Корнет Савин

Часть первая

1.

Семнадцатого февраля 1870 года императорский лицей Санкт-Петербурга давал спектакль в честь двадцатилетия великого князя Николая Константиновича, племянника императора Александра II. Князь обещал самолично присутствовать на представлении. Директор лицея Яков Спиридонович Кульман не жалел сил и времени на репетиции. Спектакль должен был приятно удивить высочайшего гостя и создать самое что ни на есть благоприятное впечатление о лицее.

О, если бы ещё лицеисты понимали, насколько важно это представление! Они привыкли дерзить и вели себя, словно манерные девицы. Роли учили без должного усердия, на сцене больше кривлялись, чем играли. Капризы лицеистов давно раздражали Якова Спиридоновича. С самого утра этот почтенный господин пребывал в нервном состоянии, не имея ни минуты покоя. В столь торжественный день бестолковые ученики сводили директора с ума своей настырностью. Так и норовили устроить какую-нибудь каверзу! Взять бы да отхлестать каждого хорошенько, да времени в обрез!

Яков Спиридонович просто кипел от злости. Он быстрым шагом двигался по длинному лицейскому коридору, открывал каждую дверь и неистово кричал:

– Са-вин! Са-вин!

Создавалось впечатление, что Кульман зовёт не одного человека, а сразу двух. Парик его съехал набок, лицо лоснилось от пота. Эти признаки ясно говорили о том, что пресловутому Савину не поздоровится, если он попадёт в руки директора.

Следом за Кульманом передвигалась стайка лицеистов из старшего класса. Любопытные воспитанники не отставали от директора ни на шаг, чтобы не пропустить захватывающую сцену. Потом её можно будет пересказывать товарищам со всем искусством красноречия, от души украсив творческими домыслами.

Парадный, с аксельбантами, мундир Кульмана слегка испачкался в белой извёстке, которой рабочие недавно на скорую руку замазывали потрескавшиеся углы коридоров. Трещины, вечная боль Якова Спиридоновича. Иногда ему приходила мысль расставить лицеистов по углам, чтоб они их охраняли. Может, тогда будет порядок?

Сейчас, накануне высочайшего визита, взгляд директора выхватывал все недостатки. Он прекрасно знал, что князь Николай Константинович не выносит неухоженных помещений. Поэтому по всем коридорам, ведущим к актовому залу, расставили пышно разросшиеся комнатные растения в больших нарядных вазонах, как в Зимнем саду. Зелень выгодно скрывала облупившуюся краску. Неровности и выбоины в стенах прикрыли недорогими литографиями на исторические и библейские темы. Накануне Кульман приказал ученикам одеться в парадные костюмы и вести себя так, будто на проверку едет сама инспекция императорского дворца.

Но все старания директора рассыпались в прах из-за одного-единственного лицеиста. Николай Савин, игравший одну из главных ролей в спектакле, как сквозь землю провалился. И это сейчас, когда декорации уже установлены, актёры нарядились в сценические костюмы, музыканты в десятый раз отыграли вступительную мелодию…

Разозлённый выходкой Савина, директор лицея, казалось, полностью утратил контроль над собой. Забыв о хороших манерах, он вопил всё сильнее и сильнее, словно зверь в лесу, охваченном пожаром.

– Савин! Чтоб тебя… Найду – выпорю!

Воспитанники, бежавшие за ним, корчились от смеха, представляя опозоренного Савина, до которого вот-вот доберётся твёрдая рука Якова Спиридоновича. Шельмец мог скрываться за каждой дверью, поэтому Кульман не столько всматривался в пустые помещения, сколько пытался повергнуть дерзкого лицеиста в шок своим рычанием. Но пока ответом ему был лишь дружный гогот учеников.

Не рассчитав скорости, директор резко повернул в боковой коридор и вдруг растянулся во весь рост на надраенном полу, точно жаба. Его надушенный парик слетел, обнажив красную лысину. Воспитанники замерли, стараясь не взорваться от смеха, и разом схватились руками за головы. Директор тяжело поднялся на ноги, задом наперёд нахлобучивая парик.

Искажённый ненавистью взгляд Якова Спиридоновича искал виноватых, пока не остановился на огромной деревянной двери с фигурной табличкой «Библиотека». Кульман резко вскочил с пола и подкрался к двери – по-рысьи, почти бесшумно. Он даже дыхание затаил, предчувствуя добычу. Осторожно потянув ручку на широкой створке, директор без единого скрипа открыл дверь и шагнул в просторный зал лицейской библиотеки.

Здесь стояла та особая благоговейная тишина, которой отличаются храмы, музеи и книгохранилища. Высокие стеллажи с рядами золочёных корешков казались воплощением незыблемого покоя. Но за каждым из них мог скрываться тот, кого так страстно желал видеть директор.

Продолжая красться по-кошачьи, Кульман пристально всматривался в каждую тень. Он судорожно сжимал кулаки – так отчаянно ему хотелось найти шалопая и, схватив за ворот, вытащить из норы и выпороть на славу. Директор чуял, что Савин где-то здесь и, переполненный возмущением, шипел сквозь зубы:

– В такой-то день… Спектакль мне решил сорвать! Вот негодяй!

Но ни за тёмными шкафами, ни за книжным полками, ни за тяжёлыми оконными шторами Савина не оказалось. Внутреннее чутье Кульмана всё же подсказывало, что цель рядом. Но глаза то ли от старости, то ли от злости, помутившей рассудок, ничего не обнаруживали. Только трещины да пыль на ножках стеллажей, которые давно требовалось заменить.

Сплюнув от огорчения и безысходности, Яков Спиридонович направился к выходу. Он нарочно шаркал ногами, как неуклюжий старик, неуверенно восклицая:

– Ну не мог же он улететь!

Кульман ещё раз оглянулся и сердито проговорил, обращаясь к стеллажам, скрывавшим тайну:

– Ну ничего, я этому щеглу крылья-то обрежу!

Он зловеще поднял палец вверх, чтобы подчеркнуть важность своих слов. Такая угроза не сулила ничего хорошего злосчастному Савину, осмелившемуся так нелепо шутить в торжественный день. Но, по всей видимости, в библиотеке его не было, и Яков Спиридонович с усталым вздохом вновь направился к двери. Вдруг до слуха его донеслось слабое шуршание. Кажется, в дальнем углу кто-то пошевелился… Эти звуки несказанно обрадовали директора.

– Ах ты дрянь! – вскричал он, бросаясь на шорох, как кот, подкарауливший мышь.

Савин как ни в чём не бывало сидел за маленьким столиком и читал толстую книгу. Он был уже одет и загримирован для роли – алый камзол, воротник-фреза, берет с пышным пером и белокурый парик. При виде директора Савин и бровью не повёл.

Зато лицо Кульмана окрасилось злобным ликованием. Он стремительно бросился к юному прохвосту и схватил его за шиворот, едва не оторвав воротник.

– А ну, пошёл на сцену!

Яков Спиридонович волок пятнадцатилетнего недоросля к двери, как котёнка, нимало не заботясь о его репутации. Пусть знает, как идти наперекор начальству! И остальные пусть видят, чтоб никому неповадно было!

– Отстаньте от меня! Я не буду это играть! – завопил Савин.

Он сопротивлялся что было сил, пытаясь вырваться из цепких рук директора.

– Молчи, бестолочь, тебя никто и не спрашивает! – шипел Кульман, упиваясь долгожданной добычей. – Нашёл время читать «Графа Монте-Кристо»!

Понимая, что его сейчас позорно выволокут в коридор, где, конечно же, толпятся лицеисты в ожидании потехи, Савин упирался ногами, пригибался к полу. Одновременно он ухватился за стеллаж, от чего тот шумно зашатался, грозя обрушить с полок десятки тяжёлых томов.

Однако зрители прибыли сами. Дверь с грохотом распахнулась, и толпа воспитанников ворвалась, желая увидеть самое интересное. Савин с ужасом отвернулся, продолжая вырываться из рук директора.

– И вы здесь? Предатели… – пробормотал он, жмурясь от стыда.

Обессиленный борьбой с непокорным лицеистом, Кульман с трудом разогнулся и швырнул свою добычу зрителям.

– Давайте, ребята, выносите его.

Лицеисты дружно перехватили трофей и, подняв Савина за руки и ноги, понесли к выходу, словно барана, предназначенного на убой. Кульман, довольный своей проницательностью и хваткой, с чувством победителя поправил съехавший парик и быстро покинул библиотеку.

В актовом зале императорского лицея царила атмосфера всеобщего волнения. Ученики уже вышли на подмостки, чтобы торжественно открыть представление. Музыканты, сидевшие слева от сцены, держали смычки наготове. Сторож Ермолай зажёг свечи, установленные вдоль рампы.

Декорация изображала средневековый замок на высоком холме. На сцене в три ряда выстроились юноши в таких же алых камзолах и беретах, как у Савина. Они стояли навытяжку, держа флаги на длинных древках.

Несмотря на отчаянное сопротивление, Савина всё же втащили на сцену. Он неторопливо осмотрелся и встал в третий ряд, чтобы казаться как можно неприметнее.

Нельзя сказать, что Николай Савин не любил театр. Наоборот, вживаться в роли, разыгрывать товарищей и педагогов доставляло ему огромное удовольствие. Но фальшивая напыщенность, когда все вдруг начинали ходить по струнке, раздражала Савина. В такие моменты непокорному юноше нестерпимо хотелось сотворить что-нибудь эдакое, переполошить всех, разрушить всеобщую помпезность.

Стоя на сцене, он нервничал, оглядываясь на товарищей, пока не увидел торчащий вверх кулак директора лицея. Савин выдохнул и посмотрел на кулисы, которые, невзирая на долгое ожидание, всё ещё были закрыты.

– Эй, Хватов, а чего не начинают? Я же здесь, – спросил Савин, с силой ткнув в бок стоящего рядом флагоносца.

Тот поморщился от боли, но тотчас язвительно засмеялся.

– Идиот! Ты что, великий князь Николай Константинович? Мы его ждём. Уже битый час.

Савин нахмурился.

– Увольнительная горит! – недовольно пробормотал он.

– Вот-вот, а я договорился с Устиной встретиться в саду, – понимающе вздохнул Хватов.

– Это которая Устина? Та, с усиками? – спросил Савин, прыская от смеха.

Обиженный Хватов двинул Савина древком флага по ноге так, что тот невольно взвизгнул. Кульман, наблюдавший за обоими, злобно прошипел, подобно змее перед нападением, и оба лицеиста вытянулись в струнку.

2.

В спальне резиденции великого князя уже три дня царил хаос. Высокие окна были наглухо закрыты шторами, не пропуская утреннего солнца. С кресел, пуфов и французского трельяжа свисали разнообразные предметы одежды, преимущественно дамские. На туалетном столике стояло серебряное ведерко для шампанского. В нём осталась только одна бутылка, остальные валялись на полу и даже в изножье широкой кровати.

Его императорское высочество провёл ночь весьма нескучно – то в постели, то на полу, застланном персидским ковром. В то суматошное утро, когда императорский лицей ждал высочайшего визита, Николай Константинович проснулся как раз таки на ковре и некоторое время лежал без движения, уставившись в расписной потолок, украшенный огромной хрустальной люстрой. Приподняв голову, он обнаружил, что почивал в костюме Адама. Князь подумал, что свалился во сне на пол, но потом обнаружил на кровати спящих обнажённых девушек. Две лежали, как и положено, головами на подушках, третья растянулась поперёк их ног. Рядом с князем на ковре спала ещё одна красотка, пристроив под голову вместо подушки скомканный княжеский мундир.

Николай Константинович улыбнулся, вспомнив, как провёл вчерашний вечер и ночь. Он поднялся осторожно, чтобы не наступить на спящую рядом девицу и, пошатываясь, побрёл к серебряному ведёрку. Бережно вынув последнюю бутылку, князь жадно отпил из ведра холодной воды.

Утолив невыносимую жажду, он снова оглядел ласкающие взгляд тела спящих девиц. Молодого князя охватил соблазн подшутить над подружками. Он тихонько вновь поднял ведёрко и принялся поливать из него девушек, размахивая сосудом, как священник кадилом. В спальне раздался жуткий визг, переходящий в брань и смех. Князь бросился в ванную, зачерпнул ещё ведро воды и окатил девиц, оставшихся сухими. Пробудившиеся красотки носились по всей спальне, спасаясь от холодных брызг. Князь от души наслаждался их писком и мельканием обнажённых юных тел.

– Пожарная тревога! – загоготал он и побежал за одной из девушек.

Догнав, он схватил её за пухлую ягодицу и повалил на кровать, пытаясь укусить за бедро. Девица визжала так громко, что князь не услышал, как дверь в спальню распахнулась. Вошёл камердинер и, остановившись на пороге, зычно закашлял, чтобы оповестить о своём присутствии.

Лицо князя недовольно скривилось. Он накрылся шёлковым одеялом, спрятавшись подальше от проницательного взгляда слуги.

Камердинер не собирался уходить. Он заговорил серьёзным тоном, но с лёгкой издёвкой, словно обращался к ребёнку:

– Ваше императорское высочество, имейте совесть. Вас уже третий час ждут в лицее.

Николай Константинович ощутил короткий приступ стыда. Но ему до того не хотелось отрываться от своих утех, что он упрямо уткнулся лицом в подушку. Так он обычно показывал, что не желает ничего слушать.

– В честь вашего двадцатилетия ставят спектакль, – напомнил камердинер.

Раздражение на лице князя мгновенно сменилось восторгом. Он тотчас откинул одеяло и вскочил с кровати, забыв о своём неподобающем внешнем виде.

– Точно! Спектакль!

Камердинер строго кивнул.

– Ты, ты и ты, – повелительно сказал молодой князь, указывая на девушек, – едете со мной. А ты, Иван, подготовь им шикарные платья.

– Но, ваше высочество, эти женщины… – камердинер высоко поднял брови, демонстрируя своё возмущение затеей князя.

Николай Константинович сурово взглянул на камердинера и гаркнул во всё горло:

– Возражать великому князю? Ты обратно в Пензу захотел? Давай живее!

Камердинер моментально попятился и скрылся за высокой дверью спальни. Николай Константинович снова улёгся на широкую кровать и в сладкой истоме потянулся к лежащей рядом белокурой девушке. Быстро накрыв её одеялом, он отыскал губами самую нежную часть её тела. Девушка звонко захохотала от приятной неожиданности.

3.

Центральный вход в лицей был украшен пышными гирляндами из еловой хвои и чёрно-жёлто-белыми царскими флажками. По обеим сторонам в трепетном ожидании выстроились все педагоги. Даже дворники нервно смотрели по сторонам, чтобы не дай бог не получить нагоняй.

Кульман стоял впереди всех. Его физиономия вытянулась, словно в предвкушении главного события в жизни. Он то и дело порывисто дёргал носом и шмыгал им, как малое дитя. Яков Спиридонович очень боялся не угодить великому князю. Не понравится что-то высочайшему гостю – жди проблем, а то и понижения по службе. А директор мечтал спокойно дослужиться до пенсии, которая была не за горами. За одну минуту он вспомнил все свои промахи за прошлый год: облезлая лестница, сломанный фонарь на заднем дворе, выцветшие обои в зале и злосчастные растрескавшиеся углы коридоров. Громко вздыхая, Кульман мысленно молился, чтобы великий князь ничего не заметил.

Другие педагоги, видя тревогу директора, тоже нервничали. Они беспрестанно поправляли то волосы, то воротники и лацканы форменных мундиров. Князь – молодой энергичный человек, он вряд ли желает видеть усталые угрюмые физиономии. Поэтому педагоги изо всех сил старались натянуть на лица радостные улыбки, уместные при встрече знатного гостя.

Издали показалась карета. Встречающие зажужжали в беспокойстве, предчувствуя волнующий момент. Карета приблизилась к главной площади и остановилась у парадного входа. Кульман бросился к ней и сам отворил дверцу кареты, приглашая его высочество выйти. Спина директора выпрямилась как доска. Он согнулся в почтительном поклоне, а затем открыл было рот, чтобы поприветствовать гостя. Но тот приложил палец к губам, призывая к молчанию. Кульман послушно кивнул, прикрыл рот рукой в знак понимания и поцеловал свой палец.

Николай Константинович вышел из кареты один и, оглядев присутствующих хозяйским взглядом, позволил провести себя в здание лицея. Взгляд у молодого князя был рассеянный, он не обращал внимания ни на замаскированные зеленью углы, ни даже на собственный портрет, висящий в вестибюле. В ответ на подобострастное бормотание директора он отвечал только: «Да-да, очень мило».

Кульман проводил князя до кресла в первом ряду. Рядом с Николаем Константиновичем расположился и сам директор, на лице которого застыло заискивающее выражение, и другие преподаватели лицея. От нервного напряжения Кульман беспрерывно потел и поминутно вытирал лоб платком.

Спектакль начался по знаку Якова Спиридоновича. Лицеисты играли из рук вон плохо. Хуже того – снова куда-то запропастился треклятый Савин. Все заметно волновались, кроме князя, важно восседавшего на почётном месте. Его лицо было строгим и неприступным. Якову Спиридоновичу становилось не по себе, когда Николай Константинович рассматривал зал в свой маленький бинокль. Директору казалось, что великий князь нарочно выискивает недостатки.

В самый разгар спектакля входные двери в зал вдруг с грохотом распахнулись. Раздался гневный возглас, от которого все зрители испуганно обернулись.

– Значит, так вы решили поздравить своего великого князя с днём рождения?!

И в зал вошёл великий князь собственной персоной в окружении трёх красавиц. Это зрелище поразило собравшихся как гром среди ясного неба.

– Почему меня никто не встречает?

Кульман почувствовал, что у него земля уходит из-под ног. Лицеисты, выступавшие на сцене, замерли в страхе и растерянности. Словно пробудившись ото сна, Яков Спиридонович всмотрелся в лицо молодого человека, сидевшего рядом с ним на месте князя, а потом бросил взгляд на сцену. Заметив, что Хватов давится от смеха, директор лицея снова начал нервно искать глазами Савина. Не обнаружив его среди юных актёров, Кульман обомлел от страшной догадки.

Князь Николай Константинович подошёл к первому ряду. Изумлённые зрители встали. Подобно Кульману, они обращали взгляды то на настоящего князя, то на самозванца. Очнувшись от испуга, директор схватил сидящего с ним рядом юнца за ус, и тот мгновенно отклеился. На почётном месте сидел вовсе не великий князь, а пройдоха Савин!

Яков Спиридонович затрясся мелкой дрожью и с ног до головы покрылся холодным потом от страшного предчувствия. Боже, какие беды теперь обрушатся на его бедную директорскую голову! В зале наступила такая тишина, что, казалось, даже пролетающая над головами муха от удивления села на чьи-то очки.

Савин нисколько не удивился. Без малейшего смущения он браво поприветствовал князя, протянув ему руку.

– О, так вы тоже великий князь? Очень приятно, Николай Герасимович Савин, – непринуждённо улыбнулся лицеист.

Восхищённый дерзкой шуткой, князь Николай Константинович расхохотался на весь зал. Три девушки, сопровождавшие его, залились столь заразительным смехом, что все присутствующие почувствовали мгновенное облегчение и подхватили их веселье. Одна из девиц, отличавшаяся блестящими светлыми кудрями, внимательно посмотрела на Савина и, отметив, что лицо у него волевое, с правильными чертами, соблазнительно улыбнулась юному храбрецу. Он не растерялся и быстро подмигнул ей в ответ.

Николай Константинович бросил оценивающий взгляд на публику и легонько похлопал в ладоши.

– Ну и артист! Вот это я понимаю – спектакль! – одобрительно произнёс он.

Оглядев своё место и показав жестом, что всё в порядке, великий князь вновь обернулся к проворному лицеисту.

– Что ж, давайте вместе досмотрим.

– Спектакль, скажу я вам, замечательный. Особенно хороши флагоносцы, – светским тоном произнёс Савин, не выходя из роли.

Зрители притихли и теперь с любопытством наблюдали за Савиным и великим князем. Казалось, весь спектакль переместился в первый ряд. Князь жестом пригласил лицеиста сесть с ним рядом, справа, в кресло Кульмана. Тот охотно плюхнулся, бросив насмешливый взгляд на директора лицея, оставшегося без места, так как слева от Николая Константиновича расположились его спутницы и свободных кресел в первом ряду не осталось. Великий князь подал знак рукой, и спектакль продолжился под ошеломлённый шёпот в зале.

4.

На заднем дворе императорского лицея стояла неестественная тишина, хотя здесь собрались все воспитанники и преподаватели. Лицеисты выстроились в несколько рядов. На всех лицах были написаны напряжение и страх. Яркое февральское солнце безжалостно озаряло Николая Савина, который стоял перед строем на коленях. Лицо дерзкого лицеиста казалось высеченным из камня, глаза его застыли, словно у статуи с надгробного памятника. Савин уже знал, что его отчисляют из лицея, но не подавал виду, насколько ему больно от этой мысли.

Кульман подошёл к нему и торжественно развернул лист бумаги с написанным сегодня утром приказом.

– Лицеист Николай Герасимович Савин совершил дерзкое, невиданное доселе нарушение дисциплины. С завтрашнего дня он будет отчислен из лицея и переведён в регулярную армию, – делая ударение на каждом слове, прочитал директор.

Савин ухмыльнулся, показывая, что готов подчиниться воле директора. Но когда он попытался встать с колен, Яков Спиридонович резко нажал на его плечо. Это означало, что приказ оглашён не до конца.

– Также лицеист приговаривается к телесному наказанию в сорок розог. Приказ привести в исполнение немедленно, – с явным удовольствием в голосе объявил директор.

На лице Кульмана заиграла злорадная улыбка.

В то же мгновение двое крепких солдат подхватили Савина так, чтобы он не сопротивлялся, и повели к лавке для исполнения экзекуции. Такого поворота юноша не ожидал. Что угодно, только не это позорное унижение перед товарищами! Савин заорал что было мочи, стал вырываться из рук солдат, наступил одному из них на ногу. Но хватка была железной – не вывернуться, не убежать.

– Это же просто шутка! Никто не пострадал, все только посмеялись! – в отчаянии выкрикивал Николай. – И великому князю понравилось…

Солдаты сорвали с него лицейский мундир и сорочку, бросили вниз лицом на лавку. Когда его обнажённую спину обжёг первый удар, Савин издал пронзительный крик. Словно растягивая удовольствие, солдаты неторопливо замахивались и хлестали то слева, то справа. С каждым ударом боль становилась всё страшнее. Вскоре спина юноши покрылась багровыми полосами. Чувствуя, что сознание мутится, Савин лишь сдавленно вскрикивал и мысленно считал удары. Хватов закрыл лицо руками – ему нестерпимо было видеть страдания друга.

Гибкий ореховый прут хлестнул по тонкой шее Николая. Золотая цепочка с медальоном, подаренная матерью, порвалась и соскользнула на землю. Мелькнула надпись, выгравированная на оборотной стороне медальона изящным курсивом: «Николеньке Савину от матушки». Глаза юноши помутились и, не дождавшись сорокового удара, он потерял сознание.

5.

Шёл 1874 год.

Шумный ночной приём в салоне мадам Розмари собрал офицеров и корнетов вокруг хорошеньких девиц, манящих своей доступностью. Гости оживлённо беседовали и звенели бокалами, из которых то и дело выплёскивалось на пол холодное шампанское.

За окнами уныло завывал зимний ветер. Но в салоне было тепло от жарко натопленной голландской печи. Ощущение уюта усиливало сияние множества свечей в канделябрах и хрустальной люстре. Розовые шёлковые обои, аромат сандалового дерева, дымящегося в серебряной курильнице, нежная мелодия Вивальди, которую наигрывали скрипач, виолончелист и флейтист… Новичку, впервые посетившему салон, показалось бы, что он попал в рай.

Но молодой корнет Николай Савин был здесь завсегдатаем. Он болтался по салонам от скуки, которую ощущал каждый раз, когда пребывал в бездействии. Только в светской компании он мог по-настоящему расслабиться. За соседним столом компания офицеров играла в карты, и искушённые женщины беспрестанно хватали кавалеров за руки, чтобы потанцевать или выпить на брудершафт.

Юная златовласая Марта давно приметила Савина и теперь не спускала с него глаз, опасаясь, что он обратит внимание на другую барышню. Она взяла корнета за руку, чтобы пригласить его на очередной танец, но тот не хотел терять времени зря. Резко повернув девушку лицом к себе, он прижал её к стене.

Обхватив руками хрупкий стан девушки, корнет впился губами в розовый ротик Марты. Она кокетливо сопротивлялась, предвкушая приятную ночь с молодым человеком, о котором давно шла слава изощрённого любовника.

– Проводишь меня домой? – спросила Марта, томно глядя на Савина из-под ресниц.

– Тоска зелёная! Что там делать? – поморщился Николай. – Может, лучше здесь останемся?

– Здесь очень шумно, – застенчиво произнесла Марта, не имевшая особого опыта в амурных делах.

– Так мы найдём самую тихую комнатку, – заверил корнет.

Он направил на девушку тот проницательный взгляд, перед которым обычно таяли сердца девиц. Марта не решилась возразить. Савин взял с чёрного лакированного комода откупоренную бутылку, поставил перед девушкой бокалы и налил в них немного тёмного, как кровь, вина.

– Давай выпьем для храбрости, – сказал он, лукаво подмигивая.

Марта дрожащей рукой взяла бокал и повиновалась. Они выпили на брудершафт и поцеловались. Савин оглянулся на офицеров, по-прежнему занятых игрой в карты, взял Марту за руку и, покачиваясь, повёл её из гостиной в сторону отдельных кабинетов. На ходу целуясь с девушкой, Савин плечом толкнул первую попавшуюся дверь. Опьянённые вином и страстью, молодые люди ввалились внутрь.

Темноту комнаты едва рассеивала одна-единственная свеча. Увлечённые друг другом, корнет и Марта не сразу заметили в углу комнаты человеческие силуэты. Первой очнулась Марта. Она почувствовала, что по комнате стелется странный травянистый дым. Вглядевшись в полумрак за плечом Савина, Марта увидела мужчину, полулежащего на кушетке. В руке он держал курительную трубку. Вздрогнув от испуга, Марта дёрнула Савина за рукав кителя.

– Здесь кто-то есть! – прошептала она. – Пойдёмте отсюда!

– Что? Где? – недоумённо пробормотал Савин.

Низкий бархатистый голос из темноты твёрдо ответил:

– Сударь, вам, кажется, ясно сказали. Выйдите вон!

Обернувшись, Савин стал вглядываться в человека на кушетке. Ему показался странным столь резкий повелительный тон. Обычно посетители салонов общались друг с другом по-светски любезно. К тому же корнета рассердило, что незнакомец столь бесцеремонно меняет его планы.

– Сударь, а может, это вам стоит выйти? – дерзко парировал Савин.

Мужчина, похоже, не собирался уступать. Он поднялся с кушетки и с угрожающим видом направился к парочке. Испуганная Марта вновь схватила Савина за рукав и что было сил потащила его к выходу. Корнет упёрся, не желая уходить. Он готов был ответить нахалу по заслугам.

Незнакомец вышел из тени и всмотрелся в лицо Савина, озарённое тусклым светом. А потом вдруг воскликнул, широко улыбаясь:

– Кого я вижу! Великий князь собственной персоной. Вот это встреча!

Незнакомец захохотал во весь голос и неспешно вернулся на кушетку. Устраиваясь поудобнее, он распорядился:

– Фанни, зажги ещё пару свечей. У нас гости!

Девушка, которой Савин и Марта прежде не заметили в темноте, встала и направилась к канделябру. Савин потёр лоб, пытаясь припомнить, где видел этого человека, явно богатого аристократа, привыкшего отдавать приказы.

– Почему князь? Я корнет Николай Герасимович Савин, – быстро представился он, выгибая грудь, чтобы продемонстрировать свою военную форму.

В этот время Фанни зажгла в канделябре несколько больших свечей, и комнату залил яркий свет. Савин вздрогнул, узнав своего собеседника. Перед ним был великий князь Николай Константинович собственной персоной. От столь неожиданного поворота событий корнет вмиг отрезвел и неожиданно для самого себя вытянулся по стойке смирно.

– Ваше высочество, прошу простить моё дерзкое поведение!

Корнет взволнованно смотрел на князя. Тот продолжал безмятежно покуривать трубку на кушетке, обитой голубой парчой. Савину показалось, что он вновь стоит на коленях на холодном плацу и розги вот-вот засвистят над его голыми плечами.

Испуганно уставившись на князя, Марта вдруг осознала всю опасность ситуации. Она не стала дожидаться, что предпримет её кавалер, и выскользнула за дверь.

Князь с любопытством посмотрел на Савина и снова усмехнулся.

– Вольно, вольно, корнет. Присаживайся. Курить будешь? – добродушно спросил Николай Константинович, протягивая Савину свою трубку.

Фанни кокетливо оглядела корнета и, взяв трубку из рук князя, передала её Савину. Тот, хотя и находился в крайней степени изумления, заметил, что девушка тоже ему знакома. «Где-то мы встречались», – промелькнуло в его голове. Савин украдкой всматривался в её лицо, но от волнения не мог вспомнить. Ему показалась, что Фанни тоже слишком внимательно смотрит на него, будто пытается воскресить в памяти прежние встречи.

– По-моему, мы с вами знакомы, мадемуазель – несмело проговорил Николай.

Насмешливый голос князя оборвал его мысли:

– Лишнего не придумывай. Она иностранка. Нигде ты не мог её видеть.

Фанни была так очаровательна, что Савин сразу же позабыл о Марте, которую несколько минут назад страстно сжимал в объятиях. Девушка грациозно подала ему руку для поцелуя. Он прикоснулся губами к шёлковой коже её пальчиков, не спуская с девушки внимательных серо-голубых глаз.

Красавица с улыбкой произнесла:

– Фанни Лир.

Голос её оказался необыкновенно нежным, и говорила она с милым иностранным акцентом.

– Весьма польщён, – отозвался Савин, тоже улыбаясь.

– Ты не особо заглядывайся, корнет! – недовольно проговорил князь, заметивший волнение молодого человека.

Савин послушно отвёл взгляд от прелестного лица, казавшегося до боли знакомым. Он посмотрел на курительную трубку, потом, примериваясь и немного помешкав, с видом знатока затянулся. Терпкий вкус дыма и скребущее ощущение в горле вызвали у него громкий кашель.

Великий князь, наблюдавший за своим незваным гостем, снова в голос расхохотался. Казалось, он испытывает удовольствие от вида корнета.

– Ну как, крепкий табачок, корнет? – насмешливо прищуриваясь, спросил князь.

Его забавляла неопытность молодого человека.

– Так точно, ваше высочество, – прокашлявшись, смущённо ответил Савин.

– А почему же ты всего лишь корнет? – поинтересовался Николай Константинович, окинув китель Савина пренебрежительным взглядом.

– Так отчислили меня, сразу после того спектакля, – хмуро произнёс Савин, виновато посматривая на князя.

Тот сохранял полнейшую невозмутимость. Потом вдруг откинул голову назад и рассмеялся, хлопая себя по коленям.

– Да, знатный был спектакль! – воскликнул Николай Константинович.

Он припомнил наглость юноши и был благодарен ему за возможность посмеяться в необычной обстановке.

Савин вдруг словно прозрел. Он вспомнил, где видел прелестную блондинку Фанни. Они встретились именно в день спектакля, четыре года назад. Как обворожительно она смотрела на него, загримированного под великого князя…

– Вспомнил! Вы приезжали в лицей вместе с его высочеством, – быстро произнёс Савин.

Он обрадованно посмотрел на Фанни. Но ей явно не понравилось откровение корнета.

– Нет, вам показалось, – ответила она.

Скрывая неловкость, девушка отвернулась от Савина и подошла к князю.

Николай Константинович, внимательно наблюдавший за ними, спросил:

– А теперь ты как?

– Страдаю в корнетах, ваше высочество. Вам, случайно, адъютант не нужен? – со своим обычным задором спросил Николай.

Он попытался ещё раз затянуться диковинной трубкой, но с непривычки опять закашлялся от едкого дыма, раздирающего гортань.

– Вот артист! – воскликнул Николай Константинович, со смехом оборачиваясь к своей спутнице. – Фанни, ты видала наглеца?

– В Париже таких каждый второй, – непринуждённо возразила девушка и насмешливо взглянула на корнета.

– А здесь я такой один, – бойко отозвался Николай.

Князь пристально смотрел на корнета. Он чувствовал, что молодой человек всё больше и больше нравится ему. Что-то в нём было эдакое залихватское, чего недоставало в княжеских покоях с их помпезностью и чопорностью.

– Хватит, корнет, – приказал князь со смехом и энергично махнул рукой. – Решено, будешь моим адъютантом! Мне таких весельчаков не хватает. Фанни, дорогая, налей нам шампанского!

Видимо, так распорядилась судьба. Жизнь Савина изменилась столь резко, что он и мечтать не смел. Служить у князя означало поймать жар-птицу за хвост, и этот счастливый жребий выпал корнету совершенно случайно.

6.

В резиденции великого князя было несколько шумно. С утра слуги бегали как заведённые, готовясь к возвращению его высочества. В комнатах пахло свежими пирогами и сладким соусом. В просторные окна врывался тёплый апрельский ветер, сдувая пыль с бронзовых статуй.

Вместе с ветром, быстро поднявшись по резной дубовой лестнице, в кабинет князя влетел Николай Савин. В руках он держал средней величины конверт с тёмным штемпелем. Князя в кабинете не оказалось, и адъютант продолжил его поиски. Просторная гостиная была идеально прибрана, но также пуста. В коридоре не было ни души. Видимо, слуги собрались в столовой, занимаясь сервировкой стола.

Савин подумал, что князь, наверное, почивает в спальне, и поспешил туда. Он знал, что в конверте важное донесение, которое следует доставить срочно. Дверь в покои была чуть приоткрыта, и корнет осторожно, почти беззвучно подошёл к ней. Но в последний момент адъютант замер на месте – он заметил в комнате знакомый силуэт.

Это была Фанни. Она стояла у зеркала, в одном кружевном белье, готовясь примерить новое платье. Не в силах оторвать взгляд от дивного зрелища, Савин застыл как статуя. Очаровательная девушка выглядела как божество, сошедшее с небес. Длинные стройные ноги прятались под прозрачными кружевами, не скрывавшими форм великолепного тела. Высокая грудь, сжатая узким корсетом, подчёркивала необыкновенно тонкую талию. Точёная фигурка Фанни напоминала драгоценный бокал с шампанским, который Савин когда-то получил из её белоснежных рук.

Почувствовав присутствие постороннего, Фанни оглянулась и заметила корнета, прислонившегося к створке двери. Он испуганно вздрогнул, но девушка без смущения воскликнула:

– О, Савин! Что ж вы там стоите? Разве не видите, что даме нужна помощь?

Корнет понял приглашение девушки по-своему. Войдя в спальню, он наглухо закрыл за собой дверь.

– Я просто искал его высочество, – приблизившись к Фанни, пробормотал адъютант. – У меня для него письмо. Вот.

Он показал девушке конверт, продолжая любоваться её прекрасными ногами. Фанни сделала вид, что ничего не замечает. Спокойно повернувшись к нему спиной, она подала ему концы корсетных шнурков.

– Не придумывайте, вы искали меня, – сказала она, кокетливо прищуриваясь своему отражению в зеркале.

Она соблазнительно качнула бёдрами, от чего на лбу Савина выступила испарина.

– Ну, что вы стоите, как памятник? Затяните корсет потуже, – приказала Фанни. – А то моя Параша опять куда-то убежала.

Незаметно вытерев лоб рукавом, Савин положил письмо на стол и потянул за шнурки. Но вместо того, чтобы потуже затянуть корсет, он решительно принялся расшнуровывать его. Фанни не сопротивлялась. Томно выгнув спину, она слегка коснулась корнета своими локонами. Обольстительная грудь, вырвавшись из тесного корсета, вздымалась от быстрого дыхания девушки.

В это время великий князь стремительно поднимался по лестнице, ведущей в спальню. Ему страстно хотелось обнять возлюбленную и забыться у неё на груди после долгой дороги. Внизу его встретила прислуга и заботливо предложила пообедать. Князь проворчал, что это подождёт, так как он желает сначала переодеться. В руках у него были подарки для неотразимой Фанни – шикарный букет из белых роз и коробка со шляпкой. Войдя в длинный коридор, Николай Константинович громко крикнул:

– Фанни, дорогая, ты где? Твой медвежонок соскучился!

Он торжественно открыл дверь в опочивальню, просунув вперёд букет и коробку, а затем вошёл сам.

Фанни лежала полуодетая на большой кровати под белоснежным одеялом. Потянувшись, как после долгого сна, красавица улыбнулась князю. Глаза её сладко жмурились от удовольствия. Но Николаю Константиновичу вдруг показалось, что Фанни не слишком-то ждала его и совсем не подготовилась к его приезду. Красивое голубое платье валялось на полу, белые шёлковые чулки небрежно свисали с кресла.

Впрочем, посмотрев на обнажённые плечи возлюбленной, князь забыл о своих подозрениях. Он принялся раздеваться, но его одежда, как назло, была туго застёгнута. Требовалась помощь слуги, но у князя не было терпения дожидаться. Он бросился в объятия Фанни, прижимаясь к ней всем телом. Его страстные поцелуи обрушились на пухлые губки девушки, от белокурых локонов которой маняще пахло французскими духами. Букет упал рядом, осыпав Фанни душистыми лепестками. Князь наслаждался ответными поцелуями, о которых так мечтал, трясясь в карете.

Минутой раньше Савин успел сбежать из постели Фанни в чём мать родила, едва заслышав в коридоре голос князя, и теперь прятался в гардеробе. Здесь было темно, пыльно и тесно. Адъютант осторожно натягивал одежду, стараясь не издать ни звука. Сердце его бешено стучало от осознания остроты и опасности момента. Один неверный шаг, и жизнь повиснет на волоске. Одевшись, он приоткрыл дверцу и хотел было покинуть своё укрытие, но слова Фанни заставили его остановиться.

– Медвежонок, подожди. Я кое-что тебе хотела сказать.

Фанни слегка отстранилась, что привело князя в недоумение.

– Давай быстрее, я весь горю, – сердито потребовал он, вновь стискивая девушку в объятиях.

Фанни снова отодвинулась с непонятной настойчивостью. Глаза князя потемнели от гнева.

– Мне правда сейчас не до этого, – девушка поправила растрёпанные локоны и отвернулась к окну.

Николай Константинович ощутил нарастающее раздражение и тревогу.

– Что, опять голова болит? Сколько можно? – воскликнул он.

Расстроенный князь посмотрел на забытый букет роз так, словно цветы были виноваты в странном поведении его любовницы.

– Да… – огорчённо проговорила Фанни.

Помолчав немного, она добавила:

– Но это не главное. Мне опять пришло письмо от мамы.

Николай Константинович откинулся на спину:

– Давай наконец-то перевезём её в Россию. Так будет проще всем.

Фанни слегка поёжилась и, не глядя ему в глаза, возразила:

– Но она так больна, что не перенесёт дороги. А денег на лекарства нет.

– Ты же знаешь, все мои траты проходят через императорскую бухгалтерию. Я совершенно не свободен в финансах.

С этими словами князь печально вздохнул.

В этот момент раздался странный звук, будто что-то упало. Николай Константинович обернулся и подозрительно посмотрел в сторону зеркального шкафа. Фанни тотчас схватила князя за борта мундира и заставила повернуться лицом к ней. Взгляд её был таким пронзительно-грустным, что Николай Константинович ощутил приступ стыда. Любимая девушка просит о помощи, а он, племянник императора, оправдывается отсутствием денег!

Причиной шума в шкафу, конечно же, был Савин. Он нечаянно уронил гардеробную стойку. Удар о пол показался несчастному адъютанту громким, как выстрел из пушки. Обомлев от страха, он сжался в комок. Несколько минут Савин боялся даже дышать, прислушиваясь к каждому звуку в спальне. В голове лихорадочно крутилась мысль: «Глупая неосторожность может кончиться страшным исходом».

– Но ты же великий князь, – произнесла Фанни.

Голос её звучал гневно и вместе с тем презрительно. В глазах отражался горький упрёк.

– И в чём тогда твоё величие? Ты не способен помочь любимой женщине. Или твои слова о любви – просто притворство?

Фанни намеренно пошла в атаку, переключая внимание князя на обиду. Она знала, что вспыльчивый характер заставит его уйти.

– Ну, знаешь…

Князь резко поднялся с постели, обескураженный дерзким поведением возлюбленной. По его перекошенному лицу Фанни поняла, что на этот раз зашла слишком далеко. Но ради спасения Савина, а заодно и себя, девушка продолжала молчать, не обращая внимания на недовольное сопение князя.

Взгляд Николая Константиновича упал на конверт, лежащий на письменном столе.

– А это что такое?

Фанни уныло посмотрела на взъерошенного князя и, недолго подумав, вспомнила:

– А, заезжал твой адъютант, оставил письмо.

– Варнаховский?

– Нет, Савин.

– Давно?

Николай Константинович взял в руки конверт и поднял его на свет, пытаясь разглядеть, что лежит внутри.

– Утром ещё, – небрежно ответила Фанни, слегка пожав плечами.

Князь сорвал печать и пробежал письмо взглядом.

– Опять этот скучный обед в Мраморном дворце. Как они мне надоели…

Он откинул письмо в сторону и вышел из спальни, оставив Фанни наедине с её мыслями и секретами.

7.

На огромном мраморном столе красовалось множество блюд из свежеприготовленной дичи, запечённых овощей и экзотических фруктов. В бокалах сверкала наливка, которую специально готовили для императорского дворца. Столовое серебро отражало сверкание хрустальных люстр с сотнями свечей.

Главной фигурой в обеденном зале был царь Александр II. Он сидел рядом с Александрой Иосифовной, супругой своего брата, и её сыном, великим князем Николаем Константиновичем. Обед немного затянулся, и все ощущали, что царь чем-то недоволен. Плохое настроение его величества проявлялось в напряжённом молчании и насмешливом взгляде. От блеска его глаз Александре Иосифовне было не по себе. Она решила заговорить первой.

– А я на следующей неделе отправляюсь в Боржом. У меня летом такие мигрени. Только воды помогают, – устало проговорила княгиня, со вздохом вытирая лоб кружевным платочком.

– Одна поедете? Без сына? – сдержанно спросил Александр II.

Его лицо казалось выточенным из мрамора – ни малейшего проблеска эмоций.

Александра Иосифовна смиренно посмотрела на царя и перевела взгляд на сына.

– Да, у Коленьки много дел в столице.

Лицо матери выражало искреннее сопереживание, которое она выразила, привычно погладив сына по плечу. Однако любящий жест матери, видимо, ещё сильнее возмутил царя. Он недовольно вздохнул. Княгиня поняла, что просчиталась – невинный разговор о предстоящей поездке оборачивался не в её пользу.

– Александра Иосифовна, а знаете ли вы, какие у него дела? – холодно спросил царь.

Его мрачный взгляд, остановившийся на лице княгини, не предвещал ничего хорошего.

– Известно ли вам, как он позорит царскую фамилию? – повысил голос Александр II, и его кулак тяжело опустился на мраморный стол.

Александра Иосифовна сжалась от неожиданности. Она готова была провалиться сквозь землю. Но возражать или спрашивать не осмелилась – смиренно опустила глаза, чтобы выразить полное повиновение царю.

Князь Николай Константинович почувствовал упрёк в свой адрес и решил вести себя раскованно. Ему казалось, что так его слова прозвучат увереннее. Быстро взяв рюмку с наливкой, князь опрокинул её в рот.

Царь внимательно наблюдал за обоими родственниками. Видя их насквозь, он продолжил железным голосом, словно резал на части и без того перепуганную женщину:

– Значит, не знаете, ваше высочество? Он связался с какой-то американской танцовщицей! Таскается с ней по салонам и курит опиум.

Слова царя прозвучали для Александры Иосифовны как удар грома. Она не могла поднять испуганных глаз и мысленно молилась, чтобы её сын не сказал чего-нибудь лишнего.

– Не переживайте, маменька – проговорил Николай Константинович, гордо вскидывая голову. – Скоро это всё закончится!

Он снова потянулся к графину с наливкой, чтобы быстро налить и выпить.

Александра Иосифовна тотчас выпрямилась и посмотрела на царя с искренней улыбкой. Склонив набок свою красивую голову, она промолвила с присущим ей обаянием:

– Вот видите, ваше величество!

Она обратила радостный взгляд на сына, которого прямо-таки боготворила. Добродушная княгиня искренне верила, что конфликт исчерпан. Но Николай Константинович, со стуком опустив пустую рюмку на стол и не смотря никому в глаза, отчётливо произнёс:

– Просто я женюсь на мисс Лир, чтобы всё было законно и без домыслов. Прошу выделить мне ассигнования на свадьбу. Я уже рассчитал все расходы.

Александра Иосифовна побелела и вскрикнула от неожиданности. Как бы княгиня ни любила своего Коленьку, согласиться с таким безумием она не могла.

Лицо царя налилось багровой краской, брови сошлись в одну грозную линию. С трудом сдерживая гнев, он решительно произнёс:

– Никаких тебе денег, подлец, и никакой свадьбы! На Кавказ у меня поедешь, может, там образумишься!

Физиономия Николая Константиновича вытянулась, мигом исчезло выражение уверенности. Всё ещё надеясь на лучшее, он почти полушёпотом проговорил:

– С маменькой? В Боржом?

– На передовую! – заорал царь так, что бокалы на столе задрожали, а стоящая неподалёку прислуга испуганно отшатнулась.

Кулак Александра II вновь с грохотом опустился на мраморный стол. Гости мужского пола вздрогнули, дамы зажмурились.

Николай Константинович вскочил, словно ужаленный, тоскливо взглянув на царя, и отчаянно пробормотал:

– Я только в прошлом году в Туркестане воевал, через пустыню пробирался под артиллерийским огнём… И теперь снова в самое пекло?

Лицо матери исказилось от сочувствия к любимому сыну, которого так жестоко наказывали за лёгкую шалость. А он, не видя в глазах маменьки уверенности, резко отвернулся. Каких усилий ему стоило не расплакаться от унижения! Князь демонстративно выпил ещё одну рюмку наливки, вытер губы салфеткой и швырнул её на стол. Не прощаясь, он вышел из-за стола и стремительно пошёл к выходу.

Холодные коридоры дворца излучали нестерпимую тоску. Николай Константинович быстро шагал, направляясь к спальне матери. Поворот направо, ещё два поворота налево… Вот, наконец, нужная дверь. Осмотревшись по сторонам, князь с силой толкнул её внутрь. Массивные створки не шелохнулись. Заперто! Князь предвидел этот момент и заранее подобрал ключ с подходящей формой бородки. Он вставил его в замочную скважину, осторожно повернул несколько раз, и дверь в опочивальню Александры Иосифовны послушно отворилась.

Николай Константинович знал, что где-то в потайном месте маменька хранит драгоценности, подаренные ей на свадьбу. Они стоили немалых денег и могли покрыть все княжеские нужды. Денег из казны ему, видимо, не получить никогда. Как бы то ни было, великий князь был не из тех, кто останавливается на полпути и безответно принимает пощёчины. Он не станет терпеть унижения и потакать чужим прихотям! Давно пора понять, что драгоценности по праву принадлежат ему. И он не какой-нибудь кадет, убогая судьба которого заранее определена. Он член царской фамилии!

В душе великого князя бушевали непростые страсти. Гнев смешивался с обидой и нетерпением получить то, что ему давно было обещано маменькой. Сколько можно стоять в стороне от серьёзных дел и лишь соответствовать правилам в угоду другим, словно его самого вовсе не существует. Маменька постоянно опасается гнева государя, но тот сам поставил жирную точку. Не посмотрел ни на племянника, ни на дорогую невестку!

Князь проворно открыл шкафчики трюмо, где, по его мнению, хранились драгоценности. Перерыв всё, он нашёл пару цепочек из красного золота, кольцо с крупным прозрачным камнем и быстро отправил их к себе в карман. Впрочем, это были мелочи. Где-то маменька прятала настоящие ценности – старинные украшения, стоившие многие тысячи. Князь торопливо открывал все шкатулки, которые попадались ему под руку, но ничего достойного в них не обнаружилось.

Николай Константинович со злостью хлопнул рукой по трюмо.

– Перепрятала! Ну, ничего. Я тоже не лыком шит.

Немного подумав, он заглянул под кровать, прощупал все выступы, скрывавшиеся в темноте. Там было пусто. Князя охватила отчаянная тоска. Несколько минут он стоял посредине комнаты, размышляя о своей неудаче. И вдруг на ум пришло воспоминание о тайнике в стене. Когда-то маменька держала там письма и читала при нём одно из них. Тогда князь был ещё совсем юным…

Он бросился на поиски тайника, обшарил все стены и вскоре нашёл маленькую потайную ячейку. Там действительно оказались старые пожелтевшие письма, какое-то недорогое ожерелье и несколько пустых шкатулок. Здесь явно что-то лежало, но маман, видимо, почуяла неладное и перепрятала драгоценности туда, куда ни одна душа не сунется.

– Чтоб тебя и всю твою семейку! – в гневе выругался Николай Константинович.

Сейчас он презирал всю родню, а больше всех – себя, жуткого неудачника.

Немного поостыв и смирившись с безысходностью, князь направился к выходу. Но вдруг его внимание привлекла висевшая в углу икона в золотом окладе, украшенном драгоценными камнями. Маменька говорила, что эта святыня обладает особой силой.

Князя озарила светлая мысль. Может быть, мать держит свои сокровища там, где сам Бог охраняет их? Он молниеносно приблизился к иконе и без труда снял её со стены. Драгоценный оклад засверкал в солнечном свете. За иконой никаких тайников не оказалось. Но князь подумал, достал из кармана складной нож и аккуратно вынул из оклада три крупных бриллианта. «Вот оно, богатство, которое мне принадлежит по праву!» – восхитился Николай Константинович.

Он завернул камни в носовой платок и спрятал свёрток за пазуху. Затем аккуратно повесил икону на место и направился к выходу, не желая, чтобы его заметили рядом с материнской опочивальней.

Подойдя к дверям, князь услышал снаружи чьи-то громкие шаги и испуганно замер. Его сердце бешено забилось, пытаясь вырваться из груди. Прислушавшись, он разобрал негромкий разговор двух слуг и вздохнул с облегчением. Когда шаги затихли, князь осторожно вышел и быстро запер дверь своим ключом.

Наконец-то Николай Константинович почувствовал удовлетворение. Он больше не маменькин сынок и не чья-то прихоть. Его губы уверенно шептали: «Я могу и должен распоряжаться своим имуществом, как заслуживаю по праву. Я племянник императора, великий князь».

8.

Закрытая карета стучала колёсами по залитой солнцем мостовой. Словно гигантские часы тикали, отсчитывая минуты новой жизни великого князя, в которой он волен дать свободу своим чувствам. Савин сидел напротив. Князь в душе гордился своим верным адъютантом. Ему можно доверить самые секретные поручения и не сомневаться, что тот выполнит их проворно и без лишних вопросов. Князь дал ему много, и теперь Савин искренне благодарен за оказанную честь.

– Что ж, Коленька, царь-батюшка обещает отправить меня на Кавказ. Поедешь со мной? – спросил князь, с прищуром посматривая на адъютанта.

– На отдых? Это с удовольствием, – весело отозвался Савин, хлопнув себя по колену. – Петербург надоел ужасно!

– Нет, корнет, на войну, – возразил князь, недовольно вздыхая, и вопросительно посмотрел на Савина. – Готов?

Лицо адъютанта даже не изменилось. Он вздохнул и сочувственно склонил голову.

– За вами хоть на край света, ваше высочество.

– Ладно, не грусти, ещё погуляем, – добавил князь, лукаво зажмурив один глаз. – А пока поручение для тебя. Секретное.

С этими словами князь полез за пазуху и вынул свёрнутый платок. Савин внимательно посмотрел в хитро прищуренные глаза Николая Константиновича. Что-то было в его лице непривычное, словно перед ним сидел другой человек.

– Вот! Сдашь в ломбард, сейчас же, – с заговорщическим видом произнёс князь.

Глядя на адъютанта пронзительным взглядом, он улыбнулся и тихо добавил:

– С меня вознаграждение.

Савин сразу сообразил, что дело важное. Открыв свёрток, он чуть было не вскрикнул, однако не подал виду и тут же завернул платок. Он понимал, что князь действительно поручает ему секретное задание.

– А это?.. – корнет замешкался, подыскивая слова.

Взор великого князя стал вдруг колючим, холодным.

– Подарок от маменьки, а мне без надобности. Но никому ни слова, а то маман обидится не на шутку. Я доверяю тебе, как себе. Так что… Понял меня?

Савин не стал больше расспрашивать и твёрдо произнёс:

– Так точно, ваше высочество. Сделаем как надо.

– Тогда действуй, – князь отвернулся к окну кареты, не желая продолжать разговор.

Николай Константинович не имел опыта в подобных делах и не хотел выглядеть перед корнетом глупо. Не для того его нанимали, чтоб он много вопросов задавал его высочеству.

Карета подъехала к княжеской резиденции и остановилась. Савин проворно выскочил, открыл дверцу и подал руку великому князю. Выйдя, тот вынул из золотого портсигара папиросу и закурил, жадно вдыхая дым.

Когда князь остался один, на его лице отразилась тревога. Это странное чувство было его верным спутником в моменты опасности.

9.

В опочивальне великого князя пахло розмарином и мятой. Фанни в изящной позе расположилась на кружевном покрывале среди высоких подушек. Она с нескрываемым удовольствием пересчитывала свои сбережения. Это занятие согревало её душу в моменты скуки и одиночества.

Резко открывшаяся дверь заставила её вздрогнуть и быстро спрятать купюры под широкий подол юбки.

Князь, словно придворный лакей, лично вкатил тележку с угощениями, прикрытыми блестящими крышками.

– Что, Парашка опять куда-то убежала? – спросила Фанни. Она с откровенной скукой поглядывала на Николая Константиновича, согнувшегося над тележкой.

– Нет. Просто, дорогая, нам сегодня есть что отметить. Садись поближе, – торжественно произнёс князь, выпрямляясь, будто готовился сказать важную речь.

Он подтолкнул тележку к Фанни и произнёс, как заправский кухарь, залихватски сдвинув фуражку набекрень:

– Приятного аппетита!

Николай Константинович учтиво поклонился. Девушка удивлённо посмотрела на племянника императора – слишком уж нелепо он выглядел в роли официанта.

– Открывай же, – с нетерпением приказал князь, чувствуя досаду из-за недогадливости возлюбленной.

Фанни недоверчиво смотрела на князя и не могла сообразить, с чем связана такая спешка. Быть может, в одном из блюд находится что-то опасное? Зная причуды Николая Константиновича, девушка осторожно подняла одну из больших куполообразных крышек.

Князь с громадным удовольствием наблюдал, как расширяются глаза Фанни. На сверкающем блюде возвышалась огромная стопка сторублёвых купюр. Просто невероятно! Это всё для неё? Но откуда?

– Это что, мне? – не веря своим глазам, взволнованно прошептала девушка, подняв своё прелестное личико, раскрасневшееся от удовольствия.

– Открывай, открывай всё! – довольно проговорил влюблённый князь.

Его волнение не проходило, а нарастало с каждой секундой. Он смотрел глазами хищника, и в этот момент поистине чувствовал себя великим, соответствующим своему титулу. Фанни больше не посмеет сомневаться в его способностях!

Придя в себя, золотоволосая красавица схватила вторую большую серебряную крышку. Под которой также оказалась стопка хрустящих банкнот. Восхищению девушки не было предела. Она открывала блюда одно за другим и едва ли не визжала от счастья. Под всеми крышками скрывались не изысканные кушанья, а огромное состояние, которое никогда и не снилось Фанни.

– Медвежонок, ты просто чудо! – восклицала Фанни, поглядывая на князя глазами тигрицы, захватившей желанную добычу.

Придвигаясь ближе к Николаю Константиновичу и нежно щекоча его своими кружевами, девушка повторяла:

– Самый великий князь!

Фанни казалось, что всё это сон, который вот-вот закончится, поэтому она даже ущипнула себя для верности. Девушка хватала денежные купюры и радостно обсыпала ими себя, словно осенней листвой, наслаждаясь денежным дождём, который был вызван именно для неё.

Николай Константинович внезапно привстал и снова принял торжественный вид.

– И это ещё не всё, – сказал он, смотря на Фанни с прищуром, каким-то дерзким юношеским взглядом.

Вынув из кармана маленькую бархатную коробочку тёмно-синего цвета, князь опустился перед возлюбленной на правое колено.

Фанни Лир замерла. Поворот был столь неожиданным, что рот девушки приоткрылся, обнажив ряд ровных белоснежных зубов.

Князь открыл коробочку, и Фанни увидела огромный бриллиант, сиявший в роскошном обрамлении золотого канта. Этот подарок означал предложение руки и сердца великого князя. Фанни почувствовала себя на седьмом небе. Вот оно – долгожданное колечко, вот он – племянник российского императора, коленопреклонённый перед нею! Могла ли она мечтать об этом в детстве, когда росла в бедной семье пастора из Филадельфии!

Николай Константинович не ощущал ничего, кроме гордости за свой блестящий манёвр. Маменькино бриллиантовое кольцо теперь красовалось на тонком пальчике любимой Фанни, которая должна стать его супругой.

– Дорогая Фанни, я не представляю жизни без тебя… – искренне проговорил князь, и глаза его увлажнились от слёз.

Он смотрел на девушку с преданностью и страстью, желая услышать в ответ только одно.

– Да, да, конечно, да, – затараторила Фанни, разглядывая царское кольцо, стоившее невиданных денег.

В прошлом Фанни уже крутила романы с царственными особами – герцогом Баденским, наследником прусского престола и принцем Уэльским, который позже стал британским королём. Но ни один из них не делал ей предложения! Впервые она поняла, что может по праву стать членом царской семьи.

– Выходи за меня! – торжественно завершил князь, не вставая с колена.

– Конечно, мой медвежонок, – ласково сказала Фанни и погладила Николая Константиновича по голове.

От восторга Николай Константинович схватил Фанни за тонкую талию и стал целовать её голые плечи и грудь, поднимаясь по шее к прелестным губам. Фанни всем телом подалась к князю и сцепила руки на его шее. Их губы слились в жарком поцелуе, от которого князя бросило в дрожь. Дрожащими руками он развязывал корсет, плотно сжимающий стан девушки, чтобы насладиться всем её телом.

Фанни вспомнила о своих деньгах, спрятанных под нижней юбкой. Она тотчас же удержала его руки и отпрянула, словно князь совершил нечто недопустимое.

– Подожди, милый, – сказала Фанни.

Её первый восторг прошёл. Романтика не могла надолго затуманить разум такой опытной особы, как Фанни Лир. «Не будь наивной дурочкой, – мысленно говорила она себе. – Кто ж ему позволит жениться на тебе, девице низкого происхождения? Хватай деньги, пока есть возможность!»

Внезапная холодность Фанни страшно расстроила князя. Он с недоумением посмотрел на возлюбленную и вопросительно поднял брови.

– Мне нужно отправить деньги маме, – жалобным голоском вымолвила Фанни.

Николай Константинович резонно возразил:

– Она что, не подождёт десять минут? Я быстро, – словно извиняясь, добавил он, чувствуя, что плохо владеет собой от неловкой ситуации.

– Банк закроется через час, – наспех сочинила Фанни и мигом привела в порядок свою одежду.

Было ясно, что она собирается прекратить волнующий момент, ради которого князь так много поставил на карту. Фанни схватила саквояж, стоящий возле кровати, и стала проворно складывать в него деньги. Она опасалась, что князь может передумать.

Николай Константинович нахмурился. Ему совсем не хотелось расставаться с любимой в такой важный день.

– Ладно, поехали вместе, я тебя отвезу. Уже смеркается.

Он смотрел на торопливые движения Фанни, и ему казалось, что она совсем не думает о замужестве, как о главном событии в её жизни. Угадав его мысли, девушка зажмурилась, а потом томно посмотрела ему в глаза.

– Нет, ты останешься здесь и все приготовишь к моему возвращению, – вкрадчиво проговорила она. – Я хочу самую незабываемую ночь в своей жизни!

Она так страстно поцеловала его в губы, словно они расставались навсегда. Князь не успел промолвить и слова, как Фанни уже скрылась за дверью с увесистым саквояжем в руке. На прощание она послала ему воздушный поцелуй, оставив в комнате лишь тонкий аромат своих духов.

Князь посмотрел на пустые тарелки и поднос. Такая же ноющая пустота заполнила его душу, словно должно было случиться что-то нехорошее. Предчувствуя обман, он схватил одну из огромных крышек и со всего размаха запустил её в стену над кроватью, которая стала вдруг символом его одиночества.

«Нет больше ни денег, ни Фанни, ничего!»

Крышка упала на кровать, со звоном ударившись о что-то металлическое. Князь подошёл ближе и увидел возле подушки блестящее украшение. Это была золотая цепочка с мужским медальоном, которая явно не могла принадлежать его любимой. Странное чувство заставило князя напрячься. Он сел на кровать и присмотрелся. Надпись, выгравированная на медальоне, гласила: «Николеньке Савину от матушки».

Эти невинные слова привели князя в ужас. Некоторое время он сидел в безмолвии, не веря своим глазам. События последних дней крутились в его голове, словно калейдоскоп. Затем он вскочил как ужаленный и выскочил из спальни.

– Фанни, постой! Ты кое-что забыла, – отчаянно выкрикнул князь, всё ещё надеясь, что возлюбленная не ушла.

Однако на крик князя выскочили лишь встревоженные слуги. Они сообщили, что карета с мисс Лир уже покинула резиденцию.

10.

В комнате Савина царил невообразимый хаос. Повсюду была разбросана скомканная одежда, щётки для волос валялись на полу, а сапожный рожок – на столе. С подсвечника свисали подтяжки. Но Савин не обращал внимания на беспорядок. Его лицо было взволнованным и напряжённым – слишком сосредоточенно княжеский адъютант пересчитывал деньги. Достав из комода холщовый мешок, Савин сложил в него все свои сбережения. Потом вынул завёрнутое в платок кольцо, задумчиво посмотрел на него и пробормотал:

– Вот, бабушка, твоё кольцо пригодилось. Моя Фанни тебе точно понравилась бы!

Протерев кольцо до блеска, корнет с улыбкой переложил фамильную драгоценность в бархатный футляр и положил его рядом с великолепным букетом красных роз. Всё готово для той, кто завладела его сердцем!

Савин чувствовал, что в жизни его скоро наступит новый важный поворот. Обычно он обожал приключения, но сейчас почему-то нервничал. Открыв старый сундук, корнет достал праздничный белый мундир, прекрасно подчёркивавший его стройную фигуру, надел и посмотрелся в зеркало. Немного покрутился, поправил на груди шёлковый бант… И в воображении сразу возникла чудесная картина – Фанни берёт его под руку и шагает вместе с ним, влюблённо заглядывая ему в глаза при всех. Наконец-то она будет принадлежать только ему, и никто, кроме Савина, не посмеет коснуться её дивного тела!

Внезапный порыв ветра распахнул плохо закрытое окно, и серый голубь, отчаянно размахивая крыльями, влетел в комнату. Савин удивлённо поднял брови и замахнулся на птицу, которая металась прямо над ним. Голубь проворно перелетел на комод. Корнет стал махать руками, пытаясь прогнать непрошеного гостя, но тот вновь взлетел над ним и опорожнился прямо на белый мундир. Грязный зеленоватый помёт потёк по плечу, испортив всю красоту наряда. Корнет сердито махнул рукой ещё раз, и голубь, наконец, вылетел в окно.

– Вот же тварь! – с досадой пробормотал Савин.

Придётся снять мундир, а это так некстати. Савин раздражённо стянул с себя парадную форму и швырнул её в стену. Покопавшись в сундуке, он нашёл старый сюртук, который носил ещё в лицее. Конечно, теперь его вид оставлял желать лучшего, но что поделаешь. Надев потрёпанный сюртук, Савин снова посмотрелся в зеркало. Отражение совсем не нравилось лирически настроенному корнету, но он не привык делать из мухи слона.

– Ладно, на счастье, – согласился он, поправляя обвисшую на спине ткань.

Сегодня ничто не помешает осуществить его желание. Савин взял букет, запихнул бархатный футляр с кольцом во внутренний карман сюртука и с мыслями о скорой приятной встрече вышел из комнаты.

11.

В гостиной великого князя было жарко. Несмотря на весенний день, в доме горел камин. Князь смотрел на пылающее пламя и мысленно прощался с тем, что было так дорого – с письмами Фанни. Теперь, когда коварство и ложь взяли верх, не было смысла ни в воспоминаниях, ни в тоске о неверной возлюбленной, которая, оказывается, никогда не любила его.

Вошёл слуга. Покашляв, чтобы привлечь внимание князя, он медленно проговорил:

– Ваше высочество, в резиденцию прибыл следователь по особым поручениям Путилин Иван Дмитриевич. Он требует немедленной аудиенции.

Лицо князя натянулось и приобрело испуганно-детский вид, словно его застали врасплох за постыдным занятием. Он на миг сгорбился над камином, как дряхлый старик. Затем посмотрел на письмо Фанни, лежавшее на подлокотнике кресла, и бросил его в огонь.

– Нет смысла хранить ложь, какой бы сладкой она ни была, – полушёпотом произнёс он, не отрывая взгляда от языков пламени, пожирающих белые и розовые листки почтовой бумаги. – Проси, я приму его.

Слуга сочувственно вздохнул и вышел. Николай Константинович поспешно собрал остатки лежащих на полу писем и разом швырнул их в камин к остальным. Пламя разгорелось жарче, ярко освещая покрасневшее лицо князя. Воспоминания заново нахлынули на него тяжелой волной. Он думал о нежных пальчиках, гладивших его по волосам, о влюблённых взглядах, которые дарила ему Фанни, о ласковых словах, которые она шептала в его объятиях. Неужели она всегда, с самого начала притворялась? Николай Константинович прошёлся по комнате, глубоко вздыхая, уселся в широкое вольтеровское кресло и зарыдал.

Тут в гостиную вошёл следователь Путилин. Поклонившись, он доложил официальным тоном:

– Ваше императорское высочество, я прибыл по особому поручению от его величества…

Путилин осёкся, увидев слезу, скатившуюся по щеке великого князя. Он встревоженно забегал глазами по углам зала и нерешительно спросил:

– Ваше высочество, что случилось?

Похоже, что князь не в себе, и следователь чувствовал некоторую досаду из-за того, что не сможет действовать решительно, как было приказано царём.

Николай Константинович всхлипнул и поднял на Путилина полные слёз глаза. Он проговорил, то ли спрашивая, то ли утверждая:

– Она обманула меня.

Следователь немедленно принял серьёзный вид.

– Кто она, ваше высочество? – деловым тоном осведомился он.

Князь взмахнул руками, раздражённо протёр глаза и с лёгкой укоризной обратился к Путилину:

– Фанни Лир. Разве вы не знаете?

Следователь изумлённо развёл руками:

– Да откуда же мне знать? Его императорское величество утверждает, что вы похитили бриллианты из комнаты вашей матушки. Просит вернуть.

Следователь подошёл к камину и заглянул в пламя. Гора золы от сгоревших писем не ускользнула от его зоркого взгляда.

– Это она меня заставила! – вскрикнул жалобно князь, указывая на камин.

– Кто? – ошеломлённо поднял брови Путилин. – Княгиня Александра Иосифовна?

Похоже, Николай Константинович утратил всяческое терпение. Взмахнув руками, он вскрикнул с истерическим привизгом:

– Фанни Лир, говорю же вам!

Он нервно поднялся из кресла, приблизился к камину и в порыве отчаяния, громко зарыдав, кинулся на шею растерянному Путилину.

– Она вместе с Савиным, с этим корнетом… Это она подослала его ко мне. Они вымогают у меня деньги…

Следователь не ожидал такого приёма. То ли от жары пылающего камина, то ли от слёз князя его лицо стало мокрым, лоб покрылся каплями пота. Несмотря ни на что, Путилин старался не терять бдительности, поэтому как можно мягче произнёс:

– Ваше высочество, у нас есть свидетель, который видел, как вы выходили из спальни вашей матушки.

Николай Константинович быстро вытер слёзы, выпрямился и с негодованием посмотрел на Путилина так, что тот невольно отвернулся.

Князь спокойно прошёлся по комнате и железным голосом произнёс, будто бы давал показания:

– Это она меня заставила! Фанни Лир и корнет Николай Савин шантажировали меня на протяжении долгого времени. Они требовали от меня большие деньги. Савин грозился убить меня, если я не буду им подчиняться.

Путилин недоверчиво посмотрел на Николая Константиновича и поправил усы.

– Да что вы такое говорите?

Великий князь ободряюще взглянул на следователя, который должен во всём разобраться. Очень своевременно подвернулась история с бриллиантами!

– Как хорошо, что вы приехали! Вы освободите меня. Едем в ломбард, я знаю, куда Савин сдавал драгоценности, – воскликнул князь.

Он захлопал в ладоши, вызывая прислугу. Едва на пороге появился лакей, князь бросился к нему, схватил за воротник и гаркнул во весь голос:

– Семён! Прикажи заложить карету!

– Поедем в моём экипаже, – осторожно предложил Путилин.

Внезапная перемена в поведении князя вызвала у него тревогу. Подозреваемый притворяется или задумал какую-то каверзу? Следователь, конечно, был наслышан об экзальтированности великого князя. Может быть, и в самом деле его облапошили мошенники? Путилин слыхал немало дурного о Фанни Лир, но имя корнета Савина было ему неизвестно.

– Иван Дмитриевич, вы один можете спасти мою честь! – вскричал князь.

Николай Константинович крепко обнял Путилина, словно лучшего друга, и поцеловал его в раскрасневшуюся щёку. Следователь повиновался, понимая, что дело практически раскрыто. Он смущённо смотрел на странно взбудораженного князя, который охотно вёл его на поиски похищенных бриллиантов.

12.

Внутри ломбарда неярко горела свеча. Она выхватывала из темноты множество причудливых предметов – бронзовые статуэтки, старинные шкатулки, китайские вазы и арабские кальяны. Повсюду громоздились горы одежды, поставленных друг на друга стульев и кресел. Но за кажущимся хаосом скрывался педантичный порядок. На каждой вещи болталась верёвочка с сургучной печатью и бумажкой, в которой было записано имя владельца и дата залога.

Ворвавшиеся в лавку полицейские едва разглядели в полумраке сидящего в углу хозяина, Израиля Израилевича. Тот в испуге вскочил и попятился к внутренней двери. Прытко схватившись за тяжёлую ручку, старик нырнул во тьму. Один из полицейских подставил ногу, удерживая дверь открытой.

Завязалась возня, и скоро владелец ломбарда был вытащен на свет божий. Его дряблое тело и жидкая бородка дрожали. Выпученные глаза таращились то на одного, то на другого полицейского.

– Вы почему убегаете?! – грозно крикнул Путилин, приближаясь к закладчику вплотную.

Под его суровым взглядом старик согнулся в почтительном поклоне. Израиль Израилевич повидал в жизни всякое и сейчас чувствовал, что одним испугом не обойдётся.

– Напугали меня до обморока. Я ни в чём не виноват, а тут на тебе… – забормотал владелец ломбарда, беспомощно разводя руками.

– А это мы сейчас выясним, виноват или не виноват. Откройте сейф, – приказал Путилин, указывая на большую железную дверь.

За ней находился несгораемый шкаф, в котором хранились принятые в ломбард ценности. Израиль Израилевич послушно засеменил к сейфу и вставил в замочную скважину большой старинный ключ. Несколько оборотов против часовой стрелки, и дверь со скрипом отворилась, открыв глазам полицейских разнообразные сокровища.

К радости Путилина, прямо поверх других вещей лежал свёрток с тремя крупными бриллиантами. Именно эти камни были похищены из спальни Александры Иосифовны.

– Вот они! – радостно воскликнул следователь.

Выражение лица его вмиг стало суровым. Повернувшись к закладчику, он строго спросил:

– Откуда это у вас?

Тот испуганно развёл руками, понимая, что в этот раз случилась катастрофа. Привыкший сочинять лживые объяснения на ходу, Израиль Израилевич посмотрел вверх и задумчиво произнёс:

– Это? Я уж и не помню, вроде паренёк какой-то принёс.

Путилин резко махнул рукой в сторону улицы:

– Придётся вас задержать. До выяснения всех обстоятельств.

Лицо скупщика побелело и мгновенно состарилось ещё сильнее. Он жалобно поднял брови полумесяцем и, скрестив руки на груди, запричитал, словно над усопшим:

– Как это? У меня семья, жена, пятеро дочек, кто же их кормить будет? Погодите, ваше благородие, сейчас…

Он проворно наклонился к открытому ящику, порылся в документах и отыскал закладную.

Проверив через очки дату и подпись, Израиль Израилевич протянул бумагу полицейскому с видом законопослушного человека.

– Вот, смотрите, квитанция. Камушки заложил Николай Савин. Это он приходил.

Путилин внимательно изучил документ и поднял глаза на замершего скупщика.

– А он сказал, откуда у него такие ценности?

Израиль Израилевич снова развёл руками, пытаясь изобразить непричастного к делу человека:

– Так никто же не говорит, да я и не спрашиваю.

Путилин вновь взялся за наручники, висевшие на его поясе:

– Адрес есть его?

– Конечно, – тут же засуетился старик, – я в журнале все данные храню.

Толстый амбарный журнал с пожелтевшими страницами, хранившими записи о приходе и расходе вещей, издавал запах древности и свечного сала. Полистав для приличия, скупщик открыл помятую страницу и ткнул пальцем в нужное место:

– Вот, пожалуйста! Вам записать? – он вкрадчиво заглянул в лицо следователя.

Путилин просмотрел запись и махнул рукой.

– Адрес, скорее всего, ненастоящий, – он повернулся к полицейским, ожидавшим сзади. – Но я знаю, где искать. Все за мной.

Сыщик стремительно направился к выходу, но вдруг резко остановился и вернулся к Израилю Израилевичу, запиравшему сейф.

– Бриллианты сюда!

От неожиданности Израиль Израилевич присел и схватился за сейф рукой. Его лицо покрылось пятнами, а на лбу выступила испарина.

– Так я же за эти бриллианты деньги отдал! Свои, кровные! – сдавленно проговорил он.

Путилин злобно сдвинул брови и зашипел:

– Ты торговаться со мной будешь?

Глубоко вздохнув, Израиль Израилевич обречённо сгорбился, всхлипывая и жалобно бормоча, отпер злосчастный сейф и вытащил из него драгоценные камни. Безропотно, но с невыразимой скорбью на лице он протянул их Путилину. В глазах следователя не было ни капли жалости. Он схватил свёрток и бросился на поиски Савина. Полицейские рванули за ним, как свора послушных гончих, оставив несчастного скупщика в одиночестве.

13.

Насвистывая праздничный марш, Савин уверенно поднимался по парадной лестнице с огромным букетом роз. Остановившись у входных дверей, он прокашлялся, осмотрел ещё раз свой костюм и громко постучался. Ответом ему была полнейшая тишина. Савин подождал несколько минут, затем прижался ухом к двери. Ни топота ног, ни шороха! Тогда Николай громко позвал:

– Фанни, солнышко, открывай, это твой котёнок!

Ожидая, что возлюбленная отзовётся радостными восклицаниями, он ещё раз прислонил ухо к двери. Опять ни звука! Савин постучал настойчивее, стараясь сохранять деликатность.

– Фанни, у меня для тебя сюрприз, поторопись!

Корнет знал, что эти слова точно подействуют. Но за дверью по-прежнему никто не отвечал. Раздражённый Савин стал порывисто дёргать за ручку, потом навалился на дверь плечом и попытался вломиться внутрь. Твёрдые дубовые доски не поддавались. Не выдержав, гость стал барабанить что есть мочи.

Дверь соседней квартиры отворилась, из неё обеспокоенно выглянула старушка:

– Ты чего тут скандалишь? Сейчас городового позову!

Савин дерзко посмотрел на неё и вытер пот со лба.

– Бабушка, какой городовой? Я сам полицейский, – бесцеремонно заявил он. – Лучше скажите, где Фанни?

Старушка хмыкнула и смерила юного нахала подозрительным взглядом.

– Ещё чего!

С этими словами пожилая дама демонстративно захлопнула дверь, не желая беседовать с тем, кто не умеет вести себя прилично.

Растерянный Савин решил разговорить старушку. Он чувствовал, что она что-то знает, поэтому подошёл к её двери и произнёс грозно, как разговаривают полицейские:

– Мадам, это не содействие полиции. Вы помогаете беглой преступнице. А ну-ка, откройте!

Молчание за дверью означало, что соседка Фанни раздумывает. Расчёт Савина оказался верным. Вскоре старушка ответила сквозь дверь недовольным голосом:

– Уехала она ещё с утра, со всеми вещами.

Савин озадаченно посмотрел на запертую дверь. Фанни уехала, значит, решила окончательно бросить князя. Нужно как можно скорее разыскать её! Ведь Фанни наверняка где-то ждёт его и нервничает.

– И куда же он уехала? – уточнил он.

Соседка ответила с явным упрёком в голосе:

– Мне почём знать? Она мне что, родственница? Да и… к слову сказать, эта барышня последнее время редко здесь появлялась… Ступай на вокзал, может повезёт – там её застанешь.

Савин нетерпеливо потребовал:

– Так, немедленно откройте дверь! А то я вас арестую!

В ответ старушка недовольно крякнула и осторожно приоткрыла дверь на ширину ладони.

Однако Савин и не думал больше напирать на несчастную, а сунул в дверной проём свой букет.

– Держите, мадам, это вам.

– За что? – растерялась старушка, шире приоткрыв дверь и недоумённо уставившись на шикарный букет.

– За содействие полиции! – по-военному отрапортовал Николай и кинулся вниз по лестнице, насвистывая на ходу какой-то весёлый мотивчик.

«Ещё немного, и мы с Фанни пройдём под руку, как муж и жена, прямо по этой лестнице, и старушка ещё не раз поприветствует меня, словно знатного офицера», – радовался корнет.

На душе его было легко и радостно, как в тот день, когда Фанни согласилась стать его возлюбленной. Выйдя из парадного, он заметил извозчика, который только что привёз седоков к соседнему дому.

– Стой, стой, голубчик! Сколько возьмёшь до Варшавского вокзала?

– Полтину, – нахально ответил тот, выставив вперёд рыжую бороду.

Цена была непомерно высокой, но корнет не стал спорить. Сейчас главное – догнать свою любовь, чего бы это ни стоило.

Трясясь в карете, Савин мечтательно рассматривал прохожих и чувствовал невероятную гордость. Красавица Фанни бросила великого князя ради него, Николая! Она будет носить кольцо его бабушки! От умиления по щекам его потекли слёзы.

В карете было слишком душно, и Савин решил приоткрыть окно. Он потянулся к ручке, но экипаж вдруг резко остановился, из-за чего корнета качнуло вперёд. Заветное кольцо выпало из его рук и покатилось под сиденье.

Савин заорал на извозчика что есть мочи:

– Эй, аккуратнее! Чего остановился? Я спешу! Поезжай давай!

Он заглянул под сиденье. К счастью, кольцо не пришлось искать долго – оно блестело в пыли рядом с левым сапогом Савина. Николай потёр драгоценность о брюки и уже собирался положить обратно в бархатную коробочку. Но дверца кареты вдруг распахнулась, и перед корнетом предстал полицейский. Он посмотрел на Савина так грозно, как на злостного преступника.

– Сударь, вам известно, кого вы остановили?! – сердито воскликнул Николай. – Закройте дверь, вы мне мешаете.

Но следователя Путилина не так-то просто было сбить с толку.

– Корнет Савин, вы обвиняетесь в краже драгоценностей из Мраморного дворца, – сурово произнёс он.

Эти слова показались Савину каким-то недоразумением.

– Какие ещё драгоценности? Я адъютант его высочества великого князя Николая Константиновича!

Корнет гневно скривился, чтобы придать уверенности своим словам.

– Уже нет, – отрезал полицейский и крепко ухватил Савина за локоть, побуждая выйти из кареты.

Корнет отдёрнул руку. Но тотчас же к нему подскочили ещё двое полицейских, скрутили его и выволокли из кареты, словно жалкого карманного воришку. Не понимая, в чём дело, Савин попытался вырваться из их рук. Поднялась возня. Обручальное кольцо, которое корнет не успел спрятать в карман, выпало из его руки и покатилось по брусчатке.

– Стойте, подождите! – закричал Савин, наклоняясь за бабушкиным подарком.

Но полицейские лишь крепче скрутили его и потащили к служебной карете.

– Кольцо, моё кольцо! – кричал корнет.

Теперь это были скорее крики отчаяния. Николай видел, как его единственная фамильная ценность провалилась в канализационный сток.

Полицейские запихнули Савина в чёрную карету.

Путилин расправил плечи и довольно потёр усы. Обернувшись к своему экипажу, он почтительно улыбнулся сидевшему внутри человеку. Тот одобрительно кивнул.

Савин невольно проследил взглядом за Путилиным. К своему изумлению, он обнаружил, что в экипаже следователя сидит великий князь. Тот мельком взглянул на Савина, но тут же отвёл взгляд и задёрнул шторку. Князя до сих пор терзали муки ревности. За то, что адъютант посягнул на его бесценную Фанни, князь не то что полиции – самому сатане отдал бы его без сожалений!

Полицейская карета покатила в полицейский участок, а тот, кто вполне мог спасти корнета, по-видимому, не желал заступаться. Савин сообразил, что арест был подстроен князем, и теперь ему остаётся только положиться на волю судьбы.

«Может быть, так надо… Вот только бы Фанни предупредить… ведь, поди, ждёт меня где-то», – размышлял Савин, пытаясь осознать случившееся.

14.

Грязный пол был скользким и холодным, как стекло. Босые ступни прилипали к чавкающей слизи, когда Савин с трудом брёл по затоптанному коридору. Лодыжки, закованные в тяжёлые кандалы, непривычно ныли. Савину казалось, что его ноги изо всех сил сжимают руки злобного великана. Острая боль от кровоточащих ран совсем измотала корнета, и он смотрел полудиким взглядом на таких же заключённых, как и он. На его шее краснели полосы от ударов, нанесённых плетью и прутьями. Тёмная арестантская роба мешком висела на нём, открывая отощавшие плечи.

Сегодня часть арестантов, в числе которых был и Николай Савин, привезли на железнодорожный вокзал в вагонное депо. По распоряжению суда их должны были отправить туда, куда никто не поехал бы добровольно. Конные полицейские то и дело хлестали осуждённых плетьми, заставляя их идти быстрее.

Железнодорожный состав, ожидавший каторжников, издали показался Савину уютным убежищем после вонючего барака, в котором его держали целый год. Яркий дневной свет дарил ему надежду. А её так не хватало в эти дни бесконечных допросов и жестоких избиений!

Савин страстно всматривался в толпу, ища знакомое лицо. Предчувствие не обмануло его – он заметил белое лицо Фанни Лир в обрамлении золотистых локонов. Она казалась нездешним существом, богиней, которая по-прежнему любит его. Душа Николая встрепенулась от восторга, и он что есть мочи закричал, вытягивая голову из строя:

– Фанни, Фанни, я здесь, здесь!

Корнет попытался взмахнуть рукой, но тяжёлый кнут конвоира мгновенно спустился на неё, вызвав жгучую боль. Савин зажмурился, стиснул зубы, но тотчас вновь начал всматриваться в лица провожающих. Увы, это оказалась другая девушка, просто похожая на Фанни. Сердце Николая сжалось от разочарования. Едва родившаяся искра надежды угасла, не оставив ни капли тепла.

Двери в вагоны отворились, и полицейские стали заталкивать заключённых внутрь, пересчитывая их плетьми. Савин ввалился в вагон последним, получив два прощальных удара по спине. Теперь предстоял долгий переезд туда, где он больше не увидит ни великого князя, ни Фанни, ни всего, что было смыслом его молодой беззаботной жизни.

В холодном железном вагоне было слишком тесно. Почти все заключенные стояли, кое-как удерживаясь за выступы в стенах. От движения по рельсам старые вагоны раскачивало в стороны так, что арестанты то и дело валились друг на друга. Савин ухватился за небольшой выступ возле окна. Он всматривался в густой лес. Тёмные заросли бесконечной лентой тянулись вдоль рельсов, вызывая ощущение безысходности.

На повороте поезд внезапно затормозил. Савина качнуло вперёд, и он свалился на пол, больно ударившись ребром. На него свалилось несколько человек, кто-то из них придавил к полу колено Николая, давно нывшее от боли. С трудом сдержав крик, он поднялся и вновь ухватился за свой выступ. Усталость вскоре взяла своё – Николай заснул стоя, прижимаясь к стене вагона и бокам стоявших рядом людей.

Вечером, когда поезд остановился на маленькой станции, каторжникам принесли мешок с нарезанным хлебом и три ведра воды. Кружек не было, и люди жадно зачерпывали воду из вёдер горстями. Солдаты держали их под прицелом ружей в течение всего ужина.

– Даже помолиться перед едой не дали, ироды! – проворчал пожилой арестант и, торопливо перекрестив лоб, впился зубами в ломоть хлеба.

Савин невольно вспомнил мать, всегда читавшую молитву перед едой, вспомнил обеды и ужины в лицее, перед которыми священник отец Павел непременно говорил:

– Помолимся, отроки, возблагодарим Всевышнего за хлеб наш!

Савин подумал о матушкином борще с душистыми мясными пирожками, об отварной говядине с картофелем, которую подавали на обед в лицее, расстегаях со стерлядью при дворе Николая Константиновича… Живот свело голодной судорогой, и Савин быстро перекрестился.

Прошла ночь и ещё полдня в холодном вагоне, пропитавшемся запахом немытых тел и мочи. Поезд время от времени останавливался, но вагон с каторжниками не отпирали. Люди изнывали от усталости, голода и жажды. От отчаяния кто-то запел заунывным голосом:

Голова ль ты моя головушка,

Голова ль моя молодецкая,

До чего тебе дошататися,

По всему ли свету белому…

Несколько человек подхватили песню. Николай чувствовал, что от тоскливой мелодии на глаза сами собой набегают слёзы. Он зажмурился, чтобы никто этого не заметил.

«Я не могу погибнуть на каторге! – мысленно повторял он. – Я что-нибудь придумаю! Непременно придумаю!»

Поезд замедлил ход, а потом резко остановился. Арестанты прервали песню, надеясь, что сейчас им дадут поесть. Дверь и в самом деле распахнулась, и грозный голос конвоира крикнул:

– Выходить!

Заключенные, согнувшись, выходили из вагона под ударами плетей, отсчитывающих каждого, кто переступал порог.

– Построиться! – орал конвоир. – Считаю до трёх!

Заключённые засуетились, не желая получить новые побои, и выстроились в шеренгу. Савин оказался в третьем ряду. Его плечо сильно ныло от полученных ударов, и он пытался умерить боль, растирая пострадавшее место рукой.

– Три! – крикнул конвоир, когда все наконец построились.

Поезд медленно двинулся дальше, оставив арестантов и конвоиров в глухом лесу. В воздухе осталось лишь чёрное облако паровозной копоти. С противным скрежетом состав удалялся прочь.

– На-ле-е-во! Шагом марш! – скомандовал главный конвоир.

Каторжники повиновались, с трудом передвигая затёкшие после мучительного пути ноги.

Савин посмотрел на идущего рядом старика. Его лицо было измождённым, но каким-то добрым, отеческим.

– Слышь, дед, тебя-то за что? – поинтересовался корнет.

– Да ни за что, – отмахнулся старик.

– Вот и меня.

Савин сочувственно посмотрел на старика и уточнил:

– Тебе сколько сидеть?

– Десятку, – отрезал старик, не меняя выражения лица.

– Можно считать, пожизненно, – вздохнул корнет.

Но тут подскочил конвоир и хлестнул Савина по спине так, что тот споткнулся и едва не упал.

– Молчать, шкура!

Савин скорчился от боли и почувствовал, что колено неудачно подвернулось. От боли он остановился и согнулся пополам, растирая повреждённую ногу. Старик подхватил его за плечи и поволок на себе.

Савин ощутил прилив благодарности – впервые за долгое время чужой человек проявил к нему сочувствие.

– Может, сбежим, а, дед? – зашептал Николай в ухо старику.

Тот нахмурил брови и устало произнёс:

– Куда? Погляди на меня. Я еле ноги тащу.

– И что, охота тебе здесь помереть? – не унимался Николай.

– А мне разницы-то уже нет, – махнул рукой старик. – Оставь меня в покое, Христа ради!

Посмотрев украдкой по сторонам, корнет снова заглянул в глаза старику, который казался ему таким родным:

– Вижу, что человек ты неплохой. Побежали?

Старик потрепал Савина рукой по голове, словно сына, и прошептал, будто делясь сокровенным:

– Сынок, совершить побег – значит обречь себя на вечные скитания вне закона. Мне здесь спокойнее будет.

Сильный удар плетью положил конец разговору. Оба скорчились от боли. Не выдержав, корнет грохнулся на землю. Запах земли напомнил Николаю о детстве. Родное имение, окружённое дубравой, тёплая речка Межиха, грибы и жёлуди… Как бы хотелось ему перенестись в то счастливое время!

Арестанты старались обойти его стороной. Николай лежал, не шевелясь. «Может быть, подумают, что я умер и оставят здесь?» – наивно надеялся он.

Двое разъярённых конвоиров подскочили к Савину и принялись пинать ногами.

– Вставай, скотина! Кому сказано, вставай!

Боль вызвала у Николая приступ отчаянной ярости. Савин схватил с дороги булыжник и, приподнявшись, со всей силы швырнул в конвоира. Камень угодил точно в грудь. Солдат рухнул во весь рост поперёк дороги. Недолго думая, корнет вскочил и боднул в живот второго конвоира так, что тот тоже свалился. А Савин помчался прочь от дороги, в самую гущу непроглядного леса.

Ошеломлённые такой дерзостью солдаты не сразу сообразили, что делать. Шеренга заключённых сбилась в нестройную толпу. Казалось, другие арестанты вот-вот рванут вслед за дерзким беглецом.

– На прицел! – заорал унтер-офицер. – Нарицын, Скворцов, в погоню за беглым! Остальные – марш вперёд!

Два конвоира бросились за Савиным. Чтобы устрашить беглеца, они несколько раз выстрелили в заросли. Но Савин словно превратился в дикого зверя, спасающегося от охотников. Несмотря на боль и немыслимую усталость, корнет шустро лавировал между стволами деревьев, бойко перепрыгивал через валежник. Даже кандалы на ногах не были ему помехой. Вскоре конвоиры потеряли его из виду.

Задыхаясь от быстрого бега, солдаты остановились и снова сдёрнули с плеч ружья. Послышались громкие выстрелы.

Не оглядываясь, Савин бежал вприпрыжку, продираясь сквозь густые кустарники. Теперь он был в такой чаще, куда, кроме волков и лосей, никто не заходит. Удача изменила ему: зацепившись кандалами за пень, он споткнулся и кубарем покатился в сырой овраг. Удар головой о корягу… и глаза Николая заволокло тьмой.

Часть вторая

1.

Савин очнулся от промозглого холода. Лицо его осыпали мелкие капли дождя. Голова страшно ныла, мысли путались. Корнет старался восстановить в памяти произошедшее. Битком набитый вагон, голод и жажда, дорога посреди леса, побои… Неужели он правда швырнул камень в конвоира? Он совершил настолько дерзкий побег?

Николай огляделся. Точно, он в глухом лесу. Вокруг сломанные ветки, сырой склон оврага. Значит, действительно бежал, потом скатился в овраг…

Савин попытался встать, но ноги не слушались. Всё тело было покрыто синяками, ссадинами и ушибами, а на спине чувствовался огромный кровоподтёк. Щиколотки, по-прежнему скованные кандалами, были стёрты до крови. Промокшая арестантская одежда воняла потом и плесенью. Неизвестно, сколько Савин пролежал в лесу. Но уже смеркалось, из чащи доносились подозрительные шорохи. Наверняка здесь бродят голодные волки. Пока совсем не стемнело, нужно искать ночлег.

С трудом выбравшись из оврага, корнет направился в сторону редколесья, надеясь отыскать тропинку к человеческому жилью. Идти было тяжело, каждый шаг отзывался болью. Пройдя полверсты, Савин почувствовал себя таким уставшим, словно бродил по лесу весь день. Но его страдания были вознаграждены. Вдали залаяла собака, за ней ещё одна. Видимо, корнет приближался к деревне: за густыми ветками вдруг мелькнул огонёк. Савин пошёл в этом направлении, и вскоре в сумерках замерцала цепочка огней.

Когда глаза привыкли к темноте, Николай рассмотрел поодаль с десяток деревянных избушек. Из труб тянуло дымком. Судьба забросила Савина на окраину Тамбова. Но местность казалась обычной деревней – тусклый свет в узеньких оконцах, соломенные кровли, запах коровников и курятников.

«Значит, будет где укрыться на ночь!» – подумал измождённый беглец и поспешил в сторону жилищ.

Он выбрал двор, находившийся ближе всех к лесу. Забор был сломан, поэтому Савину не составило труда пройти к дому. В окнах старой, покосившейся крестьянской избы горел свет. Нельзя показываться на глаза людям, пока на ногах проклятые кандалы, а на теле – арестантская одежда. Какими бы невежественными ни были крестьяне, сразу же сдадут беглеца полиции!

Савин шагнул к деревянному строению справа от избы. Утлый сруб отдавал древесной гнилью.

«Наверное, сарай», – подумал корнет и обошёл строение с другой стороны.

Дверь была не заперта. К удивлению Савина, внутри оказалось довольно сухо, лишь в одном углу немного просачивалась дождевая вода. На верстаке, сколоченном из грубых досок, лежала увесистая кувалда. Савин сразу смекнул, что, если постараться, этой штуковиной можно разбить проклятые цепи на кандалах. Присев на широкий пень, видимо, служивший хозяевам табуретом, корнет расставил ноги и накрыл цепь мокрым тряпьём, чтобы металл не слишком громко звенел при ударе молотом. Размахнувшись, он со всей силы шарахнул по изгибу стальной цепи. Прозвучал глухой звук, похожий на падение тяжёлого полена, однако звенья не разорвались. Савин повторно замахнулся, но тотчас же замер. За дверью послышались шаги. Мелькнула тень – кто-то подошёл к двери сарая и прислушался.

От страха спина корнета взмокла, он стал быстро искать глазами, где спрятаться. Как назло, сарай был почти пуст, не считая мелкой хозяйственной утвари. Но лежащие на полу старые мешки оказались весьма кстати. Корнет схватил один из них, наспех натянул на плечи и присел, опираясь на длинную скамью.

Дверь резко распахнулась, будто её открыли пинком ноги. Внутрь проник слабый свет, исходящий от окон избы. Вошёл высокий широкоплечий мужчина с аккуратно подстриженной бородой. В руке он держал револьвер. Савин затаил дыхание и застыл, прикинувшись ветошью. Мужчина брезгливо осмотрелся по сторонам, взглянул на мешок, в котором ни жив ни мёртв затаился беглец и, сплюнув, опустил револьвер.

Несколько десятков секунд показались Савину целым часом. Один-единственный выстрел мог бы оборвать его жизнь, если бы хозяин сарая что-нибудь заподозрил. Наконец тот вышел из сарая, поплотнее захлопнув разбухшую от дождя дверь. По отдалённым шагам и скрипу крыльца Савин догадался, что человек вошёл в избу.

Оставаться в сарае опасно. Нужно поскорее избавиться от кандалов, не привлекая к себе внимания, а затем раздобыть хоть немного еды. От усталости цепи казались Савину неподъёмными, к тому же причиняли неутихающую боль. Корнет огляделся и вышел из укрытия. Надо действовать, пока совсем не стемнело.

Направившись к дому, он сначала свернул к обочине, за которой можно было отыскать камень. Савина занимала одна мысль – как избавиться от проклятых цепей. Кувалду он прихватил с собой. Вскоре подвернулся подходящий острый камень. Корнет прижал его к цепи и ударил кувалдой, но опять ничего не вышло.

Во дворе старой избы окончательно стемнело. Заросли орешника наполовину скрывали светящееся окна. Корнет неслышно подкрался и всмотрелся в глубь комнаты. За столом сидели люди, ведущие оживлённую беседу. Савин насчитал на скамье и у печки восемь мужчин. Перед ними, гордо выпрямившись, стояла молодая женщина с худощавым лицом и слегка запавшими щеками. Судя по выражению лица, она говорила решительно и строго. Волосы, стянутые тёмной косынкой, и наглухо застёгнутый замшевый плащ выдавали в ней особу благородного происхождения, которая подобрала нелепый наряд, чтобы не бросаться в глаза.

Савин прислушался к словам женщины. Она страстно говорила:

– Революция требует крови! Мы не можем вывести народ к свободе, просто раздавая прокламации.

Женщина бросила на стол типографские листы, похожие на листовки, которые обычно раздавали прохожим на пешеходных мостах и проспектах в Санкт-Петербурге.

Тотчас из-за стола вскочил юноша. Не менее решительно, чем женщина, он воскликнул:

– Вера Ивановна права! Хватит ждать! Я готов хоть сейчас метнуть бомбу в губернатора!

Его глаза горели неподдельной страстью, туловище вытянулось как струна. Сидящий рядом мужчина с бородкой, который едва не застукал Савина в сарае, потянул юношу за край сюртука.

– Остыньте, Степан, – строго проговорил мужчина. – Центр приказал вести агитацию. Время террора ещё не пришло.

Он откинул назад свои густые волосы, сохраняя степенное выражение лица.

– Просто Натансон трус! Как и все в Петербурге. Они там только и могут, что указывать! – крикнула Вера.

Казалось, она вот-вот потеряет самообладание. Корнет не стал медлить. Он почувствовал, что сейчас – самый подходящий момент, чтобы появиться в этом чудном собрании. В своих актёрских способностях и умении импровизировать Савин не сомневался. Тяжело дыша, он распахнул дверь и ворвался в комнату.

От неожиданности все резко вскочили. Гостей здесь точно никто не ждал, на лицах подпольщиков появилось выражение тревожного напряжения. Мужчина с бородой выхватил револьвер и направил его на незваного посетителя. Юноша, который недавно говорил о бомбах, метнулся за широкий сундук. Корнет тепло оглядел присутствующих, словно те были его старыми знакомыми, и устало выдохнул:

– Фух… Слава богу, нашёл!

Глядя на арестантскую робу Савина, мужчина с бородой опустил пистолет. Нежданный гость выглядел как революционер, бежавший с каторги. Прилипшая к телу грязная одежда и измученный вид вполне соответствовали образу.

– Кто вы такой? – спросила Вера, пристально смотря на корнета.

Тот приподнял арестантские брюки так, что открылись кандалы на истерзанных щиколотках, и язвительно произнёс:

– Александр Сергеевич Пушкин, разве не видно?

Услышав эту дерзость, мужчина с бородой снова нацелил револьвер на гостя.

– Извольте всё же представиться, – сурово потребовал он.

– Вас что, не предупредили из центра? – нахмурив брови, спросил Савин.

Присутствующие недоумённо посмотрели друг на друга, надеясь, что кто-нибудь прояснит ситуацию. Юноша по имени Степан осторожно высунул голову из-за сундука, с волнением ожидая развязки.

Нарочно пристукнув кандалами, Савин изобразил рассерженного страдальца:

– Вот Натансон, поросячья морда! Уж я ему устрою!

– Объясните же, откуда вы и что с вами случилось? – сощурив глаза, Вера рассматривала арестанта, выглядевшего слишком уверенным.

Савин устало опёрся на деревянную стену, вытер несуществующий пот со лба и равнодушно посмотрел на присутствующих. Мысль его работала с лихорадочной скоростью, и он живо представил себя в роли политического беглеца.

– Меня этапировали на каторгу, – со спокойной уверенностью рассказывал Савин. – Но товарищи подкупили конвоиров, и те дали мне сбежать неподалёку отсюда. А вас должны были предупредить, чтобы меня встретили, накормили, обогрели.

Степан вышел из-за сундука и сел на пол, скрестив ноги. Все посмотрели на него с укоризной, но он лишь удивлённо проговорил:

– Но никакой корреспонденции не было…

Мужчина с бородой вопросительно посмотрел на Савина, затем перевёл взгляд на товарищей.

– Может, фараоны перехватили?

На лице Веры было написано сомнение. Она чувствовала, что здесь явно что-то нечисто.

– А может, это всё ложь? – нахмурившись, спросила она.

Подозрительность Веры сделала Степана смелее. Он поднялся с пола и стремительно подошёл к Савину.

– Да! Где доказательства? – спросил Степан, так вызывающе, будто собирался вступить в драку со странным незнакомцем.

Савин не удостоил Степана ответом. Придвинув ногой неказистый стул, он утомлённо опустился на него. Деревянные половицы заскрипели, когда корнет принял удобную позу. Он оглядел революционеров спокойно, но с некоторым недовольством, словно они в чём-то провинились.

– Сами подумайте, господа хорошие! Если я вру, то откуда узнал, что здесь заседает революционная ячейка и руководит ею… прекрасная Вера Ивановна?

С этими словами корнет резко повернулся к Вере, которая, к его удивлению, никак не отреагировала на комплимент. Напротив, её лицо сохраняло внушительное спокойствие. Казалось, слова Савина абсолютно не затронули её чувств.

Мужчины зашептались. Они смотрели на Веру и сомнительного гостя, раздумывая, чью сторону принять. Один из них, рыжеволосый мужчина с изрытым оспой лицом, подошёл к Савину ближе, чтобы лучше рассмотреть его. Увидев следы от плетей на плечах и посиневшие от кандалов лодыжки, он невольно смягчился.

– Может, человек правду говорит? – обернувшись к Вере, сказал рыжий. – Пришёл в цепях, весь избитый. Пострадал за революцию, а мы…

Все разом заговорили, кто сочувственно, кто возмущённо. Вера недовольно постучала по столу ребром ладони.

– Довольно!

Она приблизилась к Савину на несколько шагов и уставилась на него, как смотрят в жандармерии на подозреваемых. Корнет ответил взглядом, исполненным непритворной грусти.

– Значит, так, – чёрство произнесла Вера. – Я телеграфирую в центр, запрошу сведения на ваш счёт. А пока вы побудете под моим присмотром.

Услышав от девушки эти слова, Савин едва удержался, чтобы не ответить каким-нибудь пылким комплиментом. Но, понимая, что это будет неуместно, лишь лукаво прищурился.

– С превеликим удовольствием!

Мужчина с бородой наконец убрал револьвер в карман, и Савин почувствовал, что ему снова помог актёрский талант. Он был уверен в своей роли, сыграл до конца и не ошибся. Нежданно-негаданно он обрёл товарищей и Веру… которая обещала за ним присмотреть.

Впервые за долгое время, проведённое в тюремных камерах, он почувствовал себя прежним – дерзким, отчаянным и сообразительным Николаем Савиным. Ему захотелось по привычке вальяжно закинуть ноги на стол, опёршись на спинку стула. Но тяжёлые кандалы напомнили о реальности, и корнет с досадой сплюнул.

2.

Уборная комната в квартире Веры оказалась весьма удобной. Уже отвыкший от чистоты и уюта Савин наслаждался покоем, тёплой водой с душистым мылом и глубокой ванной, в которой можно было расслабить уставшее тело и немного забыться, вспоминая прежнюю безмятежную жизнь. Дневной свет пробивался сквозь узкое оконце и падал на лицо корнета, подчёркивая морщины усталости вокруг глаз.

Неожиданный стук в дверь вывел его из состояния неги. Корнет резко вылез из ванны, кисло посмотрел на дверь и на всякий случай потянулся к полотенцу.

– Войдите! – крикнул он.

В комнату вошла Вера со стопкой аккуратно сложенной одежды.

Савин передумал прикрываться. Отдёрнув руку от полотенца, он бесцеремонно посмотрел на девушку. Она бросила на него беглый взгляд, полный равнодушия, и протянула вещи.

– Надеюсь, это не ваше, – насмешливо произнёс Савин, рассматривая белую рубаху.

– Нет. Мужа, – спокойно отозвалась Вера, не обращая ни малейшего внимания на обнажённое тело корнета.

– А он не заревнует? – нахально спросил корнет, выгибая корпус вперёд.

– Он погиб. В отличие от вас, ему удалось доехать до Сибири, – с холодной укоризной ответила Вера.

Савин смущённо опустил голову, принял вещи из рук молодой женщины и понимающе прошептал:

– Простите. Я не знал.

Корнет скользнул испытующим взглядом по хрупкой фигурке Веры. Она по-прежнему не обращала на него внимания. Выпрямившись, Савин прошёлся по комнате, надеясь, что Вера всё-таки заинтересуется им. Конечно, он здорово похудел в тюрьме, но разве мужчину не красят страдания? Сколько девиц в Санкт-Петербурге было от него без ума! Даже вероломная Фанни млела в его объятиях…

Но Вера смотрела безразлично, как хирург на пациента.

– Мне нужно уйти по делам, – сухо проговорила девушка. – Вам запрещено покидать квартиру в моё отсутствие. И оденьтесь уже. А то, как я вижу, вам холодно.

Она беззастенчиво посмотрела на его живот и вышла, оставив Савина в одиночестве.

«Странная дамочка, – подумал Савин. – Но ведь она меня ещё совсем не знает!»

Корнет надел на чистое тело белую рубаху, пригладил волосы и уверенно посмотрелся в зеркало.

– То ли ещё будет, госпожа Вера Ивановна! – насмешливо проговорил он.

Квартира Веры казалась Савину немного пустынной – мебели мало, декора и вовсе нет. Узкий платяной шкаф с жалюзийными дверками вмещал несколько платьев и верхнюю одежду. Невысокий стол в кухне служил одновременно для готовки и приёма пищи. Меблировку довершали несколько стареньких стульев и выцветший диван. Одним словом, скромное жилище свидетельствовало о скудных доходах хозяйки.

В углу гостиной стоял большой письменный стол. Ничего особенного на нём не было, обычная канцелярская ерунда – перьевые ручки, чернильница, промокашки, ножницы, клей. Сбоку лежала стопка бумаг. Обычные счета за квартиру да письма от родственников. Савин быстро перелистал их и отложил без всякого интереса. Побродив по квартире, корнет заглянул в комнату Веры. Внимание его привлёк секретер, стоящий возле кровати. Савин немедленно бросился к нему и стал выдвигать все ящики подряд в поисках чего-нибудь ценного. Опять письма, газеты, скучные деловые бумаги… Не теряя надежды, Савин обыскал тумбочку и шкафы, но ничего достойного не обнаружил.

На комоде стояла большая деревянная шкатулка. Савин живо открыл её. Бумаги, записки и несколько серебряных монет. Пересчитав деньги, корнет недовольно хмыкнул и бросил их обратно. Бедность Веры не сулила ничего хорошего, и Савин разочарованно вздохнул.

Он вспомнил драгоценности князя, которые ему пришлось сдать в ломбард. Всего один бриллиантовый камешек стоил в сотни раз больше, чем эта квартира со всем своим убранством.

Внезапно в дверь постучали. Савин вздрогнул от неожиданности и замер. Стук настойчиво повторился. В его голове пронеслась мысль о том, что на Веру могли донести и его сейчас снова арестуют. Схватив со стола металлический подсвечник и зажав его в кулаке, словно молоток, корнет пошёл к двери.

Снаружи послышался хриплый голос:

– Почта! Откройте.

Савин облегчённо выдохнул, но, прежде чем отпереть, спрятал подсвечник за спиной.

На пороге стоял пожилой почтальон в форменной фуражке и мундире с двумя рядами блестящих пуговиц. На плече у него висела битком набитая сумка. Устало вытерев усы, почтальон протянул Савину конверт.

– Вам телеграмма из Петербурга.

Корнет вежливо принял почту и посмотрел на штемпель. Сколько же раз ему приходилось доставлять почту великому князю! Вспомнилась восхитительная встреча с Фанни, расписной конверт с приглашением, который он принёс ей в спальню…

Как только почтальон удалился, Савин запер дверь и прижался к ней ухом.

– Вроде тихо, – пробормотал он и поспешил с телеграммой на кухню.

Почему-то серый казённый конверт вызывал у него неясную тревогу.

«Что это за телеграмма, от кого? – думал он, нервно расхаживая по комнате. – Может быть, насчёт меня?»

Он попытался приоткрыть конверт, но тот был плотно заклеен. Савин осмотрелся и заметил на столе кофейник. Из него, по всей видимости, недавно пила кофе Вера. Приоткрыв крышечку, Савин ощутил бодрящий аромат. Горячий пар был очень кстати. Приподняв телеграмму над кофейником, Савин подождал немного, затем потянул за край и с лёгкостью открыл его.

Внутри действительно оказалось сообщение из Петербурга. На узкой карточке была наклеена телеграфная лента в несколько строчек. Савин прочёл их и застыл на месте.

«Этого человека не знаем тчк он не наш тчк не слушайте его зпт прогоните тчк главный редактор».

Значит, чутьё не подвело! Главный редактор – это, конечно, конспиративное название главного центра революционеров. Дрожа от волнения, Савин схватил со стола хлебный нож и проворно поддел телеграфную ленту. Она тут же отклеилась. Корнет молнией бросился в гостиную, схватил с письменного стола ножницы и клей. Нужно вырезать из телеграммы несколько слов и склеить оставшиеся куски ленты, чтобы образовался совсем иной текст:

«Этого человека знаем тчк слушайте его тчк он главный тчк редактор».

Внимательно осмотрев результат, корнет остался доволен. Ему не раз прежде доводилось делать подобные трюки, и он чувствовал некий азарт от своего умения быстро находить выход из щекотливого положения.

Савин жадно отхлебнул глоток воды, положил телеграмму обратно в конверт и, облизав край, аккуратно заклеил. Отнёс клей и ножницы назад, на стол Веры. Теперь нужно уничтожить остатки телеграфной ленты, лучше всего – сжечь на свече. Но тут раздался лязг ключа в дверном замке. Вера вернулась!

От неожиданности Николай вздрогнул и случайно опрокинул стакан с водой. На столе образовалась лужа. Савин мгновенно выхватил из неё скомканные кусочки телеграфной ленты и закинул их в рот. Когда Вера вошла в кухню, он приветливо воскликнул:

– А, вот и вы, Вера Ивановна! Я как раз собирался кофейку попить. Налить вам?

– Что это? – с подозрением спросила Вера, бросив взгляд на слегка промокший конверт.

Она сняла плащ и поправила косынку, из-под которой небрежно спадали густые чёрные кудри.

Савин пожал плечами и спокойно ответил:

– Телеграмму принесли. Видимо, ответ из центра.

Девушка торопливо вскрыла ножом конверт, небрежно разорвав его на две части. Она бегло посмотрела на текст и прочитала вслух:

– Этого человека знаем. Слушайте его. Он главный.

Не поверив своим глазам, Вера снова и снова перечитывала телеграмму. Затем удивлённо посмотрела на Савина, который с улыбкой наблюдал за нею.

– Выходит, теперь всё наоборот – вы у меня под присмотром, – насмешливо проговорил Николай.

С видом победителя корнет налил себе кофе. Вера была в замешательстве, не зная, как себя вести с неизвестно откуда взявшимся «начальником». Тем временем Савин быстро прожевал остатки телеграфной ленты и проглотил их, запив остывшим кофе.

«Самый невкусный кофе в моей жизни», – мысленно отметил он.

– Не понимаю. Почему меня сместили? Я что-то не так сделала? – разочарованно проговорила девушка.

Сев на стул, она уныло облокотилась на стол. Странный приказ центра лишил её прежней уверенности и силы.

– Просто у меня опыта больше, – допивая кофе, бесстрастно пояснил Савин.

Он повернулся к Вере, всем видом изображая дружескую заботу.

– Но не переживайте, я мягкий руководитель. Итак, где партийная касса? Центр дал мне важное поручение, нужны средства.

Вера вскочила, словно её ошпарили, испуганно посмотрела на Савина, быстро подошла к входной двери и заперла её на два оборота ключа. Вернувшись в комнату, девушка отогнула потёртый коврик на полу, потом подняла одну из половиц. Открылся узкий тайник. Вера достала пачку купюр, завёрнутых в тряпку, и протянула корнету.

На глаз оценив бюджет революционеров, Савин понял, что денег в нём немного – от силы рублей триста.

– И это всё? – недовольно спросил он.

Вера сжалась, но потом ответила с лёгкой неприязнью:

– У нас тут не монетный двор, денег не печатаем.

Корнет сгрёб купюры одной рукой и переложил в карман.

– Значит, так, – заговорил он, подражая повелительному тону великого князя. – Вот моё первое распоряжение! Увеличить членские взносы и собрать на нужды революции…

Он ходил по комнате туда-сюда, заставляя Веру следить за его перемещением, затем остановился напротив неё и закончил: