Глава XIV «БРОСЬТЕ ЕЕ В ЗАМОК ЮСОН!»

Это опасное животное.

Генрих IV

Маргарита уничтожена.

Ее взору открылась пугающая картина овернской твердыни — величественного замка Юсон, опоясанного кольцом гор. Едва проехали предмостное укрепление замка, огороженное толстыми стенами с тяжелыми воротами, как перед глазами выросла скала, на которую словно «наворочены» были один над другим три города, — этот вид чем-то напоминал папскую тиару. Сам же замок словно висел в воздухе: увенчанный величественным донжоном, он возвышался над тремя рядами стен, усеянных бойницами и двумя десятками зубчатых башен. В узком пространстве между бастионами то тут, то там были видны стрельчатые арки, в которые были вписаны въездные ворота. Стены усыпаны крестообразными амбразурами, вдоль них тянулись галереи с бойницами, выступающие парапеты, башенки с крышами, «острыми, будто лезвие турецкой сабли», и флюгера, которые, как и положено, скрипели…

Этот мощный замок, принадлежавший графу Овернскому, был построен в самом начале XII века на обрывистой вершине вулканического холма высотой 639 метров над уровнем моря — настоящая скала, возвышающаяся над равниной. Внезапным натиском англичане захватили эту крепость в 1371 году, но Дюгеклен отбил ее со второй попытки.

В этом орлином гнезде, куда, кажется, едва пробивались солнечные лучи, в цитадели, укрепленной Людовиком XI, Маргарите предстояло прожить около девятнадцати лет в качестве узницы — сначала брата и матери, затем — мужа. Последний, вдобавок, опозорил ее, заявив во всеуслышание:

— Не могу дождаться часа, когда моих ушей коснется весть о том, что кто-то взял да задушил эту королеву Наваррскую… Плохая женщина — опасное животное!

Но «опасное животное» снова взяла себя в руки. Ей всего тридцать четыре года, и первым делом она превратит во влюбленного воздыхателя своего тюремщика — коменданта орлиного гнезда маркиза де Канияка, мужчину невысокого роста, тщедушной наружности и, по свидетельству очевидцев, постаревшего раньше времени.

«Бедняга! — восклицает Брантом. — На что он рассчитывал? Содержать в заключении, в подчинении, в плену женщину, которая своим взглядом и своей красотой может на весь мир наложить такие узы и цепи, что избавиться от них посложнее, чем от каторжных! Само собой, маркиз был восхищен, покорен этой красотой…».

Действительно, Канияк восторгался руками Марго цвета слоновой кости и отдавал должное прочим ее прелестям, которые, надо признать, многие находили уже чересчур округлыми. Но комендант любил именно пухленьких женщин, к тому же перед ним была королева и сестра короля! Но не забывал честолюбец и о житейских своих интересах — он добивался от пленницы передачи ему в дар ее дома в Париже, известного как Наваррский дворец, а также земли в герцогстве Валуа, приносившей солидный доход. Все это, по словам Марго, были подарки «в знак Нашей вечной признательности за те услуги, что он Нам оказал…». По настоянию коменданта Марго подписала дарственные бумаги и отправила их председателю Парижского парламента Эннкену, но тайно дала ему же знать, что процедуру регистрации желательно растянуть до бесконечности…

И маркиз Канияк, поясняет Агриппа д'Обинье, «попался на лукавство своей пленницы, дал заманить себя в ловушку, забыв о своем долге и изо всех сил стараясь полюбить эту женщину, которая будто бы была влюблена в него». Узнав, что королева Наваррская страдала от невыносимого чесночного запаха, исходившего от ее мужа, равно как и от недостатка внимания, Канияк демонстрировал ей свою натужную галантность: «за короткое время маркиз, человек крайне неопрятный, превратился в напомаженного и вежливого ухажера, какие встречаются только в деревнях». Марго величала своего воздыхателя рыцарем Прекрасного Цветка… — надо ли уточнять, что после этого гарнизон, которому поручено было ее стеречь, полностью перешел в подчинение узницы? Впрочем, что тут удивительного? Ведь крепость Юсон тоже входила в ее удел.

После того как маркиз попал в полную зависимость от своей узницы, Маргарита обратила взор на мадам де Канияк. Она и из нее решила сделать союзницу.

— Вы созданы для двора, — наисерьезнейшим тоном внушала она, — ваше место там.

Маркиза, конечно, поверила и возгордилась… Маргарита дарила ей платья, драгоценности, назначила своей фрейлиной. Чета Канияк по доброй воле сдалась ей в плен, чему в немалой мере способствовало политическое чутье маркиза, отдававшего себе отчет в том, что власть Генриха III расшатывалась все больше и больше. А раз так, почему бы, в самом деле, не «продать» королеву Лиге? Так рассуждал Канияк, который в конце концов вступил в контакт с герцогом де Гизом и предложил ему свои услуги, заверяя, что «готов рисковать головой только ради него».

Вокруг Маргариты с удвоенной силой плелись интриги, а сама она снова стала пешкой в королевской игре. Политические соображения заставили Екатерину Медичи и ее сына вынашивать новый замысел: провозгласить развод короля и королевы Наваррских, чтобы затем женить наваррца на дочери герцога Лотарингского. Как утверждал один тосканский дипломат, король Генрих и его мать «не намеревались принимать во внимание каким бы то ни было образом интересы королевы Маргариты, которая из-за своего скандального поведения не заслуживала называться ни дочерью, ни сестрой».

Бедная королева Наваррская боялась, что ее могут отравить. Садясь за стол, она приказывала отведать поданные кушанья одной из своих фрейлин. Если несчастная не падала как подкошенная, королева с аппетитом принималась есть… Когда угроза приобрела реальные очертания, Марго — так по крайней мере утверждается в «Сатирическом разводе», сочинении весьма пристрастном, принадлежащем, несомненно, перу Агриппы д'Обинье, — предупредила герцога де Гиза, который рад был смешать карты и начать новую игру. Он бросил своего сообщника Канияка и поспешил на помощь той, на которой когда-то едва не женился. Воспользовавшись отсутствием Канияка, герцог направил в Юсон вооруженный отряд. Маргарита, как сообщает все тот же «Сатирический развод», тотчас резко изменила линию поведения. Она в мгновение ока отобрала у маркизы Канияк все подаренные ей драгоценности и «вместе с охраной уволила ее со своей службы за трусость, став владелицей и хозяйкой крепости. Маркиз оказался в дураках и служил мишенью для насмешек короля Наваррского».

На мой взгляд, роман этот состряпан чересчур лихо, чтобы соответствовать действительности. Куда правдоподобней иная версия, что герцог де Гиз договорился напрямую с комендантом Юсона. Да он и сам это подтверждает: «План, к которому мы приступили с маркизом де Канияком, мне счастливо удался, — признался герцог 14 февраля 1588 года. — Не посвятив никоим образом в наши расчеты саму королеву Наваррскую, мы тем самым обеспечили ее безопасность». Де Гиз имел все основания радоваться успеху операции — ведь она должна была принести Католической лиге «очень большое число поселений и замков, что, — уверял он, — обеспечит провинции Овернь надежную защиту под моей властью…».

Что же до маркиза, то он будет хорошо вознагражден. «Свидетельствуя ему Нашу вечную признательность за оказанные услуги, — писала Маргарита, — Мы уступаем ему все права, на которые могли бы претендовать в провинции Овернь…». Не говоря уж о пансионе в 40 тысяч экю, «который будет выплачен, как только у нас появится возможность»… то есть никогда.

Генрих Наваррский внимательно следил за интригами Маргариты. В письме, адресованном Коризанде, он назвал королеву дьяволом, на которого «удержу нет».

* * *

У герцога де Гиза, как и у короля Генриха, было, разумеется, множество других забот, помимо участи Марго. Генрих III запретил герцогу, главе треклятой Католической лиги, въезд в Париж. Однако де Гиза не напрасно звали «королем Парижа»: он принял вызов и 9 мая 1588 года проник в город и явился в Лувр. Едва Лотарингец открыл дверь королевских покоев, как Генрих III с блуждающим взором и мертвенно-бледным лицом остановил его вопросом:

— Зачем вы пришли?

Любой разговор после этого терял смысл: к чему он мог привести? Попытка примирения обречена на неудачу, они враги. Сначала король размышлял, не приказать ли корсиканцам господина д'Орнано убрать «мятежника», но затем отказался от этой затеи, опасаясь, что в таком случае народ пойдет на Лувр. Он предпочел поднять по тревоге войска.

В четверг 12 мая 1588 года парижан чуть свет подняли из постелей дудки и барабаны швейцарцев. Их части, покинув свой лагерь в предместье Сен-Дени, маршировали по городу строевым шагом — как победители на параде. За ними следовали французские гвардейцы с зажженными фитилями своих аркебуз. У ворот Сент-Оноре король сам встретил свои отряды и приказал им взять под контроль стратегические узлы столицы — мосты, кладбище Невинноубиенных, Гревскую площадь, остров Сите.

Короля уже поносили на всех углах: ясно же, раз королевские войска занимают Париж, «брат Генрих» распорядился покончить с вождями Лиги. Грядет новая Варфоломеевская ночь, на этот раз для католиков! Все колокола звонили не переставая, а узкие парижские улицы — в первый раз в истории Парижа — через каждые пятьдесят метров перегородили цепями, бочками с землей и навозом, балками, булыжниками и даже вынесенной из домов мебелью. В этот День баррикад парижане открыли для себя чрезвычайно действенное средство самозащиты от власти… к которому не раз прибегнут в грядущих веках.

Итак, 12 мая 1588 года королевские части, зажатые со всех сторон, оказались совершенно беспомощными: они не могли ни наступать, ни отступать, ни даже соединиться, чтобы действовать сообща. В белом коротком камзоле, помахивая тросточкой, Меченый прогуливался от одной баррикады к другой. Невероятно! Казалось бы, в этот день он мог все — но он не смел. Вняв просьбе Екатерины, он согласился положить конец мятежу. Не без труда герцогу удалось успокоить парижан, «похожих на разгоряченных быков», и он испытывал редкое удовольствие от унижения короля, когда соблаговолил пощадить его швейцарцев и гвардию. По приказу де Гиза в баррикадах проделали проходы, и через них королевские отряды в самом жалком состоянии возвратились в Лувр. Тем не менее вечером добропорядочные «баррикадостроители» отказались идти спать.

— Завтра мы пойдем на Лувр и повесим брата Генриха в его дворце!

К пяти часам вечера король принял решение спасаться бегством. Он вышел из Лувра через одну из галерей, которая ближе всего подступает к набережной Сены, и сделал вид, будто намерен прогуляться в саду Тюильри. Сохраняя полное спокойствие, он направился к конюшне и подал сигнал. Сопровождаемый министрами, швейцарцами, французскими гвардейцами, а также личной охраной, король галопом понесся к деревне Шайо. Прискакав на вершину холма — сегодня это площадь Трокадеро, — Генрих III обернулся и послал Парижу свое проклятие «за коварство и неблагодарность после стольких благодеяний, сотворенных его королевской десницей», и поклялся, «что дорогу обратно проложит себе только силой оружия».

Вернется, однако, уже не он, а Генрих IV!.. Что же касается Марго, то она возвратится в столицу много позже — через семнадцать лет.

* * *

Как только все эти новости дошли до Маргариты в Юсон, она поняла — происходящее не в ее пользу. Правда, известие о том, что в Блуа собираются Генеральные штаты, возродило надежду.

Сторонники лиги наверняка окажутся там в большинстве, а это позволяло рассчитывать, что герцог де Гиз добьется для нее милости короля. Еще в июле 1588 года Генрих III подписал с Меченым Пакт о союзе, по которому король обязался сдержать свое прежнее обещание — изгнать из королевства всех протестантов и «не заключать ни мира, ни перемирия» с «еретиком» Генрихом Наваррским.


16 октября 1588 года Генрих III разыграл в Блуа комедию королевского величия… Хрупкого величия, едва прикрывавшего столь же хрупкий трон:

— Я ваш король, — заявил он депутатам разных сословий, — король, данный Богом, ваш единственный, подлинный и законный король! Вот почему я не хочу быть в этой монархии никем, кроме как тем, кем в действительности являюсь.

Сидя на своей скамье без подлокотников, герцог де Гиз был, казалось, воплощенным спокойствием. Но вдруг он вздрогнул и изменился в лице: Генрих III, весь в черном, занял свое место на троне и адресовал угрозу лично ему:

— Влиятельные люди в моем королевстве создали разные лиги и ассоциации, — заявил он спокойным и ровным голосом. — Однако, проявляя свойственную мне доброту, я предаю забвению прошлое, а также объявляю, что отныне и впредь те мои подданные, которые не выйдут из этих лиг и ассоциаций или вступят в них без моего согласия, будут обвинены и изобличены в преступлении против монарха.

Король разыгрывал комедию всевластия и всепрощения… Так, словно казнить или миловать было все еще его прерогативой!

Но так было на заседании. Когда же оно закончилось, вожаки «лигистов» во главе с кардиналом Лотарингским и герцогом де Гизом решительно и во всеуслышание потребовали от короля отказаться от сказанного о «влиятельных людях королевства», которые «создали разные лиги и ассоциации».

Скрепя сердце, король подчинился.

18 октября депутаты предъявили Генриху III новое требование — скрепить повторной клятвой Пакт о союзе, который давал силу и власть де Гизам. И Валуа снова пришлось смириться.

После этого он сдавал одну позицию за другой. Король нуждался в деньгах и просил депутатов проголосовать за дополнительные ассигнования на нужды двора, однако те вели себя непреклонно.

— Двор не будет больше жить на широкую ногу, мы вдвое сократим наши нужды, — умолял со слезами в голосе Генрих III. — Как я, по-вашему, буду жить? Отказывать мне в деньгах — значит обрекать меня на верную гибель…

И, охваченный ужасом, добавил:

— А погубить меня, вашего короля, — значит погубить государство.

— Тогда оставьте трон, — бросил депутат-гизовец.

Генрих III сделал вид, что не расслышал оскорбления. Точно так же он притворялся, будто не замечает, что охрана Меченого день ото дня становится все многочисленней. Но в глубине души он поклялся отомстить… или, точнее, спасти королевство.

Вечером 17 декабря 1588 года на ужине, который устроили съехавшиеся в Блуа представители лотарингской партии, мадам де Монпансье несколько раз повторила своему брату де Гизу:

— Вы его попридержите, а я ножницами выстригу ему корону на голове.

Свергнуть с трона «брата Генриха» уже, казалось, не составляло труда. На том же ужине кардинал Лотарингский поднял бокал и, глядя в глаза герцогу де Гизу, произнес:

— Я пью за здоровье короля Франции.

В конце стола сидел затерявшийся среди дворян-гизовцев итальянец Венецианелли. Он старался кричать громче других:

— Да здравствует Генрих Меченый! Да здравствует наследник Карла Великого!

Однако на следующее утро он отправился к своему господину, чтобы все ему рассказать. Генрих III побледнел, ему стало ясно: если он не убьет Меченого, Франция для него потеряна. Король принял решение.

Гизы были в тревоге. Они понимали, что сын Медичи не позволит постричь себя в монахи так просто, как это представлялось мадам де Монпансье. Меченый желал ясности, поэтому он попросил аудиенции у короля. Их встреча произошла в саду замка Блуа. Холодный ветер кружил редкие хлопья снега. После нескольких банальных любезностей Меченый предложил королю свою отставку с поста главнокомандующего. Генрих III не без труда сохранил самообладание. В мгновение ока перед ним вновь разверзлась бездна грядущей гражданской войны. Если Меченый покинет этот пост, страна снова разделится на три части: на Францию гугенотов во главе с Генрихом Наваррским, Францию лигистов во главе с Генрихом де Гизом и между этими двумя фанатичными, а потому всемогущими партиями — королевская Франция во главе с Генрихом Валуа, самым бедным и самым слабым из трех Генрихов.

Но герцог де Гиз продолжал:

— С какой стати скрывать от вас, сир, что в последнее время меня часто предупреждали, что вы желаете мне зла?

Пришлось лицемерить. Дружески взяв Меченого под руку, король изобразил отеческую улыбку:

— Затевать недоброе против вас? Неужто вы думаете, что у меня так черно на душе? Да напротив, уверяю вас, в моем королевстве нет никого, кого бы я любил так, как вас…

Де Гиз бросил на короля недоверчивый взгляд. Валуа понял, что надо идти еще дальше. Со слезой в голосе он воскликнул:

— Эти слова я готов скрепить клятвой. Клянусь Телом Господа нашего, которое мне дадут вкусить сейчас, во время мессы.

Итак, королю было в чем покаяться на исповеди! Однако, оставшись в своем кабинете один, он в ярости швырнул на пол свою шляпу. Через некоторое время, справившись с приступом гнева, он изрек:

— Отчаяние еще никого не спасло, а вот осторожность может уберечь от многих опасностей.

Скрытый за гобеленом, ждал его распоряжений Лоньяк, командир Сорока Пяти — личной охраны короля, которую так клял Меченый. Он вышел из укрытия, вопросительно вглядываясь в лицо своего господина.

— Послезавтра, — сказал Генрих сдавленным голосом. — Да… капкан готов, но пружина у него такая тугая, что понадобится много людей, чтобы его поставить.

И вот послезавтра, 23 декабря 1588 года, на рассвете серого и туманного дня, все Сорок Пять набросились на герцога де Гиза, которого король перед заседанием Совета вызвал в свой кабинет.

Это была настоящая бойня!

Нападающие наносили удары не переставая, но де Гиз держался на ногах. Словно раненый зверь, который волочит на себе свору собак. Меченый перемещался из угла в угол королевского старого кабинета, оставляя на стенах и гобеленах кровавый след. Даже пронзенный десятком клинков, он не переставал кричать:

— Какое предательство, месье! Какое предательство!

Убийцы расступились: герцог на какой-то момент замер посреди комнаты. Казалось, он вот-вот рухнет. Но нет: он продолжал стоять, пошатываясь и стараясь сохранить равновесие. Вытянув руки, с потухшими глазами, хватая ртом воздух, он направился к Лоньяку, который смотрел на него, опираясь на ларь. Капитан Сорока Пяти даже не дал себе труда обнажить свой клинок. Не вынимая шпаги, он ножнами резко оттолкнул от себя умирающего. Герцог попятился, потерял равновесие, попробовал найти точку опоры, на секунду оперся о выступ в стене, оставив на нем кровавое пятно, и наконец рухнул наземь.

Готово!

Тот, кого Маргарита так любила, превратился в исколотый труп. Тело Генриха де Гиза было предано огню, а пепел брошен в воды Луары вместе с пеплом кардинала Лотарингского, убитого на чердаке замка Блуа.

* * *

Вечером 4 января 1589 года буря бушевала над замком Блуа. Ветер врывался в широкие трубы на крыше и гнал дым обратно в комнаты. Королева Екатерина, Екатерина-регентша, мать королевы Марго, королевы Испании и трех королей Франции, умирала. «У нее очень высокая температура, — записал в тот день один из послов, — и хотя врачи объясняют жар безобидным насморком, возраст больной и острый приступ болезни вызывают серьезные опасения».

На следующий день она составила завещание, в котором отписала замок Шенансо королеве Луизе. Каждый получил свою долю наследства, за исключением мятежной дочери и ее мужа, еретика Генриха Наваррского: они — по крайней мере временно — наследства лишены. Екатерина выглядела бодро. Она не видела оснований для беспокойства и оставалась совершенно невозмутимой. Нострадамус и Руджиери предсказали ей, что она умрет «близ Сен-Жермена».

А от Блуа до Сен-Жермена далеко!

Тем не менее 5 января около часу дня Генрих III попросил ее принять последнее причастие. В комнату вошел королевский священник, которого она никогда раньше не видела.

— Как вас зовут? — спросила Екатерина.

— Жюльен де Сен-Жермен, мадам, — ответил тот.

— Я погибла! — закричала королева.

Полчаса спустя она отдала Богу душу. Рядом с ее изголовьем Генрих III перебирал свои четки с черепами вместо костяшек…

О том, что Екатерина Медичи спасла Францию, забыли сказать, когда сочиняли эту эпитафию:

Она породила трех королей и пять гражданских войн,

А для того, чтобы строить замки, разрушала города.

Позднее, увидев ее могилу в Сен-Дени, Генрих IV патетически воскликнул: «Как же ей там хорошо!».

* * *

Маргарита еще могла уповать на то, что ее спасет вражда между последним Валуа и первым Бурбоном. Возможно, чтобы досадить наваррцу, Генрих III и выпустил бы Марго из ее орлиного гнезда. Однако два Генриха вскоре заключили союз. «Я обращаюсь к вам как француз, — писал король Наварры королю Франции. — Я прошу вас пожалеть государство… Все мы сделали немало зла и все мы достаточно настрадались. Столько лет мы были слепы, безрассудны и безжалостны. Не пора ли остановиться?.. В этот час я обращаюсь ко всем жителям этой страны, которые наблюдали за нашими безумствами. Я обращаюсь к нашему дворянству, нашему духовенству, жителям наших городов и нашему народу — я взываю ко всем. Рассудите, к чему мы идем, что станет с Францией, каким будет облик нашего государства, если не излечиться от этого недуга?..».

Генрих III согласился пожать руку, которую так благородно протянул ему муж Маргариты. Эта захватывающая сцена произошла 30 апреля 1589 года, и Пьер де л'Этуаль рассказал о ней так:

«Наконец, соединившись, они обнялись с чувством любви, даже со слезами, особенно король Наваррский. Из его глаз текли слезы, крупные, как горох».

Участь Маргариты это не изменило никоим образом. Она по-прежнему оставалась в тюрьме… которая, по правде говоря, таковой не являлась. Это тем более верно, что 28 апреля, за два дня до сцены, которую мы только что описали, маркиз де Канияк погиб при осаде Сент-Уина, сражаясь за дело Католической лиги.


С этого момента королева стала хозяйкой Юсона. Похоже, она смирилась со своим одиночеством, видя в нем, как уверяет один из очевидцев, «отраду и отдохновение духа» — в самом деле, настал момент, когда она больше ни от кого не зависела. Часовню привели в порядок, и каждое утро она посещала мессу. Принимала сеньоров из близлежащих поместий; теперь ее окружал настоящий двор. Здесь ставили комедии и частенько проходили концерты, на которых восхитительно пели девять молоденьких девушек. Она любила посвящать долгие часы своему туалету и натирать жасминовым маслом располневшее тело. Ее подруга, герцогиня д'Юзес, в письме Генриху III писала, что королева «проводит жизнь в воде. Белизна ее кожи напоминает лилии, она благоухает, как бальзам, однако при этом снова и снова чем-то натирает себя». Для ухода за своим телом Марго использовала добрую сотню рецептов, хотя это, по ее словам, стоило ей экземы и даже рожистого воспаления.

Она оставалась верна моде своей юности — длинным корсетам из полотна или жесткой ткани, которые хорошо обтягивали талию и подчеркивали ее пышную грудь. Чтобы как следует обозначить талию, служанка долго затягивала шнуровку. Под платье надевали вертюгаден — нижнюю юбку из сильно накрахмаленной канвы, расширенной в талии специальным валиком. Рукава у платьев по-прежнему огромные, что выгодно сочеталось с длинными корсажами. В память о своей молодости Марго часто пудрила волосы — в голубой, фиолетовый или розовый цвет.

Она стремилась сделать внутренние покои Юсона не столь мрачными, завешивая их коврами и переливающимися шелковыми тканями. Благодаря свояченице, королеве Елизавете Австрийской, доходы Марго были не так уж малы: вдова Карла IX отправляла ей половину своего содержания. Это позволило «пленнице» хорошо вооружить гарнизон Юсона и увеличить его численность. С вершины донжона постоянно обозревал окрестности дозорный, а в подвалах замка хранился запас провизии на два года осады. Этого, пожалуй, достаточно, тем более что вскоре из ее врагов в живых останется только один король.


Заканчивалась первая неделя августа 1589 года, когда до Маргариты дошла страшная весть. В понедельник 1 августа, в то время как два короля осаждали Париж, который удерживали сторонники Католической лиги, в комнату Генриха III в Сен-Клу препроводили монаха Жака Клемана. Небрежно одетый король только что выпил чашку бульона и восседал на стульчаке, богато отделанном и увенчанном балдахином. Низко поклонившись, монах попросил у короля аудиенции без свидетелей: он должен сообщить Его Величеству секретные сведения. Главный конюший Бельгард отошел на несколько шагов. Брат Маргариты наклонился к монаху… В этот миг монах выхватил из рукава нож и нанес Валуа сильный удар в низ живота.

— О, злой монах! Он убил меня! — выдохнул король, вырвав нож из раны.

В одиннадцать часов из Медона прискакал Генрих Наваррский, облаченный в защитную кирасу поверх полукамзола.

— Брат мой, — говорил король, целуя его, — я умираю в радости, потому что вижу вас подле себя. После того как Господь свершит надо мной свой суд, корона ваша…

Король умер в три часа утра во вторник 2 августа 1589 года. Династия Валуа угасла. Маргарита, королева Наваррская, стала легальной королевой Французской. Однако фактической властью она располагала только в своей нагоняющей ужас крепости Юсон.

* * *

Молодой уроженец Ажана Жозеф Скалиже говорил о Маргарите с воодушевлением: «Она свободна, знает, чего хочет, мужчин у нее столько, сколько сама пожелает…».

В 1589-м королеве было тридцать шесть лет, и ее все больше стали привлекать юноши. Путь молоденьких певцов из Юсона в часовню, где репетировал хор, частенько проходил через квадратное ложе их королевы. Особенно любила Марго проводить долгие часы с их учителем, хормейстером Клодом Франсуа. У этого сына жестянщика из Пюи был очень красивый голос, но голосом его таланты отнюдь не исчерпывались… словом, Маргарита увлеклась всерьез. Ее даже терзала ревность — как бы красавчик-певчий не нанес визит в апартаменты ее собственных фрейлин. Она самолично удостоверялась, не прячется ли ее кавалер в их комнатах. И, заставляя приподнимать кровати своих придворных дам, сама заглядывала под них. Как уточняет хронист, «совершенно голая вставала на четвереньки, чтобы не поцарапать себе ни плечи, ни ягодицы». Учитывая, что в то время тело Марго приобрело уже очень округлые формы, которые наверняка восхитили бы Рубенса, можно представить, сколь живописны были эти сцены! Замечали также, что она «ощупывает гобелены»: терзаясь ревностью, Маргарита воображала, что любовник скрылся при ее приближении.

Для него она сочинила стихи:

О эти леса, опушки, пещеры!

Вам свои звуки, слезы и веру,

Песни, глаза, перо и венец

Дарит поэт, любовник, певец.

Летом она находила некоторое очарование в окружающей Юсон и Бельведер природе. Особенно привлекал ее вид на долину Лимань и видневшиеся вдали отроги хребта Мон-Дор.

Вместе с весьма посредственным поэтом, которого она здесь обнаружила, неким Антуаном Ла Пюжадом, Маргарита сочинила множество стихов. Их совместное творчество трудно признать удачным: иной раз это почти что галиматья.

Совсем другое дело ее «Мемуары», которые сама Маргарита скромно именовала «послеобеденным творчеством». Их стиль, конечно, местами нудноват, порой архаичен для современного читателя и даже неясен, однако текст полон красок, он свидетельствует о несомненном даровании Маргариты де Валуа и передает нам отблеск ее души. «Это произведение свидетельствует об изысканности и проницательности», — заметил Сент-Бёв. Благодаря своей наблюдательности Маргарита оставила прекрасные портреты современников. В «Мемуарах» историк может почерпнуть бесчисленные детали о жизни в этом обжигающем XVI веке и, в частности, о страшном и кровавом дворе Валуа.

Однако «Мемуары» — далеко не все ее наследие. Прочитав «Духовные тайны» одного преподобного отца церкви, она написала автору:

«Я не в силах переносить то презрение, в которое вы погружаете мой пол, утверждая, что он заслуживает почитания мужчин именно в силу свойственных ему физических недостатков и беззащитности… Физические недостатки и беззащитность вызывают вовсе не почитание, а презрение и жалость». После чего она попыталась доказать преподобному отцу, что поскольку «женщина сотворена вслед за мужчиной», она — существо высшего порядка. Марго считала: «Бог создавал свои творения в такой очередности, что сначала на свет появлялись худшие, а уже вслед за ними все более и более совершенные… Поэтому женщина — средоточие наивысшего совершенства: как и мужчина, она сотворена десницей Божьей, но превосходит его настолько, насколько ребро человека превосходит глину, из которой он сделан…».

Свои рассуждения на эту тему она продолжила, восхваляя «внешность» женщины, которая виделась ей куда изысканней, чем внешность мужчины. «Вследствие этого женская душа более предрасположена к высоким порывам, нежели мужская, сотворенная из глины, предмета неподатливого, грязного и грубого. Это, несомненно, огрубляет и утяжеляет все движения его тела и разума». Похоже, она даже позабыла о любезном ее сердцу Шамваллоне, «зенице ее очей» и его совершенном телосложении… По мнению Маргариты, «тело женщины несравненно прекраснее, изящнее и совершеннее тела мужчины». Словом, вывод таков: «Мужчина должен почитать женщину и подчиняться ей, как матери своего Бога».

* * *

В Юсоне любовь продолжала владеть мыслями королевы, которая уже приближалась к сорокалетнему рубежу, — и она сочинила «Диалог между Маргаритой де Валуа и ломовой лошадью о любви». Эта «ломовая лошадь» — наверняка кто-то из ее юных любовников в Юсоне, скорее всего, хормейстер. Их беседа начинается с того, что Маргарита ставит в вину своему поклоннику его слишком частые отлучки:

— Разве ваши желания, помыслы и все ваши поступки не по сердцу мне? И разве вы не понимаете, что в ваше отсутствие я погружаюсь в беспросветную ночь и нахожусь в вечном ожидании, когда вы разгоните тьму?

— Я являюсь, как только вы меня просите о том, — вежливо отвечает кавалер.

— Стало быть, если я не пошлю за вами, вы и не появитесь и оставите меня умирать от печали, — замечает на то королева. — Так знайте, настоящий любовник должен быть всегда нетерпелив, он должен сгорать от желания вновь увидеть предмет своей страсти. Он не станет ждать, чтобы за ним посылали, назначали часы для свиданий и выговаривали ему за отсутствие.

— Но я ваш пленник и полностью завишу от вашей воли, — благоразумно отвечает ей «ломовая лошадь».

— Значит, мой плен для вас тюрьма, а не райское наслаждение?

Без сомнения. Марго испытывает куда больше влечения к своему «зверю», нежели он к своей госпоже.

— Разве я не могу внушить страсть достойному человеку?

— Вы для меня — прекрасная Венера, — отвечает ухажер.

— А вы мой маленький Адонис…

Затем она вспоминает об их любовных утехах:

— Я похожа на ласку или на голубку: как и они, я получаю удовольствие от одного прикосновения.

— А я не только от этого! — заявляет он.

Ибо «ломовая лошадь» предпочитает идти прямиком к цели.

— Так что же для вас важнее всего? — вопрошает королева. — Удовлетворение звериного инстинкта, удовлетворение собственной плоти? А вот мою любовь питают иные наслаждения, те, что вы мне даруете взглядом. Вне всякого сомнения, они куда изысканней и нежней, нежели простое сладострастие, которое человека почти не отличает от животного.

— Мне нравится изображать животное, — честно признается он.

Теперь наступает его очередь перейти к упрекам: он безмерно устал от этой страсти.

— Вы не оставляете мне времени для сна.

— Уж на это-то у вас времени предостаточно, — возражает она, — вашим любовницам приходится приспосабливаться к вам.

Конечно, «зверь» любит драться. Разве дуэли не обычное дело в эту эпоху?

— Я осуждаю гладиаторские бои, — замечает Марго, — не люблю, когда кровь пускают без цели, как это делаете вы.

Именно она очеловечила своего зверя — о чем ему резко напоминает:

— Я подняла вас из пыли, из праха земного; вы — неотесанный мужлан, тщеславный хлыщ, жалкий меланхолик, короче, самое грубое подобие человека, которого когда-либо рождала Гасконь, благодаря мне вы возвысились всего за одну ночь. Так знайте же, если вам это еще не известно: я не могу, не хочу и никогда не буду любить невежду и олуха.

Далее начинается воркование влюбленных. Маргарита буквально засыпает своего собеседника вопросами:

— Неужели столь сильная страсть связывает ваш язык и возбуждает ваши чувства, так что менее влюбленный человек смог бы выразить ее словами, тогда как вам остается лишь молча вожделеть?

— Вы сказали чистейшую правду, — признается он.

— Я верю только неопровержимым доказательствам. Но легкий румянец, который разлился по вашим щекам, укрепляет мою веру. Всегда быть утонченной и благоухающей — цель моей жизни; но, заметьте, мне это доступно. Посмотрите на мои руки: хотя я уже неделю ими не занималась, спорим, что вашим рукам с моими не сравниться, и как бы мало я за ними не ухаживала, они всегда нежны и прекрасны.

Нельзя не удивиться этому признанию Маргариты, которая бесконечно плескалась в воде и натирала себя благовониями. Спор о любви весьма изящно переходит в сферу чувственности — этим и заканчивается диалог:

— Честно говоря, не такого уж великого труда стоило заставить вас признать себя лошадью. Это моя вина: напрасно я вынудила вас разговаривать, вам куда больше идет молчание. И губы ваши лучше приспособлены для удовольствия… Так приблизьтесь, душечка, ко мне, вблизи вы намного лучше, чем издали. Поскольку вы созданы, чтобы удовлетворять скорее чувство, нежели слух, давайте из превеликого и разнообразнейшего множества поцелуев выберем самый сочный — и продолжим… О! до чего же сладки ваши поцелуи, какую страсть они будят во мне!.. Я вся дрожу, искры сладострастия пробегают во мне от головы до пят. Просто умереть можно от этого; я так взволнована, что, наверно, покраснела до кончиков волос… Ну наконец вы в своей роли, наконец вы не просто грубая плоть! Ах! как колотится сердце, вздохнуть не могу! Должна наконец сама себе признаться, нравится мне это или нет, что эти радости куда прекрасней всех речей на свете! И можно заключить, без риска ошибиться: нет радостей приятнее, а если бы еще они не были так коротки…

Занавес.

Клод Франсуа умел, однако, выказывать свою преданность. Когда Марго разлюбила его, в награду она подарила ему землю в Помони. Ей мало было сделать его дворянином, она еще женила его на одной из своих фрейлин, Мишлетт де Фожьер.

Затем благосклонность ненасытной Марго обратилась к сыну какого-то плотника из Арля: «Часто они запирались в кабинете, семь-восемь дней не выходя оттуда, и видела их только мадам де Шастильон, бессменно дежурившая у двери и охранявшая их покой: она единственная хранила в секрете то, что было известно всем».

Когда владелице Юсона наскучили прелести юного провансальца, она отделалась от него, женив на одной из служанок замка и дав молодоженам хорошее приданое.

Что дальше? Под крышей своего замка Маргарита пережила еще множество любовных историй — то это был кто-нибудь из ее слуг, то какой-нибудь местный крестьянин. Несомненно, именно Маргариту имел в виду Брантом, когда писал: «Хороший воин всегда хорош собой и особенно — на войне, но если он не знает, что надо делать в постели, то пригожий и сильный слуга окажется никак не менее ценен, чем красивый и доблестный, но усталый дворянин».


Действительно ли королева Марго в известной степени страдала нимфоманией? Похоже, что да. Жизни без увлечений, без любви она просто не представляла. Но даже эта всепоглощающая страсть не могла до конца утолить ее. Столь же сильным наркотиком были для нее политика и чтение. Королева буквально проглатывала труды Горация, Овидия, Данте, Петрарки и Боккаччо.

Письма ее очень хороши. Вот несколько примеров того, что выходило из-под ее пера. Любовь Маргариты и Шамваллона потухла, когда она лишилась возможности ему писать: «Это уж слишком, сердце мое, вдруг лишиться счастья обладания и возможности облегчать свои страдания в письме. Это значит подавить в себе душу и отнять у нее возможность не только вздыхать, но и дышать, принудив свое сердце подчиниться печальным обстоятельствам… Любовь, которая озарила наши чувства, бессмертна, потому что бессмертен смысл любви, бесконечен круг, по которому она совершает свой полет».

27 декабря 1594 года на Генриха IV было совершено покушение. Фанатик по имени Жан Шатель нанес ему скользящий удар ножом, ранив его в шею. В письме тому, кто все еще был ее мужем, Маргарита спешит «засвидетельствовать Вашему Величеству опасения, которые доставило мне ваше злоключение, и радость, которая охватила меня при известии, что самое ужасное несчастье миновало вас. Как вы, монсеньор, в своих письмах не раз оказывали мне честь, настаивая, чтобы я бережно относилась к своему здоровью, позвольте теперь и мне обратиться к вам со смиренной мольбой не меньше беречь себя для будущего».

Габриэль д'Эстре, любовнице короля, 24 февраля 1597 года она написала следующие строки, разумеется, сама не веря ни единому слову: «Я так привыкла доверять свидетельствам вашей любви ко мне, что не могу пожелать себе лучшей покровительницы перед королем, чье терпение не осмеливаюсь испытывать своей частой назойливостью, тем более в письме, могущем его рассердить. Зато я знаю, что просьбу, которая прозвучит из ваших прекрасных уст, он примет очень хорошо…».

Маргарита, говорившая бегло на латыни, взялась переводить поэзию Лукиана, племянника Сенеки. Но все это было не то, не то… Неужто ей суждено закончить свои дни в этом ужасном орлином гнезде, «консьержкой» замка, как с определенного времени она себя называла, хотя все кругом давно называли ее «правительницей Юсона»?



Загрузка...