Королевский гамбит

ГЛАВА 5

Следующие два дня, слава богам, обошлись без происшествий. После праздника Рим погрузился в тишину — так всегда бывает после шумных народных торжеств, и первый день не был исключением. Второй день я посвятил ежегодной церемонии в честь рода Цецилиев. Каждая семья знатного и древнего рода совершает подобный обряд, но ее членам строго запрещено рассказывать о нем чужим людям.

На третий день события начали развертываться дальше.

Было еще совсем рано, когда я, совершив утренние визиты, вернулся домой. К тому времени Гней Карбон уже упаковал свой багаж и был готов отправиться в путь. Но прежде чем отбыть к своим родным в Керы, он снял с пояса маленький мешочек и вынул из него два одинаковых бронзовых диска.

— Ты окажешь мне большую честь, если примешь один из них.

Он протянул мне оба амулета, чтобы я мог лучше их рассмотреть. На одной стороне каждого из них была отчеканена голова бога Гелиоса, а чуть выше его короны было высверлено маленькое отверстие для того, чтобы медальон можно было носить на шнурке или цепочке. На обороте были выгравированы наши с ним имена. Это были так называемые символы древнего обычая взаимного гостеприимства. Обменяться ими означало принять на себя священные обязательства по отношению друг к другу, которые далеко не ограничивались тем, чтобы предоставлять друг другу кров. Хозяину, принимающему у себя такого гостя, надлежало позаботиться обо всех его потребностях и нуждах, а именно: обеспечить помощью врача, если тот заболеет, защитить от врагов, оказывать поддержку в суде и с честью похоронить, если, чего доброго, гость умрет во время проживания у него в доме. Чтобы подчеркнуть священную природу этих обязательств, на медальонах под нашими именами была выгравирована молния Юпитера, бога гостеприимства. Дескать, того, кто нарушит данный обет, настигнет гнев грозного громовержца. Эти медальоны можно было передавать по наследству, чтобы дружеский союз продолжался после того, когда каждого из нас не станет в живых.

— Я с радостью приму его, — сказал я, безмерно тронутый жестом моего гостя.

Это было нечто вроде старомодного представления о чести, которое вполне отвечало образу жизни такого человека, как Гней Карбон.

— А теперь мне пора. Прощай.

Без лишних церемоний Карбон закинул на плечо свой походный мешок и покинул мой дом. Долгие годы мы с ним оставались хорошими друзьями, пока он не встретил свою смерть в Египте.

Я отнес медальон в спальню и положил в резную шкатулку из оливы, инкрустированную слоновой костью. В ней уже хранилось множество подобных знаков гостеприимства, некоторые из них мне достались по наследству, связав меня священным обетом с семьями из Афин, Александрии, Антиохии, даже с Карфагеном — городом, которого больше не существует. Когда я убирал шкатулку на место, в уголке моей памяти отозвалась какая-то чувствительная струна. Однако голова у меня была настолько забита делами насущными, что извлечь из нее призрачные воспоминания давно минувших дней оказалось выше моих сил.

Главным предметом моих размышлений, вытеснявшим все прочие рациональные рассуждения о моих реальных проблемах и угрожавших мне опасностях, была Клавдия. Что бы я ни делал, как бы ни старался избавиться от нее, эта женщина не шла у меня из головы. Она стояла перед глазами такой, какой я видел ее последний раз, — в сиянии светильников, отблеск которых окружал ее радужным ореолом. Снова и снова я задавал себе один и тот же вопрос: мог ли я вести себя иначе? Но не находил ответа. Пытался отыскать способ уладить с ней отношения, но ничего путного придумать не мог. И уж конечно, подобное состояние ума никоим образом не способствовало расследованию дела, связанного с убийством, поджогом и, возможно, даже заговором, в который были вовлечены высокопоставленные римские чиновники и, возможно, даже иноземный правитель — заклятый враг Рима.

Видно, не зря философы утверждают, что молодые люди, одержимые любовной страстью, не способны разумно мыслить. Многие римские гадалки в таких случаях в качестве сопутствующего товара предлагают отворотное зелье, якобы избавляющее от болезненного влечения к какой-нибудь женщине. Я чуть было не решился прибегнуть к услугам одной из них. Однако был вынужден признать, что вовсе не желаю расставаться со своим мучительным и одновременно приятным наваждением. Любопытно, почему молодым мужчинам доставляют удовольствие такого рода страдания?

— Хозяин, тебя хочет видеть какая-то девушка, — неожиданно вторгся в мои размышления Катон. — Она отказалась говорить, по какому делу пришла.

Я подумал, что явилась какая-нибудь назойливая просительница, от которых обыкновенно у чиновников нет отбою. Они всегда осаждают дома государственных служащих. Тем не менее я счел за благо ее принять, хотя бы затем, чтобы немного отвлечься от своего наваждения.

— Проводи ее в кабинет.

Надев тогу, я сел за стол, заваленный пергаментами, что придало мне вид занятого делами человека. По правде говоря, с тех пор как я сдал все деловые документы в архив, где за ними следили состоящие на общественной службе рабы, у меня дома остались бумаги преимущественно личного характера и письма. Минуту спустя Катон ввел в комнату молодую особу, которая показалась мне знакомой. Я вспомнил ее почти сразу. Это была служанка Клавдии, жилистого телосложения гречанка.

— Ты Хрисис, кажется, так тебя зовут? — холодно осведомился я.

По общепринятым меркам, считается неприличным, чтобы рабы наносили визит чиновнику, за исключением случаев, когда они исполняют роль посыльных. Если бы Катон знал, кто она такая, он никогда не впустил бы ее в дом. Однако девушка была одета отнюдь не как рабыня, чем, должно быть, ввела моего слугу в заблуждение.

— Да, меня зовут Хрисис.

Своим широкоскулым лицом, стремительно сужавшимся к подбородку, холодными зелеными глазами и рыжеватыми волосами она напоминала коварную лисицу. Когда ее тело приходило в движение, создавалось такое впечатление, будто ноги снабжены дополнительными суставами.

— Почему ты не сказала Катону, что являешься рабыней Клавдии?

— Потому что я не рабыня.

Хотя девушка носила греческое имя, ее акцент был совершенно иного рода. Я не сразу понял, какой именно, но совершенно точно знал, что недавно его слышал. Воистину с моей памятью творилось что-то невообразимое, и причиной тому был не кто иной, как госпожа этой молодой особы.

— Тогда какое же отношение ты имеешь к Клавдии?

— Я ее компаньонка.

Она использовала греческое слово, возможно, чтобы избежать латинского, которое применительно к женщине могло означать в другом своем значении проститутку.

— Воистину Клавдия презирает всякие условности. И зачем же ты ко мне пожаловала?

Уголки ее губ слегка приподнялись:

— Тебя хочет видеть моя госпожа.

Этого ответа я больше всего боялся и одновременно желал услышать.

— Во время нашей последней встречи с Клавдией я бы этого не сказал.

С загадочной улыбкой на лице моя странная гостья стала медленно обходить стол, направляясь ко мне. Сложив руки за спиной, она двигалась столь пластично, что бедра ее плавно раскачивались, подобно хвосту мифического Пифона. Каким-то непостижимым способом ей удалось превратить обыкновенное действие в совершенно непристойный жест. Остановившись напротив меня и продолжая держать руки сзади, девушка наклонилась, так что ее лицо оказалось в дюйме от моего.

— Моя госпожа подчас в гневе говорит совсем не то, что хочет ее сердце. Тебя же она находит весьма привлекательным мужчиной. Ты разжег в ней страсть, которая лишила ее сна.

Что ж, по крайней мере, теперь стало ясно, по какой причине Клавдия решила передать свое послание из уст в уста. Непонятно только, почему избрала в качестве посыльной эту маленькую распутницу. Разумеется, у меня оставались сомнения в искренности ее признания, и если бы я не испытывал симптомов любовной страсти, подобных тем, о которых только что услышал, возможно, не был бы склонен так быстро ей поверить.

— Думаю, что нехорошо лишать твою госпожу сна? И что же она предлагает, чтобы разрешить эту дилемму?

— Она хочет, чтобы сегодня вечером ты пришел к ней в одну квартиру, расположенную неподалеку отсюда. Она явится туда, как только стемнеет. Я провожу тебя к ней.

— Хорошо, — ответил я.

Я ощутил, что в горле у меня пересохло и предательски вспотели ладони, которые я безотчетно принялся вытирать о тогу. Мое влечение к Клавдии вкупе с флюидами чувственности, которые исходили от этого отвратительного маленького животного, не позволили мне достойным образом изобразить безразличие. Я глубоко сомневаюсь, что Хрисис вообще могла попасться на эту удочку.

— Значит, до вечера, — произнесла она и беззвучно, как призрак, выскользнула из кабинета.

Хрисис сделала это так тихо, что я даже подумал, не босиком ли она явилась ко мне. Хотя нужно быть человеком исключительной силы духа, чтобы отважиться ходить по римским улицам без сандалий.

Наконец я мог с облегчением вздохнуть. До вечера было еще далеко, и, чтобы скоротать часы ожидания, мне нужно было чем-то себя занять. Вместо того чтобы вернуться к служебным делам, я решил написать несколько писем. С трудом сосредоточившись, приступил к первому из них, но, не закончив приветствия, начисто позабыл, кому собирался его адресовать. В конце концов, после неудачной четвертой попытки, я с отвращением швырнул стиль в стену — жест, который в нормальном состоянии мне вовсе не свойственен.

Я решил немного размяться, вышел из дома и стал бесцельно бродить вокруг. Глупо было думать только о Клавдии, поэтому я заставил себя сосредоточиться на обстоятельствах своего расследования. У меня было множество фактов и подсказок, но, сколько я ни силился, не мог собрать их воедино подобно тому, как связывают в пучок ветки вокруг топора в римских фасциях.

Я шел по знакомым старинным улочкам, пропитанным звуками и запахами Рима, и пытался понять, что же я упустил. Итак, рассуждал я, у меня есть два трупа. Один из них — несчастный Парамед из Антиохии, другой — бедолага Синистр. Одновременно с убийством случился грандиозный пожар, который при южном ветре мог спалить дотла весь город. Потом на сцену вышел Публий Клавдий со своей сестрой. Всплыла загадочная ферма под Байей, принадлежащая некоему Г. Агеру. Объявился заморский принц Тигран. Кроме того, замаячили на горизонте полководец Лукулл и король Митридат, ныне пользующийся гостеприимством Тиграна Старшего. Мне даже пришла на ум судьба генерала Сертория, который после испанского восстания плохо кончил. Едва я об этом вспомнил, как меня словно громом поразило.

Какая связь между Серторием и Митридатом? Их разделяло Средиземное море, но зато объединяла ненависть к Риму. Правда, Серторий находился в оппозиции по отношению к прежнему римскому правительству. Будучи в изгнании, он утверждал, что сам является законным правительством, и даже собрал собственный Сенат, в который вошли опальные чиновники.

Интересно, каким образом эти два врага Рима плели свою чудовищную интригу? Не иначе как посредством единственной могущественной силы на Средиземном море, каковыми были пираты. К недоумению прохожих, я стоял посреди улицы и ругал себя как последнего дурака. Ведь недаром несколько дней назад молодой Тит Милон, рассказывая мне о своей морской службе, обмолвился о погоне за пиратами. Кажется, мой мозг, вместо того чтобы дурманить себя сладострастными мечтами о Клавдии, наконец нащупал верное направление мысли. Кстати сказать, молодые люди всегда находят способ взвалить ответственность за собственные недостатки и промахи на представительниц слабого пола.

Напомню читателю, что некогда на Средиземном море владычествовал Карфаген, пока мы не разбили его флот. Впоследствии он одержал победу над несколькими римскими флотилиями. Между тем мы продолжали строить новые корабли и посылать их против Карфагена до тех пор, пока он перестал представлять для нас угрозу со стороны моря. Таким образом, расправившись со своим врагом на море, Рим перенаправил все свои усилия на укрепление сухопутных войск.

Однако, как говорится, свято место пусто не бывает, и море вскоре заполонили пираты. Впрочем, отдадим им справедливость: они никогда его не покидали. В некоторых краях пиратство считалось таким же почетным занятием, как в далекие старые времена. В самом деле, разве Улисс и Ахиллес не грешили тем, что время от времени совершали набеги на прибрежные поселения по пути в Трою и обратно?

Так или иначе, но пираты ощущали себя в «нашем море» (как мы обычно его называем), словно рыба в воде. Бороздящие безбрежные водные пространства суда всегда могли подвергнуться их нападению, хотя не являлись для них основной добычей. Насилие со стороны морских разбойников в первую очередь претерпевали жители прибрежных районов, которых обращали в рабство. Крупное пристанище пиратов на острове Делос превратилось в известный на все Средиземноморье рынок рабов. Народы, находившиеся вне римского протектората, жили словно под дамокловым мечом, который в любой миг мог обрушиться на них со стороны морских разбойников. Впрочем, в безопасности не могли пребывать даже поселения, которые пользовались защитой Рима.

Во время восстания рабов Спартак заключил договор с пиратами, чтобы те перевезли его армию, состоящую из невольников и дезертиров, из Мессины в какое-нибудь безопасное место. К примеру, в дальний уголок Черного моря. Узнав об этом, Красс подкупил морских бандитов, и те предали Спартака. Не случись этого, прославленный злодей мог вполне уйти от возмездия целым и невредимым. Хотя нам и не хотелось признавать это, морские кочевники образовали особую общность людей, гораздо более богатую и могущественную, чем любое государство, расположенное на суше.

Когда я опомнился от своих размышлений, то обнаружил, что забрел в район складов, расположенных на берегу Тибра. К каждому из нас от рождения приставлен дух-хранитель, наш добрый гений, оберегающий и направляющий нас на верный путь. Пока мой ум был поглощен поиском разгадки, он неким непостижимым образом, каким могут действовать только духи, привел меня сюда — к месту, от которого брали начало все мои вопросы. Неподалеку возвышалось массивное сооружение Большого цирка, а напротив меня — там, где некогда находился принадлежащий покойному Парамеду склад, уже стояло новое здание.

Вдруг меня осенило, что намерения моего заботливого гения были более замысловаты, чем мне показалось вначале. Помимо всего прочего, в районе складов и Цирка обитала немногочисленная, но весьма обеспеченная и процветающая азиатская община Рима. Наряду с сирийцами, армянами, арабами, иудеями и подчас египтянами тут можно было встретить уроженцев Вифинии. Я сразу понял, что больше всего мне хотелось оказаться именно в этом месте. Ведь здесь скорее, чем где-нибудь еще в Риме, можно было ненароком раздобыть кое-какие сведения о пиратах.

Я миновал еще две улицы, и теперь от Цирка меня отделял всего один ряд домов. Этот район представлял собой сущее царство всевозможных средиземноморских ароматов, которые во множестве источали находившиеся здесь торговые лавки и склады. Чего тут только не было! Благовония, специи, ароматы редких сортов дерева. Свежий запах недавно спиленного кедра из Ливана и молотого перца, привезенного из еще более дальних стран, сливался с благоуханием египетского ладана и испанских апельсинов. Так могла пахнуть только настоящая империя.

Лавка Заббая, купца из Счастливой Аравии,[1] спрятанная под сводом тенистой аркады, была еще открыта. Ее хозяин торговал самым драгоценным в мире товаром — шелком. Не верьте тому, кто утверждает, будто римляне впервые увидели этот материал, когда парфяне развернули свои шелковые знамена перед войсками Красса в Кархе, ибо это сущая чепуха. Действительно, шелка такого восхитительного качества и окраски римлянам и впрямь не доводилось видеть прежде. Но правда и то, что подобная ткань уже продавалась в Риме по меньшей мере лет сто до этого, хотя подчас была ухудшенного качества, с добавлением других, менее ценных нитей.

Заббай был восточным купцом в полном смысле этого слова — богатым и елейно любезным. Счастливая Аравия получила свое имя благодаря географическому положению. Она находилась на том самом месте, где сухопутные пути, идущие с Дальнего Востока, встречались с Красным морем. Там процветала прибрежная африканская торговля, и оттуда было чрезвычайно удобно переправлять товар к берегам Средиземноморья.

Когда я вошел в лавку, приказчик встал из-за маленького столика и низко мне поклонился.

— Чем могу служить, господин?

Он не был со мной лично знаком, но безошибочно узнал во мне чиновника.

— Позови Заббая, — велел я.

Минуту спустя из задней, отделенной занавесом комнаты появился хозяин лавки собственной персоной. Сложив руки на груди, он сиял ослепительной улыбкой. На нем был ниспадающий свободными складками халат из великолепной ткани и шелковая чалма. Вкупе с длинной, заостренной книзу бородой выглядел он весьма экзотично. Однако мне было приятно встретить азиата, не пытающегося походить на грека.

— Дражайший друг Деций Цецилий Метелл Младший! Какая честь, какая честь! Твое присутствие для меня что свет в окне! Весьма польщен!

Восточная экспансивность и многословность весьма докучает римлянам. Очевидно, азиаты, со своей стороны, считают нашу сдержанность и прямоту проявлением скупости чувств и невоспитанности.

— Мой дорогой друг Заббай, — поспешил вставить я, когда он прервал поток своих восклицаний, чтобы перевести дух, — сегодня меня привели сюда не обычные дела, а вопрос государственной важности.

— Ох уж эта политика! Собираешься стать квестором?

— Нет, я не смогу занять эту должность в ближайшие шесть лет. Вопрос, который меня интересует, касается не внутренней политики, а международных отношений. Ты часто путешествуешь. У тебя широкий круг знакомств. В особенности часто тебе приходится иметь дело с торговыми судами и перевозкой на них грузов. Поэтому, полагаю, ты сможешь дать мне совет.

Моя речь, по всей видимости, немало польстила моему собеседнику. Во всяком случае, он напустил на себя такой вид.

— Я весь к твоим услугам, — всплеснув руками, ответил купец. — Готов служить на благо Сената и римского народа. Чем могу помочь? Нет-нет, для начала давай устроимся поудобнее. Пожалуйста, следуй за мной.

Мы нырнули через занавесь в кладовую, где курились палочки ладана, оберегающие тюки драгоценного шелка от пагубного действия влаги и насекомых. Оттуда Заббай вывел меня в очаровательный внутренний дворик, устроенный по римскому образцу, с фонтаном в центре и с элементами восточного декора в виде цветочных клумб, которые успели выпустить несколько зимних цветков. Арабы, жители пустыни, питают любовь к воде и всему, что растет, гораздо больше, чем италийцы.

Рядом с фонтаном стоял низкий столик из ценной породы дерева с разноцветным мозаичным верхом. Здесь мы и расположились на подушках, набитых пером и пряностями, — только люди Востока способны выдумать такую утонченную роскошь. Слуги принесли нам угощения: орехи, сушеные фрукты и засахаренные цветочные лепестки, а также великолепное вино, которое по причине раннего часа было щедро разведено водой.

После того как я отдал дань приличию, отведав все, что было выставлено на столе, мы перешли к делу.

— Итак, Заббай, друг мой. Теперь я был бы не прочь приобщиться к твоим знаниям о пиратах, которые во множестве наводнили наше море.

Прежде чем ответить, он погладил бороду:

— Ах, пираты… Мне приходится иметь дело с этими создающими большие трудности людьми много раз в году. Что именно ты хотел бы узнать?

— Для начала общую характеристику этого народа. Скажем, как ты выплачиваешь ежегодные поборы этим романтическим искателям приключений?

— Так же как и большинство прочих купцов, перевозящих свои товары морем. Я предпочитаю платить ежегодную мзду, нежели вести с ними переговоры насчет выкупа захваченного ими груза.

— Но ты сказал, что приходится иметь с ними дело несколько раз в год. Как это понимать?

— Когда они объединяются в крупные флотилии, одного взноса, сделанного на Делосе, обычно бывает достаточно, чтобы от них откупиться. Но иногда случаются гораздо худшие неприятности. Я имею в виду столкновения с маленькими независимыми кораблями, которые не подчиняются никакому хозяину. Наиболее часто они встречаются в западной части моря. В частности, возле Геркулесовых столпов, у южного побережья Испании и северного берега Африки вблизи Древнего Карфагена. Здесь морские разбойники, как правило, забирают у тебя товар и нескольких людей и назначают определенное время, за которое нужно их выкупить. Если не успеешь сделать это к указанному сроку, их продадут на Делосе. Вот в чем заключаются эти особые неприятности.

— Говоришь, у берегов Испании? — задумчиво произнес я.

— Именно так. Подобное случается преимущественно к западу от Сицилии. Впрочем, это не такие уж большие неприятности. Если учесть, что большая часть товара, почти девяносто процентов, все-таки поступает в Рим не с запада, а с востока. В конце концов, после разрушения Карфагена на западе не осталось других крупных городов, кроме Рима. Другое дело — на Востоке. Здесь полно и больших городов, и богатых островов. К тому же они расположены сравнительно близко друг к другу. Это Антиохия, Александрия, Пергам, Эфес, Калхедон, Крит, Кипр, Родос и прочие. Разумеется, сюда стекаются все торговые суда. А стало быть, в этих водах есть чем поживиться пиратам. Море здесь буквально кишит ими, и они лучше других организованы.

— И все же давай вернемся к западному побережью, — продолжал настаивать я. — К независимым пиратским флотилиям. Насколько они многочисленны и могущественны?

Заббай сделал выразительный жест руками в знак переменчивости всего, что касается дел человеческих.

— Ну что можно о них сказать? Ведь они не подчиняются ни конституционным законам, ни правилам купеческой гильдии, ни договоренностям делового сообщества, а действуют сами по себе. Их намерения совершенно непредсказуемы. Одни могут облюбовать тот или иной участок побережья. Другим взбредет в голову курсировать меж двух островов, полагая, что именно здесь будут наиболее часто появляться торговые суда, сулящие им хорошую наживу. Все они разрознены и не зависимы друг от друга.

— И чем они руководствуются, выбирая направление своего плавания? — поинтересовался я.

— На это у них может найтись множество причин. Сны и знаки подчас играют для них не последнюю роль. Кроме того, они могут спросить совета у одной из сивилл. Или, к примеру, воспользоваться более надежными сведениями, купленными у торговых посредников купцов. Так что перед началом судоходного сезона лучше держать язык за зубами, если не хочешь, чтобы тебя подслушали.

Всем известно, что римляне ненавидят море. Обычно, когда нам бывает нужен флот, мы набираем его из греческих союзников, во главе которых ставим своего соотечественника, и называем такую организацию римской. Должно быть, вы сочтете странным, что жители полуострова питают нелюбовь к морю, но между тем это в самом деле так. Приблизительно такое же отношение у нас и к морской торговле, которую мы числим делом греко-азиатским и едва ли не постыдным. Уважение у нас вызывает лишь богатство, нажитое сельским хозяйством и войной. Основной доход Риму приносят военные грабежи и подати, которые взимаются с побежденных народов. Такие, как Красс, в нашем сознании считаются великими предпринимателями. Между тем свое состояние он сколотил на обыкновенном вымогательстве. Мысленно я дал себе зарок как можно больше узнать обо всех этих вещах, пусть даже они не почитаются римлянами.

— Возможно, ты помнишь, — продолжал я, — как несколько лет назад военачальник Серторий, который все еще бунтовал против Рима, вошел в предательские отношения с Митридатом Понтийским и принялся снабжать восточного правителя кораблями и офицерами. Не могли ли западные пираты выступить посредниками в этом деле?

Ответ на этот вопрос показался Заббаю столь очевидным, что у него даже глаза округлились. Тем не менее он подавил в себе первый порыв и вежливо произнес:

— Иначе и быть не могло.

Для тех, чья деятельность связана с морем, не было никакого секрета в том, что Митридат передавал свои требования через пиратского главаря Джеда, а сподручником Сертория выступал не менее известный морской разбойник Персей. Джед был египтянином, а Персей, насколько мне известно, — самофракийцем. Хотя пираты в своем большинстве люди без роду и племени: в их рядах можно найти представителей всех национальностей.

— Любопытно было бы знать, каким образом можно разыскать этих пиратов? Ведь у них нет постоянного пристанища, и своих посольств в других государствах они не имеют. Если, скажем, кто-то задумает нанять их, как, например, Серторий или Спартак, как он может дать им об этом знать?

— Насколько я осведомлен, — ответил Заббай, — они люди дела. Их интересуют большие партии товара. Преимущественно в виде рабов, которых они могут продать на рынке. Чтобы способствовать этой торговле и переправлять свой товар, в каждом крупном порту у них есть свои посредники.

— Ты хочешь сказать, что пиратские пособники действуют в Остии? — с нескрываемым изумлением переспросил я.

— Разумеется. И не только в Остии, но и в Риме.

— В Риме?

— А как же иначе? Ведь именно здесь можно найти наиболее богатых покупателей, — резонно заметил он.

— А ты мог бы назвать имя посредника, который в настоящее время занимается этим в Риме?

— К сожалению, нет. Ибо прежний посредник умер. А новый еще не объявился.

— И кто же был тот, который умер?

— Парамед из Антиохии. Поставщик вина и оливкового масла.

Должно быть, Заббай счел меня за слегка ненормального, потому что я тут же поспешно собрался уходить. Однако это обстоятельство ничуть не поколебало свойственной ему любезности, и он настоял, чтобы я принял традиционный подарок для гостя. Таковым оказался шелковый шарф темно-оранжевого цвета размером около двух квадратных футов, прочный, как латы, и легкий, как дыхание. Он был соткан из чистейшей шелковой нити, что сразу навело меня на мысль о взятке. Но я не видел причины, из-за которой Заббай стал бы меня подкупать. Должно быть, он просто решил укрепить отношения с человеком, которому сулят в политике большое будущее. Так или иначе, но его неоценимая помощь вкупе с подарком определенно сыграли свою положительную роль. Словом, он знал, что делал.

Итак, я нащупал еще одну нить. Оказывается, Парамед был посредником средиземноморских пиратов. Интересно, какие еще подвиги водились за этим ничем не приметным греко-азиатским поставщиком? Гостеприимный Сергий Павел почему-то ни словом не обмолвился о столь достопримечательном штрихе биографии Парамеда. А ведь Павел был его поручителем. И уж наверняка не упустил случая, чтобы урвать свой кусок от большого пирога.

Я ощутил, что меня захлестнула волна глубокой меланхолии. По тому, с каким упорством Сенат стремился помешать моему расследованию, можно было судить о проникновении гниения на самые высокие уровни государственной власти. Впрочем, ничего удивительного в этом не было. Интриги, распри и взяточничество, процветающие на протяжении двух последних поколений политиков, стали скорее правилом, нежели исключением. Сенат являл собой скопище правонарушений и карьеризма, несмотря на то что цензоры время от времени пытались проводить в нем чистку. Однако их назначали через каждые пять лет, а властью они обладали лишь на протяжении года. За столь короткий срок нелегко было справиться с такой задачей. Зло разрослось до огромных размеров, и победить его подобными методами было практически невозможно.

Я спустился к докам и, усевшись на деревянную швартовую тумбу, уставился на бурлящую мутную воду, словно хотел в ней найти какие-то подсказки. Как ни больно мне было, но я вынужден был заключить, что Сенат как орган власти совершенно себя изжил и более не исполнял своего основного предназначения.

Наша система управления во главе с Сенатом, состоящим из квесторов, эдилов, преторов, консулов, цензоров и народных трибунов, прекрасно справлялась со своими обязанностями в те времена, когда Рим был городом-государством, а каждый гражданин — крестьянином и солдатом одновременно. Ежегодно созывалось Собрание центурий. Поскольку в нем принимали участие все граждане, то именно здесь ставились на голосование вопросы общенародного значения. Большинство населения в те времена составляли крестьяне и ремесленники. Рабы же, равно как и свободные, праздношатающиеся граждане, были явлением редким. Наши отношения друг с другом и соседними народами были правдивыми и честными.

С тех пор все изменилось. Теперь в Сенат стремились попасть далеко не те, кто желал беззаветно служить обществу, а преимущественно люди, жаждущие личной наживы. Полководцы развязывали войны не затем, чтобы защищать интересы Республики, а ради собственного обогащения. Если раньше Рим был известен всему миру как союзник, верный своим договорным обязательствам и всегда готовый встать на защиту своих соседей, то теперь он вселял ужас как самый алчный хищник.

Эту тему уже затронул Цицерон в своей знаменитой обвинительной речи на процессе Верреса. В ходе судебного разбирательства один из бывших сослуживцев Верреса изложил с его собственных слов философию управления, которую обвиняемый исповедовал во время грабежа Сицилии. Цицерон сказал, что доходы за первый год своего управления тот использовал исключительно для собственного обогащения. Поборы, полученные за второй год, пошли в пользу друзей, а за третий — на подкуп судей. Это было знамением времени, поэтому подобную речь многие восприняли скорее как образчик юмора, а не свидетельство развращенности римской администрации в провинциях.

Впрочем, не все еще было потеряно. И доказательством тому был, к примеру, Цицерон, некогда хорошо зарекомендовавший себя честным и добросовестным исполнением своих обязанностей на Сицилии. Недаром жители острова обратились к нему с просьбой защищать их права в суде. Или, скажем, Серторий, который, несмотря на свою чрезмерную преданность Марию и непростительную бунтарскую выходку против власти Рима, все же был прирожденным руководителем. А также Лукулл, превосходно управлявший азиатскими городами, о чем я уже упоминал выше.

Итак, что же мне надлежало предпринять? Нельзя сказать, что мы полностью утратили старый римский дух и былые добродетели. Во многих из нас они по-прежнему были живы, несмотря на то что количество свободных граждан по сравнению с несметной массой рабов значительно сократилось. Между тем среди нас еще оставались благородные люди, способные восстановить доброе имя Римской республики, пусть даже для этого потребовались бы более суровые меры, нежели те, которые в свое время предпринял Сулла. Так или иначе, но если патриоты Рима возьмутся за дело, то смогут выкорчевать преступников, будь те высокого или низкого ранга. Именно в этом я видел свою основную задачу.

Когда я встал со швартовой тумбы, солнце уже начало клониться к вечеру — самое время для посещения бань. Нужно было также подумать об обеде. Темнело в это время года рано, поэтому недалек был тот час, когда маленькой странной Хрисис предстояло сопроводить меня к Клавдии.

Я направился в сторону Форума, ощущая с каждым шагом все большую легкость.