Короткая глава в моей невероятной жизни

This edition is published by arrangement with Sterling Lord Literistic and The Van Lear Agency LLC

Copyright © 2007 by Dana Reinhardt

© Иванова В. А., перевод на русский язык, 20 1 8

© Издание на русский язык, перевод на русский язык, оформление.

ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2018

Часть первая

Посмотрите на нас. Семья из четырех человек. Сидим за обеденным столом. Кто-то просит: «Передайте кускус». Это сын. Будучи младшим из двух детей, он является обладателем копны рыжевато-русых волос, которую его одноклассницы пытаются потрогать под разными предлогами. Старшая сестра понарошку плюет в кускус, передавая его брату. Он закатывает глаза. Родители ничего не замечают. Сегодня они непривычно молчаливы. Мама сидит за одним концом стола, папа – за другим. Это мы. И так каждый вечер. Мы вместе ужинаем. Идеально, не правда ли? Мы ведь идеальная семья?

Теперь приглядитесь повнимательнее. У мамы те же рыжевато-русые волосы, хоть они и собраны сзади в свободный хвостик, и – что уж скрывать – ей следовало бы уделять больше внимания секущимся кончикам. У отца не так много волос, чтобы о них говорить, а те, что есть, темнее оттенком, но фотографии в коридоре свидетельствуют, что когда-то он был светловолосым мальчиком с подозрительным взглядом, направленным в объектив фотокамеры.

А теперь взгляните на старшую сестру. Различия не ограничиваются волосами. У меня оливковая кожа и миндалевидные глаза. На моем подбородке нет ямочки, как у отца. И в голосе нет хрипотцы, как у матери. У меня талант к математике. Я могу сворачивать свой язык в трубочку. Вы знали, что эта способность передается по наследству? Никто в моей семье так не умеет.

И вот сидим мы все за обеденным столом, едим цыпленка с кускусом по-мароккански, приготовленного отцом, как вдруг моя мать кладет вилку, устремляет на меня свой неповторимый взгляд и говорит:

– Звонила Ривка. Она хочет встретиться с тобой.

Вернемся немного назад. Давайте я расскажу вам о том, как прошел мой день. Когда я была совсем маленькой, мои родители начинали каждое утро с фразы: «Давай я расскажу тебе о том, как пройдет твой день». Они описывали каждую деталь: «… а потом ты почитаешь какие – нибудь книжки, потом немного поспишь, потом папочка отвезет тебя в парк поиграть с Клео, потом мы поужинаем…» Звучит не особо занимательно, но они говорили, что у меня проблемы с контролем и что мне нужно чувствовать, будто не каждое решение принимается за меня. Кстати, вы заметите, что на самом деле за меня принималось каждое решение, и, сообщая мне об этих решениях, они не давали мне реального контроля над ними, а лишь создавали иллюзию, будто я что-то контролирую. Что довольно-таки подло. Ну да не важно. Давайте я расскажу вам о том, как прошел мой день, и о том, что было до цыпленка с кускусом по-мароккански и до того, как мои родители сбросили на меня бомбу про Ривку.

Занятия в школе начались на прошлой неделе. И вы, наверно, можете себе представить, каково это. Такое чувство, будто год может пройти именно так, как ты того захочешь: учителя тебя еще не знают, одежда у тебя новая, волосы совсем недавно подстрижены и уложены, а еще у Клео груди за лето стали по-настоящему большими. Я все лето об этом догадывалась и не раз упоминала об этом при разговоре с ней, но вы же знаете, как тяжело заметить перемены, когда они происходят прямо у вас под носом. Так что, когда мы вернулись в школу и некоторые из наших друзей ей кое-что сказали, она начала осознавать, что, возможно, я была права и, возможно, ей на самом деле стоит сходить к пожилым, сильно надушенным леди в отделе женского белья в «Филинс»[1], чтобы с нее сняли мерки для нового бюстгальтера. Ведь, как я уже говорила, у меня талант к математике, в том числе к геометрии, и я могу вас заверить, что у нее теперь точно не 32В[2]. А позднее сегодня Конор Спенс, качок-дурачок, хоть и довольно сексуальный в глазах тех, кому нравятся парни подобного типажа, а мы не из таких, остановился и сказал Клео: «Классные титьки, Уорнер», когда мы проходили мимо него по коридору. И это основательно ее унизило, а также, я думаю, слегка напугало.

И после того, как груди Клео буквально остановили движение потока, мы пошли на урок английского языка – наш единственный общий предмет в этом семестре. Мы начали дружить, еще когда обе носили подгузники. Ее мама, Джулз, и мой папа познакомились на детской площадке, пытаясь засунуть нас в маленькие качели для малышни. Оба они сидели дома с детьми, сходя с ума от скуки. И они стали встречаться пару раз в неделю, усаживая нас на одеяло на полу с какими-нибудь яркими пластиковыми игрушками, которыми мы не смогли бы подавиться, хотя однажды мне это каким-то образом все-таки удалось. Это называлось игровой встречей. И на случай, если у вас появились какие-нибудь ненормальные мысли насчет мамы Клео и моего папы, сообщу – ничего такого не было. Джулз стала близкой подругой и для мамы, хотя мама постоянно работала и не присутствовала на этих нудных послеобеденных посиделках, посвященных заботе о детях. Джулз всегда приходила с Клео к нам на ужин, когда папа Клео задерживался на работе или уезжал из города. Но они ни разу не отдыхали вместе парами, потому что маме и папе никогда не нравился Эдвард. Порой Джулз приходилось признавать, что он не нравится и ей самой, и, когда Клео было пять, они развелись. Он переехал в Скоттсдейл, снова женился, и у него родилось двое малышей. Минуло три Рождества с тех пор, как Клео видела его в последний раз.

По англи й с кому мы пр оходим «В ели ко го Гэтсби»[3]. Вчера вечером я не прочла нужные главы, потому что … ну, полагаю, у меня на самом деле нет нормального оправдания, кроме лени и брата, без конца вламывающегося в мою комнату с вопросами по его домашним заданиям. Я знала, что в действительности ему хотелось выпытать у меня информацию о старшей школе, а совсем не о начальном курсе алгебры. Джейк только что совершил грандиозный скачок из средней школы в старшую. А это совершенно другие правила социального поведения, и Джейк пытается определить пищевую цепочку. Все люди, о которых я говорила по телефону или с Клео, когда она к нам приходила, внезапно предстали перед ним во плоти. И теперь он желал знать, была ли Стефани Старк уже такой толстой, когда встречалась с Майком Пайном, или же ее раздувшийся вес стал причиной, по которой Майк бросил ее ради Хайди Кравитц. Понимаете? Джейк нуждается во мне, и потому я не смогла добраться до «Великого Гэтсби». Так что на уроке я просто сидела, рисовала в своей тетради, слушала обсуждение и очень жалела, что не прочитала книгу, потому что там было то, о чем бы я захотела высказаться. К счастью, мистер Нардо ни разу меня не спросил.

После истории США у меня был свободный урок. В первый месяц учебы в спортзале были установлены столы по всем работающим кружкам. Придя туда, можно было взять брошюры (и бесплатные шоколадные мини-батончики) и записаться в клуб астрономии, в группу подготовки школьного ежегодника, в труппу мимов, в ассоциацию поросячьей латыни [4], ну и так далее. Думаю, вам нужно кое-что узнать обо мне – я ненавижу клубы по интересам. Я никогда не была девочкой-скаутом. С девяти до одиннадцати лет я спала на подушке с наволочкой, на которой были изображены «Backstreet Boys»[5] (я убью вас, если расскажете хоть кому-нибудь), но никогда не состояла в фан-клубе.

Итак, свободный урок застал меня в спортзале, зарывшуюся в брошюры и уплетающую мини-батончики «Charleston Chews» во время раздумий, в какие бы клубы вступить, потому что мистер Макадамс сказал мне, что если я не сделаю свое резюме более разнообразным, то не поступлю в хороший колледж. Очевидным выбором для меня было вступление в математический клуб, но мне ведь не надо даже объяснять причины, по которым этого никогда не случится, не так ли? Я ходила туда-сюда почти сорок пять минут, но и на шаг не приблизилась к вступлению в какой-нибудь клуб, хоть и поглотила умопомрачительное количество мини-батончиков.

Не то чтобы у меня не было никаких интересов.

Я люблю писать. Много читаю. Знаю почти все, что можно знать о фильмах. Создаю свои собственные футболки. Меня всегда приводили в восхищение пингвины, вот только я что-то не нашла клуба любителей пингвинов, предлагающего бесплатные леденцы «Тутси Поп»[6]. Думаю, просто не существует того, что охарактеризовало бы меня настолько, чтобы мне захотелось официально это признать. Это как сделать татуировку. Они классные, и мне бы очень хотелось сделать какую-нибудь, я даже смирилась с тем фактом, что родители выгонят меня из дому, но элементарно не могу придумать симв ол, или слов о, или образ, которые были бы близки мне настолько, что я бы смогла жить с ними вечно. Но сегодня, стоя в этом спортзале, в окружении ярко раскрашенных ксерокопированных брошюр и миниатюрных второсортных батончиков, я осознала, что есть лишь одна вещь, точно характеризующая меня, вот только посвященных ей клубов не существует, и я не могу вытатуировать ее у себя на лопатке, щиколотке или небольшом участке спины. И я стояла там, пока звонил звонок на четвертый урок, и чувствовала, как звук отскакивает от стенок внутри моей пустой головы.

Не то чтобы я не тратила часы, дни, недели и даже годы на размышления о том, что меня удочерили. Мои родители никогда не пытались скрыть это от меня. Я довольно рано поняла, что мои прямые темные волосы, оливковая кожа, худощавое телосложение и леворукость – все то, что отличает меня от моей семьи, хорошее и плохое, – заложены в моем таинственном генном пуле[7]. Но – пул звучит как нечто маленькое. А на самом деле это что-то, более походящее на море или океан с бесконечным горизонтом. Все наше прошлое – все, что когда-то случилось или, наоборот, не случилось, все эти свадьбы, появления на свет, смерти, секреты, триумфы, ссоры с последующим примирением или, возможно, без примирения, а после отъезд в дальние края с целью начать все сначала – делает нас теми, кто мы есть. Но мне неизвестна ни одна история из моего океанического прошлого. Я знаю лишь, что все эти события каким-то образом подбросили ребенка к ногам идеальной пары по имени Эльзи Тернер и Винс Блум в непривычно снежный апрельский день.

И так началась моя жизнь в качестве Симоны Тернер-Блум.

Я много думала об этом, как видите, но вас может удивить тот факт, что мне никогда не хотелось узнать что-нибудь о моем настоящем семейном древе. В своем воображении я обрезала все эти ветви, оставив лишь голый, одинокий ствол. Мне неизвестны никакие детали. Кроме одной. Ее имя – Ривка.

Ривка. Мои родители говорили мне, что Ривка была молода и не могла оставить меня, что я была чудесным даром, бла-бла-бла – все то, что обычно родители говорят детям, которых они усыновили. Они никогда не выдавали ничего вроде: «Господь хотел, чтобы ты был с нами». Так родители моего друга Минха объясняли ему, почему они поехали во Вьетнам и усыновили его. Мои родители никогда ничего не говорили о Боге, потому что они не верят в Бога. Зато они говорили, что тогда даже не задумывались о том, когда и как создадут семью, и, когда им представилась возможность забрать меня, они просто знали, что так будет правильно. Ривка стала частью истории до того, как я смогла дать понять, что не желаю знать никаких деталей. Со временем они перестали произносить ее имя, но это имя дребезжало в моем мозгу, высвобождая разные мысли и принимая различные формы, и иногда будило меня во время самого крепкого сна, оставляя на языке свой таинственный привкус.

Будучи маленькой, я как-то ошибочно соединила Ривку с Рикки-Тикки-Тави[8], и в моем представлении Ривка была мангустом с лоснящейся шкуркой. Годы спустя я заново прочитала эту историю молчаливой маленькой девочки по имени Лола, жившей ниже по улице. Я присматривала за ней летом. Именно тогда, сидя на полу в ее тесной спальне, я осознала, что именно заставило меня слить воедино историю Рикки-Тикки-Тави с моей собственной. Его унесло течением, которое и доставило его к новой семье, а я оседлала апрельскую метель.

Иногда я представляла себе Ривку как место, где настолько жарко, что одежда прилипает к спине, а в воздухе стоит запах пыли и манго. Когда я выросла, Ривка стала для меня просто словом, с собственной геометрической формой, со сплошными углами и точками. Каким-то образом мне удалось воздержаться от ассоциирования его с лицом, принадлежащим женщине, чьи волосы ниспадают определенным образом, с определенной манерой смеяться.

Когда моя мать называет ее имя за столом, у меня не сразу получается представить, о ком она говорит. Мне требуется целое мгновение, хотя немного ранее в тот же день я стояла в спортзале как вкопанная, думая о ней. Но сегодня вечером я смотрю на маму, одновременно шокированная и смущенная. Папа протягивает руку и кладет ее на мою.

– А теперь, дорогая, – мягко говорит он, – давай притормозим.

Джейк отрывается от своей тарелки и спрашивает в своей привычной манере, немного не от мира сего:

– А Ривка – это кто?

Я знаю, что, если бы он малость помедлил и задействовал свою интуицию – мама говорит своим тихим голосом, папа держит Симону за руку, Симона выглядит так, как будто ее сейчас стошнит или она упадет в обморок, а может, и то и другое сразу, – он бы смог собрать все части картины воедино. Но давайте не будем забывать, что Джейк – подросток и существует в этом мире без такой способности, как интуиция. В его защиту скажу следующее: Джейк никогда не задавал никаких вопросов о моих биологических родителях или о том, как я попала в его семью. Я появилась здесь раньше него. И это все, что когда-либо имело значение.

Я не могу говорить. В моей голове жужжит рой пчел.

– Я знаю, что ты чувствуешь, – осторожно говорит мама. – И решение, конечно, принимать только тебе. Но я думаю, что нам стоит хотя бы поговорить об этом.

Джейк все еще выглядит озадаченным, словно он на уроке испанского языка и переводит предложение, стоя у доски. У него на подбородке кускус.

– Она моя биологическая мать, Эйнштейн.

– Ой, – мямлит он, выглядя одновременно задетым и смущенным.

Я жалею о том, что сорвалась на него.

Я забираю у папы свою руку не потому, что хочу ранить его чувства, а из – за привычки грызть кутикулы, когда нервничаю.

В этот момент мама наносит очередной удар:

– Симона. Я… Мы… Мы подумали, что будет неправильно скрыть это от тебя. Она позвонила и привела довольно веские доводы, и я пообещала ей, что сообщу тебе о существующей для тебя возможности.

Я замечаю, что папа не съел ни кусочка во время ужина. Что довольно примечательно, если речь идет о папе. Он потирает ладонью свою залысину:

– Давайте просто посидим немного со всем этим, хорошо? Вовсе не обязательно принимать какое-то решение прямо сегодня.

– Ну уж нет.

Это все, что мне удается сказать, я встаю из-за стола и ухожу.