Космология радости

Пролог

Понемногу становится ясным, что одним из величайших заблуждений является отделение ума от тела. Это не значит, что мы теперь вынуждены признать, что представляем собой всего лишь тело; это значит, что у нас начинает формироваться совершенно иное представление о теле. Ведь тело, рассматриваемое в отдельности от ума, — это не что иное как живой труп. Между тем тело, неотделимое от ума, представляет собой нечто всецело иное, поскольку на сегодняшний день у нас нет слов для описания не-ментальной и не-физической реальности. Называть её ментально-физической также не имеет смысла, потому что таким образом мы получаем только неудачное сочетание двух представлений, смысл которых выхолощен их продолжительным противопоставлением друг другу. Но мы наконец-то можем отказаться от представления как о ментальном, так и о материальном веществе. Слово «вещество» обозначает бесформенную кашу, которую мы видим, когда органы восприятия не достаточно чувствительны, чтобы разглядеть её структуру. Представление о материальном и ментальном веществе основывается на ложной аналогии, будто деревья сделаны из дерева, горы — из камня, а умы — из духа, подобно тому как горшки вылеплены из глины. Может показаться, «инертная» материя требует внешней и разумной энергии, чтобы придать ей форму. Однако теперь мы знаем, что материя не инертна. Будь она органической или неорганической, мы учимся видеть в ней структуры энергии — причём не структуры, сделанные из энергии, будто энергия является своеобразным веществом, а энергетические структуры, движущийся порядок, активный разум.

Однако постижение, что ум и тело, форма и материя являются одним и тем же, не может произойти из-за вековых семантических заблуждений и психологических предрассудков. Ведь общеизвестно, что каждая структура, форма и конфигурация является формой чего-то, подобно тому как горшок является формой глины. Нелегко понять, что это «нечто» является таким же условным, как эфир, в котором, как предполагали в прошлом, распространяется свет, или же как черепаха, на спине которой, как гласит легенда, покоится мир. Каждый, кто глубоко осознаёт это, переживает необычайно упоительное освобождение, поскольку бремя вещества больше не довлеет над ним, и передвигаться ему становится легче.

Дуализм ума и тела возник, должно быть, как неуклюжий способ описать возможности разумного существа контролировать свои действия. Представляется вполне естественным рассматривать контролирующего как одну вещь, а контролируемое как другую. Подобным образом сознательная воля противопоставляется непроизвольным желаниям, а разум — инстинктам. Через некоторое время мы привыкаем отождествлять своё естество, своё «я» с властвующей частью — с умом — и постепенно отдаляемся от подчинённой части, которая кажется нам всего лишь инструментом ума. Однако при этом мы упустили из виду, что организм как целое — по большому счёту, бессознательное целое — использует сознание и разум для того, чтобы осмысливать и направлять себя. Мы решили, что наш сознательный разум пришёл из высших сфер и вселился в физический организм. Поэтому мы не смогли увидеть в нём порождение того же самого процесса, что и структура нервов, мышц, кровеносных сосудов и костей — структура столь тонко настроенная (то есть, разумная), что сознательная мысль всё ещё очень далека от её адекватного описания.

Глобальное разделение организма на контролирующую и контролируемую составляющие сделало человека существом не самоуправляемым, а саморазрушающимся — существом, в плоть и кровь которого вошли конфликты и противоречия, известные нам с незапамятных времён. Как только произошло это размежевание, сознательный разум начал служить самому себе вместо того, чтобы действовать в интересах организма, который его породил. Выражаясь более точно, можно сказать, что у сознательного разума появилось намерение преследовать свои личные цели, не имеющие отношения ко всему организму. Тем не менее, как мы увидим, иллюзией является не только отделение ума от тела, но и подчинение тела независимым намерениям ума. Эта иллюзия так же реальна, как гипнотическая галлюцинация, и организм человека продолжает обманывать себя, демонстрируя структуры поведения, образующие замкнутый круг. Кульминацией этой иллюзии является общество, которое служит в большей мере целям механического порядка, нежели органического удовлетворения, движется к саморазрушению вопреки инстинктам каждого отдельного его представителя.

Таким образом мы верим, что ум контролирует тело, а не тело контролирует себя посредством ума. Отсюда укоренившийся предрассудок, утверждающий, что ум должен быть независимым от всех физических предпосылок своей деятельности — от микроскопов, телескопов, камер, линеек, компьютеров, книг, произведений искусства, алфавитов и других инструментов, без которых едва ли возможна ментальная жизнь вообще. И в то же время у нас имеется по крайней мере неявное осознание того, что в отождествлении себя с отдельным разумом, душой или эго что-то не так. И это естественно, ведь человек, видящий свою сущность в чём-то отличном от всего организма, — это в лучшем случае половинчатый человек. Он полностью отрезан от природы. Вместо того, чтобы быть телом, он «имеет» тело. Вместо того, чтобы жить и любить, он «обладает» инстинктами выживания и совокупления. Рассматриваемые как нечто постороннее, эти инстинкты овладевают человеком так, словно являются вселившимися в него слепыми фуриями или демонами.

Чувство, что во всём этом что-то не так, вращается вокруг противоречий, присущих всем цивилизациям. Большинству людей присуще одновременное стремление сохранить себя и забыть себя. Вот замкнутый круг: если ты чувствуешь себя отделённым от органической жизни, ты испытываешь стремление выжить; таким образом выживание — продление жизни любой ценой — становится долгом и в то же время бременем, потому что ты не можешь теперь полноценно участвовать в жизни. Так как жизнь при этом не соответствует твоим ожиданиям, ты продолжаешь надеяться, что рано или поздно она начнёт соответствовать им, и поэтому хочешь прожить как можно дольше, чувствуешь себя обязанным продолжать представление. Таким образом, то, что мы называем самосознанием, является ощущением нецелостного организма, ставшего на своём пути, — это ощущение отчасти напоминает езду на автомобиле, когда одновременно жмут на газ и на тормоз. Понятно, что это неприятное ощущение большинство из нас предпочло бы забыть.

Плебейский способ забыть себя состоит в том, чтобы напиться, отвлечься или же прибегнуть к такому естественному средству самотрансценденции как половое сношение. Аристократический способ — окунуться в искусство, социальные заботы или религиозный мистицизм. Все эти способы редко бывают удачными, потому что не выявляют фундаментальной ошибки, которая лежит в основе конфликта. Изощрённые способы даже усугубляют ошибку в той мере, в которой их поборники гордятся тем, что им удаётся забыть себя чисто ментальным путём — хотя художник для этой цели использует краски, общественный идеалист распространяет материальные средства, а религиозный человек прибегает к таинствам и ритуалам или же к таким физическим действиям, как голодание, дыхание йогов или танцы дервишей. В использовании физических средств проявляется здоровый инстинкт, перекликающийся с утверждениями мистиков, что знать о Боге недостаточно: преображение «я» наступает лишь после постижения или переживания Бога. Скрытый смысл этих слов в том, что человек не может начать жить правильно, изменив лишь строй мыслей, возникающих в его отчуждённом разуме. Если ему что и нужно изменить, так это поведение его организма, который должен стать самоконтролирующимся, а не саморазрушающимся.

Как этого можно достичь? Ясно, что разум и сознательная воля ничего не могут сделать до тех пор, пока они продолжают чувствовать себя отделёнными от всего организма. Когда же они начнут чувствовать себя неотделимыми от него, ничего уже не нужно будет делать! Небольшое количество восточных гуру, мастеров мудрости, и западных психотерапевтов — после многих проб и ошибок — нашли методы, позволяющие с помощью уловок и хитростей сделать организм целостным. Эти методы напоминают дзюдо, или «мягкий путь», прекращающий процесс самообмана, доводя его до логического конца и абсурдных крайностей. Это прежде всего путь дзэн, но иногда и путь психоанализа. Когда эти методы достигают успеха, становится очевидным, что они делают нечто большее, нежели просто меняют образ — человек становится эмоционально и физически другим; всё его существо теперь работает по-новому.

Для меня уже давно очевидно, что некоторые разновидности восточного мистицизма — в частности, даосизм и дзэн буддизм — не подразумевают разделения вселенной на духовную и материальную, но в то же время и не приводят к состоянию сознания, в котором физический мир воспринимается как недифференцированное бесформенное сияние. Даосизм и дзэн в равной мере основываются на философии относительности, однако эта философия не просто спекулятивна; это также дисциплина восприятия, имеющая своей целью достижение состояния, в котором единство вещей и событий воспринимается непосредственно и постоянно. Это состояние присутствует на фоне нашего обычного восприятия мира как набора различных независимых вещей — восприятия, которое называется в буддистской философии авидья (неведение), поскольку наблюдая мир таким образом мы уделяем особое внимание различиям и не принимаем во внимание взаимосвязей. При этом мы не видим, в частности, что ум и форма, или форма и пространство, так же неотделимы друг от друга как перед и зад, а также что индивид вплетён во вселенную и образует с ней нерасчленимое целое.

Это точка зрения, которая, в отличие от других разновидностей мистицизма, не отрицает физических различий, но видит их как очевидные проявления единства. Если посмотреть на китайский пейзаж, становится ясно, что отдельные деревья и камни пребывают не в пространстве, которое составляет его фон, а вместе с этим пространством. Бумага, нетронутая кистью, является неотъемлемой частью картины, а не её обычным фоном. Именно по этой причине мастер дзэн, когда у него спрашивают о всеобщем и окончательном, отвечает словами о непосредственном и частном: «Кипарис во дворе!» Здесь мы сталкиваемся с тем, что Роберт Линссен назвал духовным материализмом [1] — который намного ближе к теории поля и теории относительности, нежели к любому религиозному абстракционизму. Однако тогда как научное понимание относительной вселенной по-прежнему является в значительной мере теоретическим, эти восточные пути превращают его в непосредственное переживание. Таким образом потенциально они являются замечательным дополнением западной науки, но только на уровне непосредственного восприятия мира.

Наука следует общепринятым представлениям о естественном мире как о множестве индивидуальных вещей и событий, пытаясь описать эти его элементы как можно точнее и детальнее. Поскольку наука прежде всего аналитична в своём описании вещей, вначале она, как может показаться, разобщает вещи ещё больше. Научные эксперименты представляют собой изучение тщательно отобранных ситуаций, что даёт возможность исключить влияния, не поддающиеся учёту и измерению — с этой целью, например, изучают падение тел в вакууме, чтобы исключить сопротивление воздуха. Однако по этой же причине учёный лучше чем кто-либо другой понимает, насколько взаимосвязаны вещи. Ведь чем больше он стремится оградить течение эксперимента от внешних влияний, тем яснее он обнаруживает новые влияния, о существовании которых раньше не подозревал. Чем детальнее он изучает, скажем, движение данной частицы, тем больше описание её движения включает в себя также и характеристику пространства, в котором она движется. Постижение взаимосвязи вещей пропорционально стремлению человека видеть их полностью независимыми. Таким образом, когда наука начинает говорить о вещах и событиях как свойствах «полей», в которых они происходят, она выходит за пределы общепринятых представлений, лежащих в её основе.

Однако всё это является лишь теоретическим описанием состояния дел, которое, в случае восточного «мистицизма», переживается непосредственно. Осознание этого послужит прочной основой для необычайно плодотворного взаимного обогащения восточного и западного мировоззрений.

Практическая трудность здесь в том, что даосизм и дзэн столь неотделимы от культуры Дальнего Востока, что приспособить их для западных нужд необычайно трудно. Так, например, восточные учителя руководствуются эзотерическим и аристократическим принципом, согласно которому ученик должен прилагать невероятные усилия и постигать всё почти полностью самостоятельно. Помимо редких намёков, учитель лишь подтверждает или не подтверждает находки ученика. В то же время западные учителя работают на экзотерических и демократических началах, основная идея которых — сделать всё возможное, чтобы облегчить процесс обучения. Является ли подход западных учителей, как утверждают пуристы, всего лишь опошлением восточной дисциплины? Ответ состоит в том, что всё зависит от типа учебного процесса. Поскольку многие изучили математику настолько, чтобы уметь решать квадратные уравнения, это умение покажется незначительным в сравнении с намного более редким знанием теории чисел. Однако преображение сознания, к которому стремятся даосизм и дзэн, больше напоминает коррекцию восприятия или излечение болезни. Ведь оно скорее подразумевает не приобретение новых и новых знаний и не овладение как можно большим числом навыков, а забывание ложных мнений и пагубных привычек. Как сказал Лао-цзы, учёный приобретает ежедневно, тогда как даос ежедневно теряет.

Поэтому практика даосизма и дзэн на Востоке является начинанием, которое, как покажется западному человеку, сопряжено с многими препятствиями, специально воздвигнутыми перед учеником, чтобы помочь ему преодолеть ложное любопытство и устранить неправильные мнения путём побуждения к систематическим действиям на основе ошибочных представлений и доведения тем самым этих представлений до очевидного абсурда. Самое интересное в изучении различных мистических традиций для меня в том, чтобы выявлять за вторичными наслоениями фундаментальные психологические процессы, которые лежат в основе изменённого восприятия, позволяющего нам видеть себя и мир в основополагающем единстве. Возможно, следуя западной традиции преподавания, мне удалось достичь некоторого успеха в попытках как можно вразумительнее разъяснить суть этих переживаний. Поэтому я одновременно удовлетворён и приведён в замешательство успехами западной науки, которая, по всей вероятности, оказалась в состоянии необычайно простыми средствами дать это целостное видение мира многим, кто уже давно и безуспешно ищет его традиционными методами.

Отчасти гений западной науки состоит в том, что она находит более простые и рациональные пути достижения того, что раньше казалось случайным и трудоёмким. В ходе научного поиска, как в любом изобретательском процессе, подобные открытия не делаются систематически; время от времени учёные случайно натыкаются на них, а затем находят им место в мире своих представлений. В медицине, например, наука выделяет собственно лекарство из знахарского снадобья, состоящего из истолчённых в порошок саламандр, болотного зелья, черепов и сухой крови. Чистое лекарство лечит более надёжно, однако — само по себе не гарантирует здоровья. Пациент должен изменить свой образ жизни и диету, которая сделала его предрасположенным к болезни.

Возможно ли, в таком случае, что западная наука откроет лекарство, которое даст организму по крайней мере толчок к освобождению от хронического противоречия? Действие такого препарата скорее всего придётся поддерживать другими средствами — с помощью психотерапии, «духовных» упражнений или глобальных изменений в образе жизни. Между тем каждый больной нуждается в своеобразном первом толчке, чтобы начать путь к выздоровлению. Поставленный вопрос не потеряет смысла и тогда, когда мы признаем, что болен не один лишь ум, но и весь организм, вся наша нервная система и мозг. Первоначальный вопрос можно сформулировать и так: существует ли лекарство, которое может дать нам временное ощущение гармонии и целостности со своим телом и природой, о которой теоретически рассуждают биологи? Если это так, то такое переживание предлагает нам ключ ко всему, что мы вообще можем сделать, чтобы полностью и навсегда вернуть себе целостность. Это может быть не что иное как ариаднина нить, выводящая нас из лабиринта, в котором мы заблудились с раннего детства.

Относительно недавние исследования показывают, что существуют по меньшей мере три таких вещества, хотя ни одно из них не является «идеальным» во всех случаях. Их действие зависит от человека, а также от социальных и психологических условий, в которых оно принимается. Иногда воздействие этих веществ может быть пагубным, однако редкие нежелательные последствия не мешают нам использовать пенициллин — препарат зачастую намного более опасный, нежели вышеупомянутые три. Разумеется, я говорю здесь о мескалине (активном ингредиенте кактуса «пейот»), диэтиламиде d-лизергиновой кислоты (видоизменённом алкалоиде спорыньи) и псилоцибине (получаемом из грибов Psilocybe mexicana).

Кактус «пейот» давно использовался индейцами Юго-запада и Мексики как средство общения с божественным миром, а потребление в пищу сухих почек этого растения и сегодня является основным таинством индейской церкви, известной под названием Исконная американская церковь Соединённых Штатов — по всем сведениям в высшей степени порядочная христианская организация.

В конце XIX века действие пейота было описано Уэйром Митчелом и Хэвлоком Эллисом, а несколькими годами позже был выявлен его активный ингредиент мескалин — довольно легко синтезируемое вещество аминовой группы.

Диэтиламид d-лизергиновой кислоты был открыт в 1938 году шведским фармакологом А.Хофманом в ходе изучения свойств грибов спорыньи. Довольно случайно, делая опыты по изменению молекулярной структуры, он принял небольшое количество этой кислоты и ощутил на себе её психологическое действие. Дальнейшие эксперименты показали, что он случайно обнаружил самый сильный из ныне известных препаратов, изменяющих сознание, — поскольку ЛСД-25 (как его кратко называют) производит характерное действие даже в столь малых дозах, как 20 микрограмм, что соответствует одной семисотмиллионной доле веса среднего человека.

Псилоцибин получают из другого священного мексиканского растения — разновидности гриба, который там называют теонанакатл, или «плоть Бога». Когда в 1936 году Роберт Уэйтлейнер обнаружил, что древний культ «священных грибов» по-прежнему жив в Оаксаке, несколько микологов, как называют специалистов по грибам, начали изучать грибы этой местности. Оказалось, что мексиканцами используются три их разновидности. Кроме известного культа гриба Psilocybe mexicana, был обнаружен также культ грибов Psilocybe aztocorum Heim и Psilocybe Wassonii, названных соответственно именами микологов Роджера Хейма и Гордона и Валентины Уоссон, принявших участие в церемониях.

Несмотря на многочисленные исследования и нашумевшие обсуждения, о действии этих веществ на нервную систему неизвестно практически ничего. Субъективное воздействие трёх необычных препаратов практически одинаково, хотя ЛСД-25 — возможно, в силу малости требуемой дозы — редко вызывает тошноту, часто возникающую при употреблении двух других веществ. Все научные статьи, которые я читал по этому вопросу, на первый взгляд, подтверждают смутную догадку, что каким-то образом эти вещества подавляют ингибиторно-селективную функцию нервной системы, так что в результате их воздействия наши органы чувств оказываются более открытыми для восприятия, нежели обычно. Наше неведение в отношении воздействия этих веществ связано, разумеется, с отсутствием адекватной теории работы мозга. Недостаток знаний, очевидно, требует великой осторожности при их использовании, однако вплоть до настоящего времени мы не располагаем сведениями о том, что при нормальной дозировке имеется вероятность пагубных физиологических последствий[2].

Каждое из этих веществ может быть названо наркотиком в широком смысле слова, однако следует избегать серьёзных семантических ошибок, ставя их в один ряд с наркотиками, которые вырабатывают физическое стремление к дальнейшему их использованию или же притупляют чувства, как алкоголь и успокаивающие средства. Обычно их классифицируют как галлюциногены — на редкость некорректный термин, поскольку, находясь под влиянием этих веществ, человек не слышит голосов и не видит видений, которые можно было бы принять за физическую реальность. И хотя под их воздействием при закрытых глазах в воображении действительно рождаются довольно сложные и, при поверхностном рассмотрении, «галлюциноподобные» видения, эффект этих веществ прежде всего проявляется в необычайном углублении восприятия. Нормальная доза каждого из них даёт возможность переживать подобные явления в течение промежутка времени продолжительностью от пяти до восьми часов, и при этом переживания, как правило, оказываются настолько сильными и впечатляющими, что человек не желает повторять эксперимент, пока тщательно не «переварил» их, на что могут понадобиться многие месяцы.

Обычной реакцией образованных людей на идею о том, что под воздействием «наркотика» можно пережить психологическое или философское озарение, есть впечатление, что это как-то слишком просто, искусственно и недостойно серьёзного рассмотрения. Мудрость, которую можно «включить» как электрическую лампу, на первый взгляд оскорбляет человеческое достоинство и сводит нас к химическим автоматам. Это сразу наводит на мысли о прекрасном новом мире[3], где обитают синтетические будды, люди, которых лоботомировали, стерилизовали или загипнотизировали, только в другом направлении — так что эти люди потеряли свою человечность, и поэтому с ними, как с пьяными, невозможно по-настоящему общаться. Однако прекрасный новый мир — это призрачная фантазия, не имеющая никакого отношения к реалиям нашей жизни. Она навевает на нас благоговейный ужас, сродни страху, который человек чувствует, встречаясь с неизвестным и принимая его как что-то угрожающее и неестественное. Нечто подобное отдельные люди чувствуют в отношении евреев, потому что те делают обрезание, или же в отношении негров, потому что они выглядят в нашем обществе «чужеродными».

Несмотря на многочисленные невежественные предрассудки в отношении наркотиков как таковых, и несмотря на притязание отдельных религиозных традиций на то, что только они обладают путями к подлинно мистическому опыту, я не вижу существенных различий между переживаниями, вызванными, при благоприятных условиях, этими веществами и состояниями «космического сознания», описанных Р.М. Бьюком, Вильямом Джемсом, Ивлин Андерхилл, Райнором Джонсоном и другими исследователями мистицизма. «Благоприятные условия» в данном случае означают социально и физически подходящую обстановку. В идеальном случае это должен быть дом отдыха (а не больница и не санаторий), где эксперименты проходят под присмотром религиозно ориентированных психологов и психиатров. Атмосфера должна быть скорее домашней, нежели клинической, но ещё более важно — чтобы отношение организаторов эксперимента было сочувственным и располагающим. В условиях опасности, при непривычных и угрожающих обстоятельствах, переживание может легко стать крайне неприятной паранойей. Для эксперимента следует отвести два дня: первый — собственно для переживания, длящегося от пяти до восьми часов, тогда как второй — для оценки пережитого в спокойном и расслабленном расположении духа, которое обычно наступает после переживания.

Всё это означает, что к использованию этих столь сильнодействующих веществ нельзя относиться небрежно, как иной человек выкуривает сигару или выпивает коктейль. К их использованию следует относиться как к сакраментальному действию, хотя подобное отношение не должно исключать радости и юмора, как это происходит в наших религиозных ритуалах. Никогда не следует пренебрегать одним правилом: на эксперименте должен присутствовать квалифицированный специалист, который помогает не терять контакт с «реальностью» в её общественном понимании. В идеале «квалифицированным специалистом» вполне может быть психиатр или клинический психолог, который сам неоднократно подвергался действию препарата. Но мне приходилось встречаться и с очень квалифицированными психологами, которые терялись при виде изменённых состояний сознания, что в ущерб эксперименту быстро отражалось на переживаниях их подопечных. Таким образом, главное, чем должен обладать квалифицированный специалист, — это спокойная уверенность, которая легко передаётся людям, находящимся под воздействием препарата в состоянии обострённой чувствительности.

Обсуждаемые вещества не усиливают полового влечения, и поэтому, когда их принимает несколько человек одновременно, устанавливается атмосфера, не напоминающая ни всеобщую пьянку, ни оцепенение, царящее в притоне курильщиков опиума. Члены группы обычно становятся непредвзятыми и чувствуют сильную дружескую симпатию к ближним, поскольку в мистической фазе эксперимента глубинное единство, или «принадлежность друг другу» членов группы приобретает ясность физического ощущения. Фактически атмосфера в коллективе становится похожей на ту, к достижению которой стремятся — и которой почти никогда не достигают — священники во время причастия: к обстановке взаимопонимания, всепрощения и возвышенной любви. Разумеется, такое отношение не становится постоянным отношением к ближним, как не становятся постоянными и братские чувства, возникающие на религиозных собраниях. Переживания под воздействием этих веществ очень хорошо соответствуют теологическим представлениям о таинствах или милости — незаслуженном даре духовной силы, последствия которого зависят от его использования в дальнейшей жизни. Католическая теология также говорит о так называемых «необычайных» дарах, а нередко и мистических озарениях, которые нисходят на верующих внезапно, даже когда они не принимают причастие и не молятся, как предписывает Церковь. Мне кажется, что только предубеждённый исследователь может прийти к выводу, что милость, даваемая нам посредством грибов, кактусов и научных открытий, является искусственной и незаконной по сравнению с той, которую даёт нам религиозная дисциплина. Утверждения об исключительности достоинств какой-то одной традиции, увы, столь же характерны для официальной религии, сколь и для коммерции — только в случае религии к ним примешивается ещё пуританское чувство вины за получение удовольствия от того, что человек не заслужил своими страданиями.

Когда я писал эту книгу, я давал себе отчёт в том, что использование ЛСД может привести в общественному скандалу, особенно в Соединённых Штатах, где мы уже знакомы с современными проявлениями библейского запрета — принятием законов, предусматривающих фантастическое наказание за курение марихуаны. Отмечу, что принятию этих законов не предшествовало всестороннее научное исследование её воздействия на человеческий организм в Соединённых Штатах, тогда как многие другие страны поспешили последовать нашему примеру. Это было девять лет назад (в 1961 году), и с тех пор случилось самое худшее из всего, что я мог ожидать. Я спрашиваю себя, стоило ли мне тогда писать эту книгу — не осквернил ли я тайну, не мечу ли бисер перед свиньями. Но я решил, что коли уж Хаксли и другие заговорили о тайне во всеуслышание, я должен способствовать распространению положительных и правдивых сведений о том, что мы теперь называем психоделическими веществами.

Однако всё напрасно. Тысячи молодых людей, пресыщенные увещеваниями официальных религий, которые умеют только говорить и понукать, а также предлагают крайне неинтересные ритуалы, набросились на ЛСД и другие психоделики в поисках пути к подлинным религиозным переживаниям. Как и следовало ожидать, произошли нежелательные инциденты. Несколько потенциальных психотиков пересекли опасную черту — прежде всего потому, что принимали ЛСД в неблагоприятных обстоятельствах, в необычайно высоких дозах или же в безжизненной и угрожающей атмосфере госпиталей, персонал которых был убеждён, что исследует искусственно вызываемую разновидность шизофрении. Поскольку узнают прежде всего о неудачах, эти случаи получили широкую огласку в прессе, которая избегает теперь печатать положительные материалы о красочных и запоминающихся психоделических переживаниях, напоминающих описанные мною в настоящей книге. Развод — это всегда новость, тогда как о счастливом браке почти никто не знает. В периодике были также намеренно искажённые публикации, как, например, нашумевшая история о нескольких молодых людей, которые, приняв ЛСД, смотрели на солнце, пока не ослепли. Психиатры подняли тревогу по поводу «разрушения мозга», хотя подтверждений эта гипотеза так и не получила. Высказывались также опасения в связи с возможными генными мутациями. Были проведены соответствующие исследования и обнаружено, что психоделики влияют на гены не больше, чем кофе и аспирин.

В виду общественной истерии, компания «Сандоз», получившая в своё время лицензию на производство ЛСД, перестала выпускать его на рынок. В то же время правительство Соединённых Штатов, которое не извлекло никаких уроков из библейского запрета, просто объявило ЛСД вне закона и предоставило решать все дальнейшие вопросы полиции. (Фактически, ЛСД была разрешена к использованию лишь в нескольких исследовательских проектах, спонсором которых выступали Национальный институт психического здоровья и военные ведомства, разрабатывающие химическое оружие.)

Однако преследовать распространение ЛСД практически невозможно, потому что это вещество без цвета и запаха, потому что большое количество одноразовых доз можно спрятать в очень малом объёме и потому что это вещество можно смешивать с чем угодно — от джина до промокательной бумаги. Поэтому как только чистые вещества производства компании «Сандоз» оказались недоступными, химики-любители начали производить ЛСД и сбывать её на чёрном рынке в огромных количествах. Это была ЛСД сомнительного качества, непонятной дозировки, нередко с примесью других ингредиентов, таких как мефедрин, белладонна и героин. Поэтому число случаев заболеваний психозами, которые развились на почве принятия ЛСД, возросло, чему способствовало и то, что в условиях нелегальности и угрозы полицейского вмешательства принимающие ЛСД легко становились жертвами паранойи. В то же время некоторые химики-энтузиасты, в основном выпускники химических факультетов университетов, взяли на себя миссию «обращать других» и производили ЛСД относительно хорошего качества. Поэтому удачных экспериментов было намного больше, нежели неудачных, и число вдохновлённых этой алхимией неуклонно росло. И хотя обыватели связывают употребление ЛСД с хиппи и студентами колледжей, её очень широко использовали и люди, умудрённые годами, — врачи, юристы, священники, художники, музыканты, бизнесмены, профессора и рассудительные домохозяйки.

Повальный запрет на ЛСД и другие психоделики привёл к катастрофическим последствиям, потому что (1) это серьёзно помешало всесторонним научным исследованиям этих веществ; (2) это способствовало процветанию чёрного рынка, цены на котором возрастали; (3) полиция должна была делать невозможное; (4) это создало ложное очарование запретного плода; (5) это помешало нормальной работе правоохранительных органов, и препроводило тысячи невиновных людей в и без того переполненные тюрьмы, где, как известно, можно стать только гомосексуалистом и профессиональным преступником; (6) люди, принимающие ЛСД, подвергались большему риску паранойи, нежели когда-либо раньше[4].

В чём же, в таком случае, основная опасность принятия настоящей ЛСД? Прежде всего в том, что ЛСД может вызывать более или менее продолжительные психозы у предрасположенных индивидов, и несмотря на обилие методов психологического и неврологического тестирования мы не умеем безошибочно выявлять потенциальных психотиков. Каждый, кто собирается принять психоделическое вещество, должен внимательно взвесить фактор риска: существует вероятность сойти с ума, по крайней мере, на некоторое время. Эта вероятность, должно быть, намного больше, нежели при полёте в современном авиалайнере, но значительно меньше, нежели при поездке по городу в автомобиле во время пик. В каждом доме есть опасные вещи: электричество, спички, газ, кухонные ножи, тетрахлорид углерода (чистящее средство), аммоний, аэрозоли, алкоголь, скользкая ванна, гладкий пол, ружья, газонокосилки, топоры, стеклянные двери и плавательные бассейны. Не существует законов, которые запрещали бы приобретать и использовать эти вещи по назначению. Равно как никто не запрещает выращивать Amanita pantherina (крайне обманчивый и ядовитый гриб), паслён, ракитник, вьюнок пурпурный и многие другие ядовитые растения.

Одним из самых здравых принципов иудейской и (по крайней мере, теоретически) христианской теологии гласит, что ни одно вещество или существо само по себе не является плохим. Зло возникает вследствие неправильного использования — когда ножом убивают, когда с помощью спичек устраивают поджог, или когда, напившись пьяным, водитель наезжает на пешехода. (Обратите внимание также на то, что угнетённый, раздражённый и злой водитель не менее опасен, поскольку его внимание также не сосредоточено на дороге.) Мне кажется, что правосудие должно руководствоваться здравым принципом: человека следует преследовать в судебном порядке лишь тогда, когда он совершает явные и легко определяемые антиобщественные действия, причиняет ущерб, или намеревается причинить ущерб, жизни, телу или собственности других людей. Принятие законов, запрещающих распространение и приобретение вещей (кроме пулемётов и бомб), которые могут быть использованы неправильно, приводит к плачевным злоупотреблениям полномочиями полиции в угоду политическим амбициям или для преследования неугодных личностей. (Как легко подбросить марихуану своему конкуренту в бизнесе!) Все такие избыточные законы (законы, регулирующие нравственность человека и уличающие в преступлениях там, где нет невольно пострадавших) являются попытками сделать жизнь человека свободной от риска, или «защищённой от дурака». Тем самым индивид не несёт больше ответственности за свою собственную жизнь и не может по своему усмотрению рисковать для достижения политических, социальных, атлетических, научных и религиозных целей в том случае, когда такой риск кажется ему оправданным.

Искатели приключений и люди творчества всегда любили — и общество их, как правило, поддерживало — подвергать себя серьёзному риску при изучении внешнего мира и при проведении научных и технических экспериментов. В наши дни многие молодые люди не только чувствуют, что пришло время исследовать внутренний мир, но и желают подвергнуться риску, который сопутствует подобным исследованиям. Таких людей также следует поощрять и поддерживать добрым словом и другими доступными нам средствами. Почему мы позволяем людям совершать такие чисто спортивные подвиги, как, например, покорение Эвереста (с помощью кислородных масок), и запрещаем такие духовные приключения, как восхождения на горы Шумеру, Зион и Аналог (с помощью психоделиков).

На поверхностном уровне страх общества и официальных лиц перед психоделиками основывается на невежественном причислении этих веществ к таким оставляющим привязанность наркотикам, как героин, амфетамин и веронал. Однако выпить кофе или виски также означает «принять наркотик», и это разрешено, хотя нежелательные последствия в этом случае могут быть довольно серьёзны, а творческие достижения весьма незначительны. По существу, психоделические вещества внушают страх по той же причине, что и мистическое переживание, которое католические, протестантские и мусульманские власти не поощряют и даже осуждают. Ведь мистическое переживание приводит к разочарованию и равнодушию в отношении таких одобренных социальных благ, как статус и успех, к понимающей улыбке перед лицом претенциозности и помпезности и — что для них всего страшнее — к неверию в церковно-государственную догму, гласящую, что все мы — приёмные дети Бога или случайные проблески разума в механической и бездушной вселенной. Ни одно авторитарное правительство, ни светское, ни духовное, не может примириться с тем, что каждый из нас является Богом в маске, и что наше подлинное, сокровенное, основное и неотъемлемое — не может умереть. Вот почему они должны были так жестоко поступить с Иисусом.

Поэтому, если хотя бы первый проблеск мистического переживания можно получить посредством принятия пилюли или жевания растения, вскоре этот проблеск смогут получить миллионы людей — которыми впоследствии трудно будет управлять силой «авторитета». Даже сейчас в Соединённых Штатах признают, что основная опасность от психоделиков не столько неврологическая, сколько политическая — ведь «обращённые» люди не заинтересованы больше в том, чтобы играть в силовые игры нынешних правителей. Глядя на жизни тех, кто добился удачи в нашем обществе, эти люди видят сплошную скуку.

В эпилоге к настоящей книге я постараюсь показать, что психоделическое переживание — это только проблеск подлинного мистического озарения, однако этот проблеск можно углублять и развивать с помощью медитации, для которой психоделики не нужны. Услышав нужную информацию, человек кладёт трубку. Дело в том, что психоделические вещества — это всего лишь инструменты, подобно микроскопам, телескопам и телефонам. Биолог не сидит постоянно, уставившись в микроскоп; он выходит из лаборатории и претворяет в жизнь свои открытия.

Более того, строго говоря, мистическое озарение заключено в самом веществе не больше, нежели знание биологии — в микроскопе. Не существует принципиального различия между углублением восприятия с помощью внешнего инструмента, такого как микроскоп, и углублением восприятия с помощью принятия инструмента внутрь, как происходит в случае с этими веществами. Если кому-то покажется, что такая возможность является оскорблением достоинства ума, тогда микроскоп, вне всяких сомнений, оскорбляет достоинство глаза, а телефон — уха. Строго говоря, психоделики вообще не дают мудрости, равно как микроскоп — знаний. Они дают материал, на почве которого произрастает мудрость, и поэтому полезны в той мере, в которой индивиду удаётся вписать в свои представления и образ жизни то, что ему открылось. Как побег, как отдельный, оторванный от жизни экстаз, они могут иметь тот же смысл, что и полноценный отдых или хорошее развлечение. Однако такое их применение напоминает об использовании суперкомпьютера для того, чтобы играть в крестики-нолики, и поэтому часы возвышенного восприятия оказываются потерянными, если они не наполнены медитацией или спокойными размышлениями на любую тему.

Среди всех известных мне описаний больше всего такое созерцательное использование психоделиков напоминает Игру в Бисер, о которой говорится в одноимённом произведении Германа Гессе. В своём романе писатель изображает отдалённое будущее, в котором орден учёных-мистиков изобрёл иероглифический язык, охватывающий все отрасли науки, искусства, философии и религии. Суть Игры в Бисер в том, чтобы обнаруживать связи между конфигурациями в различных областях знаний подобно тому, как музыкант находит новые гармонические и контрапунктные сочетания звуков. Из таких элементов, как устройство китайского дома, соната Скарлатти, топологическая формула и стих из Упанишад, играющие выделяют общую тему и изобретают её приложения в других направлениях. Две игры не могут быть одинаковыми не только потому, что в них различаются элементы, но и потому, что у играющих нет стремления навязать миру единообразный статический порядок. Универсальный язык благоприятствует прослеживанию взаимосвязей, однако не фиксирует их, так как в его основе лежит «музыкальное» понимание мира, в котором порядок динамичен и изменчив, как мелодия в фуге.

Подобно этому в моих экспериментах с ЛСД и псилоцибином я обычно сосредоточивал внимание на такой теме, как полярность, трансформация (например, пищи в живой организм), борьба за выживание, связь между абстрактным и конкретным или между Логосом и Эросом. Затем я позволял своему углублённому восприятию постигать подобные отношения с помощью произведений искусства и музыки, с помощью таких естественных объектов, как папоротник, цветок, морская ракушка, религиозный или мифологический архетип (это могла быть Месса), или же с помощью личного контакта с теми, кто оказывался рядом со мной. Кроме того, иногда я концентрировался на одном из органов чувств и как бы пытался обратить его на себя, чтобы увидеть процесс видения, а от этого переходил к попыткам понять понимание или искал ответ на вопрос «Кто я?».

Подобные исследования приводят к интуитивным проблескам необычайной яркости, и поскольку по окончании действия психоделика перечислить их не составляет труда (особенно, если они записаны на плёнку или на бумагу), следующие за экспериментом дни и недели можно использовать для того, чтобы проверять их с логической, эстетической, философской и научной точек зрения на обычных ситуациях. Как и следовало ожидать, одни из них оказываются важными, тогда как другие нет. То же можно сказать и о внезапных находках, которые изобретатель или человек искусства делает в обычном состоянии сознания; они не всегда столь же подлинны и универсально применимы, как кажутся в момент озарения. Создаётся впечатление, что психоделики дают сильный толчок творческой интуиции и поэтому обладают не менее ценными достоинствами в сфере изобретения и научных исследований, нежели в психотерапии — если последнюю понимать в обычном смысле как средство «приспособления» ущербной личности к жизни в нашем обществе. Лучшая сфера их использования — не клиника для душевнобольных, а студия, лаборатория или институт глубинных исследований.

Ниже я не пытаюсь сделать научный доклад о воздействии психоделиков, указывая дозировку, время и место приёма, физические симптомы и тому подобные сведения. Имеются тысячи подобных отчётов, но мне кажется, что, в виду нашего весьма поверхностного знания мозга, они имеют довольно ограниченную область применения. С таким же успехом можно попытаться понять книгу, растворив её в кислоте и проанализировав химические свойства полученного раствора.

Я ставил своей целью создать общее впечатление о новом мире сознания, который открывают перед нами эти вещества. Я не верю, что этот мир является галлюцинацией или же беспрецедентным откровением истины. Возможно, когда в мозгу и органах чувств прекращаются процессы подавления, мы видим мир именно таким, каким он предстаёт перед нами под воздействием психоделиков. Поскольку мы не привыкли к такому видению мира, мы склонны неправильно его интерпретировать. Наши первые оценки могут быть столь же далёкими от истины, как и впечатления путешественника по незнакомой стране или астронома, который впервые направил свой телескоп на галактики за пределами нашей.

Я написал это эссе так, будто переживание произошло в один день и в одном месте, однако фактически это сводный обзор нескольких переживаний. За исключением тех мест, где я описываю видения при закрытых глазах, — это всегда оговорено в тексте — ни одно из моих переживаний нельзя назвать галлюцинацией. Они являются принципиально иными способами видения, интерпретации и построением взаимоотношений с людьми и событиями в мире «общественной реальности», которым для нужд моего описания было выбрано сельское частное имение на Западном побережье Соединённых Штатов с садом, клумбами, служебными постройками во дворе и далёкими горами — всё в нём было таким, каким я его здесь описал, включая старый грузовичок с мусором в кузове.

Вещества, изменяющие сознание, в народе ассоциируются с необычными фантасмагорическими видениями, но у меня таковые наблюдались только при закрытых глазах. Между тем я должен признать, что в остальных случаях естественный мир наполнялся невиданным величием, становился столь красочным, важным, а иногда и смешным, что мне трудно найти подходящие слова для выражения этих качеств. Скорость мышления и ассоциаций увеличивалась столь значительно, что словам было трудно поспевать за потоком идей, приходящих на ум. Отрывки, которые могут показаться читателю обычными философскими рассуждениями, являются описаниями того, что тогда было в высшей степени несомненной реальностью. Об образах, появляющихся перед закрытыми глазами, можно сказать также, что это были не просто порождения воображения, а структуры и видения, столь яркие и независимые, что их физическое присутствие казалось несомненным. Однако эти видения показались мне менее интересными, нежели необычные ракурсы естественного мира и необычайная скорость ассоциативного мышления. Именно об этих явлениях в первую очередь и пойдёт речь в эссе, которое я предлагаю вашему вниманию.

1970