Он лежал на сеновале. Вокруг витал одуряющий запах свежего сена. Госпожу летнюю ночь, одетую в чёрную вуаль с нашитыми на неё мириадами звёзд, ублажал оркестр сверчков, добавляли какофонии своими всхрапами и перестуком копыт лошади на лугу, под толстым слоем сена тихо попискивали мыши. Это была та ночь, в которую так хорошо лежать, ничего не делать и думать. Думать: «Что такое жизнь?»
Деревенские бабы судачили, что жизнь прожить — не реку перейти. Жизнь не армяк, за плечо не повесишь. Что такое жизнь? Ему совсем не верилось, что жизнь — это способ существования белковых организмов. Не правильно было написано в книге, что он подсмотрел у старшей сестры.
— Пап, что такое жизнь? — спросил он утром у отца.
Отец задумался, скрутил самокрутку из тонкой папиросной бумаги. Потрескавшиеся от работы, с толстыми ногтями и заусеницами, желтые от табачного дыма пальцы действовали сноровисто. На лист легла добрая щёпоть мелко нарезанного самосада, через мгновение он был скручен в трубочку, прилизнут и пристукнут для трамбовки об перильца высокого порога дома. Отец глубоко затянулся и выпустил струйку сладковатого сизого дымка.
— Что такое жизнь, спрашиваешь? Поймёшь, когда вырастешь, — шершавая ладонь ласково растрепала кудри сына.
Прошли годы. Родительский сруб-пятистенка давно заменен на кирпичный коттедж. Выросли и разлетелись по миру, словно птенцы из гнезда, собственные дети, а дом наполнился звонкими колокольчиками голосов внуков, которых, как известно, любят больше, чем детей.
Он давно состарился. Седина выбелила волосы, годы расчертили лицо глубокими морщинами, в подвале ждёт своего часа крепкая домовина*, но летняя ночь, наполненная шорохом трав, шелестом листьев на ветру, концертом сверчков и писком мышей, продолжает манить его. Ведь в такие ночи так хорошо думать над вопросом: «Что такое жизнь?»
*Домовина — гроб.