Корейские Легенды

Корейские легенды, миниатюры. Дымхо

Первые лучи солнца только-только начали пробиваться сквозь редкие ветви растущих на склонах гор сосен, а деревня уже давно проснулась, и рябой пастух уже вывел тощих деревенских коров на прошлогоднее рисовое поле. Сан Нам выскочил во двор, на ходу надевая ветхое кимоно, которое досталось ему по наследству от покойного мадабая[1] Ким Ира. По пути он успел пнуть ногой одноглазого кота, сидевшего на пороге: возмущенно взвыв, кот стрелой понесся к бабушке, в ее кудури кханы[2].

Вдоль ветхого забора, на котором приплясывал петух, пытаясь привлечь своих несушек, Сан Нам пробежал к сараю. Он осторожно достал спрятанный за ним обруч от бочки, который накануне стащил у кузнеца Ван Ни, вынул из-за пазухи кусок выцветшей ткани, отрезанный от старой бабушкиной рубашки, и начал приделывать ее к обручу. В конце концов ему удалось натянуть и закрепить ткань так, как он хотел – и его самодельный мольберт был готов. Осталось поставить его у забора, но обруч с лоскутом никак не хотел вставать вертикально, падая от малейшего дуновения ветра. Наконец, Сан Нам смог установить его прямо, после чего сбегал за остывшими углями, которые достал из глиняной печи и сложил в медное ведро.

Тем временем солнце уже поднялось до верхушек самых высоких сосен и теперь ярко освещало гранитные стены ущелья с бегущей по нему сверкающей стремительной рекой. Сан Нам, прикрывая глаза сложенной козырьком ладонью, любовался красотой родной долины, наполняющейся солнечным светом. У подножия горы он заметил фигуру отца: тот шел по направлению к ячейкам с рисовой рассадой, казавшимся издали крошечными сотами, неся на плечах коромысло с двумя ведрами воды, и его круглая широкополая шляпа покачивалась с каждым шагом.

Вот уже девятнадцать весен Сан Нам изо дня в день видел, как его отец и соседи с неутомимым трудолюбием и заботой ухаживали за рисом. Он и сам помогал им в этом, но сегодня у него было занятие поважнее. Взяв из ведра угли, Сан Нам подошел к своему самодельному мольберту и начал рисовать. Казалось, что руки его танцуют, выделывая невероятные пируэты и оставляя на ткани легкие следы угольков, которые складывались в затейливый рисунок. И вот, словно по волшебству, старая ткань под рукой мастера превратилась в живое, будто дышащее полотно, на котором легкая дымка, поднимаясь от недавно проснувшейся земли, окутывала бирюзовые горы, а быстрая речка, журча по камням, несла свои сверкающие воды в дальние края. На ветхом заборе среди бамбуковых прутьев висела удивительной красоты картина, на которой словно бы застыло время. Солнце уже было высоко в небе, а на картине юноши оно навсегда остановилось у вершины горы.

За спиной у него раздался кашель и сердитый голос произнес:

– Мальчишка, что ж ты не подождал меня сегодня?

Обернувшись, Сан Нам увидел своего четвертого адибая[3], который стоял, опираясь на бамбуковый костыль.

– Четвертый адибай, я заходил утром к вам в маги,[4] но нашел там только ваш кисет, оставленный на кудуре[5].

– Ладно-ладно, адыри[6], я не сержусь. Я на самом деле похвалить тебя хочу. Три лунных дня назад я с раннего утра был на рынке и продал одному заезжему моксаними[7] все твои картины. Я думаю, он из свиты принца Чосона, потому что не пожалел кыми дони[8]. А напоследок он сказал мне:

«Если в следующий раз ты представишь мне своего племянника и принесешь такие же искусно выполненные картины, то я куплю их все для принца Чосона, и ты получишь много золотых монет».

На это я ответил: «Моксаними, небо одарило моего племянника талантом, но он с пяти лет пишет свои картины углем от сгоревшего хвороста. Будь у него краски, он бы такое сотворил, что само солнце поблекло бы в сравнении!»

«Ладно, старик, – сказал этот богатый господин, – приходи завтра на это же место: посмотрим, что пошлет нам бог. Переждем закат солнца, и его утренние лучи вернут нам вчерашнюю мечту». После этого он сел в свой паланкин, и слуги в камышовых шляпах подхватили его и побежали рысцой, расталкивая прохожих. И вот, посмотри-ка, что я получил от него сегодня.

С этими словами младший дядя развязал свой узелок, и на траву посыпались бамбуковые пеналы с красками. Яркое многоцветье засверкало в лучах полуденного солнца, и будто радуга разлилась в небе над грязным птичьим двором, над свинарником, где хрюкал трехлетний боров, над камышовым курятником, на крыше которого сидели дикие горлицы. Казалось, что дядя Сан Нама рассыпал в этом убогом хозяйственном дворе цвета радости, кусочки неба, нечто такое, что жителям деревни даже и не снилось никогда, потому что они никогда до этого не видели настоящих красок.

Сан Нам быстро схватил пеналы и бросился к дому, на ходу запихивая их за пазуху. Уже у двери он спохватился, остановился как вкопанный, круто повернулся и трижды поклонился до земли четвертому адибаю, прижимая к сердцу небесный дар.

– Четвертый адибай, я клянусь, что оправдаю ваши надежды! Лицо юноши сияло радостью, а над головой его светилось радужное кольцо – но его видел только дядя Сан Нама, а его мать и бабушка, смотревшие на все это с крыльца, увидели только, как их сын и внук кланяется своему дяде с почтением и обожанием в глазах.