Космическая фантастика, или Космос будет нашим!

Вступление

В разделе «Наши в космосе» собраны преимущественно юмористические рассказы.

Дело в том, что в условиях масштабной космической экспансии наши приземленные представления неизбежно будут изменяться под воздействием новой среды обитания, что приведет к различным забавным коллизиям, которые на самом деле можно разглядеть даже из сегодняшнего дня. Ведь все мы — взрослые люди, прекрасно знаем свои достоинства и недостатки, а следовательно, способны проэкстраполировать их в виртуальное будущее, придав милым сердцу мелочам поистине вселенский размах.

В небольшой повести Олега Игоревича Дивова «Эпоха великих соблазнов» (2003) международный экипаж космической станции, болтающейся на промежуточной орбите между Землей и Луной, против своей воли вступает в контакт с представительницей древней сверхцивилизации. Казалось бы, классический сюжет, но прописан он «дивно» по-дивовски — вот такой, антуражной и остроумной, должна быть любая современная фантастика. А главное — повесть Дивова при всей ее фантастичности совершенно реалистична: описание космонавтики ближайшего будущего не вызывает нареканий даже у специалистов.

Рассказ Сергея Васильевича Лукьяненко «Мальчик-монстр» (2005) был написан специально для литературного сетевого конкурса «Рваная грелка-10». На первый взгляд можно подумать, что перед нами — юмореска, литературная «безделушка», однако это обманчивое впечатление. На самом деле «Мальчик-монстр» — один из лучших рассказов Сергея Лукьяненко. Если попытаться изложить в общих чертах все идеи и смыслы, заложенные в этом маленьком шедевре, то получится текст, по объему значительно превышающий сам рассказ. Мы не возьмем на себя решение этой благородной задачи, но упомянем лишь о некоторых идеях, затронутых Лукьяненко.

«Мальчик-монстр» — это прежде всего пародия (и в какой-то степени автопародия!) на распространенные сюжетные ходы, характерные для так называемой социально-психологической фантастики. Автор выступает как остроумный, но незлой пародист. Затем в рассказе обыгрывается классическая тема, оказавшая в свое время значительное влияние на развитие жанра. Мы знаем, что космос — это враждебная среда, способная убить человека за пару секунд. Но всё ли мы знаем об опасностях космоса? Может быть, в космосе таится нечто, способное так повлиять на нас, что изменится сама суть человека? Не превратятся ли отважные космонавты из передового отряда человечества в непонятных и враждебных человечеству существ? Насколько мы готовы принять эти превращения? Готовы ли мы противостоять им, сохраняя в чистоте земную породу? На все эти вопросы автор вместе с персонажами дает совершенно неожиданный ответ, переворачивающий старую тему с ног на голову.

В рассказе Александра Васильевича Етоева «Экспонат» (1992) из цикла юмористических рассказов «Наши в космосе» советская командно-административная система, проникнув в Дальний космос, сталкивается с внеземными формами жизни и терпит полный крах. Рассказ Етоева особенно хорошо смотрится на фоне романа «Фиаско» Станислава Лема — вроде бы о том же самом, но гораздо веселее и, как следствие, злее.

Представленные в разделе «Наши в космосе» произведения не только остроумны, но имеют одну общую черту. Они возвращают нас к традициям фантастики 1960-х годов, когда космос казался близким, а энтузиасты верили, что сегодня или завтра наш мир расширится до размеров Галактики, включив в себя всевозможные чудеса и диковины, но по сути оставшись прежним. Похоже, на каждом новом этапе развития космонавтики и фантастики авторы будут переосмыслять эту традицию в надежде, что как раз их поколению повезет и в наш вялотекущий быт ворвется Вселенная во всем ее бесконечном великолепии…

ОЛЕГ ДИВОВ Эпоха великих соблазнов

Олег Дивов родился 3 октября 1968 года. Профессиональный литератор, с 14 лет публикуется как журналист. Служил в армии (1987–1989, самоходная артиллерия большой мощности, сержант). С 1990 года копирайтер (реклама всех видов, концепты, кампании «под ключ»). Работал в крупнейших рекламных агентствах страны. Летом 1995 года ушел на вольные хлеба. Первый крупный художественный текст (фантастический триллер «Мастер собак») опубликовал в 1997 году. Лауреат премий «Странник», «Басткон», «Звездный мост», «Роскон», «Интерпресскон» и многих других. Входит в редколлегию журнала «Если» и жюри Мемориальной премии Кира Булычева. Член Союза литераторов России и Совета по фантастике и приключенческой литературе при СП РФ.

Рожнов прижимал Аллена к стене, а Кучкин с наслаждением хлестал американца по физиономии. В отдалении болтался Шульте и что-то нудил про нетоварищеское поведение и утрату командного духа — причем к кому именно это относится, не уточнял. Русские поняли начальника так, как им показалось удобнее: поменялись местами, и теперь уже Рожнов навалял астронавту по первое число… Увы, первый орбитальный мордобой — событие, безусловно, историческое, сравнимое по значимости, если разобраться, с лунным шагом Армстронга — случился лишь в мечтах летчика-космонавта РКА подполковника Кучкина. Верных полсуток он воображал, что именно и каким образом сделает с насовцем, когда удастся выколупать того из спускаемого. Кучкин не был по натуре злым или жестоким, просто мысли о справедливом возмездии помогали держаться в тонусе.

Примерно о том же все это время размышлял инженер Рожнов. Правда, он еще прикидывал, как удержать Кучкина, чтобы тот, паче чаяния, Аллена не забил.

Начальник экспедиции посещения «лунной платформы» Шульте не поддавался эмоциям, бессмысленным перед лицом смерти. Он думал только о борьбе за станцию. Когда стало ясно, что Аллен не отделит спускаемый аппарат, Шульте догадался, какая беда приключилась с несчастным астронавтом, пожалел его и забыл. Тут как раз и Кучкин утихомирился — он сначала метался по отсекам, искал биг рашен хаммер, но потом Рожнов что-то рассказал ему, оба русских вдруг принялись хихикать, просветлели лицами и доложили: командир, распоряжайтесь нами.

Было холодно, сыро и душно. Отвратительное сочетание.

Королёвский ЦУП помогал советами. Судя по бодрому и деловому тону, все ответственные лица там просто с ума сходили.

В Хьюстоне, сгорая от стыда, вычитывали по буковке контракт астронавта Аллена. Их главный уже заявил русскому и европейскому коллегам: «Что я могу сказать? Мне нечего сказать. Давайте сначала попробуем спасти нашу станцию. А там посмотрим».

Коллеги решили, что это разумно. Аллен давно мог отделиться и идти на посадку. Но не стал. Он просто сидел в ТМ4, глух и нем — спрятался, как мышь в норке, отгородившись крышкой люка не только от надвигающейся на станцию гибели, но и от всего мира. Когда так поступает бывший военный летчик, значит, плохо с человеком. Ну и пусть сидит пока.

Русских только бесило, что Аллен заперся не где-нибудь, а именно в «Союзе». Ладно бы в «Осу» залез… Бешенство это было по сути абсолютно иррационально, и люди из Королёва постарались его в себе подавить.

А вот Кучкин именно о том орал, когда искал по станции биг рашен хаммер, — мол, падла насовская, ты чей спускач угнал?!

Шульте мог приказать русскому прекратить истерику — и тот, без сомнения, немедленно прекратил бы. Но командир сам на какое-то время потерял ощущение реальности — висел посреди головного модуля, тупо глядя в развернутую инструкцию, не в силах разобрать ни буквы, и пытался вспомнить, где он в последний раз видел кувалду. Очень уж кучкинское озверение было заразительным.

На самом деле продолжалось это состояние вселенской паники от силы несколько минут. Экипаж собрался с духом очень быстро, потому что не имел права тратить время на страх — и по инструкции, и по совести, и чтобы выжить. Нужно было намотать на себя все, что найдется, теплого и хвататься за инструмент.

До визита Железной Девы оставалось восемнадцать с половиной часов.

Когда система жизнеобеспечения начала рушиться, в головном отсеке работал Чарли Аллен. Не исключено, что более опытный космонавт приближение опасности почувствовал бы спинным мозгом, навострил уши и обнаружил: из привычного звукового фона станции выпало тихое, на пороге слышимости, гудение вентиляторов. Но Аллен был на орбите третьи сутки — в жизни вообще, — чувствовал себя неважно, двигался опасливо, слышал плохо и соображал туго. Остальные члены экспедиции уже адаптировались настолько, что успешно делали вид, будто их не подташнивает. Аллен знал: через недельку ему положено освоиться с постоянным ощущением желудка под горлом — и старался не переживать. Невесомость — дело привычки. За всю историю орбитальных полетов не тошнило двоих. Оба были русские, но не какие-то там особенные, а просто отставной боевой водолаз и очкарик-научник, что окончательно сбило с толку медицину.

Аллен как раз думал об этой забавной прихоти судьбы, когда ему стало неудобно дышать. Некоторое время он прикидывал, какой внутренний орган мог засбоить, не придется ли снимать кардиограмму, жаловаться Земле, и вообще, не слишком ли много напастей на одного астронавта. Потом заставил себя полегоньку раздышаться и еще пару минут относительно спокойно вставлял штекеры в разъемы. Потом забеспокоился, обернулся и увидел мигающую лампочку.

Воздух в головном сразу показался влажным, мокрым, тяжелым — каким он, собственно, и был.

— Ох, дерьмо! — выпалил Аллен и полез за аварийной инструкцией, благо та была закреплена в пределах досягаемости.

«Если красный предупредительный сигнал мигает, сначала прислушайтесь. Слышно ли гудение вентиляторов? Да, нет. Если нет, плотно закройте ладонью решетку воздуховода. Ощущается ли циркуляция воздуха? Да, нет. Если нет…»

— Ох, дерьмо! — повторил Аллен совсем другим голосом.

— Да! — согласился кто-то за спиной.

Аллен резко, по-земному, обернулся и начал взлетать, но Шульте его поймал.

— Извините, — сказал начальник экспедиции, принудительно втыкая астронавта на рабочее место. — Не хотел вас пугать.

— Я ничего не делал! — сообщил Аллен, имея в виду моргающую лампочку и подозрительное состояние атмосферы.

— Вы и не могли, — успокоил Щульте. — Дайте мне инструкцию. Спасибо. Та-ак… Угу. Кажется, это серьезно. А который час? Ага. Плановая связь через… Двадцать три минуты. Ничего, пока сами попробуем.

— Почему не дать сигнал «паника»? — осторожно спросил Аллен.

— Потому что я еще не готов паниковать, — отрезал Шульте. — И не понимаю, о чем спрашивать у Земли. Нужно хотя бы разобраться, что именно у нас сломалось.

— Да все сломалось. Даже аварийный зуммер! Наверняка это компьютер.

— Зуммер молчит, но лампочка мигает… Безумие какое-то. Эй, господа!

— Я здесь, — сказал Рожнов, просовываясь из переходного модуля в головной. — Кто испортил воздух? Ха-ха. Черный юмор.

— Не смешно. — Шульте уже перебрался на командный пост и, припав к монитору, щелкал клавишами. — Как там в инженерном?

— Немного лучше, чем здесь. Менее влажно. Командир, я потрогал руками то, до чего дотянулся. Впечатление такое, будто упало три контура одновременно. Смотрите компьютер. Это он их уронил.

— Компьютер доволен. Говорит, порядок.

— Значит, точно он. Давайте быстро поменяем блоки и перезагрузимся. Ну-ка, пустите меня.

— Быстро? — переспросил Шульте с нажимом. — Поглядите, что на приборах.

— М-да… Согласен, опоздали. Чарли, что же вы?..

— Он не виноват, звуковой сигнал не сработал, — вступился за американца командир.

— У-упс… А лампочка мигает? Фантастика. Спонтанное бешенство электропроводки. Не бывает так, понимаете? Все очень плохо, командир. Знаете, я не удивлюсь, если платформа сейчас развалится.

— Она не может развалиться! — сказал Шульте строго. — Модули скреплены механически.

— Это была гипербола. Черный юмор. Ну, какие планы? Допустим, кислород мы подадим вручную. Отсечем головной от других модулей, чтобы не расходовать попусту. Регенерация… Она точно не сломана, там нечему — когда запустим подачу, сама заработает. А вот что с климат-контролем? Без него и воздух не понадобится. Без него платформа гибнет. Черт! Тут хуже, чем на субмарине!

— Лучше, — возразил Шульте. — У нас есть тээм-четыре. Но платформу жалко. Будем чинить.

— Будем, конечно! Эй, где мой тестер? Нужно сначала померить несколько цепей. А то как оно взорвется… Спокойно, командир, черный юмор. Но вы, серьезно, ничего не трогайте пока. С такими сумасшедшими неисправностями не шутят… Хорошо, только блоки придется менять в любом случае! Представляете, если мы починимся — чего я не могу гарантировать, — а компьютер снова все обрушит? Давайте так: я делаю машину, остальные берут на себя по контуру. Нет, виноват, пусть лучше Чарли займется блоками, а меня поставьте на воздух. Чарли, вы знаете, где запасные части для компьютера?

Появился Кучкин, мокрый и трясущийся.

— Дерьмо, как это моментально! — выпалил он, и все его поняли. Английский у Кучкина был сугубо прикладной, зато доходчивый.

И вправду, атмосфера на станции испортилась поразительно резко.

— Все не работает! Это конец! — сообщил Кучкин, оглядывая коллег и веселея на глазах. — Командир, жду приказаний!

— Несколько часов мы продержимся, — сказал Шульте. — Думаю, не меньше двух. Через двадцать минут будет Земля, они смогут консультировать нас. Давайте займемся диагностикой. Поделим роли. Господин Рожнов смотрит, как у нас с подачей, господин Кучкин разбирается с обогревом, на мне контроль влажности. Каждый идет по цепи и, что видит, тут же комментирует голосом. Есть поломка, нет поломки — говорите вслух. Господин Аллен… Э-э… Не понял. Чарльз! Где вы?

— Здесь он. — Кучкин мотнул головой. — Сзади меня. Думаю, пошел за блоками в инженерный. Они там.

— Я еще не поставил ему задачу!

— Чарли умный.

— Мне не понравилось его лицо. Оно не было умным. Оно было… Незнакомым.

— Остановите это, — попросил Кучкин. — Каждый нервничает. Очень странное положение. Финально нештатное. Так начнем работать?

Они расползлись по стенам и потолку. Минуту — другую в головном слышны были только пыхтение и возгласы «Я не понимаю!», «Ох, дерьмо!», «Но тут все в норме!», «Ох, дерьмо!», «У нас точно напряжение не падало?», «Что за чертовщина?!», «Я совсем ничего не понимаю!», «Кто-нибудь что-нибудь понимает?» Потом Шульте спросил:

— Какого черта он делает в спускаемом?

И тут мягко хлопнула крышка люка.

На миг воцарилась тишина.

— Убийца… — негромко констатировал Рожнов.

— Наша ошибка, — сказал Шульте. — Мы его запугали. Он же новичок.

— Может быть, это случайность, — туманно предположил Кучкин.

Еще через секунду все трое хором заорали:

— Ча-ар-ли!!!

И бросились, нещадно толкая друг друга, в переходной.

Им понадобилось совсем немного времени, чтобы уяснить: астронавт НАСА Чарльз Аллен заперся в четырехместном спускаемом аппарате российского производства, на вызовы по интеркому не отвечает, чем занимается — непонятно, и, в общем, бог знает, чего теперь от упомянутого астронавта ждать.

Шульте натурально позеленел. Рожнов схватился за голову. А Кучкин деловито спросил:

— Куда подевался биг рашен хаммер?

— Заче-ем? — простонал Рожнов. — Молотить по крышке?!

— Да-а!!! — заорал Кучкин. — Именно! Падла! Гнида! Расшибу! Изуродую! Где?!

И улетел в инженерный.

— Похоже, наш коллега слегка потерял голову, — через силу выдавил из себя Шульте. — Рожнов. Помогите. Чарли может отстыковаться быстрее, чем мы думаем. Нужно закрыть внутренний люк.

— Ни черта он не отстыкуется, — сказал Рожнов очень уверенно. — Но люк давайте закроем, да.

— Я тоже знаю, что он не отстыкуется, — непоследовательно согласился Шульте.

— Почему вы знаете это? — заметно удивился Рожнов. На родном языке он наверняка ляпнул бы «А вы-то откуда знаете?», выдавая себя с головой любому мало-мальски сообразительному русскому.

— Понимаю людей. Но… Закрываем?

— Безусловно.

В переходной влетел Кучкин, еще злее, чем был.

— Нарочно спрятал?! — накинулся он на Рожнова. — А что это вы тут делаете?! Зачем?! Пусти! Дай! Убью гада! Сучара насовская, ковбой сраный, ты чей спускач угнал, техасская вонючка?! Наш родной тээм-четвертый! Да за такое полагается яйца на кардан намотать!..

— «Союз» не «Жигули», кардана нет, — сказал Рожнов спокойно. — И вообще не мешай. Командир! Я взял. Толкаем.

— Свиньи! — рявкнул Кучкин и опять улетел.

— Да, — вздохнул Шульте, — немного потерял голову…

— Я думал, вы это про Аллена.

— Нет, Чарли потерял голову совсем. Так, закрыли. Теперь подтягиваем.

— Есть. Уф-ф… Нечем дышать. И давит на уши. Как тяжело.

— Дальше будет еще тяжелее. Как вы считаете, господин Кучкин скоро успокоится? Работать должны все. Или мы погибнем.

— Увидите, через пару минут он будет о’кей. Поразительное невезение! Трое суток до «Осы»! И поразительная неисправность. Вам не кажется, что это саботаж?

— Я не знаю, — сказал Шульте. — Честно. Посмотрим. Давайте пока выживать.

Снова появился Кучкин.

— Нету… — выдохнул он с таким похоронным выражением, будто у него пропал не биг рашен хаммер, а смысл жизни. — И что делать?

— Пустите меня, пожалуйста, — грустно попросил Шульте и просочился в головной.

— Это ж надо так влипнуть! — снова набрал обороты Кучкин. — Это ж надо так влететь! Это же какой-то просто конец! Это же не поверит никто, если рассказать!.. Между прочим, а чего наш дорогой американский гаденыш там вошкается? Почему не отстыковался до сих пор?

— А он не может, — сказал Рожнов, через плечо коллеги наблюдая, как Шульте потерянно висит посреди головного, развернув перед собой инструкцию.

— Чего — не может?

— Да ничего. Тебе будет легче, если я расскажу?

Кучкин захлопал глазами. В других обстоятельствах это выглядело бы комично.

— Мы вообще-то как бы помираем, — сказал он. — Времени кот наплакал. Но ты давай, говори. Тем более я на этой лайбе за пилота. И если ты ее испортил…

— А драться не будешь?

— Совсем дурак?! Ну, докладывай.

— Я сегодня утром это сделал и просто не успел тебе сказать. Тумблер ручного отстрела нужно сначала повернуть на девяносто градусов, иначе он не замыкает.

— Ну-ка, повтори!

Рожнов повторил. Кучкин поскреб затылок и поглядел на инженера с плохо скрываемым опасением.

— Ты не думай, я там ничего такого! — быстро выпалил Рожнов. — Просто махнул штатный тумблер на секретку. Мне ее ребята дали. Сказали, на всякий случай. А почему нет? Согласись. Извини, конечно, за самоуправство, но…

— Вот так работаешь с человеком бок о бок долгие-предолгие годы… — протянул Кучкин.

— Нет, ты хочешь, чтобы Чарли взял и удрал?

— Нет, я хочу, чтобы он вместе с нами подох! Да плевать мне на Чарли! Меня некто Рожнов волнует! С его загадочными «ребятами»!

— Давай обойдемся без имен. Но это не ФСБ, а просто хорошие ребята. Которые не очень доверяют американцам. Правильно делают, как мы теперь видим. И вообще, я же у тебя не спрашиваю, кто запихнул кувалду в тээм-четвертый ЗИП… Вы бы еще домкрат положили, хохмачи. Кстати, юмор донельзя типичный, военной авиацией отдает за версту.

— Чем тебе не нравится биг рашен хаммер? — почти обиделся Кучкин. — И каким местом я бы вправлял ту паскудную трубу в инженерном? Головой о нее биться прикажешь?

— Ты про трубу что, заранее все знал?.. — Теперь настала очередь Рожнова оторопеть.

Кучкин рассмеялся. Заржал в полный голос. Рожнов сначала несмело улыбнулся, потом тоже хохотнул.

— Эх, дурачина ты подозрительная, — сказал Кучкин ласково. — Но я тебя прощаю. Даже разрешу подержать Чарли, когда бить его буду. Чтобы отдачей не сносило. Ну? Полезли бороться за живучесть, пока еще дышится?

— Слушай, ты кроме шуток, извини меня! — попросил Рожнов.

Шульте в головном что-то с громким хрустом отломал. Кучкин ободряюще хлопнул Рожнова по плечу. Душевно, но легонько.

Чтобы не снесло отдачей.

Через два часа они едва дышали. Чувствительность перчаток русских скафандров позволяла вдеть нитку в иголку. Но сама перчатка не пролезала, хоть ты тресни, туда, где приходилось орудовать руками.

Поэтому еще часом позже, когда они почти умерли, в скафандр запихнули измученного Рожнова, поминутно терявшего сознание, и продолжили работать вдвоем. Инженер немного отошел и взялся помогать, но толку от него почти не было.

Еще через полчаса, совершенно уже погибая, они все-таки запустили один контур. На «платформе» в тот момент было плюс три градуса при нечеловеческой влажности, но зато пошел воздух. Оставалось всего ничего — продолжить гонку, починить обогрев и кондишен, пока модули не обледенели изнутри. Рожнова попросили из скафандра обратно и, двигаясь как сомнамбулы, почти не чувствуя прилива сил, полезли ломать климат-контроль.

Потом стало еще холоднее и влажнее — хотя уж почти некуда — но как-то веселее, что ли. Живее. Шульте приказал по очереди поесть горячего — это было умно и вовремя. Рожнов, заправившись супчиком, выдвинул теорию, объясняющую, почему упали сразу все три контура. Его догадка оказалась неверна, зато помогла чинить отопление.

Влажность уже регулировали в психологической обстановке, более-менее приближенной к норме. То есть стало очень страшно, у всех тряслись руки, Шульте совершенно окаменел лицом, Кучкин без конца шепотом матерился, Рожнов по поводу и без повода нервно хихикал.

Значит, обошлось.

В начале двенадцатого часа командир доложил Земле, что станция — как новая, местами даже лучше, только почти не осталось запчастей, а еще в ходе ремонта испортили тестер, согнули две отвертки, сломали гаечный ключ и потеряли кувалду… Ну эту, сами знаете, не совсем кувалду, а на короткой ручке — в общем, биг рашен хаммер из ТМ4. Обидно, полезная вещь, и главное, совершенно непонятно, куда мы ее могли засунуть…

Внизу, услышав про кувалду, занервничали, но виду не подали. Только из ФСБ товарищ записал себе в блокнотик: «Молот на короткой ручке. Кто использует в МИКе и на стартовой? Проверить наличие. Подозреваемых в разработку. Комплектность инструмента на контроль. Составить рапорт о необходимости. Запросить помощь кадрами. Провести совещание. Назначить ответственных. Доклад еженедельно». Подумал и «еженедельно» исправил на «ежедневно сдача всего инструмента под подпись». Почувствовал, что это уже смахивает на идиотизм, и зачеркнул.

Видел бы главный, чего он там кропает, — заставил бы, невзирая на чины и подчинение, блокнот съесть. Давясь и тужась, сожрать. А дальше пускай органы сами разбираются, кого умнее назначить верблюдом.

Но главный был занят, он решал сложную задачу — думал, как прощупать Шульте насчет Аллена. То ли из-за помех, то ли, наоборот, вопреки им, три оставшихся в наличии члена экспедиции визуально так и просились в дешевый фильм ужасов… Вроде знаешь всех как облупленных. Хорошие люди, отличные работники. Вот только Чарльз Аллен тоже был редкий симпатяга и надежный парень. Всего полсуток назад. Что теперь с ним сделают эти зловещие мертвецы… Если, конечно, удастся вытащить американца из спускаемого. Но ведь не прописался же он там!

— Самое поразительное, что неисправность не цепная, — говорил Шульте. — То есть мы думаем так. Контроль влажности точно сломался от перегрузки, а обогрев и подача воздуха обрушились спонтанно и почти одновременно. Конечно, в основе электронный сбой — иного быть не может, — но мы его не установили. Вероятно, из-за спешки. Я прошу разрешения сейчас поспать, а потом мы с отдохнувшими головами начнем тестировать снятые блоки и, наверное, разберемся, что это было. Тут и Аллен придет, он нам поможет. Так правильно?..

Земля с облегчением сказала — да, конечно, правильно. Умученная троица расползлась по спальникам. Дежурить не стали — Рожнов поклялся, что сигнализация теперь будет орать как резаная, или пусть зарежут его.

— И все-таки, где кувалда? — спросил Шульте, зевая.

— Вы будете смеяться, командир, — сказал Рожнов. — Вчера она летала за мной весь день и пыталась стукнуть. Поэтому я закрепил ее в спускаемом.

«Пусть Чарли ею там убьется», — буркнул Кучкин себе под нос.

— Ничего смешного, — возразил Шульте. — Это очень хорошо, и я доволен. Все на месте, мы ничего не потеряли. Значит, на платформе снова порядок. Благодарю. Приятных сновидений.

Начальник экспедиции отключился мгновенно. Русские, напротив, долго ворочались, просили друг у друга транквилизатор, вычисляли, кому ближе до аптечки, спорили, как делить упаковку — по-братски или поровну, — и за этим делом безо всяких таблеток впали-таки в дрему.

Через шесть часов все трое одновременно проснулись и увидели своего американского коллегу.

Потом явилась Железная Дева.

Рожнов на орбите ни разу не чувствовал себя по-настоящему выспавшимся. И снов не видел. А тут ему впервые нечто пригрезилось, только он не успел толком разглядеть, что именно. И открыл глаза ну очень злой на Аллена. Чарли вроде бы не шумел, просто его заждались и сразу почувствовали.

Астронавт выглядел чрезвычайно виновато, что, впрочем, не мешало ему интенсивно жевать. В одной руке он держал тубу с паштетом, в другой поилку с соком.

— Вот гляжу и поражаюсь — ведь это летчик-истребитель… — лениво протянул Кучкин. — Подумать страшно. Летает и истребляет, летает и истребляет… Фу! Доброе утро, коллега. Мне такие чудеса снились, просто восторг. Просыпаюсь — и вот.

— Доброе утро, — кивнул Рожнов. — Дома хуже бывает: проснулся, в зеркало глянул, а там типичный мудак в типичных обстоятельствах. Тут, на платформе, вставать интереснее — и обстоятельства нештатные, и мудак из НАСА. Ну, каковы наши планы? Я держу, ты колотишь? Только чур не до крови, лови ее потом по отсекам…

— Здравствуйте, — сказал Аллен невнятно. — Я приношу вам свои извинения.

— Нет, ты только представь, как он истребляет! — обратился Кучкин к Рожнову, демонстративно не обращая внимания на астронавта. — Что ни подсунь, истребит! Знаешь, давай и вправду набьем ему морду! За всё сразу! За Фолкленды, за Гренаду, за Балканы, за соколов Хусейна!

— Фолкленды-то при чем? А Хусейн вообще козел. Ну его.

— Тогда за Вьетнам! — предложил Кучкин.

— А вот за Вьетнам я согласен. И за то, что со вторым фронтом тянули, и за интервенцию в восемнадцатом году. О-о, ты еще забыл блокаду Кубы. А кто Че Геваре руки оттяпал?!

— И нашу Аляску прикарманил!

— Блин! — заорал вдруг Рожнов. — Они же, гады, Лен-нона убили!

Аллен сносно понимал по-русски и издевательство терпел стоически — жуя, — но когда дошло до Леннона, бедняга просто окаменел. Сразу бросилось в глаза, до чего астронавт побледнел и осунулся — страшнее, чем остальные трое.

— Доброе утро, господа, — очень вовремя сказал Шульте.

— Коллеги! — взмолился Аллен. — Я не знаю, что со мной случилось! Все это время я был в депрессии. В настоящей глубокой депрессии. Не хотел двигаться. Не хотел есть и пить. Не хотел жить. Понимаете? Как только закрылся люк, я словно умер. Это было ужасно! Мне стало легче около часа назад. Тогда я немедленно вернулся к вам. Простите.

— «Сорри», «сорри», — передразнил Кучкин.

— Вы недостаточно опытны, господин Аллен, мы должны были учитывать это, — произнес Шульте холодно. — Мы напугали вас и оставили без поддержки в трудную минуту. Мы виноваты. Простите вы нас.

Аллен посмотрел на начальника экспедиции так, будто тот ни за что ни про что опрокинул ему на голову ведро помоев.

— Вот таким он мне офигенно нравится, — заметил Кучкин. — Красавец. Слышите, Чарли? Мне нравятся слезы в ваших глазах. Расскажите нам про депрессию. Я серьезно.

— Это было ужасно. Я внезапно испытал острое желание спрятаться, — пробормотал Аллен. — Впервые в жизни. Спрятаться, закрыться. Было невозможно преодолеть это. А когда спрятался — началась депрессия…

— Вы могли бы залезть в спальный мешок, — предположил Рожнов. — Головой вперед. Мы бы поняли.

Аллен выронил еду и закрыл руками лицо.

— Мы беспокоились за вас, — сказал Рожнов. — Очень. Все это время.

— Да, — поддержал Кучкин. — Мы спрашивали: почему Чарли не улетел? Может, ему очень плохо? Финально плохо?

— Я не мог улететь… — простонал Аллен. — То есть даже не хотел. Мне просто надо было спрятаться. Я закрыл люк, сел в кресло — и исчез. Перестал существовать. Это было ужасно! Сейчас мне кажется, это был сон. Кошмарный сон. Не представляю, как я мог сделать так!

— В следующий раз, — сказал Рожнов, — мы сами засунем вас в мешок. Головой вперед.

— Следующего раза не произойдет! — отрезал Шульте. — У нас нет для этого запасных частей. Мы будем вынуждены оставить платформу. Кстати, «Оса» теперь задержится. Это позволит нам закончить текущие работы без спешки и получить больше времени на личные программы. Хорошо, не правда ли?..

Рожнов подумал, что на станции, которой больше не доверяешь, хорошо только с ума сходить, но промолчал.

Кучкин хотел объяснить, как Аллену повезло, что биг рашен хаммер оказался заперт в «Союзе», но не вспомнил достаточно убедительных английских слов и тоже промолчал.

Аллен хотел сказать, чтобы на него не обращали внимания, потому что он больше не тот Чарли, с которым все дружили и работали, а какой-то совсем другой Чарли, и бросил товарищей в беде третий Чарли, вообще чужой… В итоге он ничего не сказал, потому что даже мысленно запутался.

А Шульте подумал, что, раз проснулись, надо жить дальше. Жить и работать.

— Итак… Кто первый в туалет? — спросил он.

— Первый — командир! — заявил Кучкин. — Командир всегда первый. Везде. На белом коне.

— И с кувалдой. Признайтесь, господин Кучкин, вы ее украли? Мне только сейчас пришло в голову, что я никогда не видел никакой кувалды в тээм-четыре. Извините, кажется, я выдал вас, докладывая Земле о потерях инструмента. Клянусь, не хотел.

— Расслабьтесь. Хорошая вещь? Я знаю, почему она вам так нравится.

— Коллеги, если вы намерены поболтать, тогда я пошел, — сообщил Рожнов, выбираясь из спальника.

— Дуй. Пусть идет, да, командир? Так вот, кувалда вам нравится, потому что это ваша мифология. Бог Тор. Я прав? Не смейтесь. Это еще психология. Вы берете кувалду в руки, и э-э… нечувственно?.. Нет. В общем, часть вашего сознания понимает: вот именно та штука, которую должен иметь реальный немец. Вы не думаете, что вы могучий Тор, но чувствуете себя богом. И вы счастливы. Знаете, я подарю ее вам. После всего. Если посмотреть научно, это не кувалда, а просто биг рашен хаммер. Но это хаммер, который был в космосе! Три раза.

— Три раза?! — поразился Шульте. Слушая вдохновенный монолог Кучкина, он усмехался, а тут у немца глаза полезли на лоб.

— Ну… Мужик без кувалды не мужик, — скромно заметил Кучкин.

— Я понял, не переводите. А вы пробовали сосчитать, каких денег ваш хаммер стоит теперь, после трех подъемов на орбиту? Он же золотой.

— Хм… Я как-то не думал об этом.

— Три килограмма? Четыре?

— Три. Оптимальная масса для монтажа и демонтажа всяких… Устройств, которые тут есть. А вы решили, я могу взять в космос бесполезную вещь?

— О нет, я же видел ее в деле! Но вы посчитайте! Три подъема! Девять килограммов! Почти сто тысяч долларов!

Кучкин глубоко задумался. Шульте с интересом наблюдал, как у русского пилота идет процесс осознания.

На Аллена, скорчившегося в углу, оба старались не смотреть.

Как и Рожнов, они едва-едва свыклись с мыслью, что находятся на станции, которой больше нет доверия. Родная, своими руками собранная, любимая до последней заклепочки «лунная платформа» — третий подъем у Кучкина, по второму у Рожнова и Шульте — попробовала их убить, причем самым коварным и эффективным способом. Для полного счастья не хватало провести тут полгода бок о бок с коллегой, тоже пытавшимся убить их.

Шульте подумал, что, если Аллен не восстановится — или они не смогут нормально работать с ним, — можно будет отправить астронавта домой обратным рейсом «Осы». Никто не осудит. Только переживет ли Чарли такое унижение?

Кучкин умножал разные суммы на три и жалел, что закончилась эпоха шаттлов. А то кувалда легко набрала бы тысяч под триста. И в шаттле удобнее прятать контрабанду. Впрочем, американские «Оу-Эс-Эй»[1] по сравнению с «четвертыми» «Союзами» тоже были просторными и не могли похвастаться низкой стоимостью заброски грузов на орбиту. Между прочим, Шульте, подобно большинству европейцев, успевших поработать с русскими, называл маленький космический самолетик не «Оу-Эс-Эй», и даже не «ОСА» — он говорил «Веспа». Американцы почему-то считали это прозвище уничижительным, все остальные совсем наоборот.

— Если бы я летал на «Осе»!.. — сказал Кучкин наконец.

— О да! — согласился Шульте. — Кувалда стала бы намного дороже. Но и так неплохо.

— Плохо. — Кучкин удрученно помотал головой. — Как мне подтвердить остальные два раза? Есть свидетели, но они не смогут уверенно сказать, что это именно тот биг рашен хаммер. Я не догадался просить ставить автографы на нем. Я брал инструмент, а не э-э… Артефакт.

— Слушайте, но этот инструмент не положено иметь на платформе. Теперь ваше начальство знает, что он здесь. А если РКА решит потребовать оплаты провоза багажа? — спросил Шульте нетактично.

Кучкин так посмотрел на немца, что тот нырнул в свой мешок по самые глаза.

Рожнов за переборкой расхохотался.

— Извините, — буркнул Шульте, подавляя смех. — Как сказал бы коллега Рожнов — черный юмор…

— Пусть сначала оплатят мне все нештатные ситуации, в которых работал биг рашен хаммер, — сообщил Кучкин хмуро. — В первый раз мы просто забили болт. Но во второй — это было реально круто — чинили телескоп.

— Телескоп?!

Кучкин тяжело вздохнул.

— Надо было просить автографы? — спросил он с интонацией ребенка, поздно осознавшего, что упустил шанс до отвала наесться мороженого.

— Вы смеетесь надо мной! — понял Шульте.

— Конечно. Но клянусь, биг рашен хаммер правда чинил телескоп. Не оптику, вы понимаете! Механику. Наш хаммер, тот, который я подарю вам.

— Простите, я не смогу принять такой подарок. Не имею права. Это больше не кувалда, а именно артефакт. Предмет истории русской космонавтики. Оставьте себе. Потом внуки отдадут в музей. А как понимать — забили болт?

— Не завинчивался. И не отвинчивался. Мы решили обстучать его. И случайно забили. Я ударил с большей силой, чем было нужно.

Шульте начал оглядываться.

— Не ищите. Он снаружи.

— Спокойно. Я командир, — пробормотал Шульте. — Я впереди, на белом коне. С артефактом. Воображаю себя богом Тором. Меня ничем не удивишь… Господин Рожнов, как вы там?

— Милости прошу, свободно. А я готов подавать завтрак. Есть деловое предложение. Земля, наверное, думает, что мы будем спать еще два часа. Может, не надо их разубеждать? Они наверняка имеют десять версий насчет того, что тут случилось. И все версии ложные, но придется ведь проверять их. Зачем нам лишняя суета? Поедим, достанем запасной тестер, прозвоним сомнительные блоки и устроим мозговой штурм.

— Вы постоянно меня провоцируете на нарушения, господа. Но поскольку система жизнеобеспечения — вашей конструкции, и сам модуль русской сборки…

Шульте осекся.

— Вы знаете нас, — сказал Рожнов, появляясь в поле зрения.

— Мы вместе пили водку, — добавил Кучкин.

— И если мы обнаружим, что был саботаж…

— Командир, они не станут обманывать, — подал голос Аллен.

— Ты вообще молчи, чмо! — неожиданно сорвался Кучкин. — У тебя права голоса больше нету! Вот Юлька прилетит, она настоящий американец, с ней будем разговаривать. А ты — знаешь куда пошел? Туда и пошел. Урод моральный и физический!

— Ты чего?! — удивился Рожнов. — Брось. Пожалей его чуточку, и так лица на человеке нет. Еще от тоски самоубьется, возись потом с трупом. Гы-ы, черный юмор. Хотя я не шучу.

— Легче, коллеги! — Шульте взял приказной тон. — Это не командное поведение.

— Не беспокойтесь, я все равно почти ничего не понял, — сказал Аллен. — Простите, господин Кучкин, что заговорил с вами. Больше не буду. А Джулия вряд ли прилетит теперь. После аварии нам скорее всего пришлют второго инженера… Слушайте, я же извинился! Ну простите меня! Пожалуйста! Я виноват! Я так виноват!

— Сорри, сорри… Они еще вместо Юльки подсунут нам зануду и страшилу какую-нибудь! Ну народ! Ну страна! Командир, мои извинения. Я вспомнил сейчас, зачем искал хаммер. И очень разозлился. Потому что этот урод Чарли сделал меня таким, таким… Уродом! Хотите знать, что я планировал сделать?

— Нет! — отрезал Шульте, вынырнул из мешка и скрылся за переборкой.

— Хочешь знать ты, Чарли?!

— У вас не будет со мной проблем! Я попрошу отвезти меня вниз на «Оу-Эс-Эй»! — простонал Аллен. — Скажу, что заболел. Я, наверное, и правда болен. Ради всего святого, простите! Я так несчастен! Мне нужен психиатр! Я виноват!

— Еще одно «сорри», и тебе будет нужен патологоанатом!

И тут появилась Железная Дева.

Шульте сначала обрадовался, что в головном успокоились. Ему было дискомфортно в ситуации, когда такие славные люди ссорятся, а долг командира требует резко одергивать их. Он давно знал русских и американца, они много тренировались вместе, но никогда еще за компанию не летали — судьба разводила. Если ты не «чемодан»-турист, а настоящий работник на зарплате, попадание в космос требует удачи. Например, общий стаж Аллена был ничуть не меньше, чем у остальных членов экспедиции. И полететь он мог раньше всех. Но тогда отлаживали систему «Оса», долго и мучительно, прямо сдувая пылинки — ведь не дай бог навернется, конец пилотируемой космонавтике. И экипажи Чарли дважды снимали с пуска, один раз прямо со «стола», по откровенно ерундовым поводам. Специфика профессии. Многие ждали полета всю жизнь и не дожидались ничего.

«А кое-кто слетал аж на Луну и потом все равно умер глубоко несчастным человеком».

Эта мысль так расстроила немца, что он перестал орудовать зубной щеткой и замер в глубокой задумчивости — пристегнутый к унитазу. Его всегда занимали судьбы участников программы «Аполло». Таинственная гибель, сумасшествие, алкоголизм, уход в тень — Шульте подозревал, что за этим кроется.

Никакой мистики. Просто человеческая трагедия. Одна на всех.

Ну да, они забрались туда, где до них не ступал никто. Сначала было очень здорово. Подвиг, риск, приключение, слава, адреналиновая эйфория. Потом наступило сильнейшее похмелье. То, что иногда называют «Гагарин-синдром». Но так говорят только дураки, подонки или недостаточно компетентные умники. У Гагарина были совсем другие проблемы. Он рвался в новый полет — насладиться сполна тем, что почувствовал едва-едва. Хотел быть не первым, а настоящим космонавтом. А ему не давали.

С «Аполлонами» вышло хуже, они сработали почти вхолостую. Умчались от родного дома невероятно далеко. Но там уже валялась куча нашего железа, по большей части русского.

Ничего интересного они на Луне не увидели. Русские давно все сфотографировали, да еще и с обеих сторон.

Ничего полезного они оттуда не привезли. Русские уже нарыли достаточно для исследований и честно поделились.

Ничего такого особенного своими полетами они не доказали. Только сэкономили русским деньги и, возможно, спасли жизни. Советы ведь тоже собирались штурмовать Луну, какой-то сырой корявой системой на базе «Восхода», Америке назло, чисто из принципа, — и с заметным облегчением бросили эту рискованную затею.

Одни ходили по лезвию, другие гибли — зачем? Полноценной лунной программы, с дальним прицелом, все равно не было. А словосочетание «гелий-три» что-то говорило только узкой группе специалистов, чьи робкие голоса успешно глушило нефтяное лобби… Вот и получился вместо прорыва — пшик, запуск ракеты клубом юных астронавтов. Высота подъема этажей пять — шесть, отстрел спускаемого аппарата, парашютирование экипажа в составе лягушки и таракана. Ракета взлетела, посадка успешная, лягушка прыгает, у таракана обморок, все довольны, можно с чувством глубокого удовлетворения идти пить кока-колу и жевать чипсы.

Ликующие толпы на улицах — о-о, маленький шаг одного человека! О-о, звезды и полосы гордо реют! Возьми любого и спроси: а зачем они там реют и для чего был маленький шаг?! А этот любой тебе сразу в морду. Потому что знать не знает, для чего и зачем. И ты своим дурацким вопросом сделал ему больно. Зерно сомнения посеял.

Ведь действительно — зачем?

Ни одна зараза не знала.

Если бы кто-то авторитетный сказал тогда: люди, максимум через сто лет мы должны летать на Луну и обратно как из Москвы в Нью-Йорк! И если бы добавил — не потому что «так надо», а потому что иначе нельзя! Не позже две тысячи семидесятого — а лучше пятидесятого — Море Спокойствия должен пахать наш бульдозер. И будет на нем написано «Катерпиллер» или «сделано в СССР», не принципиально.

Все равно в одиночку не потянуть.

«И тогда многие, слетав на Луну, умерли бы счастливыми».

Сам Шульте на межпланетную экспедицию даже в мечтах не замахивался. При удачном стечении обстоятельств ему светила должность сменного начальника космического депо, «лунной платформы» — в широких массах известной как МКС «Свобода» — и не более того. При серьезной удаче он успеет принять и загрузить на «Осу» первый контейнер с Луны. Если все пойдет совсем хорошо, в контейнере окажется не порода, а уже сжиженный гелий-3. Достаточные основания считать, что жизнь удалась.

«Если, конечно, платформа не выкинет еще какой-нибудь фокус».

Сколько влиятельных господ и мощных корпораций на Земле кровно заинтересованы в провале «лунной топливной программы», Шульте старался даже не думать. Хотя его волновали прикладные аспекты проблемы — например, не было ли вправду саботажа, и достаточно ли надежны в этом отношении русские члены экспедиции. Все-таки Россия по-прежнему страна очень небогатых людей. И если, допустим, Кучкин человек безусловно честнейший, то вот его приятели со старта, которые могут бесплатно, за красивые глаза, трижды забросить на орбиту кувалду… С ними Шульте водки не пил и насчет их моральных качеств сомневался.

Немца не так беспокоил личный риск — хотя вчера он перепугался очень — по сравнению с тем, что «платформа» может погибнуть. Отголоски былых катастроф еще звенели в ушах, пилотируемая космонавтика висела на волоске, и аварии системы жизнеобеспечения с избытком хватило бы для закрытия программы. Безвозвратного закрытия. Чего стоят объединенные усилия нескольких правительств, если они угрожают интересам тех, кто может правительства — менять? И как легко, как спокойно воспримут крах программы миллиарды землян, которым годами вдалбливают: осваивать космос дешевле и удобнее автоматами.

Лунный город, завод и железную дорогу вы тоже автоматами строить будете?

Шульте понимал: если первые десятки тонн гелия-3 не придут вовремя, значит, не будет смысла расконсервировать экспериментальные установки термоядерного синтеза. И тогда вероятность девяносто процентов, что скоро начнется большая война. Система обкатана — устроить провокацию и сразу бить. На опережение, чтобы успеть первыми. Вычистить планету для себя… Да, Шульте понимал, насколько все серьезно.

Про это федеральный канцлер очень прозрачно намекнул ему.

«Мы живем в эпоху великих соблазнов, — сказал канцлер. — Надвигается такой страшный энергетический кризис, перед лицом которого можно совершить любое бесчинство — и потомки нас простят. Значит, кризиса быть не должно».

Шульте очень бы смутился, узнай он, в каких именно выражениях примерно то же самое говорил его русским коллегам на инструктаже товарищ из ФСБ.

А пока что он собрался с мыслями, слил воду, подмылся, закрыл унитаз, натянул штаны, смотал с зубной щетки салфетку, запихнул ее в мусорный контейнер, щетку вставил в личный пенал… И снова испугался, почти так же сильно, как вчера. Потому что тишина за переборкой стояла чересчур напряженная.

А когда раздались голоса, стало еще страшнее.

— Голые бабы по небу летят, — сдавленно произнес Кучкин по-русски. — В баню попал реактивный снаряд…

— Вы тоже ее видите? — громко прошептал Аллен.

— Железная Дева, — сказал Рожнов. — Может, у нас проблемы с наркотиками, а мы и не знали?

Шульте сделал глубокий вдох, потом еще один.

— Приветствую экипаж станции «Свобода»! — провозгласило чистое и удивительно приятное на слух контральто. — Сохраняйте, пожалуйста, спокойствие. Вы вступили в контакт с иным разумом!

Шульте погляделся в крошечное зеркало и подумал, что не мешало бы побриться. Еще чуть-чуть подышал и решительно вытолкнул себя навстречу свежей проблеме.

Посреди головного висела женщина.

— Железная Дева — это шкаф с гвоздями! — возразил Кучкин. — А тут просто голая баба окраски металлик. Ну ты, чего застопорила? Батарейки сели?

— По-моему, у нее со связью нелады. Она рябит, видишь?

Женщина была, по земным меркам, очень даже ничего, хотя смотря на какой вкус — атлетическая фигура, приличный рост, совершенно лысая голова. Всё золотистого цвета с металлическим отливом. Шульте пригляделся и отметил странную форму черепа — от висков назад у Девы уходили какие-то ребра, вполне техногенного вида, словно она носила плотно охватывающий голову шлем. Черты лица усредненно-правильные, даже слишком правильные, чтобы быть красивыми. Глаза как у статуи, будто отлитые вместе с лицом. Но живые — Шульте заметил, что Дева медленно переводит взгляд с Кучкина на Рожнова.

Поза женщины вызывала в памяти дешевый манекен — руки немного в стороны, ноги слегка раздвинуты. Гладкий лобок и груди без сосков.

Шульте подумал, как интересно было бы увидеть Деву по-настоящему обнаженной. Ему такие нравились.

Он тоже знал, что Железная Дева — пыточный шкаф гвоздями внутрь. Но как еще называть визитершу, представить не мог.

— Итак, вы адаптировались и готовы принять знание, — сказала Дева.

Шульте поймал сразу три напряженных взгляда. Похоже, экспедиция проголосовала — ты начальник, тебе и разбираться.

— Мы слушаем, — кивнул Шульте.

Дева все так же медленно повернула к нему зрачки, и Шульте почувствовал: в головном стало теплее. Дева как-то воздействовала на людей. Это пока не выглядело опасным, но Шульте отметил про себя: быть настороже.

Кучкин выбрался из спальника и осторожно пополз по стене, заходя Деве в тыл. Выглядел русский донельзя воинственно.

Рожнов озирался, что-то выискивая в интерьере.

Аллен по-прежнему сидел в уголке, скрючившись, обхватив руками колени. Даже со спины было видно, как он мечтает о психиатре. Шульте не поручился бы, что глаза американца открыты.

— Вы не будете первыми, кто спасает ваш мир, — за последнее столетие мы привлекли к этому тысячи землян, лучших из лучших. Но только сегодня мы впервые прямо обращаемся к людям. Настало время для открытого сотрудничества, и были избраны вы!..

Рожнов нашел, что искал, — протянул руку, схватил гибкий кронштейн, развернул к Деве видеокамеру и оглянулся на начальника.

— Сейчас именно вы можете совершить главное, что навсегда и бесповоротно изменит к лучшему судьбу вашего мира. Примите знание. Закройте глаза и распахните ваш разум. Так будет проще — вы увидите и поймете сразу всё…

Шульте подплыл к командному посту и включил запись.

— Пожалуйста, закройте глаза и расслабьтесь, — мягко попросила Дева. — Будьте спокойны, мы не несем зла. Мы просто дадим вам знание.

Шульте вывел изображение на монитор. Камера работала, она исправно передавала Кучкина. Деву оптика не видела. Шульте посмотрел на Рожнова, помотал головой и постучал себя по лбу согнутым пальцем. Рожнов скривился. Ему тоже, видимо, не понравилось, что Деву транслируют прямо в мозг. Это отдавало насилием.

— Посмотрите, каким прекрасным станет ваш мир, если вернуть его на истинный путь. Еще остается время, но с каждым днем его все меньше. Разве вы не понимаете, что близится закат? Неужели вам никогда не казалось, что земная цивилизация в тупике?..

Кучкин придирчиво изучал Деву сзади.

— Ну, казалось, — буркнул он. — А что делать-то? Во главе государства поставить ученых и инженеров, города срыть и жить в единении с природой?

Он заложил вокруг гостьи дугу, перевернулся головой вниз и попробовал заглянуть Деве между ног.

— Земля пошла по технологическому пути развития, губительному для нее. И произошло опасное рассогласование — психика людей не выдерживает массированного применения высоких технологий. Вы несчастливы. И уже сейчас накопили достаточно ненависти, чтобы уничтожить свой мир, — вас удерживает только голый разум, когда чувства требуют войны. Не важно с кем, лишь бы сбросить напряжение. А теперь есть повод — надвигающийся энергетический кризис. Повод и оправдание. Это так опасно для вас, что мы не можем оставаться в стороне. Поймите, землянам было предначертано совершенствовать духовную сферу — будь так, сегодня вы достигли бы невероятного могущества. Говоря в понятных вам терминах, каждый стал бы как бог. Вы общались бы со звездами и усилием мысли перемещались по Вселенной. Вам не нужно было бы убивать, чтобы жить, ибо бессмертные любят все живое и лелеют его. Вы стали бы беспредельно счастливы…

— Ничего у нее там нет, — доложил Кучкин. — Эх, дурят нашего брата!

— Это ваш естественный облик? — перебил Деву Шульте.

— Миллион лет назад. Сейчас это специально для вас. Мы выглядим, как нам угодно. И вы могли бы…

— Покажитесь.

— Вы просто не увидите. Если бы каких-то двести лет назад Земля свернула на естественный для нее путь, вы уже могли бы видеть. Сейчас — нет. Однако еще остается время, чтобы принять верное решение…

— Интересно, если она общается со звездами, почему с нами говорит будто карманный переводчик? — вмешался Кучкин. — Не верю!

— Это не она плохо говорит, а наши мозги так дешифруют. Я, например, сплошное косноязычие слышу. И тоже не верю. Командир, у вас в голове немецкая речь?

— Да. И похоже, она не более убедительна, чем ваша русская версия. Для контакта с иным разумом это просто смешно. Я предпочел бы что-то другое. Визуальные образы, например. На словах леди слегка идиотична. Может, действительно имеет смысл посмотреть, что она собирается показать?

— Я против! — твердо заявил Кучкин.

— Вы напрасно сопротивляетесь знанию, — сказала Дева. — Поймите, нужно совсем немного доброй воли — и вы поймете всё. Пожалуйста, закройте глаза.

— А вот… тебе! — сообщил Кучкин, делая соответствующий жест.

— Фу, как грубо, — очень по-женски сказала Дева.

Кучкин густо покраснел и отплыл от Девы подальше.

— Я не понимаю смысла, но чувствую вашу эмоцию.

— Вы действительно женщина или?.. — спросил Шульте.

— Это тоже специально для вас, образ достаточно понятный и достаточно неземной. Я могу явиться в любом виде, поскольку я — всё. Перестаньте бояться и закройте глаза, это безопасно. Уясните простую вещь — я говорю с вами из окрестностей Веги, где мне нравится быть. Представьте, что я хочу причинить вам зло. Да мне достаточно подумать о чем-то, и это случится.

— Тогда подумайте, что наша камера пишет вас, — предложил Рожнов.

— Вы так уверены, что начальники на Земле готовы принять истинное знание? Отнюдь. Эта запись повлечет за собой множество смертей. Не возражайте, я отчетливо вижу. В частности, погибнет ваш друг.

— Чего это я погибну? — возмутился Кучкин.

— Вы ему не друг, — сказала Дева. — Он знает, о ком я.

— Чего это я не друг?! — рявкнул Кучкин.

— Его-то за что? — очень тихо спросил побледневший Рожнов.

— Потому что он, сам не зная того, изменяет мир к лучшему. Он направлял вас, помогал и будет защищать, когда вы спуститесь на Землю. Располагая информацией о нашем контакте, служба безопасности легко раскроет и вскоре уничтожит его.

— Хорошенькое дело… — пробормотал Рожнов. — Ну, вы просто всё предусмотрели.

— Ваша группа должна вернуться без потерь, — сказала Дева. — И как можно скорее. Это для светлого будущего Земли. Вы будете первыми, кто осознанно понесет херню в массы.

У Рожнова отвалилась челюсть, Кучкин довольно хихикнул, Шульте нахмурился.

— Очень интересно, — проворковал Кучкин, — если я реально напрягусь, получится выдавить ее из головы? Так, опять помехи. Видите, по ней пошла волна? Ха-ха, это мое!

— Нежелание отдельных членов группы адекватно воспринимать передачу начинает беспокоить нас, — сообщила Дева. — В ответ будет предпринято наращивание мощности, это может негативно сказаться на вашем здоровье.

— Но ведь действительно херня! — сказал Кучкин.

— Коллега, перестаньте хулиганить, — попросил Шульте. — Я сам не в восторге от того, что слышу, и тоже э-э… Подумал, какая это глупость. Но вы, кажется, не чувствуете достаточной ответственности. Нравится или нет, мы просто должны выслушать и разобраться.

— Совершенно правильно. — Дева изобразила вполне достоверный кивок. — Тем временем нами приняты меры к обеспечению бесперебойного диалога. На случай дальнейшего сопротивления возможные искажения блокированы. Сообщите об ухудшении самочувствия.

— Пока нормально, — буркнул Кучкин. — После вчерашнего…

— Да, если вы считаете нас такими ценными и хотите вернуть на Землю, — вступил Рожнов, — почему мы вчера чуть не умерли?!

— Так было надо для полной достоверности.

— Не верю!

— Закройте глаза на минуту, расслабьтесь, и вы поймете. Верить не надо, вера — чисто эмоциональная категория, она для несвободных, закрепощенных, подавленных. Свободный оперирует сутью. Он просто видит и сразу понимает. Вы — лично вы — уже не станете всемогущими, но еще в ваших силах обрести свободу. Первое, что вы получите, — интуитивное чувство правды, дешифровку эмоций других людей, ощущение счастья.

— О-о, какое вранье! Когда это чувство правды давало ощущение счастья?! — фыркнул Кучкин. — Эх, Господи Иисусе, я сейчас уссуси…

С этими словами он отвернулся от Девы, пнул ногой рундук-холодильник, стремительно пролетел головной модуль насквозь и скрылся за переборкой.

— Следите за Чарли! — раздался оттуда шепот. Шульте сместился вперед и заглянул Аллену в лицо.

Астронавт сидел с закрытыми глазами, расслабленный, безмятежный. Судя по всему, он больше не хотел психиатра.

— Эй! — крикнул Шульте. — Прекратите это! Чарли! Очнись!

— Через несколько минут, — сказала Дева. — Он недавно перенес шок, нужно сбалансировать его психическое состояние.

— Я требую немедленно! — Шульте принялся трясти Аллена, но тот был словно кукла.

— Через несколько минут.

— Чарли! — Шульте отвесил Аллену звонкую пощечину.

— Вот это по-нашему, по-бразильски! — обрадовался за переборкой Кучкин. — Слушайте, какая пакость, я эту бабу через стенку вижу!..

— Рожнов! Аптечку! Найдите стимулятор!

— Не мучайте его, — попросила Дева. — Потерпите немного. Вы ничего не измените — он все равно уже обрел знание. А сейчас мы оптимизируем психику, сильно пострадавшую из-за вчерашнего инцидента. Если не будете вмешиваться, получите своего коллегу совершенно здоровым.

— Да как вы смеете?!

— Мы смеем и не такое! — сказала Дева.

Шульте оторвался от Аллена и посмотрел на нее очень внимательно. И Рожнов замер, не дотянувшись до аптечки. Впервые Дева использовала угрожающий тон, и получилось это чертовски внушительно.

— С этого места поподробнее! — крикнул Кучкин. — И хватит мне мерещиться, черт побери, я тут интимным делом занят!

— Так что же вы смеете? — поддержал его Рожнов. — Мешать нормально жить? Водить за руку? А убивать?

— Люди, почему с вами настолько трудно, почему вы не хотите добровольно познать, увидеть?

— А вы нас заставьте. Вот как Чарли.

Аллен вдруг негромко всхрапнул.

— Никто его не заставлял. Не будите, пусть отдохнет. Заставлять — это крайность, и к свободе не идут через принуждение. А вас мы хотим видеть именно свободными. Пришедшими к выбору через знание. Вслушайтесь: мы — это вы. Мы начинали так же. Только наша цивилизация раньше свернула с гибельного пути. У нас тоже были проблемы, кризисы, случались войны, хоть и не такие масштабные, как ваши… Но мы вовремя получили знание. Как видите, ничего страшного в этом нет…

По телу Девы снова пробежала легкая рябь.

— Это не я, — сказал Рожнов. — Наверное, у всемогущих глючит связь. Слушайте, так, значит, вы не сами выдумали это бла-бла-бла?

— Бла-бла-бла? — Лицо Девы, до этого совершенно бесстрастное, впервые показало, что может выражать эмоции. Оно изобразило легкую усмешку. А потом случилось нечто.

— Назад! — взревел Шульте. — Вернись!

Рожнов нырнул под пульт командного поста.

Кучкин выскочил в головной без штанов, сжимая в руке отвертку.

Аллен все спал.

— Значит, изначально был выбран удачный образ, — констатировала Дева, принимая свой прежний вид.

Шульте, тяжело дыша, растирал грудь в области сердца.

Рожнов, совершенно белый, опасливо выглянул из-за пульта.

— Милая б-барышня! — произнес он с запинкой. — Зачем же так пугать?! Это грубо и негигиенично. Я чуть не испортил свежий памперс.

Кучкин медленно, поигрывая отверткой, подплыл к Деве и залепил ей оплеуху. Рука прошла насквозь, Кучкина закрутило, он с трудом остановил вращение.

— Не дури, — сказал Рожнов. — Она даже не голограмма. Это ты себе по мозгам дал. Врезал своему воображению.

— Плевать. Очень хотелось.

— Ты что видел?

— Чужого из кино. Во всех подробностях. Запах его почувствовал, сопли эти отвратительные…

— Откуда ты знаешь, как пахнет чужой?

— Теперь знаю. Командир, вы в порядке?

— Да, — кивнул Шульте. — Просто это было слишком неожиданно. И, знаете, немножко больно увидеть себя мертвым на мертвой платформе. Вчера. Я не думал, что мы прошли так близко от края.

Аллен немного пошевелился во сне и захрапел всерьез.

— Негодяй, то он в депрессии, то спит! Нам бы так! — Рожнов вылез из-под пульта и уселся в кресло. Достал из нагрудного кармана белую коробочку, что-то выщелкнул себе в рот и принялся жевать.

— Дайте мне, — попросил Шульте.

— Нам доктор прописал. А вам, может, вредно.

— Дайте!

— Не спешите! — с заметным нажимом произнесла Дева. — Прием транквилизаторов сужает канал восприятия. Вам будет труднее овладеть знанием. Поймите, вы находитесь в ключевой точке. От вашего решения может зависеть судьба Земли. Тех, кто вам близок и дорог, кого вы любите. Вы же хотите, чтобы ваши дочери прожили долгую и счастливую жизнь? Или пусть они лучше задохнутся в ядовитом облаке, которое накроет Гамбург?

— Ты, сука, детей не трожь… — сказал Кучкин очень тихо, но отчетливо.

— Это касается всех. Думаете, ваш сын не попадет на войну?

— Когда начнется глобальное месиво, в армии окажется больше шансов выжить, чем на гражданке, — бросил Рожнов. — Слушайте, ну скажите наконец открытым текстом, чего вам надо, вашу мать?

— Это уже сказано — примите знание, а дальше решайте сами.

— Вот прицепилась, железяка хренова…

— Друзья! — подал голос Шульте. — Мы все-таки на международной станции. Можно по-английски? Я не успеваю переводить вашу ругань.

— Виноват, командир. Мы так время тянем. Скоро вызов снизу — готов поспорить, эта железная леди сразу перестанет нам мерещиться.

— Я останусь, — возразила Дева. — И буду запугивать вас до тех пор, пока вы не покинете станцию.

Трое как по команде посмотрели на спящего Аллена.

— Вспомните свою вчерашнюю истерику — разве сейчас она не кажется вам неадекватной ситуации? Мне незачем внушать людям кошмары — это была просто демонстрация силы, — я могу напрямую добиться от вас определенного поведения. Вы будете спасаться, а я снова испорчу компьютер, и станция «Свобода» перестанет существовать.

Трое заговорили одновременно.

— Обязательно губить платформу? — процедил Шульте сквозь зубы.

— Не надо ля-ля, компьютер был ни при чем! — сказал Рожнов.

— А ху-ху не хо-хо?! — спросил Кучкин.

— Вы ошибочно назвали станцию, она ведет не к свободе, а совсем наоборот. Откройтесь навстречу знанию, и уясните, что доставка энергоносителя со спутника — всего лишь отсрочка гибели вашего мира, новый шаг по тупиковому пути. Люди, как вы упорны в своих заблуждениях! Неужели трудно понять — топлива, откуда его ни черпай, никогда не хватит на всех! Меря свободу энергией, вы навсегда останетесь разобщены! Свобода вообще не измеряется, она либо есть, либо ее нет — так станьте наконец свободны!

— Ваша проповедь несет оттенок идиотизма, — сказал Шульте. — С самого начала. Для представителя такой мощной цивилизации вы недостаточно убедительны.

— Слово «цивилизация» к нам вообще неприменимо, мы просто есть — вместе и по отдельности, повсюду, и всё. Мы очень далеко отстоим от вас, нам чудовищно трудно коммуницировать с людьми, вы представить не можете, насколько, — гораздо легче прыгнуть через Галактику, чем убедить землянина. Вот, еще одно неточное сравнение — мне достаточно захотеть, чтобы переместиться куда угодно. Поэтому я и прошу — не надо говорить, надо увидеть и понять. Люди, почему вы заставляете манипулировать вами? Мы так хотим сотрудничества!

— Да на хрена, мать твою?! Виноват, командир.

— Расслабьтесь, уж это я в состоянии перевести, слишком часто от вас слышал!

— Повторяю, миллион лет назад мы были как вы, и если изъясняться в понятных вам категориях… Большое наслаждение — направить на верный путь.

— Она трахает нам мозги и кончает… — пробормотал Кучкин. — Как знакомо. На Земле полно таких. И бабья навалом, а уж мужиков…

— Мы отрицаем подчинение и манипулирование, используем его только в крайнем случае, но люди слишком часто не оставляют нам выбора — как вы сейчас. Почему вас приходится заставлять, принуждать?

— Ну… Мы такие, — сказал Шульте. — И к чему вы нас уже принудили?

— Иногда мы вынуждены бываем сразу отсекать наиболее опасные направления, иногда помогаем вам самим выстроить систему противодействия. Например, об экологии вы задумались с нашей подачи — в противном случае уже к сегодняшнему дню Земля была бы испачкана до потери восстановительного потенциала. А против сверхмощного оружия, ядерной энергетики, клонирования человека или, например, запусков к Луне мы возражали с самого начала…

— Возражали?! — перебил Кучкин. — Это, мать твою, называется «возражали»? Травить людей ипритом, бросать на них атомные бомбы…

— Мама родная! — воскликнул Рожнов. — А мы-то головы ломали, за каким дьяволом в Чернобыле взялись проводить эксперименты, от которых станции взрываются!

— И зачем было портить жизнь несчастным астронавтам? — спросил Шульте с тоской и горечью.

— Вы поняли меня совершенно правильно, — сказала Дева.

— Коллеги, только подумайте, сколько народу она должна использовать, чтобы все это организовать! И вы, сударыня, уверяете, что раньше никому не открывались?

— Предпринималось несколько экспериментальных попыток, только чтобы попробовать соприкоснуться разумами — в полноценном контакте все равно не было необходимости. С прискорбием сообщаю, что каждый раз мы терпели неудачу — интересующие нас субъекты отчаянно сопротивлялись. Но сейчас, в критической точке, сотрудничество имеет особый смысл, поэтому мы решили пойти на прямой открытый контакт. Кроме того, вы хорошо подготовлены к встрече с иным разумом и очень умны, поэтому я надеюсь, что мы найдем общий язык.

— Как это получится, если вы не в силах убедить нас?! Какой может быть общий язык, когда вы не понимаете элементарных вещей! — Шульте заметно разозлился. — Почему вы решили, что развитие человечества пойдет по вашему сценарию, когда лунная топливная программа закроется? Мы слишком далеко продвинулись по собственному пути. Нам уже не свернуть. Это просто не имеет смысла. Да, мы сейчас у критической точки. Но зато получили стимул для серьезного рывка. Наша платформа — только начало, первый шаг. Если все получится, люди перестанут глядеть друг на друга со звериным оскалом, они вместе посмотрят в небо! Вопрос стоит так — или всемирная драка за энергоносители, или объединенное человечество, способное решать любые задачи.

— Неверно! Только утрата энергии как мерила свободы…

— Да вы ни черта не понимаете в людях! Либо у Земли будет лунная энергетика, либо на планете не останется и миллиарда живых!

— Командир, — позвал Рожнов негромко. — Вы не думаете, что нашу гостью интересует второй случай? Кто останется после войны, тех она и научит говорить со звездами?

— Рассуждая логически, ей так будет намного удобнее, — заметил Кучкин.

— Коллеги, вы сами-то в это верите? — спросил Шульте. — Вы бы могли спровоцировать глобальную войну, чтобы стало намного удобнее?

— Она не человек, — веско рассудил Кучкин. — Она Железная Дева. Мы понятия не имеем об ее этике. А вы немец.

— И что? — насторожился Шульте.

— Вы не можете знать, что такое хотеть войны. У вас моральный запрет.

— Он пытается сказать, что немцы… — начал было Рожнов.

— Спасибо, я понял вашу мысль, — перебил Шульте с нескрываемым сарказмом. — Восхищен глубиной познаний особенностей германского менталитета! Может, в ответ рассказать вам про русских что-нибудь смешное?!

— Не сейчас. Командир, эта леди действительно либо не знает, во что залезла, — тогда гнать ее надо отсюда пинками, — либо хочет, чтобы земляне развалили свой мир, а выжившие попали ей в руки беспомощными. А она будет работать богом. И получать удовольствие, направляя на путь… О-о, послушайте, может, боги как раз и есть такие?!

— Я чувствую абсолютное нежелание понимать и доверять, — сказала Дева. — Это очень прискорбно, что с вами придется обращаться так же, как со всеми остальными. Поверьте, я совсем не хочу причинять вам беспокойство!

— Побеспокой меня, детка! — попросил Рожнов елейным голосом.

Повисла короткая пауза.

— Ну да, противно, — сказал инженер. — Но как-то вяло, ты не находишь?

Шульте и Кучкин переглянулись.

— Ты сколько таблеток сожрал, пока на толчке сидел? — спросил Кучкин. — Думаешь, я не слышал, как упаковка хрустит?

— Ну две. А ты будто меньше!

— Три. Сразу как проснулся.

— Думаю, не в одних таблетках дело. Вон, командир ничего не ел.

— Между прочим, я бы позавтракал, — сказал Шульте. — Слушайте, вы! Госпожа. Нас действительно сейчас вызовут. Начнется работа, и дискутировать с вами не будет времени. Давайте сыграем в открытую. Или мы отказываемся сотрудничать.

— Я слушаю.

— Ответьте на простой вопрос. Чего вы хотите, черт побери?!

Дева замолчала надолго. В головном стало очень тихо, а храп Аллена совсем не мешал, напротив, успокаивал.

— Пока она тормозит, упакуем Чарли в спальный мешок? — предложил Кучкин.

— Головой вперед! Вот будет умора, когда проснется! Ха-ха, черный юмор.

Шульте смотрел на Деву и о чем-то думал.

— Я хочу, чтобы вы покинули станцию, — произнесла Дева очень медленно. — Если вы не сделаете это добровольно, я заставлю вас. Так понятно?

— А кто говорил, что мы должны узнать нечто и дальше решать?..

— Вы выступили против.

— Ничего подобного, — сказал Шульте. — Я готов.

— О, сумрачный немецкий гений… — буркнул Рожнов. Кучкин захлопал глазами, и опять, как вчера, это не выглядело комичным.

— Кто-то обязан узнать все до конца, — вздохнул Шульте. — Чтобы потом сказать: мы решали не слепо.

— Давайте я! — предложил Кучкин.

— Нет. Подумайте, с технической стороны я наименее ценный член экспедиции. Вы лучший наш пилот, а господин Рожнов лучший инженер.

— Но вы командир!

— И это тоже важно. Ну, сударыня, так что мне делать?

— Вы должны расслабиться физически и ментально, — все так же медленно, будто не веря, сказала Дева. — С закрытыми глазами удастся легче, сам контакт займет несколько минут, возможно, больше или меньше, это зависит от того, как глубоко будет погружение в знание, — вы управляете самостоятельно проникновением в меня.

— Проникновением в вас? С самого начала трудно было объяснить по-человечески? — вклинился Рожнов.

— Не виделось необходимости, вы показались умнее и раскрепощеннее, чем есть, — очень по-человечески ответила Дева. — А что вы подразумеваете?

— Ну… Что это мы погружаемся, а не вы в нас кладете.

— Я не могу передать неофиту полное знание иным путем, так просто невозможно, мне приходится распахивать себя перед вами и давать путь. Мы слишком разные, в понятных вам категориях вы песчинка, я звезда, а если говорить о взаимодействии… Человек может войти в дом, но дом не может войти в человека, он в состоянии только обрушиться на него. Казалось естественным, что вы поймете это.

— Когда показываете нам страшилки, вы именно обрушиваетесь?

Дева второй раз слегка улыбнулась. Рожнов по старой памяти напрягся.

— Немного усиливаю давление на одну песчинку под собой. Если я обрушусь, то раздавлю Землю.

— Крутая тетя, — сказал Кучкин. — Командир, ваши приказания?

Шульте уже минуту висел в позе медитации, и у него, похоже, неплохо получалось.

— На время моего отсутствия принимайте руководство экспедицией. Начну странно вести себя — бейте по голове вашей кувалдой, — произнес он негромко, слегка приоткрыв глаза. — Пока наблюдайте.

— Но если вы… э-э… Реально овладеете знанием? И начнете спасать мир? А я вас — хаммером?

— Слушайте, Кучкин, идите в… — попросил Шульте по-русски.

— Наш человек! — гордо сказал Кучкин. — Пойду, что ли, по такому случаю надену брюки. Раз я теперь командир.

— Ох, и страшно мне… — пробормотал Рожнов, глядя, как Шульте медленно опускает веки.

— Опять тетя давит?

— Нет. Она ничего серьезного с нами сделать больше не может. Ни хре-на. Ты понял, да?

— Я могу убить вас одним желанием, — сообщила Дева.

— Цыц, дура, тебя не спросили. Понимаешь, коллега, она серьезный противник, у нее все ходы посчитаны далеко вперед. Но если спросить — какого черта ты, зараза, сожгла два шаттла, — она тут же соврет, что так надо было. Хотя к шаттлам никакого отношения не имела. Я скорее поверю в атомную бомбардировку, Чернобыль и «Гринпис». Легко поверю — там человеческий фактор был определяющим. Но вот грохнуть платформу ей слабо. Только нашими руками. Она даже компьютер испортить не в силах. Больше скажу, мы с тобой ей уже не по зубам — потому что освоились, попривыкли и можем осознанно сопротивляться. Доставать нас она будет постоянно — тебе вот не страшно? — ага, мне тоже хреновато. Ничего, на таблетках выдержим. Конечно, недооценивать тетю нельзя. Если она с самого начала подозревала, что Чарли пуганется сильнее, чем следует, и заставила одного хорошего человека подсунуть мне секретку на всякий случай…

— На какой случай?

— Э-э…

— Зуб даю, по ее плану мы должны были сдохнуть при загадочных обстоятельствах, все четверо, — сказал Кучкин. — Понятное дело, из-за того, что Чарли тронулся умишком. Мощный стимул к русско-американскому сотрудничеству, ничего не скажешь. Платформа бы вымерзла к такой-то матери, замучаешься восстанавливать. Потом наши приземлили бы спускач дистанционно, разобрали по винтику, нашли этот проклятый тумблер… Года два тотального самоедства гарантирую — аресты, допросы и ни одного старта. Эй, чего молчишь, железяка? Я прав?

— С дураками не разговариваю, — отрезала Дева.

Кучкин и Рожнов так заржали, будто ничего смешнее не слышали в жизни.

— Другого боюсь, — сказал Рожнов, отсмеявшись. — Вдруг она права?

— Ну… Про войну не знаю и знать не хочу. А насчет упущенных возможностей и духовного пути — сон она навеяла красивый.

— Проклятие, мне почти уже приснилось нечто, и тут Чарли все испортил. Ты уверен — это именно она?..

— Знаешь, я раньше как-то не задумывался о райских кущах и подобной ерунде. А сегодня — взял и увидел.

— И как оно было? — спросил Рожнов с откровенной завистью.

— Хм… Честно говоря, мне показалось чересчур стерильно. Почему и говорю — Дева навеяла. Зелень, цветочки, небо голубое, водичка прозрачная, солнышко яркое. И я в этом как бы даже не купаюсь, а присутствую. Она сказала — мы везде и мы всё — по ощущениям так и выходило. Только я почему-то безумного счастья не почувствовал. Но было интересно.

— А делать ты мог что-нибудь? Развалить дом, вырастить змею, срубить дерево?

— А я не хотел, — сказал Кучкин, поразмыслив.

— И я не хотел… — прошептал Шульте.

— Командир! За время вашего отсутствия происшествий не случилось!

— Почему-то очень хочется сесть. Как это ни бессмысленно в невесомости. Господин Рожнов, уступите кресло? Спасибо. Я должен зафиксировать себя. Значит, мы видели один и тот же сон?

— Я не видел, — сказал Рожнов, пожирая Шульте глазами. Тот выглядел неплохо, только говорил почти шепотом, а двигался осторожно, немного скованно. И смотрел мимо собеседника.

— Поверьте, вы ничего не потеряли.

— Вы потеряли всё! — сообщила Дева.

— Ой! — Рожнов от неожиданности чуть не влетел головой в потолок. — Она еще здесь?! Девушка, шли бы вы!..

— Она теперь с нами очень надолго, — сказал Шульте. — Пока не потеряет надежду обратить в свою веру или выгнать с платформы. Боюсь, такое давление вредно отразится на психике членов экспедиции. Думаю, надо переходить к активным действиям. Господин Кучкин, мне чего-то не хватает, чтобы ощутить себя германским богом. Где я могу взять свой молот?

— Момент, командир.

— Ты не найдешь, я принесу. — Рожнов упорхнул.

— Как вы себя чувствуете, командир?

— Недостаточно уверенно, — сказал Шульте. — С молотом будет лучше.

Вернулся Рожнов при кувалде.

— А может, я? — спросил он. — Куда бить? Шульте забрал у него молот и крепко прижал к груди.

— Теперь слушайте. Я сейчас буду некоторое время странно вести себя. Почему — объясню потом, если сами не догадаетесь. Но это в интересах человечества. Поверьте мне.

С этими словами он выбрался из кресла и улетел в переходной.

— Пока не поздно, скрутим его? — предложил Рожнов.

— Не имеем права. Он же старший. Командир.

— Форс-мажорные обстоятельства. Видишь же, у мужика шарики за ролики заехали. Вообразил себя богом.

— Во-первых, я ему верю, — сказал Кучкин. — Во-вторых, форс-мажор наступит, когда он натворит чего-нибудь.

Мягко хлопнула крышка люка.

— А в-третьих, уже все равно ничего не исправишь.

— Примите знание вы! — потребовала Дева. — Ваш начальник понял нас ошибочно и сделал неверные выводы.

— Отвали, галлюцинация, — отмахнулся Кучкин. — Слушай, коллега, давай и вправду засунем Чарли в спальник. А то непорядок, валяется астронавт бесхозный, вдруг его ветром сдует?

— Головой вперед засунем?

— Угу. Только молнию расстегнем, чтобы дышать мог. Все равно темно будет и страшно.

— Он принял знание, ему теперь все до фонаря.

— Вот мы и проверим…

Они действительно упаковали Аллена в мешок головой вперед и, очень довольные, принялись завтракать.

Дева им почти не мешала. Во всяком случае, Рожнов совсем не подавал виду, только Кучкин иногда вздрагивал и тихо матерился.

— Это мне кажется или приходят удары на корпус? — спросил Рожнов, жуя.

— Есть немного. Хорошо он там долбит, однако!

— Крепкий дядя. И отважный. И сообразительный.

— Дядя хороший, спору нет. А ты больше не боишься, я смотрю?

— Хрен ли теперь бояться? — усмехнулся Рожнов. — Главное, если что, мы с тобой ни в чем не виноваты. Хм… Интересно, как он собирается объяснить свой поступок.

— Думаю, никак. Чего-то нас снизу не беспокоят, а?

— Я не хочу, чтобы на вас оказывали давление, — сказала Дева.

— О боже! Это чудо природы навеки с нами?

— Да ну! Повисит и рассосется. Зачем мы ей теперь? Заставить нас сломать платформу — не на таких напала. А выгнать отсюда — как? Пешком в скафандрах? Фигушки, у нас инстинкт самосохранения. Мы теперь на своих кубометрах сели крепко и будем сидеть. Так что до «Осы» беспокоиться не о чем. А там видно будет.

В переходной высунулась мокрая всклокоченная голова.

— Я прикрою люк, чтобы обломки не летали по платформе, — сообщил Шульте. — Разогрейте мне тоже поесть, будьте любезны.

— С удовольствием. Как ваши физические упражнения?

— Жарко, — сказал Шульте, утираясь рукавом. — Можно сока? Благодарю. А это что такое? Почему из мешка ноги торчат? Опять черный юмор?

— Нет, Чарли с ума сошел. Он теперь всегда так спать будет.

Шульте выпил сока, немного поразмыслил и сказал:

— Естественно. Бедный Чарли, у него было кратковременное умопомешательство. Иначе как объяснить то, что он заперся в тээм-четыре и разбил там всю авионику?

— Финально? — спросил Кучкин.

— Летать нельзя. Мы теперь заперты на платформе.

— Какой плохой мальчик Чарли Аллен, — опечалился Рожнов. — Чем же он колотил аппаратуру? Головой?

— Ах, если бы! Чарли нашел кувалду. Не знаю, как она попала в тээм-четыре. Очень неприятная ситуация. Боюсь, кому-то придется ответить за это.

— Черт с вами, отвечу, — сказал Кучкин. — Не расстреляют же меня! Я надеюсь. Ну Чарли, поросенок! Уничтожить такой хороший спускаемый! И как! Использовав реальный исторический артефакт, биг рашен спэйс хаммер!

— О-о, уже спэйс хаммер! Прогресс. Расскажите, господин Кучкин, зачем вы искали кувалду вчера.

— Но мне показалось, вы не хотите этого знать.

— Теперь хочу.

— Очень простая идея. Представьте — мы не смогли починить нашу платформу. Что мы делаем? Надеваем скафандры и ждем смерти. Но Чарли наверное будет скучно умирать без нас. Тогда я выхожу наружу. Забираюсь на тээм-четыре. Демонтирую внешнюю теплоизоляцию, нахожу клапан уравнивания давления. И выбиваю его к черту.

— Добрый ты мужик, Кучкин! — фыркнул Рожнов.

— По пятницам. А сегодня уже суббота, так что следи за спиной. Можно я тоже спрошу? Вы оба совсем не жалеете Чарли?

— Прощайте, недоумки, — сказала Железная Дева.

— А? — Трое синхронно обернулись.

И не увидели ничего особенного. Только интерьер «лунной платформы». Без гостей.

Через секунду на них свалилось невероятное облегчение и едва не раздавило. Кучкин просто тихо плакал, Рожнов вдобавок стонал, а Шульте скрипел зубами. Только Аллен все храпел, и окажись его коллеги чуточку менее озабочены собственным душевным здоровьем, они наверняка задумались бы, не пора ли будить человека. И напрасно, потому что, в отличие от них, Аллен очень давно не спал.

Они утерли слезы и разъели на троих полпачки транквилизатора.

— Кто-нибудь понимает, что это было? — спросил Рожнов, оглядывая коллег с надеждой во взоре.

— Нонконтакт, — выдал Кучкин емкий термин. — Есть контакты, а мы сделали нонконтакт. Абсолютный. Финальный. Встреча двух цивилизаций стала полным уродством! Объясните, это Дева такая дура или мы тупые? Кто виноват?! И что делать?!

Он подумал и добавил тихонько:

— Два великих русских вопроса. Таких великих, что не может быть ответа никогда.

— Извините, пожалуйста, — сказал Шульте мягко. — Но у меня есть ответы. Сегодня. Виновата, конечно, Дева. А делать нужно свою работу.

— Так просто? — усомнился Кучкин. — И мы никому не расскажем?

— А вы намерены? Я, например, хочу летать. Выполнять программу. Господин Рожнов, ваши планы?

— Я хочу водки. Много водки прямо сейчас. И летать, да.

— Думаю, водка не помешала бы каждому. А чтобы летать, придется молчать. И стереть запись, компрометирующую нас. Сделаете?

— Принято к исполнению, — кивнул Рожнов. — Это нужно понимать так, что мы трое обо всем договорились? Случилось обрушение систем, потом безумный Чарли с хаммером, и ничего больше?

— Мне кажется, судьба платформы дороже личных предпочтений. — Шульте по-прежнему говорил очень мягко и глядел на русских почти виновато. — И еще мне кажется, что вы считаете так же. Вы знаете, для чего мы строим орбитальное депо. Испорченная репутация господина Аллена — не самая большая плата за открытую трассу к Луне. Это жестокий выбор, но так надо.

— Я все еще хочу понять, — напомнил Кучкин. — Вы приговорили Чарли и не жалеете его?

— Очень жалею. Но сейчас мы должны отладить платформу, — сказал Шульте. — И прилететь сюда еще не раз. Здесь потрачено столько наших усилий — будет несправедливо, если нас отзовут.

— А Чарли принял знание, — ввернул Рожнов. — Успешно или безуспешно, все равно ему теперь веры нет.

— Ты сам говорил — эта баба постоянно врала. Что если Чарли просто заснул? Отключился на нервной почве?

— Какая разница? Вспомни: он чуть не угробил нас. И ему никогда больше не летать. Парня скрутят и увезут в психушку, едва «Оса» приземлится.

— Уроды, — вздохнул Кучкин. — Я окружен бессердечными уродами. Ну… Расскажите нам про знание, командир. Может быть, тогда я прощу вашу жестокость к невинному. И умышленную порчу русской космической техники.

— Но… Вы уже владеете знанием, господин Кучкин.

— Простите, недопонял?..

— «Сорри», «сорри»! — передразнил Рожнов. — Гады вы оба! Пустите на рабочее место!

Он уселся за компьютер и начал крепко, с излишней силой, долбить по клавишам.

— Полегче, доску разобьешь, — сказал Кучкин.

— Некоторые целый спускач разнесли, и хоть бы хны. Пойди тоже чего-нибудь сломай. Платформа большая, железа много.

— Не ссорьтесь, друзья, — попросил Шульте. — Я же говорил, что вы ничего не потеряли, господин Рожнов. Господин Кучкин правдиво описал вам свои ощущения. Ему было скучно. Мне тоже. И вам — уверяю.

— Разобрался бы как-нибудь сам, — буркнул Рожнов.

— Командир, вы же побывали в голове Железной Девы — и?..

— Я увидел развернутую версию сна, более яркую. Но главное впечатление не отличалось. Понимаете, это не имеет никакого отношения к нам. Не наша жизнь, не наше отношение к миру. Дева хотела, чтобы мы восприняли свой потерянный рай во всей полноте, но чего-то не учла. Наверное, она и вправду слишком далеко от нас ушла. То ли мы не можем понять, то ли она не умеет показывать… Но скорее всего она просто ошибается, и это не наше предназначение. Дева пыталась соблазнить нас, и ничего не получилось — мы испытали только интерес, не выходящий за рамки обычного любопытства. А потом стало грустно. Я делаю вывод — соблазн был не по адресу. Наверное, Деве стоит попытать счастья в другом месте. Очень жаль, что из-за этой навязчивой дамы пришлось уничтожить тээм-четыре. Но я опасался за душевное здоровье экспедиции. Мы и так потеряли одного. А Дева не собиралась останавливаться на полпути, она достала бы каждого. Вы согласны?

— В целом — да… — сказал, помявшись, Кучкин.

— Спасибо за поддержку. Вы поймите, они — небожители. Но не демиурги. Поэтому нам скучно в их шкуре. Мы созданы для чего-то большего. Но чтобы до этого большего дожить, нужно сегодня решать текущие проблемы. Наша с вами задача — платформа. Вы еще, наверное, оба поработаете на Луне. А я буду встречать вас здесь. Неплохо?

— Трудно поверить, что мы никому не расскажем… — Кучкин уныло вздохнул. — Никогда? Никто не будет знать?..

— Почему? А Чарли? Уверен, при первой же возможности он раструбит о случившемся на всю планету.

— Это совсем не то.

— Я знаю, — кивнул Шульте.

— Командир, Земля спрашивает, все ли проснулись. Хотите громкую связь? Видео?

— Что с вами? — спросил Шульте, наклоняясь ближе к Кучкину. — Что с вами, дорогой мой друг?

— Командир, зовут вас. Готовы общаться?

— Это все проклятое чувство правды, — сказал Кучкин горько. — Я знал, оно не даст ощущения счастья!

— Согласен. Поговорим об этом позже, хорошо?

— Непременно, — произнес Кучкин со значением. — Теперь нам будет особенно легко разговаривать. Финально легко. Или нет?

— Эй, вы! — позвал Рожнов. — Занимайте места. Я не собираюсь отвечать за всех!

Это была трудная связь — Земля так и сыпала вопросами, а экспедиция старательно изображала заинтересованность. На самом деле трое космонавтов размышляли о чем угодно, кроме отказа системы жизнеобеспечения, причем некоторые мысли наверняка у них были общими, а некоторые вовсе нет.

Кучкин дважды громогласно обличил специалистов из Королёва в недостаточной искренности. На третий раз он не успел открыть рта — Шульте чувствительно въехал ему локтем под ребро.

Рожнов сидел с блокнотом и делал вид, будто записывает все рекомендации — просто чтобы не смотреть в камеру.

Аллен во сне вяло дрыгал ногами.

Наконец добрались и до него — в Хьюстоне сгорала от нетерпения целая бригада специалистов по душевному здоровью. Когда Шульте кратко и сухо изложил свою версию происшедшего, в эфире воцарилась тишина, холодная как межзвездное пространство.

— Только умоляю, вы с ним поаккуратнее, — закончил рассказ Шульте. — Не травмируйте парня окончательно. Ведь Чарли уверен, что у него была всего лишь депрессия. Мы постараемся сделать так, чтобы он не заглянул в «Союз». Люк уже закрыт.

Гробовое молчание было ему ответом. Наконец из Хьюстона робко донеслось:

— Разбудите Аллена, пожалуйста. Мы хотели бы посмотреть.

Шульте повернулся к Рожнову, тот, в свою очередь, легонько дернул астронавта за ногу.

— Ы-ы, — донеслось из спального мешка. — Мм.

— Чарли, подъем. Хьюстон на связи.

В мешке тоненько взвизгнули.

— Реагирует! — обрадовался Рожнов.

— Ни черта подобного, — сказал Кучкин очень тихо и напряженно.

В мешке взвизгнули снова.

— Дайте мне. — Шульте деликатно, но решительно отодвинул Рожнова, взялся за клапан спальника и оглянулся на Кучкина. Выглядел начальник экспедиции заметно растерянным.

— Я сейчас заплчу, — сообщил Кучкин деревянным голосом.

— Мне кто-нибудь что-нибудь объяснит?! Вы, двое! — почти крикнул Рожнов.

— Сохраняйте, пожалуйста, спокойствие, — попросил Шульте. — На нас смотрит Земля.

С этими словами он откинул клапан мешка, схватил Аллена за ногу и потянул наружу.

— Ба-ба-ба! — сказал Аллен. — Ва-ва! Ам!

Шульте выпустил астронавта и отшатнулся.

— Мама… — пробормотал Рожнов. — У него штаны мокрые.

Кучкин действительно заплакал.

Тут Аллен заорал и принялся брыкаться. Русские бросились на него, кое-как затолкали обратно в мешок, теперь уже нормальным образом, и притянули к стене ремнями. Астронавт выл и рвался наружу, но ему не давали — сотрясающийся от рыданий Кучкин и совершенно белый Рожнов. Шульте подтянул к себе камеру и сказал в объектив:

— Старт «Осы» нельзя задерживать. Его нужно ускорить. Поднимайте судно так быстро, как это возможно. Земля, вы меня слышите? Почему вы молчите, Земля?

Шульте не летал больше. И пятью годами позже разбился, в страшной цепной аварии на обледеневшем автобане. Кучкин сказал: командир почуял опасность заранее и мог спастись, но вместо этого нажал на газ.

Кучкину дали небольшой сельский приход, и Рожнов как раз приехал его поздравить. А бывший пилот встретил бывшего инженера словами: здравствуй, командир погиб.

«Послушай, он уже тогда знал, что ошибся? — спросил Рожнов. — Там, на платформе — знал?»

Кучкин слабо улыбнулся. «Глупый. Командир не мог ошибиться. Он должен был выбрать, и только».

«Не понимаю. Как это — выбрать?»

«Ему предложили два пути. Он выбрал тот, по которому человечество зашло дальше. Настрадалось больше. Решил, что добивать почти готовую программу умнее, чем затевать с нуля совсем новую, хоть и очень перспективную. Он был прагматик».

«А что бы выбрал ты?»

«Мне ничего не предлагали. Я же не заглядывал внутрь Железной Девы. А из сна вынес умение чувствовать правду, и только. Мне повезло. Не уверен, что пережил бы этот дьявольский соблазн. Командир тогда спас наши души, разбив тээм-четыре и показав Деве, что ей больше нечего ловить на платформе».

«Хорошо, но мог он выбрать неправильно? А еще представь — вдруг мы бы приняли другой путь, треснули командира по чану кувалдой и утащили вниз? Может, он это вычислил и нарочно лишил нас права выбирать?»

«Скорее всего. Но какая теперь разница? Уже монтируют лунный город. Вот увидишь, все устаканится. Земле был жизненно необходим рывок в космос. Пока люди сидели на поверхности, их так и подмывало разнести друг друга на кусочки — это командир верно подметил. Теперь народы вместе пашут. А говорить со звездами и прыгать через Галактику мы непременно выучимся. Когда-нибудь. Не верю я, что традиционные подходы дадут нам забраться далеко от дома. Хочешь не хочешь, придется выдумать нечто особенное».

«И все-таки, почему командир?.. Ты же знаешь, да?»

«Он сомневался. С первой минуты и до самого конца. Тебе, наверное, больно это слышать, но он врал нам. Врал во спасение, чтобы защитить. На самом-то деле он узнал и понял нечто такое… Невероятное. И ему было очень трудно решить. Логика требовала одного решения, эмоции совсем другого. Он просто не выдержал и сдался».

«Тогда за что мы подставили Чарли? Чего ради он в психушке сгинул, если сам командир так вот бездарно…»

«Еще одна ложь во спасение. А я спрашивал, между прочим — не жалко вам его, ребята?»

«Уроды, — сказал Рожнов. — Я окружен бессердечными уродами».

«Не твоя реплика».

«Ур-р-р-р-р-роды».

— Какого черта? Обязательно надо сверлить прямо над головой у спящего человека?

— Ой, извини. Мне с той стороны не видно. Я думал, ты уже встал.

Кучкин высунулся из спальника.

— Молодой боец должен спинным мозгом ощущать присутствие дедушки! — сказал он сварливо. — Эй! Кто сегодня принесет мне кофе в постель?

— Холодного сока? — раздался совсем рядом голос Шульте.

— Благодарю. Командир, я видел кошмар. Мы все бросили летать. Вы покончили с собой, Рожнов стал алкоголиком, а я священником. Чарли, оказывается, был нормален, это мы его выставили психом.

— Интересный кошмар, — улыбнулся Шульте, протягивая Кучкину поилку. — А было объяснение, почему?..

— Вас замучили сомнения. Меня выгнали за кувалду. А Рожнов ушел просто за компанию. Одна интересная деталь: через пять лет… Нет, получается, через три года уже монтируют лунный город.

— Раньше, — сказал Шульте. — У вас неверные данные. Монтаж начнется еще раньше. А Чарли, к великому сожалению, никогда не поправится. А что господин Рожнов в вашем кошмаре последовал за нами — так я всегда говорил: он настоящий товарищ.

— А как насчет вас?

— Я дальше сверлю? — раздалось из-за переборки.

— Работайте, коллега, — разрешил Шульте. — Все равно шумно.

Дрель взвыла. Кучкин, скорчив недовольную мину, присосался к поилке. Шульте висел рядом и, улыбаясь, глядел пилоту прямо в душу.

— А насчет меня — даже не думайте! — прокричал начальник экспедиции.

— Я не виноват! Это психология! — крикнул Кучкин в ответ. — Старая обида руководила моим кошмаром.

— Обида? На что?

— Зачем вы солгали тогда? Про то, что увидели внутри Девы?

Глаза Шульте заметно похолодели.

— Вы меня уже затрахали, господин Кучкин! Сколько можно?

— Сколько нужно! Это мое чувство правды! Оно требует ответов!

— Засуньте его себе в задницу!!! — рявкнул Шульте. Дрель смолкла, и во внезапно наступившей тишине командный рык начальника, казалось, сотряс платформу.

— Не лезет! — парировал Кучкин.

— Я не понимаю, — сказал Шульте уже спокойнее. — Чем мое чувство правды хуже вашего? У меня оно поддается настройке. Может, вы просто не умеете своим управлять? Или не хотите?

— О’кей, о’кей. Оставим это, командир. Доброе утро.

— Доброе утро, господин Кучкин. С вашего позволения, я вернусь к исполнению служебных обязанностей. Спасибо.

Шульте улетел в инженерный. Кучкин допил сок и решил, что по случаю пережитого кошмара позволит себе еще несколько минут побездельничать.

— Ну, у вас со стариком отношения, — сказали за переборкой, — аж завидно. А что такое «чувство правды»?

— Мы видим, когда врут, — объяснил пилот. — И даже немножко больше.

— А-а… Понятно.

Кучкин расстегнул спальник и уселся.

— Приветствую экипаж станции «Свобода»! — провозгласил он, ловко имитируя женский голос. — Сохраняйте, пожалуйста, спокойствие! Вы вступили в контакт с иным разумом! Передаем концерт по заявкам! Полковник Кучкин просит исполнить для него любимую песню военных летчиков «Первым делом мы испортим самолеты». А вот хрен вам, полковник Кучкин! Слушайте группу «Айрон Мэйден»!..

Шульте в инженерном модуле пристроился к иллюминатору и смотрел на Землю. Было душно, но не из-за жары, а от несправедливой обиды, нанесенной излишне прямолинейным Кучкиным. Горело лицо.

Да, он тогда солгал. Потому что взял на себя ответственность выбрать — одному за всех. То, что выглядело разумным.

Альтернативы все равно не было.

Дева совершенно не умела разговаривать с людьми. Так она и мыслила не по-человечески! Шульте чуть не спятил от ужаса, бродя по закоулкам ее сознания, — если этот вселенский хаос вообще можно было сознанием назвать. Пока Дева подбирала более-менее понятные мыслеобразы, а люди сами трансформировали их в слова, о какой-то примитивной коммуникации еще можно было говорить. Но когда дошло до серьезного дела…

Дева то ли переоценила способности человека, то ли не знала, что «увидеть и понять» отнюдь не универсальная формула общения. Так или иначе, а Шульте не понял ни-че-го из того, что ему пытались демонстрировать. Дева и вправду искренне хотела наладить контакт, никакой враждебности Шульте не ощутил. Только насмотрелся чертовщины, а когда почувствовал, как его засасывает липкая противная темнота, — выпрыгнул наружу. Может, имело смысл подождать, стерпеть. Но не хватило выдержки. Слишком уж там, внутри, оказалось все чужое, недоступное человеческому восприятию. И холодно там было — до дрожи, до тошноты. Неуютно.

Особенно — по контрасту с волшебным сном.

И первой ответной мыслью было — прекратить, остановить. Любой ценой отогнать страшилище подальше, чтобы оно и других не трогало.

Он сумел оборвать контакт. И это было правильно. Двоих товарищей он спас. Ведь Чарли… Ни одному специалисту на Земле не удалось внятно объяснить, каким образом нормальный человек может так резко потерять рассудок, — если, конечно, не бить его кувалдой по голове. Когда Аллен, выглянув из мешка, уставился на Шульте пустыми глазами, тот понял, чем заканчивается для маленького слабенького человечка экскурсия в ту вязкую темноту.

Разумеется, Шульте мучили сомнения. Постоянно. Тысячу раз он прокручивал в уме события того дня, пытаясь найти хоть малейшую зацепку, намек на то, как надо было действовать. А до чего расстраивал общий с Кучкиным сон! Они, безусловно, приняли некую информацию и переработали ее. Но насколько правдивой вышла картинка? Насколько верны были ощущения? Не крылось ли за этой системой образов нечто большее или вообще совершенно иное?

И крылось ли что-то вообще?

Временами Шульте плакать был готов и выть от тоски.

Иногда — готов во всем признаться Кучкину и Рожнову.

Ни разу у него не получалось ни того ни другого. Вероятно, он был чересчур организованным, чтобы позволять себе истерику, и слишком ответственным, чтобы обрушивать на людей такие откровения. Тем более — на людей, которых сам лишил свободы выбора.

Но был ли выбор в принципе?

Явилась идиотка, несла ахинею, добивалась, непонятно чего. Угрожала. Потом разочаровалась, нахамила и ушла. Так случается на Земле, сплошь и рядом. Только когда с двух сторон люди, это не называют «контакт с иным разумом». Хотя пропасть между разумами налицо.

Кто-то обещал, что вы поймете друг друга? Ха-ха. Черный юмор.

Деву больше не видел никто, во всяком случае, никто из тех, с кем работали Шульте и Кучкин, — они бы сразу почуяли «своего». То ли дама разочаровалась в людях, то ли целиком переключилась на косвенное воздействие. Прямые людские потери «лунной платформы» ограничились двумя специалистами. Помимо Аллена, перестал летать Рожнов. Запугивая, Дева показала ему страшную катастрофу, в которой он должен был погибнуть. Теперь инженер не покладая рук трудился на доводке лунного производственного комплекса и уже дважды спас его, что называется, «в макете». Рожнова считали чуть ли не провидцем, всячески оберегали, космос был для него закрыт.

Кучкина сначала хотели чуть ли не отдать под суд, но за пилота вступился русский главный. Сказал, что тот вовсе не хулиган и самоуправец, а, напротив, рационализатор и народный умелец. Кучкин закончил курсы переподготовки и снова летал. Выглядел он довольным — особенно когда при нем не пытались врать.

А Шульте — просто жил и работал дальше…

— Господа! — позвали из научного. — Простите, а где можно взять спэйс хаммер?

— В тээм-четвертом ЗИПе, где еще! — отозвался Кучкин. — Или в «Осе» под креслом инженера. Берите американский, у него лучший баланс.

— Вранье! — крикнул Шульте. — Господин Кучкин просто жалеет свой артефакт. Берите русский. Он удобнее. Проверено.

«Самое важное — мы спасли платформу. Из-за Девы. Она нас вынудила. Достойный результат? Безусловно. Тогда отчего я так переживаю? Если бы еще не это треклятое чувство правды. Временами с ним просто невозможно жить. Зачем я врал Кучкину, будто оно поддается регулировке? Главное, нашел кому соврать!»

Вчера Кучкин снова поднял «Осу», и теперь на платформе под руководством сменного начальника экспедиции Шульте работали десять человек. Из научного модуля раздавались мерные тяжелые удары.

Опять у них заело телескоп.

Этот модуль на «платформе» звали научным из-за высокой концентрации аппаратуры и просто для краткости. Не станешь же каждый раз говорить «пост электронно-оптического наведения и сопровождения». МКС «Свобода» здорово разрослась, станцию все чаще требовалось сверлить, варить и даже пилить, а иногда орбитальное депо преподносило сюрпризы, отбиться от которых можно было только спэйс хаммером.

В том, что кувалда и на Луне пригодится, Шульте уже не сомневался.

Ведь там ждет прорва большой серьезной работы.

СЕРГЕЙ ЛУКЬЯНЕНКО Мальчик-монстр

Сергей Лукьяненко родился 11 апреля 1968 года в Казахстане. Ведущий российский писатель-фантаст. Окончил лечебный факультет АГМИ в 1990 году по специальности врач-терапевт. Прошел ординатуру по специальности врач-психиатр, владеет гипнозом. Жил в Алма-Ате (Алматы) до конца 1996 года, потом в Москве. Работал врачом-психиатром в городском психдиспансере Алматы год, затем сотрудником журнала «Миры», с 1992 года — заместителем главного редактора. Первая НФ публикация — «Нарушение» («Заря», Алма-Ата, 1988). Первый авторский сборник — «Атомный сон» (1992). С 1995 года — профессиональный писатель. Был членом редколлегии журнала «Миры», издававшегося в Алма-Ате А.Кубатиевым, активным участником алма-атинского КЛФ «Альфа Пегаса», его литературным консультантом. Принимал участие в библиографическом листке ВО КЛФ и Совета ВО КЛФ под редакцией И.Халымбаджи. Участник семинара в Дубултах (1989, группа С.Снегова). Член ВТО, участник Ялтинских семинаров (1990, 1991), «Тирасполь-93», «Сибкон-93, 95». Лауреат практически всех существующих «жанровых» премий. По книгам Лукьяненко сняты фильмы «Ночной дозор», «Дневной дозор», «Азирис Пуна», создано несколько компьютерных игр.

Под окнами звонко зацокали сандалии, и я со стоном открыл глаза.

Нелегко просыпаться с похмелья!

Вчера мы весь вечер просидели с моим старым другом, космическим штурманом Володей Васильковым. Три месяца его звездный клипер «Нематода» полз сквозь червоточины пространства-времени, посетил восемь планет и вот накануне вернулся на Землю. Звонок и мигание видеофона оторвали меня от работы. Ворча, я отложил толстую стопку разграфленной бумаги и ответил на вызов. Ух, чтобы я сказал, окажись это Жанна, моя помощница!

Но это был Володька — бородатый, загорелый тем особенным, сиреневым «звездным загаром», с задорным огоньком в глазах.

— Старик! — закричал он. — Я на Земле! Помнишь еще, где моя дача и что с собой надо брать?

Конечно же, я помнил!

Не прошло и получаса, как, отпустив флаер (веселый молодой кавказец с улыбкой посмотрел на мою звякающую сумку и пожелал хорошего отдыха), я прошел заросшими дорожками сада и постучал в знакомую дверь. Володька сграбастал меня в объятиях и радостно потащил на кухню. Там уже горел огонь в русской печке, весело закипал старый самовар, а поскрипывающий от ветхости робот Беня нарезал колбасу и сало, вскрывал устриц и нарезал помидоры. Беня достался моему другу от деда, был он устаревшим и морально, и физически, но сдавать его в металлолом мой сентиментальный друг отказывался. «Каждый год он все ближе к раритету!» — объяснял Володя и латал износившуюся машину.

А когда Беня накрыл стол и с похрустыванием суставов уселся в углу, у печки, чтобы поберечь изношенную систему терморегуляции, мы с Володькой принялись болтать. Ах как же мы хорошо посидели! Володька рассказывал про Дальний космос, про метеоритные бури, магнитные шквалы, вихри антиматерии и загадочные кристаллические корабли-убийцы, что стреляют по всему теплому и живому, что встретят на своем пути… Я делился новостями со своей работы. Беседа текла все задушевнее и задушевнее, всхлипывала изредка из угла масляная помпа старика Бени, мерцал беззвучно экран телевизора, стрекотали в саду цикады…

Потом я пошел спать на веранду.

И надо же было, чтобы меня разбудили… я глянул на часы и застонал — в семь утра! Суббота, семь утра — а меня разбудили!

Какая сволочь…

Поднявшись с кровати, я выглянул в окошко. Вот сейчас выскажу раннему гостю все, что о нем думаю!

Но заготовленная суровая отповедь застряла у меня в горле. Под окном, вытянувшись стрункой, стоял загорелый светловолосый мальчишка лет двенадцати. Был в красной панамке и коричневых сандалиях, плечи исцарапаны колючими ветками смородины, на правой щеке прилипла тополиная пушинка, а на губах раздувался здоровенный пузырь жвачки. Когда моя всклокоченная голова с сердито опущенными бровями показалась в окне, мальчишка испуганно округлил глаза, а пузырь жвачки лопнул, проиграв первые десять тактов из песни про веселый ветер. Такие музыкальные жвачки были сейчас в моде у детворы.

— Ты кто такой? — строго спросил я. — И почему ты цокаешь у меня под окном в такую рань?

Мальчишка, хоть и смутился, но оказался не из робких.

— Извините, пожалуйста, — сказал он. — Но я не знал, что здесь кто-то спит. Я пришел к Владимиру Василькову, штурману Дальнего космоса.

— Знаешь, мальчик… — сказал я серьезно. — Не стоит сейчас будить Володю Василькова. Лучше пусть он поспит еще два — три часика. Володя очень устал от космических будней.

— Понимаю, — сказал мальчик серьезно. — Очень жалко. Я хотел его позвать купаться на речку.

И он снова переступил своими звонкими сандаликами — цок-цок. Удивительно, какие неожиданные приятели есть у моего сурового друга-космонавта! Вот так знаешь человека двадцать лет, а потом узнаешь с неожиданной стороны!

— Лучше иди купаться сам, — сказал я. — А Володе дай поспать.

— Я один не могу, — серьезно ответил мальчик. — Только с Володей.

— Почему?

— Понимаете… — Он чуть понизил голос и на всякий случай оглянулся. — У нас глубина в речке очень глубокая. Я один боюсь.

Это было так трогательно и искренне, что я не нашелся что ответить. Ну какой мальчишка признается в том, что он чего-то боится!

— А знаете что… — предложил вдруг мальчик, подумав. — Пойдемте вместе на речку? Я думаю, вам будет полезно!

— Но… — Я растерялся. — Как-то неожиданно. Разве тебя не учили, что нельзя никуда ходить с незнакомыми?

— Это ничего, — улыбнулся мальчик. — Мы сейчас познакомимся! Витя! — И он протянул вверх узкую ладошку, перемазанную коричневой краской, зеленкой и оранжевым облепиховым соком.

— Святослав. — Я пожал ему руку. — Вообще-то я имел в виду… а! Лады, подожди минутку!

Натянув штаны и футболку, я вышел из дома. Вслед мне мяукнула Володькина кошка Фима.

Витя крепко взял меня за руку и повел куда-то через сад, на ходу объясняя:

— Можно из ворот выйти и по дороге пойти, только я короткий путь знаю. Там придется через забор один раз, но вы сможете, не сомневайтесь…

На ходу он все время закидывал руку за спину, почесывая комариный укус между лопатками. Видимо, сильно чесалось — Витька даже попискивал от огорчения, не в силах толком дотянуться.

— Страдаешь? — спросил я.

— Ужасно! — воскликнул мальчишка. — У нас зверские комары, настоящие тигры!

Мы как раз подошли к забору, огораживающему дачу.

— Упрись руками в доски, — посоветовал я.

Витька послушался, и я хорошенько почесал ему между лопатками. Мальчишка аж захрюкал от удовольствия. Проходившая за забором старуха-молочница с любопытством уставилась на нас — над забором торчали только Витькины вихры, понять, с чего он хрюкает, не было никакой возможности. Бросая в наши стороны подозрительные взгляды, молочница перехватила коромысло с бидонами поудобнее и заспешила по улице.

— Я, брат, знаю, что это такое — когда чешется, — сказал я. — Меня однажды Володька космической чесоткой заразил… Ох, как же мы чесались, пока ученые лекарство не придумали… Скажи, а откуда ты знаешь Володю?

Витька засопел. Тогда я на миг перестал чесать ему спину.

— Ну… — заколебался Витька.

Я снова почесал загорелую спину — за моими ногтями потянулись белесые полоски слезшего загара.

— Он мой папа, — буркнул Витька.

От удивления я повысил голос.

— Он твой отец? Но постой… Этого не может быть! У космонавтов, после того как они летят в космос, не бывает детей! Они дают обещание не заводить детей, потому что неизвестно, какими будут эти дети. Вдруг они вырастут монстрами?

— И что, я похож на монстра? — с обидой спросил Витька.

— Нет, — признался я. — Но разве твой папа был женат?

— Такой большой, а не знаете, что жениться для этого совсем не обязательно? — горько спросил Витька. — Пойдемте. Я вам расскажу…

Мы перелезли через забор (вначале перелез я, а потом Витька вскарабкался на забор и спрыгнул мне на руки — он был легкий как пушинка). Пошли по проселочной дороге мимо спящих дач. А Витька негромко и очень серьезно, по-взрослому, рассказывал:

— Папа тринадцать лет назад в космос полетел. И дал клятву, что никогда детей не заведет. А мама тоже была космонавтом. И в системе Альфа Годзиллы их клипер попал в вихрь вырожденной материи, они были уверены, что там погибнут, ну и… — он шмыгнул носом, — ну и вот.

— Но почему Володя мне никогда о тебе не рассказывал? — поразился я.

— А он и сам не знал, — усмехнулся Витька. — У них там была одна спасательная капсула на корабле, вторая оказалась сломана. И тогда папа улетел, а мама осталась чинить капсулу, она же механик по профессии. Она еще не знала, что у нее буду я.

— И долго вы там летали? — спросил я в ужасе.

— Год назад мама починила капсулу, и мы на Землю прилетели, — ответил Витька. — Тайком приземлились и стали здесь жить, по соседству с папиным домом.

— А почему тайком?

— Знаете, что со мной сделают? — Витька посмотрел на меня большими серыми глазами. — Меня посадят в институт изучения космоса и будут лет десять проверять: монстр или не монстр! Я оттуда стариком выйду!

Он помолчал и с досадой взмахнул рукой:

— Эх! Вот теперь вы про меня расскажете, и меня заберут. И зачем я вам все рассказал?

Мне стало неловко. Я присел, обнял его за худенькие плечи, прижал к себе. Услышал, как часто бьется в его груди сердце.

— Ну что ты! — сказал я. — Я же вижу, ты настоящий. Живой. Не бойся, я тебя не выдам!

Скрипнула калитка, из ближайшего дома вышла молочница. Увидела нас и почему-то растерялась, засеменила прочь.

— Спасибо! — прошептал Витька.

Речка была совсем рядом. Тихая и неширокая, она давно была облюбована местной детворой. Да и мы со штурманом Васильковым любили вечером, выдув самовар — другой, посидеть на бережку или забраться в воду у запруды. Летом речушка немного зацветала, становилась совсем сонной и ласковой.

Еще в ней водились плотва и караси.

Витька скинул сандалики и радостно забрался в воду. Я же сел на берегу, обхватил руками свою несчастную голову и стал думать о жизни: какая она сложная, запутанная, какие удивительные встречи в ней случаются и какие трудные решения порой приходится принимать.

Тут Витька закончил плескаться, выбежал на берег и весело запрыгал на одной ножке, вытрясая воду из уха. Я одобрительно посмотрел на него — какой он ладный, бодрый и совсем без головной боли. И Витька будто поймал мой взгляд, нахмурился, подошел и положил мокрые ладошки мне на лоб.

— Терпите, дядя Святослав, — сказал он. — Вначале будет сильно больно, а потом все пройдет.

И действительно — голова будто взорвалась изнутри! Но не успел я завопить, как боль стихла.

— Что же это такое получается? — спросил я. — Ты у нас экстрасенс? Лечишь руками?

— Нет, нет! — Витька замотал головой. — Лечить я не умею. Я ускорил ход времени в вашей голове, вот все ваше похмелье и проскочило за три секунды!

— Все-таки ты монстр, — понял я. — Как не стыдно, Витя! Ты мне врал!

Витя покраснел, но с вызовом сказал:

— А если добро людям причинять? Это тоже монстр?

Я задумался. Конечно, суровые правила Дальнего космоса придуманы не зря. Еще в двадцать втором веке люди узнали, что у космонавтов, летавших к звездам, дети вырастают страшными монстрами. Не обязательно злыми, но любая их забава была парадоксально связана с космическими процессами. После того как сыну космонавта Ермакова не дали мороженого, а в итоге вся Венера покрылась льдом, человечество насторожилось. А уж когда Элли, дочурку космонавта Бриннера, не пустили в цирк… В общем, все эти дети теперь лежат в анабиозе, а новые космонавты дают строгую клятву никогда не заводить детей…

— Что твой папа говорит? — ушел я от ответа.

— Говорит, что ничего… что я мирозданию не угрожаю… — Витька опустил глаза. — Я ему обещал никогда своих способностей не использовать. Вы уж не говорите… про то, что голову вам вылечил!

В сердцах махнув рукой, я сказал:

— Ладно, Витька. Не скажу. Иди, купайся.

Утро положительно становилось все лучше и лучше! Я с удовольствием походил по бережку, поговорил о погоде с пастухом, который пригнал на водопой стадо кроликов. Витька, как и положено нормальному ребенку, плескался в затоне. И вдруг я услышал его тревожный вскрик!

В мгновение ока я оказался на берегу, куда уже выбрался Витька. Из левой ноги у него текла кровь.

— Ничего, ничего, — бодрился Витька.

Но я — то видел, как он испугался и побледнел!

Пятка оказалась разрезана осколком стекла. Хуже того — в ранку попал ил.

— Садись, горе ты мое луковое! — прикрикнул я на Витьку.

А сам крепко взял его за пятку и принялся отсасывать грязь из раны. Сосать пришлось долго, пока затхлый привкус речного ила не сменился горячей соленостью мальчишеской крови. Периодически я сплевывал кровь в траву, приговаривая:

— Из-за тебя, монстра, вампиром каким-то себя чувствуешь…

Витька перестал морщиться и уже улыбался. Краем глаза я заметил, как к реке движется молочница со своими бидонами. Увидела нас — и, поджав губы, пошла ниже по течению.

— И что она все ходит, ходит! — возмутился Витька. — Противная какая-то тетка! Третий день как у нас поселилась…

Я перевязал ему ногу своим носовым платком, Витька влез в сандалики и бодро захромал к отцовской даче. Я пошел рядом, положив ему руку на плечо. У самого забора обернулся — молочница топталась на том месте, где мы купались. Усмехнувшись, я легко подсадил Витьку на забор.

— Володя! — укоризненно сказал я, когда мы попили чая с сушками, а Витька убежал в сад, нарвать на вечер малины. — Как ты мог, Володя?!.

Штурман Васильков опустил голову и взмолился:

— Святослав, не суди строго! Мы были уверены, что погибнем!

— Да я не про то, что ты завел ребенка. — Я махнул рукой. — Если уж честно — многие космонавты нарушают закон. Но почему ты не рассказал все мне? Мне, твоему лучшему другу! И, если уж на то пошло, начальнику отдела по контролю за детьми-монстрами!

— Потому и не сказал, — вздохнул Володя. — Я же знаю твой подход… чик-пык — и в анабиоз. До лучших времен. А он ведь живой, теплый… ему играть хочется, в речке купаться, рыбу ловить…

— Он мне похмелье снял, — мрачно сказал я.

— Ну вот, видишь! — Васильков достал бутылочку коньяка «Старый бушприт» и плеснул нам по рюмке. — Он добрый и хороший мальчик! Что… что ты говоришь, он сделал?

— Проявил монстрические способности! — отчеканил я. — И не важно, что с добрыми целями. Ты же знаешь, как оно все взаимосвязано? Опять сообщение: «Черные дыры, черные дыры…» А это Витька стрелял из рогатки.

— Ну ты из него невесть кого лепишь! — возмутился Васильков. — Ну умеет парень немножко время вперед-назад гонять… локально! Никаких черных дыр…

— Это только тебе так кажется. — Я покачал головой. — Сейчас.

Достав видеофон, я набрал номер. Спросил:

— Ну, что там?

— Экспресс-анализ показывает: уровень монструозности девяносто три — девяносто четыре процента. — Голос лаборанта дрогнул. — Вы поосторожнее там, ладно?

— Ты уже и кровь у него на анализ взял? — возмутился Васильков.

— Повезло. Он порезался, когда купался.

Глотнув коньяка, Васильков с тоской произнес:

— Ну так что прикажешь делать, друг дорогой?

— Морозить. — Я вздохнул. — Нет иного выхода. Мальчик он не злой, но что для него шалость — то для Галактики катастрофа. У них проказы — у нас проказа! Не можем мы рисковать!

Мой друг с тоской посмотрел на меня и уж было собрался что-то сказать — как от двери послышалось:

— Я так и знал! Так я и знал! Вы злые!

Витька стоял, прижимая к груди решето, полное свежей спелой малины. Красный сок тек у него с губ, смешивался со слезами и собирался в капли на подбородке.

— Витя, нет у нас другого выхода, — сказал я со вздохом. — Ты ляжешь и уснешь. А потом, когда-нибудь, проснешься. Представляешь, как будет интересно в будущем?

— Ну уж нет! — Витька замотал головой. Глаза его зловеще блеснули. — Ничего вы со мной не сделаете! Сейчас… сейчас я вас состарю! Через три секунды вы умрете от старости, злобные взрослые! А потом я пойду, быстренько сделаю других детей взрослыми, и мы вас завоюем. И остальных детей-монстров я выпущу. Я с самого начала хотел их выпустить!

Мы в ужасе замерли под ледяным прищуром его недетских глаз. Мне даже показалось, что я уже старею, — хотя скорее всего он только собирался с силами.

И в этот миг крыльцо заскрипело от грузных шагов.

— Молочко, сливочки, творожок домашний! — нараспев произнесла тетка-молочница. — Йогурт, мороженное, айран, кумыс! Все свежее, все только что из коровки!

— Уйди, тетка! — не оборачиваясь, воскликнул Витька. — Не то все твое молоко враз скиснет!

— Ой, ой лишенько! — запричитала тетка. — А шоколадный сырок не хочешь?

— Шоколадный? — Витька аж подпрыгнул от восторга. — Хочу! И еще ваниль…

В этот момент молочница одним ловким движением опрокинула на него бидон. Раздалось шипение, с которым жидкий гелий заморозил мальчишку-монстра. Засвиристело, забулькало — в один миг теплое худенькое тельце превратилось в твердую коричневую скульптуру, напоминающую шоколадные фигурки арапчат из кондитерских магазинов.

— Держите, держите, он твердый, но хрупкий! — завопил Володька, когда маленький монстр стал падать навзничь.

К счастью, молочница сумела его подхватить и аккуратно уложила на половичок.

— Спасибо, Жанна, — поблагодарил я. — Ты, как всегда, на высоте и там, где нужно!

— Сандалики надо снять, — велела Жанна и подхватила второй бидон с жидким гелием. — Вы его вертите, мужики, а я буду равномерно поливать, чтобы проморозился отовсюду.

Втроем мы быстро и равномерно охладили Витьку, после чего положили на диван и вызвали транспортную бригаду. Стянувшая парик Жанна с удовольствием выпила коньяка. Укоризненно посмотрела на Володю, сказала:

— Ай-яй-яй…

— Я больше не буду, — смутился Володька. Прибежал со двора его старый пес Абрам. Понюхал Витьку, задумчиво почесался и улегся у печки.

— Жанна, а ты специально дожидалась такого момента? — Я кивнул на Витьку. — Ну, вот чтобы вполоборота, с улыбкой на губах и трогательно протянутой рукой?

— Ага. — Жанна кивнула. — Они ж там стоят, бедненькие, в зале долгого хранения. Если по струнке их ставить — совсем грустно. А так — живенько получается.

Мы задумчиво посмотрели на Витьку.

Всем нам было неловко и даже немного стыдно. Но что поделать? Если события космических масштабов начинают зависеть от детского озорства — тут у взрослых выхода не остается.

Ведь все мы в детстве были монстрами…

АЛЕКСАНДР ЕТОЕВ Экспонат, или Наши в космосе

Александр Етоев родился 9 января 1953 года. Писатель, редактор, критик. Окончил Ленинградский механический институт по специальности «инженер-механик». Два года работал в проектном институте, затем в течение двенадцати лет — в хозяйственной части Эрмитажа. В 1991–2000 годах был редактором издательства «Terra Fantastica». С июля 2000 по февраль 2001 года работал в интернет-магазине «ОЗОН» в должности выпускающего редактора. Член Союза писателей Санкт-Петербурга (с 1999 года). Публиковался в журналах и коллективных сборниках, автор более десяти книг для детей и взрослых, нескольких сборников стихов, огромного количества статей и книжных обзоров. Действительный член семинара Бориса Стругацкого. Лауреат литературных премий «Интер-пресскон», «Странник», «Малый Золотой Остап», премии им. Н.В.Гоголя, «Алиса».

Говорил тот, краснорожий, что появился из корабля первым. Сильно мятый, в пятнах масла комбинезон, продранные рукава и колени, ржавчина на пряжках и на заклепках. Да и сам он был вроде как не в себе. Дергался, приплясывал, выгибался — может быть, от волнения, а может, сказывались последствия неудачного входа корабля в атмосферу. Кольца, сетки, фляжки, ножи, видавшая виды стереотруба без штатива, с два десятка непонятных приборов — словом, все, что было на нем, скрипело, звенело, булькало, скрежетало, брякало, не умолкая ни на секунду.

— Эй, длинный! Ты, ты, нечего оборачиваться. Тебе говорю: какая у вас планета?

Желтый палец свободной руки пришельца то попадал в Пахаря, то промахивал мимо и тогда начинал выписывать в воздухе танцующие фигуры. Левая рука краснорожего крепко заплутала в ремнях, спеленавших его всего, будто тропические лианы. Он то и дело дергал плененной дланью, думая вернуть ей свободу; плечо взлетало и падало под громкий хохот походного снаряжения, но рука оставалась в путах.

Пахарь, или Рыхлитель почвы, так его прозвали в деревне, стоял молча, локоть положив на соху и пальцами теребя густую рыжую бороду. Он чувствовал, как дрожит под сохой земля и дрожь ее отдается в теплом дереве рукояти. Земля ждет, когда он, сын ее и работник, продолжит дело, прерванное пришельцами, взрыхлит верхний, окаменевший слой, и она задышит сквозь развороченные пласты молодо, легко и свободно. Но этот большеротый чужак, горланивший от края поляны, и те, что с ним, и то, что было за ними, — большая круглая штука, похожая на дерево без коры, — мешали закончить начатое.

Он стоял и молчал. Ждал, когда они уберутся.

— Ты что, глухой?

Пахарь молчал.

— Или дурак?

Он почувствовал зуд на шее под рыжими лохмами бороды. Муравей. Высоко забрался. Пахарь повертел головой, потом пальцем сбросил с себя докучливого путешественника.

— Я спрашиваю, планета как называется, а он мне башкой вертеть. Ты Ваньку-то не валяй, знаем мы эти штучки.

Те, что выглядывали из-за спины говорившего — двое слева и двое справа, — с виду были ненамного любезнее своего предводителя.

Краснорожий, не дождавшись ответа, грозно насупил брови и подался на полшага вперед. Четверо его спутников хотели было шагнуть за ним, но подумали и шагать не стали — видно, смекнули разом, что безопасность тыла важнее.

Главный кожей почувствовал пустоту, холодком обдавшую спину, волком зыркнул по сторонам и отступил на прежнее место.

— Что это у тебя за уродина? — Голос его стал мягче. Пахарь решил: отвечу, может быть, уберутся раньше.

— Со-ха, — ответил он скрепя сердце.

— Со-ха? — удивленно переспросил пришелец. — Ну и название. Со-ха. Ха-ха. Ты ей чего, копаешь? Или так, прогуляться вышел?

Пахарь устал говорить. Одно слово — это уже труд. Но он сделал усилие и выговорил по складам:

— Па-хать.

— Па-хать, — повторил краснорожий и обернулся к спутникам: — Лексикончик. Зубы о такие слова поломаешь. «Пахать».

Пахарь стоял, не двигаясь. Ни интереса, ни страха, ни удивления — ничего не отражалось в его застывшей фигуре. Он просто стоял и ждал. И земля ждала вместе с ним.

Пришельцы тем временем, сбившись в кучу, о чем-то тихо шептались. Шепот то поднимался волнами, и тогда над поляной воронами вспархивали слова: «в рыло», «с копыт долой», «пусть подавится», — то утихал до ровного мушиного гуда. Наконец тот, что был главным, прокричал через всю поляну:

— Ладно, вижу, с тобой много не наговоришь. Значит, так. Бросай эту свою со-ху. Полезай вон туда. Дырку в борту видишь? Люк называется. Туда, значит, и полезай.

Пахарь стоял неподвижно. Только солнце перебирало по волоску копну его нечесаных лохм, добавляя к рыжему золотое.

— Ты чего, дылда, совсем уже в дерево превратился? Полезай в люк, тебе говорят. В плен мы тебя берем. Плен, понимаешь? Плен. Будешь ты у нас пленный. Такое правило, понимаешь? С каждой планеты, даже такой задрипанной, как твоя, мы берем по штуке местного населения. У нас там, — краснорожий показал на ракету, — таких охломонов, как ты, четыре клетки уже набиты. Скучно не будет.

Пахарь его не слышал. Он слушал землю. Он ей отвечал. Она и он говорили.

Чужой нетерпеливо переминался. Что-то ему было от Пахаря нужно. Только Пахарь не понимал что.

— Слышишь, дед? По-хорошему тебе говорю. Полезай в люк. Не то будем говорить по-плохому. Это видел?

Говоривший неплененной рукой приподнял и держал на весу короткую увесистую трубу. От рукоятки она раздувалась плавно, потом резко выпрямлялась, сходясь, а на конце чернел червоточиной круглый опасный глаз.

Чужак помахал штуковиной и оставил ее висеть на ремне.

— А это?

Краснорожий вынул невесть откуда длинную железную штангу, ловко переломил ее, примерно на десяток колен, и получилось колченогое существо, напоминающее гигантского паука. Существо стояло не двигаясь. Краснорожий пнул паука ногой и показал на Пахаря. Паук заходил послушно, запрыгал на пружинящих лапах, потом на секунду замер и медленно, как бы нехотя, стал подбираться к Пахарю. Но подойти близко хозяин ему не дал. Ликвидация местного жителя в планы крикуна не входила. Во всяком случае, на данный момент. Командир снова превратил паука в штангу и убрал ее за спину. Демонстрация военной техники на этом не кончилась.

— Еще и такая штука имеется. И вот. И это. И УБИЮ-14. И песочные бомбы. И сколопендральная костоломка. И причиндатор с педальным сбирометром.

Краснорожий вытаскивал на свет божий и убирал обратно новые внушительные конструкции, одна страшнее другой. Стреляющие, сжигающие, стирающие в порошок, перемалывающие в муку, высасывающие из тела кровь, пот и слезы.

Но Пахарь для слов был мертв. Он слов не слышал. Он вел разговор с землей.

— Теперь понял, что мы не шутки шутить приехали. — Рожа кричавшего из красной превратилась в малиновую. — Мы разведчики. Экспедиционный десант. Планета Земля — небось не слыхал о такой, деревня?

Ответа не было. Ответа не было долго. Его и быть не могло.

Вместо ответа что-то скрипнуло над поляной, как бы вздохнуло. Но это был не ответ.

Это был маленький овальный лючок, открывшийся на цилиндре ракеты. Вместе с клочьями табачного дыма оттуда выдвинулся конический раструб рупора.

Пришельцы резко напрягли скулы и широко развернули плечи. Краснорожий, выступавший за командира и парламентера одновременно, подпрыгнул строго по вертикали, расслабился на мгновение в воздухе, потом вытянулся в струну и жестко опустился на землю.

Он стоял, тоньше лезвия сабли, и такой же отточенный, как она. Амуниция ему не мешала. Кроме того, в полете он повернулся на половину круга, как стрелка компаса, и стоял теперь к лесу передом, к полю задом.

Рупор заговорил. Голос был простуженный и с песком, будто заезженная пластинка, и звучал чересчур уж глухо, словно говорили не ртом.

— Старший лейтенант Давыденко…

Сабелька, вставшая к лесу с ракетой передом, замерла, как перед атакой. Красная ее рукоятка затемнилась скважиной рта.

— Й-а, тащ гнерал.

— Плохо, лейтенант, плохо. Темпы, не вижу темпов. Форсируйте программу контакта. Немедленно. От третьего пункта — теста на агрессивность — срочно переходите к четвертому: мирная пропаганда. Выполняйте.

Сабелька сверкнула бриллиантовым острием.

— Есть мирная пропаганда.

Рупор убрался. Овальная рана в борту быстро зарубцевалась.

Старший лейтенант Давыденко прочистил рот крепким горловым «га» и приступил к четвертому пункту программы.

— Слышь, дед. Соглашайся, а? На Земле у нас знаешь как хорошо? Малина. Жить будешь в отдельной клетке. Клетка теплая, остекленная. Хорошая, почти новая. Не хибара из соломы какая-нибудь или земляная нора. Жрачки — во! Ничего делать не надо. Ни пахать, ни сеять. У нас — автоматика. Ты — экспонат, понимаешь? Работа у тебя будет такая — экспонат. Люди придут, на тебя посмотрят. Во, скажут, ну и дедуля! Где такие дедули водятся? А на клетке табличка. Ага, скажут, понятно: планета такая-то, звезда, созвездие, все путем. Ну как? Чем не жизнь?

Цвет лица лейтенанта опять возвращался к нормальному — цвету тертой моркови. Картины рая, которые он только что рисовал, должно быть, подействовали и на него. Наверное, ему стало жаль себя, горемычного, не имеющего угла, где голову приклонить, и мотающегося по пространству, как безымянный неприкаянный астероид. Но он сдержался, и скупая слеза так и не покатилась по его мужественной щеке.

Лейтенант выдержал положенную по инструкции паузу. На лицо он сейчас был сама милость и доброта. Но косматого урода ни милость, ни доброта не брали. Наконец Давыденко решил: хватит. С милостью пора кончать. Время переходить к делу. Еще минута — и все. Надо бородатого брать. Такова программа контакта. Пункт пятый.

— Эй… — начал он и осекся.

Потому что с местным творилось что-то уж очень неладное. Вроде как он стал короче.

Лейтенант плохо соображал. Он протер рукавом глаза, и пока протирал, дед заметно укоротился.

— Черт! — сказал Давыденко и повернулся к своим товарищам.

Вдруг они что-нибудь понимают в творящемся безобразии. Но они смотрели сквозь главного такими детскими, безоблачными глазами, что лейтенант моментально понял: эти четверо ему не советчики.

Он вновь посмотрел на Пахаря, но не тут-то было. Взгляд его прошел мимо цели; цель сместилась еще ниже к земле.

— Елки-моталки…

От деда оставались буквально плечи, руки и борода. Да на земле перед ним стояла, прикрывая его тело, как баррикада, та могучая дедовская соха, на которую он давеча опирался.

— Куда? Эй! — Давыденко уже приходил в себя. — Стой! Куда ты, дедок? Постой.

Из-за спины лейтенанта высунул голову некто худой и щуплый, в очках и с лаковой бороденкой.

— Я знаю, знаю… — Голос его срывался, как у всякого выскочки, стремящегося опередить других.

— Я сам знаю, — сказал лейтенант, как отсёк. Очочки враз стали тусклыми и погасли за лейтенантской спиной.

Давыденко скомандовал:

— Рябый, Гершток, Сенюшкин. Быстро. С лопатами. Дед под землю уходит. Вон, одна плешь торчит. Скорей. Почему заминка? Рябый, Сенюшкин. Ибрагимов — на помощь. Черт, весь ушел. Быстро. Копать. Ибрагимов, чурка безмозглая! Да не причиндатором, а лопатой! Отставить причиндатором, кому говорю!

За спиной лейтенанта стало просторно, там загулял ветерок.

Впереди над полем взлетали и падали белые черенки лопат. Локти копающих ходили мерно, как рычаги. Повалил пар.

Пришельцы копали планету. Планета не сопротивлялась. Планета была умна. Пахарь, Рыхлитель почвы, продолжал делать дело, но уже руками пришельцев.

Ком земли, прошитый белыми волосками корней растений, откатился к бахилам старшего лейтенанта. Лейтенант вдавил свой каблук в эту зыбкую земляную плоть, и на ней отпечатались мелкие паучки звезд, забранных в контур пятиугольника, — эмблема космофлота Земли.

— Пусто, — сказал лейтенант, заглядывая за спины землекопов. — Никого. Неужто ушел в глубину?

Опять засверкали стекла давешнего очкастого выскочки.

— Товарищ лейтенант, я, кажется, понимаю…

— Во-первых, старший лейтенант, а во-вторых — как тебя там… штаб… штуб?..

— Космозоолог Герштейн.

— Так вот, зоотехник Горшков, понимать — это моя забота, а твоя — молчать в тряпочку и копать.

Тут острие лопаты бортинженера Сенюшкина и его запотевшее от труда лицо повернулись в сторону леса.

— Холмик, товарищ старший лейтенант. Там. Левее того пенька. Раньше вроде бы не было.

— Говоришь, не было? — Давыденко надавил пальцем на правый глаз. — Пожалуй, и вправду не было. Вот дед! Вот зараза! Мы, как гады, копаем вглубь, а он, падла, по горизонтали чешет.

— Сенюшкин. Ибрагимов. И ты, зоотехник. Все к тому холмику. Быстро. Копать.

Солнце планеты стояло в воздухе неподвижно. Казалось, — оно забыло, что существуют законы движения. Тень от ракеты, как упала когда-то, развернувшись на земле мутной пепельной полосой, так и продолжала лежать.

Холмик скоро исчез, обернувшись могильной ямой.

По черенкам лопат, по их зазубренным, неточеным лезвиям скатывались горошины пота. Люди трудились. Солнце стояло. Поляна превращалась во вспаханное поле. Земля знала, что делает.

— Вот он. Всем туда. Гершток. Ибрагимов.

И опять: пот, труд, могила.

— Ушел. Ну зараза! — Давыденко сплюнул в очередную вырытую траншею. — Нет, так дело не пойдет.

Плевок еще не впитался в землю, а лейтенант зигзагами, как положено, уже ковылял к ракете. Подойдя к самому борту, он снял с ремня стереотрубу и с размаху ударил ею по обгорелой обшивке. Потом ударил еще. Второй удар был короче. Сделав два условных удара, лейтенант задрал голову вверх и заорал что есть мочи:

— Там, на борту! Срочно спускайте экскаватор. Закопался чертов экспонат, без экскаватора не отроешь.

— Спускаем, — послышалось с высоты.

— А вы… — Лейтенант оглянулся на расслабившихся без дела работников. — А вам…

Договорить он не успел. Хорошо, вовремя отскочил в сторону. Запрошенная машина уже дрожала с ним рядом, оправляясь после скоростного падения.

Вверху на стреле грузового крана завивался мелкими кольцами лопнувший от натуги трос.

Это был малогабаритный землеройный автомат типа «Урал», управляемый голосом.

— Слушай мою команду. — Лейтенант взял власть над машиной.

Экскаватор его команду почему-то не слушал. Он стоял как стоял, даже дрожь прошла.

Давыденко не стал смущаться. Смущаться лейтенант не любил. Решив, что машина, может быть, слегка глуховата, он добавил голосу грома:

— Слушай мою команду…

Глухонемой экскаватор стоял без движения. Сенюшкин, бортинженер, тихонько, как бы разговаривая с лопатой, сказал:

— Белая кнопка на пульте. Питание.

— Ага! — вдруг прокричал Давыденко, хлопнув раструбом причиндатора о бедную стереотрубу. — А питание? Идиоты! Питание кто подключать будет? Пушкин? Белая кнопка на пульте. Совсем без мозгов, бездельники?

Он кулаком пригрозил переминающейся от смущения команде.

Через пару минут машина уже тарахтела, раскладывая по полю ровные земляные холмики.

Время шло незаметно. Азарт поисков несколько поутих, но приказ есть приказ — без экспоната на орбиту не возвращаться. И хотя начальство находилось там, на орбите, распивая чаи на флагманском корабле, и генеральский голос был не самим голосом, а всего лишь радиослепком, усиленным для пущего трепета, все равно — лейтенант в службе был тверд и спуску не давал подчиненным.

То и дело кто-нибудь из землян кричал, показывая на кочующий по поляне холмик.

Послушный «Урал» переползал туда, и скоро новая яма добавляла пейзажу дополнительную глубину и симметрию.

Все бы хорошо, только вот холмик норовил играть в свои прятки все ближе и ближе к ракете. И экскаватор в роли водящего, понятное дело, тоже.

Неизвестно, кто обнаружил первый, да и не важно, но солнце вдруг как будто проснулось, и тень от корабля, до того дремавшая в неподвижности, поползла, поползла, словно кто ей хвост прижигал.

Собственно говоря, заметили движение не солнца, а тени, потому что смотрели не вверх, а вниз, в терзаемую машиной землю. А когда посмотрели вверх, ахнули. Корабль превратился в легендарную Пизанскую башню. Он стоял, страшно кренясь, и крен на глазах увеличивался. Ракета заваливалась на сторону.

— Ай, — закричал лейтенант как-то по-детски — обиженно и с досадой, но тут же себя осадил, и его бессильное «Ай» превратилось в громкое командное «Эй».

— Эй, там, на борту! Спите вы, что ли? Ракета падает! Ногу давай, ногу!

Наверху, видно, не поняли, потому что из люка вместо опоры показалась обутая в бахилу нога.

— Да не ногу, а ногу! Не ту ногу, дурак! Кто там на двигателе? Цедриков, твою так? Табань вторым боковым. Ракета заваливается. И ногу, дополнительную опору по четвертому сектору.

Из борта полезла нога. Это была гладкая полированная телескопическая конструкция с ребристой платформой вместо стопы. Одновременно затянул свою волчью песню боковой двигатель, и струя газа, выбивая из почвы пыль, сдобрила воздух поляны новыми ароматами.

Ракета перестала заваливаться и скоро пошла обратно.

— Не спят, черти. Работают, — похвалил лейтенант. Потом повторил громче, чтобы услышали на борту: — Работают, черти. Тянут.

Он хотел похвалить еще, но, видно, и сказанного хватило — перехвалил. Двигатель продолжал реветь, а ракета, быстренько миновав вертикаль, уже заваливалась на другую сторону.

Как ни орал Давыденко, как ни размахивал кулаками, как ни крутил палец у набухшего от крика виска, — все зря. Двигатель заглушал слова.

Будто большой бидон, полный звонких и веселых стекляшек, ракета рухнула на кустарник и ни в чем не повинные деревца, росшие по краю поляны. Тень ее, верный слуга, бросилась к ракете на помощь, но сдержать удар не смогла, слишком была тонка, чтобы уберечь тяжелое тело.

У лейтенанта словно язык отсох. Словно она на него упала.

Что-то ткнулось в лейтенантские ноги. Он посмотрел, что. Это был рупор — помятый, битый, но живой и вполне годный к употреблению. Вот только генеральский голос остался высоко на орбите. Но и помятый, и лежащий поверженным на этой чужой земле, рупор, казалось, хранил отзвук генеральского слова, и лейтенант бережно, как ребенка, взял его к себе на руки.

Понурая, стояла команда за спиной своего командира. Лишь экскаватор послушно кряхтел на поле, как будто ничего не случилось, как будто не он, а дядя довел ситуацию до беды.

Первым пришел в себя лейтенант. Ему по званию полагалось прийти в себя первым. Вот он и пришел.

— Не унывай, хлопцы, — сказал Давыденко бодро, — где наша не пропадала. За мной!

Лейтенант впереди, за ним остальные двинулись к поверженному кораблю.

На зеленом ложе, в тени деревьев, так похожих на земные березы, только листья квадратные и стружки вместо кудрей, он лежал успокоенный, словно спал, — будить не хотелось.

Давыденко с командой и провинившийся экскаватор (про Пахаря впопыхах забыли) вплотную приблизились к кораблю.

Командир, когда подошли, к уху приставил рупор, а его неровный от вмятин край наложил на борт — чтобы выяснить по внутренним звукам, все ли живы-здоровы.

Так он ходил вдоль борта, прикладывая рупор то здесь, то там, в надежде услышать хоть легкое внутри шебуршание.

Корабль молчал. Мертвая телескопическая нога, как вражеское копье, торчала из его большого бездыханного тела.

Тогда Давыденко стал осторожно выстукивать рупором сигналы тюремной азбуки. Стучать громко, тем более помогать стуку голосом, он не хотел. А вдруг, кроме мертвых, в корабле имеются и контуженные, и поднятый стук растревожит их больные барабанные перепонки.

Видно, постукивание и похаживание лейтенанта все-таки повлияли на здоровье оставшегося на корабле экипажа.

Там внутри что-то охнуло или кто-то. Потом они услышали скрежет и поняли, что изнутри открывают люк.

Из отверстия показалось круглое лицо Цедрикова, оператора.

— Ну, что? — спросил оператор.

— Что — что? — не понял сначала Давыденко.

— Делать будем что? Связи с флагманом нет. Связисту Бражнину отшибло слух. Начисто. А без связиста аппарат — что электроутюг без тока.

— Утюг, — согласился Давыденко.

— Мое дело маленькое, — продолжал оператор, — ответственным за операцию начальство назначило тебя, вот ты и думай, как нам отсюда выбираться.

— Утюг… без тока. — Давыденко все никак не мог переварить образ, нарисованный оператором.

— Вот именно. — Цедриков от досады стукнул кулаком по обшивке.

— Знаю! — Лейтенанта вдруг осенило. — Знаю, как передать на орбиту сообщение. Черт с ним, с утюгом. Рябый, когда здесь темнеет?

— Через четыре часа по земному времени, товарищ старший лейтенант.

— Отлично. Будем жечь лес.

— Как?

Это сказал оператор.

— Будем выжигать лес в виде сигнала SOS, чтобы увидали с орбиты.

— Лес? SOS?

— SOS. Слушай мою команду. Рябый, Сенюшкин, Ибрагимов. Ты, Цедриков, и давай сюда Бражнина. Это ничего, что оглох. Не ушами будем работать. Все на прорубку просек. Лопаты отставить, всем взять топоры. И быстренько, пока не стемнело.

Когда утром следующего дня аварийный подъемник поднимал их всех на орбиту — невыспавшихся, перемазанных сажей, из-за нехватки места перемешанных не по рангам в одну плотную кучу, — кто-то, кажется бортинженер, вспомнил про непойманного аборигена.

Повздыхали в темноте кабины, оператор Цедриков, тот послал деда подальше, но один голос заметил:

— С этими геоморфами вообще трудно. Сейчас они люди, а через час — земля, глина, песок, вообще неизвестно что. И главное, в таком состоянии они могут прожить лет сто, если не все четыреста. Ты уже давно помер, а он встал себе — и дальше пахать.

Давыденко от этих слов чуть о потолок не ударился. Хорошо, уберегла теснота кабины, а то б наверняка подскочил.

— Что ж… что ж… — Он запнулся, не зная, что говорить дальше. От злости и от досады на этого чертого умника, который разглагольствовал в темноте.

— Что ж ты… — Он не видел кто, но догадывался. — Зоотехник, что же ты раньше молчал?

Давыденко вдохнул и выдохнул.

— Планета геоморфов. Надо же! А с виду такой приличный старик. С бородой. И вел себя мирно.

Лейтенант представил широкий генеральский лампас, в который скоро упрется его виноватый взгляд, и сказал тихо и уже безо всякой злости:

— Утюг. Без тока. Эх ты, зоотехник.