Король Камней

1.

– Госпожа Эльза?

Ни разу в жизни Натан не боялся так, как сейчас. Даже в переулке, где убивали отца, а малыш Танни полз по брусчатке, понимая, что от смерти не уползешь. Гибель под градом камней, под сапогами озверелой толпы – подарок судьбы, если представить, что может сделать с тобой оскорбленный чародей. Парень оглянулся через плечо. Зрячий глаз слезился, Натан вытер его рукавом. Маги спорили, кое-кто вскочил с мест, но сюда, к шатру Амброза, не доносилось ни звука. Пусть спорят, подумал изменник. Я должен успеть, пока им не до нас.

– Госпожа Эльза, вы здесь?

В шатре царил слабый полумрак – словно на опушке леса, в тени разлапистых елей. Сперва Натан решил, что шатер пуст. Ткань в ромбах, синих и бордовых, колыхалась; сплетение узловатых корней, заменявшее пол, воображение превращало в мускулистую спину чудовища, избитого до полусмерти – синяки, кровоподтеки. Напротив входного полога, менее чем на локоть приподнимаясь над корнями, росла узкая лежанка. Сплетенная из гибких, кажется, ивовых веток, с краями, загнутыми вверх, она походила на корзину, с какой ходят на базар за свежей рыбой. На ветках трепетали крошечные язычки листьев. Они облизывали тело спящего человека, и зелень делалась гуще, темнее, местами переходя в осеннюю желтизну. От этого зрелища изменника пробил холодный пот. А ну как опоздаешь, промедлишь на пороге, и найдешь в сытой, обожравшейся лежанке не сивиллу, а скелет с ошметками плоти на костях? Парень шагнул вперед, боясь оступиться. К счастью, идти по корням – а хоть бы и его беспалыми ногами! – оказалось легко и удобно.

– Госпожа Эльза, это я…

Он присел у лежанки на корточки. Сивилла спала, и Натан залюбовался спящей, забыв, где он, и зачем пришел. Эльза лежала на боку, изуродованной щекой в подушку. Профиль молодой женщины навел изменника на мысли о птицах. Зяблики, щеглы… Знать бы, почему? Ничего птичьего в чертах сивиллы не было.

Силки, подумал Натан. Клетки.

Вот почему.

– Проснитесь, госпожа Эльза…

Он едва успел зажать ей рот. Опоздай Натан на краткий миг, и вопль сивиллы всполошил бы весь лагерь. Крик бился ему в ладонь, будто живой; крик рвался на свободу. Проклиная себя, чувствуя, как ладонь горит от чужого ужаса, изменник навалился грудью на край лежанки. Ветки прогнулись, из последних сил удерживая тяжесть могучего тела. Листья-языки мелькали, ища живую плоть чужака. Натан чуть не расхохотался от щекотки, пробравшейся под кожух и рубаху. Прикосновения юрких листьев, как ни странно, успокоили его, придали смелости.

– Вы не бойтесь, госпожа Эльза. Все хорошо, это я…

«Танни?» – толкнулось в ладонь.

– Ага, я…

«Зачем? Откуда?»

– За вами пришел. Вы вставайте, только тихо…

Он убрал руку, боясь, что Эльза все-таки закричит. Нет, она молчала, просто села на лежанке. Сивилла была в одной сорочке; подол сбился, открывая ноги много выше колен. На груди под тонким полотном торчали два бугорка: маленьких, твердых. Рожки, подумал Натан. У меня похожие, только на голове. Он не замечал, что фыркает, раздувая ноздри, и клонит голову, как если бы собирался боднуть сивиллу. Мозг заволакивала пелена: не багровая, как от ярости, а сизая с горящими прожилками молний – грозовая туча, готовая пасть ливнем на иссохшие от зноя поля. Понадобилось чудовищное усилие, чтобы вернуть рассудку ясность. Тащить каменную руку Симона от грота к башне, и то было легче.

Натан облизнул пересохшие губы, и увидел, что Эльза тоже облизывается. Он не знал о дурной привычке короля – а если б и знал, то не нашел бы сходства! – и удивился. Наверное, она хочет пить. Надо принести ей воды…

Надо бежать, болван, подсказал кто-то, злой и деловитый, голосом Циклопа.

– Медь, – задумчиво произнесла сивилла. – Или железо.

– Что?

– Медь. Соль. Чуть-чуть с кислинкой.

– О чем вы, госпожа Эльза?

– О вкусе крови. Ты когда-нибудь пробовал кровь на вкус?

– Жареную, – сознался Натан. – В колбасе. С кашей, салом и чесноком.

– А человеческую?

– Вы с ума сошли!

– Он успокаивает меня. Амброз говорит: это принц. У них в роду так заведено. Король умер, да здравствует король. Почему же мне снится, что это я? Я ничего не помню. Только медь и соль на языке. Зачем ты пришел, Танни? Ты славный мальчик. Я бы поцеловала тебя, но не могу. У меня во рту медь и соль, а это кровь…

Ее пытали, подумал Натан, холодея. Ее пытали, и она рехнулась. Великий Митра, теперь что с диадемой, что без диадемы – безумная, и все тут. Нет, госпожа Эльза, какой бы вы ни стали, я не предам вас во второй раз.

– Идемте со мной, – попросил он. – Я вас спрячу.

– Куда?

– Вы, главное, оденьтесь. Нельзя в одной сорочке…

– Где ты меня спрячешь?

– В башне. Я прослежу, чтобы не было крыс. Мы пересидим там, пока эти не разъедутся. Да пусть хоть все заберут, до последней тряпки! Стервятники! Они уедут, а мы останемся. Или уйдем, если вы пожелаете.

«Если Циклоп отпустит,» – молча добавил он.

– Далеко? – вздохнула сивилла. – На край света?

– Мир велик, госпожа Эльза. Кто станет искать двух бродяг?

– От себя не сбежишь, Танни. Уходи, мне больно от твоей заботы.

– Я умолю господина Циклопа. Он защитит нас.

– Соль и медь, Танни. Это судьба.

– Перестаньте!

– Уходи. Я останусь с Амброзом.

– Он – плохой человек, ваш Амброз! Господин Циклоп ходил к нему в гости. Вернулся пьянючий, как сапожник. Кричал: я – вещь! Я мало что понял, госпожа Эльза, но ваш Амброз хочет забрать господина Циклопа себе. Как шубу или кресло. Разве ж так можно? Забрать живого человека без спросу! Он очень плохой человек, ваш Амброз…

– А твой Циклоп – хороший?

– Хороший! Очень! – Натан знал, что лжет. У лжи был отвратительный привкус: медь и соль, и слабая кислинка. Хотелось сплюнуть, а приходилось глотать, борясь с тошнотой, и твердить с уверенностью, которой у парня не было: – Он добрый, он просто с виду сердитый. Меня спас, для опытов… вам диадему подарил…

– Диадему, – со странным выражением лица повторила сивилла. Кончиками пальцев она коснулась щеки, где уродливо торчал наполовину содранный струп, и поморщилась. – Лучше бы он подарил мне цепи. И два кольца в каменной стене.

– Он защитит нас, вот увидите…

– Ты сказал: вещь. Циклоп кричал: я – вещь. Я – тоже вещь. Меня передают из рук в руки. Мной пользуются, не спрашивая, хочу ли я этого. Как одна вещь может защитить другую? Уходи, Танни. Ты пострадаешь из-за меня, и я огорчусь.

– А уж я как огорчусь! – сказали от входа.

Скрестив руки на груди, Амброз улыбался самым приятным образом. Кто угодно поверил бы, что это благородный отец смотрит на тайное свидание дочери с возлюбленным, загодя планируя день свадьбы. Узлы корней щенятами льнули к сапогам мага; листва, росшая на лежанке, тянулась к нему. Амброз и впрямь был доволен. Еще бы! Он своими ушами слышал, как девчонка отказалась бежать, сделав выбор в его пользу, а это дорогого стоило. Мне хватит одного Циклопа, думал маг. Разумеется, я постараюсь уговорить его на сотрудничество. Я буду вежлив и убедителен – шелковые кандалы, хозяин в маске доброжелателя. Если дурак упрется, я уж точно смогу принудить его к повиновению. Заранее представляя, какое решение вынесет конклав, падкий на зрелища, связанные с публичным унижением братьев по Высокому Искусству, Амброз уже считал Циклопа – вернее, Око Митры! – своим. Все, чего хотелось сейчас королевскому магу, так это хорошенько отдохнуть. Силы вскоре окажутся нелишними.

– Т-ты!.. я т-тебя…

О, Амброз ждал чего угодно. Слез. Мольбы о прощении. Попыток объясниться. Лжи, правды; душещипательной истории о любви, вопиющей к небесам. Обморока, наконец! Но того, что произошло, ученик Н'Ганги Шутника не ожидал, несмотря на свой богатый жизненный опыт. Так это было глупо, так по-детски… Набычив лохматую голову, ссутулив плечи, сделавшие бы честь Левиафану, молодой болван от лежанки – великий Митра! – на четвереньках ринулся на врага.

– Т-ты!..

– Я, – кивнул Амброз. – Кто же еще?

Корневой пол, по которому легко прошла бы и хромая старуха, превратился в трясину под ногами Натана. Ступня, искалеченная ножом лекаря, застряла между узлами, щиколотка хрустнула веткой в зимнем лесу. Тело еще неслось вперед, но дотянуться рукой до проклятого чародея не получилось – хрип, краткая судорога, и Натан упал так, что шатер заходил ходуном. Клейкие побеги, брызнув из корней, с деловитостью разбойников уже вязали парню запястья и лодыжки. Крепость их могла соперничать с крепостью стали. Натан дергался, изрыгал брань; более длинный побег, изогнувшись кольцом, обвил шею – вскоре жертва лежала, спеленутая на манер младенца, тесно прижавшись к полу щекой, и как назло, это была правая щека, со стороны зрячего глаза.

– Герой, – Амброз присел рядом. Натану был виден сапог и нога до колена. – Гвадриль Могучий. Лислав Падающая Звезда. Идиот, сын и внук идиота. Кто этот громила, госпожа Фриних?

Горло предало Эльзу. Понадобились усилия, чтобы вернулась речь.

– Изменник, – срывающимся шепотом ответила она. – Последний изменник, как я – последняя сивилла. Его зовут Танни. Не трогайте его, прошу вас…

– Вы делаете из меня зверя, дитя мое, – Амброз взъерошил парню волосы, нащупал бугорок рога и рассмеялся. – Пожирателя детей. Обидно, знаете ли. Если вы заметили, я и пальцем не тронул вашего последнего. На кого тебя разменивали, богатырь? На кулачного бойца? Если да, то размен прошел не лучшим образом.

– Грузчик, – прохрипел Натан. – Как отец…

– Ну так грузи! Тюки, бочки, доски! Твое место на пристани, а не в моем шатре…

– Убью, – пообещал Натан.

– Это вряд ли. Что ты вообще здесь делаешь? Приволок в башню новый шкаф, и застрял? Иди, не бойся – барьер выпустит…

– Я скажу Циклопу! Я скажу Симону! Они тебя…

Амброз вздохнул:

– Эльза, ваш последний лишился ума. Сперва уговаривал вас бежать, теперь грозится… Я бы с удовольствием избавился от его присутствия. Да боюсь, что развязанный он снова полезет драться. Эй, рогоносец! Если я верну тебе свободу, ты уберешься прочь?

– Я…

– Ты уйдешь, Танни, – твердо сказала Эльза.

– Я… госпожа Эльза!..

– Ты уйдешь. Но сперва попросишь прощения у господина Амброза. Ты в его шатре, ты поднял на него руку. Понял?

Натан молчал. Он не произнес ни слова, пока корни отпускали его. Огромный, всклокоченный, со щекой, на которой отпечатался рисунок корневища, он побрел прочь. Откинул входной полог, задержался, свесив голову на грудь.

– Простите меня, господин Амброз, – голос парня был мертвым. – Простите дурака. Вы берегите ее, она хорошая. Она лучше всех…

В шатре стало просторно, когда он вышел.

Амброз лег на спину, чувствуя, как корни делаются мягче, пружинят, укачивая хозяина. Надо отдохнуть, думал маг. Любой ценой. Отдаваясь качке, на грани яви и сна, он вспомнил, как во дворце отыскал советника Дорна – и кратко, избегая подробностей, доложил о трагической гибели Ринальдо III. Советник был из тех крыс, которые мало того, что не бегут с тонущего корабля, но в случае шторма способны встать за штурвал, и даже на капитанский мостик. Себастьян Дорн принял новость с каменным лицом. Так он радовался, и Амброз знал об этом. Дорн распорядился перенести спящего принца в отдельные покои, и обмыть тело короля, подготовив к погребению. «Альберт?» – спросил Дорн. Скоро проснется, ответил Амброз. Полагаю, он вряд ли вспомнит, что убил отца. Это, как по мне, к лучшему. В столь юном возрасте, столь жестоким способом… «Да, – кивнул Дорн. – Я слышал от лекарей о прискорбном состоянии принца. Его память…» Вот-вот, согласился Амброз. «Я пошлю гонца к Эдварду ди Тарра, – Дорн поджал губы, отчего рот советника превратился в куриную гузку. – Надеюсь, он не откажется стать регентом при малолетнем племяннике. Одна из дочерей Эдварда в будущем сделается прекрасной женой его высочеству…» Его величеству, поправил Амброз. «Да, конечно. Его величеству. Как вы считаете, версия о собаке, кинувшейся на короля, когда тот избивал бедное животное палкой, будет принята двором и народом?» Да, кивнул Амброз. Учитывая вспыльчивый характер усопшего… У вас найдется подходящая собака? «У меня? – улыбнулся советник. – Вряд ли. На псарне – наверняка. Каждый пес должен быть рад погибнуть за отечество. Надеюсь, досточтимый Амброз, вы и в дальнейшем не оставите нас своим попечением?»

– Вы спите? – тихо спросила Эльза.

Ответа сивилла не дождалась.

2.

– Ты был прав.

Симон потянулся к блюду, ухватил кусок успевшей остыть баранины – и сжал в кулаке. Меж пальцев Остихароса проступил желтоватый, загустевший жир. Над кулаком заклубился сизый дымок. Жир закапал на пол, наливаясь сочной рыжиной. Ухватив мясо поудобнее, старец откусил кусок вновь горячего жаркого. С одного краю волокна баранины подгорели до черноты. Рыжее, подумал Циклоп. Черное. Шкура бродячего кобеля. Смертный визг; барьер жрет несчастную собаку, виновную лишь в том, что была голодна. Жрет, превращая ее в себя – живое в мертвое, плоть в деревяшки. Рыжее, черное; миг, и ты – дюжина дощечек, стучащих на ветру. Будь она проклята, ваша магия, меня тошнит от нее. А теперь выясняется, что я был прав…

– В чем? – спросил он.

Доев жаркое, Симон вытер губы и ладони чистой тряпицей – и лишь после этого ответил:

– Тело Инес надо было сжечь.

Циклоп ждал продолжения.

– Амброз обвинил бы меня в любом случае, – лицо старца окаменело. – Да что там! Я сам себя обвинил. Тут он поймал нас, как рыбак – леща. Но мы не дали им глазеть на Красотку. Видел бы ты их рожи! Они жаждали зрелищ, как сброд на площади! Еще бы! – занятная диковина. Уверен, они бы подняли ее для допроса…

В глазах Пламенного мелькнула опасная бирюза; мелькнула – и погасла. «Что решил конклав?» – хотел спросить Циклоп. И промолчал. От конклава он не ждал ничего хорошего. Если уж Симон держит язык за зубами…

– Ты тоже был прав, Симон.

– В чем? – вернул маг Циклопу его же вопрос.

Циклоп поглядел на остатки баранины. Нет, тошнота никуда не делась. Он налил себе воды в кружку и выпил залпом.

– Помнишь, ты предположил, что Инес еще жива? Я все время вспоминаю твои слова. А может быть, я просто схожу с ума. Когда я едва не ушел за барьер крови, меня вел зов Черной Вдовы. Как двадцать лет назад! А Инес остановила меня, вернула. Я видел ее ясней ясного…

В очаге, стреляя искрами, трещали поленья. Языки пламени вели свой бесконечный танец, за которым можно наблюдать вечно. Но Симон смотрел не на огонь, а на человека, сидевшего напротив. В отсветах лицо Циклопа плыло разогретым воском, складки и морщины разглаживались, меняя рельеф; волосы удлинялись, отливая медью… На миг огонь пригас, тени метнулись из углов, стремясь поглотить комнату, а когда пламя вспыхнуло с новой силой, напротив старца сидел прежний, давно знакомый Циклоп. Симон мотнул головой: примерещилось? Говорят, на склоне дней становишься мнительным.

– Инес и Черная Вдова?

– Да.

– Это зов Вдовы привел тебя в башню Красотки? Двадцать лет назад?

Циклоп кивнул.

– Забавное совпадение. А меня Инес в свое время привела в Шаннуран, к Черной Вдове. Жил-был мальчик, похищенный а'шури. Освободившись из темницы, он попал в другую темницу, где и нашел великого мага в цепях, с зашитым ртом… Печальная история, не правда ли? И некому было спросить: что ты здесь делаешь, старый дурак? Какого беса ты полез в подгорные лабиринты? Если к Оку Митры ты был равнодушен, если прочие сокровища ты, выживший из ума колдун, считал пылью под ногами…

В дальнем углу шевельнулась темная фигура, до того неразличимая в сумраке. Вульм из Сегентарры устраивался поудобнее, готовясь слушать.

– Инес? В Шаннуран?!

– Не она сама. Ее поиски, ее одержимость Ушедшими. Их знаниями, утерянными в глубинах эпох…

– О да! Об Ушедших она могла говорить часами. Инес считала, что вся наша… ваша магия – и есть Ушедшие. Они здесь, они никуда не ушли. Вы, маги, пользуетесь ими, как рыбы-прилипалы. Вместо того, чтобы искать ключ к их наследию…

На слове «наследие» Циклоп помрачнел и умолк.

– Ты говоришь, как она, – плечи старца поникли. Маг откинулся на спинку кресла. – Я плохо понимал свою ученицу. Ушедшие – здесь? Где? В очаге? В стене?! В воздухе, которым мы дышим?!

Циклоп развел руками:

– Не знаю. Я просто слушал ее – и верил. Как дети верят в сказки.

– Инес была слабой магичкой. Я никогда не обманывался на этот счет. Она – тоже. Но ты не поверишь – я, Симон Пламенный, ей завидовал.

– Почему?

– У нее была цель. Безумная? – да. Тем не менее, год за годом, шаг за шагом, Инес шла к этой цели. А я, могучий, окруженный страхом и завистью… Ты когда-нибудь бился лбом в стену?

3. Сила слабых

…стена окружала его со всех сторон.

Бесплотная и незримая, она была стократ прочнее любой материальной преграды. О, встань перед ним крепостной вал, базальтовая скала или кованая решетка из лучшей стали – Симон рассмеялся бы, потирая руки в предвкушении веселой потехи. Но та стена, что исподволь сомкнулась вокруг чародея, была не по зубам Остихаросу. Старость? Симон был стар, но не дряхл. Опыт и знания, и огонь в жилах еще не оскудел. Просто червь, точивший его много лет, вдруг явил себя во всей своей мерзости. Симон достиг предела возможностей. Жечь и сокрушать, возводить башни и укрощать демонов; мчаться по небу, оседлав существа, от вида которых записной храбрец лишился бы чувств; странствовать по слоям Предвечного Мрака, спорить с обитателями эфира… Силы старца были велики. Кто рискнул бы потягаться с Симоном Остихаросом, прославленным магом из Равии? Но он достиг предела.

Симону стало скучно.

Да, оставались сотни заклятий и ритуалов, которые он мог бы изучить. Так ныряльщик волен обследовать коралловые рифы и прибрежные отмели, собирать раковины-жемчужницы и отыскивать входы в потайные гроты, разглядывать стайки юрких рыб и медлительных, грязно-зеленых омаров. Но дальше, туда, где начинается истинная тьма пучины, человеку пути нет. Три дюжины локтей – его приговор. Симон плевать хотел на рыб и жемчуг – роскошь и плотские радости, почет и уважение. Симона влекла глубина.

«Отступись, – шептало благоразумие. Ему вторил здравый смысл. – Радуйся жизни, приняв ее границы…»