Кошки. Письма на заметку

01 Быть может, вся природа – это огромная кошка?

Никола Тесла, родившийся в 1856 году в селе Смилян на территории современной Хорватии, – изобретатель, идеи которого настолько изменили наш мир, что его вклад до сих пор сложно оценить по достоинству. За прожитые им восемьдесят шесть лет он добился революционных результатов, разработав и усовершенствовав, в частности, асинхронный электродвигатель, и к концу жизни являлся обладателем трехсот технических патентов. В столице США Вашингтоне, в возрасте уже восьмидесяти трех лет, Тесла познакомился с Полой Фотич, дочерью югославского посла; их общая любовь к кошкам переросла в дружбу. Вернувшись домой в Нью-Йорк, Тесла написал новой подруге письмо, в котором впервые раскрыл причину своего увлечения электричеством.

Никола Тесла – Поле Фотич

23 июля 1939 г.

Нью-Йорк,

23 июля 1939 г.

Моя милая мисс Фотич,

К этому письму прилагаю календарь «Югославия» на 1939 год, в котором ты найдешь фотографию того самого дома в том самом селе, где на мою долю выпало множество веселых и грустных приключений – и где, по странному стечению обстоятельств, я и был рожден. Если ты повернешь календарь на страничку «Июнь», то увидишь старый дом у подножия лесистого холма. Этот холм называется Богданич. Рядом стоит церковь, а за ней, немного поодаль, расположилось кладбище. Ближайшие соседи находились от нас в двух милях. Зимой, когда снега наваливало выше человеческого роста, мы оказывались полностью отрезаны от мира.

Моя мать казалась мне неутомимой. Почти каждый день она была занята с четырех часов утра до одиннадцати вечера. С четырех до шести, пока остальные дремали, мне доставляло огромное удовольствие исподтишка, сквозь полуприкрытые веки, следить за тем, как она споро, иногда почти бегом, исполняла взятые на себя обязанности. Она руководила прислугой, следившей за домашним скотом, сама доила коров, управлялась с десятками мелких дел, готовила завтрак для всего дома. Только когда завтрак уже был на столе, она шла поднимать семью. Поев, мы все присоединялись к ней, вдохновленные ее примером; каждый делал свое дело на совесть, охотно, и тем мы скрашивали свои дни.

На мою долю радости доставалось больше, чем прочим, и источником моего счастья был великолепный Мачак – наш кот, прекраснейший во всем мире. Не знаю, как передать тебе глубину взаимной приязни между нами. Мы жили друг для друга. Куда бы я ни шел, Мачак неизменно следовал за мной, весь – любовь и готовность оградить меня от опасности. Как только ему казалось, что такая необходимость возникала, он раздувался вдвое против обычного, выгибал спину, хвост поднимал вверх, как стальной прут, усы его, казалось, обретали жесткость проволоки – и он давал волю своей ярости, испуская громкое, резкое шипение: «Фффф! Фффф!» И такое страшное это было зрелище, что любой, кто был его причиной, будь то человек или животное, спешно удалялся.

Каждый вечер мы бегали наперегонки вдоль церковной стены, и он постоянно пытался ухватить меня за ногу. Он делал вид, будто вот-вот меня искусает, но как только его острейшие клыки проникали сквозь ткань моей одежды, он немедленно ослаблял хватку, и прикосновение их к моей коже было нежнее прикосновения лапок мотылька к лепесткам розы. Больше всего Мачак любил валяться со мной на траве – он мурлыкал, царапал и кусал меня от наслаждения, и я, зачарованный, отвечал ему тем же, я тоже мурлыкал, царапался и кусался. Играм этим не было конца, мы катались и катались по траве, забыв обо всем в упоительном восторге. Только дождливая погода заставляла нас оставить это развлечение.

К воде Мачак относился очень подозрительно. Он мог совершить огромный прыжок, только чтобы не замочить лапы. В дождливые дни мы запирались в доме и находили для игр какой-нибудь уютный уголок. Мачак поддерживал себя в безупречной чистоте, не линял, не носил блох, вообще не имел никаких вредных привычек. Просьбу выпустить его ночью на улицу он выражал с трогательной робостью, а возвращаясь, тихонько скребся у двери.

Но я хотел рассказать об одном странном эпизоде, память о котором я пронес через всю свою жизнь. Дом наш находился на высоте тысячи восьмисот футов над уровнем моря, и зимой у нас, как правило, стояла сухая погода. Лишь иногда приходил теплый, настойчивый ветер с Адриатики, он дул несколько дней подряд, растапливая весь снег, затопляя окрестности и унося с собой жизни и имущество. Мы наблюдали за разъяренными бурлящими потоками, сметающими все на своем пути. Я часто вспоминаю о событиях своей юности, и, когда я думаю об этой картине, шум воды вновь одолевает мой слух и безумный танец обломков, проносящихся мимо, вновь встает передо мной. Впрочем, воспоминания о зимах – о сухом морозе и белейшем снеге – мне всегда приятны.

Как-то раз зима выдалась еще суше, чем обычно. Всякий проходящий мимо, ступая по снегу, оставлял за собой мерцающие следы, а брошенный снежок разбивался о преграду со вспышкой, как будто кто-то расколол ножом кусок сахара. В сгущающихся сумерках я провел рукой по спине Мачака – и потерял дар речи, пораженный открывшимся мне волшебством. Спина его светилась ровным светом, а моя рука произвела сноп искр, да с таким треском, что его было слышно по всему дому.

Отец мой был человеком образованным; на любой вопрос у него находился ответ. Но тут даже он растерялся. «Что ж, – вымолвил он наконец, – всего лишь электричество. Как во время грозы».

Мать смотрела на нас зачарованно. «Оставь кота в покое, – сказала она. – А то еще пожар устроишь». Но у меня в голове уже теснились мысли. Быть может, вся природа – это огромная кошка? Кто же тогда гладит ее по спине? Разве что Бог, решил я. В свои три года я был уже изрядным философом.

Но, хотя это первое явление уже было ошеломительным, чудеса на этом не закончились. Стемнело, и вскоре мы зажгли свечи. Мачак прошелся по комнате, а потом отряхнул лапы, как будто ступил на мокрое. Я посмотрел на него пристально. Показалось мне, или в самом деле? Его силуэт определенно был окружен сиянием, больше всего похожим на нимб – как у святых!

Невозможно переоценить силу того толчка, который эта волшебная ночь дала моему детскому воображению. Изо дня в день я задавался вопросом, «что же такое электричество», – и не мог найти ответа. С тех пор прошло уже восемьдесят лет, а я все так же задаю самому себе этот вопрос, и все так же не способен на него ответить. Возможно, какой-нибудь шарлатан, которых вокруг всегда предостаточно, станет утверждать, будто он знает, но не верь ему. Если бы кто-то знал, то и я знал бы тоже, и гораздо более вероятно, что я буду первым, кто узнает, – у меня огромный опыт лабораторных исследований и практических наблюдений, а моя жизнь покрывает три поколения научной мысли.

Никола Тесла

02 Моего бесценного спутника со мной больше нет

Перед Рождеством 1963 года тяжело больная раком груди, который вскорости и станет причиной ее смерти, биолог и писательница Рейчел Карсон сообщила письмом своей лучшей подруге Дороти Фримен грустное известие: жизнь ее любимого кота Джеффи тоже подходит к концу. Годом раньше Карсон прославилась книгой «Безмолвная весна», где подробно рассмотрела ущерб, который наносят окружающей среде удобрения и пестициды, что дало начальный толчок эко-движению. Она работала над книгой четыре беспокойных года, и Джеффри был ее ежедневной поддержкой. В более раннем письме к Фримен, отправленном вскоре после завершения книги, Карсон говорила: «Я принесла Джеффи к себе в кабинет и поставила Скрипичный концерт Бетховена – ты же знаешь, как я его люблю. И вдруг все напряжение последних четырех лет оставило меня, я опустилась на колени, обняла Джеффи и дала волю слезам. И он своим теплым шершавым язычком сказал мне, что понимает». Но теперь настало время прощания.

Рейчел Карсон – Дороти Фримен

18 декабря 1963 г.

Вечер среды, 18 декабря

Друг мой,

Возможно, не стоило бы начинать в таком минорном ключе так близко к Рождеству, но на душе у меня такая тяжесть, что мне просто необходимо с тобой поговорить. Джеффи уходит, так быстро, что я почти уверена – к Рождеству он меня покинет. Все слабее с каждым днем, сам совсем ничего не ест, только то, чем я кормлю его с ложечки. Я собиралась сегодня отвезти его на укол, но из-за снега выйти так и не смогла (и свою процедуру пропустила), да и побоялась его вытаскивать в такую стылую, сырую погоду. Если завтра дороги расчистят, думаю, что все-таки придется его свозить, хотя и вижу, что надеяться больше не на что. Больше всего похоже на то, как провел последние дни Типпи. Ему тогда было на шесть лет больше, но, судя по всему, возраст тут значения не имеет.

Конечно, в глубине души я осознаю, что следовало бы отпустить его – легко и с благодарностью, ведь ему будет намного легче уйти, пока я все еще здесь и могу о нем позаботиться. Ты же знаешь, я очень беспокоилась, что станет с ним без меня. Но мне тяжело даже подумать, как я тут останусь без него. Его жизнь десять лет была неразрывно сплетена с моей. Как грустно, если всем трем милым котикам, которые для всех нас так много значили, суждено умереть в один и тот же год!

Утро четверга. Моего бесценного спутника со мной больше нет. Скорее всего, мы успеем поговорить, прежде чем это письмо до тебя доберется, так что ты уже знаешь. Сидела с ним допоздна в гостиной, потом перенесла в спальню и закрыла дверь, чтобы проще было следить за ним ночью. Около половины четвертого меня разбудило его трудное дыхание. Он лег у двери и постанывал. Я села рядом с ним, гладила его и успокаивала. Наконец он поднялся и ушел под кровать. Там он и умер, уже утром – думаю, когда Роджер уходил в школу. Мы услышали, что он заплакал внизу, после завтрака. Мы спустились, и Роджер сказал, что он под кроватью. Мне было плохо видно, но, когда Роджер ушел, я принесла фонарик – и действительно. Вскоре пришла Ида и передвинула кровать, чтобы мне было удобнее взять его на руки. Мы уложили его в старую круглую корзину, которую он так любил. Я попрошу Элиота похоронить его в саду под окнами кабинета – там его никто не побеспокоит.

Чувства самые мрачные и грустные, не стану даже пытаться их выразить. Последние три года, с тех самых пор, как я летала в декабре в Кливленд и впервые осознала свое положение, я все время волновалась о судьбе своей семьи. Я знала, что о Джеффи никто позаботиться не сможет, ведь вряд ли тот, кто возьмет к себе Роджера, захотел бы иметь дело еще и с кошками, так что даже Моппет некуда было бы деть. Когда она умерла в сентябре, я поняла, что это начало неизбежного разрушения всего того, что я называла своей жизнью. И вот я дожила до следующего шага. Но все же за Джеффи мне стоило бы радоваться, и думаю, что скоро я это пойму – как больно, как страшно было бы для него пережить меня. Этого можно больше не бояться.

Моя радость, наверное, не нужно бы посылать тебе все это, но похоже, что мне необходимо выговориться.

Теперь ничто не мешает нам с Роджером приехать к тебе – покинуть один пустой дом и вернуться в другой. Я поговорю с тобой, когда это лучше сделать. Нам тут теперь совсем неважно, так что скажи, удобнее ли тебе встречать утренний или вечерний поезд, в такую-то погоду. Конечно, если погода испортится окончательно, мы не поедем.

У меня сегодня процедура. На улице холодно и ветрено, но ясно, думаю, что снег с дорог по большей части убрали. Позвоню тебе сегодня вечером, надеюсь, что застану. А пока – люблю.

Рейчел

03 Кошачья ферма

Джек Леммон и Вальтер Маттау за свою карьеру в Голливуде много раз работали вместе. «Странная парочка» в 1968 году и «Старые ворчуны» на четверть века позже в особенности выиграли от их редкостной сыгранности. Неудивительно, что и вне съемочной площадки они были лучшими друзьями, и их озорное чувство юмора проявлялось и в переписке. За годы дружбы они послали друг другу великое множество остроумных записок, разыгрывая и развлекая друг друга. В декабре 1988 года, в преддверии Рождества, Леммон в своем письме возродил шутку, впервые увидевшую свет в 1875 году в одной иллинойской газете.

Джек Леммон – Вальтеру Маттау

23 декабря 1988 г.

Вальтеру Маттау

Тойопа, 278

Пасифик Палисейдс

Калифорния, 90272

Милый Вальс,

ты ведь всегда ищешь, куда бы выгодней вложиться. Не уверен, конечно, что это предложение тебя заинтересует, но не хотелось бы, чтобы оно прошло мимо тебя – тут похоже, что можно серьезно заработать, вложив незначительный начальный капитал.

Мы с ребятами думаем купить большую кошачью ферму в Мексике, неподалеку от Эрмосильо. Начать хотим скромно, примерно с миллиона голов. Каждая кошка приносит в год дюжину котят; белые шкурки идут по 20 центов за штуку, а черные – по 40. Таким образом, мы имеем 12 миллионов шкурок в год, что дает больше трех миллионов долларов. На круг получается 10 тысяч в день, если не считать праздников.

Умелый мексиканский кошатник обдирает до 50 кошек в день, при оплате в 3 доллара и 15 центов. На всю ферму понадобится 663 мексиканца, что оставит нам по 8200 долларов в день чистыми.

Кормить кошек мы будем крысами. Крысы размножаются в четыре раза быстрее кошек. Мы заведем крысиное ранчо по соседству с фермой. Если начать с четырех миллионов крыс, то на каждую кошку придется по четыре крысы. А крыс мы будем кормить тушками ободранных кошек, так что каждой крысе достанется по четверти кошки. Очевидно, что вся затея совершенно чистая – полная самоокупаемость и автоматизация. Кошки едят крыс, крысы едят кошек, а шкурки наши.

Если заинтересуешься, дай мне знать. Сам понимаешь, я не стану брать в дело кого попало, а число пайщиков ограничено.

Кроме того, я надеюсь, что мне вскорости удастся наконец скрестить кошек со змеями, и тогда они будут линять совершенно самостоятельно, причем дважды в год. Сэкономим на зарплате кошатников и, кроме того, спустим с каждой по две шкуры.

Лучшего подарка на Рождество, чем такое великолепное деловое предложение, я себе и представить не могу.

Твой, Джек

04 Мое несчастное сердце

«Жизнеописание доктора Дарвина» – биография английского врача и философа Эразма Дарвина, приходившегося дедом Чарльзу Дарвину, – принадлежит перу поэта Анны Сьюард. Выход биографии в 1804 году вызвал немалое удивление и даже неприятие со стороны семьи доктора, поскольку она содержала неожиданный обмен письмами: в 1780 году Дарвин, судя по всему, отправил Сьюард, своей давней знакомой, весьма вольное и полное намеков послание – адресованное ее кошке, Фелине По, и написанное от лица его собственного кота, Персидского Снежка. Кошка, разумеется, ответила, и в мемуары были включены обе стороны их переписки. Как бы то ни было, эти письма открывают увлекательную, неизвестную сторону жизни Дарвина и в свое время вызвали довольно бурную дискуссию по вопросу рамок в отношениях между биографом и его предметом. Репутация кошек, впрочем, не пострадала.

Персидский Снежок и мисс Фелина По

Сентябрь 1780 г.

Литчфилд, в доме викария,

7 сент. 1780 г.

Дражайшая Киска,

Не далее как вчера, пока я отдыхал, наслаждаясь солнечной погодой, на лугу, довелось мне узреть Вас в Вашем великолепном особняке. Вы умывали прелестную круглую мордочку, касались бархатными лапками безукоризненно острых ушек, и помахивали грациозно изящным своим хвостом. Амур притаился в тот час под полосатой Вашей шкуркой и – о жестокий шалун! – устремил без промаха иглу свою в мое несчастное сердце!

С того самого времени день и ночь пребывал я на балконе в надежде, что звезды в закатных небесах побудят Вас направить свои шаги на крышу особняка. Без счета приносил я серенады под Ваши окна; без счета, отчаявшись, наполнял громкими мольбами все окрестные углы и закоулки. Не было никого, кто не услышал бы моих песен – кроме одной лишь суровой красавицы; а она сидела, завернутая в меха, мурлыча беспечно, или же спала безмятежным сном.

Не обладая дивным музыкаль…