Король забавляется

13. СМЕШНАЯ ЛЮБОВЬ ВАЛЕРИ ФЕРЗЕНА

— Я никак не могу позволить вам пройти, милорд. Миледи Аранта не принимает. Она больна.

— Мне совершенно необходимо ее видеть. Я не уйду, пока она меня не примет.

Посетитель, видимо, предпринял ту же тактику осады, что и Аранта не так давно перед дверью кабинета короля.

Вероятно, она так же сильно не желала его видеть. Судя по напряженно-вежливым интонациям Кеннета, посетитель ему не нравился, и он ждал только повода, чтобы спустить его с лестницы. Судя по продолжительности нудного препирательства, назойливый посетитель никак не желал предоставить ему эту возможность. Но, впрочем, на Кеннета вполне можно было положиться. Пока еще никому не удалось проскользнуть мимо него под бархатные портьеры, отделявшие комнату Аранты от приемной, где обосновался ее «секретарь и страж».

Она была больна. Ее сразила непреодолимая депрессия, и она физически не в состоянии была показаться кому-либо на глаза. Ее добил дель Рей.

Самое ужасное, что он не знал, что сказать. Он мог бы потребовать ответа от королевы, которой доверил безопасность дочери, но королева находилась под арестом без права свиданий, над ее головой висело обвинение, тяжелее которого нет, и предъявлять ей какие-либо претензии было бы… странно. Аранта, отпустившая его дочь в ночь навстречу смерти, под защитой одного кучера, была, в сущности, совершенно посторонним человеком. К тому же в ответ на его обвинения она сама могла бы упрекнуть его в том, что он не прислал за дочерью вооруженный отряд надежной стражи. Тогда казалось, что во дворце страшнее. А он ответил бы на это тем, что король указом ограничил число мечей, подвластных сеньору, во избежание бунта и мятежа, а на самом деле — в рамках довлевшей над ним паранойи. У него просто не было больше людей. Словом, всякий, кто пожелал бы снять с себя вину за Эсперансу, сделал бы это без труда.

В конце концов, это было ее святое личное время. Время, когда ей позволено было оставаться наедине с собой и которое она проводила, свернувшись под одеялом в клубок отчаяния и всхлипывая в подол, в тщетных попытках отгородиться от боли и страха, подступавших с ножами к горлу. Все лучше, чем метаться по запертой комнате, в кровь разбивая кулаки о стены.

Аранта и всегда-то ненавидела визиты, подобные этому. Всегда находились люди, полагавшие, будто близость ее к королю предполагает некое влияние. Тогда, сразу после войны, да и потом, в связи с волной арестов, через ее приемную прошло бессчетное количество просителей. Попадались среди них и такие, кто сулил щедро ее отблагодарить.

Люди не понимали природы ее дара. Если совершенно честно, она и сама ее не понимала. Однако, разговаривая с ними, выслушивая их беды и просьбы, она неизменно ощущала против себя стену трусливой ненависти. В самом деле, ненавидеть ее было как-то естественнее и безопаснее, как им казалось, и проще, чем победителя-короля, словно это она была лицом и символом свалившейся на них беды. Каждый из них считал себя или близкого, за которого просил, случайной жертвой, достойной снисхождения и милости, и полагал, что ради них король остановит приведенные им в действие жернова. Сказать по правде, Аранта не могла припомнить, чтобы такое произошло хоть раз, но человеку свойственно впадать в самообман. А так они ненавидели ее, она отвечала им полной взаимностью, и она любила своего короля, и она никогда не осмеливалась ему противоречить.

Тогда — не осмеливалась. Разве что вспомнить ту историю с Кеннетом… Но Кеннет и не был никогда врагом государства, и чароносная пара схлестнулась над раненым лучником, споря, что будет для него лучше. И Рэндалл предлагал смерть.

Заступница, когда же он наконец уйдет! Проще двадцать миль пройти пешком, чем из конца в конец проползти этот проклятый день.

Королевских детей, разумеется, забрали, невзирая на поднятый ими визг. С каким-то мрачным удовлетворением Аранта подумала, что в этом смысле белая кость и голубая кровь ничуть не отличаются от прочих ребятишек. Достоинство, видимо, приходит к ним с возрастом.

Как будто недостаточно молчаливого отчуждения, которым Белый Дворец окружил ее апартаменты. Никто из девочек-пансионерок более не заикался о том, чтобы покинуть ряды. Гибель Эсперансы дель Рей от рук обезумевшей черни выглядела чудовищным предзнаменованием. Наглядным предупреждением тому, кто попытается своевольно хотя бы на йоту изменить предписанный им сценарий. Поэтому все они, и с ними — заграничная прислуга, оставались здесь, во внутренних помещениях дворца, застывшие в молчании и бездействии, отгородившись от Аранты отчуждением и, без сомнения, ожидая, куда вывезет их кривая и какую судьбу предложат им сильнейшие мира. Очевидным было лишь то, что мирок их окончился.

Аранты на них уже не хватало.

…один только Кеннет. Действительно, о чем бы ни начала она размышлять, куда бы ни бросила в отчаянии взгляд, один только Кеннет…

Деликатный стук в косяк полуоткрытой двери, задрапированной портьерой, прервал этот мучительный сеанс жалости к себе.

— Будешь долго жить, — буркнула Аранта. — Только что тебя вспоминала.

— Твоими молитвами, — в тон отозвался он. — Кафа хочешь… миледи? Тут принесли.

Она сердито отмахнулась, но Кеннет остался на пороге. Пауза продолжалась, наверное, столько, сколько потребовалось ей, чтобы осознать, как она выглядит. Нечесаная, помятая, с распухшим носом и таким выражением лица, какое не сделало бы чести ни одной леди.

— А молока?

Изысканные дамы в целях поднятия тонуса пили каф, однако Кеннет слишком долго вращался в этих кругах, чтобы определенно представлять себе, кто тут — изысканная дама. Его мимоходом брошенный вопрос что-то значил. Что он знает о том, как она скучает тут по обыкновенной крапиве? По возможности сидеть в тени белой сирени, по густой домашней простокваше с синими ягодами садовой жимолости? По соседскому сыну, который, присаживаясь на лавочку рядом, пытается обиняками выяснить, не она ли женщина его жизни?

Поэтический образ, созданный воображением, оказался настолько силен, что она сама на секунду поверила в то, что где-то когда-то это для нее было возможно. Чтобы избавиться от его неуместного обаяния, ей пришлось вызвать к жизни свой воспитанный опытом цинизм. Не стоило, в общем, забывать, что стена отчуждения возникла вокруг нее не впервые. Никто не подсел бы к ней на лавочку. И в лучшие свои дни она была из тех, от кого держатся подальше. На практике пасторальное деревенское счастье обернулось бы хождением босиком по навозу. Неужели недостаточно оснований, чтобы податься в злые волшебницы?

— А водки?

Прошло несколько секунд, прежде чем Аранта сообразила, что он шутит.

— Откуда ты возьмешь здесь водку?

— Найдем. Насколько мне известно, у художников всегда все есть.

Было в Кеннете нечто такое, взращенное им сознательно, что исключало жалость к нему и что в ответ исключало возможность ему пожаловаться. Во всяком случае, следовало очень тщательно отбирать повод, по какому тебе бы вздумалось искать у него жалости. В самом деле, у него была весомейшая причина спиться. Что, кстати, и предрекал ему Рэндалл, подкрепляя свои аргументы нечестной игрой, то есть колдовством. Рядом с Кеннетом падать духом было… стыдно.

— Этот непрерывный стук, — сказала она, потирая виски. — Что это? Утонченная жестокость?

Кеннет непроизвольно бросил взгляд в сторону окна. Там, где еще только в мае королева поставила подиум, вот уже несколько дней плотники возводили помост недвусмысленного назначения.

— Мы оба знаем женщину, — ответил Кеннет, — которую этот стук достает куда сильнее, чем тебя или меня. В любом случае ты в этой комнате, в этом доме находишься добровольно.

С таким лицом на кого-либо другого он вылил бы ведро ледяной воды. Однако он, видимо, считал, что с нею сгодятся и более сильно действующие средства.

— Что он такое?

— Дворянчик, — тут же отозвался Кеннет. — Из новых. Вполне благополучный на вид. — Что означало — не воевал.

— Надо же, — сказала Аранта уже лишь с отзвуком былой злости, — и тут нашли.

— Где ж еще ему тебя искать? Он хотел бы говорить с тобой по поводу королевы.

Кто ты, к черту, такой, Кеннет аф Крейг, чтобы поучать меня — меня! — что и как делать?

— Почему бы ему не поговорить о ней с Рэндаллом? Ладно. Я приму его. Проще отдаться, чем отвязаться. Вели подать умыться.

Да, не воевал. И даже более того. Возможно, он был слишком молод для той войны. В первую минуту Аранта только изумлялась, что такое тоже называют мужчиной. При всем своем росте она все же привыкла, что мужчина должен быть хоть чуточку, но повыше. Миниатюрный блондин с волосами, хранившими следы щипцов, и пухлыми, как у девушки, губами, с этой уродливой игрушечной шпажонкой, в какую благодаря новой моде выродился славный боевой меч. Повернувшись анфас, молодой дворянин напомнил ей барашка. Агнец то бишь. К тому же, хоть это и смешно, Аранта терпеть не могла, когда дворянин, способный носить оружие, появлялся на людях в чулках и туфлях. С ее точки зрения, от подобной утонченности за версту тянуло содомитством. Всю свою жизнь страдая от предрассудков, сама она ни в коей мере не была от них свободна. Мужчине и воину пристойны сапоги. Рэндалл, например, таким образом ненавязчиво подчеркивал свою близость к армейским кругам, напоминая о силе, которая возвела его на престол. Голубой , шелковый камзол туго обтягивал узкую грудную клетку, а пышный узел новомодного галстука высоко задирал ему подбородок. Будь это ее подбородок, она бы им не гордилась.

— Маркиз Ферзен, к вашим услугам, миледи. Счастлив, что вы снизошли выслушать меня.

Про любого другого высокородного Аранта подумала бы, что тот издевается. Однако дело уверенно шло к тому, что через пару недель они будут крутить своими маркизетами и баронствами перед лицом Ее Величества. Поэтому ей не было ни смешно, ни досадно. Кукленок.

Кукленок волновался, но был безупречен. Очевидно, богат, очевидно, подвержен новомодным веяниям и, очевидно, не склонен скрывать своих предпочтений. Понятно, почему Кеннет расписался в невозможности вынести его вон на пинках.

— Насколько я понимаю, — начала Аранта, — мы с вами — два посторонних королеве человека. По какому праву вы желаете обсуждать между нами вопросы ее виновности?

Ферзен дернулся, словно она ударила его по больному.

— Я не… виновности, — сбился он. — Не позволите ли… наедине?

Кеннет за его спиной бровями изобразил вопрос. Аранта сделала ему знак уйти в его комнату.

— Понимаете, — сказал Ферзен, — Ее Величество осудили за государственную измену, но вы наверняка осведомлены, о чем между собой толкуют люди. Будто бы государственные дела тут ни при чем. А будто бы королю нужна свобода…

Частично так. И… хотелось бы знать, насколько велика эта часть. Бьется ли Рэндалл в силках своего собственного колдовства, обрекшего его на любовь, или же цинично развязывается с женой-якобы-ведьмой, чтобы пресечь слухи, могущие навредить ему самому? Спасать его или противостоять ему? Или спасайся, кто может? В любом случае — как?

— Что вам с того?

Допущенный в Белый Дворец на правах чьего-то там родственника, чтобы было с кем танцевать, Ферзен потерял голову на первом же шаге. В стране, где Венону Сариану звали Королевой Без Лица, он никогда не спутал бы ее ни с кем иным. В ее присутствии он терял дар речи.

— Ее волосы были подобраны наверх и скрыты под тюрбаном из страусиных перьев, крашенных в розовое. Казалось, облако зари свилось вокруг ее головы. Да что же это я? Разве можно назвать головой этот царственно прекрасный цветок на горделивом стебле шеи? Лицо прикрывала маска из сотен колючих серебряных звездочек и цветов. Да, в самом деле, это же был маскарад. Она смеялась. Должно быть вино… Хотя о чем это я, она была просто божественно весела. Платье на ней…

Аранта почти ничуть не сомневалась, что сейчас услышит подробное описание покроя, складок и вытачек, но Ферзен ограничился только:

— …было розовое.

— Я, — поколебавшись, он все же вымолвил это вслух, — люблю королеву.

Это, наверное, было не совсем то слово. Валери Ферзен боготворил королеву, он мог бы простоять ночь на коленях перед ее образом и обожать ее издали, он мог бы отдать за нее жизнь или умереть, не видя ее хотя бы неделю, но едва ли его голову посещала мысль переспать с ней. Даже сейчас он задыхался, говоря о ней. Он писал ей стихи, которые она «находила сносными, если их немного доработать». Она ему была — образ на щит, цветная лента на рукав, но едва ли женщина, требующая удовлетворения и способная родить ребенка. Равно как и сама Венона Сариана, вскружив голову этому мотыльку и обратив его в своего адепта, вряд ли хоть в чем-то сравнивала его с блистательным Рэндаллом, воплощением мужественности и зерцалом рыцарства. Аранта не сомневалась в том, что спроси она королеву об окультуренном, как садовая изгородь, выполосканном в духах Валери Ферзене, услыхала бы в ответ: «Да. Знаю. Хорошо, что такие есть. Наличие таким образом ориентированных молодых кавалеров подтверждает наши успехи на избранном пути. Однако меня бы больше обрадовало, будь их сто».

— Вы говорите смелые слова, — произнесла Аранта ни к чему не обязывающую фразу, выигрывая время, чтобы собраться с мыслями.

— О, разве трудно мужчине быть смелым на словах? Впрочем, вероятно, трудно, раз все те, кто величал ее законным титулом и кланялся ей при дворе, стыдливо отошли в сторонку, своим молчанием подтверждая творящееся зло, и никто не возвысил свой голос в защиту дамы? Разве могут оставаться чистыми моя совесть и честь, и какова будет мне цена, если я ничего для нее не сделаю?

Совесть и честь. Какие смешные забытые слова. Никто не совершает хорошие или плохие поступки потому, что сам он хорош или плох. Все дело — в интересах.

— Что вы, во-первых, можете сделать? Во-вторых, почему вы говорите это мне? И, в-третьих, какой вы ожидаете награды?

— Возможность Ее Величества продолжить то, что она творила в этой стране, есть в моих глазах гарантия против жестокости, дикости и мрака. Луч красоты, скользящий по поверхности зловонной лужи. Некий движитель надежды. Заменить королеву будет невозможно, вы это понимаете? Она прекрасна, — добавил он укоризненно, словно упрекая ее, Аранту, в том, что она не так прекрасна. — Все это, — он обвел руками Белый Дворец вокруг себя, — без нее невозвратно зачахнет. Лучше развлекаться лентами, чем казнями, вы не находите? Вы спрашиваете меня, что я могу сделать для нее, помимо пустой болтовни? Я спрашивал себя о том же. Я хотел бы убедить вас, поскольку, как говорят, никто не имеет здесь более весомого слова. — Ферзен двинул подбородком, словно галстук натирал ему кадык, и попытался нашарить шпагу на поясе. Непривычные пальцы соскользнули. — Убить вас, если окажется, что в вас — корень зла.

Белокурый пижон с губками бантиком. Единственный мужчина в стране.

— Вы скорее всего не успеете, — сказала ему Аранта, изумляясь ноткам сожаления в своем голосе.

— Я не верю в защитные свойства этого… вашего дара.

Она глазами показала через его плечо. Портьера еще чуть колыхалась. Кеннет стоял возле, бесшумный и смертоносный, лезвие метательного ножа ныряло меж его пальцами словно серебряная рыбка в подводных зарослях. Солдат-ветеран против мальчика, который и мыши-то на своем веку не раздавил. Ферзен и на дюйм не обнажил бы стали.

— А у моей госпожи нет верного пса, — с горечью сказал он.

Собственная судьба его, кажется, совсем не волновала. На своем веку Аранта встречала такое куда реже, чем о том поется в песнях.

— Вам нечем мне угрожать, — подвела итог Аранта. — Тем не менее… я не буду вам мешать. Я не желаю знать, чьей преданностью вы воспользуетесь и кому заплатите деньги. Если вы готовы на все, постарайтесь хотя бы, чтобы из этого «всего» хоть что-нибудь вышло.

Повинуясь ее знаку, Кеннет убрал нож. Никто не помешал обалдевшему Ферзену откланяться.

— Слышал? — спросила она, глядя, как колышутся портьеры, сомкнувшиеся за спиной гостя. — Творится зло.

— Разве оно творится впервые?

Аранта оставила его без ответа. Провокатор чертов. Не предложи он ей молока с водкой, не растревожил бы душу. Не вылезла бы она сюда, не вляпалась… Ни во что особенно она, правда, и не вляпалась. Никому ничего не обещала. В пору чувствовать себя в безопасности.

— Ты расскажешь о нем королю?

— Нет, — задумчиво отозвалась Аранта. — А вдруг у него получится?

Она позволила Птармигану бесследно потеряться в толпе. Обеспечив мать, нарисовав ей домик и садик в соответствии с собственными представлениями о счастье, она отстранилась, позволив уверить себя в том, что той проще и безопаснее жить, ничем не связанной с королевской фавориткой, с ведьмой, сегодня — всесильной, а завтра — кто знает. И если быть до конца с собою откровенной, она бросила Уриена Брогау одного в его смертельно опасном пути на проволоке, над ледяной бездной королевской паранойи. Судьба Веноны Сарианы вызывала ее участие. Как далеко она способна зайти в этом своем участии? Когда именно это станет называться изменой?

Пользуясь остатками своей власти, Венона Сариана запретила пансионеркам посещать ее. Вероятно, никто из них не был достаточно силен характером, чтобы не напоминать о страшном. Королева, замкнувшаяся в спокойное достоинство, не желала видеть ни слез, ни истерик. «Ой, да как же мы без вас! Ой, да что же с нами будет!» Чего доброго, ей бы еще пришлось их утешать. Разумеется, рядом с ней неотлучно находилась Кариатиди со своим мнением о Рэндалле Баккара, которое с момента их первой встречи не улучшилось ни на йоту. Разумеется, охраняли ее так строго, что и мышь бы не проскочила с напильником. Или с отравленной иглой. А вот что никак само собой не разумелось, так это то, что Аранта проходила к ней беспрепятственно. Разве что только депрессарио поглядывала на нее, мягко говоря, неодобрительно.

Как и требовал момент, перед Веноной Сарианой предстал уже совсем другой человек. Рыдать на груди невинно приговоренной особы королевской крови, причитая о своем сожалении, было бы, пожалуй, манерой безусловно дурного толка. Покои Веноны Сарианы были обращены к саду, раздражающий стук сооружаемого эшафота почти сюда не доносился, и их ежедневные встречи проходили под девизом «Поговорим об отвлеченном». Их беседы затрагивали в основном педагогику, принципы построения общественных структур, формы, принимаемые религией. Темы, в которых Аранта предпочитала молчаливо внимать. Пригодится, говорила королева. Пили каф. Избавленные от тягостной необходимости сохранять фигуру, поглощали с необъятного блюда нежнейшие бисквиты. Венона Сариана курила. Ни разу в жизни Аранта не видела ее раскладывающей пасьянс.

— Я знаю, — сказала та при виде Аранты. — Скоро. В конце концов, это будет знаменательный день. Надо обдумать, что надеть.

— Вы всерьез полагаете, что он доведет дело до конца?

— Дорогая моя, сквозь какие очки вы на него смотрите? Я мешаю ему с любой точки зрения. Чернь считает меня ведьмой, буржуазия полагает, будто я разоряю ее, высокородные винят в растлении дочерей. Все то же самое, а плюс к тому он хочет жениться на вас. Едва ли для кого-то это тайна.

— Вы, — осмелилась Аранта, — никогда не думали о побеге?

С великолепным пренебрежением Венона Сариана пожала плечами.

— Нет. А зачем? Разве что принц на белом коне за мной примчится, в чем я изрядно сомневаюсь. Побег уничтожит мое реноме. С эшафота я по крайней мере буду взирать на него сверху вниз. Я, невинная жертва. Видите ли, в этом положении я могу рассчитывать хотя бы на моральное удовлетворение. Между нами, еще одна причина от меня избавиться. Мое присутствие не позволяет ему без помех собою любоваться.

«Если бы ты в самом деле знала, насколько весома эта последняя причина! И этот брак, ради которого тебя казнят… Ведь он вершится ради той же цели. Чувствовать себя победителем — всегда. Победителем слабых женщин? Ну, в данном случае женщины хотя бы сильные. Мое замужество — это моя ликвидация».

— Почему бы вам в кои-то веки не надеть красное? — вслух предложила она. — Кто имеет большее право носить королевский цвет?

— Благодарю, — ответствовала Венона Сариана с неподражаемым сарказмом. — Я высоко ценю ваше предложение. Однако ни под страхом смерти, ни даже перед ее лицом я не надену цвет, который мне не идет.

— Белое, — сказала она минуту спустя, не то с хищной улыбкой, не то с мечтательной. — Это усекновение главы. На белом кровь будет смотреться драматично. Если я в этом участвую, это должно быть мое шоу. Надо покрасить волосы в черный цвет и сделать высокую прическу. Они ведь будут смотреть на шею. И маска…

— Стоит ли еще больше дразнить гусей? — рискнула вмешаться Аранта.

— А чем я рискую? Едва ли возлюбленный супруг осмелится отдать меня на растерзание возмущенной толпе.

Венона Сариана указала на комод справа от себя, где под расставленными цветами покоилась на шелке драгоценная маска из прозрачного, как вода, стекла. Давно, стало быть, заказала, да некуда было надеть.

Маска не выглядела похожей на Венону Сариану. Она вообще ни на кого конкретно не была похожа, будучи в своем округлом правильном совершенстве абсолютно лишена индивидуальных черт. Казалось, надеваясь на лицо, она сама отливает его в свою форму. Маленький женский секрет, который не позволит мышцам предательски дрогнуть. Эшафот обращен на восток фасадом. Благодаря свойствам стекла, свет отразится, и вместо лица королевы возбужденная публика сможет увидеть только слепое — и слепящее! — пятно. Все равно что смотреть на солнце. А если пойдет дождь, мероприятие скорее всего перенесут. Нельзя же портить народу событие. Не каждый день королев казнят.

— Что? — рассеянно переспросила Аранта, осознав, что Венона Сариана обращается к ней. — Прошу прощения…

— Как ты можешь здесь жить? — повторила королева. — Я — ладно. Мое положение ограждает меня от соприкосновения с этой косностью, дикостью, злорадством, которые обращают в ничто все, что хоть сколько-то от них отличается. Ну, ограждало достаточно долго. Я с детства привыкла жить за стеклянной стеной, находиться на виду, изображать собой фетиш и быть в то же время вне досягаемости. Но… каково это — ходить меж ними каждый день, отравляясь источаемой ими ненавистью и злобой? Быть уязвимой для предательства, лжи, пожелания зла? Когда я смотрю на них, мне кажется, будто по вашим улицам беспрепятственно расхаживают злобные безумцы. Вас косят чумные болезни. Вас сотрясают припадки религиозных помешательств. Простой плод человеческой фантазии объявляется вашими патриархами либо священным и неприкосновенным, либо омерзительным в своем святотатстве, в зависимости от их корпоративных интересов, тогда как он есть не больше, чем он есть. Вы отнимаете жизнь за пустое слово! Вы жжете заживо талантливых людей. Когда ты выходишь из своих стен, не чувствуешь ли ты затылком камень, сжатый рукой оборванного подростка? Не прожигает ли тебе спину завистливый взгляд? Что ты делаешь, когда посягают на твою жизнь, честь, достоинство и заставляют рядиться в их серость, потому что иначе — смерть?

— Убиваю, — в странном спокойствии сказала Аранта. Венона Сариана сняла очки и положила их рядом на стол. Без них ее напряженные глаза показались Аранте невыразительными.

— Ты хочешь сказать, даже тебе, чтобы жить здесь, надо научиться дышать этими миазмами разложения? Перестроить метаболизм в соответствии с испарениями этого merde?

Аранта тщательно взвесила ее слова. Почему-то было чрезвычайно важно правдиво и правильно ответить на этот вопрос.

— Вы никогда никому не причинили вреда. Поэтому вы и представить себе не можете, каковы должны быть в вашей ситуации адекватные действия. Вы не можете представить себя совершающей нечто, соответствующее ситуации, в какой вы оказались. Я… да, я нанесу упреждающий удар, если полагаю, что он необходим. Я вполне могу представить, что мне придется солгать, украсть или убить. Но я не испытаю при этом ни отвращения к самой себе, ни жалкой обессиливающей ненависти. Видите ли, Ваше Величество… для меня это будет в порядке вещей. Я могу убивать их, но ненавидеть и презирать… Кто бы я ни была, я часть этого. Кто сказал, будто я никогда не испытаю тех же чувств, того же отвращения, того же бессильного страха? Ненависть преломляет перспективу. Нечеткое же видение порождает слабость. Я считаю, моя жизнь стоит того, чтобы за нее постоять.

— Ненависть без сопротивления против сопротивления без ненависти? — усмехнулась королева. — Философская бездна, моя дорогая. Вы в самом деле хотели бы сюда окунуться?

— Нет. — Аранта покачала головой, живо представив себе, какой она оттуда выберется изжеванной и уничтоженной, — Разве будет польза?

— Вы безнадежно неинтеллигентны, моя милая, — заключила Венона Сариана. — Но, возможно, вы выживете.

И почему-то Аранте не захотелось с ней спорить.