Корнет из нашего времени. Часть вторая (СИ)

Глава 6

Нельзя сказать, что после дуэли жизнь князя Белогорьева изменилась кардинально. Все началось еще после победы в спортивных состязаниях. Дуэль же только добавила дополнительные очки в то, чего он старался избежать в прошлой жизни и совершенно не был знаком в этой, а именно известность. Но очки эти оказались уж очень весомыми. Нет, секунданты, верные долгу, не нарушали своих обязательств по неразглашению причин и самого хода дуэли. Да и врач не распространялся об этом. Но непостижимым образом уже на следующий день «широкой общественности» стали известны все подробности поединка. Причем многие из этих подробностей были новостью даже для меня самого, видимо сработал пресловутый эффект испорченного телефона. «Кто-то что-то слышал, кто-то что-то видел, но несомненно одно — опять где-то отличился младший Белогорьев!».

И вот, приходится пожинать плоды этой известности.

Я реально чувствовал себя тем слоном в окружении зевак из известной басни Крылова.

Те триста с небольшим метров от квартиры до особняка офицерского собрания, что предстояло преодолеть утром, превратились в череду сплошных приветствий и доброжелательных кивков. Офицеры артиллерийской школы, гусары, стрелки батальонов императорской фамилии, офицеры лейб-гвардии конвоя, и это не считая представителей родного полка. Близко знакомые подходили, выражая свое почтение и перекидывались парой фраз, остальные ограничивались коротким кивком и «польским салютом»[75], при этом многозначительно глядя на меня. Причем взгляды эти варьировались от просто заинтересованных до одобряющих, не было только равнодушных. Осуждающих тоже не замечал, даже слушатели артиллерийской школы не проявляли ведомственную солидарность, в их взглядах не чувствовалось ни осуждения, ни тем более вражды, только интерес к «новой звезде». Да, я реально стал звездой, первопричиной интересных новостей, темой для разговоров в собраниях и салонах.

Едва я зашел в зал офицерского собрания, как оказался в окружении друзей. Федор Эвальд, Сергей Бурсак, другие офицеры, завтракавшие в собрании, в основном молодежь. Более старшее поколение приходило обычно чуть позже. Всех интересовали подробности вчерашнего поединка. Слухи ходили самые разные, но всех интересовали подробности «из первых рук». Юра Лишин и Александр Коленкин были щепетильны в этих вопросах и отказывались вообще вести какие либо разговоры на эту тему. Ну а я, что я мог сказать? Так, общие фразы, слова. Что бы успокоить «общественность», утолить, так сказать их информационный голод, отослал их с расспросами к присутствующим при поединке секундантам, тем самым неофициально дав свое согласие на раскрытие всех подробностей происшедшего.

Тут стали подходить на завтрак и старшие офицеры, командование полка. Обстановка стала как то серьезнее, сдержаннее. За столом воцарился порядок, изредка прерываемый позвякиванием столовых приборов и короткими фразами, типа»… будьте добры…», «… благодарю Вас…» и т. д.

Обычно после завтрака наступало время недолгого перекура, так, на одну — две сигареты. По заведенной традиции молодежь предавалась этому пороку в гостиной. Здесь под «легкий треп обо всем и ни о чем» витал дым от демократичных[76], «Царских по 18 копеек за 10 штук» и «Сенаторских за 12 копеек за 10 штук»[77]. Старшие же офицеры поднялись на второй этаж, в так называемую «диванную комнату», которая играла роль «курилки» для командного состава. Меня пригласили присоединиться к ним.

Здесь все было уже «по взрослому», вся обстановка располагала к этому виду отдыха после принятия пищи: два удобных дивана, кресла, пара низких столиков для того, чтобы поставить бокал, пепельницу, другие мелкие вещицы, вроде бы и не нужные в быту, но без которых солидному курильщику не обойтись. Гильотинки для сигар различных форм и размеров, специальные ножницы, пробойники, каттеры, сигарные пепельницы, главным отличием которых является специальный желобок, в который можно расположить свою сигару, ожидая пока пепел не упадет сам. Особое место среди предметов убранства занимает курительный столик, искусно смонтированный в виде ружейной пирамиды из трех настоящих кавалерийских винтовок системы Мосина[78]. Между ними закреплена круглая стальная столешница-мишень, а пепельницей служит часть обычной гильзы от 5-дюймового артиллерийского снаряда, спиленной сантиметров на 7–8 выше фланца. На полках вдоль стены были разложены курительные трубки различных видов, специальные ящички для сигар, чуть позже их усовершенствуют и назовут хьюмидорами, с ароматными «Partagas», «Sancho Panza»[79].

— Прошу Вас, располагайтесь, корнет, и пожалуйста, здесь без чинов! — пригласил меня присесть Георгий Оттонович, — что же вы не берете сигару… сигары, право, отличные, бодрят изрядно, особенно после плотного фриштыка[80].

— Благодарю, утром я уже выкурил сигарету, а много я и не курю, особенно сигары.

— Ну, это Вы зря, — вступил в разговор Вольф Константин Маврикиевич, — добрая сигара, особенно после стола, это, я Вам скажу, весьма полезно для спокойствия душевного, да и дыхание прочищает, что Вам, как атлету, весьма полезно должно быть.

Надо сказать, что в это время в обществе действительно верили, что курение благотворно влияет на здоровье людей, «прочищает дыхание». К тому же курить было не то, что бы модно, а просто обыденно, в порядке вещей. Дешевизна сигарет, папирос и табака, пачку сигарет в 20 шт., например марки «Тарас Бульба» или «Ярмарочная» можно было купить за 4–5 копеек, весьма способствовало этому. Курили все, крестьяне и дворяне, мещане и интеллигенция, мужчины и женщины, подростки. Исключение составляли священнослужители и представители старообрядчества, которые вели непримиримую борьбу с этим «богомерзким зельем» и «сатанинским дымом». Но борьбу эту они явно проигрывали.

— Ну да ладно, Александр Николаевич, — обозначил неофициальность беседы полковник Раух, — а мы вот попыхтим немного. Вчера мы обсудили Вашу эпопею с дуэлью. Сегодня мне предстоит встречаться с генерал-майором Синицыным, Александром Николаевичем[81], а Константин Маврикиевич будет обедать с Крузенштерном, Николаем Фёдоровичем[82], в частном, так сказать порядке. Как Вы понимаете, разговор будет идти о Вашем курбете[83].

— Я вчера все доложил Вашему высокоблагородию, была затронута моя честь, я дал время своему adversaire[84] sans perdre la face[85]. Извинений я не дождался, и согласно уложений Приказа о дуэлях, поставив в известность Вас, послал вызов штабс-капитану.

— Ну, ну, Александр, не горячитесь! Вас никто ни в чем не упрекает, отнюдь! Просто в виду предстоящих бесед мы бы хотели более подробно услышать все circonstances particulières[86]. Не хотелось бы попасть впросак из за какой мелочи. В любом случае, мы Вам уже говорили, что ни в коей мере не сомневаемся в Вашей правоте и праве защищать свою честь, просто хотели бы услышать все nuance[87] всего этого. Вы же знаете о тех, я бы сказал надуманных противоречиях между нашими полками. Не хотелось бы, чтобы этот случай, как бы мягче сказать, способствовал углублению этих противоречий.

Мне пришлось снова, теперь уже подробно рассказать, в том числе и предысторию, как я ее понимал, этого дела, все нюансы происшедшего. Как оказалось, и это стало для меня новостью, все может осложниться еще и тем, что Мэри рассматривалась на должность фрейлины императрицы. Во всяком случае, по словам полковника Вольфа, такие слухи ходили с недавнего времени в светских кругах. А Александра Федоровна, наша императрица, как я знал из истории, дама непредсказуемая и крайне злопамятная, имеющая огромное влияние на мужа. Что ей в голову может прийти, что померещиться? Как это может отразиться на моей карьере? Все это очень беспокоило моих командиров, но честно сказать, меня волновало мало. Кстати, насколько я знаю, в этом случае Мария Прокопьевна должна отказаться от замужества, т. к. фрейлинский шифр[88] накладывал это ограничение. Странно, к чему тогда предстоящее объявление о помолвке и все, что с этим связано? Ну да ладно, все это проблемы семьи Ширвашидзе, меня это теперь не должно волновать. Если что, подам в отставку, я еще в той жизни наслужился. Участие в светской жизни? Корнет не являлся завсегдатаем модных салонов, к тому же уж в очень высоких сферах, пребывания в которых, в крайнем случае, меня могут ограничить, мне, в силу возраста и учебы в закрытых учебных заведениях, бывать пока не приходилось, пока это только начиналось. После победы в boxing competition[89] ко мне только стал приглядываться «местный бомонд», стали присылать приглашения на званые обеды, вечера, в салоны и дома местного высшего света. Так что я и сейчас не очень избалован этим. Поэтому ничем страшным мне это не грозит. Тут вот и командиры еще раз заверили меня в своей безоговорочной поддержке. Прорвемся!

Наша беседа, после того, как вместе мы согласовали, так сказать, «официальную трактовку» поединка и всего, что этому предшествовало, постепенно перешла в светский разговор обо всем и ни о чем. Например, о таких «важных» проблемах, как о «излишне горячей молодёжи», тут же вспомнили, что скоро мой отпуск заканчивается и мне надо официально явиться на службу, потом вернулась к обсуждению сортов сигар и о пользе курения. Полковник Абалешев Александр Александрович, как старший полковник, «курирующий» полковое офицерское собрание, передал мне приглашения и от соседей — гусар, и от лейб-гвардии конвоя посетить их собрания. Такие встречи и приглашения «на посиделки к соседям» иногда организовывались для укрепления духа товарищества между полками гвардии. Решено было, что в ближайший четверг, а именно этот день, по традиции, выделялся для таких мероприятий в офицерских собраниях царскосельского гарнизона, я с Александром Александровичем, штабс-ротмистром Фрейтаг фон Лорингофеном и еще двумя — тремя офицерами буду иметь честь представлять наш полк в офицерском собрании лейб-гвардии царского конвоя.

Уже в конце беседы, когда мы уже стали покидать курительную комнату, Георгий Оттонович напомнил об интересе ко мне со стороны полковника Герарди и о его желании встретиться со мной, так сказать, частным образом. В связи с последними событиями я и позабыл об этом. Раз надо, то надо, не стоит демонстративно игнорировать охранное отделение. Но в то же время и не хотелось бы тут же брать под козырек и бежать на встречу. Не поймут! Договорились, что полковник Раух Георгий Оттонович буквально на днях пригласит на ужин меня, а это обычно практиковалось, приглашение офицеров на ужин в дома командиров, и там уже, конечно же случайно, будет присутствовать полковник Герарди Борис Андреевич. Мне почему то показалось, что тот не только уже получил это приглашение, но именно сам был инициатором этого. Требовалось только мое согласие и определение времени встречи.

На этом беседа наша завершилась, командиры отправились по своим, несомненно, важным делам, а я, зайдя в казарму родного эскадрона и переговорив с Леонидом Оскаровичем, перекинувшись парой слов с Юрой Лишиным и Федором Бурсаком, которые готовились к очередным занятиям с нижними чинами, решил отправиться домой, в Петербург, на Васильевский.

Визит вежливости, а именно так назывался «культпоход» в офицерское собрание Собственного Его Императорского Величества Конвоя[90] был назначен на четверг, 13 апреля.

У входа в деревянное двухэтажное здание в старорусском стиле на Кузьминской улице[91], где располагалось Офицерское Собрание, нас встречал старший полковник этой знаменитой воинской части Киреев Федор Николаевич. Обнявшись с Александром Александровичем Абелешевым, он радушно поприветствовал нас и пригласил в помещение.

По своему положению, находясь в императорской свите, командиры Конвоя очень редко имели возможность быть в обществе своих офицеров. Повседневной жизнью этого подразделения фактически руководил помощник командира по строевой части. Он же, совместно с другим старшим полковником, помощником командира по хозяйственной части, были и хранителями старых традиций, строго следя за их выполнением, они же и предводительствовали в офицерском собрании. Мы получили приглашение именно от офицерского собрания, принимало нас офицерское собрание Конвоя. Именно поэтому и встречал нас старший полковник, «курирующий» его, а не командир. Так что в факте его отсутствия не было ничего ущемляющего нас. Таков, как говорится, протокол.

В передней нас встретил лакей из солдат-отставников, степенный старик с окладистой бородой и в традиционной черкеске[92] с двумя Георгиевскими крестами[93] на груди. Принял шинели и фуражки, и только после этого, так привычным и неизменным во все времена солдатским жестом убрав складки у пояса назад, за спину, четко поздоровался:

— Здравия желаю, Ваши высокоблагородия, имею честь приветствовать Вас!

«Выскоблагородием» среди нас был только полковник Абелешев, но мы «не обратили внимания» на это нарушение, понимая, что это знак особого уважения к гостям. По заведенной традиции отдарились целковыми, что было встречено с большим удовольствием. Дальше мы прошли в просторный холл, выполняющий, по-видимому, и роль библиотеки, так как вдоль стен зала размещались шкафы с книгами. По центральной лестнице поднялись на второй этаж и довольно длинным коридором, вдоль биллиардной и курительной комнат, их предназначение угадывалось через приоткрытые двери, оказались в обширной гостиной, плавно переходящей в совмещенный с ней зал — столовую. Помещение было оформлено в охотничьем стиле, с тяжелой массивной мебелью, на стенах красовались кабаньи и лосиные головы, картины в темных тонах. У глухой стены царствовал огромный резной буфет, на котором сверкали серебряные ковши, кубки, чаши. В углу — главное украшение зала — роскошный камин, отделанный мрамором, над котором висела целая коллекция различного холодного оружия.

В центре зала к ужину был накрыт большой стол, блиставший белоснежной скатертью и изобиловавший массивными серебряными графинами, солонками и прочей столовой утварью и приборами. Присутствующие офицеры, общим числом человек двадцать, часть которых курила стоя у камина, остальные, разбившись на отдельные группы, вели беседы в примыкавшей к столовой гостиной, сидя в креслах и диванах, расставленных вдоль стен. При нашем появлении все разом вскочили, воинственно щелкнув каблуками и вытянувшись в струнку.

— Прошу Вас, господа! — кивнул полковник Киреев и стал представлять нас, объясняя при этом причину нашего визита. Пока шло «представление», все стояли «смирно», в том числе и присутствующие в зале статские, а это были лакеи — официанты во фраках, стоявший за конторкой буфетчик, помощники повара, они же разносчики блюд.

Как только закончилось взаимное знакомство, а мне даже показалось, что так и было задумано, в комнату вошел командир Собственного Его Императорского Величества Конвоя генерал-лейтенант Мейендорф Александр Егорович. Небольшого роста, худощавый, но жилистый мужчина лет за пятьдесят, как и все присутствующие офицеры — в черкеске, с аксельбантом[94], между шнурами которого сверкали многочисленные ордена.

— Господа офицеры! — вновь прозвучала команда дежурного.

— Здравствуйте господа, прошу не беспокоиться! — произнес дежурную фразу генерал и, обращаясь уже к нам:

— А, соседи — гвардейцы! Рад приветствовать Вас, господа офицеры. Это большая честь принимать Вас за нашим скромным столом, так сказать разделить с Вами хлеб — соль, поделиться последними новостями, да и просто посидеть душевно! — поздоровался он с нами, — ну а Вы, князь — обратился теперь непосредственно ко мне, — признаться, всех нас порядком впечатлили. Ваше изрядное мастерство на спортивном поприще, которое Вы продемонстрировали в недавнем boxing competition[95] скажу без лести, впечатляет. Ну а Ваши еxploit[96] в поимке apache[97] уже стали основной темой всех разговоров. Вера Илларионовна[98], супруга моя, все уши прожужжала вопросами о Вас, жаждет видеть у себя в салоне. Генерал Врангель[99] тоже, вон, сокрушается, что вовсе ему работы не оставили, всех бандитов извели — весело проговорил он.

— Ну что Вы, Ваше превосходительство, — смутился я, — так уж и совсем без работы. Я думаю, работы ему хватает, особенно сейчас, — ответил я с серьезным выражением на лице.

Почувствовав, что его шутливый тон не вызвал такой же реакции, генерал несколько смутился.

— Да, князь, прошу простить мой вольный тон, сразу посуровел он, — Ваш отец, князь Николай Александрович… , это тяжелая утрата для всех нас… Я знал его с самой лучшей стороны… Мы все скорбим вместе с вами… Примите наши самые искренние соболезнования!

— Благодарю Вас, Ваше превосходительство, отец всегда положительно отзывался о Вас, Александр Егорович, и о славном Собственного Его Императорского Величества Конвое, которым Вы изволите командовать…

После небольшой паузы, приличествующей моменту, поздоровался с полковником Абелешевым и перекинувшись с ним парой ничего не значащих фраз, генерал прошел на свое место во главе стола, что стало сигналом для всех присутствующих, и мы последовали его примеру.

Первый тост в нашу честь сказал полковник Киреев:

— Господа, поднимаю тост во славу Его Императорского Величества лейб гвардии Кирасирского полка, представителей которого мы имеем удовольствие принимать сегодня здесь. Воины полка этого покрыли себя славой в годы военных баталий. И сегодня они продолжают славные традиции своих предшественников, являются надежной опорой престолу и защитой государства нашего. Пью за славу и процветание доблестного Его Императорского Величества лейб гвардии Кирасирского полка! Ваше здоровье, господа!

Спич был встречен традиционным троекратным «УРА!».

С ответной речью выступил полковник Абелешев, поблагодарив хозяев за приглашение, за теплые слова в наш адрес, так же отметив заслуги принимающей стороны, выразив надежду, что боевая дружба наших частей будет продолжена и в будущем.

— … Пью за славу и процветание Собственного Его Императорского Величества Конвоя! Ваше здоровье, господа! — закончил он свою речь.

Трубачи поочередно сыграли марши обоих частей.

После этого официоз встречи продержался недолго, минут сорок, до первой смены блюд. А после того, как генерал Мейендорф кивком головы разрешил офицерам покидать свои места за столом, а может и вследствие того, что после столь пафосных речей полагалось до дна опустошать бокалы, что в свою очередь сказалось на общем настрое, обстановка вообще стала проще, как то душевнее. Любезный Александр Егорович, несмотря на свой чин, продолжал уделять нам повышенное внимание, занимая разговорами, в котором принимали участие и другие офицеры. Шел обычный в кругу военных оживленный и громкий разговор. Офицеры совсем не стеснялись присутствия генерала, но надо отметить, не переходя при этом определенных рамок, проявляя настоящий такт и полное отсутствие панибратства.

Я с интересом прислушивался к разговорам, сам участвуя в них, отвечая на вопросы и спрашивая других. И для меня, как «попаданца» из XXI века, как и для корнета это был по сути первый «выход в свет гвардейского общества», поэтому и было очень интересно. Конечно, что-то общее в атмосфере таких обедов, в смысле вечеров в офицерских собраниях различных гвардейских полков и было, но несомненно, имелись и свои нюансы. Я рассматривал присутствующих, пытался понять особенности этого общества, уловить его настрой, общий тон. Здесь отличительной чертой было обращение офицеров друг к другу исключительно на «ты». «Ты, Ваше Превосходительство», или «Ты, господин полковник». Но это «ты» было только знаком общего братства, не переходящее рамок уважения к старшим, субординацию и такт. Было видно, что это офицерское «ты» обязывало и значило для присутствующих намного больше, чем официальное «Вы».

Специфика службы так же накладывала свой отпечаток, незримую, но явно ощущаемую особенность. Здесь это было частое общение с членами Императорской фамилии, у нас — больше свободного времени для развлечений и светской жизни. Но общий дух был тот же. Особый замкнутый мир общих вкусов, интересов, привычек, установившихся взглядов и взаимоотношений, мало чем отличавшийся от того, что царил и в нашем собрании. Офицер гвардии! Это всегда спортивная фигура, идеально подогнанная форма, почти одинаковые прически «с английским пробором», этакая манерная небрежность речи, в которой так и сквозила та гордость за принадлежность к элите армии, к ее цвету, а так же легкая пренебрежительность к людям, не носившим погоны, статским штафиркам. Как там говорил сто лет спустя известный генерал-любитель рыбалки:

— «… Какие вы все умные! Что ж вы строем в туалет не ходите и тельник не носите, раз все знаете…»

Постепенно за столом и вне его стали образовываться «кружки по интересам». Справа от меня какой-то есаул пытался объяснить Леониду Оскаровичу преимущество донской породы лошадей от черноморской, и тем более от английской. Юра Лишин слева вел оживленную беседу с представителями молодого поколения Конвоя о предстоящих пасхальных приемах в Царском Селе.

Передо мной, кстати, «лошадиный вопрос» стоял очень остро. У меня был неплохой жеребец английской верховой породы, вороной масти, как и все лошади во втором эскадроне. Мой Вулкан был хорошим скакуном, очень резвым, быстрым, но как показало происшедшее в тот злополучный день 9 января, ему не хватало мощи, веса во время действий в толпе, где была нужна не столько резвость и быстрота, сколько сила, монументальность, могучесть, способность противостоять людскому потоку.

Надо сказать, что приобретение лошади в гвардейском полку офицером было не рядовым событием. Во-первых, масть должна соответствовать предписанной для конкретного эскадрона. Во-вторых, лошадь, прежде чем попасть в полк, предварительно должна быть осмотрена полковым командиром и старшими офицерами, без одобрения которых нельзя заключать сделку. Лошади господ офицеров должны были быть безупречны и не должны портить общую полковую гармонию.

Тут очень кстати помог мне помощник командира по хозяйственной части полковник Булатов, предложивший купить у него за восемьсот рублей красавицу — лошадь гановерской породы, типично кирасирского склада с мощным налитым крупом и красиво собранной шеей. По словам полковника, нрава «Красавица», а именно так звали лошадь, была спокойного, но энергичная. Выезжена отлично, пригодная и для того, что бы щегольнуть на параде, да и погарцевать перед дамами. А продавал он ее только лишь потому, что у него была еще одна, а служебные обязанности не предусматривали частую вольтижировку и выездку, уход за двумя лошадьми, хватало и одной, имевшей еще у него. Договорились, что сегодня смотреть ее недосуг, а вот послезавтра, в субботу, обязательно встретимся и обсудим все.

Дальше разговор пошел о прошедшем турнире, вспомнили о бандитах, обезвреженных с моей помощью. Ближе к нам подсел мой недавний соперник, сотник Ольховой. Молодой человек, года на три старше меня. На турнире мы особо не общались, основное общение было, так сказать на ринге. Как оказалось, довольно добродушный малый, этакий увалень, хотя там он выглядел совсем по-другому. Было заметно, что здесь он слыл всеобщим любимцем. Разговор, как и ожидалось, пошел о прошедших поединках.

— Скажите, князь, Ваш стиль бокса — это что-то невероятное. Да и каким-то определенным стилем это назвать нельзя. В каждом поединке Вы показывали что-то новое, право даже и невозможно определить школу, которой Вы придерживаетесь. Ну а Ваш бой с поручиком Ивановым из стрелков — это вообще не подается осмыслению. Эта стойка, Ваши движения. Это же не бокс, а что-то другое?

Мне показалось, что он был как то по детски обижен. Как же, его слава непобедимого бойца — рукопашника несколько пошатнулась.

— Мы слышали, — поддержал его молодой есаул, — что Вы весьма искусны и в греческой борьбе…

— Ну почему же, господин сотник… , - стал отвечать я недавнему сопернику…

— Давайте по-простому, князь, — прервал меня сотник, — на брудершафт мы конечно не пили, но предлагаю считать наш бой достойной заменой этой церемонии. Петр Николаевич Ольховой, к Вашим услугам, для Вас просто Петр!

— Сочту за честь, и в таком случае, Александр Николаевич Белогорьев, для Вас просто Александр!

К разговору присоединились другие офицеры и мы несколько сменили тему:

— Господа, на самом деле, у нас принято обращение на «ты» между своими, не взирая на чины и звания! А посему, предлагаю тост! За дружбу, за единую семью гвардии Российской, за Вас, друзья!

Это еще больше разрядило обстановку. До этого мы чувствовали себя несколько скованно из за некой двусмысленности. Хозяева обращались друг к другу исключительно на «ты», и мы явно здесь выделялись со своим «вы». После того, как были подняты и опусташены бокалы с «Crystal Louis Roederer»[100] все барьеры во взаимоотношениях между хозяевами и гостями исчезли полностью.

— Так вот, Петр, — вернулись я к общению с сотником, — я считаю, что бокс это не просто обмен ударами в строго определенной последовательности и обозначенных позиций. Это своего рода искусство. Есть, конечно, определенные рамки поведения на ринге, ряд запретов и ограничений, что должно соблюдаться неукоснительно, иначе это уже не бокс, а обычная мужицкая драка. Но как и любой вид искусства, это творческий процесс, которому не чужд и полет фантазии, а здесь это новые приемы, стойки, позиции.

Стало как то тихо, взгляды рядом сидящих офицеров скрестились на мне. Я понял, что сказал что-то не так. Да, полный разрыв шаблона, непривычно слышать от молодого корнета такой тирады.

— Э-э-э, простите, князь, — опять переходя на «Вы», обратился ко мне сидящий почти напротив подъесаул, — уж очень Вы как то кучеряво, — покрутил он ладонью перед собой, — высказались, с ходу и не поймешь, но красиво, да… !

— Да, что есть, то есть, корнет у нас не только боксировать мастер, он у нас еще и знаток искусства изрядный, во всяком случае, гитара, например, в его руках так и поет — весело глядя на нас, сказал полковник Абелешев, решив, я так понял, похвастать музыкальными способностями подчиненного.

— Да что неужто правда, корнет? — заинтересовался генерал Мейендорф, в таком случае просим порадовать нас, решительно просим!

— Да, да, просим, Александр, просим, не отказывайтесь!

Ну, удружил, командир любимый, удружил! Ему весело, а мне отдувайся, развлекай публику! Ну что же, придется подчиниться, неудобно отказываться. Да и обычное это явление, выступления под гитару на таких посиделках.

Мне принесли инструмент, с неизменным бантом на грифели. Подкрутил колки, добиваясь приемлемого звука, вспоминая, что бы исполнить. Это подразделение царской гвардии формируется, в основном из казаков, и офицерский состав, в первую очередь. На ум в сразу приходит знаменитая «Задремал под ольхой» главного «питерского казака». Да, здесь она будет в тему. Небольшой перебор, чуть прокашлялся и тихим голосом:

Разговоры стихли, казаки, а здесь их было большинство, тихо, чтобы не сбить меня с настроя, окружили нашу группку…

И дальше протяжно…

Концовку пропел я почти шепотом. Затихли последние аккорды, наступила абсолютная тишина. Такое впечатление, что присутствующие словно боялись нарушить ее, боялись нарушить тот особый настрой, ту атмосферу, навеянную этой песнью. Поразительно, как удалось коренному питерцу, по национальности»… а папа у меня врач…», создать такое, чисто казацкое, степное. В моем времени она так же цепляла за душу, заставляла замолкать любую шумную компанию.

Глаза у многих предательски заблестели. Я скромно пережидаю, пока народ закончит осмысливать услышанное. Песня, конечно очень к месту.

Первым пришел в себя полковник Киреев. Он молча встал, подошел ко мне. Я тоже привстал. Схватив меня за плечи, посмотрел в глаза и как то рывком притянув к себе, обнял, потом отстранился, все еще держа за плечи и вновь обнял.

— Александр, я потрясен! — прошептал он, — это прям с меня написано…

Это стало своеобразным сигналом для остальных, офицеры стали подходить выразить благодарность за исполнение. Мне же приходится опять придумывать версии появления этой песни. Хотя присутствующие здесь мои однополчане, по-видимому, уже просто в это не верили.

Генерал Мейендорф, Александр Егорович, с восторгом смотрит на меня. У него явно не хватает слов, и он просто разводит руками, показывая, что впечатлен.

Одним из последних подошел мой новый товарищ, Петр Ольховой. До этого он молча сидел, глубоко уйдя в свои мысли, глядя прямо перед собой.

— Александр… да я… , да… , позволь считать тебя своим братом! — протягивая руку, сказал он с такой искренней непосредственностью, что мне ничего не оставалось, как согласиться. Никак не думал, что песня произведет такое впечатление.

— Сочту за честь, Петр, — пожимая ему руку, ответил я. Названный брат тут же обнял меня, троекратно поцеловав.

Но на этом, конечно, дело не закончилось. После того, как спал ажиотаж, вызванный моим выступлением, послышались просьбы и предложения продолжить. Отказываться неудобно, раз просят, надо уважить. Сначала подумал добавить из репертуара Розембаума, но потом решил, что обстановке не помешает несколько более лиричная композиция. Вспомнилась подходящая из «Любэ». Опять короткий перебор, и едва слышным голосом и несколько протяжно:

Тишина. Никто не хлопает. Оглядываюсь, взгляд у всех какой то отрешенный, задумчивый. Проняло. Кто-то осторожно хлопнул, и тут как прорвало…

— Браво!.. Это поразительно!..

Мои же однополчане, гордо поглядывая на всех, мол, «знай наших!», обозначая тем как бы свою причастность к моему успеху.

Продолжились тосты, теперь в мою честь, восторги. Но дальше развлекать присутствующих я наотрез отказался. Да и просители, поняв, что настаивать — это уже перебор, оставили меня в покое, переключившись на тему единоборств, джигитовки, ну а по мере дальнейшего уничтожения запасов шампанского — конечно же, о вечном, о дамах. Были и еще выступления под гитару, были и застольные, не без этого.

Так что, как говорится, вечер прошел в теплой, дружеской обстановке.

Прощались тепло, долго жали друг другу руки, обнимались, клялись «дружить семьями, то есть полками, то есть частями, то есть… в конце совсем запутались!». Александр Александрович приглашал посетить нас с ответным визитом, молодежь договаривалась о закреплении дружбы в одном из ресторанов Петербурга. Генерал Мейендорф, как любящий супруг своей дражайшей Веры Илларионовны, от ее имени настойчиво зазывал на ближайший вечер в ее салон. Петр, вместе с еще несколькими молодыми офицерами буквально вырвал с меня обещание провести показательный бой с ними. Уж очень их впечатлили мои «подвиги». Конечно, это не являлось секретом для офицеров гарнизона, но подробностей они не знали. А тут еще и Юра Лишин так красочно все описывал, будто сам был непосредственным участником тех событий.

На том и расстались.

По итогам всего этого культурного мероприятия у меня создалось впечатление, что с самого начала подразумевалось, что главной изюминкой здесь будет молодой корнет, то есть я, так сказать, восходящая звезда царскосельского высшего света. Да честно сказать, этого никто и не скрывал.

Сегодня я приглашен на ужин к командиру лейб гвардии Его Императорского Величества Кирасирского полка Рауху Георгию Оттоновичу.

Ужин в семейном кругу, а это происходило обычно по субботам, на воскресенье у молодых офицеров были куда более важные дела. В этих приглашениях не было ничего необычного, а скорее в порядке вещей, что то вроде традиции, когда старшие командиры принимали у себя дома, в семейном кругу молодых офицеров — холостяков. Тем было полезно в домашней обстановке отдохнуть душой, неформально пообщаться с командованием и его домочадцами. Да и командирам были полезны такие мероприятия. В неформальной обстановке можно лучше узнать молодого подчиненного, понять его, определить виды на него на будущее. А если к тому же у командира и дочь на выданье имеется, то такой ужин вообще просто необходим. Как я знал, у Георгия Оттоновича, кроме подростка — сына, который часто крутился в полку, была и красавица дочь, по отзывам главного эксперта в этих вопросах Юры Лишина, прелестное создание семнадцати лет.

И вот я у подъезда двухэтажного особняка в классическом стиле, над входом которого табличка «улица СРЕДНЯЯ, 11». Легко спрыгнув с подножки и одарив «водителя кобылы» стандартным полтинником, я едва успел сделать шаг к крыльцу парадного входа, как дверь гостеприимно распахнулась и меня встретил один из командирских денщиков, одетый по случаю в ливрейный фрак и выглядевший как классический английский дворецкий. Пока в небольшом вестибюле — швейцарской его коллега принимал у меня шинель и фуражку, он доложил хозяевам о госте.

Глава семьи, Раух Георгий Оттонович, сын героя Турецкой войны генерал-лейтеанта Рауха Оттона Егоровича, брат очень влиятельной фрейлины Ольги Оттоновны Раух, в домашней обстановке выглядел этаким добрым русским барином, любящим жить на широкую ногу. Здесь даже командирские денщики, вместо обыкновенных солдатских рубашек красовались в ливрейных фраках и атласных жилетах. Супруга его, Лидия Ивановна, урожденная княжна Голицына, напротив, несмотря на свое аристократическое происхождение, производила впечатление простой скромной женщины, любящей жены и матери десятилетнего сорванца и как уже упоминал, очаровательной семнадцатилетней дочери.

— Здравствуйте, Александр, Вы же позволите так к Вам обращаться, я думаю, мы можем оставить официоз. Прошу Вас, проходите!

Буквально двумя днями раньше был опубликован указ о производстве Георгия Оттоновича в генерал-майоры, поэтому я поздравил его с этим.

— Благодарю Вас, Александр, — ответил генерал, — считаю, что чины и звания — это в том числе и заслуга моих подчиненных. Я счастлив командовать нашим полком и такими славными гвардейцами!

В это время подошла хозяйка, в сопровождении чуть стеснявшейся дочери и сына, мальчика лет девяти — десяти. Приложившись, как полагается, к ручке мадам и слегка поклонившись девушке, дождался, когда меня представят ей.

— Мария Георгиевна, — чуть присев в книксене тихо молвила девушка.

— Очень приятно познакомиться, Мария Георгиевна! — поклонившись, ответил я, еще больше смутив девушку.

И переключив внимание на мальчика, потрепал подростка по голове. Он часто бывал с отцом в расположении полка, поэтому считался «условно» знакомым.

— Здравствуйте, князь! А Вы научите меня боксировать? — с детской непосредственностью обратился он ко мне.

— Георгий, ты себя неприлично ведешь, — одернула его мать, — и обращаясь уже ко мне, — извините, князь, Георгий такой непоседа, вечно ставит нас в неудобное положение.

— Ну что Вы, Лидия Ивановна, Георгий очень любознательный молодой человек, — и уже косясь на мальчика и явно для его ушей, — его успехи в гимнастике весьма значительны…

Мальчик смутившись, покраснел. Было видно, что ему понравилась моя похвала.

— Ну ладно, ладно, боксмэн, — улыбаясь потрепал по голове мальчика отец, — вот сдашь успешно переходные экзамены в гимназии, тогда князь попросим князя! А пока поди, maman говорила, что естествознание у тебя не вычитано, а нам вот с Александром Николаевичем поговорить еще надо.

— Да, Papa[101], конечно! — с неохотой покидая нас, проговорил смущенный ребенок.

Лидия Ивановна, извинившись, тем, что необходимо отдавать последние указания к предстоящему ужину, так же оставила нас, а Георгий Оттонович пригласил меня в гостиную.

Только мы там расположились, как денщик доложил о прибытии полковника Герарди. Дождавшись, пока процедура приветствия с новым гостем закончилась, мы втроем расположились в гостиной, куда лакей в качестве аперитива принес бутылку хереса Pale Cream[102] и бокалы.

— Рад видеть Вас, князь, — обратился ко мне вновь прибывший, — как проводите отпуск, слышал, что скоро вновь на службу?

— Да, господин полковник, отпуск уже считай и закончился, буквально в предстоящий понедельник приступаю к службе.

— Корнет даром времени не терял, — присоединился к разговору Георгий Оттонович, — видели бы Вы, какую лошадь он тут днями приобрел, не лошадь — огонь!

— Да? Поздравляю с приобретением, князь! В наше время купить хорошую лошадь не просто, да и цены кусаются!

— Ну, все имеет свою цену, — ответил я обоим начальникам, понимая, что это только затравка разговора, — но во всяком случае, не дороже денег!

— Хм-м, а Вы философ, господин корнет. Вот и Георгий Оттонович говорит, в последнее время Вы очень изменились, повзрослели сразу, жестче стали, как бы, рассудительнее.

Вот и начинается настоящий разговор, подумал я. Ну что же, одно из двух, либо валять дурака, типа «ничего такого…», либо и вправду «взрослеть».

— Ну так жизнь заставила повзрослеть быстрее…

— Да, князь, гибель Николая Александровича — тяжелый удар для всех нас. Примите самые искренние наши соболезнования, мы вместе с Вами скорбим. Царствия ему небесного и пусть земля будет пухом!

— Благодарю, Борис Андреевич, за участие…

— Вас наверное генерал Врангель информировал о ходе расследования. Злодеи найдены, но увы, ничего сказать уже не могут, с ними кто то расправился и без нас, — он пристально посмотрел мне в глаза, — должен сказать, там кто то решительно поработал. Господин Соколов, следователь, говорит, давно такого не видел. Да, жестко с ними обошлись, можно сказать, показательно. Три трупа, среди них одна женщина…

— Да, Анатолий Андреевич[103] в общих чертах рассказывал мне об этом. Ну что же сказать, правосудие свершилось…

— Все верно, но эта показная жестокость, там, говорят, все было в крови, это ужасно. И кто это мог сделать? А вдруг завтра они еще за что то с кем поквитаться захотят. Так не должно быть, право на правосудие имеет только государство…

— Наверное Вы правы, Борис Андреевич, — не стал подаваться я на провокацию полковника, — не знаю всех подробностей всего этого, но как бы это не звучало, я рад, что они получили по заслугам.

— Да, Александр Николаевич, конечно. Кстати, говорят, Вы накануне были в городе, и по утрам совершаете motionis, ничего необычного не заметили?

Полковник Герарди пристально посмотрел в глаза молодого корнета, и ему вдруг показалось, что видит он не рафинированного юношу — аристократа, а серьезного, жестокого, уверенного в себе человека, который, несмотря на свою молодость, уже познал вкус крови и не понаслышке знает, что такое смерть. Он выдержал взгляд полковника, не проронив ни слова в этом «зрительном поединке», а это не всякий может. И это преображение из обычного юноши, аристократа, безусого корнета придворного гвардейского полка, в опасного хищника, так поразило Бориса Андреевича, что он не выдержав, первым отвел глаза, что случалось очень редко.

— Не совсем корректный вопрос, — выдержав взгляд полковника, сухо, ледяным тоном ответил ему, — во-первых, господин полковник, я не веду дневники, где записываю прошедшее за каждый день. Во-вторых, я совершаю motionis каждый день и здесь, в Царском, да и в Петербурге, если нахожусь там. И в третьих, я уже упоминал, что не знаю всех подробностей этого происшествия, в том числе и в какой именно день это произошло. Меня полностью устраивает то, что злодеи понесли заслуженную кару, а заслуга это государственного правосудия, божий ли промысел или разборки бандитов между собой — для меня не так важно. Это уже, я так понимаю, епархия генерала Врангеля, ему и разбираться в этих вопросах.

Да, перед полковником теперь сидел хищник. Жестокий, решительный, не знающий пощады к своим врагам. Тот, кто всегда платит по своим долгам.

Это преображение молодого человека серьезно напугало полковника. Он теперь и не сомневался в том, что именно этот юноша, сидящий напротив него, в одиночку сумел расправиться с бандитами. Тут еще и эта дуэль, что случилась на днях. По докладам, корнет случайно попал в пистолет соперника и все обошлось малой кровью. Но действительно случайно? Да, серьезный противник. Но противник ли?

Полковник вдруг понял, что именно от него, помощника начальника Санкт-Петербургского охранного отделения, фактически начальника Дворцовой полиции, зависит, будет тот противником или если не другом, то хотя бы единомышленником, соратником. И надо сделать все, чтобы они были на одной стороне. Но это не делается сразу, Борис Андреевич отлично знал репутацию охранного отделения, отношение в армии, особенно в гвардии к этой структуре. Ну что же, будем работать. А пока надо уходить от этой скользкой темы.

— Несомненно, Александр Николаевич, это отрадно, что злоумышленники получили то, что заслужили, и нет сомнения, что генерал Врангель разберется в этом деле. Кстати, Вы великолепно показали себя boxing competition и Ваша демонстрация стычки с тремя бандитами… , если позволит Георгий Оттонович, можно ли будет найти время для нескольких показательных занятий для моих подчиненных. У нас чуть ли не легенды ходят о Ваших умениях, буду очень признателен…

— Ну что Вы, Борис Андреевич, — облегченно вымолвил Георгий Оттонович. Он был сильно напряжен во время нашего словесного поединка, свидетелем которого стал — с моей стороны никаких возражений и быть не может, я думаю, Александр Николаевич не будет против этих занятий. Ведь так, Александр?

— Конечно, Георгий Оттонович, — и обернувшись к полковнику, — как говорится, всегда готов! Назначьте ответственного, с ним и решим все организационные вопросы и пожалуйста… , мне самому это интересно.

Дальше пошла обычная светская беседа «ни о чем»: о погоде, о лошадях, предстоящем закрытии театрального сезона. Вскользь коснулись и полковых дел. Тут я и узнал причину странного поведения и нервозного состояния Александра Корвина. Как и следовало ожидать, оказалась замешена «беззаветная любофф». Избранница его, дама не знатная, к тому же замужем, хотя и формально. А супруг ее, несмотря на то, что не живут вместе, развода не дает. Такую связь офицерское собрание, одобрить, естественно, не может. Остается одно — подавать в отставку. А это не простой шаг, так просто вот взять и подать рапорт не получается. Вот он и мечется.

За этими разговорами мы и прикончили бутылочку Pale Cream, а к этому времени нас и пригласили в столовую.

Ужин тоже прошел «в теплой, дружественной обстановке». За столом собралось все семейство Раухов, из приглашенных были только я и Герарди Борис Андреевич.

Радушная хозяйка, Лидия Ивановна, умело поддерживала разговор, направляя его в нужное именно ей русло. Бросая быстрые взгляды на дочь, стала расспрашивать о моей службе в полку. Я конечно понимал, что заинтересовал женскую половину семьи как потенциальный жених, но в свою очередь, ответной заинтересованности проявлять не спешил, стараясь вести себя естественно. Но видно, девушка получила от матери конкретные инструкции относительно меня, поэтому подхватила у нее эстафету.

— А Вы давно в полку?

— Девять месяцев, без малого.

— А в каком эскадроне?

— Во втором.

— Это, наверное, ужасно интересно служить в кавалерии, я читала «Записки кавалерист-девицы»[104], это так романтично… , вот только… , наверное рано приходится вставать утром… Вот я бы не могла так, — совсем по детски сказала она.

— Да, Mari, — вступил в разговор Георгий Оттонович, — военная служба это не просто красоваться в парадном мундире, это тяжелый труд, самопожертвование. Вот корнет, например, специально ежедневно встает до зари и совершает motionis, потом гимнастикой силовой занимается. И все это для того, что бы в нужный час быть готовым выполнить свой долг — долг защитника Отечества!

— А вот скажите, князь, — встрял маленький Георгий, — как Вы ловко побороли разбойников. Наверное страшно это было? Вот у нас в гимназии об этом только и говорят. Но никто не верит, что Вы один справились…

— Да я и не один был, с товарищем своим, а страшно? Конечно, страшно, Георгий, но я даже и не успел особо испугаться, так неожиданно все получилось.

— Вы такой смелый! А я вот тоже, когда вырасту, никого бояться не буду!

— Конечно, сынок, будешь сильным и смелым. Только что бы так и было, надо постоянно заниматься, вот как дядя Александр, тогда и будет, как ты говоришь.

— Я вот слышала, — присоединилась к разговору Лидия Ивановна, — что Вы давеча furor произвели в собрании Конвоя. Вера Илларионовна уже была у меня с визитом, она в полном восторге от отзывов, все жаждет получить Вас у себя в салоне. Что же такое Вы там сделали, что только и разговоров об этом?

— О, Вы и не знаете, Александр у нас — звезда первой величины в собрании, — улыбаясь заметил Георгий Оттонович, — Вы бы слышали, какие он песни исполняет, ну прямо второй Собинов[105]. А рассказчик какой, уверяю Вас, равнодушных рядом не бывает. Так что я могу представить, как прошел тот вечер у генерала Мейендорфа.

— Да что Вы говорите? Александр, Вы просто должны порадовать нас. Ну не отказывайтесь, просим Вас, просим!

— Сколько у Вас достоинств, князь! — с загадочной интонацией, чуть улыбаясь, проговорил полковник Герарди.

— Ну что же, не смею отказать столь прекрасным дамам, если конечно найдется гитара. a cappella[106] исполнять как то не с руки…

— Конечно, конечно, — Мария тут же вскочила и побежала за инструментом.

Я решил немого похулиганить. Встал, и с серьезным выражением лица обратился к новоиспеченному генералу:

— Георгий Оттонович! От имени и по поручению всех Ваших подчиненных разрешите поздравить Вас с производством в генеральский чин! Как гласит мудрость, «плох тот солдат, который не мечтает стать генералом». Мы, Ваши подчиненные, как настоящие солдаты, так же примеряемся к генеральским погонам. И я эти мечты попробую передать словами песни.

Короткий перебор струн и очень серьезным голосом и каменным выражением лица, только капрала перевел в ротмистры и несколько подправил текст…

Хохотали все. Даже лакеи, переодеты денщики — солдаты, еле сдерживали улыбки. Генерал аж всхлипывал от смеха, Лидия Ивановна утирала слезы, Мария Георгиевна прикрывала рот ладошкой, тщетно пытаясь сдержаться, маленький Георгий просто заливался смехом.

— Браво, браво, корнет, — Борис Андреевич стал аплодировать, — очень в тему!

— Ой, ну порадовали, так порадовали! — отсмеявшись, но все еще всхлипывая, вымолвила Лидия Ивановна, — теперь понимаю, чего это так всполошилась Вера Илларионовна.

— Да, какая вон конкуренция у Леонида Оскаровича, аж страшно за него становится, — вытирая слезы, проговорил Георгий Оттонович, — но похвально весьма, похвально это стремление к высоким чинам… Ну, позабавили Вы нас, позабавили!

Я испугано и добавив в голос трагизма:

— Ну все, не вылезать мне теперь из дежурств, штабс-ротмистр позаботится. Вот так и подрезают крылья молодому и перспективному…

Это вызвало еще одну волну смеха.

Когда все наконец успокоились, народ потребовал продолжения банкета.

— А еще чего-нибудь исполните, Александр Николаевич, — глядя на меня почти влюбленным взглядом попросила Мария Георгиевна, — ну пожалуйста!

— Да, Александр, — поддержала дочь Вера Илларионовна, — это просто недопустимо после такого начала остановиться. Что нибудь душевное. Ну пожалуйста, не отказывайтесь!

Ну ладно, думаю веселья хватит, душевное, так душевное. Дождался, пока все успокоятся…

Смолкли последние аккорды, наступила тишина. И через несколько секунд.

— Браво! Браво! Это так завораживает, так красиво! — прервала тишину Вера Илларионовна.

Мария Георгиевна молча сидела, задумавшись о чем то.

Продолжать исполнения я наотрез отказался, перекинув стрелки на Марию Георгиевну. Теперь уже ее стали просить продемонстрировать свои таланты в музицировании. Для этого прошли в другую комнату, где стоял рояль. Девушка довольно неплохо исполнила «Лунную сонату» и «К Элизе» Бетховена, которые я знал и слышал раньше, потом что то легкое, но не знакомое мне. Ей тоже все хлопали и выражали свое восхищение. Так что музыкальная часть вечера удалась в полной мере.

Уже в конце, перед самым уходом Мария подошла ко мне и сильно смущаясь, попросила оставить запись в своем девичьем альбоме.

— Прошу Вас, Александр, запишите слова этого чудного романса, что Вы исполняли, — молвила она еле слышно, мило покраснев при этом и протягивая яркую книгу — тетрадь с загнутыми уголками-секретами, на обложке которой было написано «SOUVENIR»[107]. Открыв первую страницу и прочитав украшенную завитушками надпись «Кто прочтет секрет без спроса, тот останется без носа», я испуганно схватился за эту часть на моем лице, заставив девушку улыбнуться. Альбом был заполнен больше, чем на половину, я тоже внес свой вклад в это творчество, записав это стихотворение Ларисы Рубальской. Принято было написать и пожелание хозяйке. И тут память выдала давно забытые строки, кажется даже того же автора:

И я тут же дописал их на той же странице и вернул журнал девушке. Она прочла эти строки и ужасно смущаясь:

— Спасибо, Александр, это так красиво написано, так романтично, я никогда не слышала таких строк!

— Ну что Вы, Мария Георгиевна, посвящения такой хозяйке альбома могут быть только самыми восторженными! — выдал я комплимент.

Она мило покраснела, опустила глаза и еле слышно вымолвила:

— Спасибо, Александр, это лучшая запись в моем альбоме!

Но всему приходит конец, вот и этот вечер закончился. Герарди Борис Андреевич остался продолжить общение, я так понимаю, за графинчиком шустовского коньячка, там осталось примерно с четверть. Я же, изобразив на лице приличествующую моменту тень сожаления и заверяя всех, что получил огромнейшее удовольствие от проведенного вечера, объявил, что сожалею, но вынужден откланяться. Дела-с, понимаете, дела-с!

Проходя по Садовой, вдоль решетки Екатерининского парка и канала малого каскада, я размышлял, подводя итоги прошедшего вечера.

Ну что же, побывал в гостях у любимого командира, вызвал заинтересованность у юной прелестницы. Но это так, сопутствующее. А из серьезного что? Отношение с командованием полка. Да, став свидетелем моей словесной баталии с полковником, он явно понял, что я как минимум не так прост, как кажется. Трудно будет теперь генералу относиться ко мне как простому офицеру и «гонять по службе молодого корнета». Ну и наконец полковник. Тут настоящий каламбур получается, «… он понял, что я понял, что он понял…». А вот что он понял, это вопрос. Хотя примерно понятно, что просто так в покое меня не оставят, как говорится, теперь я точно под колпаком.

— Господин штабс-ротмистр! Честь имею представиться по случаю прибытия из отпуска. Прошу Вашего соизволения приступить к выполнению служебных обязанностей!

Да, вот я и снова на службе. Фактически с начала января мое присутствие здесь было чисто формальным. Госпиталь, где лечился от ушибов, полученных 9 января, потом соревнования и все, что с этим было связано, гибель отца, отпуск. И вот я представляюсь командиру эскадрона и докладываю, что готов приступить к службе.

Честно сказать, после всех этих событий я все чаще стал задумываться о том, как мне дальше жить. Вести обычную жизнь гвардейского офицера и ждать 1914, а потом и 1917 года? Не уверен, что смогу. Точнее уверен, что не получится. Выйти в отставку? Ну а что дальше Это не отменит эти года — вехи в истории России. Попытаться изменить ход истории? Но это легко только в книгах о попаданцах. Ликвидировать Николая, Ленина, заодно и Троцкого со Сталиным и т. д.? Не вопрос, это для меня не проблема. Но на их место придут другие Николаи, Ленины, Троцкие и Сталины. Конечно, роль личности в истории велика, но и объективный ход исторического процесса никуда не деть. Устранением отдельной личности, какой бы значимой она не была, кардинально ничего не изменить. Для этого нужна не единичная акция, а кропотливая работа «в долгую» по устранению причин будущих катаклизмов. Остается понять, готов ли я к этой работе, хватит ли у меня возможностей, сил, наконец, для этого?

Может поступить проще, выйти в отставку, продать здесь все, да и махнуть в Америку, так сказать, найти свою «тихую гавань»? Зная расклад на весь ХХ век, я там точно не пропаду.

Ну и что дальше, наслаждаться жизнью и просто наблюдать, что здесь происходит? Не самая плохая перспектива, с точки зрения обывателя. Но смогу ли я просто сидеть и наслаждаться жизнью? Не уверен. Начинать кропотливую работу «в долгую», будучи аж целым двадцатиоднолетним корнетом? Даже не смешно! Да, вопрос не из легких! Но я же не смогу просто плыть по течению, я должен хотя бы попытаться сделать все, что в моих силах, чтобы, по меньшей мере, смягчить ту катастрофу, которую пережила моя страна в «том» времени.

Да, я пока лишь двадцатиоднолетний корнет, но все же элитного гвардейского полка, и смею надеяться, уже заработавший хотя бы минимальный авторитет и «получивший имя» в светских кругах. А это уже кое-что, начало «стартовому капиталу» положено. Так и надо действовать дальше, оставаясь «на виду», проявляя «активную жизненную позицию», работая на авторитет, стремиться к тому, что бы этот авторитет уже стал работать не просто на меня, а на цели, которые я себе попробую определить.

Да, планов громадье, осталось за малым, претворить их в жизнь.

А значит, «делай, что должно, и будь, что будет»!

— Здравствуйте, князь, рад Вас видеть! — ответил на мое приветствие штабс-ротмистр Фрейтаг фон Лорингофен, — ну что же, как Вы знаете, командование эскадроном принял я, а полковник Абелешев стал помощником командира полка. Кроме этого, особых изменений и чего-то нового для Вас в деятельности эскадрона не случилось. Пока осмотритесь, войдите в дела, на первое время к дежурствам привлекать Вас не буду. Ну а там, как всегда, занятия с нижними чинами, с «Красавицей» своей позанимайтесь, великолепная лошадь, должен отметить, поздравляю Вас. Ну вот вроде и все. Да, и еще, в составе сводного полуэскадрона от нашего полка Вы, князь, участвуете в христосовании в Александровском дворце с августейшей семьей на Пасху, в предстоящее воскресенье. Это великая честь, поздравляю Вас! Когда определяться все участники, Вас соберет Георгий Оттонович и разъяснит подробно, а пока, не смею Вас задерживать, занимайтесь по плану!

Ну что же, пока все ясно. Нашел друзей, Юру Лишина, Сергея Бурсака. Паша Гарин сегодня был в карауле. Решили посмотреть мою покупку, лошадь, что я приобрел, для чего все вместе отправились в конюшню.

Здесь был свой мир, где все содержалось в образцовой чистоте, в вычищенных стойлах стояли строевые кони — огромные великаны, в воздухе чувствовалась какая то кислинка, видимо от прелого сена и навоза, пахло опилками, цирком, немного деревней. Впрочем, как и должно пахнуть в конюшне.

Первая гвардейская кавалерийская дивизия, так называемая кирасирская, куда входил наш полк, считалась тяжелой кавалерией. Поэтому сюда и направлялись для дальнейшей службы наиболее рослые рекруты, которым полагались такие кони-исполины. Без преувеличения можно сказать, это были лучшие лошади страны, прошедшие строгий отбор, прежде чем попасть в гвардию.

Моя «Красавица», как и полагается новенькой, стояла в крайнем загоне, у входа. Она еще не обвыклась на новом месте, поэтому немного нервничала. Потрепав ее за гриву, угостил яблоком, что услужливо передал мне солдат, дежуривший здесь. Лошадь уже зрелая, не жеребенок, выезжена, но позаниматься с ней надо, должна привыкнуть ко мне, почувствовать нового хозяина. Так что будет, чем заняться в «суровые служебные будни». Друзьям она тоже понравилась, правда попыталась укусить Сергея, когда он поднес ей морковку, тот еле успел одёрнуть руку. Это развеселило нас, правильно, нечего подкатывать со стороны, «третий тут лишний». Вскоре они оставили меня, им пора на занятия, а я прошел навестить своего «Вулкана». Тот тихо заржал, увидев меня, выражая свою радость. Досталось и ему яблоко.

В проведении занятий с младшими чинами сегодня я не задействован, поэтому решил весь день посвятить «братьям нашим меньшим». Сначала «Вулкану», он явно соскучился по мне. Самолично расчесал гриву, потер щеткой. Конь был в порядке, вычищен и расчесан, верный Федор, денщик мой, следил за этим. Мне просто захотелось немного повозиться с ним, поиграть. Поручив Федору после того, как закончил наводить лоск на коня, выгулять его в манеже, занялся «Красавицей».

После обеда, а провел я его в собрании, с друзьями офицерами, продолжил копошиться в манеже.

Ну а на следующий день все покатилось по накатанной. За время моего отсутствия ничего не изменилось. Выездка в манеже, занятия с нижними чинами, правда теперь некоторые, например по уставам, доверяли проводить мне самостоятельно. Но чаще я ассистировал более старшим и опытным товарищам. Старшие офицеры полка проводили занятия уже с нами, молодыми офицерами.

К концу недели определился окончательный состав сводного полуэскадрона, которому выпала честь представлять полк для христосования с августейшей семьей на Пасху. Генерал-майор Раух провел с нами беседу, нижние чины под руководством вахмистра и унтер-офицеров занялись отработкой подхода к Помазаннику, поведения при этом событии, подгонкой обмундирования. Ну а мы, как обычно, контролировали весь этот процесс, порой внося путаницу своими «ценными указаниями».

Надо отметить, что Пасха всегда была одним из любимейших праздников в императорской семье. В этот день Романовы делали подарки не только своим родственникам, но и приближенным, да и простому народу, с которыми так или иначе соприкасались. Это были и высшие офицеры, и солдаты, и медсестры из благотворительных приютов и больниц, были и простые смертные, кому посчастливилось попасть на Пасху в то место, где император проводил эти дни. Подарки были традиционными для этого праздника — пасхальные яйца. Для членов августейшей семьи это были уже и сейчас знаменитые творения Фаберже, подлинные произведения ювелирного искусства, для остальных — специально заготавливаемые к этому дню фарфоровые яйца с вензелем императора и изображением государственного герба. Яйца чаще всего были подвесными и имели сквозное отверстие, куда продевалась лента с бантом внизу и петлёй вверху. Такие яйца уже воспринимались не просто каким либо символом, а особым даром, своего рода наградой, памятным знаком, полученным лично из рук миропомазанника. Оно подвешивались в домах в красный угол под иконы и хранились из поколения в поколение.

В России был обычай после Пасхального богослужения поцелуем приветствовать близких людей. Так и император в день Пасхи, где бы он её ни праздновал, целовал своих поданных. Это должно было стать демонстрацией нерушимости формулы «православие — самодержавие — народность» и символом равенства всех людей перед Богом. Это было целое торжественное мероприятие, к которому тщательно готовились как в царской семье, так и приглашенные. Царское христосование обычно продолжалось три дня. По традиции, на второй день проводилось большое христосование с охраной, свитой и депутациями от подшефных полков.

Приглашенные, а нас в этот день было больше пятисот человек, выстроились перед Александровским дворцом, который после январских событий стал основной резиденцией императорской фамилии и средоточием придворной жизни. Сам дворец представляет собой двухэтажное здание буквой «П». Два флигеля с торцов дворца сильно выдвинуты вперед по отношению к парадному фасаду, благодаря этому образуется курдонер «парадный двор». Двойной ряд колонн в центре северного фасада дворца образуют колоннаду, которая сегодня, пронизанная солнечными лучами, кажется прозрачной. Она чуть выступает вперед, как бы немного отходит от здания, образуя еще один небольшой дворик внутри. Сейчас здесь расположилась свита и высшие чиновники империи. Депутации от подшефных полков, в том числе и сводный полуэскадрон от нашего лейб — гвардии Кирасирского, во главе с командиром, генерал-майором Раухом, его помощники, штаб и обер офицеры, выстроились ниже, в курдонере. Во избежание недоразумений все, конечно же, были православного вероисповедования[108].

Настроение у всех приподнятое, праздничное. Погода так же будто радовалась воскрешению Христа. Светит солнце, на небе ни тучки, в воздухе буквально пахнет весной. Вид на озеро перед дворцом, в обрамлении начавших распускаться деревьев, пригорки, покрытые зазеленевшей травой, был воистину пасторальным.

И вот, примерно в двенадцать часов на площадке перед парадным входом появляется венценосная семья. Государь с супругой, Александрой Федоровной, следом, в сопровождении няни Марии Вешняковой[109] шли дочери, Великие княжны Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия, девочки от четырех до десяти лет. Младенца — наследника, цесаревича Алексея, нес на руках специально для этого выделенный казак из конвоя.

Процедура исполнения обряда была довольно трогательной. Николай подходил к каждому свитскому, протягивая руку со словами «Христос воскресе!» Подданные отвечали: «Воистину воскресе!» — и Государь троекратно целовался с ними. Императрица Александра Фёдоровна, стоявшая позади государя, раздавала им фарфоровые яйца, которые в специальной корзине нес за ней еще один казак из конвоя. Получивший подарок целовал ей руку. Царственных супругов сопровождали их дети с няней.

Обойдя строй высших чиновников и свиты на верхнем дворе, процессия спустилась к нам. Здесь процедура несколько упростилась. Царственная чета с детьми встала у входа в колоннаду, между двумя статуями, изображающими юношей, играющих в сайку и бабки.

Офицеры и нижние чины подшефных полков по очереди подходили к царю, останавливались и кланялись. Со словами «Христос воскресе!» он жал руку и христосовался с каждым, преподносил дары. Николай был небольшой ростом, зачастую ему надо было тянуться на цыпочках, целуя высоких солдат, которые деликатно наклонялись в его сторону. Некоторые из них давали Государю красное пасхальное яйцо, получая взамен из рук императрицы фарфоровое, украшенное инициалами Государя. Вся процедура, ввиду многочисленности приглашенных, длилась довольно долго, поэтому на каждого человека уходило уже не более 15 секунд, на офицеров несколько дольше. Для того, чтобы обеспечить такую скорость, приглашенные, в том числе и нижние чины, стояли цепочкой вплотную друг за другом, а царь заученными движениями работал как заведенный, для него это была тяжелая работа. После депутации от гусар к нам он подходил уже заметно утомленным, действуя буквально на автомате.

Сначала к нему подошли генерал-майор Раух, другие старшие офицеры. Государь пожимал им руки, целовал их, преподносил дары. Офицеры прикладывались к ручке императрицы. Следом другие офицеры. Передо мной стоят штабс-ротмистр Телесницкий, поручики Коленкин, Корвин, Красовский, корнет Гарин. Замыкали группу офицеров корнеты Лишин, Эвальд, Бурсак. Далее шли нижние чины под командованием вахмистра и унтер-офицеров.

Бросалось в глаза, что Саша Корвин сильно нервничает. Волновались все. Не каждый день так близко видишь повелителя огромной страны, помазанника божьего, и не только видишь, но трехкратно целуешься с ним, исполняя святой обряд, принимаешь дары. Но здесь было другое. Не просто волнение, а именно нервное. Он часто переступал с ноги на ногу, не знал, куда деть руки, то теребил темляк палаша, то засовывал правую за отворот колета. Перекладывал каску с одной руки на другую, покусывал кончики усов. Нечаянно толкнул Сашу Коленкина.

— Александр, прошу Вас, спокойнее! — прошептал тот ему.

— Прошу простить, поручик, оступился! — тихо, едва шевеля губами, ответил Корвин.

В это время от государя уже отошел Телесницкий, очередь подошла Колекину и тот, не ответив Корвину, пожав протянутую руку Николая, трижды поцеловался с царем и принял из рук государыни фарфоровое яйцо.

Следом должен был подходить Корвин. Уже не только я, но и другие стали обращать внимание на странность поведения Корвина. Какой-то шаркающей походкой, сбившийся с шага он подошел к Николаю, протянул руку. Все замерли. Это было неслыханно, это вопиющее нарушение этикета, первым протянуть руку государю!

Государь усмехнулся уголками губ, пожал протянутую руку, приобнял Корвина, трижды поцеловал его:

— Христос воскресе!

— Воистину воскресе, Ваше величество! — чуть слышно проговорил поручик, сделал шаг в сторону императрицы, поцеловал ее протянутую руку, принял яйцо, при этом чуть не уронив его и на негнущихся ногах отошел дальше.

Очередь к царственной чете чуть сбилась, все внимание было направлено на Корвина. В это время к царю шагнул стоявший следующим корнет Гарин. Выпускник Елисаветградского юнкерского училища, тихий, ничем не примечательный офицер, вышедший в полк на год раньше меня.

На самом краю сознания я почувствовал какую то неправильность. На сгибе левой руки, как и все, корнет держал каску. А вот правое плечо необычно приподнято вверх, ладонь сжата и почти скрыта в рукаве колета.

Государь протянул руку для рукопожатия. Гарин, вместо того, чтобы протянуть в ответ, наоборот, отводит руку назад, как бы размахиваясь. В отвороте рукава что то блеснуло. «У него нож!» — вспыхнуло в голове. Я буквально метнулся между ними, благо между нами было всего шагов 4–5, одновременно отталкивая Николая и хватая за запястье руку Гарина. Носком сапога пинаю его в колено, увожу блокированную в захвате руку ему назад, выворачивая кисть с зажатым ножом. Гарин опускается на колени, хрипит от злости и боли, роняя нож.

— У него нож! — кричу я.

Гарин пытается вывернуться, но я резко бью его ребром ладони по шее. Он тонко вскрикнув, и еще раз дернувшись, тут же обмяк.

Все будто оцепенели. Мгновение ничего не происходило. Вдруг сразу все пришло в движение. Дюжие казаки конвоя тут же оттеснили государыню с детьми, буквально окружили со всех сторон Николая, несколько сотрудников царской полиции пытались оторвать меня от злоумышленника.

— Руку перехвати, фиксируй! — прорычал я, отпихивая ногой нож, — а ты обыщи его, может еще что есть, да палаш сними!

— Разберемся! — буркнул кто-то за спиной, тем не менее, аккуратно принимая от меня скрученного корнета.

В считанные минуты площадь перед дворцом была освобождена от выстроившихся там депутаций подшефных полков. Верхний дворик, где располагалась свита и высшие чиновники, тоже опустел.

После того, как я передал Гарина в руки двух дюжих казаков Конвоя, меня оттерли в основную массу строя и как будто забыли.

Нижние чины тихо переговаривались между собой, обсуждая происшествие, офицеры стояли отдельной группой, обступив меня и пытаясь узнать подробности. Я отвечал общими фразами, мол, увидел, сначала не понял, бросился на инстинктах, некогда было думать, сам не знаю, как все так получилось. Потом и вовсе стал отговариваться волнением и попросил не донимать меня вопросами. Все были подавлены случившим. Генерал Раух и полковник Абелешев выясняли что-то в группе высших офицеров чуть в стороне. Подошли два незнакомых ротмистра в синих мундирах, определявших их ведомственную принадлежность[110] и попросили поручика Корвина следовать за ними. Увидев это, вернулся наш командир и присоединился к ним. После недолгой беседы все они проследовали в сторону левого флигеля дворца, где располагались кабинеты вспомогательных служб и различных ведомств. Георгий Оттонович успел только, уже на ходу, оставить за себя полковника Абелешева, отдав ему соответствующие распоряжения.

Прозвучала команда организовано убыть к местам постоянной дислокации и воинские подразделения стали покидать площадь перед дворцом. Часть из них через ворота, выходившие на Дворцовую улицу, другие, в том числе наш полуэскадрон, гусары и рота 2-го батальона Императорской фамилии через парк, в сторону главной аллеи, чтобы потом по Подкапризовой дороге и Волхонке выйти на Волконскую. Не успели пройти и пятидесяти метров, как нас нагнал жандармский патруль и старший попросил меня проследовать с ними.

Ну, наконец то, а то я уже и беспокоиться стал, когда же вспомнят?

Кто бы сомневался, видеть меня желает Борис Андреевич, точнее он ждет меня, чтобы, как я понял, представить генералу Рыдзевскому[111] для беседы.

— Здравствуйте, корнет! Куда Вы пропали после происшедшего? — с ходу в карьер обратился он ко мне.

— Христос Воскресе, Борис Андреевич! — опустил его я на землю.

— Воистину Воскресе! — полковник несколько смутился, — извините, Вы должны понимать, здесь все на взводе.

— Понимаю Вас, господин полковник, готов ответить на все Ваши вопросы…

— А Вы не теряете присутствия духа, — он пристально посмотрел на меня, — как Вы можете быть так спокойны, корнет, тут такое творится… , если бы не Вы, я даже представить себе не могу что могло бы произойти!

— Я поступил так, как должен был поступить каждый офицер. А насчет моего спокойствия, то было время прийти в себя. Сразу, конечно, тоже колотило, случай и вправду из ряда вон…

— Да, это ужасно, ужасно, только благодаря Вам не случилось самое страшное, Вы очень вовремя вмешались и действовали очень решительно. Благодарю Вас! Сейчас нас вызывает генерал Рыдзевский, ему поручено провести предварительное расследование и подготовить доклад Его Императорскому Величеству. Но прежде мне бы хотелось прояснить для себя несколько моментов…

— Да, конечно, господин полковник…

— Я давно, еще с первой нашей встречи заметил, что Вы, князь, весьма наблюдательны и способны по мельчайшим деталям делать довольно точные выводы. Мне бы хотелось услышать Ваше мнение не столько о самом покушении, здесь более — менее понятно, — он на миг задумался, замолчал, — что Вы думаете в целом об этом? Молодой офицер, достойная семья, никаких поводов подозревать его в неблагонадежности не давал. И вдруг, на тебе, покушение на миропомазанника!

— Да, конечно это довольно странно. Вы правы, Борис Андреевич, ни в чем предосудительном корнет Гарин замечен не был. Единственно, только сейчас можно сказать, был малообщительным, старался избегать наши компании, ну понимаете, общие выезды в Петербург, вечеринки и тому подобное… Но мы не придавали этому особого значения, вернее не задумывались об этом. Нет, так навскидку, ничего не могу определенного сказать…

— Да, задачка не из легких. Мы, если позволите, еще поговорим об этом, а пока прошу, нас ждет генерал Рыдзевский.

Мы длинным коридором прошли в соседнее крыло здания, где был выделен кабинет товарищу министра — командующему Отдельным корпусом жандармов. В приемной нас встретил молодой поручик, адъютант генерала.

— Потрудитесь обождать, господа, сию минуту доложу его превосходительству, — обратился он к нам, и приподняв бархатную портьеру перед кабинетом и воинственно звякнув шпорами, бесшумно проскользнул за дверь.

Я осмотрелся. На стульях, расставленных вдоль стены, сидят чиновники и военные в ожидании приема, на лицах — смятение и тревога. В воздухе какая-то напряженность. Оно и понятно, такое происшествие!

Опять раскрылась дверь, и так же бесшумно вынырнул из нее поручик.

— Константин Николаевич просит вас, господа! — пригласил он нас, отступив в сторону и пропуская в кабинет.

Сделав пару шагов от дверей, я остановился, полковник Герарди прошел несколько вперед.

— Ваш превосходительство, по Вашему указанию… , - коротко должился Герарди.

— Ваше превосходительство, лейб-гвардии Кирасирского Его Величества полка корнет Белогорьев, — представился я.

— Здравствуйте, Борис Андреевич, — не вставая с места, поздоровался с полковником генерал, и только после этого соизволил обратить внимание на меня.

— Ну, корнет, поведайте-ка мне, что это развели Вы в лейб-гвардии полку? Хорошо вы, должно быть, проводите время, что на помазанника посягать вздумали? — с ходу наехал он на меня. Сказать, что я был ошарашен таким началом разговора — это ничего не сказать.

— Не знаю, о чем Вы, Ваше превосходительство, — только и смог ответить я.

— Что?! — заревел он, — Еще и дерзить? Ма-ал-чать! Чем Вы там в полку занимаетесь, все вальсы танцуете, Мопасана[112] почитываете, по барышням бегаете? Любовь у них, понимаете ли! Ма-ал-чать! Это неслыханно, это просто позор какой! — перешел он почти на визг, — что? Я не слышу Вашего ответа!

Интересно, какая любовь, какие барышни? Этот же вопрос читался и на лице полковника Герарди. Не знаю, как он, но терпеть все это я не намерен.

— Вы громко кричите, Ваше превосходительство, потому и не слышите меня.

— Да как Вы смеете! — он покраснел, стал хватать ртом воздух, ды вы… , да я… !

— Ваше превосходительство, потрудитесь не орать на меня, в противном случае мне трудно будет соблюдать субординацию!

— Ваше превосходительство, это же корнет Белагорьев, Вы должно быть… , вмешался Борис Андреевич, решив прояснить ситуацию.

— Прекратите, полковник, и слушать не хочу! Все, разговор окончен, с вами все ясно! Я сейчас же дам указание подвергнуть корнета домашнему аресту на трое, нет на четверо суток, а там разберемся, что эта за любовь там такая! И с Вами, Борис Андреевич, у меня еще будет обстоятельный разговор! Идите, идите оба! Развели, тут понимаешь…

Ну и что это было? Мы оба вышли из кабинета.

— Александр, это какое-то недоразумение, — полковник попытался меня успокоить, — по всей видимости, он спутал Вас с поручиком Корвиным. Не беспокойтесь, я думаю, что все проясниться в самое ближайшее время!

— А я и не беспокоюсь, Борис Андреевич. Я же понимаю, генерал нервничает, такое упущение по службе, за место свое переживает, понимает, что это может стоить ему должности.

— Хм… , Вы так думаете? В любом случае, это хорошо, что Вы понимаете, все это нервы, обстановка крайне напряженная, только этим и можно объяснить, что Константин Николаевич так сорвался. Я уверен, все образуется!

— Конечно, Борис Андреевич, да Вы не волнуйтесь, я все прекрасно понимаю…

Тут нас нагнал вестовой, с сообщением о том, что в кабинете генерала Мейендорфа меня ждет мой командир, Раух Георгий Оттонович.