Королева Виктория

1

Лорд Мельбурн, ее первый премьер-министр, рассказывал позже, что «она была слишком откровенной и честной по натуре, чтобы притворяться, что знает больше, чем на самом деле... и тем не менее ее г полным основанием можно считать достаточно образованной, поскольку она свободно говорит и пишет на немецком, понимает итальянский, бегло говорит и весьма элегантно пишет по-французски» (Benson and Esher, The Letters of Queen Victoria, ist Series, I, 256: memorandum of George Anson, 15 January 1841).

2

Орден Подвязки — высший английский орден, учрежденный в 1350 г. королем Эдуардом III для узкого круга приближенных. Кавалеры ордена Подвязки обязаны носить ниже левого колена узкую голубую орденскую ленту. — Примеч. пер.

3

Она увидела свою сестру только в 1834 г., когда приехала в Англию. Расставание после этого краткосрочного визита было еще более болезненным, чем прежде. "Разлука действительно была ужасной, -писала позже Виктория. — Я обняла ее обеими руками, долго целовала, а потом расплакалась так, словно мое сердце раскололось на части. Моя дорогая сестра вела себя так же... Я рыдала все утро и долго не могла успокоиться... Никого я не любила так сильно, как ее" (RA Princess Victoria's Journal, 25,26 July 1834).

4

Много лет спустя, вспоминая все эти споры между матерью и членами королевской семьи, королева Виктория напишет: «О, это было ужасно... все время одни колкости, а многие члены семейства вообще не разговаривали друг с другом. Будучи еще сущим ребенком, я оказалась между двух огней, пытаясь вести себя прилично в присутствии посторонних и устраивая скандалы дома» (Roger Fulford, Dearest Child: Letters between Queen Victoria and the Princess Royal; 8 March 1858,72-73).

5

Когда принцесса стала королевой, она сделала баронетом того отчаянного молодого человека по имени Пекем Миклуайт, который во время аварии с каретой, пока лошадей освобождали от упряжи, сидел на голове одной из них и удерживал ее.

6

Харкорт умер в возрасте девяноста лет после того, как свалился в моста в пруд. «Ну что ж, Диксон, — сказал он перед смертью своему священнику, — думаю, мы изрядно попугали лягушек в этом пруду».

7

Во время пребывания в Рамсгейте принцесса и ее мать обычно останавливались в Таунли-Хаус, что неподалеку от дома Ист-Клифф-Лодж, принадлежащего Моузезу Монтифиори. Это был известный филантроп, который любезно предоставлял ей ключ от частного входа в свои владения. Вскоре после вступления на престол она возвела в рыцари лондонских шерифов и отметила в своем дневнике: «Одним из них был мистер Монтифиори, еврей, превосходный человек, который прожил, кажется, более ста лет. И я была чрезвычайно рада, что мне удалось первой вознаградить его за все добрые дела» (RA Queen's Journal, 9 November 1837).

8

Официально королеву Викторию провозгласили «нашим законным и полномочным сюзереном леди Александриной Викторией», но королева никогда не называла себя подобным образом и предпочитала, чтобы и другие называли ее Викторией, а не Александриной. И всегда опускала первое имя на всех официальных документах, которые ей приходилось подписывать.

9

На картине сэра Дэвида Уилки, изображающей то памятное заседание Тайного совета, королева Виктория нарисована не в простом траурном платье, а в роскошном белом одеянии, что ярко выделяет ее на фоне одетых в черные официальные костюмы членов Совета. Кроме того, художник хотел подчеркнуть юность королевы и ее потрясающую невинность. Королева Виктория всегда любила картины, на которых все предметы и люди переданы с фотографической точностью, и поэтому она с неодобрением отзывалась о произведении Дэвида Уилки.

10

Еще один ее дядя, герцог Кембриджский, находился в это время в Ганновере, где занимал высокий пост вице-короля при Георге IV и Вильгельме IV, которые были также королями Ганновера. После смерти Вильгельма IV его старший брат герцог Камберлендский стал королем Ганновера Эрнестом, поскольку по древнему салическому закону женщина не имела права занимать трон, что препятствовало Виктории стать королевой Ганновера в отличие от Великобритании и Ирландии.

11

Разумеется, были люди, которые не разделяли восторгов по поводу юной королевы. Преподобный Сидней Смит написал одному из своих радикально настроенных друзей, что во время своего визита в Сити 9 ноября 1837 г. он наблюдал, как толпы людей бесновались и сходили с ума от вида королевской кареты. «Меня неприятно поразило, что миллионы людей не нашли более полезного занятия, чем торчать на улице и с глупым видом приветствовать совершенно никчемную девчонку восемнадцати лет от роду» (Alan Bell, Sydney Smith: A Biography, 1980,164).

12

В королевском дворце ужин подавали обычно в восемь часов вечера, то есть позже, чем в других домах. Люди среднего класса обычно ужинали примерно в шесть часов, а в семьях Холландов и Расселов ужин подавали в семь (Early Victorian England, 1830—1865, ed. G.M. Young, 1932, i, 98).

13

Это самый прекрасный день в моей жизни (фр.).

14

Однако после смерти в этом доме мужа королевы ее неприязнь к Виндзорскому дворцу вновь обострилась. Так, например, в письме своём старшей дочери в 1867 г. она назвала его «темницей», а в 1884 г. охарактеризовала как «угрюмое и ужасное место» (Beloved Mama: Private Correspondence of Queen Victoria and the German Crown Princess, 1878-1885 ed. Roger Fullford, 1971, 172).

15

Принц Альберт очень любил искусство Раннего Возрождения, которое тогда было не в моде. При первой же возможности он посещал картинные галереи и с помощью Людвига Грюнера, известного немецкого художника и графика, который сопровождал его в этой поездке, стал коллекционировать ранние произведения итальянских, немецких и фламандских мастеров. Позже королева Виктория подарит ему на день рождения картину Бернардо Дадди «Обручение Марии», картину «Коронование Девы Марии» школы Джакопо ди Чионе и «Четверо святых» и «Благовещение» Гимы да Конельяно. А сам принц уговорит сэра Чарльза Истлейка, директора Национальной галереи с 1855 г., купить картины итальянских художников Раннего Возрождения, в то время как администрация галереи по-прежнему отдавала предпочтение произведениям Высокого Возрождения.

16

Если верить лорду Гревиллу, то вся королевская семья обожала подобные шутки. Никакого природного остроумия у них не было и в помине, поскольку ничто не вызывало такого приступа смеха, как ситуация, когда кто-то прищемил палец дверью. А королеву очень потешал вид мужчины, который нечаянно сел на шляпу, или женщины, которая наступила на свое платье, после чего оно с треском порвалось. С королевой никогда нельзя было знать наверняка, были ли эти шутки подстроены или нет.

17

Нечто подобное произошло позже в королевской резиденции Осборн, где поздно вечером в 1900 г. почтенная дама леди Эррол готовилась ко сну, распустила волосы и вынула вставные зубы, а в это время по дому бродил заблудившийся будущий премьер-министр лорд Балфур. Отчаявшись отыскать свою комнату, он постучал в спальню леди Эррол, и та, ничего не подозревая, открыла ему дверь. Оба застыли в недоумении, испытали неприятное смущение и долго не могли после этого наладить нормальные отношения (Victor Mallet, Life with Queen Victoria: Marie Mallet's Letters from Court 1887-1901,1968).

18

Многие отмечали, что традицию наряжать рождественскую елку привез из Германии принц Альберт. Однако на самом деле это пошло от бабушки его жены королевы Шарлотты. Именно королева Шарлотта позаимствовала из Германии эту добрую традицию, и с тех пор в королевских дворцах на Рождество всегда ставили елку, а потом все придворные и дети наряжали ее самыми разнообразными игрушками. Как вспоминала впоследствии Джорджиана Тауншенд, елку выбирали высокую, под потолок, а украшали ее бумажными фантиками, маленькими куклами, а также свечами, которые зажигали в ночь перед Рождеством (Memoirs and Correspondence of Field-Marshal Viscount Combermere, 2 vols., London, 1866, ii, 419).

В детстве у королевы Виктории дома обязательно стояла рождественская елка, которую она с любовью наряжала, а ее тетя, королева Аделаида, всегда ставила елку и на рождественских вечеринках для детей (Olwen Hedley, «How the Christmas tree came to the English Court», The Times, 22 December 1958).

19

Бильярдная комната, гостиная и столовая расположены рядом, объединены общим пространством и украшены небольшими колоннами, которые разделяют эту территорию на три равные части. «Преимущество этого открытого пространства заключалось в том, что все придворные и слуги находились в пределах видимости, а не прятались в больших комнатах в других частях здания. Таким образом, члены королевской семьи могли в любой момент позвать кого-нибудь из придворных или слуг, не прилагая при этом никаких серьезных усилий» (Mark Girouard, The Victorian Country House, 80).

20

В отличие от многих придворных и других своих современников королеву Викторию никогда не шокировали картины с изображениями обнаженных женщин. Однажды директора художественной школы, где учился Уильям Малреди, предупредили, чтобы он не выставлял картины с обнаженными женщинами во время выставки в 1853 г., однако королева осталась очень довольна, с восторгом отзывалась об этих произведениях и даже купила одну из картин (Early Victorian England, ed. G.M. Young, ii, 113).

21

Надо признать, что далеко не всем членам королевской семьи нравился этот дом и всё его окрестности. Только жена ее внука принцесса Мэй, будущая королева Мэри, которая впервые приехала в Осборн в 1892 г., была в восторге не только от самого дома, но и от живописной природы. Ей нравились огромные окна, высокие потолки, просторные комнаты, окна которых выходили на море, и огромная столовая, украшенная картинами и портретами Винтерхальтера (James Pope-Hennessy, Queen Mary, 1959, 228).

«Даже в раннем детском возрасте я был очень удивлен безобразным оформлением этого дома, который тогда часто называли «семейным некрополем», — писал сын королевы Виктории король Эдуард VIII, — Полы в коридорах и других проходах были выложены мозаикой, а стены дома заполнялись огромными мраморными статуями живых или уже умерших родственников «бабушки». Королева Виктория давно и страстно мечтала о том, чтобы этот дом стал пристанищем для ее старшего сына, однако к тому времени пристрастия моего дедушки больше склонялись к новому дому в Сандрингеме. К тому времени он уже окончательно решил навсегда избавиться от Осборна и, несмотря на все протесты со стороны некоторых его сестер, все же передал эту недвижимость государству для превращения ее в пансионат для армейских офицеров, искалеченных в годы Англо-бурской войны» (A King's Story: The Memoirs of HRH. The Duke of Windsor, 14).

22

Следует отметить, что до смерти принца Альберта королева Виктория живо интересовалась одеждой других людей и часто отмечала в своем дневнике те или иные детали одежды. «Нас принимала леди Бакли, платье которой я сейчас опишу...» Таких записей в дневнике королевы можно найти превеликое множество. А когда ее старшая дочь покинула отчий дом и уехала в Германию, королева настойчиво требовала, чтобы та подробнейшим образом описывала, как и во что одета. «Какую шляпу ты надела по приезде в Германию? А какая шляпа была у тебя на следующий день?.. Я узнала из газет, что на концерт в Кёльне ты пошла в зеленом платье. Это то платье, на котором черные кружева? Мне очень хочется знать, как используется весь мой туалет... Я просто с ума схожу от того, что ничего не знаю о твоих платьях. Пусть твои немецкие леди напишут мне подробный отчет о твоем гардеробе» (Roger Fulfort, ed., Dearest Child: Letters between Queen Victoria and the Princess Royal, 1858-1861, 32, 34-35, 38). В самом деле, почти вся ее одежда была куплена в Кале у торговца тканями с Виндзор-Хай-стрит. Черное шелковое платье было охарактеризовано леди Уолсли как сделанное «кое-как и никак».

23

Однако позже она рассказывала леди Солсбери, что замок Уолмер произвел на нее неприятное впечатление и был «самым неудобным и некомфортным из всех, в которых ей доводилось бывать» (Kenneth Rose, The Later Cecils, 44).

24

Королева вспоминала, что их поезд двигался быстро, хотя и не так, как, например, «Грейт Вестерн», на котором королева впервые прокатилась за год до этого. Семнадцать миль пути они проделали за двадцать три минуты со средней скоростью сорок четыре мили в час. Принц Альберт считал такую поездку слишком опасной и часто повторял: «Не так быстро, мистер кондуктор, если это возможно». А когда королевская семья ехала на поезде в августе 1854 г. из Лондона в Шотландию, личный секретарь королевы проинструктировал железнодорожное начальство, что «ее величество предпочитает путешествовать со скоростью сорок миль в час» (Public Record office, RAIL 236/6061, quoted in Jack Simmons, «Railways», 253).

25

В Кембридже, как отметила в своем дневнике королева, они получили весьма радушный прием, а «студенты мгновенно сбросили с себя мантии, чтобы поближе познакомиться с нами, как это сделал, например, сэр Уолтер Рэйли» (RA Queen Victoria's Journal, 25 October 1843). А теперь этот недавний визит. В начале 1844 г. Чарльз Гревилл услышал, что в «Сити поговаривают, будто королева не совсем в своем уме... постоянно демонстрирует беспокойство, чрезмерную подвижность, нервозность и нездоровое возбуждение».

26

Королева не принимала участия в отстреле животных и была решительно против того, чтобы женщины вообще брали в руки ружья. Когда она узнала, что ее внучка принцесса Виктория Гессенская отправилась на охоту со своим отцом и стреляла в животных, она тут же написала ей: «Дорогая малышка, я была просто в шоке, узнав, что ты стреляла из ружья вместе с папой и что ты вообще любишь охотиться с ружьем. Наблюдать за охотой вполне допустимо, но убивать животных своими руками для любой почтенной леди должно быть невозможным. Я очень надеюсь, что ты больше никогда не будешь этого делать. Это не принесет тебе никакой пользы, так как подобные занятия характерны только для легкомысленных простолюдинок» (Advice to a Grand-daughter: Letters from Queen Victoria to Princess Victoria of Hesse, ed. Richard Hough, 26).

27

Леночкой. — примеч. пер.

28

«Вкус бабушки в отношении обоев и покрытий не отличается изяществом и совершенством!!! — писала королева Александра королеве Марии в 1910 г. — Эти выгоревшие на солнце и потертые розовые обои в гостиной производят жалкое впечатление, а обои в спальне вообще представляются мне жуткими. Однако я никогда не осмеливалась трогать что-нибудь в этом доме, поэтому оставила все как есть... Интересно, а вы сделали хоть какие-то изменения?» (RA/CC/ 42/81, quoted in Georgina Battiscombe, «Queen Alexandra», 1969, 220). Королева Мария, по утверждениям ее биографа, действительно «произвела немалые перемены в Балморале, поскольку унаследовала от отца страстное желание все делать по-своему и постоянно затевать ремонты. Одним из ее первых шагов в этом направлении была перекраска всех панелей в светлые тона, и сейчас последние следы старой краски можно обнаружить только в задней части дома в конце коридора» (James Pope-Hennessy, «Queen Mary», 1867—1953, 205).

29

«Позже королеву все-таки убедили в целесообразности и эффективности освещения газом Букингемского и Виндзорского дворцов. Однако до своих последних Дней в Балморале королева предпочитала свечи, так как считала их соответствующими древним обычаям и создающими в доме особый уют. В конце жизни королевы Сара Тули вспоминала, что королева «никак не соглашалась на внедрение электрического освещения в своих королевских покоях и до конца сопротивлялась попыткам провести его». («The Personal Life of Queen Victoria», 1900, 266). И все же, несмотря на отчаянное сопротивление королевы, электричество было проведено в 90-х гг. XIX в. не только в Букингемском и Виндзорском дворцах, но и в Балморале. «Оно очень хорошо освещает комнаты, — писала леди Литтон, — однако королева не любит электрического освещения, так как ей кажется, что слишком яркий свет вредит ее глазам и что в гостиной электрический свет сделан не совсем хорошо» («Lady Litton's Court Diary», 1961, 142).

30

Разумеется, домашняя прислуга в замке Балморал имела гораздо больше оснований для недовольства своим положением и состоянием дома, чем члены кабинета министров, придворные или другие высокопоставленные гости королевы. «Низшие слуги живут в Балморале в ужасных условиях, — писала леди Литтон в своем дневнике в 1890-х гг. — Так, например, четыре прачки ютятся в одной крошечной комнате и спят на одной кровати» («Lady Lytton's Court Diary», 1895-1899, 77).

31

Однажды Джон Кауэлл получил от королевы очень резкую отповедь. Он написал ей письмо, в котором пожаловался на одного священника, сына местного пэра, который, по его словам, требовал, чтобы все называли его «ваше преподобие». Королева прочитала это письмо и вернула его Кауэллу с припиской: «Королеве совершенно безразлично, как ой предпочитает себя называть» (Quoted in Elizabeth Longford, «Victoria R. I.», 576).

32

«Хлебные законы» представляли собой комплекс мер по регулированию вывоза и ввоза зерна и других продуктов земледелия в XV—XIX вв. Устанавливали высокие ввозные пошлины и низкие вывозные пошлины, что неизбежно приводило к сокращению сельскохозяйственного производства на внутреннем рынке и росту цен на продовольствие. Эти законы служили интересам крупных землевладельцев-лендлордов и являлись надежным средством сохранения господства земельной аристократии. — Примеч. пер.

33

Неизменно следуя примеру своего дедушки короля Георга III, королева Виктория в течение всего периода длительного правления делала весьма щедрые вклады в самые разнообразные благотворительные общества. Впрочем, она любила помогать и нуждающимся членам своей семьи, а также многим удалившимся на пенсию слугам и придворным. Она покровительствовала примерно 150 благотворительным институтам и часто помогала им деньгами или же собирала для них деньги на их нужды. Так, например, только в 1882 г. она распределила более 12,5 тысячи фунтов среди 320 благотворительных организаций. «Кроме того, выделялось немало дотаций в пользу пострадавших от землетрясений и наводнений, пожаров и несчастных случаев на море, голода и аварий на шахтах. А ее моральную поддержку бедным и обездоленным просто невозможно выразить никакими цифрами... Как следует из ее патронажных бухгалтерских книг, за весь период своего длительного правления королева Виктория потратила на благотворительные цели около 650 тысяч фунтов, исключая из этой суммы мелкие подарки и милостыню бедным и нищим, а также надбавки к пенсиям своим бывшим слугам» (Frank Prochaska, «Royal Bounty: the Making of a Welfare Monarchy», 77).

34

Известная история о том, что герцог Веллингтон, со свойственной ему прямотой и откровенностью, предложил королеве использовать ястребов для решения проблемы с воробьями, является выдумкой. Ее происхождение связано с вымышленной историей, напечатанной в одной из провинциальных газет (Norman Gash, «Wellington Anecdotes: A Critical Survey», 8—9).

35

Использование королевой хлороформа во время родов не нашло всеобщего одобрения. В основном люди были верующими и поэтому знали, что Библия учит женщин терпеливо сносить все тяготы семейной жизни и мужественно переносить боль. А многие медики выступали против применения хлороформа из соображений безопасности. «Ни в коем случае, - писал медицинский журнал «Ланцет», — нельзя допускать использование хлороформа при нормальных, ничем не осложненных родах» (Roy Porter, «The Greatest Benefit to Mankind: A Medical History of Humanity from Antiquity to the Present», 367—368).

36

Вызвавшие такое редкое заболевание гены могли быть унаследованы принцем скорее от матери, чем от принца Альберта, поскольку страдающие гемофилией отцы не могут иметь сыновей с тем же заболеванием. А среди предков королевы Виктории носителей этого заболевания обнаружено не было. Братья Д.М и У.Т.У. Потт, один из которых был известным эмбриологом, а другой — не менее известным биологом, пришли к выводу, что гемофилия принца Леопольда могла быть либо «результатом какой-то странной мутации генов», либо королева Виктория не была биологическим ребенком Эдуарда, герцога Кентского. Они заявили, что если герцогиня Кентская, стремившаяся любой ценой родить ребенка, который унаследовал бы британский трон, сомневалась в способности мужа оплодотворить ее (а это вполне возможно, так как у него не было детей от мадам де Сен-Лоран и от других женщин), то она могла решить эту проблему с помощью другого мужчины... В характере герцогини не было ничего такого, что помешало бы ей осуществить этот план, если она действительно имела уверенность в бесплодности мужа. К тому же в ее характере есть некоторые черты, которые косвенно подтверждают, что Виктория была незаконнорожденным ребенком». Разумеется, в этой почти невероятной истории нет абсолютно никаких намеков на то, кто мог быть настоящим отцом Виктории (D.M. Potts and W.T.W. Potts, «Queen Victoria's Gene: Hemophilia and Royal Family», 55—65).

37

Художник Джеймс Сент изобразил эту сцену на одной из своих картин. Принц Альберт и лорд стоят рядом с королевой, однако самой королевы на законченной картине не было. Говорили, что она потребовала убрать ее с полотна после того, как услышала некоторый пикантные подробности личной жизни лорда Кардигана (Saul David, «The Homicidal Earl: The Life of Lord Cardigan», 326).

38

Королева Виктория всегда имела какое-то странное пристрастие к различного рода траурным церемониям, причем в большей степени, чем это было принято в качестве нормального в те времена. Когда русский царь, ее дальний родственник, умер во время Крымской войны, королева распорядилась «немедленно навести справки относительно возможных наследников царского трона», а администрации своего двора дала указание выяснить, могут ли они провести соответствующие траурные мероприятия по отношению к стране, с которой Великобритания находится в состоянии войны. А когда умер ее полукровный брат принц Карл Лейнингенский, королева «незамедлительно надела траурное платье», — записала в своем дневнике одна из ее придворных дам (Eleanor Stanley, «Twenty Years at Court», London, 1916, 320). Даже младшая дочь королевы принцесса Беатриса, которой было не больше трех лет, была выряжена во время траурной церемонии в черное траурное платье (Roger Fulford, ed., «Dearest Child», 249).

То серьезное отношение, которое королева Виктория уделяла всем траурным церемониям и почитанию умерших, нашло своеобразное отражение в весьма трогательной ноте, которую она направила своему личному секретарю в 1892 г.: «Считает ли сэр Генри уместным для королевы посмотреть в частном порядке «Венецию»? (чрезвычайно популярное произведение, выставленное в «Олимпии»). Ходят слухи, что это действительно замечательное произведение, сделанное руками настоящего мастера. Принцесса Беатриса просто в восторге от него, а оно само имело огромный успех. Разумеется, это не спектакль и не театр, и время для этого не совсем подходящее, поскольку со дня смерти любимого внука принца Альберта Виктора прошло не более 5 месяцев, а после кончины дорогого герцога Гессенского и того меньше — три с половиной месяца. И тем не менее очень хочется посмотреть это произведение» (Arthur Ponsonby, «Henry Ponsonby», 83).

39

Бронзовый бюст в Холборн-Сиркесе был открыт принцем Уэльским в январе 1874 г. Каменная статуя принца Альберта работы Томаса Эрла тоже была установлена при помощи принца Уэльского. В 1958 г. она была перенесена из района Оулд-Кент-Роуд в Денхам-Гарден-Виллидж. К глубокому удовлетворению королевы, памятники и бюсты покойному принцу-консорту были установлены в Эдинбурге, Глазго и других провинциальных городах страны.

40

Незадолго до этого весьма эксцентричный банкир Джон Кэмден Нилд, проживавший в районе Челси, оставил королеве примерно 250 тысяч фунтов. При этом он даже не потрудился объяснить причину столь щедрого подарка, но королева приняла его с благодарностью, так как была уверена, что потратит эти деньги на увековечение памяти супруга и на благотворительные цели.

41

Примерно два года спустя после смерти принца Альберта королева все еще изливала свою душу Элфинстону: «Прошло немало времени, и многие люди стали забывать о случившемся, а глубокая меланхолия, постоянно растущая беспомощность и гнетущее чувство одиночества еще больнее терзали мою душу. Борьба с каждым днем становилась все более жестокой, а потребность в нем — все более ощутимой» (Mary Howard McClintock, «The Queen Thanks Sir Howard», 51).

42

Когда-то королева задала подобный вопрос относительно навязчивой деятельности миссионеров, чем шокировала леди Литтон. Она сказала, что не понимает, почему бы этим миссионерам не оставить в покое сторонников Мухаммеда (Mary Lutyens, ed., «Lady Lytton's Court Diary»).

43

Диссентеры (англ. dissenters — не соглашаюсь), одно из распространенных в Англии в XVI—XVII вв. названий лиц, отступающих от официального вероисповедания. — Примеч. ред.

44

Браки женщин старше среднего возраста всегда вызывали со стороны королевы самое суровое осуждение. Когда известная своей филантропической деятельностью Анджела Бердетт-Куттс, с которой королева с давних пор поддерживала весьма дружеские отношения, вышла замуж за молодого американца Уильяма Эшмида Бартлетта, который был на сорок лет моложе своей жены, королева пришла в состояние благородного негодования. «Эта глупая старая женщина, — сердито ворчала она, — годится ему в бабушки. Обвешалась бриллиантами и думает, что этого достаточно» (RA, Queen Victoria's Journal, 3 May 1881). В своей отчаянной попытке предотвратить этот, по ее словам, «безумный брак» она написала кузену невесты лорду Харроуби, что «леди Бердетт-Куттс отдает себе отчет в своих действиях и понимает возможные последствия этого поступка... Будет очень грустно, если леди Бердетт-Куттс пожертвует своей доброй репутацией и своим положением ради этого безумного брака» (RA, A 15/544, 18 July 1880).

Лорд Харроуби отослал это письмо кузине со своей запиской: «Ты, возможно, полагаешь, что я был в шоке от содержания этого письма. Какой ответ я могу ей дать?» Баронесса посоветовала двоюродному брату написать королеве, что он не имеет никакой надежной информации относительно интересующего предмета и не намерен вмешиваться в ее личные дела (Harrowby MSS. Quoted in Edna Healey, Lady Unknown: The Life of Angela Burdett-Coutts, 1978, 198).

45

Принцесса Беатриса, которой в то время было всего лишь шесть лет, тоже была немало удивлена этим странным браком и продиктовала письмо, адресованное как невесте, так и жениху. «Я надеюсь, — писала она, — что с вами все в полном порядке, дорогая Гуска (Огаста). Меня очень удивило, что вы решили выйти замуж... Полагаю, вы наденете на свадьбу длинное белое платье или вы собираетесь вырядиться в короткое белое платье? Думаю, вы будете выглядеть чрезвычайно забавно в качестве настоятельницы».

«Надеюсь, у вас все прекрасно, настоятель, — продолжала она в другом письме. — Очень интересно, что вы собираетесь стать деканом Вестминстерского аббатства... И еще более странно, что вы все-таки решили жениться. Прощайте» (Letters of Lady Augusta Stanley, 316-317).

46

Этот комплимент, несмотря на неприкрытую лесть, несомненно, содержит в себе долю истины. Знание Викторией зарубежных монарших дворов поражает воображение, а среди ее потомков можно найти наследников престолов в таких крупных странах, как Россия, Германия, Греция, Румыния, Испания и Норвегия.

47

Неправдоподобное предположение, что он действительно был любовником королевы, получило с тех пор неожиданное подтверждение в книге «Джон Браун королевы Виктории» (1938), автором которой был И.И.П. Тисдалл, который утверждал, что своими глазами видел уже утраченное ныне письмо, которое вынул из мусорной корзины один из стражей королевского дворца. И это письмо, по его мнению, является неоспоримым доказательством того, что отношения между королевой и ее верным слугой были далеко не платоническими. Еще одно подтверждение подобного предположения было получено из обнаруженного в 1972 г. «секретного дневника» известного путешественника, политического деятеля и поэта Уилфрида Бланта, которому стали известны слова одной из придворных дам королевы, Кэтрин Уолтерз, о разговоре со скульптором Эдгаром Боэмом. Этот скульптор давал уроки художественного творчества принцессе Луизе и, как тогда говорили, был ее любовником. В течение трех месяцев Эдгар Боэм работал в Балморале над бюстом Джона Брауна и имел редкую возможность наблюдать за отношениями между королевой и ее слугой, который оказывал на нее «неограниченное влияние», относился к ней с нескрываемым пренебрежением и фактически заставлял ее выполнять все свои желания и прихоти. Дескать, именно поэтому королева проводила в Балморале так много времени, в течение которого она удалялась с Джоном Брауном в небольшую хижину в горах, где и предавалась любовным утехам, пока все ее фрейлины коротали время в другом конце хижины. И все это происходило под благовидным предлогом необходимости выгуливать собак и дышать свежим горным воздухом... Эдгар Боэм утверждает, что своими глазами наблюдал за весьма фамильярным поведением Джона Брауна, и это не оставило у него никаких сомнений в том, что он был гораздо ближе к королеве, чем могло показаться на первый взгляд. Боэм рассказал Кэтрин Уолтерз, а та поспешила поделиться своей новостью с Блантом, что королева действительно очень обожала своего мужа, а потом вдруг пришла к выводу, что душа ее любимого супруга воплотилась в образе Джона Брауна, и именно поэтому после четырех лет вдовства она отдала предпочтение своему слуге и позволила ему стать любовником. (Wilfrid Scawen Blunt, «Secret Diary» MS 9, Department of Manuscripts and Printed Books, Fitzwilliam Museum, Cambridge, quoted in Theo Aronson, «Heart of a Queen», 1991, 159—161).

Спустя почти двадцать лет после смерти Брауна обнаружилось, что во дворце существовал чёрный оловянный ящик, в котором находилось более трехсот писем, написанных королевой Александру Профиту и касавшихся непосредственно Джона Брауна и его роли при дворе. Лорд Ноуллз, личный секретарь короля Эдуарда VII, попросил бывшего личного врача королевы доктора Джеймса Рида добыть эти письма у сына доктора Профита Джорджа Профита, который грозился использовать их в качестве компрометирующего материала для шантажа королевской семьи. Риду удалось заполучить эти письма, заплатив за них, вероятно, весьма круглую сумму. После этого Рид отдал их королю, а тот, будучи известным «ликвидатором государственных бумаг», скорее всего просто сжег их. Однако перед тем, как передать эти бумаги королю, Рид прочитал их, а позже записал в своем дневнике, что большинство из них носило «откровенно компрометирующий характер». Многие копии этих писем он внес в свою «зеленую книгу памяти», которую его сын сжег в 1923 г. вскоре после смерти отца (Michaele Reid, «Ask Sir James: The Life of Sir James Reid, Personal Physician to Queen Victoria», 1987, 56, 227-228). Что бы на самом деле ни содержали эти письма, все же маловероятно, что в них имелись доказательства сексуальных отношений между королевой и Джоном Брауном. Фредерик Понсонби, который лучше других знал королеву, поскольку в течение многих лет занимал пост ее личного секретаря, писал по этому поводу: «Истории о похождениях Джона Брауна настолько многочисленны и настолько недостоверны, что вряд ли стоит опровергать их... Конечно, я не могу с уверенностью сказать, испытывала ли она в самом деле сексуальные чувства к своему верному слуге, но я совершенно убежден в том, что если такие чувства и были, то совершенно неосознанно с обеих сторон. Ясно только то, что эти отношения вплоть до самого конца строились на принципах хозяйки и верного слуги» (Frederick Ponsonby, Recollections of Three Reigns, 95).

В декабре 1998 г. в прессе были опубликованы сообщения о том, что на чердаке небольшого дома, что неподалеку от Балморала, в котором много лет проживал пресловутый мистер Браун, в старом чемодане были обнаружены фотографии, письма и воспоминания. Дуглас Роу, исполнительный продюсер нашумевшего фильма «Миссис Браун», который получил свободный доступ к этим бумагам, якобы заявил, что «у меня нет абсолютно никаких сомнений в том, что все они были написаны двумя людьми, которые обожали друг друга и находились в интимных отношениях... Семья решила, что эти бумаги не будут преданы гласности до тех пор, пока живы еще нынешние представители королевской династии, и в особенности королева-мать». Мистер Роу сказал, что сейчас «вряд ли возможно установить достоверность сплетен о том, что королева Виктория имела ребенка от мистера Брауна и что они состояли в тайном браке» («Daily Telegraph, The Times», 28 October 1998).

48

Шотландский егерь. — Примеч. пер.

49

Что же касается самого Брауна, то он никогда не робел перед королевой и, вероятно, именно поэтому приковывал к себе ее внимание. Принц Уэльский как-то сказал Марго Теннант, что сам часто трепещет перед матерью и при каждой встрече пытается хоть как-то справиться со своим страхом. Затем он добавил с милой улыбкой, что «за исключением Джона Брауна, во дворце все страшно боятся королевы» («The Autobiography of Margot Asquith», ed. Mark Bonham-Carter, 1962, 50).

50

Вскоре после назначения Джона Брайта президентом Торгового совета министр иностранных дел лорд Кларендон сообщил герцогине Манчестерской, что «Брайт, по-видимому, произвел на королеву очень хорошее впечатление... Элиза говорила мне о его спокойном характере и добрых манерах, в особенности если он находился в обществе женщин. Фрейлины королевы заставляют его играть с ними в «слепой хоккей», и бог его знает, какие еще испытания они придумают для этого бедного квакера... Элиза совершенно не боится Брайта и даже восхищается им, так как он несколько раз защищал ее от нападок. Она очень благодарна ему и говорит, что никогда не забудет того, что он для нее сделал» (A.L. Kennedy, ed. «My Dear Duchess: Social and Political Letters to The Duchess of Manchester», 247—248).

51

Будучи еще маленьким мальчиком, Чарльз Дилк был представлен королеве на Всемирной выставке, в организации которой самое деятельное участие принимал его отец сэр Чарльз Уэнтуот Дилк. Много лет спустя королева вспомнила, что «гладила по голове этого мальчугана и, вероятно, погладила его волосы в противоположную сторону» (Dilke Papers, quoted in Roy Jenkins, «Sir Charles Dilke», 20).

52

Это был единственный пример самого настоящего страха членов семьи за жизнь королевы. В марте 4890 г. герцог Йоркский разговаривал с лордом Эшером по поводу «несвоевременности и нецелесообразности поездки королевы в Италию в данный момент». «Ему показалось, что он был прав в своем предположении относительно здоровья королевы. Однако никто из членов ее семьи не смел говорить с ней на эту тему» («Journal and Letters of Reginald, Viscount Esher», 1934, 1258-259).

53

Это был единственный пример самого настоящего страха членов семьи за жизнь королевы. В марте 4890 г. герцог Йоркский разговаривал с лордом Эшером по поводу «несвоевременности и нецелесообразности поездки королевы в Италию в данный момент». «Ему показалось, что он был прав в своем предположении относительно здоровья королевы. Однако никто из членов ее семьи не смел говорить с ней на эту тему» («Journal and Letters of Reginald, Viscount Esher», 1934, 1258-259).

54

Королева была оскорблена до глубины души, когда после смерти ее зятя императора Германии Фридриха III в июне 1888 г. в Виндзор прибыл Оскар Уайльд, чтобы написать статью для газеты «Телеграф» о церковной службе, что должна была пройти в церкви Святого Георгия. Королева позволила ему осмотреть церковь, которая, по словам Генри Понсонби, произвела на него «большое впечатление». С тех пор Оскар Уайльд придерживался хорошего мнения о королеве Виктории. А после своего позорного поведения, когда он жил во Франции, он устроил дома вечеринку в честь бриллиантового юбилея королевы, куда пригласил шестнадцать своих школьных приятелей. Они приготовили для него огромный пирог, на котором написали по-французски: «К юбилею королевы Виктории». А в конце вечеринки гости стали распевать «Боже, храни королеву», чередуя эту песню с французской Марсельезой. Кто-то спросил Уайльда, который считал величайшими людьми XIX в. Наполеона Бонапарта, Виктора Гюго и королеву Викторию, видел ли он ее когда-нибудь. Он без колебаний ответил, что видел, и стал красочно описывать друзьям ее внешность. — «Огромный рубин в черном янтаре» — такова, по его мнению, манера поведения» (Richard Ellmann, «Oscar Wilde», 509).

55

Королева всегда резко осуждала любое проявление жестокости но отношению к животным. Когда кронпринцесса написала ей о каком-то мерзавце, который застрелил ее «дорогую маленькую кошечку», потом повесил на дерево и отрезал у нее нос, королева ответила, что после письма долго не могла прийти в себя и все переживала из-за этой кошки. «Это ужасно, — писала она. — Этого мерзавца надо повесить на дереве. Я плачу вместе с тобой, так как обожаю домашних животных. Мы всегда надеваем нашим кошкам ошейник с инициалами «VR», и это спасает их от жестокости со стороны дурных людей. Наш сторож однажды подстрелил любимую кошку Беатрисы, так мы чуть было не разорвали его. Эти сторожа и охранники вообще очень глупые люди, но никто из них не смеет обижать наших милых животных. Думаю, что по умершим или погибшим животным нужно так же горевать, как и по близким людям» («Beloved Mama: Private Correspondence of Queen Victoria and the German Crown Princess», ed. Roger Fulford, 87). Когда в 1892 г. был издан указ, запрещающий охоту с охотничьими псами, королева была довольна таким решением, так как никогда по-настоящему не любила такой вид спорта («Journals and Letters of Reginald Brett», i, 160). Леди Холланд очень удивилась в декабре 1844 г., когда «дорогая маленькая королева просила у мясника на одной из выставок животноводства, чтобы он сохранил жизнь приготовленного на заклание быка» (Elizabeth, Lady Holland to her Son, 1821-1845, ed. The Earl of Ilchester, 1946, 221).

56

Гладстон был одним из немногих министров, которому нравилась жизнь в Балморале. «Я очень неохотно простился с Балморалом, — сказал он жене, когда оставил пост министра при королеве в 1871 г., — поскольку здесь все очень просто, уютно и по-домашнему, как только это может быть вдали от городской суеты. Кроме того, здесь совершенно не нужно опасаться неожиданного вторжения посторонних людей». (Roy Jenkins, «Gladstone», 347). А лорду Роузбери жизнь в Балморале показалась как один «большой и невкусный обед». Обед в Балморале по воскресеньям имел две характерные черты. Первая из них заключалась в том, что он начинался с бараньей похлебки, а вторая — во время обеда подавали странное на вкус березовое вино. «Попробовав его, я заметил, что бутылка была закупорена пробкой». (Robert Phodes James, «Rosebery», 66).

57

Мнение королевы о Гладстоне разделяли далеко не все ее придворные. «Мистер Гладстон, — говорила леди Огаста Стэнли, — очень добродушный человек с замечательным голосом и прекрасным английским языком». «К сожалению, мистер Гладстон уехал сегодня от нас, - писала она же в одном из своих посланий из Балморала. — Он в высшей степени приятный человек» («Letters of Lady Augusta Stanley», 206, 297).

58

Подобным же образом королева вела себя на одной из придворных вечеринок несколько лет до этого, когда герцог Кембриджский обратил внимание на стоявшего перед королевским тентом Гладстона. Королева пила чай, а Гладстон переминался с ноги на ногу, вероятно, ожидая приглашения присоединиться к ней. Королева повернулась к герцогу и тихо молвила: «Видите Гладстона? Он стоит здесь уже полчаса и безуспешно пытается вынудить меня заговорить с ним! Но я столь же упряма, как и он, и не намерена разговаривать с ним» (Giles St Aubyn, «The Royal George: The Life of Prince George, Duke of Cambridge», 1963, 234).

59

Принцесса Августа Шлезвиг-Гольштейнская.

60

Он никогда не делал никакого секрета из своей ненависти к англичанам. Еще будучи двадцатилетним гвардейским лейтенантом, он поразил сослуживцев своим неприязненным отношением ко всему британскому, Так, например, когда у него началось обильное кровотечение из носа, он заявил во всеуслышание, что ему это только на пользу, так как «неплохо избавиться наконец от этой чертовой английской крови». Нет никаких сомнений, что эти антибританские настроения во многом объяснялись поведением его матери, которая постоянно напоминала об английском происхождении, считала «свою любимую Англию» самой передовой страной и неустанно благодарила Бога за то, что является англичанкой, а не немкой. Проживая в скудном и провинциальном Берлине, она восторгалась достижениями родной страны, считала ее оплотом либерализма и демократии и до небес превозносила военно-морскую мощь Англии, которая позволяет ей удерживать под своим контролем «огромную колониальную империю, над которой никогда не заходит солнце». Словом, она считала Англию чуть ли не единственной цивилизованной страной мира, которая должна стать образцом для других стран, включая, разумеется, и Германию. Как отметил однажды генерал граф Альфред фон Вальдерзее, подобное восхваление Англии и одновременное преуменьшение роли Германии было губительным и контрпродуктивным в воспитании детей. «Если его родители намеревались воспитать кронпринца конституционным монархом, подчиняющимся воле парламентского большинства, то они потерпели сокрушительное поражение. Скорее напротив, — продолжал он. — Они воспитали его в совершенно противоположном духе... Просто поразительно, с какой ненавистью юный принц относился к Англии и ко всему английскому. В каком-то смысле это была вполне естественная реакция на тщетные попытки матери воспитать детей в духе преклонения перед Англией». В конце концов и сама кронпринцесса вынуждена была признать свои ошибки и предпочла не навязывать детям собственную точку зрения. «Вили, — с горечью отметила она, — настроен слишком шовинистически и просто идеализирует свою любимую Пруссию. Причем делает это с таким остервенением, что мне просто больно на него смотреть... У прусских принцев есть некоторые отвратительные черты, и это у них в крови» (John C.G.Röhl, «Young Wilhelm: The Kaiser's Early Life, 1859-1888», Cambridge, 1998, 115, 267, 395, 409, 441).

61

В 1895 г. она навела ужас на всех придворных своими романтическими отношениями с сэром Артуром Биггом, который унаследовал от Генри Понсонби пост личного секретаря королевы. Правда, к этому времени ее брак уже был разрушен, но столь фривольное поведение члена королевской семьи стало самым громким скандалом за последние годы. Принцесса Беатриса срочно послала за доктором Ридом, чтобы «обговорить с ним роман Луизы с мистером Биггом и положить конец этим позорным отношениям». Даже принцесса Уэльская написала ей письмо, в котором попросила сообщить все подробности этого скандального дела. То же самое сделала и принцесса Алиса. Леди Бигг была в отчаянии, так как понимала, что принцесса разрушает счастье других людей и ее собственное. А принц Генрих видел, как мистер Бигг пил за здоровье Луизы на одном из званых ужинов королевы. Она использовала его как инструмент для достижения своих целей. Если бы королева знала всю правду об этом деле, она не стала бы держать при себе такого личного секретаря. Прошло не менее двух лет, пока все последствия этого скандала не стали постепенно забываться, а отношения между принцессами Луизой и Беатрисой наконец-то не переросли в нормальные (Michaela Reid, «Ask Sir James: The Life of Sir James Reid», 102-104).

62

Королева же, напротив, зачастую относилась к слугам гораздо лучше, чем к гостям. Как заметила однажды Мэри Понсонби, точно так же относился к прислуге и принц-консорт. Королева сама признавала, что старается относиться к простым людям как к великосветским дамам. Правда, при этом она считала, что все существующие и освященные традицией сословные различия должны оставаться неприкосновенными, но никто не имеет права быть «более уважаемым, более любимым и более почитаемым, чем те, кто стоит ниже».

63

Сама королева никогда не забывала этот знаменательный для нее день. Ее внучка принцесса Мария Луиза вспоминала позже, что бабушка всегда носила с собой медальоны, в которых были отмечены дни рождения и все знаменательные даты всех членов ее семьи. «На золотых цепочках у нее висело несколько медальонов, в которых хранились пучки волос ее детей и внуков... На любые дни рождения или какие-либо иные памятные даты она всегда доставала подаренные ей в эти дни вещи и надевала их или просто носила с собой» (Princess Marie Louise, «My Memories of Six Reigns», 141).

Каждый год начиная с 1861 г. годовщина смерти принца-консорта была для королевы самым печальным днем. «В этот грустный день, — писала королева за несколько дней до своей смерти, — было очень много тяжелых воспоминаний, от которых невозможно избавиться». Впрочем, так же регулярно королева отмечала и дни рождения мужа. «Этот дорогой для меня день снова пришел без моего любимого и дорогого Альберта, — отмечала она в дневнике в свой последний год жизни. — Именно в этот день восемьдесят один год назад на свет появился удивительный ангел, оставивший после себя столько приятных воспоминаний. Я всегда помню этот прекрасный день и всегда готовлю для него подарки, которые ему обязательно понравились бы... Память о нем я всегда ношу в своем сердце и в своей душе» (Queen Victoria's Journal, 26 August 1900).

64

Принц Артур, который в 1874 г. стал герцогом, был одновременно представлен к званию фельдмаршала, но так и не стал главнокомандующим, чего так страстно желала его мать. Она никак не могла понять, почему принцы крови должны страдать из-за своей принадлежности к монаршей семье. Королева считала это несправедливым и фактически не выполняла это правило, говоря: «Тогда уж лучше создать республику». Принц Артур был рекомендован на эту высокую должность не потому, что был сыном королевы, а из-за своих достижений в области военной службы. «Отвратительно, что так называемое консервативное правительство настолько легко идет на поводу у радикалов!» (Quoted in Kenneth Rose, «Kings, Queens and Courtiers», 53).

65

В своей книге «Альберт и Виктория» (Лондон, 1972. С. 225, Дэвид Дафф пишет, ссылаясь на «конфиденциальную информацию»: «Широко распространился слух, что сэр Джеймс Кларк рассказывал своим коллегам по профессии, что когда он посоветовал королеве воздержаться от дальнейших родов и поберечь здоровье, она без колебаний ответила: «О, сэр Джеймс, неужели мне придется отказаться от удовольствий в постели?»

66

Тишина в длинных коридорах Виндзорского дворца стала притчей во языцех. «Поразительно, если не сказать невероятно, - отмечала в письме домой в 1850 г. Фрида Арнольд, одна из немецких горничных королевы, — какая жуткая тишина стоит в этом огромном здании. Иногда возникает ощущение, что громадный замок совершенно пуст. Все в этом доме ведут себя поразительно тихо и занимаются своими повседневными делами без лишнего шума. А толстые персидские ковры скрадывают каждый шорох. Здесь просто не принято громко разговаривать» (Benita Stonry And Heinrich C. Weltzien, «My Mistress the Queen», 41).

67

Пансион Валлис представлял собой красивое трехэтажное здание, которое было специально оснащено массой дополнительных удобств для благополучного пребывания королевы. Кстати сказать, все расходы на эту поездку были включены лордом-казначеем в специальное «Заявление о расходах Ее Величества во время поездки в Швейцарию», куда вошли «мебель, ковры, полотенца, очки, фарфоровая посуда, подзорная труба, телеграфный аппарат и, к великому удовольствию доктора Дженнера, огромное количество медикаментов и препаратов для своей пациентки» (Peter Arengo-Jones, «(Queen Victoria in Switzerland», 74).

68

В Грассе она часто бывала в поместье необыкновенно богатой и невероятно властной Элис Ротшильд. Однажды вечером, прохаживаясь по аллеям ее чудесного сада, королева нечаянно наступила на недавно усаженную цветами клумбу. «Немедленно уйдите оттуда!» -громоподобным голосом заорала баронесса Ротшильд на королеву Англии и императрицу Индии. «Королева подчинилась требованию, хозяйки поместья, а потом назвала ее вполголоса «всемогущей леди». Это, однако, не испортило их дружбу, хотя и не сделало ее более глубокой. С тех пор прозвище «всемогущая леди» стало для придворных общеупотребительным (Frederic Morton, «The Rothschilds», 189).

69

Гораздо менее благоприятное впечатление произвел на королеву Франческо Криспи, который приехал к ней вместе с королем Италии и его супругой в 1888 г., когда она остановилась во Флоренции на вилле Палмьери. «Король Умберто I, — отметила она, — слишком постарел и поседел для своих сорока четырех лет, а королева осталась по-прежнему милой и симпатичной. К моему огорчению, вместе с ними в комнату вошел синьор Криспи, нынешний премьер-министр из числа наиболее радикальных политиков страны, и оставался там в течение всего нашего разговора... Король и королева были очень дружелюбны и милы и пытались найти хоть какие-то оправдания столь бесцеремонному поведению Криспи. Король убеждал меня, что он очень умный человек, но совершенно не умеет вести себя с титулованными особами» (Queen Victoria's Journal, 5 April 1888).

70

Государственный флаг Великобритании. — Примеч. пер.

71

За десять лет до этого королева написала письмо герцогу Кембриджскому, в котором выразила искренние соболезнования по поводу кончины управляющего его имением. Уже тогда она сочувственно отнеслась к столь тяжелой утрате и заверила его в том, что понимает всю глубину постигшего герцога несчастья, вызванного смертью верного и преданного слуги. «Позвольте выразить мне свое искреннее сочувствие, — писала она, — по поводу утраты вашего верного слуги и, я бы еще добавила, преданного друга. Вероятно, никто не может понять ваши чувства лучше, чем я, человек, который не понаслышке знает, что значит иметь рядом с собой хороших, преданных, верных и надежных слуг. Такая утрата всегда воспринимается более остро и более болезненно, чем потеря родных и близких, так как именно слуги находятся рядом с вами, понимают все ваши желания и чаяния, терпимы к вашим привычкам и лучше знают вас, чем кто бы то ни было... Фактически они сливаются с вами, составляют единое целое и практически не могут быть замещены любыми другими людьми» (Fitz George papers, 17 April 1873, quoted in Giles St Aubyn, «The Royal George: A Life of George, Duke of Cambridge», 1963, 165).

72

Этот портрет висел в Виндзорском дворце до тех пор, пока король Эдуард VII не приказал снять его и отправить Уильяму Брауну, брату Джона Брауна. Это произошло на шестой день после смерти матери короля. Он хранился в церкви Крети до 1944 г., после чего был продан на аукционе за 412 фунтов. А 28 мая 1998 г. на аукционе «Кристиз» в Эдинбурге этот портрет был куплен неизвестным коллекционером уже за 300 тысяч фунтов (The Court Historian: Newsletter of the Society for Court Studies, vol. 111, 2 July 1998, 65).

73

В Дурбарском коридоре Осборна находятся два портрета Абдул Карима, которые составляют лишь малую часть огромной коллекции портретов индийских князей, солдат, слуг и ремесленников. Все они были сделаны по заказу королевы, и среди них ярко выделяется выполненный в полный рост портрет пятнадцатилетнего махараджи Дулипа Сингха работы Ф. Винтерхальтера. Очарованная поразительно добродушным видом этого мальчика, который был взят под защиту британской администрации после свержения с престола его отца, королева собственноручно написала акварельный портрет Дулипа, изобразив его стоящим на коленях перед принцем Артуром, которому он помогал облачаться в индийский костюм (Marina Warner, «Queen Victoria's Sketchbook», 197—198). Позже Дулип Сингх стал вести весьма фривольную жизнь, получил выговор от королевы и в 1891 г. приехал в Грасс специально для того, чтобы выпросить у нее прощение. «Королева рассказывала, что поначалу он был совершенно спокоен, но потом расплакался и стал умолять ее о пощаде. В конце концов королева погладила его руку, и он снова обрел прежнее спокойствие. Нет ничего удивительного в том, — вспоминала одна из фрейлин королевы, Мари Адин, — что она простила его. Я полагаю, этот отъявленный мошенник пользуется ее расположением и вовсе не заслуживает такого доброго к себе отношения» (Victor Mallet, «Life with Queen Victoria: Marie Mallet 's Letters from Court», 48).

Принц Виктор Альберт, старший сын Дулипа Сингха и крестник королевы, женился впоследствии на дочери девятого графа Ковентри. А его отец, который был свергнут с престола британскими властями в 1849 г., получил приказ генерал-губернатора Индии немедленно доставить королеве Виктории знаменитый бриллиант «Кохинор». После его смерти в 1893 г. королева отправила в Индию венок с выражением искреннего сочувствия от его «верного друга и крестной матери».

74

После смерти королевы Виктории все ее индийские слуги были отправлены в Индию с хорошей пенсией, а все письма Мунши были сожжены в его присутствии во дворе коттеджа Фрогмор, где он проживал, когда двор находился в Виндзоре. Во время поездки в Индию в 1905 г. его в Карим-Лодже в Агре навестил принц Уэльский, будущий король Англии Георг V. «Он не стал лучше выглядеть за последнее время, — отметил принц, — и сильно располнел. Должен сказать, что он вел себя вполне сносно, цивилизованно и с большим радушием принял нас всех. К моему удивлению, он надел свой орден Виктории. Никогда не думал, что он у него есть. Мне рассказали, что он ведет тихую, уединенную жизнь, ни в чем не нуждается и ни о чем не беспокоится» (RA GV AA 27/10, quoted in Sheila Anand, «Indian Sahib: Queen Victoria's Dear Abdul», 103-104).

75

Королева была в восторге от музыки Артура Салливана и даже попросила представить ей полное собрание его музыкальных произведений, чего никогда не делала в отношении других композиторов, даже самого Мендельсона. Именно ему она отослала для корректировки музыкальные композиции принца Альберта, что само по себе было признанием ее величайшего доверия к Салливану и признания его музыкального таланта. Услышав его ораторию «Свет мира», она безапелляционно заявила, что это лучшее произведение, «самой судьбой предназначенное для поднятия британской музыкальной культуры». И хотя она считала довольно глупым содержание его «Микадо», остальные произведения не вызывали у нее никаких сомнений, а его знаменитых «Гондольеров» она приказала поставить в Виндзорском дворце. С тех пор королева очень гордилась тем, что фактически уговорила Салливана попробовать свои силы в создании большой оперы. «У вас это непременно получится», — заверила она его. А Салливан, в свою очередь, посвятил ей оперу «Айвенго». После премьеры этой оперы королева не без гордости заявила композитору, что «такой успех вдохновляет прежде всего потому, что опера была написана отчасти по ее настоянию», а само это произведение, безусловно, является «его лучшей работой». (Hesketh Pearson, «Gilbert and Sullivan», 161, 171, 183).

76

Почерк королевы всегда был источником недовольства как со стороны членов ее семьи, так и со стороны обслуживающего персонала. Так, например, царь Николай II, муж ее внучки Александры, жаловался своей жене: «Ее буквы ужасно трудно читать, а в предложениях так много совершенно непонятных сокращений, что я долгое время вообще ничего не мог разобрать» (Andrei Maylunas and Sergei Mironenko, «A Lifelong Passion: Nicholas and Alexandra: Their Own Story», 67).

77

Вскоре после того, как в Англии появилась улучшенная модификация пишущих машинок, одна из них была куплена для работы в Виндзорском дворце. Однако королеве она не понравилась (Emden, «Behind the Throne», 127). Точно так же она поначалу противилась использованию телефона и даже приказала устроить в Осборне в 1878 г. частную демонстрацию работы этого изобретения, для чего во дворец была вызвана Кейт Филд, сотрудница отдела по связям с общественностью американской компании Александра Белла. Расположившись в соседнем коттедже, она пропела по телефону приятную мелодию, а находившаяся в Осборне королева прослушала ее. Это произвело на нее «огромное впечатление» (Victoria Glendinning, «Trollope», 1922, 448).

Несмотря на все возражения королевы, в 1896 г. в Виндзорском дворце был установлен первый телефонный аппарат. Королева смирилась с этим изобретением, но по-прежнему отвергала использование автомобилей. «Мне сказали, — писала она, — что они ужасно воняют, сильно трясутся на выбоинах и вообще являются малопригодными средствами передвижения» (Nevill, 13). Принц Уэльский не согласился с ней и часто ездил на автомобиле, правда, без жены, «единственной мыслью которой был страх перед возможностью переехать какую-нибудь собаку». Он очень любил ездить с большой скоростью в большом автомобиле, оснащенном сигнальным горном, издававшим хриплый звук (C.W. Stamper, «What I Know», 191).

78

Известный скульптор Альфред Гилберт, которого пригласили в Осборн для создания мемориала в память о принце Генрихе Баттенбергском, прибыл туда с вечерним костюмом, не позаботившись при этом о традиционном придворном одеянии. К счастью, его мать, приехавшая на остров Уайт вместе с ним, была в молодости неплохой портнихой и в течение некоторого времени перешила его вечерний костюм в короткие бриджи, а потом попросила у одной придворной дамы черные чулки и переделала их в мужские. После этого она обратилась к местному сапожнику, который в течение одного воскресного дня сделал для него черные туфли с металлической пряжкой. Едва Гилберт облачился в это аристократическое одеяние, неожиданно пришло известие, что королева учла сложившиеся обстоятельства и дозволяет ему прибыть на ужин в простом вечернем костюме. Однако к тому времени у Гилберта уже не было вечернего костюма, и когда королеве сообщили о том, что произошло, она самодовольно сказала: «Как умно!» (Isabel McAlister, «Alfred Gilbert», London, 1929, 279).

79

Это случилось в 1872 г. Чем больше старела королева, тем больше пили ее придворные слуги. Мари Адин, которая в 1887 г. стала фрейлиной королевы, говорила, что «от стражников всегда разит виски, и они почти никогда не могут нормально ответить на звонок у двери и просто торчат, как истуканы» (Victor Mallet, «Life with Queen Victoria», 215).

80

Достопочтенный Александр Йорк, пятый сын четвертого графа Хардвика, который появился при дворе в 1884 г., был любимчиком королевы. Она обожала его за изысканные манеры и умение вести себя в любой ситуации. Другие же придворные не одобряли его развязность и осуждали некоторые странности в его поведении. Так, например, он любил носить в петлице огромные цветы, а когда однажды пришел во дворец с огромным пионом, леди Литтон удивленно посмотрела на него и спросила Остина Ли, личного секретаря своего мужа, неужели мужчины до сих пор носят в петлице цветы. «Ну, — невнятно пробормотал тот, — во всяком случае, не такие большие, как у Алика» («Lady Lytton's Court Diary» 97).

81

Через две недели после смерти леди Эли королева отправилась в закрытой карете от Паддингтона до кладбища Кенсал-Грин, чтобы возложить букет цветов на ее могилу. «Там собралась огромная толпа людей, — записала она в дневнике. — Мы не могли понять, почему они собрались, и подумали, что, вероятно, там должно было что-то произойти. Однако вскоре выяснилось, что они специально приехали, чтобы взглянуть на меня... Людей было так много, что мой частный визит туда оказался полностью испорченным. И все же я была чрезвычайно рада, что все они оказались свидетелями моей искренней любви к своей фрейлине и к своему другу» (Queen Victoria's Journal, 27 June 1890).

82

Королева все же сохраняла ясность и четкость в изложении своих мыслей, отчего ее речь всегда отличалась изысканной выразительностью. В октябре 1898 г. недавно назначенный членом Тайного совета сэр Алмерик Фицрой побывал на своем первом заседании и позже отметил в мемуарах: «Это был впечатляющий спектакль. Войдя в небольшую и плохо обставленную комнату, я обнаружил там одинокую, располневшую женщину, которая восхищала и изумляла весь мир, а на врагов нагоняла страх и ненависть. Она действительно излучала какую-то невидимую энергию и совершенно невыразимое достоинство... Она указала едва заметным движением руки на место, которой я должен занять... с необыкновенной ясностью в голосе приступила к рутинной церемонии, повторенной ею уже более шестисот раз» (Sir Almeric Fitzroy, «Memoirs», i, 2).

83

За исключением тех дней, когда королева пребывала в трауре от безутешного горя, она довольно часто веселилась и охотно поддавалась неконтролируемым взрывам смеха. Когда известный скульптор Джон Гибсон работал над ее скульптурой, он спросил, можно ли ему измерить ее рот. «Эта просьба была Настолько неожиданной и забавной, что королева долго не могла успокоиться и всё время пыталась закрыть рот, но каждый раз снова взрывалась от хохота» (Sarah A. Tooley, «The Personal Life of Queen Victoria», 142).

84

В равной мере королева была довольна более ранним портретом, который Генрих фон Ангели написал для нее еще в 1875 г. Правда, она считала его немного «абсурдным», так как там она была изображена «смотрящей на себя в зеркало». По ее мнению, художник изобразил ее «честно, с нескрываемой лестью и с высокой оценкой ее характера». В 1887 г. ей показали «эту фотографию, которая была сделана во время ее золотого юбилея». Ее дочери были возмущены тем обстоятельством, что репродукции этого портрета продаются на всех улицах Лондона, и потребовали прекратить это безобразие. Однако королева была против. «Я думаю, что это очень удачная работа, — сказала она. — У меня нет никаких иллюзий относительно моей внешности». Действительно, она как-то сказала старшей дочери, что прекрасно осознает, что у нее «безобразное и старое лицо» («Journal and Letters of Reginald, Viscount Esher», 1934, i, 160).

85

Судя по всему, королева не очень внимательно прочитала предпоследний роман Дизраэли под названием «Лотар». Однажды, отвечая на вопрос герцогини Эдинбургской, читала ли она эту книгу, королева не без гордости ответила, что ее, вероятно, можно с полным основанием считать единственным человеком, кто удосужился это сделать. После этого герцогиня спросила, не считает ли она Феодору божественной героиней, которая с огромным энтузиазмом выступала за свободу и независимость Италии. «Королева выглядела слегка озадаченной и сбитой с толку. Было бы ужасно-неловко, если бы герцогиня не ушла от этой темы разговора» (Stanley Weintraub, «Victoria», 412).

86

Чарльз Диккенс не последовал примеру Томаса Карлейля, который за год до этого получил аудиенцию у королевы и без колебаний уселся на стул, сославшись на свою старческую немощь. Позже он вспоминал, что королева показалась ему «маленькой леди с парой добрых, ясных и необыкновенно умных глаз... все еще выглядящей молодой... хотя и слишком полной. У нее прекрасный низкий и. мягкий голос... Невозможно представить себе более деликатную, вежливую женщину, совершенно лишенную аристократической спеси, нежную, необыкновенно искреннюю, простую в общении и довольно привлекательную. И несмотря на все это, она всегда дает понять собеседнику, что она королева. Она не идет к вам, а плывёт, как будто скользит на коньках по паркету, и с милой улыбкой наклоняет голову в приветствии».

87

В день смерти принцессы Алисы, чьи последние слова были «дорогой папа», королева записала в своем дневнике: «Снова пришел тот ужасный день скорби. Спала плохо, часто просыпалась и видела перед собой светлый образ своей дорогой Алисы. А когда проснулась рано утром, то поначалу просто не могла осознать этой ужасной утраты. А потом все взорвалось внутри меня. Я потребовала хоть каких-то известий, но все напрасно. Я встала и направилась в Голубую комнату и долго молилась, что всегда делала в такой трагический день. Ведь именно там умер мой дорогой муж. После этого я оделась и пошла в гостиную, где торопливо позавтракала. Вскоре после того пришла еще одна телеграмма, в которой сообщалось, что Алиса уходила постепенно и умерла в половине восьмого утра! Это было ужасно! Трудно представить себе, что наша дорогая Алиса, этот чудный и милый ребенок, такой талантливый, способный, душевный, отзывчивый, добросердечный и в высшей степени благородный, который так заботился о своем папе, когда он был смертельно болен, и постоянно поддерживал меня в трудную минуту, ушел вслед за отцом в день годовщины его смерти. Все это кажется невероятным и мистическим! Для меня содержится нечто трогательное в том союзе, который укрепляется с каждым трагическим известием. Имена всех моих дорогих детей навеки связаны воедино этим днем перехода в лучший мир!» (Queen Victoria's Journal, 14 December 1878).

88

«По нему мы горевали больше, чем по любой из принцесс, — комментировала это трагическое событие леди Монксвелл, — так как он, принцесса Беатриса и их четверо милых деток всегда жили с королевой и не жалели сил для того, чтобы ей было приятно и по домашнему уютно» (E.C.F. Collier, ed., «A Victorian Diarist: Later Extracts», 6).

89

В 1892 г. принц Георг был возведен в ранг герцога Йоркского. Его отец хотел предоставить этот титул принцу Эдди, однако королева решительно воспротивилась этому, поскольку он был связан с ее ганноверским дядей, который, несмотря на свои успехи в качестве главнокомандующего британской армией, вел далеко не безупречную личную жизнь. Именно поэтому она так не хотела присваивать этот титул принцу Георгу, но потом нехотя уступила давлению старшего сына. «Я рада, что тебе нравится титул герцога Йоркского, — говорила она внуку, — но я не хочу, чтобы ты оставался в своем прежнем положении. Герцогом может стать любой благородный человек, а принцем можно только родиться. Я не в восторге от этих Йорков, так как с ними связаны далеко не самые лучшие ассоциации» (RA GV AA 10/39).

90

Королева рассказывала своей старшей дочери, что в ранние годы «всегда ставила на ночной столик возле кровати пузырек с камфорными таблетками... Я была уверена, что если останусь без них, то вряд ли смогу уснуть» (Roger Fulford, ed., «Dearest Child», 152).

91

Ашанти (самоназв. — асанте, асантефо) — народ в Гане.

92

Как и многие ее современники, королева бережно хранила пряди волос своих умерших родных и близких. Некоторые люди (или их родные) сами давали ей отрезанные волосы еще при жизни. Так, например, отрезанную прядь волос покойного настоятеля Стэнли передал ей его душеприказчик. Позже часть этого локона королева отправила старшей дочери покойного и посоветовала ей «подвергнуть их тщательной дезинфекции» («Dearest Mama: Private Correspondence of Queen Victoria and the German Crown Princess», ed. Roger Fulford, 105). Другие же пряди волос она получила в результате личной просьбы. Так, например, случилось с локонами короля Италии Виктора Эммануила, который, как выяснилось позже, перекрасил свои рыжие волосы в черный цвет. Таким же образом она получила локоны с головы герцога Веллингтона, слуга которого очень извинялся перед королевой за слишком небольшое их количество, поскольку желающих получить волосы знаменитого герцога оказалось «слишком много» (Spicer MSS, 4 October 1852 quoted in Elizabeth Longford, «Wellington: Pillar of State», 400). Невестка герцога Веллингтона леди Дауро даже потребовала для себя искусственные зубы герцога, изготовленные из моржовой кости.