Лена начала понемногу привыкать к новому дому в Болонье. Ей нравился красивый старинный город, и все же она часто с тоской вспоминала о своей деревне, о залитых солнцем полях, но больше всего — о Тоньино.
Сидя у открытого секретера в спальне, она захлопнула книгу, которую читала, и взяла на руки Мичу, трехмесячную киску, спавшую у ее ног. Этого котенка, клубок пушистой мягкой шерстки, радостно прыгавший вокруг нее и попадавшийся под ноги в самые неожиданные минуты, подарила Лене жена булочника. Когда Лена ложилась спать, Мича вспрыгивала на постель и, мурлыча, всовывала свою хитрую мордочку между ухом и плечом хозяйки, а потом сворачивалась клубочком на подушке и засыпала. Спартак рано уходил на работу и поздно возвращался, а Мича составляла компанию Лене, не давая ей скучать.
Уходя, он оставлял ей на кухонном комоде деньги на расходы. Эти деньги обжигали Лене руки, усиливая у нее ощущение неловкости и тревоги.
Лену терзало чувство вины. Ей приходилось выступать в несвойственной ей роли невенчанной жены и через силу, сгорая от стыда, принимать от Спартака эти деньги. Однако больше всего она переживала за Тоньино, понимая, что причинила ему непереносимую боль.
Почему все так запутанно и сложно, спрашивала она себя, машинально поглаживая кошку. Изувеченное лицо Антонио Мизерокки преследовало ее как кошмар. Лена хотела бы повидать его еще хоть раз. Воспоминание о торопливом бегстве из Котиньолы жгло ее, как огнем. Она бежала словно вор, не сказав ему ни слова, не оставив даже записки.
Внезапно Лена решительно спустила кошечку с колен, взяла лист бумаги и перо и принялась писать:
«Дорогой Антонио, я тебя любила и по-прежнему очень люблю. Ты был самым добрым, внимательным, заботливым мужем. Ты заслуживаешь лучшей жены, чем я. Мне бы хотелось тебя повидать, чтобы попросить прощения и сказать «прощай». И еще мне бы очень хотелось сохранить нашу фотографию среди самых дорогих воспоминаний.
Твоя Лена».
Перечитав эти краткие, второпях набросанные строчки, Лена добавила к ним свой адрес в Болонье. Потом ее охватили сомнения. Спартаку это письмо вряд ли придется по душе.
Ей не хотелось заставлять его ревновать и вообще что-либо делать тайно. Поэтому Лена скатала листок шариком, бросила его в корзинку для бумаг и принялась наводить порядок в комнате. Она распахнула окно и стала чистить оставленную на стуле одежду Спартака.
Выбивая пыль из пары брюк, Лена заметила вылетевший из кармана конверт. Он закружился в воздухе, как осенний лист, и упал во дворик.
Она стремительно бросилась вниз по лестнице. Следом за ней по ступеням промчалась Мича. Во дворе Лена наклонилась и подняла конверт. Это оказалось письмо, адресованное Спартаку, отправленное из Луго. На заднем клапане конверта изящным и округлым почерком было выведено имя отправителя: Альберта Бенини.
— Вот уж такого я не ожидала, — прошептала Лена, поднимая котенка на руки. — А ты что об этом думаешь? — спросила она у Мичи. — Это будет ужасно, если мы его прочтем?
Ей тут же припомнился один из уроков, преподанных Одеттой Сфорца: «Корреспонденция священна. Мой муж никогда бы не посмел прочесть письмо, адресованное мне».
Поднявшись по лестнице, Лена вернулась в спальню, вновь присела к раскрытому секретеру и положила конверт перед собой.
Она спрашивала себя, кто такая эта Альберта Бенини, и ей припомнилась сплетня, давным-давно услышанная от маленькой Антавлевы. Как-то раз дочка управляющего сказала ей:
— У помощника управляющего есть зазноба.
— Меня это не касается, — перебила ее Лена.
— Вообще-то меня тоже. Я просто так сказала. И потом, я ее знаю, — принялась оправдываться девочка.
— Антавлева, перестань совать нос в чужие дела, — рассердилась Лена.
— Да все это знают! Она учительница, в школе у меня преподает. Зовут ее Альбертой. Очень симпатичная. Представляешь, на переменке вместо того, чтобы поболтать с другими учителями, она с нами играет.
Лена отбросила сомнения, распечатала конверт и прочла содержавшееся в нем послание:
«Спартак, любовь моя, мне совершенно необходимо с тобой увидеться. С нашего последнего свидания я не имею о тебе никаких известий. В усадьбе графа Сфорцы мне говорят, что ты у них больше не работаешь. Дома я боюсь тебя искать, не знаю, что сказать твоей матери. Прошу тебя, отзовись. Я жду.
Твоя Альберта».
Сохраняя ледяное спокойствие, Лена аккуратно сложила письмо и сунула его обратно в конверт. Она так и осталась сидеть, уставившись в пустоту и чувствуя, как в душе у нее закипает неистовая ярость, готовая с минуты на минуту вырваться наружу. В конце концов она сжала кулак и изо всех сил стукнула по откинутой крышке секретера.
Испуганная Мича соскочила с ее колен, одним прыжком достигла кровати и спряталась под ней. Лена выудила из мусорной корзинки свое письмо, адресованное Антонио, энергично расправила его ребром ладони и вложила в конверт, а потом надписала на нем адрес Тоньино и бегом бросилась на почту.
Спартак не заслуживал, чтобы с ним церемонились.
Вернувшись домой, Лена принялась листать только что купленную газету в поисках страницы объявлений. Она твердо решила найти работу. В доме графа Ардуино ее многому научили, и теперь Лена вполне могла рассчитывать на должность кастелянши. Она отметила несколько адресов, уже предвкушая радость вновь обретенной независимости, которую должны были ей доставить самостоятельно заработанные деньги. Больше она не станет брать деньги на хозяйство у Спартака и не будет чувствовать себя содержанкой.
Он вернулся домой к ужину, оставил в прихожей портфель, шляпу и куртку, после чего бегом поднялся по лестнице, на ходу окликая ее:
— Где ты, любовь моя?
Лена поджидала его на пороге кухни. Ни на приветствие, ни на поцелуй Спартака она не ответила.
— Ты от меня что-то скрываешь? — спросил он, слегка встревоженный таким приемом.
— А может, это ты что-то от меня скрываешь? — ответила она.
Спартак втянул ноздрями воздух и шутливо заметил:
— Не слышу запаха «минестроне»[43]. Моя любовь не приготовила ужин. Угадал?
— Забирай свою куртку и сумку, — решительно приказала Лена.
— Почему? — Он был поражен.
— Потому что сегодня вечером ты не будешь есть в этом доме, а сегодня ночью не будешь спать в нашей постели, — неумолимо продолжала она.
— Если это шутка, — возмутился Спартак, — то совершенно не смешная. Я у себя в доме, ты моя жена, я требую объяснений.
— Вот тебе объяснение, — ответила Лена, вложив ему в руку письмо Альберты Бенини.
Спартак понял, что крыть нечем.
— Где ты его нашла? — спросил он, стараясь выиграть время.
— Никаких вопросов. А главное — никаких оправданий! Ничего не хочу слышать. Хватит с меня того, что я прочла, — все больше свирепея, продолжала Лена.
Спартак все же предпринял отчаянную попытку:
— Я ни в чем не виноват, Лена, поверь мне.
— Ты должен уладить это дело. А иначе можешь не возвращаться домой.
— Ты ведьма! — в сердцах закричал он, спускаясь по лестнице и прекрасно зная, что она услышит.
Наказание показалось ему незаслуженным. Его мысли были настолько далеки от Альберты, что он совершенно позабыл об этом письме, переданном ему матерью, когда он с Леной уезжал в Болонью.
В прихожей Спартак открыл дверь, ведущую в контору, и приготовился скоротать ночь в кресле, да еще на пустой желудок. Но сначала он позвонил в Луго.
— Ой, Спартак, наконец-то! — воскликнула Альберта, сняв трубку. — Ты случайно меня застал. Я почти все время провожу в больнице у папы. Он очень болен.
— Мне очень жаль. Что я могу для тебя сделать? — спросил Спартак.
Он сразу же насторожился, уловив, что просьба Альберты о помощи имеет какое-то отношение к болезни ее отца.
— Для меня ничего. А вот для папы ты можешь сделать очень многое. Он так мечтал, чтобы мы с тобой поженились. Прошу тебя, давай разыграем для него небольшую сценку, чтобы он мог умереть спокойно. Просто скажи ему, что мы собираемся пожениться, вот и все. Ему этого будет довольно. Ты окажешь мне эту маленькую услугу? — проговорила она умоляюще.
Спартаку стало не по себе при одной только мысли о том, что придется обманывать умирающего.
— Альберта, мы же давным-давно расстались. К чему нам ломать эту комедию? — спросил он в надежде, что сумеет убедить девушку отказаться от задуманного.
Вместо ответа в трубке послышался только тяжелый вздох.
— Ну, хорошо. Я приеду в Луго. Буду в больнице завтра утром и сделаю все, что ты хочешь, — с великой неохотой проговорил Спартак.
Настойчивые просьбы его бывшей подружки из Луго ничего хорошего не предвещали.
На следующий день в больнице Спартак убедился, что престарелый отец Альберты действительно готов предстать перед создателем. Судорожно ловя ртом последние глотки воздуха, отставной капитан поблагодарил Спартака за то, что, женившись на его дочери, он обеспечит достойное семейное будущее внуку, которого самому старику, увы, уже не суждено будет увидеть.
— Ты ждешь ребенка? — спросил Спартак, как только они вышли из палаты.
— От тебя, — уточнила Альберта.
Он почувствовал, что попал в ловушку. Припомнил, когда они виделись в последний раз: в феврале, холодным воскресным вечером в квартире Эмилио Гельфи. Сроки сходились.
Спартак молча смотрел на хорошенькую рыжеволосую девушку. Она была ему совсем чужой. Да, она была хороша, но совершенно ему не нравилась. И его всегда раздражали эти ее приторные духи.
— Почему ты мне сразу не сказала, что беременна?
— Раньше, позже, какая разница? Зато теперь ты все знаешь.
— Чего ты от меня ждешь?
— Что бы ты ни решил, я на все согласна, — подавленно ответила Альберта. — Я заранее уволилась из школы, чтобы меня не исключили на педагогическом совете. Пока еще ничего не заметно, но уже через месяц мое состояние будет всем бросаться в глаза.
Спартак на многое был готов ради Альберты, но только не на женитьбу. Несмотря на роман, продолжавшийся три года, теперь он не испытывал к ней никаких чувств. И хотя он был отцом ребенка, которого она носила, Спартак не находил у себя в душе привязанности к нему.
— Я подвезу тебя до дому, — сказал он, приглашая ее сесть в свою «Ланчию».
— А помнишь, как в тот последний раз ты сказал, что женишься на мне, а я послала тебя к черту? — спросила Альберта, усаживаясь рядом с ним.
— Разумеется, — ответил Спартак, от всей души надеясь, что на этом вечер воспоминаний и закончится.
— Если бы я тогда не сваляла дурака, не попала бы сейчас в такую беду, — с ожесточением проговорила Альберта.
Она растеряла весь блеск эмансипированной молодой женщины, свободно выбирающей свою судьбу, когда-то озарявший ее. Хорошенькое личико сердечком, прежде всегда светившееся веселым лукавством, заострилось и стало напоминать мордочку голодного зверька.
Спартак прекрасно понимал, в какое тяжелое положение попала по его вине Альберта. Его охватило чувство раскаяния.
В крестьянских семьях внебрачные беременности, разумеется, не поощрялись, но и особых драм не вызывали. А вот в небольшом городке, в тесном кругу мелкой и средней буржуазии, где все друг друга знали и руководствовались скорее соображениями ханжеской морали, нежели подлинной нравственности, матери-одиночке грозил суд скорый и беспощадный. Скандальное поведение бедной учительницы, веселой, живой и темпераментной, должно было навлечь на нее клеймо позора. Перед ней закрылись бы все двери, а ребенку, рожденному вне брака, суждено было испытать все тяготы жизни изгоя.
— Но разве ты не собиралась женить на себе торговца обувью? — напомнил ей Спартак. — Ты же мне рассказывала о вдовце, который на тебя заглядывался!
Альберта повернула голову и посмотрела на него.
— А для себя ты полностью исключаешь возможность устроить нашу совместную жизнь? — осторожно спросила она. — Просто ты и я?
Спартак резко крутанул руль, чтобы объехать лежавший на дороге камень.
— Я уже не свободен, — заявил он. — Да, пожалуй, и раньше не был. Поверь, Альберта, мне жаль. И не стоит играть словами, это ничего не изменит в наших отношениях. Я никогда на тебе не женюсь. Я и три года назад не был в тебя влюблен, а теперь и подавно. Но я помогу тебе. Даю слово. — В его голосе слышалась искренняя решимость.
Он остановил машину возле ее дома.
— Не сомневаюсь, — криво усмехнулась Альберта, проводя пальцем по приборному щитку, элегантно отделанному ореховым деревом. — Ты теперь такая важная персона, что уж наверняка найдешь способ оказать мне поддержку.
— Не принимай все это за чистую монету, — возразил Спартак. — На самом деле я богат лишь долгами. Но дело не в этом. Позволь мне несколько дней подумать. Я очень скоро дам о себе знать, — пообещал он.
Попрощавшись с Альбертой, Спартак поехал дальше в глубоком раздумье. Оказалось, что ошибки, совершенные в далеком и, казалось бы, давно забытом прошлом, могут внезапно всплыть на поверхность и утянуть с собой на дно того, кто их совершил.
Отношения с Альбертой всегда представлялись ему ничего не значащим эпизодом. Он привык смотреть на свой роман с разбитной учительницей начальных классов всего лишь как на приятное времяпрепровождение после тяжелых часов работы и учебы. Но теперь шутки кончились: то, что было легкой любовной игрой, превратилось в серьезную проблему, и ее во что бы то ни стало нужно было решить как можно скорее, хотя бы ради ни в чем не повинного младенца, которого Альберта носила под сердцем. Однако больше всего Спартак опасался реакции Маддалены. Хорошо зная крутой нрав любимой женщины, он боялся ее потерять.
Остановившись на загородном шоссе у придорожного трактира, Спартак вошел в бар и позвонил в Котиньолу.
— Говорит Рангони, — представился он дворецкому Козимо, ответившему на звонок. — Я хотел бы поговорить с графиней Сфорца.
Пока Спартак ставил машину на усыпанной гравием аллее посреди сада, на верхней площадке высокого каменного крыльца появилась Одетта.
На ней была мужского покроя пижама в белую и розовую полоску, подчеркивающая ее женственность.
Она уже год не подстригала волосы, и сейчас длинные, светлые, локонами вьющиеся пряди обрамляли нежный овал ее лица. В ярком свете утреннего солнца под тонким шелком угадывались длинные стройные ноги и волнующая округлость груди. Пижама в те времена считалась нарядом весьма смелым для женщины, и Спартак готов был подтвердить, что целомудренных мыслей она не вызывает.
— Синьор Рангони, я полагала, что вы в Равенне с моим мужем. Перед уходом граф сказал мне, что у вас назначена встреча на прядильной фабрике, — начала Одетта, положив руки на парапет высокой лестницы.
— Я проезжал мимо. Потому и остановился, — ответил он, глядя на нее снизу и не двигаясь с места.
— И что же вас побудило? — продолжала она кокетливо. — Внезапный каприз? Воспоминание? Тоска по прошлому?
— И то, и другое, и третье. Как вам такой ответ? — в тон ей спросил Спартак.
— Я предпочла бы третью версию. Вы же нас, женщин, знаете, синьор Рангони. Нам приятно думать, что удалось оставить след даже в самом закаленном сердце, — проговорила Одетта с намеком.
— Не стоит обманываться видимостью, графиня. На поверку окажется, что закаленные сердца не тверже масла. Чуть-чуть тепла, и они тают. — Он поддержал принятый ею тон разговора.
— Вы мне советуете попробовать? — усмехнулась Одетта. — Но прошу вас, синьор Рангони, поднимайтесь, зайдите в дом. Я как раз завтракала. Почему бы вам не составить мне компанию?
Спартак поднялся по ступеням. Она следила за ним с многозначительной улыбкой, скрестив руки на груди.
— Друг мой, у вас подавленный вид. Осмелюсь ли я сделать предположение?..
— Боюсь, что ошибетесь, — перебил он.
— Но я же ничего еще не сказала!
— Маддалена тут ни при чем.
— О, мой боже! Значит, у нас действительно большие неприятности, — прошептала Одетта, с заговорщическим видом глядя ему прямо в глаза.
Грациозно повернувшись, она прошла на выходившую в сад веранду, украшенную роскошными декоративными растениями. Спартак последовал за ней. На овальном столе был накрыт первый завтрак. У него слегка закружилась голова от запаха крепкого горячего кофе и поджаренного хлеба, к которому примешивался еще и восхитительный аромат свежеиспеченных рогаликов. Одетта жестом пригласила его занять место напротив себя.
— Так что с тобой случилось? — продолжала она шепотом, переходя от шутливого тона к доверительному. Ее руки вытянулись и обвились вокруг его шеи. Спартак наклонился вперед и коснулся губами ее губ. — Вот так-то лучше, — одобрительно кивнула Одетта. — А теперь выпей кофе. И советую попробовать варенье из черной смородины. Мадам Рене сама его варила. Она будет очень польщена, если мы опустошим вазочку.
Они поели в молчании, хотя Одетта сгорала от любопытства. Ей не терпелось узнать, что заставило ее старого друга нанести этот неожиданный визит на виллу.
— Я попал в беду, — начал он наконец, раскурив сигарету.
— Пиковая дама или червонная? — быстро вставила она, не отрывая от него глаз.
— Это карта из старой колоды, давно уже позабытой, — нетерпеливо ответил Спартак.
— Старые карты полагается сжигать. Разве ты этого не знал? — Одетта попыталась обратить все в шутку, хотя и видела озабоченность Спартака.
Он без утайки рассказал ей историю Альберты Бенини. Одетта внимательно выслушала.
— А ты твердо уверен, что именно ты отец ребенка? — Ей вовсе не хотелось пробуждать ненужные сомнения в его душе, но разговор следовало начинать с установления точных фактов.
— Думаю, да. Но это не так уж и важно. Я чувствую себя в ответе за то, что с ней случилось, вот и все, — решительно произнес Спартак.
— И чего же ты ждешь от меня? Помощи? Совета? Теперь у тебя есть Лена, почему бы с ней все это не обсудить?
— Если ты такое предлагаешь, значит, плохо ее знаешь. Она вполне способна заявить, что теперь я обязан жениться на учительнице. От Маддалены только того и жди. Она различает лишь черное и белое. Переходных тонов в ее палитре просто не существует. Понимаешь, что я имею в виду?
— Прекрасно понимаю. У меня самой до сих пор уши горят от ее молчаливого осуждения, — заметила Одетта, хотя в действительности, сколько ни старалась, никогда по-настоящему не ощущала угрызений совести. — Да, верно, тебе предстоит не только решить проблему со свалившимся на голову незаконным ребенком, но и объясниться с малюткой Леной. Я тебе не завидую, друг мой. — Ее слова прозвучали как приговор.
— Ты можешь мне что-нибудь посоветовать? — спросил он, ища сочувствия в ее глазах.
— Аборт? — неуверенно предложила Одетта.
Спартак, казалось, задумался на несколько бесконечно долгих секунд. Безобразное, полное скрытой угрозы насилия слово «аборт» черной тучей повисло в воздухе.
— Исключено, — сказал он наконец. — Никогда я не стану соучастником в таком мерзком деле.
— Согласна. Никаких абортов. Но, если я правильно поняла, оформить брак, чтобы, как говорится, «прикрыть грех», ты тоже не согласен. А ты хоть представляешь себе, что за жизнь ожидает эту несчастную учительницу?
— Я обратился к тебе за помощью, как к другу, именно потому, что все себе отлично представляю. Нам всем жилось бы лучше, если бы люди были более терпимы. Но, увы, об этом можно только мечтать. Альберте придется несладко. И, откровенно говоря, мне ее очень жаль, — объяснил Спартак.
— Надо как можно скорее увезти бедняжку подальше из Луго. У меня никогда не было детей, хотя порой и возникало желание ими обзавестись. Беременные женщины трогают меня до глубины души. Я дам приют Альберте в этом доме и буду ее защищать от любопытных глаз. Не сомневаюсь, что граф не станет возражать, — решила Одетта в порыве вдохновения.
— На первое время это было бы просто спасением. А потом я найду для нее дом в Равенне и сделаю все, чтобы она могла вести достойную жизнь, — сказал Спартак. И, помолчав, спросил: — Зачем ты все это делаешь, Одетта?
— Ради тебя, разумеется. Друзья для меня священны, я всегда им помогаю, если это в моих силах. Кроме того, я ужасная эгоистка и твердо верю, что, если вдруг потребуется, мне тоже кто-нибудь придет на помощь.
— Ты необыкновенная женщина. Я по гроб жизни буду тебе обязан, — совершенно искренне сказал Спартак.
— Да брось, в конце концов, что я такого сделала? Все, что я тебе дала, ты уже вернул с лихвой, — засмеялась Одетта. Потом, став серьезной, она пояснила: — С тех пор, как вы с Леной уехали, я тут просто пропадаю от скуки. Ты единственный соблазнительный мужчина в здешних краях. Когда на виллу никто из друзей не приезжает погостить, я не знаю, чем себя занять. Вкус к путешествиям у меня пропал. Наверное, я старею. Полагаю, что эта твоя подружка, которую ты обрюхатил, станет для меня приятным развлечением. Не исключено, что я даже сумею найти ей мужа. У меня здорово получаются такого рода вещи. Я тебе рассказывала, как мне удалось устроить свадьбу сиделки моего отца с моим преподавателем музыки? Мне тогда только-только исполнилось десять, но я заметила, как они обмениваются робкими взглядами, встречаясь у нас в доме. В один прекрасный день я не выдержала и спросила: «Чего вы ждете? Почему не поцелуетесь?» И представляешь себе, она залилась краской, а он ее поцеловал. Через несколько недель сыграли свадьбу, и я была подружкой невесты. Их брак оказался счастливым.
— Одетта, зачем ты мне все это говоришь? — тихо спросил Спартак.
Он чувствовал, что графиня пытается скрыть свое влечение к нему, и в ту же минуту ощутил ответное желание. Она с беспечной улыбкой поднялась из-за стола, подошла к нему, наклонилась и поцеловала. Но когда рука Спартака скользнула за ворот пижамной блузы, Одетта ловко выскользнула из его объятий.
— Граф будет недоволен, если ты заставишь его ждать, — предупредила она.
В Равенну, где его ждали напряженные переговоры с клиентами, заказавшими большую партию пеньки, Спартак летел как на крыльях.
Встреча с Одеттой сняла камень с его души. Ему еще не вполне удалось заглушить в себе угрызения совести, хотя он вроде бы сделал все возможное, чтобы устроить Альберту. Но мысль о том, что вскоре учительница окажется под надежным крылышком графини, вселяла в него уверенность.
Теперь Спартак пытался придумать, как подступиться к объяснению с Маддаленой. Сказать ей правду или утаить? Еще не доехав до города, он решил: никаких признаний, по крайней мере пока, на первое время.
Лена заперла за собой на ключ входную дверь и торопливым шагом направилась в центр по крытой галерее. Встреча в агентстве по найму прислуги, располагавшемся в переулке Викари, в самом центре города, была назначена на десять утра, и ей не хотелось опаздывать. Она прибыла как раз вовремя и открыла дверь с первым ударом часов, донесшимся с колокольни на Пьяцца-Маджоре.
Ей пришлось подняться на второй этаж по узкой лестнице, зажатой между грязных стен с облупившейся краской, испещренных непристойными надписями. Те, что были направлены против режима, ежедневно тщательнейшим образом замазывались: хозяин дома предпочитал не иметь неприятностей с полицией.
Лена нажала кнопку звонка. На двойных дверях висела табличка с надписью: «Кавалер Амор Арфини. Агентство по найму прислуги».
Кавалер Амор Арфини оказался дамой, объемами превосходившей даже мадам Рене, повариху Одетты. Только эта дама была пергидролевой блондинкой ближе к шестидесяти, чем к пятидесяти, с толстыми, вывернутыми, как у негритянки, губами, накрашенными алой, местами размазанной помадой. Голубые глаза выцвели, набрякшие веки свидетельствовали о том, что их хозяйка не привыкла отказывать себе в удовольствиях. Вокруг нее витал явственный запах нюхательного табака, а на кончике носа виднелись следы порошка, цветом напоминавшего корицу.
Дама, она же кавалер, сидела за придвинутым к стене столом в просторной приемной. Со сводчатого потолка свисала лампочка, освещавшая помещение тусклым светом. По всему периметру квадратной комнаты на шатких разнокалиберных стульях сидели женщины со скорбными лицами. Среди них выделялись два довольно женственных на вид молодых человека.
— Меня зовут Маддалена Бальдини. Я пришла по объявлению. Могу работать кастеляншей, — представилась Лена.
Женщина взглянула на нее, как полицейский на возможного подозреваемого, и пришла к выводу, что эта девушка не похожа на других и скорее смахивает на синьору, а не на прислугу. Слишком уж стройная и гибкая была у нее фигура, слишком умный взгляд. Ее скромное платье казалось элегантным. И наконец, эта брошка, приколотая к отвороту платья! Настоящая драгоценность.
— Документ, — потребовала кавалерственная дама, протягивая вперед руку с толстенькими, как сосиски, пальчиками.
Лена подала ей удостоверение личности. Дама вытащила карточку из ящика, стоявшего перед ней на столе, и внесла в соответствующие графы анкетные данные вновь прибывшей. Потом вернула документ и снова протянула вперед руку.
— Рекомендации.
— У меня их нет, но если нужно, я их добуду, — ответила Лена, вспомнив об Одетте.
— Последнее место работы, — механически, как автомат, продолжала великанша, глядя на нее с подозрением.
— Первое, оно же и последнее, — отбарабанила Лена, уловив принцип проведения допроса и четко произнося каждое слово. — Графиня Одетта Сфорца ди Монтефорте. Котиньола.
— Садись вон там, с остальными, — приказала дама-кавалер.
Только молодые люди понимающе улыбнулись ей. Женщины косились на нее с любопытством и недоверием. Каждая новая претендентка была для них конкуренткой, а значит, врагом. Лена с недоумением и ужасом почувствовала, что сама смотрит так же на тех, что пришли после нее. В этой приемной шел беспрерывный обмен взглядами, говорившими больше, чем слова.
Вдоволь наглядевшись на впалые щеки, на изношенные до дыр подошвы башмаков, на распухшие от долгой ходьбы ноги, на штопаную-перештопаную одежду, Лена поняла, что речь идет об отчаянной борьбе за существование. Она инстинктивно схватилась рукой за отворот платья, чтобы прикрыть свою розу. В убогой обстановке приемной агентства по найму прислуги ее неуместный блеск мог доставить хозяйке только лишние неприятности.
Кроме того, ей казалось, что, сжимая рукой брошку, она приводит в действие благотворную силу талисмана. Как и другим, ей нужна была работа. Только в отличие от других, искавших средств пропитания, Лена жаждала обрести нечто другое: независимость.
Наконец гренадерша Амор Арфини бросила взгляд на наручные часы и объявила:
— Вскоре начнут прибывать дамы. Они устроятся в гостиной, а вы будете входить по моему вызову.
Пергидролевая великанша вытащила из кармана жакета металлическую коробочку, решительно открыла ее и взяла большим и указательным пальцами левой руки щепотку табаку. Она ловко высыпала коричневатый порошочек горкой на мякоть большого пальца и втянула его сперва правой, а затем и левой ноздрей, а затем, захлопнув табакерку, сделала глубокий вдох и наконец звучно чихнула в громадный носовой платок неопределенного цвета, после чего на ее лице проступила улыбка блаженства. В ту же самую минуту входные двери растворились и вошла первая нанимательница, женщина лет сорока пяти в голубом костюме в белый горошек и шляпке-клош с крохотной тульей и широкими, опущенными на глаза полями.
Кавалерственная дама Амор Арфини с удивительным для своего телосложения проворством поднялась из-за стола и двинулась навстречу посетительнице со слащавой улыбкой на устах. Она проводила клиентку в гостиную и усадила ее в кресло.
Затем хозяйка агентства сделала знак одному из двух женственных молодых людей. Тот, на кого пал выбор, поднялся и грациозными мелкими шажками, покачивая на ходу бедрами, направился в соседнюю комнату.
Через несколько минут он вновь возник на пороге. На смазливом личике читалась скорбь, походка потеряла грациозность. Молодой человек кивком попрощался со всеми, а товарищу, в свою очередь отправившемуся в гостиную на собеседование, громко шепнул:
— Предупреждаю, она невыносима.
Претендентки на место горничной услыхали и обменялись насмешливыми улыбками. Кавалерша Амор пригвоздила их к месту взглядом василиска.
Лена никогда не смеялась над гомосексуалистами. Одна такая пара жила и в Котиньоле. Это были несчастные люди. Они мечтали об огнях рампы, а вместо этого им приходилось заниматься крестьянским трудом. Вели они себя тихо, работали усердно, целый день проводили в поле, а по вечерам, когда все остальные мужчины отправлялись в кабачок, сидели по домам, перечитывая биографии знаменитых актрис и модных певичек. В дни карнавала им выпадало редкое счастье покрасоваться на людях в платьях своих матерей и сестер. Конечно, они так явно не выставляли напоказ свое отличие от нормальных мужчин, как эти двое молодых людей, и крестьяне уважали их за это, понимая, что они не виноваты, если бог создал их такими, заключив душу женщины в тело мужчины.
Лене не понравилось нарочитое кривляние двух официантов, но она отнесла их поведение на счет странностей и причуд городских жителей.
Второй официант выпорхнул из гостиной с улыбкой триумфатора на губах.
— Меня наняли, — с гордостью объявил он кавалеру Амор Арфини.
Дама в голубом костюме покинула гостиную. Понизив голос, она обменялась несколькими словами с владелицей агентства, дружески поблагодарила ее, передала деньги и, попрощавшись, ушла.
Очередь Лены настала с приходом очень немолодой и строго одетой дамы, лицо которой было полускрыто вуалеткой, усеянной множеством черных бархатных мушек. Дама встретила ее в гостиной, почти целиком занятой огромным облезлым диваном и грандиозной вазой с искусственными фруктами, грозившей проломить шаткий тонконогий столик.
Дама села, выпрямив спину и выпятив грудь, а Лена так и осталась стоять.
Нанимательница неторопливо осмотрела ее от прически до носков туфель через лорнет, который поддерживала чуть выше кончика носа.
— Почему ты носишь очки? — спросила она наконец тусклым, невыразительным голосом.
— Я близорукая, — ответила Лена.
— И без рекомендаций, — напомнила дама, откинув вуалетку и демонстрируя лицо, испещренное следами оспы.
— Я объяснила кавалеру Арфини, что мне могут их выслать, — возразила Лена.
— В данный момент они меня не интересуют. Чем занимается твой муж?
Лена на минутку замешкалась, но тут же подумала, что вряд ли стоит излагать незнакомой женщине историю своей жизни.
— Он поденный рабочий, синьора, — этим она решила и ограничиться.
— Синьорина, — с нажимом поправила ее дама. — Ну а ты чем занимаешься?
— Я умею стирать и гладить тонкое белье. Прилично шью и штопаю. Неплохо стряпаю и в случае необходимости могу прислуживать за столом. Не брезгую никакой работой. Я готова делать уборку и мыть полы. Я сильная. Если надо, могу передвинуть платяной шкаф без посторонней помощи, — все это Лена проговорила с величайшей серьезностью.
— Я вижу, главное, что ты умеешь, так это подать товар лицом, — развеселившись, воскликнула престарелая синьорина. — Ловлю тебя на слове. Ты сейчас же проводишь меня домой, а там посмотрим, — добавила она, вставая и со щелчком складывая лорнет.
— С позволения синьорины, я хотела бы знать, какое мне положат жалованье и будут ли платить поденно или понедельно, — решительно возразила Лена.
— Я возьму тебя с двухнедельным испытательным сроком. Если буду довольна, найму тебя на постоянную работу, тогда и договоримся о жалованье. Ты будешь заниматься бельем моего брата и моим. Мой брат — приват-доцент университета. Что касается меня, то я посвятила свою жизнь исправлению заблудших юных душ, — с важностью в голосе пояснила старая дева.
Лена прониклась сочувствием к бедным юным грешницам, вынужденным иметь дело со столь строгой воспитательницей, и решила, что лучше сразу сообщить работодательнице о своем собственном положении.
— Надеюсь, вы не станете заниматься моим исправлением, синьорина. Должна вас сразу предупредить, что оставила мужа и живу с человеком, с которым, как вы понимаете, не могу сочетаться браком.
Пожилая синьорина вновь уселась и с уже знакомым щелчком открыла свой лорнет, чтобы как следует оглядеть необычную служанку.
— И что же это за человек? — спросила она с подозрением.
— Он человек честный и порядочный. И он бы ужасно рассердился, если бы узнал, что я нанялась служить. Но все дело в том, что я не хочу, чтобы он меня содержал. У меня тоже есть гордость, синьорина, — заявила Лена, давая понять, что разговор окончен.
Она не сомневалась, что теперь ей откажут от места.
Однако нанимательница скупо улыбнулась в ответ на ее слова и сказала:
— Ценю твою откровенность. Пойдем.
Они вошли в огромную квартиру на втором этаже особняка с видом на Монтаньолу, обставленную старинной тяжеловесной мебелью темного дерева с замысловатой резьбой. В каждой комнате стояли книжные шкафы и висели мрачные картины на библейские сюжеты. Только в кухне было веселее: здесь в клетке, подвешенной к оконному ставню, щебетала пара канареек, и какая-то девица, довольно неряшливая на вид, смолила над огнем ножки ощипанного цыпленка.
В столовой Лена увидела еще одну женщину, тощую, как скелет, которая, стоя на стремянке, протирала влажной тряпкой подвески громадной люстры богемского хрусталя. В кабинете профессора молодой человек наводил порядок среди высившихся повсюду стопок толстенных фолиантов. Это был архивист.
Гардеробной в квартире не было, а бельевые шкафы, как объяснила престарелая синьорина, стояли в спальнях и в длинном служебном коридоре. Белье следовало стирать, чинить и гладить в кухне, которую она назвала refugium peccatorum[44].
— Профессор читает курс канонического права, — сообщила его сестра. — Он просто помешан на чистых рубашках и меняет их по два раза в день. Наша старая кастелянша больше не смогла выдержать такие нагрузки, у нее сильно болели ноги, да и глаза уже стали не те, что прежде, ну а последствия ты легко можешь вообразить сама. — И она вздохнула, подняв глаза к небу. — В кухне замочены две рубашки. Постирай их и погладь. На сегодня это все, что от тебя требуется. Если работа будет выполнена на должном уровне, придешь завтра утром в семь тридцать.
Мужественно окунувшись в вонь паленых куриных лап, Лена выстирала рубашки из батиста хозяйственным мылом, отжала их, закатав в чистое полотенце, намочила в разведенном теплой водой крахмале манжеты и воротнички, после чего начала гладить. Утюг, наполненный мелким древесным углем, был тяжел, время от времени его приходилось раскачивать на весу, чтобы раздуть жар.
Не прошло и часа, как рубашки были готовы. Синьорина Донадони — такова была ее фамилия — придирчиво осмотрела работу претендентки на место кастелянши.
— По-моему, неплохо, — произнесла она вслух, в то время, как ее глаза засветились удовлетворением при виде отлично сделанной работы. — Жду тебя завтра с утра. Работать будешь до часу дня. С понедельника по субботу включительно. Воскресенье — выходной, он, разумеется, не оплачивается.
После этого она назначила Лене весьма солидное жалованье.
Домой Лена летела, не чуя под собой земли. В общем и целом чудаковатая синьорина Донадони показалась ей даже симпатичной. Лена спрашивала себя, что сказала бы старая дева, доведись ей увидеть особняк, где они жили со Спартаком.
— Лена, я здесь, — раздался за ее спиной знакомый голос, когда она отпирала входную дверь.
Она обернулась и увидела, как от одной из колонн портика отделилась коренастая фигура Антонио Мизерокки.
— Тоньино! — воскликнула Лена, и ключи выскользнули у нее из пальцев.
Пока она поднимала их, Антонио успел подойти ближе. На нем были черные, до блеска начищенные башмаки, серые фланелевые брюки с отутюженной складкой, свежевыстиранная рубашка с немного выношенным воротничком и тщательно вычищенная черная куртка. Шляпа с широкими полями затеняла изуродованную часть лица. Он робко улыбнулся Лене.
— Я только что отправила тебе письмо, а ты уже здесь. Как это возможно? — удивилась Лена.
— Не знал, что ты мне написала. Уже несколько дней я не живу дома. Я… приехал попрощаться. Уезжаю в Америку, — проговорил он негромко.
Они стояли под портиком, тянувшимся вдоль всей улицы, стеснительные и неловкие, как подростки во время первого свидания.
— Значит, ты решился, — сказала Лена.
— Мама едет со мной, — сообщил он.
— Как поживает Джентилина? — торопливо спросила Лена, опасаясь, что мать Тоньино вот-вот покажется из-за угла, и понимая, что не сможет без стыда взглянуть в глаза этой кроткой и любящей женщине, всегда относившейся к ней по-доброму.
— С ней все в порядке. Передает тебе привет. Она меня ждет на вокзале. Мы сегодня же уезжаем в Геную.
— Я тебе написала, чтобы ты знал мой адрес, потому что… Откуда ты узнал, что я здесь живу? — спохватилась Лена.
— Я всегда знаю все о тех, кто меня интересует, — ответил Тоньино.
Лена вспомнила, как в точности эти самые слова произнес Спартак, когда они встретились впервые. Неужели дорогие ей мужчины так похожи друг на друга?
— Что еще говорилось в твоем письме? Я ведь его так и не прочту, — спросил Антонио.
— Я уже не помню, — уклонилась от ответа Лена. — Ты очень зол на меня?
— Да разве бы я приехал, если бы был зол? Ты славная девочка, Лена. Ты была мне хорошей женой, — прошептал Тоньино.
— Мне так хотелось бы сохранить нашу фотографию, ту, что стояла на буфете, — робко попросила она.
— Это единственное, что мне осталось на память о тебе. Позволь мне сохранить ее, — умоляюще произнес он, краснея до корней волос.
— А я все еще ношу твое гранатовое ожерелье, — сказала Лена, расстегивая ворот платья.
При этом Тоньино заметил блеснувшую брошку в виде розы из жемчугов и изумрудов. Он сразу узнал эту вещь. Она принадлежала Одетте.
— Это он тебе подарил? — спросил Антонио, кивнув на сверкающую драгоценность.
— Угу. Да это пустяк, дешевка, — отмахнулась Лена. — Она ненастоящая.
Тоньино усмехнулся, отводя глаза.
— Ну, так я пошел, — сказал он.
— Счастья тебе, Тоньино, удачи. Прости меня. Ради бога, прости, — шептала она с глазами, полными слез.
Он ласково провел рукой по ее щеке.
— Я дам тебе знать, где меня найти на случай, если вдруг понадобится моя помощь.
Так они и расстались. Стоя у дверей с ключами в руках, Лена смотрела, как Тоньино уходит от нее вдоль по улице, превращенной в крытую галерею. Потом она, пошатываясь, вошла в дом. Важная часть ее жизни окончилась навсегда. Теперь она действительно сожгла мосты, которые связывали ее с прошлым, окончательно зачеркнула то немногое, что давало ей чувство уверенности в себе.
Кошка радостно бросилась ей навстречу. Лена взяла ее на руки, прижалась лицом к мягкой шерстке и горестно расплакалась.
Она с облегчением заметила, как постепенно все больше удлиняются тени: близился вечер, вскоре должен был вернуться Спартак.
С первого этажа донесся стук закрываемой входной двери. Спартак поднялся по лестнице, насвистывая модный мотивчик, и, подойдя к Лене, крепко обнял ее. Потом принюхался:
— Лазанья[45]?
— Рагу с лапшой, — поправила его Лена.
Они сели за стол. Время от времени Лена искоса бросала на него вопросительный взгляд. Она не забыла письма Альберты, но не хотела начинать разговор первой. За едой Спартак стал рассказывать ей о работе.
— Завтра утром придут маляры освежить стены в конторе. Я нанял новый персонал, с будущей недели у нас откроется настоящее представительство по продаже промышленных товаров для сельского хозяйства. И мне понадобится твоя помощь, любовь моя.
— Правда? И что я должна делать? — Мысль о том, что она может оказаться ему полезной, воодушевила Лену.
— Пригляди за рабочими, чтобы не спали на ходу и закончили все побыстрее. У них почасовая оплата, и я не хочу, чтобы они волынили за мои деньги.
— Не беспокойся, я их заставлю побегать, — пообещала Лена, но тут же спохватилась: — Завтра утром я не могу. У меня дела. Извини.
— И далеко ли ты собралась? — спросил он, глядя на нее с удивлением.
— Я нашла себе работу, просто чтобы не сидеть без дела и заработать денег.
Спартак резким движением швырнул вилку на тарелку. Посуда зазвенела, испуганная кошка юркнула под стол, а Лена вздрогнула от неожиданности.
— Что ж, по-твоему, я не в состоянии содержать свою жену? — возмутился он.
— Не смей повышать на меня голос! Я никому не позволю себя содержать, в том числе и тебе. Я всю жизнь работала и буду работать, пусть хоть весь свет перевернется, — решительно заявила Лена.
— Неужели ты не понимаешь, что я богат?
— Да будь ты хоть сам король, это ничего не меняет. Не хочу я зависеть от тебя, чтобы купить себе пару башмаков. А если мне захочется купить тебе подарок? Я должна буду просить на него деньги у тебя?
Гнев Спартака внезапно улетучился, и он улыбнулся Лене.
— Маддалена, любовь моя! Я стану со временем самым богатым человеком в Италии. И ты хочешь сказать, что моя жена должна работать?
— Так я и поверила. Чем хвалиться, лучше богу помолиться. И не забывай, что я пока еще не твоя жена.
— Я передал дело адвокату. Твой брак будет аннулирован.
— Каким это образом? Тоньино сегодня уехал в Америку.
— А ты откуда знаешь?
— Он приходил со мной попрощаться.
— Да как он посмел? — возмутился Спартак.
— А ты? Как ты смеешь меня допрашивать? Это я имею право знать, чем закончилась история с Альбертой Бенини. Если, конечно, она закончилась.
— Ах вот к чему ты клонишь!
— А что? Я требую слишком многого?
Опять они были на ножах.
— С Альбертой Бенини покончено. Она осталась в прошлом и больше не будет нас беспокоить. Я бы предпочел, чтобы ее имя вообще не упоминалось.
— Я согласна. Но только, если дело действительно улажено раз и навсегда.
— Знаешь, в чем твоя сила, Маддалена? — спросил Спартак, глядя на нее исподлобья и покачивая головой.
— Скажи мне сам.
— Я люблю тебя. Ты такая красивая, что я, глядя на тебя, просто сгораю от желания. Ты такая сильная, что я уступаю без боя. Ты такая честная, что я в сравнении с тобой сам себе кажусь негодяем, хотя в глубине души мне не в чем себя упрекнуть. И все же я недостоин тебя, — признался Спартак.
— Поешь ты сладко, спорить не стану, и подольститься умеешь. Но я тебя вижу насквозь, меня лестью не проймешь, и тебе бы следовало это знать.
— Когда мы поженимся, я подарю тебе кольцо с огромным бриллиантом.
Мысль об огромном бриллианте не произвела на Лену особого впечатления, ей вообще не верилось, что Спартак может по-настоящему разбогатеть. Но он был тем человеком, которого судьба поставила на ее пути, и она была счастлива принадлежать ему, понимая, что он никогда не перестанет ее любить.
…Это случилось прохладной летней ночью, когда Лена и Спартак крепко спали, обнявшись на старинном супружеском ложе, принадлежавшем в незапамятные времена родителям нотариуса Беллерио. На первом этаже особняка раздался телефонный звонок. Телефон долго звонил, прежде чем они услышали.
Оба бегом спустились по лестнице: ночной звонок не предвещал ничего хорошего. Спартак схватил трубку и еле узнал голос своей матери.
— Что случилось, мама? — спросил он, стараясь оставаться спокойным.
— Миранда заболела, — захлебываясь от рыданий, сообщила мать.
— А что с ней? — испугался Спартак.
— Мы не знаем. Звоню тебе из больницы, мы привезли ее сюда. Дело серьезное, Спартак. Ей очень плохо.
— Я выезжаю немедленно, — сказал он, не задавая больше вопросов.
Лена уже поднялась обратно наверх, выложила на кровать его одежду и принялась упаковывать дорожную сумку.
— Что случилось? — спросила она.
— Моя сестра… ее отвезли в больницу, — ответил он, одеваясь на ходу.
Спартак часто рассказывал о младшей сестренке и всегда говорил о ней с любовью. Лена не была с ней знакома, но знала, что Миранда — добрая, милая, славная девочка, очень привязанная к брату.
— Хочешь, я поеду с тобой в Луго? — предложила Лена.
— Лучше побереги себя, любовь моя, — тихо покачал головой Спартак. — Что бы это ни было, ты ничем не сможешь помочь.
В дверях дома они обнялись.
— Дай мне знать, — попросила Лена.
Она медленно поднялась наверх. Огромный мрачный особняк, погруженный в ночную тишину, вдруг показался ей страшно пустым. Лена легла в постель, но уснуть не смогла. За все эти годы семья Рангони так и не пожелала с ней познакомиться. Лену их отношение оставляло равнодушной, но Спартак от этого страдал.
Он частенько говаривал ей:
— Как только у нас появится ребенок, все переменится, вот увидишь.
Лена понимала, насколько для него важно одобрение семьи.
Теперь она была на четвертом месяце. Узнав о ее беременности, Спартак обрадованно предрек:
— Этот ребенок поможет нам сблизиться с моими родителями.
Так и не сомкнув глаз, Лена поднялась с постели, прошла в кухню, взяла из холодильника бутылку молока, вылила немного в алюминиевую кастрюльку и поставила ее на газовую конфорку. Когда молоко согрелось, Лена налила его в глубокую тарелку, накрошила в нее хлеба и принялась есть. Мича проворно вспрыгнула на стол, требуя своей доли похлебки.
С тех самых пор, как Спартак два с половиной года назад увез ее в Болонью, Лена впервые осталась на ночь в доме совершенно одна. Она провела ладонью по уже начавшему округляться животу и вспомнила, какими муками сопровождалась ее первая беременность. На этот раз не было ни тошноты, ни других недомоганий. Лена чувствовала себя здоровой и сильной, как львица. Ей интересно было знать, кто у нее родится, сын или дочь, и очень хотелось поскорее его увидеть.
Синьорина Донадони подарила ей пособие для будущих матерей, и сейчас, поскольку сон все не шел, Лена принялась его листать.
Чтение поглотило ее целиком, и, только когда этажом ниже опять зазвонил телефон, Лена вдруг поняла, что на часах семь утра и солнце уже заливает светом городские крыши.
— Я не вернусь домой раньше вечера, — сказал ей Спартак.
— И больше ты ничего не можешь мне сказать?
— Миранда умерла. Скоротечный менингит. — Его голос был глухим от горя.
— Мне жаль. Мне очень, очень жаль, — пролепетала Лена.
— Ей только-только исполнилось восемнадцать! Она была такая хорошая! — продолжал Спартак. — Мама просто убита горем, отец как в тумане.
— И ты в отчаянии. Я понимаю. О конторе не думай, я ее открою. Пробуду дома весь день на случай, если тебе что-нибудь понадобится, — попыталась утешить его Лена.
— Спасибо тебе, Маддалена. Постарайся хоть ты сохранить спокойствие.
Лена немедленно перезвонила синьорине Донадони, чтобы предупредить, что в этот день не придет на работу.
Престарелая синьорина со временем крепко привязалась к своей служанке. За ее внешней суровостью скрывалась великодушная и щедрая натура. Узнав о беременности Лены, она немедленно набросилась на брата с требованием использовать его связи в церковных кругах, чтобы добиться скорейшего аннулирования брака Лены и Антонио. Вмешательство специалиста по каноническому праву принесло свои плоды: вопреки пессимистическим прогнозам адвоката, занимавшегося оформлением развода по поручению Спартака, дело о расторжении брака Мизерокки — Бальдини стало продвигаться с завидной быстротой.
— Тебе непременно нужно узаконить свое положение, — говорила ей старая дева. — Это очень важно не только для тебя, но и для малыша.
В это утро, услыхав по телефону голос своей подопечной, синьорина Донадони встревожилась.
— Что я могу для тебя сделать? — спросила она.
— Пришлите мне рубашки профессора на дом. Умерла моя золовка, и я не знаю, когда смогу прийти к вам, — объяснила Лена.
Вечером Спартак вернулся в Болонью. На его лице застыла гримаса боли. Рассказывая о сестре, он расплакался, как ребенок.
— Она была такая добрая, такая кроткая! Столько страдала в детстве из-за своей больной ножки, зато, когда выросла, расцвела как цветочек. Если господь так милосерден и всемогущ, почему он должен был лишить ее жизни?
Часами перебирая старые воспоминания о Миранде, он говорил о ней с бесконечной нежностью.
— Я поеду с тобой в Луго на похороны, — решила Лена в порыве озарения.
Потом она смастерила Спартаку черную траурную повязку на рукав, а на следующее утро перед отъездом купила себе черное платье.
Смерть юной Миранды собрала вокруг семьи Рангони множество людей. Весь городок был оклеен траурными листовками в черной рамке, извещавшими о кончине Миранды и дате похорон.
Так Лена познакомилась со свекром и свекровью, несчастными стариками, убитыми горем. Она первая раскрыла объятия матери Спартака, и та бросилась ей на шею.
— Я знаю, ты ждешь ребенка, — прошептала старая женщина. — Надеюсь, у тебя будет девочка. Она напомнит мне мою Миранду.
Лену разбудил приступ острой боли в пояснице. Она на ощупь протянула руку в темноте в поисках успокоительного тепла, исходившего от тела любимого мужчины, спавшего рядом с ней. Боль мгновенно утихла, сменившись ощущением блаженного покоя, таким прекрасным, что в него почти невозможно было поверить.
Она опять крепко заснула и вновь открыла глаза, лишь когда на ночном столике зазвонил будильник.
— Заткни эту чертову тарахтелку, — пробормотал Спартак, закрывая голову подушкой.
Лена поднялась и отяжелевшей походкой направилась к окну, чтобы поднять жалюзи, но на полдороге замерла. Ее опять пронзила мгновенная острая боль.
Отдышавшись, она подошла к Спартаку и сорвала у него с лица подушку.
— Боюсь, сегодня утром контору тебе открывать не придется. Поторопись, надо бежать за повитухой.
Он как подброшенный вскочил с постели и уставился на нее в ужасе.
— У тебя схватки?
— Что бы это ни было, пока что оно прошло, — успокоила его Лена.
Спартак начал торопливо одеваться.
— Так есть у тебя схватки или нет? — взволнованно расспрашивал он. — Что сказать повитухе?
— Пойду приготовлю кофе с молоком, — сказала Лена, направляясь в кухню.
— Успею я хотя бы побриться? — крикнул Спартак ей вслед.
— Нет, — отвечала она приглушенным от боли голосом. — Кажется, и вправду началось.
Спартак подбежал к ней.
— Не двигайся. Сиди смирно и жди меня, я скоро вернусь.
Он в панике спустился по лестнице, прыгая через две ступеньки и сквозь зубы проклиная акушерку, у которой не было телефона. К счастью, она жила в соседнем доме.
Акушерка спала крепким сном после бессонной ночи, проведенной у постели роженицы. Спартаку пришлось долго стучать, чтобы ее добудиться. Поняв, в чем дело, она на ходу подхватила свой незаменимый чемоданчик и последовала за насмерть перепуганным будущим папашей, кричавшим по дороге что-то бессвязное.
Тем временем Лена, стараясь сдерживать стоны, с трудом дотащилась до спальни, сняла с кровати постельное белье, покрыла набитый шерстью матрас клеенкой, потом натянула на него стеганое покрывало, которое сшила сама, и, наконец, постелила сверху свежую простыню, надеясь, что Спартак с повитухой вскоре появятся. Приступы боли в пояснице становились все более частыми и невыносимыми. Она растянулась на постели и вдруг почувствовала, как по ногам стекает теплая жидкость. Болезненные сокращения буквально не давали ей дышать.
Когда Спартак и акушерка вбежали наконец в комнату, ребенок уже появился на свет. Повитуха проворно перерезала пуповину и принялась хлопотать вокруг матери и новорожденного.
— У вас прекрасная девочка, — объявила она.
— Мы назовем ее Мирандой, — сказал Спартак, склоняясь над изголовьем, чтобы поцеловать Лену. — Спасибо, любовь моя. Ты удивительная женщина. — Его глаза растроганно блестели.
После родов у Лены начались частые и беспричинные приступы меланхолии, настолько испугавшие Спартака, что он вызвал к ней врача.
— С вашей женой все в порядке, — заверил его доктор, — не обращайте внимания на эти слезы. Многие женщины ведут себя так после рождения ребенка, причины этого явления нам неизвестны. Вы, синьор Рангони, должны позаботиться о том, чтобы молодая мамаша хорошо питалась: парное мясо, свежие овощи, хорошее легкое вино и много фруктов. Тогда ее молоко обогатится питательными веществами, которые помогут малютке вырасти сильной и здоровой.
После родов акушерка крепко-накрепко перебинтовала Лене живот эластичным бинтом. Эта повязка ужасно мешала ей, буквально отравляла жизнь.
— Это совершенно необходимо? — спросила Лена.
— Деревенские женщины не пользуются некоторыми приспособлениями, хотя они очень важны. Ваши внутренние органы, синьора, месяцами подвергались сдавливанию. Ребенок рос, и они все больше сжимались под его тяжестью. А теперь вашим внутренностям надо помочь встать на место.
Бандаж был такой тугой, что Лене трудно было даже подниматься с кровати.
Синьорина Донадони поспешила предложить свою помощь. Она привела с собой некое странное существо, одну из своих «заблудших» подопечных, которую ей удалось вернуть на путь добродетели.
Ее звали Серафиной, для краткости — Финни. Финни в свои двадцать лет успела пристраститься к бутылке и была настоящей алкоголичкой, когда почтенная синьорина подобрала ее на скамейке в садах Маргериты. Синьорина Донадони вылечила ее от запоя, нашла ей жилье в институте сестер-урсулинок и работу на кондитерской фабрике. С тех пор Финни работала по двенадцать часов в сутки за нищенскую зарплату, но была спокойна и довольна жизнью.
— С этого дня никакой фабрики, — объявила ей синьорина. — Ты будешь работать в доме у богатой и порядочной супружеской четы.
А Лену она заверила:
— Можешь доверять Финни, как самой себе.
— Вы так много для меня сделали, — сказала ей Лена. — Как я смогу вас отблагодарить? Я в неоплатном долгу перед вами.
— Мне всегда нужно кого-то опекать, — ответила старая дева. — Я прекрасно понимаю, что теперь мне придется искать новую кастеляншу, а уж такой добросовестной, как ты, и вовек не найти. Ты дала мне гораздо больше, чем я тебе. И не будем считаться, кто перед кем в долгу.
Оставшись одни, Лена и Финни обменялись изучающими взглядами и остались довольны друг другом. Финни оказалась миниатюрной брюнеткой с кротким взглядом.
— Сколько тебе лет? — спросила Лена.
— Двадцать шесть. А вам?
— Я немного моложе тебя.
— Вы такая красавица, — с восхищением отметила девушка.
— Ты оставила постоянную работу, чтобы прийти мне на помощь, — сказала ей Лена, искренне полагая, что домашняя прислуга — это баловство, которого она не может себе позволить.
Финни бросила на новую хозяйку смеющийся взгляд.
— Бог даст день, бог даст и пищу, — ответила она. — Раз синьорина Донадони послала меня к вам, значит, у нее были на то свои причины.
Финни проработала у Лены более тридцати лет. Когда она умирала, Лена не отходила от ее постели, ухаживая за ней, как родная сестра.
Через несколько дней Спартак вернулся домой, неся в руке клетку с двумя горлицами.
— Для тебя, любовь моя, — сказал он, нежно поцеловав ее.
— Горлицы! — воскликнула Лена.
— Они принесли тебе подарок, — уточнил Спартак.
На шее у одной из птичек была повязана белая шелковая ленточка, на которой висело кольцо с бриллиантами.
— Я ведь тебе обещал, помнишь?
— Где ты взял столько денег? — в тревоге спросила Лена.
— Не твоего ума дело, — рассмеялся Спартак. — Я еще за него не заплатил. То есть, я хочу сказать, не всю сумму. У меня, слава богу, большой кредит, — пояснил он, пока Лена снимала кольцо с шейки горлицы.
Спартак надел его ей на палец.
— Это тебе в подарок. В один прекрасный день — надеюсь, он не за горами — твой палец украсит и обручальное кольцо.
— Сама не понимаю, зачем я все еще верю такому хвастунишке, как ты, — улыбнулась Лена, любуясь чистым блеском бриллиантов.
Крестины Миранды были обставлены необычайно торжественно. Всю подготовку взяла на себя Одетта, она же выступила в роли крестной матери. В церковь отправился целый кортеж из трех автомобилей. В первом лимузине, в сопровождении графа Сфорцы, ехала сама Одетта, держа на руках новорожденную. Спартак и Лена следовали за ними во второй машине, а старики Рангони заняли место в третьей.
Баптистерий церкви Святого Петрония был украшен белыми розами, величественный обряд крещения растрогал Лену до слез. Внимательно наблюдавшая за ней Одетта заметила брошку в форме розы, приколотую к отвороту ее платья. Не в силах удержаться от улыбки, она обернулась к Спартаку. Он ответил ей многозначительным взглядом.
Окончание церемонии, последовавшего за ней обеда и традиционного обмена любезностями и поздравлениями Лена восприняла как избавление: она была еще слишком слаба после родов и больше всего на свете мечтала укрыться в собственном доме с маленькой Мирандой.
Старики Рангони вернулись в Луго на поезде. Супруги Сфорца остались в Болонье и отправились в отель «Бальони», где у них был заказан номер. Лена, попав наконец домой, поскорее избавилась от элегантного праздничного наряда и взяла дочь на руки, чтобы покормить малышку. Спартак смотрел на Маддалену с бесконечной нежностью и думал, что она стала еще красивее. Восхищаясь хрупким и в то же время словно излучающим внутреннюю силу очарованием представшей перед ним картины, он понял, почему тема материнства вдохновила стольких художников на создание шедевров.
Вдоволь налюбовавшись, Спартак отправился в спальню и вытащил из ящика секретера свой фотоаппарат. По возвращении в кухню он сказал Лене:
— Не двигайся. Я хочу снять тебя с малышкой.
Лена тут же выхватила из кармана халата носовой платок и прикрыла свою обнаженную грудь.
— Это святотатство, Маддалена, — запротестовал Спартак.
— Это моя грудь, и я не намерена выставлять ее на всеобщее обозрение, — наотрез отказалась Лена.
Сделанная Спартаком фотография вошла в семейный альбом: Лена, склонившаяся над кругленькой головкой Миранды, покрытой кружевным чепчиком, и малютка, мирно посасывающая молоко из материнской груди.
Часы в столовой пробили четыре раза.
— О черт, я опаздываю! — с досадой воскликнул Спартак.
— Куда ты собрался? — рассеянно спросила Лена.
— Есть одно дело. Увидимся за ужином.
Он торопливо покинул кухню, спустился в контору, чтобы оставить распоряжения двум работавшим на него служащим, взял список поступивших телефонных звонков, но отвечать на них не стал. Выйдя из дома, Спартак сел на велосипед и уверенно углубился в лабиринт старинных городских переулков.
Остановился он неподалеку от особнячка, выстроенного в начале века в стиле модерн. Над парадным входом красовалась вывеска: «Гостиница «Тритон».
Спартак оставил велосипед у ограды и вошел в небольшой вестибюль.
Администратор приветствовал его улыбкой.
— Синьора уже поднялась наверх, — прошептал он с чувством мужской солидарности.
— Какой номер? — спросил Спартак.
— Тот же, что и всегда, разумеется, — ответил администратор так, словно была задета его профессиональная гордость.
Одетта ждала его в кровати. Ее одежда и белье были разбросаны повсюду в столь типичном для нее живописном беспорядке. Она курила сигарету и читала «Даму с собачкой» Чехова.
— А я уж думала, ты не придешь, — такими словами встретила она Спартака.
— Прости, пожалуйста. У меня были дела.
Как он мог объяснить, что совсем забыл о ней, любуясь Маддаленой?
Одетта загасила сигарету, закрыла книгу и похлопала ладонью по постели рядом с собой.
— А ну-ка, быстро, давай сюда, — весело торопила она его.
Потом, пресыщенные сексом, они молча вытянулись на кровати. Говорить не хотелось. В комнате раздавалось жужжание мухи, запутавшейся в складках шторы, из-за окна доносились голоса прохожих.
— Хотела бы я знать, какой гений придумал любовь, ему надо поставить памятник, — лениво потягиваясь, проговорила Одетта.
Эта маленькая, чистенькая, скромная гостиница стала любовным гнездышком, где проходили их редкие тайные свидания.
— Это природа. Такая же неукротимая сила, как ты, Одетта, — сказал Спартак.
— Вовсе не такая уж неукротимая, — призналась она со вздохом. — У меня никого не было с тех самых пор, как мы с тобой в последний раз занимались любовью.
— Не рассказывай мне сказки, — насмешливо возразил Спартак.
— У меня нет причин тебе врать. Хочешь — верь, не хочешь — не надо, но я говорю правду.
— В чем же дело?
— По правде говоря, сама не знаю. Иногда мне начинает казаться, что я всерьез в тебя влюбилась. Эту мысль я гоню от себя с ужасом. Не может такого быть, чтобы я осталась верна кому-то одному. К тому же должна признаться, что сегодня я чувствую себя виноватой перед Леной. Как будто я ее предала, — объяснила Одетта, старательно анализируя свои ощущения. — Но я правда хотела тебя. По-настоящему. И потом, я сказала себе, что с Леной ты не сможешь быть еще долгое время. Так стоит ли упускать такую прекрасную возможность?
Спартак поднялся с кровати и начал неторопливо одеваться.
— Если ты останешься в Болонье, мы могли бы увидеться еще и завтра, — предложил он.
— Пожалуй, я вернусь в Рим. Что-то мне захотелось светских удовольствий.
— Значит, ты меня покидаешь?
— Ты быстро найдешь мне замену, а себе утешение, — ответила Одетта, тоже принимаясь одеваться.
Он подошел к ней вплотную и сжал ее лицо ладонями:
— Посмотри мне в глаза. Это ведь неправда, что ты влюблена в меня.
— А если правда? Что это изменит? Ты обожаешь свою Лену, а теперь ты весь поглощен своей маленькой дочуркой. Тебя так и распирает отцовская гордость, хотя… — Одетта замолчала, не закончив фразы.
— Что ты еще хотела сказать?
— Ты совершенно забыл, что у Альберты Бенини тоже есть ребенок, которому, кстати, вчера исполнилось два годика, — напомнила она.
— Я об этом не забыл. Как же я мог забыть, если содержу и ребенка, и его мать?
— Деньгами ты заглушаешь голос совести, Спартак. Бьюсь об заклад, ты даже не знаешь, как зовут этого ребенка.
— Ты не могла выбрать более неудачного момента, чтобы напомнить мне о нем, — проворчал Спартак.
Он рассеянно чмокнул ее в щеку на прощание и исчез за дверью.
На пенькопрядильне в Равенне счетовод Аугусто Торелли был за главного. Именно он отвечал за весь ход дел на фабрике перед двумя совладельцами, они же ограничивались тем, что давали ему указания. Аугусто был трудолюбивым и добросовестным управляющим: по утрам появлялся на фабрике первым, а по вечерам уходил последним, иногда работал и по воскресеньям, не требуя оплаты сверхурочных. Графа Сфорцу и синьора Рангони он считал некими высшими существами, чьи указания подлежали неукоснительному исполнению, и в разговоре то и дело вставлял фразы вроде: «Граф сказал, что надо делать так» или «Синьор Рангони велел делать так». В Равенне, где народ издавна славился умением подмечать характерные черточки и придумывать на их основе меткие прозвища, счетовод Торелли получил кличку Делайтак.
Ему недавно исполнилось тридцать пять лет, в Равенну он прибыл в двадцатилетнем возрасте из далекого Таранто и, предъявив диплом бухгалтера, поступил на работу в государственную монополию[46] служащим третьей категории. В то время Аугусто был красивым, смуглым молодым человеком с выразительными чертами лица и иссиня-черной шевелюрой. Поселился он в меблированной комнате и половину своей скудной зарплаты пересылал, отказывая себе во всем, родителям в Таранто. Кроме него, у них было еще девять детей.
Через три года его перевели во вторую категорию с соответствующим повышением зарплаты, и тогда он решил купить мотоцикл, чтобы удобнее было ездить по вечерам в кино. Аугусто вовсе не так уж сильно увлекался кинематографом, просто привык именно в кино находить себе партнеров на вечер. Как человек благоразумный и осторожный, он старался удовлетворять свои неортодоксальные сексуальные потребности с максимальной осмотрительностью.
Когда фашисты повели открытую борьбу с гомосексуалистами, он удвоил меры предосторожности. Больше всего на свете ему хотелось бы провести ночь любви в постели. Хоть раз в жизни. Но он не осмеливался. Ночные поля вокруг Равенны были единственным надежным местом для его вылазок. Будучи очень бережливым, Аугусто никогда не соглашался на платные услуги. Он всегда выбирал себе в партнеры людей солидных, респектабельных мужей и отцов семейства, вынужденных, как и он, скрывать свои истинные склонности. В последнее время, после того как режим ввел налог на холостяков, счетовод Аугусто Торелли начал подумывать о том, что стоило бы подыскать себе приличную жену, простую женщину без особых претензий, которой он мог бы предложить достойное существование в обмен на возможность надежнее скрывать свой секрет. На людях он старался выглядеть лихим парнем и порой бросал заинтересованные взгляды на хорошеньких девушек, подражая поведению остальных мужчин.
Спартак заприметил подающего надежды бухгалтера еще в монополии, где у него были связи. Там высоко отзывались об Аугусто Торелли.
— Я предлагаю вам в полтора раза больше, чем вы получаете на государственной службе, — сказал тогда Спартак.
Ему необходим был помощник, и он давно уже искал надежного человека, которому можно было бы передоверить управление пенькопрядильной фабрикой.
— От добра добра не ищут, — возразил счетовод, — а у меня здесь надежное место. И при всем моем уважении к вам, не поймите меня превратно, но я не уверен, что вы можете предложить мне нечто столь же надежное. Почему вы так уверены, что меня заинтересует ваше предложение?
Спартак был убежден, что каждый человек имеет свою цену, и та, которую он предложил Аугусто Торелли в обмен на его профессиональные и организаторские способности, была просто ничтожной.
— Потому что в этой дыре вам никогда не сделать карьеры. Я прекрасно знаю, как организована работа в госучреждениях. Я буду давать вам прибавку каждый год, если, конечно, вы ее заслужите добросовестной работой, — ответил Спартак.
Так счетовод из Таранто стал «человеком номер один» на прядильной фабрике.
Спартак доверял ему некоторые деликатные задания, выходившие за рамки обычных обязанностей. Одно из них состояло в подготовке ежемесячного конверта с наличными, который следовало опускать в почтовый ящик синьорины Альберты Бенини, проживавшей с престарелой матерью и малолетним сыном в маленькой квартирке на улице Триесте рядом с портом.
Счетовод выполнял это задание с большим тактом и даже не без удовольствия. Мысль о том, что не только у него одного есть тайна, которую приходится прятать от посторонних глаз, доставляла ему странное удовлетворение.
И вот однажды Спартак зашел к нему в кабинет, когда рабочий день уже кончился.
Он устроился в кресле по другую сторону письменного стола и несколько минут просидел, не говоря ни слова. Счетовод Торелли занервничал и принялся лихорадочно перебирать в уме все текущие дела, спрашивая себя, в чем именно молодой хозяин может его упрекнуть.
— Как получилось, что в тридцать пять лет, имея хорошую работу и приличную зарплату, вы до сих пор не женаты? — в упор спросил Спартак.
— Э-э-э, я, что называется, женат на своей работе, — ответил Аугусто после минутного замешательства. — Вы не застали бы меня в конторе в этот час, если бы это было не так. Тем не менее должен вам признаться, если позволите, что в последнее время я стал обдумывать возможность женитьбы. Однако не так-то просто найти порядочную девушку, которая согласилась бы выйти замуж за человека, неспособного уделять должного внимания семье. — Он говорил очень осторожно, тщательно взвешивая каждое слово.
— А если бы я познакомил вас с такой девушкой? Порекомендовал бы ее вам и поручился, что у вас не будет причин сожалеть о сделанном выборе? — предложил Спартак.
— Я не совсем понял, идет ли речь о предложении или о приказе. Если вы считаете, что надо делать так, я выполню указание, — немедленно отозвался Аугусто.
— Счетовод Торелли, давайте не будем морочить друг другу голову. Мне отлично известна подлинная причина вашего, мягко говоря, безразличия к женскому полу.
Счетовод залился краской.
— Видите ли… я… по правде говоря… — пролепетал он чуть ли не в слезах.
— Бога ради, успокойтесь, вам не о чем тревожиться. Я только спросил, не желаете ли вы в принципе рассмотреть возможность женитьбы. Поразмыслите об этом на досуге сегодня вечером. Я хотел бы надеяться на положительный ответ. — С этими словами Спартак поднялся и оставил Аугусто Торелли одного.
Он направился в центр города, зашел в какой-то бар и позвонил Альберте.
— Можешь выйти через пять минут?
Альберта ни разу больше его не видела и не говорила с ним с того самого дня, как он отвез ее к Одетте в Котиньолу, где, впрочем, она пробыла очень недолго, пока Спартак не нашел для нее приличное жилье. Да и впоследствии не кто иной, как Одетта взвалила на себя все хлопоты, связанные с обустройством бывшей учительницы начальных классов. Именно она отвезла Альберту в больницу, потому что роды оказались тяжелыми, она же организовала крестины и взяла на себя роль крестной матери, выбрав для малыша имя Стефано. Это имя носил когда-то один из ее возлюбленных, о котором у Одетты сохранились особенно волнующие воспоминания.
— Неужели это действительно ты? — тихонько ахнула Альберта.
— Ну, так ты выйдешь или нет? — нетерпеливо повторил Спартак.
— Да, конечно. Что за вопрос! Уже лечу.
Когда он подъехал к дому на улице Триесте, Альберта уже ждала его в дверях.
— Давай поужинаем, — предложил Спартак, распахивая дверцу машины.
Он повез ее в портовый ресторанчик. Там было тесно, накурено и шумно, он мог не сомневаться, что никто не обратит на них внимания.
Спартак рассеянно подозвал официанта. Его мысли в эту минуту были заняты тем, как он потом будет объяснять Лене свое столь долгое отсутствие, ведь попасть из Равенны в Болонью он сможет только поздней ночью.
Одновременно он наблюдал за Альбертой. Она заметила его изучающий взгляд, но не смутилась.
Альберта немного располнела за прошедшие годы, черты лица смягчились после родов, жизнерадостный огонек в ее взгляде почти угас.
Перед ним была тридцатилетняя женщина, несомненно, разочаровавшаяся и затаившая обиду, но смирившаяся с наступающей старостью. Спартак ничуть бы не удивился, если бы она сейчас попрекнула его тем, что он загубил ее молодость, и не сомневался, что тем или иным способом она попытается возложить на него вину за растраченные лучшие годы ее жизни. Однако любая подобная попытка была заранее обречена на провал. В истории с Альбертой Спартак именно себя считал обманутой и пострадавшей стороной. Три года она поддерживала связь с ним, прекрасно зная, что он ее не любит, а теперь, не моргнув глазом, брала у него деньги и порой в записочках, пересылаемых в конвертах с пометкой «Личное», требовала дополнительных сумм сверх оговоренного месячного содержания под самыми разными предлогами: «Ребенок был нездоров, и мне пришлось заплатить врачу», или «Ребенок быстро растет, надо купить ему новую одежду», или даже: «Зима очень холодная, мне бы хотелось купить шубку».
Спартак платил, не возражая, даже если ради этих выплат приходилось в чем-то отказывать себе.
— Итак? — спросила Альберта, когда официант, подавший им большое блюдо рыбы, запеченной на решетке, отошел от стола.
— Я хотел бы знать, только честно, есть ли у тебя кто-нибудь. Учти, я не перестану помогать тебе, даже если у тебя есть поклонник.
— Извини за откровенность, но это идиотский вопрос, — сухо ответила Альберта. — Мне тридцать лет, у меня на руках ребенок и престарелая мать. У меня больше нет друзей, нет работы, нет денег. Да если бы я даже захотела обзавестись поклонником, любой нормальный мужчина сам бежал бы от меня как черт от ладана, учитывая все обстоятельства.
— Я не просил читать мне проповедь, достаточно было простого ответа. — Спартака охватило раздражение. — Итак, ответ «нет»?
— Вот именно, — кивнула она.
— Ты бы вышла замуж, если бы я познакомил тебя с подходящим человеком?
— Подходящим для кого? Для меня или для тебя? — съязвила Альберта.
— Я здесь ни при чем. По-моему, это достаточно ясно.
— Ты ни разу даже не выразил желания поглядеть на маленького Стефано. Куда уж яснее!
— Не отвлекайся, мы говорим о деле. У меня есть для тебя подходящий жених.
— Могу я узнать, кто он такой?
— Счетовод Аугусто Торелли. Он у меня работает.
— Я его знаю. Вижу его всякий раз, как он опускает твои конверты в мой почтовый ящик. Красивый мужчина.
— Красивый? Наверное. Мужчина? Сомневаюсь. Как бы то ни было, он добрый и славный малый. Я уверен, он будет хорошим отцом для твоего ребенка. Ребенку нужен отец. Ну а тебе, чтобы вернуться в общество, нужен муж.
— Ты так твердо уверен, что за деньги можно купить счастье!
— Счастье или нет, но нечто похожее на него — можно, — уточнил Спартак.
— А если я откажусь?
— Ничего не случится. Я по-прежнему буду тебе помогать, как и до сих пор. Но советую подумать. И постарайся, чтобы ответ был положительным.
Альберта рассмеялась. Это был горький смех. Все-таки, несмотря ни на что, она оставалась женщиной слабой и уязвимой.
— Я прекрасно понимаю, что, прими я решение, идущее вразрез с твоими планами, оно обернется против меня же самой. Я слишком хорошо тебя знаю, Спартак. Раз уж ты что-то задумал, значит, это правильно, иначе и быть не может. Стало быть, мне придется подчиниться. В один прекрасный день ты, может быть, захочешь познакомиться со своим сыном и не сможешь, потому что у него будет другой отец.
— Я вовсе не говорил, что он будет носить фамилию Торелли. Его по-прежнему будут звать Бенини, как тебя, — оборвал разговор Спартак.
Несмотря ни на что, брак Альберты и Аугусто оказался удачным, и маленький Стефано вырос, называя отцом человека немного чудаковатого, но относившегося к нему с большой нежностью.
Однако с годами история незаконнорожденного сына все-таки выплыла наружу, и семье Спартака стали известны некоторые подробности. Никто не осмеливался говорить об этом открыто, сам Стефано тоже ни разу не намекнул на свое истинное происхождение, однако слух о таинственном, так и не признанном первенце грозной тенью повис над семьей Рангони.