты изучала юриспруденцию?

— Нет, мой муж был адво… — Я замолчала, но было уже поздно.

— Был? — Кордес отреагировал мгновенно: прищуренные глаза, напряженное внимание во взгляде.

— Да. Он умер, — сказала я. Запираться было бесполезно.

— Значит, ты опять вдова! И… — Он помедлил. — Да, но тогда… Мы, без сомнения, снова на законных основаниях муж и жена, Бетина. Что ты думаешь? Извещение о смерти было ложным, значит наши супружеские отношения никто не отменял, не так ли? — Он положил свою ладонь на мою.

Я отдернула руку. У меня не было слов.

— Я надеюсь, ты шутишь, — выговорила я с трудом.

Улыбка больше не освещала его лицо.

— О соответствующих статьях закона я информирована, — продолжила я, прежде чем он успел что-либо возразить. — Необходимо понять, что мы разведены.

— Но ты ничего не сможешь сделать: твое второе замужество было незаконным, и родственники твоего мужа вправе оспорить завещание!

— Пусть тебя это не беспокоит. — Я улыбнулась. — Во-первых, у Альберта нет родственников, во-вторых, оставил он мне не так уж много, и, в-третьих, я научилась стоять на собственных ногах.

Я глубоко вздохнула.

— Собственно, если я тебя когда-либо и любила — о чем сейчас сожалею, — продолжала я, не повышая голоса, — то после твоего флирта с Корнелией это уже невозможно.

— Но я же не знал… — протестовал он.

— Предположим. Но, узнай Корнелия, что мужчина, в которого она, вероятно, влюбилась, не больше и не меньше, как возлюбленный супруг ее матери и ее собственный отец; узнай она это — какой шок получит бедная девочка! После этого она уже совсем по-другому будет относиться к мужчинам, видя в каждом из тех, кто ее старше, потенциального папочку. Да и незачем ей менять отца, так много для нее сделавшего за другого, не сделавшего ничего. У нас все равно ничего не выйдет, даже если у меня и сохранилось какое-либо чувство к тебе… Извини, я не хотела сделать тебе больно.

Лицо Кордеса во время моей речи менялось буквально на глазах. Оно выглядело теперь старым и усталым. Горькая складка залегла возле рта.

Я не на шутку испугалась. Такой резкой перемены я не ожидала и, конечно, не хотела.

Он глядел куда-то мимо меня, в пространство, нахмурив лоб, потом быстро поднялся из-за стола, вынул из кармана пачку банкнот и спросил подбежавшего хозяина, сколько он должен.

— Вместе? — спросил хозяин.

— Нет, я плачу сама! — крикнула я.

Кордес бросил на меня осуждающий взгляд, полный злости, но ничего не сказал.

Он расплатился, взял с вешалки свое пальто и пробормотал:

— В таком случае мне пора идти… Будь здорова!

Он резко повернулся, пошел к двери и с силой ее за собой захлопнул.

Он был уже на улице, прежде чем я успела его окликнуть, чтобы попрощаться.

— Рассердился, да? Немного не поладили, — хозяин доверительно мне подмигнул. — Тем приятнее будет примирение.

Я не отреагировала на его слова и промолчала.

— Ну, да — я думаю, очень скоро… — бормотал он.

— Еще бренди, — заказала я.

— Да-да… совсем неплохо, — сказал хозяин и исчез.

На столе лежало письмо к Корнелии. Я его убрала.

У меня пересохло в горле; возникло ощущение, будто я никогда в жизни так долго ни с кем не говорила.

— Гм-гм… — пробурчал Деган, — и это — все?

По мере того как я приближалась к концу моего рассказа, он слушал все более внимательно. Только раз он поднялся с места, чтобы достать из кармана пальто новую пачку сигарет, и предложил мне закурить. Мне не хотелось. Но теперь я хотела курить больше, чем когда-либо. Еще лучше было бы чего-нибудь выпить.

— Меня сейчас, в полном смысле слова, мучает жажда, — сказала я откровенно, — нельзя ли в этой… гостинице найти что-нибудь подходящее для данного случая? И потом — сколько сейчас времени? Страшно неудобно без часов… Почему, собственно, их у меня отобрали?

— Такова инструкция, дорогая фрау Этьен… Сейчас половина четвертого, — сказал он, взглянув на свои часы, и подошел к двери. По крайней мере дюжина окурков, а может быть, даже больше, лежала в пепельнице.

Полчетвертого… Я рассказывала целых три часа… кусок жизни — за три часа…

Деган нажал на кнопку звонка. Дверь сразу же отворилась. Некто в форме появился в помещении.

— Может быть, есть возможность принести сюда что-нибудь попить? Зельтерскую, яблочную или, на худой конец, просто воду? — спросил Деган.

— Конечно. Я сейчас позабочусь, герр адвокат! — сказал надзиратель. — Два стакана?

— Да, два, пожалуйста.

Дверь снова захлопнулась, и снова послышался звук запираемого замка.

— Эти запоры действуют на нервы, — сказала я.

Деган кивнул:

— Но тюрьма с открытыми дверьми перестанет соответствовать своему назначению, — сказал он, улыбаясь.

— Можно было выдумать чего-нибудь и попроще: крючки, задвижки или что-нибудь в этом роде…

— Мы с вами обдумаем этот вариант, когда вы будете на свободе, почтенная фрау…

Вернулся надзиратель.

— Надеюсь, это будет скоро, — прибавил Деган, в то время как тот ставил на стол бутылку с минеральной водой и два стакана.

— Благодарю вас. Сколько я должен?

— Сорок пфеннингов без посуды.

Он получил деньги и вышел. Снова я услышала звон ключей и щелканье замка. Деган наполнил стаканы. Мы выпили всю бутылку.

— Да… Итак, это все? — он пристально поглядел на меня.

Многие вопросы остались без ответа. Что еще я должна была сказать, что сделать?.. Подать последние события с эпической широтой?..

— Все, что мне осталось вам рассказать, произошло быстро, но, видимо, не лишено интереса.

Я попросила у хозяина пачку сигарет, расплатилась кредиткой в сто марок — возникли затруднения с разменом, попросила вызвать такси. Потом поехала назад в отель.

Когда я вылезла из такси, оказалось, что у меня только одна перчатка. Я не могла вспомнить, где оставила другую.

В пустом баре мне могли предложить кампари и пару сэндвичей. Я поела, не чувствуя вкуса, и решила, что не опоздала на вечерний рейс и сегодня же улечу домой.

Но все пережитое в этот день меня настолько вымотало, что я изменила свое решение и собралась позвонить Неле, чтобы сказать: дела заставляют меня остаться в Гамбурге до завтра и переночевать в отеле.

Придя в свою комнату, я заказала разговор с Корнвальдхаймом и уже через несколько минут связалась с домом. Неле была мне рада, сообщила веселым голосом, что ее дела идут превосходно, и добавила:

— Будь осторожна, мама, не ходи никуда с чужими дядями. Будь особенно осторожна, когда переходишь улицу…

Она обещала узнать и сообщить мне, когда я вернусь, новости делового характера, сказала, что ожидает меня завтра (то есть сегодня) после обеда или вечером.

Разговор придал мне сил. Я позвонила в заведение, где мы сидели с Кордесом, спросила, не оставила ли я там одну перчатку, и узнав, что там ничего не обнаружили, раздосадованная, легла в постель, надеясь уснуть. Но сразу заснуть я не смогла: слишком уж была возбуждена. Это мне удалось, как только я навела порядок в своих мыслях и чувствах.

Результат моей вылазки был обнадеживающим. Во всяком случае, я добилась того, — и это с уверенностью можно сказать, — что Кордес оставит Корнелию в покое. Я совершила единственную ошибку: нужно было сказать, что я до сих пор замужем и что, следовательно, с первым мужем, то есть Кордесом, я в разводе…

Отдохнув, я спустилась вниз и вышла на улицу.

Я устало шагала, не замечая происходящего вокруг, пока не увидела, проходя мимо кинотеатра, что там идет фильм, о котором я много слышала, но который так и не удосужилась посмотреть. Недолго думая, я купила билет, пакетик конфет и заняла место в зрительном зале.

Фильм мне понравился — живой, немного фривольный, — и я забылась на короткое время. Не обошлось, правда, и здесь без небольшого происшествия: около меня сидел пожилой мужчина, маленький, кругленький, совершенно лысый, на носу — очки в толстой роговой оправе. Он, как только начался сеанс, еще до начала фильма, когда показывали новости и рекламу, начал есть мороженое. Ну, да это, наверное, не имеет значения…

Как только я начала рассказывать о посещении кинотеатра, доктор Деган, который до этого, будучи терпеливым слушателем, никак себя не проявлял, словно очнулся. Он начал вертеться на стуле и барабанить пальцами по столу.

— Нет! Нет! Неужели вы не понимаете, фрау Этьен! — вскричал он. — Наоборот. Может быть, здесь и скрыто самое для нас важное. Рассказывайте! Рассказывайте все!

В чем мог быть замешан этот лысый, который во время сеанса ел мороженое? Какое отношение он мог иметь к убийству Кордеса? Но Деган ждал, лицо его выражало повышенное внимание. Пожалуйста!

Значит, так… Господин ковырял деревянной ложечкой в своем стаканчике, в то время как на экране мелькали кадры кинохроники. Помню, — кажется, когда показывали наводнение где-то в Азии, — я даже негромко рассмеялась. Потому что рядом со мной серьезный господин, безукоризненно одетый, купивший самый дорогой билет, тщательно выгребал из стаканчика и ложку за ложкой отправлял себе в рот вишневое мороженое. Это выглядело довольно комично.

Вдруг стаканчик выпал у него из рук и оказался на подлокотнике между нами. Мороженое, естественно, брызнуло во все стороны. Затем его остатки, уже растаявшие, полились из стаканчика, и, прежде чем я успела вскочить с места, у меня на юбке появилось изрядное пятно.

Маленький толстяк был сверх всякой меры сконфужен и напуган. Он дал мне свой носовой платок, схватил меня за локоть и извинялся, извинялся… Он уверял меня, что оплатит чистку моей юбки — что само собой разумеется… Я, честно говоря, никогда не думала, что по такой ничтожной причине можно так разволноваться.

Я успокоила, как могла, старого господина, но это было совсем не так легко. На мое счастье, начался сам фильм, и все постороннее сразу отошло куда-то в сторону.

Но после окончания фильма ко мне снова подступился этот господин (я думаю, он никогда больше не будет есть в кино мороженое), на этот раз остановив меня у самого выхода. Он с чрезвычайно любезным поклоном передал мне свою визитную карточку, уверяя в который раз, что все расходы по приведению в порядок моего костюма он берет на себя… И так далее… и так далее…

— Где же карточка этого господина? — строго спросил у меня Деган.

Я с удивлением посмотрела на него:

— Боюсь, что я выбросила се… Но какой интерес может представлять?..

— Вы, по крайней мере, ее прочли?

— Тео Тирбардт — так, кажется, зовут беднягу, — отвечаю я, все еще не имея ни малейшего понятия, зачем все это Дегану понадобилось. — Но больше я, в самом деле, ничего не знаю.

— Ну и натворили вы дел, любезнейшая фрау Этьен, скажу я вам. — Деган смотрит на меня, как школьный учитель смотрит на совершенно тупую ученицу. — Если бы вы мне своевременно рассказали о вашем киносюжете, мы бы (он посмотрел на часы) не провели больше трех часов в следственной тюрьме. Ни вы, ни я. И если мы теперь допустим промашку, упустим этого коротышку, и не найдем его, сидеть вам в следственной тюрьме, по крайней мере, еще три недели — понятно?

— Нет, — говорю я обескураженно. — Какое этот герр Тирбардт и его стаканчик с мороженым имеют отношение ко мне или Кордесу? А главное, какую роль он играет в моем пребывании здесь?

— Но этот человек — ваше алиби! — кричит Деган.

— Мое али…?

— Да. Это бесспорно. Кордес был убит, по данным полиции, между двадцатью и двадцатью двумя часами. В восемь вечера вы еще были в отеле — это нетрудно доказать. В девять часов — дай бог, чтобы вы не перепутали фамилии — герр Тирбардт посадил вам пятно на юбку своим мороженым. В одиннадцать часов он вручил вам визитную карточку, после чего целую вечность извинялся в своей неловкости или мямлил нечто, что должно было вас примирить с его персоной. Как же, простите, в узкий промежуток между этими событиями вы могли перекочевать с Юнгфернштиг на Бланкензее, застрелить Кордеса, затащить труп в кусты рододендрона и вернуться в кинозал к своему любезному соседу? Ах, да… Куда прикажете вас доставить: в администрацию следственной тюрьмы, или вы предпочитаете о своем приключении в кино поставить в известность полицию, фрау Бетина?

— Да, но… — несмотря на свое волнение, я замечаю, что на этот раз он назвал меня по имени — Бетина, — но и вы, и Ромайзель запретили мне давать показания.

— Да! — отвечает он. Запомните: адвокаты далеко не всегда дают лучшие… Впрочем, откуда мы могли знать, что у вас есть бесспорное алиби?

Он снова смотрит на часы:

— Теперь я с вами расстанусь и попробую отыскать судью… нет, лучше этого герра Тирбардта… Наше счастье, что он не Мюллер![1] Если все подтвердится, вы через час-другой выйдете отсюда.

Он встает и нажимает на кнопку звонка.

— Сейчас примерно полпятого. Не так много. Ведите себя хорошо до моего возвращения или известия от меня.

Он пожимает мне руку.

Звон ключей.

Подошедшему надзирателю он объясняет, что торопится на встречу с судьей, и исчезает.

— Минуточку! — говорит надзиратель и снова запирает двери.

Через пять минут, однако, они отворяются опять. Появляется другой надзиратель, а рядом женщина, тоже в форме.

— Прошу вас следовать за мной, — говорит женщина.

— Меня отпускают на волю! — вскакиваю я с места.

— Не-е… Я должна вас доставить в женское отделение, наверх, — поясняет женщина.

— Но с какой стати!.. Мой адвокат сказал, что меня должны выпустить, — протестую я, и меня охватывает страх.

— Возможно… Но не сразу…

Женщина в униформе сильная, широкоплечая, с лицом цвета «эскимо». Круглая и полная. Большие желтые зубы придают ее лицу неприятное выражение, волосы, черные, как смоль, коротко подстрижены.

— Ну, живо наверх! Пойдем вместе. Здесь вам больше нельзя оставаться.

Наверху, в женской тюрьме, куда мы наконец добрались после длинного путешествия сначала вдоль одного бесконечного коридора, потом другого, отделенного решеткой от первого, дверей камер и прочего, — наверху для меня уже не было ничего неожиданного. Все так же, как и в приемной, даже запах тот же.

Только вместо тюремщиков-мужчин везде стоят в такой же форме женщины со связками ключей и какими-то холодными блеклыми глазами.

Меня помещают в камеру, где еще теснее, чем в комнате для свиданий: деревянные нары у стены, ведро, немного больше обычного, в углу. Всюду царит запах хозяйственного мыла.

Я сажусь на нары и с грустью думаю, что доктору Дегану ничего не удастся, и мне отсюда никогда не выбраться.

А вдруг он не найдет этого мужчину по фамилии Тирбардт… или тот по делам укатил в Тегеран. Или указанный Тирбардт будет по какой-либо причине отрицать, что был вчера в кино… А может быть, он уже… сейчас так много авиакатастроф! Или утонул в Эльбе, или упал с лестницы и расшибся насмерть! Или… или… Я, наконец, устала припоминать всевозможные несчастные случаи.

Черт возьми! Не все ли равно, что с ним могло случиться… Я ведь ничего не знаю о Неле…

Два выстрела. В голову. Он должен был сразу умереть. И тогда кто-то затащил его в кусты рододендрона… Нет! Ребенку это не под силу! Но тогда, что ее привело в Гамбург? Я ведь ее видела; она стояла возле киоска. Может быть, она хотела купить газеты, чтобы убедиться, что преступление уже раскрыто? Почему она не отыскала меня в отеле? И если она действительно его застрелила, то почему не отправилась ближайшим поездом домой? И — почему она его застрелила?

Неужели что-нибудь узнала о моем визите? Но от кого? От самого Кордеса? Он ей позвонил по телефону? Из мести, что я его знать не хотела больше?

Я должна все рассказать Дегану! Или нет? Если он теперь действительно добьется моего освобождения, я сразу должна буду увидеть Неле. Разыскать ее. Прежде всего следует позвонить домой. Изабелла должна знать, где она. Неле не должна привлекаться к суду по подозрению в убийстве, она не должна попасть в зубчатку… Непредставимо! Неле — здесь? Неле — в Комиссии по расследованию убийств? Неле — в ужасном положении? Невозможно!

Затем я стала думать о себе.

Значит, это произошло, прежде чем на меня пало подозрение… Они не могли меня арестовать просто так.

И снова — о Неле.

Нет, нет. Я не могу представить себе, чтобы она его застрелила… И где она взяла револьвер? И научилась им пользоваться? А может быть, оружие принадлежало Кордесу?.. Может быть, он ей угрожал? Тогда у нее возникла необходимость защищаться…

Я совершенно выбита из колеи. Моя маленькая Неле… Как только я отсюда выйду, надо что-то предпринять… что-то предпринять… Вопросы… вопросы…

В моей голове смешались мысли, я словно попала в заколдованный круг. Вдруг я опять услышала скрип дверей. Я насмерть перепугалась… Незадолго до этого я, видимо, все-таки уснула… Когда?.. Как долго я спала?

Две женщины стоят у порога.

— Пойдемте. Мы должны сопровождать вас в центральное здание, — сказала одна.

— Освобождение, — добавляет другая.

— Наконец-то! — Я мгновенно вскакиваю на ноги и пробегаю пять шагов, отделяющих меня от двери, словно опасаясь, что ее снова запрут. Смуглая идет рядом со мной.

— Скоро ужин, — говорит она.

— Сколько же сейчас времени?

— Немного больше половины седьмого.

Снова мы проходим через множество дверей, шагаем вдоль коридоров, огороженных решетками, за которыми нескончаемая вереница камер. Меня приводят в комнату, напоминающую обычное служебное помещение какого-нибудь бюро. За барьером уже стоит Деган и широко улыбается. Женщина прощается.

Полный пожилой мужчина с равнодушным видом выдает мне мои вещи.

— Проверьте, все ли на месте, после выхода из тюрьмы мы претензий не принимаем.

— Все в порядке, — говорю я, подписывая квитанцию.

Я готова подписать все что угодно, лишь бы поскорей выбраться отсюда.

Затем я перехожу за барьер.

Деган понимает мои чувства. Он подхватывает мой чемодан и крепко берет меня под руку, словно боится, что я вот-вот упаду в обморок.

Как разнообразно значение простых жестов! Еще сегодня утром некто тоже взял меня под руку, но совсем с другой целью — меня арестовали!

Теперь — это проявление дружеского участия. Все было точно так же, только чувства я испытывала прямо противоположные… Странно…

Мы добираемся до последних ворот. Они не заперты. Мы выходим на улицу.

Свежий воздух!

Надзиратель, провожавший нас, берет под козырек. Ворота за нами снова закрывают на замок. Снова слышится звон ключей и скрежет запоров.

— Итак, дело идет на лад? — спрашиваю я, все еще не придя окончательно в себя и не найдя поэтому подходящих к данному случаю слов. Что-то меня еще сдерживает.

— Да, — говорит Деган. — Тео Тирбардта удалось найти сразу. Его фамилия — в телефонной книге, и он один здесь носит такую фамилию. Занимается он торговлей пряностями. Поэтому, конечно, знает толк в мороженом. Вас спас, представьте себе, кондитер! Если бы, допустим, на костюм вам попало немного огуречного рассола или даже маринада, — никакого бы пятна не было… В такой ситуации из-за какого-то уксуса в маринованных огурцах вам бы грозило пожизненное заключение!

— Послушайте, доктор!.. — Я не знаю, следует ли мне его обнять или дружески хлопнуть по плечу.

— Пардон, фрау Бетина, — говорит он, смеясь, в то время как мы идем вдоль здания тюрьмы, а затем, перейдя широкую улицу, садимся в его машину. У него белый «ситроен».

Тут я вижу телефонную будку. Она стоит не более чем в тридцати метрах от нас.

— Две минуты. Прошу вас! — говорю я и вылезаю из машины.

Он смотрит удивленно мне вслед. Но я ничего не могу ему вразумительно объяснить. Не могу же я сказать: «Минутку. Я хочу позвонить дочери и спросить, не укокошила ли она своего папашу».

В телефонной будке грязно. Сильно несет табачным дымом. Пол буквально усеян окурками, коробками из-под сигарет, мусором. Но я счастлива — это оказался аппарат междугородной связи. Я бросила три монеты по марке в монетоприемник и набрала номер. Сердце билось где-то около горла, я не смогла бы говорить, если…

Голос Изабеллы.

— Изабелла! Алло, Изабелла! Неле дома?

— Фрау Этьен, — ответила Изабелла… и замолкла.

— Алло! Алло! Изабелла! — Я вся дрожу. — Что случилось?

— Неле… — она снова умолкает.

— Ну, говори же, наконец! — кричу я.

— Она… она… Она поранила ногу.

— Ногу? Когда? Где она?

— Наверху. В своей комнате. В постели. Был врач. Он сказал, что может быть…

— Когда это случилось, Изабелла? — продолжаю я выпытывать. Голос у меня прерывается от волнения, я уже не говорю, а хриплю.

— Ну… да. Вчера вечером, фрау Этьен! — Добиться от Изабеллы ясного ответа нелегко. — Она просила меня не говорить вам… Через четверть часа после вашего звонка это и случилось. Неле хотела вытащить свой велосипед из подвала и… и… Она поскользнулась, лестница перевернулась и… и…

— Слава богу! — бормочу я и чувствую, как слезы текут по моему лицу.

— Что? Что вы говорите? — спрашивает Изабелла, и я отчетливо представляю, как от удивления поднялись ее брови.

— И она все время лежала?

— Ну, конечно… — беспомощно отвечает Изабелла. — Колено у нее сильно распухло, так что она не может…

— Поцелуй ее от меня, Изабелла! — говорю я, едва подавив истерический смех, который на меня напал. — Если я не опоздаю на самолет, то прилечу уже сегодня вечером, а то…

Кнак! Связь оборвалась. Я не запаслась монетами — три марки были последними. Ну, теперь все равно. Неле дома. Неле — не в Гамбурге. Я видела не ее. Пальто было не то. И Неле Кордеса не… На пару секунд я прислонилась к стенке телефонной будки и закрыла глаза.

Доктор Деган колотит в дверь.

— Иду, — отзываюсь я, собрав последние силы.

— Я увидел, что вы прислонились к стенке. Что-нибудь случилось?

Все-таки самое лучшее, что я могла бы сейчас сделать, — это кинуться ему на шею.

— Да. С дочерью. Несчастный случай, — говорю я, просияв.

— Ага… — Он смотрит на меня, как на привидение.

До меня, наконец, доходит, насколько нелепо я выгляжу.

— Извините меня, дорогой доктор, — я сама беру его под руку, когда мы идем к машине, — когда-нибудь я вам расскажу, почему меня это обрадовало… Ради бога, не считайте, что я сошла с ума от счастья, выйдя из тюрьмы.

Он улыбнулся. Затем открыл дверцу. Все хорошо.

Автомобиль несся по улице. Смеркалось. Часы в машине показывали четверть восьмого. Я сверила с моими ручными часиками — правильно… Они снова тикали у меня на руке после того, как их отобрала и вернула полиция. Само собой разумеется. Почему они должны остановиться?

Все проходит.

Деган спрашивает:

— Как вы, почтенная фрау? Куда теперь?

— Домой, — отвечаю я и впервые за все это время чувствую себя очень усталой.

— Итак, на аэродром. Успеете ли вы на самолет?

— Да. Вылет в полдесятого.

Я должна была быть там уже вчера вечером… Наконец-то я попаду домой!..

— Я не знаю, что хорошего вас там ожидает. — Деган заводит мотор. — Да, конечно, вы будете дома. Но ведь жизнь в маленьком городке не особенно приятна?

— Да, вообще-то… — Я представляю себе, какой переполох произведет мое возвращение в Корнвальдхайм.

— И потом, у вас там не будет Тирбардта, который в самый подходящий момент брызнет на вас мороженым. И еще…

— И еще? — захотелось мне узнать.

— И еще это лишило бы меня удовольствия продолжить наше знакомство.

— Благодарю, доктор, — говорю я, — но это, наверное, принадлежность вашей профессии — выпущенной на волю, но смертельно уставшей от всего, что связано с подозрением в убийстве, даме говорить комплименты…

— Говорить правду, если хотите знать! — отвечает он.

Мы оба засмеялись.

Я положила ладонь на его узкую, но сильную руку, сжимающую руль, — левую, конечно, которая все еще оставалась без перчатки (перчатку, должно быть, задержали в полиции, как вещественное доказательство):

— Большое спасибо!

Он повернулся ко мне, не отрывая глаз от улицы за ветровым стеклом, взял мою руку и поднес к губам.

Я почувствовала прикосновение его усов.

— Не стоит благодарности, — говорит он, — это моя профессия.

— Вы любите свою профессию? — спрашиваю я, немного смутившись. И ожидаю от него более теплых слов.

— От нее многое зависит, — отвечает он, бросив на меня беглый взгляд и прибавив газ. Перед нами расстилалась прямая и ровная дорога. — Иногда мне не удается защитить какую-нибудь бедную жертву, потому что судья не понимает, не хочет и не может понять того, что знаю я: в преступлении гораздо больше виноваты обстоятельства и окружение, чем сам преступник, так называемый преступник… Но в других ситуациях, сегодня, например, я ею полностью удовлетворен. Ведь далеко не каждый день встречаются такие симпатичные убийцы.

— Опять комплименты!

Он мне нравится. Жалко, что мы встретились в неудачное для нас время, при странных обстоятельствах.

— Истинная правда, — возражает он, смеясь.

Мы прибыли в аэропорт.

— В запасе два с половиной часа. Мы можем вернуться в город и где-нибудь поужинать. У меня в девять, правда, защита, но…

— В девять? Вас можно пожалеть, — я изображаю глубокое сожаление. — День и ночь в работе!

— Нет, это одна дама, — говорит он, помогая мне выйти из машины и подхватив одной рукой мой чемодан, а другой — меня. — Но мы, если вам не надоело мое общество, можем и здесь славно поесть. В ресторане аэровокзала совсем неплохая кухня.

— Очень мило, герр доктор. Но в этом нет никакой необходимости. Я достаточно взрослая, чтобы самой переходить улицу, и я хочу вам… — вырывается у меня, — облегчить жизнь, не срывая ваших планов…

— У нас есть о чем поговорить, — замечает он, — Понятно? — И ведет меня через зал ожидания, не дожидаясь моего ответа.

Я покупаю билет на самолет до Мюнхена. Деган опускает на пол мой чемодан. Мы поднимаемся наверх в ресторан вокзала и, на наше счастье, находим свободный столик у окна.

Я извиняюсь и отлучаюсь на пять минут, чтобы умыться и привести себя в порядок. Возможно, я злоупотребила парфюмерией, но мне казалось, что запах тюрьмы — запах эрзац-кофе, карболки, железа — проник сквозь поры моего тела и пропитал меня всю насквозь. Наверное, и губную помаду я выбрала чересчур яркую и слишком много ее выдавила из тюбика, да и румян многовато, но мое лицо в зеркале кажется мне ужасно бледным, усталым, даже серым. К тому же, слезы, которые я пролила в телефонной будке, оставили свои следы — покраснели веки.

В конце концов, мне безразлично, как я выгляжу. Деган после меня, должно быть, встретится с дамой — с другой дамой, которая, наверняка, моложе, а значит, и симпатичнее меня; она будет, наверное, лучше одета и более ухожена, чем я… А, наплевать!

Когда я вернулась к столу, на нем уже стояла бутылка шампанского в ведерко со льдом и два бокала.

— Я заказал, и думаю, своевременно, шампанское, — говорит Деган. — Ваша вновь обретенная свобода должна быть отпразднована, вы не находите?

Я киваю в знак согласия и радуюсь, что у Дегана такой торжественный вид. Нет, макияж был, что называется, уместен… Смешно, но мужчины не умеют скрыть, если женщина им нравится.

Шербаум был исключением. А может быть, я ему просто не очень нравилась… Шербаум… Как давно это было! Сейчас он, конечно, сидит перед телевизором и смотрит вечернюю программу. С каменным лицом…

Кельнер принес меню. Мы принялись его изучать. Пока я читала, у меня потекли слюнки. Это было неудивительно: с момента завтрака в отеле у меня не было во рту маковой росинки. Морковное пюре в тюрьме, возможно, было и неплохим, по мне в то время не лез кусок в горло.

После того, как мы сделали заказ, Деган разлил по бокалам шампанское.

— За ваше здоровье и за вашу свободу! — улыбаясь, обращается он ко мне.

— За свободу! — повторяю я… За Неле, — говорю про себя и пью.

Репродуктор сообщает, что прибыл самолет из Рима, и просит пассажира по фамилии Экхофф, который летит в Копенгаген, отметиться у администратора. Мужской голос дважды приглашает к кассам тех, кто направляется в Англию и Германию.

Шампанское меня взбодрило. После очередного тоста у меня зашумело в голове. Тут принесли суп. Он был горячим, острым, и разогнал туман в голове.

— Хорош, — сказала я.

— Это меня радует, — Деган сияет, словно он сам этот суп приготовил.

— Есть у вас в Корнвальдхайме горы, где бы можно было кататься на лыжах?

— Нет, — отвечаю. — Они от нас примерно в часе езды на машине… Вы катаетесь на лыжах?

— Нет. Я страстный яхтсмен.

— Это, должно быть, прекрасно!

— Изумительно! Приезжайте на конец недели — я покажу вам Нижнюю Эльбу, если это вам доставит удовольствие. Ну, как?

— Это не так легко осуществить, — говорю я, — у меня очень мало времени. Да и дочь моя, откровенно говоря, будет возражать против такой поездки: потому что, когда я по делам езжу в Гамбург, она не делает необходимых закупок… Кроме того, ваша яхта наверняка требует как минимум месячной подготовки к походу — не правда ли, дорогой доктор?

— Что вы, — отвечает он совершенно серьезно, — яхта в полном порядке.

— А дама, с которой вы сегодня встречаетесь, разве не любит ходить иод парусами?

Я все-таки не сдержалась! Проклятое шампанское!

Хорошо, что в этот момент кельнер сервирует стол для нового блюда — это помогает мне преодолеть смущение. Что за дело мне, в конце концов, до того, какая у доктора Дегана частная жизнь?

Но раз уж он меня пригласил принять в ней участие, могу же я спросить… Или?..

— Нет. Она боится. Да и мерзнет, потому что ей холодно на воде. Она постоянно отказывается, хотя я ее приглашаю уже пятнадцать лет, еще с тех пор, когда у меня была всего лишь маленькая шлюпка.

Он испытующе поглядывает на меня и снова принимается за еду.

Мы оба выбрали морские гребешки. Превосходно. Салат можно было бы сделать и более острым. Салат — непременное блюдо северогерманской кухни. Ну и, конечно, — рыба.

Разговор в промежутках между блюдами не прекращается, но постепенно начинает угасать. Деган выглядит усталым, а что касается меня, я едва ворочаю языком.

Он отказывается от десерта, я заказываю фруктовый салат и кофе.

Репродуктор объявляет один вылет за другим: названия далеких городов звучат, как цитаты из приключенческого романа — Дакар, Дамаск.

Мы курим. Деган смотрит на часы и подзывает кельнера.

— К сожалению, я должен удалиться. Ровно в девять у меня партия в бридж. Если я не буду пунктуален, она со мной поссорится… Я вот уже тридцать лет пытаюсь обучить ее… но…

— Да, конечно. Ваша уважаемая матушка… — подхватываю я и замечаю, какое для него облегчение в этих словах, — и для меня тоже. Они его обрадовали…

— Ну да, — говорит он и подмигивает с видимым удовольствием. — Как вы догадались?

Однако это не значит, что в дамском обществе Гамбурга вас не оценили…

Комплименты! — улыбается он.

Сироп, — парирую я.

Он громко смеется. Люди за соседними столиками начинают на нас оглядываться.

Подошел кельнер.

Деган подтвердил свое приглашение.

— Будьте здоровы, дорогая фрау Бетина, — или лучше, много лучше — до свидания! — Он поднимается из-за стола. — И может быть, когда на вас падет подозрение в убийстве…

— Тс-с, — я прижимаю палец к губам и трясу головой.

— Естественно!.. Пардон!.. Я страшный невежа… — говорит он, — буду рад приветствовать вас в скором времени на борту моего судна. Надеюсь, там вы меня простите… да?

— Не знаю, доктор, — отвечаю я, — и большое, большое спасибо за все.

Он снова целует мне руку, задержав ее на несколько секунд в своей. И уходит.

На лестнице, ведущей вниз, он оборачивается и еще раз кивает мне. Я киваю в ответ. Он изчезает. Я остаюсь одна.

Громкоговоритель приглашает пассажиров, улетающих рейсом на Лондон, подойти к выходу «Б». С летного поля стартовала огромная махина — на Дамаск.

У меня осталось еще три четверти часа. Кельнер приносит по моей просьбе виски, бутылку содовой и свежие газеты, которые оказываются на редкость скучными.

Я отрываю взгляд от газеты. В десяти метрах от меня по коридору идет мужчина.

Он кого-то ищет.

Это — Кордес.

Невозможно! Это полностью исключено! Это не может быть Кордес. Кордес мертв.

Согласно сообщению полиции, между двадцатью и двадцатью двумя часами он был застрелен. В кустах рододендрона, растущих в его саду на Бланкензее, сегодня утром был обнаружен его труп, с зажатой в пальцах моей перчаткой с левой руки…

Мужчина идет дальше. Да, это Кордес.

У него тяжелые очки, черные волосы… Кордес!.. Волосы на висках уже поседели. И он уже в другом пальто. Но это ничего не значит!

То, как он идет… как двигается… и — вот: правая рука тянется к голове, и двумя пальцами он проводит по лбу, мизинец у правого виска… Кордес!

Но, возможно, это снова галлюцинация. Сегодня утром я была уверена, что вижу Неле… сейчас мне уже мерещится мертвец…

Я прячусь, прикрывшись газетой. И вдруг чувствую необъяснимый ужас.

Уж не меня ли он ищет?

Крикнуть!

Нет. Бессмысленно. Ты слишком возбуждена, Бетина… Возьми себя в руки!

Он поворачивается ко мне спиной и подходит к столику, где сидят два господина. Один очень похож на англичанина; другой — с крысиным лицом, на котором выступают вперед длинные, желтые зубы; у него почти нет подбородка, и из-под густых бровей сверкают хищным блеском черные глаза.

Человек-Кордес слегка поклонился. Он что-то говорит. Я не могу расслышать, что он сказал.

Те двое взглянули на него, кивнули, обменялись рукопожатиями. Этот, с крысиной мордой, привстал на своем стуле, «англичанин» остался сидеть.

Человек-Кордес-призрак стоит около них. Он закуривает, оглядывается по сторонам, но меня не замечает… А может быть, он уже давно знает, что я здесь сижу? Он что-то снова говорит тем двоим.

Теперь они встают из-за стола. Человек с крысиным лицом помогает «англичанину» надеть пальто и одевается сам. Они кладут на стол несколько монет. Идут к той лестнице, по которой десять минут назад спустился Деган… Я непременно должна узнать, кто этот человек — Кордес или нет!

Какое-то безумие! Ведь через полчаса самолет на Мюнхен.

Я решаюсь и бегу следом за удаляющейся троицей. Они на последней ступеньке лестницы — внизу, я на первой — наверху. Человек с крысиной физиономией оглядывается и видит меня. Никаких признаков, что я ему знакома. Они идут через зал к стойкам таможенного досмотра.

Я успеваю крикнуть кому-то, что забираю назад багаяж, благо его не успели погрузить на тележку, и с чемоданом в руке стою и озираюсь по сторонам.

Стюардесса, ведущая регистрацию, смотрит на меня сочувственно, видя, что я пребываю в полной растерянности.

Трое мужчин исчезли.

Я тащу свой чемодан к выходу. Их нет и снаружи.

Я стою, прислонившись к колонне, и нахожу необыкновенно глупым то, что я приняла живого человека за умершего Кордеса. Надо немедленно вернуться к стойке и идти на посадку, должна же я наконец попасть домой! Только вот неудобно перед стюардессой, которая по моей просьбе вычеркнула меня из списка пассажиров…

Да вот они!

Выходят из таможенного отделения. «Англичанин» тащит большую сумку из свиной кожи. Тот, с крысиной мордой, несет черный чемодан.

Кордес (Кордес ли?) с чем-то к ним непрерывно обращается.

Они проходят в двух с половиной метрах от меня. Я могу расслышать их голоса. И теперь уверена: это он.

Он говорит очень медленно, словно те двое — иностранцы и не могут понять то, что выговаривают быстро.

— …указания четкие и ясные. Самое позднее послезавтра мы должны…

Остальное я уже не слышу. Но сомнений у меня больше нет: это — он!

То, что два человека могут иметь одинаковые и походку, и жесты, быть одинаковыми по комплекции и даже по фигуре, — это еще возможно. Но чтобы абсолютно совпадал голос — такого не может быть. Нет… Это Кордес.

Они вышли из здания аэровокзала. Они пересекли площадь и заняли места в машине, которая стояла на ближайшей автостоянке. Это был черный «мерседес». Не самая последняя модель, но все же достаточно дорогая машина. Хотя я в этом мало разбираюсь.

Я выбегаю из своего убежища за колонной и мчусь налево, к стоянке такси. Прежде чем я успеваю добежать до нее, один из таксистов подруливает ко мне. Я буквально вскакиваю в машину, затолкав на сиденье чемодан. Таксисту, молодому человеку с длинными волосами в стиле «биттлз», я говорю, чтобы он подождал, пока тронется с места черный «мерседес», да — тот самый, а затем ехал за ним, соблюдая дистанцию, но ни в коем случае не теряя его из виду — ясно?

Молодой таксист бросает недоуменный взгляд на мое отражение в зеркальце. Видимо, гадает, кого он везет: детектива в юбке, ревнивую жену или иностранную шпионку… На лбу собираются морщины: парень напряженно думает.

Чтобы он не упустил из виду «мерседес», я сую ему купюру в двадцать марок и говорю, что плачу деньги вперед, так как в любой момент должна иметь возможность быстро покинуть машину…

Он берет купюру и кивает. Двадцать марок снимают его сомнения, и он концентрируется на езде.

Черная машина осторожно движется по ярко освещенной улице. За рулем сидит человек с крысиной физиономией. Они едут быстро, не останавливаясь.

— Быстрее! — командую я шоферу.

— Будет сделано, юная леди, — говорит он.

«Юная леди» звучит неубедительно и грубо, но он, наверное, говорит так потому, что видит меня в выгодном для меня ракурсе и далеко не всю. Ну, да это все равно. Ему, очевидно, тоже безразлично, приму ли я его слова как похвалу ровесника или разозлюсь.

Поскольку я не знаю города, напряжение во время езды по незнакомым улицам вполне понятно. Таксист владеет машиной прекрасно: он ведет ее живо, уверенно, даже неожиданно интеллигентно.

Примерно через двадцать минут мы сворачиваем на улицу, которая мне уже знакома.

— Что это за улица? — спрашиваю я.

— Эльбшоссе, — отвечает длинноволосый, обернувшись через плечо, и закуривает.

Мне тоже очень хочется курить, но моя пачка сигарет так и осталась лежать на столике в ресторане аэровокзала. Ах, боже мой, и за виски с содовой я не заплатила… Однако, если я теперь попрошу у молодого человека сигарету, он начнет обращаться со мной по-иному, возможно, даже фамильярно.

Я отвлеклась только на минуту. Теперь стало ясно, куда эти трое направляются в своем черном «мерседесе».

Что делать дальше? Не могу же я позвонить и обратиться к открывающему дверь восточному человеку или кто он там есть: «Ах, добрый вечер, не могу ли я поговорить с моим бывшим мужем, если его случайно не убили?»

Все это дело кажется чрезвычайно странным и даже лежит за пределами реальности, от него за версту разит плохим кинофильмом; но что тот человек, — Кордес, я твердо убеждена.

Что же за причина побудила его инсценировать убийство? И самое главное: кто этот покойник?

Мне непременно надо попытаться связаться с Деганом. Но сначала надо убедиться в том, что пассажиры «мерседеса» действительно направляются к знакомому мрачному зданию.

Как мог Кордес, после того как его двадцать четыре часа назад «убили», ехать к тому же самому дому, где был обнаружен «его» труп? Он должен был бы рассчитать, что где-то может быть оставлен полицейский, ведь расследование еще не закончено… или Кордес считает, что случай бесспорный, и все уже позади?

Знает ли он, что я была арестована?

И не он ли «оформил» мертвеца так, что подозрение пало именно на меня?

Может быть, и мою серую перчатку он взял себе в заведении у Эльбы не без умысла?

Я должна до всего докопаться!

У светофора, где «мерседес» проскакивает на желтый свет, мы должны были остановиться.

— Проклятье! — ругается мой шофер.

— Я думаю, они поехали прямо, — говорю я, — если они где-нибудь остановились, мы их снова догоним.

— Ах, вы знаете, куда они едут? — спрашивает водитель. Чувствуется, что он разочарован и даже немного расстроен. — Зачем тогда нужно было скрытно следить за ними, да еще не терять их из виду?

Я успокаиваю его: «Нет, точно не знаю. Поэтому было бы лучше, если бы мы не оторвались от „мерседеса“!..»

Зеленый. Он выжимает газ, и мы вскоре догоняем машину Кордеса. Они и в самом деле едут к старой вилле. Я не могу этого понять. Там, где Закгассе уходит вправо, я прошу остановить такси.

— Минуточку, я скоро вернусь!

— Но время идет. Ваших двадцати марок может не хватить.

— Ясно, — говорю я и выхожу из машины.

Я иду по Закгассе. В конце ее, где начинается лестница, ведущая к вилле Кордеса, стоит «мерседес».

Я прохожу еще немного и прислушиваюсь.

Тишина. Свет фонаря достаточно ярок, так что я могу разглядеть номер черного «мерседеса». Запоминаю его и всматриваюсь в темноту.

Но снова оборачиваюсь. Мне кажется, что кто-то идет, ближе… ближе… Короче — я пугаюсь, но все же пытаюсь скрыть свой страх от самой себя, хотя мне и начинает казаться, что бессмысленно одной, безо всякой помощи, без четкого плана преследовать троих мужчин.

Главное — я почти уверена, что они пошли в странную виллу Кордеса. И тогда я смогу позднее, скажем, завтра, с полицией… нет — не с полицией, лучше с доктором Деганом… Да, именно с Деганом я туда заявлюсь.

Завтра? Конечно, сегодня уже очень поздно. Ну, да увидим!

— Ну как, юная фрау? — говорит таксист, когда я снова занимаю место в машине — поймали вы гангстеров?

— Всех троих? Они натренированы — понимаете? Бесшумно смылись… И все кончено. Так-то. А теперь я устала!

Он никак не может представить себе, что ему может так отвечать дама из общества. Брови у него ползут вверх. Он одаривает меня многозначительным взглядом и не говорит ни единого слова.

— Итак, быстро, поехали! — командую я. — К ближайшему отелю.

— Именно здесь? — спрашивает он.

— Да. Если, конечно, здесь поблизости есть какой-нибудь отель.

— Минуточку! — Он выуживает какую-то тетрадку из своего ящичка, включает маленькую лампочку внутри машины и начинает листать тетрадь.

— Тут написано, — бормочет он…

Удивительно, как он разбирает мелкий шрифт при таком свете, да еще при включенном моторе и вибрации всей машины.

— Здесь… — он читает, — отель-пансионат «Рейнгольд». Бланкензее, восемь комнат, пятнадцать спальных мест, горячая и холодная вода, спокойное местоположение, открыт круглый год. Телефон: восемь, десять, шесть…

— Ладно, — прерываю я его чтение. — Везите меня в «Рейнгольд», если это подходит.

— Но у них недешево, — сообщает мне шофер, словно раздумывая. — Двадцать восемь марок — без завтрака.

— Да везите же! — У меня нет никакого желания продолжать этот бесконечный разговор.

Он слегка обижается…

Вскоре он останавливается где-то на боковой улочке у большой виллы в духе старого доброго времени.

Отполированная до глянца металлическая дощечка на одной из башен, стоящих по обе стороны ворот, указывает на то, что именно здесь и помещается отель-пансионат «Рейнгольд».

— Зайдите, пожалуйста, в отель и спросите, есть ли у них отдельные одноместные номера, — прошу я молодого человека.

— Бросать машину — не в моих правилах…

Все-таки он соглашается и идет в здание, все окна которого от первого до последнего этажа освещены.

Я думаю, что было бы не совсем удобным звонить сейчас Дегану. Но мне вспомнилось, что Кордес в аэропорту сказал обоим иностранцам… «самое позднее — послезавтра», и я решаюсь снять на ночь номер.

Через пару минут возвращается шофер в сопровождении довольно полной девушки в черном платье, белом фартучке и с наколкой на голове.

Хорошо, что хоть что-нибудь у нас делают бесплатно. Слава богу! Вообще-то здесь должно быть неплохо за такую-то цену.

— Да, есть здесь для вас подходящая комната, юная фрау, — говорит длинноволосый юноша. — Эй, послушайте, — он вынимает из машины мой чемодан и передает его горничной, — доставьте его на место, фроляйн. А может быть, вам требуется помощь? Я могу подтолкнуть сзади. Ну как?

— Убирайтесь вон, — говорит толстуха, смерив его презрительным взглядом.

Я расплачиваюсь. Молодой человек должен был получить еще две марки и восемьдесят пфеннингов. Я не стала требовать сдачи и дала ему пять марок.

— Премного благодарен, уважаемая… — обрадованно воскликнул он… — И пусть вас не тревожит полиция. Ха-ха!

— Что-что? — не поняла я.

— Ну, из-за этих скрывшихся гангстеров. — Он смеется, прикладывает в знак приветствия два пальца к тому месту, где должен быть козырек, и убирается восвояси.

— Могу я спросить вас, почтенная фрау, что случилось? — Толстушка удивленно смотрит на меня.

Тогда я, улыбаясь, рассеиваю ее сомнения, возникшие после высказывания шофера, и в то время как мы поднимаемся по пологой лестнице, она говорит:

— Вам ужасно повезло, почтенная фрау. Это наша последняя комната. Сразу же, как только наша хозяйка сообщила о ней шоферу такси, раздался телефонный звонок и кто-то спросил комнату. Приди он минутой позднее…

В ее речи — следы диалекта той местности, которую не назовешь ни городом, ни деревней. Ее усилия говорить на правильном немецком производят довольно смешное впечатление.

— Откуда вы родом? — спрашиваю я.

— Из Путцванга, — отвечает девушка. — Это недалеко от Мюнхена, почтенная фрау.

— Да. Я знаю. — Путцванг — ближайшая деревня, совсем рядом с Корнвальдхаймом. Там очаровательная кирха в стиле барокко и большой старый постоялый двор, при котором пивоварня, поэтому он славится и своим превосходным пивом, и своей кухней на всю округу. — Да, конечно, Путцванг. Я иногда останавливалась там поесть, и поэтому хорошо знаю хозяина Кальбаханса…

— В самом деле? — вскрикнула девушка, просияв, и уронила от радости мой чемодан. — Хозяин — мой дядя! — Она стала вдруг по-домашнему простой и добродушной… Никакой строгости в голосе. Мы дошли до дверей…

Три ступени вели наверх. Фонарь на чугунном кронштейне висел над ними. Большая дверь была украшена искусной резьбой… Вагнеровские мотивы, видимо, вдохновили художника: Зигфрид и дракон с раскрытой пастью, Лоэнгрин с обязательным лебедем, Тангейзер, мейстерзингеры… Я сумела рассмотреть, проходя мимо, почти всех персонажей, что великий Рихард из Саксонии подарил миру.

Вестибюль, куда мы вошли, оказался удивительно огромным и, на первый взгляд, скорее был похож на декорации старинной оперы: кисейные занавески и шелковые гардины, медные вазы с необъятными букетами из метровых злаков и перьев, темные кожаные панели по стенам, затейливые люстры, винтовая лестница.

Если бы в одном из углов мне попалась на глаза фигура в шлеме и латах и прохрипела бы: «Приветствую странницу, дальней дорогой сюда приведенную», я бы не удивилась.

Вместо этой фигуры нас встречает седовласая дама в черном платье, маленькая, опрятная, розовощекая и с бородавкой правильной формы на носу.

— Добрый вечер. Вы — та дама, о которой говорил шофер такси?..

— Да. Это я. Добрый вечер!

— Тогда… — говорит маленькая дама, — …тогда занимайте комнату номер шесть. Моя фамилия — Никодеми. Очень приятно…

И она протягивает мне крохотную ручку, которую я очень осторожно пожимаю.

Я называю свою фамилию, благодарю за сердечный прием и спрашиваю, есть ли у меня в номере телефон междугородной связи.

— Конечно, обязательно, как же иначе! — говорит фрау Никодеми.

Девушка из Путцванга уже отнесла мой чемодан наверх. Я поднимаюсь и на ходу любуюсь чудесными гравюрами, развешанными по стенам, а также иллюстрациями к вагнеровским творениям; пока мне не начинают мерещиться всякие ужасы: вдруг в мою комнату заскочит какое-нибудь злое животное или чудовище и вспрыгнет на кровать!

Но мой страх вскоре проходит: шестая комната, которую мне открыла деревенская девушка, светлая, уютная и со вкусом обставлена.

После того как я отблагодарила девицу из Путцванга за ее искреннюю симпатию щедрыми чаевыми и получила ответную благодарность — не так уж часто в отеле «Рейнгольд» останавливаются люди, которые обедали у дядюшки Ксавера Кальбаханса (для девушки это — сенсация!), я решаю принять ванну и заказываю разговор с домом. Телефон затрещал, прежде чем я успела распаковать чемодан. Изабелла, родная душа, у аппарата.

Слышимость, увы, плохая: видимо, атмосферные помехи или неисправность на линии производили шум и треск.

— Корнелия уже спит, — сообщает мне экономка.

В голосе ее чувствуется возбуждение. Это возбуждение, однако, ни о чем не говорит: Изабелла всегда бывает взвинчена, когда говорит по телефону. У нее непреодолимый страх перед техникой. Я, например, так ни разу и не смогла убедить ее сесть со мной в автомобиль. Железная дорога — еще туда-сюда, хотя и с дрожью в коленках, но автомобиль — ни за какие деньги! Только телевизора она не боится. Напротив. Видимо, и сейчас он у нее включен. Я слышу ее голос на фоне рулад какой-то певицы.

Хорошо, что Неле спит. Изабелле мне лгать много легче.

— Дела задерживают еще на день-два, — говорю я. — Завтра я снова буду звонить. Если что-нибудь случится, мой телефон в Гамбурге 86-64-12. Понятно?

Номер записан на аппарате. Изабелла повторяет его и, видимо, запоминает.

— Спокойной ночи, Изабелла. Привет моей дорогой! У нее сильно болит?

— Спокойной ночи, фрау Этьен. Нет, доктор Браам наложил гипс.

Кнак! — прервалось. Все-таки между нами восемьсот километров. Я чувствую себя одинокой, заброшенной: восемьсот километров — не шутка! Зато мой муж совсем близко — тот, который два десятилетия назад «отдал жизнь за фюрера, народ и фатерланд», муж… муж… который вчера был убит и только что мне повстречался. Иначе бы я в Гамбурге не…

Деган.

Я должна позвонить Дегану! Где моя сумочка? Да, здесь. И здесь же записка с номером его телефона, который мне сегодня утром продиктовал Ромайзель.

Сегодня утром?

Прошел всего один день!

Я снимаю трубку, чтобы попросить писклявый женский голос соединить меня с абонентом и набираю номер.

Никакого ответа.

Уже десять. А у меня записан, видимо, служебный телефон.

Я решаюсь еще раз побеспокоить хозяйку отеля:

— Нет ли у вас телефонной книги Гамбурга, фрау Никодеми? — спрашиваю я. — Если есть, посмотрите, будьте любезны: доктор Деган, адвокат и нотариус. Возможно, в книге стоят два номера — и служебного, и домашнего телефона?

Проходит некоторое время. Я слышу, как она листает книгу.

— Нашла, — говорит она, — Питер Деган. Очень сожалею, но здесь только один номер, — видимо, служебного телефона.

Она называет номер, который я уже набирала.

— Значит, домашнего телефона нет?

— Нет. Но я вас соединю со справочной службой.

— Справка. Двадцать первое окно, — отвечает женский голос.

Я повторяю свою просьбу.

— Трудно… — говорит девушка сочувственно, — если номер домашнего телефона не стоит рядом с номером служебного, где я могу его найти? Возможно, он живет в окрестностях Гамбурга… сейчас посмотрим, подождите…

Прошло несколько минут, во время которых снизу слышался шум, что-то говорили какие-то незнакомые голоса, звенел звонок, стучали двери.

— К сожалению, нет. И тут — ничего.

— Большое спасибо, — говорю я, — до свидания. — И кладу трубку.

Зазвонил телефон.

— Извините — ну, как?

Фрау Никодеми.

— Ничего, к сожалению.

Я подавляю зевоту.

— Я вам сочувствую. Возможно, завтра, утром, пораньше… Не желаете еще чего-нибудь?

— Нет, благодарю, — отвечаю я.

— Может быть, вас разбудить в определенное время?

— Нет, спасибо… Впрочем, если я не спущусь к девяти часам вниз, пусть кто-нибудь постучит мне в дверь. Но это совсем не обязательно. Еще раз — спасибо. Спокойной ночи.

Я отхожу от телефона. Достаю из чемодана пижаму и направляюсь в соседнюю с номером ванную комнату, чтобы помыться. Я пускаю сильную струю и сначала стою под очень горячим душем, а потом под холодным, потому что иначе мне не освободиться от усталости и не заснуть. Мне стало лучше, я даже возвысилась в собственных глазах: усталости как не бывало. Я почувствовала себя совсем хорошо.

Когда я возвращаюсь в комнату, то обнаруживаю, что на моем ночном столике стоит блюдце с яблоком и маленьким изящным специальным ножом для фруктов, а около блюдца положена Библия. «Рейнгольд» — превосходный пансионат. Сервис на высшем уровне — и для тела, и для души.

Засыпая, я не хочу думать ни о рыцарях Грааля, ни о Кордесе.

Кордес.

Глупо, очень глупо, что я так и не смогла дозвониться до Дегана. Хотелось хоть с кем-нибудь обо всем поговорить.

Нет — не с кем-нибудь… Именно с Деганом… с доктором… Питером…

Стук в дверь. Кто-то ко мне обращается. Я просыпаюсь после глубокого сна, пугаюсь, в какую-то секунду пытаясь сообразить, где я, и спрашиваю: «В чем дело?»

— Уже девять, почтенная госпожа, — повторяет женский голос за дверью.

— Девять часов? Что у меня назначено на девять? И почему — на девять? Ах, боже мой! Уже девять. Нет, не может быть!..

Я смотрю на свои часы — действительно, все верно. Так заспаться! Теперь я вспоминаю, что уже просыпалась под утро — после какого-то ужасного сна, который никак не могла соединить в одно целое. И еще, не разобрав спросонок, где я нахожусь, я была напугана тем, что окно не в той стороне, в которой я привыкла его видеть.

После этого мне никак не удавалось заснуть, хотя я была и уставшей, и расстроенной. Мысли мои метались, как белка в колесе: Кордес… Деган… Корнелия… вилла… Кордес… И снова все по кругу.

Потом я все же уснула, а теперь вот уже девять часов, я нахожусь в пансионате «Рейнгольд» и должна снова звонить доктору Дегану.

Фрау Никодеми по телефону пропищала «Доброе утро» и соединила меня с бюро.

Длинные гудки.

— Вас слушают, бюро адвоката и нотариуса доктора Дегана.

Я называю свою фамилию и прошу позвать к телефону доктора Дегана.

Все та же принцесса сообщает, что герр доктор сегодня вне досягаемости. Сегодняшний день у него целиком уйдет на дорогу куда-то, куда он должен прибыть в строго назначенный срок.

Я беру себя в руки, чтобы, сорвавшись, не наделать глупостей. Разве делу поможет, если я отчитаю эту девицу? Добавив в голос меду, поясняю:

— Это имеет отношение к делу об убийстве Кордеса. Я — клиентка доктора Дегана, и мне обязательно надо с ним переговорить, так как вскрылись новью обстоятельства этого дела, о которых он не подозревал. Что же мне делать?

— Ничего не знаю, — упрямо твердит она.

Я еще не взрываюсь, хотя уже закипаю:

— Что бы вы стали делать, если бы в вашем бюро внезапно начался пожар?

— Ну… тогда… — Она соображала. — Я пыталась бы достать его из зала суда, вызвать из того места, где герр доктор находится.

— Так вот, у меня — пожар! Так где же находится герр доктор? Назовите город.

— Эльмехорн.

— Хорошо. Я не имею понятия, где этот Эльмехорн, но я прошу вас в интересах вашего шефа любой ценой известить его о моем звонке. Если вы можете связаться с ним сейчас, передайте мне его ответ. Я жду. Скажите ему обязательно мою фамилию и сообщите, что я еще в Гамбурге по совершенно непредвиденной причине. Может быть, он мне позвонит? Мой номер… и я продиктовала номер пансионата.

Прекрасно. Я думаю, нет нужды телефонировать Ромайзелю: он мне здесь ничем не поможет.

Через двадцать минут я уже завтракаю.

Маленькая комната, где мне подали завтрак, так же как и мой номер, в противоположном вестибюле — светла, уютна и полностью лишена тяжеловесных украшений.

Завтрак хорош, не настолько, правда, как вчера утром хотя и приготовлен со вкусом.

Розовощекая «землячка» из Путцванга проявила по отношению ко мне всю заботу, на какую только была способна.

Снаружи все окутал туман. И от этого могучие ветви дубов в прилегающем к дому парке казались совсем тонкими и терялись в тумане, так что самые верхние уже нельзя было разглядеть. Появилась фрау Никодеми и спросила, остаюсь я или нет. Если ухожу, она сделает уборку. Я отвечаю, что мне должны позвонить по телефону, и только после этого звонка я смогу принять окончательное решение. Номер я прошу считать занятым до обеда.

На душе у меня неспокойно. Я страшно боюсь чего-то и нервничаю. Иногда мне кажется, что я схожу с ума.

Тереза — так зовут девушку из Путцванга — собрала посуду и принесла мне газету.

Я механически листаю ее, пробегая заголовки, и зачастую не понимаю их смысла.

На третьей странице мое внимание привлекает броская фраза: ПРЕСТУПЛЕНИЕ НА БЛАНКЕНЗЕЕ.

Рядом с фотографией запущенной виллы, которую я узнала, — несколько строк. Чрезвычайно лаконичное сообщение о том, что коммерсант Курт К. застрелен, и что криминальная полиция энергично ведет расследование.

«…первый результат оказался ложным. Подозреваемая бывшая жена К. предъявила бесспорное алиби и была освобождена из-под стражи. Таким образом, официальное сообщение о раскрытии преступления не соответствует…» и т. д.

Сумасшедший дом!

Они расследуют убийство, а между тем убитый ходит неопознанным по городу! Мне лучше всего рассказать все это Фекельди… Ну, конечно — Фекельди! Как это раньше не пришло мне в голову? То, что он меня вчера арестовал, ровно ничего не значит!

Тереза указала мне на лежащую в прихожей телефонную книгу. Ответил мужской голос. Я попросила соединить меня с членом Комиссии, советником юстиции Фекельди.

И на этот раз ответил женский голос:

— Аппарат советника юстиции герра Фекельди…

— Извините, — говорю я. — Могу я попросить к телефону самого герра Фекельди? Говорит фрау Этьен.

— Герр советник юстиции Фекельди сейчас отсутствует, — сообщает голос, — а по какому вопросу вы к нему обращаетесь?

— Речь идет о случае с Кордесом. Герр Фекельди еще им занимается?

— Да, — отвечает голос… — Ах, это вы… Вы были здесь вчера в связи с этим делом. Так? Теперь я вспомнила. Но герра Фекельди направили куда-то по службе. Я не могу с ним связаться. К обеду он, видимо, вернется. Что-нибудь ему передать? Может быть, позвать к телефону кого-нибудь другого?

— Нет-нет. Не нужно, — спешу я с ответом. У меня нет никакого желания кому бы то ни было, чужому для меня, долго и нудно объяснять суть дела, сообщать, кто я такая и какую роль играла и играю в расследовании. — Может быть, вы передадите герру Фекельди номер моего телефона? И объясните ему, пожалуйста, что я заметила кое-что важное для следствия. Это интересно не только для меня одной, поверьте!..

Я продиктовала номер, который успела выучить наизусть, не забыв указать, что это номер отеля-пансионата «Рейнгольд» и все прочее. На этом разговор закончился.

Сейчас четверть десятого.

Прошло двадцать четыре часа с тех пор, как я стояла в кабинете директора отеля. Шербаум положил тогда мне руку на плечо и крепко сжал его. Я чувствовала себя… Нет, лучше не вспоминать…

Я набираю снова номер бюро Дегана. Его секретарша до сих пор с ним не связалась.

— Он сидит в зале. Идет слушание дела. Но я не забыла — и все ему передам. Он вам непременно позвонит в перерыве или после заседания.

— А как вы думаете, сколько времени это может продлиться?

— Бог знает… — Она мнется. — В девять — начали… возможно, до одиннадцати, двенадцати, а то и позднее — смотря по обстоятельствам.

— Спасибо, — в отчаянии говорю я. Никого не удается сразу вызвать.

Ожидание.

На моем столике, там, где я завтракала, еще лежит газета, раскрытая на том месте, где сфотографирована вилла Кордеса.

Я слишком много курю.

Тереза все еще возится с тряпкой, наверное, не теряет надежды еще немного со мной поболтать. Картины, висящие по обе стороны двери, она протирает уже в третий раз. Я разочаровываю бедняжку.

Мне худо. И вообще мне не до болтовни на отвлеченные темы. Если Кордес прочитал газету — а он, конечно, это сделал, — последние новости ему вряд ли понравились. Он, в качестве живого мертвеца, был совершенно уверен, что я арестована. Или я переоцениваю его предусмотрительность и все прочее?..

— Прошу вас, фроляйн Тереза, принесите мне коньяк, — обращаюсь я наконец к девушке.

— Да, сейчас… конечно… почтенная фрау. — Она рада выполнить любое мое поручение, только бы остаться здесь, рядом. Четвертая сигарета. И с утра коньяк… Скверно! Неле наверняка заворчала бы.

Неле! Что она сейчас делает? Надеюсь, ее нога не сломана..

Тереза несет коньяк. Она с низким поклоном подает наполненную до краев рюмку. Затем ее в конце концов прорывает:

— Извините, почтенная фрау… Не будете ли вы так любезны передать от меня привет дядюшке и всем прочим, если вы будете как-нибудь обедать в Путцванге?

— Да. Обязательно, Тереза, — говорю я и беру коньяк. Девушка, должно быть, решила, что я алкоголичка, так лихо я опрокидываю в рот полную рюмку.

— Спасибо, большое спасибо! — говорит она, приседая. — И скажите всем, что у меня здесь отличное и выгодное место. Окажите любезность!

— Да-да, скажу, само собой разумеется, — обещаю я.

Мне необходимо убедиться, не улизнул ли Кордес из дома… Во всяком случае, надо сделать это днем.

Но как я должна себя вести, если он… А если его уже там нет?.. Но сидеть здесь, непонятно чего ожидая, — тоже невыносимо!

— А дядя, — продолжает Тереза, — пусть скажет маме, чтобы она приехала и посмотрела, как хорошо живет ее дочь, в каком прекрасном месте она служит…

— Как только вернусь домой… — бормочу я.

Тереза сияет. Румянец заливает ее полные щеки. Я прошу принести мне пальто и встаю из-за стола. Она хватает меня за руку:

— Вы прекрасный человек!

Девушка, растроганно шмыгая носом и рассыпаясь в благодарностях, в конце концов удаляется. Белый фартучек туго обтягивает ее филейную часть; чем-то она напоминает упитанную молодую утку.

Вскоре Тереза спускается сверху с моим пальто.

— Если будут звонить, — обращаюсь я к ней, в то время как она помогает мне одеться, — скажите, что я отправилась на прогулку. Скажите так: «Фрау Этьен пошла еще раз взглянуть на виллу Кордеса». Ясно? На виллу Кордеса… вернется через час. Подождите! — Я вынимаю из сумочки визитную карточку и пишу на обороте:

Курт Куртес вчера попался мне навстречу в ресторане аэровокзала. Я не смогла вас своевременно известить, так как не застала на месте. Сейчас я попытаюсь убедиться, не произошло ли здесь ошибки. Убедительно прошу — ждите моего звонка.

— Итак, если позвонит герр доктор Деган или будет меня спрашивать герр Фекельди… Запомнишь имена, Тереза? — Тереза утвердительно кивает. — Тогда прочтешь вот это, да?

Я передаю ей карточку:

— Сумеешь это прочесть?

— Да, конечно, — отвечает она.

— Прекрасно. Я вернусь к обеду.

Я вышла через резные двери. Лицо окунулось в туман, словно кто-то провел по нему мокрой тряпкой.

Я прошла несколько метров в том направлении, откуда вчера приехала на такси, и спросила попавшегося мне навстречу пожилого господина, который прогуливал свою таксу, как пройти на улицу, где расположена вилла Кордеса.

Он дружелюбно и обстоятельно объяснил мне, куда идти.

Оказалось, что это всего в десяти минутах ходьбы. Пешком этот путь был значительно короче, чем в авто. Видимо, тропинки, проложенные пешеходами, и узкие лесенки приходилось довольно долго объезжать по шоссе.

Из оживленной, людной части этого района я прошла в тихий уголок, поднялась, следуя указанию старого человека, вверх по лестнице, насчитав более сотни ступенек. Справа шла кирпичная стена, слева был обрыв, ведущий к реке.

Лестница упирается в некое подобие лесной дороги, которая ведет вправо меж высоких разросшихся кустов. Кирпичная стена кончается, и я вижу железную кованую ограду и за решеткой — огромный парк.

Дорога делает крутой поворот и примерно через сто метров упирается в знакомые мне большие старые ворота. Я проходила в них позавчера, когда отыскивала Кордеса. Ступени, на которых я его встретила, шли влево и вверх. Сейчас же я нахожусь на противоположной стороне и ниже того места.

На какой-то момент я теряюсь и не знаю, куда идти дальше. Должно быть, половина одиннадцатого. Туманно, сыро и холодно. Я стою перед воротами, укрепленными в стене из старого, выкрошившегося кирпича, за которой находится дом, а в нем — может быть — живет человек, вдовой которого я была и в убийстве которого меня обвинили… Кордес.

Мне нельзя здесь стоять.

Я поднимаюсь по ступенькам на шоссе. Вижу черный «мерседес», за которым я вчера вечером следовала на такси с молодым шофером. Вероятность, что Кордес еще здесь, возросла.

Если бы здесь сейчас был Деган или хотя бы Фекельди, мы бы прошли через ворота, подошли к дому, в котором находится Кордес, без церемоний позвонили и спросили, здесь ли он… Но я одна!

Собственно, я не боюсь, просто не могу ни на что решиться.

Конечно, это безумие — подойти одной к дому и позвонить в дверь. Но мне очень хочется внести ясность, определенность во все это дело, выяснить, не ошиблась ли я вчера вечером.

Я снова спускаюсь по лестнице к воротам, не имея ни малейшего представления, что я буду делать дальше. И в этот момент сверху доносятся шаги. Оборачиваюсь. В тумане ничего не видно, я только слышу, что шаги приближаются… Мне некуда деться, чтобы уступить дорогу… Возможно, это Кордес…

Я бегу вниз по лестнице, стараясь не шуметь. Сначала я думаю, взяв вправо, свернуть на лесную дорогу и скрыться в чаще, но потом решаю, что меня могут заметить на голом месте. Не лучше ли проникнуть за ворота? Внутри сооружения — калитка, она оказалась открытой. Войдя в парк, я пересекаю площадку между воротами и домом; пробежав десяток шагов и оказавшись в гуще рододендронов слева от дома, я останавливаюсь. Я стою неподвижно, тяжело дыша, и чувствую, как где-то возле самого горла сильно бьется сердце.

Серо-коричневый гравий зашуршал: послышались шаги. Я увидела маленького старого азиата. Он шел к дому и нес большой пластиковый мешок, из которого торчал конец длинного батона. Старик нажал кнопку звонка под медной дощечкой с названием фирмы. Открылось одно из окон в глубине здания. Азиат подал сигнал: дзинь-дзи-и-нь, дзинь-дзинь-дзи-и-нь (короткий-длинный, короткий-короткий-длинный).

Почему у него нет ключа?

Через минуту дверь отворяется…

Кордес.

На нем больше нет темных очков, как вчера вечером. Сейчас я его вижу совершенно отчетливо и не сомневаюсь, что это именно он.

Старик что-то сказал квакающим голосом. За его словами последовала, как мне показалось, мгновенная реакция Кордеса он всматривается в кусты рододендрона. Как раз туда, где я прячусь. Возможно, мне это только кажется, да и увидеть меня в тумане невозможно: рододендроны стоят сплошной стеной.

Маленький старичок исчезает в доме. Дверь захлопнулась. Мне вдруг подумалось, что именно здесь, на том самом месте, где я сейчас стою, нашли труп… Мороз пробегает по коже. Я выхожу из кустов и направляюсь к воротам. Когда я их достигаю и оборачиваюсь, мне чудится, что дверь в доме снова открылась. Меня охватывает страх. Я захлопываю и запираю за собой калитку, а затем быстро бегу вправо по лесной дороге. Не переводя дыхания, скатываюсь по лестнице вниз.

Но за мной уже слышатся торопливые шаги. Быстрые тяжелые шаги…

— Помогите! — кричу я и бегу, не разбирая дороги. Споткнувшись о корни деревьев, падаю и вижу над собой человека.

— Заткнись!

Я узнаю парня с крысиной мордой и хочу опять закричать, но он закрывает мне лицо пропитанной чем-то материей. Я ощущаю сладкий запах… Он напоминает…

Я бьюсь в его руках, царапаюсь, кусаюсь, но при этом все больше погружаюсь в красно-коричневую тьму.

Когда я прихожу в себя — а это происходит совсем по-иному, чем после долгого сна или после обморока, — когда я прихожу в себя, мне плохо, так плохо, что я не могу повернуть головы. Я только открыла глаза — и сразу же их закрыла.

Прямо над собой я увидела лицо старого азиата.

Стул был отодвинут, кто-то проворно прошел через комнату. Резкий голос взволнованно что-то доказывал — что именно я не могла разобрать.

Я снова открыла глаза. Большое, темное помещение. Я лежу на плюшевой софе.

Вокруг меня ужасный беспорядок: разбросанные по полу игральные кости, стопы газет и книг на старых креслах и стульях подушки, из которых торчит вата; изящная мебель, но с ободранной обивкой и стертым лаком, грязная и запущенная. Занавески и гардины, местами порванные, в беспорядке свисают по стенам. Часть люстры отломана — из трубки торчит проволока. Кругом грязь. Пахнет пылью, запустением, пеплом от сигар, и — эфиром.

Чувствую себя отвратительно. Левая рука болит — от кисти до плеча. В голове обрывки воспоминаний… Мне становится понятно, куда я попала… как я сюда пришла… И снова страх сверлит мне затылок. Я должна выбраться отсюда… Выбраться!

Я поднимаюсь и ставлю ноги на пол. Волной подступает тошнота. Я, шатаясь, иду по комнате… Вот еще одна дверь! Я отворяю ее… Запущенный зимний сад. Там стоит ведро, садовые принадлежности. Все ржавое, поломанное. Еще дверь… Эта, кажется, наружу… Сзади меня шаги. Мне нужно наружу… Почему они бегут за мной?

Я не успеваю дойти до второй двери. Желудок не выдерживает Я наклоняюсь над ведром… Шаги приближаются. Вот уже совсем близко чьи-то голоса. Голоса мужские. Переговариваются не незнакомом мне языке. Ближе… Еще ближе… О, боже!

Они уже здесь.

Здесь! — говорит кто-то.

Они стоят втроем в дверном проеме и наблюдают, как я мучаюсь. Сквозь застилающий глаза туман я различаю уже знакомые мне лица. Вот… этот, похожий на англичанина. В руке у него револьвер.

Все. Они меня убьют!..

Другой, с крысиным лицом, стоит рядом с «англичанином» позади — маленький азиат.

Пошли! — командует «крыса»

Живо! — подгоняет «англичанин», размахивая револьвером перед моим носом.

Я следую за ними. К двери, которая открывается вовнутрь. Мгновенно соображаю и хочу, захлопнув за собою дверь, закрыть ее на задвижку. Но «крыса» соображает быстрее. Он уже впереди, оттирает меня плечом, проходит в комнату. Обернувшись, бьет по лицу.

— Ты, стерва! — кричит он.

«Англичанин» смеется:

— Ничего, кошечка!

Бесполезно. Все бесполезно. Сейчас наступит конец… Или они еще чего-то хотят?

«Крыса» грубо хватает меня за руку.

— Ай! — кричу я от боли.

Он не отпускает.

— Не притворяйся!.. Туда! — указывает «англичанин» револьвером на кресло. Азиат сбрасывает с него пачку газет. Он искоса поглядывает на меня. «Крыса» подталкивает меня к креслу.

— Что вам здесь нужно? — спрашивает «англичанин». Он говорит совершенно без акцента. Видимо, сходство — чисто внешнее.

Я не отвечаю.

«Крыса» подступает ко мне вплотную и замахивается.

Я наклоняюсь вниз.

— Отвечайте, — рявкает «англичанин» и повторяет свой вопрос. — Что вы здесь, возле этого дома, искали?

— Будь умницей, Бетина, — вступает откуда-то с другой стороны еще один голос.

Я поворачиваюсь в ту сторону. Курт. Кордес. Он незаметно вошел, стоит там, в тени, и говорит:

— Мне жаль. Но у нас нет выбора. Ты нас захватила врасплох.

— Курт, — шепчу я.

— Приятная неожиданность! — пропел «крыса».

— Заткнись! — пробурчал Курт Кордес. — Выйдите все и оставьте нас поговорить наедине.

— Нет, — говорит «англичанин»… — Во всяком случае, не сейчас. Я считаю, что твоя бывшая супруга должна понять, что произошло. И я боюсь, что ты не сумеешь ей изложить все как надо. Пойми же, что нам в высшей степени наплевать на твои воспоминания о приятно проведенном времени, когда она… Не-е-т!..

— Ты идиот, Колли! — возражает Кордес.

— Дурная привычка — называть имена. Ты бы еще назвал меня по фамилии, — холодно выговаривает «англичанин», — можно указать и адрес, тогда она будет знать, куда идет секретная корреспонденция. Не забудь возраст и размер обуви, раз уж ты начал… — Он скривил рот в усмешке.

— Не паясничай, — проворчал Курт, но уступил.

— Если хотите знать, что я думаю, — вмешивается «крыса», — то я уже говорил это и снова повторю: надо спровадить ее куда-нибудь в другое место, тогда пройдет немало времени, прежде чем ее найдут… Лучше этого ничего не придумать!..

— Тебя никто не спрашивает, — обрывает Кордес.

«Англичанин» пожимает плечами:

— Я не знаю… Если ты гарантируешь, Кордес, что она будет молчать…

— Она ничего не знает, кроме того, что я жив…

— Гм-гм… — «Англичанин» кивнул. — А также, что вместо тебя убили другого.

Его так зовут Колли, или это кличка?

— Я хочу с ней объясниться, — настаивает Кордес, — но наедине… Она не знает ничего лишнего — черт побери! Прежде всего я опасаюсь за свою шкуру… Итак, исчезните! Живо!

— Прекрасно, если ты думаешь… — начинает Колли. — До сих пор тебе сопутствовала удача, ты все превосходно устраивал…

Он сказал это безо всякой иронии. Затем обратился к двум остальным:

— Ну, что ж! Пошли, ребята. Подождем наверху. — И снова к Кордесу: — Десять минут! Слышишь? — Наконец-то он прячет револьвер.

Азиат пошел первым. «Крыса» — за ним, бормоча: «Дерьмо поганое!» «Англичанин» еще раз оборачивается, уже дойдя до двери:

— Подумай хорошенько, прежде чем что-то сказать, Кордес! И позови, если управишься скоро.

— О'кей! — кивает Кордес. Кажется, он чувствует облегчение и даже несколько повеселел оттого, что они удалились. Он порывисто придвинул стул и уселся напротив меня.

— Сигарету? — Он пододвинул ко мне пачку.

Я взяла сигарету. Он дал мне огня. Его пальцы дрожат. Он кажется мне бледным и заспанным: глаза глубоко запали, веки воспалены. В волосах пробилась седина. Он словно постарел на моих глазах.

— Ты неважно выглядишь, Курт, — говорю я.

— Неудивительно! — Он горько смеется. — Сначала ты как с неба свалилась, потом это известие… что Корнелия — моя дочь…

Он не закончил фразы, потянулся за сигаретой для себя и потер лоб сложенными вместе средним и безымянным пальцами.

— И потом, в тот же вечер, этот парень, которого я..

Он снова замолчал.

Пауза.

— Ты кого-то застрелил?

Кордес пожимает плечами.

— Все это тебя совершенно не касается… Дай мне слово, Бетина, что ты никому ничего не скажешь… То есть о том, что ты меня видела. Я убит, мертв — понятно! Если ты дашь мне слово, я позабочусь о том, чтобы с тобой ничего не произошло. Нам нужно исчезнуть отсюда. Для этого потребуется час-два, и все будет в порядке… Дай мне слово!..

Я пытаюсь все поставить на свои места. Мне плохо. Сигарета не помогает, я ее просто не чувствую. Я вдавливаю ее в пепельницу, стоящую на столе.

— Кто-нибудь знает, что ты здесь?

— Нет, — вру я.

Я, собственно, и не уверена, что это ложь. Вполне возможно, что на самом деле никто не знает, где я. Во всяком случае — еще не знает.

— Откуда ты узнала, что я жив? И что ты здесь искала? — спрашивает он, нетерпеливо поглядывая на часы.

— Я тебя встретила вчера вечером в аэропорту, когда ты шел в сопровождении… э-э-э… своих друзей, — отвечаю я.

— Тс-с-с! — Он прикладывает палец к губам и показывает кивком на дверь.

Если бы мне не было так плохо!

Вот сидит передо мной муж, или точнее, то, что от него осталось после двадцатилетней разлуки. Муж, мужчина, которого я очень любила. Отец Корнелии… Боже! Неле!.. Уже из-за нее одной я должна отсюда вырваться!.. Вот он сидит и смотрит на меня почти умоляюще. И он же еще совсем недавно свалил на меня обвинение в убийстве, и — черт его побери! — по его милости меня чуть было не упрятали на много лет в тюрьму… Собака! Паршивая, бедная, бездомная, но собака!

— Ну что, Бетина — даешь мне слово?

— И потом?

— Они настаивают на том, чтобы оставить тебя здесь, в доме. Я не могу этому помешать. Но тебе ничего не сделают.

— С чего бы это ты начал мне вдруг сочувствовать?

Он устало морщится.

— Я не убийца, Бетина! Позавчера мне пришлось прибегнуть к крайней мере: мы защищались. Но я не убийца. Ты должна мне верить!

— И как долго я должна здесь оставаться?

— Несколько часов. До тех пор, пока мы не вывезем отсюда наш багаж и не уедем сами… С тем, чтобы быть вне пределов досягаемости.

— Что за багаж?

Внезапно его растерянное лицо приобретает строгое выражение. Затвердел подбородок, в узенькую полоску сжались губы.

— Ты слишком много спрашиваешь! — говорит он тихо, но таким тоном, что у меня по спине забегали мурашки. — Я тебе обещаю, что с тобой ничего не случится, если ты дашь мне слово молчать! Никто, ни один человек больше не интересуется Кордесом. Кордес мертв. Он убит уже дважды… Курт Кордес — живой труп! Ха-ха-ха!

Это прозвучало ужасно, особенно, когда он засмеялся.

— Если ты будешь молчать, я выкручусь — и ты останешься в живых. Чего же тебе еще надо? Я не могу поручиться, что Винн… — Он осекся. — …что они тебе ничего не сделают, если ты откажешься!..

— Хорошо, — отвечаю я. — Пожалуйста… Но кто поручится, что я потом не нарушу своего слова?

— Я гарантирую тебе жизнь, если ты будешь молчать!

Он откинулся немного назад и уставился на меня своими сузившимися до щелочек глазами:

— Но я ничего не гарантирую, если ты нас выдашь. Они тебя достанут! Я и сам доберусь до твоей глотки, когда выйду из тюрьмы после двадцатилетней отсидки, а если меня не будет в живых — хоть я и бессмертный, ха-ха-ха, — то это сделает один из тех, кто выйдет целым и невредимым. Доберутся и до Корнелии, и до тебя — до вас обеих… У тебя нет выбора…

Я думаю о том, что бы еще сказать. Нужно выиграть время. Уже начало двенадцатого…

Послышались шаги на лестнице.

— Итак? — спросил Кордес.

— Я даю слово.

— О'кей! — вздохнул он с облегчением.

Дверь отворилась, «англичанин» и «крыса» вошли в комнату.

— Любовное свидание закончено? — спросил «крыса».

— Идиот! — говорит Кордес и встает.

Тот не обращает на это никакого внимания.

— Ты будешь нужен, Кордес: никто не умеет обращаться с аппаратом.

— Она дала мне честное слово, что будет молчать, как рыба.

— Как долго?

— Всегда.

— Ну, хорошо… Если ты думаешь… — «Англичанин» улыбается. — Ты крепко рискуешь, Кордес: пожизненным заключением. А пожизненное — значит, по крайней мере, двадцать лет. Двадцать лет — не пустяки! Я в свое время отделался шестью годами и считаю, что мне крупно повезло.

— Думаю, дамочку не мешало бы связать, — продолжает он. — Не так сильно — не требуется, чтобы ноги отнялись, но достаточно крепко, чтобы хватило на несколько часов… Живо, за дело!..

— Я сам это сделаю.

— Нет-нет, только не ты, Кордес! Ты слишком сентиментален, а здесь это не годится.

— Тут нужен ремень, — произносит «крыса» с садистской усмешкой.

— Не церемонься, Ред, приступай! — приказывает «англичанин». — Мы ждем.

По-видимому, он здесь хозяин, потому что Кордес ему не противоречит. Кордес стоит у окна и курит. «Крыса» выходит в зимний сад и возвращается со связкой ремней разной длины.

— Ложись туда! — командует он, указывая на софу.

Я замечаю, что Кордес делает протестующее движение. «Англичанин» осуждающе поднимает руку. Кордес покоряется.

Я поднялась, пересекла помещение и легла на софу.

«Крыса» связал мне ноги и, пропустив концы ремня под основание софы, завязал их где-то внизу. При этом он похлопывал меня по ногам и нагло ухмылялся. Затем он приказал поднять руки вверх и соединить их над головой, чтобы перевязать мне запястья. Одного ремня не хватило, он привязал второй и закрепил вокруг ножки софы. В заключение этой процедуры он подложил мне под голову довольно грязную подушку.

— Так… — кряхтел он. — Теперь сделаем так…

Он взял еще один ремень, протянул его под спинкой софы и перекинул поверх живота, касаясь своими лапами моей груди.

Но я ничего не говорила. Я сделала вид, будто ничего не замечаю. В противном случае они бы вцепились друг другу в волосы — Кордес и этот дикарь, и кто знает, на чью сторону встал бы «англичанин». «Крыса» моложе и сильнее, чем Кордес; он наверняка одержал бы над ним победу, и бог знает, чем бы все это для меня обернулось.

— Прелестно! — «Крыса» тяжело и прерывисто дышит. — Прелестно! Теперь она будет тихоней, твоя женушка!

— Заткни свою поганую глотку! — взвивается Кордес.

— Спокойно, господа! — приказывает, улыбаясь, «англичанин». — У нас нет времени на разные глупости. За работу!

Вся тройка направляется к выходу.

— А кляп? — спрашивает «крыса».

— Зачем? Пускай себе вопит, если ей это доставит удовольствие. Здесь ее все равно никто не услышит.

Кордес не обернулся. Они вышли и заперли за собой дверь. Я снова одна.

Болит рука. Неприятное ощущение в желудке. Лицо горит от побоев. Я лежу не то чтобы в очень неудобной позе, но пошевельнуться почти невозможно.

Пытаюсь подвигать руками, как-нибудь опустить их вниз, но «крыса» так их связал, что чем больше я тяну, тем сильнее ремень впивается в кожу. Попытки освободиться бессмысленны.

Мне страшно. Я не могу припомнить, чтобы мне когда-нибудь было так страшно. Это какой-то всеобъемлющий, смертельный, парализующий страх.

Могу ли я положиться на Кордеса? «Я позабочусь о том, чтобы тебе ничего не сделали…» Но он только один из четырех. Шеф — «англичанин». Если они решат убить меня, Кордес этому не помешает… Зачем тогда эти ремни?

Они этого сейчас не сделают, потому что Кордес против, а Кордес им нужен… очень нужен. «Никто не умеет обращаться с аппаратом…» Что же это за аппарат?

Приложив некоторое усилие, я смогла взглянуть на свои ручные часы… Половина двенадцатого. Может быть, Деган уже… или Фекельди?..

Нет. Напрасная надежда. Как это глупо — дать важное поручение этой простушке из Путцванга.

Очень хочется пить… Противно воняет подушка под моей головой. Откуда-то сверху доносится грохот, и слышны мужские голоса.

Может быть, было бы лучше, если бы этот Тирбардт куда-нибудь отбыл в неизвестном направлении? Я, конечно, сидела бы в тюрьме, но по сравнению с моим теперешним положением…

За двое суток до этого я была в пути на аэродром в Мюнхене, чтобы лететь в Гамбург. У меня в сумочке лежало письмо Кордеса. Единственным моим намерением было отыскать его и высказать все, что я о нем думаю. Я была вне себя от ярости. Шутка ли?..

Ах, Корнелия!

Конечно, она сидит сейчас перед радиолой в своей комнате, положив загипсованную ногу на стул и смакуя свои любимые пластинки: Донована или Пита Сигера… А может быть, она болтает с кем-нибудь по телефону…

Кто же вызволит меня отсюда?

Подобные ситуации встречались мне только в книгах или в кино. Но в жизни?.. Ремни на запястьях и вокруг ног возвращали к действительности.

Наваждение какое-то: вчера была «убийцей», сегодня — жертвой! Кого же они все-таки прикончили? И чем занимаются эти люди?..

Я, действительно, буду молчать. И меня не интересует, что здесь происходит. Только бы они оставили меня в живых!

Неужели полиция не следит за домом, около которого был найден труп человека, принятого за Кордеса? И где находится сейчас Кордес? Неужели никто не замечает, что в этом доме не все в порядке?

Я не могу всего этого понять. Но даже если я все пойму, я не смогу ничего изменить. Я хочу вырваться отсюда… Прочь! Прочь, прочь! Я буду молчать, как рыба, — черт меня побери! — что я еще могу сделать, чтобы они сохранили мне жизнь?!

Боже мой! Хоть бы Деган или Фекельди позвонили в отель! И поскорее! И чтобы толстушка ничего не перепутала! И чтобы хоть один из них понял всю серьезность моего положения и сразу же… А может быть и так, что оба сочтут меня окончательно спятившей и ничего не станут предпринимать!

А может, парни меня не убьют, а просто оставят тут связанной, и я умру с голода… Сколько может человек прожить без пищи? Три, четыре, пять дней… или больше? Пока в Корнвальдхайме, наконец, не хватятся и не начнут разыскивать. И тогда меня очень быстро найдут — я надеюсь. Но дня два это продлится, или три… Это не имеет значения. Только бы я выдержала!

Ах, если бы те четверо, наконец, убрались из дома! Все прочее пошло бы своим чередом. Но я не думаю, что они оставят здесь живую свидетельницу, запомнившую их лица, их приметы и поэтому опасную для них.

Что такое? Или мне показалось? Нет. Действительно, кто-то спускается по лестнице.

Тихие, осторожные шаги… Я их слышу.

Дверь открывается. Входит «крыса». Он закрывает и запирает за собой дверь и смотрит на меня. Он облизывается. Я вижу, как кончик его языка скользит по верхней губе. Он приближается, не спуская с меня глаз.

Чего он хочет? В руках у него ничего нет.

Теперь он стоит совсем близко, склоняется надо мной, держа руки в карманах… Ни слова… Его взгляд скользит по моему лицу, по моему телу и снова по моему лицу.

— Ну? — хрипит он и садится на край софы.

— Что вам нужно? — спрашиваю я в ужасе.

— Немножко посмотреть на тебя, куколка. Больше ничего!

Он смотрит каким-то странным, блуждающим взглядом.

— Я закричу, если вы до меня дотронетесь.

— Ах, так! — Он ухмыляется. — Ну, тогда кричи! Остальные наверху, под самой крышей… Кричи, кричи, кошечка!

Он наклоняется еще ниже, целует меня в шею, крепко хватает мою голову и вдавливает свои губы в мои. Я пытаюсь его укусить, но упускаю момент.

Он весь провонял алкоголем и потом; вот уже его руки скользят по моим ногам.

— На помощь! — ору я, безуспешно пытаясь защищаться.

Он смеется. Его пальцы уже на моей груди под блузкой, другой рукой он стягивает с меня юбку.

— Момент, куколка… сейчас мы расстегнем…

Его руки шарят по моему телу — горячие, мокрые, звериные лапы…

— И-и-и-и! — я начинаю пронзительно визжать. — И-и-и-и!

Он становится передо мной на колени; рвет на мне белье, приговаривая.

— Люкс, прима… люкс…

На секунду перед глазами оттуда, из прошлого, возникает фигура майора, который тогда в бомбоубежище… У меня перехватывает дыхание, я не могу больше кричать, но пытаюсь сбросить этого подлеца…

Он хрипит, хрюкает, брызжет слюной — и хохочет. И повсюду его мерзкие лапы.

Кто-то рычит:

— Ну ты, скотина!

За его спиной вырастает фигура. Я вижу сжатые кулаки и падающие тела. С шумом переворачивается и падает стол.

— Противная, поганая свинья! — слышу я голос Кордеса, хриплый, прерывающийся.

«Крыса» не отвечает. Борьба продолжается. Оба, кряхтя, катаются по полу. Они рычат, как разъяренные псы. Я пытаюсь привести в порядок одежду, но мне это не удается. Но вот «крыса» поднимается и наскакивает на Кордеса. Тот выскальзывает у него из рук. Набычившись, они стоят друг против друга.

— Ты мне за это еще заплатишь! — шипит «крыса». Он застыл на месте, готовясь к прыжку.

Кордес немного побледнел. Он не упускает противника из виду.

— Это мы еще поглядим! — бормочет он.

В руках у «крысы» нож.

— А-а-а-а! — говорит он, не повышая голоса. — Ну-ну, подойди сюда, засранец…

Шаг за шагом приближается он к Кордесу. Я отворачиваюсь и закрываю глаза…

— Руки вверх, — командует кто-то. — Бросьте нож… Живо! Что здесь происходит?

Деган.

Я поднимаю голову. Да — Деган!

— Питер! — кричу я.

В доме, наверху, слышатся выстрелы. Они звучат неотчетливо, или я их так слышу?.. Потом громче, еще громче; меня окружает темнота; совсем темно; все плывет, все вращается перед глазами — все быстрее, быстрее… и…

Я прихожу в себя, когда холодное, мокрое полотенце касается моего лба. Открываю глаза. Я все еще лежу на софе. Вроде ничего не изменилось. Но мои руки свободны. Ноги — тоже. Я свободна.

Возле меня сидит доктор Деган.

Я испугана: ведь у меня расстегнута блузка, задрана юбка!

Все в порядке: блузка застегнута, юбка плотно прилегает к коленям. Чья это забота? Что произошло?

— Алло, фрау Бетина! Как дела?

— Хорошо, спасибо, хорошо! — говорю я, вдохнув полной грудью и одновременно почувствовав смертельную усталость. Вот-вот засну. Только здесь мне не хочется спать. Я хочу домой или на ту кровать — в «Рейнгольде».

— Который час? Что это?..

— Тс-с… — Деган приложил палец к моим губам. — Не надо спрашивать, что случилось. Все в порядке. Добрый дядя доктор с вами. Пусть он доктор права, — все равно, милый добрый доктор… Нет причин так волноваться!

Его рука пахнет мылом и табаком. Мне бы хотелось к ней прижаться, но я не доверяю своему порыву.

— Мы можем выбраться отсюда?

— Конечно. Если вы себя достаточно хорошо чувствуете…

— Да! — почти кричу я, поднимаясь. Немного пугаюсь розового тумана перед глазами, но встаю на ноги.

Он держит меня за руку. Так лучше. Он надевает на меня пальто. Медленно мы спускаемся вниз по деревянной лестнице.

Вспышка. Деган что-то врет репортерам, пытаясь их оттеснить. Двое полицейских расчищают нам дорогу. Вопросы ко мне. Со всех сторон голоса, задающие вопросы.

— Не волнуйтесь, Бетина. Мы сейчас сядем в машину, — шепчет мне на ухо Деган.

Он ведет меня. Его рука у меня на талии. Мне с ним хорошо.

Минутой позднее все уже позади. Последние несколько фотовспышек в тот момент, когда мы садимся в белый «ситроен»

Никаких шансов скрыть всю эту историю от Корнелии!

— Вы появились, как принц из сказки — за две секунды до того момента, когда дракон собрался съесть девушку.

— Я хотел бы прийти хоть немного раньше…

— Что же было, когда я лежала без сознания?

Он помедлил.

— Фекельди был уже там, когда я… Он позвонил в пансионат на две минуты позднее, но он был ближе… А потом — синий свет и сирена… Фекельди в сопровождении полицейских поднялся наверх и захватил эту компанию.

— А что парни?.. Что они делали там, наверху?

— Они делали деньги… Деньги ценой предательства… Шпионаж, — сказал он. — Насколько я понимаю, они увязли в этой грязи по уши.

— А кто был тот мертвец?

— Точно не знаю. Во всяком случае, человек, очень похожий на Кордеса.

— Ну и?..

— Да… я пришел сюда, когда полиция уже ворвалась в дом, и нос к носу столкнулся с этим корейцем или монголом, или кто он там есть. Я сразу спросил его: «Где фрау?» Он показал вниз, и я помчался в указанном направлении, где и застал вас в обществе двух господ.

— Хорошо, что вы были вооружены!

— Как раз — нет. Это был ключ от дома. Если его обернуть чем-нибудь или направить на противника, не вынимая из кармана, он вполне сойдет за… Вверху обоих приняли у меня полицейские, и я смог посвятить себя вам. — Он пожал плечами. — Потом была небольшая перестрелка: друзья, обезумев, доигрывали свою игру, но…

— И Кордес? — спросила я. Смешное чувство! Я не боялась за Кордеса, и однако… — Он жив?

— Да, Бетина. — Питер Деган, в то время как мы подъезжали к «Рейнгольду», успокаивающим жестом положил свою ладонь на мою. — Он жив, потому что, действительно, тот живет долго, кого при жизни объявили мертвым. Кордес не умрет!