Короли на заклание

КОРОЛИ НА ЗАКЛАНИЕ

Диасу повезло: во-первых, он находился далеко от взрыва, а во-вторых, смотрел в другую сторону. Только поэтому он не ослеп навсегда, хотя пораженную сетчатку теперь придется поберечь несколько недель.

Заметив вспышку в обзорном зеркале, он бросился ничком, повинуясь выработанному уже солдатскому рефлексу. Но не было здесь ни убежища, ни верха, ни низа, а лишь обломок космического корабля, который влекло вокруг Марса по высокой орбите.

Целились, конечно, не в него, к тому же взрыв был ядерный… Было бы нелепо… Он даже не попал в опасную зону. На таком расстоянии доза любых частиц и гамма-лучей не очень велика, а кроме того, его надежно защищает содержащийся в крови антирадиационный компонент.

Он был жив. Он дышал. Правда, за такой частый пульс наставник в Академии вряд ли бы похвалил (“Если ты нервничаешь, кадет, осознай, что ты жив, и успокойся…”). Как совет — пригодится, остальное к чертям.

Диас медленно сгибал ноги, пока магниты ботинок не прилипли к металлу. Затем он поднялся и огляделся.

— Слава Богу, — пробормотал он. Голос глухо прозвучал в шлеме. На мгновение вспомнилось лицо матери. Он обернулся.

На фоне черной бездны и миллиона звезд расползалось газовое облако. Оно полыхало множеством оттенков, ярко светился центр, к краям свечение слабело. Облако не сферическое, подумал Диас, похоже, взорвался корабль. Большой корабль. Но чей?

Однажды несколько лет назад ему вздумалось провести отпуск в Антарктической Берлоге. С девушкой на снегоходе он выбрался наружу, собираясь полюбоваться полярным сиянием, рассчитывая, что оно окажется экзотическим фоном для остального. Но когда они увидели небо, то надолго забыли друг о друге. Было только сияние.

И сейчас он застыл в точно таком же благоговении, наблюдая, как тает в пространстве небесный костер — все, что осталось от корабля с экипажем.

Взорвался, пожалуй, “Вашингтон”, у него как раз подходящая масса… И если так, то Мартин Диас, капитан Военно-Космического Корпуса Соединенных Штатов, мог считать себя мертвецом. Другие корабли слишком далеко, их разведботам не обнаружить его никогда.

С другой стороны, Диас почти ничего не знал о дислокации вражеского флота. Перед катастрофой голова его была забита лишь инструкциями по запуску торпед. Но ведь можно же предположить, что взорвался вражеский дредноут, и значит, атаковали его с “Вашингтона”, и скоро здесь будут шлюпки…

Есть!

Диас всмотрелся пристальнее и на какое-то время оцепенел. Разгоняемый полосой огня, черный штрих перечеркнул тающее облако. Крылья и обтекаемая форма напомнили ему марлина, сияющего под солнцем голубым блеском марлина, которого он поймал когда-то во Флориде… Сигнальная ракета сама оказалась в руках, он нажал воспламенитель. И стал свет.

Всего-то и надо было — внимательно осмотреться, подумал он и рассмеялся нервно. Так они пересмеивались с Берни Стернталом на занятиях по психологии, к которой относились с традиционной для слушателей Академии непочтительностью. Три года назад Берни не вернулся с Ганимеда; а сейчас сам Диас задыхался от волнения, и ноздри ему забил запах собственного пота.

Освещаемый жестким светом ракеты, он склонился к передатчику. Пальцы, неловкие в грубых перчатках скафандра, отрегулировали уровень, поставили переключатель на “SOS”. Если бы он заранее приготовился и будь это физически возможно — изменить несущую частоту, — шлюпка смогла бы его запеленговать. Корпус бы его не бросил.

Ракета потухла.

Поверхность плота заслоняла от Диаса солнце, но толпящиеся со всех сторон звезды давали вполне достаточно рассеянного света. По горлу словно прошли наждаком, и он позволил себе сделать глоток из своей единственной фляжки с водой. С остальным было лучше: несколько баллонов воздуха, кислородный регенератор и до смешного большой пакет НЗ. Обломок корабля представлял собой секцию внутренней переборки, которую, когда в “Аргонну” попал снаряд, выломало и вышвырнуло наружу. “Аргонна” была всего лишь разведывательным крейсером со слабой защитой; при относительной скорости тридцать километров в секунду снаряды — небольшие стальные шары — оставляли за собой лишь обломки и трупы. С “Аргонны” никто не спасся, кроме Диаса, и теперь он благодарил Бога, что оказался в счастливом месте в нужный момент и взрыв отбросил его от солнечной радиации. Он вполне мог спастись.

Если только вражеская шлюпка не разыщет его раньше.

От этой мысли волосы у него встали дыбом. Невольно зачесалась правая рука, в которую был вживлен некий предмет — специально на случай пленения — и о котором он старался не думать.

Нет, сказал себе Диас, не будь глупее, чем положено по инструкции. Это безусловно американская шлюпка. Вероятность того, что вражеский корабль — черт бы его побрал — находится в радиусе действия его сигналов, настолько приближается к нулю, что ею вполне можно пренебречь.

— Не раздавить ли нам бутылочку на обломках кораблекрушения? — вслух произнес он. Он обращался к Карлу Бейли, который помог ему, когда флот в Шепард-Филде готовился к отправке, пронести на борт несколько бутылок шотландского виски. Стальные шары разодрали Карла в клочья, и Диасу вдруг показалось, что некоторые из них он видит. — Нет, лучше я не буду к ней прикасаться. Ради нас обоих.

Его голос уходил в эфир.

— Может быть, через миллионы лет в другой планетной системе чудовища с совиными глазами выловят бесформенные останки — эх, Карл! — и снесут их в музей.

Он понял, что делает, и мгновенно замолчал. Но мысли не оборвались: никогда эти чудища не узнают — кто такой Карл Бейли, не узнают, как он коллекционировал старинные джазовые пластинки, азартно играл в покер, имел степень доктора медицины, а однажды спас жизнь трем парням, которые грохнулись на Венеру во время патрульного полета… Ходил в город вместе с Мартином Диасом, а не так давно… Что же случилось в тот вечер?

Он увидел сон…

Это был квартал мексиканского района Сан-Диего, который, как помнил Диас, пользовался веселой славой. Напротив отеля Кеннеди, в котором обычно останавливались космонавты, они взяли гиро — надо же в кои-то веки шикануть — и отправились туда, где собирались угостить своих девушек обедом. Диас ткнул пальцем в название кабачка. Автопилот отыскал его в справочнике и вывел экипаж на воздушный рейс Эмбаркадеро — Бальбоа.

Шарон вздыхала и нежилась, положив голову ему на плечо.

— Как чудесно, — сказала она, — как мило, что ты для меня делаешь…

Он чувствовал, что она вкладывала в слова не только банальную вежливость.

Сквозь прозрачный колпак кабины вид на город и вправду был великолепным. Город мерцал и полыхал — словно бесчисленные Божьи драгоценности — от горизонта до горизонта. Только в одном направлении царил мрак — на западе: там лежал океан. Почти полная Луна стояла высоко в небе. Диас указал на крохотный огонь в затененной зоне:

— База Владимир.

— Угу, — сказала Шарон. — Соназиане.

Она слегка напряглась.

— О, они приличные парни, — отозвался Бейли со своего сиденья.

— А ты откуда знаешь? — поинтересовалась Наоми, его спутница, производящая впечатление серьезной девушки с живым умом.

— Я там был раза два, — пожал он плечами.

— Что? — воскликнула Шарон. — Но мы же воюем!

— А почему нет? — спросил Диас. — Всего лишь вчера их посол был на приеме у нашего президента. Я сам смотрел в новостях. Большое политическое событие.

— Но это другое дело, — возразила Шарон. — Война идет в космосе, не на Земле, и…

— Мы не трогаем лунные базы друг друга, — сказал Бейли. — Это слишком близко к дому. Таким образом, мы всегда можем, говоря официально, “вести переговоры”. А последний раз — несколько лет назад — як ним летал, чтобы вернуть кратероход, который мы одалживали, и заодно доставить им партию альгаблайтового антибиотика. Они меня под завязку накачали первоклассной водкой.

— Удивительно, что ты так спокойно об этом говоришь, — сказала Шарон.

— Тут нет секретов, дорогая. — Диас подкрутил воображаемые усы, подражая древней гусарской манере. — Репортеры молчат потому, что такая новость не вызвала бы воодушевления.

— О, раз это дело ребят из корпуса, люди могут не волноваться, — заметила Шарон.

— Верно, — улыбнулась Наоми. — Корпус не способен ни на что плохое.

— Как это любезно с вашей стороны. — Диас ухмыльнулся Шарон, приподнял ее подбородок и поцеловал. На мгновение она напряглась: полдня знакомства — слишком короткий срок. Но, конечно же, она знала, чем обычно кончается свидание с корпусменом, и он знал, что она знает, и она знала, что он знает, и поэтому она сразу же расслабилась. В конце концов, цель обеих сторон — удовольствие.

Гиро подъехало к кабачку. Они вошли в низкое шумное помещение, сизое от дыма и украшенное афишами корриды. Диас осмотрелся и сморщил нос.

— Дьявольщина! — пробормотал он. — Туристы и сюда добрались.

— О-хо-хо, — ответил Бейли тем же разочарованным голосом. — Кричащие одежды, зажравшиеся рожи, стереовизор и стена-автомат. Но, раз мы здесь, давайте уж выпьем.

— Вот что значит находиться в космосе два — три года подряд, — сказал Диас. — Теряешь ориентировку. Ну да ладно…

Они заняли кабинку.

Официант узнал их даже после столь долгого отсутствия и позвал хозяина, который поклонился чуть ли не до полу и стал умолять отведать текилы из его личного запаса.

— Прошу вас, синьор капитан. Пожалуйста!

Девушки были в восторге. Назло всем и всему вечер был начат в отличном настроении.

Но тут кто-то включил проигрыватель.

Стенка ожила и явила худощавую блондинку лет четырнадцати, наряженную в травянисто-зеленую юбку и соответствующую всем параметрам наимоднейших секс-бомб.

— О чем она поет? — спросила Шарон, пытаясь перекричать саксофон.

— Чушь, — проворчал Диас. — В твой школьный испанский это не включат.

— А я, как послушаю, так чуть ли не начинаю мечтать о Четвертой Мировой Войне, — едко заметила Наоми.

Бейли стиснул зубы.

— Не надо так говорить, — попросил он. — Разве плохо, что кончилась Третья? Ведь ни одна из сторон не добилась своего. Мне кажется… любая война — это слишком.

Диасу понравилось, что они посерьезнели, и он задумчиво сказал:

— А знаете, вполне возможно избавиться от этих калликакских стен. Достаточно осциллятора. Теперь делают осцилляторы на кристаллах ограниченного радиуса действия.

— ФКК не позволит, — возразил Бейли. — Особенно если это будет мешать стойкому трехмерному приему.

— Ну и что? Кроме того, осциллятор можно так миниатюризировать, что его будет очень трудно обнаружить. Сделать его таким портативным, чтобы можно было спрятать в кармане. Или даже в вашем теле, если найти покладистого хирурга. Это не очень удобно, но не больше чем…

— Можно рассыпать их вокруг городов, — предложил Бейли, заинтересовавшись. — Спрятать по темным углам, и…

— Угга-вугга-кугга-хугга меня, да?

— Я хочу, чтобы это прекратилось, — сказала Наоми. — Карл, неужели ничего нельзя сделать?

Бейли выпрямился. Его рука, лежавшая на столе, сжалась.

— А почему бы нет? — спросил он.

— Что? — не понял Диас.

Бейли покраснел.

— Простите, я на минутку.

Он поклонился девушкам и, пробравшись между танцующими, подошел к пульту стены и повернул выключатель.

Тишина упала подобно метеору. На мгновение все голоса тоже стихли. И тут здоровенный турист вскочил со своего места и проревел:

— Эй… Ты… Ты думаешь, что тебе…

— Я могу вернуть вам ваши деньги, сэр, — мягко сказал Бейли. — Но шум мешает моей даме.

— Чего? Да кто тебе позволил думать, что ты…

Хозяин вышел из-за стойки.

— Если дама пожелала, — заявил он, — то так и будет.

— Это еще что за дискриминация? — завопил турист. Кое-кто из посетителей тоже недовольно заворчал.

Диас напрягся, собираясь прийти на помощь, если начнется потасовка. Но Карл откинул рукав своей штатской туники, и идентификационный браслет заблестел на виду у всех.

— Первый лейтенант Карл X.Бейли, Военно-Космические силы Соединенных Штатов, к вашим услугам, — представился он, и по залу покатилась волна тишины. — Простите, пожалуйста, мой поступок…

Продолжать не было необходимости. Турист был удовлетворен и предложил выпить вместе. Потом еще кто-то. И еще. Никто не рисковал шуметь у кабинетика, в котором космонавты явно хотели остаться наедине. Когда Диас время от времени выглядывал наружу, его приветствовали множеством улыбок, а кое-кто отваживался даже несмело помахать рукой. От этого ему делалось почти неловко.

— А я боялся, что нам вот-вот придется драться, — сказал он.

— Вот уж нет, — ответил Бейли. — Когда я лечил свою ногу, я заметил, насколько вырос наш престиж. И сомневаюсь, найдется ли сейчас хоть один американец, который осмелится поднять хоть палец на корпусмена. Но, честно говоря, я боялся скандала. Он ничего бы не прибавил к доброму имени Корпуса. А такие вещи, как мне думается, не следует эксплуатировать…

— Мы достаточно пролили своей крови, — заключил Диас. — Раз уж мы не смогли сохранить инкогнито, давайте нести сей крест. Или же можно успеть на трансполярный челнок до Парижа, если поспешить…

В это время начали собираться друзья и родственники хозяина, которые тоже помнили, кто такой Мартин Диас. Был здесь Пабло, и Мануэль, и Кармен с кастаньетами, и Хуан с гитарой, Тио Рино размахивал бутылками, зажатыми в каждой из огромных ручищ, и все обнимали Диаса и приветствовали с возвращением, и были потом и песни, и танцы… Фиеста кончилась на заднем дворике, когда луна уже садилась, и, как в старые добрые времена, все пили за здоровье синьора капитана Диаса.

Это был дьявольски хороший отпуск…

Струя пламени во второй раз перечеркнула Млечный Путь — на этот раз ближе и явно снизив относительную скорость.

Диас одобрительно хмыкнул. Все было прекрасно. Шлюпка тормозит, и — значит — он еще походит на собственной лодке под парусом, и будет вода, и пища, и сон, и новый корабль, и — может быть — придется писать письма, это не очень приятно… Когда ветер, шелестя, пробирается сквозь сосны, кора которых — если вы коснетесь ее щекой — пахнет ванилью, когда река несет свой холод и шумит на камнях, — о Господи, как прекрасна тогда Земля. Диас вдруг поймал себя на мысли, что больше всего ему хочется курить.

Саму шлюпку он видеть не мог — до тех пор, пока она не оказалась совсем рядом. Струя огня была очень тонкой, Диас понял, что двигатель рассчитан на транспортировку не более нескольких сотен фунтов груза, равного весу двух человек в скафандрах. Люди сидели внутри, он видел их шевелящиеся тени. Пульс Диаса разорвал тишину.

— Хэлло! — позвал он в микрофон. — Хэлло, я здесь!

Ему не ответили. Шлюпка сбросила скорость в нескольких футах от него, и к нему поплыл линь со светящейся на конце лампочкой. Диас поймал его и натянул. Плотик и шлюпка сблизились, коснулись друг друга и мягко закрутились…

И тут Диас узнал шлемы.

Он принял помощь, которой не желал. Один из соназиан оказался рядом, держась за отпущенный Диасом линь. Второй остался на месте, в руке его был излучатель.

Делать ничего не оставалось. Кроме одного. Диас поднял руки, и соназианин ловко закрутил проволоку вокруг его запястий. За пару минут он осмотрел плотик, а потом соназианин с излучателем перестроился на американскую волну.

— Вы изобрели неглупый способ спастись, сэр, — сказал он.

— Благодарю, — прошептал Диас ошеломленно и беспомощно.

— Прошу вас.

Ему приказали лечь на пол, и шлюпка рванулась вперед. Навалилась перегрузка.

Летели они примерно час, и за это время Диас успел привести мысли в порядок. Сначала он ничего не чувствовал, кроме безмерного страха и обиды, затем наступило оцепенение и безразличие ко всему, а потом, порассуждав здраво, он испытал облегчение от того, что теперь у него есть объективная и удобная причина отдохнуть от войны — до тех пор хотя бы, пока его не обменяют на аналогичным образом взятого в плен соназианина.

Но почти сразу же он вспомнил о секретной инструкции, с которой знакомили всех принимавших участие в боевых действиях офицеров.

У меня нет шансов, зло подумал он. Они рекомендовали не размениваться меньше чем на крейсер. Хватит ли у меня силы воли? Кажется, да. Смерть — это всего лишь очень много холода.

На фоне звездной россыпи проступил черный силуэт. Ракетобот? Нет, небольшой корабль… Непривычно широкие дюзы… Лазерные пушки… модифицированная модель… Но что заставило его покинуть базу на астероидах? Может быть, это курьер? Опознавательных огней — четыре, располагаются сзади…

Шлюпка спокойно вплыла в шлюз; сразу же подали воздух. Водяные пары сконденсировались на шлеме, и Диас ослеп. Несколько человек помогли ему избавиться от скафандра, но не успели они закончить, как прозвучал сигнал, загудели двигатели и появился вес.

Диаса обступили люди в зеленых мундирах. Их безупречный вид напомнил ему о том, что сам он небрит и грязен, и заодно — о рухнувших надеждах.

— Ладно, — буркнул он. — Где ваш следователь?

— Вас ожидает кое-кто повыше, капитан, — ответил человек с полковничьими нашивками. — Простите, что мы не можем немедленно предоставить вам все необходимое, но дело не терпит отлагательств.

Диас вежливо поклонился, помня, что вмонтировано в его правую руку.

Сопровождаемый или, может, конвоируемый двумя солдатами, он шел по коридорам и переходам корабля, удивляясь собственному спокойствию. Перед дверью с большой черной буквой над ней они остановились. Да, я почти в сердце корабля, подумал Диас и вздрогнул.

Над дверью поблескивал телеглаз. Диас ощутил неприятный озноб. Тот, кто находился в каюте, должно быть наблюдал за ним. Он попытался расправить плечи.

— Мартин Диас, — прохрипел он, — капитан Военно-Космического Корпуса Соединенных Штатов, идентификационный номер…

Из установленного низко над полом динамика раздался приказ. Диас почти понял его. Он резко развернулся… Теперь надо разозлиться и мобилизовать волю… и уничтожить корабль.

Охранники набросились на него. Приклад опустился на голову. Вот и все.

Позже ему сказали, что без сознания он пролежал сорок восемь часов.

— Мне все равно, — вяло ответил он. — Оставьте меня в покое.

И, однако, Диас чувствовал себя в хорошей форме, лишь немного мешали бинты, стягивающие изрезанную правую руку, и великоватые форменные брюки без знаков различия. Он четко воспринимал окружающее; — пастельные тона переборок, холодный флюоресцентный свет, еле уловимую вибрацию машин, порывы воздуха из вентиляционных решеток, ароматы непривычной кухни, людей с чужими лицами и приглушенными голосами.

Никто из экипажа не задевал и не оскорблял его, хотя их негодование на попытку взорвать корабль было бы вполне оправдано. Кое-кто даже назвал бы его поступок вероломным. Ему оказали медицинскую помощь и оставили в одиночестве в крохотной каютке, где не было ничего, кроме койки. В известном смысле это было похуже пыток, и Диас чуть ли не обрадовался, когда его наконец-то вызвали на допрос.

Его сопроводили до той самой двери и впустили внутрь.

Пораженный, Диас застыл на месте. Даже командующий флотом не мог бы рассчитывать на столь обширное помещение и такой комфорт. Корабль долгое время шел по инерции, и сила тяжести создавалась вращением. Эти же апартаменты размещались на вращающейся оболочке, так что пол всегда был полом, вне зависимости от того, работали двигатели или нет. Диас стоял на старинном персидском ковре, окруженный антикварной мебелью на низеньких ножках, и через два сводчатых дверных проема пытался заглянуть в соседние помещения. За одним скрывалась спальня, всю стену которой занимали микрофильмы (Господи, да здесь их, должно быть, с десяток тысяч!), сквозь второй виднелась часть кабинета: стол, огромный и полный загадок пульт управления и…

Человек, сидящий под картиной Моне, встал и слегка поклонился. Диас отметил его непривычно высокий для соназианина рост, подвижное худощавое лицо, поразительно голубые глаза, контрастирующие с белой, словно у шведских девушек, кожей, костюм безупречного покроя (было заметно, что носят его с небрежной беззаботностью). На серой накидке, покрывающей его голову, словно капюшон, и спускающейся ниже плеч, не было видно никаких знаков различия.

— Добрый день, — сказал он по-английски, с небольшим акцентом. — Позвольте представиться — генерал Росток, служба космонавтики.

Диас автоматически повиновался ритуалу — отдал честь. Он внимательно разглядывал помещение, поражаясь, с каким вкусом оно оформлено. Это было царство уюта и покоя. Росток, должно быть, невероятно важная фигура, если комфорт для него окупает дополнительную массу. Под пристальным взглядом Диас напрягся. И подумал — за всем, без сомнения, наблюдают по телесети охранники; один знак — и они будут здесь.

Он постарался расслабиться. Если они не вышибли мне зубы сразу, значит — не планировали. Поживем пока.

Но спокойствие не приходило. Мешало присутствие человека в капюшоне, давила роскошь помещения. Сверхкомфорт за орбитой Марса выглядит жутковато.

Он услышал собственный голос:

— У вас превосходный корабль. Мои поздравления.

— Благодарю, — ответил Росток с очаровательной, почти мальчишеской улыбкой. — Хотя фактически кораблем командует полковник Суморо. Я передам ему вашу оценку.

— Может быть, вы и не капитан, — прямо заявил Диас, — но этот корабль явно в вашем распоряжении.

Росток пожал плечами.

— Почему бы нам не сесть, — предложил он, опускаясь на свое место. Диас сел за стол напротив. Генерал подвинул к нему пачку.

— Сигарету?

— Благодарю.

Диас прикурил и жадно затянулся.

— Надеюсь, рука вас не беспокоит.

Диас почувствовал, как напряглись мышцы живота.

— Нет, все в порядке.

— Хирурги оставили локтевую металлокость на месте, так же как нервы и мышечные связки. Полное замещение требовало оборудования, которого нет на нашем корабле. Мы не хотели делать вас калекой. В конце концов, нас интересовал только заряд.

Диас собрался с мужеством и подначил его:

— Мне неприятно, что приходится огорчать вас, генерал, но это не дело. Вы крупно играете.

Росток усмехнулся.

— Возможно, но я не уверен, что вам так уж неприятно, как вы это показываете. Вы ведь тоже умерли бы, надеюсь, вы это понимаете?

— Ха-ха.

— Вы знаете, что за оружие в вас было вмонтировано?

— Да. Все наши офицеры об этом знают. Заряд изотопной взрывчатки с запалом, активизируемым серией определенных нервномоторных импульсов. Эквивалентен примерно десяти тоннам тринитротолуола. — Диас вцепился в ручку кресла, наклонился вперед и резко добавил:

— Я не выболтаю ничего, чего бы вы уже не знали. Я понимаю, на войне как на войне. Но со мной номер не выйдет…

— Ну конечно, конечно. — Росток примирительно взмахнул рукой. — Это, как у вас говорится, и ослу понятно. Устройство ваше примитивненькое. Мы уже отправили сообщение о нем в Центр, откуда его передадут по всем флотам. Так что ваша попытка, как и весь проект, ни к чему не привели. Не очень, кстати, джентльменский проект.

Он откинулся назад, закинув ногу на ногу, и дружески посмотрел на Диаса.

— Конечно, мы можем позаимствовать это. В измененном виде, — сказал он. — Взрыв будет вызываться без участия сознания, гипнотическим внушением на определенный класс ситуации. В этом случае шансов на успех куда больше.

— Вы-то откуда знаете? — заметил Диас.

Росток ответил проказливой усмешкой.

— Как главный злодей в нашей маленькой специфической драме, я скажу лишь, что располагаю собственными методами. — Внезапно он сделался серьезным. — Используя один из них, мы захватили вас раньше, чем прибыла ваша собственная спасательная партия. И, поверьте мне, мы едва успели. Вы же знаете, что пленник в космической войне — это редкость. Знаете также, как трудно внедрить агентов в автономную организацию, подобную вашей. А изменение приоритета технологического развития может решить судьбу одной из сторон в считанные дни — даже прежде, чем она успеет это осознать. Вот, к примеру, миниатюризация, которая так поражает наших ученых, ведь в вашем собственном оружии…

— Больше я ничего не скажу вам, — заявил Диас.

— О, отнюдь, — мягко возразил Росток. — Мы оба хорошо знаем, что происходит с человеком, когда ему вводят “сыворотку правды”. Я уж не говорю о других методах. Ничего мелодраматического, ничего причиняющего боль и калечащего тело, всего лишь химия, в которой, как мне кажется, мы обогнали Запад. Но можете не беспокоиться, капитан, я ни в коем случае не нарушу военную этику.

Тем не менее я хочу дать вам понять, как много усилий мы затратили, чтобы заполучить вас. Еще до начала сражения я придумал, каким именно способом можно уничтожить сопровождающие дредноут вспомогательные корабли так, чтобы кто-нибудь на них уцелел. В первый день я смог рассчитать приблизительные орбиты и расположение ваших основных кораблей. Во второй день наша тактика преследовала две цели: конечно же, нанести ущерб и — вывести корабль в такую точку, откуда мы смогли бы перехватить любой сигнал бедствия. Это стоило нам одного корабля — учтенный риск, который пока еще сполна не окупился — я не всемогущ. Но ваш зов мы услышали.

Вы не ошиблись насчет важности этого корабля. Когда начальство узнает о моем поступке — оно ужаснется. Но они дали мне “карт-бланш”. С тех пор этот корабль по мере возможности не участвует ни в каких операциях, и именно поэтому вероятность обнаружения и нападения на нас минимальна.

Росток мягко и часто забарабанил по столу одними кончиками ногтей.

— Вы способны оценить наши усилия, капитан? — спросил он. — Видите, насколько мы в вас нуждались?

Диас смог только облизнуть пересохшие губы и кивнуть.

— С одной стороны, — сказал Росток, снова улыбаясь, — это было осуществлением моего давнего желания выявить американскую активность на данном этапе. А с другой — стремлением ознакомить вас с нашими новейшими достижениями.

— Что-о? — Диас приподнялся в кресле, упал назад и изумленно воззрился на генерала.

— Выбор за вами, капитан, — сказал Росток. — Мы можем пересадить вас на грузовой корабль и доставить в лагерь в поясе астероидов, где с вами будут обходиться как с обыкновенным военнопленным. Или же вы можете согласиться на разговор со мной. В последнем случае я ничего не могу гарантировать. Вы понимаете, надеюсь, что тогда я не смогу отправить вас домой — в рамках обмена пленными — с багажом наших важнейших военных секретов. Вам придется подождать, пока они перестанут быть тайной. Пока ваша разведка не установит правду, а никто из нас не сомневается, что она вполне в состоянии… И в то же время, однако, это может не произойти никогда, потому что я надеюсь, что полученное вами знание изменит ваше отношение ко многому.

Нет, нет, не отвечайте сейчас. Обдумайте. Мы увидимся завтра. Через двадцать четыре часа, так сказать.

Глаза его смотрели сквозь Диаса. Голос неожиданно снизился до шепота:

— Вы никогда не задумывались, почему в космосе мы применяем земной отсчет времени? А?

Несколько часов спустя раздался сигнал тревоги, зарявкали голоса по интеркому, вес исчез, но почти сразу же вернулся — корабль набирал скорость.

Диас понял: радар обнаружил флот американцев, и теперь бой должен возобновиться. Солдат, который принес обед в его клетушку, подтвердил это с множеством поклонов и улыбок. Очевидно, после беседы с Ростоком Диас стал на корабле важной персоной. Уснуть он не смог и только напрасно ворочался на своем ложе под негромкое ворчание двигателей.

Диас попытался представить себе общую картину. Основной целью американцев был захват системы вражеских баз в поясе астероидов. Но тактика войны в космосе сложна: битва могла растянуться на месяцы, вспыхивая в любом месте, где флоты противников сблизились бы на расстояние, позволяющее вести огонь. Может быть — Диас знал, что если все пойдет хорошо, такая возможность обязательно появится, — американцы попробуют высадиться на соназианских планетах. Это будет нелегкая задача. Он слишком хорошо помнил наземные операции на Марсе и Ганимеде.

А сейчас он мог только предполагать. Скорее всего, американцев обнаружили на значительном расстоянии, и это говорит о наличии в строю кораблей с массой дредноутов. Значит, в дело вовлечено не менее эскадры, а возможно, и силы всего сектора — что уже серьезно. Сектором руководила “Аляска”. И если так, то корабль, на котором находился Диас, должен возглавлять соединение равного уровня.

Но это невозможно! Флотилии и эскадры возглавлялись дредноутами. Боевой компьютер слишком велик, а обслуживающий его персонал слишком многочислен, чтобы разместить их в корабле меньшего тоннажа. А этот корабль не больше “Аргонны”.

Так какой же дьявольщиной он занимается? Росток намекал черт знает на что, хотя обстановка на борту типична для связного корабля: нет никаких признаков стрельбы…

И все же…

Сквозь двери каюты он слышал голоса. Ликующие интонации… Радуются, наверное, что попали в американское судно. Диас представил себе разлетающиеся, вымороженные космосом куски мяса, которые совсем недавно были его соратниками по Корпусу. “Аляску” сопровождает “Ута Бич”, а на нем служит Сэмми Йошида — Сэмми, который покрывал его, когда Диас, пьяный в хлам, возвращался после отбоя в Академию, а несколько лет спустя выволок его на Марсе из-под огня и делился своим кислородом до тех пор, пока их не отыскала спасательная партия. И теперь, быть может, “Ута Бич” уничтожен? Неужели этому радуются голоса за дверью?

Пленников обменивают. Пусть через год, два, три. Я еще обязательно повоюю, сказал он в темноту. Я всего лишь человек. Но я разрушу козни, и это обойдется соназианам минимум в несколько кораблей. Они не успеют ничего предпринять. Вряд ли мне удастся переправить информацию, которой намерен поделиться Росток. Слишком мала вероятность. А если не…

Я не хочу этого. Как же я этого не хочу! Господи! Пусть меня обменяют, пусть дадут долгий отпуск на Землю, где все, что я ни попрошу — мое, и в первую очередь я попрошу океан, солнечный свет и цветущие деревья. Но ведь Карл тоже любил все это, правда? Любил и потерял навсегда.

В сражении наступило затишье. Флоты разминулись, и теперь много часов будет затрачено на разворот и повторное сближение. Великий покой снизошел на корабль, и на его фоне вызов к Ростоку казался диссонансом. Но — двадцать четыре часа истекли.

Спускаясь по проходам корабля, слегка вибрировавшим в такт двигателям, Диас видел техников, в изнеможении расслабившихся на своих постах. Что говорить, эволюция предназначала человека для драки голыми руками на земле, а не путем вычислений и нажатия кнопок в космосе.

Часовые пропустили Диаса внутрь. Росток, как всегда, сидел перед столом. Изящные черты его лица казались смазанными, улыбка была машинальной. Перед ним стоял самовар и две чашки.

— Садитесь, капитан, — вяло проговорил Росток. — Простите, что не встаю, я здорово устал.

Диас сел и взял чашку. Генерал пил шумно, закрыв глаза и наморщив лоб. Наверное, чай был со стимулятором, так как очень скоро Росток ожил. Он долил себе еще чаю, взялся за сигарету и, отдуваясь, откинулся в кресле.

— Может быть, вам доставит удовольствие узнать, — сказал он, — что третья встреча будет финальной. Мы решили отказаться от дальнейшего сражения и вместо этого объединиться, как намеревались ранее, с другой флотилией вблизи Паллады.

— Что ж, это будет неплохо, — согласился Диас.

— Вот именно. Я вычислил, что наибольшую вероятность успеха нам дает следование стратегии… Но не стоит об этом.

Диас наклонился вперед. Сердце его заколотилось.

— Так это командный корабль! — воскликнул он. — Так я и думал.

Голубые глаза Ростока с интересом глянули на него.

— Чтобы я сообщил вам кое-какую дополнительную информацию, — сказал он мягко, но мускулы его лица напряглись, — вы должны заранее принять поставленные мною условия.

— Договорились, — решился Диас.

— Я догадываюсь, что вы надеетесь каким-то образом передать своим наши секреты. Можете забыть об этом. Такой возможности у вас не будет.

— Но кто заставляет вас рассказывать, генерал? Вы же понимаете, что мы противостоим друг другу: я и вы. — До чего же высокопарно, подумал Диас. — Я уважаю ваших людей и все такое, но… хм… моя лояльность подразумевает под собой нечто иное.

— Согласен. Я не надеюсь и не намереваюсь изменить ваши взгляды. — Росток глубоко затянулся, выпустил дым из ноздрей и искоса глянул сквозь него. — Микрофоны отключены, — добавил он. — Пока нас не слушают, мы можем говорить откровенно. Но предупреждаю, если вы хоть заикнетесь кому-нибудь из наших людей о том, что я вам рассказал, мне не останется ничего другого, как приказать выбросить вас из шлюза. Настолько это важно.

Ладони Диаса вспотели. Он провел ими по брюкам.

— О’кэй.

— Я не собираюсь запугивать вас, капитан, — поспешно добавил Росток. — То, что я хочу вам предложить, — это дружба. Может быть, мир — в итоге. — Какое-то время он сидел, бесцельно водя глазами по стене, потом взгляд его вновь остановился на Диасе. — Начинайте. Можете спрашивать о чем угодно.

— Ну… — Диас замялся, словно кто-то подсматривал за ним через оставленную приоткрытой дверь. — Ну… Я прав? Это командный корабль?

— Да. Он выполняет все функции флагманского дредноута, разве что редко принимает участие в сражениях. Тактические преимущества очевидны. Небольшой, легкий корабль гораздо маневренней, а значит, более эффективен. Нас гораздо труднее обнаружить и обстрелять. Дредноуты несут мощную броню с единственной целью — прикрыть от снарядов центральный пост. А у нашего корабля нет таких проблем…

— Но компьютер! Я считал, что миниатюризация — это наш удел.

Росток рассмеялся.

— А обслуживающий персонал? Для работы с боевым компьютером требуется больше людей, чем весь экипаж этого корабля. Вы не согласны? — закончил Диас.

Росток покачал головой.

— Нет. — Улыбка его исчезла. — Не при нашей системе. Компьютер — это я.

— Что-о?

— Посмотрите.

Росток откинул капюшон.

Его голова была начисто лишена волос, на коже блестело несколько вживленных контактов. Росток кивнул в сторону кабинета.

— Остальной я — там, — сказал он. — Я представляю собой лишь человеческое воплощение… Нет, не думайте, что я — часть компьютера. Наоборот, он составляет часть меня.

Росток снова замолчал, и очнулся, лишь когда сигарета обожгла ему пальцы. Корабль вращался вокруг; картина Моне — солнечный свет, запутавшийся в молодых листьях, — казалась видимой как бы в конце тоннеля.

— Рассмотрим проблему, — сказал очень тихо Росток. — К досаде большинства, компьютеры не думают, или же думают на уровне идиота. Они всего лишь выполняют логические операции, перетасовывая символы в соответствии с программами. Но давным-давно уже доказано, что существует бесчисленное число задач, которые компьютер решить не в состоянии; например, задачи, не удовлетворяющие теореме Геделя, решаются алогичным путем. А там, где алогичность, — компьютеры бессильны.

Кроме того, как вы знаете, крупные компьютеры требуют многочисленного обслуживающего персонала, который бы проводил такие операции, как кодирование данных, программирование, перевод ответа в обычные понятия, применение абстрактного решения к конкретной ситуации… Только ваш собственный мозг способен справиться с такими вещами — потому что для этого он и создан. К тому же современные компьютеры — тяжелые, громоздкие, хрупкие устройства. В них используется криотехника и прочие ухищрения, а это влечет за собой усложнение вспомогательного оборудования. Мозг же весит всего килограмм или около того; он надежно защищен черепом и использует не более центнера дополнительного оборудования — ваше собственное тело.

Я не мистик. Мне кажется нелогичным мнение, будто разум не может быть дублирован в искусственной структуре. Но я думаю, что структура эта будет весьма напоминать живой организм; да, так оно и будет. Жизнь располагала миллионами лет, чтобы отработать лучшую из технологий.

Для чего же тогда использовать компьютер, если у мозга столько преимуществ? Разумеется, для нетворческой работы. Мозг ставит задачу, выбирая, скажем, курс, массу и маневр, — и формулирует ее в виде набора матриц. А компьютер великолепно выполняет функцию миллиона идиотов, выполняющих операции, необходимые для получения числового решения. Мы, как говорят у вас, упраздняем среднего человека.

Там, в кабинете, установлен узкоспециализированный компьютер. Он построен на основе твердо фиксированных связей, аналогичных нервным, и предназначен для решения военно-космических задач. Это сравнительно небольшое, простое и надежное устройство. Почему? Потому, что оно связано с моим мозгом и управляется им.

Обслуживающий персонал здесь излишен. Мои техники готовят данные, не переводя их в стандартный язык, он мне не нужен. И чтобы получить ответ, мне требуется не больше времени, чем любому другому компьютеру. Но — ответ появляется в моем сознании не в виде набора формул, а в практических терминах и рекомендациях, превращаясь таким образом в руководство к действию. Люди, оборудование, мораль, долгосрочные задачи стратегии, окончательные цели — учитывается все. Американец назвал бы это компьютерной системой со здравым смыслом. Вы меня понимаете, капитан?

Диас довольно долго сидел неподвижно, потом выговорил:

— Да. Кажется, я понял.

Росток немного охрип. Он налил себе новую чашку чая, отпил половину, закурил и сказал очень серьезно:

— Военные преимущества налицо. Главное я вам рассказал. Остаются частности: что именно получается при использовании такой системы. Получается кое-что непредвиденное, и боюсь, тут вы меня не поймете. — Он допил чай. — Дело в том, что эти неоднократные подключения изменяют меня. Я больше не человек. Не настоящий человек.

— Мне кажется, — рискнул Диас, — такое состояние должно воздействовать на эмоции. Вы это чувствуете?

— Не могу объяснить, — сказал Росток, — не хватает слов. — Он порозовел и нервно заходил по мягкой радуге ковра, заложив руки за спину и сфокусировав взгляд на чем-то невидимом Диасу. — В принципе, эмоциональное ощущение усилить просто. И однако… есть мифы о смертных, ставших богами. Что они чувствовали? Мне кажется, они с трудом привыкали к дворцам, музыке и пиршествам Олимпа. Но это было правильно, так как мало-помалу в них рождалось новое отношение. Новый Бог учился божественному пониманию. Иному восприятию, отчужденности, сопричастности…. Для этого нет слов.

Росток расхаживал взад-вперед, в движениях чувствовались энергия и целеустремленность, а голос дрожал от скрытого волнения.

— Я управляю компьютером, — продолжал он, — но в то же время становлюсь от него зависимым. Конечно, железо не может творить само, но в соединении со мной… вы просто не можете себе представить скорость моего мышления тогда… Человек до большей части оригинальных решений доходит простым перебором вариантов. Научные гипотезы, небрежный набросок карандашом, поэтические каракули — все они проверяются на жизненность, на соответствие именно так. А у меня этот механический процесс воображения ушел вниз, на уровень подсознания, которым он и порожден. Я осознаю подсознательное. Ответ на вопрос появляется почти одновременно с вопросом, и даже от одной мысли о нем, так как этого достаточно, чтобы подсознание заработало и начало перебирать варианты.

Тон его стал деловым:

— Вот как получилось, что я распознал ваше намерение взорвать всех нас, капитан. Ваш отрешенный вид выдал вас. Я угадал ваши планы и предупредил охранников, чтобы вас стукнули в случае чего.

Он замолчал, и взгляд его вдруг стал отсутствующим. Диас напрягся. Три прыжка — и я смогу выхватить у него оружие! Нет, бесполезно. Этот Росток вовсе не изможденный размышлениями интеллигентик. Тело под зеленым мундиром вполне тренированное.

Диас взял сигарету.

— О’кэй, — сказал он. — Что вы предлагаете?

— Для начала, — сказал Росток, повернувшись, и глаза его вспыхнули, — я хочу, чтобы вы поняли, что есть и вы, и я. Что есть космонавты обеих сторон.

— Профессиональные солдаты, — пробормотал Диас смущенно. Росток ждал. Диас глубже затянулся и, ясно понимая, что говорит не то, все-таки добавил: — Забытые солдаты. Трудно подсчитать, сколько находится на Земле декоративных полков, сколько парней протирает штаны по центрам управления. Эти центры никогда не будут уничтожены. Третья Мировая Война была более чем достаточной дозой ядерного безумия. Цивилизация, к счастью, уцелела, и жизнь на Земле продлится еще какое-то время. А войну перенесли в космос. Ожили… хм… профессионализм… старые воинские обряды и кодексы. — Он заставил себя поднять глаза. — Какие штампы мне еще перечислить?

— Давайте предположим, что ваша сторона полностью уничтожит наши корабли, — сказал Росток. — Что получится?

— Н-ну… это станет предметом дискуссии… чертовски интересной для любого ученого от политики. Тотальное господство в космосе не означает тотального господства на Земле. Одним движением пальца мы в состоянии уничтожить все восточное полушарие. И в то же время мы не можем этого сделать, так как вы примените тогда кобальтовые бомбы, и от западного полушария тоже ничего не останется. Нам просто некуда будет вернуться. Но эта ситуация невозможна. Космос слишком велик. Так много кораблей, так много крепостей, а сражения длятся подолгу. Ни один флот не сможет до конца уничтожить другой.

— Короче, получается вечный шах, да? — вмешался Росток. — А также — вечная война?

— Не совсем. Возможны локальные успехи. Например, ваше отступление с Марса или же гибель трех наших кораблей за последний месяц при разных обстоятельствах. Баланс сил меняется. Когда одна из сторон почувствует, что проигрывает, — она пойдет на переговоры, итог которых более-менее благоприятен для противоположной стороны. Тем временем гонка вооружений будет продолжаться. Возникнут новые споры, перемирие кончится. И может быть, другой стороне на этот раз повезет больше.

— И вы думаете — такая ситуация сохранится бесконечно?

— Нет! — Диас замолчал, подумал с минуту и улыбнулся одним уголком рта. — Сейчас идет много разговоров об авторитетной международной организации. Единственная помеха — две культуры слишком отдалились. Они не могут сосуществовать рядом.

— Когда-то я тоже в это верил, — сказал Росток. — Потом уверенность эта исчезла. Мировая федерация может стать тем лозунгом, который поможет обеим культурам выявить их сходство. Вы же знаете, что таких предложений было более чем достаточно. Правда, ни одно из них не вышло за пределы демагогической болтовни. И не выйдет. Поскольку, видите ли, продолжение войны обусловлено не различием наших культур, а их сходством.

— Постойте-ка! — возмутился Диас. — Мне это не нравится!

— Ваше дело, — сказал Росток. — Я вовсе не выношу приговор. Я готов даже допустить ваше моральное превосходство. Но замечу, что на земном шаре живут миллиарды людей, которые не только не способны понять то, что вы подразумеваете под свободой, но которые могут и невзлюбить ее, если вы им ее дадите. Я говорю о технологии. Обе наши цивилизации базируются на машинах, которые становятся все более высокоорганизованными и производительность которых растет.

— И?

— И война является необходимостью… Подождите! Я говорю не о “торговцах смертью”, “диктатуре, нуждающейся во внешнем враге” и прочих пропагандистских выдумках. Мне кажется, причина конфликта — в культуре. Война должна служить выхлопным клапаном для разрушительных эмоций, генерируемых толпой и порождаемых образом жизни, который она ведет. Образом жизни, некогда запрограммированным эволюцией.

Вы хотя бы слышали об Л.Ф.Ричардсоне? Нет? Он жил в Англии в прошлом веке, был квакером и ученым, ненавидел войну и первым понял, что для того, чтобы уничтожить явление, его необходимо клинически изучить. Он провел несколько изумительных теоретических и статистических анализов, которые показали, к примеру, что число насильственных смертей в неделю приблизительно одинаково. Что несколько мелких инцидентов, что одно большое сражение — результат один. Разве такой уж мир царил в Соединенных Штатах и Китайской Империи в девятнадцатом веке? Разумеется, нет. Обе страны пережили гражданскую войну и восстание Тайпинов, которые опустошили их в той степени, в какой требовалось. Мне кажется, нет нужды углубляться в примеры. Если надо, мы попозже поговорим об этом подробнее. Я взял работу Ричардсона за отправную точку и попытался разобраться в проблеме поглубже. Для начала я сообщу вам, что любое цивилизованное общество обязано приносить в жертву определенный процент своих членов…

Диас какое-то время слушал молча, потом сказал:

— Хорошо. Временами и я думаю так же. Но вы полагаете, что мы, космонавты, — козлы отпущения?

— Именно. Ведущаяся война не угрожает планете. Но своими смертями мы обеспечиваем жизнь Земле.

Росток вздохнул. Лицо его расслабилось.

— Магия, — сказал он, — магия слова, воплощаемая на практике. Когда первый колдун приказывал буре утихнуть, буря, конечно, не слушалась, но племя внимало и становилось храбрее. Однако более близкая аналогия с нами — жертвенный король в древних аграрных обществах: Бог в смертной ипостаси, которого регулярно убивали, чтобы поля могли плодоносить. Это было не просто суеверие. И вам следует понять это. Это делалось для людей. Ритуал является неотъемлемой составляющей их культуры, их мировоззрения и — как следствие — условием их выживания.

Сегодняшний машинный век выдвигает своих собственных жертвенных королей. Мы избраны расой. Мы — лучшие из лучших. Никто не смеет противостоять нам. Мы можем обладать всем, чего только ни пожелаем: богатством, удовольствиями, женщинами, лестью… Но мы не имеем права иметь жену, детей, дом. Поскольку мы обязаны умереть, чтобы люди продолжали жить.

Снова наступило молчание, потом Диас выдохнул:

— Вы полагаете, что война будет бесконечной?

Росток кивнул.

— Но никто… мне кажется… люди не могут…

— Разумеется, они не будут говорить об этом вслух. Проявление традиционной слепоты. Древние крестьяне не занимались доскональной разработкой теоретических обоснований, когда приносили короля в жертву. Они просто знали, что так должно быть, предоставляя право толкования грядущим поколениям.

Диас больше не мог сидеть неподвижно. Он вскочил на ноги.

— Допустим, что вы правы, — выпалил он. — Очень может быть, что вы правы, и что тогда? Что из этого следует?

— Многое. Я не мистик, — сказал Росток. Спокойствие на его лице казалось маской. — Я не мистик. Жертвенный король вновь появился, как конечный этап долгой цепи причин и следствий. Это не логическое наследование по законам природы, как должно было бы быть. Ричардсон был прав в своем основополагающем тезисе, что когда война начинает восприниматься именно как феномен — только тогда она может быть уничтожена. И это повлечет за собой полную перестройку человеческой культуры. Постепенную, неуловимую… Поймите… — Он положил руку на плечо Диасу и крепко сжал. — Мы — новый элемент сегодняшней истории. Мы. Короли. Мы не похожи на тех, кто всю жизнь провел под небом Земли. Кое в чем — больше, кое в чем — меньше, но мы другие. У вас со мной, а у меня с вами гораздо больше общего, чем с любым из сограждан на Земле. Не так ли?

Мне подарили время и одиночество, и я чертовски долго думал об этом. Я пытаюсь воспринимать… Возлюбить, как говорят буддисты. Я представляю себе группу космонавтов, таких, как вы и я, тайных единомышленников, желающих Земле добра и никому не несущих вреда, творящих дом свой… Я это представляю, и мне кажется, что мы кое-чего сможем добиться. Не мы — так наши дети. Люди не должны убивать друг друга, когда их ждут звезды.

Он обмяк, повернулся и посмотрел на пульт.

— Но, увы, — пробормотал он, — положение обязывает. Я вынужден убивать ваших братьев. Вынужден. Пока.

Он дал Диасу целую пачку сигарет — невероятное сокровище здесь, — и его вновь отвели в каморку и заперли до новой встречи флотов. Он лежал на койке, слушал звонкие крики, рев двигателей, доносившиеся сквозь вибрирующую переборку, смотрел в темноту и курил до одурения. Корабль то разгонялся, то шел в свободном полете.

Диас думал.

Росток явно не врал. Чего он хочет? Чего он намерен добиться? Вполне может оказаться, что он — сумасшедший. Но он ведет себя не как сумасшедший. Он хочет познакомить меня со статистикой и расчетами, чтобы получить удовлетворение от сознания собственной правоты. И он почти наверняка уверен в том, что убедит меня, иначе он не стал бы раскрывать карты.

Сколько их, таких, как он? Скорее всего, очень немного. Синтез человек-машина — явно новинка, наши пока ничего подобного не предпринимали. Росток… Было бы удивительно, если бы и другие такие же пришли к тем же выводам, что и он. И он сам сказал, что в этом сомневается. Его психика якобы оказалась более устойчивой. Он — счастливое исключение.

Счастливое? Мне ли об этом говорить? Я всего лишь человек. Ни в одном из тестов я не показывал КИ больше 1000. Неисповедимы пути господни, но не человечьи.

Конец войне? Это здорово. И тогда прекратятся в мире и другие злодеяния: пытки, рабство, убийства… Нет, погоди, согласно Ростоку…

— Но в нашем конкретном случае разве ставка достаточно высока, чтобы покрыть этот самый долг? — возразил ему Диас. — Космические силы не столь велики, как стародавние армии. Теперь просто нет стран, могущих позволить себе такие расходы.

— Следует учитывать и другие факторы, не только смерть, — возразил Росток. — Главное лежит в эмоциональной сфере. Космонавт не просто умирает, обычно он умирает ужасно, и этот момент является кульминацией длительного ожидания. Его знакомые на планете, административный и обслуживающий персонал переживают за него: “на нет исходят”, как говорит ваша идиома. Его родственники, друзья, женщины тоже мучаются. Когда умирал Адонис — или Осирис, Таммуз, Вальдур, Христос, Тлалок, выбирайте любое из сотен имен, — люди должны были сами отчасти испытывать его агонию. Это составная часть жертвоприношения.

Диас никогда не думал об этом в таком ключе. Как и большинство корпусменов, он относился к штатским с плохо скрываемым презрением. Но… время от времени он вспоминал, что рад был, что мать умерла до того, как он завербовался добровольцем. А когда он думал о сестре, то рука сама искала бутылку. Была еще Ооис, огненноволосая и синеглазая; когда кончился его отпуск, она долго не могла остановить слез… Он обещал найти се, но, обещая, знал, что этого не сделает…

В памяти остались люди, которые дышали кровью в разбитом взрывом шлеме; люди, которых тошнило, рвало, выворачивало на последней стадии лучевой болезни; люди, которые в болевом шоке недоуменно смотрели на кровавую струю, бившую из обрубка только что целой руки или ноги; люди, которые сходили с ума после шести месяцев патрулирования вблизи Сатурна, и их усыпляли… Да, Карлу повезло.

Братство Корпуса… Честь, традиции, джентльменство. Пустая сентиментальная болтовня!..

Нет, так несправедливо. Корпус охраняет людей, их жизнь и свободу. Может быть, эти жизни и такая свобода ничтожны — с точки зрения корпусмена. Но рыцарство подкупает само по себе. И кроме того, игра в воспоминания о пережитом сначала смешна, а потом превращается в фарс. Добродетель воина не абсолютна. Если воин получил возможность состариться…

Получил? Сколь много может получить один человек, пусть даже при поддержке машины? Что может он сделать? Что может он понять?

Это похоже на основание новой религии…

— Господи, — сказал Диас Вселенной, — мы попробуем!

Когда Диас заявил своим охранникам, что ему необходимо видеть генерала Ростока, его препроводили немедленно.

Жилая комната оказалась пустой и тихой, если не считать пения двигателей, негромкого, пока корабль шел по инерции. Царила невесомость, и Диас висел в воздухе, словно сгусток тумана. Моне дарил его глазам земной солнечный свет в летнем лесу.

— Росток? — неуверенно окликнул он.

— Заходите, — раздался еле слышный голос. Диас оттолкнулся ногой и поплыл к кабинету.

Он задержался, ухватившись за дверной косяк.

Кабинет имел полукруглую форму, одну стену его занимал пульт, на котором перемигивалось множество сигнальных лампочек. Росток свободно сидел напротив, и провода от его головы убегали в стену.

Он словно бы обладал весом, по крайней мере Диасу так показалось. Кожа на лице была смертельно бледной, чуть ли не блестящей, и туго обтянула высокие скулы. Ноздри раздулись, щеки напряглись и потеряли цвет. Диас на мгновение заглянул ему в глаза и оцепенел. Боже правый! Это же не… Он задержал дыхание.

— Ваше решение, быстро, — прошептал Росток. — У меня нет времени. Подробности после битвы.

— Я… я не предполагал, что смогу вас сейчас увидеть.

— Это важнее.

Диас чувствовал себя так, словно его заставили драться на ножах. В отчаянии уставясь на пульт управления, он подумал вдруг: это же голое железо, мозг не может служить этому.

— Вы уверовали, — сказал вдруг Росток с искренним удовлетворением.

— Да.

— На это я не надеялся. Я рассчитывал лишь проверить вашими возражениями свои собственные выводы. — Росток смотрел на него словно из глубины застывших столетий. — Вы созрели для новой веры, — заключил он. — Я не даю вам рекомендаций. Мозг может оперировать лишь теми данными, которыми располагает, а до сих пор у меня не было возможности познакомиться с американцами. И давайте не будем задерживаться на том, что я такое есть. У меня психика, отличная от вашей.

— Я должен глубже понять ваши мысли, сэр, — сказал Диас. — Вы правы, я могу лишь верить. Но ведь этого мало.

Губы Ростока медленно раздвинулись в теплой и почти человеческой улыбке.

— Да. Но веря — осознаешь быстрее.

— Я… я не хочу отнимать у вас время, сэр… сейчас… — пробормотал Диас смущенно. — С чего мне начать? Какие книги вы можете дать мне с собой?

— Никаких. — Соглашение было достигнуто, и теперь Росток говорил небрежно, тоном, каким хозяин обращается к доверенному слуге. — Я попытаюсь помочь вам здесь. В той комнате лежит экипировка, займитесь ей. Наша первая задача — выиграть предстоящий бой, хотя наша победа будет стоить гибели многим вашим друзьям. Я понимаю ваши чувства. Но помните, позже мы окупим их жизни, вознаградив наши народы — оба наших народа. Пока я хочу узнать от вас о вашем флоте. Тут любая информация драгоценна, особенно детали конструкции и вооружения, изучить которые наши ученые не имели возможности.

Боже правый! Диас оттолкнулся от двери, закрыл лицо руками и ощутил вдруг бесконечную свободу. Помоги мне!

— Это не предательство, — заявил Росток. — Это высшая степень лояльности…

Диас заставил себя поднять глаза. Оттолкнувшись от переборки, он подплыл вплотную к пульту.

— Меня вы не обманете, — сказал Росток. — Я знаю, какую боль причиняю вам, и не отрицайте этого. — Диас увидел, как на мгновение его руки соединились. — Я все время смотрю на вас вместе с вами.

Диас закрыл глаза. И устройство заработало.

— НЕТ, БОГА РАДИ!

Росток кричал, бился в кресле и пронзительно выл.

— Я не могу, — выдохнул Диас. — Я не могу ждать…

Спектакль подходил к концу, и в памяти воскресало прошлое.

— Вы вроде тетивы нашего сверхлука, — говорил офицер-психолог. Лунный свет слабо сочился сквозь купол и сиял на его бронзовых орлах, крыльях и клювах. — Вы знаете, что ваш правый локтевой сустав заменен металлическим, содержащим в себе ядерный заряд с запалом, активизируемым нервными импульсами. Но это еще не все, джентльмен.

Он свел пальцы вместе. Молодой человек, сидящий по другую сторону стола, неловко пошевелился.

— В нашей стране мы считаем недостойным превращать человека в марионетку, — сказал психолог. — Поэтому над своей бомбой вы обладаете полным контролем. И тем не менее все добровольцы проходят дополнительную спецобработку, и факт этот от них скрывается.

Предположим, бомбу в руке обнаружили и извлекли, заменив металлокость протезом. Но нам кажется, они не станут обращать внимание на микродетали. А в одной из них содержится осциллятор на кристаллической основе. Они этого знать не могут. Вы этого тоже знать не будете, поскольку не должны этого знать. И вы не проговоритесь под наркозом.

Даже если вы, попав в плен, лишитесь своего заряда, то и в этом случае вы сможете нанести ущерб. Вы можете оказаться вблизи важного электронного устройства, автопилота например. Осциллятор мгновенно блокирует его, а это расстроит планы противника и, может быть, у вас появится шанс спастись.

Постгипнотическое внушение будет таким, что вы вспомните об осцилляторе лишь в тот момент, когда он начнет работать. Не раньше. Конечно, человеческий мозг — штука чертовски причудливая, он крутит, виляет и жалит себя же своим собственным хвостом. Чтобы не допустить взрыва, ваше подсознание способно выкинуть любой трюк. Вам может даже показаться, что вы изменник, но измена — лишь один из возможных путей к совершению диверсии. Так что не волнуйтесь за свою совесть, джентльмен. Потом вам станет ясно, зачем вы на это пошли.

И тем не менее испытание может оказаться тягостным. Кроме того, гипноз — пусть даже и лучший способ в данном случае — унизителен для свободного человека… Но вы же доброволец…

Диас был около пульта, рядом с Ростоком, когда дверь распахнулась и в помещение ввалились солдаты. Он мгновенно выхватил личное оружие генерала и выстрелил. Отдача швырнула его к панели компьютера. Он сконцентрировался, выстрелил снова и левым локтем ударил по стеклу ближайшего датчика.

Росток царапал его руку. Диас догадался, что это непроизвольное движение, вызванное хаосом, царящим в соединенной с мозгом электронной аппаратуре. Он приложил пистолет к подрагивающей голове и нажал спуск.

Теперь надо выбираться! Он сильно оттолкнулся, пристрелил последнего из солдат, крутящегося в воздухе наподобие темно-красной кровавой галактики. В коридоре царила суматоха. Кто-то схватил его. Он отшвырнул нападающего прочь и поплыл по проходу. Где-то здесь поблизости должна была быть шлюпка… вот она! И никого вокруг!

У него не было времени влезать в скафандр, даже если бы хоть один из них и годился ему по размеру. Диас скользнул под аэрокупол шлюпки. Обогреватель и кислородный регенератор — жить можно… Вот только управлять такой шлюпкой он не умел. Ничего, попробуем по-американски!

Он сделал свое. Боевой компьютер врага уничтожен, на кораблях — паника. Американские крейсеры поблизости, и скоро начнется бойня. Может, кто-нибудь из своих окажется в зоне действия его слабенького передатчика.

Диас откинул кресло, уселся за миниатюрный пульт и подал команду на открывание шлюза. Вовремя! Три солдата бежали в его сторону по коридору.

Он дал на двигатель полную мощность, и корабль поплыл назад. Звездные облака на черном фоне казались чем-то давным-давно позабытым.

Сражение началось. Ближайший соназианский крейсер находился менее чем в пятидесяти километрах. Когда он взорвался, Диас, к счастью, смотрел в другую сторону.

ПОЛ АНДЕРСОН, КАРИН АНДЕРСОН ЧЕРТОГИ МЕРФИ

Вес нижеизложенное — ложь, но я хочу, чтобы большая се часть оказалась правдой.

Раскаленным прутом полоснула боль. В это мгновение он почувствовал, как пламя выжигает грудь и звериный ужас наполняет тело. Его потащило куда-то, он успел подумать:

О нет! Разве я уже должен уйти? Вселенная, не исчезай, ты так прекрасна!

Чудовищный грохот и свист слились воедино, напоминая звон колокола, который качнули однажды, и теперь он не может перестать петь. Звуки наполняли тьму, мир умирал — растворялся в бесконечности, век за веком… ночь становилась глубже и мягче… И он обрел покой.

Он снова осознал себя, оказавшись в высоком и просторном зале. И увидел не-глазами пятьсот сорок дверей, за которыми на фоне необъятной черноты полыхали облака света, исторгнутые еще не родившимися звездами. Гигантские солнца извергали потоки пламени, стрелы сияния — бриллианты, аметисты, изумруды, топазы, рубины, — и вокруг них кружили искры. Планеты, понял он своим не-мозгом. Его не-уши слышали барабанный перестук космических лучей, рев солнечных бурь, спокойный, медленный, ритмичный пульс гравитационных течений. Его не-плоть ощущала тепло, биение крови, миллионолетия изумительной жизни бесчисленных миров.

Он поднялся. Его ждали шестеро.

— Но ведь вы… — выдохнул он неслышно.

— Добро пожаловать, — приветствовал его Эд. — Не удивляйся. Ты просто один из нас.

Они спокойно беседовали, пока Гас не напомнил им наконец, что даже здесь им не подвластно время. Вечность — да, но не время.

— Пойдемте дальше, — предложил он.

— Ха-ха, — сказал Роджер. — Особенно после того, как Мерфи натворил столько дел за наш счет.

— А поначалу он показался мне неплохим парнем, — заметил Юра.

— Тут я бы с тобой поспорил, — возразил Володя. — Правда, сейчас я готов поспорить, что мы не успеем на встречу. Идемте, друзья мои. Время.

Всемером они вышли из зала и поспешили вниз по звездным тропинкам. Вновь прибывший то и дело испытывал соблазн поподробнее разглядеть то, что мелькало мимо. Но сдерживал себя, поскольку Вселенная неистощима на чудеса, а он располагал лишь кратким мгновением — ее и своим.

Спустя некоторое время они остановились на огромной безжизненной равнине. Вид был сверхъестественно прекрасен: над головой сияла Земля — голубая, безмятежная, с белыми клубками штормов, Земля, с которой прибыл аппарат, опускающийся сейчас вниз на столбе огня.

Юра по русскому обычаю пожал Косте руку.

— Спасибо, — прошептал он сквозь слезы.

Вместо ответа Костя низко поклонился Вилли.

Они стояли, укрывшись в длинных лунных тенях, под лунным небом, смотрели на неуклюжее устройство, наконец-то обретшее покой, и слушали:

— Хьюстон, говорит орбитальная станция. “Орел” совершил посадку.

На Земле звезды маленькие и тусклые. Но они гораздо ярче, если смотреть на них с горной вершины. Помню, когда я был ребенком, мы накопили достаточно денег на билеты, отправились в заповедник Большой Каньон и разбили там лагерь. Я никогда раньше не видел такого множества звезд. На них смотришь, и кажется, что взгляд уходит все глубже и глубже, — и ты вроде бы знаешь, чувствуешь, что они и в самом деле находятся на разном расстоянии, а громадность пространства между ними ты- просто не в силах вообразить. И Земля с ее людьми — всего лишь ничтожная крупинка, затерянная среди равнодушных, колючих звезд. Папа сказал, что они не очень отличаются, когда смотришь на них из космоса, разве что их намного больше. Воздух вокруг был холодный и чистый, наполненный запахом сосен. Я слышал, как тявкает койот где-то вдали. У звука там не было преград.

Но я вернулся туда, где живут люди. На облако смога неплохо смотреть с крыши дома. Воздух тоже хорош — плотный, жирный, и, прежде чем ты его вдохнешь, он уже отфильтрован миллионами пар легких. Не плох и городской шум: обыкновенный визг и грохот, рев реактивных лайнеров и треск перестрелки. А после какой-нибудь аварии, когда отключают свет, вы можете иногда различить несколько звезд на темном небе.

А больше всего я мечтал жить в Южном полушарии, потому что там можно видеть Альфа Центавра.

Папа, что делаешь ты этой ночью в Чертогах Мерфи?

Есть такая шутка. Я знаю. Закон Мерфи: “Все, что может произойти, — произошло”. Только я думаю — это правдивая шутка. Я имею в виду то, что я прочитал все книги и просмотрел все ленты, до которых только мог дотянуться; изучил все, где говорилось о первопроходцах. Обо всех, без исключения. А затем стал выдумывать для себя рассказы о том, чего не было в книгах.

Стены кратера ощерились, выставив клыки. Острые и серовато-белые в безжалостном лунном свете, они резко контрастировали с тьмой, наполняющей чашу кратера. И они росли, росли. Пока корабль падал, в нем царила невесомость, и тошнота выворачивала кишки. Плохо укрепленные предметы мотались позади пилотских кресел. Вой вентиляторов смолк, и теперь два человека дышали зловонием. Наплевать. Это не катастрофа с “Аполло-13” — у них просто не будет времени задохнуться от собственных испарений.

Джек Бредон хрипел в микрофон:

— Алло, Станция Контроля… Лунный Трансляционный спутник… кто-нибудь… Вы нас слышите? Передатчик тоже неисправен? Или только приемник? Черт бы все это побрал, мы даже не можем сказать “прощай” нашим женам.

— Говори, пока возможно, — распорядился Сэм Уошбарн. — Не исключено, что они принимают.

Джек попытался стереть пот, выступивший на лице и теперь танцевавший перед ним блестящими шариками. Бесполезная затея.

— Слушайте нас, — снова заговорил он. — Это Первая экспедиция Мосели. Наши двигатели одновременно вышли из строя через две минуты после начала торможения. Должно быть, отказал интегратор подачи топлива. Скорее всего, короткое замыкание, но мы подозреваем магнитные возмущения — датчики зафиксировали их в тот момент, когда мы начали торможение. Отдайте эту систему на доработку. Передайте нашим женам и детям, что мы их любим!

Он замолчал. Зубья кратера царили на всем переднем экране.

— Как тебе это нравится? — спросил Сэм. — И мне, первому черному космонавту?

Потом был удар.

Позже, когда они снова осознали себя и поняли, в каком зале находятся, Сэм сказал:

— Было бы отлично, если бы он позволил нам заняться исследованиями.

Станция “Мерфи”? И это ее настоящее название?

Когда Отец проявляет свой нрав, он всегда начинает оправдываться: “Это Мерфи сделал!” Остальное я нашел в старых записях, в пьесах о космонавтах, выдуманных еще тогда, когда людям нравилось слушать подобного рода истории. Когда человек умирал, то там говорилось, что он “пьет в зале Мерфи”, или же: танцует, спит, мерзнет, поджаривается. И там в самом деле говорилось: “Зал”. Ленты такие старые. И за сотню, а то и за две сотни лет никто не удосужился переписать их заново на пластиковую основу. Голограммы испачканы и перецарапаны, звук плавает и изобилует случайными помехами. Применительно к этим лентам закон Мерфи сработал безупречно.

Мне хотелось спросить у Папы, о чем говорят астронавты, что они думают, возвращаясь с покоренных планет. Конечно же, они никогда не размышляют над тем, кто такой Мерфи, владелец чертогов, где оказывается звездный люд, когда он призывает их к себе. Но, быть может, они отпускают какие-нибудь шутки на этот счет. И всегда ли речь идет о зале? Или же всего лишь о пути, как мне тоже приходилось слышать? Мне хочется спросить Папу об этом, но его давным-давно нет дома — он помогает строить и испытывать свой корабль. Иногда он ненадолго возвращается, но я вижу, что больше всего ему хочется не отходить от Мамы. А когда нам все же удается побыть вдвоем, то меня это возбуждает настолько, что я просто забываю о мыслях, которые не дают мне заснуть по ночам. А потом он снова уезжает.

Добыча Мерфи?

К тому времени, когда Моше Сильверман кончил писать свой рапорт, температура под куполом достигла семидесяти градусов и поднималась так быстро, что к началу нового — по земному отсчету — дня достигнет, наверное, сотни. Конечно же, вода не закипит — избыток энергии компенсируется испарением. Но с имеющимися у них аппаратами даже такую температуру не удержишь. Испарители засоряются и, того и гляди, откажут совсем. Моше чувствовал, как река пота катится по его обнаженному телу.

Хорошо, что не отключили свет. Если энергоотсеки не в состоянии дать энергию для нормальной работы кондиционеров, то, по крайней мере, ее хватит, чтобы Софья не умерла во тьме.

Голова болела, гудело в ушах. Его мутило от слабости. Он давился отвратительно теплой жидкостью — пить хотелось все время. Только без соли, думал он. Пусть даже это убьет нас раньше, чем наступит тепловой удар, кипение, тишина. Он чувствовал ломоту в костях, хотя тяготение Венеры было меньше земного. Мышцы одрябли, он вдыхал запах собственных выделений.

Заставив себя сконцентрироваться, Моше перечитал написанное: сухой деловой отчет о поломке реакторов. Следующая экспедиция будет знать, что густой ядовитый ад атмосферы под воздействием свободных нейтронов вступает в реакцию с графитом, и инженеры разработают соответствующие меры предосторожности.

С неожиданной злостью он схватил кисточку для письма и на обратной стороне металлической страницы быстро написал: “Не уступайте! Не допускайте, чтобы эта преисподняя победила вас! Слишком многому мы можем здесь научиться”.

Прикосновение к плечу заставило его резко обернуться. От одного присутствия Софьи Чьяпеллоне желание вспыхивало в нем. И даже сейчас — блестящая от пота, с запавшими глазами, отекшим лицом, плотно облепленным волосами, — она казалась ему соблазнительной.

— О чем ты задумался, милый? — Голос ее звучал тускло, но руки искали его. — Лучше пойдем в общую комнату. Взовем к Мохандес Пункаху о спасении.

— Да, я иду.

— Только сперва поцелуй меня. Раздели мою соль.

Потом она заглянула в отчет.

— Ты думаешь, они попытаются еще раз? — спросила она. — Ресурсов мало, и они такие дорогие, пока идет война…

— Не знаю, — ответил он. — Но мне кажется — я понимаю, что это сумасшедшее чувство, но как не станешь тут сумасшедшим? Мне кажется, что если они не попытаются, то большее, чем наши тела, останется здесь… Останутся наши души. В ожидании кораблей, которые должны когда-нибудь прийти.

Она вздрогнула и увлекла его к ожидающим их друзьям.

Может быть, мне стоило бы почаще бывать дома. Мать могла нуждаться во мне. Она негромко жаловалась на жизнь, проклинала судьбу, оставаясь одна в нашей маленькой квартирке. Но все же, наверное, она чувствовала себя лучше, когда меня не было поблизости. Что может сделать неуклюжий четырнадцатилетний подросток с прыщеватым лицом?

И что он сможет, когда повзрослеет?

Ох, Папка, большой сильный Папка, я хотел бы быть рядом с тобой. И даже… во владениях Мерфи?

Директор Сабуро Мураками стоял около стола в зале общих собраний и медленно изучал их глаза — пару за парой. Тяжело висело молчание. Небрежно нарисованные фигуры на стенах (автор — Георгиос Ефтимакис) — нимфы и фавны, кентавры, резвящиеся под чистым небом среди травы, цветов, лавровых деревьев — ничего этого на Земле уже нет, — внезапно показались ему гротескными и бесконечно чуждыми. Он прислушался к биению собственного сердца. Пришлось дважды сглотнуть, прежде чем рот смочился достаточно и он смог заговорить сухим, деревянным голосом.

И с началом речи пришли слова, четкие и ясные, пусть даже несколько холодные и прямые. В этом не было ничего странного: он целую ночь провел без сна, мысленно выбирая именно их.

— Юсуф Якуб сообщил мне, что ему удалось достичь определенных успехов в нейтрализации псевдовируса. Это еще не лекарство, а пока лишь удачный результат лабораторных исследований. Так что водоросли будут болеть, и мы будем испытывать в них дефицит, пока не прибудет очередной корабль с новой порцией. Сразу же после нашего собрания я буду радировать в Космоконтроль и подам заявку. На Земле успеют подготовить все необходимое. Как вы помните, корабль намечалось выслать… Короче, он будет у нас приблизительно через девять месяцев. На это время нам гарантирован кислородный паек, достаточный, чтобы остаться в живых, но при условии, что мы будем избегать физической нагрузки. Я верно изложил суть дела, Юсуф?

Араб кивнул. Его правый глаз немилосердно сводило тиком; испанский отличался невероятным акцентом.

— Ты не потребуешь спецрейса? — спросил он.

— Нет, — ответил Сабуро. — Вы сами знаете, как дорого это обходится, а трасса Хохмана — оптимальна. Спецрейс попросту уничтожит всю пользу от нашей станции. Съест всю выгоду. Но я должен сказать, что наше девятимесячное безделье также может вызвать закрытие станции.

Он наклонился вперед, легко, благодаря низкому марсианскому притяжению, удерживая тело на кончиках пальцев.

— Вот об этом я хотел поговорить сегодня с вами. Об урезанном пайке и финансах. Деньги являются эквивалентом человеческого труда и природных ресурсов. Это истинно при любом социоэкономическом строе, и вы знаете, как невероятно низок сегодня курс денег на Земле. Рабочих рук миллиарды, да, но отсюда — массовая бедность и, как следствие, нехватка людей с тренированным интеллектом. Если оглянуться назад, это было отлично видно по политической борьбе в Совете, когда принималось решение об организации нашей базы.

Мы знаем, ради чего мы здесь. Ради исследований. Изучения. Ради того, чтобы основать первое постоянное поселение людей за пределами Земли и Луны. Ради того, чтобы в итоге — для наших праправнуков — дать Марсу воздух, которым сможет дышать человек, воду, которую он сможет пить, зеленые поля и леса, где он сможет отдохнуть душой. — С этими словами он указал на стену и подумал, что сейчас его жест выглядит, скорее всего, издевкой. — Нам нечего ждать от Земли, и не стоит верить тем, кто утверждает, будто нищета — это хорошо. Кроме того, каждый рейс требует металла, горючего, квалифицированного технического обслуживания, а все это нужно тем, кто живет на Земле, для их собственных детей. Мы окупаем наше пребывание здесь лишь разработкой урановых месторождений. Поставляемая нами энергия позволяет сбалансировать расшатанную экономику, окупая и наши затраты. Вот приносимая нами польза.

Сабуро вдохнул затхлый, отдающий металлом воздух. Голова кружилась от недостатка кислорода. Он с трудом заставил себя стоять прямо и продолжал:

— Мне кажется, что мы с вами, наше крохотное, уединенное поселение — последняя надежда для человечества остаться в космосе. Если мы сможем продержаться до тех пор, пока не перейдем на самообеспечение, Сырт Харбор станет залогом будущего. Если же нет…

Он собирался еще больше накалить обстановку, прежде чем подойти к сути. Но легкие так устали, и так бешено билось сердце… Он ухватился за край стола и, борясь с наплывающими клочьями тьмы, сказал:

— Лишь половине из нас хватит кислорода для активной деятельности. Если мы свернем все исследования и все силы отдадим копям, то сможем добыть достаточное количество урана и тория, чтобы в финансовом балансе не было хотя бы перерасхода. Жертвы же будут иметь… пропагандную ценность. Я обращаюсь к мужчинам-добровольцам, или же мы будем тянуть жребий… Разумеется, сам я буду первым.

…Так было вчера.

Сабуро относился к тем, кто предпочитал уйти в одиночку. Он никогда не питал любви к гимнам о человеческой солидарности; и он очень надеялся, что его детям подобная солидарность не потребуется никогда. И наверное, хорошо, что Алиса погибла раньше, при пожаре стапеля.

Он поднялся на хребет Вейнбаума, но остановился, когда купола поселка исчезли из поля зрения. Не стоит заставлять поисковую партию забираться так далеко. И без того найти его будет трудно, песок занесет следы. А кому-нибудь его скафандр может пойти на пользу. И водоросли в баках уже ждут истощенное тело…

Он остановился, осматриваясь. Горная стена с темными утесами, с причудливо выветренными вершинами сбегала к нежной красно-золото-охряно-голубо-радужной равнине. Кратер у недалекого горизонта отбрасывал свои собственные, голубоватые тени, словно бросающие вызов глубокому пурпурному небу. Разреженный воздух — он слышал призрачное завывание ветра — раскрывал перед ним Марс во всех деталях, четко очерченных, невероятно рельефных, утонченных и полных символики, словно полукруглый фриз на воротах перед каменным адом. А если повернуться спиной к сморщившемуся, но все равно ослепительно яркому Солнцу, то и днем можно увидеть звезды.

Сабуро испытывал покой и почти счастье. Может быть, причиной было всего лишь то, что впервые за много недель его легкие дышали в полную силу.

И все-таки медлить не стоит, подумал он и, завинчивая вентиль, порадовался твердости своих пальцев.

Он всегда гордился своим атеизмом и был удивлен, когда руки его устремились к Полярной звезде, а голос произнес:

— Нему Амида Буцу.

Он откинул забрало шлема.

Смерть милосердная. Теряешь сознание меньше чем за тридцать секунд…

Он открыл глаза и не мог понять, где находится. Исполинское помещение, дверные проемы, обрамляющие райское безумство ночи, полное звезд, галактик, зеленого мерцания туманностей? Или же это гигантский и медлительный звездный корабль, так точно нацеленный на край Галактики, что Млечный Путь пенится вдоль его носа и кружится за кормой, в кильватере серебра планет?

Здесь были люди, они собрались возле высокого кресла в противоположной стороне от того места, где он находился. Сумрак и расстояние делали их неузнаваемыми; Сабуро поднялся и двинулся в их направлении. Быть может, там ждала его Алиса?

Но был ли Отец прав, так часто и так надолго оставляя Мать в одиночестве?

Я помню, что произошло, когда мы получили известие. По средам я бывал свободен и обычно бродил по улицам со свинчаткой в кармане. Смею надеяться, я не был похож на остальных ребят. Как правило, вас не могут не касаться школьные дела. Или вы держитесь сами по себе (я помню, хотя лучше бы не вспоминать, что “Ураганы” сделали с Дэнни), или привыкнете к кому-нибудь. А Жак-Жак умел вызывать к себе уважение, дружба с ним котировалась высоко, его советы и распоряжения всегда были верными, даже в прошлом году, когда нас здорово потрепали “Ласки”. В отместку мы убили троих — троих! — и мне кажется, вряд ли другая компания смогла бы так.

А она была действительно хорошенькой, Мама. Я видел фотографии. Правда, сейчас она похудела, страдая из-за Отца, и мне казалось, еще потому, что надо было вечно выкручиваться с тех пор, как семьям космонавтов снова срезали обеспечение. Но когда я вошел, то увидел ее сидящей не на диване, а на ковре — старом, выцветшем, сером ковре — плачущей… Она сидела возле дивана и колотила по нему, как не раз делала, когда на нем лежал Отец.

Не понимаю, почему она злилась и на Него. Мне кажется, что в происшедшем не было Его ошибки.

— Пятьдесят миллиардов расходов! — выкрикнула она. — Сто, двести миллиардов обедов для голодных детей. И на что они это потратили? На убийство двенадцати человек!

— Погоди, погоди-ка, — сказал я. — Папа же объяснял. Ресурсы… хм… распределяются неравномерно.

Она ударила меня и закричала:

— И тебе хочется туда же, да? Господи! Одно то, что тебе это не удастся, делает его смерть почти счастьем!

Я не смог сдержаться:

— А ты хочешь, чтобы я сделался… диспетчером, пищевиком, врачом… что-нибудь тихое, спокойное и со спросом… чтобы я мог помогать тебе, да, раз уж он не сможет?

Но стоит ли биться головой о стену? Хуже от этого только голове. И так уже сколько раз мне хотелось взять свои слова обратно.

Ладно. Хватит,

Отсутствие заботы не было папиным недостатком. Если бы все шло как надо, через несколько лет мы бы стартовали к Альфе Центавра. И она, и он, и я… А планеты там, я уверен, настоящие сокровища. Только вот сам полет! Помню, Жак-Жак говорил мне, что я сдохну от скуки через несколько месяцев.

— И башкой о борт, ха-ха-ха!

Все-таки воображения у него не было. Хороший вожак, мне кажется, но сердце уже покрыто жирком… Да, помню, Мать как-то смеялась, услышав от меня, что… Ох, как же ты надоел с этим кораблем! Миллионы книг и лент, и сотня людей, единственных в своем роде и уникальных, которые прогуливаются по палубам…

Что ж, полет может оказаться похожим на пикники на Холме Эльфа, о которых мне любила читать Мать, когда я был маленьким: добрые старые истории с флейтами и скрипками, длинными платьями, пищей, питьем, танцами и девушками, одинаково маленькими в лунном свете…

Холм Мерфи?

С Ганимеда Юпитер выглядит в пятьдесят раз больше, чем Луна с Земли. Когда Солнце скрывается, то король планет отражает в пятьдесят раз больше света, и потому ночи здесь невозможно ясные, каких просто не может быть дома.

— Дом человеческий здесь, — промурлыкала Каталина Санчес.

Арно Енсен с трудом оторвал от нее взгляд — такой очаровательной она казалась в золотистом свете, падающем сквозь прозрачные стены оранжереи. Он рискнул обнять ее за талию. Она вздохнула и придвинулась к нему. Сквозь легкую одежду — в колонии предпочитали короткие яркие спортивные костюмы — Арно ощущал тепло и нежность ее тела. В невероятнейшей мешанине запахов цветов (на грядках справа, слева, позади высились на причудливо длинных стеблях крупные бутоны всевозможных расцветок, перевитые длинными нитями лоз, опутанные лабиринтом ползучих растений — зрелище, достойное сна) он отыскал ее аромат.

Солнца не было, зато Юпитер виднелся почти в полной фазе. Работы по преобразованию быстро продвигались вперед, но Ганимед пока еще обладал слишком разреженной атмосферой, чтобы она мешала наблюдению. Темно-желтые лучи пробивались, проскальзывали меж медленно двигающихся лент облаков — зеленых, голубых, оранжевых, темно-коричневых. Красное пятно сияло подобно драгоценному камню. И знание того, что любой из бушующих сейчас там штормов мог бы целиком слизнуть Землю, только добавляло величия этой красоте и безмятежности. Несколько звезд пробивалось сквозь это сияние и висело низко над горизонтом, наподобие бриллиантов. Золотой небесный свет мягко ложился на скалы, ущелья, кратеры, ледники, на машины, с помощью которых человек намеревался переделать этот мир для себя.

Великое молчание царило снаружи, а внутри, в танцзале, играла музыка. У людей был повод для празднества. В эксплуатацию пустили новые гидролизные фабрики, которые высвобождали кислорода на пятнадцать процентов больше, чем ожидалось. Но от танцев устаешь, даже от ганимедянских (парение в воздухе и неторопливое падение), а веселье пузырится, словно шампанское, и девушка, тебе приглянувшаяся, говорит, что да, она не прочь полюбоваться Юпитером…

— Наверное, ты права, — сказал Арно. — Самое главное, что у нас есть на счету: мирная и счастливая жизнь, интересная работа, великолепные друзья, — и все это для наших детей.

Он обнял ее крепче. Она не возражала.

— Чего нам не хватает? — спросила Каталина Санчес. — Мы с избытком обеспечиваем себя, торгуем с Землей, Луной, Марсом. Развитие идет экспоненциально. — Она улыбнулась. — Должно быть, я кажусь тебе невероятно серьезной. А в самом деле, что может помешать нам?

— Не знаю, — ответил он. — Война, перенаселение, нарушение экологического баланса…

— Ну не хмурься, — пожурила его Каталина. Свет радугой ударил из тиары местного хрусталя, украшающей ее волосы. — Люди становятся умнее, нельзя же постоянно совершать одни и те же ошибки. А мы создадим здесь рай, где деревья парят в небе в свете полного Юпитера, где водопады медленно-медленно низвергаются вниз, в глубокие синие озера, летают птицы, напоминающие крошечные многоцветные пули, и олень пересекает луг десятиметровыми прыжками… Вот такой рай!

— Но не абсолютный, — сказал Арно. — Не идеальный.

— Такой мы и не хотим, — согласилась Каталина. — Нам нужно — совсем немножко! — неудовлетворенность, активизирующая разум, заставляющая его стремиться к звездам. — Она засмеялась. — Я уверена, в жизни всегда можно достичь лучшего… Ох!

Глаза ее расширились. Рука потянулась ко рту. И в то же мгновение она почувствовала, что он неистово целует ее, а она — его. Они сжимали друг друга в объятиях, и кружилась мелодия вальса, цветы вздыхали, и величие Юпитера осеняло их, нисколько не заботясь об их существовании.

— Давай танцевать. Давай танцевать, пока у нас хватит сил.

— Непременно. — И он повел ее назад в танцевальный зал.

Они пребывали в счастии до того момента, когда астероид — один из многих, которых тяготение гигантской планеты вырвало из пояса, — врезался точно в строения Аванпоста Ганимед. Это случилось ровно за полдекады до упразднения марсианской колонии.

Да, мне кажется, люди ничему не способны научиться. Они плодятся, сражаются, уничтожают друг друга, гадят там, где живут, а потом:

Мать: Мы не можем себе позволить это.

Отец: Мы не можем себе это не позволить.

Мать: Эти дети — они как гоблины, как голодные призраки. И если Тед будет такой, то любой скажет, что он не пригоден, даже если вы и построите свой межзвездный корабль… Интересно, что тогда скажешь ты.

Отец: Не знаю. Но я знаю, что это наш последний шанс. Или мы будем донашивать наши обноски, или же, наконец-то, возьмемся за дело. Если бы Лунная Гидромагнитная лаборатория не сделала это открытие, правительству пришлось бы подать в отставку… Дорогая, мне все равно придется убить прорву времени и сил, пока корабль строится и испытывается. Но зато моя банда будет сидеть на тройном окладе.

Мать: Предположим, ты своего добьешься. Предположим, ты получишь свой драгоценный звездолет, способный летать почти со скоростью света. Ты можешь хоть на мгновение вообразить людей, способных наслаждаться жизнью после того, как они обобрали все человечество?

Отец: Нас это не должно касаться. Мы летим все вместе: ты, Тед и я.

Мать: Я буду чувствовать себя чудовищем, которому удобно и приятно и которое обрекло на нищету миллиарды.

Отец: Мой первый долг — позаботиться о вас двоих. Но поговорим об этом отдельно. Давай представим человека вообще. Что он есть? Зверь, который рождается, жрет, совокупляется, гадит и умирает. И все же он нечто большее. Ведь рождаются изредка Иисус, Леонардо, Бах, Джеффер-сон, Эйнштейн, Армстронг, Оливейда — а кто лучше, чем они, оправдывают наше существование? Но если согнать всех людей, словно крыс, в одну кучу — они и начинают вести себя как крысы. Что им тогда душа? И я хочу тебе сказать: если мы не стартуем, если не спасем хоть немного настоящих людей, потомки которых смогут вернуться и возродить человечество, — если не мы, то кто позаботится о ходящих на Двух ногах животных, которые развивались миллионы лет, а утратили все за считанные века… Иначе человек вымрет.

Я: И дьявол, мама, будет смеяться.

Мать: Ты ничего не понимаешь, малыш.

Отец: Спокойно. Се — голос не младенца, но мужа. Он все понимает лучше, чем ты.

Ссора — я со слезами на глазах убегаю от них. Что с меня взять: восемь-девять лет от роду. Но не с той ли ночи я начал сочинять истории о зале Мерфи?

Чертоги Мерфи. Мне кажется, это именно то место, где должен оказаться мой отец.

Когда Ху Фонг, старший инженер, зашел в каюту капитана и сообщил новые данные, капитан некоторое время сидел неподвижно. Свет падал сверху. Уютное, просторное помещение, мебель, книги, поразительная фотография туманности Андромеды, а здесь — Мэри и Тед… улыбающиеся…. Световой год в год за год, это значит — не больше двух декад до центра этой Галактики, не более трех до соседней, изображение которой так ему нравится… Как тут поверить в скорую смерть?!

— Но ведь ясно, что рамоскоп работал, — сказал капитан, чтобы сказать хоть что-нибудь.

— Возможно, радиация повредила настройку цепей. В любом случае, даже если мы затормозим и попытаемся вернуться домой на малой скорости, корабль будет облучен и люди получат смертельную дозу.

Межзвездный водород — примерно один атом на кубический сантиметр — чистейший вакуум для людей, живущих на дне воздушного океана, дышащих смесью смога и испарений. Но для космического народа водород — горючее, активное вещество, путь к звездам… Надо лишь, чтобы не подводила защита от сплошного ливня гамма-лучей.

— Мы с трудом достигли скорости в одну четвертую “с”, — возразил капитан. — А беспилотные рейсы без труда показывали девяносто девять процентов.

— Нужно учитывать теперешнюю массу корабля, — ответил инженер. — Можно проверить и передать управление автоматам.

— Вы же знаете, у нас нет таких автоматов.

— Тогда надо вернуться. Следующая экспедиция…

— Я не верю, что она состоится. Конечно, домой мы сообщим. Но после этого, я думаю, начнем что-нибудь предпринимать. Вы говорите, четыре недели до смерти от лучевой болезни? Вопрос ведь не в том, как сообщить об этом на Землю, вопрос в том, как сказать остальным.

Потом, оставшись наедине с изображениями Андромеды, Мэри и Теда, капитан подумал: я теряю больше чем оставшиеся годы жизни, которые я не прожил. Я теряю годы, которые мы могли бы прожить вместе, не расставаясь.

Что я могу сказать вам? Что я шел к цели, потерпел неудачу и в том виноват? В этот час лгать не хочется, особенно вам.

Прав ли я?

Да.

Нет.

О Господи, что ответить мне. Луна поднимается над облаком копоти. Недавно комиссар Уэниг сказал мне, что мы будем удерживать последнюю лунную базу, пока не иссякнут ресурсы или не удастся отыскать замену тем видам топлива на тяжелых молекулах, которые пока применяются. Но разве не премьер Объединенной Африки заявил во всеуслышание, что подобные производства должны быть запрещены, что они недопустимо расточительны, и любая нация, к ним прибегающая, должна считаться врагом всего человечества?

На улице трещат автоматы. Женский крик…

Мать уехала отсюда — это все, что я смог сделать для нее в память об Отце.

Если я потрачу десять лет, чтобы сделаться пищевиком или врачом, то, скорее всего, вымотаюсь настолько, что у меня просто не останется сил думать о Луне. Если через те же десять лет я стану чиновником, то научусь брать взятки и, наверное, буду нарушать закон при первой же возможности растратить казенные деньги…

…особенно для защиты кого-нибудь. Уже появились миссионеры новой и странной религии. И Президент Европы заявил, что в случае необходимости его правительство предаст их анафеме даже с помощью ядерного оружия.

А корабль плывет меж звезд, команда его — скелеты мертвецов. И сотни миллионов лет спустя он достигнет Границы — и найдет пристанище в Чертогах Мерфи.

И пыль, образованная космическими лучами, начнет шевелиться, вновь обращаясь в кости. От изъеденного радиацией корпуса корабля отделятся молекулы и обернутся плотью. И оживут капитан и его люди. Они осознают себя и посмотрят на мириады солнц, к которым стремились и которые плывут теперь над их головами.

— Вот мы и дома, — скажет капитан.

Гордый за себя и своих людей, он смело шагнет вперед, в зал с пятьюстами сорока дверьми. Кометы промерцают позади него, звезда взорвется с ужасающим великолепием, планеты начнут вращаться, и новая жизнь оповестит о себе криком, в муках появляясь на свет.

Кровля дворца горой взметнется вверх, стремясь во тьму и к облакам света. Концы стропил вытянутся и обратятся в головы дракона. А в дверь, через которую капитан командовал своим экипажем, пройдут шеренгой восемьсот человек.

И когда капитан узнает стоящего во тьме, он низко поклонится…

Тот возьмет его за руку:

— Нас ждут, — скажет он.

Сердце капитана подпрыгнет:

— И Мэри?

— Да, конечно. Все.

Я. Ты. И ты. И ты, будущий, если появишься. В конце концов, Закон Мерфи касается нас всех. Наша судьба от нас не убежит. Мы можем лишь надеяться, что то, что может случиться, — случилось. Так уж было установлено для нашей расы. Стоит ли лгать перед лицом звезд — что мы можем или мечтать, или действовать. И наша цель — сделаться лучше, добрее, свободнее. Если же это не удастся, ничто другое не будет иметь значения.

И когда я попаду в такое место — а я рад, что оно вымышлено, — я постараюсь не забыть то, что мы держали в руках, видели, знали, любили…

Ад Мерфи.

СДВИГ ВО ВРЕМЕНИ

ГЕТТО

Монорельс высадил их на окраине Кит-тауна.

Вдали мерцали и переливались огни огромного города — красные, зеленые, золотые; огни метались меж стройных башен, отражаясь в низко висящем небе, здесь же царили тишина и ночь.

Кенри Шаун еще некоторое время постоял с остальными, неуверенно переминаясь с ноги на ногу и придумывая, что бы сказать. Все знали, что он собирается оставить космос, но у китян не принято было вмешиваться в личную жизнь других людей, и поэтому все молчали.

— Ну что ж, — в конце концов выдавил он. — Еще увидимся.

— Конечно, — ответил Граф Кишна. — Мы проторчим на Земле несколько месяцев. — И после короткой паузы добавил: — В следующем рейсе нам будет очень не хватать тебя. Вот если бы ты… передумал, Кенри.

— Нет, — сказал Кенри. — Я остаюсь. Но все равно спасибо.

— Приходи в гости, — пригласил Граф. — Мы на днях как раз собирались устроить вечеринку и перекинуться в покер.

— Конечно. Конечно, приду.

Граф обнял Кенри за плечо одной рукой и слегка прижал к себе. Этот обычный для Кит-тауна жест заключал в себе больше, чем можно было выразить словами.

— Доброй ночи, — вслух сказал он.

— Доброй ночи. — Во тьме слова прозвучали чуть слышно. Они постояли еще мгновение: полдюжины мужчин в свободных синих куртках, мешковатых брюках и мягких туфлях — одежды для выхода в город. Все они забавно походили друг на друга: смуглолицые, невысокого роста и плотного сложения. Но больше всего их роднила манера двигаться и особенное выражение лиц. Ведь за всю жизнь, проведенную среди звезд, они не видели ничего, кроме чужих странных миров.

Затем группа распалась, и каждый пошел в свою сторону. Кенри направился к отцу. Было довольно прохладно, северное полушарие вступало в осень; Кенри поежился и сунул руки в карманы.

Улицы Кит-тауна были просто узкими бетонными дорожками, не светящимися, а по старинке освещенными круглыми фонарями, бросавшими неясные блики на лужайки, деревья и на маленькие, похожие на землянки, домики, далеко отстоящие от дороги. Людей на улице почти не осталось: пожилой офицер, кажущийся очень суровым в своей накидке с капюшоном; молодая пара, медленно прогуливающаяся, взявшись за руки; стайка детей, резвящихся на траве, наполняющая воздух веселым смехом. Вполне возможно, некоторые из этих детишек родились лет сто назад и уже успели повидать миры, солнца которых неразличимы отсюда. Но родная планета всегда манила людей. Даже оказываясь на другом краю Галактики, они возвращались к шепчущим лесам и пенистым морям, к дождю, ветру и быстро несущимся тучам, через любые бездны пространства стремились они к своей матери-Земле.

Большинство домов-полушарий были темны. За ними присматривала автоматика, пока хозяева блуждали среди звезд. Кенри прошел мимо дома своего друга Джонга Эррифранса, подумав с грустью, увидятся ли они когда-нибудь. “Золотой Летун” вернется с Бетельгейзе не раньше чем через столетие, а к тому времени “Крылья” — его корабль — еще не возвратится из следующего рейса.

“Нет, постой-ка. Я ведь остаюсь, Я буду уже глубоким стариком, когда вернется Джонг, по-прежнему молодой и веселый, с гитарой за спиной и с улыбкой на губах”.

В городке было всего-навсего несколько тысяч домиков, и большинство их обитателей постоянно отсутствовало. Сейчас вокруг Солнца кружили только “Крылья”, “Летящее облако”, “Могучий Варвар”, “Богоматерь” и “Принцесса Карен” — их команды в общей сложности, включая и детей, насчитывали не более 1200 человек. Он еще раз прошептал тихонько архаичные, чудесные названия, смакуя на губах их волнующий привкус. Кит-таун и его обитатели были неизменны — иначе и быть не могло. Ведь если человек перемещается со скоростью света, то время для него идет так, что за десять лет отсутствия на Земле пролетает век… А здесь был дом, здесь человек был среди подобных себе, а не каким-то томми, который вынужден подобострастно кланяться и заискивать перед могущественными людьми Солнечной системы. Здесь человек оставался человеком и мог ходить с гордо поднятой головой. И неправда, хотя так говорят на Земле, будто они безродные, люди без собственной планеты, истории и привязанностей. Они были детьми родной планеты в большей степени, чем те, кто пережил ее лихорадочный расцвет, и войны, и закат…

— Добрый вечер, Кенри Шаун.

Он остановился, вырванный из задумчивости, и взглянул на молодую женщину. По ее длинным темным волосам и стройной фигуре струился бледный свет уличного фонаря.

— О… — спохватился он и поклонился. — Добрый вечер тебе, Тейя Баррин. Долго же мы не виделись. Года два, наверное, не меньше, а?

— Для меня время пролетело быстро, — ответила она. — “Могучий Варвар” прошлый раз летал к Веге. И мы крутимся на орбите уже целый месяц. А “Крылья”, кажется, вернулись недели две назад, да?

Почему она не решается говорить прямо, без недомолвок? Кенри знал, что время прибытия его огромного корабля известно ей с точностью до часа.

— Да, — ответил он. — Но у нас вышел из строя астрогационный компьютер, и мы, несколько человек, задержались на борту, чтобы привести его в порядок.

— Я знаю, — тихо ответила она. — Я интересовалась у твоих родителей, почему тебя не видно в городе. А разве тебе самому не хотелось на Землю?

— Еще бы! — произнес он, и голос его дрогнул. Он не мог рассказать ей о лихорадочном желании сбежать с судна, попасть на Землю и увидеть Дорти, которая ждала его среди роз. Это желание буквально жгло его, не давало покоя ни на миг. — Конечно, но ты же знаешь, что корабль — самое главное, я же самый опытный специалист по компьютерам. А мою долю груза продал за меня отец. Я никогда не любил заниматься торговлей.

Перекидываемся тут ничего не значащими словами, думал он про себя, а встреча с Дорти все отдаляется и отдаляется. Но он не мог оборвать ее на полуслове и уйти. Ведь Тейя была настоящим другом. Когда-то он даже думал, что она станет для него еще ближе, но это было до того, как он встретил Дорти.

— С тех пор, как мы улетели, мало что изменилось, — заметила она. — И это за целые двадцать пять земных лет! Все та же Звездная Империя с тем же языком и генетической иерархией, правда немного более обширная. Правда, недовольства и волнений побольше, а значит, все ближе восстание и конец. Мне кажется, это очень напоминает Африканцев поколения за два до падения их Империи.

— Точно, — сказал Кенри. — И другие тоже. И в будущем будет то же самое. Кстати, я слышал, что Звезды опять стараются прижать нас.

— Да. — Она говорила почти шепотом. — Теперь нам нужно покупать специальные эмблемы по совершенно немыслимой цене и носить их всюду за пределами Кит-тауна. Все может стать еще хуже и, я думаю, станет со временем.

Он заметил, что ее губы дрожат под резко очерченными ноздрями, а глаза, встретившись с его глазами, вдруг блеснули от внезапно выступивших слез.

— Кенри… а это правда, что говорят о тебе?

— Что правда? — Сам того не желая, он почти выкрикнул это.

— Что ты собираешься бросить космос. И… оставить Кит… стать землянином?

— Мы поговорим об этом в другой раз. — В горле у него было невыносимо сухо. — Сейчас я очень спешу.

— Но, Кенри… — Она глубоко вздохнула.

— Спокойной ночи, Тейя. До встречи. А сейчас я действительно очень спешу.

Он поклонился и ушел — быстро, не оборачиваясь. Он удалялся, а по спине его скользили попеременно узкие полосы света и тени.

Дорти ждала его, и он обязательно должен увидеться с ней сегодня же вечером. Но почему-то он уже не думал об этом с такой радостью. На душе у него было муторно…

Она стояла у иллюминатора, глядя во тьму, бесконечность которой ощущалась невероятно чуждой, и белые отсветы корабельных переборок прохладно отражались в ее волосах. Мягко ступая, он приблизился сзади и опять, уже в который раз, поразился, как она красива. Даже тысячу лет назад такие высокие, чудесно сложенные блондинки были на Земле редкостью, и хотя селекционеры человеческих тел Звездной Империи вряд ли останутся в памяти человеческой, их следовало бы помнить вечно уже за то, что они создали такой тип женщины.

Она быстро обернулась, почувствовав его приближение. Серебристо-голубые широко раскрытые глаза воззрились на него, губы слегка разошлись, полуприкрытые изящной рукой. Какое все-таки чудо — женская рука, подумал он.

— Ты напугал меня, Кенри Шаун.

— Прошу прощения, фриледи, — удрученно сказал он.

— Ничего… — Она улыбнулась, немного неуверенно. — Ничего страшного. Видимо, меня нервирует межзвездное пространство.

— Да, оно вполне может вызывать… беспокойство, особенно если к нему не привык, фриледи, — сказал он. — Сам я был рожден среди звезд.

Она слегка вздрогнула.

— Космос слишком велик, — произнесла она. — Слишком велик и чужд, Кенри Шаун. Я и раньше предполагала, что путешествия между планетами выходят за рамки человеческого понимания, но это… — Ее рука коснулась его руки, пальцы сомкнулись вокруг его ладони, и он тоже невольно, вопреки желанию, сжал ее хрупкую кисть. — Этого я никогда бы не смогла себе представить.

— Когда летишь со скоростью света, — заметил он, стараясь скрыть смущение под маской опытного космонавта, — кое-что изменяется. Аберрация смещает звезды, а эффект Допплера смещает цвета. Вот и все, фриледи.

Корабль вокруг них негромко шумел, словно разговаривая сам с собою на разные голоса. Дорти однажды поинтересовалась, о чем думает электронный мозг корабля: каково это — чувствовать себя космическим кораблем, вечно скитающимся среди чужих звезд. Он тогда сказал ей, что компьютер не обладает сознанием, но с тех пор эти ее слова буквально преследовали его. Может быть, просто потому, что это были ЕЕ слова.

— Но больше всего меня пугает отставание во времени. — Ее рука оставалась в его руке, и тонкие пальцы сжимались все сильнее. И его буквально пьянил легкий аромат духов. — Я никак не могу осознать того, что ты родился тысячу лет назад, Кенри Шаун. И того, что, когда я уже рассыплюсь прахом, ты все так же будешь путешествовать среди звезд.

В ответ уместно было бы сказать какой-нибудь комплимент, но язык перестал ему повиноваться. Ведь он был космическим скитальцем, уроженцем Кита, грязным, вонючим томми, а она была Свободной Звездой, универсальным гением, прекраснейшим цветком генетической иерархии Империи.

— Тут нет ничего странного, — только и смог он вымолвить. — По мере того, как относительная скорость приближается к скорости света, измеряемый промежуток времени сокращается, а масса растет. Но это для постороннего наблюдателя. Обе системы отсчета одинаково реальны. В этом рейсе мы движемся с тау-фактором, равным приблизительно тридцати трем, это означает, что нам потребуется около четырех месяцев, чтобы долететь от Сириуса до Солнца, но для наблюдателя, будь он у той или другой звезды, наш путь займет почти одиннадцать лет. — Рот свело, но он с усилием изобразил улыбку. — Это не так уж много, фриледи. Вы будете отсутствовать, давайте прикинем, два раза по одиннадцать, да еще год в системе Сириуса, — двадцать четыре года. Ваши владения будут целы и невредимы.

— Но разве для таких перелетов не требуется огромное количество горючего? — спросила она. Она слегка нахмурилась, и ее прелестный лобик пересекла тонкая морщинка. Она действительно старалась разобраться во всем этом.

— Нет, фриледи. Вернее, да, но мы не тратим материю в таких объемах, как в межпланетных полетах. Корабль движется за счет полей окрестных звезд — теоретически всей Вселенной, — и двигатель преобразует наш ртутный “балласт” в кинетическую энергию для всего корабля. Он действует одновременно на всю массу, поэтому мы даже не ощущаем ускорения и можем достичь скорости света за несколько дней. Когда же мы приблизимся к Солнцу, агоратрон начнет превращать энергию в атомы ртути, и у самой Земли мы затормозим.

— Боюсь, я плохо разбираюсь в физике, — засмеялась она. — Этим у нас на Земле занимаются типы Звезда-А и Норма-А.

Его охватило чувство отвращения. Да, думал он, умственный и физический труд по-прежнему остаются трудом. Пусть низкородные потеют, трудясь, — ведь Свободные Звезды живут для того только, чтобы быть украшением. Ее пальцы расслабились, и он убрал руку.

Казалось, она огорчилась, почувствовав, что обидела его. Она порывисто потянулась и дотронулась до его щеки.

— Прости, — тихо сказала она. — Я не хотела… Я не имела в виду того, что ты подумал.

— Ничего, фриледи, — с трудом выговорил он, стараясь скрыть свое изумление. Слыханное ли дело, чтобы аристократка стала извиняться!..

— И все же, — честно продолжала она. — Я знаю, столько людей терпеть не могут Кит. Вы просто не укладываетесь в рамки нашего общества, понимаешь? Вы никогда не принадлежали Земле по-настоящему. — Ее бледные щеки медленно залил легкий румянец; она потупилась. — Но я хорошо разбираюсь в людях, Кенри Шаун. И я могу отличить человека высшего типа, когда встречаю его. Ты бы и сам мог быть Свободной Звездой, только… мы показались бы тебе ужасно скучными.

— Что вы, фриледи, — напыщенно возразил он.

Он покинул ее. В душе у него все пело. Три месяца, радостно думал он, еще три месяца на одном корабле, еще три месяца до Солнца.

Старый заборчик сухо затрещал, когда Кенри хлопнул калиткой, ведущей к домику Шаунов.

Над головой зашелестел клен, отвечая легкому ветерку, и сбросил кроваво-красный лист прямо ему под ноги. В этом году ранние заморозки, подумал он. Систему контроля погоды так и не восстановили после того, как Механокласты ее запретили, и, может быть, в этом они были правы. Он остановился и глубоко вдохнул прохладный и сыроватый воздух, наполненный запахами вскопанной земли и спелых ягод. Внезапно он сообразил, что еще ни разу не был дома зимой. Он ни разу не видел, как холмы покрываются снегом, сверкающим на солнце, и ни разу еще не слушал невероятного безмолвия снегопада.

Теплый желтый свет из дома ложился кругами на лужайку. Он приложил ладонь к двери, она узнала его и открылась. Войдя в маленькую, загроможденную мебелью комнатку, в которой находилось еще и с полдюжины детишек, он уловил остатки чудесных ароматов обеда и пожалел, что опоздал. В последний раз он ел еще на корабле, но во всей Галактике не сыщешь лучшей стряпухи, чем его матушка.

Согласно обычаю, Кенри поздоровался с родителями, и отец в ответ только сурово кивнул. Мать встретила его более сердечно, обняла, заметив, что он сильно похудел. Малыши, поздоровавшись, вернулись к своим книжкам, игрушкам и болтовне. Они довольно часто видели своего старшего брата и были еще слишком малы, чтобы понять значение его решения оставить космос.

— Кенри, дорогой, давай я сделаю тебе хоть сандвич, — сказала мать. — Как хорошо, что ты вернулся.

— Я очень тороплюсь, — ответил он. И добавил смущенно: — Я бы с удовольствием, но… э-э-э… мне нужно сходить в одно место.

Мать отвернулась.

— О тебе спрашивала Тейя Баррин, — заметила она как бы невзначай. — “Могучий Варвар” вернулся с месяц назад.

— О да, — сказал он. — Я встретил ее на улице.

— Тейя хорошая девушка. Тебе бы надо зайти к ней. Еще не поздно.

— Как-нибудь в другой раз, — отозвался он.

— “Могучий Варвар” отправляется к Тау Кита через Два месяца, — сказала мать. — Так что у тебя будет не так уж много времени для встречи с Тейей, если только ты… — Голос ее дрогнул. — Если только ты не женишься на ней. Она прекрасная пара для тебя, Кенри. Она не будет лишней на борту “Крыльев”. Она родит мне сильных внуков.

— Как-нибудь в другой раз, — повторил он и пожалел о непроизвольной резкости своего тона. Затем он повернулся к отцу и спросил: — Папа, а что это еще за новый налог?

Волден Шаун нахмурился.

— Проклятые жулики, — сказал он. — Чтоб у них у всех скафандры дали течь. Теперь мы обязаны носить эти эмблемы и платить за них с носа.

— А можно… можно я займу на сегодняшний вечер твою? Мне нужно в город.

Волден медленно поднял голову и взглянул сыну в глаза. Затем он вздохнул и поднялся.

— Она у меня в кабинете, — сказал он. — Пошли, поможешь мне отыскать ее.

Они вместе вошли в маленький кабинет. Там было полно книг (отец читал на всевозможные темы, впрочем, как и большинство китян), тщательно отполированных астрогационных инструментов и сувениров, привезенных из далеких путешествий. Все они о чем-либо напоминали. Вот сабля с тончайшей гравировкой — подарена оружейным мастером с Проциона-5, многоруким чудовищем, которое было его другом. Пейзаж Изиды на стереографии — обрывистые холмы до самого горизонта, сплошь покрытые замерзшими газами цвета расплавленного янтаря, освещенные могучим Озирисом. А вот эти рога на стене — трофеи одной из охотничьих вылазок на Локи, еще в дни его молодости. А вот эта изящная прыгающая фигурка — изображение бога на Дагоне.

Склонив седую, коротко остриженную голову, Волден стал перебирать бумаги.

— Так ты в самом деле решил оставить космонавтику? — негромко спросил он. Лицо Кенри порозовело.

— Да, — ответил он. — Мне очень жаль, но… В общем, да.

— Мне и раньше приходилось встречать людей, которые бросили космос, — заметил Волден. — И многие из них даже преуспели, причем большинство. Но я сомневаюсь, были ли они счастливы.

— Интересно, — сказал Кенри.

— Скорее всего, в следующий раз “Крылья” отправятся к Ригелю, — сказал Волден, — и мы вернемся назад не раньше чем через тысячу лет. К тому времени уже не будет никакой Империи. И имя твое будет забыто.

— Я слышал разговоры об этом полете. — Голос Кенри немного охрип. — И именно поэтому я решил остаться.

Волден с вызовом взглянул на него.

— Что же ты нашел такого особенного в этих Звездах? — спросил он. — На моих глазах прошло двенадцать столетий истории человечества, за это время всякое бывало. Нынешние времена не из лучших. А скоро станет еще хуже.

Кенри молчал.

— Эта девушка не нашего поля ягода, сынок, — сказал Волден. — Ведь она из Свободных Звезд. А ты — просто дрянной грязный томми.

— Предубеждение против нас вовсе не расового характера, — сказал Кенри, избегая смотреть отцу в глаза. — Истоки его в разнице культур. А космонавт, который оседает на Земле… с их точки зрения, он вполне в порядке.

— Это пока, — сказал Волден. — Но предубеждение становится расовым. И, возможно, скоро нам придется покинуть Землю. Всем. На некоторое время…

— Я войду в ее класс, — сказал Кенри. — Давай эмблему.

— Придется перегрузить корабль, чтобы увеличить тау-фактор. — Волден вздохнул. — У тебя в распоряжении еще шесть месяцев. Раньше мы не улетим. Надеюсь, к тому времени ты изменишь свое решение.

— Возможно, — сказал Кенри, хотя знал, что нагло врет.

— Вот она. — Волден держал в руках маленькую желтую эмблему из переплетенных нитей. — Приколи ее к пиджаку. — Он достал толстый бумажник. — А вот тысяча декардов из причитающейся тебе доли. В банке на твое имя положено еще пятьдесят тысяч, но все-таки лучше будет, если и эти деньги у тебя не украдут.

Кенри пристегнул эмблему, и ему показалось, что она тяжела, как камень, висящий на шее. От дальнейшего самоуничижения его избавила автоматическая реакция сознания. Пятьдесят тысяч декардов… что на них приобрести? Космонавт по необходимости должен вкладывать деньги в какую-нибудь надежную и долговременную собственность…

Затем он вспомнил, что остается на Земле. И деньги эти не обесценятся, во всяком случае на протяжении его жизни. А ведь у денег есть свойство рассеивать предубеждения.

— Я вернусь… наверное, завтра, — сказал он. — Спасибо, папа. До свидания.

Суровое лицо Волдена стало еще более суровым. Голос его был ровен, но не настолько, чтобы не выдавать его чувств.

— До свидания, сынок, — сказал он, и Кенри вышел из Дома в ночь.

Сначала никто из них не был особенно удивлен. Капитан Сералпин сказал Кенри:

— У нас будет еще одна пассажирка. Она ждет нас в Лэндфолле на Иштаре. Хочешь забрать ее?

— Зачем? Пусть сидит там, пока мы не подготовимся к возвращению. С чего бы это ей проводить целый месяц на Мардуке?

Сералпин пожал плечами:

— Не знаю, да и знать не хочу. Но она платит за перелет туда. Возьми шлюпку номер пять, — добавил он.

Кенри дозаправил маленький межпланетный катер и отчалил от “Крыльев”, ворча себе под нос. Иштар находился по другую сторону Сириуса, и даже если он разовьет предельное ускорение, все равно полет займет несколько дней.

Все это время он изучал “Общую космологию” Муринна — книгу, до которой у него раньше никак не доходили руки, хотя издана она была 2500 лет назад. С тех пор, как пала Африканская Империя, существенных сдвигов в науке не происходило, и поэтому, наверное, на сегодняшней Земле царит убеждение, что все ответы на все вопросы давно получены. Ведь, в конце концов, раз Вселенная конечна, то бесконечно раздвигать горизонты науки невозможно. Результат: за несколько веков, в течение которых практические исследования тащились в хвосте теоретических предсказаний, интерес к науке почти угас, а достигнутые знания превратились в догму.

Но Кенри слишком много времени провел вне Земли, и он не был уверен в том, что человек способен понять космос до конца. Нерешенные проблемы существовали в самых разных областях — в физике, химии, биологии, психологии, истории, гносеологии, — и на все эти проблемы Девятикнижие не давало удовлетворительных ответов. Но стоило ему попытаться объяснить это любому землянину, как в ответ он получал либо недоуменный взгляд, либо усмешку превосходства… Нет, все же наука — общественное явление, она не может развиваться тогда, когда общество не желает ее. Но никакое общество не существует вечно. И в один прекрасный день люди снова начнут задавать вопросы.

Когда Кенри приземлился в Лэндфолле, шел дождь. Он добрел по душной мокрой улочке до отеля и испытал потрясение, узнав, что его пассажиркой будет молодая и прекрасная девушка. Он поклонился ей, скрестив, как положено, руки на груди, и почувствовал скованность и разочарование. Кто он рядом с ней? Низкорожденный, грязный космический бродяга… А она — одна из владык Земли.

— Надеюсь, на шлюпке вы не испытаете неудобств, фриледи, — пробормотал он, ненавидя себя за подобострастный тон. На самом деле ему хотелось крикнуть: “Ты, безмозглая бесполезная сучка! Это мой народ поддерживает жизнь на Земле! Не я, а ты в благодарности должна преклонять предо мной колени!”. Но вместо этого он снова поклонился и, подав ей руку, помог подняться по трапу на борт.

— Да здесь просто чудесно, — рассмеялась она. Наверное, она еще слишком молода, подумал он, и еще не успела перенять всех привычек своего класса. Иштарский туман каплями осел на ее волосах, и капли сверкали, словно маленькие бриллианты. Голубые глаза вполне дружелюбно всматривались в его смуглое лицо с острыми чертами. Он рассчитал орбиту для возвращения на Мардук.

— Дорога займет около четырех дней, фриледи. Надеюсь, вы не очень торопитесь?

— О нет! — ответила она. — Я просто хотела заодно посмотреть и ту планету, перед тем как вернуться на Землю.

Кенри прикинул, сколько это должно стоить, и почувствовал, как его охватывает ярость от того, что кто-то может себе позволить выбросить такую кучу денег на обычное туристическое путешествие. Но он только кивнул.

Вскоре они были в космосе. Поспав несколько часов, Кенри поднялся с койки и обнаружил, что девушка тоже встала и перелистывает Муринна.

— Ни слова не понимаю, — сказала она. — А он всегда использует шестисложные слова вместо односложных?

— Он всегда изумительно точен, фриледи, — ответил Кенри, начиная готовить завтрак. Затем порывисто добавил: — Я хотел бы познакомиться с ним.

Она пробежала взглядом по небольшой библиотечке: всего несколько полок — микрокниги и обычные переплетенные тома.

— Вы, видно, много читаете, да?

— А что еще делать в долгом полете, фриледи? Конечно, можно что-нибудь мастерить или готовить товары к продаже, но все равно время для чтения остается.

— Меня удивляет, что у вас такие большие экипажи, — сказала она. — Ведь наверняка, чтобы управлять кораблем, не нужно столько людей.

— Конечно, нет, фриледи, — ответил Кенри. — Ведь в межзвездном пространстве корабль движется сам по себе. Но вот когда мы достигаем планеты, тут требуется очень много народу.

— И ради компании, да? Ведь с вами и жены, и дети, и друзья…

— Да, фриледи, — холодно ответил он. Какое ей дело!?

— Мне нравится ваш Кит-таун, — сказала она. — Я часто бывала там. Он такой… необычный, старомодный, что ли? Он похож на кусочек прошлого, сохранившийся, несмотря на все минувшие столетия.

Это уж точно, хотелось ему сказать, конечно, такие, как ты, все время таскаются к нам поглазеть, как мы живем Вы являетесь чуть ли не в дым пьяные и заглядываете к нам в дома, а когда мимо проходит пожилой человек, вы, даже не удосуживаясь говорить потише, замечаете, какой, мол, он смешной старый гусь. А когда вы торгуетесь с продавцом он старается получить с вас побольше, вы тут же делает вывод, что все томми только деньгами и интересуются. О да мы очень рады, когда вы навещаете нас.

— Да, фриледи.

Казалось, она обиделась, и оба надолго замолчали. Потом она ушла на свою половину, за специально оборудованную загородку, и он услышал звуки скрипки. Мелодия была очень древняя, наверное написанная еще до выхода человечества в космос, но несмотря на это, все еще свежая, нежная и доверительная, и в ней было все, что дает человеку почувствовать себя человеком.

Через некоторое время она перестала играть. Он достал свою гитару, взял на пробу несколько аккордов и задумался на мгновение. У китян были свои собственные мелодии.

Потом он запел.

Он почувствовал, как она тихо подошла и стоит позади него, но сделал вид, что не заметил. Голос его метался между стен каюты, а в глазах отражались холодные звезды и приближающийся Мардук.

Он закончил песню резким ударом по струнам, оглянулся и встал, чтобы поклониться.

— Нет, нет… сиди, — сказала она. — Но это была не земная песня. Что это?

— Джерри Лоусон, фриледи, — ответил он. — Она очень старая. Первых лет покорения космоса. Я пел ее перевод с английского оригинала.

Свободные Звезды все поголовно интеллектуалы, равно как и эстеты. И он ждал, что сейчас она заметит, что кому-нибудь следовало бы собрать народные песни Кита и издать их книгой.

— Мне понравилась песня, — сказала она. — Она мне очень понравилась.

Кенри отвернулся.

— Благодарю вас, фриледи, — произнес он. — Осмелюсь спросить вас, как называется то, что играли вы?

— О, та мелодия еще более древняя, — сказала она. — Это “Крейцерова соната”. Я просто обожаю ее. — Она медленно улыбнулась. — Мне кажется, что я хотела бы познакомиться с Бетховеном.

Их взгляды встретились, и они смотрели друг другу в глаза долго-предолго.

Городок кончился сразу, будто его обрезали ножом. Он был таким уже три тысячи лет — убежище времени: иногда он стоял в одиночестве посреди ветреных равнин, и, кроме обломков древних стен, вокруг не было видно никаких следов человеческого жилья; иногда он оказывался полностью поглощенным чудовищным мегаполисом, а иногда — как сейчас — на окраине… Но всегда он оставался Городком, неизменным и неприкасаемым.

Впрочем, нет. Не совсем так. Бывали времена, когда над ним проносилась война, оставляя оспины на стенах, дыры в крышах и наполняя улицы трупами; иногда его осаждали безумствующие толпы, желавшие лишь одного — линчевать какого-нибудь томми; являлись надменные чванливые чиновники — объявить об очередном ущемлении прав обитателей. Эти времена могут вернуться, они обязательно вернутся, подумал Кенри. Он поежился под пронизывающим осенним ветром и двинулся к ближайшей улице. По соседству с Городком теперь раскинулись районы трущоб, застроенные мрачными многоквартирными домами. По безликим улицам бесцельно слонялись толпы людей. Они носили костюмы и юбки грязно-серого цвета, и от них пахло. Большинство из них были Нормами, формально свободными гражданами, — что означало свободу голодать, когда не было работы. Значительную часть составляли Нормы-Д, занимавшиеся физическим трудом. Тупые тяжелые лица… Но там и тут то и дело попадались более живые лица Нормов-С, а иногда даже Норма-В. Когда сквозь толпу проталкивался Стандарт, довольный собой или своим мундиром с эмблемой владельца или государства, что-то мелькало в их глазах. Растущее понимание, ощущение неправильности жизни, раз уж рабы оказываются выше свободных людей. Кенри и раньше замечал эти взгляды. Он знал, что следует за ними, — слепая жажда разрушения. А ведь повсюду жили еще люди с Марса, с Венеры, с лун Юпитера, да, а как же, ведь у Блистательных с Юпитера тоже имеются амбиции, а Земля до сих пор оставалась самой богатой планетой. Нет, подумал он, Звездная Империя долго не протянет. Но она просто обязана просуществовать до конца жизни его и Дорти, а они уж позаботятся о том, чтобы обеспечить будущее своих детей.

Чей-то локоть впился ему под ребро.

— Прочь с дороги, томми!

Он сжал кулаки, вспоминая о том, что ему приходилось совершать там, в глубинах неба, и представляя, что он мог бы сделать сейчас… Молча он уступил дорогу. Какая-то толстая тетка свесилась из окна и, засмеявшись, плюнула в него… Плевок он стер, но никак не мог стереть смех, который преследовал его по пятам.

Они ненавидят нас, подумал он. Они не решатся свергнуть своих господ и потому выплескивают свою ненависть на нас. Что ж, потерпим. Лет двести осталось, не больше.

Тем не менее внутри у него все дрожало. Он чувствовал, как напряжены нервы, мышцы живота, а шея болит от постоянных почтительных поклонов.

Нужно выпить, подумал Кенри. А Дорти подождет, никуда из своего розового сада не денется. Заметив подмигивающую неоновую бутылку, он свернул к таверне.

За столиками расположились несколько угрюмых мужчин, тупо уставившихся в настенный экран с прыгающим изображением. Этому анахронизму, наверное, было лет сто от роду. В зале также сидели с полдюжины девиц Стандартов-Д, усталых и затасканных. Одна из них машинально улыбнулась Кенри, но когда разглядела его лицо, костюм и эмблему, фыркнула и отвернулась.

Он подошел к стойке. Бармен встретил его ледяным взглядом.

— Один “Водзан”, — сказал Кенри. — Впрочем, лучше двойной.

— Мы не обслуживаем всяких томми, — ответил бармен. Костяшки пальцев Кенри побелели. Он повернулся и собрался уходить, но тут кто-то дотронулся до его локтя.

— Минутку, космонавт. — Потом бармену: — Один двойной “Водзан”.

— Я ведь уже сказал…

— Это для меня, Уилм. А уж я волен распоряжаться выпивкой как захочу. Могу хоть на пол выплеснуть. — В этом голосе было что-то такое, отчего бармен тут же потянулся за бутылками. Кенри взглянул на белое безволосое лицо с налетом распущенности. Тощий, затянутый в серое человек навалился на стойку, одной рукой бесцельно перекатывая кости в стаканчике. Пальцы казались совершенно бескостными, они скорее походили на маленькие нежные щупальца. Глаза у него были маленькие и красные.

— Благодарю вас, — сказал Кенри. — Я, с вашего позволения, заплачу…

— Нет, ставлю я. — Его собеседник принял стакан и передал Кенри. — Давай!

— Ваше здоровье, сэр! — Кенри поднял стакан и выпил. Напиток жидким пламенем обжег внутренности.

— Будем надеяться, — безразлично заметил человек. — Впрочем, мне это ничего не стоило. Обычно то, что я говорю здесь, — закон.

У этого странного типа было столь же странное телосложение. Наверное, подумал Кенри, он — так называемый Специал-Х, созданный по заказу в какой-нибудь генетической лаборатории потехи ради. Владелец, пресытившись шутом, отпустил его на волю, и у того остался один лишь путь — в трущобы. И скорее всего, сейчас это просто мелкий вор, хотя с тем же успехом он может быть членом запрещенной и объявленной вне закона Гильдии Убийц.

— Долго летал? — спросил тип, глядя на кости.

— Около двадцати трех лет, — ответил Кенри. — К Сириусу.

— Многое изменилось, — сказал X. — Антикитизм снова вошел в силу. Будь осторожен, а то тебя просто прихлопнут или в лучшем случае ограбят, а ты даже не сможешь позвать патруль.

— Я очень благодарен вам…

— Не за что. — Гибкие пальцы снова собрали кости и положили их в стаканчик. — Мне нравится чувствовать свое превосходство.

— Ах вот как! — Кенри поставил стакан. На мгновение все померкло перед глазами. — Понимаю. Что ж…

— Нет, не уходи. — Рубиновые глазки встретились с его глазами, и Кенри увидел, что они полны слез. — Прости. Не суди меня за то, что я так жесток к тебе. Однажды я сам пытался наняться на корабль, но меня не взяли.

Кенри промолчал.

— Я бы отдал левую ногу до самой задницы, чтобы попасть хоть в один рейс, — тоскливо проговорил X. — Думаешь, если мы земляне, то мы никогда ни о чем не мечтаем? Дудки! Хотя, по правде говоря, пользы от меня в космосе не было бы никакой. Для этого нужно там родиться. К тому же моя проклятая внешность… Видишь, даже отверженные в этом мире не могут между собой договориться.

— Так было всегда, сэр, — заметил Кенри.

— Наверное, ты прав. Ты ведь на своем веку повидал намного больше, чем мне когда-либо доведется. Я торчу здесь, никому не нужный, кое-как добываю себе пропитание, но иногда я задумываюсь — а кому все это нужно? Когда у человека нет ничего за душой, то ему, пожалуй, и жить-то не стоит. А, ладно… — X снова выбросил кости. — Девять. Теряю навык. — Он снова поднял глаза. — Я знаю одно местечко, там никому нет дела, откуда человек, если у него есть деньги.

— Благодарю вас, сэр, но у меня важная встреча, — осторожно отказался Кенри.

— Я так и думал. Что ж, иди. — X отвернулся.

— Спасибо вам за выпивку, сэр.

— Не за что. Приходи, когда захочешь. Обычно я торчу здесь. Но только никогда не распространяйся при мне о планетах. Слышать о них ничего не желаю.

— До свидания, — сказал Кенри.

Выходя из бара, он услышал, как по стойке снова брякнули кости.

Дорти хотела немного попутешествовать по Мардуку, ознакомиться с планетой. Она могла бы выбрать в сопровождающие кого угодно из жителей колонии на выбор, но предпочла Кенри. Звезде не говорят “нет”, поэтому он прервал весьма многообещающие переговоры насчет пушнины с местным старостой, нанял машину, и в назначенное время они отправились в путь.

Некоторое время они ехали быстро и почти в полном молчании. Поселок скрылся из вида, и кругом простиралась каменистая пустыня, окрашенная во все цвета радуги, утыканная отвесными скалами, железистыми холмами и пыльными колючими деревьями, четко видимыми в чистом разреженном воздухе. Над головами висело роскошное синее небо, в котором сверкал, заливая все вокруг ослепительным светом, Сириус-В, а рядом висел бледноватый диск Сириуса-А.

— Очаровательный мир, — в конце концов сказала Дорти. В разреженном воздухе слова ее звучали приглушенно. — Здесь мне гораздо больше нравится, чем на Иштаре.

— Большинству людей он не по душе, фриледи, — ответил Кенри. — Его считают унылым, холодным и сухим.

— Кто так говорит, просто ничего не понимает. — Она сидела отвернувшись от него и смотрела в окно на фантастические нагромождения окружающего пейзажа, уродливые скалы и колючий кустарник. Тут и там монотонные цвета склонов прошивали разноцветные жилы минералов.

— Завидую я тебе, Кенри Шаун, — сказала Дорти. — Я не очень много повидала на своем веку и не так уж много прочитала книг — только то, что попалось под руку. Когда я думаю о том, сколько всего странного, прекрасного и удивительного повидал ты, я завидую тебе.

Он осмелился задать вопрос:

— Не поэтому ли вы отправились к Сириусу, фриледи?

— Отчасти. Когда умер отец, потребовалось, чтобы кто-нибудь проверил состояние дел в наших владениях на Иштаре. Все думали, что мы просто пошлем агента, но я настояла, чтобы лететь самой, и заказала билет. Все решили, что я сошла с ума. Еще бы, ведь когда я вернусь, будут новые моды, новый жаргон, новые люди… все мои друзья к тому времени станут людьми средних лет. А я стану просто ходячим анахронизмом… в общем, ты понимаешь. — Она вздохнула.

— Но путешествие стоило того.

Он подумал о своей собственной жизни: утомительное однообразие полетов, когда недели сливаются в месяцы и годы внутри металлической скорлупы; множество посадок на чужие, враждебные планеты — он видел, как его друзья гибли под оползнями, выплевывали собственные легкие, когда шлемы их лопались в безвоздушном пространстве, заживо гнили, подхватив неизвестные болезни. Он прощался с ними, провожая в небытие, из которого никогда не возвращаются назад. А на Земле он сам был словно призрак, постоянно плывущий над великой рекой времени. На Земле он всегда чувствовал себя, каким-то ненастоящим.

— Да, фриледи, — сказал Кенри.

— Ничего, я привыкну, — она рассмеялась.

Машина переваливала через высокие дюны, пересекала овраги, оставляя за собой в пыли след, который;-тут же заносил ветер. Вечером они остановились на ночлег возле развалин заброшенного города, в месте, которое когда-то, видно, было сущим райским уголком. Кенри установил две палатки и начал готовить ужин, а она все наблюдала за ним. Один раз она предложила:

— Давай я помогу.

— Не стоит, фриледи, — отозвался он. — Вы не привыкли к таким вещам и только испортите ужин, а мои руки привычны к походной стряпне.

Красный свет плитки бросал на их лица багровые отблески, с неба холодно сверкали звезды. Она взглянула на аппетитное блюдо.

— А я всегда думала, что вы… что люди никогда не едят рыбу, — прошептала она.

— Некоторые едят, некоторые нет, фриледи, — отозвался Кенри равнодушно. Здесь, вдали от людей, невозможно было обижаться на разделявшую их пропасть.

— Когда-то рыба на кораблях была запрещена. Это было давно, тогда на борту было слишком мало места для выращивания пищи плюс дефицит энергии. Только богатый человек мог бы позволить себе иметь на борту аквариум, понимаете, а в тесно сплоченной группе космических кочевников недопустимы никакие различия в питании, иначе разлад в моральном климате неизбежен. А сейчас, когда исчезли экономические препятствия, только самые пожилые еще соблюдают табу.

Принимая из его рук тарелку с едой, она улыбнулась.

— Забавно, — сказала она. — Никогда не думала, что у вас есть своя история. Ведь вы сами — история.

— О, у нас очень богатая история, фриледи, у нас множество традиций… наверное, больше, чем у всего остального человечества.

Где-то в ночи вскрикнул охотящийся маркот. Она вздрогнула:

— Что это?

— Местный хищник, фриледи. Не тревожьтесь. — Кенри похлопал по своему карабину, в глубине души довольный тем, что представилась возможность проявить… что? Мужественность? — Вооруженный человек может не бояться никаких животных. Бояться нужно совсем другого — болезней, холода, жары, ядовитых газов, вакуума… Вселенная может преподнести что угодно.

Он улыбнулся, и на смуглом лице блеснула полоска белоснежных зубов.

— Даже если он и сожрет нас, то погибнет сам. Мы для него так же ядовиты, как и он для нас.

— Разные биохимия и экология, — понимающе кивнула она, — Миллиарды лет независимой эволюции. Ведь правда, было бы странно, если бы на разных планетах возникла жизнь настолько близкая к земной, чтобы мы могли употреблять в пищу тамошних животных. Наверное, именно поэтому и не осуществилась настоящая космическая колонизация. Несколько поселений, в которых занимаются торговлей и добывают руду, не в счет…

— Это лишь отчасти верно, фриледи, — сказал он. — Тут дело еще и в экономике. Ведь гораздо проще, а с финансовой точки зрения — дешевле, чтобы люди оставались дома. К тому же на другие планеты все равно попали бы немногие — слишком быстрым был прирост населения и слишком слабы эмиграционные возможности.

Она пристально посмотрела на него, а когда заговорила, голос ее был мягок:

— Вы, китяне, довольно неглупый народ, а?

Он-то знал, что это сущая правда, но, естественно, стал возражать.

— Нет, нет, — сказала она. — Я кое-что читала о вашей истории. Поправь меня, если я ошибусь, но в самые первые годы космических полетов отбор был очень жестким. Космонавт обязательно должен был обладать живым умом, физической силой, отличной реакцией и спокойным характером. Ему нельзя было иметь большой рост и вес, кроме того, предпочтение отдавалось людям со смуглой кожей — это могло помочь в случае солнечного ожога или облучения… Да, так оно и было. И сейчас все это так. Когда в космос стали отправляться и женщины, ремесло стало семейным. Те космонавты, которые не приспосабливались к такой жизни, постепенно отсеивались, а новобранцы как две капли воды походили на тех, в чьи ряды они вливались. Так постепенно возник Кит — почти отдельная раса людей. И, наконец, вы получили монополию на звездные перелеты…

— Нет, фриледи, — перебил Кенри. — Так не было никогда. Любой, кто захочет, может построить космический корабль и найти для него экипаж. Но это требует огромных капиталовложений. И после того, как пройдет первая эйфория, окажется, что обычный землянин просто не способен к тяжелой и одинокой жизни. Именно поэтому в наше время все космонавты — китяне, хотя это вышло само собой.

— Это я и имела в виду, — сказала она. Потом более откровенно: — Но вы отличаетесь от всех остальных, и отсюда — подозрения и дискриминация… Нет, не прерывай меня, я хочу договорить до конца… Любое заметное меньшинство, которое бросает вызов большинству, обрекает себя на всеобщую неприязнь. Солнечной системе необходимы расщепляющиеся материалы и химические соединения, которые вы доставляете со звезд, — свои мы давным-давно истратили. Я уж не говорю о предметах роскоши — меха, драгоценности, которые пользуются огромным спросом. Следовательно, вы необходимы обществу, но тем не менее не являетесь его органической частью. Вы слишком горды, по-своему горды, чтобы подражать тем, кто вас притесняет; вы стараетесь быть экономными — вас считают скрягами; вы способны думать лучше и быстрее, чем средний землянин, выторговывая для себя более выгодные условия сделки, — и за это вас ненавидят. Не забудь еще доставшийся в наследство со времен Механокластов обычай считать технику злом, и именно у вас она сейчас на высоком уровне. А ваш обычай торговать женами, как это было в период освоения Марса?.. О, я прекрасно знаю, что вы делаете это, чтобы немного скрасить однообразие длительного полета, я знаю, что у вас семейная жизнь на самом деле гораздо богаче, чем у нас… Но, несмотря на то, что все эти времена давно прошли, они оставили свой след. Иногда я вообще удивляюсь, зачем вы утруждаете себя делами с Землей. Почему бы вам просто не уйти в космос, оставив нас вариться в собственном соку?

— Ведь Земля и наша родина тоже, фриледи, — очень тихо сказал он. — Именно то, что мы необходимы, обеспечивает нас защитой. Пока мы справляемся. И пожалуйста, не нужно нас жалеть.

— Несгибаемый народ, — сказала она. — Вам даже жалость не нужна.

— А кому она нужна, фриледи? — спросил он.

Когда трущобы постепенно сменились высокими складскими зданиями и помещениями торговых фирм, Кенри на элеваторе поднялся к линии скайвэя, сел в кресло и предоставил скоростной линии нести себя к центру города.

Скайвэй быстро набирал высоту, и наконец выше него остались только самые высокие здания города. Взявшись рукой за поручень, он смотрел в ночь, озаренную сполохами света. Светились улицы и стены, вереницы цветных фонарей окрашивали бархатную тьму, фонтаны отливали белым, золотым и алым, цветомузыка заливала разноцветными огнями подножие триумфальной статуи. Архитектура Звезд являла собой застывшее движение; вздымающиеся ввысь колонны, ярусы и шпили как будто бросали дерзкий вызов пылающему небу. Кенри. проплывающий высоко над этим ажурным лабиринтом, едва различал внизу, под ним, потоки людей и экипажей.

По мере приближения к центру на скайвэе народу становилось все больше и больше. Стандарты в фантастически ярких ливреях, Нормы в туниках и юбках, случайные гости с Марса, Венеры или Юпитера в блестящих одеяниях и с жадным блеском в глазах… А вот и группа Свободных — тонкие одеяния словно туманом окутывают их стройные фигуры, освещенные блеском украшений; бороды мужчин и волосы женщин пышно завиты. За два десятилетия моды сильно изменились, подумал Кенри, особенно остро осознав, сколь потрепанным и жалким выглядит он сам. Он придвинулся к самому краю полосы.

Мимо его сиденья прошли две пары молодых людей. Он краем уха услышал:

— Ой, смотри, томми! — сказала женщина.

— Кажется, не из трусливых, — пробормотал один из мужчин. — Может, показать ему…

— Нет, Скэниш! — сказала другая женщина, с более мягким голосом, чем первая. — Он в своем праве.

— Так нужно лишить его этого права. Знаю я этих томми. Дай им палец — так всю руку откусят. — Все четверо расселись на сиденья позади Кенри. — У меня дядька в “Транссолнечной Торговой”. Так он такое рассказывает…

— Прошу тебя, Скэниш. Он ведь может услышать.

— И очень хорошо, что услышит…

— Ну ладно, дорогой, успокойся. Так что мы будем делать дальше? Пойдем к Халгору? — Она пыталась заинтересовать их новой темой.

— Ох, да ведь мы там были уже сто раз, не меньше. Что мы там будем делать? Может, лучше забьемся в мою ракету, да махнем прямо в Китай? Я знаю там одно местечко, где демонстрируют очень интересную технику…

— Нет, сегодня я не в состоянии. Даже сама не знаю, чего мне хочется.

— В последнее время у меня тоже что-то с нервами не в порядке. Мы купили нового врача, но он говорит то же самое, что и его предшественник. Кажется, они сами не знают, где верх, где низ. Может, попробовать эту новую религию Белтанистов? В ней что-то есть. По крайней мере хоть развлечение.

— Слушайте, а вы ничего не знаете о последнем возлюбленном Марлы? Знаете, кого видели вылезающим из ее спальни последние десять дней?

Кенри постарался отвлечься и не слушать. Он не хотел этого слышать. Он не хотел, чтобы в душу к нему проникли усталость и болезненность духа старой, немощной Империи.

Дорти, подумал он, Дорти Персис фром Канда. Чудесное имя, не правда ли? В нем слышна музыка. Фром Канды всегда были одной из самых выдающихся семей, и Дорти не похожа на остальных Звезд.

Она любит меня, думал Кенри, и душа его пела. Она любит Меня. Нас — двое, впереди жизнь, а Империя — пусть гниет на здоровье. Мы всегда будем вместе.

Теперь перед ним был небоскреб — здание из камня, хрусталя и света, в мощном порыве поднимавшееся прямо к звездам. На фасаде пылал герб фром Канда — древний и гордый символ. Он венчал свершения трехсот лет.

“Но ведь это меньше, чем я прожил. Нет, мне нечего стыдиться перед ними. Я сам — потомок самой старой и самой достойной ветви человечества. Я ничем не хуже их”.

Но как он себя ни уговаривал, он никак не мог избавиться от угнетенного состояния, в котором пребывал целый день. Это было странно, ведь приближался момент триумфа. Он должен предстать перед ней как завоеватель…

Он тяжело вздохнул и поднялся. Приближалась нужная ему остановка.

И вдруг он почувствовал острую боль. Он подскочил, оступился и упал на одно колено. Медленно обвел взглядом окружающих. Так и есть! Молодой Свободный нагло ощерился прямо ему в лицо, держа в руках шоковый хлыст. Кенри рукой потер пораженное место, и четверо засмеялись, а потом засмеялись все вокруг. И этот смех преследовал его, пока он спускался со скайвэя на землю.

На мостике он был один — для несения вахты в этой необъятной пустоте одного человека вполне достаточно. Если бы не монотонное урчание двигателей, помещение походило бы на залитую сумеречным светом пещеру. Свет исходил лишь от мерцающих индикаторов и экранов, показывающих искаженные околосветовой скоростью звезды.

Она появилась в дверном проеме и на мгновение задержалась у входа. В полумраке видна была только бела накидка. Кенри невольно сглотнул, а когда поклонился перед глазами поплыли круги. Она подошла к нему упругой и раскованной походкой Свободных, чуть слышно зашелестела одежда…

— Я никогда еще не бывала на мостике. Я не думала, что пассажиров туда пускают.

— Но ведь это я пригласил вас, фриледи, — ответил он и почувствовал, как перехватило горло.

— Очень мило с твоей стороны, Кенри Шаун. — Ее пальцы коснулись его руки. — Ты всегда очень мил со мной.

— Разве кто-нибудь может вести себя с вами иначе?

Призрачный свет отразился в ее глазах, когда она взглянула ему в лицо и улыбнулась как-то непривычно робко.

— Спасибо, — прошептала она.

— Я… э-э-э… в общем, — он указал на главным экран. — это вид точно по оси вращения корабля, фриледи. Именно поэтому изображение на нем всегда остается неподвижным. — Собственный голос казался ему чужим и словно доносившимся издалека. — А вот это астронавигационный компьютер. Сейчас он нуждается в капитальном ремонте

Ее ладонь прошлась по спинке его кресла.

— Это твое кресло, Кенри Шаун? Я представляю, как ты сидишь в нем, задумавшись, и на лице у тебя такое забавное выражение, словно стоящая перед тобой проблема — твой злейший враг. Потом ты вздыхаешь, проводишь рукой по волосам и кладешь ноги на стол, чтобы лучше думалось. Правильно я говорю?

— Откуда вы знаете, фриледи?

— А вот знаю, и все. Я очень много думала о тебе в последние дни. — Она отвернулась и взглянула на бесчувственные голубовато-белые звезды, разбросанные по экрану.

Вдруг ладони ее сжались в кулачки.

— Ты заставляешь меня чувствовать собственную никчемность, — сказала она.

— Вы…

— Жизнь-то не где-то там. А здесь! — Она волновалась, и слова ее обгоняли друг друга, настолько важно ей было выговориться. — Это вы поддерживаете существование Земли своими перевозками. Это вы работаете и боретесь с трудностями и думаете — не о том, что одеть к обеду и кто кого с кем видел и чем заняться вечером, когда тебе плохо и ты несчастен и не можешь усидеть дома. Это благодаря вам на Земле люди живут в приятном полузабытьи. Я завидую тебе, Кенри Шаун. О, как я хотела бы родиться в Кит-тауне!

— Фриледи… — горло его пересохло.

— Не надо. — Она улыбнулась, и в этой улыбке не было ни капли жалости к себе. — Даже если бы меня и согласились принять на корабль, я бы никогда не смогла летать. У меня нет ни нужной подготовки, ни способностей, ни терпения, ни… Нет! Забудь об этом. — В ее сверкающих глазах стояли слезы. — А как ты думаешь, теперь, когда я узнала, что такое Кит, стану я пытаться помогать вам? Приложу ли я усилия к тому, чтобы вас лучше понимали, лучше к вам относились, не унижали вас? Нет. Я просто знаю, что даже и пытаться бесполезно. У меня не хватит духа.

— Это было бы напрасной тратой времени, фриледи, — сказал он. — Один человек не может изменить целую культуру. Не беспокойтесь об этом.

— Я знаю, — отозвалась она. — Ты, конечно, прав. Но окажись ты на моем месте, ты бы попытался?

После этих слов они долго-долго смотрели друг другу в глаза.

Тогда он впервые поцеловал ее.

Двое охранников у главного входа — в одинаково сверяющей униформе, оба гигантского роста — были похожи на статуи. Чтобы взглянуть в лицо одному из них, Кенри пришлось высоко задрать голову.

— Фриледи Дорти Персис ждет меня, — сказал он.

— Чего? — От удивления массивная челюсть так и отвалилась.

— Да, да, — Кенри усмехнулся и протянул карточку-пропуск. — Я должен немедленно увидеться с ней.

— Но у нее сейчас прием…

— Ничего. Вызовите ее.

Охранник побагровел, открыл рот и снова закрыл его. Затем повернулся и вошел в визифонную будку. Кенри ждал, сожалея о собственной дерзости. “Дай им палец, и они откусят руку”. Но как еще мог бы вести себя китянин? Если он вел себя смиренно, его обзывали подлизой; если он выказывал гордость, то превращался в наглого пробивного подонка; если он старался получить справедливую цену, то становился скрягой и кровопийцей; если он разговаривал с товарищами на своем языке, то, значит, скрывал что-то; если он больше заботился о своем народе, чем о какой-то совершенно ему ненужной нации, то автоматически становился предателем и трусом; если…

Охранник вернулся, качая головой от удивления.

— Все правильно, — угрюмо сказал он. — Первый лифт направо, пятидесятый этаж. И смотри не выкинь там чего-нибудь, томми!

Когда я стану хозяином, мстительно подумал Кенри, я заставлю его подавиться этим словом. Но потом он решил: нет. Зачем? Кому от этого станет лучше?

Он прошел под сводами гигантского портала в фойе, похожее на огромный грот из самосветящегося пластика. Здесь на него изумленно уставились несколько слуг-Стандартов, правда, не вмешиваясь. Он нашел лифт и нажал кнопку пятидесятого этажа. Кабина поднималась в тишине, нарушаемой только ударами его собственного сердца.

Выйдя из лифта, он оказался в прихожей, затянутой красным бархатом. За сводчатой дверью мелькали люди, множество людей, одетых в красное, пурпурное и золотое. Воздух был наполнен музыкой и смехом. Выпучив от удивления глаза, швейцар у входа заступил ему дорогу.

— Тебе туда нельзя.

— Как бы не так, черт возьми! — Кенри отстранил его и прошел в зал. В глаза ему ударил такой яркий свет, что он испытал почти физическую боль. Все смешалось: танцующие пары, слуги, люди — стоящие, смеющиеся, занятые разговорами. Наверное, тут было не меньше тысячи человек.

— Кенри! О, Кенри…

Она уже была в его объятиях, прижимаясь губами к его губам, дрожащими руками обняв его за голову. Он привлек ее к себе, и воздушная накидка, наброшенная на ее плечи, мягко укрыла их от остальных.

Несколько раз, тихо смеясь, она отрывалась от него, чтобы отдышаться. Но сейчас ее смех был не тем обычным веселым смехом, который он так хорошо знал. У нее был очень утомленный вид, тени вокруг глаз, и Кенри почувствовал, как его охватила жалость.

— Любимая, — прошептал он.

— Кенри, не здесь… О, милый, я надеялась, что ты появишься раньше, но… Пойдем сейчас со мной, я хочу, чтобы все видели человека, который стал моим избранником. — Она взяла его за руку и почти потащила за собой. Танцоры мало-помалу останавливались, пара за парой, по мере того как замечали незнакомца, и наконец — вся тысяча человек уставилась на него. Все разговоры смолкли, в зале воцарилась мертвая тишина.

Дорти вздрогнула, затем откинула голову назад тем характерным для нее независимым движением, которое он так хорошо знал и любил, и посмотрела ему в глаза. Она поднесла запястье к губам и зашептала в микрофон. Усилители под сводами разнесли по залу ее слова:

— Друзья… Я хочу сообщить вам кое-что… Некоторые из вас уже знают… так вот, это и есть тот человек, за которого я собираюсь выйти замуж…

Это был голосок маленькой испуганной девочки. И как жестоко было заставлять его звучать подобно трубному гласу богини.

После паузы, которая, казалось, никогда не кончится, несколько человек поклонились — как требовал этикет, и через несколько мгновений уже все кланялись, как заведенные куклы. И лишь немногие составили исключение и мрачно отвернулись.

— Продолжайте! — Голос Дорти стал пронзительным. — Продолжайте танцевать. Прошу вас! Вы все… позднее…

Дирижер явно был чувствительным человеком, потому что оркестр тут же заиграл какой-то шумный ритмичный мотив, и пары одна за другой постепенно вернулись к танцам.

Дорти опустошенно взглянула на Кенри.

— Как хорошо снова видеть тебя, — сказала она.

— И я безумно рад видеть тебя, — отозвался он.

— Пойдем. — Она повела его вдоль стены. — Давай присядем и поговорим.

Они нашли нишу, отгороженную от зала стеной цветущих роз. Место было уединенным, и она прильнула к нему. Он почувствовал, что она дрожит.

— Что, нелегко пришлось, да? — спокойно спросил он.

— Нет, — ответила она.

— Если тебе…

— Не смей так говорить! — В ее словах слышался страх. Она заставила его замолчать, прижавшись губами к губам.

— Я люблю тебя, — через некоторое время сказала она. — И это единственное, что что-нибудь значит, правда?

Он молчал.

— Правда ведь? — она заплакала.

— Может быть. — Кенри кивнул. — Насколько я понимаю, твое семейство и друзья не одобрили твоего выбора.

— Некоторые не одобрили. Но какое это имеет значение, милый? Они забудут обо всем, когда ты станешь одним из нас.

— Одним из вас… Но я рожден для другого, — мрачно сказал он. — Я всегда буду выделяться, как… Впрочем, ладно. Я не хуже тебя смогу выдержать это.

Он сидел на мягком диване, крепко прижимая ее к себе, и сквозь стену вьющихся роз смотрел в зал. Разноцветье, танцы и громкий отрывистый смех — это был не его мир. И он поразился тому, что когда-то вообразил, будто сможет привыкнуть к нему.

Они много раз обсуждали эту тему, пока корабль мчался сквозь мрак. Она никогда не смогла бы стать одной из Кита. В экипаже не было места человеку, который не переносил миров, для человека не предназначенных. Именно Кенри должен был перейти в ее класс, и он вполне мог это сделать, благодаря уму и способности к адаптации. Он даже мог надеяться занять определенное положение в обществе.

— Кем я стану? — задумался он, прижимая к себе Дорти. — Устроитель еще более пышных приемов, распускатель сплетен, вежливый слушатель бесконечно скучных и извращенных речей… Нет, ведь есть Дорти, и долгими ночами мы будем совсем одни. Этого достаточно.

Достаточно ли? Человек не может всю жизнь заниматься только любовью.

Например, он мог бы преуспеть в одной из крупных торговых фирм на Земле… (Четыре тысячи баррелей очищенного юнгового масла с Кали, с оплаченной доставкой, накладные прилагаются — и жестокие грозы, то и дело вспыхивающие над фосфоресцирующей поверхностью планеты. Тысяча слитков чистого тория с Хатора — и лунный свет, отражающийся от заснеженной равнины в звенящей зимней тиши. Партия зеленого меха с новооткрытой планеты — а корабль отправился в небеса, которых не видел еще ни один человек.)

Или армия… Рядовой, встать! Ать-два!.. Сэр, boi последние разведданные с Марса… Сэр, мне известно, что орудия не отвечают своим техническим характеристикам, но мы ничего не можем поделать с подрядчиком, его покровитель из Свободных Звезд… Генерал приказывает вам присутствовать на банкете для офицеров штаба… А теперь скажите мне, полковник Шаун, что вы на самом деле думаете, а то знаете, обычно из офицеров клещами слова не вытянешь… Товьсь! Целься! Пли! Так будет со всеми предателями Империи!

А может быть, научная карьера. (Видите ли, сэр, в этой работе говорится, что формула имеет следующий вид…)

Рука Кенри в отчаянии еще сильнее обхватила талию Дорти.

— Как, хорошо тебе дома? — спросил он. — Я имею в виду, сильно ли изменилось все вокруг?

— О, дома чудесно! Просто удивительно! — Она неуверенно улыбнулась. — Я так боялась, что окажусь старомодной, отстану от жизни, но нет, все оказалось в порядке. Подобралось просто замечательное общество, многие из них — дети моих прежних друзей. Они понравятся тебе, Кенри. Мной сейчас все восхищаются, мол, как это я решилась лететь к Сириусу и обратно. А подумай, как они будут восхищены тобой!

— Мной они восхищаться не будут, — проворчал он. — Ты, наверное забыла, что я для них просто томми.

— Кенри! — Она гневно нахмурилась. — Что за манера разговаривать! Никакой ты не томми, и ты прекрасно это знаешь. Только нужно перестать думать как они… — Она спохватилась и смущенно проговорила: — Прости меня, милый. Я, кажется, сказала ужасную вещь, да?

Он смотрел прямо перед собой и молчал.

— Я, наверное, просто заразилась, — сказала она. — Тебя так долго не было. Но ты ведь вылечишь меня, правда?

Нежность охватила его, и он поцеловал ее.

— Хм!.. Прошу прощения!

Они отодвинулись друг от друга с виноватым видом и взглянули на двоих, вошедших в нишу. Один был человеком средних лет, суровым, стройным и с военной выправкой, на его темно-синей тунике сверкали награды. Второй был гораздо моложе, круглолицый и довольно пьяный. Кенри поднялся. Он поклонился им, не сгибая рук, как равный равным.

— О, вы должны познакомиться. Я уверена, что вы друг другу понравитесь… — Дорти говорила быстро, необычно возбужденно. — Это Кенри Шаун. Я, наверное, уже вам уши прожужжала о нем, да? — Нервный смешок. — Кенри, это мой дядя, полковник фром Канда из Генерального Штаба Империи, и мой племянник, его светлость лорд Домс. Как забавно вернуться и обнаружить, что племянник стал твоим ровесником!

— Весьма польщен, сэр. — Голос полковника был таким же твердым, как и его выправка. Домс хихикнул.

— Вы должны простить, нас за вторжение, — продолжал фром Канда. — Но я хотел бы поговорить с… Шауном как можно скорее. Вы, надеюсь, понимаете, сэр, что мной движет исключительно забота о благополучии моей племянницы и моей семьи.

Ладони Кенри были мокры и холодны.

— Разумеется, — сказал он. — Прошу вас, садитесь.

— Благодарю. — Фром Канда опустил свое угловатое тело на диван рядом с китянином. Дорти и Домс расположились по обе стороны от них; молодой человек буквально упал на диван и заулыбался:

— Может, послать за вином?

— Только не для меня, благодарю, — сухо отказался Кенри.

И встретил холодный взгляд полковника.

— Прежде всего, — сказал полковник, — я хочу, чтобы вы знали, что я не разделяю этих абсурдных расовых предрассудков по отношению к вашему народу. Нетрудно убедиться, что китяне биологически идентичны Звездам. И даже превосходят некоторых из них. — Он презрительно взглянул на Домса. — Правда, существует значительный культурный барьер, но этим можно пренебречь. Лично я, например, буду только рад способствовать тому, чтобы вы влились в наши ряды.

— Благодарю вас, сэр. — У Кенри закружилась голова. Еще ни один китянин за всю историю не поднимался так высоко. И кто бы мог подумать, что именно ему выпадет эта честь!.. Он услышал, как Дорти тихонько вздохнула, незаметно дотронувшись до его руки. На душе потеплело.

— Я… я буду стараться изо всех сил…

— Так ли это? Я хотел бы знать. — Фром Канда наклонился вперед, зажав костлявые руки между колен. — Давайте говорить напрямую. Вам, так же как и мне, прекрасно видно, что Империю ждут великие испытания, и если она выдержит их, то только благодаря немногим решительным людям, которые объединят усилия и возьмут дело в свои руки. Мы не можем позволить себе роскошь иметь в рядах слабаков. И тем более мы не имеем права позволить находиться среди нас сильному человеку, который не предан всецело нашему делу.

— Я буду… верным, сэр, — сказал Кенри. — Что я еще могу?

— Очень многое, — ответил полковник. — Хотя это наверняка покажется вам отвратительным. Особенно ценны для нас ваши знания. Вот, например, новый налог на Кит-таун. Это никакое не очередное издевательство, просто нам очень нужны деньги. Финансы Империи находятся в плачевном состоянии, и сейчас даже такой маленький доход сильно облегчит дело. И потом будут новые обложения и на Кит, и на всех остальных, а ваша задача — помогать нам проводить эту политику так, чтобы ваши люди не пришли в конце концов к выводу, что им следует вообще оставить Землю.

— Я… — Кенри сглотнул, внезапно почувствовав себя плохо. — Но не ожидаете же вы…

— Что ж, нет так нет, я не могу заставить вас, — сказал фром Канда. В его холодном голосе вдруг мелькнули нотки симпатии. — Я просто вкратце предупреждаю вас о том, что ждет вас в дальнейшем. Но вы могли бы значительно облегчить участь очень многих из ваших… бывших… соотечественников, если бы согласились помогать нам.

— Но почему… почему бы не относиться к ним, как к нормальным людям? — спросил Кенри. — Мы всегда поддерживаем тех, кто нам настоящий друг.

— Три тысячи лет истории не отменишь декретом, — сказал фром Канда. — Вам это известно не хуже, чем мне.

Кенри кивнул. Мышцы его шеи чуть не лопнули от этого.

— Я восхищен вашей смелостью, — сказал аристократ. — Вы не побоялись вступить на тяжкую стезю. Но хватит ли у вас мужества пройти по ней дальше?

Кенри потупился.

— Конечно, он сможет, — мягко сказала Дорти.

Лорд Домс хихикнул.

— Новый налог, — сказал он. — Нужно скорее ввести новый налог. У меня на крючке сейчас один шкипер-томми. Сами знаете, неудачный рейс, долги, ха!

“Красное и черное, и ледяная голубизна, и свист поднимающегося ветра”.

— Заткнись, Домс, — сказал полковник. — Ты мешаешь.

Дорти склонила голову на плечо Кенри.

— Спасибо, дядюшка, — сказала она. Голос ее был мелодичен. — Если вы станете нашим другом, то у нас все получится на славу.

— Надеюсь, — ответил фром Канда.

Кенри почувствовал нежный аромат волос Дорти. Он ощутил, как золотые волны гладят его щеку, но по-прежнему не поднимал глаз. В нем гремели громы и царила тьма.

Домс рассмеялся:

— Нет, я все-таки расскажу вам об этом шкипере, — сказал он. — Он задолжал фирме деньги, понимаете? И, согласно контракту, если он вовремя не заплатит, я могу забрать его дочку. Да вот только его экипаж собирает для него недостающую сумму. Нужно их остановить. Говорят, что эти девицы-томми в постели просто чудо. Как вы считаете, Кенри? Ведь теперь вы один из нас. Как они на самом деле? А правду говорят, что…

Кенри встал. Комната плыла перед глазами, и он смутно подумал, что это, должно быть, он сам покачивается.

— Домс! — рявкнул фром Канда. — Если ты не заткнешь, наконец, свою глотку…

Кенри одной рукой сгреб тунику лорда Домса и рывком поднял его с дивана. Другая рука вдруг стала кулаком, который со свистом врезался в ненавистное лицо.

Он стоял над телом, бессильно свесив руки. Домс стонал на полу. Дорти чуть слышно вскрикнула. Фром Канда вскочил, хватаясь за оружие.

Кенри опустил глаза. Голос его был хрипл:

— Давайте, арестовывайте меня. Давайте, давайте, чего же вы ждете?

— К-к-кенри… — Дорти коснулась его трясущимися руками.

Фром Канда усмехнулся и ногой пнул валяющегося на полу Домса.

— Хоть вы и не очень мудро поступили, Кенри Ша-ун, — сказал он, — но вообще-то он давно напрашивался. Я позабочусь, чтобы вам ничего за это не было.

— Но как же та девушка из Кита…

— Обещаю вам, что с ней тоже все будет в порядке. Если, конечно, ее отцу удастся собрать деньги. — Холодные глаза остановились на лице Кенри. — Но помните, друг мой, что жить одновременно в двух мирах нельзя. Вы теперь больше не принадлежите Киту.

Кенри выпрямился. Теперь, хоть на душе у него было мрачно, он успокоился, и голова его стала ясной.

Открыло ему глаза и подсказало, что нужно делать, недавнее воспоминание — получеловеческое лицо, глаза, лишенные надежды, и голос, который говорил:

— Человек жив по-настоящему, если только у него за душой есть что-то, за что он с радостью отдал бы жизнь…

— Спасибо, сэр, — сказал Кенри. — Но я принадлежу Киту.

— Кенри… — голос Дорти сорвался. Схватив его за руки, она безумно заглядывала ему в глаза.

Он мягко погладил ее по голове.

— Прости, любимая.

— Кенри, ты не можешь меня бросить, не можешь…

— Я должен, — сказал он. — Я собирался пожертвовать всем, что было у меня в жизни, ради того, что казалось мне глупым и бессмысленным. Ради тебя я еще вынес бы это. Но ты требуешь от меня стать тираном или, по крайней мере, помощником тиранов. Ты требуешь от меня стать пособником зла. А я не способен на это. И не смог бы стать им, даже если бы захотел. — Он обнял ее за плечи и заглянул в невидящие изумленные глаза. — Потому что, в конце концов, я стал бы ненавидеть тебя за то, что ты так исковеркала мою душу, а я хочу по-прежнему любить тебя.

Она отшатнулась. Почему-то ему подумалось о психологах, которые запросто помогут ей забыть о нем.

На прощание он хотел поцеловать ее, но никак не мог решиться.

Полковник фром Канда протянул ему руку.

— Скорее всего, вы станете моим противником, — сказал он, — но я уважаю вас за это. Вы мне нравитесь, Кенри Шаун, и я желаю вам… одним словом, всего вам хорошего.

— И вам также, сэр… Прощай, Дорти.

Он прошел через весь зал, не замечая устремленных на него взоров присутствующих, и вышел к лифтам.

Тейя Баррин — отличная девушка, думал он какими-то глубинами сознания. Обязательно нужно будет встретиться с ней, и как можно скорее. Мы вполне сможем быть счастливы.

Ему показалось, что прошла вечность, пока он добрался до Кит-тауна. И он побрел по пустынным улицам, вдыхая ночной, влажный и холодный ветер Земли.

СВЕТ

Вам следует запомнить: то, что вы сейчас услышите, — величайшая тайна со времен Манхэттенского проекта. Вашу жизнь мы прощупали с того дня, как вы вылезли из коротких штанишек…

Нет, черт возьми! Мы отнюдь не банда милитаристов, свихнувшихся от жажды власти. Думаете, мне не хочется кричать правду на весь мир?

Но она может подтолкнуть мир к войне, что означает гибель цивилизации.

Надеюсь, вы как историк поймете причины нашего молчания. Макиавелли — вот символ хладнокровия и реализма…. И вам нет нужды объяснять мне, что он был всего лишь исключительно здравомыслящим патриотом. Я читал и “Государя”, и “Рассуждения”.

Честно скажу, мне странно ваше удивление. Да, мои знания математики и физики позволяют мне работать на “Астро”, но разве это означает, что в остальном я должен выглядеть неотесанной деревенщиной? Я много путешествовал, сэр, и на музеи тратил времени не меньше, чем на кабаки.

Я допускал, что мои коллеги по лунной экспедиции именно по этой причине косо на меня поглядывают. Они оба отнюдь не роботы, но им пришлось выучить настолько много, что просто не верится, как такое количество знаний могло уместиться в одной человеческой голове. Если копнуть поглубже, они попросту боялись, что воспоминания о “Мадонне у скал” — конечно же, из Лондонского музея, она лучшая из Мадонн — вытеснят мои знания орбитальных функций. Вот почему на генеральной репетиции я так уперся, решив рассказать им все, что я знаю по астрогации. Наверное, это задело Бэйрда.

Особых споров между нами не возникало. К тому времени, когда “Бенджамин Франклин” отчалил от орбитальной станции и двинулся к Луне, мы представляли хорошо слаженную группу.

Как вы помните, нас было трое. Бэйрд — пилот и штурман. Эрнандес — инженер. И я — за механика. С управлением корабля мог справиться и один человек, остальные двое были дополнительной гарантией, причем каждый из нас мог подменить другого. Нам предстояла первая настоящая высадка на Луне, поэтому вероятность неудачи стремились свести к минимуму.

Мы летели по заданному курсу несколько дней: любовались удаляющейся Землей и увеличивающейся Луной, которая приближалась к нам на фоне столь черной и звездной ночи, какую вы просто не в состоянии вообразить. Разглядывать фотографии бессмысленно.

На корабле царила тишина, и мы разговаривали, чтобы не сойти от нее с ума. Одну из наших бесед я запомнил очень хорошо, потому что она касалась причин секретности полета.

Земля висела сапфиром среди тьмы и звезд. Длинные белые потоки северного сияния развевались вблизи полюсов наподобие знамен. Вы знаете, что с такого расстояния на нашей планете видны пояса? Очень много, совсем как у Юпитера. Из-за них трудно разглядеть очертания континентов.

— Вроде бы в поле зрения Россия, — сказал я. Бэйрд глянул на хронометр и висящий на стене график движения, подвигал визиром логарифмической линейки.

— Да, — буркнул он. — В данный момент Сибирь проходит через терминатор.

— Они следят? — спросил Эрнандес.

— Наверняка, — ответил я. — На их орбитальных станциях хорошие телескопы.

— То-то у этих телескопов будут скалиться, если мы врежемся в метеор! — заявил Эрнандес.

— Если с нами что случится, печалиться особенно не станут, — согласился я. — Но вряд ли нам устроят диверсию. По крайней мере в этом рейсе, когда за нами следят все кому не лень.

— Думаешь, из-за диверсии могла бы начаться война? — поинтересовался Бэйрд. — Ерунда. Никто не станет уничтожать страну, зная, что его собственная тоже будет уничтожена, — из-за трех человек и корабля стоимостью в десять миллионов долларов.

— Верно. — Я не стал спорить. — Но одно может повлечь за собой другое. Нота протеста окажется первым звеном цепи. А при наличии межконтинентальных ракет с термоядерными боеголовками можно добиться довольно многого. Первоочередная задача политики — сохранить статус-кво, и в то же время растущая напряженность делает статус-кво весьма нестабильным.

Вы полагаете, что наше правительство не стало бы посылать экспедицию на Луну, не получай оно при этом каких-нибудь военных преимуществ? Нет, черт побери! Первой лунной высадкой мы зарабатываем очко — престиж — и ни центом больше! Кроме того, мы сами подписывали договор о признании Луны международной территорией под контролем ООН. Так что никто не отважится строить на ней что-нибудь эдакое, стратегическое.

— И долго такой баланс продержится? — спросил Эрнандес.

— А вот появится вдруг какая-нибудь совершенно новая технология — ну, например, силовой экран, способный защитить весь континент, а у противной стороны даже намека на это не будет, вот тогда и закончится Холодная Война.

— Заткнитесь! — рявкнул Бэйрд. — Вы оба слишком много болтаете.

Я знал, что не о том говорил, когда снаружи царило вечное спокойствие ночи. Не надо выносить наши жалконькие страхи, ненависть, жадность за небеса и в космос.

Но, может быть, сам факт, что мы, обремененные этим гадким грузом, все же стремились к Луне, свидетельствует, что человек по натуре лучше, чем он сам о себе думает…

Ожидание выматывало нас, ожидание и свободный полет. Нулевая гравитация удобна, пока вы бодрствуете, но ваши инстинкты не столь догадливы. Укладываясь спать, мы мучались от кошмаров. Правда, к концу пути они становились реже, и мне кажется, со временем к этому можно полностью приспособиться.

Романтических чувств первопроходцев, идя на посадку, мы не испытывали. Мы очень устали и были очень напряжены. Посадка — всего лишь тяжелая и утомительная работа.

Место посадки не было определено точно, так как малейшая ошибка в орбите могла вызвать отклонение. А кроме того, вся лунная поверхность представляла интерес. Мы лишь были уверенны, что сядем где-то рядом с северным полюсом не в одном из морей, которые выглядят соблазнительно гладкими, но вполне могут таить какие-нибудь каверзы. В конечном счете, как вы, может, помните, мы опустились на склоне лунных Альп, неподалеку от кратера Платона. Район не очень удачный, но наш аппарат специально конструировали для таких мест.

Грохот двигателей стих, уши медленно привыкли к безмолвию: мы совершили посадку. Какое-то время мы сидели, не обменявшись ни единым словом. Мокрая от пота одежда прилипла к спине.

— Ладно, — сказал Бэйрд протяжно. — Порядок. Мы здесь.

Он отстегнулся, нашел микрофон и начал вызывать станцию. Мы с Эрнандесом приникли к иллюминаторам.

Это выглядело сверхъестественно. Я бывал в земных пустынях, но ни одна из них не сверкала так ярко, ни одна не казалась настолько безжизненной, а скалы нигде не были такими огромными и изломанными. Южный горизонт казался близким, и я подумал, что смогу увидеть закругляющуюся вдали и тающую в пене звезд поверхность.

Затем мы тянули жребий. Эрнандес проиграл, и он должен будет оставаться внутри, тогда как мне выпало право ступить на Луну первым. Бэйрд и я забрались в скафандры и через шлюз выбрались наружу. Кстати, даже на Луне эти доспехи весят немало.

Мы стояли в тени корабля и осматривались сквозь светофильтры. Тень не была абсолютно черной и как ножом обрезанной — из-за отражения от скал и грунта, — но гораздо глубже и четче, чем на Земле. Позади нас тянулись к горизонту резко очерченные горы, а впереди — потрескавшаяся, охряного цвета поверхность неровно понижалась к краю цирка Платона.

Вы, может, помните, что мы сели незадолго до заката и намеревались отправиться в обратный путь через две недели, вскоре после рассвета. Ночью температура на Луне падает до 250 градусов ниже нуля, но днем тепло так, что запросто можно поджариться. Кроме того, это экономичнее — разогреть корабль, словно электроплитку, тогда не надо устанавливать секции охлаждения: требуется меньшая масса.

— Ну, — сказал Бэйрд, — шагай.

— Шагну — и что дальше? — спросил я.

— Толкай речь. Ты — первый человек на Луне.

— О нет, — возразил я. — Ты — капитан. Разве я могу мечтать о… нет, нет. Шеф, я отказываюсь.

Возможно, вы читали эту речь в прессе. Там сказано, что это якобы импровизация, но на самом деле ее написала жена одной крупной шишки, который верил в ее поэтические притязания. Словесный понос, правда ведь? Бэйрд хотел, чтобы я произнес это!

— Мятеж, — заявил он.

— Могу ли я посоветовать капитану, чтобы он просто записал в журнале, будто речь произнесена?

— И ты — Иуда! — рявкнул Бэйрд. Но он так и поступил. Позже. Надеюсь, вы понимаете, что слышали это с условием: не для огласки. Договорились?

Бэйрд продолжал оставаться в отвратительном настроении.

— Возьми несколько образцов породы, — распорядился он, устанавливая камеру.

Я быстро подобрал подряд несколько камешков, полагая, что если я начну выбирать их, то Солнце выберет меня и поджарит. Конечно, это чушь, но Бог знает до чего жутким и чуждым казался окружающий пейзаж…

Бэйрд был занят съемками.

— Я удивлюсь, если ты сможешь поймать этот свет, — заметил я. — На Земле ничего подобного не бывает.

Но это было не совсем так. Я не могу описать разницу Я думал о тех странных и уникальных оттенках освещения, с которыми мы изредка, если повезет, сталкиваемся на Земле, вроде того медного тона, что появляется незадолго до шторма, о прочих похожих вещах, — и представлял их размноженными в миллионах отдаленно похожих изображений.

— Вот еще, конечно, сфотографируется, — заявил Бэйрд.

— Ну да. Внешнее впечатление, — сказал я. — Но чтобы передать ощущение, необходим художник, а такого художника не было уже столетия. Рембрандт? Нет, для него это слишком грубо, холодный свет, обладающий одновременно жаром ада…

— Заткнись! — Рев в наушниках чуть не порвал мне барабанные перепонки. — Чтоб ты сдох, как и твой проклятый Ренессанс!

Немного погодя мы вернулись на корабль. Бэйрд тихо психовал. Он был на пределе выдержки, и, наверное, он был прав: поверхность Луны не самое подходящее место для разговоров об искусстве.

Мы выставили наружу датчики, решив, что, пока они собирают информацию, сами мы можем перекусить и вздремнуть. Солнце спускалось к горизонту, тени становились длиннее. Эрнандес обследовал принесенные мной образцы и заявил, что хоть он и не геолог, но, кажется, ничего похожего на Земле не встречается. Эксперты позже сообщили нам, что и для них они в диковинку. Минералы те же, но их кристаллизация в лунных условиях протекала совершенно иначе.

После недолгого отдыха мы отметили, что Солнце спустилось еще ниже и неровности местности образовали перед нами почти сплошную полосу тени к кратеру Платона. Эрнандес посоветовал нам использовать эту возможность для исследования. Закат настал бы до того, как мы успели вернуться, но грунт остывает не так быстро, и с помощью наших аккумуляторных батарей мы вполне могли бы успеть. В вакууме, на затененной поверхности, вы не так много тепла потеряете с излучением, гораздо больше лунные породы, насквозь промерзшие внутри, высосут его через ваши подошвы.

Бэйрд для порядка повозражал, но ему и самому не терпелось. Так что в конце концов мы плюнули на инструкции и отправились все втроем. Мы добрались до края и заглянули оттуда вниз, на лавовую равнину примерно шестидесяти миль диаметром. Дальняя ее сторона была скрыта от нас. Равнина напоминала поверхность блестящего полированного металла, рассеченную тенями от западной стены. Спуск казался крутым, конец его потерялся во тьме, но его нужно было преодолеть.

Мой шлем, попавший в полосу прямого солнечного света, вскоре стал напоминать духовку, в то время как ноги оказались в тени и начали леденеть. Но я забыл обо всем этом, когда увидел перед собой туман.

Вы слышали об этом? Астрономы наблюдали его уже долгое время — в виде облаков, периодически появляющихся в некоторых кратерах. Платон — один из таких. Я надеялся, что наше путешествие поможет раскрыть эту тайну, — и вот теперь, в четверти мили под нами, завиваясь причудливыми потоками, клубился туман.

Он поднимался из тьмы, и когда на него падали солнечные лучи, начинал отливать золотом, после чего исчезал, растворялся, таял.

Я начал спускаться.

— Эй! — крикнул Бэйрд. — А ну вернись!

— Я только посмотрю, — попросил я.

— Ногу вывихнешь, и тебя придется тащить на себе! Ночь уже близко. Нет!

— В этом балахоне ничего себе не вывихнешь, — ответил я.

Скафандр снаружи весь покрыт металлом, даже гибкие сочленения, а пластиковый шлем был, пожалуй, еще прочнее. Так что если бы мне захотелось покончить с собой, то бросаться надо было бы с немалой высоты и, может быть, не один раз.

— Возвращайся, или я отправлю тебя под трибунал, — процедил Бэйрд сквозь зубы.

— Шеф, будь человеком, — сказал Эрнандес.

В конце концов он его уговорил Капитана почему-то раздражаю только я. Мы обвязались страховкой и осторожно начали спуск.

Туман поднимался из расселины примерно посередине стены. Там, где лежали тени, наши фонари высветляли иней, который тут же начинал испаряться под действием света. Наверное, когда приходила ночь, все здесь вокруг было покрыто льдом. Вода? Не знаю. Быть может, следы лунной жизни, например низшей растительной формы. Правда, за все время нашего там пребывания мы ничего подобного не обнаружили. А вот то, что мы обнаружили…

Ниже трещины виднелся широкий выступ. Мы спустились на него и остановились, осматриваясь.

А теперь вы должны все четко себе представить. Мы находились на выступе в несколько ярдов шириной. Над нами четко вырисовывалась зубчатая стена кратера, под нами была пропасть, дно которой терялось во тьме, а впереди можно было разглядеть стальной отблеск дна кратера. За миллионы лет грунт покрылся слоем метеоритной пыли, я видел отпечатки своих ботинок, четкие и глубокие, и знал, что они сохранятся такими навсегда, по крайней мере до тех пор, пока новые слои пыли их не смажут.

В десяти футах над головой виднелась расщелина, напоминающая окаменевший рот, именно из нее вырывался туман и клубами уходил вверх. Он образовывал преграду, тоненькую прослойку между нами и небом. Солнце для нас находилось словно за горизонтом, но зубы скал отражали часть лучей вниз, сквозь туман.

Так мы и стояли, залитые этим холодным, бледным, бело-золотистым светом, дымным светом… Господи! Нигде и никогда не может быть такого на Земле! Казалось, свет шел отовсюду, обволакивая нас, напоминая способное светиться молчание. Это был свет Нирваны.

Но я уже видел его где-то. Я не помню — где. И я стоял, вслушиваясь в вечное безмолвие, царящее в моих наушниках, в моей душе, и я забыл обо всем, кроме тишины и невероятного очарования окружающего…

Но я никак не мог вспомнить, где я уже видел это.

Вдруг Эрнандес вскрикнул. Мы с Бэйрдом оторвались от созерцательных размышлений и неуклюже направились к нему. Эрнандес стоял в нескольких футах от нас, прижимаясь к стене и что-то напряженно разглядывая.

Я посмотрел на грунт, и во мне что-то оборвалось. Я увидел следы.

Мы даже не спрашивали себя, не оставил ли их кто-то из нас. Эти следы были не от ботинок американских скафандров. И кроме того, они шли снизу. Поднимались вдоль стены, на мгновение замирали, словно оставивший их топтался на месте, переступая с ноги на ногу. А потом мы обнаружили след, снова ведущий вниз.

Молчание натянулось, словно готовая лопнуть струна. Наконец Бэйрд поднял голову и оглянулся. Свет превратил его лицо в изваяние нечеловеческой красоты, и где-то я уже видел лицо, освещенное таким образом. Я глядел на него, забыв обо всем, с полчаса, может, больше, но где, в каком забытом сне?

— Кто… — прошептал Бэйрд.

— Только одна страна может тайно послать корабль на Луну, — сказал Эрнандес мертвым голосом.

— Англия, — продолжил я. — Франция.

— Будь так, мы бы об этом знали.

— Значит… И они до сих пор здесь?

Я посмотрел вниз, во тьму, заполнившую кратер Платона.

— Хватит болтать, — сказал Бэйрд. — Этим следам может быть пять часов, а может — миллион лет.

Это были отпечатки ботинок, подбитых гвоздями. Не очень большого размера, но судя по длине шага — даже здесь, на Луне, — принадлежали человеку высокого роста.

— Почему они не объявили об этом всему миру? — раздраженно сказал Эрнандес. — Могли бы похвастаться…

— Ты так думаешь? — проскрипел Бэйрд.

Я посмотрел на юг. Низко над горизонтом висела Земля в полуфазе, далекая и бесконечно прекрасная. Я подумал, что вон там, прямо перед нами — Америка, но не был в этом уверен.

Была лишь одна причина держать эту экспедицию в секрете. Они основали здесь нечто способное нарушить баланс — и, несомненно, в их пользу. И как раз в эти мгновения там, на Земле, могло происходить то, чего мы так опасались.

— Но как можно осуществить такой рейс в тайне? — Удивился я.

— Может быть, корабль черного цвета, и стартовал он в тот момент, когда наша станция находилась на противоположном участке орбиты.

— Да заткнитесь вы! — Бэйрд застыл в молчании.

Солнце спускалось все ниже, сверхъестественный свет умирал, и его сменяло голубое сияние Земли. Наши лица в нем приобрели трупный оттенок.

— Пошли, — сказал Бэйрд и повернулся. — Надо вернуться на корабль и послать сообщение.

— Если об этом станет известно, может начаться война, — сказал я.

— У меня есть шифр.

— А ты уверен, что его нельзя прочитать?

— Ты, щенок, заткнись, сказано же тебе! — яростно выкрикнул Бэйрд.

— Может быть, нам лучше пробраться туда, — мягко сказал Эрнандес. — Пойти по этим следам и все разведать?

— У нас нет оружия, — возразил Бэйрд.

Я не буду останавливаться на споре. Решено было, что Бэйрд и Эрнандес вернутся на корабль, а я пойду и погляжу, что там дальше. Для того, чтобы идти по следу, у меня есть примерно час, но не больше, если я не хочу замерзнуть навсегда.

Один раз я оглянулся и увидел силуэты их скафандров, чернеющие на фоне звезд. По мере того, как солнечные лучи скрывались и расширялись мои зрачки, звезд становилось все больше. А потом тени поглотили меня.

Спуск был неровным, но я шел быстро. В этих местах преобладал темный и хрупкий камень, но я мог проследить путь незнакомца по более светлым пятнам в тех местах, где под его ногами камень крошился. Сперва я удивлялся, как эти обломки могли сделаться светлее, когда вокруг вакуум, но потом решил, что причиной тому фотохимический эффект.

В тени трудно было отыскать путь. Но вскоре я выбрался на открытое пространство, и когда мои глаза приспособились к земному сиянию, оказалось, что его вполне достаточно. Примерно через полчаса я оказался на дне кратера. Солнце скрылось за краем стены. Вокруг меня царила ночь.

Нельзя было терять время. Я стоял на гладкой темной лаве и пытался отыскать следы в пыли. Путь мог оказаться неблизким. Я пожал плечами и прыжками помчался вперед, стараясь развить максимально возможную скорость.

В свете Земли нелегко было различать след. И это неудобство раздражало меня больше, чем любая опасность.

Я немного превысил лимит безопасности, когда обнаружил лагерь.

Разглядеть можно было немного. Длинная полоса нарушенной пыли и раздробленных камней в том месте, где опустилось некое устройство с экипажем, а потом улетело обратно… и никаких признаков работы ракетных двигателей! Несколько шрамов в тех местах, где были отколоты образцы. Следы. Ничего больше.

Я смотрел на стену кратера, позади меня лежала ночь, а туман все поднимался, на этот раз голубоватого оттенка. Я стоял, пытаясь сообразить, кто же прилетел сюда без всякой ракеты, но так ничего и не придумал. Обвел небосклон глазами и заметил красноватую крапинку Марса. И сразу же почувствовал дрожь.

Неужели марсиане побывали раньше нас на нашем собственном спутнике?

Пора было возвращаться. Каждая минута промедления уменьшала мои шансы на возвращение.

Но что-то не пускало…

Невдалеке виднелось небольшое гранитное обнажение. Я подумал было, что это сложенная из камней пирамида, но когда подошел ближе, то оказалось, что это образование природного происхождения. Пожав плечами, я повернулся…

Что-то приковало мой взгляд. Я подошел поближе.

Это был утес цвета мокрого снега. Его единственная плоская поверхность была обращена к Земле. И на ней я обнаружил вырубленный в камне крест.

Я забыл о времени и об усиливающемся холоде. Стоял, пораженный, пытаясь понять, то ли крест был всего лишь случайным символом, то ли и там — на Марсе, или на какой-нибудь другой планете под чужим солнцем — был Он, который…

Надо мной кружили и сияли миллионы звезд.

И тут я вспомнил. Вспомнил, где я видел тот падавший на скальную стену на заходе солнца свет. Теперь я знал всю правду.

Я повернулся и побежал.

Я еле успел. Батареи иссякли милях в пяти от корабля. Я сообщил об этом по радио и побежал дальше, надеясь движением компенсировать недостающее тепло. Но ноги быстро замерзли, я начал спотыкаться, а холод с каждой минутой крепчал.

Бэйрд встретил меня на полпути, содрал разрядившиеся батареи и подсоединил новый комплект.

После чего закричал:

— Кретин! Проклятый безмозглый идиот! Если ты еще хоть раз… прикончу без суда…

— Даже если я скажу тебе, кто высаживался на Платоне?

— Что-о?

Мы были уже в корабле, и мои пальцы отогрелись Раньше, чем я успел закончить оправдания. Возражений было много, но когда он ухватил идею…

Даже после того, как мы вернулись домой и рассказали обо всем, разведка долго продолжала работать сверхурочно. Теперь-то они точно установили, что никакой экспедиции до нас не было. Правда, Бэйрд, Эрнандес и я знали это еще в нашу первую ночь на Луне.

Вот вкратце причины, почему мы остановились на вас, профессор. Мы с вами отправимся за границу. Официально — как туристы. Вы будете рыться в архивах, а я подскажу вам, если попадется что-нибудь интересное. Я сомневаюсь, очень сомневаюсь, что из этого что-нибудь получится. Этот секрет хорошо укрыт, так же как и тайна подводной лодки, которую он решил не отдавать враждующему миру. Но если когда-нибудь нам удастся отыскать хоть намек — я буду счастлив.

Наши эксперты — деятельные ребята, они перероют все. И теперь, зная, какие силы подключены и как это важно, надеюсь, вы понимаете, что это — действительно величайшая тайна?

Как, вы отказываетесь?! Профессор, я поражен и расстроен. Вы же историк!

Ладно. Мы с вами отправимся в Лондон, я приведу вас в Национальную Галерею и посажу напротив картины под названием “Мадонна у скал”. И вы сами увидите этот никогда не сиявший на Земле свет — холодный, бледный, непередаваемый мягкий свет, ласкающий Матерь Божию и Сына. А имя художника — Леонардо да Винчи.

ЦАРИЦА ВЕТРОВ И ТЬМЫ

Последние отблески последнего заката продержатся в небе еще до середины зимы, но день уже кончился, и северные земли охватило ликование. Раскрылись яркие соцветия на ветвях огненных деревьев, на поросших броком и дождевальником холмах заголубели чашечки сталецвета, в долинах раскрыли белые лепестки первые застенчивые “недотроги”. Заметались над лугами порхунчики с радужными крыльями, тряхнул рогами и зычно затрубил королевский олень. Фиолетовое небо от горизонта до горизонта заполнилось чернотой. Обе луны, почти полные, лили свой студеный свет на листву и оставляли в воде дорожки расплавленного серебра, но тени от них размывались северным сиянием. Огромное мерцающее полотнище раскинулось на полнеба, а за ним уже проглядывали ранние звезды.

Под дольменом, венчающим курган Воланда, сидели юноша и девушка. Их длинные, чуть не до пояса, волосы, выбеленные летним солнцем, светились в полутьме, словно два ярких пятна, зато тела, темные от загара, почти сливались с землей, кустарником и камнями. Юноша играл на костяной флейте, девушка пела. Совсем недавно они открыли для себя любовь. Им было около шестнадцати, но ни он, ни она не знали этого. Оба считали себя аутлингами, по традиции безразличными к ходу времени, и почти ничего не помнили о жизни среди людей.

Холодные звуки флейты оплетали ее голос тонкой мелодией:

Ручей у подножия кургана, уносящий отблески лунного света к скрытой за холмами реке, откликался на песню веселым журчанием. На фоне северного сияния то и дело проскальзывали в небе темные силуэты летучих дьяволов.

Через ручей перепрыгнуло существо с двумя руками, Двумя длинными, когтистыми ногами и целиком, до самого хвоста, покрытое перьями. За спиной у него колыхались большие сложенные крылья. На лице, лишь наполовину человеческом, блестели огромные глаза. Если бы Айох мог выпрямиться, он, пожалуй, достал бы юноше до плеча.

— Он что-то несет, — сказала девушка, поднимаясь. В северных сумерках она видела гораздо хуже, чем издревле обитавшие здесь существа, но у нее давно вошло в привычку полагаться даже на крохотные подсказки своих чувств: помимо того, что пэки обычно летают, этот передвигался, хотя и торопливо, но явно с трудом.

— И он идет с юга. — В душе юноши, словно расцветший зеленый всполох на фоне созвездия Лирт, разгорелось радостное предчувствие, и он устремился к подножию холма. — Эгей, Айох! Это я, Погонщик Тумана!

— И я, Тень Сновидения, — выкрикнула, смеясь, девушка и последовала за ним.

Пэк остановился. За его шумным дыханием даже не слышно было шороха листвы вокруг. От того места, где он стоял, тянуло острым запахом раздавленных плодов йербы.

— С рождением зимы! Вы поможете мне отнести вот это в Кархеддин, — сипло проговорил пэк и протянул им свою ношу. Глаза его светились, словно два желтых фонаря. Ноша шевелилась и хныкала.

— Ой, это ребенок, — сказал Погонщик Тумана.

— Такой же, как и ты в детстве, такой же, как и ты. Хо-хо! Вот это улов! — хвастливо произнес Айох. — Их там было немало, в лагере у Перепаханного леса, все вооружены, а кроме сторожевых машин у них еще и злющие псы, что бродят по лагерю, пока люди спят. Но я спустился с неба, причем сначала долго следил и, лишь когда убедился, что горстки сонной пыли будет…

— Бедняжка. — Тень Сновидения взяла мальчика из рук Айоха и прижала к своей маленькой груди. — Ты еще совсем сонный, да?

Ребенок слепо ткнулся губами один раз, другой, пока не нашел наконец сосок. Девушка улыбнулась через завесу ниспадающих волос.

— Нет-нет, я еще слишком молода, а ты уже вырос из этого возраста. Однако когда ты проснешься у подножия горы в Кархеддине, у тебя будет настоящий пир…

— О-о-о, она повсюду, она все слышит и все видит. Она идет, — сказал вдруг Айох очень тихо и опустился на колени, сложив крылья еще плотнее.

Спустя секунду опустился на колени Погонщик Тумана, за ним Тень Сновидения, но мальчика она по-прежнему прижимала к себе.

Высокий силуэт Царицы заслонил обе луны. Она молча разглядывала всех троих и добычу Айоха. Журчание ручья, шорох травы — все звуки медленно таяли, исчезали, и вскоре им начало казаться, будто они слышат даже шипение северных огней.

Наконец Айох прошептал:

— Я хорошо поступил, Праматерь Звезд?

— Если ты украл ребенка в том лагере, где множество машин, — донесся до них ее прекрасный голос, — то эти люди наверняка с дальнего юга, и они, возможно, отнесутся к пропаже не так покорно, как фермеры.

— Но что они могут сделать, Создательница Снега? — спросил пэк. — Как они нас выследят?

Погонщик Тумана поднял голову и с гордостью произнес:

— Кроме того, теперь и они почувствовали страх перед нами.

— И он такой милый, — сказала Тень Сновидения. — Нам ведь нужны такие, как он, да, Повелительница Неба?

— Время от времени это должно случаться, — донесся с высоты голос Царицы. — Примите дитя и позаботьтесь о нем. Этим знамением… — она взмахнула рукой, совершив несколько сложных движений, — мальчик объявляется Истинным Обитателем.

Их радость наконец выплеснулась наружу. Перекатившись по земле кувырком, Айох врезался в дерево, затем вскарабкался по стволу дрожелиста, уселся на сук, скрывшись в беспокойной бледной листве, и ликующе заклекотал. Юноша и девушка с младенцем на руках двинулись к Кархеддину легкой, подпрыгивающей походкой. Он снова заиграл на флейте, а она запела:

Едва войдя в комнату, Барбро Каллен почувствовала смятение, пробившееся даже сквозь ее печаль и ярость. В комнате царил полный беспорядок. Журналы, кассеты с лентами, пустые бобины, справочники, картотечные ящики, бумажки с каракулями лежали грудами на каждом столе. Повсюду — тонкий слой пыли. У одной из стен ютился небольшой лабораторный комплекс — микроскоп и различные анализаторы. Барбро готова была признать за помещением компактность и эффективность, но все-таки при слове “кабинет” представляется нечто иное. Кроме того, в воздухе чувствовался слабый запах какой-то химии. Ковер протерся во многих местах, мебель стояла обшарпанная и старая.

Неужели это ее последний шанс?

— Добрый день, миссис Каллен.

Бодрый голос. Крепкое рукопожатие. Выцветший старый комбинезон в обтяжку… Впрочем, последнее ее не задело: она и сама уделяла одежде мало внимания, разве что по праздникам. (А будет ли у нее в жизни еще какой-нибудь праздник, если ей так и не удастся найти Джимми?) Неряшливости, правда, она никогда себе не позволяла.

Он улыбнулся, и у глаз сложились тоненькие морщинки, похожие на отпечаток птичьей лапы.

— Я приношу свои извинения за холостяцкий беспорядок. На Беовульфе у нас об этом заботились машины, и я так и не приобрел нужных навыков. А нанимать кого-то для уборки не хотелось: потом каждую вещь будешь искать по полчаса. Да и работать здесь гораздо удобнее, и не нужно отдельной приемной… А вы садитесь, садитесь.

— Спасибо, я постою, — пробормотала она.

— Понимаю. Но если вы не возражаете, я все-таки лучше соображаю сидя.

Шерринфорд плюхнулся в кресло и закинул одну длинную ногу на другую, потом достал трубку и набил ее табаком из кисета. Барбро даже удивилась, что он употребляет табак таким допотопным способом: ведь на Беовульфе полно самых современных чудес технологии, которые они до сих пор не могут позволить себе здесь, на Роланде… Хотя, конечно, древние обычаи и привычки могут сохраняться в любой ситуации. В колониях они, во всяком случае, сохраняются. В конце концов люди отправились к звездам именно в надежде сохранить какие-то уходящие в прошлое стороны жизни вроде родного языка, или конституционного правительства, или цивилизации, построенной на рациональной технологии…

Из усталой задумчивости ее вывел Шерринфорд:

— Миссис Каллен, вам нужно посвятить меня в детали. Вы сказали, что вашего сына похитили, но местная полиция не предприняла никаких действий. Помимо этого я знаю лишь несколько вполне очевидных фактов. Мне известно, что вы не развелись, а овдовели, что вы дочь дальнопоселенцев с Земли Ольги Ивановой, но они тем не менее всегда поддерживали тесный телекоммуникационный контакт с Рождественской Посадкой. Вы специалист в какой-то из областей биологии, но работу возобновили лишь недавно после перерыва в несколько лет.

Барбро озадаченно взглянула на его обрамленное черными волосами лицо с высокими скулами и крючковатым носом под серыми глазами. В этот момент зажигалка щелкнула и вспыхнула, заполнив светом, казалось, всю комнату. Шум городских улиц едва доносился снизу, а в окна сочились зимние сумерки.

— Откуда вы, черт возьми, все это знаете? — воскликнула она невольно.

Шерринфорд пожал плечами и заговорил в своей знаменитой лекторской манере:

— Вся моя работа зависит от того, насколько хорошо я умею замечать мелкие детали и воссоздавать по ним цельную картину. За сто с небольшим лет пребывания на Роланде люди, стремясь жить рядом с теми, кто им ближе по происхождению или образу мысли, уже успели сформировать региональные акценты. Я сразу заметил у вас некоторую картавость, характерную для жителей Земли Ольги Ивановой, но гласные вы произносите в нос, как в этих местах, хотя сейчас живете в Портолондоне. Следовательно, в детстве вы регулярно слышали столичную речь. Далее, вы сказали мне, что работали в экспедиции Мацуямы и взяли с собой ребенка. Какому-нибудь обычному технику этого никто бы не разрешил. Следовательно, вы обладаете достаточно большой квалификацией, чтобы вам это сошло с рук. Экспедиция занималась экологическими исследованиями. Значит, вы специалист в какой-то из областей биологии. По той же причине у вас должен быть определенный опыт работы в полевых условиях. Однако лицо у вас чистое, необветренное и без загара, из чего я заключил, что до этой злополучной экспедиции вы довольно долгое время сидели дома. Что же касается вдовства… Вы ни разу не упомянули мужа, но у вас был мужчина, о котором вы остались настолько высокого мнения, что все еще носите подаренные им кольца — обручальное и то, которое он преподнес вам при помолвке.

Глаза ее заблестели влагой. Последние слова Шерринфорда снова вернули в памяти Тима — огромного, нежного весельчака с румяным лицом. Барбро пришлось отвести взгляд в сторону.

— Да, — заставила она себя сказать, — вы правы.

Квартира находилась на вершине холма, вознесшегося над Рождественской Посадкой. Ступенями из крыш и стен, с архаичными дымоходами, освещенными улицами и крошечными огнями экипажей город спускался вниз, к порту в заливе Риска, где время от времени причаливали корабли с Солнечных островов и из более удаленных регионов Северного океана, мерцающего в отблесках Карла Великого, словно разлитая ртуть. Быстро взбирался по небосклону Оливер, пятнистый оранжевый диск больше углового градуса диаметром. Ближе к зениту, куда он так и не доберется, Оливер заблестит, словно лед. Альда, кажущаяся в два раза меньше, выглядела тоненьким серпом, медленно ползущим недалеко от Сириуса, который, как Барбро помнила, совсем недалеко от Солнца, но Солнце без телескопа отсюда уже не видно…

— Да, — повторила она, борясь со сдавливающей горло болью, — мой муж погиб четыре года назад. Я носила нашего первенца, когда его убил обезумевший монорог. Мы поженились тремя годами раньше. Встретились еще в университете… Сами знаете, передачи из Школьного центра дают только базовое образование. Мы создали свою собственную группу для проведения экологических исследований по контрактам… Может ли какая-то территория заселяться с сохранением природного баланса, какие культуры будут там расти, какие могут встретиться опасности и тому подобное… После я выполняла кое-какие лабораторные исследования для рыболовецкого кооператива в Портолондоне, но монотонность работы… все время взаперти… это словно подтачивало меня изнутри… А тут профессор Мацуяма предложил мне место в экспедиции для изучения Земли Комиссара Хоча. Я думала, Боже, я думала, что с Джимми… Едва только анализы подтвердили, что будет мальчик, Тим захотел, чтобы мы назвали его Джеймсом, потому что у него отец Джеймс и потому что ему нравилось, как звучит “Тимми и Джимми”, и… Я думала, что с Джимми ничего не случится. Я просто не могла оставить его на несколько месяцев… в таком возрасте. Мы полагали, что сумеем проследить, чтобы он никогда не уходил за пределы лагеря, а внутри ему ничего не угрожало. Я никогда не верила в эти байки про аутлингов, которые крадут детей. Считала, что их в оправдание себе или в утешение придумывают родители, по небрежности не уследившие за детьми, когда те потерялись в лесу, или наткнулись на стаю дьявол ков, или… Теперь я другого мнения мистер Шерринфорд. Сторожевых роботов обошли, собак усыпили, и, когда я проснулась, Джимми уже не было…

Некоторое время он просто разглядывал ее сквозь облака дыма. Барбро Энгдал Каллен выглядела лет на тридцати или около того. (Роландских лет, напомнил себе Шерринфорд, которые составляют девяносто пять процентов от земных и совсем уже не совпадают с летосчислением Беовульфа). Крупная, широкоплечая женщина, длинноногая, полногрудая и гибкая. Широкое лицо, ровный взгляд карих глаз, тяжелый, но подвижный рот, каштановые с рыжинкой волосы, короткая прическа, хрипловатый голос, одежда простая, обыденная. Чтобы отвлечь ее, чтобы она перестала заламывать пальцы от мучительных воспоминаний, Шерринфорд спросил:

— А теперь вы верите в аутлингов?

— Нет. Просто у меня поубавилось прежней категоричности. — Она резко обернулась, и в ее глазах сверкнуло сдержанное раздражение. — Кроме того, мы находим следы…

— Ископаемые останки, — кивнул Шерринфорд. — И кое-какие предметы материальной культуры на уровне неолита. Все — очень древние, как будто их создатели вымерли уже давно. Интенсивные поиски разумных обитателей планеты не принесли никаких результатов.

— Насколько интенсивными могут быть поиски в районе Северного полюса, если летом там постоянно штормит, а зимой — холод и мрак? Нас на всю планету — сколько? миллион? — и половина живет в одном этом городе.

— Но вторая половина все-таки расселилась по континенту, — заметил Шерринфорд.

— Арктика — это пять миллионов квадратных километров, — парировала Барбро. — Непосредственно Арктическая зона занимает примерно четверть этой площади. У нас нет пока промышленной основы, чтобы повесить над планетой наблюдательные спутники или построить самолеты, которым можно было бы доверять на таких широтах, или пробить дороги в сумеречные земли, поставить там постоянные базы, узнать эти места по-настоящему, приручить их. Боже, да вы сами подумайте: несколько поколений фермеров-одиночек рассказывали байки про Серую Мантию, а специалисты впервые обнаружили этого зверя в прошлом году!

— И все же вы не верите, что аутлинги существуют?

— С таким же успехом можно предположить существование некоего тайного культа, возникшего там, в глуши, от изоляции и невежества. Может, эти люди скрываются и, когда возможно, крадут детей для… — Она с трудом сглотнула и опустила голову. — В конце концов, вы в таких вещах лучше разбираетесь.

— Насколько я понял из того, что вы сообщили мне по визифону, портолондонская полиция поставила под сомнение Достоверность показаний ваших коллег. Они утверждали, что ваш рассказ — это по большей части истерика, что вы, очевидно, не уследили за ребенком, и он, выбравшись за пределы базы, просто заблудился.

Эти сухие слова помогли ей избавиться от давящего ужаса. Барбро покраснела, потом ответила с вызовом:

— Как у поселенцев на дальних землях, вы это имеете в виду? Так вот, я все-таки взяла себя в руки и проверила имеющиеся на этот счет данные. В компьютерных банках памяти описывается слишком много таких исчезновений, чтобы это можно было объяснить несчастными случаями. И вправе ли мы сбрасывать со счетов иногда всплывающие рассказы перепуганных людей о кратких появлениях давно пропавших детей? Однако, когда я пошла в полицию со всеми этими фактами, от меня просто отмахнулись. Отчасти, возможно, потому, что у них катастрофически не хватает людей. И они тоже боятся Ведь полицию там набирают из таких же деревенских парней, а сам Портолондон стоит чуть ли не на границе с неизвестностью. — Она сникла и добавила бесцветным голосом: — На Роланде нет централизованного полицейского управления. Вы — моя последняя надежда.

Шерринфорд выпустил в темноту облако дыма, и оно тут же в ней растаяло, потом сказал потеплевшим тоном:

— Пожалуйста, не надейтесь на меня слишком сильно, миссис Каллен. Я на этой планете единственный частный детектив, мне не на кого рассчитывать, кроме себя, а кроме того, я тут еще новичок.

— Сколько вы здесь прожили?

— Двенадцать лет. Едва-едва освоился на сравнительно цивилизованном побережье. Что уж тут говорить, когда даже вы, здешние, после ста с лишним лет освоения планеты до сих пор не знаете сердца Арктики? — Он вздохнул и продолжил: — Я, конечно, займусь этим делом и возьму с вас не больше, чем необходимо. Во всяком случае, я приобрету какой-то опыт, узнаю новые места. Но с одним условием: вы будете моим гидом и помощником.

— Конечно. Сидеть в ожидании, без дела… Это было бы ужасно. Но почему именно я?

— Нанимать кого-то столь же опытного будет слишком дорого: здесь, на малоосвоенной планете, у каждого сотни неотложных дел. Кроме того, у вас есть мотив. Что тоже не лишнее. Я родился на планете, совсем не похожей на эту и на Землю-прародительницу, так что я прекрасно понимаю, в каком мы находимся положении.

Над Рождественской Посадкой собиралась ночь. Температура оставалась умеренной, но подсвечиваемые северным сиянием языки тумана, змеящиеся по улицам, казались леденяще холодными, и еще холоднее выглядело само северное сияние, вздрагивающее и переливающееся между лунами. В комнате стало темно, и женщина невольно придвинулась ближе к мужчине, заметив это, лишь когда он включил световую панель. В них обоих жило присущее Роланду ощущение одиночества.

Один световой год — это не так уж много по галактическим меркам. Человек может пройти такое расстояние примерно за 270 миллионов лет. Скажем, если отправиться в дорогу в пермский период, когда даже динозавры еще только должны были появиться на Земле, то закончится путешествие как раз сейчас, когда космические корабли летают гораздо дальше. Но в окружающем нас районе Галактики расстояния между звездами составляют в среднем девять с небольшим светолет, и едва у одного процента звезд есть планеты, пригодные для человека, а еще надо учесть, что предельная скорость кораблей все-таки ниже, чем у светового излучения. Немного помогает релятивистское сокращение времени и анабиоз в пути, отчего путешествия кажутся короткими, но история на родной планете от всего этого не останавливается.

Короче, путешествий от звезды к звезде всегда будет мало, и колонистами становятся лишь те, у кого есть на то особые причины. Для экзогенного выращивания домашних животных и растений они берут с собой зародышевую плазму. Человеческую тоже — чтобы колония росла быстро и могла за счет генетического дрейфа избежать вырождения. В такой ситуации вряд ли стоит рассчитывать на следующую волну иммигрантов. Может быть, два или три раза в столетие залетит корабль с другой планеты. (Но не с Земли, которая уже давно озабочена своими проблемами, совершенно непонятными и чуждыми этим людям.) Скорее всего корабль прибудет с какой-нибудь уже окрепшей колонии: молодым поселениям не до постройки космических кораблей.

Само их выживание, не говоря уже о последующей модернизации, стоит под вопросом. Отцам-основателям приходилось брать что попадется: Вселенная ведь создавалась не специально для человека.

Например, Роланд. Одна из счастливых находок. Мир, где человек может жить, дышать, есть пищу, пить воду, ходить нагим, если ему захочется, сеять злаки, разводить скот, рыть шахты, возводить дома, растить детей и внуков. Видимо, оно того стоит — пересечь три четверти светового века, чтобы сохранить какие-то дорогие сердцу ценности и пустить новые корни на земле Роланда.

Но звезда Карл Великий — это тип F9. Она на сорок процентов ярче Солнца, еще опасней в коварной ультрафиолетовой области и уж совсем дико ведет себя, когда расшвыривает во все стороны мощные потоки заряженных частиц. У планеты эксцентрическая орбита. В разгар короткого, но бурного северного лета, когда Роланд приближается к периастрию, суммарная инсоляция превышает земную более чем в два раза; в середине же долгой арктической зимы она чуть ниже средней по Земле.

Жизнь на планете бурлит повсюду. Но без сложных машин, не имея пока возможности создавать их, кроме как для немногочисленных специалистов, человек вынужден жить в высоких широтах. Наклон оси в десять градусов плюс специфическая орбита — все это приводит к тому, что самая северная часть арктического континента по полгода живет без солнца. У южного полюса в этих широтах — только безбрежный океан.

Прочие отличия от Земли могут при поверхностном рассмотрении показаться даже более важными. У Роланда, например, две луны — маленькие, но расположенные довольно близко от планеты, отчего тут бывают накладывающиеся приливы. Период обращения Роланда вокруг своей оси — тридцать два часа, что исподволь, но постоянно действует на организмы, привыкшие за миллионы лет эволюции к более высокому темпу.

Погодные условия здесь тоже отличаются от земных. Диаметр планеты всего 9500 километров. Сила тяжести у поверхности — 0,42 g. Давление на уровне моря чуть выше одной земной атмосферы. (И надо сказать, что Земля в этом отношении настоящий каприз мироздания; человек там появился лишь потому, что по какой-то случайности космического масштаба газообразная оболочка планеты значительно меньше, чем положено иметь такому небесному телу; вот на Венере в этом отношении все в порядке).

Однако “гомо” можно лишь тогда по праву назвать “сапиенсом”, когда он в полную силу использует свою основную способность — универсальность. Неоднократные попытки человека загнать себя в рамки какой-то одной всеобщей линии поведения, или культуры, или идеологии всегда заканчивались неудачами, зато когда перед ним стоит задача просто выжить и жить, он справляется с ней по большей части неплохо. Он умеет приспосабливаться, и в довольно широких пределах.

Пределы эти обычно устанавливаются тем, например, что человеку необходим солнечный свет, или тем, что он — обязательно и постоянно — должен быть неотъемлемой частью окружающей его жизни и непременно существом духовным.

Портолондон спускался своими доками, кораблями, машинами и складами прямо в залив Поларис. За ними уже располагались жилища пятисот тысяч его постоянных обитателей. Каменные стены, ставни на окнах, остроконечные черепичные крыши. Но веселая разноцветная окраска строений выглядела в лучах уличных фонарей как-то жалко — ведь город лежал за Северным полярным кругом.

Тем не менее Шерринфорд заметил:

— Веселенькое местечко. Вот именно ради этого я и прибыл на Роланд.

Барбро промолчала. Дни, проведенные в Рождественской Посадке, пока они готовились к отъезду, лишили ее последних сил. К причалу они прибыли на гидроплане, и теперь, глядя через купол такси, что везло их в пригород, она решила, будто Шерринфорд имеет в виду богатые леса и луга вдоль дороги, переливы светящихся цветов в садах, шорох крыльев в небе. В отличие от земной флоры холодных регионов, растительность арктической зоны Роланда каждый световой день лихорадочно растет и копит энергию. И только когда летний зной уступает место мягкой зиме, растения начинают цвести и плодоносить. В это же время выбираются из своих берлог впадающие в летнюю спячку животные и возвращаются домой птицы.

Вид из машины открывался действительно замечательный: за деревьями раскинулась просторная равнина, взбирающаяся к горам в отдалении; вершины, залитые серебристо-серым лунным светом; северное сияние; рассеянные отсветы солнца, только-только спрятавшегося за горизонт.

Эта красота — словно красота охотящегося летучего дьявола, подумалось ей. И эта дикая, необузданная природа отняла у нее Джимми. Удастся ли ей хотя бы найти его маленькие косточки, чтобы похоронить рядом с отцом…

Неожиданно она поняла, что такси остановилось у отеля, и Шерринфорд говорил о самом городе, втором по величине городе после столицы. Видимо, он здесь уже бывал не раз. Шумные улицы были полны народа, мелькали огни рекламы, из таверн, магазинов, ресторанов, спортивных центров, танцевальных залов — отовсюду неслась музыка. Прижатые друг к другу автомобили еле ползли. Деловые здания в несколько этажей светились всеми окнами. Портолондон связывал огромный материк с внешним миром. По реке Глории тянулись сюда плоты, баржи с рудой, урожаем с ферм, чьи владельцы медленно, но верно заставляли Роланд служить себе, мясом, костью и мехами, добытыми охотниками в горах у подножия Кряжа Троллей. С моря подходили рыболовецкие суда и грузоходы, доставляющие продукцию Солнечных островов и богатства континентов, расположенных дальше к югу, куда совершали вылазки отважные искатели приключений. Портолондон грохотал, смеялся, бушевал, потворствовал, грабил, молился, обжирался, пьянствовал, работал, мечтал, вожделел, строил, разрушал, умирал, рождался, был счастлив, зол, печален, жаден, вульгарен, любвеобилен, амбициозен, человечен. Ни яростные лучи солнца где-то южнее, ни полугодовые сумерки здесь — а в середине зимы настоящая ночь — не могли остановить человека.

Так, во всяком случае, все говорили.

Все, кроме тех, кто поселился в темных землях. Раньше Барбро не сомневалась, что именно там рождались странные обычаи, легенды и суеверия, которые наверняка умрут, когда все дальние регионы появятся на подробных картах и будут полностью под контролем. Теперь же… Может быть, виной тому слова Шерринфорда о том, что сам он после некоторых предварительных исследований склонен изменить свою прежнюю точку зрения.

А может быть, ей просто нужно было переключиться на какие-то другие мысли, чтобы не вспоминать постоянно, как за день до отъезда, например, когда она спросила Джимми, сделать ему сандвич из ржаного хлеба или из французской булочки, сын совершенно серьезно ответил: “Пожалуй, я съем кусочек Ф-хлеба”. Незадолго до этого он как раз начал проявлять интерес к алфавиту.

Они выбрались из такси, оформили номера и отправились по своим комнатам с примитивной меблировкой, но все это Барбро помнила как в тумане. И только распаковав вещи, она вспомнила, что Шерринфорд пригласил ее к себе обговорить все обстоятельства дела с глазу на глаз. Пройдя вдоль коридора, она нашла его комнату и постучала. Сердце у нее колотилось так сильно, что казалось, его удары заглушают стук в дверь.

Он открыл и, приложив палец к губам, указал ей на кресло в углу. Барбро едва не вспылила, но тут заметила на экране визифона лицо главного констебля Доусона. Очевидно, Шерринфорд позвонил ему сам, и у него были причины просить ее не показываться в поле зрения камеры. Она опустилась в кресло и, впившись ногтями в колени, снова взглянула на экран.

Шерринфорд уселся перед аппаратом.

— Извини, — сказал он. — Какой-то тип ошибся дверью. Наверно, пьяный.

Барбро вспомнила, что констебль всегда отличался болтливостью. Во время разговора он постоянно поглаживал свою бороду, которая, видимо, ему самому очень нравилась. Не горожанин, а какой-то дальнопоселенец…

— У нас их тут хватает, — усмехнулся Доусон. — Хотя, как правило, все они безобидные ребята. Просто после нескольких недель или месяцев в дальних землях им бывает нужно слепец разрядиться.

— Насколько я понимаю, это окружение — ив малом, и в большом отличающееся от того, что привело к появлению человека, — порой влияет на людей очень странным образом. — Шерринфорд набил трубку. — Ты, разумеется, знаешь, что моя практика до сих пор касалась городских или пригородных районов. В изолированных поселениях частный детектив едва ли когда бывает нужен. Но сейчас ситуация переменилась, и я позвонил, чтобы посоветоваться с тобой.

Шерринфорд чиркнул спичкой, и табачный дым сразу же забил запахи зелени, доносившиеся даже сюда — за два вымощенных камнем километра от ближайшего леса, мимо идущих в сумерках потоков машин.

— Это скорее научные изыскания, чем поиски скрывшегося должника или подозреваемого в промышленном шпионаже, — неторопливо проговорил он. — Я хотел бы исследовать две версии: либо какая-то организация — преступная, религиозная или еще что-нибудь в таком духе — давно и регулярно похищает детей, либо аутлинги из легенд действительно существуют.

На лице Доусона отразилось и удивление, и смятение одновременно:

— Ты это всерьез?

— А почему бы и нет? — Шерринфорд улыбнулся. — Несколько поколений подряд регистрируются сообщения о похищении детей, и подобные факты нельзя сбрасывать со счетов. Особенно если с ходом времени это происходит все чаще. Зарегистрировано уже более сотни пропавших детей, но никто ни разу не нашел никаких следов. И, кстати, почти никаких доказательств, что в Арктике когда-то обитала разумная раса, а теперь они скрываются где-то там, в дальних землях.

Доусон наклонился вперед, словно хотел пролезть через экран.

— Кто тебя нанял? — спросил он строго. — Та самая Каллен? Нам, естественно, было ее жаль, но она несла какую-то бессмыслицу, а потом и вообще стала вести себя просто оскорбительно…

— Но разве ее коллеги, весьма уважаемые ученые, не подтвердили ее рассказ?

— Да нет тут никакого рассказа. У них весь лагерь был обнесен детекторами и сигнальными системами. Плюс сторожевые мастифы. Это стандартный порядок для таких вот мест, где вполне может встретиться голодный завроид или кто-нибудь еще. Никто не мог проникнуть туда незамеченным.

— По земле. А как насчет летающего существа, которое могло опуститься прямо посреди лагеря?

— Но человек с ранцевым вертолетом поднял бы на ноги всю экспедицию.

— Какое-нибудь крылатое существо могло пробраться в лагерь гораздо тише.

— Крылатое существо, способное унести трехлетнего мальчишку? Таких в природе не существует.

— Ты имеешь в виду, не существует в научной литературе. А вспомни Серую Мантию. Вспомни, как мало мы вообще знаем о Роланде. На Беовульфе, кстати, такие птицы существуют. И, я читал, на Рустуме тоже. Я проделал кое-какие вычисления с учетом здешней плотности воздуха и силы тяжести. Так вот, у меня получилось, что здесь это тоже возможно, хотя и едва-едва. Ребенка могли унести воздухом на небольшое расстояние, а потом это существо устало и просто приземлилось за пределами лагеря.

Доусон фыркнул.

— Сначала оно приземлилось и забралось в палатку, где спали мать и ребенок. А затем, когда у него не осталось сил лететь, ушло пешком с ребенком на руках. По-твоему, это похоже на хищную птицу? Причем ребенок ни разу не закричал, а собаки не залаяли?

— Эти несоответствия как раз и убедили, и заинтересовали меня одновременно, — сказал Шерринфорд. — В одном ты, безусловно, прав: человек не мог проникнуть в лагерь незамеченным, а хищная птица вроде орла едва ли стала бы действовать подобным образом. Но это могло быть крылатое разумное существо. Возможно, оно усыпило мальчишку. Собаки, во всяком случае, выглядели так, словно их усыпили.

— Скорее, они проспали и не заметили мальчишку, когда он прошел мимо. Не надо ничего придумывать, когда все можно объяснить гораздо проще. Достаточно предположить, что, во-первых, он проснулся и решил погулять, а во-вторых, охранная сигнализация была смонтирована небрежно — никто ведь не ожидал опасности изнутри — и поэтому просто не сработала, когда мальчишка двинулся за пределы лагеря. В-третьих… Говорить об этом чертовски неприятно, но скорее всего он или умер с голода, или погиб. — Доусон замолчал на секунду, потом добавил: — Если бы у нас было больше людей, мы могли бы провести более тщательную проверку. И провели бы, конечно. Хотя мы и так организовали поиски с воздуха в радиусе пятидесяти километров, причем пилоты здорово рисковали. Приборы наверняка засекли бы мальчишку, если бы он еще был жив. Ты сам знаешь, насколько чувствительны термальные анализаторы, но поиски не дали никакого результата. А у нас есть заботы и поважнее, чем искать останки, разбросанные хищниками по округе. Если тебя наняла миссис Каллен, то мой тебе совет: выкрутись как-нибудь и оставь это дело. Для нее же будет лучше. Нужно принимать действительность, как бы тяжела она ни была.

Барбро прикусила язык и едва сдержалась, чтобы не закричать.

— Но это только последнее исчезновение в целой серии таких же событий, — возразил Шерринфорд, и Барбро удивленно подумала: “Как он может говорить об этом так спокойно, когда пропал Джимми?”

— Оно описано подробнее всех остальных, и тут есть над чем задуматься, — продолжал Шерринфорд. — Обычно это просто слезливый, но лишенный деталей рассказ дальнопоселенцев о том, как их ребенок исчез или, по их словам, был похищен некими Древними. Иногда спустя годы они рассказывают, что видели мельком какое-то существо, которое, мол, и есть их выросший ребенок, только он уже перестал быть человеком. Всегда мельком — или оно заглядывает в окно, или бесшумно скользит мимо в сумерках, или вытворяет исподтишка какую-нибудь шалость. Как ты говоришь, ни у ученых, ни у властей просто не было до сих пор ни сил, ни средств, чтобы провести тщательное расследование. Но я чувствую, что здесь есть чем заняться. И возможно, частное расследование вроде того, что собираюсь предпринять я, принесет какую-то пользу.

— Послушай, что я тебе скажу… Большинство из наших парней выросли там, на дальних землях. Мы не только патрулируем город и выезжаем по вызовам; мы, случается, ездим домой на праздники и семейные юбилеи. И если бы в этих местах объявилась банда, практикующая… человеческие жертвоприношения, мы бы наверняка об этом знали.

— Понимаю. Но я тоже знаю и про распространенную в тех краях, глубоко укоренившуюся веру в неких существ со сверхъестественными способностями. У людей даже возникали связанные с этим верованием ритуалы, и многие, чтобы умилостивить их, оставляют в лесу дары…

— Я знаю, к чему ты клонишь. — Доусон презрительно хмыкнул. — Слышал про это сто раз от разных любителей дешевых сенсаций. Аборигены, мол, и есть эти легендарные аутлинги. Признаться, я был о тебе лучшего мнения. Тебе наверняка случалось бывать в музеях и читать литературу с тех планет, где твоя хваленая логика?

Он покачал пальцем и продолжил:

— Сам подумай. Что нам удалось здесь найти? Считанные осколки обработанных камней; несколько мегалитов, которые — возможно! — имеют искусственное происхождение; выцарапанные на скалах рисунки, вроде бы изображающие растения и животных, хотя они совершенно не похожи на рисунки любой из известных нам гуманоидных культур; остатки костров и раздробленные кости; обломки костей, которые могли бы принадлежать разумным существам, потому что они напоминают фаланги пальцев или фрагменты крупных черепов… Но если это так, то их обладатели меньше всего напоминали людей. Или ангелов, если уж на то пошло. Ничего общего! Наиболее антропоидная реконструкция, что мне довелось видеть, напоминала двуногого крокогатора… Подожди, дай мне закончить. Вес эти сказки про аутлингов… Я их тоже слышал предостаточно. И даже верил в них — в детстве. Рассказывают, что аутлинги бывают и крылатые, и бескрылые, и полулюди, и совсем люди, только невероятной красоты — так вот, все это сплоил сказки с Земли. Ты не согласен? Я в свое время не поленился и, покопавшись в микрозаписях Библиотеки Наследия, отыскал там почти идентичные сказки, которые крестьяне рассказывали еще за несколько сотен лет до космических полетов. Более того, описания никак не согласуются даже с нашими жалкими находками — если они вообще имеют отношение к истории планеты — или с тем фактом, что на территории, равной по площади Арктике, просто не могли развиться более десятка видов разумных существ одновременно, или… Черт побери, как, по-твоему, должны были вести себя аборигены, когда здесь появились люди?

— Верно, верно, — сказал Шерринфорд, кивая. — Я, пожалуй, менее тебя склонен считать, что здравомыслием нсгуманоидные существа будут походить на нас. Даже у людей я наблюдал слишком большие различия в этой области. Но я согласен, у тебя веские аргументы. У немногочисленного отряда ученых на Роланде были задачи поважней, чем отслеживать истоки, как ты считаешь, возрожденного средневекового суеверия.

Он взял трубку в обе ладони, задумчиво посмотрел на крохотный огонек внутри и без нажима продолжил:

— Однако меня больше всего интересует, почему у вполне трезвомыслящих, технически оснащенных и относительно хорошо образованных колонистов возродилась вера в каких-то мифических Древних. Буквально восстала из могилы, пройдя сквозь заслон веков и пробившись через наслоения машинной цивилизации с ее крайне антагонистическим отношением к традициям.

— Надо полагать, в университете рано или поздно откроют-таки отделение психологии, о котором так давно говорят, и, видимо, кто-нибудь когда-нибудь еще напишет на эту тему диссертацию, — неуверенно произнес Доусон и судорожно сглотнул, когда снова заговорил Шерринфорд.

— Я хочу попытаться найти ответ прямо сейчас. На Земле Комиссара Хоча, поскольку именно там случилась последняя трагедия. Где я смогу взять напрокат машину?

— Это не так-то просто…

— Полно тебе. Я хоть и новичок здесь, но кое-что понимаю. В условиях недостаточной экономики очень немногие владеют дорогим и сложным оборудованием. Но раз в нем есть потребность, значит, его можно все-таки взять напрокат. Мне нужно что-то вроде походного фургона с ходовой частью для любых условий местности. Я хочу разместить внутри кое-какое оборудование, что я привез с собой, а вместо смотрового купола наверху нужно установить пулеметную турель с управлением из кабины. Кроме своих собственных пистолетов и винтовок я по договоренности с полицией Рождественской Посадки привез кое-какую артиллерию из их арсеналов.

— Ого! Ты, похоже, действительно собрался воевать с мифами.

— Скажем, я собрался застраховать себя от неожиданностей. Опасность кажется незначительной, но застраховаться всегда не лишне. И как насчет легкого самолета, который я мог бы перевозить на крыше и использовать для воздушной разведки?

— Нет. — Теперь голос Доусона звучал гораздо категоричнее. — Не ищи себе приключений. Мы можем доставить тебя к лагерю грузовым самолетом, когда позволит метеопрогноз. Но пилоту придется сразу же вернуться, пока снова не переменилась погода. Метеорология еще не очень развита на Роланде, а в это время года воздушные массы особенно неспокойны, и у нас пока нет самолетов, способных устоять перед любой неожиданностью. — Он сделал глубокий вздох. — Ты не представляешь себе, с какой скоростью может налететь смерч, или какие камни иногда валятся там с неба, или… Короче, в этих краях лучше всего держаться поближе к земле, так-то вот. И это одна из причин, почему мы так мало знаем о дальних районах, а тамошние поселенцы живут так изолированно.

Шерринфорд печально рассмеялся.

— Что ж, поскольку мне нужны детали, так и так придется двигаться ползком.

— Видимо, ты потратишь немало времени, — сказал Доусон. — Не говоря уж о деньгах твоего клиента. Слушай, я, конечно, не могу запретить тебе гоняться за призраками, но…

Разговор продолжался еще добрых полчаса. Когда экран наконец погас, Шерринфорд поднялся, потянулся и двинулся к Барбро. Она снова обратила внимание на его странную походку. Шерринфорд прибыл на Роланд с планеты, где сила тяжести превышала земную на четверть, а здесь она была в два раза меньше, чем на планете-прародительнице. Интересно, подумала Барбро, летает ли он во сне…

— Я приношу свои извинения за то, что пришлось просить вас помолчать, — сказал Шерринфорд. — Никак не ожидал, что мне удастся сразу связаться с Доусоном. Он действительно постоянно занят. Но когда нас соединили, я подумал, что не стоит лишний раз напоминать ему о вас. Он, возможно, сочтет мою затею пустой выдумкой, которая мне скоро надоест. Но из-за вас Доусон мог догадаться, насколько серьезно, и отказать в помощи. Он мог бы даже помешать нам.

— Какое ему дело? — спросила Барбро с обидой.

— Боязнь последствий, и, что еще хуже, он в этом не признается даже самому себе. Скажем, боязнь совершенно непредвиденных последствий. — Шерринфорд взглянул на экран, потом на небосклон за окном, где переливалось голубыми и белыми сполохами огромное полотно северного сияния. — Очевидно, вы заметили, что я разговаривал с испуганным человеком. Его рационализм и сарказм — это оболочка, а внутри этот человек верит в аутлингов, еще как верит!

Погонщик Тумана бежал, легко перескакивая через кусты вербы и обгоняя взметаемые ветром клочья летучей травы. Рядом, сгорбившись, бежал черный уродливый никор Нагрим, чьи гигантские ступни сотрясали землю и оставляли позади широкую полосу раздавленных растений. Следом, извиваясь на фоне просвечивающих сквозь него цветов огненного дерева, струился контур Моргарела-призрака.

Здесь склон Клаудмура поднимался все выше и выше похожими на волны мелкими холмами с зарослями кустарника между ними. Тишина лишь изредка прерывалась приглушенными расстоянием криками лесных зверей. Было темнее, чем обычно при рождении зимы: луны закатились, а от северного сияния осталась лишь тонкая мерцающая полоска над горным кряжем у северного края земли. Но звезды от этого казались ярче и теснились на небе плотнее, а Призрачная Дорога сверкала, словно усыпанная росой трава.

— Там, вверху! — заорал Нагрим, показывая всеми четырьмя руками, когда они одолели очередной подъем. Впереди мелькала маленькая искорка. — О-о-а! О-о-а! Мы их растопчем или мы их разорвем на куски?

— Ничего такого мы не сделаем, костяная башка, — услышали они мысленный ответ Моргарела. — Если, конечно, они нас не атакуют. А этого не произойдет, если мы себя не выдадим. Нам приказано затаиться и вызнать их планы.

— Р-р-р-р. Я и так знаю их планы. Срезать деревья, втыкать в землю плуги, сеять в полях свою проклятую траву и плодиться. Если мы их не прогоним до горьких вод, они станут слишком сильны для нас.

— Но не для Царицы! — горячо возразил Погонщик Тумана.

— Однако они, похоже, и в самом деле стали сильнее, — напомнил им Моргарел. — Мы должны действовать осторожно.

— Может, мы тогда осторожно на них наступим?

От этого вопроса на неспокойном лице Погонщика Тумана проснулась улыбка, и, хлопнув Нагрима по чешуйчатой спине, он сказал:

— Молчи, а то у меня уши болят. А еще лучше и не думай — от этого болит голова у тебя. Бегом! Вперед!

— Полегче, — осадил его Моргарел. — У тебя слишком много энергии, рожденный-от-человека.

Погонщик Тумана скорчил ему физиономию, но послушался и сбавил шаг. Теперь он двигался осторожнее, прячась, где возможно, за кустами. Ибо он отправился в путь по велению Прекраснейшей вызнать, что привело сюда тех двоих смертных.

Может быть, они ищут ребенка, которого унес Айох? (Мальчик по-прежнему плакал, звал маму, но по мере того, как ему открывались все новые и новые чудеса Кархеддина, реже и реже). Может быть и так. Птицелет доставил их машину к покинутой лагерной стоянке, откуда они двигались расширяющейся спиралью. Но когда им так и не удалось обнаружить никаких следов мальчишки в окрестностях лагеря, они все равно не вызвали птицелет, чтобы вернуться к себе. И вовсе не потому, что погода мешала распространению волн их дальноречника, как это порой случалось. Вместо того они направились к горам Лунного Рога, и этот путь должен привести их мимо нескольких поселений захватчиков на земли, где никогда не ступала нога человека.

Значит, это не праздная прогулка. Но тогда что же?

Теперь Погонщик Тумана понимал, зачем она, Которая Правит, заставляла своих приемных детей из смертных учить или хранить в памяти неуклюжий язык прародителей. Он всей душой ненавидел эту зубрежку, совершенно чуждую Истинным Обитателям. Но, разумеется, никто не вправе ослушаться ее, и со временем становится понятно, насколько она мудра…

Оставив Нагрима за скалой — польза от него все равно только в драке, — Погонщик Тумана пополз вперед, перебираясь от одного куста до другого, пока не оказался совсем рядом с людьми. Мягкие листья дождевальника укрывали его тенью и гладили по голой спине. Моргарел взлетел на вершину дрожелиста, где беспокойная зелень дерева совсем спрятала его призрачный силуэт. Однако и от него тоже мало помощи. Вот это тревожило, даже пугало больше всего. Призраки всегда умели не только чувствовать и передавать мысли, но и насылать чары. Вот только в этот раз Моргарел доложил, что его усилия словно бы отскакивают от какой-то невидимой холодной стены, окружающей машину…

Никаких охранных механизмов и сторожевых собак у мужчины и женщины не было. Видимо, им казалось, что в этом нет необходимости, потому что они ночевали в своей большой машине. Но разве можно допускать такое презрительное отношение к мощи Царицы?..

В отблесках костра, горевшего между мужчиной и женщиной, слабо отсвечивали металлические стенки фургона. Люди кутались в теплые куртки, но Погонщику Тумана это казалось лишним — даже без одежды он едва чувствовал холод. Мужчина пил дым. Женщина смотрела поверх его головы куда-то вдаль и, сидя перед ярким костром, видела, наверное, лишь один непроницаемый мрак. Танцующий огонь освещал ее целиком, и — да, судя по рассказам Айоха, это та самая женщина, мать похищенного ребенка.

Айох тоже хотел пойти с ним, но Восхитительная запретила. Пэкам трудно сохранять неподвижность подолгу, и поэтому он для такого задания не годился.

Мужчина потягивал трубку. Щеки его проваливались внутрь, сразу скрываясь в тени, и в тот же момент нос и лоб освещались маленьким красным заревом, отчего он вдруг становился пугающе похож на птицу-клювореза, которая вот-вот бросится на добычу.

— …и я снова могу повторить: нет. У меня нет никаких теорий, — говорил мужчина. — Когда фактов недостаточно, теоретизировать в лучшем случае глупо, а в худшем — небезопасно.

— Тем не менее у тебя есть какие-то идеи, — сказала женщина.

Ясно было, что они говорят на эту тему не в первый раз. Ни один Истинный Обитатель не обладал такой настойчивостью, как она, или таким терпением, как он.

— Все это снаряжение, что ты взял с собой… И генератор, который работает у тебя постоянно…

— У меня есть рабочая гипотеза. Исходя из нее, я и подобрал снаряжение.

— А почему ты не хочешь рассказать мне о деталях?

— Сама гипотеза предполагает, что в настоящее время это неразумно. Я пока, можно сказать, пытаюсь проникнуть в лабиринт и еще не выбрал путь. У меня не было пока возможности использовать всю аппаратуру. Мы сейчас защищены только от так называемого телепатического воздействия…

— Что? — удивленно воскликнула женщина. — Ты хочешь сказать, что все эти легенды о существах, которые читают мысли… — Она умолкла, и ее обеспокоенный взгляд метнулся в темноту за спиной мужчины.

Он же чуть наклонился вперед, и вместо отрывистой деловитости в его голосе явственно послышалась заботливость, даже мягкость:

— Барбро, ты все время мучаешь, изводишь себя, но этим ты вряд ли поможешь Джимми, если он еще жив. Да и мне твоя помощь тоже еще может понадобиться. Нам предстоит долгий путь, и будет только лучше, если ты сразу свыкнешься с этой мыслью.

Она нервно кивнула, закусила губу, потом ответила:

— Я постараюсь.

Мужчина улыбнулся, не выпуская трубку изо рта.

— Думаю, тебе это удастся. Я сразу понял, что ты не из тех, кто хнычет, или отказывается от задуманного, или упивается своим несчастьем.

Рука женщины невольно опустилась на рукоять пистолета, висевшего на поясе. Голос ее изменился, каждое слово вырывалось теперь из нее, словно нож, вылетающий из ножен.

— Когда мы их найдем, они еще узнают, кто я такая. И кто такие люди.

— Лучше умерь свою злость, — посоветовал мужчина. — Мы не можем позволить себе бурные эмоции. Если аутлинги действительно существуют, что я вполне допускаю, они защищают свою собственную землю. Мне хотелось бы думать, что, если бы первые поселенцы нашли тут живых хозяев планеты, люди не стали бы колонизировать Роланд. Но сейчас говорить об этом уже поздно. Ничего нельзя вернуть назад. Мы ведем войну с врагом настолько хитрым, что он скрыл от нас сам факт этой войны.

— Ты полагаешь, это настолько серьезно? Я хочу сказать, что они всего лишь таятся и время от времени похищают младенцев…

— Это тоже часть моей гипотезы. Подозреваю, что дело тут не просто в стремлении досадить или навредить по мелочам; на самом деле здесь тактика, конкретное проявление коварного и невероятно сложного стратегического плана.

Костер трещал и плевался искрами. Мужчина некоторое время курил молча, раздумывая о чем-то своем, потом продолжил:

— Я не хотел вселять в тебя необоснованные надежды или излишне будоражить воображение, пока тебе приходилось ждать сначала в Рождественской Посадке, а после в Портолондоне. Затем мы были слишком заняты, пытаясь доказать себе, что Джимми унесли дальше, чем он мог бы уйти сам. И у меня просто не было раньше возможности рассказать, насколько тщательно я изучил все доступные материалы о… Древних. Вначале я занимался этим, просто чтобы доказательно отвергнуть любое, даже самое невероятное предположение. И никаких других результатов, кроме опровержения, я не ожидал. Но тем не менее проработал все, что мог: археологические находки, анализы, рассказы очевидцев, журналистские отчеты, монографии. Я разговаривал с дальнопоселенцами, которых застал в городе, и несколькими учеными, которых это хоть немного волновало. Мне всегда легко удавалось приобретать новые знания, и без ложной скромности могу сказать, что я стал неплохим экспертом по аутлингам, хотя, видит Бог, фактов тут на самом деле всего ничего. Кроме того, я в определенном смысле новичок на Роланде, и, возможно, мне удалось подойти к проблеме непредвзято, подметить некоторые странности. Если аборигены вымерли, тогда почему так редко встречаются их останки? Арктика на самом деле не так уж велика и вполне пригодна для жизни. Население, которое тут, по идее, могло существовать, должно было оставить множество артефактов, накапливавшихся тысячелетиями. Я когда-то читал, что на Земле были найдены буквально десятки тысяч каменных топоров, причем по большей части не при археологических раскопках, а случайно. Но хорошо. Предположим, ископаемые останки и различные предметы удалили, спрятали намеренно — за время между отлетом последней разведывательной группы и прибытием первых кораблей с колонистами. Мне даже удалось найти в дневниках первых исследователей Роланда кое-какие доводы в пользу этого предположения. Они тогда были слишком заняты проверкой условий жизни на планете, чтобы каталогизировать примитивные монументы, но записи тех лет свидетельствуют, что им довелось увидеть гораздо больше, нежели колонистам. Можно предположить, что все наши находки — это лишь остатки материальной культуры, некоторые аборигены забыли или не успели спрятать. Подобное допущение говорит в пользу их развитости, способности планировать на много лет вперед, верно? А это, в свою очередь, предполагает, что так называемые Древние были отнюдь не только охотниками или примитивными земледельцами.

— Но никто никогда не видел здесь строений, машин или вообще чего-то подобного, — возразила женщина.

— Согласен. И скорее всего, аборигены развивались совсем другим путем, отличным от нашей индустриально-металлургической эволюции. Я вполне могу представить себе эти другие пути. Возможно, их цивилизация по-настоящему началась с биологических наук и биотехнологии. Возможно, они развили какие-то особенности нервной системы, которые у них проявились сильнее, чем у людей. Как тебе известно, и у нас такое случается. Лозоходцы, например, на самом деле просто чувствуют местные изменения интенсивности магнитного поля, вызванные уровнем залегания грунтовых вод. Однако у людей подобные таланты встречаются невероятно редко, и поэтому мы переключились на другие задачи. Зачем нужна телепатия, если есть визифон? А вот Древние, очевидно, решили наоборот. Возможно, мы просто не распознали тогда и не замечаем сейчас настоящих доказательств высокого уровня развития их цивилизации.

— Они могли бы показаться людям. Зачем прятаться?

— Я мог бы предположить сразу несколько причин. Скажем, они были напуганы, потому что им уже доводилось встречаться с воинственными инопланетянами. Вряд ли мы единственная раса в Галактике, освоившая межзвездные перелеты. Однако, как я говорил раньше, глупо теоретизировать, не имея фактов. С уверенностью можно сказать только одно: если эти Древние существуют, мы с ними очень разные.

— При том, как тщательно ты относишься к фактам, это слишком невероятная идея.

— Но я ведь уже признал, что это всего лишь предположение. — Он сощурился от дыма и взглянул на нее в упор. — Ты сама пришла ко мне, уверяя, что мальчика похитили, хотя официальная точка зрения была иная. Но твои выдумки про сектантов, которые крадут детей, это полная ерунда. Почему ты не хочешь поверить в существование аборигенов?

— Даже при том, что от этого, возможно, зависит, жив Джимми до сих пор или нет? Да? — Женщина удрученно вздохнула, потом вздрогнула. — Может быть, я просто боюсь.

— Пока я не говорил ничего такого, о чем не писали бы в прессе, — сказал мужчина. — Согласен, это довольно безответственные выступления. За сотню лет никто так и не сумел обоснованно доказать, что аутлинги не суеверие, а реальность. Тем не менее некоторые ученые утверждали, что это по крайней мере возможно; в неосвоенных, неисследованных районах действительно могут скрываться разумные аборигены.

— Знаю, — сказала женщина. — Однако я не могу понять, с чего вдруг ты принял эти догадки всерьез.

— Когда ты заставила меня задуматься над проблемой, мне пришло в голову, что дальнопоселенцы Роланда живут далеко не так изолированно, как, скажем, какие-нибудь средневековые хуторяне. У них есть книги, телевизионная связь, электрооборудование, машины и, самое главное, современное научное образование. Почему же они стали суеверны? Что-то заставляет их… — Он умолк на секунду. — Пожалуй, мне лучше не продолжать. Мои предположения идут гораздо дальше, но, если они верны, говорить об этом вслух небезопасно.

Погонщик Тумана почувствовал, как сжались у него мышцы живота. Опасность. Этот человек, похожий на птицу-клювореза, был явно опасен. Нужно будет предупредить Венценосную… На мгновение ему захотелось позвать Нагрима, чтобы тот убил этих двоих. Если никор нападет быстро, им не поможет даже их оружие… Хотя нет, нельзя. Возможно, они сообщили о своих планах дома или… Погонщик Тумана снова превратился в слух. Мужчина и женщина заговорили теперь на другую тему.

— …почему ты остался на Роланде.

Мужчина улыбнулся тонкими губами.

— Можно сказать, жизнь на Беовульфе потеряла для меня остроту. Георот заселен достаточно плотно, прекрасно организован и удручающе скучен — во всяком случае, так было несколько десятилетий назад. Отчасти это положение сохранилось за счет новых поселений в долинах, куда стекались люди неудовлетворенные или недовольные, — нечто вроде предохранительного клапана. Но я плохо переношу повышенное содержание углекислого газа, а там без этого невозможно жить. Потом я узнал о готовящейся экспедиции, которая должна была посетить несколько колоний, где не имелось оборудования, чтобы поддерживать лазерный контакт. Ты, возможно, помнишь, что они ставили своей целью поиск новых идей в науке, искусстве, социологии, философии и вообще в любых областях, где есть что-нибудь ценное. Боюсь, на Роланде они нашли не особенно много такого, что могло бы пригодиться на Беовульфе. Но я добился места на корабле и, увидев здесь новые для себя возможности, решил остаться насовсем.

— А там ты тоже был детективом?

— Да, служил в полиции. У нас это семейная традиция. Наверно, причиной тому отчасти далекие предки из племени чероки, если тебе это что-нибудь говорит. Но, кроме того, по преданию, у нас в роду был один из первых частных детективов на Земле, о котором сохранились сведения еще с докосмической эры. Не знаю уж, насколько это правда, но я всегда считал, что у него есть чему поучиться. Видишь ли, такой образ… — Мужчина замолчал, и на лице его появилось обеспокоенное выражение. — Пора спать. Завтра утром нам предстоит долгий путь.

— Здесь утра не будет, — сказала женщина, вглядываясь в темноту.

Вскоре они легли спать. Погонщик Тумана встал и бесшумно размял затекшие ноги и руки. Прежде чем вернуться к Царице, он рискнул заглянуть в машину через заднюю стеклянную панель. Внутри стояли рядом две расправленные койки, где улеглись мужчина и женщина. Однако мужчина даже не прикоснулся к ней, хотя женщина была очень привлекательна, и, судя по разговору, ничего такого он делать не собирался.

Жуткие и непонятные существа. Холодные и бесчувственные, как глина. Неужели они захватят этот прекрасный дикий мир? Погонщик Тумана презрительно сплюнул. Так отучиться не должно. И не случится. Она, Которая Правит, обещала.

Земли Уильяма Айронса простирались на много миль вокруг. Но такие большие площади требовались, потому что поместье должно было обеспечивать и его, и всех его родственников, и домашний скот за счет местных культур, а наука об их разведении все еще находилась в зачаточном состоянии. При летнем свете и в оранжереях он выращивал кое-какие земные растения, но это уже скорее как роскошь. На самом деле будущее сельского хозяйства в северной Арктике лежало в таких культурах, как йерба для заготовки сена, батрихиза, из которой можно получить отличную древесину, перикуп, гликофилон, а позже, когда с ростом населения и промышленности расширится рынок, здесь можно будет выращивать даже халкантемы для городских цветочников и разводить роуверов ради пушнины.

Но это в будущем, до которого Айронс, похоже, дожить не надеялся, и Шсрринфорду показалось, что судьбу всех остальных поселенцев этот человек представляет столь же пессимистично.

В ярко освещенной комнате было тепло. Весело трещал огонь в камине. Свет от флуоропанелей играл отражениями на резных самодельных комодах, стульях, в посуде, расставленной по полкам. Кругом висели цветные шторы и занавесочки. Сам-хозяин, крепкий, широкоплечий дальнопоселе-нец с бородой до пояса, сидел в кресле с высокой спинкой. Гостям, ему и сыновьям жена с дочерьми принесли кофе, чей аромат смешивался с еще не ушедшими запахами богатого ужина.

Но снаружи завывал ветер, сверкали молнии, грохотал гром, дождь буквально обрушивался на крышу и стены дома, с шумом и плеском стекая вниз и бурля по вымощенному булыжником двору. Сараи и хлева словно присели, съежились на фоне огромного темного неба. Стонали деревья, испуганно мычали коровы, и… не зловещий ли это смех пробивается сквозь буйство стихии? Новый порыв ветра принес с собой град, застучавший по черепице костяшками гигантских пальцев.

Сейчас очень хорошо чувствуется, как далеко живут другие люди, подумалось Шерринфорду. Однако это именно те люди, которых ты видишь чаще всего, с которыми договариваешься о делах по визифону (когда солнечная вспышка не превращает голоса в тарабарщину, а лица — в цветную мешанину) или лично, отмечаешь праздники, сплетничаешь, замышляешь интриги, породняешься. Это те люди, которые в конце концов тебя похоронят. А огни прибрежных городов очень далеко, чудовищно далеко.

Уильям Айронс был сильным человеком, и все же, когда он говорил, в его голосе чувствовался страх.

— Вы в самом деле собираетесь за Кряж Троллей?

— Имеете в виду скалы Ханштейна? — переспросил Шеринфорд с вызовом.

— Ни один дальнопоселенец не называет их иначе как Кряж Троллей, — сказала Барбро.

Но как возродилось тут это название? За много парсеков от Земли и спустя сотни лет после того, как закончилось ее средневековье?

— Однако в тех местах бывают охотники, трапперы, старатели-бродяги, как вы их называете, — уверенно заявил Шерринфорд.

— Не везде, — ответил Айронс. — Это разрешено уговором между человеком и Царицей, потому что когда-то давно один человек спас попрыгайца, покалеченного летучим дьяволом. Там, где растет плумабланка, человеку ходить можно, если он оставляет на каменных алтарях дары в обмен на то, что берет из тех земель. В других же местах… — Рука Айронса сжала подлокотник кресла и тут же обмякла. — В других местах это неразумно.

— Но люди там бывали.

— Бывали, бывали. И некоторые даже вернулись живы-здоровы, как они уверяют, да только я слышал, что никому из них с тех пор не везло. А кое-кто и не вернулся: люди порой просто исчезают. Есть и такие, кто возвращался с рассказами об ужасах и чудесах, но так до конца своих дней и оставался не в себе. Давно уже нет охотников нарушать уговор и переходить границу.

Айронс взглянул на Барбро почти умоляюще, и точно так же смотрели на нее притихшие жена и дети. Завывающий на улице ветер с грохотом теребил ставни на окнах.

— И вам не советую, — закончил Айронс.

— У меня есть причины думать, что мой сын там, — ответила Барбро.

— Да, вы уже говорили, и я действительно сочувствую. Может быть, что-то сделать можно. Не знаю, что именно, но я с удовольствием положу на скалу Унвара двойное зимнее подношение или вырежу на земле молитву кремниевым ножом. Может, они его вернут. — Айронс вздохнул. — Хотя на моей памяти такого не случалось никогда. А потом, ему могла выпасть и худшая доля. Я сам видел, как они носятся в сумерках сломя голову, и, похоже, они счастливее нас. Может, это и не добро вовсе — послать мальчишку домой.

— Как в песне про Арвида, — вступила в разговор жена.

Айронс кивнул.

— Хм. Да и в других тоже.

— О чем вы? — спросил Шерринфорд. Он еще острее почувствовал себя чужаком. Дитя города, техники и, превыше всего, дитя критической вдумчивости. А это семейство ВЕРИЛО. И то, как в медленном кивке Барбро словно отразилась тень их покорности, задело и встревожило Шерринфорда.

— У нас на Земле Ольги Ивановой есть такая же баллада, — ответила Барбро. Слова самые обычные, но в голосе ее ощущалось беспокойство. — Одна из народных баллад. Никто не знает, кто все это сочинил, но обычно их поют для ритма в хороводах.

— В вашем багаже я заметила мультилиру, миссис Каллен, — сказала жена Айронса: ей явно не терпелось увести разговор от опасной темы неповиновения Древним, и она, видимо, решила, что пение послужит этой цели как нельзя лучше. — Вы не откажетесь спеть?

Барбро покачала головой Предложение даже немного рассердило ее, и это было заметно по тому, как побелели у нес ноздри.

— Если наши гости не откажутся послушать, могу спеть и я, — быстро сказал старший сын хозяев с ноткой самоуверенности в голосе.

— Спасибо. Я бы с удовольствием послушал. — Шерринфорд откинулся на спинку стула и раскурил трубку. Если бы это предложение не возникло само собой, он бы специально направил разговор к такому же исходу.

В прошлом, до тех пор, пока Барбро не пришла к нему со своим горем, у него просто не возникало необходимости изучать фольклор дальнопоселенцев, да и упоминания об этой стороне жизни в прессе тоже встречались нечасто. В последнее же время он все чаще приходил к мысли, что ему недостает понимания отношений, сложившихся между дальнопоселенцами Роланда и запугавшими их “призраками”. Он не собирался изучать их с точки зрения антропологической науки, но полагал, что нужно хотя бы прочувствовать, узнать этот феномен.

Все задвигали стульями, забегали, потом снова расселись по местам. В чашки налили свежий кофе, рядом появились рюмки с бренди.

— Последнюю строчку нужно петь хором. Так что давайте все вместе, хорошо? — сказал старший сын Айронса.

Ему тоже явно хотелось как-то разрядить напряженность. Что это, подумал Шерринфорд, катарсис посредством музыки? И тут же ответил сам себе: нет, скорее — экзорцизм.

Одна из дочерей хозяев взяла в руки гитару, и юноша запел. И голос, и мелодии едва пробивались сквозь шум разгулявшейся снаружи стихии.

— Хватит! — Барбро, сжав кулаки, вскочила со стула. Но ее щекам бежали слезы. — Как вы можете… такое… про этих тварей… Они же украли Джимми…

Выбежав из комнаты, Барбро поднялась по лестнице в гостевую спальню. Но балладу про Арвида она все-таки допела сама, и случилось это спустя несколько часов, когда они остановились на перевале, куда не осмеливались забираться даже самые отчаянные бродяги.

Все семейство Айронсов настойчиво уговаривало их оставить свои планы и не ходить в запретные земли, но они стояли на своем, и прощание получилось очень сдержанным. Оказавшись вдвоем в машине, движущейся на север, они тоже поначалу молчали. Однако мало-помалу Шерринфорд разговорил Барбро, попросив рассказать о себе. Через некоторое время, вспоминая дом и старых соседей, она даже отчасти забыла о своем горе. И как-то незаметно, за разговором, Барбро сделала несколько важных открытий: например, что под строгими профессиональными манерами Шерринфорда на самом деле скрывается гурман, поклонник оперы, и что она ему, оказывается, небезразлична. Или что она сама все еще умеет смеяться и ценить красоту раскинувшихся вокруг диких земель. Неожиданно Барбро поняла, почувствовав себя при этом немного виноватой, что в ее жизни есть и другие надежды помимо той единственной — вернуть сына, которого подарил ей Тим.

— Я уверен, что он жив, — сказал Шерринфорд и нахмурился. — Откровенно говоря, я теперь жалею, что взял тебя с собой. Мне думалось, мы просто соберем кое-какие факты, но тут вырисовывается нечто большее. Если нам встретятся настоящие похитители Джимми, они могут оказаться и настоящей угрозой. Возможно, мне следует повернуть к ближайшему поселению и вызвать самолет, чтобы тебя забрали обратно.

— Черта с два я улечу обратно, — ответила Барбро. — Тебе все равно нужен кто-то, кто знает местные условия, и, кроме того, я очень неплохо стреляю.

— М-м-м… Помимо всего прочего вышла бы и большая задержка по времени. Мало того, что придется делать объезд, нужно будет также ждать, когда пройдет эта вспышка солнечной активности, и только потом мы сможем связаться с ближайшим аэропортом…

Следующей “ночью” Шерринфорд распаковал и подключил оставшееся оборудование. Какие-то приборы Барбро узнала: например, термодетектор. Другие были ей совершенно незнакомы. Многие из них делали перед выездом на заказ, копируя современные образцы с родной планеты Шерринфорда. О том, что это за приборы, он почти ничего не говорил.

— Я ведь уже высказывал предположение, — пояснил он, оправдываясь, — что наши противники обладают телепатическими способностями.

Барбро удивленно вскинула брови.

— Ты имеешь в виду, что Царица и ее люди действительно могут читать мысли?

— Но ведь отчасти легенды про них так и пугают, верно? Хотя на самом деле ничего сверхъестественного в этом феномене нет. Его изучали и достаточно хорошо изучили много веков назад, еще на Земле. Научные микрозаписи в Рождественской Посадке содержат множество сведений о телепатии. У вас на Роланде просто не было пока повода ими воспользоваться, так же как данными о лазерной галактической связи и постройке космических кораблей.

— И как же телепатия работает?

Шерринфорд догадался, что она спрашивает не столько из интереса, сколько ради успокоения, и поэтому ответил намеренно сухо:

— Человеческий организм вырабатывает длинноволновое излучение, которое, в принципе, может модулироваться нервной системой. На практике слабость сигнала и малая способность передавать информацию вызывает определенные трудности при его улавливании и измерении. Наши далекие предки пользовались более надежными чувствами — зрением и слухом. Поэтому способность к телепатическому общению у нас едва-едва развита. Однако исследователи обнаружили несколько видов инопланетных существ, которые в своих собственных условиях развили систему больше, чем мы, и добились ощутимых эволюционных преимуществ. Насколько я понимаю, такими существами могут стать, в частности, не, кто получает мало света и прячется в дневное время. Видимо, они могут обрести способность улавливать на небольшом расстоянии даже слабые телепатические излучения человека и заставлять его примитивные чувства резонировать в ответ на сильные устрашающие импульсы.

— Это объяснило бы очень многое… — произнесла Барбро слабым голосом.

— Сейчас мы вместе с машиной экранированы гасящим полем, — сказал Шерринфорд, — но оно распространяется всего на несколько метров в сторону от шасси. Если бы ты знала, что именно я собираюсь делать, то за пределами поля их разведчик мог бы получить предупреждение прямо из твоих мыслей. У меня самого подсознание отлично тренировано, и снаружи я думаю обо всем этом только по-французски. Любое сообщение, чтобы его было можно понять, должно иметь определенную структуру, а структура этого языка довольно сильно отличается от английского. На Роланде английский — единственный язык, и Древние наверняка его уже выучили.

Барбро кивнула. Пока он рассказывал ей об общем плане, который и так был слишком очевиден, чтобы его скрыть. Проблема заключалась в том, чтобы найти контакт с аутлингами, если те существуют. До сих пор они лишь изредка показывались одному, от силы нескольким жителям этой глухомани. И способность вызывать галлюцинации только помогала им. Они наверняка старались бы держаться подальше от любой большой экспедиции на их территории — с большой группой людей им, возможно, просто не справиться. А вот два человека, осмелившиеся нарушить запрет, скорее всего не вызовут у них никаких опасений. И это будет самая первая исследовательская группа, не только работающая, исходя из предположений, что аутлинги действительно существуют, но и оснащенная современными ресурсами инопланетной полицейской технологии…

Во время той стоянки ничего не произошло. Шерринфорд сказал, что он ничего здесь и не ожидал. Так близко от поселений Древние всегда держались осторожно. На своих же собственных землях они, возможно, будут смелее.

К наступлению следующей “ночи” машина зашла уже довольно далеко на территорию аутлингов. Когда Шерринфорд остановился на небольшой поляне и выключил мотор, со всех сторон будто накатила тяжелая гнетущая тишина. Они вышли из кабины. Барбро достала плитку и занялась приготовлением ужина. Шерринфорд тем временем собирал дрова, решив, что позже им, возможно, захочется разжечь костер, и это немного скрасит остаток суток. Время от времени он поглядывал на запястье, где вместо часов поблескивал радиоиндикатор, показывающий, что регистрируют приборы в машине.

Да и зачем здесь нужны часы? За сияющей пеленой северного сияния медленно ползли ленивые созвездия. Луна Альда зависла над далеким снежным пиком, заливая его серебряным блеском. Остальные же горы скрывались под густым покровом леса — в основном из дрожелиста, и лишь кое-где выглядывали из густой тени пушистые белые кроны плумабланки. Неподалеку, словно тусклые фонари, светились гроздями цветов несколько огненных деревьев. От густого кустарника ветер доносил приятный сладковатый запах. В синих сумерках виделось удивительно далеко. А где-то совсем рядом журчал ручей и насвистывала птица-

— Красивые здесь места, — сказал Шерринфорд, когда они закончили ужин, но еще не разожгли костер.

— Но все-таки какие-то чужие, — тихо-тихо ответила Барбро. — Мне иногда кажется, что это все не для нас. Можем ли мы надеяться покорить этот мир?

— Человек бывал и в более странных местах, — произнес Шерринфорд, указывая трубкой на звезды.

— Да… Я… Видно, у меня это осталось еще с детства, которое прошло среди дальнопоселенцев, но, знаешь, глядя на звезды, я не могу думать о них как о газообразных сферах, чьи энергетические параметры давно измерены, а планеты исхожены. Нет. Они маленькие, холодные, волшебные. С ними связана жизнь каждого из нас, а когда мы умираем, они шепчут нам что-то даже в могилах. — Она потупила взгляд. — Я, конечно, понимаю, что это чушь.

Даже в темноте Барбро заметила, как напряглись у него мышцы лица.

— Почему же, — сказал Шерринфорд. — С точки зрения эмоций физика — это большая чушь. И в конце концов, спустя несколько поколений, мысль начинает следовать за чувствами. В сердце своем человек отнюдь не рационален. Он вполне может перестать верить в науку, если она уже не кажется верной… Эта баллада, которую они так и не закончили, — почему она так на тебя подействовала?

— Я не могла слушать, как их… превозносят. Так мне, по крайней мере, показалось. Извини, что я все испортила.

— Насколько я понял, это всего лишь одна баллада из целого цикла ей подобных?

— М-м-м… Мне никогда не приходило в голову считать их. На Роланде, похоже, просто нет времени для фольклористики или, вернее, никто еще просто не занимался этим всерьез. А вот сейчас, когда ты спросил, мне самой стало удивительно, сколько существует песен и сказок, в которых присутствует тема Арвида.

— Хотел просить тебя пересказать, что там дальше. Не трудно?

— Не трудно. Если хочешь, я сделаю еще лучше. Сейчас Достану мультилиру и спою.

И она спела, правда пропуская в конце строфы, где аккорды Становились громче и звонче, гипнотизирующий рефрен везде, Фоме самого конца баллады. Барбро стояла на фоне звезд и дверного сияния, а Шеррифорд глядел на нее не отрываясь.

Допев, Барбро сразу отложила мультилиру в сторону. В ветвях деревьев, не переставая, шумел ветер. Шерринфорд долго молчал, потом наконец спросил:

— И подобные истории играют значительную роль в жизни дальнопоселенцев?

— Можно и так сказать, — ответила Барбро. — Хотя не все они о сверхъестественном. Есть баллады и сказки о любви, о героизме. Тоже вполне традиционные темы.

— Я не думаю, что здесь эта традиция выросла сама по себе, — произнес он бесцветным голосом. — По правде сказать, я думаю, очень многие из ваших песен и сказок сочинены не людьми.

Шерринфорд замолчал и больше к этой теме не возвращался. Спать они легли рано.

А спустя несколько часов их разбудил сигнал тревоги.

Жужжание сигнала, хотя тихое и неназойливое, разбудило их мгновенно. На всякий случай они спали не раздеваясь. Через купол фургона пробивались слабые отблески северного сияния, но этого света было вполне достаточно. Шерринфорд спрыгнул с койки, надел ботинки и прицепил к поясу кобуру.

— Не выходить! — приказал он.

— Что там такое? — взволнованно спросила Барбро.

Шерринфорд внимательно изучил показания приборов и сверил их со светящимися индикаторами на запястье.

— Три живых существа, — сосчитал он. — Явно не дикие, что просто проходят мимо. Большое, судя по инфрадатчику, теплокровное и держится пока чуть поодаль. Другое… хм, температура невысокая, излучение нестабильное, диффузное. Словно это какой-то рой клеток, координируемых, может быть, феромонами. Оно вроде как парит и тоже в отдалении. Зато третье — практически рядом, обходит нас, прячась в кустах. И его комплекс сигналов напоминает человеческий.

Барбро заметила, что все его академические манеры исчезли и он буквально дрожит от возбуждения.

— Я попробую взять его, — сказал Шерринфорд. — Тогда у нас будет кого допросить… Будь наготове, чтобы быстро впустить, меня обратно. Но ни в коем случае не выходи. И держи вот это под рукой. — Он передал ей заряженную крупнокалиберную винтовку.

Силуэт высокого худого Шерринфорда переместился к двери, изготовился к броску. Дверь бесшумно приоткрылась, и в Фургон потянуло холодным воздухом, насыщенным влагой, свежестью и ночными шорохами. Теперь на небе появился Оливер; свечение обеих лун казалось неестественно ярким, а беспокойное северное сияние стало бледным и прозрачно-голубым.

Шерринфорд снова взглянул на свой индикатор. Очевидно, тот указывал и положение наблюдателей, прячущихся в пестрой листве. Неожиданно он выпрыгнул наружу, пронесся мимо погасшего костра и скрылся за деревьями. Руки Барбро невольно сжали ружье.

Лужайка словно взорвалась треском сучьев и звуками борьбы, а секунду спустя из кустов выкатились две человеческие фигуры. Шерринфорд удерживал своего противника железным захватом. В серебристых отсветах луны и всполохах северного сияния Барбро успела заметить, что это длинноволосый юноша, обнаженный и очень гибкий. Сопротивлялся он отчаянно, пихался ногами, царапался и пытался укусить. При этом еще и дико улюлюкал.

Барбро мгновенно догадалась, что видит оборотня-ребенка, украденного у дальнопоселенцев и выращенного Древними. В такое же существо они хотели превратить и Джимми.

С резким выкриком Шерринфорд развернул противника лицом к себе и тут же двинул его в солнечное сплетение. Тот шумно выдохнул и осел, после чего Шерринфорд без труда потащил его к машине.

Но в этот момент из леса появился великан — огромный, словно дерево, такой же черный и корявый, с четырьмя кривыми, похожими на сучья руками. Земля задрожала под его поступью, а хриплый оглушительный рев заполнил, казалось, все окружающее пространство.

Барбро вскрикнула. Шерринфорд обернулся и выдернул из кобуры пистолет. Сухие звуки выстрелов напоминали щелчки кнута. Левой рукой Шерринфорд по-прежнему держал юношу в захвате. Гигантский тролль покачнулся под ударами пуль, но устоял и снова двинулся вперед — медленнее, осторожнее, в обход, чтобы отрезать его от фургона С пленником Шерринфорд не мог двигаться быстрее, но выпустить его значило потерять, возможно, единственный ключ к Джимми.

Барбро выпрыгнула из фургона.

— Не сметь! — закричал Шерринфорд. — Ради Бога, оставайся внутри!

Чудовище закричало и потянулось в ее сторону лапой. Барбро нажала на курок, и винтовка с силой ударила ее в плечо. Гигант покачнулся и упал, но потом снова поднялся на ноги и, переваливаясь, двинулся к ней. Барбро отступила. Еще выстрел. Еще. Чудовище разинуло пасть, и опять раздался оглушительный рев. Темными маслянистыми каплями среди росы заблестела в траве его кровь. Секунду спустя оно развернулось и, ломая ветви, скрылось из виду во мраке леса.

— Назад! — закричал Шерринфорд. — Ты вышла за пределы поля!

Над головой Барбро пронеслось что-то зыбкое, призрачное. Она едва заметила движение, но тут увидела на краю поляны еще одну фигурку.

— Джимми! — вырвалось у нее.

— Мама! — Джимми протянул к ней руки. В слезинках, сбегающих по щекам малыша, блеснул лунный свет.

Барбро бросила винтовку и рванулась к Джимми.

Шерринфорд дернулся было за ней, но Джимми ускользнул в кусты, и она, продираясь сквозь колючие ветки, скрылась там же. А потом ее схватили и понесли.

Не спуская глаз с пленника, Шерринфорд увеличил свет, и дикий пейзаж за окнами фургона скрылся под холодными отражениями в стекле. Юноша сощурился, пряча глаза от яркого безжизненного света.

— Ты будешь говорить, — сказал Шерринфорд спокойно, несмотря на усталость.

Юноша сердито сверкнул глазами из-под спутанных волос. Пока Шерринфорд пытался догнать Барбро, он почти пришел в себя и едва не убежал. Миндальничать было некогда — вот-вот могли прибыть подкрепления аутлингов, — и Шерринфорд просто двинул его так, что тот потерял сознание, потом затащил в машину. Теперь юноша сидел привязанный к вращающемуся стулу.

— Говорить с тобой, презренный человек? — Он сплюнул на пол, но на лбу у него выступили капли пота, а взгляд беспокойно заметался по металлической камере.

— Как тебя зовут? У тебя есть имя?

— Так я тебе и сказал. Не хватало еще, чтобы ты наслал на меня чары.

— Меня зовут Эрик. И если ты не оставишь мне выбора, я буду называть тебя… м-м-м… Недоумком.

— Что?.. — Хотя и воспитанный какими-то жуткими сверхъестественными существами, пленник все же оставался обычным подростком. — Тогда — Погонщик Тумана. — Странное ритмичное произношение английских слов только Добавило загадочности. — Но это просто разговорное имя, не больше.

— А у тебя есть еще и тайное, которое ты считаешь настоящим?

— Она считает. Я его и сам не знаю. Зато она знает настоящие имена любого из живущих.

— Она? — Шерринфорд удивленно поднял брови.

— Она, Которая Правит. Надеюсь, она простит меня, но со связанными руками я не могу сделать священный жест. Кое-кто из захватчиков называет ее Царицей ветров и тьмы.

— Так-так. — Шерринфорд достал трубку, набил ее табаком и в полном молчании раскурил, — Должен признаться, Древние оказались для меня сюрпризом. Никак не ожидал, что с вами окажется этот жуткий гигант. Я думал, что они обрабатывают моих соплеменников — кстати, и твоих тоже, парень, — лишь коварством, обманом и иллюзиями.

Юноша горделиво вскинул голову.

— Она создала первых никоров не так давно. Поверь, в ее распоряжении отнюдь не одни только иллюзии.

— Верю. Однако пуля со стальной оболочкой тоже действует неплохо, а? — усмехнулся Шерринфорд, затем, словно бы сам себе, продолжил: — Я по-прежнему считаю, что эти м-м-м… никоры — да и все остальные полулюди — служат скорее для устрашения, чем для действий. А способность вызывать иллюзии наверняка ограничена и расстоянием, и числом тех, кто ею обладает. Иначе Царице не пришлось бы действовать так осторожно. И даже за пределами гасящего поля Барбро — это моя спутница — смогла бы устоять против иллюзий, если бы догадалась, что видит перед собой мираж. Просто она была слишком потрясена, взволнована, одержима. — Шерринфорд покачал головой е окутавшем его облаке дыма. — Я тоже видел там кое-что, но это уже не важно. Она наверняка увидела что-то другое Я думаю, нам просто скомандовали увидеть, как нечто самое желанное для нас на свете удаляется в лес. Надо полагать она успела сделать всего несколько шагов, а потом ее схвати; никор. Я решил, что выслеживать их будет совсем глупо: я ведь не следопыт, и, кроме того, в лесу слишком легко было бы устроить мне засаду. Поэтому я вернулся. И ты свяжешь меня со своей повелительницей, — закончил он твердо.

— Ты думаешь, я отведу тебя в Звездную Гавань или Кархеддин? Попробуй меня заставить!

— Я думаю, мы договоримся.

— И я подозреваю, ты рассчитываешь на нечто большее. — Погонщик Тумана оказался удивительно догадлив. — Что ты расскажешь, когда вернешься к себе домой?

— Да, это для вас проблема, не так ли? Барбро Каллен и я — не запуганные дальнопоселенцы. Мы — городски, жители. Мы привезли с собой записывающую аппаратуру. Мы — первые, кто сможет сообщить о встрече с Древними, и наше сообщение будет подробным и доказательным. После этого люди не станут сидеть сложа руки.

— Я не боюсь смерти, — заявил Погонщик Тумана, хотя губы его при этом слегка дрожали. — Если я позволю тебе проникнуть туда, чтобы лишить нас всех свободы, мне все равно незачем будет жить.

— Сейчас тебе бояться нечего, — сказал Шерринфорд. — Ты всего лишь приманка.

Он опустился на сиденье и взглянул на юношу оценивающим взглядом, хотя при воспоминании о Барбро все сжималось у него внутри.

— Сам подумай. Твоя Царица, понятно, не может отпустить меня назад с пленником и рассказом о том, что я видел. Как-то она должна этому помешать. Пробиться я сумею: машина защищена лучше, чем ты думаешь. Но так мне никого не освободить, и поэтому я остаюсь на месте. Очевидно, свежие силы прибудут сюда со всей поспешностью, но я полагаю, они не станут бросаться очертя голову на машину с пулеметом, гаубицей и огнеметом. Каковы бы ни были их намерения, сначала они вступят в переговоры, и таким образом я добьюсь нужной мне встречи.

— Что ты задумал? — сердито пробормотал юноша.

— Для начала — вот это. Вместо приглашения. — Шерринфорд протянул руку и щелкнул переключателем. — Я убрал щит, умеющий читать мысли и наводить галлюцинации. Думаю, по крайней мере ваши вожаки почувствуют, что щит исчез. Возможно, это им прибавит уверенности.

— А потом?

— Потом посмотрим. Ты хочешь есть или пить?

В ожидании развития событий Шерринфорд пытался немного развеселить Погонщика Тумана, а заодно и узнать что-нибудь о его жизни, но тот отвечал коротко, односложно. Шерринфорд погасил свет в кабине и устроился в кресле поудобнее, наблюдая за поляной. Часы неопределенности тянулись долго.

Закончилось ожидание радостным полувскриком-полувсхлипом связанного юноши. Из леса вышел на поляну Целый отряд Древних.

Некоторых из них было видно гораздо лучше, чем Должно быть при скудном свете лун, звезд и северного сияния. Во главе отряда ехал на белом королевском олене с гирляндами на рогах мужчина невероятной, неземной красоты: его гордое лицо обрамляли платиновые волосы, волнами спадавшие на плечи из-под рогатого шлема. Плащ трепетал за его спиной, словно живые крылья. Кольчуга цвета изморози позвякивала при каждом шаге оленя.

Чуть позади, слева и справа, ехали двое с мечами, на которых то и дело вспыхивали и мелькали крохотные огоньки. В небе с трелями и смехом кувыркались на ветру какие-то существа. Неподалеку от их стаи зависли полупрозрачные сгустки тумана. Остальных, что следовали за вождем между деревьями, разглядеть было труднее. Но они двигались быстро и грациозно, словно ручей из ртути, перетекающий под звуки арф и труб.

— Лорд Луихад. — В голосе Погонщика Туманов слышалось беспредельное обожание. — Сам главный Познаватель Царицы.

Никогда в жизни не выпадало Шерринфорду задачи тяжелее — сидеть у приборной панели, держа палец на переключателе генератора защитного поля, и ждать. Чтобы лучше слышать, он спустил стекло одной из секций кабины. В лицо ударил порыв ветра, смешанного с запахом роз, что росли в саду его матери. В салоне фургона связанный юноша изо всех сил напрягал мышцы, чтобы дотянуться лицом к окну.

— Поговори с ними, — приказал Шерринфорд. — Спроси, будут ли они разговаривать со мной.

Полилась незнакомая мелодичная речь. Ответили ему точно так же.

— Да, — перевел Погонщик Тумана. — С тобой будет говорить сам лорд Луихад. Но я могу сразу сказать, что тебя никогда отсюда не выпустят. Лучше не сопротивляйся. Сдавайся. Выходи из машины. А то ты так и не узнаешь, что такое настоящая жизнь. Для этого надо хоть немного пожить в Кархеддине под горой.

Аутлинги приближались.

Джимми поманил и исчез. Барбро полулежала в крепких руках, прижатая к широкой груди, и чувствовала каждое движение коня под ней. Видимо, это действительно конь, смутно подумала она, хотя на дальних поселениях их почти уже не держали — разве что для каких-то особых целей или просто по привязанности. Она ощущала, как перекатываются его мышцы, слышала шелест стремительно раздвигаемых ветвей и тяжелый стук, когда копыто ударялось в камень. В окружающей ее темноте то и дело проскальзывало что-то живое, теплое.

— Не бойся, дорогая, — произнес всадник. — Это было видение. Но он ждет тебя, и скоро мы к нему приедем.

Смутно, в глубине сознания Барбро понимала, что она должна испытывать ужас, смятение и еще что-то. Но память о прошлом осталась где-то позади. Она даже не знала, как попала сюда, чувствуя лишь, что любима. Покой, долгожданный покой, отдых в тихом предвкушении радости…

Спустя какое-то время лес кончился, и они въехали на широкий луг, где в отблесках лун лежали огромные валуны. Тени от них шевелились в такт всполохам северного сияния. Над растущими между ними цветами, словно крохотные кометы, летали порхунчики. Впереди блестела гора, самый пик которой скрывался в облаках.

Барбро посмотрела вперед, увидела лошадиную голову и вдруг подумала: “Это же Самбо! Мой Самбо. Я каталась на нем в детстве”. Потом она запрокинула голову и взглянула на мужчину в черном плаще с капюшоном, под которым лицо едва угадывалось.

— Тим… — прошептала она, потому что просто не могла закричать.

— Да, Барбро.

— Но я похоронила тебя…

— Неужели ты думаешь, что мы — это всего лишь телесная оболочка, которую кладут в могилу? Бедняжка моя. Ту, которая позвала нас, зовут Целительница. А теперь отдыхай, спи.

— Сон… — пробормотала она, какое-то время еще пытаясь сопротивляться, но сил уже не осталось. Почему она должна верить пепельно-бледным сказкам про атомы, энергию… Сказки, которые она даже не может вспомнить… Ведь рядом Тим, и на коне, подаренном ей отцом, они едут к Джимми. Сном была та, другая жизнь, а это ее первое робкое пробуждение.

Словно в ответ на ее мысли Тим проговорил:

— У аутлингов есть песня. Она называется “Песня о человеке”:

— Я не понимаю тебя, — сказала Барбро.

Тим кивнул.

— Тебе еще многое предстоит понять, дорогая, и мы не сможем видеться, пока ты не познаешь основные истины. Но это время ты проведешь с нашим сыном.

Барбро попробовала приподняться и поцеловать его, но он удержал ее на месте.

— Рано. Ты еще не принята среди народов Царицы. Мне даже не следовало приезжать за тобой, но она была слишком великодушна, чтобы запретить. Ложись, ложись.

Время летело. Конь без устали скакал вверх по склону, ни разу не споткнувшись. Барбро заметила отряд, спускавшийся мимо них к западу на битву с… С кем? С тем, кто закован в сталь и сожаление… Позже она спросит себя и узнает, как имя того, кто доставил ее на землю Древних Истин.

Наконец впереди на фоне звезд — маленьких волшебных звезд, которые шепчут нам слова утешения, когда мы мертвы, — поднялись великолепные шпили. Они въехали во двор замка, где, не колеблясь, горели свечи, плескали фонтаны и пели птицы. В воздухе стоял запах цветов брока и перикупа, руты и роз — не все, что принес в этот мир человек, ужасно. Истинные Обитатели во всей своей красе ждали у входа, чтобы поприветствовать их. За стройными рядами встречающих играли в полутьме пэки; среди деревьев мельтешили дети; веселье сливалось с торжественной музыкой….

— Мы прибыли, — сказал Тим неожиданно хриплым, каркающим голосом.

Барбро даже не поняла, как он слез с коня, держа ее на руках. Теперь она стояла рядом с ним и вдруг заметила, что его качает.

— Тебе плохо? — со страхом спросила она и схватила Тима за руки, оказавшиеся вдруг холодными и грубыми на ощупь.

Самбо куда-то исчез. Барбро заглянула под капюшон: здесь гораздо светлее, и она разглядит его лучше… Но лицо Тима оставалось расплывчатым и изменчивым.

— Что-то не так… Что происходит?..

Тим улыбнулся. Неужели это та самая улыбка, которую она так обожала?

— Я… Мне надо идти, — выговорил Тим с трудом и так тихо, что она едва расслышала. — Наше время еще не пришло.

Он высвободился из ее объятий и оперся на фигуру в капюшоне, возникшую вдруг рядом. У голов обоих вилось нечто смутное и туманное.

— Не смотри, как я ухожу… обратно в землю, — молил Тим. — Это моя смерть… Скоро придет наше время… Вон, наш сын!

Барбро не могла не обернуться. Она упала на колени, расставив руки, и Джимми врезался в нее, словно теплое, живое пушечное ядро. Барбро ерошила ему волосы, целовала шею, смеялась, плакала, лепетала какие-то глупости. Это был не призрак, не воспоминание, которое исчезнет, едва она отвернется.

Барбро беспокойно перебирала в уме всяческие беды, которые могли выпасть на долю Джимми — голод, болезни, страх, — и не находила никаких признаков. Сады вокруг исчезли, но это уже не имело никакого значения.

— Я так скучал по тебе, мама. Ты останешься?

— Я заберу тебя с собой, золото мое.

— Останься. Здесь весело. Я тебе все покажу. Но ты обязательно оставайся.

Словно вздох, пронесся в сумерках порыв ветра. Барбро встала, и Джимми вцепился в ее руку. Перед ними стояла Царица. Высокая, очень высокая, в наряде, сотканном из северного сияния, в короне из звезд и гирляндах из цветов-недотрог. Позой она напоминала Венеру Милосскую, чье изображение Барбро часто видела на землях людей, но Царица выглядела несравненно красивее, и гораздо больше величия чувствовалось в ее осанке и сине-черных глазах. Снова восстали вокруг сады, воскресли придворные, вознеслись к небу высокие шпили.

— Добро пожаловать, — произнесла Царица, словно пропела. — Навсегда.

Но, переборов страх, Барбро ответила:

— Праматерь Лун, отпусти нас.

— Этому не бывать!

— Отпусти нас в наш мир, маленький, но любимый, — молила Барбро, словно в полусне. — Мир, который мы построили для себя и которым дорожим ради наших детей.

— К дням заточения, к ночам, полным горести, к работе, которая рассыпается в пальцах, любви, которая превращается в гниль или мусор, к потерям, к печали, к единственной уверенности, что впереди ничего не будет? Нет. Ты, которая будешь зваться отныне Странницей, тоже возрадуешься, когда знамена Северного Мира вознесутся над последним городом человека, и человек наконец оживет. А теперь иди с теми, кто будет тебя учить.

Царица ветров и тьмы подняла руку, призывая слуг, но вдруг замерла, и никто не явился на ее зов.

На фоне тихого шелеста фонтанов и мелодичной музыки нарастал свирепый рев. Метнулось пламя, где-то загрохотало, и придворные бросились врассыпную перед стальным чудовищем, взбиравшимся на скалу. Пэки испуганно взмыли в воздух и скрылись из виду. Никоры один за другим кидались навстречу машине и падали сраженные, пока Царица не закричала, чтобы они остановились.

Барбро повалила Джимма на землю и закрыла собой. Башни замка закачались и растаяли как дым. Под леденящим светом лун остался голый склон горы: камни, расселины, а чуть дальше — ледник, в прозрачной глубине которого пульсировало голубое отражение северного сияния. На вертикальной стене скалы чернел вход в пещеру. Древние с криками бросились в темный проем, ища спасения под землей. Бежали все: люди, и гротескные создания вроде пэков, никоров и призраков, но больше всего было худощавых чешуйчатых существ с длинными клювами и длинными хвостами.

Джимми плакал, прижимаясь к груди Барбро — может быть, от страха, а может, оттого что растаяло очарование сказочного мира. На мгновение Барбро даже стало жаль Царицу. Та осталась теперь одна и стояла совершенно нагая. Но затем она тоже бросилась бежать, и мир вокруг Барбро рухнул.

Пулеметы смолкли, машина с лязгом остановилась. Из кабины выпрыгнул юноша и закричал во весь голос:

— Тень Сновидения, ты где? Это я, Погонщик Туманов! Иди сюда!

Только потом он сообразил, что приехавший с ним человек не понимает его слов, но продолжал кричать, пока девушка не выбралась из кустов, где спряталась с самого начала атаки. Некоторое время они молча смотрели друг на друга сквозь дым и пыль, пронизанные лунным светом. Затем девушка бросилась вперед.

А из кабины донесся еще один голос:

— Барбро! Скорее!

В Рождественской Посадке был день. Короткий в это время года, но все же день — с солнцем, голубым небом, белыми облаками, сверкающей водой, соленым ветром на улицах и организованным беспорядком в гостиной Шерринфорда.

Он долго перекладывал одну ногу на другую, тянул трубку, словно хотел поставить дымовую завесу, и наконец спросил:

— Ты уверена, что уже поправилась? Тебе не следовало излишне волноваться.

— Не беспокойся, все хорошо, — ответила Барбро Каллен, хотя голос ее оставался бесцветным. — Усталость, конечно, еще чувствуется, и, наверно, это заметно. Но ничего удивительного тут нет: за одну неделю от такого трудно оправиться. Однако я встаю, хожу. И, честно говоря, прежде чем осесть и начать набираться сил, мне не терпелось узнать, что случилось там и что происходит сейчас. Ни в прессе, ни по телевидению ничего не было.

— Ты с кем-нибудь говорила о нашей экспедиции?

— Нет. Посетителям я просто отвечала, что слишком устала и не могу разговаривать. Не очень веселая жизнь. Но я решила, что для секретности есть какие-то причины.

Шерринфорд вздохнул с облегчением.

— И правильно. Это по моей просьбе. Ты можешь представить себе, что произойдет, если все станет известно широкой публике прямо сейчас? Власти согласились, что нужно изучить факты, обдумать, обсудить их в спокойной обстановке и выработать какую-то программу, которую можно будет предложить населению Роланда. Иначе все просто свихнутся. — Он едва заметно улыбнулся. — А кроме того, и тебе, и Джимми надо привести нервы в порядок перед началом журналистского штурма. Как он там?

— Он-то ничего. По-прежнему пристает, чтобы мы отправились играть с его друзьями в Прекрасный Замок. Но в таком возрасте… Это пройдет. Он забудет.

— Возможно, он еще встретит своих друзей.

— Что? Мы… — Барбро чуть подвинулась в кресле. — Знаешь, я тоже забыла. В памяти почти ничего не осталось о последних часах. Мы привезли с собой кого-нибудь еще из похищенных?

— Нет. Они и так испытали слишком сильное потрясение, а тут еще проблема адаптации в обществе… Погонщик Тумана — парень вполне трезвомыслящий, он заверил меня, что, пока мы будем готовиться, они выживут. Но по правде сказать, я и сам не уверен, что это будут за приготовления. Никто пока не знает. Очевидно, они должны включать в себя какие-то меры, нацеленные на воссоединение этих людей с человечеством. Особенно тех, что еще не подросли. Хотя, возможно, они уже никогда не будут считать цивилизацию своим домом. Может, это и к лучшему: нам все равно как-то нужно будет поддерживать контакт с Истинными Обитателями.

Его ровный, почти лишенный эмоций голос действовал успокаивающе на обоих, и Барбро, собравшись с духом, сказала:

— Наверно, я вела себя как полная идиотка, да? Помню, что я кричала, выла и билась головой об пол.

— Забудь. Все нормально. — Шерринфорда по-прежнему беспокоило, что думает эта женщина о случившемся с ней и о его роли в недавних событиях. Он встал, подошел и положил руку ей на плечо. — Тебя заманили в ловушку искусной игрой на глубоких человеческих инстинктах, причем ты была взволнована и напугана. После, когда это раненое чудовище унесло тебя, очевидно, появилось еще одно существо, буквально накачавшее тебя иллюзиями с близкого расстояния. А потом мое прибытие, внезапное исчезновение всех галлюцинаций — должно быть, это подействовало очень сильно. Неудивительно, что ты кричала, словно от дикой боли. Однако прежде ты все-таки успела посадить в машину Джимми, забралась сама и ни разу не пыталась помешать мне в дороге.

— А что ты сделал потом?

— Дунул оттуда на полной скорости. Через несколько часов магнитная буря немного поутихла, и я сумел связаться с Портолондоном, чтобы запросить самолет. Возможно, это было уже не так важно — Древние вряд ли смогли бы нас остановить, да они и не пытались, — но все же быстрый транспорт оказался нелишним.

— Это я примерно так себе и представляла. — Барбро поймала его взгляд. — Но я имела в виду другое. Как ты нас нашел?

Шерринфорд чуть отодвинулся.

— Дорогу указывал пленник. Я не думаю, что убил кого-то из тех, кто явился на поляну, чтобы разобраться со мной. Надеюсь. Я дал несколько предупредительных выстрелов и повел машину вперед, а потом просто обогнал их. Это даже нечестно — сталь и высокооктановое горючее против слабой плоти. А вот у входа в пещеру мне действительно пришлось застрелить десяток троллей. Поверь, я этим совсем не горжусь. — Он умолк на короткое время, потом закончил: — Но тебя взяли в плен. Я не знал, что они могут с тобой сделать, и тебе не на кого было больше рассчитывать. — Снова пауза. — Хотя на самом деле я человек мягкий.

— А как ты заставил… того парня… помочь?

Шерринфорд отошел к окну, откуда открывался вид на Северный океан.

— Я отключил гасящее поле и позволил отряду аутлингов подойти поближе. В полном блеске иллюзорного величия. А затем снова включил, и мы оба увидели их так, как они выглядят в действительности. По дороге на север я объяснил Погонщику Тумана, что и его, и всех остальных людей обманывали, использовали, заставляли жить в мире, которого никогда не было. Спросил, хочется ли ему, чтобы он сам и те, кто ему близок, до самой смерти жили, как прирученные животные, — вроде бы и на свободе среди холмов, но чуть что, мысленный приказ: “Назад! В будку!” — Шерринфорд волновался и выпускал целые облака дыма. — Не дай Бог кому увидеть столько горечи на человеческом лице. Всю жизнь заставляли верить, что он свободен.

В комнате наступила тишина, только шум транспортных потоков доносился снизу. Карл Великий спустился к самому горизонту, и небо на востоке уже потемнело. Наконец Барбро спросила:

— Ты узнал, для чего все это?

— Для чего они похищали детей и воспитывали их в таком духе? Отчасти для реализации своего плана, а отчасти, чтобы изучить нас и экспериментировать над нами. Мы нужны были им, потому что у людей есть особые способности, которые их интересовали. Например, способность переносить яркий дневной свет.

— Но какую конечную цель они себе ставили?

Шерринфорд отвернулся от окна и прошелся по комнате.

— Об этом трудно судить. Мы можем лишь догадываться о том, что они думают и тем более как на самом деле к нам относятся. Но, похоже, наши догадки подтверждаются объективными данными. Почему они прятались от людей? Подозреваю, что так называемые Древние или, вернее, их предки, поскольку, ты сама знаешь, никакие не эльфы, а обычные смертные, подверженные ошибкам существа, — так вот, я подозреваю, что поначалу аборигены осторожничали больше даже, чем некоторые примитивные племена на Земле, хотя и там встречались случаи, когда местные жители далеко не сразу открывались путешественникам. Шпионя и подслушивая мысли, обитатели Роланда в конце концов освоили язык настолько, что сумели понять, как сильно отличаются от них люди и как они могучи. Им стало известно, что скоро прибудут большие корабли с множеством поселенцев, но не пришло в голову договориться о своем праве на землю. Возможно, у них территориальные чувства развиты гораздо сильнее наших, и они решили сражаться, чтобы уничтожить нас, но по-своему. Я уверен, что, едва мы начнем изучать их образ мышления, с нашей психологической наукой произойдет нечто подобное революции, которую Коперник совершил в астрономии. — Шерринфорд буквально загорелся. — И мы сможем обогатиться знаниями не только в этой области. У них тоже была своего рода наука — нечеловеческая, неземная. Ведь они наблюдали за нами очень пристально, даже разработали направленный против нас план, для которого потребовался бы век или два. Возможно, они знают и что-то еще. На чем, например, держится их цивилизация без видимого сельского хозяйства, без наземных зданий, без шахт и тому подобного? Как им удается по желанию создавать новые виды разумных существ? Миллионы вопросов и десятки миллионов ответов!

— А можем ли мы научиться чему-нибудь от них? — мягко спросила Барбро. — Или мы просто задавим их, как они того и боялись?

Шерринфорд остановился у каминной полки, оперся на нее локтем и, вынув трубку изо рта, ответил:

— Я надеюсь, мы окажемся благосклонны к поверженному врагу. Ведь они действительно враги. Они пытались покорить нас, но им это не удалось, а теперь мы в каком-то смысле обязаны покорить их. Древние ожидали, что еще увидят, как ржавеют наши машины, а вместо этого им придется смириться с существованием машинной цивилизации. С другой стороны, они никогда не поступали с нами столь же жестоко, сколь мы в далеком прошлом со своими собственными братьями. И, я повторяю, они способны научить нас многим интересным вещам. Мы сможем ответить тем же, когда они станут сдержанно относиться к чужому образу жизни.

— Очевидно, им выделят резервацию, — сказала Барбро и с недоумением взглянула на Шерринфорда, когда тот поморщился.

— Но за что же лишать их чести и достоинства? — спросил он. — Они боролись, чтобы спасти свой мир вот от этого, — Шерринфорд махнул рукой в сторону города, — и я вовсе не исключаю, что, будь всего этого поменьше, мы тоже жили бы гораздо счастливее.

Плечи у него поникли, и, тяжело вздохнув, он добавил:

— Хотя, я полагаю, если бы “королевство эльфов” победило, человечество на Роланде просто вымерло бы — тихо и даже умиротворенно. Мы живем со своими выдумками, но вряд ли бы прижились внутри этих образов.

— Извини, я тебя не понимаю, — покачала головой Барбро.

— А? — Он взглянул на нее с удивлением, мгновенно вытеснившим меланхолию, потом рассмеялся. — Это, конечно, глупо с моей стороны. За последние несколько дней я столько раз уже объяснял свою точку зрения политикам, ученым, полицейским и Бог знает кому еще, что просто забыл сказать об этом тебе. Смутная идея возникла у меня еще по дороге на север, но я не люблю обсуждать свои идеи до срока. Теперь же, когда мы встретили аутлингов и увидели, что они могут, я почувствовал себя гораздо увереннее. — Он снова набил трубку и продолжил: — Я, например, всю свою сознательную жизнь тоже играл определенный образ. Образ рассудительного сыщика. И это, как правило, не сознательная поза, а просто образ, который лучше всего соответствует складу моего характера и профессиональному стилю. Но у большинства людей, независимо от того, слышали они про оригинал или нет, такой образ вызывает вполне определенную реакцию. Это довольно распространенное явление. В жизни нам нередко встречаются люди, которые в разной степени напоминают Христа, Будду, Прародительницу Земли или, если попроще, Гамлета или д’Артаньяна. Эти исторические, литературные или мифические фигуры концентрируют в себе определенные базовые аспекты человеческой психики, и, встречая их воочию, мы реагируем гораздо глубже, чем на сознательном уровне. — Тут его голос стал гораздо серьезнее. — Помимо этого человек всегда создавал образы или концепции, которые нельзя назвать личностями: чудовища, тени, дальние миры. Мир волшебства и чар — это раньше называлось колдовством, — мир получеловеческих существ вроде Ариэля или Калибана, свободных от немощей и забот простых смертных, а следовательно, чуть беззаботно-жестоких, игривых. Существа, что кроются в сумерках, пронзаемых лунных светом, не совсем боги, но они подвластны повелителям, достаточно загадочным и могущественным, чтобы… Да, наша Царица ветров и тьмы отлично знала, какие видения подбрасывать отрезанным от больших поселений людям, какими иллюзиями окручивать их время от времени, какие песни и легенды пустить среди них. Интересно, сколько на самом деле она и ее подручные почерпнули из земных сказок, сколько придумали сами и сколько туда добавили люди уже здесь, сейчас, невольно подчиняясь ощущению, что живешь на краю мира?

Комнату постепенно заполнили вечерние тени. Стало прохладнее, и шум транспорта, доносившийся с улицы, заметно уменьшился.

— А какой в этом вред? — тихо спросила Барбро.

— В каком-то смысле дальнопоселенец все-таки живет тут, словно в средневековье. У него мало соседей, он редко слышит новости извне и живет, обрабатывая землю, которую знает лишь отчасти. Кругом нескончаемые дикие леса, а сама планета может в любую тихую ночь обрушить на поселенца совершенно непредсказуемые бедствия. Машинная цивилизация, что доставила на Роланд его предков, здесь едва угадывается. И он просто может потерять с ней всякую связь — так же, как люди в средние века забыли Грецию и Рим, как забыла сейчас свое былое величие сама Земля. Можно накачивать его образами загадочного мира — долго, упорно, исподволь — до тех пор, пока он не проникнется верой, что волшебство Царицы ветров и тьмы сильнее энергии моторов, созданных руками человека, и тогда сначала душой, а затем и делами он последует за ней. Конечно, это не делается быстро. В идеале процесс должен идти очень медленно — так, чтобы его никто не заметил, особенно самодовольные жители городов. А когда поселенцы скатятся к примитивному существованию и в конце концов отвернутся от горожан, те просто умрут с голоду.

— Как сказала Царица, мы сами возрадуемся, когда знамена Северного Мира вознесутся над последним городом человека…

— Возможно, так бы оно и случилось, — признал Шерринфорд. — Но я все же предпочитаю выбирать свою судьбу сам.

Он передернул плечами, словно стряхивая с себя тяжелую ношу, потом выбил трубку и медленно, с чувством потянулся.

— Теперь, впрочем, ничего страшного с нами не случится.

— Благодаря тебе, — сказала Барбро, глядя на него в упор.

Щеки у Шерринфорда слегка порозовели.

— Я думаю, рано или поздно кто-нибудь другой… Гораздо важнее, что мы будем делать дальше, а это для одного человека или даже для одного поколения вопрос слишком сложный.

— Да, если только это не личный вопрос, Эрик, — сказала она, чувствуя, как горят у нее щеки, и с удивлением отметила, что он тоже взволнован.

— Я надеялся, что мы увидимся вновь.

— Обязательно увидимся.

Айох сидел на кургане Воланда. Северное сияние полыхало так ярко и такими огромными полосами света, что за ним почти не видно было ущербных лун. Цветы огненного дерева опали — лишь несколько бутонов еще продолжали светиться среди корявых корней и в зарослях сухого брока, теперь уже ломкого, трескучего, пахнущего дымом. В воздухе еще тепло, но на западе, где скрылось за горизонтом солнце, не осталось даже намека на его розовые отсветы.

— Прощайте. И удачи вам, — крикнул пэк.

Погонщик Тумана и Тень Сновидения даже не обернулись — возможно, просто не осмелились — и вскоре скрылись в темноте в направлении разбитого людьми лагеря, что светился огнями, словно новое яркое созвездие на южном небосклоне.

Айох медлил. Ему казалось, что нужно попрощаться и с той, которая присоединилась недавно к спящему в дольмене. Скорее всего, здесь никто уже не встретится, чтобы любить и творить волшебство. Но память подсказывала один-единственный старый стих подобающего содержания. Айох встал и пропел:

Затем пэк расправил крылья и полетел прочь от этих мест.

“СВЕТОЗАРНЫЙ”

Монастырь Святой Марты Бетанской расположен на склоне одного из высочайших пиков Лунных Карпат. Стены его вздымаются к вечно черному небу, такие же темные и грубые, как и горные породы вокруг. Если лететь от Северного Полюса над Маршрутным Плато, то можно увидеть венчающий колокольню крест прямо на фоне голубого диска Земли. Нет только колокольного перезвона — он не слышен в безвоздушном пространстве.

Но вы можете услышать его внутри во время служб, когда звон перекрывает непрестанный шум машин, поддерживающих в покоях постоянный климат. А если вы задержитесь допоздна, то услышите, как зовут к траурной мессе. Традиция: к Святой Марте обращаются, когда молятся о погибших в космосе; а с каждым годом таких становится все больше.

Но основная забота сестер-монахинь в другом: они заботятся о больных, увечных, сошедших с ума; обо всех тех, кого искалечил и отринул космос. На Луне полно таких изгнанников. Одни не могут выносить земное тяготение, другие боятся, что на чужой планете подхватили заразную болезнь. Человечество слишком занято расширением пределов известной Вселенной, у него нет времени жалеть неудачников. И сестры носят скафандры столь же непринужденно, как и облачения, а аптечкой пользуются с не меньшей ловкостью, чем читками.

Медитация. Ночью, когда на две недели умирает ослепительный блеск Солнца, крыша часовни складывается, и сквозь стекло купола немигающие колючие звезды смотрят вниз на мерцание свечей.

Одна из монахинь приходит сюда так часто, как только может; она приходит с молением о собственной смерти. Надеясь, что милость дарована будет ей к ежегодной мессе, когда кончится срок принятого обета. И тогда сестры воспоют над ней:

В экспедицию “Сверхновая Стрельца” входило пятьдесят людей и огненный вихрь, за которым пришлось сделать неблизкий крюк от орбиты Земли до Эпсилон Лиры. И только затем “Ворон” направился собственно к месту назначения.

Замысел экспедиции строился на парадоксальной взаимосвязи пространства и времени. Более ста лет прошло от момента взрыва сверхновой в созвездии Стрельца до того дня, когда он был замечен на Последней Надежде. Несколько поколений тамошняя земная колония пыталась разобраться в цивилизации разумных, но совершенно не похожих на людей существ; а однажды ночью, посмотрев в небо, колонисты обнаружили там сияющий бриллиант, от света которого падали тени.

До Земли свет от взрыва добрался бы лишь спустя несколько веков, и, скорее всего, никто не обратил бы внимания на лишний светлячок, появившийся на небосклоне. Зато экипаж корабля, способного перепрыгивать сквозь пространство, мог наблюдать гибель звезды поэтапно, во всех подробностях.

С соответствующего расстояния приборы запечатлели последнюю стадию перед взрывом: добела раскаленный комок, начавший сжиматься после того, как выгорело последнее нуклеарное топливо. Затем прыжок — и люди видели процесс век спустя: буйство квантов и нейтронов, светимостью сравнимое с сотней миллионов звезд Галактики.

Материя сверхновой постепенно растворяется, тает в пространстве, и “Ворон” подходит ближе. Пятьдесят световых лет… и просто пятьдесят лет… Корабль входит в пылевое облако, в центре которого, словно небесный прожектор, сияет постоянно сжимающийся огненный шар.

Двадцать пять лет спустя ядро сокращается еще больше, туманность расширяется и тускнеет, и в телескоп — в самом сердце опалесцирующего, нежно-волокнистого по краям облака — видна крохотная бело-голубая искорка.

И вот “Ворон” готов к завершающему прыжку: вплотную к звезде.

Капитан Теодор Сцили совершал последний предстартовый обход. Его окружал чистый холодный металл. Вращение корабля создавало на борту центробежную силу, равную земному притяжению. Чуть слышно гудели вокруг приборы, шелестела система вентиляции; притаившаяся до времени мощь двигателей дрожью отдавалась в костях. В иллюминаторах скалились драконовы зубы бесчисленных звезд, переливалась призрачная радуга Млечного Пути. Вакуум, космические лучи, холод — почти абсолютный нуль, а расстояние до ближайшего очага человеческой культуры невозможно даже вообразить… Капитан Сцили думал о том, что ему предстояло отправиться со своими людьми туда, где еще не бывал никто, и эти мысли были тяжелы.

Элоизу Ваггонер он обнаружил на ее посту. Почему-то она сидела прямо на полу, рядом стоял маленький магнитофон. Музыка… Капитан вдруг почувствовал, что музыка против воли захватывает его. Он остановился в проеме двери.

— Как это понимать?

— Ой! — Она вздрогнула. — Я… я жду прыжка.

Элоизе Ваггонер лишь недавно исполнилось двадцать, но капитан не мог заставить себя поверить, что она так молода. На вид он бы дал ей в два раза больше.

— Что вы должны делать по сигналу тревоги?

— Разве я веду себя не так? — спросила она, и капитан отметил, что вопрос задан менее робким, чем обычно, голосом. — Я считала, что не вхожу ни в экипаж, ни в число ученых.

— Вы член экипажа. Вы техник по спецсвязи.

— С Люцифером. И ему нравится музыка. Он говорит, что в ней мы достигли гораздо большего совершенства, чем во всем остальном, что он о нас знает.

Сцили нахмурил брови.

— Совершенства?

На впалых щеках Элоизы проступил румянец. Она опустила глаза, переплела руки:

— Может быть, это неверное слово. Мир, гармония, единение… Бог?.. Я читаю его мысли, но чувства его выразить словами невозможно.

— Хм… Ладно, вы стараетесь доставить ему удовольствие. — Командир взглянул на нее, стараясь не выказать неприязнь. Может быть, она действительно на своем месте, может быть, эта нелепая стезя — ее призвание, но — Господи! — как она выглядит… Сухопарая, с мощными ногами, крупным носом, постоянно мигающими глазами, волосами, похожими на пропыленную мочалку… И, если честно, в обществе телепатов ему всегда делалось неуютно.

Она говорила, что может читать мысли только Люцифера, но кто поручится, что это правда?

Нет. О таких вещах думать не следует. Странности могут появиться от одиночества, от отсутствия общения с людьми.

А сама Элоиза Ваггонер — человек? Такое впечатление, что она мутант. Кто еще сумеет войти в телепатическую связь с существом, напоминающим живое пламя?

— Что вы играете? — спросил Сцили.

— Бах. Третий Бранденбургский Концерт. Люциферу не нравится современная дрянь. Мне тоже.

Нет, вы только подумайте, удивился Сцили, а вслух сказал:

— Послушайте, через полчаса мы начнем прыжок. Мы первыми из людей окажемся так близко от недавней сверхновой. И единственное, в чем я уверен, что, если защитные поля откажут, радиация убьет нас мгновенно. У нас нет иного оружия, кроме теории, но ядра коллапсирующих звезд не похожи ни на что другое во Вселенной, так что и к теории я отношусь весьма скептически. Короче, мы не можем сидеть и грезить наяву. Мы должны быть готовы…

— Да, сэр, — прошептала она, и в ее голосе послышалась прежняя мягкость.

Он изумленно воззрился мимо нее, мимо индикаторов И датчиков, словно мог взглядом пронзить металл насквозь и выглянуть прямо в космос, где, как он знал, плавал Люцифер.

Образ предстал перед ним: огненный шар диаметром двадцать метров, мерцающий белым, красным, золотым, ярко-синим; пламя, разметавшееся, словно волосы Медузы; стометровый кометный хвост; красота, великолепие, частица ада…

К чести капитана следует признать, что он твердо придерживался научной точки зрения, хотя она была немногим лучше догадок. В кратной системе Эпсилон Возничего, где все пространство заполнено газом и насыщено лучистой энергией, живые существа находятся в среде, какую не смоделировать ни в одной лаборатории. Мечущаяся над поверхностью планеты шаровая молния напоминает их так же, как сгусток простых органических соединений похож на жизнь, которая в конце концов из него развилась. В системе Эпсилон Возничего магнитогидродинамика сыграла ту же роль, что на Земле химия. Однажды возникнув, стабильные плазменные вихри усовершенствовались, и через миллионы лет эволюции превратились в подобие организмов. Тела их состоят из ионов, ядерных и силовых полей. Метаболизм осуществляется электронами, нуклонами, рентгеновскими лучами.

Но о чем они думают? Те несколько телепатов, которые были способны вступать с Возничими в контакт и которые первыми дали доступное человеку объяснение самому факту их существования, описать этого не смогли.

Впрочем, сами они были кучкой эксцентричных типов.

Капитан Сцили произнес:

— Надеюсь, вы передадите ему то, что я скажу?

— Да, сэр. — Элоиза выключила магнитофон. Глаза ее расфокусировались. Теперь ее уши стали микрофонами, а мозг — передатчиком, через который сообщение шло тому, кто на собственной реактивной тяге кружил сейчас вокруг “Ворона”.

— Слушай, Люцифер. Ты неоднократно об этом и раньше слышал, но я должен быть уверен, что ты все правильно понял. Твоя психология, должно быть, весьма отлична от нашей. Как ты вообще согласился сотрудничать с нами? Мне этого не понять. Техник Ваггонер говорит, что вы любопытны и предприимчивы. Это правда?

Но сейчас это не имеет значения. Через полчаса мы начинаем прыжок. Мы выйдем примерно в пятистах километрах от сверхновой. Там и начнется твоя работа. Ты можешь находиться там, куда мы не отважимся забираться, наблюдать то, что мы не в состоянии видеть, и ты расскажешь нам больше, чем могут хотя бы намекнуть наши приборы. Но сперва нам надо выяснить, сумеем ли мы выйти на орбиту вокруг звезды. Тебя это тоже касается. Мертвые люди не смогут вернуть тебя домой.

Итак, прыжок ты совершишь в поле нашего корабля, но потом, чтобы не нарушить твою внутреннюю структуру, нам придемся развести защитные экраны. Мы окажемся в зоне смертельной радиации, и ты должен сразу же удалиться от корабля, так как мы включим генератор защиты через шестьдесят секунд после выхода из прыжка. Потом ты приступишь к наблюдениям. Условия там… — Сцили перечислил данные. — Но это лишь предположения. Ничего знать заранее мы не можем. Если ты почувствуешь опасность, немедленно дай знать на корабль и возвращайся к нему, чтобы мы могли прикрыть тебя экраном. Понял? Повтори.

Отрывистые слова полились из Элоизы. Изложено правильно, но сколько из сказанного она опустила?

— Очень хорошо. — Сцили заколебался. — Продолжайте ваш концерт, если он вам нравится. Но за десять минут до старта прошу быть наготове.

— Да, сэр. — Она не глядела на него.

Шаги капитана прозвенели по коридору и стихли. “А как он произнес эти слова?” — спросил Люцифер.

— Он боится, — ответила Элоиза.

“???”

— Мне кажется, ты не знаешь, что такое страх, — сказала она.

“Может быть, ты покажешь?.. Нет, нет, не надо. Я чувствую, это неприятно. Тебе не должно быть больно”.

— Мне не может быть страшно, пока твой мозг властвует над моим. (Тепло наполнило ее. Веселье играло, проскальзывало маленькими искорками, как тогда, когда она была еще ребенком. Было лето. Отец брал ее за руку, они гуляли вместе и собирали полевые цветы; веселье пенилось с силой и мягкостью Баха и Бога).

Люцифер мчался по радужной дуге вокруг корабля. Искры танцевали позади.

“Думай снова о цветах. Пожалуйста”.

Она попробовала.

“Они вроде… (Очень близкий образ: фонтаны, распускающиеся, словно разноцветные бутоны с лепестками из рентгеновских лучей; и свет, всюду свет.) Но такие крошечные, и от них такое недолгое удовольствие”.

— Даже не верится, что ты смог понять это, — прошептала она.

“Это ты поняла за меня. Я ничего подобного не видел, пока не появилась ты”.

— Но ты видел так много другого… Я пытаюсь разделить твои чувства, но мне не понять даже того, что такое звезда.

“Откуда вам, рожденным на планете, знать это. Но ты можешь коснуться ее”.

Щеки ее снова раскраснелись. Пришла мысль, контрапунктом вплетенная в ликующую музыку:

“Кто я такой, ты знаешь? Для тебя я: огонь и воздух. Я не испытывал свежести ветров и тяжести земли, пока ты не подарила мне это. Ты — лунный свет над океаном”.

— Нет, не надо, — попросила она. — Пожалуйста. Смущение:

“А почему нет? Ты обижаешься на шутки? Тебе они не нравятся?”

— Я… я считаю, что это правда… — Она резко откинула голову назад. — Нет! Будь все проклято, если я начну еще испытывать вину перед собой!

“Что начнешь? Разве мы живем не в реальности, которая — море звезд и песен?”

— Да. Для тебя. Научи меня.

“Если ты станешь учить меня”.

Мысль прервалась, но контакт остался, бессловесный, какой — она частенько это воображала — обязательно должен объединять любовников.

Она сердито покосилась на шоколадное лицо Мотилала Мазундара, когда физик появился в дверях.

— Что вам угодно?

Он удивился:

— Ничего, я хотел посмотреть, все ли у вас в порядке, мисс Ваггонер.

Она прикусила губу. Физик гораздо старательнее, чем большинство людей на корабле, пытался быть любезным с ней.

— Простите, — сказала она. — Я не собиралась на вас рычать. Нервы.

— У нас у всех они на пределе, — улыбнулся он. — Все взволнованы этой рискованной затеей; как хорошо будет вернуться домой, правда?

Домой, подумала она. Четыре стены, комната с окнами на грохочущую улицу. Книги и телевизор. Она представила себе свой доклад на ближайшей научной конференции… Но ведь когда конференция закончится, никто не пригласит ее на ужин.

“Я такое страшилище?.. — удивилась она. — Наверное, я не из тех, на кого приятно смотреть, но я стараюсь быть милой и интересной. Может быть, я слишком стараюсь?”

“Только не со мной”, — сказал Люцифер.

— Ты не такой, как все, — ответила она.

Мазундар заморгал:

— Простите?

— Не обращайте внимания, — поспешно произнесла она.

— Знаете, я всему этому поражаюсь, — сказал Мазундар, пытаясь поддержать разговор. — Допустим, Люцифер подойдет вплотную к сверхновой. Вы сможете его услышать? А как же эффект замедления времени, не будет ли он влиять на скорость его мышления?

— А есть такое, замедление времени? — Она попробовала хихикнуть. — Я же не физик, я всего-навсего глупенькая библиотекарша, которую уволили за ее жуткие способности.

— А вы не знаете? Странно. Мне казалось, на лекции все присутствовали. Интенсивность гравитационных полей так же воздействует на время, как околосветовая скорость. Грубо говоря, процессы протекают более медленно, чем в открытом космосе. Это так же, как свет от массивной звезды сдвинут к красному участку спектра. В ядре нашей сверхновой содержатся чуть ли не три солнечные массы и у него теперь такая плотность, что сила притяжения на поверхности… хм, невероятно велика. Таким образом, по нашим часам пройдет немало времени, прежде чем ядро сожмется до радиуса Шварцшильда; хотя для наблюдателя на звезде процесс коллапсирования происходит довольно быстро.

— Радиус Шварцшильда? Не будете ли вы любезны объяснить? — Элоиза почувствовала, что с ее помощью Люцифер тоже слушает.

— Если мне только удастся сделать это без математики. Видите ли, масса, которую мы собираемся изучать, настолько велика, а плотность ее столь высока, что там нет сил, способных противостоять гравитации. Поэтому сжатие будет продолжаться, пока излучение уже не сможет преодолевать гравитацию. И тогда звезда как бы исчезнет из Вселенной. Однако, если верить теории, сжатие будет продолжаться до нулевого объема. Конечно, как я уже сказал, с нашей точки зрения это будет длиться очень долго, настолько, что у нас пропадет всякий интерес. К тому же теория не учитывает квантомеханических взаимодействий, которые начинают проявляться в конце. Все это до сих пор не очень-то ясно. Я надеюсь, что наша экспедиция привезет много новых данных. — Мазундар пожал плечами. — И все равно мне непонятно, мисс Ваггонер, почему предполагаемое искажение времени не помешает нашему приятелю поддерживать связь с кораблем даже вблизи звезды.

— Я сомневаюсь в вашей правоте. — Люцифер заговорил, и Элоизе казалось, что никто, кроме нее, не знает, как это приятно, когда ты нужна тому единственному, кто думает о тебе. — Телепатия — не волновой феномен. Иначе и не может быть, поскольку мысль распространяется мгновенно. Для нее нет ограничений в расстоянии. Скорее, это вид резонанса. Оказавшись созвучными, мы двое можем вступать в контакт хоть через все просторы мироздания, и я не знаю ни одного природного явления, которое смогло бы нам помешать.

— Будем надеяться. — Мазундар внимательно посмотрел на нее. — Спасибо, — неловко произнес он. — Ах… да… мне следует идти на свой пост. Всего хорошего.

Элоиза попросту не заметила, как он ушел, так и не дождавшись ответа. В мозгу ее царили пламя и песня.

— Люцифер! — громко выкрикнула она. — Это правда?

“Мне так кажется. Весь наш народ — телепаты, мы в этом разбираемся лучше вас. И наш жизненный опыт говорит, что для телепатии нет преград”.

— А ты всегда сможешь быть со мной? Ты меня не покинешь?

“Если ты того хочешь, я буду только рад”.

Танцевало и изгибалось тело-комета, негромко посмеивался мозг из огня.

“Да, Элоиза, я так рад навсегда остаться с тобой. Еще никто даже… Счастье. Счастье. Счастье”.

Они назвали тебя даже правильнее, чем им кажется, хотела сказать она, а может быть, и сказала. Они думали, что назвав тебя именем дьявола, они превратят тебя в такого же крохотного и беспомощного, как они сами. Но на самом-то деле Люцифер — это не имя дьявола. Это означает всего лишь — Светозарный. Один из римских офицеров даже к Христу обращался, называя Люцифером. Прости, Господи, я знала об этом, здесь я бессильна что-либо изменить. Слышишь ли Ты меня? Я понимаю, он не христианин, но ему, наверное, и невозможно им быть, он даже не ведает, что есть грех. Люцифер, Люцифер…

Она вновь включила магнитофон, и музыка загремела на пределе.

Корабль вздрогнул — мировые линии на мгновение рассовместились — и преодолел 25 световых лет, отделявших его от центра звездной катастрофы.

Послышался отвратительный визг металла; затем удар, запах озона, вспышка пламени, падение, бесконечное падение — невесомость… Растерявшись, Элоиза нашарила интерком. Посыпались слова:

— …блок взорвался… обратный удар электромагнитных полей… откуда мне, знать, как справляться с этими штуками, когда они взрываются?., помогите, помогите…

Голоса прервал рев аварийной сирены.

Ужас поднимался в ней, она нашарила висящее на груди распятие. И тут в нее вошел Люцифер. Она засмеялась от его самообладания и мощи.

Сразу же после прыжка он отлетел от корабля и плыл теперь параллельным курсом, со всех сторон окруженный расползающимися сквозь пространство беспокойными радугами. “Ворон” был для него не металлической сигарой, какой увидел бы его глаз человека, а сиянием, пылающим всеми цветами спектра. А сверху, над ним, виднелось ядро сверхновой, крошечное на таком расстоянии, но невообразимо, невероятно яркое.

“Не бойся (пришла его ласка). Я понимаю. Мы вышли в районе, где плазма более плотна. Корпус после прыжка был не защищен, а когда поле восстановилось — в вашем основном генераторе произошло короткое замыкание. Но вам ничего не угрожает. Вы можете сделать ремонт. А я — я купаюсь в океане энергии. Никогда я не ощущал в себе столько жизни. Идем, окунемся со мной в этот поток!”

Голос капитана Сцили словно ударил:

— Ваггонер! Передайте своему Возничему, пусть займется делом. Мы обнаружили источник излучения на пересекающемся курсе, и его мощность может оказаться слишком большой для наших экранов. — Он назвал координаты. — Что это такое?

На мгновение Элоиза ощутила идущую от Люцифера тревогу. Он изогнулся и помчался прочь от корабля. Но тут же мысль его, совершенно четкая, дошла до нее. У нее недоставало слов описать ужасающее великолепие, которое она теперь наблюдала с ним вместе: шар ионизированного газа диаметром в миллион километров несся на них сквозь дымку туманности прямо от обнаженного сердца звезды. Звука не было — пространство вокруг по земным меркам могло считаться чуть ли не идеальным вакуумом, — но она слышала идущий от него грохот, ощущала бьющую ключом ярость.

Она заговорила:

— Это сгусток извергнутой материи. Должно быть, при выбросе он получил вращательное движение, сконденсировался, и, благодаря трению и притяжению сверхновой, затормозился, оказавшись на кометной орбите. Звезда словно стремится окружить себя новорожденными планетами…

— Он врежется в нас раньше, чем мы будем в состоянии маневрировать, — заявил Сцили. — Если вы знаете какие-нибудь подходящие молитвы, можете к ним обратиться.

— Люцифер! — позвала она. Ей не хотелось умирать, если ему предстояло жить.

“Может быть, я смогу отклонить его, — произнес он со злостью, которой она раньше в нем не подозревала. — Я перепутаю свои и его поля, буду поглощать свободную энергию и постараюсь дестабилизировать его конфигурацию; да, возможно, мне удастся помочь вам. Но и ты помоги мне, Элоиза. Будем сражаться вместе”.

И он яростно бросился навстречу несущейся на них Колеснице Джаггернаута.[1]

Она чувствовала, как хаос электромагнитных пут впился в него. Чувствовала, как рвется он и мечется. И его боль входила в нее. Он боролся за себя, но это был и ее бой. Они вцепились друг в друга, Возничий и газовое облако. Формировавшие их силы сплелись, как руки богатырей. Ядро Люцифера полыхало; он приник силовыми полями к облаку, жадно пил его материю, тут же отбрасывая ее назад; струя реактивной отдачи прочертила небеса.

А Элоиза Ваггонер, разделяя жизнь его и борьбу, сидела на полу и колотила по нему разбитыми в кровь руками.

Время каплями утекало в прошлое.

Наконец она с трудом уловила сообщение, полное неимоверной усталости:

“Победа”.

— Твоя, — простонала она.

“Наша”.

В свои телескопы люди видели, как светящаяся смерть проходит мимо. Надежда воскресала в них.

— Возвращайся! — молила Элоиза.

“Не могу. Нет сил. Мы слились, облако и я, и падаем на звезду. Казалось, робкая рука протянулась к ней, чтобы подбодрить.) Не волнуйся за меня. Пока мы падаем, я успею накопить энергию — за счет самой звезды, — а потом уйду по спирали. Разве я могу потерпеть неудачу, если возвращаюсь к тебе, Элоиза! Жди меня. Отдохни. Поспи”.

И он послал ей образ своей мечты об огненных цветах, веселье, звездах, которые были ему домом.

Когда ее вели в госпиталь, она закричала. Пришлось сделать укол.

Он не понимал, что собирается противостоять такой чудовищной силе, что даже пространство и время деформируется под ее воздействием.

Скорость катастрофически увеличивалась — но только в его собственном восприятии; с “Ворона” за его падением наблюдали несколько дней. Свойства материи менялись. Ему никак не удавалось испустить достаточно сильный импульс, чтобы спастись.

Радиация: Частицы рождались, гибли и рождались заново, дождем и ветром проносясь сквозь его тело, и оно разрушалось, отшелушивалось слой за слоем. Ядро сверхновой вырастало перед ним слепяще-белым безумием. И оно сжималось, сжималось по мере его приближения, становясь все компактнее, все ярче, пока само понятие “яркость” не потеряло всякий смысл. А потом за него принялись силы гравитации.

“Элоиза! — пронзительно выкрикнул он в агонии. — О, Элоиза, помоги мне!”

Звезда поглощала его. Тело сделалось невероятно тонким, и невероятно длинным — и навсегда исчезло для глаз наблюдателей.

Когда корабль покинул окрестность сверхновой, капитан Сцили решил проведать Элоизу в госпитале. Фактически она была уже здорова.

— Знаете, я скажу, он был настоящим мужчиной, пробормотал капитан. — Мы с ним совершенно разного происхождения, а он умер, спасая нас.

Она внимательно посмотрела на него, в глазах ее застыло гораздо больше льда, чем обычно.

Он едва разобрал ее ответ:

— Он — мужчина. Значит, он тоже обладает бессмертной душой.

— Ну… хм… если вы верите в такие вещи, то полагаю, да.

Она покачала головой:

— Иначе почему же он никак не успокоится?..

Капитан оглянулся на врача, но обнаружил, что они одни в тесном помещении с металлическими стенами.

— Что вы имеете в виду? — Он заставил себя погладить ее по руке. — Я знаю, он был вам верным другом. И все же сейчас он мертв. Скончался. Быстро, ярко, я не могу представить себе лучшую смерть.

— Для него… да, я согласна… Но… — Она была не в силах продолжать. Внезапно глаза ее закрылись. — Перестань! Ну пожалуйста!

Сцили пробормотал что-то успокаивающее и выскочил из помещения. В коридоре он наткнулся на Мазундара.

— Ну как она? — спросил физик.

Капитан нахмурился:

— Плохо. Боюсь, как бы она окончательно не свихнулась прежде, чем мы доберемся до ближайшего психиатра.

— Что, так скверно?

— Она считает, что может воспринимать его.

Мазундар с силой ударил кулаком по ладони:

— Этого я и боялся.

Капитан настороженно ждал.

— Она может, — сказал физик. — Конечно же, может.

— Невероятно! Он же мертв!

— Не забывайте о замедлении времени, — напомнил Мазундар. — Для нас — да, он исчез из поля зрения и погиб быстро. А по времени сверхновой? Оно же отлично от нашего. Для нас заключительная стадия звездного коллапса протекает бесконечное число лет. А для телепатии нет ограничений в пространстве. — Физик резко повернулся и зашагал прочь от госпиталя. — Он останется с ней навсегда.

РУКА ПОМОЩИ

Раздался мелодичный звук гонга и следом за ним бесцветный голос робота — шефа дипломатического протокола:

— Его Превосходительство Валка Вахино, Чрезвычайный и Полномочный Посол Лиги Пален Кундалоа в Объединенных Солнечных Республиках.

Представители Земли вежливо встали при появлении посла. Несмотря на непривычные земные условия — сильную гравитацию и холодный сухой воздух — он двигался с изумительной грацией, вызывая восхищение красотой своей расы — физически жители Кундалоа почти не отличались от людей. Мелкие различия только усиливали обаяние, создавая привкус романтики и экзотики.

Ральф Дальтон внимательно присмотрелся к послу. Валка Вахино: очень мужественное лицо, тщательно прорисованные черты, высоко поставленные виски и темные глаза. Хрупкий, ростом ниже любого землянина, он двигался плавно, быстро и бесшумно. Длинные, блестящие, с голубоватым отливом волосы спадали на смуглые плечи, оттеняя высокий лоб и создавая приятный для глаз контраст с золотистой кожей. На нем было старинное церемониальное одеяние луайев из Кундалоа — блестящая серебристая туника, пурпурный плащ, усыпанный, словно роем звезд, искрящейся металлической пылью, мягкие золотистые кожаные туфли. В изящной шестипалой ладони он сжимал богато украшенный символ своего высокого звания, служащий одновременно верительными грамотами. Он поклонился — с достоинством, но без подобострастия, — и заговорил на беглом земном, с легким, певучим и протяжным акцентом.

— Мир домам вашим! Великий Дом Кундалоа шлет поздравления свои и желает наилучшей жизни братьям Республик Солнца. Уверение в приязни выражает недостойный того, верный слуга Великого Дома, Валка Вахино.

Дальтон ответил с подобающей случаю торжественной серьезностью:

— Приветствую и поздравляю. Объединенные Солнечные Республики выражают самую глубокую приязнь Лиге Планет Кундалоа. Премьер Объединенных Республик Ральф Дальтон говорит от имени всех людей Солнечной системы.

Затем он представил собравшихся: министров, научных консультантов, представителей штабов. Перечень вызывал уважение — собрались все сливки администрации Системы.

— Приступим к предварительной конференции, — продолжал Дальтон, — касающейся дружеских предложений, сделанных недавно вашему пра… Великому Дому Кундалоа. Сегодня — неофициальная встреча. Но мы передаем ее по телевидению, чтобы население Республик Солнца само вынесло решение.

— Я понимаю. Это очень хорошая идея, — ответил Вахино.

Он дождался, пока все не расселись, и тогда только занял свое место.

Наступило молчание. Взгляды всех устремились на часы. Вахино прибыл точно в назначенный час, а вот Скорроган из Сконтара запаздывал. “Бестактность”, — подумал Дальтон. Впрочем, сконтариане славятся своими дурными манерами. В отличие от кундалоанцев, деликатность которых вошла в поговорку, не став при этом признаком слабости.

Начался обычный в подобных случаях разговор ни о чем. Как оказалось, Вахино уже неоднократно бывал в Солнечной системе, особенно в последнее время. Здесь не было ничего удивительного, отношения двух государств становились все более близкими. Множество кундалоанских студентов учились в земных учебных заведениях, а среди землян еще перед войной царила стойкая мода на туристические поездки на Аваики.

— О да, — улыбнулся Вахино. — Любой аламаи, вся молодежь Кундалоа мечтает о поездке на Землю, хотя бы ненадолго. Без преувеличений можно сказать, что мы испытываем прямо-таки безграничное уважение к вам и к вашим достижениям.

— Это восхищение взаимно, — сказал Дальтон. — Ваша культура, ваша литература, искусство, музыка пользуются величайшей популярностью во всей Солнечной системе. Множество людей — и не только специалистов — учат луайский, чтобы читать Дванагоа-Эпаи в оригинале. Кунда-лоанские певцы пользуются грандиозным успехом. Ваши молодые люди, — добавил он со смехом, — просто не могут совладать с вниманием землянок. А кундалоанские девушки не знают, что делать с многочисленными предложениями Руки и сердца. И если число браков пока мало, то лишь из-за неизбежного бесплодия.

— Если говорить серьезно, — настаивал на своем Вахино, — то мы прекрасно понимаем, что ваша цивилизация задает тон во всей Галактике. И дело не только в том, что технологически цивилизация соляриан выше остальных, хотя это, разумеется, один из самых важных факторов. Вы первыми прилетели к нам на своих космических кораблях, вы подарили нам ядерную энергию, медицинские знания и прочие блага. До этого мы могли дойти и сами… Но если говорить о таких ваших поступках, как… настоящее предложение помощи, о готовности помочь в восстановлении разрушенных миров, отдаленных от вас на многие световые годы, о готовности предоставить нам все сокровища знаний и мастерства, в то время когда нам почти нечем отблагодарить…. Одно это делает вас величайшей расой Галактики.

— Как вы прекрасно понимаете, мотивы у нас вполне эгоистичные, — сказал Дальтон с некоторым смущением. — Конечно, гуманность тоже играет роль. Мы просто не можем позволить, чтобы раса, столь похожая на землян, страдала от нищеты, когда Солнечная система и ее колонии купаются в изобилии. Наша собственная кровавая история учит, что такая дружеская помощь полезна и дающему. Когда мы воскресим Кундалоа и Сконтар, восстановим и обновим разрушенную промышленность, познакомим вас с нашими знаниями, — мы сможем начать торговлю. Ибо между торгующими возникают настолько близкие отношения, что невозможным становится развязывание новой страшной войны. И кроме того, мы ищем союзников против чужих и грозных цивилизаций Галактики, с которыми в один прекрасный день нам, возможно, придется помериться силами.

— Молю Всевышнего, чтобы день сей никогда не настал, — серьезно сказал Вахино. — Войн с нас достаточно.

Снова прозвучал гонг. Чистым, нечеловеческим голосом робот оповестил:

— Его Превосходительство Скорроган, сын Валтака, князь Краакааума, Чрезвычайный и Полномочный Посол Сконтарской Империи в Объединенных Солнечных Республиках.

Все снова поднялись, но на сей раз не слишком поспешно. Дальтон заметил на многих лицах выражение неудовольствия, которое при появлении сконтарианина сменилось деланным безразличием.

Сконтариане не пользовались среди жителей Солнечной системы особой популярностью. Скорее, к ним питали откровенную неприязнь, и отчасти в том была их собственная вина.

Общественное мнение считало, что войну с Кундалоа развязал Сконтар. Было это, однако, не совсем верно. Дело в том, что солнца Сканг и Аваики, расположенные друг от друга в половине светового года и образующие двойную систему, имела третьего спутника, названного людьми Алланом в честь руководителя первой экспедиции. Планеты дллана заселены не были.

Когда земная технология достигла Сконтара и Кундалоа, немедленным результатом стало появление — в пределах обеих планетных систем — конкурирующих государств, обративших вожделеющие взгляды на девственные зеленые планеты Аллана. Оба государства образовали там колонии, затем последовали столкновения, а потом — отвратительная пятилетняя война, которая, после полного истощения обеих сторон, завершилась заключенным при посредничестве Земли миром. Условия договора между Сконтаром и Кундалоа были достаточно почетными, и поэтому стороны были вынуждены сохранять мир, особенно после того, как обратились к солярианам с просьбой помочь в восстановлении разрушенного.

Людям нравились кундалоанцы, но одновременно они не любили сконтариан и поэтому всю вину приписывали им. Даже перед войной Сконтар не пользовался симпатиями. В вину ему ставились изоляционизм жителей, их настойчивая приверженность устаревшим традициям, твердый акцент речи, раздражающий образ жизни и даже их внешний облик.

Дальтон с трудом добился согласия Объединения на приглашение Сконтара участвовать в конференции по вопросу оказания помощи. Но у него был серьезный козырь: помогая восстанавливать разрушенное, Земля получит доступ к богатствам Сконтара — в том числе минеральным — и, кроме того, снискает симпатии цивилизации, потенциально очень сильной, но держащейся до сих пор в отдалении.

Программа помощи пока еще находилась в стадии проекта, и следовало сначала выработать позицию Объединения в вопросе — кому следует помогать, а уж потом заключать официальные соглашения с правительствами заинтересованных планет. Нынешняя неофициальная встреча была только вступительным шагом. Но шагом решающим.

При появлении сконтарианина Дальтон вежливо поклонился. Посол в ответ стукнул об пол древком огромного копья, прислонил свое допотопное оружие к стене, после чего Достал из-за пояса и протянул атомный пистолет. Дальтон осторожно принял его и положил на стол.

— Приветствую и поздравляю, — сказал он, видя, что сконтарианин молчит. — Объединенные Солнечные Респу…

— Благодарю, — прервал его лишенный выражения хриплый бас. — Валтам, Император Сконтара, шлет приветствия премьеру Солярии устами Скоррогана, князя Краакааума.

Он выпрямился в центре зала, казалось, заполняя все пространство мощной фигурой. Живя в мире высокой гравитации и низких температур, сконтариане были расой гигантов более чем двухметрового роста и соответственной ширины, так что выглядели они коренастыми. Их можно было признать человекоподобными, поскольку они тоже относились к виду двуногих млекопитающих, но на этом сходство исчерпывалось. Из-под широкого низкого лба и нависших бровей Скоррогана смотрели быстрые золотистые ястребиные глаза. Нижняя часть лица напоминала деформированную морду зверя, рот был полон страшных клыков, короткие уши сидели высоко на массивном черепе. Короткая коричневая шерсть покрывала все мускулистое тело до кончика подвижного хвоста. С головы и шеи свисала рыжеватая грива. Несмотря на прямо-таки тропическую для него температуру, сконтарианин был наряжен в церемониальные меха и шкуры и издавал резкий запах пота.

— Князь запоздал, — с сомнительной вежливостью заметил один из министров. — Надеюсь, не произошло ничего достойного сожаления?

— Нет, — ответил Скорроган. — Просто я не рассчитал время. Извиняюсь, — добавил он не слишком извиняющимся тоном, тяжело упал в ближайшее кресло и раскрыл папку. — Приступим к делу, господа?

— М-м-м… Следовало бы. — Дальтон уселся в центре длинного стола. — Собственно, в этой вступительной беседе мы не будем слишком много внимания уделять цифрам и фактам. Мы хотим пока установить основные цели, общие принципы политики.

— Разумеется, вы захотите детальнее ознакомиться с теперешним состоянием промышленности Аваики и Сканга, так же как и алланских колоний, — сказал своим ласковым голосом Вахино. — Земледелие Кундалоа и копи Скондара уже сейчас обладают высокой продуктивностью, которая со временем станет достаточной для самообеспечения.

— Это мы предоставим специалистам, — ответил Дальтон. — Пошлем группы экспертов, технических советников, учителей.

— Кроме того, — вмешался руководитель генштаба, — есть еще вопрос военных связей…

— Сконтар обладает собственной армией, — буркнул Скорроган. — Пока об этом нет нужды говорить.

— Возможно, и нет, — согласился министр финансов. Он достал сигареты и закурил.

— Прошу нас! — рявкнул Скорроган. — Прошу не курить! Вы же знаете, что сконтариане не переносят никотина….

— Простите! — министр финансов затушил сигарету. рука его слегка дрожала; он посмотрел на посла: что случилось, ведь климатизаторы мгновенно вытягивают дым? И в любом случае на членов правительства не кричат. Особенно когда приходят просить о помощи…

— В игре участвуют и другие цивилизации, — торопливо заговорил Дальтон, отчаянно пытаясь загладить инцидент. — Не только наши колонии. Я думаю, экспансия обеих ваших рас выйдет за пределы вашей собственной тройной системы, что приведет…

— Для нас экспансия неизбежна, — заметил Скорроган. — Мирный договор ограбил нас на всех четырех планетах…. Не будем об этом. Простите. Досадно сидеть за одним столом с врагом. Особенно, как, может быть, кто-нибудь помнит, если это столь недавний враг.

На этот раз молчание длилось долго. Дальтон чуть ли не с физической болью понял, что Скорроган непоправимо испортил свое положение. Даже если бы он попробовал его исправить (а кто ж это видел, чтобы аристократ Сконтара приносил извинения), было уже слишком поздно. Миллионы людей у телеэкранов были свидетелями его прямо-таки непростительной грубости. Слишком много влиятельных лиц собралось в этом зале, слишком многие ощущали на себе взгляд полных презрения глаз и вдыхали резкий запах нечеловеческого пота. Сконтар не получит помощи

На закате облака повисли над темной линией гор к востоку от Гайрайна, и морозное дуновение ветра принесло в долину привет от зимы — первые хлопья снега; и они кружились теперь на фоне темно-пурпурного неба, порозовевшие в лучах кровавой луны. К полуночи будет снегопад.

Космический корабль возник из темноты и поплыл к ангару. За маленьким космопортом был виден в полумраке древний город Гайрайн, стынущий на ветру. Рыжий блеск огней падал от старых домов с заостренными крышами, а крутые улочки напоминали ущелья, уходящие к предгорьям, где высился мрачный замок — древнее гнездо баронов. Валтам выбрал его своей резиденцией, и крохотный Гайрайн стал столицей Империи. Впрочем, от задумчивого Скирнора и великолепнейшего Труванга остались лишь радиоактивные Руины, и дикие звери выли теперь в развалинах древних Дворцов.

Скорроган, сын Валтака, вышел из кабины корабля. Он Почувствовал озноб и поплотнее завернулся в мех. Сконтар был холодной планетой.

Его ждали вожди. Скорроган принял позу безразличия, но в душе вздрогнул: быть может, его смерть тоже стоит в этой напряженно молчащей группе? Он был уверен в немилости, но не знал…

На встречу прибыл сам Валтам. Его седая грива развевалась на ветру, золотые глаза светились в наступающей тьме зловещим блеском, в них читалась плохо скрываемая ненависть. Рядом стоял наследник трона Тордин; в пурпуре заката острие его копья казалось смоченным кровью. Вокруг ждали вельможи всего Сканга, маркграфы Сконтара и других планет, поблескивали шлемы и кирасы лейб-гвардии. Лица находились в тени, но от фигур исходили враждебность и угроза.

Скорроган подошел к Валтаму, взмахнул в знак приветствия копьем и наклонил голову. Настала тишина, только ветер подвывал и нес снежные облака.

Наконец Валтам заговорил. Он обошелся без вступительных приветствий, и слова его прозвучали словно пощечина.

— Значит, ты вернулся, — сказал он.

— Да, господин мой. — Скорроган силился совладать с голосом. Это получалось у него с трудом. Он не боялся смерти, но тяжесть осуждения болезненно давила.

— Как уже известно, и я должен с сожалением донести, миссия моя не имела никакого успеха.

— Известно, — холодно повторил Валтам. — Мы видели телерепортаж. у

— Государь мой, Кундалоа получит от соляриан неограниченную помощь. Но Сконтару отказано во всем. Никаких кредитов, никаких технических советников, туристов, торговли — ничего.

— Нам это ясно, — сказал Тордин. — Ты и был послан, чтобы помощь эту получить.

— Я пробовал, господин мой, — безразлично ответил Скорроган. Он говорил, поскольку надо было что-то сказать, но извиниться? Нет! Соляриане испытывают к нам инстинктивную неприязнь; отчасти потому, что питают слабость к Кундалоа, а отчасти — из-за того, что мы так сильно отличаемся от них.

— Отличаемся, — раздраженно признал Валтам, — но раньше это не имело особого значения. А сейчас даже мингониане, которые еще меньше похожи на людей, получили от соляриан неограниченную помощь. Такую же, какую получат вскоре на Кундалоа и на которую мы рассчитывали. Мы стремимся, — продолжал он, — к наилучшим отношениям с сильнейшей культурой Галактики. Мы могли бы добиться этого и даже гораздо большего. Мне известно, какое настроение царило в Объединенных Республиках. Они были готовы прийти к нам с помощью, прояви мы хоть немного доброй воли к сотрудничеству… — Его голос сломался и замер в посвистах ветра.

Через минуту он заговорил снова, голос его дрожал от бешенства.

— Я послал тебя, моего личного представителя, чтобы ты получил столь великодушно жертвуемую помощь. Я верил тебе, я был уверен, что ты отдаешь себе отчет в бедственности нашего положения… Тьфу!.. — Он с отвращением сплюнул. — А ты все время вел себя нагло, бесцеремонно, грубо. В глазах всех соляриан ты оказался воплощением тех черт, которые они в нас ненавидят. Ничего странного, что нам отказали. Счастье, что не объявили войны!

— Еще не поздно, — сказал Тордин. — Мы можем послать другого…

— Нет. — Валтам вздернул голову с гордостью и высокомерием, свойственным расе, для которой в делах честь была важнее жизни. — Скорроган был нашим полномочным послом. Унижаться перед всей Галактикой, оправдываясь невоспитанностью посла, мы не будем. Нам придется обойтись без соляриан.

Снег пошел гуще, облака закрыли почти все небо. В одном только месте блестело несколько звезд. Мороз становился лютым.

— Такова цена чести! — печально сказал Валтам. — Сконтар голодает, и солярианские продукты могли бы вернуть нас к жизни. Мы ходим в лохмотьях — соляриане прислали бы одежду. Наши заводы или уничтожены, или устарели. Наша молодежь вырастает совершенно незнакомой с галактической цивилизацией и технологией — соляриане прислали бы нам оборудование и инструкторов, помогли бы в освоении. Они бы прислали нам учителей, перед нами распахнулся бы путь к величию… Но теперь поздно. — Он уперся в Скоррогана взглядом, полным удивления, печали, растерянности. — Зачем ты это сделал? Зачем?

— Я сделал все, что мог, — сухо ответил Скорроган. — Если я не годился для этой миссии, надо было отправить кого-нибудь другого.

— Ты подходил, — сказал Валтам. — Ты был лучшим нашим дипломатом. Твой опыт, твое понимание внесконтарианской психологии, твой выдающийся ум делали тебя незаменимым во внешних отношениях. И вдруг, в таком простом, очевидном деле… Но довольно об этом! — Голос его перекрыл рев метели. — Нет более моих милостей на тебя! Сконтар будет уведомлен о твоей измене!

— Милостивый государь, — простонал Скорроган ломающимся голосом. — Я снес твои слова, за которые любой другой заплатил бы поединком и смертью. Но не вели мне слушать дальше. Позволь мне уйти.

— Я не могу лишить тебя твоих родовых привилегий и титулов, — изрек Валтам. — Но роль твоя в имперском совете завершена, и не смей отныне показываться ни во дворце, ни на официальных церемониях. И я сомневаюсь, что теперь у тебя будет много друзей.

— Возможно, — ответил Скорроган. — Я сделал все, что было в моих силах, но теперь, после всех нанесенных оскорблений, я не стану ничего объяснять, хотя бы и мог попытаться. Что же касается будущего Сконтара, то я бы мог посоветовать…

— Довольно, — заявил Валтам. — Ты уже причинил достаточно вреда.

— …обратить внимание на три вещи. — Скорроган вознес копье в направлении далеких сияющих звезд. — Во-первых, помните об этих солнцах. Во-вторых, о том, что делается здесь, у нас, например о трудах Дирина в семантике. И, наконец, оглянитесь вокруг. Посмотрите на дома, построенные вашими отцами, на одежду, которую вы носите, вслушайтесь в собственный язык. И через пятьдесят лет вы придете ко мне… придете просить прощения!

Скорроган закутался в плащ, поклонился Валтаму и большими шагами направился через поле к городу. Вслед ему смотрели с горечью и недоумением в глазах.

В городе царил голод: следы его читались всюду — в позах измученных и отчаявшихся, скучившихся вокруг костров и не уверенных в том, переживут ли они зиму. На мгновение Скорроган задумался: сколько же из них умрет? Но он не нашел в себе мужества додумать эту мысль до конца.

Он услышал чье-то пение и задержался. Бродячий бард, из города в город идущий в поисках подаяния, медленно шел по улице, и его истлевший плащ лохмотьями развевался по ветру. Иссохшимися пальцами он касался струн и голосом выводил старинную балладу, в которой заключена была вся жесткая мелодичность, весь звучный, железный звон древнего языка, языка Наарайму на Сконтаре. Невеселого развлечения ради Скорроган мысленно перевел две строфы на земной:

Ничего близкого. Исчез не только металлический ритм резких, твердых звуков, не только стерлась связь рифм и аллитерации, но, что еще хуже, в переводе на земной это оказалось почти бессмыслицей. Не хватало аналогий. Как можно, например, передать полное бесчисленных оттенков значения слово “винкарсраавин” выражением “прощаемся”? Слишком разнятся для этого образы мышления.

Может быть, именно здесь крылся смысл отповеди, данной им высочайшим вождям. Но они не поймут все равно. Не смогут понять. И он остался теперь один перед лицом надвигающейся зимы.

Валка Вахино сидел в своем саду, купаясь в потоке солнечных лучей. Теперь ему редко выпадала возможность для алиакауи — какой бы тут подобрать земной термин? “Сиеста”? Не совсем точно. Кундалоанец отдыхал, но никогда не спал после полудня. Он сидел или лежал во дворе, и солнце проникало в глубь его тела или омывал его теплый дождь. Он позволял мыслям течь свободно. Соляриане называли это сном наяву. Но на самом деле в земных языках не нашлось бы точного слова, чтобы выразить… что? Что соляриане в любом случае не в состоянии были понять…

Временами Вахино казалось, что он уже давным-давно, много веков, не отдыхал. Тяжелые обязанности военной поры, потом изматывающие путешествия на Землю… Теперь же Великий Дом нарек его Верховным Советником в представлении, будто он понимает соляриан лучше, чем кто-либо в Лидзе.

Возможно. Он много времени провел среди них, любил их. Но… Ради всего святого: как они работают! Словно постоянно боятся опоздать! Можно подумать, что они одержимы злыми демонами.

Конечно, промышленность нужно восстанавливать, нужно реформировать устаревшие методы, иначе никак не получишь столь желанные богатства. Но, с другой стороны, какое это блаженство лежать в саду, смотреть на крупные золотистые цветы, вдыхать воздух, полный несказанного аромата, слушать пение насекомых и размышлять над новым стихом, который складывается в голове!.. Солярианам трудно понять народ, в котором каждый — поэт. Ведь даже самый глупый и необразованный кундалоанец мог, вытянувшись на солнце, слагать поэмы. Что ж, у каждого народа свои способности. Разве можно сравниться с изобретательским гением людей?

В голове Вахино рождались звучные и напевные фразы. Он подбирал их, отшлифовывал, отрабатывал каждый звук, с растущим удовлетворением компонуя единое целое. Да, так будет хорошо. Это запомнится, это будут петь и через сто лет. Валка Вахино не будет забыт. Кто знает, не назовут ли его мастером стихосложения — Алиа Амаути каунанрихо. валапа, вро!

— Простите за беспокойство! — Тупой металлический голос, казалось, заскрежетал прямо в мозгу. Нежная ткань поэзии распалась и унеслась в мрачные бездны беспамятства. Несколько мгновений Вахино не ощущал ничего, кроме невосполнимой утраты.

— Еще раз простите, но вас хочет видеть мистер Ломбард. — Звук исходил от робопосыльного, подарка самого Ломбарда. Вахино уже давно раздражало это устройство из блестящего металла, установленное среди старых камней и скульптур. Но он боялся нанести обиду, да и штуковина оказывалась иногда полезной.

Ломбард, шеф солярианской комиссии помощи, был самым важным человеком во всей системе Аваики. И Вахино оценил его деликатность: вместо того, чтобы послать за ним, он явился сам. Только почему именно сейчас?

— Скажи мистеру Ломбарду, что я сейчас приму его.

Сперва ему надо было что-то накинуть на себя: в противоположность кундалоанцам, люди не переносили наготы. Потом он вошел в зал. Приказал установить там несколько кресел земного образца, люди не любят сидеть на плетеных матах… Еще одна причуда!

Землянин был невысоким, коренастым, с шапкой седых волос над плоским лицом. Собственным трудом он выбился из рабочих в инженеры, а затем — в руководители миссии, и усилия эти оставили свои следы. За любую работу он брался с энтузиазмом и тверд был, как сталь, хотя в общении слыл простым. Обладая поразительно разносторонними интересами, по общему мнению в системе Аваики Ломбард творил просто чудеса.

— Мир дому твоему, — буркнул гость. И видя, что Вахино делает знаки слугам, поспешно добавил: — Только без этих ваших ритуалов! Мне они очень нравятся, но сейчас я просто не могу три часа сидеть за столом и беседовать о поэзии, прежде чем перейти к делу. Я, собственно, давно хотел, чтобы вы объяснили всем, что с этим пора кончать.

— Но это наш древнейший обычай…

— Вот именно: старый, устарелый — замедляет прогресс. У меня в мыслях нет ничего плохого, мистер Вахино, я хотел бы, чтобы и у нас были такие прекрасные обычаи. Но не во время рабочего дня. Я вас очень об этом прошу.

— Конечно, вы правы. Это попросту не подходит к современной модели промышленной цивилизации. А ведь именно к ней мы идем. — Вахино уселся в кресле и предложил гостю сигареты. Курение было отличительной чертой соляриан, и очень заразительной. Вахино и сам закурил с радостью неофита.

— Да, в том-то и дело. Именно за этим я и пришел, мистер Вахино. У меня нет никаких определенных жалоб. Но накопилось множество мелких проблем, с которыми только вы сами можете справиться. Мы, соляриане, не хотим и не можем вмешиваться в ваши внутренние дела. Но кое-что придется изменить, иначе мы просто не сможем вам помочь.

Вахино понял. Он давно ждал этого разговора и теперь с печалью подумал, что надеяться больше не на что. Он затянулся, выпустил клуб дыма и в вежливом вопросе поднял брови вверх. И тут же вспомнил, что мимика лица не является для соляриан средством общения. Он сказал громко:

— Прошу вас, скажите мне, что лежит у вас на сердце. Я понимаю, что в ваших словах нет неуважения, и готов внимать вам.

— Ладно! — Ломбард наклонился в его сторону, нервно сжимая и разжимая большие натруженные руки. — Соль в том, что ваша культура, ваша психика не подходят к современной цивилизации. Это можно изменить, но изменение должно быть радикальным. Чтобы провести его, вы должны издать соответствующие постановления, организовать рекламную компанию, изменить систему образования и так далее. Без этого мы не стронемся с места.

— Возьмем, например, сиесту, — продолжал он. — В эту минуту на всей территории, где сейчас полдень, ни одно колесо не крутится, ни одна машина не двигается, никто не работает. Все валяются на солнце, бормочут стихи, напевают песенки или попросту дремлют. Так нельзя, Вахино, если мы хотим создать настоящую цивилизацию! Плантации, шахты, фабрики, города! Мы просто ничего не добьемся при четырехчасовом рабочем дне!

— Это верно. Но, может быть, у нас попросту нет энергии вашей расы? У вас, например, очень высокая активность щитовидной железы…

— Это дело привычки. Надо лишь научиться. Вовсе не требуется работать сверх сил. Для того, собственно, мы и механизируем вашу культуру, чтобы освободить вас от физических усилий и зависимости от капризов природы. Но машинной цивилизации не ужиться с таким множеством верований, обрядов и традиций, как у вас. На это просто нет времени. Жизнь слишком коротка, чтобы делать ее нелогичной. А вы все еще слишком напоминаете сконтариан, которые никак не могут расстаться со своими допотопными копьями.

— Традиции придают жизни ценность, наделяют ее смыслом…

— Технологическая культура создает собственные традиции. Со временем вы в этом убедитесь. Она создает собственный смысл, и думаю, что это — смысл грядущего. Если придерживаться устарелых обычаев, то никогда не догонишь истории. Ваша денежная система…

— Она очень практична.

— На свой лад. Но как вы сможете торговать с Землей, опираясь на серебряные монеты, когда солярианские деньги абстрактны? Вы будете вынуждены перейти на нашу систему и также ввести безналичные деньги. То же самое с вашей системой весов и мер, если вы хотите пользоваться нашими машинами и общаться с нашими учеными. Короче говоря, вам придется перенять от нас все…. Да, хотя бы ваши социальные понятия, — добавил Ломбард через минуту. — Ничего странного, что вы не можете освоить планеты вашей собственной системы, раз каждый из вас мечтает быть похороненным там, где был рожден. Это прекрасное чувство — и только лишь. Вам придется избавиться от него, если вы собираетесь когда-либо достичь звезд. — Даже ваша религия, — продолжал он с некоторым смущением, — простите меня, но ведь в самом деле… в ней встречаются понятия, которые современная наука категорически отвергает.

— Я — агностик, — спокойно ответил Вахино. — Но для многих религия Мауироа еще весьма жива.

— Если бы Великий Дом позволил нам прислать миссионеров, мы смогли бы обратить всех, скажем, в неопантеизм. Мне кажется, это значительно более прогрессивно и намного более научно, чем ваша мифология. Если вашему обществу так уж необходимо во что-то верить, пусть уж это будет религия, соответствующая фактам, которые современная технология вскоре и для вас сделает очевидными.

— Возможно. Я также допускаю, что наш семейный уклад слишком консервативен и старомоден на фоне современной организации общества… Да, тут требуются коренные перемены, а не обычная модернизация.

— Именно, — подхватил Ломбард. — Речь идет о полной перестройке образа мышления. Впрочем, со временем вы этого достигнете. После посещения экспедиции Аллана вы научились строить ядерные фабрики и космические корабли. Сейчас я вам предлагаю лишь ускорить этот процесс.

— А язык?

— Я не хочу быть обвиненным в шовинизме, но думаю, что всем кундалоанцам следовало бы выучить солярианский. Рано или поздно он станет вам необходим. Все ваши ученые и техники должны бегло им владеть. Языки лауи, муара и прочие — очаровательны, но они совершенно не подходят для оперирования научными терминами. Сама их многозначность… честно говоря, ваши философские труды звучат для меня поразительно расплывчато. Они слишком метафоричны. Вашему языку не хватает точности.

— Всегда считалось, — печально заметил Вахино, — что Араклес и Вранамаум являются образцом кристальной ясности мысли. И я должен признать, что для меня, в свою очередь, ваши Кант или Рассел, или даже Корибский, не всегда доступны. Понятно, у меня в этом нет достаточной практики… Наверное, вы правы. Младшее поколение наверняка признает это за вами. Я изложу проблему перед Великим Домом, — решил он. — И, может быть, уже сейчас удастся что-то сделать. В любом случае вам не придется ждать долго. Вся наша молодежь только и мечтает стать такой, какой вы хотите ее видеть. Это гарантия успеха.

— Да, — согласился Ломбард. Чуть погодя он мягко добавил: — Я бы предпочел, чтобы успех не давался столь высокой ценой. Но достаточно посмотреть на Сконтар, чтобы понять, до какой степени это необходимо.

— О Сконтар! За последние три года они достигли больших успехов. Пережили такую разруху, но теперь не только полностью восстановили экономику, но и организовали звездную экспедицию. — Вахино расплылся в улыбке. — Я не испытываю любви к нашим давним врагам, но не могу не восхищаться ими.

— Они трудолюбивы, — согласился Ломбард. — И это все, ничего больше. Устаревшая техника для них — камень на шее. Общая продукция Кундалоа уже сейчас в три раза выше. Их звездные колонии — всего лишь отчаянный жест нескольких сотен. Сконтар может выжить, но он всегда будет силой не более чем десятого сорта. Подождите немного, и он станет вашим сателлитом.

— И не потому, — продолжал Ломбард, — что им не хватит природных ресурсов. Дело в том, что, отстранив нашу помощь — а именно так и произошло, — они сами изолировали себя от магистрали развития галактической цивилизации. Ведь они только сейчас принялись за решение научных проблем и пытаются создать аппаратуру, которой мы пользуемся уже сотни лет. Они совершают такие ошибки, что следовало бы смеяться, не будь это столь печально. Их язык, так же как и ваш, не пригоден для научной мысли, и они точно так же скованы традициями. Я видел, например, их космические корабли, которые они строят по собственным проектам, вместо того чтобы копировать наши модели… это просто гротески. Сто вариантов опробовав, они наконец-то наткнулись на след, по которому мы идем издавна. Корабли у них шарообразные, овальные, кубические… я даже слышал, что кто-то там проектирует четырехмерный корабль!

— В принципе, это возможно, — пробормотал Вахино. — Геометрия Римана, на которой основаны межзвездные перемещения, допускает…

— Исключено! Земляне уже давно пытались, но ничего не получилось. И теперь только чудак, а ученые Сконтара в своей самоизоляции делаются именно чудаками, способен так мыслить. Нам, людям, посчастливилось, вот и все. Но и мы потеряли немало времени, прежде чем выработали образ мышления, подходящий для технологической цивилизации. И потом мы достигли звезд. Другие тоже могут это сделать, но сперва им нужно сформировать соответствующую культуру, соответствующее мышление. Без нашего руководства ни Сконтар, ни любая другая цивилизация не добьется этого на протяжении еще долгих веков.

— Кстати, — продолжал Ломбард, шаря по карманам, — я только что получил один из сконтарианских философских журналов. Как вы знаете, кое-какие контакты все же поддерживаются, официально отношения разорваны не были. Но довольно об этом. Интересно, что один из их философов, Дирин, который работает над общей семантикой, не так давно произвел сенсацию… — Ломбард наконец-то нашел журнал. — Вы читаете по-сконтариански, правда?

— Да, — сказал Вахино. — Во время войны я работал в разведке. Покажите-ка… — Он нашел упомянутую статью и начал переводить вслух: — В предыдущих работах автор указал, что принцип обескоренения не является сам по себе универсальным, но должен быть подвергнут определенным психоматематическим операциям с учетом брогонарического — этого я не понял — поля, которое в соединении с электронными атомоволнами…

— Ну, что за абракадабра?

— Понятия не имею, — рассеянно ответил Вахино. — Сконтарианский образ мыслей чужд мне так же, как и вам.

— Просто какое-то словоблудие, — сказал Ломбард. — С традиционным сконтарским “угадай-догадайся” в придачу! — Он швырнул журнал в небольшую бронзовую печь, и огонь мгновенно охватил тонкие страницы. — Каждый, кто имеет хоть минимум понятия об общей семантике, подтвердит, что это бред! Раса чудаков!

Ломбард улыбнулся презрительно, кивнул утверждающе, но он был искренен не до конца, и это понимали оба — он сам и кундалоанец.

— Я хочу, чтобы ты нашел для меня пару часов завтра утром, — сказал Скорроган.

— Постараюсь, — Тордин XI, Валтам Империи Сконтар, кивнул поседевшей головой. — Хотя я предпочел бы на следующей неделе.

— Утром! Очень тебя прошу!

— Хорошо, — согласился Тордин. — А в чем дело?

— Хочу совершить с тобой небольшую прогулку на Кундалоа.

— Почему именно туда? И почему именно утром?

— Объясню, когда встретимся. — Скорроган наклонил голову, покрытую еще густой, но уже белой как молоко гривой, и выключил свой экран.

Тордин снисходительно улыбнулся. Скорроган был известен своими причудами. “Нам, старикам, следует держаться вместе, — подумал он. — Уже два поколения выросли и наступают нам на пятки”.

Более тридцати лет вынужденного отшельничества, безусловно, не могли не изменить некогда столь уверенного в себе Скоррогана. Но он не согнулся. Когда постепенное восстановление Сконтара начало приносить такие неожиданные результаты, что о его неудачной миссии позабыли, круг друзей постепенно восстановился, и хотя он по-прежнему жил в одиночестве, его перестали приветствовать косыми взглядами. А Тордин убедился, что давняя их приязнь все так же жива, и часто навещал Краакааум или же приглашал Скоррогана во дворец. Он даже предлагал старому аристократу место в Верховном Совете, но тот отказался и еще Десять лет — а может, все двадцать? — отстаивал совсем по-детски княжескую честь. И лишь теперь он в первый раз обратился с просьбой… “Да, — думал Тордин, — я полечу с ним утром. Бог с ней, с работой! Монархам тоже время от времени полагается отпуск”.

Он поднялся с кресла и, прихрамывая, направился к окну. Ревматизм не давал о себе забыть — несмотря даже на новый гормональный метод лечения. Правда, курс еще не был закончен. При виде засыпанной снегом долины его охватила дрожь. Зима снова была близко.

Геологи утверждают, что Сконтар вступает в новый ледниковый период. Но этому не бывать! Лет через десять инженеры-климатологи отработают свою технику, и ледники вернутся на дальний север.

А в южном полушарии сейчас лето, поля зеленеют, дым от деревенских домиков плывет к теплому голубому небу. Кто там возглавляет научную группу?.. Ах да, Азогайр, сын Хаастингса. Благодаря его работам по генетике и агрономии независимые крестьяне полностью обеспечивают продовольствием новую цивилизацию. Древнее сословие свободных землепашцев, оплот Сконтара на протяжении всей истории, не только не вымерло, но и до сих пор незаменимо. Зато кое-что изменилось до неузнаваемости. Тордин печально улыбнулся при мысли о преобразованиях, которым за последние пятьдесят лет подвергалась Валтамарчиа.

Сконтар теперь уже только по названию являлся Империей. Был разрешен парадокс сочетания либерального государства с невыборным, но надежно функционирующим правительством. Каждое новое знание ускоряло процесс изменений, и на протяжении жизни всего лишь двух поколений ложились столетия развития. Однако странно: естественные науки развиваются стремительно, а искусство, музыка и литература почти не изменились; общество по-прежнему говорит на старинном нааараймском языке…

Тордин прервал размышления и вернулся к столу. Работы хватало. Например, дело о колонии на планете Аэрик! В межзвездной сети нескольких сотен быстро развивающихся поселений неизбежны конфликты. Но все это мелочи по сравнению с тем, что Империя наконец прочно стала на ноги.

Сконтар далеко вперед ушел от того, пятидесятилетней давности, дня печали, от последовавшей за ним эпохи голода, нищеты и болезней. Тордин подумал, что даже он сам не очень ясно представляет, какой долгой была эта дорога. Он взял микролектор и принялся проглядывать страницы. Он не владел новым методом с той свободой, как молодые, обученные ему от рождения. Тем не менее арризировал он умело, легко интегрировал в подсознании и индолировал любую вероятность. Теперь он просто не мог понять, как это он раньше принимал решения, опираясь на один лишь разум.

Тордин вышел из ворот одной из наружных башен замка Краакааум. Скорроган назначил встречу здесь, а не внутри замка, так как любил открывающийся отсюда пейзаж: “Действительно красиво! — подумал Валтам. — Даже голова кружится от вида бурых облаков внизу и торчащих из них льдистых вершин”. Над ними возносились старинные укрепления, а еще выше черные склоны Краакара, от которого и пошло название горного гнезда. Ветер пронзительно стонал и швырялся сухим снегом.

Стража приветственно взмахнула копьями. Иного оружия у них не было, лучеметы на стенах замка представлялись излишеством. Да оружия и не требовалось в сердце державы, мощью уступающей разве что солярианам. Скорроган ждал.

Пятьдесят лет почти не согнули его спину, не лишили глаза яростного блеска. Однако сегодня Тордин заметил в облике старика признаки глубоко скрытого напряженного ожидания. Словно бы он видел конец пути.

Скорроган выполнил приветственные жесты и пригласил друга внутрь.

— Нет, благодарю, — возразил Тордин, — я в самом деле занят. Я предпочел бы лететь немедленно.

Князь ответствовал ритуальной формой сожаления, но видно было, что он сам дрожит от нетерпения и с трудом бы перенес часовую беседу в замке.

— В таком случае идем, — сказал он. — Мой корабль готов.

Небольшой робокорабль со странными обводами, типичными для четырехмерных звездолетов, был припаркован позади замка. Они вошли и заняли места в самом центре, где аппаратура не мешала обзору.

— А теперь, — сказал Тордин, — может, ты мне скажешь, почему именно сегодня тебе вздумалось лететь на Кундалоа.

Скорроган посмотрел на него, во взгляде ожила древняя затаенная обида.

— Сегодня, — неторопливо ответил он, — исполнилось ровно пятьдесят лет с того дня, когда я вернулся с Земли.

— Ах так? — удивился Тордин, и ему сделалось не по себе. Неужели старый чудак решил вспомнить старые счеты?

— Может, ты и забыл, — продолжал Скорроган, — но деварганируй подсознание, и увидишь. Я заявил тогда вождям, что пройдет пятьдесят лет, и они придут ко мне просить прощения.

— И теперь тебе хочется отомстить? — Тордин не был удивлен, но и причин для извинения не видел.

— Да, — ответил Скорроган. — Тогда я не мог этого объяснить. Никто не стал бы меня слушать, да и сам я не был до конца уверен, что поступил правильно. — Он усмехнулся и сухими ладонями взялся за пульт управления.

— Теперь же эта уверенность у меня есть. Время доказало мою правоту. И я получу все то, чего был лишен, продемонстрировав тебе сегодня, что давняя моя миссия увенчалась полным успехом. Тебе следует знать, что я тогда совершенно намеренно озлоблял соляриан.

Он нажал кнопку запуска главного двигателя, и, преодолев половину светового года, они увидели огромный голубой шар Кундалоа, поблескивающий мягким светом на фоне звезд.

Тордин сидел спокойно, пока эта необычная исповедь постепенно проникала в его сознание. Первым его побуждением было признаться, что он всегда подсознательно ожидал чего-то подобного. В глубине души он никогда не верил, что Скорроган столь невоспитан. И однако?.. Нет, он не был изменником. Но непонятно, чего он добивался?

— После войны ты редко бывал на Кундалоа, так ведь? — спросил Скорроган.

— Да, всего три раза и очень недолго. Планета изобилия, соляриане помогли им встать на ноги.

— Изобилие… да, у них изобилие. — На лице Скорро-гана появилась усмешка, однако печальная и больше напоминающая гримасу.

— Ожирели до невозможности! Этот их рационализм прямо раздувает всю систему вместе с тремя звездными колониями.

Гневным движением он потянул штурвал ручного пилотажа, и корабль накренился.

Они опустились на краю гигантского космопорта в Кундалоа-Сити, и ангарные роботы немедленно принялись укутывать машину в защитный силовой кокон.

— Что теперь? — шепотом спросил Тордин. Его охватил внезапный, необъяснимый страх, неясное предчувствие, что то, что он увидит, ему не понравится.

— Прогуляемся по столице, — сказал Скорроган, — и, может быть, сделаем пару поездок по планете. Я хочу появиться здесь неофициально, инкогнито. Это единственный способ увидеть действительную повседневную жизнь, которая куда показательнее, чем любая статистика и экономические данные. Я хочу показать тебе, от чего я спас Сконтар. Тордин! — воскликнул он с болезненной улыбкой. — Я всю жизнь отдал своей планете. Во всяком случае пятьдесят лет жизни… Пятьдесят лет бесчестья и одиночества.

Они миновали ворота и углубились в закоулки из бетона и стали. Всюду царило безудержное движение, лихорадочный пульс солярианской цивилизации. В толпе значительную часть составляли люди, прибывшие на Аваики по делам или же развлечения ради. Впрочем, кундалоанцев не всегда можно было от них отличить: две расы очень похожи, а кроме того, и те и другие были одеты по-соляриански…

Тордин с недоумением покачал головой, прислушиваясь к разговорам.

— Не понимаю! — прокричал он Скоррогану, пытаясь пробиться сквозь звуковой фон. — Я же знаю кундалоанские языки. Лауи, муара, но…

— Ничего странного, — ответил Скорроган. — Тут почти все говорят по-соляриански. Местные языки быстро вымирают.

Толстый солярианин в ярком спортивном костюме кричал местному торговцу, стоящему у двери в магазинчик:

— Эй, бой! Дать тут на память, хоп-хоп…

— “Сто слов по-кундалоански”, — скривился Скорроган. — Правда, это скоро кончится, местная молодежь с детства учится языку по-настоящему. Но туристы неисправимы.

Он содрогнулся и невольно потянулся за пистолетом.

Но времена переменились. Теперь не разрезали пополам кого-либо только за то, что он вызывал антипатию. Даже на Сконтаре это вышло из моды.

Турист повернулся и наткнулся на них.,

— Простите! — выкрикнул он, демонстрируя вежливость. — Я был так невнимателен.

— Ничего, — пожал плечами Скорроган.

Солярианин перешел теперь на твердо выговариваемый наараймский:

— Мне и в самом деле очень жаль. Могу я предложить вам что-нибудь выпить?

— Нет, к сожалению, — ответил Скорроган и слегка скривился.

— Ну и планета! Отсталая, как… как Плутон. Еду отсюда на Сконтар. Надеюсь, мне там удастся провернуть пару делишек… Вы, сконтариане, в этом понимаете.

Скорроган фыркнул с отвращением и отшатнулся, таща Тордина за собой. Они отошли уже далеко, когда Валтам спросил:

— Куда подевались твои хорошие манеры? Ведь он хотел проявить к нам приязнь. Ты разве питаешь к людям ненависть?

— Мне нравятся люди, — ответил Скорроган, — но не нравятся туристы. Возблагодарим судьбу, что этот сорт людей редко показывается на Сконтаре. Их предприниматели, инженеры, ученые — очень милы. Я искренне рад, что благодаря улучшению отношений люди станут чаще у нас появляться. Но — долой туристов!

— Почему?

Скорроган резким движением указал на пылающие неоновые надписи:

— Религия Мауироа раньше была Религией, — тихо заговорил Скорроган. — Это была изящная и утонченная вера. Хоть она и содержала ненаучные элементы, это-то можно было изменить. Теперь уже поздно. Большинство местных жителей — или неопантеисты или атеисты, а древние обряды отправляются ради выгоды. Из них разыгрываются представления. — Он скривился. — Кундалоа сохранила старые красочные обряды, фольклор, народные песни… Но она осознала их зрелищность, и это куда хуже, чем если бы она их просто предала забвению.

— Я не совсем понимаю, чем ты так возмущен, — сказал Тордин. — Времена изменились. И на Сконтаре тоже.

— Да, но — иначе. Ты только оглянись! В Солнечной системе ты не был, но снимки должен был видеть. Так что можешь полюбоваться — типичный солярианский город. Немного провинциальный, возможно, но типичный. И во всей системе Аваики ты не найдешь города, который по духу своему не был бы… человеческим. Ты не найдешь, — продолжал он, — некогда процветавших искусства, литературы, музыки. Лишь точное копирование солярианских образцов или же бездарные подделки под традиционные каноны — фальшивая романтика прошлого. Ты не найдешь науки, которая не была бы слепком солярианской; других, не солярианских, машин; все меньше становится домов, отличающихся от стандартного человеческого жилья. Распались семейные связи, на которые опиралась местная культура, а супружеские отношения столь же мимолетны и случайны, как и на самой Земле. Исчезла древняя привычка к оседлости, почти нет племенных хозяйств. Молодежь тянется в город, чтобы заработать миллион абстрактных кредиток. Ведь даже пища теперь солярианского образца, а местные блюда можно получить только в немногих дорогих ресторанах.

— Нет более, — продолжал он, — вылепленной вручную посуды, нет тканей ручного производства. Все носят фабричное. Нет давних поэтов и бардов, впрочем, никто бы их и не слушал. Все торчат перед телевизорами. Нет больше философов араклейской или вранамаумской школы, есть только в разной степени способные комментаторы Рассела и Корибского…

Скорроган замолчал. Тордин долго не отзывался, а потом задумчиво проговорил:

— Я понимаю, что ты хочешь сказать. Кундалоа сделала себя слепком Земли.

— Да. И это стало неизбежным с того мгновения, когда они приняли помощь соляриан. Они оказались вынужденными принять солярианскую науку, солярианскую экономику и, наконец, — всю солярианскую культуру. Это был единственный образец, понятный землянам, а именно они заправляли всей реконструкцией. Да, их культура давала весьма ощутимые результаты, и кундалоанцы приняли ее с радостью, но теперь слишком поздно. Им уже не избавиться от этого. Да они и не захотят избавляться.

— Знаешь, — добавил он, — однажды так уже было. Я знаком с историей Солнечной системы и с историей Земли. Когда-то, еще до того, как люди достигли планет своей собственной системы, на Земле существовали различные культуры, очень непохожие. Но, в конце концов, одна из них добилась такого технологического могущества, что никто не смог с ней не то что соперничать, но и просто сосуществовать. Нужно было догонять, а для этого нужна была помощь, а помощь давалась лишь при условии следования образцу…. Ив результате исчезло все, что слегка даже отличалось от образца.

— И от этого ты хотел уберечь нас? — спросил Тордин. — Я понимаю твою точку зрения. Однако подумай, стоила ли духовная привязанность к древним традициям миллиона погибших и более чем десятилетия нищеты и бедствий.

— Это не только духовная привязанность, — убежденно заявил Скорроган. — Разве ты не видишь этого? Будущее — в науке. А разве солярианская наука является единственным возможным путем? Стоило ли для того, чтобы выжить, становиться чем-то вроде второсортных людей? Или же возможно было отыскать свой путь? Я считал, что возможно. Я считал, что это необходимо.

— Ни одна внеземная раса, — продолжал он, — никогда не станет настоящими людьми. Слишком различны основы психики, обмен веществ, инстинкты, формы мышления — все. Одна раса способна размышлять категориями другой, но в совершенстве — никогда. Ты же знаешь, как труден перевод с чужого языка. А любая мысль передается речью. Язык и речь — отражения основных форм мышления. Наиболее отработанная, верная и точная философия и наука одной расы никогда не будет в той же степени понятна другой. Потому что каждая делает на основе одной, пусть даже безусловной, реальности, хотя бы чуть-чуть, но разные обобщения.

— Я хотел, — тут голос его задрожал, — уберечь нас от превращения в духовный придаток соляриан. Сконтар был отсталой планетой, мы были вынуждены изменить свой образ жизни. Но зачем менять его на совершенно чуждую нам форму? Почему не пойти по своему пути, такому, какой наиболее согласуется с естественным путем нашего развития?

Он пожал плечами.

— Я сделал это, — спокойно закончил он. — Риск был страшным. Но удалось. Дирин развил семантику, мы построили четырехмерный корабль, создали психосимвологию… Обрати внимание: всем этим солярианские ученые пренебрегали. Но зато теперь мы преодолеваем всю Галактику за то же время, за которое их допотопные звездолетики успевают доползти от Солнца до Альфы Центавра. Да, за полстолетия соляриане реконструировали Кундалоа. Сконтар реконструировал себя сам. А ведь это огромная разница! Мы сохранили неуловимое: искусство, ремесла, обычаи, музыку, язык, литературу, религию. То, что мы переживаем сегодня, достойно определения Золотого Века. Но лишь потому, что мы остались сами собой.

Он погрузился в молчание. Какое-то время Тордин тоже не произносил ни слова.

Они свернули на тихую боковую улочку старой части города. Большинство домов здесь строились в досолярианскую эпоху. Часто встречались люди в традиционных местных одеяниях. Группа земных туристов столпилась у гончарного круга. Их сопровождал гид.

— Так что? — спросил Скорроган.

— Сам не знаю. — Тордин задумчиво покачал головой. — Все это так неожиданно. Может, ты и прав. Может — нет. Мне надо подумать.

— Я думал пятьдесят лет, — сухо ответил Скорроган. — Могу, разумеется, подождать еще.

Они подошли к станку. Старый кундалоанец сидел перед ним посреди горок товара: цветасто раскрашенных кувшинов, чашек, мисок. Туземное производство.

— Присмотрись-ка, — попросил Тордина Скорроган. — Ты когда-нибудь видел старинные изделия? Это — ширпотреб, тысячами изготавливаемый для продажи туристам. Рисунок нарушен, выполнение безобразное. А ведь любая линия, любая черточка этих узоров некогда что-то обозначала.

Их взгляд упал на кувшин, стоящий рядом с гончарным кругом. И даже не склонный к восторгам Валтам вздрогнул от изумления. Кувшин словно пылал, он казался живым существом. В скупой совершенной простоте чистых линий, в удлиненных, плавных изгибах гончар как будто заключил всю свою любовь и тоску. Этот кувшин, почему-то подумал Тордин, будет жить, когда меня уже не станет.

Скорроган свистнул:

— Настоящая старина! Древняя вещь! — сказал он. — Ему побольше сотни лет! Музейный предмет! Как он попал на эту барахолку?

Столпившиеся земляне стояли несколько в стороне от гигантов-сконтариан, и Скорроган следил за выражением их лиц с невеселой радостью: научились нас уважать. Соляри-ане уже перестали ненавидеть Сконтар, считаются с ним. Присылают свою молодежь, чтобы изучала науку, языки и культуру. Кундалоа для них уже не в счет.

Тем временем какая-то женщина, перехватив его взгляд, увидела кувшин.

— Сколько? — потребовала она.

— Не продавать, — ответил кундалоанец. Он говорил напряженным шепотом и вытирал о себя разом вспотевшие ладони.

— Продавать, — женщина деланно улыбнулась старику. — Дать много деньги. Дать десять кредиток.

— Не продавать.

— Я дать сто кредиток. Продавать!

— Это моя. Семья иметь много лет. Не продавать.

— Продавать! — Женщина размахивала перед ним пачкой банкнот.

Старик прижал кувшин к впалой груди и смотрел черными повлажневшими глазами, в которых выступили недолгие слезы седого возраста.

— Не продавать. Иди. Не продавать самауи.

— Пойдем, — буркнул Тордин. Он схватил Скоррогана за плечо и сильно потянул за собой. — Пойдем отсюда. Возвращаемся на Сконтар.

— Уже?

— Да. Да. Ты был прав, Скорроган. Ты был прав, и я хочу публично извиниться пред тобой. Ты — наш спаситель. Но — вернемся домой.

Они заспешили в сторону космопорта. Тордину хотелось поскорее забыть глаза старого кундалоанца. Но он не был уверен, что это когда-нибудь ему удастся.

ПОСЛЕДНИЕ ИЗ МОГИКАН

Дядюшка Джим жил в Городе, когда мне было десять лет. Сам он был невероятно стар, я думаю, сто лет ему наверняка стукнуло. У него не осталось родственников, и он жил один, в те времена еще встречались люди, жившие вне семей.

Несмотря на то, что у него явно были не все дома, Д.Д. вел себя тихо-мирно, сапожничая для Города. Мы, соседские дети, любили ходить к нему в мастерскую, расположенную в передней дома. В ней всегда царил образцовый порядок и вкусно пахло кожей и маслом. Иногда, через открытую дверь, нам удавалось заглянуть в следующую комнату, в которой на книжных полках лежали длинные яркие связки, обернутые прозрачным пластиком. Дядюшка Джим называл их “мои журналы”. Если мы не баловались, он разрешал нам рассматривать картинки, только просил листать осторожно, потому что журналы выглядели такими же старыми, как он сам, а страницы обтрепались и пожелтели от груза прошедших лет.

Уже после смерти Д.Д. мне выпал случай познакомиться с текстами в этих журналах. Полнейшая бессмыслица! Ни один человек — ни сейчас, ни тогда — не стал бы переживать из-за всей этой ерунды, вокруг которой суетились люди из журналов.

А еще у Дядюшки Джима стоял старинный телевизионный приемник. Никто не понимал, зачем он ему нужен, ведь для приема официальных сообщений у Города имелся отличный аппарат. Но не забывайте — Д.Д. был чокнутым.

Каждое утро он выходил прогуляться, и мы провожали взглядами высокую костлявую фигуру, бредущую вниз по Мейн-стрит.

Одевался Дядюшка Джим потешно, не обращая никакого внимания на жару, а уж жара в Огайо бывает совершенно несносной. Он носил старомодные заношенные белые рубашки с шершавыми удушающими воротничками, длинные брюки и грубо связанную куртку. Хуже всего выглядели узконосые ботинки, которые ему явно жали, но Д.Д. с мучительной настойчивостью надевал их каждый день, начищая до блеска.

Мы никогда не видели Д.Д. раздетым и поэтому заподозрили, что под одеждой он прячет жуткое уродство. Мы были малы, а значит, жестоки, и мы принялись дразнить старика, но замолкли, когда Джон — брат моей тетки — устроил нам промывание мозгов.

Д.Д. оказался не злопамятным, наоборот — несколько раз он угощал нас леденцами, которые сам же и варил. Но о леденцах узнал Дантист, и нам всем попало от своих отцов, потому что сахар разрушает зубы.

В конце концов мы порешили, что Дядюшка Джим (все называли его только так, хотя дядей он никому не приходился) носит свою дурацкую одежду как фон для значка, на котором было написано “Победил вместе с Уиллардом”. Однажды я спросил старика, кто такой этот Уиллард, и он мне рассказал, что Уиллард — последний Президент Соединенных Штатов от Республиканцев — великий человек, пытавшийся в свое время предотвратить беду, но он опоздал, потому что люди слишком далеко зашли в своей лености и тупости. Для головы девятилетнего мальчишки эдакое заявление оказалось непосильной нагрузкой. Хотя, если честно, я и сейчас не вполне понимаю смысл…

В частности, по словам Д.Д. выходило, что во времена Уилларда в городах не было самоуправления, а страну делили между собой две большие группы людей, которые боролись друг с другом за право выдвинуть Президента. Группы эти не были кланами, а Президент не был третейским судьей в спорах городов или Штатов. Он просто ими управлял.

Д.Д. обычно спускался по Мейн-стрит мимо Таунхолла и Накопителя солнечной энергии к фонтану, сворачивал к дому папиного дяди Конрада и шел аж до самого края Города, где кончаются Деревья и начинаются поля. У аэропорта он поворачивал, заглядывал к Джозефу Аракельяну и там, стоя рядом с ручными ткацкими станками и презрительно усмехаясь, разглагольствовал об автоматических механизмах… Что он имел против наших станков, я не понимал, потому что ткани Джозефа хвалили все.

Кстати, старик постоянно ругал наш аэропорт с полудюжиной городских перелеток. Ругань была несправедливой, аэропорт был хоть и мал, но хорош — с бетонным покрытием, блоки для него выдирали из старого шоссе. Перелеток тоже хватало на всех. В Городе никогда не могло случиться так, чтобы шесть групп людей одновременно захотели бы отправиться в путешествие.

Но я хочу рассказать вам о Коммунисте.

Произошло это весной, снег уже стаял, земля просохла, и фермеры отправились на пахоту. Остальной народ в Городе вовсю готовился к Празднику — все варили, жарили, выпекали, — и воздух полнился восхитительными запахами. Женщины переговаривались через улицу, обменивались рецептами блюд; ремесленники ковали, чеканили, пилили, вырезали; на вымытых тротуарах пестрели нарядные одежды, извлеченные на свет из сундуков после долгой зимы; влюбленные — рука в руке — перешептывались в предвкушении празднества.

Рэд, Боб, Стинки и я играли в стеклянные шарики за аэропортом. Раньше, бывало, мы играли в ножички, но когда взрослые узнали, что кое-кто из парней бросает ими в Деревья, они установили правило, что ребенок не имеет права носить нож, если рядом нет взрослого.

С юга дул легкий ветерок, пыль поднималась фонтанчиками там, где падали наши шарики; небо было чистым и голубым… Мы уже наигрались и собирались достать ружья, чтобы поохотиться на кроликов, как вдруг на нас упала тень: позади стояли Дядюшка Джим и Энди — кузен моей матери. На Д.Д. поверх обычного костюма было длинное пальто, но казалось, он все равно дрожит от холода.

Наш Энди — Инженер Города. Когда-то, в доисторические времена, он был космонавтом и побывал на Марсе, и это делало его героем в наших детских глазах. Но к тому дню ему уже стукнуло сорок, он носил свою любимую шотландскую юбку со множеством карманов и грубые сандалии. Мы никак не могли понять, почему Энди не стал шикарным пиратом. Дома у него хранились три тысячи книг — вдвое больше, чем у всех остальных жителей Города вместе взятых. Но что совершенно не укладывалось в голове: зачем Энди проводит чертову уйму времени с Д.Д.?

Теперь я понимаю, что он хотел как можно больше узнать о прошлом. Его интересовали не мумифицированные книжные истории, а живые рассказы о живых людях, которые когда-то ходили по нашей земле.

Старик взглянул на нас сверху вниз и произнес тонким, но еще вполне твердым голосом:

— Да вы ж почти голые, дети. Так вы умрете от холода.

— Чепуха, — сказал Энди. — На солнце сейчас не меньше шестидесяти.[2]

— Мы собирались идти за кроликами, — важно сообщил я — Я принесу свою добычу к вам домой, и ваша жена приготовит жаркое.

Я, как все ребята, проводил у родственников примерно столько же времени, сколько бывал дома. Но Энди я отдавал предпочтение. Его жена потрясающе готовила, старший сын лучше всех играл на гитаре, а дочка играла в шахматы примерно на моем уровне. Я отдал ребятам выигранные шары.

— Когда я был маленький, мы забирали их насовсем, — сказал Д.Д.

— А если лучший игрок в Городе выиграет их все? — спросил Стинки. — Чтобы сделать хороший шар, надо приложить много сил. Я бы никогда не смог возместить проигранные шары.

— Зато ты мог их купить, — ответил старик. — В магазинах продавалось все, что угодно.

— А кто их делал?.. Столько шаров… И где?

— На фабриках.

Нет, представить только! Взрослые мужчины тратят жизнь на изготовление разноцветных стеклянных шаров!

И когда мы совсем было собрались уйти за кроликами, появился Коммунист. Он шел по Миддлтонской дороге, и пыль поднималась из-под его босых ног.

Незнакомец в городе — редкость. Мы кинулись было ему навстречу, но Энди резко крикнул, и мы остановились, потому что Энди, кроме всего, имел поручение следить за соблюдением порядка. Мы стояли, в молчании тараща глаза, пока незнакомец не дотопал до нас.

Он был так же мрачен, худ и высок, как Д.Д. Накидка с капюшоном висела лохмотьями на впалой груди, сквозь дыры можно было запросто пересчитать ребра, а от самого лысого черепа до пояса вилась грязная седая бородища. Старик шел тяжело, опираясь на толстую палку, и от него веяло одиночеством, придавившим тяжким грузом узкие плечи.

Энди, выступив вперед, слегка поклонился.

— Приветствую тебя, Свободнорожденный! Добро пожаловать! Я — Эндрю Джексон Уэлс, Инженер Города. От имени всех земляков приглашаю тебя остановиться у нас, отдохнуть и подкрепиться. — Он продекламировал слова с чувством и великой тщательностью.

Дядюшка Джим осклабился, и улыбка растеклась по его лицу, словно снег в оттепель. Путник оказался таким же стариком, как он сам, и явно родился в том же самом давно позабытом всеми мире. Д.Д. шагнул вперед и протянул руку.

— Добрый день, сэр, — сказал он. — Меня зовут Роббинс. Рад встретиться с вами.

Хорошими манерами старики не отличались.

— Спасибо, камрад Уэлс и камрад Роббинс, — произнес чужак. — Я — Гарри Миллер. — Улыбка на его лице потерялась в заплесневелых бакенбардах.

— Камрад?! — протянул Д.Д., словно повторяя слово из ночного кошмара. — Что ты имеешь в виду? — Он отдернул протянутую руку.

Блуждающий взгляд чужака неожиданно стал сосредоточенным. Я даже испугался — так он на нас посмотрел.

— Я имею в виду именно то, что сказал, — ответил он. — И я не боюсь повторить: Гарри Миллер, Коммунистическая партия Соединенных Штатов Америки, к вашим услугам.

Дядюшка Джим судорожно вздохнул.

— Но… но… — прошипел он. — Я думал… я надеялся, все вы, крысы, уже передохли…

— Примите мои извинения, Свободнорожденный Миллер, — заговорил Энди. — Не принимайте слова нашего друга Роббинса на свой счет. Продолжайте, прошу вас.

Миллер захихикал радостно, но в то же время упрямо.

— Мне безразлично. Меня обзывали куда хуже.

— И заслуженно! — Впервые я видел Дядюшку Джима рассерженным. Лицо его налилось кровью, трость постукивала в дорожной пыли. — Энди! Этот человек — изменник! Он иностранный агент! Ты слышишь?

— Вы хотите сказать, что прибыли прямиком из России? — промямлил Энди, а мы плотнее обступили взрослых и навострили уши. Потому как иностранец — абсолютно диковинное зрелище.

— Нет, — ответил Миллер. — Нет. Я из Питтсбурга. И я никогда не был в России. И никогда не хотел побывать. У них там слишком жутко. Однажды они уже якобы построили Коммунизм.

— Вот уж не предполагал, что в Питтсбурге остались живые люди, — сказал Энди. — Я был там в прошлом году вместе с розыскной командой, искали сталь и медь, так мы даже птицы там не заметили.

— Да-да. Только мы с женой и остались. Но она умерла, а я не смог больше оставаться в этой гниющей дыре. Собрался и вышел на дорогу…

— Лучше будет, если ты на нее тотчас же вернешься, — отрезал Дядюшка Джим.

— Успокойтесь, пожалуйста, — произнес Энди. — Прошу в Город, Свободнорожденный Миллер. Камрад Миллер, если вам так угодно.

Д.Д. схватил Энди за руку. Его трясло, как мертвый лист в последнем полете.

— Ты не должен! — пронзительно взвизгнул он. — Ты не понимаешь! Он отравит ваши головы, извратит ваши мысли, и мы все закончим жизнь рабами — его и его шайки бандитов!

— По-моему, если кто и травит ваш мозг, мистер Роббинс, так это вы сами, — произнес Миллер.

Дядюшка Джим опустил голову и на секунду застыл, в глазах блеснули слезы, но затем он задрал подбородок и сказал с чувством:

— Я — Республиканец!

— Так я и думал, — ответил Коммунист, оглядываясь вокруг и как бы поддакивая самому себе. — Типичная псевдобуржуазная культура. Каждый распахивает свое собственное поле на своем собственном тракторе, одновременно вцепившись в свою частную собственность.

Энди почесал голову и спросил:

— О чем ты говоришь, Свободнорожденный? Трактора принадлежат Городу. Кто захочет связываться и брать на себя содержание трактора, плуга или копнителя?

— Ты хочешь сказать… — В глазах Коммуниста мелькнуло удивление. Он приподнял руки — худющие, с выпиравшими из-под кожи костями. — Ты хочешь сказать, что вы обрабатываете землю коллективно?

— Почему? Нет! Что за чертовщина? Разве в этом дело? — воскликнул Энди. — Человек имеет право делать то, к чему он сам больше склонен, разве не так?

— Значит, земля, которая должна быть общественной собственностью, разделена между кулаками?! — вспыхнул Миллер.

— Что за дьявольщина за такая! Как земля может быть чьей-то собственностью? Земля — это… это… просто земля! Ну вы же не можете положить в свой карман сорок акров земли и отправиться вместе с ней восвояси! — Энди глубоко вздохнул. — Вы, должно быть, здорово отстали от жизни в своем Питтсбурге. И питались, наверное, одними консервированными овощами? Да-да, я так и думал. Все объясняется очень просто. Вот, посмотрите. Тот участок засеял пшеницей Шленн, кузен моей матери. Вырастит он ее, соберет и поменяет на что захочет. В следующем году, чтобы почва отдохнула, участок распашут под люцерну, и сын моей сестры Вилли будет за ней ухаживать. А овощи и фрукты мы выращиваем рядом с домом, так чтоб каждый день есть их свежими.

Огонек в глазах Миллера потух, не успев разгореться.

— В этом нет смысла, — сказал он, и в голосе его прозвучала смертельная усталость. Не иначе, он шел слишком долго из своего Питтсбурга и дошел потому только, что побирался у цыган и одиноких фермеров.

— Полностью согласен, — произнес Дядюшка Джим и натянуто улыбнулся. — В дни моего отца… — Он захлопнул рот. Я знал, что его отец погиб в Корее, в какой-то давнишней войне, когда Д.Д. был еще меньше нас, и сейчас, вспомнив об отце, Д. Д. всколыхнул в себе печаль потери и отгоревшую гордость. Я стал вспоминать, что говорил Свободнорожденный Левинсон, преподававший в Городе историю (он знал ее лучше всех), и тут дрожь пробежала по моей коже… Коммунисты! Те самые, которые убивали и пытали американцев… Я посмотрел на нашего Коммуниста — вряд ли эта тряпичная пародия на человека справилась бы даже со щенком. Странно…

Мы двинулись в направлении Таунхолла. Люди, заметив нас, вытянулись вдоль дороги и перешептывались тихонько, насколько позволяли приличия. Я шагал вместе с Рэдом, Бобом и Стинки чуть позади и справа от Миллера — настоящего живого Коммуниста, и тоже чувствовал на себе любопытные взгляды. А когда мы добрались до ткацкой мастерской Джозефа, на улицу высыпала вся его семья, ученики и подмастерья и принялись таращить глаза.

— Наемные работники, как я понимаю! — воскликнул Миллер, останавливаясь посреди улицы.

— Надеюсь, вы не думаете, что они работают бесплатно? — спросил Энди.

— Они должны работать ради общего блага.

— Так и получается. Как только кому-нибудь понадобится одежда или одеяло, Джозеф собирает своих мальчиков и они изготовляют нужную вещь. Они делают это лучше, чем большинство женщин.

— Известное дело. Буржуи — эксплуататоры…

— Могу лишь надеяться на их появление, — процедил Дядюшка Джим сквозь зубы.

— Надейся, надейся… — огрызнулся Миллер.

— Так ведь их нет! — воскликнул Д.Д. — Люди начисто растеряли амбиции. Исчез дух состязательности. Никто не Думает — как сделать так, чтобы жить лучше. Они покупают только то, что действительно необходимо, и не выбрасывают ничего, пока вещь не начнет разваливаться… а одежду они Делают такую, будь она проклята, что ее можно носить вечно! — Дядюшка Джим помахал тростью в воздухе. — Я говорю тебе, Энди, страна катится в преисподнюю. Экономика инертна, бизнес превратился в кучку ничтожных магазинчиков, люди сами производят для себя то, что они раньше покупали!

— Мне кажется, мы хорошо питаемся, одеваемся и, вообще, живем, — ответил Энди.

— Но куда подевались ваши… великие помыслы? Где предприимчивость и энергия, которые сделали Америку великой страной? Да посмотри же ты: твоя жена и твоя теща носят платья одного фасона. До сих пор вы летаете на перелетках, сконструированных во времена твоего отца. Неужели вы не хотите жить лучше?

— Наши машины работают без сбоев, — Энди отвечал, отчеканивая каждое слово. Наверное, он не впервые повторял этот аргумент, но сейчас в беседе участвовал Коммунист. Миллер вдруг повернулся и пошел в плотницкий магазин Си Йоханссона, Си как раз собирал комод для Джорджа Хюлма, который хотел весной сыграть свадьбу. Си отвечал поначалу вежливо:

— Да… да, Свободнорожденный… несомненно, я работаю здесь… Организоваться? Какого рожна? Общественная польза, ты это имеешь в виду? Но все мои ученики и так заняты общественной жизнью. Даже чересчур. Каждый третий день — выходной. Проклятье!.. Нет, они не угнетены! Силы небесные! Они мои собственные родственники!.. Да ни одного человека нет, у кого бы не было хорошей мебели. И не потому вовсе, что они хреновые плотники или чванятся принять помощь…

— Но люди во всем мире! — прохрипел Миллер. — Неужели ты настолько бессердечен, человек? Что ты, к примеру, можешь сказать о мексиканских пеонах?

Си Йоханссона передернуло. Он выключил электрический наждачник и крикнул ученикам, чтобы отдыхали до завтра.

Энди вытащил Миллера обратно на улицу: у Таунхолла их уже ждал Мэр, который специально вернулся с поля. Хорошая погода ожидалась на всю неделю, так что люди решили не торопиться с посевной, а провести вечер, встречая гостя.

— Сборище задниц, — прорычал Дядюшка Джим. — Твои предки никогда бы не бросили работу на полпути.

— Мы закончим посевную вовремя, — ответил наставительно Мэр, словно разговаривая с ребенком. — Что за спешка, Джим?

— Спешка? Ну почему бы не завершить побыстрей пахоту и не заняться другим полезным делом? Больше сделать — лучше жить!

— Во славу эксплуататоров! — крикнул Миллер. Он стоял на ступенях Таунхолла в позе изможденного голодом злющего петуха.

— Каких эксплуататоров? — Мэр был озадачен. Я тоже.

— Крупных капиталистических акул…

— Нет больше бизнесменов… — выдохнул Дядюшка Джим, словно бы исторгая кусочек души. — Владельцы магазинов… Тьфу! Они живут как придется. Они даже не задумываются над тем, что можно получать прибыль. Они слишком ленивы, чтобы расширять дело и увеличивать товарооборот.

— Интересно, почему в таком случае вы не построили социализм? — Покрасневшие глаза Миллера внимательно изучали все вокруг, как будто выискивая следы замаскировавшегося врага. — Каждая семья сама за себя. Где ваша солидарность?

— Мы живем очень дружно, Свободнорожденный, — ответил Мэр. — Для урегулирования любых споров у нас есть судьи.

— Но разве не хотите вы двигаться по пути прогресса? Улучшать свою жизнь, чтобы…

— У нас есть все, что нужно, — объявил Мэр и похлопал себя по животу. — Я не могу съесть больше того, чем сюда помещается.

— Но ты можешь разнообразней одеваться! — возразил Дядюшка Джим. Бедный свихнувшийся старик! Он так разнервничался, что на виду у всех начал пританцовывать на ступеньках Таунхолла, дергаясь, как кукла из бродячего балаганчика. — Ты мог бы иметь собственную машину, каждый божий год — новую модель с хромированным бампером, а еще… устройство для освещения твоего рабочего места, а еще…

— Будешь покупать весь этот хлам — измотаешь себя тяжким трудом и состаришься, отдав свою единственную жизнь капиталистам, — подхватил Миллер. — Люди должны производить все, но не только для себя, а и для других.

Энди и Мэр переглянулись.

— Послушай, Джим, — мягко произнес Энди. — Мне кажется, ты не уловил сути. Нам не нужны новые машины и приспособления. У нас их предостаточно. Бессмысленно планировать производить вещи сверх потребности. У нас есть Девушки, которых мы любим весной, и олени, на которых мы охотимся на закате. А уж если мы беремся за работу, так Работаем для самих себя, но не для кого-то другого, как бы вы этого другого ни называли — Капиталист или Человек. И… закончим на этом, перед ужином неплохо бы отдохнуть.

Вклинившись меж ног Соплеменников, я услышал, как Си Йоханссон прошептал Джозефу Аракельяну:

— Никак не врублюсь — на хрена нам эти механизмы? Ежели у меня в мастерской поставить механизмы, будь они прокляты, что тогда я стану делать со своими руками?

Джозеф только пожал плечами.

Вдруг Рэд толкнул меня локтем.

— А ведь, наверное, совсем неплохо, — сказал он, — иметь такую машину, как в журналах у Дядюшки Джима.

— А куда бы ты в ней отправился? — спросил Боб.

— Откуда я знаю! Может, в Канаду. Нет, ерунда! Ведь я могу отправиться в Канаду в любой момент, достаточно уговорить отца взять перелетку.

— Точно, — кивнул Боб. — А если ты собираешься не дальше ста миль, можно взять лошадь. Кому охота возиться со старой машиной?

Я протолкался сквозь толпу на площадь. Женщины накрывали раскладные столы для банкета. Вокруг гостя стояла крупная толпа, пробраться поближе не получалось, но, недолго думая, мы со Стинки взобрались на главное Дерево Площади — массивный серый дуб, и проползли по здоровенному суку., пока не оказались у Миллера над самой головой. Голова, лысая, покрытая темно-красными пятнами, раскачивалась на тонкой, как нитка, шее, и даже удивительно было, что он не боялся вертеть ею во все стороны, отвечая на вопросы резким, пронзительным голосом.

Энди и Мэр сидели рядом, покуривая трубки. Тут же, по соседству, расположился и Дядюшка Джим. Народ разрешил ему участвовать в беседе, но с условием, что наблюдать за фейерверком остроумия он будет молча. Наверное, это было жестоко, ведь Д.Д. всегда был спокойным и миролюбивым. Но впервые в нашем городе очутились сразу двое чокнутых.

— Я был еще молод, — рассказывал камрад Миллер, — да, я был еще совсем мальчик, но я помню, как рыдала моя мать, когда по телевизору сообщили, что Советский Союз развалился. В ту ночь она взяла с меня клятву пронести веру через всю мою жизнь, и я поклялся, и пронес, и сейчас я собираюсь поведать вам всю правду. Правду, а не гнусную империалистическую ложь.

— А что произошло в России? — удивился Эд Маллиган, Психиатр Города. — Я читал про них, но у меня даже мысли не возникло, что Коммунисты позволят своему народу свободно развиваться.

— Коммунисты оказались коррумпированы, — презрительно воскликнул Миллер. — Мерзкая буржуазная ложь и деньги.

— Ничего подобного, — вдруг встрял Дядюшка Джим. — Просто они обленились и развратились. Как и любой тиран. Они оказались не в состоянии заглянуть вперед и увидеть, какие перемены влечет за собой технический прогресс. Они с радостью ему поклонялись, а он тем временем подтачивал железный занавес, который и рухнул в одно поколение. И никому они тогда стали не нужны…

— Совершенно точно, Джим, — сказал Энди. Он заметил меня среди ветвей и подмигнул. — Но рухнул занавес с помощью силы, куда более сложной, чем ты думаешь. Дело не в Коммунистах. Ты не понимаешь: то же самое случилось и в США.

Миллер помотал головой и сказал:

— Маркс доказал, что технические достижения неизбежны на пути к социализму.

— Ты попал в самую точку, — кивнул Энди. — Я могу объяснить, что произошло, если хочешь.

— Если ты сам хочешь, — раздраженно согласился Миллер.

— Значит, я изучил тот период. Технология дала возможность небольшому числу людей на небольшом участке земли прокормить всю страну. Миллионы акров земли оказались незанятыми, и вы могли купить их за пригоршню арахиса. Однако подавляющая часть людей почему-то предпочитала жить в городах, платя чрезмерные налоги и удушая себя собственным транспортом. И тут некто изобретает компактную батарею для преобразования солнечной энергии и мощный аккумулятор. Каждый может теперь удовлетворить любую свою потребность, а это гораздо приятней, чем работать на износ или чахнуть на службе. Никто больше не хотел платить вздутые цены, обусловленные экономической системой, в которой каждый отдельно взятый бизнес субсидировал и защищал себя за счет расходов налогоплательщиков. В результате, выбрав новый вариант развития общества, люди сократили свои доходы до уровня, когда налога практически платить не надо. Как следствие, резко возрос жизненный уровень, при одновременном сокращении рабочего времени. Все больше и больше народу стремилось улизнуть из города и поселиться в небольшой коммуне на лоне природы. Товаров производилось меньше, в экономике наступила величайшая депрессия, сорвавшая с насиженных мест еще большее количество людей в поисках самих себя. Большой бизнес и Организованный Общественный Труд поняли наконец, что произошло, и постарались ввести законы, направленные против, как они назвали, антиамериканской практики, но было уже поздно, никто ни в чем не был заинтересован. Это происходило исподволь, постепенно, вы понимаете… но наконец произошло, и я считаю, что сейчас мы счастливее, чем раньше.

— Нелепо! Смехотворно! — воскликнул Миллер. — Капитализм обанкротился, как предвидел Маркс, еще двести лет назад. Но его тлетворное влияние виновато в том, что вместо продвижения вперед по пути коллективизма вы отступили назад и стали мелкими крестьянами.

— Пожалуйста, — протянул Мэр. Было видно, что он расстроен, и я подумал, что “крестьяне” — не Свободнорожденные. — Давайте немного споем, это гораздо приятнее.

Приличия требовали, чтобы Миллер — как гость — пел первым. Он поднялся и дрожащим голосом выдал нечто о каком-то парне по имени Джо Хилл. Мелодия привлекала, но даже мне, девятилетнему мальчишке, было ясно, что стихи весьма слабые. Детская А-Б-В-Г-схема, ни единой мужской рифмы или двойной метафоры. К тому же кого может тронуть происшедшее с каким-то мелким бродягой, когда есть прекрасные охотничьи песни и эпические поэмы о межпланетных путешествиях? Я вздохнул с облегчением, когда следом поднялся Энди и показал всем, что такое настоящее пение и хорошо поставленный мужской голос.

Позвали к ужину. Я соскользнул с Дерева и нашел поблизости свободное место. Камрад Миллер и Дядюшка Джим сердито смотрели друг на друга через стол, но ни словом не обменялись во время трапезы. А у людей, когда они поняли, что Миллер провел почти всю свою жизнь в мертвом городе, интерес к нему почти исчез. Все ждали, когда начнутся танцы и игры.

Энди сидел рядом с Миллером, но не потому, что он очень того хотел, а потому, что пришедший был его гостем.

Коммунист вздохнул и поднялся.

— Вы все мне очень понравились, — сказал он.

— А я думал, что мы все — выродки капитализма, — усмехнулся Дядюшка Джим.

— Человек, вот кто интересует меня, где бы и в каких условиях он ни жил! — ответил Миллер.

Голос Дядюшки Джима стал громче, трость взмыла вверх.

— Человек! Ты претендуешь на заботу о человеке, ты, который только и делал, что убивал и повергал в рабство?!

— Ох, да прекрати, Джим, — сказал Энди. — Все это происходило в стародавние времена. Кого это трогает сейчас, спустя столько лет?

— Меня! — Дядюшка Джим перешел на крик. Он посмотрел на Миллера и подошел к нему на негнущихся ногах, расставив руки-клешни. — Они убили моего отца! Люди умирали десятками тысяч ради воображаемого идеала. А ты говоришь, что вас это не трогает! Целая проклятая страна перестала существовать!..

Я стоял под деревом, удобно опершись рукой о холодную шершавую кору. Я был немного испуган, потому как не понимал многого. В конце концов, что это такое, чего мы должны так страстно желать?

— Вот как! И это говоришь ты, подхалим, холуй толстобрюхий! — выкрикнул Миллер. — Это ты заставлял людей надрываться, ты спускал с них по три шкуры! Это ты убивал рабочий люд, а их сыновей загонял в ваши чертовы профсоюзы! И… и… что ты можешь сказать о мексиканских пеонах?

Энди попытался было встать между ними, но Миллер стукнул его по голове своей дубинкой, и Энди беспомощно отступил, вытирая кровь. А старые психи с новой силой завыли друг на друга. Понятно, Энди не мог взяться за них как следует — ведь он запросто переломил бы любого из них пополам.

Возможно, именно в этот момент он решил, что надо сказать, чтобы они утихомирились:

— Все в порядке, Свободнорожденный, — быстро произнес он. — Все в порядке. Мы выслушаем тебя. Давай устроим дискуссию, прямо сейчас, пойдем в Таунхолл, рассядемся там и…

Но он опоздал со своим предложением. Дядюшка Джим и Камрад Миллер уже дрались, их тонкие руки сцепились, а потускневшие глаза наполнились слезами.

Теперь-то я думаю, что их ненависть возникла из тщетной любви. Они оба любили нас, каждый по-своему, а нас это не трогало, нам не нужна была их любовь…

Энди, призвав на помощь мужчин, разнял стариков, и их развели в разные дома — отдохнуть. Когда спустя несколько часов Дядюшку Джима навестил Доктор Симмонс, тот уже ушел. Доктор поспешил к Коммунисту, его тоже не оказалось на месте.

О том, что произошло, я узнал на следующее утро. Констебль Томпсон обнаружил в реке обоих — Республиканца и Коммуниста. Они встретились под Деревьями на берегу — один на один — в то самое время, когда в городе зажглись костры. Взрослые веселились, а влюбленные потихоньку исчезали в лесу…

Мы устроили им прекрасные похороны.

Целую неделю Город только и говорил об этой истории. О ней узнал весь штат Огайо. Но потом разговоры стихли, и старых сумасшедших понемногу забыли.

В тот год на Севере набрало силу Братство, люди забеспокоились, что бы это могло значить, а потом, когда узнали, заключили союз, и война покатилась по холмам. Братство не сажало Деревьев, а такое зло не могло оставаться безнаказанным.

ПОСЛЕДНЕЕ ЧУДОВИЩЕ

Выражение “бремя белого человека” всегда несло в себе социальный заряд. Но когда имеешь дело с повзрослевшим, пусть даже и не помудревшим человечеством, покорившим звезды, возникает новое понятие: “бремя землянина”. Оно тоже несет в себе заряд особого рода, и в неизмеримо большем масштабе. Колонизация и эксплуатация могут практически полностью выйти из-под контроля, и тогда их результаты замечательными не назовешь.

Его разбудило солнце. Он беспокойно пошевелился, ощутив длинные косые лучи света. Приглушенный птичий гомон вокруг превратился в гвалт, а легкий ветерок настойчиво дул, пока листья не ответили ему раздраженным шелестом: “Просыпайся, Руго, просыпайся! На холмах уже новый день! Сколько можно спать? Просыпайся!”

Свет пробрался под веки, взбаламутив темноту снов. Он что-то пробормотал и поплотнее свернулся в клубок, вновь одеваясь в сон, как в плащ, погружаясь в темноту и небытие. Лицо матери опять возникло перед ним. Всю долгую ночь она смеялась и звала, звала… Руго пытался бежать за ней, но солнце его не пускало…

“Мама! — простонал он. — Мама, пожалуйста, вернись! Мама…”

Когда-то, очень давно, она ушла и оставила его. Руго был тогда маленьким, а пещера — большой, мрачной и холодной; что-то шевелилось в ее сумраке и наблюдало за ним, пугая. Она сказала, что пойдет искать пищу, поцеловала его и ушла вниз по крутой, залитой лунным светом долине. Должно быть, она встретилась там с Чужаками, потому что назад уже не пришла. А он долго плакал и звал ее.

Это было так давно, что он не мог сосчитать годы. Но теперь, когда он старел, мать, должно быть, вспоминала о нем и жалела, что ушла. Иначе почему так часто в последнее время она возвращалась к нему ночами?

Роса холодила кожу. Он почувствовал окоченение — боль в мышцах, костях, теряющих чувствительность нервах, и заставил себя пошевелиться. Если бы он двинулся всем телом, вытянулся, не дав глотке захрипеть от боли, он бы справился с росой, холодом, землей, мог бы открыть глаза и взглянуть на новый день.

День обещал быть жарким. Зрение у Руго уже ослабло: солнце казалось лишь расплывшимся огненным пятном над призрачным горизонтом, которому струившийся в долинах туман придавал красноватый оттенок. Но он знал, что к полудню станет жарко.

Руго медленно поднялся, встав на все четыре ноги, и выпрямился, опершись на низкий сук. Внутри ныло от голода. Подгоняемый этим чувством, Руго обыскал чащу, заросли кустарника выше по склону. Там были кусты и деревья, жесткая летняя растительность, днем больше похожая на металл. Там порхали птицы, воспевающие солнце, но нигде не было ничего съедобного.

“Мама, ты обещала принести что-нибудь поесть…”

Он потряс своей большой, покрытой чешуей головой, стряхивая туман снов. Сегодня ему придется спуститься в долину. Он съел последние ягоды на склоне холма. Много дней Руго ждал здесь, и слабость из брюха заползала в кости. Теперь ему надо спуститься к Чужакам.

Он медленно вышел из зарослей и направился вниз по склону. Трава шуршала под ногами, земля вздрагивала от его тяжести. Холм косо поднимался к небу и уходил вниз к туманным долинам, чтобы остаться наедине с утром.

Здесь росла только трава да небольшие цветы. Раньше эти холмы были покрыты высоким лесом; он припоминал прохладные тенистые чащобы, рев ветра в вершинах деревьев, землю, усеянную солнечными пятнышками, опьяняющую сладость запаха смолы летом и сияние света, преломленного в миллионах кристаллов — зимой. Но Чужаки вырубили леса, и теперь тут остались лишь гниющие пни, да его смутные воспоминания. Его одного… потому что люди, вырубившие лес, умерли, а их сыновья ничего не знали. Интересно, когда он умрет, кому будет дело до всего этого? Будет ли это кого-нибудь беспокоить?

Руго вышел к стремительно несущемуся вниз по склону ручью, который брал начало там, выше — от родника, и впадал в Громовую Реку. Вода была холодной и чистой, и он жадно пил, вливая ее в себя обеими руками, и вилял хвостом, ощущая ее свежесть. Он знал, что источник уже иссякает, лишившись лесной тени. Но особого значения это не имело: ведь он сам умрет раньше, чем пересохнет ручей.

Он перешел ручей вброд. Покалеченную ступню защипало и свело от холодной воды. За ручьем Руго нашел старую тропу, по которой раньше спускали лес, и направился по ней. Он шел медленно, с неохотой, и пытался придумать план.

Чужаки временами кормили его — из сострадания или в уплату за работу. Однажды Руго почти год работал на одного человека, а тот в награду выделил ему место для сна и кормил вволю. Работать на этого Чужака для него было одним удовольствием; в нем не было суетливости, свойственной людскому племени; голос землянина звучал тихо, а глаза смотрели по-доброму. Но потом этот человек привел женщину, а та боялась Руго. И ему пришлось уйти.

И еще пару раз люди с самой Земли приходили поговорить с Руго. Они задавали ему кучу вопросов о его народе. Спрашивали об обычаях, как называлось то или иное, помнит ли он какие-нибудь танцы или музыку? Но Руго немногое мог рассказать, потому что земляне начали преследовать его народ еще до того, как он родился. Он видел, как летающая штука пронзила огнем его отца, а мать ушла на поиски пищи и не вернулась.

Получалось, что люди с Земли знали гораздо больше, чем он сам: о городах, книгах и богах его народа… И если бы он захотел что-то узнать у Чужаков, они могли бы рассказать ему и это, и еще многое другое. Люди давали ему денег, и некоторое время он питался довольно неплохо.

Я теперь стар, подумал Руго. Я никогда не был сильным по сравнению с их мощью. Любой из нас мог гнать перед собой пятьдесят человек. Но один человек, сидящий за рулем огненно-металлической штуки, мог косить нас тысячами. А их женщины, дети и животные боятся меня. Странно… Найти работу совсем непросто. И мне, возможно, придется выклянчивать хлеб; меня станут гнать прочь… а ведь зерно, которым меня будут кормить, выросло на этой земле, в нем сила моего отца и плоть моей матери. Но без еды все-таки не обойтись.

Когда Руго спустился в долину, туман уже поднимался, зависая рваными клочьями в воздухе, и он почувствовал, как начинает припекать солнце. Он свернул к человеческим поселениям и пошел по пустынной дороге на север. Стояла тишина. И особенно громко в ней звучали шаги — твердость покрытия он ощущал ступнями. Руго оглядывался вокруг, стараясь не обращать внимания на боль в ногах.

Люди вырубили деревья, распахали почву и посеяли злаки Земли. Медное летнее солнце и пронизывающие зимние ветры уничтожили лесистые лощины, которые помнил Руго. Деревья же, оставшиеся в аккуратных садах, приносили чужеземные плоды.

Могло показаться, что Чужаки боялись темноты и так страшились тени, сумерек, шуршащих зарослей, куда не проникал взгляд, что им пришлось все это уничтожить. Один Удар огня и грома, и затем — блестящая, непоколебимая сталь их мира, возвышающаяся над пыльными равнинами.

Только страх мог сделать эти существа такими злобными. Именно страх заставил сородичей Руго — громадных, черных, покрытых чешуей — ринуться с гор, чтобы крушить дома, жечь поля, ломать машины. Именно страх принес ответ Чужаков, нагромоздивший зловонные трупы в развалинах городов, которые Руго никогда не видел. Только Чужаки были более могущественными, и их страхи одержали верх…

Он внезапно услышал, что сзади с ревом приближается машина, вихрем увлекая за собой свистящий воздух, и вспомнил, что ходить посередине дороги запрещено. Он торопливо рванулся в сторону, но не туда — это была как раз та сторона, по которой ехал грузовик. И тот, взвизгнув возле Руго на дымящихся шинах, остановился у его плеча.

Чужак выбрался, почти приплясывая от ярости. Он изрыгал проклятия так быстро, что Руго не мог их разобрать. Он уловил лишь несколько слов: “Проклятое чудовище… Я мог убиться! Стрелять нужно… Под суд!”

Руго стоял, уставясь на человека. Он был вдвое выше тощей розовой фигуры, которая бранилась и дергалась перед ним, и раза в четыре тяжелее. И хотя он был стар, один взмах его руки разнес бы человеку череп и разбросал бы мозги по горячему твердому бетону. Но за этим существом стояла вся мощь Чужаков: и огонь, и разрушение, и летящая сталь. А он был последним из своего народа. Лишь иногда ночью приходила мать, чтобы повидаться с ним. Поэтому Руго стоял смирно, надеясь, что человеку надоест ругаться и он уедет.

Но вот по его голени током пробежала боль от сильного удара ботинком. Руго взвыл и поднял руку — так же, как он это делал будучи ребенком, когда вокруг падали бомбы и сыпался металл.

Человек отпрянул.

— Не смей! — сказал он торопливо. — Не вздумай! Если ты меня тронешь, тебя прикончат!

— Уйди! — ответил Руго, напрягая язык и гортань, чтобы выговорить чужие слова, которые он знал лучше, чем полузабытый язык своего народа. — Пожалуйста, уйди!

— Ты жив до тех пор, пока хорошо ведешь себя. Знай свое место! Понял? Мерзкий черт! Не зарывайся!

Человек забрался в грузовик, мотор взревел, и колеса швырнули в Руго гравием.

Он стоял, бессильно свесив руки по бокам, и провожал взглядом машину, пока та не исчезла из виду. Тогда он вновь пустился в путь, стараясь держаться на нужной стороне дороги.

Вскоре за гребнем показалась ферма — чистенький белый дом, аккуратно стоящий среди деревьев, немного в стороне от шоссе. За домом стояли большие надворные постройки, а еще дальше раскинулись огромные желтые поля. Солнце поднялось уже высоко; туман и роса постепенно исчезли, ветер уснул.

От твердой дороги в ступнях у Руго пульсировала кровь.

Он стоял у ворот, не решаясь зайти во двор богатого дома. Он не питал надежды, ведь у людей были машины, и его труд здесь не имел смысла. Однажды давно Руго проходил уже здесь, но хозяин просто прогнал его. Оставалось только надеяться на то, что, может быть, сегодня они дадут ему кусок хлеба и кувшин воды, чтобы побыстрее отделаться от него, или же — из сострадания, чтобы не дать умереть?! Руго знал, что для людей он — что-то вроде одной из местных достопримечательностей. Приезжие часто взбирались на холм, чтобы взглянуть на него, бросить к его ногам несколько монет и сфотографировать, пока он подбирает их.

Руго разобрал имя “Илайес Вэйтли” на почтовом ящике дома, у которого остановился. И решил, что попытает счастья у этого человека.

Когда он шел по аллее, навстречу выскочил пес и принялся лаять; высокий пронзительный звук резал Руго слух. Пес прыгал вокруг и кусался с яростью, наполовину панической: ни одно из земных животных не выносило его вида и запаха, видно, они чувствовали, что Руго не из их мира, и их охватывал первобытный ужас. Он вновь вспомнил о боли — той, когда собачьи зубы впились в его ревматические ноги. Однажды он убил укусившую его собаку одним непроизвольным взмахом хвоста, а хозяин выпалил в него из дробовика. Большая часть заряда отскочила от чешуи, но несколько дробинок все же засели глубоко под кожей и кусали его в холодные дни.

Его бас громыхнул в тихом теплом воздухе, и лай стал еще неистовее.

— Пожалуйста, — сказал он псу, — пожалуйста, я не причиню вреда, не кусайся!

— О-о!

Женщина во дворе перед домом негромко вскрикнула, метнулась вверх по ступенькам, и дверь перед Руго захлопнулась. Он вздохнул, неожиданно почувствовав усталость. Она боялась. Они все его боялись. Люди называли его народ троллями: это было что-то злое из их старых мифов. Руго вспомнил, как его дед, умерший бесприютной зимой, называл Чужаков торрогами; он говорил, что это бледные костлявые существа, питающиеся мертвецами. Руго криво улыбнулся, но улыбка получилась мрачноватой. Ничего не дадут, подумалось ему. И он повернулся, чтобы уйти…

— Эй, ты! — вдруг услышал Руго.

Он обернулся и оказался лицом к лицу с высоким мужчиной, стоящим в дверях. В руках человек держал винтовку, его вытянутое лицо было напряжено. Из-за спины Чужака выглядывал рыжеволосый парнишка лет тринадцати; у детеныша были такие же узкие глаза, как и у отца.

— Какого черта ты сюда приперся? — проворчал человек. Голос его походил на скрежет железа.

— Извините, сэр, — сказал Руго, — я голоден. Я подумал, что у вас есть какая-нибудь работа для меня или, может, найдутся хотя бы объедки…

— Уже взялся за попрошайничество, а? — съязвил Вэйтли. — Ты что, не знаешь, что это запрещено? За это могут и в тюрьму засадить. И стоило бы, ей-богу! Чтобы не нарушал общественный порядок.

— Я только искал работу, — сказал Руго.

— И поэтому ты пришел сюда и напугал мою жену? Ты же знаешь: здесь нет работы для дикаря. Ты умеешь водить трактор? Можешь починить генератор? Можешь хотя бы поесть, не расплескав все на землю? — Вэйтли сплюнул. — Ты самовольно живешь на чьей-то земле и сам хорошо это знаешь. Если бы это была моя земля, ты получил бы такого пинка под зад, что вылетел бы вверх тормашками! Так что скажи спасибо, что жив! Как подумаю, что вы творили, гнусные, кровожадные твари… Сорок лет! Сорок лет мы были набиты в вонючие космические корабли, отрезанные от земли и от всего человечества, умирали, так и не увидев почвы под ногами, борясь за каждый фут всех этих световых лет, чтобы добраться до Тау Кита — и тут вы говорите, что земляне не имеют права остаться здесь. А потом вы пришли и спалили их дома, вырезали женщин и детей! Наконец-то планета очищена от вас, от дерьма. Удивляюсь, что никто не возьмет винтовку и не уберет последние отбросы.

Он приподнял свое оружие. “Объяснять бесполезно!” — подумал Руго. Возможно, на самом деле имело место какое-то непонимание, как считал его дед. Или же старые советники решили, что первые путешественники только спрашивали, могут ли здесь появиться такие же существа, как они, и те, давая разрешение, не ожидали поселенцев с Земли. А может, осознав, что чужаки принесут зло, они решили нарушить слово и биться за обладание своей планетой?

“Ну а теперь-то какой в этом смысл?” — думал Руго. Чужаки выиграли войну с помощью пушек, бомб и вируса чумы, косой прошедшего по аборигенам; за немногими, обладавшими иммунитетом, они охотились, как за зверями. И теперь, когда он остался один — последний из своего племени во всем мире, поздно что-либо объяснять.

— Взять его, Шеп! — закричал мальчишка. — Взять его! Хватай!

Пес с лаем подскочил ближе, подступая и отпрыгивая, пытаясь выжать ярость из своего страха.

— Заткнись, Сэм! — приказал Вэйтли сыну. Потом крикнул Руго: — Проваливай!

— Я ухожу, — сказал Руго.

Он пытался унять дрожь, рвущий нервы страх перед тем, что могла извергнуть винтовка. “Умереть не страшно”, — подумал он вяло. Руго был бы даже рад пришедшей тьме, но жизнь в нем сидела так глубоко, что ему понадобились бы многие часы, чтобы умереть.

— Я пойду дальше, сэр, — сказал он.

— Нет, не пойдешь! — рявкнул Вэйтли. — Я не допущу, чтобы ты отправился в деревню и пугал ребятишек. Иди туда, откуда пришел!

— Но, сэр, пожалуйста…

— Проваливай!

Человек прицелился. Руго взглянул на ствол, повернулся и вышел за ворота. Вэйтли махнул ему, чтобы он поворачивал налево, назад к дороге.

Пес бросился вперед и вонзил свои зубы ему в лодыжку, туда, где отвалилась чешуя. Руго завопил от боли и побежал — медленно и тяжело, раскачиваясь на ходу. Мальчишка Сэм, смеясь, преследовал его.

— Противный старикашка тролль, уползай назад в свою вонючую нору!

Затем появились другие дети, прибежавшие с соседних ферм, и все слилось в бесконечную расплывчатую массу, состоящую из беготни, молодых, легких, стучащих сердец и истошных оглушительных воплей. Они преследовали его. Собаки лаяли, а брошенные камни со стуком отскакивали от его боков, оставляя небольшие порезы.

— Противный старикашка тролль, уползай назад в свою вонючую нору!

— Пожалуйста! — шептал он. — Пожалуйста.

Добравшись до старой тропы, он едва узнал ее. Жара и пыль слепили; дорога плясала перед глазами, мир вокруг Раскачивался и кружился, а шум в ушах заглушал детские визги. Собаки скакали вокруг, уверенные в своей безнаказанности, словно зная о боли, слабости и одиночестве, стоном рвущихся из его горла, и кидались с воем, кусая его за хвост и распухшие ноги.

Вскоре Руго уже не мог идти дальше. Склон был слишком крут; воля, подгонявшая его, иссякла. Он сел, подтянул колени и хвост, закрыв голову руками; от навалившейся горячей, ревущей, кружащейся слепоты он почти не осознавал, что дети продолжают швырять в него камни, колотят его и орут.

Ночь, дождь, плач западного ветра, прохладная и влажная мягкость травы, дрожащее небольшое пламя; печальные глаза отца, дорогое утраченное лицо матери… Приди ко мне, мама, — из ночи, ветра и дождя, из леса, который они вырубили, из глубины лет и смутных воспоминаний, из царства теней и снов. Приди, возьми меня на руки и отнеси домой…

Через некоторое время им надоело, и они ушли: кто вернулся обратно, а кто побрел выше — в холмы за ягодами. Руго сидел не шевелясь, ощущая, как по капле возвращаются силы и осознание боли.

Внутри горело и пульсировало: зазубренные стрелы проносились по нервам, в горле пересохло, и глубоко в брюхе, как дикий зверь, засел голод. А над головой в горячей дымке плыло солнце, заливая все вокруг жаром и наполняя воздух раскаленным сухим сиянием.

Глаза он открыл не скоро. Веки казались шершавыми, запорошенными песком; пейзаж вокруг колыхался, словно мозг его дрожал от жары. Руго заметил человека, наблюдавшего за ним.

Он отпрянул, закрыл лицо рукой: Но человек стоял не двигаясь, попыхивая старой поцарапанной трубкой. На нем была поношенная одежда, на плечах — котомка.

— Круто с тобой обошлись, не так ли, старина? — спросил он. Голос его был ласковым. — Вот, держи! — Долговязая фигура склонилась над сжавшимся Руго. — Тебе надо попить!

Руго поднес флягу к губам и выпил жадно, все до дна. Человек оглядел его.

— Ты не так уж изувечен, — заметил он, — только порезы и царапины. Вы, тролли, всегда были крепкими ребятами. Все же дам тебе немного аневрина.

Он выудил из кармана тюбик с желтой мазью и намазал ею раны. Боль ослабла, перешла в теплый зуд, и Руго вздохнул с облегчением.

— Вы очень добры, сэр, — сказал он неуверенно.

— Да нет! Я и так хотел с тобой встретиться. Как теперь себя чувствуешь? Лучше?

Руго кивнул медленно, пытаясь унять оставшуюся дрожь.

— Я в порядке, сэр, — сказал он.

— Не называй меня “сэр”! Многие умерли бы со смеху, услышав это. Однако что с тобой приключилось?

— Я… я хотел еды, сэр, простите. Я х-хотел еды. Но они — он велел мне убираться. Потом появились собаки и дети…

— Детишки иногда бывают весьма жестокими маленькими чудовищами, это точно! Ты можешь идти, старина? Я хотел бы поискать какую-нибудь тень.

Руго поднялся на ноги. Это оказалось легче, чем он ожидал.

— Пожалуйста, не будете ли так добры, я знаю местечко, где есть деревья…

Человек тихо, но образно выругался.

— Так вот что они натворили! Мало того, что они уничтожили целый народ, так нужно было еще и последнего оставшегося лишить мужества и воли! Послушай, ты! Я — Мануэль Джонс, и я ставлю условие: или же ты говоришь со мной, как один свободный бродяга с другим, или же не говоришь вовсе. Теперь пойдем, поищем твои деревья!

Они пошли вверх по тропе молча (если не считать, того, что человек насвистывал под нос непристойную песенку), пересекли ручей и вошли в заросли. И когда Руго улегся в тени, испещренной пятнами света, ему показалось, что он заново родился. Руго вздохнул, дал телу расслабиться, приник к земле, черпая ее древнюю силу.

Человек разжег костер, открыл несколько банок из своей котомки и вывалил их содержимое в котелок. Руго голодным взглядом следил за ним, стыдясь и злясь на себя за урчание в желудке. Мануэль Джонс присел на корточки под деревом, сдвинул шляпу на затылок и заново зажег трубку.

Голубые глаза на обветренном лице смотрели на Руго спокойно, без ненависти и страха.

— Я ждал встречи с тобой, — сказал Мануэль. — Я хотел увидеться с последним из племени, которое смогло построить Храм Отейи.

— Что это такое? — спросил Руго.

— Ты не знаешь?

— Нет, сэр, то есть, извините, мистер Джонс…

— Мануэль. А может, ты забыл?

— Нет, я родился, когда Чужаки охотились за последними из нас… Мануэль. Мы всегда спасались бегством. Мне было очень мало лет, когда убили мою мать. Я встретил последнего ганнура — так звался наш род, — когда мне было около двадцати. С тех пор прошло уже почти двести лет. И теперь я — последний.

— Боже! — прошептал Мануэль. — Боже, ну что мы за племя — вырвавшиеся на свободу черти!

— Вы были сильнее, — сказал Руго. — В любом случае это дело далекого прошлого. Те, кто это сделал, мертвы. Некоторые люди хорошо относились ко мне. Один из них спас мне жизнь: убедил других оставить меня в живых. И некоторые из них были ко мне добры.

— Я бы сказал, странная доброта, — пожал плечами Мануэль. — Но, как ты сказал, Руго, это дело прошлое.

Он глубоко затянулся трубкой:

— И все же у вас была великая цивилизация. Не технократичная, как наша, не гуманоидная и недоступная во многом человеческому пониманию, но в ней было свое величие. О, мы свершили кровавое преступление, уничтожив вас, и нам когда-нибудь придется ответить за это.

— Я стар, — сказал Руго. — Я слишком стар для ненависти.

— Но недостаточно стар для одиночества, а? — криво усмехнулся Мануэль. Он замолчал, выпуская в сияющий воздух голубые кольца дыма.

Затем он продолжал задумчиво:

— Конечно, людей можно понять. Они были бедны, обездолены на нашей страдающей от истощения планете; сорок лет несли они сквозь пространство свои надежды, отдавая жизнь кораблям, чтобы дети их смогли долететь — и тут ваш совет запретил им это. Они просто не могли вернуться, а человек никогда не был особенно разборчив в средствах, когда его вела нужда. Люди чувствовали себя одинокими и напуганными, а ваш громадный, ужасный облик только усугубил дело. Поэтому они и дрались. Но им не следовало этого делать так тщательно, ибо все превращалось в чистейшей воды жестокость.

— Не имеет значения, — сказал Руго. — Это было давно.

Потом они сидели молча, укрытые тенью от белого пламени солнца, пока не поспела еда.

— А-а! — Мануэль с нежностью потянулся за своими кухонными принадлежностями. — Это не так уж здорово: фасоль с какой-то дрянью, да и лишней тарелки нет. Бери прямо из котелка, не возражаешь?

— Я-я… Мне не нужно, — пробормотал Руго, вдруг снова застыдившись.

— Черта с два не нужно! Ешь, старина, хватит на всех!

Запах пищи наполнил ноздри Руго; он почувствовал, как закричал желудок. А Чужак, похоже, не шутил. Руго медленно погрузил руки в посудину, вытащил их уже с пищей и принялся есть в нескладной манере, свойственной его народу.

Потом они вновь улеглись, растянувшись, отдуваясь, овеваемые легким ветерком.

Учитывая размеры Руго, еды было маловато. Но, опустошив котелок, он чувствовал себя более сытым, чем когда-либо на своей памяти.

— Боюсь, мы съели все твои припасы, — сказал он неуклюже.

— Наплевать, — зевнул Мануэль. — Меня все равно уже тошнит от фасоли. Вечером думаю стащить цыпленка.

— Ты не из этих мест, — сказал Руго. Что-то оттаивало в нем. Сейчас рядом с ним был некто, кому, похоже, не нужно было ничего, кроме дружбы. Можно вот так, просто, лежать рядом с ним в тени и смотреть, как одинокий обрывок облака плывет по горячему небу, и расслабить каждый нерв, каждый мускул. Чувствовать полноту в желудке, развалиться на траве, перебрасываться пустыми словами — и это все, больше ничего не нужно…

— Ты необычный бродяга, — добавил он задумчиво.

— Может быть, — сказал Мануэль. — Я преподавал в школе, очень давно, в Китпорте. Вляпался в одну историю, и пришлось тронуться в путь. И так мне это понравилось, что с тех пор я так нигде и не осел. Бродяжничаю, охочусь, иду в любое место, которое мне кажется интересным, — мир велик: того, что в нем есть, хватит на всю жизнь. Я хочу узнать эту планету, Нью-Терру, Руго. Я не собираюсь писать книгу или какую-нибудь другую чушь. Я просто хочу ее узнать. Он приподнялся на локте. — Поэтому я и пришел повидаться с тобой, — сказал он. — Ты часть древнего мира, последняя его часть, не считая пустых развалин и нескольких рваных страниц в музеях. Но я убежден, что твой народ всегда будет незримо присутствовать в нас. Потому что сколько бы человек здесь ни жил, что-то ваше проникает в него.

На его лице появилось загадочное выражение. Он был теперь не пропыленным бродягой, а кем-то иным, кого Руго узнать не мог.

— До нашего прихода планета была вашей, — продолжал он, — и она формировала вас, а вы — ее. А теперь ваша земля каким-то образом изменяет нас — медленно и незаметно. Когда человек живет на Нью-Терре один, под открытым небом, среди больших холмов, когда в кронах деревьев слышны звуки ночи, мне кажется, он всегда что-то чувствует. Словно чья-то тень у костра, чьи-то голоса в шуме ветра и рек, что-то в почве, и это проникает в хлеб, который он ест, и в воду, которую он пьет… И это — твой исчезнувший народ.

— Может, и так, — сказал Руго неуверенно. — Но теперь нас больше нет. От нас ничего не осталось.

— Когда-нибудь, — заметил Мануэль, — последний из людей будет так же одинок, как ты. Мы тоже не вечны. Рано или поздно время, наша собственная глупость, наконец, угасание Вселенной настигнут нас. Надеюсь, что последний человек будет держаться так же смело, как ты.

— Я не был смелым, — сказал Руго. — Я часто боялся. Иногда они причиняли мне боль, и я убегал.

— Смело — по большому счету, — сказал Мануэль.

Они поговорили еще немного, затем человек поднялся.

— Мне надо идти, Руго. Раз уж я остаюсь тут на некоторое время, мне надо спуститься в деревню и найти какую-нибудь работу. Можно мне завтра снова прийти к тебе?

Руго встал рядом с ним с достоинством хозяина.

— Я почту за честь, — сказал он серьезно.

Он стоял, гладя вслед человеку, пока тот не скрылся из виду за поворотом тропы. Потом он тихо вздохнул, подумав о том, что Мануэль был добр. Да, он был первым за сотни лет, кто не испытывал к нему ненависти или страха, кто был вежлив, не оправдывался, а просто перебрасывался словами, как одно свободное существо с другим.

“Как он сказал? — пытался вспомнить Руго. — Один бродяга с другим”. Да, Мануэль был хороший бродяга. Завтра он принесет еду — Руго знал это. И будет сказано больше; дружба станет непринужденней, а глаза — еще более искренними. Его мучило то, что он ничего не мог предложить со своей стороны.

“Но постой, это возможно!” — его вдруг осенило.

На дальних холмах раньше было много ягод, и кое-что еще должно остаться даже сейчас, в конце сезона. Птицы, звери и люди не могли все собрать; а уж искать Руго умел. Конечно, он мог бы принести очень много ягод, которые украсили бы стол…

Путь к заветному месту был долгим, и от этой мысли вначале все в нем запротестовало. С ворчанием, медленно, Руго тронулся в путь. Солнце катилось к горизонту, но до темноты оставалось еще несколько часов.

Он перевалил через гребень холма и начал спускаться по другому склону. Было жарко и тихо, воздух вокруг дрожал, вяло свисали листья на одиноких деревьях. Высохшая за лето трава резко шуршала под ногами, камни с негромким стуком, подпрыгивая, катились вниз по длинному склону. Вдали гряда холмов уходила в голубую дымку. Здесь, наверху, было уныло, но Руго к этому привык, и ему здесь даже нравилось.

Ягоды… Да, они целыми гроздями росли у Громового водопада, где всегда было прохладно и сыро. Если уж быть точным, другие любители ягод знали это не хуже него, но они не могли побывать во всех укромных уголках: крутых откосах, сырых расщелинах и густых зарослях кустарника. Руго же был здесь хозяином и мог принести достаточно ягод, чтобы наесться вволю.

Он наискось спустился по склону и поднялся на следующий. Здесь деревьев было больше. И, радуясь тени, Руго пошел чуть быстрее. Возможно, ему лучше было бы совсем покинуть эту округу и жить в каких-нибудь менее населенных местах. Кто знает, может быть именно там ему удалось бы встретить больше таких людей, как Мануэль. Все-таки люди были ему нужны: Руго чувствовал себя уже слишком старым, чтобы обходиться без них, и подумал, что там, на окраине, ему будет легче с ними поладить.

Что ни говори, они — эти Чужаки — были не так уж плохи. Да, они воевали со всей яростью, на какую только способны, с ненужной жестокостью уничтожали то, что им угрожало; они все еще воевали и друг с другом, обманывая и притесняя соседей; они были глупы и безжалостны: вырубали леса, разрывали землю и осушали реки. Но среди них находились и другие. Руго часто задавал себе вопрос: мог бы его собственный народ похвастать большим количеством таких людей, как Мануэль?

Наконец он вышел на склон самого большого холма в округе и начал взбираться к Громовому водопаду. Пока Руго боролся со своим стареющим телом, поднимаясь по скалистому откосу, он вслушивался в отдаленный рев низвергающегося потока, наполовину заглушаемого биением его собственного сердца. В пляске солнечного света Руго остановился, чтобы перевести дух и утешить себя тем, что тень, туман и прохлада бегущей воды уже недалеко. А когда он соберется отправиться в обратный путь, придет ночь и проводит его до дому.

Шумящий водопад заглушал голоса детей, но Руго и не высматривал их, зная, что им запрещено приходить в это опасное место без взрослых. Когда он взобрался на вершину каменистого гребня и, остановившись, взглянул в узкое ущелье, он увидел детей прямо внизу. И сердце его болезненно вздрогнуло.

Вся компания во главе с рыжеволосым Сэмом Вэйтли ползала в поисках ягод вверх и вниз по крутым скалам и усыпанному галькой берегу. Руго стоял на краю обрыва, вглядываясь в них сквозь мелкую холодную водяную пыль и пытаясь заставить свое трепетавшее тело повернуться и бежать — прежде, чем они его заметят.

Но было уже поздно: они увидели его темную фигуру и гурьбой начали подбираться ближе, карабкаясь по откосу с издевательским смехом.

— Глянь-ка! — услышал он голос Сэма, заглушаемый ревом и грохотом водопада. — Кого мы видим? Старикашка Черныш!

Камень со стуком ударился в грудь. Руго уже было повернулся, чтобы уйти, смутно осознавая при этом, что ему от них не убежать. Но вспомнил, что пришел за ягодами для Мануэля Джонса, который назвал его смелым; и новая мысль пришла ему в голову.

Он выкрикнул басом, задрожавшим среди скал:

— Не сметь!

— Эй, послушайте, что он говорит, ха-ха-ха!

— Оставьте меня в покое, — закричал Руго, — или я скажу вашим родителям, что вы здесь.

Они остановились почти вплотную; мгновение было слышно только тявканье собак. Потом Сэм ухмыльнулся.

— А кто тебя будет слушать, старый тролль?

— Я думаю, мне поверят, — сказал Руго. — Но если ты в этом сомневаешься — попробуй, тогда узнаешь!

Мгновение они колебались, глядя в неуверенности друг на друга. Наконец Сэм сказал:

— Хорошо, старый сплетник, о’кэй! Но ты позволишь нам остаться, понял?

— Ладно, — сказал Руго, и затаенное дыхание вырвалось у него вздохом облегчения. Он почувствовал, как болезненно затрепетало сердце, а по ногам растеклась водянистая слабость.

Между тем дети возобновили сбор ягод, только уже без прежнего веселья. Руго же, с трудом спустившись с обрыва, направился в противоположную сторону. Собаки его не преследовали, и скоро он совсем исчез из виду.

Высокие и крутые стены ущелья поднимались по обеим сторонам водопада. Быстрая зеленая река неслась в белом кипении — холодная и шумная — и обрушивалась вниз в покрывале радужного тумана. Шум наполнял воздух, звенел меж утесов и гудел в выдолбленных водой пещерах. Вибрация падающего потока неустанно сотрясала землю. Здесь было прохладно и сыро, а вдоль ущелья постоянно дул ветер. Водопад не был высок — всего футов двадцать, но река грохотала, низвергаясь, с ожесточенным неистовством. Ниже водопада она была глубокой, быстрой, изобиловала водоворотами и мелями.

Между камнями — тут и там — росли небольшие кусты и несколько чахлых деревьев. Руго отыскал немного больших листьев цуги, свернул из них кулек приличных размеров, как учила мать, и начал собирать.

Ягоды росли на невысоких круглолистных кустах, что кучками ютились под скалами и более высокими растениями — везде, где только можно укрыться, так что умение отыскивать их было своего рода искусством. Но за плечами Руго был багаж многолетней практики.

Эта работа действовала на него умиротворяюще. Он чувствовал, как сердце и дыхание приходят в норму; удовлетворение и покой незаметно овладели им. Вот так же он часто ходил за ягодами с матерью; то время было для него более отчетливым, чем все последующие, стершиеся в памяти годы. И сейчас мать будто шла рядом с ним, показывала ему, где искать, и улыбалась, когда он переворачивал куст и находил голубые шарики. Он собирал их для друга, и это было замечательно.

Через некоторое время Руго заметил, что двое детей, маленькие мальчик и девочка, отбились от основной группы и молча крадутся за ним на почтительном расстоянии. Он повернулся и пристально посмотрел на них, пытаясь понять, собираются ли они все-таки напасть на него, и те стыдливо отвели глаза.

— Как много вы набрали, мистер Тролль, — наконец промолвил мальчик застенчиво.

— Они тут растут, — проворчал Руго, конфузясь.

— Очень жаль, что они так скверно обошлись с вами, — сказала девочка. — Меня и Томми там не было, а то бы мы им не позволили.

Руго не помнил, были они в компании утром или нет. Это не имело значения. Он подумал, что дети проявляли дружелюбие только в надежде на то, что он покажет им ягодные места.

Бывало, он нравился некоторым детенышам Чужаков — в меру взрослым, чтобы не вопить в исступлении от страха, и в меру маленьким, не отягощенным предубеждениями. Руго отвечал им взаимностью. Эти двое, какова бы ни была причина, тоже говорили по-доброму.

— Мой папа на днях сказал, что у него нашлась бы для тебя какая-нибудь работа, — сказал мальчик. — Он хорошо заплатит.

— А кто твой отец? — спросил Руго неуверенно.

— Мистер Джим Стакмен.

Да, мистер Джим Стакмен всегда был добр к нему, правда в несколько натянутой и неуклюжей манере, свойственной всем людям. Они чувствовали себя виноватыми за то, что сделали их деды, как будто это чувство что-то могло изменить. Но все же… Большинство людей были весьма порядочными. Их главная вина заключалась лишь в том, что они стояли в стороне, когда другие их сородичи творили зло. Стояли в стороне, молчали и смущались.

— Мистер Вэйтли не пропустит меня, — огорчился Руго.

— А, этот! — заметил мальчик с явным презрением. — Мой отец позаботится об этом старом ворчуне Вэйтли.

— Я и Сэма Вэйтли не люблю, — сказала девочка. — Он такой же скверный, как его папаша.

— Тогда почему вы его слушаете? — спросил Руго.

Мальчик выглядел смущенным.

— Сэм самый большой из нас, — пробормотал он.

“Да, обычное дело для людей, — подумал Руго. — Действительно не их вина, что таких, как Мануэль Джонс, среди них единицы. И они сами страдают от этого больше, чем кто-либо”.

— Вот отличный ягодный куст, — показал Руго. — Можете обобрать его, если хотите.

Он присел на мшистую кочку и стал смотреть, как они едят, размышляя, что, возможно, сегодня все в его жизни изменилось. Может, ему даже не нужно будет уходить отсюда.

Девочка подошла и села рядом с ним.

— Расскажите какую-нибудь историю, мистер Тролль, — попросила она.

— Гм-м!..

Она вывела его из задумчивости.

— Мой папа говорит, что такой старина, как ты, должен знать очень много всего.

“Ну конечно”, — подумал Руго. Знал он немало, но все это были не те истории, что можно рассказывать детям. Они не знали голода, одиночества и дрожи зимних холодов, слабости, боли и ощущения рухнувшей надежды. И Руго не хотелось, чтобы они когда-либо это узнали.

Но, впрочем, он мог припомнить и еще кое-что. Его отец рассказывал ему о том, что было раньше и…

“Твой народ будет всегда незримо присутствовать в нас. Сколько бы человек здесь ни жил, что-то ваше проникает в него… Чья-то тень у костра, чьи-то голоса в шуме ветра и рек, что-то в почве, проникающее в хлеб, который человек ест, и в воду, которую он пьет… И это — твой исчезнувший народ”.

— Ну что же, — сказал он неторопливо. — Думаю, так оно и есть.

Мальчик подошел и сел рядом с девочкой, и они смотрели на него большими глазами. Он откинулся назад и погрузился в прошлое.

— Давным-давно, — начал он, — задолго до того, как люди пришли на Нью-Терру, здесь жили тролли, такие же как я. Мы строили дома и фермы; как и у вас, у нас были свои песни и легенды. И я вам кое-что об этом расскажу. И, может быть, однажды, когда вы вырастете и у вас будут свои дети, вы расскажете это им.

— Конечно, — сказал мальчик.

— Ну вот, — начал Руго, — жил-был король троллей по имени Уторри. И жил он в Западных Долинах, неподалеку от моря, в большом замке, башни которого были так высоки, что почти касались звезд, и ветер все время гулял среди башен и звонил в колокола. Даже во сне слышали тролли колокольный звон. Это был богатый замок: двери его всегда были открыты для путников. И каждую ночь там бывал пир, куда сходились знатные тролли; звучала музыка, герои рассказывали о своих странствиях…

— Эй, глядите!

Дети повернули головы, и Руго с беспокойством проследил за их взглядом. Солнце уже стояло низко, и его длинные косые лучи заливали огнем волосы Сэма Вэйтли. Он взобрался на самую высокую скалу над водопадом и балансировал, покачиваясь, на узком выступе. Негромкий внятный смех доносился сквозь шум воды.

— Ой, зря это он, — сказала маленькая девочка.

— Я король гор! — кричал Сэм.

— Дурачок, — проворчал Руго.

— Я король гор!

— Сэм, спускайся! — Детский голос почти утонул в грохоте.

Он вновь засмеялся и, присев, стал шарить руками по шершавому камню, нащупывая обратный путь. Руго оцепенел, зная, как скользки эти скалы и как опасна река.

Мальчик начал спускаться и, потеряв опору, сорвался. Среди пенящейся зелени реки мелькнула его рыжая голова и вновь исчезла, затянутая рекой, будто погасший фонарь.

Руго с криком вскочил на ноги, вспомнив, что даже сейчас в нем была сила, равная силе многих людей, и то, что человек назвал его смелым. Где-то в глубине мелькнула мысль — подождать, остановиться, подумать… Но он кинулся к берегу, осознавая в отчаянии, что стоит ему только поддаться благоразумию, и он никогда этого не сделает.

Вода была холодной; она вонзила в него ледяные клыки, и Руго закричал от боли.

Голова Сэма Вэйтли, увлекаемая вниз по течению, на мгновение появилась у подножия водопада. Ноги Руго потеряли дно, и он рванулся, чувствуя, как течение подхватило его и потащило от берега. Руго плыл по течению, барахтаясь, задыхаясь и дико озираясь вокруг.

Но вот чуть выше по течению показался Сэм. Он пытался удержаться на воде, рефлекторно размахивая руками.

Худенькое детское тело ударилось о его плечо, и тут же река понесла их дальше. Руго схватил Сэма и отчаянно заработал ногами, хвостом и свободной рукой.

Поток нес их, кружа; Руго ничего не слышал, силы вытекали из него, как кровь из открытой раны.

Впереди была скала. Он смутно различал в жестком свете солнца широкий плоский камень, возвышающийся над пенящейся водой. Стремясь к нему, он замолотил по воде, втягивая воздух в пустые легкие, и они оба ударились о камень с невероятной силой. Руго отчаянно цеплялся за гладкую поверхность, пытаясь найти опору. Одной рукой он поднял слабо шевелящееся тело Сэма Вэйтли, аккуратно забросил на камень, и река потащила его дальше.

“Мальчик не сильно наглотался, — подумал Руго, теряя сознание. — Он полежит там, пока летающая штука из деревни не заберет его. Только… почему я его спас? Почему я его спас? Он кидал в меня камнями, а я теперь никогда не смогу угостить Мануэля ягодами. Я никогда не окончу рассказ о короле Уторри и его героях…”

Он тонул в холодной зеленой воде. “Придет ли за мной мама?” — подумал он.

Несколькими милями ниже река растекается широко и спокойно между отлогими берегами. Там растут деревья, и последние лучи солнца, пробиваясь сквозь листву, искрятся на поверхности воды. Но это ниже, в долине, где стоят дома человека…

КОНЕЦ ПУТИ

“Счет от врача… Боли в груди… Наверное, ничего страшного… Возможно, от расстройства… Вчерашний обед… Кажется, Одри была рада меня видеть… Хотя откуда мне знать… Может, попробовать выяснить… Но каким же идиотом я буду выглядеть, если она…”

“Болван… Некоторых вообще близко нельзя подпускать к машинам… так, все в порядке, едем дальше… Не зря экзаменатор остался мною доволен… Я до сих пор еще ни разу не попал в аварию… Но, если честно — до сих пор боюсь ездить сам, особенно когда вокруг автобусы… Теперь прямо, на третьей скорости… пешеход в зеленой шляпе… Черт, опять проехал на красный свет…”

Можно сказать, что за пятнадцать лет он к этому почти привык.

Сейчас, идя по улице, он без труда мог думать о своем, а посторонние голоса звучали в мозгу еле заметным шумом. Конечно, время от времени приходилось несладко, череп иной раз просто раскалывался от дикого визга.

Нормана Кейна привела сюда любовь к девушке, которую он никогда раньше не встречал и даже не видел. Сейчас, стоя на перекрестке в ожидании зеленого сигнала светофора, глядя на проносящиеся мимо автомобили, он желтыми от никотина пальцами машинально извлек из пачки очередную сигарету.

Наступил вечер. Половина пятого. Час пик. Обдавая все и вся ненавистью, огромное множество нервных систем двигалось к дому.

Может, стоило остаться в этом баре на Сан-Пабло. Там так уютно: прохладный полумрак, дружелюбный полусонный разум бармена… Он без труда подавлял назойливые шумы сидевшей неподалеку чем-то раздраженной женщины…

…Нет, не лучше… Когда нервы настолько закалены шумом большого города, окружающую грязь как-то не замечаешь.

Странно, подумал он, до чего же порой мерзкое нутро у тех, кто так безупречно вежлив и обходителен в быту. Находясь в обществе, они ведут себя безукоризненно, однако в глубине души… Не стоит думать об этом, лучше просто забыть. Во всяком случае здесь, в Беркли, лучше, чем в Сан-Франциско или Окленде. Похоже, чем крупнее город, тем больше в нем зла; зла, таящегося в трех сантиметрах под лобной костью. А в Нью-Йорке вообще невозможно находиться.

Неподалеку от Кейна, явно кого-то поджидая, одиноко стоял незнакомый парень. По тротуару шла девушка. Симпатичная. Хорошая фигура. Длинные желтоватые волосы. Кейн лениво настроился на нее… так, так, у нее есть своя квартирка… она долго ее подыскивала… уступчивый управляющий. В голове юноши заметались распутные мысли. Когда она прошла мимо, он долго смотрел ей вслед… Взглядом самца.

Жаль — подумал Кейн — им было бы хорошо вместе. Он переключился на свои проблемы. Он ничего не имел против искреннего влечения людей друг к другу — во всяком случае, его разум относился к этому безразлично; сложность заключалась в другом: ужасно трудно бороться с внутренним, подсознательным пуританизмом. Господи, ну как, будучи телепатом, сохранить в себе хоть каплю стыдливости. Частная жизнь людей, безусловно, их личное дело, если, конечно, она не лезет тебе в душу.

Вся беда в том, подумал он, что они причиняют мне боль, а я даже не могу им об этом сказать. Ведь они же просто разорвут меня на куски. Правительству (и особенно военным) не нужен человек, способный читать их мысли и секреты. Но их замешанная на страхе отчаяния ярость в сравнении со слепой ненавистью обывателя (того, кто в повседневной жизни выступает как внимательный муж, заботливый отец, хороший работник, искренний патриот) показалась бы лишь невнятным бормотанием обиженного ребенка. Нет ничего страшнее гнева обывателя, мелкие грешки которого вдруг выплыли на поверхность…

Загорелся зеленый свет, и Кейн ступил на мостовую. Погода стояла ясная — в этой местности времена года не слишком отличались друг от друга; прохладный летний день, легкий ветерок. Впереди, в нескольких кварталах от него, на фоне бурых домов виднелось аккуратное зеленое пятнышко университетского городка.

Ободранная кожа, обугливающаяся, разваливающаяся на куски плоть — и появляются кости — крепкие, чистые, белые кости… гвтиклфм…

Кейн остановился как вкопанный и почувствовал, как по спине скатились крупные капли пота.

А ведь мужчина выглядел вполне заурядно!

— Эй, ты, придурок! Ты что, хочешь попасть под колеса?

Кейн взял себя в руки и быстро перебежал на тротуар. Увидев на автобусной остановке скамейку, он сел и не двинулся с места, пока полностью не пришел в себя.

Некоторые мысли попросту невыносимы.

В детстве, когда приходилось тяжко, он отправлялся к отцу Шлиману. Разум священника был подобен колодцу, устроенному в пронизанной солнечными лучами роще; глубокому колодцу, поверхность которого была расцвечена золотистыми осенними листьями… Вода, впрочем, оказалась заурядной; имея острый минеральный привкус, она напоминала запах земли. В те смутные дни, когда в нем впервые проснулся дар телепатии, он часто бывал у отца Шлимана. С тех пор ему довелось повстречать множество хороших, мудрых, умиротворенных умов, однако ни один из них не обладал такой ясностью мысли, такой внутренней силой.

— Я не хочу, чтобы ты ошивался подле этого святоши, понятно? — так говорил его отец, а он был человек с характером. — Ты сам не заметишь, как начнешь боготворить бездушные образы.

— Но они вовсе не бездушны…

С тех пор прошло уже много времени, но крик отца до сих пор звенел в ушах: “Иди к себе в комнату! И не попадайся мне на глаза. К утру ты должен выучить еще две главы из дейтерологии. Может, хоть это вселит в тебя истинно христианскую веру”.

Вспомнив об этом, Кейн прикурил очередную сигарету от предыдущей и криво усмехнулся. Он знал, что слишком много курит. И пьет. Но пьет не сильно. Опьянев, он становился абсолютно беззащитным перед лицом неумолимо накатывавших посторонних мыслей.

В четырнадцать лет он сбежал из дома. В противном случае дело кончилось бы исправительным учреждением. Конечно, он потерял отца Шлимана, но как, черт возьми, могли ужиться в одном мозгу воспитанный священником чувствительный юноша и рациональный разум отца? Известны ли психологам случаи садистского мазохизма? Кейн слишком хорошо знал: подобное сочетание существует.

И надо быть благодарным хотя бы за то, что дальность действия его телепатических способностей ограничивается парой сотен ярдов. Ребенок, способный читать мысли, не был так уж беззащитен, как могло показаться. Сбежав из дома, он с легкостью преодолел бюрократические препоны и ужасы преступного мира. В конце концов, проехав через всю страну, он подобрал себе супружескую чету, и спустя некоторое время они благополучно его усыновили.

Кейн встряхнулся и снова встал. Бросив сигарету, он раздавил ее каблуком. Тысячи примеров из его богатого опыта свидетельствовали о том, что в этом жесте тоже кроется некий тайный эротический символизм, но… Как еще, черт возьми, загасить окурок? Оружие, кстати, тоже фаллическая штука, но ведь без пистолета порой просто не обойтись!

Оружие… Он невольно припомнил, как в 1949 году пришлось уклониться от воинской службы. До призыва Кейну довелось немало попутешествовать, и он был искренне убежден в том, что Америка стоит того, чтобы ее защищать.

Провести психиатра из призывной комиссии особого труда не составляло. Тогда его, помнится, признали неврастеником, хотя, в принципе, за два года жизни в замкнутом коллективе он наверняка стал бы таковым. Выбора не было, но он до сих пор не мог избавиться от мучительного сознания позорности своего поступка.

Но разве все мы не грешим и есть ли на земле хоть одно человеческое существо, избавленное от тяжкого груза стыда?

Из магазинчика навстречу ему вышел мужчина, и Кейн привычно вошел в контакт с его мозгом.

Просто следить за озвученным ходом мысли невозможно — слишком уж тесно взаимосвязано все в организме. Ведь память — это не просто пассивное хранилище информации, память, по сути, непрерывный процесс, протекающий где-то за пределами сознания. Ведь мы постоянно обращаемся к своему прошлому. И чем эмоциональнее воспоминания, чем мощнее они излучают, тем легче их принять и понять.

Незнакомца звали, да, впрочем, это неважно, ведь его личность столь же неизменна, как и отпечатки пальцев. Кейн привык рассматривать людей в виде неких многомерных, испещренных множеством символов карт. И, право же, имя играло отнюдь не самую важную роль.

Мужчина был профессором английского языка в университете. Сорок два года. Женат. Трое детей. Выплачивает кредит за дом в Олбани. Спокойный, устойчивый характер, впрочем балагур. Среди коллег пользуется любовью и уважением. Всегда готов прийти друзьям на помощь. Сейчас к его размышлениям о завтрашних лекциях примешивались легкие обертона планов похода в кино и несколько тягостные переживания о том, что, несмотря на все заверения доктора, у него вполне может быть и рак.

Дальше шел список преступлений. Будучи мальчишкой — мучил кошку… давно забытые проявления Эдипов комплекса… потом онанизм… мелкие кражи, в общем, все как обычно. В юности: списывал на экзаменах, потом — смешная неуклюжая попытка… первая ночь с женщиной… тогда, помнится, ничего не вышло… уж слишком он волновался… скандал в кафе — когда его с позором выставили оттуда. (Слава Богу, что Джим, который все видел, сейчас далеко отсюда — живет в Чикаго)… и еще позднее: непроизвольное расстройство желудка на официальном приеме; женщина в отеле, когда он до безобразия надрался на конференции… и как он смолчал, когда увольняли старину Карвера… не нашел в себе сил возразить декану… и вот сейчас: до чего же порой надоедает младший — ужасный плакса… и ведь нельзя никому дать понять, о чем ты думаешь, сидя в одиночестве на кафедре и читая Розамонда Маршалла… когда тискаешь туго обтянутые свитерами девичьи груди… а эти грязные академические интрижки, незаслуженно присвоенная Симонсону ученая степень — только за то, что юноша удивительно красив… и липкий, постыдный страх в ту ночь, когда он понял, что смерть когда-нибудь подстережет и его…

Ну и что с этого? Профессор — достойный человек, добрый и честный, и его внутренний мир должен принадлежать ему самому — только ему и его Ангелу-Хранителю. Лишь немногие из его тайных помыслов воплощались в жизнь. И пусть он спокойно хранит воспоминания в себе.

Кейн оставил его в покое.

Со временем телепатия научила его терпимости. Он привык не ожидать многого от первого встречного. Никто не был безупречен во всех отношениях… ну разве что отец Шлиман и еще некоторые… да нет, они тоже были людьми, им тоже были присущи отдельные слабости; вся разница в том, что они лучше других знали мир. Кейн поморщился от сознания собственной вины. Видит Бог, он не лучше других. Возможно, даже хуже, но, однако, он не виноват — так уж получилось. Например, если ты испытываешь половое влечение, но не способен сосуществовать с разумом женщины, жизнь превращается в непрерывную пытку; подруг приходилось менять, и тут уж ничего не поделаешь, даже если внутри тебя исступленно протестует аскетическое воспитание юности.

— Простите, нет ли у вас спичек?

— А Лини уже мертва, и я до сих пор не могу привыкнуть к мысли о том, что я никогда больше ее не увижу. Я, конечно, приспособлюсь к столь однобокой жизни, но что делать сейчас, как выдержать пытку одиночеством по ночам…

— Конечно, пожалуйста…

Наверное, это и есть самое страшное: делить с ними печали и быть не в силах помочь, имея возможность лишь дать прикурить.

Сунув спички в карман, Кейн двинулся в сторону университета. На Оксфорд-стрит он ненадолго задержался. Слева возвышались два огромных университетских здания. Остальные виднелись впереди справа за стеной эвкалиптовой рощи. В пробивавшейся сквозь кроны деревьев свете трава казалась багряной. Прощупав мозг проходившего мимо студента, Кейн сообразил, где находится библиотечка. Отличное, обширное книгохранилище. Возможно, где-то глубоко в его недрах и таится ответ на его вопрос. Разрешение на работу с фондами библиотеки у него было: молодой, талантливый писатель, ищущий материалы для нового романа.

Пересекая Оксфорд-стрит, Кейн невольно улыбнулся. Литература, пожалуй, единственное, чем он вообще мог заниматься Жизнь в сельской местности избавляла его от контакта с воспаленными умами сограждан. Пришедшая с годами способность чувствовать и понимать их души, а также то, что пять минут; людном месте обеспечивали его материалом на дюжину рассказов — все это приносило неплохой доход. Единственное, что тяготило — практически неизбежная в таких случаях популярность, связанные с изданием книг деловые поездки в Нью-Йорк, вечера встреч с читателями, литературные чаепития… этого он не любил. Хотя, если очень захотеть, можно оставаться в тени.

Они объявили, что никто, кроме его агента, не знает, кто такой Б.Трейвен. Как-то раз Кейну пришло в голову, что этот самый Трейвен — вполне может оказаться сродни ему. И прошло много времени, пока он, наконец, не пришел к выводу, что… Нет. На Земле он один-единственный — бесконечно одинокий мутант, если не считать…

Вот уже три года эта мысль не давала ему покоя… Опять нахлынули воспоминания. Он как бы снова сидел в вагоне-ресторане ночного экспресса, пронзавшего просторы Вайоминга. И когда за окнами грохотал встречный поезд западного направления, его будто обожгло… бокал выпал из рук… разум ослепило вспышкой ее мысли… они узнали друг друга… затем контакт пропал. Тогда, черт возьми, надо было хвататься за рычаг аварийной остановки… и ей надо было сделать тоже самое. Они оба должны были остановить свои поезда и, пробежав по шпалам, протянуть друг другу руки.

Теперь поздно. Три года прошли в томительной пустоте. Где-то рядом на земле жила… или когда-то жила молодая женщина; она тоже обладала телепатическими способностями, а прикосновение ее разума наполняло нежностью.

Он ничего не знал о ней. Сойдя с поезда, он бросился к частным детективам. (Но что он мог им сказать? “Я ищу девушку, которая такой-то ночью находилась на таком-то поезде?..”)

Объявления во всех крупных газетах тоже ничего не дали, не считая нескольких странных писем. Возможно, она не читала разделы с личными объявлениями — да он и сам в них никогда не заглядывал. Кейн, как никто другой тонко чувствовавший и понимавший человечество, видел в них слишком много горя, и это было тяжело.

Может, хоть библиотека… как-то наведет его на след… Как известно, если в конечном пространстве содержатся две точки, а одна из них постоянно движется так, чтобы обойти все бесконечно малые объемы dV, — она непременно столкнется со второй, причем спустя конечное время… но только при условии, что та, другая, все это время не двигается с места.

Кейн пожал плечами и по извилистой дорожке начал спускаться к воротам. Подойдя ближе, он увидел усталого полицейского, который следил за тем, чтобы внутрь городка проезжали машины, имеющие соответствующее разрешение. Один из парадоксов прогресса: тонна стали перемещает в пространстве одного-двух людей так быстро и надежно, что становится практически независимой. При этом, она непрерывно сжигает невосполнимую нефть и душит, душит породившие ее города. Телепатическое общество должно быть устроено более рационально: можно будет проследить и как-то излечить малейшие потрясения детской души… толстый слой вины и порока можно будет отбросить, ведь каждый сможет наверняка знать, что остальные сделали то же самое… люди не смогут убивать… ведь они будут чувствовать, как умирает жертва…

Адам и Ева? Пожалуй, из двух людей здоровое человечество все-таки не создать. Но если наши дети тоже окажутся телепатами (и если мы полностью посвятим себя этой задаче, учитывая, что, судя по всему, подобных нам мутантов — немного) — мы могли бы исследовать, как наследуется этот дар, и если в каждом последующем поколении таких, как мы, будет все больше и больше, то когда-нибудь мы наконец сможем раскрыться. Наши психологи придут на помощь тем, кто страдает глухотой разума… Человек станет прекрасным, чистым, здоровым…

День приближался к концу. Его окружали студенты. Сидя на траве, они непринужденно болтали, весело смеялись. Им предстоял ужин, свидания; возможно, несколько кружек пива или прогулка на холмы — если смотреть оттуда, город похож на некое загадочное созвездие… а потом полная открытий ночь за учебниками. Наверное, прекрасно быть молодым и глухонемым с точки зрения телепатии.

Мимо пробежала собака, и Кейн с головой окунулся в простое бессловесное счастье, каковым является жизнь здорового, красивого, всеми любимого четвероногого.

А может, действительно лучше быть собакой, чем человеком? Нет, ни в коем случае. Ведь если человеку дано знать больше горя, на его долю приходится и гораздо больше счастливых минут — это примерно то же самое, что и быть телепатом: ты, конечно, легко раним, да, но подумай об этих глухонемых! Их разум обречен на вечное одиночество, ты способен полностью слиться в любви не только в порыве страсти, но и духовно…

Кейн подошел к библиотеке и, прежде чем войти, решил, что не помешает выкурить еще одну сигаретку. Стоя на ступенях, он прикурил и глубоко вдохнул дым, заметив при этом легкое удивление в глазах проходившей мимо женщины. Настроившись на нее, Кейн узнал, что курить можно и внутри — в холле. Что ни говори, телепатия — полезная вещь. Нет, на солнышке курить гораздо приятнее. Кейн сладко, всем телом, потянулся, расслабляясь физически и умственно.

“Давай-ка теперь посмотрим, как пройдет подстановка с интегралом от логарифма икс по икс. Положим игрек равным логарифму икс… Это становится забавным. Интересно, в чем тут видел красоту Евклид…”

Сигарета выпала изо рта. Сердце стучало так, что, казалось, заглушало метавшиеся в мозгу мысли студента-физика, с виду вполне нормального молодого человека, поглощенного радостью от найденного красивого решения задачи, и, странное ощущение, что мысли студента прослушивает кто-то еще…

Она…

Стоя с закрытыми глазами, Кейн судорожно глотал воздух, словно только что взбежал на высокую гору.

“Ты здесь? Ты здесь?”

“Не могу поверить: или мне кажется?..”

“Я, это тот самый мужчина в поезде…”

“А я та самая женщина…”

Вот она, волнующая общность умов!

— Эй! Эй, мистер! Что-нибудь случилось?!

Кейн чуть было не закричал. Ее мысль доносилась словно издалека и была еле заметна — он слышал лишь приглушенные обрывки фраз, а тут еще посторонние!

— Нет, благодарю вас, я в норме. Просто голова слегка закружилась.

“Где ты? Как мне найти тебя, милая?”

Образ большого белого здания… “Я сижу на скамейке у входа — пожалуйста, приходи скорее. Я даже и представить себе не могла, что такая встреча возможна…”

Кейн сорвался с места. Впервые за пятнадцать лет ему было абсолютно наплевать на окружающих. Их изумленные взгляды он сейчас просто не замечал. Кейн несся к ней, и она тоже бежала навстречу ему.

“Меня зовут Норман Кейн… Но это не настоящее имя. Я принял его от людей, которые усыновили меня после того, как я сбежал от отца. (Мать умирала ужасно, в темноте, и он не давал ей снотворного, хотя и было известно, что это рак. Он говорил, что это грех, а боль — лечит душу… Знаешь, он, по-моему, искренне верил в это.) Когда во мне проснулся дар, я пару раз проговорился, и он, считая, что это колдовство, жестоко избивал меня. С тех пор я всю жизнь искал тебя. Я пишу книги, но они только ради денег. Мне кажется, что я ожил только сейчас…”

“О мой бедный, несчастный любимый! У меня все было спокойнее. Я обретала этот дар постепенно и со временем научилась скрывать свои способности. Мне двадцать лет. Сюда я приехала, чтобы учиться, но… Что такое книги по сравнению с…”

И вот, он увидел ее. Конечно, не красавица, и, однако, в ее облике не было ничего отталкивающего… Добрые, мягкие глаза, нежный рот.

“Как мне тебя называть? Для меня ты всегда будешь ТЫ, но должно быть какое-то имя для внешнего мира… У меня есть дом за городом… и соседи там неплохие люди… настолько, насколько позволяет им жизнь”.

“Да, возьми меня с собой, и давай никогда не расставаться….”

Они подбежали друг к другу и замерли. И им не нужен был поцелуй или даже рукопожатие… пока. Но умы рванулись навстречу друг к другу и слились воедино.

ПОМНЮ, КОГДА МНЕ БЫЛО ТРИ ГОДА, Я ПИЛ ВОДУ ИЗ УНИТАЗА… БЫЛО В НЕМ ЧТО-ТО ЗАГАДОЧНОЕ… В ДЕТСТВЕ Я ЧАСТЕНЬКО ТАСКАЛ МЕЛОЧЬ У МАТЕРИ ИЗ КАРМАНОВ, А ПОТОМ МЧАЛСЯ В ЛАВКУ ЗА МОРОЖЕНЫМ… ПОВЗРОСЛЕВ, Я ЗАКОСИЛ ПРИЗЫВ В АРМИЮ… А ВОТ НЕКОТОРЫЕ ГРЯЗНЫЕ ЭПИЗОДЫ ОБЩЕНИЯ С ЖЕНЩИНАМИ…

КОГДА Я БЫЛА МАЛЕНЬКОЙ, Я ТЕРПЕТЬ НЕ МОГЛА СВОЮ БАБУШКУ, ХОТЯ ОНА ВО МНЕ ДУШИ НЕ ЧАЯЛА… И ВОТ КАК-ТО РАЗ Я ПОЗВОЛИЛА СЕБЕ МЕРЗКУЮ ВЫХОДКУ… ПОМНЮ, В ШЕСТНАДЦАТЬ ЛЕТ ИЗ-ЗА ОДНОГО СЛУЧАЯ Я СТАЛА ПОСМЕШИЩЕМ… Я ВСЕГДА БЫЛА ЗАСТЕНЧИВОЙ… ВСЕГО БОЯЛАСЬ… НО МОИ ПРОНИКНОВЕНИЯ В ЧУЖОЙ РАЗУМ ИСЧИСЛЯЮТСЯ ТЫСЯЧАМИ.

Они с ужасом взирали друг на друга.

“Это вовсе не грех. Я убежден, что грешны все без исключения и, обладай они нашими способностями, они тоже занимались бы этим. И в этом нет ничего особенного или там ненормального… Все обусловлено обычными инстинктами, и стесняться тут нечего”.

“Это так, ведь ты же знаешь обо всем, что бы я ни совершила в прошлом. Тебе известны все мои самые сокровенные желания и мысли, все мои глубоко скрываемые недостатки… Я знаю, что все это чепуха, но это было заложено в меня при рождении, и я никогда и никому не признаюсь в том, что такое живет во МНЕ”.

Мимо еле слышно прошуршал автомобиль. Легкий летний ветерок шелестел листвой деревьев.

Держась за руки, прошла парочка влюбленных.

В пространстве холодно повисла мысль. Мысль, одновременно запульсировавшая в двух слившихся воедино умах…

“Убирайся! Я ненавижу тебя!”

ДУЭЛЬ НА МАРСЕ

Ночь прошептала весть. Ее несло над многими милями одиночества: о ней говорил ветер, шуршали лишайники и низкорослые деревья. Тихими голосами вещали о ней друг другу маленькие существа, что прячутся под камнями, в трещинах и в тени дюн. Без слов, едва различимой тревожной пульсацией, эхом отдавшейся в мозгу Криги, пришло предупреждение: “Они охотятся снова!”

Крига содрогнулся, словно от внезапного порыва ветра. Огромная ночь простиралась вокруг него и над ним — от ржавой горечи холмов до плывущих над головой, мерцающих созвездий. Он напряг свои чувства, вслушиваясь в ночной разговор, настраиваясь на кусты, ветер и маленьких созданий, копошащихся под ногами.

Он был один, совершенно один! Ни одного марсианина на сотни пустынных миль. Только крошечные животные, шелестящие кусты и тонкий, печальный звук ветра.

Внезапно бессловесный крик гибели пронесся по кустам — от растения к растению, эхом отразился в испуганном пульсе животных. Все живое сворачивалось, сжималось и чернело, когда ракета изливала на них светящуюся смерть, а погибающие ткани и нервы кричали звездам.

Крига прижался к высокой скале. Его глаза светились в темноте, подобно желтым лунам. Он окаменел от ужаса, ненависти и крепнувшей в душе решимости. Смерть была распылена по кругу, миль десять диаметром, а он пойман в этот круг, как в ловушку, и скоро охотник придет за ним.

Крига посмотрел на равнодушное сияние звезд, и дрожь пробежала вдоль его тела. Затем он сел на грунт и задумался.

Все началось несколько дней назад в частной конторе торговца Уисби.

— Я прилетел на Марс, — сказал Риордан, — поохотиться на пучеглазого.

Уисби давно научился не показывать своих чувств. С непроницаемым лицом игрока в покер он всматривался поверх стакана с виски в лицо собеседника, оценивая его.

Даже в забытой Богом дыре, вроде Порта Армстронга, слыхали о Риордане. Наследник миллионнодолларовой транспортной фирмы, которую он уже сам расширил в чудовище, охватившее всю Солнечную систему, Риордан также был известен как охотник на крупного зверя. В завидном списке его трофеев были и огненный селезень Меркурия, и ледовый ползун Плутона. Кроме, конечно, марсианина. Эта особая дичь находилась теперь под защитой закона.

Риордан сидел, развалясь в своем кресле, — большой и еще молодой, сильный и безжалостный мужчина. Его размеры и еле сдерживаемая энергия делали тесной неприбранную контору, а холодный взгляд зеленых глаз подавлял торговца.

— Это противозаконно, вы знаете, — сказал Уисби, — двадцать лет тюрьмы, если попадетесь.

— Управляющий делами Марса находится в Аресе, на другой стороне планеты. Если мы все устроим надлежащим образом, кто узнает?

Риордан отхлебнул от своего стакана.

— Я уверен, — продолжил он, — что через год-другой они так ужесточат контроль, что охота станет невозможна. Последний шанс для охотника добыть пучеглазика — сейчас. Вот почему я здесь…

Уисби, заколебавшись, посмотрел в окно. Порт Армстронг представлял собой всего лишь кучку связанных туннелями куполов посреди красной песчаной пустыни, раскинувшейся до самого горизонта. За окном Уисби увидел проходящего мимо землянина в герметичном костюме с прозрачным шлемом да пару марсиан, бездельничающих около стен купола. И ничего больше — молчаливое, смертельно надоевшее однообразие, угрюмо застывшее под маленьким, съежившимся солнцем. Жизнь на Марсе не доставляла особого удовольствия человеку.

— Вы случайно не жертва любви к пучеглазым? А то эта любовь развратила всю Землю, — снисходительно потребовал ответа Риордан.

— О нет, — ответил Уисби, — я держу их здесь на своем месте. Но времена меняются, ничего не поделаешь.

— Раньше они были рабами, — сказал Риордан, — а теперь выжившие из ума старухи на Земле хотят дать им право голосовать. — Он презрительно фыркнул…

— Да, времена меняются! — с ностальгией в голосе повторил Уисби. — Сто лет назад, когда первые люди высадились на Марсе, на Земле только закончились Войны Западного и Восточного полушарий. Худшие из войн, которые когда-либо вел человек. Люди почти забыли старые идеи о свободе и равенстве, стали подозрительными и черствыми — им пришлось стать такими, чтобы выжить. Они были не способны на симпатию к марсианам, или как вы там их называете… Увидели в них всего лишь разумных животных. И к тому же марсиане оказались такими удобными рабами: им требуется очень мало пищи, тепла или кислорода, они даже могут прожить пятнадцать минут, совсем не дыша. А дикие сгодились для отличного спорта — разумная дичь, вполне способная ускользнуть от охотника или даже убить его.

— Я знаю, — сказал Риордан. — И поэтому я хочу поохотиться на одного из них. Никакого удовольствия, если дичь не имеет шанса выжить!

— Сейчас все по-другому, — заметил Уисби. — На Земле мир, уже долгое время мир. Либералы взяли верх. Естественно, первым делом они покончили с марсианским рабством.

Риордан выругался. Вынужденная репатриация марсиан, работавших на его космических кораблях, дорого обошлась ему.

— У меня нет времени на философствование, — сказал он. — Если вы сможете устроить мне охоту на марсианина, я хорошо заплачу.

— Сколько? — спросил Уисби.

Они торговались какое-то время, прежде чем сошлись на определенной сумме. Риордан привез с собой ружье и маленькое ракетное судно; Уисби должен был обеспечить радиоактивный материал, “сокола” и скальную собаку. Кроме этого он потребовал заплатить ему за риск, сопровождающий незаконные действия. И окончательная цена получилась высокой.

— Где я могу найти моего марсианина? — спросил Риордан. Он кивнул на двоих, стоящих на улице. — Поймайте одного и выпустите в пустыне.

Пришла очередь Уисби на снисходительный тон:

— Одного из них? Ха! Местные бездельники! Даже городской житель с Земли окажет вам больше сопротивления.

Да, марсиане не производили особого впечатления: ростом всего в четыре фута; тощие, когтистые ноги, жилистые руки с костлявыми четырехпалыми ладонями. Грудь у них была широкой, а талии — нелепо узкими. Живородящие и теплокровные, они вскармливали детей грудью, а благодаря круглым, огромным янтарным глазам, кривому клюву и ушам с кисточками заслужили прозвище “пучеглазые”. Их одежда состояла из пояса с кармашками и пары ножей в чехлах. Даже либералы с Земли не хотели пока доверить туземцам современные инструменты и оружие: слишком сильна еще была память о старых обидах.

— Марсиане всегда считались хорошими бойцами, — сказал Риордан. — Они уничтожили много земных поселений в начальный период.

— Дикие марсиане, — уточнил Уисби, — но не эти. Эти всего лишь тупые работники, зависящие от нашей цивилизации. Вам нужен настоящий старый вояка. И я знаю, где найти такого.

Уисби расстелил на столе карту.

— Смотрите, вот здесь, в Рефнианских Горах, около ста миль отсюда, марсиане живут уже давно, может быть лет двести. И этот парень Крига уже был там, когда появились первые земляне. Он возглавил несколько набегов в первые годы, но после общей амнистии и мира живет один в старой разрушенной башне. Настоящий старый боец и ненавидит землян. Иногда он приходит сюда, чтобы продать меха и минералы, поэтому я немного знаю о нем.

Глаза Уисби дико сверкнули:

— Вы окажете всем нам услугу, застрелив наглого ублюдка. Ходит с таким видом, словно все вокруг принадлежит ему! Но он заставит вас побегать за свои деньги!

Риордан с удовлетворением кивнул массивной головой.

У человека была птица и скальная собака. Они должны были помочь ему, иначе Крига мог бы затеряться в лабиринте пещер, каньонов и гуще кустов. Но собака разыщет его по следу, а птица обнаружит сверху.

Еще хуже было то, что человек приземлился рядом с башней. Там находилось оружие, и Крига теперь был отрезан, безоружен, один, и только пустыня могла ему помочь, если бы ему удалось как-то пробраться к башне. А до этого надо еще дожить…

Сидя в пещере, Крига глядел на искореженную землю — мили песка, кустов, выветренных скал и разреженного чистого воздуха. И там вдали лежала ракета. Человек казался крошечным пятнышком на фоне бесплодного ландшафта, одиноким насекомым под темно-голубым небом, где даже днем можно различить блеск звезд в бездонном небе. Бледный солнечный свет окрашивал камни в коричневые, желтые и ржаво-красные цвета, проливался сверху на пыльные колючие кусты и кривые маленькие деревья, на песок, нанесенный ветром между ними. Экваториальный Марс!

Человек был один, у него было ружье, которое могло выбрасывать смерть до самого горизонта. И, кроме того, человеку помогали его звери, в ракете работало радио, и он мог, если потребуется, позвать приятелей.

Кольцо светящейся смерти окружало Кригу со всех сторон. Это был заколдованный круг, который он не мог разомкнуть, не обрекая себя на еще более страшную смерть, чем от ружья… Да и бывает ли смерть хуже той, что наступает от пули чудовища и делает затем твою шкуру чучелом для развлечения глупцов.

Несгибаемая гордость поднялась в душе Криги. Гордость старая и горькая. Он не просил многого от жизни. Ему нужно было лишь одиночество в своей башне, чтобы думать долгие думы и создавать небольшие поделки; компания себе подобных в Сезон Встречи, когда после суровой дневной церемонии можно забыться в веселье и найти себе пару, чтобы зачать и воспитать сыновей; редкие походы в поселение землян за товарами из металла и вином — единственными стоящими вещами, привезенными людьми на Марс. А еще он лелеял смутную мечту о возрождении своего народа, чтобы марсиане могли стоять как равные перед всей Вселенной. И ничего более… А сейчас у него собираются отнять даже это!

Крига прохрипел проклятье на человеческом языке и возобновил терпеливый труд. Он делал каменный наконечник для копья, хотя и не ждал от него большой пользы. Сухо шелестел в тревоге куст. Крошечные спрятавшиеся животные пищали от ужаса. Пустыня кричала Криге о чудовище, шагающем к его пещере. Но Крига считал, что убегать еще рано.

Риордан распрыскал изотоп тяжелого металла по десятимильному кругу, центром которого была старая башня. Сделал он это ночью, чтобы не попасться на глаза случайному патрульному кораблю. Но после приземления такая опасность уже не угрожала ему — он всегда мог заявить, что занимается мирными исследованиями, ищет прыгунов или еще что-нибудь.

Радиоактивное вещество имело период полураспада около четырех дней. То есть к нему опасно приближаться недели две — три максимум. Времени должно хватить — площадь невелика, а марсианин вряд ли попытается пересечь границу.

Когда пучеглазые воевали с людьми, они узнали, чем им грозит радиоактивность. Зрение, простирающееся далеко в ультрафиолетовую область, позволяло им видеть флуоресценцию; кроме того, они обладали экстрасенсорным восприятием ситуации. “Нет, Крига не побежит, скорее он будет отбиваться, — сделал вывод Риордан, — но в конце концов я загоню его в угол”.

Все-таки, чтобы бессмысленно не рисковать, Риордан установил таймер на радиопередатчике ракеты: если он не вернется через две недели, Уисби услышит сигнал и выручит его.

Риордан проверил остальное оборудование. Его костюм, спроектированный для условий Марса, имел небольшой насос, способный сгущать атмосферный воздух до приемлемого давления. Специальное устройство извлекало влагу из выдыхаемого воздуха, поэтому вес припасов на несколько дней не слишком мешал при марсианском тяготении. Всего-то: ружье 45 калибра, конечно компас, бинокль и спальный мешок — скудное снаряжение! Но Риордан не любил себя перегружать.

На непредвиденный случай у него имелся маленький баллон с замедлителем. Баллон подключался к кислородной системе, и при вдыхании газ замораживал нервные окончания, замедляя общий метаболизм до той степени, при которой человек мог недели жить буквально на глотке воздуха. Этот газ использовался в основном в хирургии, но он спас жизнь не одному межпланетному исследователю, когда вдруг неожиданно отказывала кислородная аппаратура.

Риордан не думал, что придется использовать замедлитель, и даже определенно надеялся, что газ не понадобится. Можно представить, как приятно лежать парализованным несколько дней в полном сознании, ожидая, когда автоматический сигнал вызовет Уисби.

Он вышел из ракеты и запер люк для надежности. Если пучеглазый подберется к ракете, замок ему не сломать. Для этого потребовался бы тординит.

Риордан свистом позвал своих животных. Это были местные твари, давным-давно одомашненные марсианами, а позднее — человеком. Скальная собака походила на исхудавшего волка, но несколько странного вида — с огромной грудной клеткой и покрытого перьями. Ищейка не хуже любой земной овчарки!

“Сокол” меньше напоминал своего земного двойника: такая же хищная птица, но… Для того, чтобы поднять свое маленькое тело здесь, в разреженной атмосфере, размах его крыльев должен быть не менее шести футов. Впрочем, Риордан остался доволен его выучкой.

Собака залаяла на низкой, дрожащей ноте, звук почти полностью поглощался здешним воздухом и пластиковым шлемом человека. Она забегала кругами, принюхиваясь к земле, в то время как птица поднялась в марсианское небо.

Риордан не стал исследовать башню — наполовину разрушившееся гротескное сооружение на пыльно-ржавом холме.

Когда-то, около десяти тысяч лет назад, марсиане имели нечто вроде цивилизации: города, сельское хозяйство и неолитическую культуру. Но, развиваясь согласно своим традициям, они достигли гармонии (или симбиоза) с дикой жизнью планеты и забросили технологию. Подумав об этом, Риордан презрительно хмыкнул.

Снова залаяла собака. Звук, казалось, повис в холодном неподвижном воздухе, а затем разбился о скалу и умер, задавленный огромной тишиной. То был сигнал охотника, прозвучавший, словно надменный вызов одряхлевшему миру: “Отойди в сторону, дай дорогу, идет завоеватель!”

Животное внезапным прыжком кинулось вперед. Оно почуяло запах следа. Риордан перешел на размеренный бег, делая длинные прыжки. Его глаза заблестели зелеными льдинками. Охота началась!

Легкие Криги с всхлипом втягивали воздух, работая упрямо и быстро. Ноги ослабели и налились тяжестью, стук сердца, казалось, сотрясал все тело.

Несмотря на усилия, пугающий шум за спиной с каждой минутой становился громче, и топот ног приближался. Крига пытался убежать от врагов, прыгая, петляя от скалы к скале, сползая по склонам ложбин, проскальзывая сквозь группки деревьев. Но собака не отставала, а над головой парил сокол. И днем и ночью они гнали Кригу, заставляя бежать так, как мчится безумный прыгун, преследуемый по пятам смертью. Крига не подозревал раньше, что человек может двигаться так быстро и с такой выносливостью.

Пустыня сражалась на его стороне. Деревья, жившие странной, незрячей жизнью, которую никогда не поймет уроженец Земли, помогали Криге. Когда он мчался мимо, их колючие ветви отклонялись в сторону, стараясь оцарапать бока собаке, задержать… но не могли остановить ее грубый натиск. Она прорывалась сквозь их бессильные колючие пальцы и с воем устремлялась дальше по следу.

Человек грузно шагал в доброй миле позади, не проявляя признаков усталости. Крига продолжал бежать. Он должен был достигнуть края утеса раньше, чем охотник увидит его сквозь прицел ружья… Должен, должен… а собака рычала уже в ярде за его спиной.

Крига только начал подъем по длинному склону, как вдруг услышал хлопанье крыльев. Еще мгновенье, и на него накинулся сокол, пытаясь вонзить в голову клюв и когти. Крига отбил атаку копьем, метнулся в сторону, укрываясь за деревом. Оно же выставило вперед ветку, и собака с воплем отскочила.

Марсианин подбежал к утесу, круто обрывающемуся до самого дна ущелья. Пятьсот футов отвесной стены, утыканной ржавыми наростами каменных глыб.

Низкое солнце слепило глаза Криги. Он чуть помедлил, выделяясь четким силуэтом на фоне неба, и мог бы стать великолепной мишенью, если бы человек был поблизости. Помедлив, он спрыгнул с обрыва.

Крига надеялся, что собака сорвется вниз следом, но животное в последний момент успело затормозить. Он начал быстро спускаться по скале, цепляясь за каждую крошечную трещинку и содрогаясь от страха, когда изъеденный временем камень крошился под его пальцами. Сокол парил рядом, пытаясь клюнуть, и криками звал своего хозяина. Крига не мог сражаться: каждый палец рук и ног нужен был ему для того, чтобы удержаться на стене, но…

Он все-таки соскользнул со скалы, упав на дно пропасти — в заросли колючих серо-зеленых лиан. Его нервы завибрировали от ощущения древнего симбиоза. Крига лежал неподвижно, словно мертвый. Сокол пронесся над ним, издал резкий крик триумфа и уселся на плече, собираясь выклевать ему глаза. И вдруг…

Сокола внезапно хлестнули плети лиан. Удары не были сильными, но колючки впились в плоть, не давая птице взлететь. Крига углублялся все дальше в ущелье, а за его спиной лианы рвали сокола на куски.

На фоне темнеющего неба появился Риордан. Он выстрелил один раз, второй… Пули злобно прожужжали недалеко от Криги. Но поднимающаяся из глубин тьма укрыла марсианина.

Человек включил усилитель, и звук его голоса прокатился сквозь надвигающуюся ночь чудовищным громом, которого Марс не слышал уже тысячелетия.

“Одно очко в твою пользу! Но это ничего не значит. Я найду тебя!” — сказал Риордан.

Солнце закатилось за горизонт, и ночь опустилась, словно упавшая штора. Но и в темноте Крига продолжал слышать смех человека. Древние скалы дрожали от этого смеха.

Долгая погоня и недостаток кислорода утомили Риордана. Ему хотелось горячей пищи и курить, но ни того, ни другого не предвиделось. “Ладно, пустяки!” — успокаивал себя человек. Он подумал, что радости жизни, удобства станут только приятнее, когда он вернется домой… со шкурой марсианина.

С ухмылкой на лице Риордан устроился на ночлег-Маленький приятель стоил потраченных усилий, чертовски стоил! Марсианин продержался уже два дня в небольшом десятимильном круге и даже убил сокола. Но теперь Риордан подобрался к нему почти вплотную, и собака сможет быть поувереннее, поскольку на Марсе нет водных преград, обрывающих след. Так что конец охоты неизбежно близок.

Риордан лежал, глядя на великолепное звездное небо. Скоро наступит безжалостный холод. Но он утешал себя мыслью, что спальный мешок достаточно надежный изолятор, аккумуляторы копили энергию целый день. Ночь была темной, луны Марса отражали мало света. Взглянув на небо, можно было увидеть лишь быстро несущиеся пятнышки: Фобос и Деймос — просто яркие звезды. Темно, холодно и пусто!

Скальная собака где-то зарылась в песок. “Она поднимет тревогу, если марсианин приблизится к месту ночлега. Хотя нет, это маловероятно”, — подумал Риордан и решил, что ему нужно найти какое-нибудь убежище, если он не хочет замерзнуть…

Кусты, деревья и маленькие робкие животные шептали неслышные Риордану слова. Они рассказывали ветру о марсианине, согревающемся упорной работой. Но охотник не понимал этого языка. Языка, слишком чуждого для землянина.

Засыпая, Риордан вспоминал прежние охоты. Большая дичь Земли — лев, тигр, слон, буйвол и баран на высоких, обожженных солнцем горных пиках… Дождливые леса Венеры и кашляющий рев многоногого монстра, проламывающегося сквозь деревья к стоящему в ожидании охотнику. Примитивный ритм барабанов в жаркой, душной ночи; повторяющийся напев загонщиков, танцующих вокруг костра… Карабканье по дьявольским плато Меркурия, когда распухшее солнце лижет плохо спасающий от него скафандр…. Величие пустынных жидко-газовых болот Нептуна и огромная слепая тварь, с пронзительными воплями ищущая охотника, — разные воспоминания роились в расслабленной памяти.

Но тут была самая необычная и, возможно, опаснейшая из всех охота. И поэтому — самая лучшая. Риордан не испытывал злых чувств к марсианину; он уважал мужество маленького существа, как уважал храбрость других животных, на которых охотился. Трофей же, привезенный домой с этой охоты, как он надеялся, будет считаться заслуженно заработанным.

Однако то обстоятельство, что об успехе приходится говорить с осторожностью, не имело уже значения. Ведь Риордан охотился не столько ради славы, сколько ради любви к борьбе — хотя должен был признать, что не возражает против известности. Его предки сражались всегда и везде. Они были викингами, крестоносцами, наемниками, бунтовщиками, патриотами — словом, теми, в ком нуждалась история в тот или иной момент. Борьба была у Риордана в крови. Но в эту эпоху “вырождения” приходилось бороться только против тех, на кого он охотился.

“Что же… Завтра…” — Внезапно мысли оборвались, и охотник погрузился в сон.

Риордан проснулся, когда забрезжил короткий серый рассвет. Быстро позавтракал, свистом подозвал собаку. Его ноздри раздувались от возбуждения, а острое ощущение азарта чудесно пело внутри: “Сегодня… Может быть, сегодня!”

Они спустились в ущелье кружным путем и потратили почти час, пока собака не нашла след. Снова где-то неподалеку раздался глухой подвывающий лай. И они направились по следу, теперь уже медленнее — местность была неровной и каменистой.

Солнце поднималось все выше, пока они пробирались вдоль высохшего русла древней реки. Бледный холодный свет омывал острые скалы, фантастически раскрашенные утесы, камни, песок и осадки геологических эпох. Низкие жесткие кусты хрустели под подошвами человека, извиваясь и трепеща в бессильном протесте. В остальном все было спокойно: стояла глубокая, напряженная, словно чего-то ждущая тишина.

Молчание внезапно нарушила собака, рванувшись вперед с коротким взволнованным лаем — на свежий запах. Риордан кинулся следом, продираясь сквозь плотные кусты, тяжело дыша, одновременно ругаясь и ухмыляясь от возбуждения.

Неожиданно кусты под ногами исчезли, и собака с визгом соскользнула вниз по склону обнажившейся ямы. Риордан бросился плашмя на землю, едва успев поймать рукой хвост животного. Рывок чуть не сдернул в яму и его. Он обхватил свободной рукой ближайший куст и вытащил собаку наверх. Потрясенный внезапностью случившегося, охотник заглянул в ловушку. Она была искусно сделана: котлован около двадцати футов глубиной, умело прикрытый кустами, с отвесными (насколько позволял песок) стенами. На дне торчали три копья с каменными наконечниками весьма зловещего вида. Окажись у Риордана реакция поплоше, он распрощался бы со своей собакой и, возможно, погиб бы сам.

Оскалив зубы в волчьей усмешке, охотник огляделся вокруг. “Пучеглазый, наверное, проработал всю ночь, — промелькнуло в голове. — Значит, он где-то рядом… и очень усталый”.

Словно в ответ на его мысли, с ближайшей скалы покатился валун. Камень был огромной величины. Но на Марсе падающий предмет получает ускорение вдвое меньшее, чем на Земле.

Риордан откатился в сторону, и валун с грохотом упал на место, где он только что лежал.

— Я тебе покажу! — закричал Риордан и кинулся к скале. Наверху появилось серое существо и швырнуло копье в охотника. Но тот успел сделать выстрел, прежде чем марсианин исчез. Риордану повезло: копье отскочило от плотной ткани скафандра. Он начал карабкаться по узкому карнизу к вершине.

Марсианина нигде не было видно, но слабый кровавый след уводил в каменистые россыпи. “Слава Богу, подбил его!” — подумал охотник и посмотрел на собаку. Та медленно взбиралась по усеянной камнями тропе. Ее лапы кровоточили. Когда она поднялась наверх, Риордан в сердцах выругал животное, и они снова пустились в погоню.

След тянулся мили две, а затем обрывался. Риордан оглядел колючие деревья, закрывающие обзор со всех сторон. “Наверное, пучеглазый вернулся назад по собственному следу и взобрался на одну из скал, чтобы сделать парящий прыжок. Но куда?” — спрашивал себя охотник. По его лицу и телу струился пот, и его невозможно было стереть. Кожа невыносимо зудела, грудь тяжело вздымалась от скудных порций воздуха. Но человек смеялся от бурного восторга: “Какая погоня! Вот это охота!”

Крига лежал в тени высокой скалы и дрожал от усталости. Солнечный свет — яркий и обжигающий, жесткий, как металл завоевателей — танцевал за пределами тени ослепляющим, невыносимым для глаз марсианина маревом.

Он сделал ошибку, потратив драгоценные часы отдыха на ловушку: та не сработала, что можно было и предвидеть заранее. В результате он остался голодным, и жажда, словно дикий зверь, терзала его рот и горло.

А враги продолжали погоню. Весь день они шли за Кригой по пятам, и теперь марсианин находился на расстоянии не более чем в получасе ходьбы от них. Без отдыха, без всякой передышки, на мучительных песчаных и каменистых тропах продолжалась дьявольская охота. И сейчас Крига с грузом усталости на плечах ждал последней схватки. Рана в боку горела. Хоть она и была не глубокой, все-таки Она отняла у Криги много крови. И боль позволила ему Ухватить лишь несколько минут сна.

На какой-то момент Крига-воин исчез, и в пустынной тишине всхлипнул одинокий испуганный ребенок: “Почему они не оставят меня в покое?”

Зашелестел пыльно-зеленый куст, песчаная ящерица пискнула в одной из расселин. Враги приближались.

Крига устало выкарабкался на вершину невысокой скалы и затаился. След должен был провести охотника мимо Криги в направлении к башне.

Марсианин со своего места хорошо видел приземистые желтые руины, плоды тысячелетних объятий ветров. Он успел забежать туда и схватил лук с несколькими стрелами да топор. Но стрелы, выпущенные из натянутого тонкими руками лука, представляли собой весьма жалкое оружие: они не могли проткнуть костюм землянина. На топор тоже не приходилось рассчитывать. Но у Криги больше ничего не было. Пожалуй, единственными его союзниками в пустыне были животные и растения.

Мысли Криги о сути землян подтвердили своими рассказами вернувшиеся рабы. Молчание Марса нарушили ревущие машины, сотрясая планету бессмысленной яростью необузданной энергии. Земляне были завоевателями, и им никогда не приходило в голову, что древний мир и тишина стоят того, чтобы их сохранить.

Ну что же… Крига приложил стрелу к тетиве и стал ждать под молчаливым, обжигающим солнцем. Первой — с лаем и подвыванием — бежала собака. Марсианин натянул тетиву лука изо всех сил: сейчас появится человек… И вот невдалеке мелькнул силуэт. Человек бежал, перепрыгивая через камни, с ружьем в руке и беспокойным напряженным взглядом светящихся зеленым светом глаз — человек, готовый убивать. Крига медленно выпрямился… Землянин уже находился почти под скалой — там же, где и собака.

Резко вздрогнула и прозвенела тетива в унисон с диким воплем Криги — стрела пронзила собаку насквозь. Раненый зверь подпрыгнул, а затем с воем покатился по камням, пытаясь ухватить зубами торчащую из груди стрелу.

Словно серая молния, марсианин метнулся со скалы. Если бы топор смог разбить шлем…

Крига ударил противника, вложив в удар все силы, и они вместе упали на землю. У Криги не было возможности размахнуться как следует. Он бешено рубил шлем топором, но топор каждый раз отскакивал от пластика… Риордан взревел и нанес мощный удар кулаком. Еле сдерживая тошноту, Крига откатился в сторону. И Риордан выстрелил, не целясь.

Марсианин вскочил и бросился бежать. Человек же встал на одно колено, стараясь взять на прицел серый силуэт, взвившийся вверх по ближайшему склону. Но что такое? По ноге охотника скользнула маленькая песчаная змейка и обернулась затем вокруг запястья руки. Небольшой змеиной силы как раз хватило на то, чтобы отклонить ружье немного в сторону: пуля провизжала мимо уха Крита, когда он уже исчезал в расщелине.

Странно… но марсианин внезапно почувствовал острую боль предсмертной агонии змейки, раздавленной ногой человека. Пока это странное чувство блуждало в его душе, до него донесся звук взрыва, эхом прокатившийся между горами. Это человек достал взрывчатку из своей ракеты и взорвал башню Криги.

Теперь марсианин остался совершенно безоружным. Кроме того, что он потерял топор и лук, ему некуда теперь стало отступать для последнего боя. Человек же не собирался отказываться от охоты, без животных он станет преследовать Кригу медленнее, но так же неумолимо.

Марсианин рухнул на камни. Сухие рыдания сотрясали его тело, и предзакатный ветер плакал вместе с ним.

Крига устремил взгляд далеко, через красно-желтое огромное пространство — на низкое солнце. Длинные тени крались по вечерней земле. Мир и спокойствие воцарились на короткий момент перед наступлением резкого холода ночи. Эхо донесло откуда-то тихую трель песчаного бегунка; заговорили кусты, перешептываясь на своем древнем бессловесном языке.

Пустыня и ветер, песок под высокими холодными звездами, мир тишины и одиночества говорили с Кригой. Великая жажда гармонии и единства жизни на Марсе, сплотившемся в борьбе против жестокого окружения, проснулась в его крови. И когда солнце зашло, а звезды расцвели своей морозной красотой, Крига снова начал думать.

Он не испытывал ненависти к своему мучителю, но сам суровый Марс не позволял ему сдаваться. Крига сражался за планету — древнюю и примитивную, погруженную в собственные мечты. Сражался против чужака и осквернителя. Эта война была столь же древней и безжалостной, как сама жизнь. И каждая битва, выигранная или потерянная, имела значение, даже если никто не знал о ней.

— Ты сражаешься не один, — шептала пустыня. — Ты сражаешься за весь Марс, и мы рядом с тобой.

Что-то шевельнулось в темноте. Крошечное теплое существо пробежало по руке Криги. Эта маленькая мышь рыла ходы в песке и жила незаметной жизнью, вполне довольствуясь ею. Она была частью этого мира и не могла ослушаться его безжалостного голоса. Сочувствуя всем сердцем, Крига прошептал на странном языке:

“Ты сделаешь это для нас? Ты сделаешь это, — маленькая сестричка?!”

Риордан слишком устал, чтобы быстро заснуть. Он долго лежал и думал, а это не поднимает дух одинокого человека в марсианских горах: “Итак, собака погибла! Но неважно, пучеглазый никуда не убежит!” Риордан погрузился в мысли о древней пустыне. Она шептала ему что-то, шелестели редкие кусты, и кто-то пищал в темноте. Ветер дул с диким, стонущим воем над скалами, освещенными слабым звездным светом. И возникло впечатление, что звезды тоже имеют свои голоса. Все звуки сплелись воедино, словно ночной мир тихо и вкрадчиво пытался втолковать человеку — что?.. В голове Риордана промелькнуло смутное сомнение в том, подчинят ли когда-нибудь земляне Марс. Не столкнулась ли человеческая раса с явлением, которое она не в состоянии оценить по достоинству?

Но он быстро одумался, заставив себя повторить, что все это, конечно же, ерунда… Марс уже был старым и бесплодным, медленно погружающимся в сонную смерть. Поступь человеческих ног, голоса людей и рев штурмующих небо ракет разбудили планету. Впереди было новое будущее, которое принадлежало человеку. Да и куда смотрели древние боги Марса, когда столица землян Арес поднимала свои прочные шпили над песками пустыни?

Ночь надвигалась на планету огромной черной громадой, и с ее приближением становилось все холоднее. Звезды — сверкающие алмазы на совершенно черном небе — казались и огнем, и льдом одновременно. Время от времени Риордан слышал слабый треск, передававшийся через почву. Это камень или дерево не выдерживали мороза. Ветер утих, словно замерз от холода; остался только суровый чистый свет звезд, падающий из космоса, чтобы разбиться о скалы.

Риордан забылся в сетях беспокойного сна, но странный шорох заставил его очнуться. Он увидел небольшую тварь, бегущую к нему, и схватился за ружье, лежавшее рядом со спальным мешком. Затем хрипло рассмеялся. Это была всего лишь песчаная мышь. Его бдительность и чуткость лишний раз доказывали, что марсианин не имел никаких шансов подобраться к нему во время отдыха.

Человек резко оборвал смех. Слишком гулко отдавался в шлеме звук…

Риордан встал вместе с угрюмым рассветом, испытывая сильное желание закончить, наконец, охоту. Ему хотелось скорее избавиться от скафандра: он чувствовал, каким грязным стало тело и небритым — лицо. От сухого рациона, проталкиваемого через специальное шлюзовое отверстие, тошнило; ноги не гнулись и болели от усталости. К тому же без собаки, которую ему пришлось пристрелить, поиск следов обещал замедлиться. Но Риордану не хотелось возвращаться в Порт Армстронг за другой. “Нет, — подумал он, — в аду уже явно заждались этого марсианина, и скоро я сниму с него шкуру!”

Завтрак и немного движения улучшили его самочувствие. Опытным взглядом человек нашел след марсианина, что и неудивительно: песок покрывал все кругом, даже скалы. Так что пучеглазый ни за что не смог бы скрыть свой след, если бы даже и пытался. Впрочем, это его только задержало бы. Риордан побежал по следу ровной трусцой.

В полдень он оказался на возвышенности среди голых скал, иглами торчащих в небо. Он продолжал бежать, уверенный, что рано или поздно вымотает жертву. Его взбадривали и подогревали воспоминания о том, как он однажды дома, на Земле, загнал оленя. То преследование продолжалось день за днем, пока сердце животного, сжимающееся в ожидании смерти, не остановилось, не выдержав погони.

След, по которому он шел, выглядел четким и свежим. Человек напрягся, осознав, что марсианин где-то совсем рядом: след был даже слишком четким. “А может, это приманка к следующей ловушке? — подумал Риордан и, приготовив ружье, удвоил осторожность. — Нет, вряд ли это ловушка, у него не хватило бы времени…”

Взобравшись на высокий скальный гребень, охотник оглядел сверху угрюмый фантастический ландшафт. Около горизонта виднелась черная полоса — граница радиоактивного барьера. Марсианин не мог перейти ее. Риордан включил динамик, и громыхающий человеческий голос нарушил тишину:

— Выходи, пучеглазый! Я все равно доберись до тебя! Лучше выходи сразу, и покончим с этим!

Эхо заметалось между голыми скалами, содрогаясь и трепеща под бронзовым куполом неба: “Выходи, выходи, выходи…”

Марсианин, казалось, возник из воздуха, поднявшись серым призраком среди разбросанных камней — до него было не более двадцати футов. Его появление на мгновение ошеломило охотника. Он раскрыл рот от удивления. Крига стоял перед ним, чуть покачиваясь, словно мираж, и ждал.

Человек закричал и поднял ружье. Но марсианин не шевельнулся, словно был высечен из серого камня. И Риордан с разочарованием подумал, что тот, в конце концов, решил не противиться неизбежной смерти.

— Что ж, хорошая была охота! Прощай! — прошептал охотник и нажал на курок, но… ружье взорвалось. Это песчаная мышь забралась ночью в дуло.

Риордан услышал гром и увидел, как ствол лопнул, словно гнилой банан. Нет, его не ранило. Но когда он качнулся назад от неожиданности, Крига бросился на него.

Марсианин был высотой всего в четыре фута — тощий и безоружный. Но он налетел на землянина, как маленький смерч. Его ноги обвили талию человека, а руки принялись ломать воздушный шланг.

Риордан опрокинулся на землю от удара и, зарычав по-тигриному, сжал руками тонкую шею марсианина. Крига защелкал клювом, тщетно пытаясь поймать хоть немного воздуха. Они покатились под откос в облаке пыли. Взволнованно шептались кусты.

Человек сдавил изо всех сил шею противника, Крига же вывернулся и в отместку клюнул шланг землянина. Риордан ошеломленно услышал свист воздуха, выходящего из разорванного шланга. Автоматический клапан перекрыл утечку, но связь с насосом была уже прервана…

Риордан выругался и снова вцепился руками в горло марсианина. Потом он просто лежал, не ослабляя хватки: ее не могли сломить никакие рывки и изгибы Криги. И вот… минут через пять Крига затих.

Для пущей уверенности Риордан продолжал его душить. Затем, спустя еще пять минут, он отпустил марсианина и пошарил у себя за спиной, пытаясь добраться до насоса.

Воздух внутри костюма стал невыносимо горячим. Риордан пробовал снова и снова подсоединить шланг к насосу. Но напрасно… “Плохая конструкция! — пульсировало в мозгу. — Но ведь эти костюмы и не предназначались для драки!”

Человек посмотрел на маленькое затихшее тело марсианина. Слабый ветерок шевелил серые перья. “Надо же, каким славным воином оказался этот парень! — отвлеченно подумал он. — Он станет гордостью трофейной комнаты. Заслуженно. Так… но что же дальше?”

Мысли приняли несколько другой оборот. Риордан развернул спальный мешок и аккуратно расстелил его. Ему не добраться до ракеты с оставшимся в костюме воздухом, значит, придется прибегнуть к замедлителю. Нужно только забраться в мешок, иначе ночной холод заморозит кровь в жилах.

Человек залез внутрь мешка, тщательно застегнув молнию, и открыл кран баллончика с замедлителем. Счастье, что он оказался в запасе — но хороший охотник предусматривает все!

Он подумал о том, что будет ужасно скучно лежать здесь, пока Уисби не услышит через десять дней сигнал передатчика и выручит его. Но он все равно выдержит. Зато будет что вспомнить и рассказать! Притом в сухом воздухе шкура марсианина отлично хранится…

Риордан почувствовал, как паралич распространяется по всему телу, замедляя сердцебиение и дыхание. Сознание оставалось ясным, несмотря на полное расслабление тела. Что ж, он победил! Собственными руками убил самую коварную дичь!

Спустя некоторое время Крига очнулся. Он осторожно ощупал себя: “Кажется, сломано ребро…” Но это его не пугало. Главное, что он был жив. Его душили почти десять минут. Но вот ведь какая штука: марсианин может продержаться без воздуха пятнадцать.

Крига открыл спальный мешок землянина и достал ключи, затем медленно заковылял к ракете. Он давно мечтал отправиться к сородичам, живущим на краю пустыни. Теперь же у него было все для этого: и земная машина, которую он может изучить, и земное оружие для копирования…

Но сначала следовало закончить другое дело. Крига не испытывал ненависти к Риордану. Но Марс — это суровый мир, живущий по своим законам.

Вернувшись назад, он затащил землянина в пещеру и спрятал так, что никакая поисковая партия не смогла бы отыскать охотника.

Крига на секунду заглянул человеку в глаза. Они были полны ужаса. Марсианин медленно произнес на человеческом языке:

— За тех, кого ты убил, и за то, что ты явился сюда незваным, ради дня, когда Марс станет свободным, я оставляю тебя здесь!

Перед отлетом Крига достал из ракеты несколько кислородных баллонов и подсоединил их к воздушному шлангу Риордана. Этого воздуха хватит, чтобы держать его живым тысячу лет…

БЫТЬ ТРУСОМ

Преследуемый корабль делал скачки в подпространстве с абсолютным презрением к окрестным звездам и пылевым туманностям. За кормой патрульного крейсера осталось уже больше десяти световых лет погони, когда цель вдруг исчезла с экранов следящих систем.

Организованный поиск не дал результатов; впрочем, он не был настолько отчаянным, как того требовала ситуация. Лига объединяла миллион культур; под ее протекторатом находились еще несколько миллионов цивилизаций, пока слишком отсталых, чтобы стать полноправными членами; каждая, даже очень маленькая, планета — это такая уйма гор, равнин, долин, океанов, городов, ледников и пустынь, что бессмысленно их обыскивать — метр за метром — в надежде найти одного-единственного человека. Патрулю было известно немного: искомый корабль имеет дальность полета без дозаправки примерно три сотни парсеков, но, в то же время, он не заправлялся ни в одном из официальных портов сферы этого радиуса.

Патруль предложил большую награду за информацию, могущую помочь арестовать беглеца: некоего Самела Варриса, человека с планеты Кальдон (номер такой-то в Каталоге Пилота), обвиняемого в преступном разжигании войны. Объявление было распространено как можно шире. Всем агентам патруля предписывалось смотреть во все глаза, держать наготове щупальца и телепатические органы, но ни в коем случае не упустить человека, способного миллиарды живых существ превратить в радиоактивный газ. Сделав так, Патруль стал ждать.

Прошел год.

Первые вести об исчезнувшем преступнике принес некий Джакор Тимал, капитан торгового корабля “Ганаш”, промышлявшего в периферийных районах Спирального Скопления. Капитан видел Варриса и даже с ним разговаривал. Никаких сомнений. Одна загвоздка: Варрис нашел убежище у короля Тунсбы — варварской страны в южном полушарии мало кому в Галактике известного мира планеты Руфина. Он получил гражданство и принял присягу королевского гвардейца. Верность между хозяином и слугой — главный элемент тунсбанской морали. Король никогда не выдаст Варриса.

Конечно, топоры и стрелы немного стоят против излучателей. И хотя Варриса вряд ли удастся взять живым, его можно будет убить, принеся в жертву несколько тунсбанцев.

Ничего особенного. Для Патруля это будет нетрудно…

Изложив свой план действий, довольный собой капитан Тимал принялся ждать ответа и обещанных денег.

Винг Алак подвел флиттер поближе к планете. Корабль висел надоблачным великолепием на фоне холодного сияния звезд Скопления. Алак мрачно вслушивался в шорохи работающей аппаратуры, ожидая, пока Дрогс замерит атмосферные параметры.

— Вполне сносно, — наконец произнес галматианин. Его антенны озадаченно приподнялись над круглым выпуклым лицом с маленькими черными глазками. — Зачем ты тратишь время на проверку? Планета занесена в Каталог.

— У меня ужасно подозрительный склад ума. К тому же очень мрачный, — ответил Алак.

Он был худощав, среднего роста, с очень белой кожей, сочетающейся с ярко-рыжими волосами. Форма сидела на нем щегольски, на самой грани нарушения Устава.

Дрогс, осторожно переступая восемью ногами, перенес через кабину свое трехметровое зеленое тело. В массивных трехпалых ладонях он держал карты.

— Да… Вот королевство Тунсба и столица… как бишь ее там? Вайнабог. Надеюсь, наша дичь все еще там. Тимал клялся, что не спугнул Варриса. — Дрогс вздохнул. — Я теперь должен буду минимум час потратить, чтобы найти в телескоп это проклятое место. А ты усядешься бездельничать, размышляя о приятном… Совсем как моя жена на яйце.

— Единственная мечта у меня сейчас — вдруг отменят Главную Директиву.

— Никаких шансов… — проговорил Дрогс. — Никаких, пока лидером Лиги не станет менее кровожадная раса, чем твоя.

— Менее?! Ты, наверное, хотел сказать “более”? “Ни при каких обстоятельствах Патрульный не может убить разумное существо…” Не дай Бог нарушить сие… — Алак изобразил на лице ужас. — И ты называешь нас кровожадными?

— Конечно. Чтобы пойти на такую крайность, у расы должно быть довольно кровавое прошлое… И только вид, от природы свирепый, способен сделать благую заповедь величайшим секретом, блефуя угрозой всепланетной резни, чтобы добиться своей цели. Галматианин догоняет фарстака в родных лесах, прыгает ему на спину и ест, пока тот еще бежит… Но он не способен вообразить хладнокровную стерилизацию целого мира с единственной целью — удержаться от убийства, тем более справедливого при самозащите.

Гусеницеобразное тело Дрогса изогнулось над телескопом.

— Изыди, Сатана… И не приставай. — Алак угрюмо вернулся к своим мыслям. Его мозг под гипнозом был напичкан всей информацией о Тунсбе, которую собрали три поколения торговцев. Ни один факт не выглядел обнадеживающим.

Король был… ну, если не абсолютным монархом, то почти таковым просто потому, что над обществом ставил его закон. Подобно прочим воинственным варварам, тунсбанцы питали полурелигиозное уважение к букве закона, хотя не всегда к его духу. Патрулю мешали два пункта Кодекса: а) король не выдает верного слугу врагу, а сражается за него до самой смерти; б) если король сражается, то сражается и все мужское население, невзирая на угрозу собственной гибели, а также жен и детей. Смерть лучше бесчестья! Религия, которую они исповедуют довольно пылко, обещает роскошные небеса всем павшим за правое дело и, соответственно, ужасный ад для нарушителей закона. Церковь была довольно мощной организацией, и набожность подданных не мешала конфликтам между нею и троном. Может, подумал Алак, что-нибудь удастся сделать через духовенство?

Торговцы извне, изредка прилетающие обменять различные промышленные товары на меха и пряности планеты Руфина, почти не повлияли на местную культуру. Возможно, их вмешательство стало причиной нескольких войн и породило пару-другую ересей, но в целом туземцы довольствовались образом жизни своих отцов. Основной эффект торговли состоял в исчезновении сверхъестественного ужаса перед пришельцами, которые были могучими, но все знали, что они смертны. Алак сомневался, что даже целый флот Патруля мог заставить тунсбанцев уступить в таком щекотливом вопросе, как выдача Варриса.

— Чего я не могу понять, — сказал Дрогс, — почему нам нельзя махнуть вниз и накрыть город облаком усыпляющего газа.

Патрульный корабль был отправлен с такой поспешностью, что Дрогс успел получить только самый минимум информации о происходящем; а по дороге сюда он, по обыкновению своего вида, аккумулировал энергию — его тело могло запасать впрок много дней сна.

Свободная рука Дрогса обвела широким жестом флиттер. Этот корабль был невелик, но хорошо экипирован: не только оружием — для блефа, — но и собственными мастерской и лабораторией.

— Различия в метаболизме, — ответил Алак. — Любой анестетик, известный нам, ядовит для них, а аналогичные их вещества убьют Варриса. Парализующие лучи также не годятся — ультразвук взболтает мозг руфианца, словно яйцо. Мне кажется, Варрис выбрал планету Руфина в качестве норы именно по этой причине.

— Но он не знает, что мы не можем просто спуститься и поднять стрельбу.

— Он может догадываться. Мы держим в секрете то, что Патруль никогда не убивает, но ни для кого не тайна, что мы избегаем причинять вред свидетелям. — Алак нахмурился. — На Кальдоне все еще найдется миллионов сто людей, которые восстанут против нового правительства, если Варрис вернется к ним. Безразлично, добьется он успеха или нет, это будет настоящий геноцид и большой позор для Патруля.

— Гм-м-м… он не сможет улететь с этой планеты без топлива. Баки его корабля, должно быть, почти сухие. Почему мы не можем блокировать планету, лишив его шанса купить топливо?

— Блокада не дает гарантии, — возразил Алак.

Дрогс в первый раз участвовал в космической операции, до этого он работал только на поверхности планет.

— Не составило бы труда уничтожить его корабль, но известие, что Варрис жив, скоро неизбежно просочится на Кальдон. Последуют попытки прорвать блокаду и увезти его. Рано или поздно они добьются своего. А у нас связаны руки запретом стрелять на поражение. Нет, будь я проклят, мы должны арестовать его — и быстро!

Алак с сожалением обвел взглядом стеллажи с биохимией. Вот, например, сильнейший наркотик, производная намбутала — гипнит. Легкий укол мгновенно свалил бы Варриса, а когда бы он проснулся — с затуманенным мозгом, не в силах подняться от похмелья, но в то же время исполняя любое приказание, можно было бы извлечь массу полезной информации о его заговоре.

Алак чувствовал себя более скованным, чем когда-либо в своей прагматичной жизни. Из бластера он мог бы сжечь отряд тунсбанских рыцарей, но их архаичное оружие уже не казалось таким нелепым, если бластером пользоваться не разрешалось.

— Заканчивай скорее, — резким тоном произнес он, — надо двигаться… и не спрашивай меня — куда…

Место для посадки кораблей было отведено прямо у стен Вайнабога. Толстенные, усеянные зубцами и башенками, серые стены нависали над широким пейзажем полей и далеких холмов. Там и тут Алак видел деревушки с соломенными крышами. В двух километрах от города располагалось укрепление меньших размеров с единственной большой башней в центре. Башня венчалась золоченым перекрестьем. Это, должно быть, место, упоминаемое в рассказах торговцев. Аббатство Гриммок, кажется?

Было вполне уместно говорить об аббатстве, монахах, рыцарях и королях. Культурно и технически Тунсба очень близко соответствовала средневековой Европе.

Когда Алак вышел из корабля, вокруг флиттера уже стояли, тараща глаза, несколько крестьян и горожан. Другие направлялись к ним. Алак окинул взглядом поле и увидел невдалеке еще один космический корабль — наверное, Варриса. Точно. Он вспомнил его описание. Корабль охраняли стражники с алебардами.

Тщательно игнорируя зевак, Алак ждал официальных встречающих. Бряцая доспехами, они выехали из города на горбатых животных с рогами и желтой шерстью. За ними по пятам бежал рысцой отряд лучников. Впереди трубил герольд в красном плаще. Делегация приближалась с топаньем копыт и шелестом развевающихся знамен. Копья были вежливо приподняты, но из прорезей шлемов наблюдали внимательные глаза.

Герольд выехал вперед и обратился к Алаку, одетому в самый яркий из своих мундиров.

— Приветствую тебя, незнакомец, от имени нашего повелителя Морлака, короля всей Тунсбы и защитника Запада. Король Морлак просит тебя быть его гостем.

Герольд вытащил меч и протянул его рукояткой вперед. Алак поспешно перебрал в уме полученные уроки и потерся лбом о рукоятку.

Они были вполне гуманоидными: бледно-голубая кожа, фиолетовые волосы и короткие хвостики не имели значения — эффект сводился к впечатлению небольшой неправильности. Капельку подлиннее носы, чуточку квадратнее лица, колени и локти согнуты под странным углом — туземцы напоминали ожившие карикатуры. И еще: они издавали резкий горчичный запах.

На все это Алак не обращал внимания, хорошо зная, что для них он выглядит и пахнет не менее странно. Но ему доводилось встречать новобранцев-патрульных, заработавших нервное расстройство после нескольких месяцев на планетах с “гуманоидами до шести пунктов классификации”.

Алак ответил серьезным тоном на тунсбанском языке:

— Передайте Его Величеству мою благодарность. Я — высокопоставленный Винг Алак. Не торговец, а посол короля торговцев, направленный сюда с очень деликатной миссией. Прошу встречи с Его Величеством Морлаком как можно быстрее.

Церемония продолжалась. Пришлось послать за несколькими рабами, чтобы нести впечатляющий груз даров Алака. Затем ему предложили сесть верхом на животное, но Алак отказался — торговцы предупреждали об этой маленькой шутке: когда инопланетянина сажают в седло, животное обезумевает от чужого запаха. С подобающим рангу посла высокомерием Алак потребовал носилки — неудобные и вызывающие тошноту при езде, но позволяющие сохранить достоинство. Рыцари Вайнабога построились вокруг, и его понесли через ворота и дальше по мощенным булыжником улицам к похожему на крепость дворцу.

Против ожидания, Алак встретил внутри не грубую роскошь, а утонченное великолепие действительно красивой обстановки. В зале для аудиенций толпилось около сотни дворян в сверкающих всеми цветами радуги одеждах. Они громко разговаривали, бурно жестикулируя. Вокруг сновали слуги, предлагая подносы с пищей и вином. Играл небольшой оркестр, скрежещущая музыка резала слух. Около застывшей вдоль стен охраны стоял ряд монахов в серых сутанах с капюшонами на головах.

Алак прошел под поблескивающими копьями стражи и встал на колени перед сидящим на троне королем. Монарх был тучен, среднего возраста, с длинной бородой, короной и обнаженным мечом на коленях. Слева от него, на почетном месте — большинство туземцев были левшами — сидел пожилой мужчина, гладко выбритый, с крючковатым носом, в желтой сутане и высокой, украшенной драгоценностями шапке с золотым перекрестьем.

— Мое почтение, могущественный король Морлак. Издалека прибыл я, недостойный Винг Алак, чтобы увидеть Ваше Величество, перед которым трепещут народы. Я принес послание от моего короля и эти скудные дары.

“Скудные дары” образовали приличную горку из одежд, блестящих синтетических украшении, ручных фонариков и мечей из марганцевой стали. Находясь на стадии войн и феодализма, планета Руфина не могла легально получать современные инструменты и оружие, но бытовые товары и изделия роскоши под запрет не подпадали.

— Хорошо, сэр Винг Алак. Сядь около меня справа. — Голос Морлака стал громче, и жужжание толпы, уже почти умолкшей от любопытства, мгновенно прекратилось. — Да будет известно всем, сэр Винг Алак действительно мой гость, уважаемый и неприкосновенный. Вред, причиненный ему иначе, чем в законной дуэли, станет оскорблением и моему дому, оскорблением, за которое Создатель повелевает мне отомстить.

Дворяне подвинулись ближе. Этикет двора не был строго формализован, очевидно, и один из дворян вышел вперед, когда Алак усаживался на высокое сиденье. У патрульного по спине пробежали мурашки и зашевелились волосы на голове.

Самел Варрис, как и остальные аристократы, имел одежду из цветного бархата, увешанную нитями с драгоценностями. Звание королевского гвардейца действительно было высоким рангом, дающим право на земли и собственную свиту. Перед Алаком стоял крупный, смуглый мужчина с надменными чертами лица и проницательными глазами. В глазах мелькнул огонек, и Варрис отвесил ироничный поклон.

— А-а, сэр Винг Алак, — произнес он на тунсбанском языке. — Не ожидал такой чести. Вы лично явились за мной.

Король Морлак нахмурился и положил украшенную кольцами руку на свой меч.

— Я не знал, что вы знакомы.

Алак понадеялся, что ощущение пустоты в желудке не отразилось на лице.

— Да, милорд, Варрис и я встречались раньше. Фактически моя миссия касается его.

— Пришел, чтобы забрать его с собой? — Голос короля больше походил на рычание, и дворяне Вайнабога потянулись к своим кинжалам.

— Не знаю, что этот человек наговорил вам, милорд…

— Он здесь потому, что враги заняли его королевство и хотели лишить его жизни. Благородные дары принес он мне, даже одно из огненных ружей, на которые так скупы торговцы. Он дал мне много ценных советов. Следуя им, мы разгромили армию Раганстога и получили с них большой выкуп. — Морлак сверкнул глазами из-под опущенных бровей. — Так вот, знай, сэр Винг Алак, что, хотя ты мой гость и я не могу причинить тебе вред, сэр Варрис принял присягу и верно служит мне. За это я дал ему золото и богатые земли. Честь моего дома свята… и, если ты требуешь вернуть сэра Варриса его врагам, я должен просить тебя уйти. И когда мы встретимся в следующий раз, ты пожалеешь об этом!

Алак чуть не присвистнул губами, но вовремя удержался. Выхватить бы бластер!.. Но оружие не представляет ценности после того, как истрачен заряд, а Варрис должен быть наказан за презрение к галактическому закону.

— Милорд! — торопливо заговорил Алак. — Не отрицаю, что имел подобное желание. Но никогда в намерения моего короля или мои собственные не входило оскорбление Вашего Величества. Требование не будет предъявлено вам.

— Давайте жить в мире, — произнес вдруг священник, сидевший слева от Морлака. Голос его отнюдь не был таким елейным, как слова. В аббате чувствовался борец, гораздо более умный и опасный, чем кичливые дворяне вокруг. — Во имя Создателя, пусть сохранится дружба, пусть черные мысли и Зло останутся в отдалении.

Морлак выругался.

— По правде, милорд, я не сержусь на посла, — улыбнулся Варрис. — Подтверждаю, что он ведет себя по-рыцарски и хочет служить своему королю так же хорошо, как я служу вам. Если почтенный аббат призывает к миру в этом доме, я первый послушаюсь его.

— Конечно, как обычно… Безбородый хитрец хнычет о мире, когда кругом угрожает предательство, — проворчал Морлак. — У тебя много хороших земель, аббат Гулманан… так что держи свои жадные пальцы подальше от моей души!

— Слова милорда, адресованные мне, не имеют значения, — спокойно ответил священник, — но если он говорит против Храма, то оскорбляет Создателя…

— Да замерзнуть тебе в аду, я не менее набожен, чем ты! — проревел Морлак. — Я приношу жертвы Создателю, а не зажравшемуся Храму, который рад был бы спихнуть меня с трона!

Лицо Гулманана потемнело, но он сдержал себя, сжав тонкие губы и сцепив костлявые пальцы.

— Не место и не время говорить о суетных мирских делах, — сказал он. — Я принесу жертву за вашу душу, милорд, и буду молить Создателя, чтобы он удержал вас от ошибок.

Морлак фыркнул и приказал подать кувшин вина. Алак сидел, стараясь не привлекать внимания, пока не уляжется раздражение короля, а затем завел разговор о расширении торговли.

Он не имел никаких полномочий заключать торговые соглашения, он просто хотел, чтобы его раньше времени не вышвырнули из Вайнабога. Благоразумно напичканный антиаллергеном, Алак отведал королевского угощения — единственно ради упрочения своего статуса гостя. Впрочем, Дрогс принес ему пакет сухого рациона, когда явился прислуживать “хозяину” в отведенных тому дворцовых покоях.

Человек угрюмо сидел около окна, глядя На величественное ночное небо со сгустками звезд и двумя лунами. Под окном благоухал сад, где-то распевал хор пьяных дворян, пир был еще в самом разгаре. Несколько свечей освещали увешанную портьерами комнату. Портьеры пахли духами, но, не будучи руфианцем, трудно наслаждаться запахом меркаптана.

— Будь у нас несколько тысяч опытных патрульных, — сказал Алак, — в латах и вооруженных дубинками, мы пробились бы во дворец. Прямо сейчас. Больше не могу ничего придумать.

— Так в чем же дело? — Дрогс сгорбился над булькающим водой кальяном, непробиваемо спокойный, как всегда.

— Грубо и не гарантирует успеха. Тунсбанцы упрямы и могут одолеть наших людей. Если использовать танки, то наверняка какой-нибудь тупой рыцарь попадет под гусеницы. А главное, пока продолжаются неприятности на Саннатоне, Патруль не может выделить нам такие большие силы… А к тому времени, когда он сможет, будет поздно. Эти проклятые торговцы, должно быть, уже разболтали половине Лиги, что Варрис найден. Мы должны ожидать попытки его спасения в течение недели. Адрес отправителя — Кальдон.

— Ты говорил, что местная церковь в плохих отношениях с королем. Может быть, удастся ее убедить сделать работу за нас? В Главной Директиве не сказано, что туземцам нельзя убивать друг друга.

— Нет… Священникам Храма разрешается сражаться только при самозащите, а здесь не принято нарушать закон. — Алак потер подбородок. — Хотя в твоей идее что-то есть. Я должен…

За дверью вдруг ударили в гонг. Дрогс гусеницей скользнул по полу и открыл дверь. Вошел Варрис и за ним дюжина воинов. Обнаженные лезвия мечей мерцали в полумраке комнаты.

В руке Алака появился бластер. Усмехнувшись, Варрис поднял ладонь.

— Не спеши, — посоветовал он, — эти ребята со мной для предосторожности. Я только хочу поговорить.

Алак вытащил сигарету и парой затяжек зажег ее.

— Давай, — ответил он безразличным тоном.

— Я хочу обратить твое внимание на несколько вещей, вот и все, — Варрис говорил на языке Терры. Охранники стояли неподвижно, не понимая ни слова. Их глаза беспокойно следили за чужаками. — Я терпеливый человек, но всему есть предел. Как ты думаешь, долго я смогу выносить необоснованное преследование?

— Необоснованное преследование? А массовая резня на Новой Вене?

Фанатизм тлел в глазах Варриса, но отвечал он спокойно:

— Меня выбрали диктатором законно. И по законам Кальдона я действовал в пределах своих прав. Это Патруль подстрекал народ к революции. Это Патруль поддерживает сейчас ненавистный колониализм на моей планете.

— Да… до тех пор, пока в головы кровожадных псов, которых ты называешь народом, не будет вбита хоть капля здравого смысла. Если бы тебя не остановили, там был бы сейчас еще один совершенно мертвый мир. — Алак кротко улыбнулся. — Ты сам поймешь это, когда мы нормализуем твою психику.

— Не можете просто казнить человека, — Варрис сделал несколько шагов по комнате, как тигр в клетке, — вы коверкаете его мозг, пока все, что для него свято, не станет злом, а все, что он презирал, — добром… Я не позволю, чтобы подобное произошло со мной.

— Ты застрял здесь, — сказал Алак, — я знаю, твой корабль почти без топлива. Между прочим, на случай, если у тебя появятся какие-нибудь идеи, мой корабль хорошо защищен. Почему бы тебе не сдаться прямо сейчас и избавить меня от лишних хлопот?

Варрис усмехнулся:

— Неплохо придумано, приятель, но я не настолько глуп. Если бы Патруль мог послать больше людей арестовать меня, он так и сделал бы. Я остаюсь здесь и ставлю на то, что спасатели с Кальдона прибудут раньше твоих кораблей.

Он ткнул пальцем в сторону охраны.

— Смотри! Будь у меня возможность, я приказал бы им убить тебя прямо сейчас. Тебя и это склизкое чудовище. Но я не могу, потому что должен соблюдать местный кодекс чести. Меня вышвырнут отсюда, если я нарушу хоть один из их дурацких законов. Зато я могу держать достаточно большую охрану, чтобы ты не похитил меня, на что ты, наверное, рассчитываешь.

— Я думал над этим, — кивнул Алак.

— Есть еще одна вещь, которую я могу сделать, — вызвать тебя на дуэль и… убить.

— Я хорошо стреляю.

— Современное оружие запрещено. Сторона, получившая вызов, имеет право выбора, но в любом случае это должен быть меч, топор или лук, или что-нибудь разрешенное их законом. — Варрис засмеялся. — В последний год я много практиковался как раз с таким оружием. И дома я занимался фехтованием. А сколько тренировался ты?

Алак пожал плечами. Не будучи романтиком, он никогда не испытывал интереса к архаическим видам спорта.

— Я горазд придумывать грязные трюки, — сказал он. — Предположим, мы будем драться на дубинах, но только в моей будет скрыто пружинное лезвие…

— Я встречал здесь подобные вещи, — спокойно ответил Варрис. — Яд запрещен, но устройства такого рода допускаются. Тем не менее наше оружие должно быть идентичным. Тебе придется достать меня лезвием при первой же попытке… а я сомневаюсь, что ты сможешь. Иначе я пойму, в чем дело, и воспользуюсь тем же самым. Уверяю, перспектива совершенно не пугает меня. Даю тебе несколько дней, чтобы понять, насколько безнадежна твоя задача. Если ты станешь угрожать орудиями корабля городу или мне… что ж, у моего корабля тоже есть орудия. Если ты не уберешься из королевства через неделю или начнешь подозрительные действия до этого срока, я вызову тебя на дуэль.

— Я мирный человек, — возразил Алак, — да и для дуэли нужны двое.

— Нет, здесь не нужны. Если я оскорблю тебя перед свидетелями и ты не вызовешь меня на дуэль, то потеряешь свой ранг рыцаря и будешь выгнан кнутами из страны. До границы долгая прогулка, если всю дорогу тебя хлещет бычий кнут. Ты не дойдешь живым.

— Хорошо, — выдохнул Алак. — Что ты хочешь от меня?

— Я хочу, чтобы меня оставили в покое.

— Того же хотят и люди, с которыми ты собираешься воевать.

— Спокойной ночи. — Варрис повернулся и вышел из комнаты. Солдаты последовали за ним.

Некоторое время Алак стоял молча. За стенами дворца шумел ночной ветер планеты Руфина. Почему-то звук этот мешал, он словно был чужим, как будто ветер — не просто движение воздуха… Быть может, потому, что ветер шелестел листвой неземных деревьев?..

— У тебя совсем нет плана? — пробормотал Дрогс.

— Есть один. — Алак нервно сцепил за спиной руки. — Варрис не может знать наверняка, что я не буду похищать его, или вызывать подкрепление, или совершать что-нибудь фатальное. Я рассчитывал на блеф… но, похоже, он сделал ход первым. Варрис хочет быть уверенным, что заберет с собой в ад по крайней мере хоть одного патрульного.

— Ты можешь изучить местный кодекс дуэли, — предложил Дрогс, — и позволить Варрису убить себя способом, который выглядел бы мошенническим. Тогда король даст ему пинка, а я смогу арестовать его с помощью парализующего луча.

— Благодарю, — сказал Алак, — твоя преданность долгу просто умиляет.

— Я знаю терранскую пословицу, — продолжал Дрогс. Шутки галматианина иногда бывали не смешными. — Трус умирает тысячью смертей, герой умирает только раз.

— Да. Но видишь ли, я скорее трус, если судить по моему прошлому. Я больше предпочитаю тысячу воображаемых смертей одной подлинной. С моей точки зрения, живой трус имеет все преимущества перед мертвым героем…

Алак замолчал. Челюсть его отвисла, затем снова захлопнулась. Он шлепнулся в кресло, задрал ноги на подоконник и пригладил пальцами рыжие волосы.

Галматианин вернулся к кальяну и невозмутимо продолжил курить. Он знал признаки. Непрямое убийство иногда выглядит очаровательно дьявольским, а ничего другого Патрулю не оставалось.

Несмотря на свои претензии на высокий ранг посла, Алак обнаружил, что его ценили очень низко — в сопровождающие ему дали лишь одного уродливого гуманоида. Но это могло оказаться полезным.

Презрительно-равнодушных дворян Вайнабога не интересовало, где он находится, и на следующее утро Алак отправился в аббатство Гриммок.

Аудиенция с Гулмананом была предоставлена без задержки. Алак пересек мощеный двор, прошагал мимо Храма, где монахи в клобуках проводили довольно впечатляющее богослужение, и вошел в большую центральную башню. Он очутился в большой комнате, обстановка которой поражала богатой материей, вышитой золотом и серебром. Одну стену закрывали книжные полки с большими красивыми фолиантами. Аббат сидел выпрямившись на резном троне из редкого дерева. Алак сделал предписанный этикетом поклон и был приглашен сесть.

Старые глаза задумчиво наблюдали за ним.

— Что привело тебя сюда, дитя мое?

— Я из другого мира, ваша святость, — ответил Алак. — Вашу веру я понимаю мало и считаю позором, что не узнал больше.

— Нам еще не удалось привести на путь Истины ни одного чужака, — мрачно подтвердил аббат, — за исключением сэра Варриса. Но, боюсь, в его набожности больше хитрости, чем веры.

— Позвольте по крайней мере услышать, во что вы верите, — попросил патрульный со всей серьезностью, какую мог изобразить при дневном свете.

Гулманан улыбнулся. Его худое голубоватое лицо покрылось морщинами:

— Подозреваю, дитя мое, что ты неспроста ищешь дорогу к Истине. Скорее всего, у тебя на уме есть более срочный вопрос.

— Ну… — Собеседники обменялись улыбками. Дурак не смог бы управлять аббатством, Алак отдал должное уму Гулманана. Но в то же время он подтвердил свое желание. Потребовался час на изложение того, что он хотел узнать.

Тунсба была монотеистическим государством, с развитой сложной теологией. Ритуалы отправлялись эмоционально, а заповеди были вполне гибкими, оставляя место плотским слабостям. Как и в средневековой Европе, церковь представляла собой мощную организацию, была интернациональной, хранила знания и постепенно цивилизовывала варварскую расу. Каждый священник был монахом, живя в большом или малом монастыре; каждый монастырь управлялся настоятелем, в данном случае — Гулмананом, ответственным перед центральным Советом в городе Аугнакаре. Но из-за больших расстояний и медленной связи влияние высшей власти было незначительным.

Духовенство принимало обет безбрачия и жило по своим собственным законам, со своим судом и наказанием, полностью отделенное от гражданского общества. Каждая мелочь их жизни, вплоть до одежды и питания, определялась обязательным для всех, без всяких исключений, каноном. Обряд вступления в лоно церкви, если вас примут, сводился к одной клятве, но выйти обратно было не так легко: требовался декрет Совета. Монаху ничего не принадлежало. Любая собственность, которую он имел прежде, возвращалась его наследникам, любой брак, который он успел заключить, автоматически аннулировался. Даже Гулманан не мог назвать одежду, носимую им, или земли, которыми он управлял, своими собственными. Все принадлежало корпорации, аббатству. И аббатство было богатым: столетиями знатные тунсбанцы дарили ему земли и деньги.

Естественно, между церковью и королем существовал конфликт. Оба оспаривали власть, оба настаивали на своем приоритете. Некоторые короли убивали или сажали в тюрьму своих аббатов, некоторые, наоборот, полностью подчинялись власти церкви. Морлак придерживался середины, рыча на Храм, но не атакуя его.

— …Я понял. — Алак склонил голову. — Благодарю, ваша святость.

— Надеюсь, я ответил на все твои вопросы? — сухо спросил аббат.

— Ну… есть несколько деловых вопросов. — Алак помолчал немного, еще раз оценивая собеседника. Гулманан казался предельно честным, прямой подкуп будет оскорблением. Но честность может оказаться более уступчивой, чем принято думать…

— Да? Говори без страха, дитя мое. Ни одно твое слово не выйдет за эти стены.

Алак решился.

— Как вы знаете, моя задача заключается в перемещении сэра Варриса в его собственное королевство для наказания за многие злые дела.

— Он заявляет, что был прав, — уклончиво ответил Гулманан.

— И он верит в это. Но во имя своей веры он готов убить больше людей, чем живет на вашей планете.

— Я уже думал над этим…

Алак глубоко вздохнул и быстро заговорил:

— Храм вечен, не так ли? И, значит, он должен смотреть на столетия вперед. Нельзя позволять одному человеку, чьи достоинства по меньшей мере сомнительны, стоять на пути прогресса, который может означать спасение тысяч душ.

— Я стар, — сказал Гулманан устало. — Моя жизнь была не настолько святой, как я мог бы желать. Если ты предлагаешь, чтобы мы оба действовали со взаимной выгодой, так и скажи.

Алак коротко объяснил, что задумал, и закончил словами:

— …И земли будут принадлежать вам, ваша святость.

— И неприятности тоже, — добавил аббат. — Нам хватает стычек с королем Морлаком.

— Эта будет не серьезней. Закон на вашей стороне.

— Тем не менее честь Храма не должна пострадать.

— Короче, вы хотите большего, чем я предложил?

— Да, — прямо ответил Гулманан.

Алак ждал. Капельки пота усеяли его лоб. Что он будет Делать, если аббат потребует невозможного?

Морщинистое голубое лицо стало печальным.

— Твоя раса знает много, — начал Гулманан. — Наши крестьяне растрачивают свои жизни, борясь со скудной почвой и сезонными нашествиями насекомых. Есть способы улучшить их судьбу?

— Это все? Конечно, есть. Помогать народам, когда они хотят этого, один из главных принципов нашей политики. Мои… мой король будет только рад послать вам специалистов, фермеров… чтобы показать, как…

— И еще… чистая жадность с моей стороны. Но иногда, по ночам, глядя на звезды и пытаясь понять рассказы торговцев, что этот наш мир — всего лишь мошка, летящая через непостижимую бездну… я чувствую боль от незнания, почему все так устроено. — Гулманан наклонился вперед от волнения. — Возможно ли… перевести несколько ваших книг по той науке, астрономии, на тунсбанский?

Алак считал себя закоренелым циником. По требованию служебного долга он часто и с легким сердцем нарушал самые торжественные клятвы. Но последнее обещание он собирался выполнить, даже если рухнут небеса.

На обратном пути Алак остановился у своего корабля, где Дрогс прятался от любопытного населения, и задал галматианину работу в корабельной мастерской.

Если бы человек питался только местной пищей, то довольно скоро он умер бы в агонии. Варрис позаботился о пищевом синтезе на своем корабле и сытно поел этим вечером. Алака он, конечно, не пригласил, и патрульный сумрачно сжевал то, что его начальство воображало подходящей и питательной диетой.

После ужина придворная знать собиралась в центральном зале для основательной попойки. Два камина безнадежно боролись с вечерним холодом; Алак, игнорируемый большинством дворян, прогуливался в толпе, пока не оказался рядом с Варрисом. Беглец беседовал с несколькими рыцарями, к его словам заинтересованно прислушивался со своего трона сам король Морлак. Варрис повышал свой престиж, объясняя некоторые принципы теории игр, гарантирующих успех в следующей войне.

— …и таким образом, друзья, мы не можем быть уверены в победе, так как в битве нет определенности, но мы можем так распределить свои силы, чтобы обеспечить наибольшую вероятность выигрыша…

— Чушь! — заявил Алак. Тунсбанская фраза, которую он использовал, прозвучала более оскорбительно.

— Вы, значит, не согласны, сэр? — спросил один из баронов.

— Не совсем, — ответил патрульный. — Но у меня нет желания спорить с такой тупоголовой свиньей, как низкорожденный Варрис.

Варрис остался невозмутим. Спокойным голосом он произнес:

— Надеюсь, вы заберете свои слова назад, сэр.

— Да, наверное, мне так и следует сделать, — согласился Алак. — Эти слова слишком мягкие. Но ведь и так все ясно, стоит лишь один раз взглянуть на это разжиревшее лицо. Сэр Варрис — грязное трепло, чьи пороки я даже не пытаюсь описать, они и навозную кучу заставят покраснеть.

В зале воцарилась мертвая тишина, только в трубе камина ревело пламя. Король Морлак нахмурился и тяжело задышал, но вмешаться не мог. Руки дворян потянулись к оружию.

— Чего ты хочешь? — пробормотал Варрис на терранском.

— Естественно, — продолжал Алак по-тунсбански, — раз сэр Варрис не опровергает моих утверждений, то и спорить не о чем.

Кальдонец вздохнул.

— Я опровергну их на твоем теле завтра утром, — ответил он.

Хитрое лицо Алака украсилось довольной улыбкой.

— Я правильно понял, что вы мне бросили вызов? — спросил он.

— Да, сэр, я приглашаю вас к дуэли.

— Очень хорошо. — Алак огляделся. Каждая пара глаз в зале была прикована к нему. — Милорды, вы свидетели, что я вызван сразиться с сэром Варрисом. Если не ошибаюсь, выбор оружия и места дуэли за мной.

— В пределах правил одиночной схватки, — со злостью прогремел Морлак, — и никаких колдовских штучек.

— Никаких, — поклонился Алак. — Я выбираю для дуэли мои собственные шпаги, которые легче ваших мечей, но, уверяю, не менее смертельны, если противники не одеты в латы. Сэр Варрис, конечно, первым выберет шпагу из пары. Дуэль произойдет напротив ворот аббатства Гриммок.

В выборе места не было ничего необычного. Тяжелораненого соперника могли взять к себе монахи, являющиеся также местными хирургами. Раненому разрешалось выздороветь, после чего сражение повторялось. С простой и логической убежденностью, что вражде нельзя давать разгореться, тунсбанский закон считал дуэль официально законченной только после смерти одного из участников. Интерес присутствующих вызвало только использование легких шпаг.

— Хорошо, — сказал Варрис ледяным тоном. Он вел себя спокойно, и только Алак мог догадываться, какие сомнения — где ловушка? — таятся в этих глазах. — Значит, завтра на рассвете.

— Абсолютно исключено! — твердо возразил Алак. Он никогда не просыпался раньше полудня, если это было в его силах. — Почему из-за тебя я должен терять добрый сон? Мы встретимся во время третьего жертвоприношения. — Алак вежливо поклонился. — Спокойной ночи!

Вернувшись в свою комнату, Алак подошел к окну и, преодолев с помощью компактного антигравитационного устройства дворцовую стену, отправился к кораблю. Варрис мог попытаться убить его, останься он ночевать во дворце. Хотя, скорее всего, кальдонец понадеется на свое превосходство в фехтовании. Алак знал, что это превосходство имеет место быть. Возможно, он живет последнюю ночь.

Потоки света полуденного солнца заливали голубое поле и стены аббатства Гриммок. Перед воротами находилась расчищенная площадка, на которой стояла толпа дворян, выпивая и заключая пари на исход дуэли.

В воротах, похожие на каменные статуи святых, ждали аббат Гулманан и дюжина монахов. Король Морлак, восседая на переносном троне, смотрел мрачно; он не поблагодарит человека, лишившего его полезного сэра Варриса.

Прозвучали трубы, Алак и Варрис вышли вперед. Оба были одеты в легкие рубашки и шорты. Ничего больше. Дворянин, назначенный Мастером Смерти, провел ритуальный обыск соперников на предмет спрятанного оружия и защитных пластинок, затем громко процитировал кодекс дуэли. Затем он взял подушку с лежащими на ней шпагами и протянул ее Варрису.

Зрение и слух приобрели неестественную остроту. Алак подумал, что может, наверное, различить каждую травинку вокруг себя — как будто мозг, пока была возможность, запасал информацию об окружающем. Варрис, стоявший в десятке метров от него, казался гигантом.

— А теперь Создатель пусть защитит правого!

Снова пропели трубы. Дуэль началась.

Варрис приближался не торопясь; Алак пошел навстречу. Они скрестили лезвия и застыли на время, глядя в глаза друг другу.

— Зачем ты делаешь это? — спросил беглец на терранском. — Если ты питаешь идиотскую надежду убить меня, забудь о ней. Я был дома чемпионом по фехтованию.

— Шпаги с секретом, — сказал Алак с напряженной улыбкой. — С каким — догадайся сам.

— Полагаю, ты знаешь, что наказание за использование яда — сожжение на костре… — В голосе Варриса на мгновение появилась раздраженная нота. — Почему ты не оставишь меня в покое? Какое тебе дело до всего этого?

— Поддерживать мир — вот мое дело, — ответил Алак. — Во всяком случае, мне за это платят.

Варрис оскалился. Его шпага стремительно метнулась вперед. Алак еле успел парировать удар. В воздухе раздался звон тонкой стали.

Варрис танцевал грациозно, агрессивно, с холодной решимостью на лице. Алак отчаянно рубил шпагой, как мечом. Рот Варриса искривился презрением. Он парировал удар, сделал выпад, и Алак почувствовал боль в плече. Толпа взорвалась веселыми криками.

“Хоть одну царапину! Одну царапину, прежде чем он достанет меня всерьез…”

По груди Алака потекло что-то теплое. Рана неглубокая, пустяки. Он вспомнил, что забыл нажать кнопку на рукоятке шпаги, и сделал это с проклятием. Глаза не успевали следить за оружием Варриса. Алак почувствовал еще один легкий укол. Варрис играл с ним!

Противник спокойно отступил под одобрительные возгласы аудитории, пока Алак собирался с силами. “Надо сделать… дьявол, как это называется… обманное движение!”

Варрис подошел ближе к остановившемуся Алаку. Патрульный сделал неожиданный выпад, целясь в левую руку противника. Варрис блокировал удар, но каким-то образом Алак сумел просунуть острие шпаги вперед и уколол противника в грудь.

“Теперь помоги, Господи, продержаться еще несколько секунд!”

Сталь метнулась к его горлу. Алак неуклюже, едва успев, отбил ее вниз. На его бедре появилась борозда. Варрис отпрыгнул назад, чтобы дать себе больше места, Алак сделал то же самое. Наконец он заметил, как глаза кальдонца беспомощно поплыли в сторону, лезвие шпаги дрогнуло. Чтобы придать зрелищу побольше правдоподобия, Алак подбежал ближе и проткнул бицепс Варриса. Рана безвредная, но кровоточившая с удовлетворительным энтузиазмом. Варрис уронил оружие и покачнулся, и Алак еле успел отскочить с дороги, когда большое тело упало на землю.

Дворяне кричали. Король Морлак ревел. Мастер Смерти кинулся вперед, оттолкнув Алака в сторону.

— По закону нельзя наносить удар упавшему, — сказал он.

— Уверяю вас… у меня… не было такого намерения… — Алак сел на землю и позволил планете вращаться вокруг.

Аббат Гулманан и монахи наклонились над телом Варриса, исследуя его опытными пальцами. Вскоре старый священник поднял голову и сказал негромким голосом, который тем не менее перекрыл гул толпы:

— Рана не смертельная, он будет вполне здоров завтра утром. Возможно, он просто упал в обморок.

— Из-за нескольких царапин? — рявкнул Морлак. — Мастер, проверь оружие этого рыжеволосого еретика! Я подозреваю яд!

Алак опустил кнопку и протянул шпагу. Пока ее проверяли, Варриса унесли внутрь аббатства, и ворота закрылись. Мастер Смерти осмотрел обе шпаги, поклонился коротко и произнес озадаченным тоном:

— Признаков яда нет, милорд. И к тому же сэр Варрис первым выбирал оружие… они обе одинаковые, насколько я вижу… и разве не сказал священник, что ранение не серьезное?

Алак встал, покачнувшись.

— Ничего особенного, просто он встретил достойного противника, — проговорил он. — Я победил честно. Разрешите мне удалиться и перевязать раны… встретимся утром…

Он с трудом добрался до корабля, и Дрогс выдал ему заготовленную бутылку шотландского.

Утром Алаку пришлось напрячь всю свою силу воли, чтобы попасть во дворец ко времени сбора двора. Не то чтобы он ослабел, просто тунсбанцы начинали свой день ужасно рано, и он не мог знать, когда наступит критический момент его плана.

Его встретили сдержанно. С одной стороны, знать питала к нему уважение за победу над великим сэром Варрисом, по крайней мере в первом раунде, с другой — имелось определенное сомнение в честности подвига.

Король Морлак угрюмо поздоровался с Алаком, не проявляя, впрочем, открытой враждебности. Должно быть, ждал заключения врачей.

Алак нашел доброжелательного собеседника и коротал время, обмениваясь сальными шуточками. Просто удивительно, насколько совпадали классические образцы устного творчества в этой области среди млекопитающих видов. Хотя, скорее, здесь проявлялся параллелизм великих умов, нежели доказательство существования доисторической Галактической Империи.

Почти перед самым полуднем появился аббат Гулманан. За ним следовали несколько монахов в капюшонах и — что было необычно — с оружием в руках. Между ними шел один невооруженный монах. Священник подошел к королю, и в зале воцарилась тишина.

— Ну, — резким тоном потребовал Морлак, — что привело тебя сюда?

— Я решил, что лучше будет, если я лично доложу об исходе дуэли, милорд, — сказал Гулманан. — Это… удивительно…

— Ты хочешь сказать, что сэр Варрис мертв?

Глаза Морлака засверкали. Король не мог вызвать на дуэль своего гостя, но нетрудно было сделать так, чтобы кто-нибудь из его подданных оскорбил Винга Алака…

— Нет, милорд, сэр Варрис в добром здравии, его раны незначительны. Но… Величие Создателя коснулось его… — Аббат сделал набожный жест. Посмотрев на Алака, он на мгновение опустил одно веко.

— Что ты имеешь в виду? — Морлак напрягся и сжал руками меч, лежащий на коленях.

— Только это. Когда он пришел в сознание, я предложил ему исповедоваться, как всегда предлагаю раненым. Я говорил о достоинствах и святости жизни, посвященной Храму. Наполовину всерьез я упомянул об имеющейся у него возможности отречься от грешного мира, вступить в Храм, стать нашим братом. Милорд, можете вообразить мое удивление, когда сэр Варрис согласился… нет, даже стал настаивать на передаче всех своих земель и богатств аббатству и готовности тотчас дать клятву. — Гулманан закатил вверх глаза. — Воистину чудо!

— Что!? — взревел король.

Окруженный охраной монах неожиданно сорвал свой капюшон, лицо Варриса было искажено гневом.

— Помогите! — прохрипел он. — Помогите, милорд! Меня предали…

— Дюжина братьев были свидетелями его поступка и поклянутся в этом любой клятвой, — сурово произнес аббат. — Успокойся, брат Варрис, Если зло вновь овладело твоей душой, я назначу тебе тяжкое покаяние.

— Колдовство! — прокатился потрясенный шепот по длинному залу.

— Все знают, что колдовство не имеет силы внутри стен святого аббатства, — одернул присутствующих Гулманан. — И не болтайте ереси!

Варрис безумно озирался среди копий и топоров, кольцом окруживших его.

— Меня одурманили, милорд! — выдавил он. — Да, я помню, что делал, но я был лишен собственной воли… я подчинялся словам этого старого дьявола… — Варрис увидел Алака и прорычал: — Гипнит!

Патрульный выступил вперед и поклонился королю.

— Ваше величество! Сэр Варрис первым выбирал оружие, но если вы хотите снова осмотреть его, оно здесь.

Устройство было несложным, выдвигаемая игла для подкожных инъекций; надо лишь знать, где находится кнопка. В мастерской флиттера можно изготовить такую штуку за пару часов.

Достав шпаги из-под плаща, Алак протянул их королю. Морлак пристально осмотрел металл и приказал принести пару перчаток.

Надев их, он резким движением разломил лезвие пополам. Механизм устройства открылся перед ним.

— Вы видите? — закричал Варрис. — Видите отравленные колючки? Сожгите мошенника живьем?

Морлак злобно ухмыльнулся:

— Так мы и сделаем!

Внутри у Алака все напряглось. Наступил щекотливый момент. Если он не вывернется, его ждет мучительная смерть.

— Милорд! — начал он. — Это несправедливо. Шпаги одинаковые, и сэр Варрис выбирал первым. Закон разрешает использовать скрытые дополнительные части и не предупреждать о них.

— Яд… — возразил Морлак.

— Но это не был яд. Разве Варрис не стоит живой перед вами?

— Да… — поскреб затылок король. — Что ж, когда вы снова будете сражаться, вы получите оружие от меня.

— Монах не имеет личных ссор, — сказал Гулманан. — Неофит должен вернуться в свою келью для молитвы и поста.

— Монах может быть освобожден от клятвы при определенных условиях, — заспорил Морлак. — Я позабочусь об этом.

— Нет, подождите! — восклив нул Винг Алак в лучшей шекспировской манере. — Милорд, я выиграл дуэль. Нельзя говорить о се возобновлении… нельзя сражаться с мертвым человеком.

— Выиграл? — Варрис боролся с крепкими монахами, вцепившимися в его плечи. — Я стою здесь живой, готовый к…

— Милорд, — сказал Алак, — могу я изложить свои доводы?

Брови короля нахмурились, но он согласился:

— Давай!

— Очень хорошо. — Алак прочистил горло. — Сперва, значит, я сражался по правилам. Разумеется, в каждой шпаге имелась иголка, о которой сэр Варрис не был предупрежден, но это дозволяется кодексом. Могут сказать, что я отравил его, но это клевета, поскольку вы все видите Варриса живым и невредимым. Лекарство, которое я использовал, действует очень недолго и поэтому не является ядом. Следовательно, дуэль была честной и справедливой.

— Но не полностью законченной, — возразил Морлак.

— Она закончена, милорд. Чем оканчивается дуэль? Один из участников умирает, что является прямым результатом мастерства и храбрости соперника.

— Да… конечно.

— Тогда я заявляю, что Варрис умер: не вследствие отравления и не вследствие нанесенной ему раны. Он мертв, так как, напоминаю, принял обет монаха… и сделал это под влиянием моего наркотика! Его клятва может быть аннулирована Советом, но до того момента она связывает Варриса. И… монах не имеет собственности, которая должна быть возвращена наследникам или отойти аббатству. Его жена становится вдовой. Он не подчинен никаким гражданским законам. Короче, юридически он мертв!

— Но я стою здесь! — закричал Варрис.

— Закон священен, — четко произнес Алак, — и по нему ты мертв. Ты больше не сэр Варрис из Вайнабога, а брат Варрис аббатства Гриммок. Совсем другая личность. Если этот факт не будет признан, опрокинется вся структура тунсбанского общества, опирающаяся на полное разделение гражданского и религиозного кодексов. — Алак поклонился. — Следовательно, милорд, я победитель дуэли.

— Согласен, — в конце концов уступил Морлак. — Сэр Винг Алак, ты победил. Пока ты мой гость, я не причиню тебе вреда… но до заката солнца ты должен навсегда покинуть Тунсбу. — Взгляд короля перешел к Варрису. — Не бойся, я сообщу в совет, и тебя освободят от клятвы.

— Вы можете сделать это, милорд, — сказал Гулманан, — но, пока не вынесен декрет, брат Варрис останется монахом и будет жить, как живут все монахи. Закон не позволяет исключения.

— Верно, — проворчал король. — Только несколько недель… будь терпелив.

— Монахам, — продолжал Гулманан, — запрещено ублажать себя особой пищей. Ты будешь есть добрый хлеб Тунсбы, брат Варрис, и размышлять над…

— Я умру! — ошеломленно воскликнул преступник.

— Вполне вероятно, что ты уйдешь в лучший мир, — улыбнулся аббат, — но я не могу пренебречь законом. Правда, я мог бы послать тебя, если ты согласишься, со специальным поручением к королю Галактики, у которого я хочу попросить некоторые книги. Сэр Винг Алак с радостью отвезет тебя.

Морлак сидел не шевелясь. В зале никто не смел двинуться. Затем что-то сломалось в Варрисе. Он немо кивнул головой. Вооруженные собратья повели его к кораблю.

Винг Алак вежливо поблагодарил короля за гостеприимство и последовал за ним. Больше он не произнес ни слова, пока пленник не был благополучно закован в наручники.

Корабль поднялся в космос, и, оставив Дрогса у панели управления, Алак благодушно закурил хорошую сигару.

— Веселей, старина! — подбодрил он Варриса. — Все будет хорошо. Ты сразу почувствуешь себя лучше, когда наши психиатры избавят тебя от тяги к убийству.

Варрис злобно посмотрел на него:

— Наверное, считаешь себя героем, Алак?

— Видит Бог, нет! — Алак открыл буфет и достал бутылку виски. — Я охотно уступаю тебе титул. Как раз здесь твоя главная ошибка. Герой никогда не должен связываться с умным трусом!

ЛАКОМЫЙ КУСОК

Внешность Хурулты, Арказхика из Унзувана, соответствовала его характеру. Он являл собой великолепный образ взрослого улуганина: двух с половиной метров ростом, но был настолько широк в плечах, что казался гораздо ниже, хоть и массивней. На его фоне стоявший рядом худой рыжеволосый человек выглядел карликом. С плеч Хурулты спадала накидка кричащей расцветки — только варвар мог надеть такую, — и казалось, что улуганина окутывает то ли пламя, то ли струи переливающейся радуги. От громовых раскатов его голоса великолепные хрустальные украшения приемного зала дрожали и тихонько позвякивали; слова он произносил твердо, размеренно и холодно.

— Наши намерения неизменны, — отчеканил он. — И если Лига считает, что вопрос можно разрешить, только прибегнув к военным действиям, то это ошибка Лиги.

Винг Алак, уроженец Сол III и сотрудник Галактического Патруля Лиги, поднял глаза на лишенное растительности голубое лицо и рискнул вежливо улыбнуться. Улуганцы считались гуманоидами по многим пунктам классификации: шестипалые руки, клешневидные ступни, заостренные уши мало что значат в Лиге, объединяющей разум в фантастическом разнообразии форм.

— Не стану доказывать очевидное, Ваше Превосходительство, — произнес Алак, — и подчеркивать тот факт, что Унзуванская Империя включает в себя лишь одну планетную систему, в которой для жизни подходит только Улуган, в то время как Галактическая Лига объединяет добрый миллион звезд. Этот факт нужно учитывать при любых вариантах. Поэтому, должен отметить, я нахожусь в недоумении; может быть, Ваше Превосходительство будет снисходительно и осведомит меня о своем отношении к данному несоответствию.

Хурулта фыркнул, показав ровный ряд зубов. Несколько лет Алак, как главный представитель Лиги и Патруля, частенько наездами посещал Улуган, но именно за последние месяцы кризиса, когда Алак сидел на Улугане безвылазно, Хурулта окончательно убедился, что солярианин — слабый, болтливый и педантичный бездельник. Хурулта хлопнул огромным голубым кулаком о ладонь и презрительно ухмыльнулся.

— Не будем устраивать полемику, — прогрохотал он. — Ближайший форпост Лиги находится на расстоянии тысячи световых лет, атаковать нас на таком удалении от средств доставки просто смешно. Кроме того, уже многие годы наши агенты работают на вашей территории. И мы знаем настроение внутри Лиги… Ваше население не проголосует за войну, которая принесет ему только расходы и горе. И еще: ваш Патруль — всего лишь полицейские силы для поддержания порядка внутри границ Лиги. Вы — обычный полисмен! В то время как моя империя создала настоящую военную машину.

Хурулта поиграл мускулами.

— Что еще? — прорычал он. — Я утверждаю: требование улуганцев совершенно естественно. Вы выбрали свой путь и теперь не мешайте нам сделать собственный выбор. Мы не хотим с вами воевать, но также не хотим ограничивать себя моральными догмами совершенно чужой нам цивилизации. Если вы попытаетесь остановить нас, то в лучшем случае окажетесь незначительным препятствием на нашем пути; и мы готовы сражаться тысячу лет до полного вашего уничтожения. Мы воинственная раса, а вы нет; это существенная разница. Простая арифметика говорит не в вашу пользу.

Хурулта сел за стол, рассеянно поигрывая кинжалом, украшенным драгоценными камнями. Потом произнес отрешенным и безучастным голосом:

— Можете информировать свое правительство, что Улуган уже начал оккупацию Тукатана и других планет этой системы. Вот и все. Можете идти.

Завершить такими словами беседу с послом значило влепить ему пощечину. Алак с трудом сдержался, затем бесстрастное выражение его лица смягчилось, и он произнес елейным голосом:

— Если Вашему Превосходительству угодно, пусть будет так. Всего хорошего.

Он поклонился и вышел из великолепной залы.

Место действия: верхний этаж здания Солнечного отдела Департамента Разведки Патруля Лиги, Англия, Земля. Кабинет, скудно обставленный мебелью: несколько релаксационных кресел, стоп, пульт управления компьютеризованной картотекой. Прозрачная стена открывала спокойный пейзаж лесистых холмов с несколькими домиками и громадной пищевой фабрики вдали. Под куполом неба, наполненного белыми барашками облаков и солнечным светом, то здесь, то там поблескивали серебристые воздушные суда. Картинка, кажущаяся немыслимо далекой от тревожного мира галактической политики.

Действующие лица: Мирн Калтро, начальник отдела, высокий седой человек в переливающейся форме офицера Патруля. Джорел Мейнц, социотехнический директор Солнечной системы, маленький, темноволосый, напряженный, старомодный, в темно-красной одежде с золотой окантовкой. Винг Алак, агент с правом свободных действий, завзятый щеголь, даже сейчас одетый по последней серо-голубой моде. И это несмотря на то, что несколько последних лет он провел вдали от дома.

Политическая обстановка: цивилизация Лиги объединила почти все разумные расы, большинство из которых имели свои собственные правительства. Цивилизация расширяла свои границы почти ежегодно, и даже хорошо информированному администратору невозможно было находиться в курсе всех значительных событий. Едва ли Джорел Мейнц до сегодняшнего дня слышал название планеты — “Улуган”, но в данный момент от него требовали разрешить действия, могущие изменить всю галактическую историю.

Джорел Мейнц достал сигарету, закурил. Затем быстро и жестко произнес:

— При чем здесь Солнечная система? Этот вопрос входит в компетенцию только Съезда Лиги.

— Который соберется не раньше чем через два года, — уточнил Калтро. — О чем наш дружок Хурулта прекрасно знает. Даже для того, чтобы собрать кворум чрезвычайной сессии, потребуется минимум шесть месяцев. Улуганцы отлично все рассчитали.

— Высшее Командование Патруля наделено широкими полномочиями. — Мейнц помрачнел. — Достаточно широкими. Я не хочу сказать, что одобряю все ваши действия, о которых узнаю из докладов. Однако в данном случае…

— Мы готовы к действию, — заверил Калтро, — я беседовал с каждым членом Высшего Командования. Тем не менее ситуация беспрецедентная. Патруль, как известно, создавался для поддержания мира внутри границ Лиги. О применении силы за ее пределами речи не было. Акция против Улугана будет носить двусмысленный характер, и, возможно, наступит день, когда мы пожалеем о своем решении. Многие политики проявляют открытое недовольство Патрулем: они проводят конституционные поправки, ограничивающие его полномочия на местах. Если они заручатся поддержкой достаточного числа сторонников, убедив их, что Патруль превратился в безответственную машину, развязавшую войну по собственной инициативе, то, скорее всего, они добьются своего…

— Понимаю. Но чем я могу помочь?

— Ваше влияние поможет убедить Солярианский Парламент утвердить акции против Улугана, а в результате Сол сможет заявить, что Патруль оснащен на случай необходимости специальными средствами и наделен правами применять их незамедлительно. Таким образом, мы выполним поставленную задачу.

— Ни одна система не вправе принимать подобное решение. Патруль принадлежит всей Лиге.

— С вашего позволения. — Калтро приподнял густые седые брови и улыбнулся; его лицо тут же сморщилось, будто сделанное из жесткой коричневой резины. — Вы практик в политике и знаете не хуже меня, что Сол остается ведущей системой Лиги. Если мы примем такое решение, то большинство планет поддержит его, и на предстоящем Совете мы окажемся в большинстве, то есть Совет практически одобрит уже свершившееся. А сейчас мы должны действовать!

— Хорошо!.. — Мейнц нахмурился и посмотрел на сигарету, которую разминал костлявыми пальцами. — Хорошо, все верно, я уяснил вашу точку зрения. Но вы, кажется, все еще не поняли меня. Почему я должен помогать вам действовать против Улугана? — Он поднял руку, предвидя вопросы. — Подождите, дайте мне закончить. Как я понимаю, Улуган — империя, состоящая из одной планетной системы и находящаяся почти за тысячу световых лет от наших территориальных границ. Улуган собирается включить в состав империи еще одну систему, население которой не протестует и не просит нас о помощи. — Тем не менее Патруль Лиги заинтересован в осуществлении акции возмездия. Операция по уничтожению Улугана обойдется невероятно дорого. К тому же подготовительная часть операции — перевозки, снабжение — растянется на многие годы, и дай Бог, чтобы весь проект успешно завершился, а на этот счет у меня есть серьезные сомнения. Улуганцы обязательно начнут проводить ответные рейсы на нашу территорию; возможно, им удастся проникнуть в Сол. Кроме того, межзвездное пространство так огромно, что ни введение блокады, ни организация оборонительных линий абсолютно невозможны. Вы должны понимать, какой ужас и разрушения вызовет первый же их рейд, учитывая использование самого современного оружия. Лига не является одной нацией, империей или альянсом. Ее создали для урегулирования межзвездных споров и предотвращения возможных войн. Планетные системы, входящие в состав Лиги, политически и экономически слабо связаны между собой; они никогда не согласятся ввести у себя федеральное правление. Короче говоря, абсолютно невозможно объединить их для ведения войны. Если намерения улуганцев соответствуют сообщению агента Алака, то, вполне вероятно, им удастся навязать Лиге свои условия, даже невзирая на то, что одна планета противостоит миллиону планет Лиги. Лига способна понять, что игра не стоит свеч. А возмущение по поводу незаконного вовлечения в войну, о которой девяносто процентов граждан узнает б тот момент, когда смерть обрушится на них с небес, — запросто развалит Лигу!

Он глубоко затянулся и выдохнул гигантский клуб дыма.

— Короче говоря, джентльмены, — закончил он, — если вы хотите заручиться моей поддержкой, вам придется предоставить мне веские аргументы.

Калтро вопросительно посмотрел на Винг Алака. Агент легко кивнул, взял предложенную сигарету, а затем сказал:

— Позвольте мне сделать краткое резюме, директор. Улуган — плотная, металлическая планета красного карлика. Это террестроид — человек может жить на нем, но с минимальным комфортом: полторы земные гравитации, высокое атмосферное давление, бури и холод. Аборигены — существа одаренные, но не уравновешенные, не слишком вежливые, а нравственность им заменяет слепая вера в своего лидера. Конечно, это вопрос культуры, а не генетики, однако вера глубоко укоренилась в их сознании. История Улугана состоит из беспрерывных межнациональных войн, которые способствовали быстрому технологическому прогрессу, но одновременно привели к истощению природных ресурсов планеты. Короче говоря, их история аналогична нашей до Великого Объединения; главное отличие — отсутствие психотехнологии, вследствие чего их общество архаично. Улуганцы открыли сверхсветовое передвижение примерно два века назад и сразу же на, чали исследовать и безжалостно эксплуатировать ближайшие звездные системы. У них до сих пор существует национальное деление, так что споры из-за природных ресурсов привели к широкомасштабной звездной войне. Одна нация, унзуванцы, поработила все другие и объединила их в расовую империю. Это произошло около тридцати лет назад, а еще год спустя, исследуя удаленные от центра Галактики звездные скопления, на них наткнулась экспедиция Лиги.

Естественно, что Улуган, как и все цивилизации, достигшие высокой ступени развития, получил предложение войти в состав Лиги, но Улуган стал первой планетой, отвергшей приглашение. Причем в грубой форме. Улуганцы заявили, что в состоянии сами получить все, что может дать им вступление в Лигу, и будь они прокляты, если уступят хоть частицу своего суверенитета.

— М-м-м, итак, параноидная культура, — заключил Мейнц.

— Очевидно. Ну, конечно, Лига… или вернее, ее представитель, Патруль… сделали все возможное. В надежде переубедить их мы посылали делегации, культурные миссии и так далее. Последние пятнадцать лет я активно принимал участие в работе, хотя нескольких визитов явно недостаточно. Слишком много дел, но самое главное — мы почти не продвинулись в достижении результата, за исключением… — Алак сдержанно ухмыльнулся. — Ну, в общем, теперь у нас есть эффективная разведывательная сеть.

— Вы имеете в виду шпионов? — нетерпеливо спросил Мейнц.

— “Нет, никогда! Да что там, никогда! Почти никогда!” — Классическая цитата, произнесенная Алаком, не произвела впечатления на Калтро, промычавшего в ответ нечто невразумительное, хотя Мейнц и улыбнулся.

— Мы не интересовались военно-политической структурой Улугана, — таинственно продолжал агент. — В основном мы изучили близлежащие к нему системы. Никто ведь не запретит изучать примитивные планеты, не так ли? Мы собрали целое досье по социодинамике Улугана, но если говорить вкратце, расстановка сил там предельно проста. На верхней ступени структуры — император, получивший свой трон в наследство, и военная аристократия порабощенным классом рабочих и крестьян. Аристократия неразрывно связана с крупными коммерческими предприятиями, являющимися частью структуры монополистического капитализма, частично руководимого государством и частично контролирующего государство.

Нет, я, кажется, не так выразился. Лучше будет сказать, что промышленные тресты и милитаристская каста вместе составляют государство. Верховная власть практически во всех сферах сосредоточена у Арказхика, который одновременно является и премьер-министром, и военным министром. Сейчас этот пост занимает Хурулта — могущественный, агрессивный, амбициозный субъект, жаждущий прославиться. Итак, Улуган под правлением Хурулты собирается начать захват территории для империи. Точнее говоря, они собираются аннексировать Ту катан, богатейшую планету с миролюбивым населением. Фактически, в то время пока я летел сюда, они уже приступили к захвату. Но вы понимаете, что этот шаг — первый на их пути?

— Да, — сказал Мейнц после паузы. — Понимаю, что да. — И оживленно спросил: — Почему мы должны принимать решения о событиях, происходящих за тысячу лет отсюда?

— Уже не тысяча световых лет, — сказал Калтро. — Территория Лиги расширяется за счет исследований, колонизации и присоединения новых систем. Улуганская империя также расширяется, и главное — в нашем направлении. Эксперты полагают, что границы соприкоснутся в течение ближайших двухсот лет. Совершенно ясно, что межзвездная цивилизация должна занимать не только огромное пространство, она должна иметь протяженность во времени. Мы обязаны подумать о ближайшем будущем.

— М-м-м. — Мейнц потер подбородок.

— Я думаю, что если мы не остановим Улуган сейчас, то нам останется меньше чем два столетия, — сказал Алак. — Они лезут на рожон. Война сплотит их молодую империю, как ничто другое.

— Верная точка зрения, — кивнул Мейнц. — Но можем ли мы остановить их? Ввязаться в драку и потерпеть неудачу — катастрофа для нас.

— Мы можем попытаться, — серьезна сказал Калтро. — Я не стану скрывать от вас, что ситуация, мягко говоря, опасная. Но я не вижу способа уклониться.

— Хотя… война… — Мейнц скривился так, будто надкусил кислый плод. — Уничтожение планет. Убийство миллиардов невинных жителей ради того, чтобы добраться до кучки виновных вождей. Наследство ненависти, разъедающий эффект победы, обрушивающийся на головы так называемых победителей… Патруль всегда существовал для того, чтобы предотвратить войну. Если мы ее не спровоцируем…

— Наше намерение, — прервал его Калтро, — остановить Улуган, не начиная войны.

— Как?

— Я не имею права рассказывать. У нас есть свои секреты.

— Но если вы спровоцируете их, они объявят войну?

Алак пожал плечами:

— Постараемся не допустить.

— Предупреждаю, — сказал Мейнц, — если вы втянете нас в серьезные неприятности, Совет спустит с вас шкуру.

Никто из членов Патруля ничего не ответил на это.

Вскоре администратор ушел. Он забрал с собой объемистую кипу докладов и социодинамических расчетов и не дал никаких определенных обещаний. Но Калтро многозначительно кивнул своему агенту:

— Он согласился.

— Он должен понять, — вздохнул Алак. — Если я скажу, что ситуация хуже, чем я ожидал. Стоит только посетить Улуган и почувствовать растущую ненависть и напряжение. Ощущение возникает такое… ну как будто вы физически чувствуете, как ненависть прилипнет к коже. И вам хочется смыть ее с себя.

— Вы возьмете на себя руководство операцией? — спросил Калтро. — Я встану за вашей спиной, чтобы отражать упреки возмущенных сограждан.

— Я попытаюсь, — сказал Алак; в углу его рта собрались скорбные складки.

— И имейте в виду, Винг, — пояснил Калтро, — ситуация беспрецедентная. Мы действуем за пределами Лиги; в случае серьезной опасности у нас может возникнуть желание преступить Основную Директиву. Не забывайте: запрет распространяется и на вас.

— Я знаю, — сказал Алак. — Патрульного, преступившего Директиву, ждет стирание памяти и увольнение со службы. Никакие доводы или оправдания не принимаются. Запрет распространяется на всю операцию в целом. Даже если его выполнение будет стоить нам войны.

Через некоторое время он тоже ушел, ему нужно было работать — ждала накопившаяся гора бумаг. Бумаги — вовсе не бюрократический инструмент, а органическая функция существования любой крупной миссии. Тут начисто отсутствует героизм. Ничто не напоминает о молодцах в ботфортах, ревущих военных кораблях и беспрестанно палящих пушках.

К театральной атрибутике Патруль Лиги не имеет никакого отношения. Патруль обязан прекращать войны, а не развязывать их, иначе несправедливость, кровавая бойня и опустошение спровоцируют ненависть, что в конечном счете разрушит Лигу. Патруль придумал для себя маску — образ врага, страшного и непримиримого — и тщательно поддерживал всеобщую веру в свою кровожадность. Он стряпал ложные известия из пекла сражений и постоянно держал наготове несколько боевых кораблей внушительных размеров. Когда логика доводов не оказывала должного воздействия на дела в Лиге, Патруль прибегал к блефу; когда не помоги блеф, использовал подкуп, шантаж, организовывал перевороты, пуская в ход все средства, которыми располагал. Но всегда и во все времена Патруль строго придерживался Основной Директивы, которая являлась самой главной его тайной.

Ни при каких обстоятельствах Патруль или принадлежащее ему техническое средство не имеет права убить разумное существо.

Тысяча военных кораблей копьями пронзала межзвездную тьму. В авангарде летели разведчики, на флангах — крейсера, а в центре солидно плыли гигантские дредноуты, любой из которых мог уничтожить все живое на планете среднего размера. За ними следовали гражданские корабли — еще одна тысяча: транспорты, корабли поддержки, летающие мастерские. Позади остались созвездия Лиги, затерявшиеся в холодном сиянии Вселенной; впереди увеличивались в размерах солнца разреженного скопления, среди которых прятался Улуган.

Ударная группа держала курс на звезду — желтый карлик, — находившуюся на расстоянии десяти световых лет от Туму, что по-унзувански “солнце”, и наконец достигла орбиты второй планеты. Разведчики ныряли вниз сквозь плотную атмосферу, используя инфраскопы, чтобы не потеряться в тумане и горячем, непрерывно льющемся потоке дождя; геозвуковые установки прощупали тысячи километров болот, джунглей и бездонного океана, прежде чем определили твердую часть поверхности, на которую опустились основные корабли армады.

На шестой день Винг Алак, стоя в фосфоресцирующих сумерках, наблюдал за кипящей вокруг него работой. Бластеры раздвинули джунгли, обнажив красную скалу. При свете прожекторов трактороботы тяжело переползали взад-вперед, выравнивая площадку для ракетодрома. Клубившийся едкий туман окутал уже готовые бараки для рабочих.

Планета оказалась населена разумными существами, но их было совсем немного. Мокрая одежда облепила тело Алака, он устало отругивался, проклиная жару и влажность. Бесило непрерывное нудное жужжание санитара, висевшего у него на шее и уничтожавшего микробов и плесень, которые в момент погубили бы его. Подумать только, промелькнула мысль в его истерзанном мозгу, я с таким же успехом мог бы работать техником на какой-нибудь пищевой фабрике у себя дома.

Покрытый чешуйками саррушианин-патрульный, имея несколько щупалец, мог в одиночку выполнить работу всей бригады. Он спокойно шлепал по грязи — эта чертова дыра идентична его родной планете. Алак прислушался: из глубин ядовитого тумана то и дело доносился рев хищных животных, которые прятались среди удивительных деревьев, стрелявших ядовитыми колючками и уже убивших двух людей из его отряда.

Клюнут когда-нибудь на нашу приманку тупые улуганцы?

Из палатки дальней связи вышел старший помощник — тощий каркарианин с клювастым лицом. Космический скафандр, без которого он не выжил бы на этой планете, сковывал его движения. Каркарианин отдал честь; механический голос транслятора произнес:

— Межзвездный вызов, сэр. С Туму.

— О, отлично. — Алак кивнул и последовал за высокой металлической фигурой. Он насквозь промок, пока добрался до палатки, и подумал, что вид у него не для бесед с улуганцем — потенциальным врагом.

Он сел и пригладил рукой огненные волосы. Знакомое лицо — генерал Севулан из личного штаба Хурулты, с которым Алак сталкивался неоднократно. Собрав всю свою учтивость, Алак произнес:

— Привет. — Такое обращение само по себе являлось оскорблением.

— Вы командуете этой экспедицией? — рявкнул Севулан.

— Более или менее, — ответил Алак.

— Я требую немедленного и официального объяснения, — сказал улуганец. — Наш разведывательный корабль зафиксировал источник радиации и начал расследовать причину. Вы обстреляли его, но ему удалось уйти…

— К нашему сожалению, — ответил Алак, хотя лично отдал приказ стрелять мимо.

— Начало военных действий?! — воскликнул Севулан.

— Вовсе нет, — сказал Алак. — Всего лишь самозащита. Ваш разведчик не подчинился радиокоманде остановиться.

— Но вы строите военную базу на Гарвише II!

— Правильно. Ну, и что из того?

— Гавриш является…

— Ничейной территорией, — холодно заметил Алак. — Если Улуган решается занять Тукатан, не учитывая волеизъявления населения, Лига с таким же правом аннексирует незаселенную планету. Ваше правительство никогда не относилось к нам особенно дружески, вы это знаете. Мы принимаем меры предосторожности, не более того.

— Объявляю ультиматум, — сказал Севулан. — Требую незамедлительно поставить о нем в известность Правительство Лиги. Так или иначе, я довожу до вашего сведения: если вы немедленно не эвакуируетесь с Гарвиша, улуганцы сочтут ваше появление актом агрессии и поводом для объявления войны.

— Но подождите… — начал Алак.

— Ударные силы уже находятся в пути. Если вы не уберетесь подобру-поздорову, они очистят планету, — сказал Севулан.

— Не упустите свой шанс.

Хорошо тренированное лицо Алака выражало растерянность.

— Я… у меня нет таких полномочий, — медленно проговорил он. — Вы должны дать мне время, чтобы наладить связь с моим правительством,

— Нет!

— Хотя бы…

— Я ознакомил вас с ультиматумом, — отрезал Севулан, и экран погас.

Алак встал, обнял за “плечи” своего помощника и пустился в пляс вокруг палатки.

Арказхик Хурулта завис над столом, словно собираясь броситься на Севулана. Постепенно придя в себя, он расцепил огромные руки и откинулся в кресле.

— Вы сказали, что они ушли? — повторил он.

— Да, господин, — ответил генерал. — Когда наши ударные силы приземлились, планета и вся система были пусты. Очевидно, они испугались, узнав о наших намерениях.

— Но куда они ушли?

Севулан позволил себе пожать плечами.

— Пространство велико, — ответил он. — Они могут находиться где угодно, господин. Но я полагаю, что они удирают домой, поджав хвосты.

— И все же — покинув базу, строительство которой стоило им больших средств и многих сил…

— Да, господин, они хорошо спланировали акцию. А для работ, должно быть, пригласили существ, приспособленных к условиям Гарвиша II. Тут у них явное преимущество: среди своих сограждан они всегда найдут виды, способные чувствовать себя как дома в любых мирах. — Севулан улыбнулся. — Я советую, господин, чтобы мы достроили и использовали базу сами, это выгодно, так как в нее вложено уже много труда.

Хурулта погладил массивный подбородок.

— У нас нет выбора, — произнес он недовольным тоном. — Если мы не овладеем этой системой, они смогут в любой момент вернуться, к тому же база расположена в опасной близости от нашего дома и, как вы сказали, их люди приспособлены к условиям планеты лучше, чем наши. — Он пробормотал проклятье. — Досадно. Нам понадобятся почти все наши силы, чтобы быстро и надежно оккупировать Тукатан. Ну, тут уж ничего не поделаешь.

— Мы все равно собирались захватить Гарвиш, господин, — почтительно сказал Севулан.

— Да-да, конечно. Все скопление. — Будучи реалистом, Хурулта подавил внутреннее раздражение. — Значит, считаете, что мы сэкономим время и деньги?

— Я…

Севулан не успел ответить, его прервал зуммер служебного телеэкрана. Хурулта включил связь.

— Да? — проворчал он.

— Докладывает генерал Уланхо из Центральной Разведки, господин.

— Я знаю, кто вы. В чем дело?

— Только что прибыл разведчик, господин. Патруль находится на планете Шанг V. Строят новую базу.

— Шанг V?..

— Двенадцать и три десятых световых года отсюда, господин.

— Знаю! Ждите у аппарата. — Хурулта отключился. Он обернулся к Вевулану, сопя, словно гигантская паровая машина.

— Что это за планета Шанг V? — прорычал он.

— Известно мало, — генерал запнулся. — Большая, как я припоминаю. Двойная гравитация, атмосфера в основном состоит из водорода, ужасающей силы бури, вулканические извержения; в общем, чертова планета. Я не понимаю, как они решились…

— Неслыханная наглость! — грубо оборвал Хурулта. — Ну, это не пройдет им даром! Никаких ультиматумов! Никаких переговоров! Вы немедленно возглавите ударную группу и вышвырнете их оттуда вон!

Арказхик пребывал в плохом расположении духа, и, когда он проходил мимо, подчиненные старались казаться невидимыми. Начатые и все еще продолжающиеся бестолковые и дорогостоящие операции на Гарвише и Шанге V нарушали график захвата Тукатана. То, что флот Патруля улетел, не вступая в бой, стоило улуганцам прибыть на Шанг V, явилось слабым утешением; враг сохранил свои ударные силы и мог напасть в любой момент с любой стороны. Эта неопределенность стала причиной оперативного развертывания вокруг Туму защитной системы, в которой были задействованы сотни тысяч хорошо обученных космонавтов. Кроме того, система предусматривала введение режима гражданской обороны: силовые экраны над всеми городами, ограничение передвижений по планете, учебные космические тревоги, шпиономанию и — как следствие — всеобщую нервозность, грозящую разрядиться массовой истерией. Неопределенность означала также, что и в секторе планеты Шанг V — на случай возвращения Патруля — необходимо оставить гарнизон. Отсюда — отсрочки, расходы и яростные дебаты в кабинете министров, и от Хурулты теперь требовалась вся его мощь авторитета, чтобы сдержать недовольство государственных мужей.

Хурулта спустился на гравитационном лифте, промчавшись мимо множества этажей к подземному туннелю, вырубленному в скале под Резиденцией. Он направился к одной из дверей, а следом по коридору гулко грохотали сапоги телохранителей. Хурулта вошел в комнату и увидел полковника разведки, сидевшего за пультом. Тот вскочил и низко поклонился. Незнакомое крохотное существо съежилось в кресле.

— С какой планеты? — проворчал Хурулта. — Мне никто не сообщал о нем.

Маленькое, костлявое, четырехрукое, зеленоватое создание с пучеглазой головой, казавшейся слишком большой для такого тела, заговорило звонким, но полным ужаса голосом:

— С вашего позволения, господин, я из…

— Я тебя не спрашиваю, — пролаял Хурулта и дал ему пощечину. Голова дернулась на тонкой шее, и пленник заплакал.

— Ну?

— С Альдебарана VIII, господин, — доложил полковник. — С планеты Лиги. Его зовут Голн, он торговец, промышляющий в секторе уже много лет. В соответствии с вашими указаниями, господин, его взяли вместе с другими чужеземцами два дня назад. Физического воздействия не понадобилось — от страха он заговорил на обычной дознавательной процедуре. Выяснилось, что он агент Патруля.

— Мне уже докладывали, — фыркнул Хурулта. — Каким образом его поимка касается меня? Он выведал о нас какую-нибудь секретную информацию?

— Нет, господин. О нас — нет. Он действительно торговец. Но время от времени докладывает Винг Алаку о том, что узнал. На допросе он рассказал нам, что Алак заинтересовался Умунгом.

— Умунг… м-м-м… Насекомовидные, правильно? Около тридцати световых лет отсюда, на самой границе нашего скопления.

— Да, господин. Он торговал с ними много лет. Раса со слабо развитыми индивидуальными качествами, но с высоким уровнем коллективного разума. Возможно, они наиболее искусные работники в Галактике.

— Да. Тут есть над чем подумать. Неужели Алак собирается использовать их против нас?

— Нет, господин, насколько знает Голн, они совершенно небоеспособны и безынициативны, чтобы стать хорошими солдатами. По мнению Голна, Патруль собирается задействовать их, тайно продавая им труднодоступное в их мире сырье, необходимое для получения военных материалов. По всей вероятности, сделка поможет нашему врагу упростить проблему снабжения.

— Так… это… упростит. — Хурулта остановился, на мгновение задумавшись, затем, вихрем налетев на Голна, взревел: — Насколько хорошо ты знаешь Умунг, мерзавец?

Альдебаранец завизжал, впав в состояние панического страха. Вновь обретя способность говорить, он вздохнул:

— Хорошо, могущественный господин, я знаю его х-х-хорошо…

— За твое повиновение мы вознаградим тебя, но в противном случае разорвем на части клетку за клеткой. Что ты выбираешь?

— Я… повинуюсь, мой господин. Психоанализаторы покажут мою п-преданность…

— Хорошо. Я хочу, чтобы ты составил досье на Умунг. Используй аппаратуру, которая поможет тебе все вспомнить. Сопоставь с информацией, которую найдешь в картотеке Разведки. В течение восьмидневки подготовь для меня полный доклад.

— Я… повинуюсь, я попытаюсь, г-господин…

Хурулта повернулся к двери. Он был погружен в свои мысли, никто не осмелился обратиться к нему, когда он шел по коридору. Из всего услышанного следовало, что Умунг — настоящее сокровище. Задача Хурулты — не дать Алаку воспользоваться Умунгом. Несомненно…

Но Патруль. Пока Патруль находится поблизости, он не может объявить Лиге войну. Хурулта готов сразиться, столкнись он с ними. Но пока разумнее подождать и закрепиться на достигнутых рубежах.

Для оккупации Умунга много сил не потребуется. Конечно, если его население так послушно, как сообщают донесения. И тогда он докажет денежным баронам, какова реальная польза от его действий. Война должна приносить прибыль; получив ее, бароны поддержат и другие его проек ты, укрепят его собственную власть и влияние, и таи будет продолжаться до тех пор, пока он в конце концов не раздавит их.

Умунг, да. Да, черт возьми!

Представьте себе создание, в общем виде напоминающее муравья. Конечно, когда оно состоит из двух ороговевших конечностей и достигает метрового роста. Голосовые связки ему заменяют трущиеся друг о друга специальные щеточки, пара щупалец оканчивается гибкими бескостными пальцами, которые сливаются в пиру рук, а на запястье каждой расположен короткий стебелек, оканчивающийся глазом, способным к микроскопическому зрению. Голова состоит из крупных челюстей и больших стеблеглаз обычного зрения. Терпеливый, неутомимый, искусный труженик, не считая потребности в пище и склонности к размножению, он занят только работой. Поведение существа полностью подчинено массовому сознанию общины, устройством напоминающей пчелиную семью. Если королева, держащая в своих рухах нити массового сознания, внушит приказ умереть за нее, то сотни тысяч маленьких коричневых исполнителей с готовностью пойдут на смерть,

Умунг — небольшая планета. Атмосфера разреженная и сухая, пейзаж — большей частью однообразные равнины. Улуганские солдаты, размещенные на Умунге, неизменно жаловались на скуку. Но именно то, что они жаловались на скуку, являлось свидетельством их прекрасного самочувствия.

Чтобы научить умунгцев пользоваться машинами, потребовалось большое количество специалистов. Общинники обучались быстро, альдебаранец Голн окааался весьма полезным, досконально зная местные обычаи. Вскоре почти вся планета была готова начать производство для Улугана.

— Послушайте, полковник, не стойте как чурбан! Давайте сюда свой рапорт.

— С вашего позволения, господин, эскадра моих разведчиков обследовала Систему Джуннузхик, по приказу…

— Знаю! Теперь мы должны следить за каждой планетой в нашем скоплении; никто не знает, где Патруль объявится вновь. Ну, что там? Только не говорите, что они собираются построить еще одну базу!

— Нет, господин. Наши разведчики взяли для допроса несколько важных ильварцев…

— Ильвар? Кто это!? Я не могу держать в памяти названия всех вонючих племен, занимающих никчемные клочки на тысяче обитаемых планет.

— Джуннузхик, господин, является единственной обитаемой планетой в системе. Аборигены относятся к кентавроидам — внушительные ребята и все в чешуе, а на головах клюв и гребень. О да, я вижу, мой господин припоминает. Итак, ильварцы являются доминирующей расой на планете. Они добились успеха в развитии нефтеперегонных технологий, неплохие металлурги и так далее. Они признались, что Патруль вступил с ними в контакт, надеясь завербовать несколько миллионов наемников, предположительно для вторжения на нашу планету.

— И каков результат?

— Значительный, мой господин, аборигены настроены вполне антиулугански, считают, что если нас не остановить, мы поработим их.

— Звучит вполне правдоподобно. Но… О, черт возьми! Теперь нам придется оккупировать еще и эту планету.

— Они отличные воины, господин.

— Знаю! Захват целой планеты — серьезная операция. Но мы не можем сидеть сложа руки; в любом случае планета нужна нам на перспективу. Лучше захватить ее сейчас, полковник. Мы расставим гарнизоны в тысяче стратегических точек, иначе корабли Патруля прокрадутся на планету и проведут рекрутский набор. Немедленно, сейчас же! На Джуннузхик!

— Господин…

— Заткнись! Составь полный рапорт. Вон отсюда. Алло, алло, соедините с Генеральным Штабом… Командующий Туак? Подготовь стратегические части, парень. Мы намереваемся захватить еще одну планету.

— Да, господин.

— Вам знакома планета Ярнах IV?

— М-м-м… разрешите подумать, господин…

— Нет! Вы не способны к мыслительным процессам, вы и ваш отдел планирования!

— Господин, откуда нам было знать, что ильварцы имеют врожденную склонность к партизанским действиям? Несмотря на огромные трудности, мы все равно завоюем планету, хотя времени потребуется больше, чем мы предполагаем. Если нам пришлют подкрепление и улучшат снабжение…

— Заткнись, я сказал! Мы еще не покончили с Тукатаном, на котором оказались благодаря Патрулю. Все резервы мы отправим на Джуннузхик. А теперь слушай и запоминай, иначе не сносить тебе головы. Ярназ — красное карликовое солнце, находящееся на расстоянии около пятнадцати световых лет от Туму. Четвертая планета системы — сплошная непроходимая пустыня, с удушающей атмосферой и ядовитыми тварями. Тем не менее наши разведчики сообщили, что Патруль побывал там. Нет, не база. Они проводили вблизи экватора горные работы. Зачем?

— Не могу знать, господин. Возможно, они ищут компоненты ядерного топлива…

— Я уже проверил, идиот. Ярнах IV так же богат полезными ископаемыми, как космический вакуум…

— Может быть, они роются для отвода глаз, господин? Трюк, чтобы отвлечь наше внимание от реальных приготовлений?

— Вполне возможно. Но мы НЕ ЗНАЕМ! Кажется, Патруль успел изучить примитивные планеты нашего скопления лучше нас самих! Более того, в состав Лиги входит миллион обитаемых планет, они могут подобрать экипажи из разумных существ, для которых Ярнах IV окажется родным домом. Но мы не можем выяснить смысла их реальных приготовлений.

— Да, господин… видимо, нам придется отправить войска и на эту планету.

— Я рад, что вы столь проницательны. Как скоро мы сможем начать операцию?

— Планирование… Господин, мы окончательно увязли. Столько неотложных дел! Каждая новая планета — комплекс проблем, требующий выбора стратегии, расчета тылов…

— Я приказываю, Ярнах IV должен быть оккупирован не позднее чем через месяц. Или ты хочешь, чтобы твоя голова, насаженная на шест, красовалась на рыночной площади?

Дрожь пробежала по спине Хурулты, когда он присмотрелся к существу в клетке.

Оно казалось совершенно безобидным — небольшое кенгуроподобное млекопитающее, с длинными ушами на круглой тупомордой голове. Тонкие четырехпалые руки свидетельствовали о смышлености и способности изготовлять инструменты. Кроткие коричневые глаза не светились угрозой, но… Хурулту наполнил страх. Он сконцентрировал всю свою волю, чтобы смотреть на существо, сохраняя бесстрастное выражение лица.

— Его поймали на окраине Денговеш-Сити, господин, сразу после происшедших там волнений, — сказал офицер полиции. — Очевидно, причина волнений в том, что это существо распространяет вокруг себя ауру ужаса…

— Откуда оно? — с трудом выговорил Хурулта.

— Мы проверили, господин, оно с Гирейона, планеты, идентичной Улугану и расположенной на краю нашего звездного скопления. Аборигены Гирейона мало изучены, но. судя по всему, являются неагрессивной первобытной расой. Хотя и наделены телепатическими способностями.

— Понимаю… Когда они напуганы, а этого легко можно добиться, они выбрасывают в окружающее пространство импульсы страха, воспринимаемые нашим мозгом.

— Да, господин. Мы думаем, что разведывательный корабль Патруля забросил к нам на Улуган несколько таких существ. Мы уже приступили к поимке остальных.

— М-м-м. — Грозное, грубое лицо Хурулты напряглось. Мысли путались — мозг судорожно боролся с отчаянно вопящим в глубине души страхом. — Да, неплохая идея. Но Патруль не сможет забросить их к нам в количестве, достаточном для возникновения серьезных беспорядков.

— Конечно, господин. Их появление — мелкая неприятность. Как и все остальное, предпринимаемое Патрулем, не так ли… если вы позволите мне высказаться.

Хурулта повернулся и вышел из комнаты. Гирейон — хм-м-м. Крепкий орешек, но и его стоит раскусить. Если забросить большое количество таких существ на вражескую территорию, их присутствие может стать решающим аргументом в психологической войне.

Планеты Лиги — сборище хлюпиков. Им не устоять против чувства страха, они согласятся сдаться первому встречному военному кораблю.

Так или иначе необходимо перекрыть доступ кораблей Патруля на Гирейон. Больших усилий оккупация не потребует, аборигены — не проблема. Как только их психика придет в норму, они станут совершение! безобидными для улуганцев. На этот раз, мой дорогой друг, — свирепо ликовал Хурулта, — ты перехитрил самого себя.

Винг Алаку становилось скучно. Работы почти не было, он сидел в рубке флагманского корабля и изучал донесения разведчиков: читал документы или смотрел отснятые материалы. Он приветствовал прибывшего на курьерском корабле посланника, хотя его появление означало неминуемый серьезный разговор.

Джорел Мейнц вышел из шлюза и направился вслед за Алаком по длинному коридору. Он сморщил нос от обилия запахов, наполняющих корабль. Команда солдатского отсека целиком состояла из представителей террестроидных планет, каждое существо имело свой собственный запах, и вентиляционная система не справлялась с полной очисткой воздуха. Мейнц вздохнул и напомнил себе, что их носы, возможно, морщатся точно так же при появлении землянина.

Каюта Алака была просторна и со вкусом обставлена. Большой иллюминатор наполнял ее величественностью космического пространства, но комфортная мягкая мебель скрашивала леденящий душу вид космоса.

Алак дождался, когда они останутся наедине, и наполнил стаканы.

— Шотландское виски, — сказал он. — Для вас это может ничего не значить, но для меня сей напиток — роскошь.

— Патруль неплохо обеспечен, — заметил Мейнц.

— Вполне, — кивнул Алак. — Когда вы на долгие месяцы или годы попадаете в лапы совершенно враждебной среды, любая мелочь, способствующая комфорту, значит многое. Существует дичайшее заблуждение, что существа с низким уровнем жизни выносливее. — Он поднял стакан и оценивающе отхлебнул.

— Вы уверены, что нас здесь не найдут? — спросил Мейнц. — Представляю, сколько дыр в пространстве понаделали улуганцы, охотясь за вами.

Алак усмехнулся. Оскалившись, он стал еще сильнее походить на лиса.

— Без сомнения, очень много, — ответил он. — Чем усерднее они ищут, тем большее удовольствие мне доставляют, потому что их поиск — бесполезная трата времени, людей и ресурсов. Пространство объемом в несколько тысяч кубических световых лет — надежное укрытие. Хотя, если они случайно наткнутся на нас, придется уносить ноги.

Мейнц нахмурился.

— Вот по этой причине я здесь, — сказал он резко.

— Дома не удовлетворены моим методом проведения операции?

— Если честно — не удовлетворены. Я на вашей стороне, Алак, и в одиночку протаскивал принятие проекта операции через Парламент. Но с того дня прошел год, а вы не доложили ни об одном конкретном результате. Ваши донесения выглядели бессмысленными и многословными. В конце концов, определенные политические группировки Лиги наняли собственные разведывательные силы и послали своих наблюдателей…

— Удивительно, что их не схватили. Разведка и Секретная Полиция Хурулты работает просто здорово.

— Им удалось ускользнуть. Они вернулись с квадратными от увиденного глазами и принялись звонить на всю Землю…

— А-ах, вот оно что, тогда понятно. Хурулта, надо полагать, предвидел их реакцию, поэтому позволил наблюдателям сделать свое дело и вернуться. Он большой ловкач, наш голубомордый приятель.

— Хорошо, но вы должны признать, что для недовольства достаточно причин, — заметил Мейнц с оттенком горечи в голосе. — Во-первых, акция изначально имела сомнительную законность. Во-вторых — для ее утверждения в Совет следовало представить результаты конкретных действий. Вместо этого вы, можно сказать, бездельничаете, прячась за чужими спинами. Ни единого столкновения с противником, даже небольшой перестрелки… Вы позволили улуганцам захватить семь планет, не считая Тукатана…

— По последним данным около двадцати, — вежливо уточнил Алак. — Они напуганы и захватывают все, что может представлять хоть какой-то интерес для нас.

— Другими словами, — сказал Мейнц, — вы подталкиваете их именно в том направлении, в котором они и хотят двигаться?

— Правильно.

— Послушайте, Алак. Мне пришлось проделать это опасное путешествие, чтобы посоветоваться с вами. Совет отзовет нас, несмотря на все мои усилия, если я не сумею убедить их, а для этого нужны факты.

— Предоставьте мне своеобразный кредит, — настойчиво произнес Алак. — Я не могу посвятить вас во все тонкости игры. Подлинная причина действий Патруля — секрет. Позвольте мне выразить очевидную истину, что прямое военное столкновение обернется тяжкими и расточительными последствиями. Я не уверен, что мы выиграем схватку с улуганцами.

— Что вы в таком случае намерены делать?

— Продолжать сидеть здесь, — рассмеялся Алак. — Просто сидеть, пить шотландское виски, позволяя событиям течь своим чередом.

Офицер медицинской службы остановился у входа в палатку. Беспрерывный, нескончаемый дождь, струями стекавший с плеч, образовал лужицу вокруг его перемазанных ног. При ярком свете лампы он отметил, что и эту палатку начала проедать плесень. К концу восьмидневки материя превратится в лохмотья. Жить в металлических бараках, брошенных Патрулем, было все равно что сидеть в печи — кондиционеры ржавели и гнили быстрее, чем их успевали чинить.

Он вяло отдал честь. Командир Гарвишской Базы поднял на него глаза, оторвавшись от галактического пасьянса.

— В чем дело? — безразлично спросил он.

— Еще у пятнадцати человек лихорадка, — доложил офицер медицинской службы. — А десять человек из заболевших ранее уже мертвы.

Командир кивнул. Его влажная лысая голова блестела в ярком свете. Голубое лицо осунулось и пылало нездоровым огнем, прекрасный мундир безнадежно испортила плесень.

— Санитары не справляются? — спросил командир.

— Справляются со всем, кроме этой заразы, — ответил доктор. — Видимо, вирус не поддается разрушению вибрацией. Но я до сих пор не сумел его выделить.

— Мы попросту не подходим для такого климата. — Командир покачал головой и дрожащей рукой потянулся к бутылке. — Мы — обитатели холодного мира…

Из джунглей донеслось жуткое звериное рычание.

— За последнюю восьмидневку ядовитые растения опять убили несколько солдат, — сказал доктор.

— Знаю. Я умолял генштаб выделить нам воздушные купола и космические скафандры, но мне ответили, что снаряжение требуется повсюду.

Слабая искра надежды вспыхнула в глазах медика:

— Вот когда на планете Умунг начнут, наконец, производить….

— Да-да. Но к тому времени, возможно, мы уже будем мертвы. — Командир поежился. Мне холодно, — его голос внезапно сорвался на фальцет.

— О. — Доктор нервно шагнул вперед. — Разрешите осмотреть вас…

Командир поднялся на ноги, на секунду замер, ухватившись за стол, но потом внутри его измученного тела что-то оборвалось, и он рухнул на пол.

Вокруг стоял лес, бесконечный лес, за которым в неизвестных далях расстилались равнины, горы и моря. Смерть подстерегала улуганский Патруль за каждым стволом, поэтому солдаты медленно продирались сквозь заросли. Детекторы мрачно сигнализировали: металл, импульсы разума, тепловое излучение живых тел. Глаза беспокойно косились из-под больших угловатых шлемов, а пальцы нервно подрагивали на гашетках.

В броневике, ехавшем в середине колонны, командующий улуганцев переговаривался со своим помощником.

— Очень скверно, — вздохнул он. — Ильварцы — крепкие орешки.

— Против нас им не устоять, — ответил помощник. — В любой атаке мы уничтожим их.

— Они не станут и пытаться. Что прикажете ждать от народа, который эвакуировал свои жилища и выжег земли перед нашим приходом? Разве не глупо сжигать собственные города только для того, чтобы доставить неприятность врагу?

— Мы обучим их хорошим манерам, — упрямо произнес помощник.

— Со временем, если получим достаточно солдат и хорошее снабжение. Но я, черт возьми, не могу выбить даже лишнего патрона!

Впереди раздался взрыв. Командующий увидел, как трое солдат, отчаянно вопя, упали, сраженные гранатой. Застучал станковый пулемет.

— Партизаны! — завопил он, краем глаза увидев большие зеленые фигуры, выскочившие из кустов. Эти дьяволы скакали быстрее ветра, а на спинах несли столько вооружения, сколько не сдвинет небольшой трактор. Боевой клич резко полоснул по натянутым нервам.

Заговорили танки, отплевываясь от врага пламенем и грохотом. Одну из машин окутал красный дым зажигательной бомбы. Улуганская пехота залегла, открыв огонь по кричащим на бегу кентавроидам.

После короткой жестокой схватки враг был отброшен, но минутой раньше бомба угодила в машину командующего и испепелила все внутри.

Полковник выглянул в иллюминатор, покрытый толстым слоем защитного пластика, и поежился. Перед ним расстилался мрачный пейзаж: клубящиеся ядовитые испарения стеной отгораживали далекий горизонт. Он подумал, что грядет внезапное извержение вулкана, и через секунду пол под ногами задрожал.

— Идиот! — разразился он бранью. — Законченный кретин!

Геолог базы твердо придерживался своих взглядов.

— Мы сделали все, что в наших силах, сэр, — ответил геолог. — Насколько нам известно, геологические породы планеты стабильны.

— Одна из баз уже разрушена землетрясением. Вам мало…

Ужасный порыв ветра налетел на купол. Улуганцы впервые столкнулись с невероятными штормами, постоянно бушующими на планете Шанг V. Завихрения слепящей измороси — концентрированного аммиака — полностью скрыли мир за иллюминатором.

— Сэр, — сказал геолог, — Шанг — сумасшедшая планета. На всех нормальных мирах такие анализы — свидетельства безопасной, твердой почвы.

— Тем не менее один из куполов раскололся, и все мгновенно погибли. За такую работу и вас, и вашу группу надо отдать под трибунал.

Геолог кивнул.

— Как угодно, полковник. Мой вам совет — давайте подыщем другую площадку. Эта очень опасна.

— Вы понимаете, во что реально обойдется новый лагерь на планете?

— Ничем не могу помочь, сэр. Но официально заявляю: надо перебазироваться.

— Генштаб с меня шкуру спустит, — мрачно подытожил полковник, вглядываясь в зловещий туман. — Откуда нам было знать? Кто мог предположить, что мы столкнемся с чем-либо подобным?

“Патруль знал! — про себя рассмеялся он. — Они все прекрасно знали! Единственное, что я могу теперь сделать, предложить рассмотреть вопрос об эвакуации. Остальные командиры меня поддержат. Пусть даже наше бегство станет приглашением врагу возвращаться”.

Пол задрожал, на столе подпрыгнуло пресс-папье. Снаружи, в пяти метрах от купола, в почве разверзлась дыра — медленно, но верно законы Вселенной делали свое дело. Из дыры выплыло пламя, и магма не спеша поползла к куполу.

Клан Еглашей прошел трудный путь, взяв начало от крестьянского рода с одной из захваченных территорий. Семейство присоединилось к благородным не более полувека назад, а Хурулта, который ненавидел выскочек вообще, этих ненавидел вдвойне, потому что именно им принадлежал Трест Военного Обеспечения. При всем желании он не мог преуменьшить значимости персоны, рассевшейся за столом напротив. Потомок Еглашей был толстым, страдающим одышкой щеголем, но обладал твердой целеустремленностью и холодным рассудком.

— Я переговорил кое с кем, Ваше Превосходительство, — сказал он. — Имена перечислять не буду.

— Денежные бароны, — угрюмо отозвался Хурулта. — Промышленники и финансисты. Ну и что?

— Можно начистоту? — спросил Еглаш.

— Валяйте, мы одни.

— Группа, которую я представляю, не удовлетворена ведением военных действий.

— Да? Поэтому вы создали свой Генеральный Штаб?

— Оставьте сарказм, Ваше Превосходительство. Предполагалось, что мы захватим Тукатан за шесть месяцев. Сейчас, почти год спустя, мы все еще воюем.

— Тукатан можно подвергнуть бомбардировке из космоса, — сказал Хурулта, — но, как вы прекрасно знаете, она уничтожит все ценности планеты. Нам пришлось продвигаться медленно. Но затем появился Патруль и усложнил нашу задачу.

— Я все прекрасно понимаю. — Оскорбительное высокомерие прозвучало отчетливее. — Вместо того, чтобы сконцентрировать силы на Тукатане и заняться Патрулем, спокойно убрав его с нашего пути, ваше министерство пытается захватить целое звездное скопление. Вы бездумно вторглись на планеты, которые практически не были изучены.

— Не сделай мы этого, Патруль использовал бы их против нас. — Хурулта едва сдерживал свой гнев. — Хорошо, я признаю, что у нас возникли некоторые сложности. Но мы также добились и определенного прогресса. Стратегический график установления нашей гегемонии выполняется форсированно. В будущем он принесет экономию.

— А сейчас он что приносит? Ваши успехи сомнительны. Возьмем, к примеру, маленький забытый богом песчаный шарик — Ярнах IV. На его захват не потребовалось много сил, но расходы на содержание баз в столь враждебной среде просто фантастические. Обыватели задушены налогами до предела, а ваш новый налог на высший класс общества ужасен!

— Я считаю его нормальным. Или вы хотите, чтобы пришел Патруль и начал всем здесь заправлять?

— Конечно, — сказал Еглаш холодно, не обратив внимания на ответ Хурулты, — наиболее грубой ошибкой явилась оккупация Умунга.

— Что? — На секунду Хурулта потерял дар речи, затем медленно сглотнул ярость, и когда наконец заговорил, слова его оказались точно выверенными. — Единственная операция, сработанная как по нотам. За мизерные потери людей и денег мы уже удвоили наше военное производство. На следующий год мы собираемся учетверить его.

— Я думал, что вы реалист, Ваше Превосходительство, — сказал Елгаш, — и разбираетесь в экономических основах нашей империи. Быть может, вы умышленно уничтожаете высший класс общества?

— Вы ненормальный? Сначала жалуетесь на увеличение налогов, затем, когда я нахожу путь расширения производства, путь, стоивший нам сущие гроши, вы…

— Ваше Превосходительство, кроме множества солдат, существует объем военного снаряжения, которое они способны использовать. Когда Умунг начнет выпускать всю массу продукции, что произойдет с улуганскими фабриками?

Страх.

Шамуваз, солдат империи, медленно повернул голову, заметив за спиной непонятное движение. Пейзаж был однообразен — покореженные деревья, шелестящая красная трава, шум отдаленного водопада, наполняющий сердце бешеным стуком.

Его тошнило, и он чувствовал себя больным. Рассматривая лица своих товарищей, он подумал, сколь невероятно чужды они ему. Это дьяволы, а не люди. Тот же ужас, который глубоко сидел в нем, превратил их в дьяволов; в любой момент они могли накинуться на него и разорвать. Шамуваз глубоко вздохнул, ему вспомнились жена и дети. Как далеко они сейчас; вполне возможно, он никогда не увидит их снова. Он сгинет здесь, на Гирейоне, и сквозь его ребра станет свистеть ветер, а маленькие полевки совьют уютное гнездышко в его пустом-пустом черепе.

Командиры утверждали, что здесь совсем не страшно. Они уверяли, что страх — всего лишь особенность аборигенов, науськанных Патрулем, на которую не стоит обращать внимания. Телепаты-аборигены испуганы и внушают вам свой страх. Плюньте на свои чувства. Проигнорируйте их. Солдатам империи не пристало испытывать беспричинный страх.

Генералы могут жить без страха. Им не приходится бодрствовать из-за ужасных снов, изводя себя ночь за ночью. Они не проваливаются в забытье и не просыпаются с криками ужаса каждую минуту. Они не видят, как один за другим сходят с ума их товарищи. Им не надо писать домой идиотские письма и думать, когда придет их черед споткнуться.

Страх, паника, слепой всеохватывающий ужас. Шамуваз тяжело вздохнул.

Чья-то рука легла на его плечо, он подскочил, ругаясь, обернулся, вскинул пистолет прежде, чем понял, кто именно стоит перед ним. Армазан. Когда-то был его лучшим другом, но сейчас никому нельзя доверять. Шамуваз держал дуло пистолета у живота Армазана.

— Не делай так, — прошептал он, переводя дух. — Никогда больше так не делай…

— Послушай, — Армазан говорил быстро, голос его дрожал. — Послушай, Шам, после условного сигнала все встречаемся внизу, у реки. Выбирайся из казармы и присоединяйся к нам.

— Что-что-что? Выходить наружу после наступления темноты? Ты псих! Ты совсем свихнулся на этой планете!

— Нет-нет, не то. Послушай, многие решили, что с нас хватит. Империя о нас не беспокоится. Довольно. Офицерам больше доверять нельзя. Избавиться от них — выстрел в спину, — и путь свободен: если держаться вместе — будет легче, а потом захватим базовый корабль…

Уже целый месяц Хурулта страдал бессонницей — лекарства больше не помогали. Он сидел, поставив локти на стол и сжав руками гудящую голову.

— Бесполезно, — застонал он. — Мы должны уйти с Гирейона. Все части уже непригодны к дальнейшей службе. Чтобы вылечить солдат, потребуются месяцы.

— Но Патруль, господин… — неуверенно проговорил Севулан.

— Патруль! Мы создадим базу на соседней планете и оставим несколько орбитальных станций вокруг Гирейона. Мы должны приступить к выполнению немедленно.

— Но если последует мощная атака, то они сметут наши войска и захватят всю систему.

— Знаю. Но что из того? Уйти с Гирейона — единственный выход. Корабли Патруля прячутся по щелям, как тараканы, но не принимают боя! Они во все суют свой нос! Мы боксируем с тенью.

— Господин, Генеральный Штаб планирует отклонить ваше предложение и отдать приказ об эвакуации гарнизона с Гарвиша и Шанга, содержать их слишком дорого — большие потери людей.

— Замолчи, — крикнул Хурулта. — Я все знаю, идиот! Я прекрасно знаю обо всем! Тупые, набитые дураки! Не видят дальше собственного носа, эх-х-х! — Его пальцы нервно сцепились. — Но мы, черт возьми, не уйдем с Умунга. Пусть денежные мешки продолжают вопить. И если они выступят еще раз, я предъявлю им обвинение в государственной измене.

Телеэкран запищал. Хурулта щелкнул выключателем, и возбужденный голос забормотал:

— Господин, только что получено донесение из космоса. Замечена активность Патруля около Устубана VII. Кажется, он проводит разведку…

— Устубан VII? Не может быть! Это же гигантская планета. Она окружена поясом метеоритов. Это же… нет!

— Господин, в донесении говорится…

— Заткнись! Сейчас же вышли мне полный рапорт. — Хурулта обернулся к генералу. Его глаза лихорадочно блестели.

— Действовать, — задыхаясь, произнес он, — нам надо что-то предпринять. Население не довольно нашим отступлением, не так ли? Прекрасно, мы дадим им пищу для разговоров! Сейчас же пошлем флот и захватим Устубан VII! Пусть только Патруль попробует остановить нас!

— Господин, это невозможно, — прошептал Севу-лан. — Мы распылили свои силы, поэтому не сможем провести операцию такого масштаба. Активность Патруля не более чем трюк, чтобы заманить нас…

— Мы используем его против них! — раскатисто разнесся по залу рев Хурулты. — Я пока еще Верховный Главнокомандующий Улугана!

Севулан пристально взглянул на Его Превосходительство, и глаза его сузились.

— Конечно, мы ведем пропагандистскую войну против Улугана, — сказал Винг Алак. — Радиопередачи, листовки и так далее — обычные средства. Я думаю, мы уже подвели их к мысли, что хотя членство в Лиге и означает потерю имперских амбиций, но оно дает также несомненный выигрыш в материальном благополучии и безопасности.

— Для обывателей, — уточнил Джорел Мейнц. Он был раздражен; все три дня его пребывания на корабле Алак занимался руководством скрытыми маневрами и при каждой встрече уклонялся от серьезного разговора. — Но на Улугане правят балом аристократы и промышленники.

— Совершенно верно. Тем более, они неглупы. Просто им надо преподнести урок, доказывающий, что имперские амбиции изжили себя.

— По-моему, они настроены доказать обратное.

— Так и было, но до того, как мы вмешались. С тех пор, как в игру включился Патруль, любой захват означает потерю части денег. Как только они убедятся, что им выгоднее заключить с нами соглашение, они его заключат.

— Я понимаю вашу генеральную стратегию, — сказал Мейнц. — Вы вынуждаете их захватывать одну бесполезную планету за другой. За исключением, пожалуй, Умунга… Лично я не понимаю, почему эта планета не принесет им прибыль.

— Умунг — самая хитрая операция, — самодовольно заявил Алак. — Я спланировал ее несколько лет назад с перспективой на будущее. У меня был один трусливый агентишка, очень хорошо знающий Умунг. Насколько он мог судить, я собирался использовать планету для нужд Патруля. Улуганцы сцапали его, как я и предполагал, и, как видно, клюнули. Естественно, они первым делом захватили Умунг. Вы должны знать, что я много лет изучал их экономику. Архаичная форма капитализма, подобная земной времен первой Индустриальной Революции: основана на дешевом сырье и получении прибыли от продажи промышленных товаров. Короче говоря, колония, производящая лучше и дешевле, чем метрополия, долгое время существовать не может: ее разрушают или покидают. Иначе придется менять экономику метрополии. В конце концов улуганские финансисты осознали это, а они являются весьма могущественным классом.

Он прикурил сигарету и откинулся на спинку кресла.

— Я хочу подвести некоторые итоги, — сказал он. — История убеждает нас, что империя в конце концов должна сформировать естественное социоэкономическое единство, если она хочет остаться стабильной. Большинство империй прошлого, захватывая новые территории, росли медленно; если же захват происходил успешно, то так же ускоренно должны были произойти преобразования в колониях. Мы заставили ул у ганцев захватить недвижимости больше, чем они способны переварить. Большая часть того, что они захватили, просто бесполезна, если не сказать — вредна. Мы выводим их экономическую систему из равновесия, и у них не остается никакой возможности организовать ее должным образом. В результате — все ухудшающаяся, нестабильная ситуация.

— Надо ли принимать их в Лигу? — спросил Мейнц. — Они, кажется, представляют собой средоточие беспорядков.

— Так оно и есть. Но за какое-то время они полностью изменятся. Контакт с другими культурами разрушит их параноидный комплекс. Межзвездные империи так или иначе себя не оправдывают экономически — затрат больше, чем доходов. Если вы в состоянии открыть сверхсветовое перемещение, то вы также в состоянии производить все необходимое для потребления у себя дома и торговать излишками. Они все равно придут к этому выводу.

Он взглянул на интеркоммуникатор.

— Я жду сообщения в течение часа, — сказал он. — Недавно вернувшийся разведывательный корабль принес несколько интересных политических новостей с Улугана.

— Да?

— Давайте сыграем в шахматы? Я люблю драматические ситуации. Доставьте мне удовольствие, а то я проскучал весь год.

Прошло всего полчаса, и корабельный радист доложил о межзвездном вызове: Улуган запрашивал командование Патруля. Алак неторопливо направился в рубку связи, позволив Мейнцу следовать за ним.

Голуболицый изо всех сил старался поддержать свою прежнюю надменность, но это ему удавалось плохо.

— Привет, Севулан, — сказал Алак. — Что новенького?

— В правительстве империи произошли изменения, — жестко сказал улуганец.

— Насильственные, я уверен. Вы застрелили Хурулту или просто отправили его в ссылку?

— Арказхик… весьма болен. Мы подозреваем, что он повредился рассудком. Новый кабинет не может расценивать иначе его необдуманные действия.

— Отлично, — весело произнес Алак, — если вы хотите, чтобы переговоры состоялись, слушайте мои условия…

Перечислив пункты, он выключил связь и отдал команду готовиться к встрече улуганской делегации.

— Я предполагал, что именно так все и произойдет, — сказал он, потягиваясь и зевая. — Конечно, придется поторговаться с ними из-за всяких мелочей, да и на возвращение войск понадобится немало времени, но в конце концов мы своего уже добились.

— Вы имеете в виду… — Мейнц сухо рассмеялся. Успех операции не мог отрицательно повлиять на его карьеру. — Вы имеете в виду, что мы им отдали все, что они хотели взять?

— Ну, нет, — сказал Винг Алак. — Просто я скормил Хурулте лакомый кусочек, в хотором он так нуждался.

ДЕНЬ ПРИЧАСТИЯ

Неизвестно, сколько вращалась эта звезда в пустынном пространстве между Ригелем и Бетельгейзе. Будучи раза в полтора крупнее Солнца, она сияла, ослепляя раскаленным добела великолепием своей короны. Таких звезд немного. Обнаружил ее корабль Первой Великой Поисковой экспедиции. Но его экипаж был гораздо более заинтересован исследованием группы планет соседнего солнца и потому не стал задерживаться в этой системе. Галактика велика; основной задачей экспедиции было обследование той ее части, которая находилась поближе к человечеству. Именно поэтому люди не обратили внимания на ряд таившихся в спектре излучения звезды вполне конкретных предзнаменований.

С тех самых пор, вот уже в течение двух столетий, в этом уголке Вселенной никто не появлялся. Достигшая к тому времени небывалых вершин технократическая цивилизация землян и так уже имела достаточно забот с миллионами звезд, находящихся ближе к Земле. И никто в свое время не задумался над тем, что эта звезда была гораздо старше всех остальных в этих местах. Не то чтобы она была очень уж древней в космологическом смысле слова. Просто-напросто гигантские звезды имеют удивительное свойство развиваться крайне быстро и абсолютно непредсказуемо.

И вот, когда она наконец взорвалась, неподалеку, на расстоянии примерно одного светового года, совершенно случайно оказался один из разведкораблей Лиги, занимавшийся в то время поиском новых экономических районов.

Хотя, если учитывать, что синхронность применительно к межзвездным расстояниям — понятие весьма и весьма относительное, следует сказать, что заключительная фаза агонии звезды наступила на несколько месяцев раньше. Термоядерная реакция выжгла в конце концов весь содержавшийся в ядре водород. Изменение внутреннего радиационного баланса привело к тому, что внешние слои коллапсировали под действием собственного веса. В результате высвободилось гигантское количество энергии, которая и дала толчок качественно новым процессам атомного синтеза. Произошло образование новых элементов, причем не только тех, которые обычно встречаются в природе других планет. Так, в числе прочих, сформировался целый ряд крайне недолговечных трансуранов. Однако все-таки большую часть времени в этом хаосе преобладал технеций. Нейтроны и нейтрино, окончательно сместив баланс, устремились к ядру. Последовавшее затем чудовищное сжатие привело к катастрофе. В считанные мгновения сверхновая выросла до размеров собственной галактики.

Если бы звездолет не был оснащен гипердвигателями, его экипаж, учитывая столь опасную близость к эпицентру взрыва, был бы обречен. Но само собой, они не собирались оставаться на месте, а в микропаузах между гиперперемещениями губительный поток излучения не страшен. Оставалось лишь сожалеть, что корабль не оснащен оборудованием, которое позволило бы подробно исследовать сверхновую прямо в момент ее рождения. Подобное случается крайне редко, и такая возможность землянам представилась вообще, по сути дела, впервые. Земля слишком далеко, а вот научная колония на Катараяннисе вполне могла бы подкинуть приборы.

Теперь, чтобы в деталях пронаблюдать дальнейшее течение процесса, требовалось привлечение соответствующих ресурсов. Следовало оборудовать места обитания наблюдателей, смонтировать приборы… Обычные заводы с этим справиться не смогли, а к тому моменту, когда все было бы готово, фронт волны, несущей в себе основную информацию, ушел бы столь далеко, что измерения “вдогон” привели бы только к чудовищным погрешностям.

Впрочем, на расстоянии чуть больше одного парсека от места взрыва, что было идеальной дистанцией для наблюдений, находилось одно из солнц типа-G, а одна из его планет по многим параметрам представляла собой в физическом и в биохимическом отношении типичный геоид. Кроме того, на планете была разумная жизнь, обладающая довольно высокой технологией. Словом, подарок судьбы!

Все было так, за одним исключением: данные разведки были не более чем оценочными, а самое главное — устаревшими ровно на две сотни лет.

— Назад!

Магистр торговли Дэвид Фалькайн испуганно отшатнулся. Четверо стоявших поблизости охранников выхватили пистолеты. Фалькайн машинально прикинул, какого сорта заряд он чуть было не схлопотал.

— Прошу прощения?

Морручан Большой Топор — повелитель Вах Датира — встал с трона. Он был необычайно высок ростом даже для мерсейянина и возвышался над рослым Фалькайном на добрых пятнадцать сантиметров. Спадающая до пола ярко-оранжевая мантия и огромный рогатый шлем делали его фигуру попросту грандиозной. Без этих символов верховной власти он выглядел почти человекообразным существом, если не считать хвоста, который вместе с обутыми в сапоги ногами образовывал вполне удобный для сидения треножник. Покрытая мелкой чешуей зеленая шкура была абсолютно лишена какой бы то ни было растительности, а от затылка до кончика хвоста тянулся ряд острых шипов. Вместо ушей голова его была снабжена двумя глубокими отверстиями, однако лицо имело вполне человеческие черты, а с точки зрения физиологии его с уверенностью можно было отнести к млекопитающим.

Насколько был близок к человеческому находившийся за сверкающими глазами мозг, Фалькайн не знал.

— Этим миром вам править не удастся, — загромыхал зловещий бас. — Если мы отступимся от завоеванного предками права на власть, Господь подымет их из могил, и они проклянут нас.

Фалькайн быстро осмотрелся. Никогда прежде не приходилось ему чувствовать себя столь одиноко. Приемный зал замка Афон поражал своими гигантскими размерами. Человеку и в голову не пришло бы возводить что-либо столь грандиозное. Свисавшие со стен огромные, украшенные затейливым шитьем боевые знамена нисколько на нарушали адской акустики помещения. В огромном очаге полыхал огонь, в пламени которого с легкостью можно было бы изжарить слона. Вдоль стен вытянулись шеренги воинов в сверкающих доспехах. Кроме зверски искривленных мечей и зазубренных копий они были вооружены огромными пистолетами. В такой навевавшей дикий ужас обстановке видневшееся в оконных проемах бледно-голубое небо казалось бесконечно далеким.

Воздух так и дышал холодом, тяготение было чуть выше земного, но Фалькайн чувствовал себя разбитым.

Он выпрямился. В конце концов, он тоже вооружен, причем не какой-то там газовой игрушкой, а мощным энергетическим оружием. Адсель в городе, а Чи Лан на борту корабля благодаря укрепленному у него на запястье передатчику внимательно следят за каждым словом переговоров. А уж на корабле оружия было столько, что они с легкостью могли стереть с лица планеты этот Ардайг. При всей своей дикости Морручан должен это сознавать.

Им надо было найти общий язык.

Фалькайн, тщательно подбирая слова, произнес:

— Приношу свои искренние извинения, Вождь, но в силу… э… невежества я еще не вполне освоил ваш язык. Пусть это не нанесет ущерба нашим дружественным отношениям. Мы принесли известие о грозящей вашей планете чудовищной катастрофе. В результате пренебрежения опасностью твой народ может лишиться всего того, чем он с честью обладает.

Мы в силах научить вас, как себя вести. Время слишком дорого, а опасность велика, поэтому мы призываем вас к благоразумию и немедленному действию. В противном случае помочь мы не сможем. Но хочу вас сразу заверить, что никогда мы не будем вести себя подобно завоевателям. Путешествуя по Вселенной и входя в контакт со множеством разумных миров, мы никогда не руководствуемся злыми помыслами. Как братья по разуму мы хотим в минуту опасности протянуть вам руку помощи.

Морручан нахмурился и поскреб подбородок.

— Честно говоря, в этом я очень сомневаюсь. Ты говоришь, что в ближайшее время Валендерай превратится в Сверхновую… Что ж, продолжай.

— Нет, Вождь, я говорю, что это уже произошло. Свет от вспышки выжжет эту планету менее чем через три года.

Сказав так, Фалькайн употребил мерсейянскую единицу времени. Местный год был в три раза продолжительнее земного. Вспотев от напряжения, он мысленно проклял языковой барьер. Ксенологи прошлой экспедиции за те несколько месяцев, что они провели здесь, смогли вникнуть лишь в самые азы эряуянского языка. Эти чрезвычайно скудные знания Фалькайн и его товарищи усвоили во время перелета при помощи синатической трансформации. И вот теперь выяснилось, что именно тогда, двести лет назад, на Эряу (так назвали планету земляне) как раз происходили бурные лингвистические преобразования. Именно поэтому он теперь не был до конца уверен даже в том, как правильно произносить гласные.

Фалькайн в очередной раз постарался говорить почище.

— Если вы пожелаете… если вам нужны доказательства, мы на нашем корабле доставим лично вас или любое доверенное лицо из вашего окружения непосредственно в район катастрофы, так что вспышку можно будет видеть даже невооруженным глазом.

— Не сомневаюсь, что ученые и поэты готовы драться на дуэли за возможности подобного путешествия, — сухо заметил Морручан. — Однако ты меня убедил. Ты сам, твои Друзья и ваш корабль являются лучшим доказательством. — Но тут голос его зазвучал резче: — Я не такой простак, чтобы обожествлять вас только потому, что вы прилетели сюда со стороны. Ваша цивилизация на голову выше нашей по уровню технологического развития, только и всего. Внимательно читая летопись тех времен, когда среди нас впервые появились чужаки, я понял, что тогда ими двигало не более чем чисто профессиональное любопытство. Это, впрочем, продолжалось недолго. Они улетели и больше не возвращались. До сих пор… Итак, я спрашиваю: что вам нужно?

Фалькайн слегка расслабился. Если отвлечься от внешних признаков, Морручан по складу ума казался вполне человеком. В своих умозаключениях он руководствовался вполне человеческой логикой, не проявляя при этом особой восторженности или идеализма… Это был весьма скептически настроенный, тертый политик — типичный продукт царившего здесь предельно практического образа жизни.

Но человек одернул себя: а что я на самом-то деле знаю о Мерсейе?

Судя по наблюдениям с орбиты, радиоперехвату и первичному радиоконтакту, а также на основе личных наблюдений от езды на автомобиле по пути в город, на планете обитало множество наций и народностей, среди которых в количественном отношении явно преобладало население океанического побережья. Два столетия тому назад между некоторыми аристократическими кланами произошел раздел сфер влияния. Похоже, за прошедшие века им удалось достичь определенного согласия, и, наверное, благодаря этому в ответ на просьбу о встрече с представителем верховной власти Фалькайна доставили в Ардайг, где ему и пришлось столкнуться с этим экземпляром.

Мог ли Морручан говорить от имени всего народа? В этом Фалькайн уже начал сомневаться.

Но начинать с чего-то надо.

— Я буду откровенен, Вождь! — сказал Фалькайн. — Я и мой экипаж всего лишь прокладывали путь для тех, кто пойдет следом. В случае успеха мы рассчитываем на свою долю прибыли. Наши ученые хотят создать на Мерсейе и ее спутниках пункты наблюдения за поведением сверхновой в течение ближайшего десятка лет. Ваша помощь была бы для них большим подспорьем. Причем помощь желательна не только в обеспечении обсерваторий продуктами, но и в производстве некоторых видов оборудования, которые мы готовы научить вас изготовлять. За все это вам щедро заплатят, плюс — вы получите важные знания.

— Но сначала, — продолжал он, — нам следует позаботиться о судьбе мерсейянской цивилизации. Чтобы обеспечить вашу безопасность, придется сделать очень многое. За это придется заплатить. Цена не будет грабительской, однако мы хотим получить конкретную прибыль. На эти деньги мы приобретем у вас товары, которые на Земле принесут нам доход. — Фалькайн улыбнулся. — Таким образом, все будут довольны, и поэтому опасаться нечего. Члены Лиги не бандиты и не покорители чужих планет, а просто торговцы, которые стараются честным трудом заработать себе на жизнь.

— Ага! — осклабился Морручан. — Наконец-то мы добрались до сути. Когда вы впервые вышли на связь и заговорили о сверхновой, мы, мои коллеги и я, сразу проконсультировались у астрономов. Все-таки мы тут не совсем невежды. Как-никак, используем атомную энергию и совершаем межпланетные перелеты. Так вот, наши ученые считают, что в случае взрыва такая звезда даст выход энергии примерно в пятнадцать биллионов раз больше, чем излучает Корих. Это так?

— Если Корих — это ваше солнце, Вождь, то да, примерно так.

— Единственная звезда поблизости, которая может взорваться подобным образом, это Валендерай. Судя по вашему описанию, вы имеете в виду именно ее. Эта звезда находится в южном полушарии неба.

Фалькайн утвердительно кивнул и лишь потом, запоздало сообразив, что на Мерсейе этот жест могут истолковать совсем иначе, произнес: “Да, Вождь”. К счастью, все обошлось.

— Сначала мы испугались, — сказал Морручан, — но расчеты показали, что, поскольку Валендерай находится на расстоянии свыше трех с половиной световых лет, радиация, когда она все-таки достигнет нас, будет уже ослаблена — не более трети излучения Кориха. Затем, примерно в течение пятидесяти пяти дней, она еще уменьшится вдвое… И так далее, и так далее, и через некоторое время мы будем наблюдать лишь слабое ночное свечение. Согласен, можно ожидать синоптических катаклизмов типа ураганов, ливневых дождей и тому подобного. Все это будет. Если произойдет заметное стаивание полярных льдов, возможны даже наводнения. Но все это пройдет. В любом случае центр нашей цивилизации находится тут, в северном полушарии… Верно и то, что вы говорите про губительное ультрафиолетовое излучение и Х-лучи. Но все это будет блокировано атмосферой Мерсейи.

Опираясь на хвост, Морручан отклонился назад и скрестил пальцы, смехотворно похожие на человеческие.

— Так что же вам нужно на самом деле?

Фалькайн, воспитанный в аристократических традициях Гермеса, гордо расправил плечи. Высокий, стройный, светловолосый, с яркими голубыми глазами, сверкавшими на красивом скуластом лице, всем своим видом он внушал доверие.

— Вождь! — с достоинством проговорил он. — Думаю, что вы просто не успели проконсультироваться со специалистами в области…

Тут Фалькайн замолчал. Как на местном наречии называется ядерная физика, он не знал.

К счастью, Морручан проявил завидную выдержку. Транслятор Фалькайна периодически сбивался и замолкал: в это время он с товарищами пытался подобрать необходимые выражения. То, что он в конце концов произнес, звучало примерно так:

— Пока что Вождь прав. Теперь посмотрим, что произойдет потом. Вспышка сверхновой чудовищна. При этом активизируются ядерные реакции, которые настолько сложны, что даже мы сами еще до конца не понимаем их ход. Кстати, именно поэтому мы и хотим все это исследовать. Но вот то, что известно нам и что смогут подтвердить ваши ученые физики.

— Перестраиваясь в недрах этой гигантской шаровой молнии, ядра и электроны формируют асимметричные магнитные импульсы. Вы должны знать, что подобное происходит при срабатывании заряда ядерной бомбы. Теперь подумаем, что произойдет, когда это случится в масштабе звезды. Приближаясь к планете, эти импульсы пронижут магнитное поле Мерсейи вплоть до самой ее поверхности. Не будучи заэкранированными, электромоторы, генераторы, линии связи… ну, конечно, я не сомневаюсь, что у вас есть соответствующие предохранители, громоотводы и прочее… но в электрических цепях мгновенно наведутся огромнейшие напряжения, и вся система выйдет из строя. То же самое произойдет с телеметрическими системами, компьютерами… Если вы используете полупроводники, то такой разряд в области р-п перехода мгновенно выведет из строя любой банк данных… Этот радиоактивный ливень будет продолжаться многие годы, и уровень зараженности планеты на много порядков превысит возможные последствия самой жестокой ядерной войны, которую вам по силам здесь организовать. Собственное магнитное поле вашей планеты — щит ненадежный. Большинство ионов обладает вполне достаточной энергией для его преодоления. То же самое можно сказать и об атмосфере. Войдя в нее, тяжелые ядра — тоже составляющая звездной радиации — вызовут поток вторичной радиации, которая легко достигнет поверхности.

Я не утверждаю, что жизнь будет стерта с лица вашей планеты. Я лишь пытаюсь привлечь ваше внимание к тому, что без соответствующей защиты и подготовки вас постигнет чудовищная экологическая катастрофа. Возможно, жизнь и уцелеет, но все равно вы будете отброшены на одну из первоначальных ступеней развития. Крах электрических систем, от которых ваша цивилизация на данном этапе зависит целиком и полностью, будет началом конца. Внезапно прекратится завоз пищи в города. Население, подобно стае воронья, бросится на поиски пропитания. Но, насколько мне известно, ваше сельское хозяйство тоже технизировано, так что при отсутствии электричества фермеры не сумеют прокормить даже самих себя. Начнутся настоящие битвы за хлеб. Как только голод и междоусобицы станут всеобщим явлением, будет парализован медицинский контроль и обслуживание населения. Это приведет к вспышкам инфекционных заболеваний и эпидемий. Отчасти все будет похоже на последствия ядерной войны в стране, где отсутствует система гражданской обороны. На Мерсейе подобных войн избежать удалось, но я уверен, что у вас проводились соответствующие исследования и расчеты. Лично мне уже доводилось бывать на планетах, которые постигла подобная участь.

Еще раньше погибнут ваши колонии на соседних планетах из-за повсеместных аварий систем жизнеобеспечения…

Всего этого вполне можно будет избежать, если вы воспользуетесь нашей помощью. Мы знаем, как установить защитные силовые экраны, как мелкие — для отдельных агрегатов, так и крупные, которые смогут защитить часть планеты. Этого, конечно, будет недостаточно, но мы знаем и как защититься от проникающей радиации. Мы поможем вам построить источники энергии и линии связи, которые не пострадают при катастрофе. Мы подскажем состав материалов, которые защитят организм от жесткого излучения. Мы знаем, как восстанавливать мутантные гены. Короче, мы обладаем всем тем запасом знаний, который необходим вам, чтобы выжить.

Но надо будет приложить определенные усилия. Большую часть труда вам придется взять на себя. Нас слишком мало, а доставка грузов с другого конца галактики займет слишком много времени. Руководство работами и техническую часть мы вам обеспечим.

Скажу прямо, Вождь, вам крупно повезло, что мы узнали о рождении Сверхновой и оказались здесь вовремя. Не бойтесь нас. Мы не имеем никаких амбиций относительно власти на Мерсейе. Если уж на то пошло, ваша планета лежит довольно далеко за пределами области жизненных интересов Земли, и у нас под боком есть миллионы гораздо более выгодных в смысле использования планет. Мы хотим спасти вас лишь потому, что вы являетесь разумными существами. Но это потребует определенных затрат и большого труда, при этом большая и, пожалуй, ключевая часть забот ляжет на меня и мой экипаж, а мы появились здесь в поисках прибыли. Именно поэтому, исключая чисто научный интерес, мы хотим получить соответствующие экономические гарантии.

В конце концов мы улетим. Что вы будете делать потом — ваше дело. Но, во-первых, с нашей помощью вы сохраните свою цивилизацию; а во-вторых, станете обладателями качественно новых знаний и техники. В общем, я думаю, что для вас условия сделки весьма и весьма неплохие.

Фалькайн замолчал. В огромном полутемном зале ненадолго воцарилось молчание. Он почувствовал, что понемногу начинает привыкать к чудовищным запахам, которых ему не приходилось ощущать ни на Земле, ни на Гермесе.

Наконец Морручан медленно проговорил:

— Твое предложение следует обдумать. Мне придется посоветоваться с коллегами и специалистами. Есть все же ряд моментов, вызывающих сомнения. Например, я не только не вижу смысла делать что-либо для спасения колонии на Ронруаде, но имею массу причин считать, что лучше бы их таким образом просто похоронить.

— Как? — Зубы Фалькайна сжались сами собой. — Вождь имеет в виду одну из соседних планет? Но, насколько я понимаю, оттуда на Мерсейю поступают многие необходимые тут материалы?

— Это так, все так, — нервно сказал Морручан. — Мы зависим от других планет в таких материалах, как ядерное топливо или, например, сложные газы. Но Ронруад имеет значение только для Гетфенну. — Последнее слово он произнес с таким отвращением, что Дэвид сразу решил уточнить его значение как-нибудь в другой раз.

— Какие из моих рекомендаций надлежит выполнять и как именно, будет всецело зависеть от мудрости Вождя, — сказал человек.

— Благодарю за любезность, — ответил Морручан, и Фалькайн мысленно прикинул, какова в этих словах доля иронии. Пока что этот тип крайне важные для своей планеты новости воспринимал весьма прохладно. Впрочем, он был представителем абсолютно чуждой, развивавшейся по своим законом расы, да к тому же явно воспитывался в чисто солдафонских традициях. — Надеюсь, с этого момента ты не откажешь Вах Датиру в чести считать тебя нашим гостем.

Фалькайн замешкался. Вообще-то он собирался вернуться на корабль. Но, возможно, здесь от него будет больше толку. Прошлая экспедиция, помнится, нашла местную кухню вполне пригодной для человека и даже отчасти вкусной, а что касается пива, тут их отчет состоял из восторженных эпитетов.

— Благодарю Вождя за оказанную мне честь.

— Ну и прекрасно. Приглашаю тебя в приготовленные апартаменты. Отдыхай. На случай, если надо будет доставить что-либо с корабля, к тебе будет приставлен рассыльный. Может, ты хочешь перегнать корабль сюда?

— О, благодарю, Вождь. Это излишне. — Рисковать Фалькайн не собирался. В смысле разногарода политических интриг мерсейяне вряд ли намного отличались от прочих дикарей, так что при желании с легкостью могли подстроить любую пакость.

Морручан поморщил шкуру в районе надбровных дуг, однако промолчал.

— На заходе солнца мы отобедаем в компании моих советников, — торжественно произнес он и церемонно откланялся.

В сопровождении двух охранников, миновав ряд галерей, по огромной винтовой лестнице, перила которой были выполнены в виде змеи, Фалькайн поднялся в отведенные ему покои. Просторные комнаты были буквально напичканы всеми соответствующими местной эпохе признаками комфорта. Стены, задрапированные пурпурного цвета тканью, были украшены черепами и шкурами всевозможных зверей, это несколько раздражало, но, в конце концов, какая, черт возьми, разница? С балкона открывался вид на город и дворцовый сад, который безупречным вкусом своего устройства чем-то неуловимо напоминал Фалькайну традиции старинного японского садоводства.

Ардайг был довольно крупным городом с населением примерно два миллиона жителей. Замок располагался в старинной части города, сильно застроенной домами причудливой архитектуры, сложенными преимущественно из серого камня. Окружающие холмы были облеплены домами знати. В низинке бело-голубыми тенями виднелся снег. Чуть в стороне долина была буквально утыкана громадами металлически сверкавших на солнце современных зданий.

То тут, то там мелькали грузовые корабли; над головой со свистом проносились дельталеты, однако уличного движения слышно не было. В священном древнем квартале передвигаться было разрешено лишь правительственному транспорту…

— Меня зовут Веди, Хозяин, — произнес поджидавший его маленький мерсейянин, одетый в черный балахон. — Я представлен к Хозяину для выполнения самых различных поручений.

— Очень приятно, — сказал Фалькайн. — Покажи мне, как принять ванну, а затем мне понадобятся банка пива, учебник политической географии и несколько часов покоя.

— Как хозяин скажет, так и будет. Пойдем со мной.

Они перешли в соседнее помещение, явно похожее на спальню. Как бы невзначай, хвост Веди хлестнул по двери. Дверь была автоматическая и при ударе со скрипом закрылась. Поймав руку Фалькайна, Веди что-то сунул ему в ладонь. Одновременно он выразительно спрятал язык за зубами. Сигнал молчать?

Мгновенно оценив ситуацию, Фалькайн сунул кусок бумаги в карман.

Оставшись в одиночестве, он достал записку и, согнувшись, чтобы избежать постороннего взгляда, быстро прочитал ее. Слава Богу, алфавит за двести лет не изменился.

БУДЬ НАСТОРОЖЕ, ЗВЕЗДНЫЙ ЖИТЕЛЬ, МОРРУЧАН БОЛЬШОЙ ТОПОР — ВРАГ. ЕСЛИ КТО-ЛИБО ИЗ ТВОЕЙ КОМАНДЫ СМОЖЕТ СЕГОДНЯ ТАЙНО ПРОБРАТЬСЯ К ДОМУ НА УГЛУ УЛИЦ ПОБЕДЫ И ТРЯУ, МЫ ОТКРОЕМ ПРАВДУ. ДВЕРЬ ПОМЕЧЕНА ДВОЙНОЙ СВАСТИКОЙ.

С наступлением темноты над покрытыми изморосью холмами взошла медно-красная Найхевин. В ночном небе маленьким полумесяцем уже сиял Литир, а в звездном скоплении Копьеносца величаво полыхал Ригель.

Чи Лан, разразившись отнюдь не приличествующими слабому полу ругательствами, отвернулась от видеоэкрана. “Мое оснащение не позволяет выполнить твой приказ”, — произнес корабельный компьютер.

— Болван, это я сказала не тебе, а своим богам, — ответила Чи.

Некоторое время она сидела, предаваясь воспоминаниям. Ее родная Та-Чи-Чен-Пи — кислородная планета типа Эридана А или, как называли ее земляне, Синтия — казалась сейчас еще более далекой, чем на самом деле. Ласковый рыжеватый солнечный свет и желтеющие листья вокруг расположенных на деревьях домиков — все это осталось далеко позади во времени и в пространстве… Сейчас ее пугал не только царивший снаружи холод.

…Эти мерсейяне, до чего же огромными они казались!

Сама Чи Лан была не крупнее средней земной собаки, хотя большой мохнатый хвост зрительно увеличивал ее размеры. Ее руки, столь же длинные, как ноги, заканчивались изящными ладонями, на каждой из которых было по шесть пальцев. Все тело было покрыто шелковистым белым мехом, за исключением лица, на голубоватой коже которого сияли яркие зеленые глаза. Встречая ее впервые, земные женщины обычно называли ее “милашкой”.

Подумав об этом, Чи Лан ощетинилась. Шерсть, усы и даже уши встали дыбом. За кого, в конце концов, они ее принимают: за жалкое плотоядное, подобное тем, которые, бегая на пятиметровых поводках от скамейки к скамейке, пытаются вызвать у них слезы умиления? Чи Лан была квалифицированным ксенобиологом. Призвание сделало ее одним из пионеров освоения открытого космоса. А любовь к оружию помогла стать чемпионкой по стрельбе… Кто, в конце концов, она такая, чтобы все это терпеть?! Но все-таки она питала глубокое уважение к этой банде облезлых длинноногих варваров…

Сейчас Чи Лан была попросту раздражена. Оставаясь на корабле, она рассчитывала завершить, наконец, очередную скульптуру. А вместо этого придется теперь выползать на мороз, шастать по этой груде камней, которую местная публика имеет наглость называть городом и в довершение всего выслушивать нытье этих чудовищ об очередной склоке каких-нибудь сумасшедших — то, что Фалькайн называет политикой… И самое противное — придется притворяться, будто воспринимаешь все это всерьез!

Выкуренная в несколько нервных затяжек наркотическая сигарета немного ее успокоила.

— Все-таки игра стоит свеч, — пробормотала она наконец. — Если дело выгорит, я на нем неплохо заработаю.

“Судя по результатам, объект относится к гуманоидам, — объявил компьютер. — Правда, в моем банке данных подобной концепции нет…”

— Не ломай голову, глупенький, — ответила Чи. Она снова была в хорошем настроении. — Но если тебе интересно, покопайся в константах из области права и этики, хотя, впрочем, сейчас нам это не важно.

Ах, эти благородные сердца, которые просто разрываются от сострадания к многообещающей обреченной цивилизации, как будто галактика и так уже не стонет от кишения множества новых цивилизаций. Однако, если они хотят выжить, придется платить. Придется работать в содружестве с Лигой, ведь у нее самый мощный флот, который не будет работать бесплатно. А Лиге надо полагаться на нас, поскольку именно мы, пионеры, считаемся специалистами в установлении первичного контакта, да к тому же мы оказались тут в одиночестве. По-моему, нам просто повезло.

Она бросила сигарету и начала собираться. В любом случае идти придется ей. После радиообмена с Фалькайном и Адселем ей пришлось это признать (слава Богу, их здесь хоть подслушать никто не мог, мерсейяне ни слова не понимали по-английски). Фалькайн торчал во дворце, Ад-сель болтался где-то в городе, но уж кого-кого, а его посылать с тайной миссией никак нельзя. Оставалась только Чи Лан.

“Поддерживай с нами непрерывный контакт. Записывай все, что будет поступать по моему каналу. Без команды “не дергайся” (галактический жаргон) и Боже тебя упаси входить в контакт с местными жителями. Если заметишь что-либо необычное, немедленно сообщай. Если в течение двадцати четырех часов мы не выйдем на связь, возвращайся на Катараяннис”, — проинструктировала она судовой компьютер.

Ответа не последовало, компьютер все понял.

Застегнув гравитационный скафандр, Чи одела ранец с двигателями и пристегнула к поясу оружие — станнер и бластер. Сверху она накинула черный плащ: не столько для защиты от холода, сколько для маскировки. Выключив свет, она открыла дверь шлюзовой камеры и, быстро прошмыгнув через нее, вылетела наружу.

Почти сразу же ее охватил озноб. Обтекавший воздух казался настолько плотным, что напоминал жидкость. Над поверхностью планеты царила гробовая тишина. Миновав башни звездолета, густо ощетинившиеся орудиями и ракетами на случай внезапного нападения аборигенов, она лишний раз убедилась, что это отнюдь не излишняя предосторожность: неподалеку виднелись сторожевые костры и раздавалось гортанное пение. Потом, огромный и черный на фоне Млечного Пути, мимо нее пронесся корабль на воздушной подушке, и она решила несколько изменить путь.

Некоторое время она летела над покрытой снегом пустынной местностью. На чужих планетах высаживаться на окраинах больших городов имело смысл лишь при чрезвычайных обстоятельствах. Наконец холмы и леса как-то сами собой перешли в равнину, на которой то тут, то там возвышались огромные, украшенные множеством башен и шпилей замки, со всех сторон окруженные огоньками мелких поселений. На Мерсейе, во всяком случае в пределах этого континента, господствовало феодальное общество, и это несмотря на то, что они постепенно вступали в индустриальную эпоху… Или, может, вовсе и не вступали?

Возможно, сегодня ей удастся это выяснить.

В поле зрения показался раскинувшийся на побережье Ардайг. Ночное небо над городом было сплошь пронизано всполохами вырывавшихся из окон ярко-желтых огней, блики которых, подобно попавшим в паутину мухам, испуганно метались по фосфоресцирующим тротуарам. Могучая река несла свои воды в залив, на поверхности которого явственно прослеживались две лунных дорожки. Нет, даже три: из-за горизонта медленно поднималась Витна.

Увернувшись от очередного воздушного судна, Чи спланировала в старинный квартал. Она очень удачно опустилась внутри закрытого на ночь рынка и направилась к ближайшей аллее. В этом районе города улицы были вымощены огромными булыжниками. Сейчас мостовая была сплошь покрыта льдом и освещалась огромными фонарями, однако довольно далеко друг от друга расположенными. Мимо, верхом на чем-то рогатом, проехал мерсейянин. Хвост его покоился на крупе животного. За спиной развевался длинный плащ, открывая покрытую сверкающими металлическими пластинами куртку и переброшенную через плечо винтовку.

Явно не стража. Фалькайн уже успел при помощи ручного сканнера передать на корабль изображение придворных охранников, причем сообщил, что они вдобавок выполняют обязанности полиции. Тогда почему вооружены простые жители? Это наводило на мысль о возможном разгуле беззакония, что слабо согласовывалось с технологическим путем развития общества. Похоже, на этой планете проблем гораздо больше, нежели уверяет Морручан.

Машинально Чи проверила, легко ли вынимаются из кобуры ее пистолеты. Цокот копыт растаял вдали, и Чи, осторожно выглянув из-за угла, бегло осмотрела уличные указатели. Вместо слов здесь в широком ходу были раскрашенные во все цвета радуги геральдические символы. Первая экспедиция составила неплохую схему Ардайга, и они с Фалькайном и Адселем ее хорошо изучили. Старинный квартал не должен был сильно измениться. Она двинулась в путь, каждый раз скрываясь в тень при приближении всадников. К счастью, в столь поздний час их было немного.

Вот наконец и нужный перекресток!

Бесшумно скользя во мраке, она отыскала условный знак, изображенный над входом неприметного серого дома. Не мешкая, она взбежала по ступенькам и, предусмотрительно положив свободную руку на бластер, с силой постучала.

Дверь со скрипом распахнулась. Наружу ударил сноп света, в котором мгновенно появился мерсейянин. Держа в руках пистолет, он обшарил глазами пустынную улицу.

— Я здесь, идиот, — проворчала Чи.

Мерсейянин посмотрел вниз и содрогнулся.

— Ха-йя! Ты со звездолета?

— Нет, — едко хмыкнула Чи. — Я пришла прочищать канализацию. — С этими словами она прошмыгнула в отделанный деревом коридор. — Если тебя хоть сколько-нибудь волнует конспирация, советую побыстрее прикрыть эти ворота.

Мерсейянин так и сделал. Некоторое время он разглядывал ее в свете ярко полыхавших ламп.

— А я почему-то думал, что вы выглядите иначе…

— В первый раз вашу планету посетили земляне, но я думаю, ты не настолько глуп, чтобы полагать, что все народы космоса выглядят одинаково, — назидательным тоном произнесла Чи и добавила: — Учти, у меня слишком мало времени, я не могу расходовать его на пустую болтовню, так что веди меня к своему хозяину.

Мерсейянин провел ее в глубину здания. На первый взгляд он был одет примерно в том духе, что и прохожие на улицах: подпоясанный плащ, мешковатые штаны, однако эта одежда все же отличалась некоторой изысканностью. А нашитые на рукавах плаща сине-золотые шевроны с двойной свастикой явно указывали на то, что это ливрея. Или мундир? Чуть позже, увидев еще двоих так же одетых мерсейян, стоящих с оружием в руках перед дверью, Чи решила, что скорее всего это мундир. Торжественно отсалютовав, охранники впустили ее внутрь.

Зал, в котором она оказалась, выглядел весьма роскошно. Хотя вдоль стен и была установлена отопительная система, в камине с треском полыхал огонь. Внимательно осмотрев шикарную драпировку стен и диванов, она повернулась к двоим ожидавшим ее мерсейянам.

Один из них — атлетического сложения гигант с покрытым шрамами лицом — был одет в сине-золотую мантию и держал в руках небольшой дротик, судя по всему — символ власти. Увидев Чи, он от изумления потерял дар речи. Синтиянка решила представиться.

— Я — Чи Лан, член межпланетной экспедиции, прибыла сюда по Вашему приглашению.

— Храих! — Аристократ принял горделивую позу и приложил палец к виску.

— Добро пожаловать. Я — Дагла Вспыльчивый, вождь Вах Галлена, а мой товарищ — Олгор гу Фрейлин, его превосходительство главнокомандующий вооруженными силами республики Лафдигу — полномочный представитель своей страны здесь, в Ардайге.

Второй оказался коренастым существом средних лет; шкура его имела более темный оттенок, а черты лица выглядели несколько мягче, нежели у обитателей побережья. Одет он был в просторную тогу, пурпурная ткань которой оказалась простеганной металлической нитью. Речь его не отличалась характерной для обитателей Вах Датира безапелляционностью суждений. Скрестив руки на груди (что это: поза или приветствие?), он с сильным акцентом произнес:

— Встретиться с вами для меня огромная честь. Боюсь, что вы не знакомы с моим народом, поскольку ваши предшественники большую часть времени находились в этом районе планеты.

— Отнюдь, ваше превосходительство. Хочу вас заверить, что члены нашей первой экспедиции много слышали о великом народе Лафдигу, однако, к сожалению, в их распоряжении было очень мало времени, чтобы подробно познакомиться со всеми обитателями планеты, — не моргнув глазом ответила Чи. О, Боже, кроме всего прочего тут замешана еще их собственная международная политика. Только этого нам не хватало…

Слуга внес в зал огромный хрустальный кувшин и три кубка.

— Надеюсь, ничто не помешает вам отведать нашего угощения? — учтиво спросил Дагла.

— Что вы, — ответила Чи. — Я благодарю Вождя.

— Но, честно говоря, мы не ожидали столь миниатюрного гостя, — вставил Олгор. — Может, нужен бокал поменьше? Это довольно крепкое вино.

— Бокал подойдет. — Вспрыгнув на приземистый столик, Чи нагнулась и двумя руками подняла бокал. — Согласно доброй галактической традиции, выпьем за здоровье.

Сказав так, она сделала большой глоток. О том, что на мозг синтиян алкоголь не оказывает абсолютно никакого воздействия, Чи Лан в подобных случаях помалкивала.

Также сделав огромный глоток вина из своего бокала, Дагла описал по залу большой круг и пророкотал:

— С вашего позволения, капитан, перейдем к делу.

Чи сбросила плащ.

— Как, Вы — женщина? — задохнулся Дагла. В его обществе самкам был отведен достаточно узкий круг занятий: кухня, церковь, дети… — Но нам… надо обсудить… ряд вопросов!..

— На мой взгляд, Вождь недостаточно учтив с нашей гостьей. — упрекнул его Олгор.

— Да, у нас мало времени, — сказала Чи. — И поверьте, я прекрасно понимаю, насколько серьезно положение, если уж вам пришлось поставить под удар своего агента, работающего в ближайшем окружении Морручана.

Дагла довольно ухмыльнулся.

— Я внедрил Веди во дворец еще восемь лет тому назад. Он отличный разведчик.

— Вождь Вах Галлена не сомневается в верности своих слуг? — промурлыкала Чи.

Дагла нахмурился. Олгор открыл рот.

— Все возможно. — Дагла нерешительно развел руками. — Все, что нам покамест известно, касается того, что вы сообщили во время первого сеанса связи. После этого Морручану удалось вас изолировать. Сейчас он рассчитывает, что вы узнаете о планете не более того, что он собирается вам сообщить. Он хочет использовать вас в своих целях! Здесь, в этом доме, мы можем говорить откровенно.

“Не более откровенно, чем вы захотите”, — подумала Чи.

— Я вас внимательно слушаю, — сказала она вслух.

Постепенно из слов Даглы и Олгора начала складываться некоторая картина. Пока что все выглядело вполне правдоподобно.

Когда на планету прибыла первая экспедиция, народ, населявший берега океана Вилвид, находился еще на заре машинного века. Научное познание Мира еще только начинало развиваться, но у астрономов уже сформировался гелиоцентрический взгляд на строение Галактики; физики уже сделали аналогичные Ньютоновым открытия; не за горами была и эпоха электричества. Закладывались основы химических и биологических знаний. Начали предприниматься первые попытки классификации жизни, зарождалась эволюционная теория. На нескольких железных дорогах вовсю работали паровые двигатели. Не было лишь единства политической системы. Власть была сосредоточена в руках отдельных, непримиримых друг к другу вождей. Ученые, инженеры и педагоги могли жить и работать лишь под покровительством того или иного вождя. Слава Богу, у первой экспедиции хватило ума преподать мерсейянам несколько практических уроков. Правда, особой пользы обитатели планеты из этого не извлекли. Как, например, изготовлять транзисторы без промышленности, способной производить сверхчистые проводники? Да, впрочем, и зачем, если нет электричества? Гораздо более важным для Мерсейи оказалось другое, а именно то, что одним фактом своего появления земляне дали невероятный толчок развитию науки и техники…

…После чего улетели.

Гордый, бесстрашный народ по уши погряз в собственном ничтожестве. Чи поняла, что именно в этом крылась разгадка большинства последовательных социальных преобразований. Ученых подстегивало нечто большее, нежели просто любопытство или жажда наживы, они хотели выкарабкаться, встать на ноги, вывести Мерсейю на галактическую арену.

Вахам удалось оседлать волну перемен. На время они забыли распри, сколотили нечто вроде дружественного союза и повели дело так, что никому и в голову не пришло замахнуться на их привилегии. Но соперничество между ними не исчезло, их интересы по-прежнему частенько скрещивались, и самое главное — их инстинктивно тянуло в те давно ушедшие времена, когда каждый обязан был уважать богов и старших.

А в это время по планете кочевал ураган прогресса. Страна, которая начинала отставать в этой гонке, вскоре неминуемо оказывалась под гнетом завоевателей. В числе прочих вперед вырвалась Лафдигу. Как смутно догадывалась Чи, власть в республике была обута в тяжелые кованые сапоги добротной диктатуры. И вот наконец имперские амбиции Лафдигу лицом к лицу столкнулись со сферой жизненных интересов Союза Вождей. На поверхности планеты ядерное оружие было решено не использовать, однако время от времени в космосе вспыхивали жестокие кровопролитные сражения.

— Так обстоят дела, — сказал наконец Дагла. — В этом дурацком хоре громче всех, конечно, орет самый могущественный Вах Датир. Но ему изо всех сил подпевают остальные: Галлен, Инвори, Руз и даже оставшийся без своих земель Урдиолх. Теперь вы можете представить, что случится, если ваша помощь сыграет на руку любому из этих идиотов.

Олгор кивнул.

— Хочу добавить, что Морручан Большой Топор определенно постарается представить ситуацию таким образом, что моей страны как бы вообще не существует. Лафдигу находится в южном полушарии, и именно на нас падет основная часть последствий взрыва Сверхновой. Будучи беззащитными перед лицом надвигающейся катастрофы, мы автоматически исключаемся из его уравнений.

— В целом, уважаемая Госпожа, — вставил Дагла, — я не верю, что Морручану нужна ваша помощь, чтобы избежать грядущей беды. В течение многих лет он изо всех сил сопротивлялся всему новому и прогрессивному, и он будет только рад дождаться того момента, когда промышленно развитое общество сократится до размеров феодального княжества.

— Но как он сможет нам помешать? — спросила Чи. — Я не думаю, что он настолько глуп, чтобы пытаться нас уничтожить. Ведь за нами последуют другие…

— Он будет действовать не торопясь, — ответил Дагла. — Сначала он попытается упрочить свое положение за счет того, что большая часть информации будет поступать к вам от него; а затем постарается усилить свое влияние, естественно, за счет других народов!

— Все это мы сообразили еще в Лафдигу, когда только поступили первые известия о вашем появлении, — сказал Олгор. — Стратегическая Академия направила меня сюда в поисках новых союзников. Некоторые местные вожди не имеют возражений против роста военной мощи Лафдигу с условием, что мы поможем им разделаться с неугодными соседями.

— Мне кажется, что, в силу ограниченности своих знаний, вы нас несколько недооцениваете, — медленно произнесла Чи.

— Госпожа, — сказал Олгор. — В течение двух столетий цивилизованные мерсейяне занимались подробнейшим изучением каждого вашего слова и изображения. Некоторые склонны даже обожествлять вас. За время вашего отсутствия возник целый ряд религиозных культов, основанных на ожидании вашего возвращения, и, честно говоря, я даже не рискну предположить, что они могут натворить сейчас, когда вы появились вновь. Но среди нас есть и трезвые умы, а ваша первая экспедиция… ну не могли же они лгать?

— Основной их мыслью было, что ни один из населяющих далекие звезды народов не обладает какими-либо умственными способностями, которых лишены мы. Просто они старше нас. И когда мы осознали, как много во Вселенной обитаемых звезд, мы сообразили, что вашей цивилизации просто незачем на нас нападать. Вы никогда этого не сделаете хотя бы из соображений экономического характера. Слишком

уж много у вас других дел. А сейчас у вас нет времени даже для того, чтобы выработать детальный план действий. Вы готовы искать сотрудничества с любым доступным правительством, чтобы, руководствуясь их знаниями, решить, что спасать, а что нет. Разве не так?

Чи, тщательно взвешивая слова, ответила:

— Да, в некотором смысле вы правы.

— Морручан знает это, — продолжал Дагла, — и свое знание он будет стараться использовать с максимальной выгодой. — С этими словами он наклонился над Чи. — Но мы этого не потерпим, лучше пусть весь этот мир погибнет и мы займемся его восстановлением, чем Вах Датиру будет позволено растоптать завоевания наших предков. Ни одно начинание в масштабе всей планеты не увенчается успехом без поддержки большинства. Если же при выработке решений к нашему голосу не прислушаются — мы будем драться.

— Спокойней, Вождь, — одернул его Олгор.

— Ничего, я не в обиде, — ответила Чи. — Я даже благодарна за столь откровенное предупреждение. Вы скоро убедитесь, что мы прибыли сюда с самыми добрыми намерениями и не имеем каких-либо тайных планов (относительно ваших жалких княжеств), а если вы подготовили выражающий вашу позицию документ, мы с радостью с ним ознакомимся.

Открыв сейф, Олгор извлек оттуда связку бумаг, обернутых в нечто напоминавшее змеиную кожу.

— Это пока только наброски, — извинился он. — При следующей встрече мы предоставим вам подробный план.

— Пока достаточно. — Чи задумалась: стоит ли ей задерживаться еще. Без сомнения, удастся выяснить еще очень многое. Но, Боже, сколько же пропагандистской болтовни придется отсеять при последующем анализе! И так уже она играет в дипломатию слишком долго. Разве нет?

Затем Чи сказала, что они вполне могут выходить и на прямую связь с кораблем, а если Морручан вдруг вздумает глушить переговоры, она его быстро научит, как себя вести. Услышав подобное предложение, Олгор заметно струсил, а Дагла поспешно отказался под тем предлогом, что подобные переговоры можно запеленговать.

— Ну, тогда для дальнейших переговоров вызывайте меня сюда, — пожав плечами, сказала Чи. — За это, надеюсь, Морручан вас не будет преследовать?

— Нет… думаю, что нет… но он может догадаться о том, какими сведениями мы располагаем и чем тут занимаемся….

— В ходе нашей беседы, — сказала наконец Чи самым слащавым тоном, на который только была способна, — я поняла, что Вождь Вах Галлена искренне желает положить конец всем этим интригам, являющимся проявлением эгоизма отдельных правителей, и выступает за то, чтобы мерсейяне направили свои объединенные усилия на достижение всеобщего благополучия.

На самом-то деле подобная чепуха ей и в голову не могла прийти. Но ведь Дагла вряд ли согласится признать, что на самом-то деле основной его целью является абсолютная единоличная власть. Он прозрачно намекнул, что неплохо будет, если земляне подкинут ему передатчик, сигнал которого местным оборудованием не регистрируется. Ведь есть же такое в Галактике? Такая техника у них на борту, конечно, была, но Чи еще не выжила из ума, чтобы раздавать подобные устройства аборигенам, поэтому, выразив огорчение, мол, к сожалению, на борту ничего подобного нет, она постаралась поскорее смыться.

— До свидания, Вождь; спокойной ночи, Ваше превосходительство.

Тот же самый охранник проводил ее до дверей. Интересно, почему не пошли провожать хозяева? Меры предосторожности или просто обычай? Впрочем, какая разница. Все, назад, на корабль. В поисках аллеи, из которой можно будет незаметно взлететь, она припустила по мостовой.

Вот между двух домов показались ворота рынка. Чи шмыгнула в переулок, и в то же мгновение что-то тяжелое сбило ее с ног. Сверху кто-то навалился и сильно сжал туловище, затем вспыхнул свет, и буквально тут же ей на голову набросили мешок. Чи успела почувствовать сладко-пьянящий запах — и потеряла сознание.

Адсель до сих пор не понимал, что же все-таки с ним произошло. Он шел, никому не мешая, и вдруг оказался в роли проповедника на некоем собрании верующих.

Он прокашлялся:

— Друзья!

Зал взревел. Тысячи мерсейян с восторгом взирали на его возвышавшуюся над кафедрой более чем четырехметровую фигуру. Простой люд, прихожане, городской пролетариат, много женщин… Он вспомнил, что низшие слои мерсейянского общества, в отличие от аристократии, не столь ревностно следили за должной сегрегацией полов. В массе своей они были весьма бедно одеты. Запах от их тел стоял такой, что было тяжело дышать. Расположенный в новом районе Ардайга, этот храм не отличался особой вычурностью. Однако размеры его и различные детали отделки постоянно напоминали Адселю, что он находится на другой планете.

Воспользовавшись подвернувшейся паузой, он взял висевший на шее датчик и спросил:

— Дэвид, что я должен им сказать?

— Постарайся отделаться общими фразами, — ответил Фалькайн. — Похоже, моему гостеприимному хозяину это не по душе.

Вуденит глянул в сторону входа. У двери маячили три рослых воина из охраны Морручана. Нападения Адсель не боялся. Он вполне мог постоять за себя: огромный, весом в тонну, он был защищен прочной естественной броней, а шипам на его спине позавидовал бы любой мерсейянин. Костяные уши и веки, отчасти похожая на крокодилью пасть, унизанная устрашающе огромными зубами, — вполне естественно, что именно ему выпало в качестве наблюдателя бродить по городу.

— Не волнуйтесь, Вождь, ничего не случится. Адсель у нас миролюбивый буддист, — вежливо отклонил возражения Морручана Фалькайн.

Именно по этой причине Адсель и не смог противостоять толпе, которая в конце концов затащила его в этот собор.

— Чи на связь не выходила? — спросил Фалькайн.

— Пока нет.

— Компьютер, конечно, ждет, но я думаю, что она выйдет на связь завтра. Теперь не мешай мне. Тут в разгаре официальный банкет.

Адсель молча воздел передние ноги вверх, однако здесь этот жест был истолкован как одобрение оваций. Чудовищный рев не умолкал. Грохнув копытами об пол, он сменил позу, однако при этом ненароком снес массивный светильник.

— Простите, — едва успел сказать он, но одетый в алые одежды мерсейянин по имени Гриф — председатель общины уверовавших в звезды, как они себя называли, — стремглав бросился вперед, поднял канделябр и каким-то чудом сумел успокоить толпу.

— Друзья! — снова начал Адсель. — Дорогие друзья! Я бесконечно благодарен… Э… за оказанную мне высокую честь выступить перед вами! — Тут он попытался припомнить что-либо из тех речей политиков, которые ему доводилось слушать в студенческие годы на Земле. — Мерсейя должна занять достойное место в великом братстве разумных народов Вселенной!

— Открой нам… открой нам этот путь! — донеслось из глубины зала. — Открой нам истину, укажи этот путь, эту дорогу в великое будущее!

— О, да… с радостью. — Адсель повернулся к Грифу. — Но сначала я бы попросил вас, славный предводитель, хотя бы в нескольких словах объяснить мне цели и задачи… этого… “Как, черт возьми, на этом дурацком языке будет “клуб”? или, может, “церковь”?”

Основной задачей Адселя был все-таки сбор информации.

— О, благородный Галактический Гость! — с пафосом взревел Гриф. — Здесь собрались те, кто в течение многих лет жил согласно учению твоих предшественников, непрерывно ожидая их возвращения… И вот теперь мы готовы стать теми избранными, кто с вашей помощью избавит Мерсейю от всех напастей. Так веди же нас!

По профессии Адсель был планетологом. Но, благодаря врожденному любопытству, он постоянно тянулся к новым знаниям. Сейчас, лихорадочно переворошив в памяти почерпнутую из книг и накопленную при посещении других планет информацию, он наконец оценил ситуацию. Вокруг него стояли толпы верующих, придававших мистическое значение чисто случайному появлению земной экспедиции. Ну прямо жемчужина в цветке лотоса! Интересно, до чего они дошли в своей вере?

Это ему и предстояло выяснить.

— Да, это… прекрасно. Это просто великолепно! — сказал он. — И… сколько вас всего?

— Больше двух миллионов! Среди нас представители около двадцати народов. В нашем кругу есть аристократы, как, например, наследный принц Вах Истира, однако все же большинство — бедняки. Ах, если бы они знали, что ты, о Покровитель, появишься сегодня, они бы все немедленно направились бы сюда, чтобы послушать твою проповедь!

Подобное нашествие ни к чему хорошему не привело бы. Ардайг и без того был достаточно беспокойным городом. А, как указывали в своем докладе психологи первой экспедиции, мерсейяне отличались весьма воинственным нравом…. и неизвестно, чем бы закончились неизбежные вспышки массовой истерии.

— Нет! — вскричал Адсель. Звук его трубного голоса чуть было не смел Грифа со сцены. — Пусть остаются дома. Спокойствие, терпение — вот основные галактические добродетели. (Попробуй скажи подобное галактическим путешественникам: поднимут на смех.) Боюсь, что чудес мы творить не будем.

Он хотел было добавить, что они принесли мерсейянам кровь, пот и слезы, но осекся. Имея дело с аудиторией, реакция которой непредсказуема, следует тщательно подбирать слова. Именно об этом и предупреждал его Фалькайн.

— Мы это понимаем, — сказал Гриф. Он явно не был ни глупцом, ни сумасшедшим, если, конечно, не принимать в расчет его веру. — Мы понимаем, что сами должны освободить себя от угнетателей! Скажи нам — с чего начать?

Адсель заметил, как схватились за оружие воины Морручана. “Мы что, должны дать толчок социальной революции? — испуганно подумал он. — Но этого делать нельзя. Мы же должны их спасти, а для этого следует не только не ослаблять, но и усиливать ту власть, с которой приходится иметь дело. Но стоит ли им сейчас об этом говорить?”

Надо постараться усыпить их какими-нибудь скучными умозаключениями, решил Адсель и начал:

— Основным требованием является наличие правительства, работающего на благо народа, а для того, чтобы оно функционировало идеальным образом, оно прежде всего должно быть законным. Основной проблемой любого реформатора является задача установления прочной основы законности. Именно поэтому подобные мне пришельцы не смогут….

Здесь ему помешал, а, как впоследствии говорил он сам, попросту спас шум снаружи. С каждой секундой шум становился все сильнее, все явственнее слышался шум сапог по мостовой. Находившиеся в зале женщины взвыли. Спрыгнув со сцены, Гриф включил телеком, и на экране высветилась запруженная вооруженной толпой улица. Над головами находившихся снаружи мерсейян, ярко выделяясь на фоне звездного неба и покрытых снегом крыш, полоскалось ядовито-желтое знамя.

— Дьяволисты! — заорал Гриф. — Этого-то я и опасался.

Адсель подскочил к нему:

— Кто это такие?

— Секта болванов. Они считают, что галактические пришельцы с самого начала хотели привести наше общество к краху. Но я принял меры на случай их появления. Смотри.

Адсель увидел, как из находившихся неподалеку от храма аллей и переулков показались отряды вооруженных мерсейян.

Гриф при помощи портативного передатчика начал подавать команды, а Адсель вернулся на сцену и стал призывать собравшихся к благоразумию.

И, наверное, ему удалось бы это сделать, но тут заработал его собственный приемник, и он услышал голос Фалькайна:

— Бросай все и немедленно двигайся во дворец! Они схватили Чи!

— Кто? Зачем?

Царившая в храме суматоха тут же отошла на второй план.

— Не знаю. Мне это только что сообщил бортовой компьютер. Она спокойно покинула дом, где вела переговоры, а потом послышался шум, визг и крики. Больше от нее ничего не поступало. Я приказал ему проследить ее координаты по несущей частоте, но он говорит, что источник постоянно перемещается. Так что, давай бегом во дворец.

Выломав кусок ближайшей стены, Адсель так и поступил.

Из-за горизонта, окрашивая струившийся над башнями Ардайга туман в золотистый цвет, поднимался Корих. Со священного холма Айд доносился грохот ритуальных барабанов. Рыночные площади постепенно заполнялись народом. Из окон и дверей сотен мелких лавчонок доносился шум голосов. Вдали глухим, мощным гулом звучал шум моторов, раздавались гудки кораблей с залива, слышался рев самолетных двигателей и грохот взлетающих ракет, которые, покидая космопорт, направлялись в сторону спутника Мерсейи — Сейта.

Морручан Большой Топор притушил свет в зале секретных переговоров. Отблески зари, несмело проникая сквозь оконные проемы, играли на напряженных лицах присутствующих.

— Я устал, — объявил он, — да и разговоры зашли в тупик.

— Вождь! — сказал Фалькайн. — Будет лучше, если мы все-таки договоримся. Пока не будет принято решение, мы не сдвинемся с места.

Морручан и Дагла остолбенели. Олгор лишился дара речи. К подобному обращению они явно не привыкли. Фалькайн не мигая смотрел на них. Поднял голову и лежавший на полу Адсель. Мерсейяне снова уселись на свои хвосты.

— На карту поставлена жизнь всей вашей цивилизации, — продолжал Фалькайн. — Мой народ, сталкиваясь со столь дикими нравами, отнюдь не горит желанием терять время, средства, а теперь, возможно, и жизни…

Он взял со стола и в качестве доказательства поднял вверх скафандр и ранец.

Следуя указаниям компьютера, воины Морручана еще несколько часов назад обнаружили снаряжение в канаве на окраине Ардайга. Очевидно, похитители сообразили, что скафандр наводит преследователей на след.

— Что еще можно добавить? — подал голос Олгор. — Мы уже пришли к выводу, что кто-то совершил это, чтобы получить важный козырь. Это либо один из Вахов, либо кто-то со стороны. А возможно, это дело рук Дьяволистов или Уверовавших в звезды. Правда, лично мне непонятно: им-то зачем идти на это.

— Но… — возразил Фалькайн. — Вряд ли они настолько наивны, чтобы считать, что…

— Я выясню, — пообещал Морручан. — Возможно, я даже сделаю прямой запрос. Беда в том, что каналы связи с правителями Гетфенну несовершенны, и поэтому ответ придет не скоро.

— В любом случае, — жестко сказал Фалькайн, — мы с Адселем не собираемся надолго оставлять нашего товарища в лапах преступников.

— Но ведь вы же не знаете точно, у кого она, — напомнил Олгор. — Может быть, и не у Гетфенну.

— Да, но это не помешает нам слетать в сторону их колонии. На Мерсейе должны искать вы, и при этом советую проследить, чтобы и другие не теряли времени даром.

Это указание, похоже, окончательно переполнило чашу терпения Морручана.

— Вы считаете, что нам больше нечем заняться, кроме как поисками пропавшего члена вашего экипажа?

Тут Фалькайн вышел из себя:

— Если вы хотите нашего сотрудничества, лучше вплотную займитесь поисками Чи Лан!

— Тише, тише, — вступил в разговор Олгор, — мы до того утомились, что уже начали бросаться друг на друга. А это не на пользу. — С этими словами он положил руку на плечо Фалькайна.

— Дорогой гость, — сказал он. — Вы должны понимать, что организовать всемирный поиск в столь пестром мире, как наш, крайне сложно. Дело в том, что сначала большинство вождей разных народов, кланов и группировок просто этому не поверят, и понадобится большое дипломатическое искусство, чтобы их в этом убедить. При этом наверняка найдутся и такие, которые постараются использовать сложившуюся ситуацию в своих целях, не говоря уже о том, что некоторые вообще спят и видят, как вы улетите. О дьяволистах я и не говорю.

— Если нам вернут Чи целой и невредимой, желания последних вполне могут исполниться.

Олгор растянул губы в улыбке, но лицо его по-прежнему оставалось серьезным.

— Дорогой гость, — прошептал он, — давайте не будем дурачить друг друга. Ваши ученые хотят получить базу для исследования Сверхновой, а торговцам нужна прибыль. И, я думаю, они не допустят, чтобы претворению их планов помешал несчастный случай с одним из членов экипажа. Разве нет?

Фалькайн взглянул в угольно-черные глаза мерсейянина и отвел взгляд. К горлу подкатила тошнота. Главнокомандующий вооруженных сил Лафдигу вовремя разгадал блеф и дал ему это понять.

Несомненно, те, кто сейчас стоял перед ним, организуют поиск. Хотя бы для того, чтобы выявить внедренных в их круг вражеских агентов. Несомненно также и то, что на помощь придут и другие мерсейяне. Но расследование будет нескоординированным, и потому оно заведомо обречено на неудачу.

А уж этим-то троим, не говоря об остальной Мерсейе, абсолютно наплевать на судьбу Чи Лан.

Она очнулась в камере.

Помещение менее трех метров в длину и половину того в высоту и ширину не имело ни окон, ни дверей, ни каких бы то ни было удобств. Из-под толстого слоя краски проступали контуры огромных плит, из которых были сложены стены, и, судя по тому, что удары кулаком не давали отзвука, стены довольно солидные. То тут, то там на прочных скобах было закреплено различное оборудование.

Осмотревшись, Чи увидела мощную лампу, термостатирующий кондиционер, агрегат для уничтожения мусора, гравитационное кресло… “Черт побери, да тут полно космических штучек!”

Ни звука, за исключением тихого жужжания кондиционера. Чистые стены, которые спустя некоторое время, похоже, даже несколько приблизились. Она в сердцах осыпала их градом отборных ругательств.

Когда один из кирпичей вдруг отъехал в сторону, Чи чуть было не задохнулась от радости. В камеру заглянул мерсейянин. За его спиной виднелся полированный металл стен, а сквозь открытый шлюз того, что, по-видимому, было космическим кораблем, с поверхности космодромного поля доносились крики и обрывки команд.

— Как вы себя чувствуете? — спросил он. Вид у него был еще более омерзительный, чем у тех мерсейян, с которыми ей уже пришлось столкнуться, однако он изо всех сил старался вести себя учтиво. На нем был ладно пригнанный мундир, на котором виднелись какие-то знаки различия.

Чи молниеносно прикинула: прыгнуть вперед, выдавить ему глаза, после чего попытаться прорваться на свободу… Нет, не стоит. Бесполезно. Но и целоваться с ним она тоже не собиралась.

— Прекрасно, благодарю вас, — промычала она в ответ. — Если, конечно, не считать того, что ваши мерзавцы изрядно меня помяли и исцарапали и что я страдаю от голода и жажды. В благодарность за столь милое обращение, думаю, я уговорю моих коллег вымести вашу мерзкую планетку из Вселенной, в которой она явно находится не на своем месте.

Мерсейянин расхохотался.

— Да, с таким крепким духом плохо себя не почувствуешь! Вот здесь еда и питье. — Он передал ей несколько пакетов. — Скоро мы взлетим. Путешествие продлится несколько дней. Вам что-нибудь нужно?

— Куда мы полетим? Кто вы? Что все это означает?

— Урх, маленькая. Я не собираюсь долго держать это окошко открытым, а то еще какой-нибудь болтун, того и гляди, заметит. Если вам что-нибудь нужно — говорите. Я попытаюсь заказать эти вещи в городе.

Впоследствии Чи обругала себя так, как даже Адселя никогда еще не поносила. Ах, если бы она догадалась заказать определенные вещи — это могло бы навести друзей на след. Но в тот момент Чи была слишком возбуждена и потому чисто механически потребовала доставить ей книги и фильмы, которые могли бы помочь ей разобраться в сложившейся на Мерсейе ситуации. В заключение она с отвращением добавила к списку еще и учебник грамматики — ей надоело изъясняться на языке местного Шекспира. Мерсейянин, кивнув, задвинул кирпич на место. При этом Чи явственно услышала щелчок. Это определенно был ригельный замок, открываемый магнитным ключом.

Еда оказалась вполне сносной, и Чи наконец почувствовала, что способна трезво поразмыслить над сложившейся ситуацией. Судя по всему, она находилась в потайном боксе радиационного отсека.

Межпланетные корабли мерсейян были оснащены ионными термоядерными двигателями. Когда им приходилось совершать посадки, например для разгрузки или каких-либо особых, как сейчас, целей, они приземлялись, а затем взлетали, пользуясь глубокими шахтами так, чтобы электромагнитное поле планеты могло поглотить и нейтрализовать губительное для всего живого излучение. По той же причине, а также на случай солнечных бурь на каждом корабле оборудовался радиационный отсек.

Полет длился несколько дней при ускорении в одно мерсейянское G — они явно направлялись на одну из соседних планет. Но на какую именно — вот в чем вопрос. В системе Кориха межпланетное движение было весьма оживленно. Чи припомнила виденные ранее на экране радара мощные грузовые корабли и изящные крейсеры…

Наконец вернулся тюремщик. Он принес то, что она заказывала, и предупредил, что надо пристегнуть ремни. На этот раз он представился: командир корабля Ириад Странник.

— На кого ты работаешь? — спросила Чи.

И он, пожав плечами, ответил:

— Гетфенну.

Стена снова встала на место, и она опять осталась в одиночестве. Тянулись долгие дни полета, в течение которых ей осталось только заниматься самообразованием. Офицеры приносили ей еду, но в разговоры вступать избегали. Сначала Чи размышляла над тем, как бы из находившихся под рукой агрегатов системы жизнеобеспечения изготовить некоторое подобие оружия, но потом, ввиду отсутствия необходимых инструментов, от этой идеи пришлось отказаться. От безделья она начала строить планы возмездия, прикидывая, что она сделает с Ириадом, когда придет ее время.

Узнав об этих планах, даже видавшие виды Фалькайн и Адсель содрогнулись бы.

В один прекрасный день обед сильно запоздал. Когда наконец окошко открылось, Чи так яростно бросилась вперед, что Ириад отшатнулся и выхватил пистолет.

— Что случилось? — спросила Чи. — Где мой обед? Вы что, ждете, пока он покроется плесенью?

Ириад выглядел потрясенным.

— Нас досматривали.

— Как это? Ведь перегрузки не было.

— Ваши друзья без труда настигли нас… и, пришвартовавшись, произвели обыск… не имея сведений о вашем вооружении, я был вынужден подчиниться… на борт поднимался какой-то дракон.

Чи в сердцах заколотила кулачками по спине. Идиот! Пустоголовый болван! Оказывается, Адсель проходил по кораблю всего лишь в нескольких метрах от нее и даже не подумал…

Тут Ириад гордо приосанился.

— Но Хагуан предупреждал меня, что к этому следует быть готовым. Мы все-таки кое-что смыслим в контрабанде, да и вы, галактические пришельцы, как оказалось, не боги…

— И куда они улетели?

— Проверять другие корабли. Удачи им в этом.

— Вы что, рассчитываете прятать меня вечно?

— На Ронруаде у Хагуана много надежных тайников. — Передав ей обед и забрав оставшиеся от завтрака пустые пакеты, Ириад гордо удалился.

Спустя некоторое время он пришел вновь и отконвоировал ее в грузовой отсек. Там ей пришлось залезть в какой-то контейнер, который немедленно закрыли. Стало темно. Потянулись томительные часы маневрирования, снижения, посадки, затем долгое ожидание… и вот контейнер выгрузили и повезли в неизвестном направлении.

Наконец люк открылся, и Чи медленно выбралась наружу. Сила тяготения оказалась раза в два меньше нормальной, но мышцы прямо-таки ныли от долгого бездействия. Несколько рабочих уволокли контейнер, и она увидела стоящих вокруг охранников. Оказавшийся рядом врач тщательно обследовал ее. Настолько тщательно, что его следовало бы разорвать на куски. Закончив осмотр, он сказал, что ей следует хорошенько отдохнуть, и все вышли.

Комната оказалась тесноватой, но роскошно обставленной, а пища, которую доставили позже, была просто бесподобной. Чи свернулась на кровати и постаралась заснуть.

И вот ее повели по длинному коридору, по огромной винтовой лестнице на встречу с тем, кто приказал доставить ее сюда.

Огромной тушей он склонился над до блеска отполированным столом из темного дерева. Над полом клубился плотный белый дым. Где-то звучала музыка. По стенам были развешены картины. Сквозь огромные стекла открывалась панорама планеты. Чи разглядела бурые песчаные холмы, над которыми бушевала пурга, и усыпанные ледяными иглами бурные заросли какого-то кустарника.

Над самым горизонтом сквозь разреженную атмосферу полыхал Корих. В пурпурном небе виднелось несколько звезд. Чи машинально выделила среди них Валендерай и невольно содрогнулась. Звезда эта, сияя… казалось бы… вполне невинным немигающим светом, неотвратимо излучала смерть.

— Приветствую Галактического Гостя. — Произношение этого типа мало отличалось от акцента Олгора. — Мое имя Хагуан Элуац. Насколько мне известно, вас зовут Чи Лан.

Чи выгнула спину, презрительно изогнула хвост и плюнула в сторону Хагуана, но, даже несмотря на это, она по-прежнему чувствовала себя крайне беспомощно. Мерсейянин поражал своими размерами. Под затейливо разукрашенной мантией проступало огромное брюхо. Он явно не принадлежал к народам, населявшим берега Вилвуда. В пользу этого красноречиво свидетельствовали большие миндалевидные глаза, крючковатый нос и крупная иссиня-черная чешуя, покрывавшая его тело.

Взмах унизанной перстнями руки, и охрана, щелкнув хвостами, покинула помещение. Дверь захлопнулась, и они остались одни. На столе Хагуана рядом с интеркомом лежал внушительного вида пистолет.

Он улыбнулся.

— Не бойтесь, мы не причиним вам зла, и мы крайне сожалеем о тех неудобствах, которые пришлось вам причинить. Мы были вынуждены поступить так в силу крайней необходимости.

— Необходимости самоубийства? — прорычала Чи.

— Необходимости самоспасения. Присаживайтесь, пожалуйста. Нам с вами предстоит о многом переговорить. Не желаете ли чего-нибудь освежающего?

Чи отрицательно помотала головой и запрыгнула в кресло.

— Потрудитесь-ка теперь объяснить ваше столь вызывающее поведение.

— Охотно сделаю это. — И Хагуан, откинувшись на хвосте, начал свой рассказ: — Думаю, что вы слабо представляете, что такое Гетфенну. Наша колония образовалась после отлета первых галактических гостей. Но сейчас… — Он не на шутку разошелся, и в течение долгих минут Чи должна была выслушивать истории о том, как со временем колония разрослась, и что в настоящий момент ее население насчитывает миллионы граждан, и что она обладает несметными богатствами, и что теперь им по силам строительство огромных городов на самых разных планетах, и что Гетфенну вполне способна постоять за себя перед лицом множества коварных врагов.

…Судя по тому, что уже успела повидать Чи, этот Хагуан не преувеличивал.

— И сейчас мы находимся в одном из таких городов? — спросила она.

— Нет, мы сейчас в одном из небольших поселений на Ронруаде. Преклоняясь перед вашей ловкостью и умом, не буду уточнять, где именно.

— А я о ваших умственных способностях крайне невысокого мнения!

— Храих! Удивительно. На мой взгляд, мы сработали безупречно, причем, что немаловажно, крайне быстро. Но это и немудрено. Организация, подобная нашей, всегда должна быть настороже. Мы навострили уши с самого момента вашего появления. Но знаем мы пока что весьма и весьма мало… — Тут Хагуан направил свой взор в сторону маячившей в проеме окна Валендерай и моргнул: — Эта звезда должна в скором времени взорваться, не так ли?

— Именно так. При этом ваша цивилизация погибнет… Если, конечно…

— Знаю, знаю. Поверьте, мы хорошо платим своим ученым. — С этими словами Хагуан наклонился вперед. — Воинственные правители Мерсейи видят в этом событии прекраснейшую возможность избавиться от Гетфенну. Для этого им стоит лишь отказать нам в помощи по спасению колонии. И тогда на нас можно смело ставить крест. Думаю, что вы, посланцы Галактики, учитывая, что укрыть все и вся защитными экранами не удастся, с этим спорить не будете? Вы ведь тоже наверняка являетесь сторонниками законности и правопорядка. Не так ли?

Чи кивнула. Хагуан был близок к истине. Лигу меньше всего интересовало, с кем иметь дело: им, по сути дела, было важнее просто набрать достаточное количество налогоплательщиков, чтобы финансировать предстоящие работы.

— Итак, вы силой захватили меня, чтобы завоевать наше дружеское расположение.

— А что нам терять? Можно было, конечно, вступить в переговоры с вами и попытаться объяснить, в чем дело. Но был бы от этого толк?

— А что, если мои друзья вообще решат плюнуть на вашу дурацкую цивилизацию?

— Тогда случится непоправимое, — с убийственным спокойствием изрек Хагуан. — Но и в этом случае Гетфенну имеет больше шансов выжить. Но я сомневаюсь, что ваши друзья пойдут на это. Боюсь, это не очень понравится вашему начальству.

Чи едко улыбнулась.

— Боюсь, заложник из меня неважный.

— Что поделаешь, — невозмутимо согласился Хагуан. — Но в любом случае вы послужите источником информации.

Шерсть синтиянки встала дыбом.

— Если вы полагаете, что я смогу объяснить вам, как организовать защиту колонии, вы сильно ошибаетесь: я не инженер.

— Понимаю. Очень жаль. Но вы же должны хоть немного ориентироваться в технических достижениях своей цивилизации. Вы вполне можете, например, подсказать, что инженеры могут усовершенствовать, а что нет. Кроме того, вы повидали много планет, много разных народов, знакомы с их законами, обычаями, потребностями и всегда сможете подсказать, чего и от кого можно ожидать. С вашей помощью мы угоним межпланетные корабли и научимся ими управлять. Вы сможете подсказать, как найти тех, кто, конечно же, за щедрую плату, будет готов прийти нам на помощь…

— Если вы думаете, что Лига потерпит…

— Возможно, нет, а возможно, и да. Во Вселенной очень много планет и народов, так что строить какие-либо догадки нет смысла. Но Гетфенну привыкла расталкивать соперников локтями. А в данном случае вы нам подскажете, каким образом себя вести.

— А как вы узнаете, можно ли мне доверять?

В голосе Хагуана отчетливо зазвучали металлические нотки.

— Мы привыкли судить о земле по тем всходам, которые она дает. Если нас постигнет неудача и Гетфенну будет обречена, у нас есть масса способов рассчитаться с предателями. Если хотите, я продемонстрирую вам мои камеры пыток. В этом деле мы чрезвычайно искусны. Даже учитывая ваши несколько нестандартные размеры, гарантирую, вы промучаетесь достаточно долго.

В зале воцарилось молчание. Корих медленно исчез за горизонтом. Небо мгновенно потемнело, и на нем зловеще величественно засияли огромные звездные скопления.

Хагуан, чтобы хоть как-то скрасить эту чудовищную картину, включил свет.

— Однако, если вы спасете нас, — промолвил он, — мы даруем вам свободу и щедро вознаградим.

— Но… — Чи мысленно представила себе мрачную перспективу: предательство — всеобщее презрение по возвращении, пожизненное изгнание… — Вы собираетесь держать меня до самого конца?

— Ну конечно.

Поиски оказались безуспешными. Чи Лан, казалось, канула в пустоту, гораздо более мрачную, чем окружающий космос.

Фалькайн и Адсель поработали на совесть. Они буквально перерыли весь Луридор — переполненный мерзостью город-столицу Ронруада. В то время, как звездолет с адским грохотом рассекал небо над городом, периодически демонстрируя мощь своих энергетических пушек, они, действуя силой, угрозами, уговорами и даже подкупом, перевернули город вверх дном. Им пришлось столкнуться с самой различной реакцией обитателей Ронруада: от прямо-таки животного ужаса простых жителей до безмозглого чванства правителей. Но ничто ни малейшим образом не натолкнуло их на след похитителей Чи Лан.

Фалькайн в отчаянии запустил руку в свои взлохмаченные волосы. Он сдерживался из последних сил.

— Все-таки стоило, наверное, прихватить с собой того владельца казино и хорошенько его тут обработать.

— Нет, — сказал Адсель. — Я имею в виду не моральную сторону вопроса. Просто я уверен в том, что все, кто что-либо знает о похищении, давно находятся в надежном месте. Это элементарная предосторожность. Мы ведь даже не знаем: действительно ли это дело рук мятежников.

— Ты прав. Это могли быть и Морручан, и Дагла, и Олгор, или действующие по собственной инициативе их союзники, или просто какие-нибудь фанатики.

Фалькайн посмотрел на экран заднего обзора. Ронруад, выглядевший уже маленьким красновато-бурым полумесяцем, с каждой секундой все более отдалялся. “Настойчивый” шел назад, к Мерсейе. Что и говорить, омерзительная планетка. Невелика беда, если в конце концов Сверхновая испепелит ее вместе со всеми обитателями. Даже самая захудалая планетка — это целый мир: горы, равнины, долины рек, озера, пещеры, миллионы квадратных километров поверхности, все им не охватить. Мерсейя еще крупнее, а ведь в этой системе есть и другие планеты со множеством своих спутников. Чего стоит одно только пространство с миллионами астероидов…

Все, что требовалось от похитителей Чи, — это только периодически менять место ее содержания. В этом случае, будь хоть весь флот Лиги брошен на поиски, вероятность успеха равнялась нулю.

— Мерсейяне хоть знают, где искать, — в сотый раз пробормотал Фалькайн. — Мы же не знаем ни входов, ни выходов. Но мы обязаны заставить их шевелиться.

— У них и так будет много работы, — сказал Адсель.

— А как насчет тех энтузиастов, перед которыми ты выступал?

— Да, уверовавшие дружелюбны нам, — ответил Адсель. — Но в большинстве своем они бедны и, как бы это сказать, живут в царстве иллюзий. Вряд ли они смогут нам помочь. Я даже опасаюсь, что своими стычками с дьяволистами они только усложнят нашу ситуацию.

— Ты говоришь об антигалактистах? — Фалькайн в задумчивости почесал подбородок. — А может, это их рук дело?

— Сомневаюсь, Их, конечно, нельзя недооценивать, но, насколько я успел заметить, они крайне слабо организованы.

— Проклятье! Если нам не удастся ее вернуть, придется поджарить всю их цивилизацию!

— Не выйдет. Несправедливо обрекать на гибель миллионы за преступление, совершенное единицами.

— Но миллионы могли бы заняться поиском этой кучки преступников. Это им вполне по силам. Наверняка можно найти какие-то концы…

На пульте управления замигали огни, и компьютер объявил: “Наблюдаю корабль. Судя по всему — грузовой… с одной из планет… Дистанция…”

— Засохни! — рявкнул Фалькайн. — И испарись к чертовой матери!

“К сожалению, я для этого не приспособлен”.

Фалькайн вырубил звук. Некоторое время сидел молча, уставившись на звезды. Из пальцев выскользнула и упала на пол давно потухшая трубка, но он этого даже не заметил. Адсель вздохнул, вытянул шею и положил голову на пол.

— Бедная маленькая Чи, — проговорил наконец Фалькайн. — Как же далеко от дома нашла она свою смерть.

— Скорее всего, она жива, — сказал Адсель.

— Будем надеяться. Но на Синтии она привыкла порхать по деревьям в бескрайних лесах. Жизнь в клетке убьет ее.

— А если и не убьет, так изведет точно. Она же так легко раздражается. Когда ей будет не на кого злиться, она станет терзать себя.

— А ты, ты все время ругался с ней.

— Это ничего не значит. Потом мы мирились, и после ссоры она готовила мне роскошный ужин. А однажды, когда я похвалил ее очередную картину, она сунула ее мне со словами: “Если эта мазня тебе понравилась, возьми ее на память”.

— Помнишь?

— Угу.

Компьютер снова автоматически включился. “Требуется корректировка курса, — заявил он, — чтобы избежать столкновения с очередным грузовым кораблем”.

— Ну так сделай это, — проворчал Фалькайн. — У них тут, черт возьми, довольно оживленное движение.

— Мы ведь движемся по эклиптике и вдобавок еще недалеко отошли от Ронруада, — сказал Адсель.

Фалькайн с силой хрустнул пальцами.

— А что, если мы их слегка припугнем? — проговорил он вдруг удивительно безразличным тоном. — Убивать никого не будем, а просто сожжем парочку роскошных дворцов и пообещаем еще, если они не возьмутся за ум и не займутся наконец серьезным поиском.

— Нет. Этого делать нельзя. Мы обладаем большими полномочиями, но не до такой же степени.

— Потом что-нибудь придумаем, чтобы оправдаться перед следственной группой.

— Такой поступок может нарушить взаимоотношения, породить недовольство, а это неминуемо помешает успешному проведению спасательных мероприятий. Мы же видели, что вся культура мерсейян основывается на примитивных понятиях гордости. Подобная попытка отхлестать их по щекам, не давая возможности хоть как-то постоять за себя, может привести к тому, что они попросту откажутся от галактической помощи. А за это отвечать придется лично нам, причем в уголовном порядке. Нет, Дэвид, я на это не пойду.

— Итак, мы бессильны что-либо предпринять. — Фалькайн замолчал. Потом, с силой обрушив кулаки на подлокотники своего кресла, резко вскочил. Адсель тоже поднялся. Он слишком хорошо знал своего товарища.

Сверкая водами океанов, местами прикрытая покрывалом облаков, в сапфировом свете окруженного сияющими звездами Кориха показалась Мерсейя. Четыре ее маленьких луны расположились так, что образовали нечто вроде диковинной диадемы.

Космический крейсер объединенного флота Вахов “Ионуар”, двигаясь по полярной орбите, медленно выплыл из-за кромки планеты. Официально он находился в режиме патрулирования: на случай, если гражданским кораблям вдруг понадобится какая-либо помощь. На самом деле его задачей было наблюдение за боевыми кораблями Лафдигу, Уолдера или Нерсанского Союза. На всякий случай, если они вдруг вздумают нарушить мирный договор. И, конечно, при появлении пришельцев следовало присматривать и за ними. Одному только Богу известно, что они могут выкинуть. Обстановка такова, что постоянно надо быть начеку и держать оружие наготове.

Стоя на командирском мостике, капитан корабля Тринтаф Фангриф Укротитель мрачно взирал в бездонное пространство космоса и безуспешно пытался представить, какие миры таятся за мириадами сверкающих звезд. Он был воспитан в знании того, что некоторым представителям других цивилизаций доступны огромные межзвездные расстояния, в то время как его народ все еще не был способен вырваться за пределы собственной Солнечной системы. Тринтаф по-своему ненавидел галактических путешественников… а теперь они появились в этих краях опять. Зачем? По этому поводу ходило множество слухов. В основном речь шла о возможности вспышки Валендерай.

Помощь. Сотрудничество. Неужели Вах Истиру суждено стать жалким вассалом этих пришельцев?

Зазвучал сигнал вызова, и интерком изрек: “Докладывает центральный радарный пост: прямо по курсу посторонний объект”.

Последовавшие вслед за сообщением параметры поражали. Даже несмотря на отсутствие излучения от реактивной тяги, это явно не метеорит. Галактические гости!

Узкий черный мундир чуть не лопнул по швам, когда Тринтаф начал выкрикивать команды. Орудия к бою! Он не жаждал битвы — элементарная осторожность. Но если сражению суждено произойти, он с удовольствием понаблюдает, как чужаки сумеют выдержать залп лазерных орудий и ядерных ракет.

Тем временем звездолет на экране вырастал с каждой секундой… изящные каплевидные обводы… Он казался удивительно крохотным по сравнению с огромной, звериной тушей “Ионуара”. Галактический корабль перемещался настолько быстро, что Тринтаф еле успевал за ним следить. Проклятье! На такой скорости корабль давно должно было расплющить, а экипаж превратился бы в мокрое место.

Почему же?.. Возможно, какое-то контрполе… И когда наконец звездолет завис в нескольких километрах от “Ионуара”, Тринтаф постарался сосредоточиться. Несомненно, с минуты на минуту они выйдут на связь. При этом ему понадобится максимальная выдержка и предельная собранность.

В инструкциях, врученных ему перед полетом, говорилось, что пришельцы покинули Мерсейю в ярости от того, что вся планета не занялась поисками пропавшего члена экипажа. Вожди, конечно, пытались их успокоить, понятно, что они готовы были сделать все возможное, лишь бы ублажить звездных гостей, но ведь у них и своих собственных дел предостаточно. Но пришельцы оказались не способны понять, что нужды целого мира гораздо важнее их личных желаний. В свою очередь Вожди, дабы не уронить своего авторитета в глазах населения, также отнеслись к их требованиям довольно прохладно.

Именно поэтому, едва завидев на экране изображение галактического звездолета, Тринтаф положил палец на кнопку пуска ракет. Один только вид пришельца уже вызывал отвращение: хрупкая фигурка, волосатая голова, бесхвостое тело, светло-коричневая, покрытая легким пушком кожа — все это выглядело жалкой пародией на мерсейянина. С гораздо большим удовольствием Тринтаф имел бы дело с тем, который стоял позади. Этот внушал доверие одним своим видом.

Тем не менее Тринтаф произнес положенные в таких случаях приветствия и спокойным голосом осведомился о том, что нужно пришельцам.

Фалькайн уже вполне освоился с языком.

— Капитан! — промолвил он. — Я тоже рад встрече, однако, как мне ни жаль, вам придется вернуться на базу.

Сердце Тринтафа бешено заколотилось. Мысленно он грозно выругался, но виду не подал и спокойным тоном спросил:

— А в чем, собственно, дело?

— Мы уже проинформировали ряд ваших вождей, однако они, по-видимому, еще не сообразили, что к чему, поэтому я еще раз объясню суть дела лично для вас.

— Кто-то, имени его мы не знаем, похитил одного из членов нашего экипажа. Думаю, что вы, капитан, понимаете, что для нас возвращение товарища является делом чести.

— Понимаю, — ответил Тринтаф. — Долг и законы чести требуют, чтобы мы оказали вам максимальную помощь, но какое это имеет отношение к моему кораблю?

— Если изволите, я продолжу. Так вот, мы никому не хотим причинить вреда. У нас слишком мало времени, чтобы подготовиться к грядущей катастрофе, и специалистов не так уж много. Вклад каждого из них в дело спасения вашей цивилизации крайне важен. В частности, без специальных знаний, которыми обладает наш исчезнувший товарищ, не обойтись. Именно поэтому ее возвращение имеет ключевое значение для всех мерсейян.

Тринтаф ухмыльнулся. Он-то знал, что этот аргумент есть не что иное, как одна из уловок, имеющая своей целью заставить его народ плясать под дудку пришельцев.

— Поиски представляются нам абсолютно безнадежными до тех пор, пока похитители будут иметь возможность перемещать ее в космосе с места на место, — продолжал Фалькайн. — Поэтому до тех пор, пока она не будет обнаружена, межпланетное сообщение должно быть прекращено.

— Это невозможно, — взревел Тринтаф.

— Отнюдь, — ответил Фалькайн.

Тринтаф со стыдом поймал себя на том, что, дрожа от ярости, он только и смог выдавить:

— Но у меня нет такого приказа.

— Сожалею, — сказал Фалькайн. — Не сомневаюсь, что ваше начальство отдаст соответствующие распоряжения, но на это нужно время, а дело не ждет. Поэтому будьте благоразумны, капитан, возвращайтесь на базу.

Палец Тринтафа напрягся на кнопке пуска.

— А если я откажусь?

— Капитан, мы не хотели бы наносить какие-либо повреждения вашему прекрасному кораблю…

Тринтаф нажал кнопку.

Стрелки давно уже навели оружие на цель; ракеты рванулись вперед.

Безрезультатно. Противник неуловимым движением ускользнул в сторону — и ракеты пронеслись мимо, а мощнейший лучевой залп сверкающими брызгами разбился о какую-то невидимую преграду…

Маленький звездолет заложил крутой вираж и выпустил в направлении “Ионуара” всего лишь один короткий лучик. На крейсере взвыли сирены, и аварийная служба немедленно доложила, что часть броневых плит обшивки срезана с такой легкостью, как если бы кто-то острым ножом снял стружку с куска мягкой древесины… Особых повреждений нет, однако, будь луч направлен на реакторы…

— Досадно, не правда ли, капитан? — сказал Фалькайн. — Вот что порой случается, когда управление огнем чрезмерно автоматизировано. Ради вашего экипажа, ради страны, боевым кораблем которой вы имеете честь управлять, прошу вас: передумайте, пока не поздно.

— Прекратите огонь, — подавленно пробормотал Тринтаф.

— И тогда вы вернетесь на планету? — спросил Фалькайн.

— Да, я обещаю вам, — вырвалось из перекошенного рта Тринтафа.

— Ну и отлично. Вы мудрый воин, капитан. Приветствую ваше мужество и искренне надеюсь, что при встрече со своими коллегами вы предупредите их должным образом, и они впредь будут стараться вести себя так, чтобы поводов для подобного события больше не возникало.

Взревели двигатели, и “Ионуар” — гордость Вахов — двинулся в сторону Мерсейи.

А на борту “Настойчивого” Фалькайн, обтерев вспотевший лоб, устало улыбнулся Адселю.

— Знаешь, в какой-то момент мне показалось, что этот болван собирается драться.

— Ну, тогда мы бы с ними быстро расправились, — невозмутимо сказал Адсель. — И я уверен, что у них есть спасательный катер. Так что ничего страшного не произошло бы.

— Это все так, но подумать только, какой скандал разгорелся бы. — Фалькайн встряхнулся. — Ну ладно, за дело. Нам предстоит еще много возни с другими.

— Сможем ли мы в одиночку блокировать целую Солнечную систему? — спросил Адсель. — Что-то я такого не припоминаю.

— Да, такого в истории еще не было. И потому, что противник тоже обладал звездолетами на гипертяге. А у этих мерсейян допотопные корабли, да вдобавок нам надо следить всего лишь за одной планетой. Ведь через нее осуществляются все перевозки. — Фалькайн начал набивать трубку. — Слушай, Адсель, займись-ка ты составлением обращения к мерсейянам. У тебя это получится гораздо лучше, чем у меня… тактичнее, что ли…

— А что им сказать? — спросил вуденит.

— Да то же самое, что говорил я, только надо все это аккуратно упаковать и обвязать розовой ленточкой.

— Ты серьезно полагаешь, что это сработает, Дэвид?

— Почти уверен. Посуди сам. Мы потребуем только, чтобы Чи доставили в какое-нибудь безопасное место и сообщили нам, куда именно. Мы не будем требовать для преступников никакого наказания. А если похитители ее не вернут, тогда: во-первых, за ними день и ночь будет охотиться все население, а во-вторых, вся цивилизация будет нести от подобной блокады огромные убытки. Ведь перевозки играют в их экономике крайне важную роль.

Адсель беспокойно заворочался.

— Мы не должны принести им страдания.

— А мы и не будем. Пищу, за исключением, конечно, всяких там деликатесов, они с планеты на планету не возят — это слишком дорого. Единственное, чего мы таким образом добьемся, это что они начнут терпеть убытки. Причем со скоростью миллион кредитов в секунду. И очень важные персоны начнут направо и налево отдавать приказы. Заводы замрут, космопорты опустеют… сместится политическое и военное равновесие… Остальное можешь додумать сам.

Фалъкайн закурил и выпустил голубоватое облачко дыма.

— Но не думаю, что дело зайдет так далеко, — продолжал он. — Мерсейяне не хуже нас с тобой представляют возможные последствия такой блокады. И это не гипотетическая катастрофа, которая может произойти спустя три года — это конкретное исчезновение денег и власти прямо сейчас, немедленно. Поэтому они решат в первую очередь отыскать преступников и расправиться с ними. Похитители будут это знать, и, кроме того, я уверен, их собственный карман тоже сильно пострадает. Могу поспорить, что через пару дней они сами предложат вернуть Чи целой и невредимой в обмен на снятие блокады.

— И, насколько я понимаю, это предложение мы с достоинством примем?

— Адсель, я же тебе говорил. У нас нет другого выхода. Жаль, конечно, но ничего не поделаешь, придется нам получить ее обратно.

— Дэвид, я прошу тебя, не будь таким циником. Мне грустно видеть, как ты теряешь человеческий облик.

— Зато я получаю прибыль, — подмигнул ему Фалькайн. — Ну-ка, тупица, подсуетись немного, найди нам еще какой-нибудь корабль, — обратился он к компьютеру.

Огромный зал для телеконференций, расположенный в замке Афон, позволял одновременно обеспечить связь со всеми уголками планеты. Фалькайн восседал на принесенном с корабля кресле за огромным столом, испещренным портретами древних воинов, и молча взирал на телеэкраны, занимавшие всю противоположную стену. С этих экранов на него смотрели больше сотни повелителей Мерсейи. При таком масштабе они мало отличались друг от друга. И только одно изображение массивной черной туши было со всех сторон окружено пустыми экранами. Ни один из вождей не мог допустить того, чтобы его облик соседствовал с Хагуаном Элуацем.

Встав позади землянина, Морручан — повелитель Вах Датира — с холодной торжественностью произнес:

— Именем Господа нашего и крови его мы собрались здесь. Так пусть же эта встреча пойдет на благо всем нам и нашим народам. И да будет наше решение мудрым и справедливым.

Фалькайн слушал вполуха, мысленно еще и еще раз повторяя свою речь. То, что он собирался сказать, могло вызвать последствия, подобные взрыву кобальтовой бомбы.

Бояться, конечно, нечего. “Настойчивый” в данный момент грозно висел прямо над Ардайгом, и телевидение транслировало вид звездолета на всю Мерсейю. Адсель и Чи Лан сидели за пультом управления огнем. Фалькайн был в полной безопасности.

Но слова, которые он скоро произнесет, могут вызвать массовые волнения, что, в свою очередь, может помешать выполнению их миссии. Поэтому надо внимательно следить за собой и… надеяться на лучшее.

— …Долг гостеприимства обязывает нас выслушать гостя, — закончил наконец Морручан.

Фалькайн встал. Он знал, что в глазах аборигенов выглядит чудовищем, поступки которого непредсказуемы, да к тому же, как оказалось, весьма опасны. Именно поэтому он одел сегодня самый скромный серый скафандр и не взял с собой никакого оружия.

— Уважаемые господа, — начал он. — Прошу простить меня Зарто, что я не использую при обращении ваши титулы: поскольку поистине неисчислимы ваши звания, заслуги и гтраны, которыми вы правите. Вы вершите судьбы народов Мерсейи. Надеюсь, вы будете откровенны, ведь эта секретная встреча призвана решить, что лучше всего для Мерсейи. Прежде всего позвольте сердечно поблагодарить вас за самоотверженные усилия, направленные на возвращение одного из членов нашего экипажа. А также за то, что вы вняли моей просьбе допустить на наше совещание его величество Хагуана Элуаца, хотя это и противоречит вашим законам. Также позвольте мне выразить сожаление по поводу того, что вам на некоторое время пришлось прекратить космические перевозки, это было вызвано лишь известной вам необходимостью, и я хочу поблагодарить всех тех, кто оказал нам в этом содействие. Надеюсь, вы понимаете, сколь ничтожны нанесенные нам убытки в сравнении с тем, что мой народ готов прийти на помощь ради спасения вашей цивилизации. Теперь давайте забудем о том, что было в прошлом, и устремим свои взоры, в будущее. Наш долг — организовать спасение. Основная проблема заключается в том, как это сделать. Галактические советники не собираются брать власть в свои руки. Дело в том, что, даже если бы захотели, это почти невозможно. Их слишком мало, им предстоит большая работа, и они слишком чужды вашим народам. Для успешного выполнения своих задач им придется опираться на существующую власть. Им понадобится огромное количество самых разных материалов и приспособлений. Думаю, что столь опытные правители, какими являетесь вы, с легкостью смогут обеспечить все необходимое.

Он прокашлялся и продолжал:

— Основной вопрос заключается в том, с кем нашим людям предстоит работать в наиболее тесном контакте? Они не хотели бы никого выделять особо. В нужный момент всем вам будут даны подробные разъяснения. Помощь, конечно, будет оказана всем без исключения. Хотя, как нетрудно видеть, ваш мир велик и чрезвычайно разнообразен. Для того, чтобы меры по спасению были действительно всеобъемлющими и эффективными, нам понадобится небольшой, дружный совет мерсейян, которые и будут решать возникающие по ходу дела вопросы. Далее, ресурсы вашего мира следует использовать скоординированно. Например, ни одна страна не должна препятствовать поставкам сырья в какую-либо другую. Перевозки должны осуществляться свободно в любые пункты вашей системы. Для этого должен быть задействован весь имеющийся в наличии транспорт. Поставить вам необходимое количество кораблей мы не сможем, но мы в силах обеспечить вас защитными экранами…. Ив то же время ни на минуту нельзя забывать о нуждах народов. Я имею в виду обычные потребности людей… Например, в пище. Поэтому нам придется разумно распорядиться сырьем и установить новую систему жестких приоритетов.

Полагаю, что теперь вам понятна необходимость создания международной организации, которая предназначена обеспечивать нас информацией и должным образом координировать наши действия; еще лучше, если в распоряжении подобного органа будут находиться конкретные силы и средства.

Было бы здорово, если бы подобная организация уже существовала. Если позволите, я попытаюсь коротко дать оценку ситуации: Мерсейя кишит самыми разными проявлениями ненависти, вражды, зависти. Вы слишком разобщены, для того чтобы проявить единство даже для спасения собственной цивилизации. Если даже удастся учредить некий орган верховного руководства, нам придется зорко следить за ним, дабы избежать попыток узурпации власти. Нам в Галактике для этих целей потребовалась бы всего лишь одна сплоченная группа. Вам же не хватит и сотни.

— Итак. — Фалькайн взял в руки трубку. — Мой экипаж не должен давать какие-либо рекомендации. Но ситуация такова, что начинать действовать придется с нашей подачи. Мы нашли одну группировку, которая резко отличается от остальных. Они готовы пренебречь разногласиями. Этот народ достаточно многочисленен, могуч, богат. Признаюсь честно, это не те люди, с которыми нам бы хотелось иметь дело. Вместо того, чтобы им помогать, мы с большим удовольствием оставили бы их наедине с грядущей катастрофой. Но у нас принято считать, что для достижения цели все средства хороши.

Фалькайн почувствовал охватившее аудиторию напряжение и до того, как грянул гром, быстро проговорил:

— Я имею в виду Гетфенну.

Затем произошло нечто неописуемое.

До сих пор Фалькайн, по сути, лишь подводил их к главной цели доклада. Теперь он добавил, что сам несет огромную ответственность за успех мероприятия, с удовольствием прошелся по поводу недостатков Хагуана и в конце концов после многочасовой дискуссии собрание все же решило обсудить это предложение. В принципе, чем закончится собрание, было ясно заранее. У Мерсейи не было выхода.

Экраны погасли.

Весь мокрый, еще дрожащий от возбуждения Фалькайн повернулся к Морручану. Вождь, судорожно схватившись за пистолет, яростно отчеканивая каждое слово, прокричал:

— Да ты хоть понимаешь, что ты пытаешься сделать? Ты не просто превозносишь эту банду, ты пытаешься их узаконить. Теперь они будут считать себя частью нашего общества!

— Но разве они не будут выполнять законы этого общества? — изрядно севшим голосом спросил Фалькайн.

— Как бы не так!.. — Морручан чуть не лопался от злобы. — Но отмщение придет. Вахи отомстят им. А потом… Кстати, ты научишь нас строить межзвездные корабли?

— Нет, я передумал, — ответил Фалькайн.

— Ну и не надо. Это неважно. Мы сами многому научимся, а потом… Короче, пришелец, наши потомки еще посмотрят…

— Неужели вам недоступно элементарное чувство признательности?

— Нет! Среди моих людей и так хватает сентиментальных мечтателей. Но ты, в конце концов, улетишь, и тогда я возьмусь за дело.

Фалькайн не стал спорить. Он слишком устал. Откашлявшись, он связался с кораблем, и его подобрали на борт.

Позднее, когда “Настойчивый” уже находился в межзвездном пространстве, он краем уха услышал голос Чи:

— Но я до этих мерзавцев еще доберусь, они крепко пожалеют о том дне, когда схватили меня.

— Ты что, собираешься вернуться? — спросил он.

— Боже упаси, — ответила Чи. — Но инженерам на Мерсейе нужно иногда слегка развлечься, и Гетфенну с избытком обеспечит их этим… всякими игорными домами и прочим. Я попрошу ребят прихватить такие штучки, которые могут управлять рулеткой…

Адсель печально вздохнул.

— Ну почему в столь прекрасном и таком ужасном космосе мы, разумные существа, вечно должны быть такими мстительными?

Фалькайн улыбнулся:

— В противном случае жизнь не была бы такой забавной.

Когда фронт вспышки Сверхновой достиг Мерсейи, работы еще не шли полным ходом.

Внезапно в южной части небосвода ослепительно, раза в три интенсивней Кориха, засияла звезда. Подобно вспышке молнии, планету охватило яркое голубое сияние, контрастными тенями подчеркнув силуэты холмов и деревьев. Над лесами взвились стаи испуганных птиц. В наэлектризованном воздухе разнесся вой тысяч диких животных, с которым смешался грохот ритуальных барабанов, вопли и стенания молящихся мерсейян; тех, которые тысячелетиями жили в страхе перед тьмой и которым ее так теперь не хватало. Наступивший столь долгожданный день оказался в тысячу раз ужаснее.

В течение многих месяцев звезда постоянно уменьшалась в размерах и наконец превратилась в еле различимую точку. Угасая, она представляла собой великолепное зрелище: окаймлявшая ее газовая туманность сияла сотнями самых разных оттенков — от изжелта- на фоне пылающего солнца, белого в центре до темно-фиолетового по краям. Все это время в верхних слоях атмосферы Мерсейи непрерывно рождались мощные воздушные потоки… В каждом порыве ветра слышался голос бури.

А потом пошел радиоактивный дождь. И в этом уже не было ничего забавного.

ЕУТОПИЯ

— Гиф выт нафик?

Данские слова, вырвавшиеся из динамика, застали Язона врасплох, хотя он предвидел, что услышит их именно сейчас, пока не успел еще стихнуть рев геликоптера, пронесшегося над самыми верхушками деревьев.

— Кто ты? — спросил голос.

Язон Филипп посмотрел сквозь прозрачный верх кузова автомобиля. Над его головой меж двух неровных стен елового леса, растущего по обе стороны дороги, тянулась голубая полоса неба. На корпусе военного геликоптера играло солнце.

Язон почувствовал, как холодный пот проступает под мышками и стекает по ребрам. Только не впадать в панику! Господи, помоги мне! Призыв о помощи к Богу был всего лишь кодовой фразой, освященной многолетними тренировками. Обычная психосоматика: подчини себе рефлексы, дыши равномерно, прикажи пульсу замедлиться — и избавься от страха смерти. Он молод, значит, может потерять многое. Но философы Еутопии правильно воспитывали детей, порученных их опеке. Ты станешь мужчиной, то есть приобретешь опыт, говорили они. Сущность же человеческая основывается на независимости от инстинктов и рефлексов. Наш принцип жизни: свобода через умение владеть собой.

Язон не мог выдать себя за моотмана — жителя Норландии; слишком заметен был его эллинский выговор. Но он мог попытаться обмануть пилота геликоптера и выиграть время, прикинувшись приезжим из другой страны этого мира. Он понизил голос, чтобы хоть как-то замаскировать акцент, и спросил с нарочитым высокомерием:

— А ты кто такой? И чего хочешь?

— Я — Рунольф Эйнарссон, капитан армии Оттара Торкелссона, Владетеля Норландии. Ищу человека, который накликал месть на свою голову. Назови свое имя.

Язон вспомнил Рунольфа. Смуглое лицо, темные волосы — признак туркерской крови. И голубые глаза; видимо, кто-то из его предков родился в Туле… Нет, в этом мире совсем иная история, и юг Европы называется Данарик…

— Меня зовут Ксипек. Я — купец из Мейако, — не раздумывая, ответил Язон. Сейчас, после бегства из замка Владетеля и бешеной гонки сквозь ночь, лишь несколько стадий отделяло его от границы. Он и надеяться не смел, что удастся так далеко уйти; обидно, если его схватят теперь…

— Надеюсь, ты говоришь правду. Но я исполняю приказ, и я должен задержать тебя, — протрещал в динамике голос Рунольфа. — Обратись к Владетелю, и ты сразу же получишь компенсацию за ущемление своих личных прав. Но сейчас остановись и выйди из машины, чтобы я мог разглядеть твое лицо.

— А что, собственно, произошло?

Еще несколько секунд отсрочки.

— У нас в Эрнвике гостил человек со Старой Земли (из Европы — привычно перевел Язон). Оттар Торкелссон необычайно сердечно принял его, но этот негодяй отважился на поступок, который можно искупить только смертью. И вместо того, чтобы принять вызов Оттара, он украл автомобиль — такой же марки, как твой, — и удрал.

— По-твоему, Оттар мог бы публично назвать его негодяем?.. (Однако кое-что из их варварских обычаев я запомнил!)

— Странные слова для мейаканца! Немедленно остановись и выйди из машины! Или я открываю огонь!

Ошибка, понял Язон и до боли сжал челюсти. Гадес милосердный! Неужели кто-нибудь способен запомнить и не перепутать обычаи сотен крошечных государств, на которые разделен континент? Вестфалия представляла собой куда более пеструю мозаику, чем Земля в варианте истории, где этот материк называется Америкой. Ладно, подумал он. Вот и представился случай проверить, какие у него шансы вернуться — ив Америку, и в Еутопию…

— Хорошо, — сказал Язон. — У меня нет выбора. Но можешь не сомневаться, я потребую компенсацию за оскорбление.

Он тормозил максимально плавно — граница приближалась с каждым оборотом колеса… Дорога вытягивалась вдаль твердой черной лентой, расталкивая гигантские стены деревьев. Он понятия не имел, таксировали ли их когда-нибудь. Может быть, еще в те времена, когда белые люди впервые перебрались через Пенталимни (или Пять Озер), чтобы основать город Эрнвик, расположенный в том же месте, где Далат в Америке и Лукополис в Еутопии. Некогда Норландия простиралась далеко за страну озер, но после войн с дакотами и мадьярами, ее территория уменьшилась. Постепенно расширение торговых связей позволило жителям освоить глубинные районы, богатые дичью (охота являлась национальной страстью Норландии). Таким образом, за триста лет древний лес полностью вернул себе утраченные права.

Перед глазами Язона возник пейзаж этих мест, существовавший в его варианте истории. Сады и огороды, усадьбы, выстроенные с любовью к гармонии, гибкие бронзовые тела в гимнасиумах, музыка при лунном свете… Даже пугающая Америка вспоминалась более человечной, чем эта мрачная чаща.

Но образ Еутопии лишь отголосок реальности, затерянной в многоликих измерениях пространства — времени. Сейчас и здесь он один, а над головой его кружит смерть. Перестань оплакивать себя, ты, идиот! Береги энергию, если хочешь выжить…

Язон остановил машину, приткнув ее к краю дороги. Потом он напряг мышцы, резко распахнул дверцу и выскочил.

Динамик за его спиной разразился длинной тирадой проклятий. Описав петлю, геликоптер ястребом ринулся вниз. Пули посыпались градом, но Язон уже спрятался под деревьями. Ветви заслонили его, словно крыша, которую то тут, то там пробивали солнечные лучи. Стволы сосен стояли во всей своей мужской красоте, и женщины могли позавидовать их аромату. Опавшие иглы покрывали землю, заглушая звук его шагов; сверху доносилось пение невидимого дрозда, легкий ветерок овевал лицо. Язон бросился на землю, в тень ближайшего дерева, и лежал, тяжело дыша, а частое биение сердца почти заглушало зловещий рев геликоптера.

Минуту спустя геликоптер улетел: Рунольф спешил доложить своему господину, что обнаружил “негодяя”. Как же поступит Оттар? Он отправит в погоню всадников с собаками, иначе ему не выследить беглеца. Если так, Язон выиграл пару часов передышки.

А потом… он призвал на помощь все свои навыки, сел, прислонившись к дереву, и принялся думать. Если Сократ, чувствуя холод цикуты, подступающий к сердцу, продолжал учить афинскую молодежь мудрости, то и Язон Филипп в эту трудную минуту сможет, по крайней мере, оценить собственные шансы.

Он бежал из Эрнвика не с пустыми руками, прихватив пистолет местного производства, компас и наполнив карман золотыми и серебряными монетами. Одежда тоже была добротной: плащ, который можно использовать как одеяло, куртка, брюки, ботинки. Примерно так же одевались в средневековой Вестфалии.

Но самым мощным оружием был он сам — Язон Филипп. Высокого роста, крепкого сложения, светловолосый и с небольшим носом, доставшимся в наследство от галльских предков. А тренировали его специалисты, снискавшие себе лавры на Олимпиадах.

К прекрасно развитой мускулатуре прилагался блестящий ум. Принципы логики и семантики, заложенные педагогами Еутопии, были в его сознании столь же естественны, как дыхание для жизнедеятельности.

Он намеревался выжить во что бы то ни стало, хотя мог рассчитывать только на самого себя. И он рассчитывал. У него была цель. Он знал, ради чего должен жить. И ради кого. Ради человека, которого он любил и к которому хотел вернуться. Вернуться на родину, в Еутопию, Счастливую Землю, созданную его народом за две тысячи лет жизни на новом континенте. Понадобилось отринуть ненависть и мерзость Европы, чтобы прийти к выводу: “Целью нации является достижение всеобщей гармонии”.

Язон Филипп должен вернуться на родину.

Он встал и двинулся на север. Он начал свой путь в тетраду, день, который его преследователи называли онсдаг.

Спустя полтора суток, в день, именуемый торсдаг, он все еще продирался сквозь лес, шатаясь от усталости; на зубах скрипел песок, а желудок, казалось, прилип к позвоночнику. Язон шел на дрожащих ногах и отмахивался от мух, роями круживших вокруг его потного тела. Неожиданно, хотя и далеко позади, послышался лай гончих псов.

Звук рога, словно протяжный хриплый зов, донесся сквозь аркаду листьев. Они напали на след, а он уже не мог двигаться быстрее настигающих всадников. Значит, больше ему не суждено увидеть звезды.

Его рука инстинктивно потянулась за оружием. По крайней мере нескольких он заберет с собой… Нет. Ведь он — эллин, не убивающий даже варваров, жаждущих лишить его жизни только за то, что он нарушил одно из их табу. Он выйдет им навстречу, остановится под куполом голубого неба и примет в себя их пули. И уйдет во тьму, унеся с собой память об Еутопии, о друзьях и прежде всего о Ники… Ники! Любовь моя…

С большим трудом Язон вдруг сообразил, что вышел из соснового леса и пробирается сквозь березовую рощицу. Свет золотил листья деревьев, лаская их стройные белые стволы… Из-за деревьев послышалось мерное ворчание мотора.

Он замер, чувствуя, как близок к полному изнеможению. Однако резервы еще остались; он выбросил из сознания далекий собачий лай и боль собственного тела. Задышал ритмично, сосредоточившись на чистоте и свежести воздуха, представляя атомы кислорода, проникающие в каждую клетку тела. Успокоил бешено бьющееся сердце, снял усталость, напрягая и расслабляя мышцы, и с радостью ощутил, как отчаяние, иссушавшее душу, уступает место холодному рассудку.

Язон огляделся. Впереди на север раскинулись возделанные земли: волны ветра скользили по молодым посевам, золотисто поблескивающим в лучах заходящего солнца. Неподалеку виднелась постройка одинокой фермы — длинные и низкие деревянные здания со шпилеобразными крышами. Дым от печей поднимался к небу.

В поле работал трактор, и взгляд Язона остановился на сидящем за рулем мужчине.

Хотя в этом мире уже изобрели диэлектрический мотор, на севере он еще не вошел в употребление; поэтому Язон не удивился, учуяв резкий запах выхлопных газов. Подумать только! В Америке грязный выхлоп считается одной из главных мерзостей. Табу. (В том свинарнике, который они называют Лос-Анжелес!)

Но здесь и сейчас этот запах защипал его ноздри — словно запах надежды.

Мужчина заметил его, остановил трактор и потянулся за винтовкой. Язон пошел к нему, подняв руки и демонстрируя пустые ладони в знак мирных намерений. Водитель воспринял жест с явным облегчением. Он был типичным венгром: коренастый и крепкий, с выступающими скулами, вьющейся бородой, в цветастой, расшитой одежде. Значит, я уже перешел границу, — с облегчением подумал Язон. Это уже не Норландия, это воеводство Дакота!

Прежде, чем послать его в этот мир, антропологи из Института Парахронных Исследований снабдили Язона — используя электрохимический метод — знанием основных языков Вестфалии. (Жаль только, что плохо позаботились о знании местных обычаев…) Кто-то решил, что опыт, полученный в Америке, позволит ему квалифицированно работать именно в этой версии истории, относящейся к неалександрийскому варианту. Конечно, цель его миссии — ознакомление и определение степени различия обществ, существующих на разных Землях, но…

Урало-алтайские слова легко слетели с его губ:

— Благословенен будь! Я пришел к тебе как проситель….

Фермер сидел спокойно, но напряжение не сходило с его лица. Он посматривал вниз на Язона и прислушивался к доносящемуся издали лаю собак, держа оружие наготове.

— Я не из той страны, испани. (Еще одно определение “гражданина”). Я мирный купец из Старой Земли, прибыл к Владетелю Оттару Торкелссону, в Эрнвик. Но — не знаю, по какой причине, — его гнев упал на меня, и гнев столь сильный, что Оттар нарушил закон гостеприимства и покусился на мою жизнь, жизнь своего гостя. Это его палачи идут по моему следу. Ты слышишь лай их собак.

— Норландцы? Но ведь здесь же Дакота!

Язон согласно кивнул и улыбнулся, показывая зубы, которые блеснули неестественной белизной на грязном заросшем лице.

— Они вторглись в твою землю, не спросив позволения. Если ты останешься в бездействии, они скоро будут здесь и убьют меня, отдавшегося под твою защиту!

Фермер поднял винтовку.

— Откуда мне знать, что ты говоришь правду?

— Доставь меня к Воеводе, — сказал Язон. — Ты защитишь и закон, и свою честь. — Очень осторожно он извлек из кобуры пистолет и протянул фермеру. — Я навек буду твоим должником.

Недоверие, страх и гнев поочередно оживали на лице венгра. Он не принял протянутого оружия. Если я хорошо в нем разобрался, решил Язон, то выиграю еще несколько часов жизни. Возможно, что больше, но насколько — будет зависеть от Воеводы. Мой единственный шанс — использовать их варварство, их разделение на крохотные государства, гипертрофированные понятия о чести, фетишизацию права собственности и самостоятельности.

А если я ошибусь, то умру, как цивилизованный человек. Этого у меня никто не отнимет.

— Собаки совсем близко. Они будут здесь прежде, чем мы успеем убежать, — сказал венгр с тревогой.

Язон чуть не упал в обморок от облегчения. Он не ошибся. Великим усилием он справился с собой м сказал:

— Мы устроим им сюрприз… Дай мне немного бензина.

— Ага! Таким образом! — фермер рассмеялся и соскочил с трактора. — Хорошая мысль, чужеземец. И кстати — я тебе благодарен. Последнее время у нас не жизнь, а скукотища.

На тракторе стояла запасная канистра с бензином. Вдвоем они прошли до леса по следам Язона, обильно поливая землю, а затем и деревья бензином. Если и это не остановит свору, подумал Язон, то ее ничто не остановит.

— А теперь — быстро домой! — И венгр первый побежал вперед.

Постройки фермы с трех сторон окружали открытый двор. Из стойл доносился сладковатый запах навоза. Язон видел, как из дома выбежали несколько детей и, раскрыв рты, уставились на него. Жена фермера загнала их назад в помещение, взяла винтовку мужа и встала на посту у дверей, не меняя выражения лица.

Дом оказался крепким и просторным. Он мог бы понравиться Язону, но стены и колонны были обтянуты тканью с невероятно сложным и богатым узором. Над камином, в нише, располагался семейный алтарь. Хотя большинство обитателей Вестфалии уже давно избавились от веры в мифы своих предков, земледельцы все еще продолжали чтить Триединого Бога — Одина-Аттилу-Маниту. Фермер подошел к радиофону новейшей конструкции.

— У меня нет своего геликоптера, — сказал он, — но я попрошу, чтоб прислали…

Язон сел и стал ждать. Молоденькая девушка подошла к нему и несмело протянула полную кружку пива и ломоть ржаного хлеба с сыром.

— Будь нашим священным гостем, — сказала она.

— Отдам за вас мою кровь, — без запинки ответил Язон. Он с трудом заставил себя не торопиться, подавив желание рвать пищу огромными кусками, словно зверь.

— Ждать недолго, — сказал фермер, когда Язон расправился с едой. — Я — Арпад, сын Коломона.

— Язон Филипп. — Представляться фальшивым именем показалось ему бестактным. Рука фермера оказалась сильной и теплой.

— Из-за чего ты поспорил со старым Оттаром? — спросил Арпад

— Меня заманили в ловушку, — с горечью ответил Язон. — Я обратил внимание, как свободно чувствуют себя их женщины…

— Это точно. Все данскарки развратны, как кошки. И бесстыдны, как туркерки. — Арпад достал с полки трубки и кисет с табаком. — Закуришь?

— Нет, благодарю. (Мы в Еутопии не унижаем себя наркотиками.)

Язон прислушался. Лай псов стал ближе, но через минуту перешел в жалобный вой. Собаки потеряли след. Еще через минуту раздался звук рога. Арпад набивал трубку с таким спокойствием, словно присутствовал на представлении.

— Вот матерятся-то! — оскалил он зубы в усмешке. — Должен признать, что касается проклятий — данскарцы сущие поэты. Но люди деловые. Я был в их краю лет десять назад, когда они здорово пострадали от наводнения, и Воевода Бела послал нас им в помощь. Они попросту хохотали над потерями и развалинами. А во времена давних войн, если честно, не раз давали нам прикурить!

— Ты думаешь, в Вестфалии возможны войны? — спросил Язон. Прежде всего он стремился избежать вопросов о себе самом, не зная, что сделает его хозяин, если узнает о причинах, которые вынудили его искать убежище в Дакоте.

— Нет. Не в Вестфалии. У нас тут работы невпроворот. Но если молодую кровь не остужают дуэли, то всегда можно стать наемником у варваров, воюющих за морями. Или полететь на другие планеты. Мой старший сын собирается лететь в космос.

Язон припомнил, что несколько державок, расположенных ближе к северу, объединили свои усилия и уже предприняли первые экспедиции за пределы Земли. Их технология достигла того же уровня, что и американская, а поскольку они не финансировали огромную военную машину и развернутую сеть общественных услуг, то без труда основали базу на Луне и послали несколько экспедиций на Арекс. Со временем, подумал Язон, они добьются того, чего эллины достигли тысячелетия назад, превратив Афродиту в Новую Землю. Но возникнет ли у них истинная цивилизация? Станут ли они рациональными людьми, живущими в рационально спланированном обществе? Очень сомнительно.

Арпад встал, услышав рев мотора за окном.

— Твой геликоптер, — сказал он. — Поторопись. Красный Конь заберет тебя в Варади.

— Данскарцы скоро будут здесь, — отозвался Язон с беспокойством в голосе.

— Пусть их! — Арпад пожал плечами. — Оповещу соседей, а данскарцы не настолько глупы, чтобы не догадаться, что я так и сделаю. Взаимно поприветствуем друг друга — предвижу этот турнир оскорблений, — а потом прикажу им убираться с моей земли. Прощай, гость!

— Я бы хотел… хотел тебя как-нибудь отблагодарить…

— Фи! Не о чем говорить. Я немного развлекся… А кроме того, я показал сыновьям, как должен поступать настоящий мужчина.

Язон вышел наружу. Геликоптер — гравитики здесь еще не знали — пилотировал малоразговорчивый молодой автохтон. Он представился местным торговцем скотом и добавил, что доставку чужеземца в столицу рассматривает не только как услугу Арпаду, но как ответ на бесцеремонность норландцев, вторгнувшихся на территорию Дакоты. Больше он не издал ни звука, и Язон вздохнул с облегчением, когда понял, что ему не нужно поддерживать беседу.

Машина взмыла вверх. По пути (летели на север) он видел фермы, расположенные возле перекрестков дорог; то тут, то там мелькали усадьбы местных магнатов, а вокруг — огромные пространства равнин. Естественный прирост населения в Вестфалии — так же как и в Еутопии — строго контролировался. Но наверняка, подумал Язон, здесь контролируют его не для того, — чтобы сохранить для людей природу и чистый воздух. Контроль над рождаемостью служит орудием клановой экономической политики, то есть — бережливости. Отцы не хотят делить собственность между многочисленными детьми.

Солнце скрылось, и почти полная луна, огромная, цвета дыни, взошла на восточной части небосвода. Язон уселся поудобнее, ощущая всем телом вибрацию машины, почти смакуя свою усталость, и принялся разглядывать спутник Земли. Ничто не указывало на то, что на нем находится населенная база. Он успеет вернуться домой прежде, чем засияют на Луне огни городов. В этой истории…

Но дом находился бесконечно далеко. Их разделяли целые измерения и судьбы. Только силовые линии парахрониона могли перевезти его через реку времени и доставить к родным берегам.

Почему мир таков, какой он есть? Почему Бог захотел, чтобы время разделилось на множество ветвей, словно огромное тенистое древо Вселенных, Йиггдрасилл данскарских легенд? Для того, может быть, чтобы человек мог реализовать каждую из своих потенциальных возможностей? Вечные вопросы… Они, наверное, навечно останутся риторическими. Но сейчас ему доставляло удовольствие перекатывать их в утомленном сознании.

Допустим, например, что Александр Завоеватель не оправился от лихорадки, которая прихватила его в Вавилоне. Допустим, что он умер именно тогда.

Но так действительно произошло, и не в одной из историй. Войны за наследство развалили империю. Развитие Эллады и Востока пошло разными путями. Наука выродилась в метафизику, а затем — в мистицизм. Ослабленную цивилизацию Средиземноморья постепенно подмяли римляне — холодный, нетворческий народ, даже после уничтожения Коринфа цинично называвший себя наследником Эллады. Позже один еврейский пророк-еретик основал мистический культ, легко найдя последователей во всем остальном мире, поскольку печаль переполняла человеческую жизнь. Возник культ, не знавший слова “терпимость”. Его жрецы отрицали любые пути, которыми можно прийти к Господу, кроме собственного; вырубали священные рощи, вышвыривали из храмов статуи древних богов и убивали последних людей со здравым рассудком.

Да, думал Язон, со временем они утратили свое влияние и значение. Благодаря этому смогла воскреснуть наука — почти на две тысячи лет позднее, чем у нас. Но яд остался: слишком много людей убеждены, что человек должен приспосабливаться не только к господствующим формам поведения, но также к господствующей идеологии. В Америке это называется тоталитаризмом, и именно он породил омерзительнейшее изобретение — атомное оружие.

Ненавижу ту историю — ее грязь, ее расточительство, ее предрассудки, ее лицемерие, се безумие. Никогда у меня не будет более трудного задания, чем тогда, когда я был вынужден выдавать себя за американца, чтобы изнутри узнать, что эти люди думают сами о себе. Мне жаль тебя, бедный, обесчещенный мир. И я не знаю, что лучше, — пожелать ли тебе скорейшего самоуничтожения или же надеяться, что когда-нибудь твои потомки поймут, как надо правильно жить, и узнают, что есть люди, которые счастливы уже многие сотни лет.

Миру Вестфалии, надо сказать, повезло больше. Христианство скончалось под напором арабов, викингов и венгров; возникшая затем Мусульманская Империя рухнула, подточенная гражданскими войнами, и когда европейские варвары тысячу лет назад пересекли Атлантику, они не принялись за уничтожение туземцев, а стали с ними договариваться. Именно поэтому они врастали в этот край не спеша, беря его во владения так, как мужчина берет свою возлюбленную.

Но эти огромные темные леса, печальные равнины, необитаемые горы и пустоши, непуганые стада животных… Атмосфера новой земли проникла в их душу. В глубине сердец они всегда останутся дикарями.

Язон вздохнул, устроился поудобнее и заставил себя заснуть. И каждый сон носил имя Ники.

На могучей реке, носящей имена Зевса, Миссисипи, Великой Реки, в том месте, где водопад подводил черту навигации, земледельцы основали город. Сейчас (переписи никогда не проводились) в Варади насчитывалось около ста тысяч жителей, чьи дома с окнами, выходящими только во внутренние дворики, окружали башни замка Воеводы.

Сразу же после пробуждения Язон вышел на балкон и прислушался к отдаленным звукам уличной жизни. Куполообразные крыши домов напоминали бункеры защитных фортов. Вопрос, подумал он, сможет ли мир, основанный на равновесии сил между этими крохотными державами, продержаться долго?

Но утро было слишком чистым и солнечным, чтобы предаваться размышлениям. Он был в безопасности, уже успел вымыться и отдохнуть. Сразу после прибытия, видя, в каком состоянии находится беглец, попросивший убежища, сын Белы Жолта приказал накормить его и отправить спать.

Аудиенция близко, подумал Язон, и мне понадобится вся моя осторожность, если я хочу жить. Но он чувствовал себя таким сильным и свежим, что выбросил тревогу из головы.

За спиной послышался звонок. Язон вернулся в комнату — просторное помещение с хорошей вентиляцией, но разукрашенное сверх всякого разумения. Он вспомнил, что местный обычай не одобряет наготу, и потому накинул одеяние, слегка содрогнувшись при виде покрывавших его узоров.

— Войдите, — произнес он по-венгерски.

Дверь раскрылась, и в комнату вошла молодая женщина, толкая перед собой столик с завтраком.

— Доброго тебе дня, гость. — В ее голосе звучал туркерский акцент, на ней был одет национальный туркерский костюм, обшитый бусинками и большим количеством бахромы. — Хорошо ли ты спал?

— Как койот после охоты, — ответил он со смехом.

Она улыбнулась — сравнение ей понравилось — и принялась накрывать на стол. Завтракать они сели вместе — гость не должен был есть в одиночестве. Дичь показалась Язону слишком тяжелым блюдом для такой ранней поры, но кофе был необычайно вкусен, а девушка оказалась очаровательной компаньонкой. Она работала горничной во дворце, часть заработанных денег откладывала на приданое, которое собиралась преподнести своему будущему мужу из страны черокезов.

— Захочет ли Воевода принять меня? — спросил Язон, когда завтрак приближался к концу.

— Он ждет тебя, и не сомневаюсь, что беседа с тобой доставит ему удовольствие. — Девушка затрепетала ресницами. — Но торопиться некуда… — И она принялась развязывать пояс своего платья.

Щедрое гостеприимство… На мгновение Язону показалось, что он вернулся на родину, в Еутопию, в мир, где люди искали и получали удовольствие совершенно свободно… Какие у нее широкие и гладкие брови, совсем как у Ники… Усилием воли он превозмог искушение. У него не было времени. Если он не успеет укрепить свои позиции до того, как Оттар сообразит позвонить Беле, — он в ловушке.

Язон перегнулся через стол и утешающе погладил маленькую ладонь девушки.

— Благодарю тебя, милая, — сказал он. — Но я поклялся хранить верность.

Его отказ она приняла так же спокойно, как сделала свое предложение. Провожая ее взглядом до двери, Язон почувствовал, как возвращается ощущение инородности. Ему стало жаль эту туркерку… Пожалуй, она была единственным свободным человеком из всех, кого он встречал в Вестфалии. А в остальном жизнь в этом мире оставалась лабиринтом законов, обычаев, традиций и бесчисленных табу. Однажды ты уже чуть не поплатился жизнью за их незнание, сказал он себе. И, кстати, игра еще не кончена. Так что поспеши. Незнание закона не освобождает от ответственности.

Язон накинул приготовленную одежду и выбежал из комнаты. Спустившись по лестнице, он оказался в большом каменном зале, откуда один из дворцовых слуг направил его к покоям воеводы. Там была очередь — несколько человек, принесших на суд владыки свои жалобы и просьбы. Однако, как только Язон попросил доложить о себе, его впустили немедленно.

Зал, в который он попал, относился к старейшей части здания. Потрескавшиеся от времени деревянные колонны, покрытые гротескными изображениями богов и героев, поддерживали низкие своды. Дым от разведенного на полу костра поднимался к отверстию в потолке; увы, часть его оставалась в помещении, и у Язона почти сразу зашипало глаза. Могли бы выкроить для своего владыки более современное помещение, подумал он с досадой. Но, конечно, это им и в голову не пришло. Раз уж цари когда-то правили с этого места, значит, иначе быть не может.

Сквозь узкие окна свет падал на морщинистое лицо Белы. Воевода был коренастым и седоволосым старцем. Черты его лица выдавали значительную примесь туркерских генов. Он сидел на деревянном троне, закутавшись в плащ, голову украшал шлем с рогами и перьями. В левой руке держал скипетр, украшенный конским хвостом, на коленях лежала обнаженная сабля.

— Привет тебе, Язон Филипп, — сказал он с важностью, указывая Язону на кресло. — Садись, прошу тебя.

— Благодарю тебя, господин мой. — Эллин с трудом заставил себя произнести унижающее его обращение. В Еутопии не титуловали никого.

— Ты готов говорить правду?

— Да.

— Хорошо. — Воевода неожиданно отбросил официальность, закинул ногу на ногу и достал из складок плаща сигару. — Куришь? Нет? Ну а я закурю. — Улыбка пробежала по его морщинам. — Ты чужеземец, так что нет нужды соблюдать этот чертов церемониал.

Язон отважился на такой же тон.

— Мне тоже так будет легче. Мы в Пелопонесской республике не признаем церемоний.

— Это твоя родина, да? Я слышал, что вам там не очень-то хорошо живется.

— Согласен. Мое государство переживает упадок. Мы понимаем, что будущее принадлежит Вестфалии, поэтому и направляем сюда свои взоры.

— Ты сказал вчера, что прибыл в Норландию как купец.

— Да. Приплыл, чтобы заключить торговый договор. — Язон старался не лгать, насколько это было возможно. В иных историях нельзя разглашать, что эллины изобрели парахронион. Это не только изменило бы исторические структуры, являющиеся предметом исследований, но, что гораздо серьезнее, люди этих миров увидели бы, что другие уже достигли совершенства, в то время как они сами бесконечно далеки от него. Слишком сильный шок. — Моя страна нуждается в импорте древесины и мехов.

— Ага. За этим Оттар и пригласил тебя. Понимаю. Нечасто нам приходится видеть людей со Старой Родины. Но потом он возжелал твоей крови? Почему?

Язон мог уклониться от ответа, пользуясь правом сохранить тайну личных поступков. Но такая скрытность произвела бы плохое впечатление. А ложь была небезопасна: перед троном Воеводы следует отвечать как под присягой.

— Без сомнения, здесь есть и моя вина, — сказал он. — Некая особа из семьи Оттара, впрочем почти взрослая, — привязалась ко мне, и… Ну, моя жена осталась в Пелопонессе… А кроме того, все меня убеждали, что отношения в Данскаре весьма свободные, ну и так далее. Я не хотел никого обидеть! Оказал этой особе несколько больше сердечности. А Оттар, узнав обо всем, вызвал меня на поединок.

— Почему ты не принял вызов?

Бессмысленно объяснять, почему цивилизованный человек избегает крайних мер, если в его распоряжении есть другие возможности. Варвар — он варвар и есть.

— Сам подумай, господин мой, — сказал Язон. — Если бы я проиграл — то погиб. Если бы выиграл — это означало бы конец нашей торговли с Норландией. Сыновья Оттара никогда бы не приняли выкупа, ведь правда? В лучшем случае просто выгнали бы нас из страны. А Пелопонесс нуждается в дереве. И я решил, что лучшим выходом для меня будет побег. Потом мои соотечественники извинились бы за меня перед Норландией.

— Хм… Странное предположение. Но в любом случае — ты честен. Чего ты желаешь от меня?

— Единственное, о чем я прошу, это — доставить меня в безопасности в Стейнвик. — Язон с трудом удержался, чтобы не произнести название “Несафины”. Он заставил себя умерить воодушевление. — Там меня ждет агент и корабль.

Бела выпустил клуб дыма и с печальным видом посмотрел на быстро уменьшающуюся сигару.

— Хотел бы я знать, отчего Оттар впал в такой гнев. На него не похоже. Но с другой стороны, если той особой была его дочка, он вполне мог быть несдержан… — Он наклонился к Язону. — Для меня, — заявил он резко, — самое важное то, что вооруженные норландцы пересекли границу моего государства, не спросив меня о согласии.

— Это серьезное посягательство на твои права, Воевода.

Бела выругался, как старый кавалерист.

— Ты не понимаешь! Границы священны не потому, что того хочет Аттила. Это жрецы порют подобную чушь. Границы священны потому, что благодаря их святости сохраняется мир. Если я официально не выражу своего недовольства и не заявлю протест Оттару, то очень скоро какой-нибудь авантюрист может повторить его попытку. А сейчас у каждого есть ядерное оружие!

— Но я вовсе не хочу, чтобы из-за меня началась война! — взволнованно воскликнул Язон. — Уж лучше вышли меня в Норландию!

— Не говори глупостей. Я накажу Оттара тем, что не дам отомстить тебе, независимо от того, что правда на его стороне. И ему придется это проглотить. — Бела отложил сигару в пепельницу, встал и поднял саблю. Казалось, говорит не человек, а какой-то варварский бог: — С этого мгновения, Язон Филипп, никто в Дакоте не смеет коснуться тебя! Ты находишься под защитой моего щита, и зло, причиненное тебе, будет злом, причиненным также мне, моему дому и моему народу. Клянусь в том Троицей!

Язон, потеряв над собой контроль, упал на колени и забормотал слова благодарности.

— Перестань! — буркнул Бела. — Лучше будет, если мы как можно быстрее начнем готовиться к твоему неблизкому пути. Полетишь самолетом, с воинским эскортом. Но, разумеется, сперва я должен буду получить разрешение от властей тех стран, над которыми тебе придется пролетать. На это у меня уйдет немного времени. А теперь возвращайся к себе, отдохни, я вызову тебя, когда все будет готово.

Язон удалился, все еще чувствуя нервную дрожь.

Он провел несколько приятных часов, прогуливаясь по замку и его дворам. Молодые люди из свиты Белы сделали все, чтобы доставить удовольствие человеку со Старой Родины. Он не мог не подивиться их красивой технике верховой езды, стрельбе и изощренности в разгадывании загадок. Неясные чувства возбудили в нем рассказы и песни о странствиях по огромным равнинам, в глубь лесов и через бурные реки, к стенам сказочной столицы Уинборг.

Но именно от этих искушений мы отказались в Еутопии. Мы отреклись от звериного прошлого. Мы — люди, наделенные разумом, в котором заключена суть нашей человечности.

Возвращаюсь на родину. Возвращаюсь домой. Возвращаюсь домой.

Слуга коснулся плеча Язона:

— Воевода хочет видеть тебя.

В его голосе слышался страх. Язон вздрогнул. Что могло случиться?

На этот раз его не отвели в тронный зал. Бела ждал на стене замка. Рядом стояли на страже два рыцаря, их ничего не выражающие лица скрывались в тени шлемов, отделанных султанами из перьев.

Взгляд Белы не предвещал ничего хорошего. Воевода плюнул Язону под ноги.

— Оттар позвонил мне, — сказал он.

— Я… Что он сказал?..

— А я — то думал, что ты просто хотел переспать с девчонкой. А ты же просто обесчестил семью, оказавшую тебе гостеприимство!

— Господин!

— Можешь не бояться. Ты заставил меня присягнуть на Троице… Пройдет немало лет, прежде чем мне удастся загладить перед Оттаром твою вину, которая пала на меня.

— Но… — Спокойно! Спокойно! Ты же был к этому готов.

— Ты не полетишь на военном самолете. Но эскорт у тебя будет. Машину, на которой тебя доставят, потом придется сжечь. А теперь марш туда, вон к той куче навоза. Будешь ждать там.

— Я не хотел никому повредить! — закричал Язон. — Я не знал, что…

— Уберите его отсюда, а то я его убью, — распорядился Бела.

Стейнвик был старым городом. Узкие, мощенные камнем улочки и унылые дома видели еще корабли, украшенные мордами драконов. С Атлантики дул ветер, соленый и свежий, и именно он разогнал в душе Язона остатки печали и сожаления об утраченной дружбе людей из Эрнвика и Варади, дружбе, которую он, может быть, хотел сохранить… В конце концов, на ошибках учатся! И нечего переживать: слишком много есть вариантов историй, где этих самых людей не существует вовсе.

Насвистывая, Язон пробирался сквозь толпу прохожих.

Вывеску мотало на ветру. Братья Хинаиди и Ивор. Судовладельцы. Превосходная маскировка в городе, где чуть ли не любая фирма имеет отношение к морю. Он взбежал по ступенькам на второй этаж.

Прижал ладонь к морской карте, развешенной на стене. Скрытый аппарат идентифицировал формулу его дактилоскопических линий, и дверь, перед которой он стоял, распахнулась. Комната была обставлена согласно царящему в Стейнвике стилю, но пропорции ее наводили на мысль об Еутопии, а на полке распростерла крылья Ники.

Ники… Ники… Я возвращаюсь к тебе! Его сердце забилось сильнее.

Даймонакс Аристидес поднял взгляд от своего рабочего стола. Язон не раз задавал себе вопрос — есть ли на свете хоть что-нибудь, способное нарушить спокойствие этого человека.

— Хайре! — услышал он глубокий бас Даймонакса. — Радуйся! Что привело тебя?

— Мне жаль, но я принес плохие вести.

— Да? По тебе этого не заметно! — Даймонакс поднялся с кресла, подошел к шкафчику с вином, наполнил два изящных и красивых бокала, после чего расположился на ложе. — Ну, теперь рассказывай.

— Нечаянно он нарушил то, что, по-видимому, является здесь табу первостепенного значения. И мне сильно повезло, раз уж я выпутался живым.

— Ну, ну… — Даймонакс погладил начинающую седеть бороду. — Не первый такой случай — и не последний. Мы получаем знания на ощупь, и действительность всегда поражает нас… В любом случае я рад, что ты смог унести ноги. Я с искренним сожалением оплакивал бы твою смерть.

Прежде, чем пригубить вино, они торжественно отплеснули по нескольку капель из своих бокалов — в дар богам. Рациональный человек способен оценить очарование ритуала, а пол был пятноустойчив.

— Ты уже готов составить рапорт?

— Да. По дороге сюда я все упорядочил в памяти. Даймонакс включил регистрирующий аппарат, произнес несколько каталогизирующих формул и сказал:

— Начинай.

Язон мог гордиться собой, его отчет был подготовлен отлично: ясный, честный и полный. Но когда он говорил, его память невольно возвращалась к пережитому… Он снова видел пляску волн на самом большом из озер Пенталимни, снова прогуливался по внутренней галерее замка в Эрнвике с полным любопытства и восхищения молодым Лейфом; бежал из тюрьмы, оглушив стражника, дрожащими пальцами заводил машину, мчался по шоссе, а потом пробирался сквозь лес из последних сил; вздрагивал, когда Бела плевал ему под ноги, и чувствовал, как радость от близкой свободы оборачивалась горечью. Под конец он не смог сдержаться:

— Почему мне ничего не сказали? Я бы был осторожней! Ведь меня убеждали, что в Вестфалии люди свободны от предрассудков и половых табу. Откуда я мог знать?

— Да, это упущение, — кивнул Даймонакс. — Но согласись, мы слишком недавно стали заниматься парахронией…

— Зачем мы вообще тут? Чему мы можем научиться от этих варваров? У нас в распоряжении бесконечное число миров, почему мы тратим время, занимаясь именно этим? Одним из двух наиболее отвратительных из всех, какие мы знаем…

Даймонакс выключил регистрационную аппаратуру. Какое-то время оба молчали. Снаружи доносился шорох шин проезжающих автомобилей, чей-то смех смешивался с распеваемой песней. За окном раскинулся блестящий в солнечном свете океан.

— Ты разве не знаешь — зачем? — заговорил наконец Даймонакс. Голос его звучал глуховато.

— Ну да… Научные интересы, разумеется. — Язон проглотил слюну. — Прости меня. Разумеется, деятельность Института опирается на рациональную основу. В американской истории мы наблюдаем тупик в развитии человека. Допускаю, что и в этой тоже.

Даймонакс покачал головой:

— Нет, дело не в этом.

— А в чем?

— Мы учимся здесь кое-чему слишком ценному, чтобы от него отрекаться, — ответил Даймонакс. — Этот урок унижает нас, но немного унижения не повредит нашей самодовольной Еутопии. Ты, конечно, не в курсе, так как до последнего времени мы, не располагая доказательствами, не публиковали свое заключение… Кроме того, ты недавно работаешь у нас, и первое задание выполнял в другой истории. Но теперь мы можем утверждать, что Вестфалия — тоже своеобразная Еутопия, Счастливая Страна.

— Это невозможно, — прошептал Язон. Даймонакс улыбнулся и отпил глоток вина.

— Подумай сам, — сказал он. — Что нужно человеку? Прежде всего он должен удовлетворять свои биологические потребности: должен иметь пищу, крышу над головой, лекарства, возможность вести половую жизнь и, наконец, жить в безопасности, чтобы растить детей. Во-вторых, человеческий разум постоянно испытывает неистребимую жажду нового, тягу к знаниям и творчеству. А теперь присмотрись повнимательнее, и ты увидишь, что в этой истории люди удовлетворяют все свои потребности.

— То же самое можно сказать о любом племени каменного века. Нельзя ставить знак равенства между удовлетворением потребностей и счастьем.

— Разумеется, нет. Просто этот мир не похож на упорядоченную, унифицированную Еутопию, страну ласковых коров, в которой все распланировано. Мы разрешили конфликты: и между людьми, и те, которые раздирали душу каждого человека; освоили всю Солнечную систему, хотя звезды по-прежнему нам не доступны. И если бы Господь в милосердии своем не позволил нам выдумать парахронион, чем бы мы тогда занимались?

— Ты хочешь сказать, что… — Язону не хватало слов. Он вдруг вспомнил, что только умственно больной человек обижается, если слышит что-то противоречащее его взглядам. — Значит, человек, избавленный от агрессивности, лжи, предрассудков, ритуалов и табу — ничего не имеет впереди?

— Почти так. Общество должно обладать структурой и целями. Природа же не диктует ему ни того, ни другого. Наш рационализм является нерациональным выбором. То, что мы подавляем зверя в себе, — попросту еще одно табу. Нам можно любить кого угодно, но нельзя ненавидеть. Так разве мы обладаем большей свободой, чем жители Вестфалии?

— Но ведь есть культуры, которые лучше остальных!

— Не спорю, — сказал Даймонакс. — Я лишь обращаю твое внимание на то, что каждая культура за свое существование платит определенную цену. Мы дорого платим за все, чем наслаждаемся в Еутопии. Мы не позволяем себе ни одного бессмысленного, эгоистического поступка. Ликвидировав все опасности и трудности, уничтожив различия между людьми, мы не оставили себе никаких шансов на победу. А быть может, худшее здесь то, что мы становимся законченными индивидуалистами. У нас нет ощущения сопричастности. Наши обязанности носят чисто негативный характер: мы обязаны не принуждать к чему бы то ни было никого другого. Государство — безличный, великолепно организованный, непринуждающий механизм — заботится об удовлетворении любой нашей потребности, об избавлении от любой неприятности, которая может с нами случиться. А где наше уважение к смерти? Где интимность, которую можно испытывать, лишь проведя вдвоем с любимым человеком целую жизнь? Мы частенько балуемся разными торжествами и церемониями, но, зная, что все они сводятся к отработанным жестам, я не могу не спросить: чего же они стоят? Мы сделали однообразным наш мир, мы потеряли его цвет и контрасты, мы растеряли собственное своеобразие…

А вот жители Вестфалии — несмотря на их варварство — знают, кто они, какие они и что им принадлежит. Их традиции не вычитаны из книг, они неотъемлемая часть их жизни. И их мертвые остаются в памяти живых. Перед ними стоят реальные проблемы, потому и дела их реальны. Они верят в свои ритуалы. Верят, что стоит жить и умирать ради семьи, короля, народа. Быть может, хотя я в этом и не уверен, они меньше нас размышляют о вечном, но зато в большей степени используют свои нервы, железы и мышцы. И если они создали при этом науку и технику, то не стоит ли нам кое-чему у них поучиться?

Язон молчал.

Даймонакс снова нарушил тишину.

— Теперь ты можешь вернуться в Еутопию. А когда отдохнешь, получишь новое задание. В той истории, которая тебе более симпатична. Расстанемся друзьями.

Зашелестел парахронион. Тетива времени натянулась между Вселенными… Распахнулась дверь, и Язон вышел наружу.

Он оказался в лесу блестящих колонн. Белые Неафины — вечный, родной город террасами спускался к морю. Откуда-то доносился звук лиры.

Радость звенела в Язоне. Он уже не помнил о Лейфе. Мимолетное увлечение, спасательный круг от одиночества и тоски… А теперь он был дома. И здесь его ждал Ники, Никиас Демосфенос, самый красивый и самый очаровательный из мальчиков.