Костер для сверчка

«Ты из людей-то каких?

Кто родители? Сам ты откуда?»

Шиш мечтал о мясе.

Мясо пряталось от человека...

Оно желало, чтобы он убрался восвояси, чтобы он ушел прочь, сгибаясь от болезненного томления во впалой брюшине, сохраняя тусклую гримасу на сухом, окоростевшем лице, сплевывая кровью из разбухших, блеклых, точно водянистая, многажды тронутая заморозками, ягода, десен.

Известно: чем голоднее человек, тем сильнее злорадствуют враждебные ему духи, и тем упорнее скрывается еда от ищущего взгляда.

Ближайший осинник светился бесстыдной наготой.

Два дня и две ночи стонали древесные духи, насвистывали вразнобой потревоженными сурками. Под эти стоны и свист вздрагивали кроны осин, тянулись вслед ледяному ветру. Стылый до ожогов воздух прорывался в пещеру через занавешенный шкурами вход. Он душил, а временами, — напротив, — взметывал пламя костра.

Для тепла требовался туго набитый живот. Который мог примирить шалый жар огня, оплавляющий мех одежды на спине, с ложащимся на грудь куржаком.

Скудная пища мучила всех. Длинноногие — те скулили в голодном полусне. Старались плотнее прижаться друг к другу. Ненасытная утроба выгнала на мороз Шиша. Хотя пытать охотничье счастье в такую пору, когда добыча залегла в укромных уголках, когда даже сороки опасались показаться на открытом месте, оберегая покрытые жестким пером тошнотворного вкуса тушки, было по меньшей мере неразумно. Взлизанный ветром наст поблескивал на солнце. Вокруг было безжизненно и пусто.. Напрасно Шиш озирал местность. Тщетно петлял по логу, приседая как встревоженный лесной кот. Будь он юнцом, попробовал бы коры, тронутой у подроста грызунами. Но Шиш давно вырос и понимал, что не все из пригодного зверью полезно для него.

Этой зимой на кустах редко встречались красно-бурые гроздья терпких ягод. Поздний иней вычернил цвет, а сухое, как оленье копыто, лето добило уцелевшую завязь. Мало, совсем мало наросло к осени орехов, сладкого корня и грибов.

Что касалось последних, один их вид вызывал у него отвращение. Однажды он попробовал грибов из запасов Много Знающего. Наверное в тот злополучный день грибные духи выбрали его своей жертвой. Едва горсть бурых комочков оказалась в животе Шиша, как он не взвидел белого света. Внутренности свело от боли, словно, их проткнуло тупой рогатиной. Кожа покрылась липким потом, а следом подступило удушье. Затем мучительная одурь перешла в бред...

Огромный, грязный, с выпученными глазами Много Знающего, кабан придавил подростка к земле. Шиш рвался из-под вонючей туши. Ненадолго это удавалось. Тогда он прятался за выступами стен, ныряя в пещерный мрак, словно в воду. Но взбеленившееся животное вновь и вновь настигало беглеца, а настигнув, прыгало ему на грудь и вонзало острые копытца в тело подростка...

Выздоровев, он понял, что безнаказанно потреблять сушеную дрянь может только знахарь. Действительно, Много Знающий лишь возбуждался от ядовитой жвачки. Проглотив ее, он начинал сплевывать накапливающуюся на губах изжелта-серую пену, постепенно приходя в неистовство.

Беснуясь, Много Знающий задирался с каждым, кто оказывался рядом. Зато на утро следующего дня он делался слабым, глухим бормотанием и шаткими движениями напоминая Ме-Ме. Как бы то ни было, грибные духи не могли одолеть знахаря. Напротив, когда он принимался за свою жуткую трапезу, даже могучий Пхан обходил его стороной...

Охотник передернулся. Подволакивая ноги, поднялся выше и осмотрелся еще раз. Неясное пятно у основания кучи валежника задержало его взгляд...

В небольшой выемке, среди заснеженных обломков древесины и напруженных веток дремал Большеухий. Было видно, что ночная стыль измотала грызуна. Он ничего не чуял, хотя враг находился на расстоянии вытянутой руки. Не веря, в свою удачу, Шиш размахнулся. Острие копья пронзило пушистый бок...

Свежеснятая шкурка не давала заду остыть. Он жадно поглощал сочное мясо. Нанизанное на прут, а затем обжаренное на угольях стало бы вкусней. Но если хочешь, чтобы не качались зубы и не задушила загнившая кровь, нужно, хотя бы изредка, есть парное мясо. Люди Камня заботились о своем здоровье. А когда желудок длительное время страдает от скудной нищи и вовсе глупо привередничать.

Шиш не спешил, невзирая на холод. Обрыдло сидение в продымленной пещере, на глазах у вспыльчивого Пхана. Безделье портило характер старшего охотника. Все чаще кремневые заготовки в его руках выказывали случайные сколы — Пхан злился, срывал досаду на других. Впрочем, что Пхан? Не он, так кто-нибудь другой. Стоит ли сетовать? Шиш вырос и достаточно окреп, чтобы не бояться тычков старшего охотника или брюзжания Расщепленного Кедра. Хорошо и то, что недовольные всем и вся старухи с некоторых пор остерегаются шипеть в адрес охотника, а к его голосу прислушиваются другие мужчины.

Он кончил жевать. Остатки неплохо бы передать Длинноногой. Передать незаметно от Пхана и знахаря. Которые, казалось, имели множество цепких глаз, если дело касалось еды. Подобные глаза встречались у стрекоз и пронырливых мух. Ко всему: Пхан пренебрегал долгими спорами и без лишних слов пускал в ход затрещины.

С годами плечи Шиша раздались. Впечатление мощи усиливали приплюснутый нос и выступающие скулы. Не единожды ему случалось принимать на рогатину косолапого. И все-таки он не желал ссориться с Пханом и Много Знающим. Которых поддерживало большинство мужчин, равно владеющих и копьем, и дубиной, и первым попавшимся под руку камнем, и... языком.

Средних размеров зверек не насытил охотника. Шиш мог съесть двух и даже трех большеухих за один присест. Вот Длинноногой достаточно того, что осталось — головы и передних лапок. Да и ест она... Странные люди — эти чужаки. Кто их поймет?

Они пришли издалека. Исцарапанные, выпачканные в болотной тине, они казались близнецами.

Пришельцы были беспомощней сурка, по-сорочьи болтливыми Их одежда из тонкой непрочной кожи слепила глаза и шумела на ходу, как сухая береста. Она не хранила тепла. Искры костра, блохами скачущие в разные стороны, прожигали в ней большие дыры, обнажая бледно-розовое, лишенное растительности тело. Тогда как Людей Камня покрывал упругий, темный волос. Если разобраться, соплеменники Шиша не были волосатыми с головы до пят, но грудь, конечности, а то и спина охотников густо кучерявились... Безволосость пришельцев вызывала жалость. Ну, куда годиться, если даже на голове одного из Длинноногих было пусто, словно по черепу пришельца долго терли наждаком, прежде чем оставить жалкие клочья пуха за ушами да чуть пониже затылка, отчего голова Длинноногого напоминала обомшелый по краям валун.

Много Знающий сразу предположил, что «пустоголовый» чаще использовал собственный череп для сидения, нежели для чего иного.

Племя приняло чужаков без особого желания. Видя в пришельцах обузу. Какой прок от людей, не умеющих охотиться? Опять же, пахли чужаки весьма странно. Первые дни от их непривычного запаха у Людей Камня щекотало в носу. Постепенно запах исчез, перебитый дымом ночевок, ароматом подстилки из сухих трав и угаром подгоревшего кабаньего сала... Что заставило чужаков покинуть родное для них стойбище и искать приюта в предгорьях? Какая земля извергла их? Об этом не заводили разговора. Не интересовались этим и позже, когда пришельцы стали понимать речь хозяев. Любопытствовать нет нужды. Лишнее знание — многие заботы. Если понадобится для дела, чужаки расскажут все сами. Ибо так принято всюду. Человека на пути познания подталкивает любопытство, но сдерживает осторожность.

Вот повадки, Длинноногих вызывали кривотолки. И Пхан не пресекал сплетен. Его волосатое ухо улавливало каждое слово, но не к лицу вожаку вмешиваться в пересуды. И без старушечьей болтовни понятно, что сорвать людей с обжитого места, лишить их общества сородичей способна только весьма серьезная причина.

...Человеку Камня известно чувство родины. Познанное с рождения. Это такое чувство, когда знаешь наперед: за каким выворотнем может таиться опасность, где скорее всего есть добыча, на каком участке леса можно перейти на бег, не рискуя провалиться в яму или налететь на валежину, где, наконец, подручней перевести дух, укрывшись от шквального ветра, без боязни подвергнуться нападению хищника или укусу змеи.

Ощущение родины спасительно и благотворно. Но, будучи уязвленным, оно переходит в животную свирепость. Обостренный патриотизм сродни безумству. Вместе с тем существует простая зависимость: чем тускнее сознание племени, тем оно «патриотичней»… Одарите косолапого способностью связной речи, он тут же примется реветь про свои исконные и неотъемлемые права на возможно больший кусок леса — до тех пределов, где косолапый хоть однажды оставил отпечатки своих лап или хотя бы раз присел по нужде. Научите зверя говорить. И вы услышите о его священном праве на убийство любого, кто осмелится пересечь границы косолаповой родины. Хищник будет вопить о первородстве его, — косолаповой, — крови, о ее изначальных достоинствах, о низменной природе иного зверья и других косолапых. Спросите тогда опасного зверя, что он думает по поводу людей, или тех же большеухих. Да он просто завалится на широкий зад, а потом заявит оскорбленно, что и те, и другие только обременяют белый свет, благодаря ошибке природы. Невдомек косолапому, что природа — всему мать и всем равно родина. Единая и неделимая...

К середине зимы из всех пришельцев Шиш выделил двоих — мужчину с удивительно блескучими зубами и единственную женщину.

Блестящезубый лип к покладистому охотнику, приставая хуже еловой смолы. Старательно подражая интонациям Шиша. Тыкал пальцем в интересующий его предмет и заглядывая в глаза, с вопросительным выражением на узком морщинистом лице.

Язык хозяев пришелец освоил быстро. Зато в остальном его непонятливость походила на скудоумие. Иной сопляк, не успевший добыть и мыши, разбирался в жизни лучше Длинноногого. Как-то Пхан послушав болтовню пришельца, возмутился; замотал головой. Потом ухватил болтуна за жидкий волос у макушки, приподнял, и отправил пинком вглубь пещеры. Пояснив: «Блестящезубому в детстве упало на башку трухлявое дерево».

Вечерами чужак увлеченно разглагольствовал: «Золотой век... Золотой век...» Ни знахарь, ни Шиш, никто другой не могли уразуметь, что бы это значило. Послушать Длинноногого, так называлось время — сверкающее, словно зубы самого чужака. Плохо верилось, чтобы время имело цвет и блеск. Чтобы его можно было разглядывать, будто оно — пятнистая оленья шкура. Для людей время имело смысл лишь постольку, поскольку давало возможность разделаться с делами. Иначе какое дело людям до того, существует оно или нет? Кому какая забота о том — есть ли у времени конец? Коли есть, стало быть его не было вовсе. Оборванное время сродни несостоявшемуся.

Но совсем становилось дико, когда длинноногий болтун твердил про беззаботную жизнь в «блестящее» время. В дальнейшем выходило, что Пхан, кривой Ме-Ме и сам Шиш должны получать равные с другими доли мяса. Мало того. Утратившие силы, постоянно ворчащие старухи, по словам пришельца, имели право питаться наравне с мужчинами. Завершалось тем, что Люди Камня прямо-таки обязаны говорить друг другу ласковые слова и постоянно скалиться, словно обожравшийся рыбы косолапый.

Умничание Блестящезубого вызывало смех. Неужели умелый добытчик согласится получать мяса столько же, сколько заслуживает Ме-Ме? Какой мужчина смирится с долей бестолкового урода, видевшего одним глазом кусок в собственном рту, а другим — во рту соседа? С долей глупого Ме-Ме, который бросает копье в жирную свинью, а попадает в зад Много Знающего? Шиш! В племени Пхана никто не умирал голодной смертью, но охотники ели мяса больше других. Кто промышляет зверя, тот чаще набивает желудок. Это мудрый закон. И не пришельцам его отменять.

Чужаки прожили в стойбище много лун. Однако по-прежнему остались чужаками, сохраняя необычные ухватки. Так, ощутив тяжесть в животе, они прятались подальше от жилища. Много Знающий уверял, будто пришельцы крадутся по вполне обычному делу подобно хорьку, укравшему оленью печенку. Что ж, если Длинноногие стыдятся собственного голого зада — это их дело. Но когда пришелец воображает, что Люди Камня способны на убийство себе подобных!.. Зачем спрашивается, Пхану нападать на Живущего за Рекой? Разве Пхан или Расщепленный Кедр пытались разбить головы Длинноногим? Разве Пхан встретил Блестящезубого ударом копья? А стоило бы. Чужак надоедлив, как осенняя муха, и невоздержан на язык. Хороши нравы в племени пришельцев, коли Блестящезубый позволяет себе думать о хозяевах подобным образом. Пусть чужак благодарит духов, что его опасные слова миновали слуха старшего охотника. Иначе была бы ему нахлобучка...

Шишу приходилось драться. Однажды он сцепился с Ме-Ме из-за плохо обглоданной кости. Оленья кость хранила остатки нежного, растекающегося на языке, розового мозга и выглядела одуряюще вкусно. Добыча принадлежала Шишу, который первым поднял ее. Но Ме-Ме вырвал кость из его рук. Тогда Шиш набросился на похитителя. Вскоре у наглеца пошла носом кровь, а в следующий момент он ерзал спиной по земле, суча ногами, хрипя и обмирая... Лицо поверженного мелькало внизу бледным пятном, в центре которого вздувались и лопались темные пузыри...

Растащил драчунов знахарь. Поймав Шиша за уши жесткими, как таловые прутья, пальцами. Много Знающий поднял юнца на воздух, — это было так больно, что у подростка намокли глаза, — и хладнокровно отчитал. Его слова запомнились надолго:

— Если ты, сородич хорька, задушишь Ме-Ме, то будешь выгнан из стойбища. Тебе придется изворачиваться в одиночку: ночевать где попало, питаться кислой ягодой, безвкусной травой и жесткими корешками. Ибо промышлять мясо такому сопляку, как ты, не по силам. Зато косолапый будет промышлять Шиша. Если косолапого не опередят волки. — Много Знающий встряхнул подростка, словно тот был снятой шкурой и с нее требовалось удалить остатки древесной трухи, которой зачищали мездру. Шиш попробовал вырваться, укусил руку мучителя, но получил чувствительную затрещину.

— Знай, Шиш, — продолжал знахарь как ни в чем не бывало, — племя никогда, ну никогда! не забывает убийства. Лишив жизни человека, ты рано или поздно поплатишься своей. Если убьешь Живущего За Рекой, или одного из Поедающих Глину, то приведешь духов смерти в собственное стойбище. За первым убитым появятся другие, еще и еще... Они будут умножаться, пока не отправится к духам предков последний из соплеменников того, кто убил первым.

Знахарь вновь встряхнул драчуна:

— Заруби на носу, что руки, копье и дубина имеются у человека для охоты на зверя, но не для драки с людьми. Наши предки избегали ссор. Правда... — Много Знающий раздумчиво выпустил Шиша из рук...

Охотник завернул остатки зверька в подмерзшую шкурку, засунул за пазуху. Груди коснулся холод. Потянуло в тепло пещеры...

Обратная дорога казалась трудной, несмотря на удачную вылазку. Обледеневшие каменные залысины выскользали из-под ног, а тропинка тянулась и тянулась вверх. Раз-другой, не устояв, он скатывался на четвереньках, с трудом удерживая копье и сверток.

...Запутан след Блестящезубого. Вот Длинноногая проще. Внешне она мало отлична от пришельцев-мужчин: схожая одежда, короткий, густой и несколько иного, — красноватого, — оттенка волос. Ее не портили даже длинные, тонкие ноги.

Рыжая сущность пришелицы увлекла Шиша. Пришелица не допекала расспросами. А за день до большой метели приятно удивила охотника, залатав прореху в его капюшоне.

Неожиданный поступок женщины озадачил. Поразмыслив, он шепнул ей, что она могла бы стать его подругой. Так сказал он — один из лучших добытчиков племени. Предложил при условии, если Длинноногая способна иметь потомство от Человека Камня. В чем он почти не сомневался. Почти. Так как довольно схожие существа порой различны по сути. Уж сколько общего между лисой и собакой, а никто не встречал их помеси.

Лестное предложение было встречено без радости. Пришелица зашипела, будто наступила на горячие угли. Отдышавшись, она принялась втолковывать ему, почему не может стать его подругой. Голос ее сделался сладким, слаще березового сока. В нем прорезались заискивающие нотки. Мол, она знает, каким великим охотником является Шиш. Ничуть не сомневается в крепости его рук, быстроте ног и зоркости глаз. Она согласна с тем, что он не уступит в сообразительности иным цивилизованным (здесь он не понял) мужчинам. И все-таки, — она дурашливо вздохнула, — она не в состоянии связать свою жизнь с представителем (снова непонятно) каменного века, с примитивом, у которого отсутствует абстрактное мышление (духи знают, что могут означать эти заковыристые слова!). Из всей трескотни Длинноногой он понял одно: ему не должно злиться на Длинноногую, потому что он не умеет... считать. Говоря языком его племени, он не в состоянии определить, сколько им добыто оленей, или косолапых, или... Здесь охотник рассердился. Добычу не считают. Добычу жарят, а потом едят. Ну а если говорить серьезно... С какой стати она вообразила, что племя Пхана целиком состоит из таких как Ме-Ме? Хотел бы он знать, так ли умна сама Длинноногая? И лукавый охотник устроил проверку:

— Пусть женщина скажет, сколько человек находится в пещере?

Длинноногая растерялась, прикусила сорочий язык:

— М-м-м...

Опомнившись, заявила, что не считала, да и считать, дескать, мудрено — в таком полумраке.

Теперь улыбался Шиш; он старался быть снисходительным:

— Людей в племени столько — сколько пальцев на руках у охотников численностью пальцев одной руки, да еще один палец. Количество женщин, старух и младенцев — пальцы рук и ног у меня и Пхана, но без больших пальцев рук у обоих.

Проступившее на лице Длинноногой смущение его позабавило.

— Может ли женщина чужого племени ответить на более простой вопрос: что появилось раньше — птица или яйцо?

Длинноногая замахала руками, точно собиралась взлететь. Нет, мол, и быть не может ответа на такую задачу. А ответ известен каждому мокрогубому детенышу. И птица, и яйцо появились одновременно. Так было в Самом начале мира — яйцо внутри птицы, а птица... в яйце!..

На звуки разгоревшегося спора подползли другие чужаки. Насели кучей на загадчика. Приметил суматоху и придвинулся ближе знахарь. Вперился в спорщиков красными глазами. Принялся подзадоривать Шиша, которому Блестящезубый наступил на ногу.

Шиш ногу отдернул. Чего пришелец даже не заметил, громко возмущаясь хитроумием охотника:

— Это не доказательство! Примитивный счет — не в счет!

Охотник со знахарем лишь догадывались о смысле сказанного Блестящезубым, не улавливая сути замысловатых слов, которыми он осыпал слушателей:

— ...Разницу в количестве предметов способны определять многие животные, птицы и даже рыбы. Строго говоря, наличие счета — еще не интеллект. Вот вера Людей Камня в духов показывает действительный уровень их развития...

— Таким образом...

И затрещал. И понес чушь: «...моногамия... непременная полигамия... мезолит... неолит...» Тут у кого хочешь лопнет терпение. Пхан закряхтел, перекосился и швырнул в крикуна обглоданной лопаткой. Угодив в голый затылок пришельца. Блестящезубый охнул. Осторожно потер ушибленное место. Оглянулся на старшего охотника и перешел на шепот:

— Чего ради Люди Камня поклоняются духам?

Поминать духов без особой нужды, если не опасно, но в общем-то ни к чему. Поэтому Шиш, в свою очередь, ответил чуть слышно:

— По-другому нельзя. Духи везде: в камнях, в дереве, которое растет у пещеры, в большеухом... В косолапом живет очень злой дух. В Блестящезубом тоже имеется дух, только очень слабый. Вот швырнет Пхан в чужака дубину, у Блестящезубого череп лопнет, и дух его выскочит вон.

Охотник пошутил. Однако Длинноногая поежилась. Лишь Блестящезубый продолжал упираться. Доказывал, что никакого духа в нем нет. Ему-де жаль, огорчать гостеприимных Хозяев, тем более он не желает их оскорбить. Но его прямая обязанность — открыть им глаза. Он верно знает, что духи — выдумка. Сказка. Ерунда. Чушь собачья. Все Длинноногие могут подтвердить. Ну кто и когда видел духов? Много Знающий улыбаться перестал. Лязгнул зубами. Вмешался вкрадчиво:

— Кто же находится внутри пришельца?

— Во мне? Душа... Ах нет! Черт! Как вам объяснить? У нас говорится — душа. А на самом деле и у нас, и вас есть — разум...

— Блестящезубый когда-нибудь видел этот свой разум? — Грубо перебил его знахарь. — Может он скажет: каков из себя его разум? Или покажет его? — Последнее прозвучало двусмысленно, но только для пришельцев. Нижняя челюсть Блестящезубого задрожала: — Не-е-е-ет. Но нельзя же ставить вопрос подобным образом... Его перебил Шиш.

— Когда мы чувствуем, но не видим, не можем пощупать или обнюхать, то понимаем — это дух. Пришелец по-своему верит в невидимое и неосязаемое и называет это другим словом. Пусть. Язык Длинноногих отличается от языка Людей Камням Что ж. И Поедающие Глину обращаются к духам особым образом, нежели мы. Однако дух остается духом.

Охотник повторно убрал ногу. Поморщился. В сумраке пещеры Блестящезубый вел себя хуже слепого. Кажется в нем сидит слабый, но очень вредный дух. Заставляющий наступать на ноги окружающим людям.

Видя Шишово недовольство, по-барсучьи фыркнул Много Знающий. А охотник продолжал:

— Последнюю луну чужаки ругают нашу жизнь. Они уже забыли про хваленое ими время. Сверкающее, словно зубы пришельца с голым черепом. Они все чаще кричат: «Каменный век! Каменный век!» Что плохого сделали Длинноногим духи Камня? Разве в родном стойбище Блестящезубого шкуры разделывают пальцем? А на охоту ходят с палками и дубинками? В таком случае плохи дела Длинноногих. Без доброго камня не сделать им скребка, ни рубила, ни наконечника для копья. — Он покачал головой.

Действительно. Дикое племя породило пришельцев. Они подобны суркам, которые кроме свиста да тонкой шкурки ничего не имеют. Правда, у сурка поверх мяса есть слой жира, толщиной в палец. У пришельцев же в чем только дух держится.

Позднее Шиш услыхал еще одно любопытное высказывание Блестящезубого...

Речь пришельцев последние дни стала много понятней. В юности Шиш первым среди ровесников научился понимать людей, заселявших огромное степное пространство по другую сторону болота. Он усвоил язык Поедающих Глину, нимало не задумываясь над своими способностями, поразившими знахаря. Звучание чужой речи воспринималось Шишом свободно, без особых усилий с его стороны. Непривычные сочетания, звуков отпечатывались у него в голове в определенной последовательности, дабы незамедлительно востребоваться в нужный момент, в полном соответствии закодированным значением.

...Начало разговора, который происходил у него за спиной, охотник пропустил: в жилище галдела ребятня, а прислушиваться специально было недостойным занятием. Однако отчетливая часть беседы достигла слуха помимо его воли. Услышанного оказалось достаточно, чтобы он сообразил — Блестящезубый верит в духов!

— ...человек свободен изначально. Пределом свободы является, физическая ограниченность его природы, базисное несовершенство естества. Здесь, человеческий дух в выигрыше перед телесной оболочкой, ибо в состоянии преодолевать любые границы, им же, кстати, устанавливаемые.

Длинноногая возражала тихо. Видно долгий спор утомил ее:

— Границы свободы определяет общество, а не абстрактный дух. Личность без ограничений — это распад. Выньте из человека скелет — он обернется аморфной массой, студнем, водянистой слизью. Свод определенных ограничений и запретов является скелетом сообщества разумных.

— Разумников, — съехидничал Блестящезубый, — Догмы! Догмы! Личность, закостеневшая под панцирем бесчисленных запретов, не может оставаться личностью. Она перерождается в существо-функцию. — Пришелец парировал выпады собеседницы со злым остервенением, с каким Люди Камня идут на косолапого.

— Личность, занузданная по рукам и ногам, сведенная до уровня кораллового полипа, не способна созидать ничего кроме рифов на пути человечества... Ох-ти, это нескончаемое бдение! Разве нам мало потерь на дороге всеобщего нивелирования, подгонки под абстрактный эталон?

Шиш ощутил как напряглась Длинноногая. Показалось, будто он видит ее подсохшее лицо и перехлест сухожилий на белой шее.

— Замолчи! — она перешла в нападение, — Дома ты отчего-то помалкивал. Зато теперь... Насколько я поняла, ты всегда думал так, но... Но выходит, лицемерил?

— Эх, равноправная гражданка высокоорганизованного общества, если бы. Если бы я лицемерил. Но нет. Я попросту боялся. Боялся собственных мыслей. Я и теперь боюсь. Хотя в нашем положении страшиться чего-либо — смешно. А я все-таки трясусь. Наверное мой страх пожизненный. Почему — мой? Он и ваш. Все мы несем гены этого страха.

— По-вашему вера в идеалы, следование высоким понятиям — это преступная вера?

— Да не о том я. Не о том. Отрицание морали, как и абсолютизирование общепринятых условностей, — одинаково пагубно для интеллекта...

Длинноногая окрысилась:

— Мы плохие?! Может здешние туземцы вызывают у тебя большое уважение?

К счастью для говорившей, Шиш не уловил подтекста в слове «туземцы».

— Вот-вот-вот! Едва кто не похож на нас, мы тотчас отказываем ему в равенстве. Да и в интеллекте тоже. Но кем доказано, что разум появлялся поэтапно? Эдакими дозами? Что каких-нибудь пятьдесят веков до нас существо, именуемое человеком, было разумным ровно наполовину? Бред, бред и бред! Разум — он такой. Он или есть, или его попросту нет.

— Ты отрицаешь эволюционный путь развития? Однако возникновение интеллекта не может быть одномоментным актом, итогом некой разовой мутации. Твои лженаучные домыслы принижают разум. Они...

Блестящезубый вздохнул. Когда он заговорил вновь, то охотник поразился боли в его голосе.

— Божественный разум! Не чересчур ли его превозносим? По принципу: хвалить, так свое. А является ли он вершиной развития материального мира? И насколько он сам материален, в своей основе? Но главное — направлено ли развитие мира непременно в сторону совершенства? А ну как нет! Кто и когда установил, что мир совершенствуется, а материя направленно организуется?

— Что предлагаешь ты?! — Она горячилась. Волновалась так, словно уже сегодня Длинноногим предстояло возвратиться в родное стойбище, где, судя по всему, Блестящезубого ожидал холодный прием. — По-твоему надо менять строй? Представь, во что это выльется! Поддерживание всякого порядка происходит за счет некоторого количества жертв. Можно сказать, что энная доля общества служит топливом для получения энергии, необходимой для сопротивления анархии. Сейчас жертвы единичны; то есть — мы имеем перед собой оптимальный вариант. Перемены, о которых, оказывается, мечтаешь ты, потребуют миллионы жизней. Наш народ такое уже проходил. Ну скажи, куда ты прикажешь деть всех нас — праведных? Восстановишь те же «осуждения», но уже в организованном массовом порядке? А может потребуешь всеобщего покаяния?

— Не кричи, — пришелец еле сдержался. — Хватит воплей и истерик. Помолчав добавил скучным голосом: Зачем шуметь. Мы не у себя. И нашему «сверхорганизованному», самому-самому, обществу пока не угрожает приезд такого иноверца, как я...

Шиш не разобрал, кто из спорщиков всхлипнул.

— ...Каяться? В чем каяться каждому из нас? Лично я не был доносчиком и никого не «осуждал». Возможно, мне просто повезло. Возможно. А возможно, все мы были «протестантами» в мечтах и информаторами по сути. Поэтому бессмысленно интересоваться: была ли осведомителем ты.

Он подчеркнул последнее слово.

— Хотя такое тоже возможно. Недаром тебя, — неспециалиста, — включили в состав команды. Да-да, и не надо удивляться. О твоей неподготовленности первым догадался не я — Остроносый.

Разговор сделался глуше.

— ...кому судить. Насилие порождает только насилие. Это ведомо даже нашим хозяевам... Призывать к покаянию?.. Безгрешному излишне каяться. Покаяние закоренелого преступника фальшиво... судить не людей, но идею...

— Большая кара — знать, что служение твое отвергнуто народом. Ибо служил ты преступным идеалам. Что может быть суровей такого наказания... лишить морального права на гордость прожитым, заставить скрывать прошлое, будто оно уворовано...

Резкий, дробный смех Длинноногой (не смех — почти кашель) вызвал у охотника тоскливое чувство. Шершавые градины смеха раскатились по земляному полу, остудно замерли в пыли, истаяли подле, горячих, подслеповато проглядывающих багровыми глазками сквозь толстый слой пепла, углей:

— Мелковат из тебя реформатор. Эк напугал! Да твои противники сказали бы спасибо за подобное «возмездие».

— Вряд ли. — Пришелец не смутился. — Предоставить человека суду собственной совести, уязвить его гордость, обречь на умалчивание о главном для него — на умалчивание о делах и убеждениях его... Вот подлинная мука! Без утверждения себя в прошлом нет настоящего и не может быть будущего. Разумеется речь идет о личности. Лишь она достойна возмездия. Определять кару для человека-функции — абсурдно. Прежде надо дать ему возможность стать индивидуальностью. Нельзя бить слепого за его слепоту...

Дальше охотника отозвал Пхан...

Вблизи пещеры слоилась настораживающая тишина. Безмолвно рдели резцы скал, прокусившие плотную белизну неба. Немо закрывала и открывала клюв озябшая ворона на куче отбросов. Было похоже на то, что огромная птица поперхнулась прошлогодними рыбьими позвонками. Молчал, не издавал скрипа, спрессованный хиусом, недавней оттепелью и ногами снег. Чуждо, — без единой живой фигуры в проеме, — проглядывал узкий лаз в пещеру. Отсутствовала даже ребятня, неуемная и в полуголодную, ознобную пору, которая не была помехой для того, чтобы порезвиться на свежем воздухе...

На припорошенном золой, устеленном ощипами пушистого мха полу скукожился Ме-Ме. Пряча в тени затвердевшего тела месиво разбитой головы. В ноздри било пережженой плотью и чем-то тошнотворно острым, вызывающим желудочный спазм и затрудняющим дыхание.

Племя толпилось вокруг Ме-Ме. Так стоят после большого, но неудачного загона.

...Большой загон бывает только осенью. Когда рогатая, копытная, хрюкающая живность давно опросталась потомством, молодь успела окрепнуть в ногах, а звериная утроба обнеслась нутряным салом. Это осенью.

Сейчас была зима. Зимой выходят на одиночного зверя. Правда, если повезет, можно встретить оленье стадо, голов эдак в десять-двенадцать. Обнаружив такое стадо, делают загон, но малый, в котором участвуют одни мужчины, способные вести облаву по пояс в снегу...

Тишину сломал Пхан. Он высказался кратко, как подобает старшему в племени: «Надо звать Сима». Стоявшие одобрительно загудели.

Живущий За Рекой Сим славился на много дней пути. Напав на след, он шел до конца. Не горячась, не сбиваясь на глухо затравеневших полянах, на кочковатом, с бездонными бучилами болоте, на кремнистых, стекающих под ногами, осыпях. На гладких гранитных плитах он отличал россомаший след от поступи косолапого. Племя не впервые обращалось к нему за помощью. Именно он отыскал заблудившегося ребенка. Отыскал там, где охотники и не предполагали — в широком дупле кедра, далеко от стойбища, в стороне от промысловых и звериных троп.

Угрызчивое время словно упустило следопыта из своей зубатой пасти. Долгие годы покорежили спину, нагнали морщины на лоб, щеки и мочки ушей, но и только. Старик двигался по-былому быстро и уверенно. Встретивший следопыта Пхан завистливо сопнул носом при виде нестарческой походки Сима. Вслух же пожаловался: «Злые духи забрали Ме-Ме». Сим показал, что скорбная новость ему известна и что он ждет подробностей.

— Живущий За Рекой поведет охотников к логову духов-убийц. Люди Камня накажут врагов. А Симу будет отдана задняя часть первого же добытого Людьми Камня оленя, — старший охотник был щедр. Следопыт одобрительно кивнул.

В пещере он присел подле убитого. Тронул обветренными пальцами жуткую рану, и кивнул снова, размышляя:

— Злые духи всегда оставляют след. Пусть то — скатившийся с горы камень, поваленное ветром дерево или водоворот в реке. Симу встречался и след духов, обжигающих мясо своей жертвы. Их шаги сотрясали землю, а когти ослепляют блеском. Однако зимой гремучие духи спят. Они просыпаются, подобно косолапому, только поздней весной...

Сим слегка важничал. Пхан понимал это. Человек может гордиться своим мастерством. Уважение собратьев теряет не тот, кто лишен таланта. Посмешищем делается человек, претендующий на большее, нежели способны дать его руки и голова. Не по делам заносчивый охотник может реветь одинцом в пору гона, заглушая сказанное другими, но сородичи не услышат его. Издревле племя беспрекословно слушается старшего. Но у стойбища быстро прорезаются глаза, если старший ловчит на охоте, если сказанное им лишено практического смысла, если, наконец, он требует себе то, без чего обходятся остальные. В подобных случаях старший охотник тщетно занимает лучшее место у костра. Он продолжает жить среди соплеменников. Но они не замечают его. Он кричит на бездельничающих женщин. А они смеются над ним. Он тянется за мясом. Ему подсовывают долю немощной старухи. Постепенно им овладевает дух тумана: люди проходят сквозь него и не встречают препятствия, женщины разжигают костер, и яркое пламя разгоняет бесплотную тень бывшего вожака. Очищая место для нового.

Охотники шли за следопытом.

...Ме-Ме покинул пещеру накануне вечером. Когда непогода только-только начала стихать. Ближе к восходу солнца шкура над входом вновь поднялась — ледяной ветер дохнул в лица спящих. Коротко заворчав, Пхан приподнял, голову вслед выходящему Шишу, и задремал снова. Встревожился он позднее, хватившись косоглазого, когда исчезла последняя надежда, что Ме-Ме увлекся погоней за случайным зверем, припозднился и заночевал в шалаше Расщепленного Кедра. Вскоре Пхан поднял людей на поиски...

Ветер стер отпечатки подошв пропавшего начиная от спуска в лог. Остывшее тело обнаружилось чисто случайно, проступив темным пятном на дальнем взлобке — на полпути к топи.

Люди Камня знали многие утраты. Случалось, охотник находил смерть в когтях разъяренного шатуна. Бывало, что человеческую жизнь отнимал камнепад. При желании Сим мог бы рассказать о том, как огненный дух грозы уносил людей его рода или как рухнувшее дерево ломало хребет неосторожного. Реже люди погибали от укуса змеи и от болезней — знахари ведали в своем деле; опять же природа предусмотрительна: большинство обитателей стойбища редко ошибались в выборе спасительных средств при недомогании, иначе и степь, и предгорья довольно быстро обезлюдели бы. Человек сообразительней животного. А ведь зверь сам находит для себя лекарство. Сохраняя собственный род от вымирания.

Из всех известных людям случаев смерть Ме-Ме была особой, так как полученная им рана не исключала возможности убийства. Мысль об этом особенно страшила Пхана...

Сим остановился. Переступил с ноги на ногу, проверяя наст. Веником из сухой полыни размел тонкий слой снежной крупы. «Косолапый», — пояснил он настороженным охотникам. «Зверь не тронул Ме-Ме. Обнюхал и... ушел. Быстро ушел. Туда...» Живущий За Рекой ткнул пальцем в направлении склона, поросшего густым пихтачом. «А приполз Ме-Ме оттуда», старик заспешил вниз.

Сказанное Симом осознали не вдруг. Выходит, изувеченный соплеменник прополз значительное расстояние, пока его жизнь не истончилась паутинкой и не оборвалась, вместе с последними каплями вытекающей крови. Набежавший на него хищник почуял отвратный дух паленого и, фыркнув, ушел на угор.

Следопыт двигался размеренно. Время от времени он замирал. Щурился. Трогал наст. Потом шагал дальше, изредка меняя направление.

Последняя тропа косоглазого огибала крупные валуны, выветренные на макушках бугры похожие на лисьи черепа, разбросанные тут и там. След нырял в слежавшийся снег рытвин. Тянулся шнуром через долину, рассеченную стенкой камыша, переходящую в подмерзшую, но так и не отвердевшую по всей плошали топь...

Солнце заспешило на ночлег, когда Сим окончательно встал. «Здесь!» Старик озирался. Его каплевидные глаза увлажнились от напряжения. Заостренные уши улавливали каждый звук. Он вздрогнул, когда Шиш шагнул ближе, недовольно глянул на охотника.

Прямо перед ними на сером, оголенном ют снега скате поблескивал веер брусничных капель. Ближе к камышам капли сливались в единое пятно. Непонятно, чем камыши могли привлечь Ме-Ме? Люди сторонились этих мест. Летом близ болота донимала мошка; по-крапивному секли кожу пауты; зло наседал, с гулом срывающийся из гущи рогоза, комар. Зимой здесь было много студеней, чем в окрестностях стойбища. Но главное — близ топи не водилась добыча. Скорее сам охотник мог стать добычей цепких окон, замаскированных окружьем осоки, подушками бурых, желтовато-зеленых, красноватых мхов и щитом из водяной звездочки и прочей влаголюбивой растительности. Разлагающаяся органика сдерживала топь от промерзания, отчего трясина легко раздавалась под тяжестью человека.

Растерянность Сима передалась остальным, хотя теряться, казалось, не было причины — болото сохраняло бездвижье. К далекому горизонту тянулись сбивчивые ряды кочек. Кочки щетинились сухими стеблями осоки и разнотравья, кое-где задавленного корнями черной ольхи. Малообитаемая летом, сейчас трясина выглядела совершенно мертвой — ни следа, ни звука, лишь на пределе видимости медленно отрывались, отслаивались от земли и белесо маячили над горизонтом полосы переохлажденного, подпитываемого от болота влагой, воздуха, да отчетливо шуршали нарождающиеся на ветках и стеблях кристаллы инея.

На что наткнулся Ме-Ме в столь безжизненном месте? Как он осмелился зайти сюда? Ведь косоглазый, не отличаясь особым умом и сообразительностью, имел достаточно рассудка, чтобы не рисковать попусту.

Мужчины сбились в кучу. Знахарь и Пхан держались вместе, подле Живущего За Рекой. Тонкое Дерево тянулся к Шишу, но его сдерживала боязнь показаться навязчивым или излишне робким. Поэтому он перехватил поудобнее древко копья, разминая застывшие пальцы, и остался на месте. Юноша ощущал волнение старших. Он очень переживал: сумеет ли он достойно встретить неведомую опасность? На всякий случай Тонкое Дерево решил следовать за Шишем. Коль непредвиденное случится, и тот возьмется за оружие, то пустит в ход копье и Тонкое Дерево. Ну а если Наставник сочтет незазорным уступить противнику, юноша покинет место схватки вместе с ним. Молодой охотник не догадывался, что охотник, в свою очередь, полагался на Пхана.

Бугристый, полумесяцем, шрам на, правой щеке старшего охотника побагровел — в ореховых глазах Сима мелькнул испуг. Следопыт заговорил:

— Смерть, которая настигла Ме-Ме, прыгнула на него из болота. — Голос Живущего За Рекой сел. — Я не вижу отпечатков лап этой смерти. Зато брызги крови говорят о многом, а мой нос чует запах, оставленный злыми духами. Запах болотных духов не нравится Симу.

Странный запах ощущали все. Местность была буквально напитана им — чуждым и тревожным. Казалось, разверзся вход в громадное волчье логово, откуда наносило миазмами потного хищного тела. Но напрасно раздувались ноздри охотников. Ничто не подсказывало им, с каким врагом предстояло столкнуться. Незнание усиливало страх. Шиш чувствовал себя так, словно в одиночку, блуждал по незнакомому лесу, где в слабом лунном свете всякий бугор, всякий вывернувшийся из чащи куст выглядит изготовившимся к прыжку хищником, где не остается ничего другого, как озираться, крутиться волчком, дабы вовремя отразить нападение. А оно все медлит. Враг видится всюду, а копье не находит цели. Ужас нарастает и нарастает. Возникает желание закричать, чтобы диким воплем отпугнуть нахлынувший страх, заодно нагнав ужас на вездесущего врага. В конце концов дрожащий человек испускает крик, потом переходит на бег. Пальцы ног больно цепляются за выступающие корни и неровности бездорожья. Бегущий шарахается меж стволов; его загнанный дух сжимается в ледяном ознобе...

Новый возглас Сима сбил охотников в кучу. Расщепленный Кедр высказал догадку: «Большой Клык?!» Следопыт протестующее отмахнулся: «Большой Клык ушел навсегда. Уже отец моего отца не застал зверя с двумя огромными клыками, каждый из которых был больше охотника». Сим развел руки, показав величину клыка навсегда исчезнувшего гиганта. «Большой Клык ел траву и листья деревьев. Он не мог бросать огонь, а запах его не был столь пугающим».

Живущий За Рекой попятился. «Надо уходить! Злые духи болота сильнее охотников. Сим чувствует это».

Следопыт пятился, пока не посчитал безопасным повернуть к болоту спиной. Пхан без колебаний доверился интуиции проводника. Все вздохнули облегченно, когда полоса камышей осталась далеко позади.

«Здесь мертвые служат живым.»

«Люди по большей части ссорятся из-за слов. Из-за слов они легче всего убивают и идут на смерть»,

Блестящезубый слег. Хворь пристала к нему после того, как Пхан наложил табу на болото. Пришелец с голым черепом стал молчаливым, перестал надоедать Шишу расспросами. Он даже не жаловался на хворь. Прежде суетливый и подвижный, чужак уже не вставал раньше других, чтобы обтереться снегом, как делал это раньше. Теперь он лежал неподвижно и день и ночь. Его не волновала еда. Первое время он еще приподнимался на встречу охотнику. Меняясь в лице и приоткрывая рот, будто собираясь сказать что-то важное. Но каждый раз спохватывался и молча ложился. Спутники Блестящезубого похоже одобряли сдержанность больного собрата.

А за пределами пещеры отступила трудная пора. Спасаясь от загонщиков, на речной лед выскочил крупный рогач. На скользком покрове матерый самец разодрал в прыжке пах. Обутые в шкуры, мехом наружу, охотники, хорошо держались на отполированной стужей и ветрами поверхности. Они добили оленя.

Едва разъятая на части туша изошла паром, набежали женщины с радостной вестью — перемерзла вода над отмелью. Отделив от реки затон, изобиловавший глубокими ямами — зимними стойбищами рыбы.

Вскоре через пробитые в толще льда отдушины выплеснулась на воздух бурлящая масса воды и рыбы. Сине-красные с пышными плавниками хариусы, серебристо-кремовые ленки, зеленоватые остромордые травянки и громоздкие, изумрудного отлива таймени рвались из проруби. Оставалось подхватывать широко разевающую рот рыбу острым костяным багром под жабры и отбрасывать на лед.

Но ни удлинившийся день, ни сладкий жир рыбьих голов не трогали больного пришельца. Кожа его усыхала, обретая холодно-серый оттенок. Щеки уходили вглубь, так плотно обтягивая челюсти, что по-щучьи заострившиеся скулы, казалось, вот-вот вырвутся наружу.

Временами больной полностью замирал. Сосредотачиваясь на одной-единственной, только ему понятной мысли. Он думал о том, что его шумная, полная споров и суеты жизнь завершается без малейшей надежды на поправимость содеянного. Изменить или, хотя бы, предсказать возможные последствия допущенных им ошибок он уже не мог. Судьба лишила его последней возможности — предупредить о грядущей опасности Людей Камня, и тем облегчить собственную душу. Открыться хозяевам — значило обратить их гнев против остающихся Длинноногих. Такое было сверх его сил. Десятки сознательных лет умирающий верил в точное знание. Он не страшился ошибок на пути к познанию Истины. Веруя в изначальное предназначение Разума. Неужели он был слеп? Кому во Вселенной даровано право что-либо предназначать человечеству? Разве есть в бездушном пространстве надчеловеческий интеллект? Способный на несколько ходов вперед определять логику существования Разума? Логику существования Длинноногих, уверенных в грядущем всесилии Интеллекта над Материей. Логику существования Людей Камня, с их интуитивным осознанием Мира и Космоса.

Абсолютизируя конечную цель, Блестящезубый оставлял, за собой право решать за других. Право ошибаться за чужой счет. Но была ли она — эта цель? А может смысл жизни вне ее самой? И нет нужды платить за знание столь щедрую цену? Залезая в карман ближнего по разуму? Теперь он уходил, и потому не щадил себя. Он не знал ответов на поставленные вопросы, а только сознавал свою вину и ставшее ясным собственное незнание.

«Знаний сердце мое никогда не чуждалось. Мало тайн, мной не познанных, в мире осталось. Только знаю одно: ничего я не знаю — вот итог всех моих размышлений под старость».

Губы больного шевельнулись. Шиш наклонился ниже, однако не разобрал о чем прошептал Блестящезубый...

Пхан больше не дразнил пришельца. Он одобрительно хмыкнул, заметив попытку знахаря изгнать из Длинноногого духов болезни.

Много Знающий старался на совесть. Он прыгал через больного. Пускал на него дым тлеющих веток маральника и пихтовых шишек. Насильно втискивал в сопротивляющийся рот кашицу из корня, придающего силы. До полуночи он раскачивал перед глазами лежащего большой кристалл. Подвешенный на нити сплетенной из усов рыси, чистой воды камушек искрился в свете костра, испуская радужные лучи, заставляя цепенеть мозг...

Знахарь оставил уснувшего чужака в покое ближе к рассвету «Духи горячки сгустили кровь Блестящезубого. Пришелец не хочет бороться с плохими духами. Он уйдет утром». Старший охотник понимающе прикрыл глаза тяжелыми морщинистыми веками.

С восходом солнца Блестящезубого не стало. Шиш сообразил это, услышав всхлипывания Длинноногой.

Похоронив соплеменника, пришельцы вновь отдалились от хозяев. Чуть на возвышенностях показалась прозелень, они стали покидать стойбище на весь день, возвращаясь только на ночлег да в случае сильной грозы.

Зачастившие было шумные, необычайно ранние грозы уступили место сухому, до звонка в ушах, лету. День начинался мимолетной, как движение век, зарей. Затем солнце принималось выщелачивать небесную синеву в поисках микроскопических остатков влаги на задыхающейся от зноя земле. Слабая поросль ощущала глаз; быстро сделалась жесткой, пыльной и ломкой. В глубинах земных пластов остановились родники. Их прохладные струи терялись далеко на подступах к заголившемуся речному руслу, белая от налета соли и прокаленного ила галька которого походила на раздавленный змеиный скелет.

Здесь у обсохшей коряги Шиш всякий раз заставал Длинноногую…

Вся окрестная живность стремилась к воде. Потому в береговых зарослях ивняка, среди берёзово-осинового редколесья и колючих клубков ежевики, перетянутых жгутами хмеля, еще встречалась добыча. Старухи покрепче, женщины и ребятня спешили собрать обмелевших моллюсков и мясистых личинок, ужатых в хрусткий панцирь. Не собранное быстро прятал под собой сгущающийся от жара ил, разбавленный едкой вонючей грязью.

Длинноногую не занимали ракушки. Она сидела, провожая глазами громыхающих стрекоз. Именно такой она больше нравилась охотнику. Разумеется, он сознавал, что эта странная женщина во многом уступает его соплеменницам. И все же в ней было нечто такое, что не поддавалось обычным меркам, чего не хватало физически развитым, напористым и крикливым женщинам стойбища.

Отчужденность пришельцев сказывалась и на Длинноногой. Недаром Много Знающий как-то бросил вскользь, что чужаки стали похожи на лисят не поделивших мышь.

Минувшим днем пришелец, «украшенный» круглым, величиной с еловую шишку пятном ожога под левым глазом, громко кричал на нее. Весьма сомнительно, чтобы он поднял шум из-за еды или починки одежды, уж слишком Пятнистый нервничал, А надо отдать должное пришельцам: по части еды и нарядов они проявляли сдержанность.

При виде, охотника Пятнистый махнул рукой и зашагал прочь. Зато Длинноногую появление Шиша как будто обрадовало. Во всяком случае, он не был настолько туп, чтобы, не ощутить потаенного удовлетворения, проскользнувшего в ее, цвета молодого березового листа, глазах. Тогда он перевел взгляд ниже.

Его широко раздувающиеся ноздри смутили женщину. Она отвернулась. А когда заговорила, то в голосе ее появилась хрипота:

— Я слышала, болото начало высыхать?

Затронутая тема была мало приятной. Его возбуждение спало, уступив место беспричинному раздражению. Хотя нет. Причина имелась, но он не желал рассусоливать о столь щекотливом предмете. .

— Болото-табу! Сим запретил туда ходить.

— Разумеется, ваш мудрец Сим всегда прав. Длинноногие также верят живущему За Рекой. Только... Только и следопыт не может знать всего.

Такая настойчивость заставила его поморщиться. Уже не впервые она сбивает его с толку. Другие женщины ведут себя иначе.

Им не приходит на ум обсуждать вещи, так или иначе связанные со злыми духами. Зачем будить лихо? Да. Соплеменницам Шиша не могло прийти в голову задавать пустые вопросы. Не могло бы? Он вдруг усомнился в этом. Собственно говоря, кто знает, о чем судачат женщины, когда Поблизости нет мужчин.

И все-таки Длинноногой следует получше выбирать предмет для разговора. Глупо гоняться за дичью, которая намного быстрей и выносливей тебя. Глупо болтать о том, что находится под запретом.

Он повторил со значением:

— Пхан не велел приближаться к болоту.

— Но почему? — Она напряглась в ожидании ответа. — Чего опасаются следопыт, со старшим охотником? Что их пугает? Ведь ничего не было, если не считать нелепой гибели Ме-Ме.

Она качнулась к чему. Суставы ее длинных пальцев побелели. Они казались еще светлей на фоне мореной древесины. Любопытство собеседницы не представлялось случайным.

Кто рассказал женщине про высыхающую топь? Или ей что-то известно про болотных духов? Иначе зачем весь этот разговор? Мысль о загадочной осведомленности пришелицы возникла и тотчас рассеялась. Малоправдоподобным показалось такое предположение. Он даже упрекнул себя за излишнюю подозрительность.

— Ни Сим, ни Пхан не боятся. Следопыт осторожен. Старший охотник правильно делает, прислушиваясь к Симу. Живущий За Рекой не станет попусту говорить об опасности. Но уж если он сказал, то так оно и есть.

— Но о какой опасности говорил Сим? Неужели в трясине кто-то прячется? Но кто? Хищник? Какое-нибудь чудовище? Кто?! — Она почти кричала.

Тут любого возьмет досада. Разве промолчал бы Живущий За Рекой, зная больше того, чем сказал. Нет, большего не знал и следопыт. Он ощутил опасность кожей. Уловил по запаху. А Люди Камня всегда доверяли предчувствию старого Сима. И довольно об этом! Племени хватает других забот. Долгая засуха предвещает зимний голод. Все реже встречается зверь в пожелтевшем лесу. День ото дня все дальше уходят женщины в поисках пищи, и все чаще возвращаются с пустыми руками. Не трудно представить, как в большие морозы ввалившийся живот будет прилипать к спине, не согревая тела, как замедлится в жилах ток крови. Как, наконец, ослабеют охотники, не встречая свежего оленьего следа или берлоги со спящим, разжиревшим за лето хозяином.

Зря, зря Длинноногая затеяла пустой разговор. Что может быть никчемней обглоданной кости и беспредметной болтовни?

Узкая кисть легла на руку охотника. Пришелица ящерицей извернула шею; уколола сузившимися зрачками:

— Некогда среди Длинноногих жил большой мудрец...

— Мудрее Сима? — усомнился Шиш.

— Возможно охотник не поверит, но мудрец, о котором я рассказываю, действительно был непревзойденным мудрецом.

Ладно. Отчего не поверить. Что некогда люди были умнее теперешних, скажет любой. Послушать хотя бы следопыта, так старший Сим был способней ныне живущего, а предшественник старшего Сима превосходил теперешнего настолько, насколько человек превосходит по уму косолапого. А уж Симов предок, от — которого пошли все Симы — того и сравнить не с кем. Однако интересно: в чем выражался большой ум мудреца Длинноногих?

— Наш мудрец учил: «Плохо, если один сыт, когда другие умирают от голода».

Хм: Шиш — не мудрец, но такая истина ему понятна с детства. Однако ему известно и другое — гораздо хуже, если умрут от голода двое, вместо одного. Пока в племени имеется хотя бы один сытый и здоровый охотник, всегда остается надежда, что он добудет пищу для других. В тяжелое время последний кусок отдают сохранившему силы. Бесполезно делить маленький кусочек мяса на множество голодных ртов — никто не насытится. И никому не станет лучше от подобной дележки.

Услыхав его рассуждения, зеленоглазая всплеснула руками. Он-де ровным счетом ничего не понял из ее слов. Человеку Камня не понять высокий смысл милосердия... Он перебил Длинноногую:

— Слабым дают много, когда мясо в избытке. Много ли мяса добывал твой мудрец?

— Ну нет! Мудрецы не занимаются охотой. Они не делают дубин и наконечников для копий. Они не лечат людей. Не... Мудрецы — есть мудрецы. Они учат других. Принося тем самым огромную пользу для всего племени...

Женщина говорила долго. Чем больше она рассказывала, тем сильнее дивился Шиш. Охота пришелице гнаться за брошенным копьем! Наверно она хочет превратиться в скворца, который принимает за собственную речь чужие звуки: пение других птиц, лисье тявканье, плач человеческого детеныша... Он уверен, что женщина наслушалась небылиц. Было время он сам ходил таким же следом, взяв на веру рассказ Треснутого Копыта. Дескать, прежние Мастера делали скребки, о которые рассекался выпущенный из пальцев волос. Позже Пхан долго смеялся над простодушным юнцом. А на следующий день он отыскал и принес хваленый скребок далекого предка — увесистый, грубый кусок речной гальки. Неряшливо оббитый с двух сторон. Так что напрасно пришелице горячится, доказывая нелепости. И правильно, если одни охотятся и кормят тех, кто способен лишь рассуждать об охоте да съедать добытое другими. Разве обучающие дележу добычи больны и не способны преследовать оленя! А может они родились уродами, если пригодны только для погони за пустыми словами? Нет мудрости в том, чтобы заставлять людей говорить и действовать одинаково. Нельзя требовать, чтобы каждый получал одинаковую, долю, натравливая тем самым больных на слабых, опытных добытчиков на молодых, охотников на старух, женщин на калек. Люди не бывают равны, как не бывает одинаковых по силе, по размерам и по норе косолапых. Нельзя из Тонкого Дерева получить Пхана, а Много Знающего — Шиша. Кто намерен сесть на два пня сразу, тот рискует разорвать себе зад...

Смотри-ка, не везет Шишу с женщинами. Вот и Длинноногая ушла в слезах, обозвав его косолапым грубияном. А ведь он пальцем не тронул ее. Даже не накричал. В отличие от Пятистого. Не-е-е-ет, с него хватит! Если женщина будет вести себя так и дальше, осенью он наведается к Поедающим Глину. Там он выберет в подруги самую упитанную из обитательниц равнины. Потом появятся на свет маленькие Шиши. А когда раздобревшая подруга попробует завести умный разговор, он что есть мочи треснет болтливую подругу по спине... Охотник с отвращением сплюнул.

Ночью воздух над поляной замерцал голубоватым светом. 3адергались, замерли и кинулись в спасительную тьму под деревья встрепанные фосфоресцирующие тени. А над стойбищем показалось и замерло невиданное светило. Коротко хрюкнул изумленный барсук, ослепнув на миг; запрыгал боком, тревожа кусты, цепляя шерстью щетинистые семянки череды...

Яркий свет проник в шалаш через щель входа — на подстилке запрыгало холодное лиловое пламя. Трепещущие язычки оживили подвядший клевер: красно-фиолетовые головки замерцали отдельным светом. А ночной огонь тронул пятки спящего...

Расщепленный Кедр открыл глаза. Насторожился. Но за краткий миг до того сияние угасло, отчего напряженный взгляд охотника встретил только густой предутренний мрак.

Первым вознегодовал Тонкое Дерево...

Промысел окончательно сделался скудным. Однако доли Пхана и знахаря остались прежними. Благо стояла осень и племя, хотя и с трудом, но наполняло желудки. Но одно дело — волокнистые вяжущие коренья или ракушки, от содержимого которых саднит во рту и совсем иное — свежее, исходящее красноватым соком мясо. А уж про печень, олений язык и мозг не приходилось и говорить — сама мысль о свежатине вызывала обильную слюну.

Днями Пхан объявил, что болотные духи, забравшие Ме-Ме, нуждаются в убоине. Иначе, мол, жди новой беды. Так сказал старший охотник. Он же отобрал для духов лакомые части.

Длинноногая фыркнула, услышав короткую речь вожака. Но тотчас съежилась под его недобрым взглядом.

Пробудившаяся у духов любовь к мясу удивила всех. Между тем увесистые вырезки исчезали где-то в зарослях маральника. Туда уходили сердце, печень и окорока оленей, нет-нет да попадающих в западню. Так исчез заколотый днями косолапый. Канул под сожалеющие взгляды охотников...

Крупный самец достался тяжело. Косолапого выследил Тонкое Дерево, когда тот, сопя и причмокивая, загребал в широкую пасть пучки малиновых стеблей. Редкая, подсохшая ягода томила зверя. Он досадовал и фыркал, а маленькие глазки его наливались злобой.

Под градом ударов зверь вначале застонал. Затем кинулся напролом. Хрустнули рогатины. Лишившись упора, Тонкое Дерево пал на корточки — прямо под занесенную лапу. Положение спас Расщепленный Кедр. Послышалось надсадное хеканье — шишковатая дубина несколько раз опустилась на скошенный черёп хищника.

Теперь юноша досадовал больше всех. Попутно страдая от боли в подсыхающих царапинах. Его можно было понять. Он уступал в силе многим, но отличался проворством и умением бесшумно подкрадываться к добыче. И что ж! Как и все прочие он остался ни с чем. Единственное, что ему выпало на долю — это шипеть сквозь зубы от разочарования.

Если поразмыслить, Люди Камня не сомневались в пристрастии зловредных духов к вкусной пище. Оставленная без присмотра оленья туша, как правило, исчезала. К рассвету от нее оставались кости, клочья шкуры да круглые отпечатки волчьих и лисьих лап, в окружении частых пунктиров вороньих следов. Однако разборчивость в еде болотных духов смущала. Почему бы им не довольствоваться чем-нибудь попроще. Сами люди, бывает, не брезгуют остатками сухожилий на костях. Порой попадают в желудок лоскуты старой кожи. В стойбищах по другую сторону болота, случается, едят... глину. Недаром обитателей равнины называют Поедающими Глину... А тут!..

В опустевшую на лето пещеру Длинноногая зашла со связкой провялившихся грибов. Едва отошли бессильные с воли глаза, как она вздрогнула от неожиданности, — в пещере находился человек.

Тонкое Дерево, увлеченный каким-то кропотливым занятием, не сразу заметил вошедшую. Юноша рисовал. Прикусив кончик языка, он тер по стене попеременно охрой, древесным углем и кусочками голубой глины. Сухая краска осыпала художника желтой, коричневой, черной и голубой пудрой. Он шмыгал носом. Потешно мотал головой. По-собачьи стряхивая набегающий пот. Но не останавливался. Следом за движениями пальцев на шершавом камне рождалась картина. Несуразное животное, отдаленно похожее на человека, несло ветвистые рога на покатом лбу. Большой _ «рогатик»; казалось, затаив дыхание, следил за группой маленьких человечков. Линии картины получались поразительно живыми. Тощие, чуть намеченные углем человечки размахивали черточками, должными означать копья, загоняя стадо проворных оленей. Фигурки животных только выигрывали от непроработанности деталей. Они зачаровывали взгляд. Парили в прыжке, будто рвались за пределы каменной плоскости.

Глубокое дыхание женщины вспугнуло юношу. Он обернулся, продолжая держать охристый обломок.

— Красиво! — вошедшая попыталась успокоить художника. — Только... не совсем понятно. Тонкое Дерево показывает духам, чтобы они помогли в охоте на оленей, так?

Юноша презрительно оттопырил губу:

— Тонкое Дерево — не ребенок. Нарисованный зверь не может стать добычей. Напрасно женщина думает, что духа оленя можно обмануть, пачкая стену глиной.

Оторопь взяла Длинноногую. Она глубокомысленно разглядывала картину; даже потрогала длинным пальцем раскрашенный участок.

— Зачем же молодой охотник «пачкает» камень? Что означает животное с рогами на голове?

Юноша прыснул:

— Это Пхан!

— Почему Пхан?! Причем здесь рога? Эта нелепая одежда?.. Художник вошел во вкус:

— Рога у Пхана оттого, что старший охотник считает себя выше всех, сильнее всех и умнее всех, подобно оленьему самцу по весне. А то, что Длинноногая приняла за одежду — шкура Пхана. Ставшего толстым, как сурок от съеденного мяса. Лучшего мяса, которое знахарь и старший охотник таскают для себя, но вовсе не для духов, — закончил Тонкое Дерево с горечью.

Пришелица посерьезнела. Темные брови юноши, чуть выделялись на испачканном углем и глиной лице, а слегка искривленный нос ярко лоснился синим цветом.

— Тонкое Дерево не страшится гнева старшего охотника? Настроение художника испортилось. От ответил, и голос его сорвался:

— Увидев рога на своей голове, старший охотник захочет меня поколотить. Тогда Люди Камня станут смеяться над рогатым Пханом. Смеяться будут все: и охотники, и женщины, и Живущие За Рекой, и Поедающие Глину... Чем громче будет кричать и ругаться Пхан, тем больше людей узнает про его рога, тем сильнее станут смеяться узнавшие. Старший охотник знает: людской смех нельзя прогнать дубиной. Он не посмеет тронуть Тонкое Дерево.

Молодой охотник — прирожденный психолог: она уважительно посмотрела на художника. Однако, зря юноша не учитывает еще одной возможности: не исключено, что Пхан, не поднимая шума, просто сотрет картину.

— Люди отвернутся от Пхана, раз он не только обманщик, но еще и трус.

Замечание казалось резонным...

Шиш разозлился, узнав о проделке юноши. Уговоры Длинноногой не успокоили его. Он рассердился так, что толкнул Тонкое Дерево в грудь. Шиш сказал, что у молодого охотника повредилась голова, иначе бы он не делал глупостей. По мнении наставника «заболевший» нуждался в хорошей трепке.

Лежа на спине, незадачливый художник увертывался от большой ноги охотника. Юноша стоял на своем. Он был красноречив. И охотник заколебался...

Позади высокого, в два человеческих роста, валуна, теплился костер. От слабого огня наносило полупрозрачным дымком.

У костра суетились двое. Их занятие можно было назвать приятным: в воздухе явственно попахивало медвежатиной. На то же указывало содержимое легкого навеса — несколько рядов мясных лент, аккуратно развешенных и уже успевших набрать коричнево-бурый цвет.

Охотник подметил, что коптильщики орудовали с умом: в огонь подкидывались черемуховые ветки, без листьев, успевшие прожариться на солнце. Ароматного духа хватало для копчения, одновременно он не чувствовался на расстоянии в сотню шагов и, следовательно, не мог выдать коптильщиков. Тлеющая черемуха придавала продукту завлекательный горьковатый вкус. В стойбище давно позабыли такой аромат, от которого дурели мухи. Они очумело лезли в дымную пелену, выскакивали, словно ошпаренные, и вновь летели под навес.

Ярость переполнила грудь Шиша. Тонкое Дерево, словно в воду смотрел: Пхан и Много Знающий плевали на духов, они присвоили мясо себе. Украли его. Дабы в холодные волчьи луны доставать медвежатину из потайного места, оборудованного здесь же и замаскированного плитняком, и набивать брюхо до отрыжки. Тогда как стойбище будет скрипеть зубами трудясь над несъедобной, отдающей потом и прелью, кожей, или — кровавить рот тальниковой корой, а то — давиться дроблеными, с примесью каменной крошки, костями, от которых вместо сытости появляется резь в кишках.

В предвидении будущего голода освирипел Шиш. В него вселился дух косолапого. Хотелось рычать, бесноваться, рвать обманщиков в мелкие клочки. Пакостливые лисы! То-то старший охотник и знахарь такие гладкие да упитанные. Невтерпеж сделалось Шишу. Не было прежде такого обмана.

Охотник встал в виду костра. Зычно крикнул: «Табу!?» Оцепенел и замер, сидя на корточках, знахарь. Попытался поймать грудью пахучий воздух, но воздух застрял, шершавым комком, где-то между ключиц.

Старший охотник вскочил сразу. Тяжелые наплывы мышц на его торсе готово взбугрились. А копье в его руках нацелилось в сторону валуна, словно Пхан заранее был готов к появлению нежелательного свидетеля, и знал, с какой стороны появится последний.

Широкий, искусно обитый наконечник метил прямо в горло похолодевшего Шиша. Ему доводилось видеть зияющие дыры, оставленные этим наконечником на теле добычи, теперь он жалел о собственной горячности — руки охотника были пусты. Мог ли он думать, что разоблаченный Пхан способен поднять оружие на соплеменника.

«Пхан хочет в одиночку проглотить добытое многими?»

Горечь обжигала язык задавшего вопрос. Он продолжил, не дождавшись ответа:

— Пхан и Много Знающий хуже ворон! Вороны не крадут из своего гнезда.

Глаза старшего охотника прищурились, блеснув гневом.

— Пхан и знахарь покинут стойбище. Им лучше жить вдвоем, по соседству с лисами и собаками.

Лицо вожака исказилось. Он оскалился. Шагнул вперед. Покрасневшие белки глаз под крутыми валиками бровей вращались, выказывая конец терпения. Приближаясь, он быстро менял положение корпуса, вводя в заблуждение противника...

Начало схватки оттягивалось. Копье то поднималось, то опускалось.

— Люди Камня не поверят Шишу, сколько бы он не трещал. Племя верит старшему, а Пхан скажет в стойбище, что Шиш лжет. Много Знающий подтвердит слова вожака.

В хриплом крике Пхана слышались ненависть и... неуверенность.

Запальчиво выскочил к костру Тонкое Дерево:

— Шиш не умеет врать — это знают все! Племени нужен новый вожак.

— А-а-а, и ты здесь, желторотый скворец! — Похитители мяса насмешливо переглянулись. В перебранку вмешался Много Знающий:

— Сопливые охотники наслушались сказок пришельцев. Чужаки настроили молокососов против Пхана. То-то Шиш пускает слюну, глядя на Длинноногую женщину, неспособную дать потомство.

Знахарь мог быть доволен: клевета попала в цель. А Много Знающий продолжал, злорадствуя:

— Пришельцам лень ходить на охоту. Дубина и копье тяжелы для их рук. Мы с Пханом мешаем Длинноногим морочить племя и получать мясо н обмен на болтовню. Из-за этого чужаки строят козни против нас,

Появись перед охотником живой Большой Клык, он не поразился бы сильнее. Получалось, что знахарь был в курсе многих событий, но толковал события нелепым образом, покрывая себя и Пхана. От его внимания не ускользнул даже такой пустяк, как лапки Длинноухого, отданные женщине Шишем еще зимой. Однако с пришельцами делились едой все, не исключая ворчуна Расщепленного Кедра. Взять самого Пхана. Разве он воспротивился приходу Длинноногих? Нет, он следовал мудрому правилу: помоги другому, дабы потом помогли тебе. Могут настать времена, когда Длинноногие принесут пользу Людям Клана. Так размышлял Пхан. Так всегда думал Сим. Бесполезное сегодня, завтра может сделаться необходимым.

Шиш не собирался оправдываться перед знахарем. Особенно в том, что касалось Длинноногой. Это его дело — дело мужчины. Ни одно племя не покушалось на право охотника в выборе подруги. В своих оскорблениях Много Знающий сошел со следа. Его вопли только ожесточили Шиша. Да. Шиш надеялся избежать схватки. Будь перед ним кто-нибудь другой, он не колебался бы ни одного мига. Но именно Пхан некогда натаскивал его — юнца с неокрепшим телом и слабо поставленным дыханием. Не кто-нибудь, а Пхан учил его поражать цель, скрадывать барсука и обходить оленя с подветренной стороны...

Случалось, старший охотник лупил юнца за непослушание, но он же и подбадривал, беззлобно пошучивая над промахами ученика. Теперь стоя лицом к лицу перед бывшим наставником, Шиш испытывал робость, гнев и необъяснимую жалось. Плохо. Очень плохо, если сильный мужчина становится слабее своего желудка. Пхан обязан покинуть стойбище. Хотя… Его будет недоставать Людям Камня. Что касается...

Как же так? Много Знающий твердил о честности. О том, что надо соблюдать обычаи...

Знахарь оторопел;

— Ни старший охотник, ни я — никто из нас не нарушал обычаев. Спросите Расщепленного Кедра, кто из охотников не пользовался втихомолку, ухватывая мясо пожирнее и послаще? А сколько таких кусков они получили от Пхана? Тонкое Дерево дважды ел то, о чем не знали остальные... — Шиш неверяще взглянул на юношу. Тот смущенно отвел глаза.

— Он плох — нечестный обычай! Такого обычая не должно быть! — охотника трясло.

Много Знающий развел руками:

— Что тебе не нравится в наших обычаях? Чему следует и чему подчиняется большинство — это и есть обычай, который Длинноногие называют законом. И совершенно неважно — по вкусу он или нет кому-то в отдельности. Если охотник внимательно слушал пришельцев, он должен понять, что те же Длинноногие не упустят своего, когда дело касается еды. У кого имеется возможность получить лишнюю долю вкусного, не должен ее упускать. Конечно, говорить вслух про подобный обычай не принято ни у Длинноногих, ни у Людей Камня. Так что племя не поддержит Шиша.

Оно не знает, — перебил его охотник, — про позор Пхана и знахаря. Племя не узнает о постыдных словах Много Знающего. Так будет, если вы оба оставите стойбище. — Он прервался. Взглянул на Тонкое Дерево. — Я не верю...

Юноша гримасничал, не разжимая губ. Что-то округлое коснулось руки. Увесистый окатыш плотно лег в ладонь.

Предусмотрительность молодого спутника придала уверенности. Охотник качнулся вправо.

Очевидно маневр Шиша оказался недостаточно искусным, потому что в следующее мгновение ребристое лезвие рвануло кожу на его плече. Еще немного, и копье пробило бы ему гортань. Он охнул. Отодвинул юношу в сторону, затем прыгнул к костру.

Той малости, пока мускулистое тело охотника находилось в Прыжке, достало Пхану, чтобы оценить свою неудачу. Оцарапав плечо противника, копье пролетело дальше, и с треском расщепилось о гранитную плиту. Сухой звук распавшегося наконечника расслышали все; тот же звук подсказал старшему охотнику, что пора браться за дубину.

Положение заметно изменилось, когда Шиш приземлился у костра: раздосадованный промахом Пхан сменил оружие, а Тонкое Дерево оснастился плитняком, в изобилии валявшимся под ногами.

Юноша дрожал от волнения. Не стоило питать особых надежд на существенную поддержку с его стороны — один удар старшего охотника свалил юношу с ног. Польза от присутствия юноши заключалась в ином: нельзя убить Шиша, оставив в живых его молодого спутника, соревноваться в беге с которым было бесполезно. Пхан учитывал это. Охотник уловил его сигнал, поданный Много Знающему.

Если старший охотник оплошал в первый момент, то следующую ошибку допустил Шиш. Занятый мыслью о своем спутнике, он отвлекся, а его могучий противник поспешил этим воспользоваться и кинулся в атаку, высоко подняв дубину. В драку ввязался и знахарь, зашедший в тыл охотнику. Оставлять Много Знающего у себя за спиной было опасно. Много Знающий тотчас подтвердил опасения Шиша, сразив ударом палки Тонкое Дерево.

Дело осложнилось. Теперь охотнику противостояла пара зрелых мужчин, один из которых нападал сзади. Прыжок... Шиш сделал почти невозможное: увернувшись от палицы знахаря, он послал окатыш в Пхана, и попал. Суковатая дубина покатилась по земле, вспахивая, дернину. Челюсти старшего охотника стиснулись, по лицу прошла тень, а правая рука безвольно повисла.

Но радоваться было преждевременно. Ловко брошенная палица пронеслась над костром. Оглушенный охотник опрокинулся навзничь. Однако устремившийся к нему знахарь тоже не устоял на ногах. Перелетев через Шиша, он покатился в огонь. Жаркие угли и пепел поднялись в воздух. Завоняло паленой шкурой.

Ругаясь и охая, Много Знающий выметнулся из костра перепачканный в золе, с, волдырями на обнаженных руках. Принялся гасить затлевшую одежду.

Охотник получил короткую отсрочку. «Однако, — мелькнуло у него в голове, — где Тонкое Дерево?» Под черепным сводом гудел осиный рой. Пошатывало. Тоскливый шум в ушах мешал разглядеть юношу, не подающего признаков жизни. Охотник с силой сжал виски — окружающее сделалось отчетливым, но заниматься Тонким Деревом уже не приходилось, к охотнику приближались Пхан с Много Знающим.

Меховые штаны знахаря продолжали дымиться; шкурка собралась складками, стянутая жаром, Знахарь держал наперевес легкое копье и извергал ругательства. Стервозное выражение его физиономии обещало быструю расправу, а ругался он так нехорошо, как не сумели бы и Поедающие Глину, даром что степняки славились грубостью. Живущие За Рекой утверждали: когда ругаются жители равнины, в болоте замолкают лягушки. Отныне Поедающие Глину были посрамлены; ибо до сих пор никто не слышал подобного сквернословия, которое извергал знахарь в адрес своего разоблачителя. Стерпеть можно всякое, но услыхать, что давшую тебе жизнь называют грязной вонючей россомахой — это слишком!

Зря Много Знающий взбадривал себя такими словами. Разве мало того, что он нарушил большое табу, напав на человека?

Чумазая рожа знахаря расплывалась в ответ: «Запреты устанавливает вожак. Он же не обязан подчиняться запретам. Таков обычай, как говорят пришельцы».

Копье достало пустоту. Пальцы обороняющегося поймали хрящеватое горло. «Неправильно! Запрет, не обязательный для всех, не может быть законом для племени.» «Но он есть! Он существует. Люди Камня признают его, наивный Шиш», — слышалось сквозь хрипы...

Пинок Пхана отбросил охотника прочь. Поврежденные ребра взорвались болью. Ослабевшая жертва закрыла глаза в ожидании конца. Но Пхан почему-то колебался. Вместо того, чтобы опустить дубину на поверженного, он стоял, редко и трудно дыша, словно после изнурительного бега.

Охотник смотрел с земли в затуманившееся лицо вожака — Пхан жалко сморщился. Он долго собирался с духом, пересиливая себя. Вот страшное оружие, с отполированной до блеска рукоятью, взлетело вверх, и... тихо опустилось к ногам старшего охотника — от далекого стойбища донесся многоголосый крик...

Скверное известие принес Живущий За Рекой Сим. Слушая его, охотник предостерегающе качнул головой, дабы уберечь Тонкое Дерево от опрометчивого поступка.

Юноша выглядел скверно. Бесформенная, едва ли не в ладонь, опухоль выступала на его темени. Из-под запухших век сверкал недобрый взгляд, от которого поеживались Пхан с Много Знающим, первыми прибежавшие в стойбище. Не лучше выглядел сам охотник, Однако Людей Камня занимало более важное событие...

Такой тревоги не случалось много лет. Гнилой Корень давным-давно пережила свои зубы и остатки волос, но даже она не могла отыскать в иссыхающих недрах памяти что-либо подобно!

— Поедающие Глину требовали искупительной жертвы!

Степные обитатели численностью многократно превосходили население предгорий. Их похожие на глубокие норы землянки усеивали бескрайнюю равнину за болотом. Приземистые, подвижные степняки множились из года в год. Устойчивая засуха последних лет, затем эпидемия изнурительной болезни не повлияла на их плодовитость, а, напротив, словно подстегнули умножение степных родов. Шишу довелось бывать в стойбищах жителей равнины. Бесчисленные оравы, грязной ребятни, все одеяние которых состояло из собственной лоснящейся кожи, заполняли пространство между землянками. Всюду мелькали одинаковые темноглазые мордочки, тощие голые ягодицы и смешные ужимки.

Большая скученность вызывала частые ссоры. Тогда Поедающие Глину призывали, Живущего За Рекой. Он гасил скандал, и на какое-то время примирял ссорящихся. После каждого скандала в степи появлялись новые землянки, разбивалось новое стойбище, на отведенном по совету Сима участке. Потом равнина затихала до следующей ссоры. Поразительно, что столь вспыльчивые степняки с соседними племенами жили в мире. Жили...

Сегодня посланцы равнины просили посредничества Живущего За Рекой в необычном деле. Трое из степняков обнаружены убитыми на границе между предгорьями и равниной. Пострадавшее племя указывало на звериную жестокость убийц, страшно изуродовавших тела жертв. Подозрение Поедающих Глину пало на охотников Пхана. Теперь от Людей Камня требовали равноценной замены умервщленным. Участь заложников, в случае их выдачи, была бы весьма незавидной.

Итак. Степняки требовали справедливости. Кто мог усомниться в их праве?

Пхан мельком глянул на подошедшего охотника, не прерывая беседы с Симом. Речь шла о большем, нежели судьба вожака, и Шиш смолчал.

Новость оглушила Пхана. Неожиданное разоблачение и предстоящий позор лишили его рассудительности. Но он не винил себя. Он, который сроду не жалел ни сил, ни здоровья, рискуя жизнью на охоте, он больше нс хотел голодать. Его дух устал и от мучительных спазмов в желудке, набрасывающихся на людей к исходу зимы. Вожак не желал больше страдать. Он стыдился подступающей старости. Шалишь! Бег его еще стремителен, удар неотразим. Правда, с некоторых пор поселилась в нем и принялась глодать суставы ломота. Стало наливаться болезненной усталостью натруженное, многократно битое и ломаное зверьем и непогодой тело. Будущее тревожило Пхана. Ну разве во многом он нуждался! И Тонкому Дереву ли судить его. Столько кормивший других, он имел право позаботиться еще об одном человеке — о самом себе.

Так Пхан лукавил с судьбой, одновременно страшась расплаты за лукавство. А может то был не страх?..

Беды приходят стаей. Где нашли поживу мыши, туда придут и лисы. Пхан понимал: Поедающие Глину раздражены засухой, оскудевшим промыслом, а, следовательно, они не были склонны прислушиваться к голосу рассудка. Ими овладели духи недовольства, которые манили степняков на земли Людей Камня. Жителям равнины хотелось, чтобы виновным оказалось племя Пхана. Они уверовали в это, не тратя сил и времени на поиски истинного преступника.

Ничуть не обманываясь в намерениях посланцев, Пхан все-таки перепроверил себя, обратившись к следопыту:

— Поедающие Глину не полагаются на Живущего За Рекой? Может они звали Сима для розыска злых духов, причинивших им горе?

Грустная стариковская улыбка развеяла последние сомнения вожака:

— Люди равнины кричат: «Сим ослеп от старости. Он слеп, как сова в полдень». А Сим верит — на Людях Камня нет вины. Но Поедающие Глину будто оглохли. — Плечи старика опустились. — Если степнякам откажут в искупительной жертве, они придут сюда и поселятся в предгорьях.

Собравшиеся помрачнели. Страшно представить, что придется бродить, разыскивая свободную землю. Идти, пересекая долины, перелески, ровные, как медвежья лопатка, степи, занятые неприветливыми родами, заполненные чужим говором, настороженно встречающие бесприютных переселенцев, с их печальной славой за спиной. Остаться? Но племя не выдержит распри с соседями. У Людей Камня нет времени на драку со степняками. Время нужно для охоты, без которой быстро наступит голод, Время нужно для подготовки к зиме. Распря обещала смерть от недоедания, холода и ран…

Аналогичная опасность, в случае затяжной вражды, грозила и Поедающим Глину. Поэтому они предлагали Пхану выбор — уходить или остаться. Степняки предпочитали первое, но сохраняя лицо, настаивали на третьем — искупительной жертве.

Некогда Люди Камня находились на грани исчезновения. В одночасье исчезла половина родов. В уцелевших осталось по два-три человека; среди выживших сохранилось мало мужчин. Духи болезни уродовали людей без разбора, но охотники умирали в первую очередь. Хворь пятнала кожу язвами. Выгрызала глаза, Наполняла жилы гноем. Люди простывали от малейшего ветерка, и простуда валила их с ног. Случайная царапина на коже опоясывалась бордовой опухолью, которая потела сукровицей. Вредоносные духи обрели мощь косолапого. Они не уступали знахарям, прибирая больных одного за другим. Вскоре часть родов в панике ушла за реку. Осталась там. Обособилась. Сохраняя, впрочем, связь с оставшимися на прежнем месте.

Ныне, пожалуй, лишь Много Знающий хранил память про великую беду. О том как она прокралась в стойбище предков, сидя на плечах человека без рода-племени. В тот день, когда чужак появился, он уже ослеп от болезни. Одежда его порвалась о камни; на пальцах сползли ногти. Чужак привел в предгорья несчастья. Ибо едва он испустил последний вздох, как хворь накинулась на хозяев. Не оттого ль и поныне ближние и дальние племена неприязненны к бесприютным пришельцам?..

Умение бесшумно передвигаться по лесу так и не привилось Длинноногим. Треск сучьев предупредил Шиша о их приближении. Сидя на корточках, он занимался делом. Костяные челюсти западни, сжатые упругостью жгутов из высушенных в тени оленьих сухожилий, удерживали лапу молодой лисицы. С каждым рывком зверька острые насечки сходились все ближе, усиливая муки добычи. Погрызы на ловушке говорили о долгой борьбе за утраченную свободу. Лисица скакала на месте, бешено щерилась и грызла твердую кость западни. Ее пасть не доставала до механизма, сжимающего коварные челюсти; не дотягивалась она и до вбитого в землю кола, которым удерживалась снасть.

Озабоченность пришельцев бросалась в глаза. Разговор начал Остроносый. Открытая солнцу кожа чужака пестрила золотисто-коричневыми пятнышками, словно брызгами птичьего помета.

— Как думает Шиш: кого Люди Камня выдадут Поедающим Глину, дабы искупить свою вину?

Его нравоучительный тон вызывал неприязнь. Неужели трудно понять, что племя не станет торопиться с решением. Кто-кто, а охотник знал твердо — убийцами степняков мог быть кто угодно, но только не Люди Камня. А это значило, что Поедающие Глину заблуждались.

Остроносый пояснил:

— Мы уверены: Пхан предложит выдать нас. Ведь мы — чужие вашему племени. Кроме того, как говорит Треснутое Копыто, от нас нет пользы. Прямая выгода для всех — отвести беду, пожертвовать нами — Длинноногими.

Он говорил вздор.

Шиш поднял лисицу. Полюбовался блескучим мехом. Пожал плечами:

— Поедающие Глину умнее Остроносого. Они не нуждаются в пришельцах. Жители равнины требуют сильных мужчин, вроде Шиша или Расщепленного Кедра…

Охотник говорил, а про себя думал, что степняки возможно умнее, чем он предполагает. Лишить племя тройки опытных добытчиков, которых у Пхана и без того наперечет — означает в скором будущем исчезновение Людей Камня. Степняки не хотят открытой драки. Их требование рассчитано на большее: предгорья опустеют сами, лишившись лучших промысловиков.

От этой догадки стало жутко.

Возникшими опасениями ему не с кем было поделиться. Он пока не решил: можно ли полагаться на старшего охотника? А если нет? Оставалось молчать и надеяться, что заботы племени не оставят Пхана равнодушным.

Пауза затянулась. Пришельцы удивленно поглядывали на него. Наконец Длинноногая отважилась:

— Пхан презирает нас. Но он не любит и Шиша. Он хотел твоей смерти.

Женщина видела драку. Это плохо. Женский язык подобен заброшенной тропе: никогда не угадаешь куда заведет.

— Пхан стал опасен. Мы уверены — убийство степняков не обошлось без него. Охотнику следует рассказать про это. Мы знаем многое. Однако люди не доверяют нам. Зато к словам охотника прислушиваются. — Она закончила, побледнев от волнения. — Посланцам нужно отдать старшего охотника и знахаря!

Ее следовало остановить, и немедленно.

— Степняки требуют троих.

Вкрадчивость Длинноногой имела привкус кленового сока:

— Старший охотник и Много Знающий заменяет собой столько охотников, сколько пальцев на одной руке. Поедающие Глину скажут спасибо за такую жертву. — Вот-так-так! Сколько большеухий ни петляет, а в петлю придет. Какой охотник согласится, что жизнь Пхана важнее жизни троих мужчин?! Нет уж, сорочий срок — для всех сорок. Разве в теле Пхана сидят три духа разом? Или у него шесть ног и три пары рук? А женщина продолжала. — Главным в стойбище будет Шиш. Тогда начнется новая жизнь. Мы владеем великими знаниями. Мы многому научим Людей Камня...

Следовало поинтересоваться: отчего пришельцы предлагают помощь только теперь? И о чем они думали раньше? Он этого не спросил.

— Шиш молод. А племя нуждается в опытном вожаке. Стойбище само выбирает старшего. А Пхан пока еще (ох уж это пока!) владеет копьем. Пхан не нападал на степняков. Он не питается человечиной. Люди Камня, пожертвовав Пханом, станут намного слабее...

Подобный промах вряд ли мог пройти мимо внимания чужаков — высокий пришелец засмеялся:

— Люди Камня так или иначе лишатся старшего охотника. Вожак и Много Знающий нарушили запрет. Длинноногие и Шиш знают это. — От его смеха сделалось зябко. — У Людей Камня плохие порядки. Если вожаком будет Шиш, то Длинноногие дадут племени справедливые обычаи. — Пришелец поднял руку. Она застыла в воздухе, словно удерживая копье. — Мы сделаем жизнь стойбища легкой и беззаботной...

Он говорил твердо, будто ведал, чего желают племенные духи. Однако древние обычаи невозможно прогнать словами. Даже очень громкими. Если каждый начнет воображать себя старшим охотником, тогда за шумом и криками не станет дела. Жизнь племени — не большой загон, где громкий шум полезен.

— Мы знаем, как заставить охотников подчиниться воле большинства. Мы надеемся, что племя послушается Шиша. — Остроносый повысил голос. — Подчинится... ради общего блага!

Умные мысли ходят тихо. Подобно пуганому зверю, они избегают лишнего треска. Сородичи охотника ополчатся на всякого, кто попытается верховодить ими. Став вожаком против их воли. Племя слушается вожака. Случается, терпит его оплеухи и пинки. Оно послушно до тех пор, пока он нужен большинству. Самозванца же закидают камнями... Стойбище капризно. Воля его непредсказуема.. Мудр Живущий За Рекой Сим. Однако и ему невдомек, откуда берется власть вожака...

Жестоки и несправедливы могут быть люди по отношению к отдельному человеку. Следопыт наблюдал, как легко приходит в ярость и поддается панике толпа. Взять случай с Каром. Бежавшим от лап косолапого. Кар убежал с копьем в руках, вместо того, чтобы отвлечь хищника на себя. Тогда зверь искалечил двоих. А племя? Оно простило оробевшего. Зато позже состоялась расправа с Толстым Барсуком за куда меньшую вину. Увалень случайно толкнул подростка из Симова рода. Вскоре в Толстого Барсука полетели камни. Люди не смутились заступничеством Сима, а наказываемый молча принял кару. В ужасе перед гневом толпы, он со свистом выдыхал воздух из поврежденной груди, показывая окровавленные десны на месте выбитых зубов, когда в него попадал очередной осколок кремня...

Бывало на памяти Сима такое, что прежде малозаметный охотник вдруг выделялся в вожаки.

Скрытно происходит работа мысли. Возникают симпатии. Зарождаются привязанности и неприязнь. Накаляются и остывают страсти... Меняются луны. Истекают годы. Наконец созревшее выступает вовне. Принимая облик человека, первым заявившего о том, что еще вчера таилось в женских пересудах, старушечьей воркотне, приятельских намеках, вспыхивающих обидах, полученной трепке и жирных кусках мяса...

Трудно натаскивать сурка волчьим повадкам. Но гораздо трудней расставаться с прошлым. Люди Камня — не безродное племя. Они живут так, как испокон века жили их предки. Духи предков дают начало новым жизням, а люди... люди остаются все теми же. И как иначе? Заверни лису в собачью шкуру, однако лаять по-собачьи она не станет. Вот Длинноногие — они похожи на пустую пещеру, куда может забраться всяк кому не лень, куда может вселиться любой блуждающий дух. Но и Длинноногие верны привычкам своего племени.

Густые брови охотника сошлись на переносице:

— Слова Остроносого утомляют меня. Длинный язык доведет чужака до беды, если будет проситься на волю слишком часто.

Так бы и закончился разговор, не заговори Длинноногая. Ей не хотелось терять дружбу с Шишом. Оттого ее голос звучал примиряюще:

— Мы желаем добра Людям Камня. Если охотник щадит Пхана, значит он имеет на то причины. Есть иной выход. Надо предложить степнякам еще раз осмотреть то место, где погибли их сородичи. Они не смогут отказаться, если с ними пойдет Пхан, — пришельцы переглянулись, — и Много Знающий. — Говорившая помялась. — А вот Шишу лучше не покидать стойбище.

Над сказанным стоило подумать. Что-то смущало охотника. Что-то путаное, что-то не совсем искреннее слышалось ему. Однако кончик догадки мелькнул и исчез. Оставив смутную тревогу.

Охотничье счастье выбрало на сей раз Тонкое Дерево... Блуждание по лесу было безрезультатным. Округлые, шириной с человеческое лицо, листья куда-то запропастились. Он знал, что унимающая боль трава любит сырость и тень. Потому терпеливо всматривался в заросли, хотя жжение в темени требовало покоя. Добро палица знахаря достала череп по касательной. А придись удар сверху вниз, лежать бы Тонкому Дереву бездыханным.

Знакомая зеленая кипень попалась неожиданно. Одновременно ему под ноги свалился серый комок, обдав запахом горелого птичьего пера.

Тонкое Дерево вздрогнул. Отскочил в сторону, едва не соскользнув в глубокую рытвину, прикрытую папоротником. Когда первый испуг прошел, он старательно осмотрелся. Берёзовая чаща, кое-где зачерненная куртинами низкорослых елей, была бездвижна. В истомленном воздухе дремали светло-зеленые раскидистые пучки кочедыжника. Рядом с юношей по низко свисающей ветке неторопливо поднимался яркоокрашенный, с круглыми угольными пятнышками на красном фоне, жучок. Словно чувствуя пристальный человеческий взгляд, жучок раздвинул надкрылья — мелькнула глянцевая укладка крыльев; но тут же он передумал сниматься с удобной ветки, и пополз дальше.

Ступая на носки, юноша приблизился к упавшему предмету. Расплескав пожелтевшую, хвою и труху из прелого листа, валялся годовалый гусь. На боку птицы виднелась дыра, сквозь которую выступали сизые, испачканные землей потроха.

Находка обрадовала. Как ни крути свалившаяся с неба добыча ничем не хуже иной, добытой привычным хлопотным способом. Выяснять причину падения гуся Тонкое Дерево великодушно предоставил другим. Ну, хотя бы Симу. Конечно было бы лучше, упади два таких гуся, разом. Впрочем, хорошо и то, что увесистая птица не угодила в голову охотника. Иначе понадобилась бы не одна кучка целебных листьев, или потребовалось бы править вывихнутую шею.

Небо над предгорьями крылось ранней синевой, которой еще предстояло перейти в темно-серую однотонную грязь застойных туч. Позднее тучи улягутся рыхлым подбрюшьем на колкую щетину гор, и засочатся влагой. В отдельные дни ветер будет прореживать волокнистую массу. Тогда тучи прижмутся к земле в поисках защиты; расползутся на сгустки, а потом скатятся туманом по скользким склонам, пятная их слизистыми, мокротными следами. Но пока небо было чистым, и сохраняло сухое тепло, в глубинах которого изнывали птицы, сбивающиеся в стаи. Птицы не доверяли жаркому солнцу; они были обижены на выгоревшие бескормные места. Крылатые духи, со дня на день, намеревались покинуть прокаленные поймы, обмелевшие озерки и болотца, ничуть не жалея о земле, ставшей по случайности их родиной...

Запрокинув голову, юноша огорченно вздохнул при виде гусиных косяков. А затем проводил глазами ближайший гогочущий клин. Он даже приподнял руку, будто пытаясь сдержать частые взмахи крыльев. В следующий момент его рука оцепенела — вверху метнулось неяркое дымное пламя. Из пламени выпало несколько стремительно увеличивающихся в размерах тел. Потрепанная стая заметалась. Изменила курс, и, набрав высоту, стремительно ушла за линию горизонта...

Упавших птиц он отыскал без труда. Кликуны были один крупнее другого, белолобые, с высоким клювом.

Добычливая беготня отвлекала. Он начисто забыл про ушибленную голову, а вспомнив, осознал, что темя перестало саднить, опухоль рассосалась, и только прикипевшая к волосам короста напоминала о тяжелой палице знахаря.

Вослед накатывающейся тени подползал вечер. Ждать новых подарков с неба не приходилось. Время поджимало; юноша заспешил. Собранные птицы оттягивали ремень, перекинутый через плечо, но лакомая ноша не была ему в тягость. О! Молодой охотник еще покажет себя. Духи удачи не могут ошибаться. Они знают, кому следует помогать. Придет день, и Тонкое Дерево сполна вернет долг обидчику. Много Знающий не отделается шишкой. Он вспухнет от побоев. Много лун кряду он будет охать от ломоты в избитом теле. Разумеется, если прежде его не изгонит стойбище...

Так размышлял Тонкое Дерево по дороге домой.

Лица посланцев дышали холодом. Блеклая кожа, синюшные от природы губы, студенистые глаза их предводителя как нарочно усиливали впечатление враждебности. Степняки ждали решения оружно, подчеркнуто выказывая твердость намерений. Да и пришли они, вопреки обычаю, большим числом, нежели Пхан и его люди. Не радовало, что предводителем степняков являлся Бодучий Рог. Печально известный неуживчивостью и высокомерием по отношению к любому, кто, по мнению Бодучего Рога, хоть в чем-нибудь уступал ему. Если накануне Пхан еще сохранял надежду на благоразумие посланцев, что имело под собой почву, возглавь Поедающих Глину хитроумный Тар или Гибкий Тальник, то теперь настроение старшего охотника упало. Вожаком посланцев оказался Бодучий Рог — значит предстоял затяжной спор. Язык задиристого степняка будет цепляться за каждый сучок на пути разговора; А с каждым потерянным на пустые препирательства днем слабее и слабее будет след настоящих виновников раздора, и все сложнее станет доказывать непричастность Людей Камня к убийству.

Сбоку от посланцев сидел Шиш. Он принял потаенный вызов Пхана и ввязался в спор. Стойбище последовало совету Длинноногих, не ведая о их участии, так как охотник счел удобным промолчать о наличии советчиков-пришельцев. Знай Пхан про вмешательство Длинноногих в столь деликатный вопрос, неизвестно как повернулось бы дело. С другой стороны — иного выхода у Людей Камня просто-напросто не было...

Шиш слабо сознавал причины проявленной им скрытности. Схватка с Пханом не могла служить тому объяснением. Так в чем же дело? Может в том, что темны были намерения пришельцев, и он, инстинктивно, опасался подвоха? Почему, по мнению Длинноногих, он должен оставаться в стойбище, тогда как другие будут искать убийц? Ну нет! Шиш не привык стоять в стороне.

Волновался и Пхан. К имеющимся потрясениям добавились гуси, которых притащил Тонкое Дерево. Вновь следы тянулись в направлении проклятой топи. Пхан пытался не думать o ней, о злосчастных птицах. Убеждая себя, что гуси и погибшая тройка степняков — не имеют отношения к смерти Ме-Ме. Но снова и снова его одолевали сомнения.

Положение выправил знахарь. Надо ли ждать подвоха от болотных духов там, где смерть нашла степняков? — рассуждал он. И сам себе ответил — не надо. Наткнувшиеся на трупы обитатели равнины живы и здоровы. А разве Люди Камня трусливей обитателей земляных нор, бледнокожих червей, не брезгающих липкой грязью? Разве Пхан или Расщепленный Кедр слабее любителей лягушек, оскорбивших недоверием Живущего За Рекой Сима?..

Пытливый взгляд Много Знающего ощущал мрачные лица. Широкие пластины желтых зубов язвительно проглянули меж темно-коричневых губ. Посланцы, не поняли унизительного для них смысла сказанного знахарем, так как говорил он на своем языке и довольно быстро; зато остальным его речь прибавила бодрости.

...Забота Длинноногой тронула бы охотника, не оконфузь она его своей несдержанностью. К возмущению Треснутого Копыта женщина чужого племени уцепилась за руку мужчины, удерживая его. Остроносый выбранил пришелицу. Однако Длинноногая продолжала вопить: «Шиш, не ходи! Это нельзя! У болота...» — Тут Остроносый хлестнул ее по щеке...

Длинноногая не принадлежала Шишу. Но она не была подругой и пятнистого пришельца. Напрасно тот ударил женщину. Поселившись среди Людей Камня, чужак, хотел он того или нет, обязывался соблюдать обычаи хозяев. Он мог бы поберечь силу для более достойного занятия. Например, для охоты на кабана или для схватки с косолапым. Только оскаленная зубастая пасть и длинные, кривые когти вызывали у него оторопь.

В два прыжка охотник вернулся. Кулак опустился на макушку чужака. Который не ответил на удар, сделался сонным, встал на карачки, и часто-часто замигал, словно в оба глаза ему попало по соринке. У Шиша исчезло желание продолжать потасовку. Он круто развернулся. Бросился догонять посланцев.

«Если встретишь неведомое, оглянись по сторонам, авось увидишь что-нибудь еще».

В пути Шиш посмеивался: зарвавшийся чужак получил должное, а его робость выглядела забавной — точь-в-точь свалившийся в воду барсук.

Сдерживая смех, охотник шумно выдыхал воздух носом, так что Пхан начал коситься в его сторону. «И этот похож на хлебнувшего воды барсука», — веселость Шиша все прибывала. Он живо представил себе обиженно-потерянную остроконечную морду зверя, неожиданно для себя оказавшегося в холодной реке, и поперхнулся смехом.

Мало подходящее случаю настроение рослого охотника заметили посланцы. Степняки насупились. Скривив рты настолько, насколько им позволяло собственное достоинство и осознание значимости доверенной им миссии, Толстяк, чью круглую рожу безобразила сломанная, а позднее криво сросшаяся переносица, буркнул, вскипев: «Мы ждем, Пхан.»

Бодучий Рог страдал от возможного покушения на его авторитет. Тяжелый загривок, яма на месте переносицы и тугие щеки предводителя степняков налились кровью. Веселые метляки в глазах Шиша бесили его. Остановился для нового спора с Пханом. Заранее готовый противоречить во всём. Бодучий Рог нуждался в поводе для прекращения переговоров; и он поклялся такой повод создать. Его собеседник не догадывался о подобном коварстве. Тщетно вглядываясь в физиономию посланца, разделенную длинным шрамом на две неравные части, где верхней из них был бугристый лоб, редко встречающийся у обитателей равнины.

— Поедающие Глину — смелые охотники. Наше племя не желает лучшего соседства, чем жители степи. — Пхан старался одолеть неприязнь Бодучего Рога. — Юноши из стойбища Людей Камня по-прежнему хотели бы выбирать здоровых и плодовитых подруг в землянках, вырытых среди блестящей на солнце травы...

Слушатели явно смягчились. А оратор продолжал:

— Так оно. Так. Наши мужчины презирают одержимых злыми духами. они предпочитают дружбу с Поедающими Глину, Мы всегда жили с вами в мире, обменивая острые скребки и наконечники на прочные, красивые шкуры, выделанные в жилищах за болотом...

— А сегодня, — уродливая переносица Бодучего Рога ожила, — мы требуем обмена наших убитых охотников на ваших… еще живых.

Юмор степняка был столь же мрачным, сколь мрачным выглядело его лицо.

— Да! Так будет справедливо, — зашумели посланцы. — Наше требование согласуется с древним обычаем...

Скулы Пхана побелели. Он больше не походил на зверя с черными полосами на морде; загнанно-хищно раздулись его широкие ноздри.

— Поедающие Глину сбились со следа: то они соглашаются проводить нас к месту гибели своих охотников, то отказываются...

Толстяк осклабился:

— Никак нас пытаются уговорить, словно молодых женщин?

— Бодучий Рог заблуждается...

— Враки! Бодучий Рог требует положенного.

Запахло открытым скандалом, когда уступить — для каждой из сторон означало поражение. Уступать никто не собирался. И опять заговорил Много Знающий. Гладя вдоль шерсти, можно и косолапого уложить на пузо. Поэтому Много Знающий начал издалека. Он упомянул про величие степных родов, про возмездие преступникам, какие бы сильные и злобные духи не помогали последним; и, наконец, подошел к главному:

— Многие из людей мечтают сравняться в мудрости с Живущим За Рекой Симом. Кто способен сравняться с ним в наблюдательности и уме? Я? Пхан? Расщепленный Кедр? Нет!

Предводитель степняков, напряженно ожидавший, когда будет назван он, выказал разочарование. Знахарь избежал соблазна. Он не упомянул имени Бодучего Рога. А жаль. Повод для скандала шел прямо в руки. И все же посланец помимо собственной воли испытал удовольствие: кому приятно слышать, что его не считают очень умным. А Бодучий Рог, коль он не назван, тем самым признается не глупее Живущего За Рекой. Нет, если хорошенько подумать, Много Знающий — не дурак. Вот кому предводитель посланцев мог бы отдать ь подруги рожденную от него. Большие Ушки игривы и мягки на ошупь. Мужчине будет тепло рядом с ней…

Веселые мысли степняка перебил, продолжавший избранную им линию, знахарь:

— ...Мы должны увидеть след преступников своими глазами, прежде чем примем решение. Это также справедливо. Посланцы настаивают на жертве. Они говорят о справедливости и обычаях. Но и мы хотим справедливости. Принесенные в жертву будут убиты. А убивая во имя обычая и справедливости, умервщляют и то и другое.

— М-м-м, — озадачился Бодучий Рог. — Что решит Пхан, увидев след?

К старшему охотнику возвратилась уверенность:

— Раз вина племени будет доказана, мы примем условия Поедающих Глину. Так оно. Так. Но прежде... Мы обязаны посмотреть на след.

Нагревшиеся блохи, густо заселившие мех штанов, допекали толстяка. Он ежился. Однако терпел, будучи заинтересованным.

— Люди Камня уйдут. Пусть! Что станет с виновными?

Шиш напрягся. Посунулся, вперед. Значительно посмотрел на Пхана. Перевел взгляд на посланцев:

— Люди Камня накажут убийц, — Добавил. — Преступники перестанут дышать.

Степняки перевели дух. С деланной неохотой уступили. Запал Бодучего Рога изошел в пустоту. Сопротивления не было: все остальное не будило азарта в душе заядлого спорщика. Наоборот. Теперь ему хотелось поверить Пхану, а заодно — горячим словам знахаря. У Сломанной Переносицы появилась возможность покрасоваться перед своими спутниками. Опровергая все, в чем сам он только что настаивал больше других.

— М-м-м, ладно. Мы проводим Пхана и его людей. Но оружие они оставят здесь.

Первым возмутился Шиш:

— Степняков много! На целую руку больше, чем нас. Чего же опасаются посланцы? Если Бодучий Рог трусит, пусть идет сзади.

Пхан и знахарь переглянулись. Поддержали охотника.

— Поедающие Глину сомневаются в силе своих рук? — знахарь подпустил яда. — Они могут держаться за нашими спинами.

Ехидный выпад достиг цели. Ни посмешищем, ни трусом Бодучий Рог прослыть не желал. Пренебрежительно оттопырив без того пухлые губы, он положил на землю копье — предмет всеобщей зависти: древко копья покрывал редкостный по красоте узор, состоящий из насечек, большая часть которых складывалась в перекрещенные еловые лапки. Узор неизвестного мастера не мешал руке и, вместе с тем, был настолько рельефен, что хвоя казалась, живой, едва ли не вздрагивающей от ветра. Нужна была крепкая воля, чтобы, — пусть на день, — оставить без присмотра столь редкую вещь. Предводитель посланцев широким жестом показал — вожаком он являлся по праву...

Шли долго. По склонам гор долетал маральник, подожженный вспышками летучих, дурманящих мозг, выделений. Пары эфирных масел взрывались на солнце бесцветными шарами, издавая трескучие звуки. Невесомое пламя проносилось над зарослями — верхушки кустов бурели, сбрасывая серебристый пепел на заголившуюся землю. Справа, за рекой, ходило взад-вперед пыльное марево, толща которого отдавала красным. Скрипела под ногами, и колко крошилась омертвевшая от безводья да осевшего праха трава. Просматривались черные, убитые еще до цветения, бутоны. Впереди задыхалась в испарениях топь, тут и там крытая плитками затвердевшей грязи. Топь дышала затхлостью перепревшей растительной плоти. Над головами идущих, — поверх всего, — ни птицы, ни стрекоз — только прерывистый комариный плач да въедливое зудение трупных мух.

Веселость оставила охотника. Чем дальше продвигались люди, огибая полосу камыша, придерживаясь цепи холмов с плоскими, будто срезанными вершинами, тем скучнее делались лица. Щемило сердце; холодило низ живота. Досаждала лоснящаяся, мерно покачивающаяся при ходьбе, спина Бодучего Рога. Противно стукались в слепом полете о лицо мухи. Целое зеленовато-синее облако их висело над головами идущих. Наиболее предприимчивые экземпляры срывались вниз, метили прямо в глаза людей.

В голове Шиша растревоженной муравьиной кучей копошились тревожные мысли. События последних дней следовали косяком. Он не успевал за ними. Не успевал выделить главное — подобное ничем не примечательному сучку, затерянному среди великого множества других обломков. Но которому единству суждено вдруг треснуть под крадущейся ногой. Подняв до времени настороженного зверя. Кажущиеся второстепенными, такие события исключительно важны. Нужно лишь уметь выделить главное звено. Отыскать в обширной повседневности тот самый замковый камень, самое малое смешение которого вызовет лавину событий. Здесь лучше полагаться на интуицию...

Предчувствие спасительно. Когда отдельные сигналы, из вызываемых ливнем ощущений, достигают тонких структур мозга, а потом просачиваются через плотную кору сознания, не оставляя в последней ясного следа, они отражаются вовне; столкнувшись на нижнем ярусе с непробиваемыми, ячейками инстинкта — клочками того, что некогда составляло сплошной панцирь самосохранения. Именно этот монолитный, большого запаса прочности, панцирь стал губителен для живого в непрерывно изменяющихся условиях. Сложным организмам требовалась гибкая система защиты. Мало сказать — гибкая. Возникла необходимость в системе алогичной. Ибо природа не терпит жестких законов. Правил, не допускающих исключений... Природа бесконечна для познания. Бесконечна оттого, что, якобы всеобъемлющий, принцип причинности сам никогда не имел первопричины. Уже одно существование Вселенной абсурдно с точки зрения примитивной логики — «вершины» научной мысли Длинноногих. Алогичная система защиты, — она и только она, — дает людям шанс на выживание в сложной среде. Но она же, случается, подталкивает на истребление одной части людей другими, что не свойственно никому из млекопитающих. За исключением человека. Апофеозом абсурда является армия Длинноногих — специально обученная, отлично оснащенная, изначально предназначенная для убийства себе подобных. Что может быть нелепей? Что может быть противоестественней?! Появление во Вселенной разумного существа не может служить основанием для его осознанного самоубийства. Армия создается для убийства. Убийство служит Идее. А Идеи придумываются для оправдания убийств. Такова логика пришельцев...

Интуиция подсказала: «Берегись!» Шиш уловил сигнал. Остановился. Повернул голову...

Много Знающий был спокоен, как только можно быть спокойным в его положении. Кажется, гибель охотника из соседнего племени выходила кстати. Люди Камня потрясены требованием степняков, а значит разоблачение заворовавшихся Пхана и знахаря отодвигается на неопределенный срок. От Шиша отмахнутся, попробуй он именно теперь рассказать про кражу мяса.

Много Знающего не мучило раскаяние. Пусть Тонкое Дерево верит в равенство между людьми, как Треснутое Копыто — сказкам о тех временах, когда в роду главенствовала женщина. Знахарь понимал: слабым требуется вымысел о их прежнем, или будущем, величии; слабость живет надеждой. Много Знающий поддерживал такие сказки, сам же не питал иллюзий. Одно — подбодрить того, кому тяжелее тебя; самому при этом ничего не теряя. Совсем другое — лично следовать вымыслам. Кстати, Длинноногие призывают ко второму, причиняя тем самым вред его авторитету. Шиш думает, что Пхан, да и знахарь, утруждаясь больше остальных, должны иметь равные с другими доли. Наивность охотника чревата сварой: кое-кто в толк не возьмет, что во все времена сильный получал лучший кусок и лучшую шкуру. Но что будет, когда об этом заговорят вслух?..

Знахарь встрепенулся — отстал Шиш. Тревогой пахнуло в воздухе...

Мухи избегали садиться на Пхана. Комары, и те, — избегали его. Из-за сухости кожи или их отвращал крепкий запах его пота, но как бы то ни было, а настырные твари не липли к старшему охотнику. Зато Пхана донимала зависть. Копье Бодучего Рога стояло перед его глазами. Он прикидывал и так и этак, смекая: каким образом выманить копье у степняка? Разумеется, когда тот убедится в непричастности Людей Камня к преступлению.

Вожделение овладело Пханом. Угроза со стороны Шиша больше не волновала. Ну чем собственно он хуже предшественников? Охотники постарше могли бы припомнить, какую долю когда-то брал Чага.

... Подсознание охотника всколыхнулось. Замешательство пробежало среди его спутников.

Каким законом подчиняется интуиция — это наитие человека?

И есть ли они — всеобъемлющие законы, которым послушен хаос? Длинноногие — те благоговеют перед различного рода закономерностями. Наблюдая ничтожную часть действительности, они принимают совпадения и случайности за непреложные истины. Они не отдают себе отчета в том, что появление разума не имело высшей причины, но было обусловлено все той же случайностью. Возникшей в точке разрыва поля причинности. Замените слово «дух» на «поле причинности» и... ничего не изменится... Наличие духов — гипотеза ничем не хуже физической; а Вселенная, где отсутствует причинно-следственная связь, не абсурдней Вселенной пришельцев. Но в данном случае упомянутая связь была налицо — уши путников уловили далекие крики, «О-о-ой... И-и-ись». Шиш наморщил лоб, всматриваясь в бегущего к ним, часто размахивающего руками, человека. Тогда как Бодучий Рог вдруг пожалел об оставленном сгоряча оружии.

Это была Длинноногая.

Она летела так, словно за ней гнались волки.

Пришелица была в десятке шагов от них, когда со стороны болота донесся скрежет.

Резкий звук вызвал озноб: кожа людей сделалась шершавой, как у годовалого свежеощипанного гуся. Одновременно на поверхности топи вздулся огромный грязевый пузырь, зловеще подсвеченный изнутри... Скрежет перешел в сухой треск, походивший на стоны лопающегося кожаного ремня.

Происходящее предвещало беду. Люди ощутили приближающуюся опасность. Метнулись прочь. Но было поздно...

Дымясь, переломился в пояснице, а затем рухнул Пхан. Безумные от дикой боли глаза его вылезли из орбит; полным ртом пробилась и расплескалась из мохнатой груди кровь, чтобы тотчас загустеть от жары. Мускулистые ноги некоторое время судорожно дергались, прежде чем старший охотник замер окончательно. Следом за Пханом подпрыгнул и жутко замычал Бодучий Рог, сбивая на губах пену. Пошатываясь, он слепо шагнул раз-другой. Нутряной вопль рванулся из его груди, и толстяк тяжело упал в пыль, прямо под ноги охотнику. Могучий торс степняка за какое-то мгновение превратился в сплошную рану, подобную которой не сумел бы нанести даже косолапый.

Ужасаясь, Шиш смотрел как пляшут коптящие язычки огня на меховых штанах убитого. Он стоял в полном оцепенении, а мимо его пронеслась коренастая фигура. Быстрый Волк, рыча и вращая белками глаз, стремглав бежал к камышам. Густой волос на голове и обнаженной спине равнинного охотника поднялся дыбом. Быстрый Волк бежал навстречу смерти. Она встретила его шипением и треском. В опавший было пузырь полетел дротик, ранее спрятанный под накидкой из козьей шкуры.

Атака не удалась. Да и не могла удасться. Под вой болотного духа дротик распался на куски.

В толще жирной грязи фиолетово засветился нарождающийся пузырь. Фиолетово-рыжая полусфера приподнялась, раздалась объеме и звонко плюнула огнем.

Несущийся во весь мах Быстрый Волк достиг топи. Каким-то образом он освободился от обуви и теперь сминал босыми подошвами упругий чакан. «Зачем он бежит?» — мелькнуло в голове охотника. Что мог степняк сделать болотному чудовищу голыми руками?

«Почему он не вернется?» — Шиш застонал от бессилия. И ту же отчаянный посланец налетел на невидимую преграду. Его голова отделилась от туловища. Шея истаяла, как сосулька у костра. Тело Быстрого Волка кувыркалось. Еще и еще... Наконец застыло среди поломанных стеблей рогоза.

Пятый по счету пузырь едва приподнялся над трясиной. Шматки жижи вяло попадали окрест. Сопутствующий вспышке звук прошелестел пожухлой листвой. Походило на то, что свирепый дух зaпыxaлcя, подустал. Оцепенение оставило охотника; дальше он действовал рефлекторно. Только стих зловещий шелест, от которого ломило в челюстях, и дымящаяся земля расплескалась рядом с Шишом, он подхватил Бодучего Рога и потащил к холмам, куда бежали Много Знающий и уцелевшие степняки...

Спасительная гряда, справа от которой кремнистым лезвием высвечивала река, казалась невыразимо далекой. Раскаленный воздух обжигал легкие. Тяжелая ноша рвалась из рук. Вдобавок мешала Длинноногая, семенившая рядом. Она силилась удержать на весу ноги Поедающего Глину, но спотыкалась, и тормозила бег.

Загнанные беглецы остановились на высоком берегу. Спутники Шиша уже были здесь, приходя в себя после страшной бойни.

Длинноногая свалилась на землю. Поймала воспаленным ртом живительный воздух. Волосы, ее спутались. Мокрые от пота пряди облепили лоб.

Невнятные причитания Длинноногой, сбивчивые из-за обильных слез и всхлипываний, едва доходили до него. Требовалось усилие, чтобы уловить смысл горячечных фраз.

— Я предупреждала...

Этого он не отрицал.

— Я надеялась, что Шиш останется в стойбище...

Она прикрыла лицо руками:

— Пойми: Пхан и Знахарь навсегда стали твоими врагами. Рано или поздно они расквитались бы с тобой..

Знахарь не мог ее слышать. Он хлопотал подле умирающего.

Степняки устало следили за ним.

— ... Теперь поедающие Глину лишились предлога для ссоры с Людьми Камня.

Ну конечно. Ссоры не будет. Преступников не пришлось долго искать.

Странно, что женщина чужого племени знала наперед, чем может кончиться совместное расследование.

— ... Остроносый прав: будет лучше, если вслед за Пханом злые духи прихватят и Много Знающего.

Вот оно! Еще не доверяя себе, он переспросил:

— Разве Остроносый уже сталкивался с болотным чудовищем?

— И да и нет. Он только предполагал... В прежней Жизни мы встречали нечто напоминающее ваше (именно ваше) чудовище. Но мы не хотели бы ошибиться.

Ого! Наивность пришельцев на поверку оборачивалась, если не хитростью, то уж, по меньшей мере, каким-то расчетом. Складывалось так, что телесная слабость Длинноногих служила маскировкой. Наподобие зимней шкурки Большеухого. Который, при весьма скромных размерах, обладал отличной прытью. Выходит, потаен в кажущейся своей простоте мир пришельцев, и, соприкасаясь с ним, следует держать ухо востро. Впервые, имея дело с пришелицей, он не ощутил покровительственного чувства — в ее зеленых глазах проглянула большая, незнакомая ему сила.

Он еще взвешивал: чего в этой силе больше — дружеского участия, неземного равнодушия, отвержения таких, как он? А изумрудная глыбь широких глаз Длинноногой уже вызвала ассоциации, какие вызывает огромная масса перекристаллизовавшегося окаменевшего, и в то же время живоподобного в своей текучести, льда, сползающего с гор.

Между обличьем этой женщины и сущностью духа, заключенного в ее хрупкой оболочке, не было органической связи. Дух пришелицы сформировался волей случая, хаотически проявившейся в том, что и пустой-то назвать нельзя; Миром правит случай — вот единственное правило, которому подчиняется Бесконечное. И сам человек непостижим по меркам условно принятых законов. Бесчисленное множество случайностей, и вариантов таковых, заключенных в конечном объеме, — это и его общество разумных. Просчитывать будущее человечества — все равно, что поверять случайность необходимостью; Времени на просчеты требуется, больше, нежели для наступления самого oпределяемого будущего...

Повязка из листьев подорожника обильно протекала. Дыхание раненого слабело. Виски обносило желтизной. Было очевидно, что степняки принесут в родное стойбище уже остывшее тело вожака. А пока они разбрелись в поисках жердей для носилок.

Дорожки слез на щеках пришелицы высохли. Уклончивей сделался разговор между ней и Шишом.

— Я сказала — Пхан превратился в обузу для племени, — он явно повторялась.

— Он покинул бы стойбище...

— Возможно. А если бы он воспротивился?

Шиш пожал плечами. Такое невозможно вообразить. Кто переступал обычаи, навсегда становился отщепенцем. Он по-прежнему получал еду. Спал в кругу сородичей... Охотился... Разговаривал... Но его не было для людей. Человек сознает себя лишь общаясь с ему подобными. И утрачивает человеческую суть, если сородичи отворачиваются от него.

— Что Пхан мог противопоставить решению племени?

— Силу своих мышц! — Длинноногая не шутила. Он хотел возразить, но зримо припомнил сучковатую дубину старшего охотника.

— Люди покоряются силе, так устроено природой. Когда Шиш станет вожаком, он должен помнить об этом. Подкармливай трех-четырех крепких мужчин; лишай, с их помощью, мяса того кто тебе неугоден и ни один рот в стойбище не откроется против тебя...

Между тем Поедающие Глину изготовились в путь. Общее горе пересилило отчуждение. Прощаясь, возглавивший посланцев Дуг коснулся лбом плеча Много Знающего, а затем Шиша. На пришелицу он не взглянул. Зато выразительно состроил гримасу, по которой охотник понял, что сухощавый житель равнины не прочь перемолвиться с ним наедине. Ни пришелице, ни знахарю он, похоже, не доверял, и, даже умей они толковать со степняками, он все равно не стал бы с ними откровенничать. Шиш прежде встречался с Дугом. Правда, жилистый, словно сплетенный из сыромятных ремней, Дуг мало выделялся из общей массы. Бросалось в глаза одно — выдержанный, постоянно щуривший левый глаз, — так что он казался вдвое меньше правого, — малоразговорчивый степняк недолюбливал Бодучего Рога за вздорность характера. Дуг избегал скандалов. Миролюбие наполняло его. Но это было миролюбие строгое, лишенное ярких чувственных проявлений.

В этот раз обычно спокойное лицо Дуга было изможденным и грустным.

— Поедающие Глину наказаны за плохие мысли о соседях. Бодучий Рог пренебрег советами Живущего за Рекой Сима. Злые духи забрали Бодучего Рога. Впрочем, о погибших не принято говорить плохо.

Посланец стоял, опираясь на разукрашенное древко копья. Протянутая рука охотника коснулась узора; насечки были выполнены настолько острым лезвием, что волокна не были потревожены, а срезы отсвечивали благородным кедровым блеском.

Немой вопрос охотника не остался без ответа. Дуг вскользь пояснил:

— Красивое древко Бодучий Рог принес в стойбище пару лун тому назад.

И дальше:

— Наши люди не слыхали от него, в каком из соседних племен живет мастер по таким узорам. Последнее время толстяк стал очень скрытным. Непонятно, что за скверный дух нашептал ему о вине Людей Камня в убийстве наших мужчин. — Худощавый степняк проследил за реакцией собеседника. — Мы сомневаемся, чтобы толстяк самостоятельно придумал насчет искупительной жертвы. До сих пор мы, как и вы, удовлетворялись в возмещении нанесенного нам ущерба мясом животных. И это было разумно. Теперь кто-то научил Бодучего Рога плохому. Но совсем плохо, что наши люди послушались его. Ведь он пользуется доверием среди многих родов.

Грусть в голосе Дуга переплелась с осуждением:

— Толстяк настаивал, чтобы Поедающие Глину бросили промысел и готовились для охоты... на человека. Он пытался превратить нас в охотников-убийц. Чего ради племя должно кормить преступников, протыкающих копьями соседей? — Он вскинул голову. — Худые времена пришли не землю отцов. Чудовище, умертвившее Пхана и Бодучего Рога, скоро сожрет всех. Надо спасаться. Люди равнины перенесут стойбища вниз по реке. На день пути от болота. Людям Камня тоже следует переменить место. Не ожидая, пока злые духи доберутся до них. Я думаю, вам следует подняться выше в горы. Ну, а теперь прощай, человек!

Шиш покачал головой, соглашаясь. А маленький отряд уже тронулся в путь, и скоро исчез за желтой стеной прошлогодней травы.

Луна похудела на треть, как вожаком признали Много Знающего. Шиш и Тонкое Дерево помалкивали про украденное мясо. Молчал и Много Знающий. Не заикались о проступке знахаря и пришельцы. Охотник решил, что до поры до времени знахаря лучше оставить в покое. Так как утрата Пхана ослабила племя, Тонкое Дерево во всем копировал Шиша. А Длинноногие, глядя на охотника, не рисковали будоражить хозяев. В результате случилось то, что должно было случиться: старшинство получил уже обладающий властью, при полном безучастии остальных.

...Племя медлило с уходом. Болотные духи утихомирились, безвылазно сидели в грязи, словно тощие мохнатые свиньи, измученные клещом. Ну, а коли чудовище вело себя смирно, людям не было нужды суетиться и бежать куда-то. Тем более, не за горами была зима... Всегда лучше выждать. Пускай болотные духи полезут первыми. Пускай они покинут обжитую трясину и выйдут на свет. Промышлять в чужих угодьях намного трудней. Стоит посмотреть, насколько чудовище будет проворно и неуязвимо, открыв человеческому глазу свой вонючий зад и пропахший тиной живот...

Шло время. Топь не тревожила людей.

Чуткий сон Шиша разладился, сделался зыбким, прерывался от малейшего шума. Короткие моменты забытья заполнились смутными видениями. Он начал разговаривать во сне. Расщепленный Кедр сострил по этому поводу: мол у Шиша не все в голове, а если и все, то не те. Пробудившись; охотник долго вглядывался в сумрак, сквозь толщу которого виднелись плетеные стены и крыша, застланная лапником и подсохшей травой. Слева крыша покато спускалась к земле. Там, в узком углу, мрак сгущался. Походило на то, что серые тени скатывались по изнанке кровли и оседали грудой на полу. Было тихо. Знобко.

Лишь у самого плеча сопела, свернувшись по-кошачьи, Длинноногая. Она ежилась от предутренней свежести. Вздрагивала. Бессознательно тянулась к мужскому теплу, дыша ему в ухо. Он жмурился и смущенно улыбался в темноту.

Их близость приметили быстро: кривые клыки не укроешь в пасти. Люди приметили и то, как мало она занималась его одеждой, и то, что живот ее оставался порожним, а, следовательно, ждать от нее приплода в ближайшие луны — было напрасным занятием. Будь он внимательней, обратил бы внимание на усмешливое сочувствие старух. Сочувствие, разбавленное неприязнью к Длинноногой. Собственно он и сам не знал наверное: стала ли она настоящей подругой ему? Хотя втайне был доволен тем, что она больше не спорила по всякому поводу, избегала в разговоре малопонятных слов, а главное — позволяла себя ласкать. Последнее разрешалось, если рядом не было ни единой души. Шиш довольствовался малым. Он был терпелив, точно скрадывал пугливую дичь, и твердо полагался на будущее.

Загнанное в летней охоте солнце устало. День ото дня тускнело пламя большого небесного костра: верхние духи берегли сушняк для зимы, когда валежник закроется снегом, и станет трудно собирать пищу для огня. Начали корчиться, обливаться желчью и кровью листья берез и осин, редкой калины да густого тальника. Скрипящие в руках, как Позапрошлогодняя береста, опята, подъедались слизнями. Просверкивала перламутром паутина, здесь и там, развешенная меж стволов, накинутая поверх задубевшей от избытка солей травы, мягко плывущая по воздуху, ниспадающая с оттопыренных в стороны еловых лап. Припозднившаяся осень глядела из засады. Ее сырой, лохматый, грязный загривок уже мелькал в просветах между гор...

Треснутое Копыто сердилась.

Она подгребала увечной ногой мягкую золу и неладно поминала того слабоумного сурка, который подарил жизнь Длинноногой. Застарелое старушечье бельмо светилось бешенством. Впрочем, недовольной она была всегда. Благо тому доставало причин: дождь, не ко времени промочивший ее насквозь, солнечный жар, стунявший складками свежевыделанную шкуру и вызвавший сгущение крови в голове. Раздражали ее замызганные девчонки, отправленные к ручью за водой, и проторчавшие там до вечера на ловле юрких и таких приятных головастиков.

Треснутое Копыто злило чавканье ненавистных мужчин, обжирающихся мясом, непосильным для ее десен и крайне редко попадавшим ей в рот... Короче, она прямо-таки задыхалась от непрестанной злобы на дикий, плохо приспособленный для удобств хромой старухи, мир. Она злилась днем, злилась ночью, когда спящее лицо ее привычно сохраняло дневную раздраженную гримасу.

Сегодня, ее раздосадовала зола. Пыльная дрянь расплескивалась, обтекала искореженную ступню. Не желая попадать в заполненное свежей мочой углубление. Несговорчивость перегоревшей в прах древесины могла взбесить кого угодно. Особенно, если человек расстроен наперед.

— Только рожденная сурком в состоянии сломать такую хорошую иголку. — Причитания старухи сверлили уши присутствующим. — Эту иголку выточил еще родитель Пхана. Она служила мне много лет и зим. Эта иголка сделана из самой крепкой кости, которая когда-либо попадалась людям. Она прокалывала любую шкуру, будь это шкура косолапого или старого козла. Теперь не бывает столь твердой и прочной кости для иголок. — Старуха перевела дух. — Нынешняя кость крошится, будто глина. Больше не рождаются мастера, каким был старший Пхан, способный обтачивать удобные для работы иглы... _

Плакальщица умолкла, дабы запастись воздухом для очередных воплей.

— Только коротколапая сурчиха способна испортить такую хорошую вещь... Эх, был бы жив Пхан! Он не позволил бы косорукой чужачке хватать острую иглу...

Треснутое Копыто закашлялось в приступе гнева, тогда как наблюдавший за ней Тонкое Дерево умирал от смеха.

Шум привлек знахаря. Он сунул голову в проем входа и, поняв происходящее, скривился.

Примолкшая было старуха сверкнула в сторону юноши бельмастым глазом, отчасти довольная тем, что ее слушают. Конечно. Она предпочла бы иную реакцию присутствующих, но за неимением лучшего приходилось довольствоваться ржанием молодого недоноска. Лучшего определения для Тонкого Дерева она подобрать не могла.

— ...Какой испорченный ум станет ждать потомства от женщины без живота? От дурной женщины. Ломающей лучшую иголку в стойбище, вместо того, чтобы сшить мужчине крепкие штаны. — Причитавшая хихикнула. Ей представился Шиш в донельзя изношенных штанах, Через проpexу в которых вывалилось его охотничье достоинство. — Уважающий себя охотник не возьмет себе в подруги тощую выдру...

Треснутое Копыто настроилась завывать до утра. Но внезапно осеклась. Показалось, будто у входа выросла фигура Шиша. Она напрягла зрение — площадка перед жилищем была пуста. И все же кто-то только что прошел за стеной... Нет, старуха не ошиблась. Острый слух компенсировал ей увечье и потускневшее зрение. Слухом и обонянием она могла гордиться с полным на то правом. Вот хотя бы теперь; ее длинный нос уловил изменение в привычном букете жилья — пахнуло затхло-дурманящим. Она вспомнила про Много Знающего. Наверное это он возился по другую сторону входа. Треснутое Копыто вновь посмотрела во двор — знахарь медленно направлялся к стойбищу со связкой березовых жердей на плече. Удивление старухи достигло предела.

Много Знающий уже исчез из вида, когда прекратилась странная возня. Бельмо повернулось и принялось буравить юношу, который перхал от еле сдерживаемого хохота. Он ничего не заметил — этот пустоголовый балбес! Новый приступ ругани всколыхнул воздух.

Стенания увечной прекратил знахарь-вожак. Он вошел, держа в руках засаленную кожаную повязку, и цыкнул на калеку. Та поджала губы поковыляла вон, цепляясь за продольную жердь стены. Молодому охотнику сделалось жаль ее.

... Когда-то давным-давно шалый зверь, в одночасье испортил жизнь старухи. Увечье превратило жизнь Треснутого Копыта в длинную череду скорбных дней и лун.

Косолапый ворвался в пещеру, когда ни Шиша, ни тем более Тонкого Дерева еще не было на свете. Однако шкура того косолапого сохранилась и поныне; она висит над входом в зимнее прибежище Людей Камня, Видно права Треснутое Копыто, утверждая, что в пору ее молодости звериные шкуры были добротней нынешних. Нынешний мех ползет под рукой, словно шерсть дохлой кошки.

Памятный старухе зверь, как выяснилось позже, освирепел по веской причине: много дней он носил в боку обломок копья. Вот так оно и бывает. Брошенное чьей-то неверной рукой оружие обернулось бедой для ни в чем не повинного человека...

Юношу кутило. Питье, которое дал знахарь, не принесло облегчения. У больного кружилась голова. Тело время от времени содрогалось. Тонкому Дереву было настолько плохо, что он не сразу заметил наклонившегося над ним охотника, а вместо жалоб с пересохших губ сорвалось горячечное бормотание. Духи недуга завладели языком юноши: Шиш не понял речи.

Громкие споры заинтересовали Треснутое Копыто. Она закряхтела; вползла под навес, где с самого утра мучился больной...

Много Знающий бросал на мраморную плиту пучки бурой травы и растирал в кашицу. Он спешил; то и дело вскидывал голову, бросая взгляд на подопечного, и с каждым новым вскриком последнего руки его двигались все проворней. Торопиться следовало: больной слабел на глазах.

Старуха благополучно миновала озабоченного вожака. Хоть в этом калеке повезло. Накануне ее допекали духи ночи: до самого рассвета снились жирные лесные куры. Сон выходил пустой. Хорошо не привиделась рыба или, — того хуже, — сырое мясо. От кур плохого не предвиделось. Для нее. А вот молодому грубияну, похоже, изменило везение; и теперь он метался в бреду. Любопытно: какая из трясовиц вселилась в Тонкое Дерево? В том, что здесь замешаны духи женского рода, старуха была уверена. Мужчины вечно пыжатся; но стоит им заболеть, как они тотчас скисают. Не оттого ль мужские духи сплошь и рядом уступают женским? Нет было же юнцу потешаться над Треснутым Копытом!

Плечистая спина Шиша заслоняла больного, Увечная подсунулась под руку охотника. Больно ударилась хребтом о его локоть и зашипела, досадуя. Впрочем, увиденного ею оказалось более чем достаточно, чтобы забыть и про ушибленный позвонок и даже про затрещину рассерженного Шиша. Ох, напрасно возгордился знахарь, сделавшись вожаком. Окрепший голос не означает возросшего ума. Зазнайство лишило Много Знающего острого зрения. Пхан привел бы его в чувство.

Следующая попытка была удачней. Охотник потеснился, давая место настырной старухе. Знахарь запротестовал было, но его возражения повисли в воздухе. Ругань Много Знающего осталась безответной и позже, когда вослед старухе пришла Длинноногая. Помимо пришелицы, охотника и Треснутого Копыта в жилище находились только близнецы-замарашки. Усевшиеся в кучу золы, экономно собранной Треснутым Копытом. Поэтому знахарь решил не замечать брошенного ему вызова...

Суетливые пальцы пробежали по груди и впалому животу юноши. На порозовевшей от старушечьих щипков коже проступили грязные мазки; испачканные в золе руки повернули голову больного, приподняли веки — показались белки закатившихся глаз.

Чем больше разминалось напряженное тело лежащего, тем уродливей кривилось лицо Треснутого Копыта. Пока, наконец, не превратилось в торжествующе-ехидную маску.

— Темные рожки — причина мук желторотого, — заявила она. — Треснутое Копыто видела однажды, что творят духи темных рожек с неосторожными. Тонкое Дерево — сопляк! Ростом перегнал пятилетний кедр, но не набрался ума. Ему надо гоняться за жирными свиньями, чтобы в стойбище не переводилось нежное мясо, — она пошлепала голыми деснами, сглатывая слюну, — мясо, посильное челюстям старой женщины... — Треснутое Копыто дернула кадыком. Серые губы ее увлажнились. Очевидно, мысль о мягкой, истекающей розовым соком свинине взволновала вечно недоедающую калеку. Отчего продолжила она вовсе сердито — ... А вместо того Тонкое Дерево набивает живот семенами, на которых угнездились ядовитые рожки.

Увечная распалилась, оборвать визгливый поток ее болтовни казалось невозможным. Внезапное заявление, наглая уверенность в своей правоте и бешено работающий язык старухи вызвали шок у Много Знающего. Он выпучил глаза устрашающе — раздул ноздри, и... и не смог вставить ни слова.

— Только круглый дурак, каким был, и всегда будет (если переживет ближайшую ночь), Тонкое Дерево, способен тащить в рот всякую дрянь. Кто другой станет жрать черную гадость, от которой раздирает живот, безумеет голова и начинается понос? Кто?! Во времена моей молодости мужчины были гораздо умнее.

Выгоревшие старушечьи глаза наполнились мечтательностью. Это оказалось настолько внезапным, что Шиш затаил дыхание.

— Да! Мужчины были сильными и красивыми. Они не рыскали по кучам отбросов, словно крысы. Они не подражали большеухим. Не жевали кору и траву, как козлы. Но каждый день приносили в стойбище упитанные оленьи и свиные туши...

Умиление смягчило черты говорившей. Напротив, искривленный рот выразил неприятие ублюдочной, утратившей добрый пещерный облик, действительности. Прорезавшаяся у нее догадка, что она, — увечная и никем не принимаемая всерьез, обошла зазнавшегося знахаря, сделала старуху почти счастливой. Морщинистые щеки ее надулись. Но, как она не пыжилась, под глазами у нее по-прежнему зияли провалы, а серые клочья волос жалко топорщились на верхушке заостренного черепа.

«Важный» облик убогой способен был тронуть ее одну, да пожалуй близнецов, занятых разгребанием золы, и поспешно юркнувших за ворох подстилки при первых воплях раздражительной наставницы. Их осторожность объяснялась просто: тощим ягодицам близнецов не раз доставалось от Треснутого Копыта. О чем говорили не только ягодицы, но и припухшие мочки ребячьих ушей.

Первым прорвало Шиша. Он ткнул старуху большим пальце в бок и спросил без затей:

— Треснутое Копыто знает, как изгнать ядовитых духов из живота молодого охотника? Если знает, почему тратит время на зряшные вопли? А может она врет?! Тогда пусть она не мешает Много Знающему заниматься делом, иначе ей будет плохо.

Раззадоренная старуха суетливо замахала руками. Заворожённо глядя на сурового охотника, она поспешила удовлетворить общее любопытство:

— О-о-о! Я хорошо помню тот давний случай. Я хорошо помню в чем заключается лечение человека, отравившегося темными рожками. У меня хорошая память... Это нынешняя молодежь забывчивей древней старухи... О-о-о! Людей с моей памятью в наше время все меньше и меньше. Слышал бы меня Пхан, он сказал бы тоже самое... Я...

— У тебя расколется череп, — прошипел уязвленный знахарь. — Тьфу! Скажет старуха о нужном или заткнется. — Лежащая у него под рукой палица заставила калеку перейти к делу.

— Я же толкую...

Много Знающий зажмурился, взял палицу на колени.

— ... Нужно, — несчастная советчица зачастила. Вырубленная из тяжелого березового корня палица гипнотизировала ее, словно змея, — вливать в рот больному воду, пока кишки не промоются. Это все! Треснутое Копыто...

Пятерня знахаря обхватила рукоять оружия — увечная подавилась языком. — Я чуть не забыла: Много Знающий промывал Живот Тонкому Дереву, но он брал травяной отвар, а нужно вливать больному воду, настоянную на горькой земле.

Горькую землю Шиш видел часто. Ее охотно грызут олени, свиньи, да мало ли крупного зверя — охотников полакомиться землей, поверх которой выступают белые пятна. Неважно, что эта земля обжигает человеческий рот; зато рогатые тянутся к ней, как к любимому лакомству...

Вскоре больному полегчало. Благотворное действие горькой воды усилилось снадобьем знахаря, размягчившим живот. На подбородок юноши больше не стекала слюна. Жажда оставила его. Прекратилось одуряющее кружение в голове. Он пришел в себя едва прошли судороги и улыбнулся Шишу, сидящему рядом.

...В тот же день Расщепленный Кедр обнаружил в лесу Остроносого. Пришелец в отличие от Тонкого Дерева уже не нуждался в лечении. Бездыханный, он лежал под разлапистой елью.

Измазанная в земле щека, искусанные до крови губы и неестественная поза, в которой он находился, — указывали, что конец Остроносого был мучительным.

Живущий За Рекой Сим хмурился. Ядовитые зерна не могли свалиться с неба. Однако Тонкое Дерево твердил одно и то же: дескать, накануне отравления он не брал в рот ничего, хотя бы отдаленно напоминающего растительную пищу. Другая задача: почему отравились, только юноша и один из пришельцев? Почему именно они?

Сим кружил по окрестностям. Трава, пораженная ядовитой напастью, нигде не попадалась. Неужели Треснутое Копыто ошиблась? Но ведь ей вторил Много Знающий. А у следопыта не было оснований сомневаться в опытности знахаря. Тем более что сам Живущий За Рекой не видел иной причины несчастья.

Сим хорошо разбирался в признаках многих болезней. Он не только читал следы, но умел бороться с духами хворей, заготавливать целительные коренья, плоды, почки, травы. Его мало смутила первоначальная ошибка Много Знающего. Духи болезней зачастую схожи, как мыши одного помета. Бывало, случайность наводила на верный путь и невежду. Но случалось, что даже опытные знахари заблуждались.

Расследование Сима застопорилось. Впервые за многие годы он сбился со следа.

Иная зараза приносится ветром... Иная приходит с талой водой, или вдогонку за пронизывающим дождем... Пути, по которым шастают злые духи, запутаны. Но рано или поздно становится ясно, откуда недуг подобрался к человеку. Теперь же было пусто. И Сим сдался. Отступил с горьким убеждением, что таинственная причина беды находится где-то рядом, а он попросту одряхлел, и уже не способен видеть открытое.

Треснутое Копыто бросила думать про чудесную иглу. Хотя какая это была вещь! Теперешние мужчины ленятся обрабатывать твердую кость. Они довольствуются хрупкими птичьими косточками. Их изделие страшно-таки держать в руках. Оно рассыпается при малейшем нажиме пальцев. А какова шлифовка! Обдерут голубинное ребрышко о первый попавшийся булыжник — и довольно. Вот прежде... Прежде что скребок, что нож что игла сверкали на солнце. Когда-то любая вещь обрабатывалась старательно, доводилась до ума. Эх! Надо было ей дожить до поры, когда тонкую работу доверяют бездельникам. Тому же Тонкому Дереву...

Здесь она вновь забывала про свою утрату и переполнялась спесью за проявленный днями талант. Тщедушное тело начинало корежиться в тщетных потугах обрести горделивую осанку. Она пыжилась, дабы окружающие еще раз обратили на нее внимание, подумав: «Э-э, из этой важной женщины получился бы отменный знахарь». Мечтая подобным образом, Треснутое Копыто вздрагивала, зябко косилась на Много Знающего. Будто последний умел читать чужие мысли.

Усилия калеки пропадали зря. Сколько старуха не дулась, ей не удавалось принять достойной случаю позы. По-старому впалой оставалась грудь. Да разве назовешь грудью пару сморщенных кожаных мешочков, присохших к ребрам? Деформированные старостью и отложениями солей позвонки удерживали спину в полусогнутом положении, а черно-синие, с венозными шишками ноги отвращали взгляд. Но несмотря ни на что воспоминания о недавнем торжестве грели ее кровь. Треснутое Копыто втайне была благодарна желторотому охотнику за его болезнь. Благодаря которой племя узнало про достоинства старейшей обитательницы стойбища. Спасибо Тонкому Дереву, и его неразборчивости в еде! Смотри-ка: и среди современной молодежи попадаются невольно приличные экземпляры. Незатейливый дурак лишний раз оттеняет способности умного человека, и тем полезен. Вот и Сим, при всех его достоинствах, довольно прост. Будь у него под черепом хоть чуточку мозга, он обратился бы за советом к ней. А уж у Треснутого Копыта всегда имеются кой-какие соображения, познакомиться с которыми кое для кого было бы очень полезно.

Разобраться хорошенько, так старуха, действительно, обладала острой наблюдательностью. Физическая ущербность, понуждающая ее большую часть жизни проводить в жилище, способствовала обостренному восприятию сторонних событий и чужих поступков. Единственный здоровый глаз Треснутого Копыта примечал все: натянутость в отношениях Шиша и знахаря, ненависть Тонкого Дерева к новому Вожаку, и подчеркнутую неприязнь последнего к пришельцам. Подсмотренное, унюханное, нащупанное и подслушанное копилось в ней, чтобы когда-нибудь обратиться в действие. Следопыта постигла неудача? Тем хуже для Живущего За Рекой и тем лучше для старухи: она начнет собственное расследование, которое само собой разумеется, увенчается успехом... В иссохшем теле калеки поселилась страсть к сыску.

Небольшой горсти зерен, пораженных темными рожками, хватило бы для целого племени. Для умерщвления двух человек достаточно крохотной щепотки. Столь малое количество трудно заметить, если оно попало в еду: черные крупицы отравы неразличимы среди порошинок угля и золы, обычно усеивающих жаркое. Все-таки почему злые духи выбрали только двоих? Или это произошло случайно? Откуда, в таком случае, появился яд, и где он находился прежде, до того как попасть в мясо?.. Случайное отравление она исключила сразу: части оленьей туши перед обжариванием промываются в ручье — Люди Камня брезгливы к грязи.

Треснутое Копыто не брала в расчет, что, рассуждая подобным образом, она подразумевала чей-то преступный умысел. Это было несущественно. Даже намекни ей кто-нибудь про умышленное отравление, она поразилась бы. Треснутое Копыто занимала чисто, техническая сторона проблемы. Ей хотелось понять, где находились темные рожки накануне несчастья. В самом деле не просыпались же они с крыши... Стоп! Как раз с крышей что-то было такое...

На дворе все оставалось по-прежнему: вытоптанная добела поляна, с множеством отпечатков босых ног после вчерашнего дождя, редкие березы возле спуска в лог, куча кремневых сколов на срезе широкого пня, излюбленном месте работы Много Знающего, неизменная треугольная гранитная плита по левую руку от жилища... И ни одной живой души — днем стойбище пустовало.

Она, раз за разом, обшаривала глазами привычный пейзаж, пока внимание ее не привлек кем-то, — и совсем недавно, потревоженный край крыши. Прилизанное дождевыми струями и ветром травяное покрытие по всей площади сохраняло однотонный бурый цвет. Только справа от входа проглядывало коричнево-зеленое неправильной формы пятно. Оно походило на развороченный, а затем искусно прилаженный на старое место пласт слежавшейся травы. По нижней границе пятна топорщились стебли гладыша.

Треснутому Копыту снова повезло. Покрытые светлыми ворсинками стебли были пустотелыми, как им и полагалось от природы. Одновременно они выказывали свежие осаднения на наружной поверхности. Не будучи следопытом, каждый мог сообразить — пучок гладыша шевелили еще до дождя, отчего трубки стеблей надломились, а отдельные расщепились во всю длину.

Старуха привстала на цыпочки. Ее скособоченная фигура страшно перекосилась; резко заныла спина, а в основании хребта что-то явственно щелкнуло. Превозмогая себя, она балансировала на одной ноге...

Осмотр трофея завершился довольным чмоканьем. Ай да Треснутое Копыто! Предпринятые усилия вознаградились с лихвой. Осталось вернуть помятые стебли туда, где они лежали раньше.

Обратная операция удалась с третьей попытки. Правда, удалась не полностью — дудки лесной моркови топорщились заметней прежнего. На большее не хватило терпения. Внутренний голос подсказывал, что лучше поспешить и убраться восвояси. Тревога была безотчетной. Хотя... В какое-то мгновение почудилось, что в кустах за поляной промелькнул человек. На всякий случай она проковыляла под навес и оттуда глянула на подозрительное место. Из кустов выбежала крупная мышь...

Больше собственной смерти Треснутое Копыто опасалась нечаянного свидетеля своего расследования. Люди давно потеряли совесть. Самый порядочный из них не постеснялся бы присвоить плоды ее трудов. Доказывай после, что именно ты, а не кто-нибудь другой, первой натыкалась на серьезную улику. С каждой луной люди портятся все больше; так что подозрительность старухи вполне оправдана. Ныне она не могла бы поручиться за сохранность даже растрескавшейся клюки, на которую опиралась при ходьбе. Только отвернись, сопрут! Утащат обязательно. Судите сами. Сегодня разбрасывают собранную вами золу. Завтра обламывают конец вашей любимой иголки. Чего ждать дальше? Скоро ту же клюку она не сможет доверить и Шишу. Тот, кто путается со зловредной пришелицей, оставившей старуху без острого инструмента, тот сам способен на всякие пакости... Мысли Треснутого Копыта повернули в привычном направлении.

Ночами в далекой степи, где ярко-синий мрамор неба упирается в многоцветный гранит земли, судорожно полыхали зарницы. Время гроз миновало; всполохи были столь же неуместны, как неуместна капель в разгаре зимы. Природа по-своему досадовала на человека, отчего рушился извечный порядок, а приметы больше не сбывались. Знахарь ворчал: мол, у духов равнины кончилось терпение — слишком часто Поедающие Глину выжигали траву, устраивая облавы. Дым от полыни, мятлика и типчака застилал горизонт. От частых загонов вытаптывалась зелень у родников. Лишенные благодатной тени духи воды покидали поверхность земли и уходили вглубь.

«Если люди не возьмутся за ум, они скоро перемрут, не найдя на голой земле ни сладкой воды, ни свежего мяса», — предрекал знахарь. Живущий За Рекой Сим поддакивал ему: «Молодежь попусту изводит добрые кремни. Если так пойдет и дальше, то Люди Камня будут выходить на охоту с голыми руками», — печалился Много Знающий, и Расщепленный Кедр раздавал юнцам подзатыльники за каждый расколотый наконечник. Кремни, действительно, кончались. Приносившие их степняки давно не показывались в предгорьях...

Сказки, которые рассказывала Длинноногая, вызывали у Шиша оторопь. Короткими летними вечерами он размышлял над ними. Возможно женщина выдумала лишнее и настоящая жизнь пришельцев была иной. Но тем хуже для Длинноногих. Взять их отношения с духами. Кто-кто, а Шиш отлично знал, что духи есть, и одновременно, их как бы нет. Духи нуждаются в жилище, как орех в скорлупе. Утратив оболочку, незримое не способно проявить себя, и наоборот — оболочка без духа мертва. Взять пришельцев. Поначалу они с пеной у рта доказывали, что духи — это выдумка. Что (ха, ха и ха!) любая вещь или животное существуют сами по себе. Пусть Людям Камня придется целую луну питаться только жгучим луком, если пришельцы правы. Проткните большеухого копьем, тотчас что-то тонкое и крайне важное для жизни покинет зверька. В природе все обладает двойным содержанием. Дух — это характер вещи. О чем тут говорить! Но приходит день, когда женщина чужого племени вдруг заявляет о вере Длинноногих... в духов! Заявляет так, словно духи пришельцев несравненно крупнее здешних. Ну, в таком вопросе не важны размеры. В малом теле бывает огромная сила; в крупном звере нередко гнездится большой страх.

Если придерживаться истины, Длинноногая вела речь о двух духах. Она называла их — Белым и Черным. Дальше ее вымыслы заползали выше гор. Добрый Белый Дух умел все. Он сделал мир, а заодно и пришельцев. Последнее говорило не в его пользу.

Черный занимался только тем, что мешал Белому...

Сотворив людей, Белый Дух принялся требовать от них слишком многого. Если верить пришелице, этот дух, похоже, крепко надоел Длинноногим бесконечными претензиями и нытьем о стремлении к самому лучшему — «Идеалу»... Если на каждое добытое животное непременно приходится еще лучшее, пока что не попавшее под удар копья. К чему, высунув язык, гоняться за «идеальным» рогачом, если он не существует в природе? До и сам охотник не хотел бы стать «идеалом». Не такой уж он дурак.

Пришелица обиделась на его слова, и сказала, что Шиш «утрирует». То есть перевирает смысл сказанного ею. «Идеального нет и быть не может. Весь смысл — в стремлении к нему».

Хорош гусь — этот Белый Дух пришельцев! Пусть страдают охотники. Пусть они бьют себе ноги устраивал загон. Но им, видите ли, не важна добыча. Главное — пролитый пот и натруженные легкие. Так что ли? Дудки! Люди желают лучшего, но достижимого. Направлять их в бесконечность за каким-то вымыслом способен лишь враг человеческого племени. Здесь охотник на стороне Черного Духа. Тот не обещает лишнего. Не призывает ограничиваться в еде и мечтать о богатой «охоте» после смерти. Знахари Длинноногих, которые сочиняют сказки о добром Белом, ни капли не смыслят в серьезных вопросах. Обитающее внутри человека — еще не человек...

Физическая суть охотника и его дух — две разные вещи. Пусть дух помогает телу при жизни, а тело закаляет дух для того, чтобы в последующем тот был достоин очередного хозяина...

Слушая Шиша, жёнщина пришла в ужас. Побледнела от злости. Заозиралась. Будто большие духи пришельцев вот-вот заявятся в стойбище, и набросятся на людей. Пришлось шлепнуть ее по мягкому месту; не больно, но чувствительно. От такой игривости она залилась краской:

— Перестань, Шиш! И, прошу тебя, не болтай ерунды о Белом. Ведь он — Бо-о-ог!

Вот те на! Белый Дух пришельцев получил новое имя. Создается впечатление, что в стойбищах пришельцев тараторят на трех языках сразу. Вряд ли это удобно. То-то охотник замечал, как неловки Длинноногие в общении друг с другом. Их речь сродни речи степняков, где громко или быстро произнесенное слово означает иное понятие, нежели тихое или распевное.

— Ты слушаешь меня?

Он отмахнулся:

— Мне надоело... Шиш сомневается в сказках пришельцев. Их знахари кормятся за счет «доброго» Белого Духа. Как Много Знающий кормился за счет болотного чудовища. — Он засмеялся. — Я согласен поверить в Большого Духа, когда при нем не будет знахарей. Дело знахарей лечить людей, а не бегать вокруг Бо-о-ога, пожирая мясо и коренья... — Смех сделался громче. — Сородичи Длинноногой чрезмерно хлопочут о духах. Что Людям Духи? «Они» и «мы». Они — это мы. А мы — не то же самое, что они. Шиш, по своей дикости, не сознает величия божьего. Он не видел...

— Чтобы съесть яйцо, не обязательно видеть курицу.

— Дикарь до смерти останется дикарем. — Судя по виду женщины, в ней, как раз, духа не оставалось — одно присутствие. — Белый Дух выше всех...

Он отпарировал по-охотничьи, «влет», словно добывал вставшего на крыло гуся. По этой части равных ему не имелось.

— Выше всех сидит ворона.

— Жалкий питекантроп!

Запахло руганью и слезами. Он отвернулся. Прищурился. Бить зарвавшуюся подругу не было настроения.

Зачастившие дожди превратили тропинку в грязный ручей, со скользкими, как однодневный ледок, берегами. Осень запаздывала, потому спешно опрастывалась влагой, туманами и остатками листвы на горных березах, обмерших в предчувствии морозов.

Поясницу Много Знающего ломило — верный признак буранной зимы. Несмотря на слякоть, люди запасались валежником. Подбирали то, что поближе и посильно для спины; валили сухостой; выдирали желтые от натеков смолы пеньки и корневища, особо ценимые знатоками огня.

Ожидание сделалось нестерпимым. Добрую часть луны Треснутое Копыто терпеливо помалкивала. Запутанный след ядовитых семян выводил на крупного зверя, и требовалась пустяковина, чтобы верная улика попала в трясущиеся старухины руки. Ожидать — тяжелее всего. Но для нее ожидание было делом привычным. Она ждала, когда поправится изувеченная нога и можно будет двигаться по-прежнему легко и свободно. Когда эта мечта не сбылась, приучила себя к ожиданию чуда, благодаря которому вернутся (кто не тешился подобной верой?) молодость и бодрость. Треснутое Копыто привыкла ждать. Однако теперь время тянулось исключительно медленно. Случались дни, когда старуха приходила в отчаяние. Подозревая, что ее могут опередить, что кто-то настырный и пронырливый уже ходит за ней по пятам, карауля момент, чтобы перехватить добычу. В такие минуты ее обдавало жаром лихорадочного возбуждения. В нетерпении она подползала к лазу, пожирая взглядом тропинку и с трудом успокаиваясь. У нее не оставалось сомнений — мясо темными рожками посыпал человек! Некто желающий избавиться от Тонкого Дерева и Остроносого. Случайность исключалась. Преступник не мог ошибиться; мясо всяк для себя жарил в отдельности, следовательно подбросить отраву мог только тот, кто считался другом обеих жертв и имел возможность сесть рядом с ними, не вызывая удивления у окружающих.

Снова и снова Треснутое Копыто перебирала в уме самые незначительные события того злополучного дня. Подозрение падало на пятерых. Дважды она предпринимала попытку разговорить Тонкое Дерево, но легкомысленный юноша начисто запамятовал, кто сидел рядом с ним у костра.

Настаивать на расспросах не хотелось — это значило вызвать ответный интерес. Всякий разговор приходилось заводить издалека. Следуя к цели окольными путями. На что, позабавленный внезапным приливом дружелюбия со стороны увечной, недалекий юнец отвечал хохотом и дурацкими шуточками.

От разговора с ним она так выматывалась, что еле сдерживалась. Порой ей хотелось выхватить из рук юноши прутик, которым он помахивал в ходе беседы, и отстегать Тонкое Дерево. Длинный тальниковый прут, непрестанно мелькающий у нее перед зрячим глазом, доводил Треснутое Копыто до бешенства. Зато молодой дурак был в восторге от изукрашенной замысловатыми рисунками палки...

Треснутое Копыто вскочила. Добраться до конца лога, где заготавливалось топливо для костра, выглядело сущим пустяком. Для здорового человека. Другое дело — она. Предстоящий путь казался долгим и полным мытарств путешествием, в котором на каждом шагу подкарауливает опасность сверзиться в грязь или сломать себе шею. Никогда прежде она не рисковала отлучаться так далеко от стойбища. Даже в добрую пору. Ныне же... Дождь, правда, кончился, и предзакатное небо мало-помалу очищалось от туч. Но все-таки стоило хорошенько подумать.

Старуха помедлила, и, наконец, решилась. Уже выбравшись на тропинку, она тут же запрыгала назад. Щит, которым прикрывали вход в жилище, был увесистым. Переплетенные прутья щита плотно прилегали друг к другу, не пропуская внутрь прохладный сырой воздух. Она сунула голову в теплый полумрак, прикинула на таинственно сопевшую ребятню, и подперла щит обломком жерди.

Постояла, прислушиваясь. Ладони хранили ощущение неошкуренной древесины. Кстати, куда девались жерди, принесенные знахарем из леса незадолго до гибели Остроносого? Еще одна загадка в ряду других. Треснутое Копыто будто сейчас увидела, как Много Знающий пересекает поляну с грузом березовых палок на плече. Любопытно! Она покачала головой. А затем поковыляла вниз по склону, временами припадая на зад, иногда устремляясь корпусом по ходу движения и тяжело работая клюкой.

Опасным участком дороги был узкий переход над провалом. Отвесные стены сходились вместе где-то глубоко под ногами. На самом дне провала шелестела вода. Пара окоренных стволов, служивших мостом, отсвечивали сыростью. Минувшие дожди усугубили положение, захлестав подходы к мосту грязью. Но Треснутое Копыто полагалась на тонкий в обхват ладоней сосновый хлыст, подвязанный за концы на уровне пояса, чтобы служить перилами.

К провалу старуха добралась благополучно; лишь в десятке шагов от моста растянулась во весь рост, проклиная раскисшую дорогу.

На мост она ступила сразу, будучи донельзя злой. Не разозлись она так, вряд ли бы начала переход очертя голову.

Сумрачный воздух затушевывал пустоту под ногами. Создавалось впечатление, что переход по мосту — дело не столь трудное: глазам бояться, ногам шагать. Она цеплялась одной рукой за хлыст, Перенося клюку вперед. Затем переносила упор на здоровую ногу, переводила дух и повторяла прием. Споткнулась старуха только раз, когда до противоположного края моста оставалось менее трети расстояния, и страх перед провалом почти прошел. Пытаясь сохранить равновесие, она усилила хватку; налегла на перила всем телом, но... опора ушла из рук. Перило подалось в сторону так свободно, словно сбитое каменной глыбой.

Пискнув по-щенячьи, Треснутое Копыто полетела в провал... Наверное, ее разыскивали бы долго, не насторожи возвращающихся охотников оторванные перила.

Зависший с одного конца хлыст был приделан на прежнее место, когда слух Расщепленного Кедра уловил идущие снизу стоны.

... Падение лишило увечную остатков подвижности. Жизнь едва теплилась в разбитом теле. Минула одна луна, потом другая, прежде чем Треснутое Копыто выкарабкалась. Немало изумив сородичей. Она вошла в сознание, но так и осталась лежать безгласной — язык ее онемел...

Знахарь еле сдерживался. Это чувствовали все, кто попадал ему под руку. Несчастье за несчастьем преследовали племя, и бедам не было видно конца. Ладно удалось разобраться с падением в провал проклятой старухи. Но кому стало от этого легче? Кому стало легче от того, что причиной несчастья послужил ремень пересохший за долгое лето, и лопнувший так некстати.

Охотники видели жалкие обрывки ремня своими глазами. И все-таки... Что погнало Треснутое Копыто на ночь глядя, да еще столь скверной дороге? Напрашивались и другие вопросы. Например: почему смущенно хмыкал Расщепленный Кедр, разглядывая лопнувший ремень? Ни на этот, ни на прочие вопросы ответов не было. Парализованная только мычала, бессмысленно поводя глазами. А Расщепленный Кедр пренебрежительно помалкивал. Не считая нужным поделиться догадками с вожаком. Этот старый пень большую часть жизни держался особняком, и никто не мог с полной уверенностью сказать, что у него на уме.

У Длинноногой резались зубы. Было, зубы мудрости у пришельцев развивались нормальным образом. Но проходили десятилетия, поколения, и однажды Длинноногие заметили, что последние из коренных зубов показываются на свет с большим опозданием. Первое время случаи были единичными, волнения в обществе не вызывали, представляя чисто научный интерес для специалистов. Постепенно загадочные случаи участились. Вскоре каждый из Длинноногих имел возможность испытать на себе прелесть «умудренности» в зрелом возрасте, когда десны становились непреодолимым препятствием для пробивающихся снизу коронок...

Все начиналось с зуда во рту. Через день-два зуд переходил в пульсирующую боль, от которой голову опоясывало жаром. Наконец, из багрово-водянистого пузыря проклевывалось нечто угольное, сгнившее в зародышевом состоянии.

Пришелицу не столько угнетала сама болезнь, сколько наивное удивление хозяев. Смолоду обретая законченный комплект твердых белых зубов, они поражались невиданной хвори Длинноногой. Их грубоватые насмешки и допотопные остроты сыпались со всех сторон. Бр-р-р! Но если бы только насмешки! Не меньшим унижением показалась ей отвратительная процедура здешнего лечения. В ходе которой знахарь залез к ней в рот заскорузлыми век не мытыми пальцами. Он радовался удачному, случаю продемонстрировать свое искусство, а вместе с тем — превосходство над чужаками. Заостренной палочкой он проколол наболевшую ткань в нескольких точках, посоветовав полоскать рот настоем ромашки и подорожника. С каким удовольствием она выплюнула бы в волосатую заносчивую рожу Много Знающего эту жгуче-горькую жидкость. Чаша терпения Длинноногой переполнилась: ее интеллект, ее достоинство день ото дня подавлялись своевольством окружающей стихии, неустройством здешнего мира, толстокожестью аборигенов — двуногих обитателей тесных продымленных пещер и землянок. Она была не просто чужой, она была враждебной духу этих людей. Ее изощренней в науках и логике разум оказывался беспомощным здесь — среди камня и зелени предгорий. Где не имелось потаенной щели, проникнув в которую, цивилизованный ум мог продемонстрировать могущество пришельцев. Теоретически последнее исключалось. В действительности же дело обстояло именно так.

... На земле пришельцев, с незапамятных времен, существовал единый народ, сплачиваемый единым государством. Объективности ради следует указать на то, что некоторые сложности в жизни Длинноногих все-таки наблюдались. Высказывались мнения, что громадные размеры государства-планеты придают обществу колоссальную инерцию, а следовательно, тормозят духовный прогресс. Авторы подобных высказываний забывали про плюсы инерции, благодаря которой общество могло скорее погибнуть, чем выйти из равновесного состояния. Человечество долго жаждало стабильности. Оно ее получило.

Государство-планета, общество-государство представляло собой сложную систему. Ничего не поделаешь: сложность — обязательная плата за совершенство. Большее число деталей и узлов системы — частые сбои в ее работе. Да, указы правительства порой достигали провинции неузнаваемыми. По такому случаю ходил анекдот: «Вышел указ — ввести совместное образование. А на окраинах расслышали — вводятся телесные наказания. Ладно, анекдот-анекдотом, но хватало и явных злоумышленников, смущающих народ. Время от времени, подогретые их речами ущербные граждане высыпали на улицы. Настаивая на межэтнических национальных особенностях отдельных групп. Крупнейшей государственный деятель Велес как-то остроумно и провидчески заметил: «Наше государство стоит любых материальных и человеческих издержек. Оно заслуживает возвеличивания хотя бы из-за величины подвластных ему территорий. Действительно. Разве Длинноногие имеют право поступаться завоеваниями, за которые предки пролили столько крови. «...Дело свято, когда под ним струится кровь.» На этом фоне заявления некоторых беспринципных типов по поводу какого-то самоопределения звучат по меньшей мере бестактно, если не кощунственно. Эти типы не в состоянии осмыслить элементарную истину: существующий — порядок — это реализованная мечта сотен поколений, спрогнозированная головами лучших представителей человечества. Поразительно, что обществу раз за разом приходится противопоставлять умственным завихрениям одиночек могучую волю объединенного народа — миллионов простых тружеников. Ибо безошибочен только здоровый инстинкт рядового работника. В противовес завирательству духовно-растленных индивидуалистов. Результирующая устремлений масс — основной закон для всех. Дело Центрального Форума и Главы государства выявить данную результирующую. Тот же Велес говорил: «Народ может, все. Но он не в состоянии сделать одного — понять, чего он собственно хочет. Наша задача — сказать ему об этом...».

Глава избирается народом. Форум назначается Главой. Форум в целях укрепления общества-государства обновляет Силы Спасения. Дабы никто не посягнул. Посягать, правда, давным-давно некому. Но тем хуже для гипотетических посягателей в будущем... . -

Среди Людей Камня чей-то голос решает многое, а чей-то, например Поздней Луны, не значит ровным счетом ничего. Далеко то время, когда обитатели предгорий, Живущие За Рекой и Поедающие Глину познают терпкую сладость растворения индивидуального в общественном. В государстве пришельцев всякий обладает основным правом — «осудить» человека выступившего против закона. «Закон суров, но это закон». Конечно, без привычки зрелище «осуждения» может вызвать тягостные эмоции. В чем она убедилась на собственном опыте. В день, когда большая толпа на перекрестке использовала свое высшее право.

... Зажатый в кольцо «оракул самобытности» мелко дрожал. Впередистоящие пояснили Длинноногой вину «осуждаемого».

Грузный рабочий сунулся острым, словно лезвие ножа, лицом к ее уху и усмешливо шепнул: «Этот хмырь додумался выйти на улицу с плакатом. Подучил кто, наверное. Плакатик не ахти какой... масляной краской: Государство бьет народ именем народа!"

От синей мешковатой спецовки и берета рабочего пахло ржавчиной. Он посторонился, пропуская ее ближе к «осужденному». Духота, спецовочная вонь, а главное — запах крови вызывали дурноту. Крупным планом промелькнули беззвучно шевелящиеся губы «хмыря», похоже он молился. Или нет... Подобные ему далеки от религии. Их набожность — просто маскировка.

По ходу «осуждения» она уловила один эпизод. Остро заточенный арматурный прут толщиной с большой палец уткнулся меж позвонков упавшего. Прут держал уже знакомый ей рабочий в синей спецовке. Рабочий был жилист, мышцы его заголившейся шеи отсвечивали кованой медью, однако она приметила с каким трудом заостренный прут входил в костлявую спину. Окружающие только мешали обладателю прута; толпа горячилась — большинство, ударов и пинков не достигали цели. Тупоносый ботинок на толстенной черной подошве вместо ребер «осуждаемого» пришелся в лодыжку «синей спецовки». Рабочий сморщился. Коротко охнул. Сузившиеся, как шилья, зрачки его выказали боль. Все-таки через пару секунд он подобрался; широкие кисти с утроенной силой налегли на прут. Глянув ниже, она сообразила, что крепышу в берете мешала не только толпа, но и сам «поклонник самобытности». Который часто дергал ногами, поводил спиной, увлекая за собой вонзившийся конец ребристой арматурины.

Это продолжалось бесконечно долго. До тех пор, пока железо не подалось вглубь еще на полсантиметра. Раздался услышанный всеми хруст. Пронзительный крик «осуждаемого» оборвался. Рабочий облегченно вытер пот со лба, вырвал прут и ударил умирающего по затылку...

Потом ей было стыдно за проявленную слабость. И в последующем она держалась более достойно. Ведь если подумать здраво, осуждение — зрелище для здоровых людей. А духовное здоровье общества дороже десятка-другого аморальных личностей.

Кликушество «хмырей» раздражало Длинноногую. Тем большей трагедией для нее стало то, что одним из вечно недовольных, обиженных на власть и общество явился, как оказалось, был Остроносый. Недаром от его высказываний и прежде у нее горчило во рту. Это была особая ни на что не похожая горечь, возникающая спонтанно и воспринимающаяся как болевой спазм. Рафинированный полынный вкус, попавшая на язык желчь, ожог слизистой хинином — производные той горечи. От нее зябли глаза, а сочные цвета красок распадались скоплениями бесцветных точек — словно газетные клише при большом увеличении. А эта противная привычка Остроносого отдуваться и кривить рот в разговоре. Эти набухающие с левой стороны жилки на шее, точь-в-точь как у престарелой, но упорно молодящейся женщины? Кажется Остроносого постоянно тянет оглянуться — не следит ли кто? «Народ и Силы Спасения едины!» — уголок его рта сползает к краю нижней челюсти... «Уф! Что там у древних: «Пахари все о волах, мореход толкует о ветрах, перечисляет раны солдат, пастух же — овец.» А наши распорядители — все о народе... И невдомек им, что нет никакого цельноделанного монолитного народа. Глупо, отрицать разницу в устремлениях разных социумов. «Вышли мы все...» Может и вышли, но обратной дорогой не запаслись... Человек — существо стадное... на стадии обезьяны. Но уж если отдельный член общества становится личностью, то общество обязано считаться с его интересами. Государство не может быть самоцелью... Пора понять, что на одной и той же почве произрастают разные овощи. А единство грядки не придает свекле вкус редьки... Всеобщее равенство — величайшая из иллюзий, для утешения... простофиль. Интересы Велеса никогда не станут печься о благополучии собратьев больше, нежели о собственном преуспевании. Никогда! Парадокс власти заключается в служении меньшинства в ущерб большинству. Только власть Личности над собой способна уравнять наши шансы на полноценную жизнь. Но это требует совершенно иной культуры».

Челюсти Длинноногой сжались. Щемяще отдалось в израненных деснах...

За недолгий срок пребывания среди Людей Камня Остроносый ухитрился изгадить все святое в ее душе, он надругался над идейными ценностями Длинноногих. Но если он прав, пускай на йоту, зачем Жил сам? Зачем не умер от тоски? Как он мог, как смел существовать с опустошенной душой! Ведь это его слова: «Власть над людьми людьми же и создается, и сами люди страдают от нее.» Чудовищный силлогизм! По мнению Остроносого человек обречен изначально; рождаясь, он обрекается на смерть; существуя, обречен изначально; рождаясь, он обрекается на смерть; существуя, обречен на непрестанные физические и душевные усилия; умирая, обрекается на забвение.

Она тоскливо сморщилась. Пришелица устала от тесного соседства аборигенов; ловила себя на мысли о том, что начинает считаться с ними словно с равными. Вот вчера она искренне оскорбилась на замечание Шиша: дескать, при еде она двигает кончиком носа. Его позабавила ее чисто анатомическая особенность. Она же почувствовала себя уязвленной. Отпарировав в ответ что-то насчет его волосатости. Зря конечно. Лобная кость охотника могла выдержать выпады и посильней. Он принял подковырку за комплимент, ощерился и прорычал: «Густой волос к счастью.» Остряк пещерный! Хорошо что духи прибрали Пхана. Иначе вовсе не было бы житья. Так в день прихода Длинноногих в стойбище Пхан задержал пришелицу и бесцеремонно ощупал ее с ног до головы. Все произошло настолько быстро, что она не успела возмутиться. Жесткие пальцы оставили на ее плечах, груди и ягодицах здоровенные синяки. В конце процедуры Пхан заржал, будто его выходка была невесть какой забавной. К чести старшего охотника с того дня и до последнего он больше не приставал к ней. Может на быкоподобного вожака повлияла дружба пришелицы с Шишем. Может его отвратило хрупкое телосложение женщины. Неизвестно. Однако страх перед Пханом прочно застрял в ее сознании. И разве в синяках дело. В минуты, когда мускулистые лапы, дикаря тискали ее, Длинноногой представилось, якобы огромный глаз холодно изучает жалкую жертву, в которой он видел не человека, не женщину, но выявил, доселе скрытое под хрупкой оболочкой, примитивное существо...

Протяжно замычала Треснутое Копыто. Пришелица склонилась над ней. В раскосых прорезях глаз парализованной мелькнул слабый свет...

Вода из свернутой кулечком бересты, прошитой оленьими жилами и залитой живицей, капля по капле впиталась меж губ старухи. Светлая влага окропила острый подбородок, всасываясь в пересохшую кожу. Отдельные капли скатывались вдоль ключицы на грудь, оставляя за собой светлые дорожки. «Еще?» Треснутое Копыто опустила веки. Длинноногая склонилась ниже. Слипшиеся от гноя глаза раздвинулись, оттуда на пришелицу глянула тьма. Когда Длинноногая заговорила, в ее голосе было смущение: «Бабушка, не сердись из-за иголки. Клянусь духами! Я попрошу Живущую За Рекой выточить тебе новую из кости Большого Клыка.» Свет в здоровом глазу старухи потускнел. Может услышанное пробудило в ней веру в выздоровление, в то, что ей снова может понадобиться острая игла, что, ее немые сейчас руки обретут прежнюю ловкость, а сама она станет ковылять по стойбищу, привычно ворча на глупую молодежь и предрекая вырождение племени. Однако в следующий момент парализованная припомнила, недавние события, почти раскрытую ею тайну, вслед за расследованием которой перед ней разверзся провал.

Плоское тело больной встрепенулось. Она повторила призывное мычание. Но возбуждение уже оставило ее. Она заснула бесшумным сном, каким обычно спят парализованные.

«Когда умрет ужаленный змеей

И снадобья не даст ему другой,

То вправе человек убить злодея:

Не спас больного снадобьем владея.

«Не все мы умрем, но все переменимся».

Цепь сходила, по склону. Охотник двигался в центре цепи. Подошвы его ног, ступая по земле, чутко ловили опору, не производя шума. Поднимать зверя было рано. Прежде требовалось охватить лес с трех сторон, тем самым перекрыв добыче путь к бегству. Потом загонщики поднимут крик, заулюлюкают, застучат колотушками по стволам, заухают по-совиному. Отчего чаша обезумеет, наполнится гвалтом и тревожно-переливчатым рокотом. Подобно длинному ремню шум удавкой стянет лес; хлеща по нежным ушам и дрожащим оленьим крупам; понуждая зверя к безрассудочному полету над землей — поверх мшистых валунов, через густой чапурник... Зверь побежит, не разбирая дороги, упреждая загонщиков. Вперед! Только вперед! На копья засады. Шарахаясь от диких воплей. Разбивая грудь о бурелом и сбивая в кровь копыта. Вперед! В спасительную тишину. За которой не предчувствуется сходящаяся клином загородка, с глубокой ямой на острие...

На ходу Шишу помстилось, а может кто рассказывал однажды, что было время и не знали люди мясной пищи. Насыщаясь мякотью плодов, да зеленью. Но многое изменилось в одночасье: другой стала зелень, утратили прежний вкус сочные плоды и коренья. Рухнула былая жизнь. Подобно тому как ушел в небытие Большой Клык. В этом мире постоянно лишь непостоянство. Зачастую мир меняется по определенной причине, а бывает и так, что следствие опережает причину, тогда окружающее выходит из-под власти всеобщих связей. Тогда разум застывает в оцепенении, не замечая разрыва в цепи познания. Ибо и разум — есть часть Вселенной. А летаргия Пространства — Материи — есть его беспамятство. Вот так когда-то расцепилась причинно-следственная связь, и обеспамятовали духи деревьев, кустарников и трав, обеспамятовал слух Большого Клыка. А когда небытие закончилось, духу Большого Клыка не осталось места на Земле. Природа и он сделались несовместимы на тончайшем уровне. Хотя не было тому ни скрытой, ни явной причины, коль сама всеобщая связь обусловлена беспричинностью.

Перед острым скребком времени бессильны роды и племена. Всему грозит исчезновение, если приток извне свежих духов не обновит вырождающуюся породу. На что был могуч Большой Клык, а скребок времени (безвременья ли) пересек становую жилу его бытия. Заблуждается Длинноногая, уверяя, что именно люди истребили зверя с тяжелыми клыками. Много Знающий помнит место, где остановилось дыхание сотен обладателей таких клыков. Где пожелтевшие кости Большого Клыка лежат толстым слоем, а Поколение за поколением Люди Камня испытывают трепет перед необъяснимой гибелью Большого Клыка. Предки человека пережили полуобморочное состояние мира, не заметив его. Человеческий дух молод и неприхотлив. Человечье нутро, подобно желудку свиньи или утробе косолапого, некогда ощутило вкус мяса и не отвергло его...

Многое знает знахарь. Еще больше знает Сим. Но никто не ведает, когда состарятся духи людей. Когда остановится время для разумного рода? Как некогда для Большого Клыка?..

Он появился в конце облавы. Его увидели на опушке, где худосочный осиновый подрост сменялся предзимним, не ко времени воспрянувшим травостоем, среди которого по-весеннему рдели распускающиеся бутоны касатика, купальницы и первоцвета. Он появился и две пары его темных изнуренных глаз пристально глянули на загонщиков.

Ему было меньше года. Он пошатывался на тонких без обычной звериной мощи ногах, шерсть на его узкой груди почернела от пота, а стройная шея натужно поддерживала голову... с двумя парами глаз. Глаза рельефно выступали на желто-кремовой мордочке, попарно располагаясь по вертикали.

Тонкое Дерево протянул руку.

Существо попятилось, присев на задние ноги. Замерло. Что-то сообразив, потянулось к человеку. Под влажной пленкой в угольно-сизой глубине зрачков таился счетверенный ужас. «Э-э-э», — отшатнулся юноша. Скрывая испуг, пошутил: «Олений дух ошибся. Лучше бы он послал Людям Камня две туши при двух глазах. На шутку не отозвались.

Знахарь шагнул вперед. Охотники затаили дыхание. Много Знающий обошел зверя по кругу — загадочные глаза следили за ним. Человек присел на корточки — зверь наклонил голову, в свою очередь уставясь на собственный живот. Хотя ничего интересного там не было.

Старший охотник выпрямился. Решение было принято, а важность момента требовала соответствующего выражения лица. Много Знающий приосанился. Вот когда пожалеешь, что духи предков обидели ростом и объемом груди. Трудно тягаться с покойным Пханом. У которого голос — и тот был погуще. Все ж таки знахарь оттопырил щеки выдохнул: «Табу!».

Охотники облегченно переглянулись. Расщепленный Кедр хмуро улыбнулся наивной хитрости Много Знающего. Интересно, кто бы осмелился поднять руку на диковинного урода, не наложи знахарь табу? Духи недаром подарили оленьему детенышу лишнюю пару глаз. Трудно сказать, чего они хотели этим добиться? и чем могла завершиться охота на такого зверя? Здесь — не сказка про летающую многоголовую змею. Слушать сказки безопасно. Куда опасней повстречаться с невиданным существом лицом к лицу. Много Знающий поступил правильно: лучше обойтись без риска. Попусту рискуют обиженные духом, да юнцы, которым приспело обзаводиться подругой... Ничто так скоро не достигает носа, как запах жареной печени. Проворней всего достигают ушей интересные слухи. Едва духи неба запалили костер, прибыли Живущие За Рекой, предводительствуемые Симом.

Следопыт сильно изменился с последней луной. Волос его побелел, почти как у большеухого холодной поры. Обожженная солнцем и ветрами кожа вылиняла. Загар сполз с лица, как старая кожа с ужа. На пути к стойбищу он дышал часто и сбивчиво; поднимаясь по отлогому склону, заметно запыхался, покрылся липким потом. Создавалось впечатление, что время, долго щадившее старика, наконец опомнилось и вонзило в ускользавшую жертву ядовитые клыки. Оно мстило за возможный промах: поспешно вылущивало зубы, выдирало волосы, нагоняло морщины на лоб и щеки следопыта.

Да, Живущий За Рекой постарел. Постарел и Много Знающий. В облике обоих появилось немало схожего. Шишу подумалось: «Никак знахарь и Сим больны одинаковой хворью?».

Примостившаяся подле охотника пришелица словно угадала его мысли, показав глазами на стариков. Шепнула: «Злой недуг овладел ими».

Охотник понимал ее неприязненное отношение к Много Знающему, однако накликать духов болезни на кого бы то ни было женщине не следовало. Но почему она решила, что это болезнь? Каждый человек стареет по-своему. А разве старость не схожа с затянувшейся болезнью? Он окинул внимательным взглядом Много Знающего. Безбровое лицо знахаря приобрело синюшный оттенок. Изредился некогда густой волос. Может Длинноногая и права, подхвати в его догадку, и старость здесь действительно ни при чем?

— Пятнистый хочет потолковать с Шишом, — коснулся сознания мягкий голос. Деланное равнодушие, с которым она смотрела куда-то в сторону, могло обмануть кого угодно только не охотника. Он достаточно изучил пришельцев, их надоедливую манеру не договаривать. Если Люди Камня скрадывали зверя, то пришельцы скрадывали собеседника. Они нуждались в недомолвках, напускали таинственность по любому поводу, а порой и без. Пора покончить с их хитростями. Уже последний хорек сообразил бы, что странные события предшествующих лун так или иначе имеют отношение к Длинноногим.

— Где Пятнистый ожидает Шиша?

— Неподалеку. Я провожу охотника.

— Пятнистый ждет только меня?

Женщина молча кивнула.

Этого следовало ожидать. Боязнь посторонних ушей была у чужаков в крови.

Конопатый пришелец ловил мотыльков. Вернее не одних мотыльков. Значительная часть его улова состояла из бабочек разной величины и окраски: голубянок, пальцекрылок, листоверток, многоцветниц и прочей порхающей пустяковины. Столь несерьезное занятие вызвало усмешку Шиша. Увлеченный «промыслом» пришелец этой улыбки не заметил. Он напоминал бестолкового щенка, которого донимали мухи. Пятнистого от щенка отличало одно — "охота" пришельца была несравненно удачней. Хотя «добыча» эта органически претила Человеку Камня. А впрочем... Дело вкуса. Поедающие Глину готовы ладонями вычерпать воду из первой попавшейся затхлой лужи, чтобы добыть головастиков или прыгучих крикливых тварёй, скользких и слизистых на ощупь. Которых степняки поедали с видимым наслаждением. Но те же степняки брезговали содержимым речных ракушек. Уважающий себя обитатель равнины не возьмет в рот ракушку, даже загибаясь от голода. Однако, к чести Поедающих Глину они не считают соплеменников Шиша дикарями за любовь к моллюскам и не выказывают отвращения к чужой трапезе. Не в пример Длинноногим.

Конопатый оставил бабочек в покое. Отряхнул ладони. С ходу «взял быка за рога».

— Шиш — храбрый охотник...

Ого! Сладкая приманка губит даже косолапого. Когда лиса ползет на брюхе — это не означает, что она хочет добра косачу. Лесть служит западней для спесивого. Охотник не хуже пришельца знает меру собственной храбрости.

— Болотные духи угрожают Людям Камня. Опасность день ото дня увеличивается.

Примечательная новость.

— Пятнистый был у болота?

Последовал утвердительный ответ.

— Пришлось. — Пятнистый смотрел в землю, но охотник кожей ощутил, сколь бдительно чужак улавливал каждое движение собеседника. — Я не думаю, чтобы табу вашего племени распространялось на меня.

Помолчали. Шиш насупился. Превозмогая себя, пришелец пояснил:

— Я бросал камни. Если они пролетали без помех, я шел следом. Смекалка чужака вызывала уважение. Шиш до подобного не додумался бы. Как не осмелился бы нарушить табу. Ну, если Пятнистый настолько смекалист, чего же он ждет от Шиша?

— Я.. буду говорить. Пусть охотник, со вниманием выслушает меня. Итак. Что мы знаем о болотном чудовище — обиталище злых и беспощадных духов? Первым погиб Ме-Ме... Чудовище напало на него у камышей, то есть — на краю болота. Откуда до места, где прячутся злые духи, можно достать копьем. Дальше... Поедающие Глину лишились жизни на расстоянии трех-четырех полетов копья от топи. Но с другой стороны. Я говорю — с другой, хотя последнее неважно: с любой из сторон расстояние до нужной нам точки, которую назовем центром, примерно одинаковое. Если брать от края болота, — растолковывал пришелец, видя затруднения охотника. — Пойдем дальше... — Он обрывал крылья пойманным бабочкам. Одной... Другой... Третьей... Радужные, белые, желтые, голубые лоскутки, вращаясь, скользили к земле. Шиша передернуло. Это было ничем не оправданное, неряшливое умервщление живых тварей. — ...Взять последнее нападение. — Длинноногий покончил, с бабочками. Повернулся к собеседнику. — ...Как близко от топи находились посланцы?

Обстоятельства гибели Пхана и его спутников еще не остыли в памяти Шиша. Он прикинул: болото плюнуло огнем, когда они поджидали Длинноногую. Тогда от них до камышей было изрядно. Однако... Во-о-он куда гнет конопатый пришелец! Рассуждая этаким образом, нужно учесть и более свежий случай — гусей, свалившихся на голову Тонкого Дерева.

Подсказку приняли с охотой:

— Вот-вот, думали мы и про гусей. Вчера мной дорога к болоту проверялась вновь. Чудовище разбило камень у начала тропинки ведущей к пригорку.

Озноб прокатился по телу Шиша. Скверно. Выходит, чудовище хорошо подкормилось за последнее время. Оно набралось достаточно сил, если смогло бросить огонь в пять раз дальше прежнего. Дельный совет давал Дуг: стойбище нужно переносить, Стоп! А если...

— Пятнистый когда-нибудь встречал чудовище, подобное тому, которое убило Пхана, Ме-Ме и других? — Он впился в чужака глазами; Склоненное лицо того выглядело непроницаемым.

— Пришельцу известно уязвимое место чудовища?

Вопрос, как говорится, в точку. У самой свирепой твари обязательно найдется или живот, или горло, которые не выдержат удара копья. Разумеется, когда оружие находится в крепких и опытных руках. Имеет ли болотное чудовище глаза? Почему бы нет. Коль оно видит добычу. В крайнем случае — слабым местом хищника может быть нос. Или он обходится без ноздрей?! В такую несуразицу охотник не поверит ни за что. Нет и, быть не может существа, способного уцелеть в этом мире, без обоняния и зрения одновременно.

Уклончивость собеседника мало обнадеживала. Он пространно и путанно «петлял»:

— Схватываться с существом, — он слегка запнулся, — которое Шиш именует «болотным чудовищем», мне не приходилось. Блестящезубый… — Нет. Ему явно было не по себе — крапинки на его лице позеленели. — Блестящезубый...

Продолжение звучало монотонно. Словно Пятнистому разом сделалось скучно. А может его клонило в сон? Скорее всего пришельца что-то смущало. Хотя уши охотника не улавливали посторонних звуков. Кроме длинноногих и Шиша в перелеске никого не было — он ручался за это.

— В общем так. — О Блестящезубом Остроносый больше не упоминал. — У меня имеются кое-какие соображения. М-м-мда... Чудовище нападает выборочно. Оно не бросается несколько раз кряду. До сего дня было так... Поразив Ме-Ме, оно отпустило с миром охотников, пришедших вослед косоглазому. Растерзав степняков, чудовище оставило в живых их сородичей. Зато через два дня оно яростно набросилось на посланцев и Пхана. Дав уйти остальным. О чем это говорит? Только о том, что, умертвив две-три жертвы, страшный хищник на время затихает или… или временно становится беспомощным. Да злые болотные духи владеют страшным оружием. — Говорящий оживился. Повеселел. Неужели его радуют огненные зубы чудовища? Ну, конечно, Шишу попросту привиделось, что Пятнистый симпатизирует людоеду. Ни один человек, будь он в здравом уме и рассудке, не станет сочувствовать опасному хищнику. Злые духи напоминают мне ловушку для лис. Чтобы она сработала, ее всякий раз нужно настраивать.

Вот это лучше! А то Шиш уже начал подозревать, что Длинноногий не в состоянии говорить кратко и внятно. Так думал охотник. А конопатый пришелец в это время мучительно соображал, как «разжевать» для Человека Камня понятия, которыми привыкли пользоваться пришельцы. Он думать не смел о духовной пластичности их интеллекта. Он отвергал, казавшееся диким, предположение, что человек во все эпохи равно велик и одинаково ничтожен как перед Пространством — Материей так и перед собственным Духом! Будучи малой частью этих величин. Длинноногие гордились дистанцией отделяющей их от первобытного состояния. Будто дистанция эта была непрерывной и поддавалась элементарному исчислению. Сам Пятнистый снисходил до Людей Камня. Однако эта снисходительность умиляла лишь его самого. Снисходительность всегда сродни заносчивости. А для заносчивости у пришельцев не могло быть оснований. Однажды народившись, разум не менялся качественно. Сознание Шиша столь же пытливо и просветленно, как забывчиво и поспешно сознание пришельцев. Если соплеменники Шиша безотчетно преувеличивали животную часть собственной сущности, справедливо наделяя способностью мыслить даже зверя, то Длинноногие непомерно превозносили сознательное начало, пренебрегая своими животными корнями. И тех и других могло бы примирить одно — человечество не одиноко в бесконечном времени. Позади и впереди его всегда есть другие. Страдающие подобно ему. Радующиеся как он. Нет ничего фатального в бренном мире. Животворящий Дух вечен. Вечна его обитель. И равная мера отпущена каждому поколению: Шишу доступна отвлеченность мышления Длинноногих, а пришельцы хранят в себе первородную кровожадность Пхана. И если обитатель пещеры считает кровожадность ничем не оправданной свирепостью, то Длинноногие, запамятовав о том, за давностью лет, допускают жесткость, как печальную, но приемлемую необходимость...

Шиш легко представил картину будущей схватки. Охотничьи: владения чудовища быстро увеличиваются в размерах. Как ни крути для Людей Камня осталось всего две возможности: бежать или уничтожить хищника. Выяснилось и кое-что отрадное: чудовище атакует только тогда, когда, его жертва находится в пределах прямой видимости. Значит обоняние можно исключить. А большой камень, толстый пень, высокая кочка — надежно прикроют охотника.

Пришелец покривился:

— Если бы. Никто не спорит, до настоящего времени злые духи смирно отсиживались под слоем грязи. Но кто может поручиться, что они будут сидеть там и впредь? А ну как они выберутся на сушу? Хуже того — взлетят? — Лапы и крылья! Лицо Шиша запламенело. Как он мог упустить из виду! Длинноногий прав: в борьбе с чудовищем шансов на успех у охотника гораздо меньше, чем ему показалось на первым взгляд. Что же, и он не прост: на его стороне быстрота движений и точность удара. Не зря Пятнистый выбрал именно его…

Шиш лукавил сам с собой. К кому еще мог обратиться чужак? К Расщепленному Кедру? Старый добытчик отказался бы наотрез, он не принимал Длинноногих всерьез. К Много Знающему? Результат был известен наперед. Нет, нет и нет! Кроме Шиша не было кандидатур.

Охотник не ошибался, хотя многого пока не знал. Он не знал, например, что его смелость Длинноногий объяснял недостатком развитого воображения. Что вероятность остаться в живых после схватки с чудовищем для Шиша равнялось нулю. Что обсуждая вариант с Шишом, Длинноногая упирала на моральную сторону дела, Но о какой морали шла речь? Какие нравственные нормы применимы в пещерном мире, на фоне грязных блохатых шкур? Нужно быть реалистом: бытие определяет сознание Пятнистый добавил бы — и мораль. Что касается Длинноногой, Пятнистому было ясно: женщина симпатизирует крупному, полному первобытных сил самцу. Ох уж этот атавизм женских пристрастий! Однако он, Пятнистый, не вправе идти на поводу у первобытных чувств...

Лицо пришельца передернулось.

... Длинноногая не доискивается сути вещей. А ведь разум не просто «две ноги, две руки и зачаток речи». Разумеется, Люди Камня разумные. В определенной степени. Но разум их одномерен, иллюстративен, как одномерна и конкретна живопись Тонкого Дерева. Длинноногая в восторге от пещерных карикатур: «Ах волшебный примитивизм! Ах таинство первобытной искусства!». Она забывает, что это — потом, позже, спустя тысячи лет. Потом будет фурор: гениальная пластика… первобытный шедевр... Это через много веков инфантильным «знатокам» пещерного искусства мазня Тонкого Дерева покажется идеальной. Те-те-те… Талант? Талант сродни помешательству. Достигая многого в одном, личность неизбежно теряет в чем-то другом. Зато абсолютно «нормальный» человек — это полное безумие. Конопатый пришелец любил мыслить парадоксами.

... Мазня, пещерного «художника» гениальна в пределах своего пещерного времени. Как гениален рисунок трехлетней девочки. Он гениален в силу того, что он... трехлетен. Карандашная мазня шимпанзе — всегда шедевр, потому что обезьяне не должны рисовать...

Он вернулся мыслями к охотнику. Рослый дикарь являлся отличным полуфабрикатом. Длинноногим присущ естественный гуманизм по отношению к живому. Однако высшее проявление гуманизма заключается в жертвовании простым на благо сложных структур. На пути к совершенству необходимы затраты. Сородичи пришельца уплатили по счетам. Настала очередь Людей Камня...

Было заметно, что пришелец хитрит, но охотник прикинулся слепым. Ныне племя нуждается в каждом, кто хоть на что-либо пригоден.

Задача, которую ставил Пятнистый перед Шишом, получалась головоломной. Чужак потел, стараясь предусмотреть каждый шаг. Кучка влажной глины принимала в его руках причудливые очертания. «Болотное чудовище», — показал он наконец на глиняного урода. Сомнительно, чтобы до ушей измазавшийся в жирной глине пришелец сумел изобразить жестокого хищника. Ему явно не хватало сноровки. Обитатели равнины надорвали бы животы, глядя на нелепое изделие, похожее на вывороченный из земли пень. Высыхая, «чудовище», обязательно растрескается и развалится на куски. Не в пример горшкам степняков. Надо заметить, что соплеменники Шиша не признавали глиняных сосудов. Ведь глина — та же грязь. Глиняные горшки неустойчивы и хрупки. Каменные плошки надежней. Правда, они тяжелы. Но хранящаяся в них пища не утрачивает приятного вкуса. А полежавшее в глиняном горшке мясо начинает отдавать землей. Кому охота глотать грязь! Пусть ее едят красные черви да степняки. Охотник ничего не имеет против Поедающих Глину. Но себя он уважает ничуть не меньше.

Уязвимое место чудовища, по мнению пришельца, выглядело совсем крохотным. Нечего было и думать попасть в него копьем. Кабаний глаз был бы лучшей мишенью.

В предстоящем поединке главное зависело от настроения злых духов. Приподнимется ли чудовище над поверхностью болота, при виде охотника? Высунется ли оно настолько, чтобы можно было поразить его в сердце? Этого Пятнистый также не знал. Он обещал лишь отвлечь внимание злых духов, пока охотник подбирается к цели.

Единственное на чем пришелец настаивал решительно — это чтобы Человек Камня оставил в покое голову чудовища. Череп которого толще черепа, косолапого, и не треснет под тяжелой дубиной.

— Необходимо — убежден пришелец, — попасть на спину зверя, тогда успех обеспечен. Пятнистый сыпал советами и указаниями; словно раньше не занимался ничем другим кроме как Охотой на болотных чудовищ. Истребляя их целыми стадами.

Шиш терпел. Помалкивал, хотя язык у него прямо-таки чесался. Ну что сказать на такое предложение Пятнистого — отправится на борьбу с хищником... без оружия? Оружие-де будет только мешать. Вот те на! Сколько помнится, копье и дубина еще никому не мешали подобных случаях. С чего вдруг они помешают Шишу в столь опасном деле? Э-э-э, пусть пришелец талдычит свое. Когда охотник подберется к чудовищу, он увидит сам; куда и чем бить. А раз назойливый советчик так умен, пусть попробует унять чудовище без Шиша.

Горы фиолетово светились. Искры небесного костра густым роем проплывали вверху. Целый сноп искр, пересекая небо, уходил за край земли. Выказывая тем самым где духи грядущего дня сохраняли жар для нового костра. Искры мерцали в полете: одни из них гасли, но поднимались и зависали над землей другие, когда духи неба шевелили подернутые темно-сизым дымом головни.

Пятнистого охотник видел со спины. Шиш кружил возле чужака; отовсюду взгляд натыкался на спину пришельца, с резко очерченными на ней тенями от острых лопаток. В охотнике не было удивления. Каким-то образом он понимал: это время и страх перед окружающим миром сыграли с пришельцем нехорошую шутку, лишив его лица, и оставив только спину и тощий, будто у молодого волка, зад.

Каждому ведом страх, люди знают глаза страха. Они всегда разные: по-рысиному желтые, кроваво-точечные, как у разъяренного косолапого, смертельно-льдистые, словно выстуженные зимним ветром...

Страх пришельца виделся иначе — у него вовсе не было глаз. Он был бесформенным и бесцветным. Такое случается, если человек боится... самого себя.

— Кто ты? — палец Шиша проткнул пустоту. Тотчас неведомое внутри черного чучела шевельнулось, оттеснив руку охотника.

Темная фигура ответила, по-прежнему не имея лица:

— Я человек.

— Как твое прозвище?

— Что тебе в имени моем? Когда-то меня назовут Чудотворцем. Этого достаточно? Шиш повторил последние слова пришельца. Набор звуков оцарапал язык, резанул губы, но не вызвал отклика ни в памяти, ни в сердце. Имя чужака было пустым и лохматым, точно расклеванная еловая шишка. Имя его походило на такую шишку. Именно походило не более. Потому что где-то в центре его, под слоем растопыренных чешуек, не содержалось ничего, никакой плотной ткани — только эфемерный стерженек, давно утративший, свое предназначение...

Распухала фиолетовая шкура над остроконечными вершинами гор. Сине-лилово-сиреневые блестки пятнали небосвод, приглушая искры Большого Костра.

Охотник искал, но не находил рта пришельца. Звуки зарождались сами по себе, в недрах мрачной, свернувшейся в цилиндр, спины.

— Зачем Пятнистый пришел к Людям Камня?

— Я пришел, чтобы встретиться с гобой, чтобы дать бессмертие Шишу. Ибо я — есть ты.

В руках охотника лопнуло древко копья. Оно давно нуждалось в замене. Обломки упали на камни. Наконечник высек о гальку искру. Острые лопатки пришельца трепыхались в испуге, будто крылья; сошлись ближе.

— Бессмертие?! Зачем оно Человеку Камня. Вечен только дух. Зачем Шишу удерживать дух при себе так долго? Рано или поздно второму «я» охотника потребуется здоровый и молодой хозяин. Шиш не желает обкрадывать нарождающуюся жизнь. Нельзя рушить извечный порядок вещей.

А голос пришельца предупреждал;

— Бессметрие необходимо для познания вечности. С его помощью можно подняться выше всех и облагодетельствовать человечество.

Хотелось сказать, что Пятнистый запутался в двух соснах. Невозможно сделать человека бессмертным: ведь конец всякой жизни — есть начало иной. Шиш засмеялся, сглатывая едкие от соли слезы:

— Мне хорошо среди людей, с которыми я вырос. Я не хочу жить дольше других. Пусть вечностью владеют невидимые. Шишу незачем быть выше остальных...

— Охотник не знает себя. Человеку свойственно каждодневное недовольство своим положением в племени. А племя постоянно нуждается в вожаке. Совершенная власть — это бессмертие властителя. Лишь практически вечный властитель гарантирован от банальных изъянов и пороков — пристрастий и привязанностей...

Холодом потянуло от чужака. Со стороны высоких скал большими прыжками приближалась зима, с прищуркой поглядывая на нечаянную красоту бабьего лета.

— Но кто ты?

— Я говорил: что тебе в имени моем? Перед тобой тот, кого ты считаешь своим духом.

— Вранье, — отмахнулся охотник. Тотчас дневной свет проник в его глаза; задавило в висках, сухостью опалило рот. Далеко впереди мелькнула фигура пришельца, пробиравшегося к стойбищу. Или то был не Длинноногий?

Он соскользнул к ручью, где долго глотал пахнущую талым воду, тяжело переводя дыхание в промежутках между глотками.

«Охота» на болотное чудовище откладывалась со дня на день. Во-первых, глупо спешить в важном деле. Во-вторых, опять зарядил дождь, и шел с перерывами трое суток. А когда дождь прекратился, понадобилось время для подготовки.

Предстояло разведать подходы к топи. Прокаленный летней жарой грунт, по счастью, не успел перенасытиться влагой, но кое-где образовались лужи, а лог, в узкой части своей, оказался непроходимым. Этот длинный, мелеющий в направлении камышей, лог был облюбован Шишом в качестве укрытия по дороге к болоту. Крутые от провала стенки в дальнейшем переходили в отлогие склоны, делая, однако, человека невидимым для чудовища. Привлекало и то, что мелкая часть лога завершалась в самой гуще рогоза и тростника, откуда до чудовища было рукой подать. Таким образом, следуя намеченным путем, охотник находился в относительно безопасности. Сложности начнутся потом. Когда высокие стебли прибрежной растительности останутся позади. Болото обмелело, но преодолеть широкую полосу вязкой грязи в один прием вряд ли удастся. Оставалось надеяться на предприимчивость конопатого пришельца, да на подстраховку, придуманную охотником вопреки наставлениям пришельца. Человек Камня не думал целиком полагаться на Пятнистого. Появиться во весь рост на глазах у злых духов можно, если иметь в запасе кое-что еще, помимо быстрых ног и подозрительного напарника. Поэтому в критический момент в игру должен вступить Тонкое Дерево.

Юноша принял предложение Шиша с восторгом. В порыве благодарности у него увлажнились глаза: как-никак один из лучших охотников предгорий берет его в помощники. А он всегда готов идти куда угодно, и для чего угодно, если позовет Шиш. Хоть в волчью нору голышом! Не говоря уж про участие в невиданной за всю историю Людей Камня охоте...

Намеченный на утро поход снова был перенесен и снова не по вине людей.

Они появились на закате. Сияющие отраженным солнечным светом они появились в воздухе одно за другим. Мгновение тому назад яркие точки, они в считанный секунды выросли в десятки раз. Сверкающие тела надвигались от равнины в сторону гор.

Когда охотник выскочил из жилища, они уже представляли собой гигантские, похожие на перловиц, раковины.

Летающие раковины передвигались с бешеной скоростью. Отдельные замирали на миг. Срывались снова, круто меняя направление. Другие заворачивали под произвольным углом, не теряя при этом хода. Были и такие, что исчезали вдруг, без видимой на то причины. Создавалось впечатление, будто они испарялись, превращаясь в тончайший прах. Чтобы тотчас засиять на прежнем месте с удесятеренной силой. Нельзя было исключить, что, взамен исчезнувших, из плотного воздуха выныривали новые. Но все раковины походили друг на друга и глаз не был в состоянии различать их.

На высокий валун, запаршивевший от лишайника, и известково-белый от древности, охотник заскочил одним рывком. Изготовленное оружие ему не пригодилось: на его немой вопрос Пятнистый ответил отрицательным желтом — летающие раковины не имели отношения к болотистому чудовищу. Пришелец сохранял спокойствие. Впрочем замечалось что и его взволновало происходящее. Иначе отчего он недоуменно пожимал плечами?

Люда Камня стояли, высоко задрав головы и разинув рты. Тогда как пространство над поляной заполнялось множеством летающих тварей. Невзирая на кажущуюся беспорядочность движений, «раковины» ухитрялись не сталкиваться друг с другом. Они расходились невредимыми и тогда, когда встречались лоб в лоб на встречных курсах. Летающие «моллюски» всякий раз избегали соприкосновений. Было очевидно: светящиеся тела не подчинялись земным законам.

Длинноногая дрожала рядом с охотником. Она не смела покинуть валун, подъем на который стоил ей ободранных коленок Как бы то ни было она не оставляла Шиша и он был благодарен за это. Хотя сейчас он не поручился бы ни за нее, ни за себя. Ни за Много Знающего, разверстой пастью которого можно но было ловить птиц.

Наверное Шиш все-таки моргнул, прогоняя набежавшую на глаза влагу, так как пропустил пугающий момент, когда один из сверкающих летунов круто упал вниз, и застыл над головами остолбеневших людей. Теперь «раковину» видели отчетливо. На ее поверхности не имелось четких деталей; по слепящей глаза выпуклости скользили смазанные фиолетовые пятна в виде кругов, полос и змеек.

После короткого замешательства послышался предостерегающий возглас знахаря. Чуть позже в воздух взлетел камень...

Тонкое Дерево радостно взвыл. Брошенная им галька попала точно в центр «раковины». Юноша мог гордиться собой: он сумел попасть в мишень с первого броска. А это было сложно, если учитывать, что летающая тварь находилась прямо над поляной и траектория камня выходила предельно крутой

Но торжествовал он недолго и преждевременно: галька вошла в светящуюся плоть, и... исчезла, не вызвав заметных последствий.

Улыбка остывала на лице молодого охотника, когда «раковина» слегка сплюснулась; фиолетовые тени на ее боках замелькали чаще. Сыграл ли какую-то роль попавший в нее камень, может просто пришел черед нового маневра, только летающая тварь упала прямо на Шиша с Длинноногой... На виду у племени они оба исчезли в ярком свете поглотившей их «раковины».

Сияние прекратилась неожиданно для всех. Полуослепшие люди напряженно вперились в подступившую тьму, которая быстро разредилась, открыв небо. Небо было пустым и чистым, словно отродясь не было летающих «тарелок», ни внезапного затемнения. А был далекий закат. И все так же шелестели листья на деревьях.

Охотник и пришелица стояли на верхушке валуна, как ни в чем ни бывало. Светящиеся «моллюски» пропали. Более не напоминая своим голубоватым свечением о громадности окружающего мира.

Первым прорвало чужака. Кажется штуки, которые Много Знающий обозвал летающими раковинами, никому не причинили вреда.

— Чего бы ради они причиняли нам вред? — Громыхнул Расщепленный Кедр. — Это человеку положено есть ракушек, но никак не наоборот.

Подруга Поздней Луны, юная Ракушка, сконфуженно придержала руками пухлый живот, словно ее имя было причастно к случившемуся нападению.

Пришла в себя Длинноногая:

— Когда взбеленившаяся тварь налетела на нас, я ничего особенного не почувствовала. Это похоже на туман. — Поправилась.

— На плотный, сухой туман.

Повернулась к Шишу:

— Люди Камня когда-нибудь наблюдали подобное?

Острый слух знахаря дал себя знать. Он подошел ближе: — Наше племя не встречало такого. Людям Камня все равно — птицы это или плавающие по воздуху ракушки... — Слушатели почувствовали напряжение в его голосе. — Пятнистый имел дело с болотными духами? Если и нет, почему он решил, что кружившие над нами «раковины» не сродни чудовищу, прячущемуся в вонючей грязи? Разве он не видел, откуда прилетели светящиеся твари? Чужак побледнел, а знахарь уже наседал.

— Может пришелец ослеп? Но зато видели мы. Раковины прилетели со стороны топи, от того проклятого болота, на которое наложено табу!

Пальцы Длинноногой стиснули запястье охотника. Она как и ее опешивший сородич попала в довольно затруднительное положение, ибо Много Знающий выбрал удачный момент для мести. И теперь открыто издевался над пришельцами.

— Чужак молчит? Пусть Длинноногая ответит за него. Ага! Она тоже проглотила язык. Уж не она ли приманила в наши края опасную дрянь? Я уверен, что пришельцы могли бы о многом поведать нам, не откажи им дар речи. О чем Пятнистый сигналил Шишу, когда светящиеся твари кружили здесь, словно голодные вороны? Или меж створок крылатых «ракушек» имеется вкусное содержимое, которое чужаки берегут для себя...

Много Знающий бил наугад. Koe-какие сомнения относительно пришельцев у, него зародились давно, еще с момента гибели Ме-Ме. Тогда своими сомнениями он поделился с Пханом. Однако старшего охотника подвела самоуверенность; за что он в конце концов и поплатился. За последнюю луну сомнения знахаря перешли в уверенность. Но одной уверенности было мало, зато покуда Длинноногим покровительствовал Шиш. Требовались серьезные улики, а их то как раз не находилось. Недавняя встреча в лесу могла бы кое-что прояснить, ибо даже на расстоянии было заметно, что между Шишом и пришельцами шла речь о чем-то важном. Подслушать беседующих не удалось, знахарь видел, сколь осторожен и опаслив Пятнистый, не зря же он заманил охотника на такую глухую поляну...

Образовавшаяся пауза позволила Длинноногой перейти от обороны к наступлению:

— Много Знающий — мудрый человек. Мы — Длинноногие убеждены: летающие «раковины» безопасны. Правда, — она обратилась к Тонкому Дереву, — нельзя швырять камнями во все, что движется. Целясь в большеухого, можно угодить в косолапого. — Знахарь сбился, сурово глянул на молодого охотника даже кивнул, одобряя пришелицу. Правда, его согласие не означало, что почтительность женщины усыпила знахаря. — Мне кажется... — Длинноногая умолкла на полуслове, сделав вид, будто ей помешали грубоватые шутки Расщепленного Кедра, который напал на юношу.

— ...Хо! Юнец обмочился при виде взлетевших ракушек, — допекал Тонкое Дерево истребитель кабанов.

— Крылатая перловица стащила твой камень, сопляк. Она приняла его за жирную муху. Хорошо что Тонкое Дерево не бросил копье... Хо и хо! Юнец мог остаться без копья.

Расщепленный Кедр разошелся вовсю. Жесткая грива его нечесанных волос встопорщилась от удовольствия:

— Правильно, мальчик, делай так, и не думай. Если тебе что-нибудь не нравится, бей камнем. Ох-хо! Тебя следовало назвать не Тонким Деревом, а Каменной Башкой...

Знахарь не дослушал. Отошел в сторону. «Старый безмозглый кабан!» Вмешавшись, он сорвал замысел Много Знающего. Без того последнее время в стойбище происходит что-то неладное Охотники пасмурны, вспоминают Пхана. Еще нет злых криков в адрес нового вожака, но знахарь видит как приближаете день, когда мужские голоса перекроются женскими. Беда, если выйдут из повиновения подруги охотников. Беспощадных в ярости самок Много Знающий опасался больше громкоголосых, но замолкающих после сытной еды мужчин. Назревает мятеж, воду мутят пришельцы. Их замысел прост. Они хотят верховодить в стойбище, чтобы получать лучшее мясо.

Знахарь облизнулся. В животе засосало. Но до еды ли. Необходимо скорее избавиться от чужаков. Эх, если бы не Шиш! Глупый, недалекий Шиш! Везде успевающий Шиш помалкивает до поры до времени. Дай ему повод, и он заговорит. Сейчас он вновь затевает что-то рискованное — знахарь чувствует это хребтом. Не зря конопатый пришелец крутится лисой, а Тонкое Дерево — тот — сам не свой от радости. Назревают большие события, а Много Знающий в полном неведении. Опередить? Сорвать замыслы пришельцев? Каким образом? Когда бы он был уверен, что племя безропотно последует за ним, покинув, землю, где лежат кости их предков, он не раздумывал бы ни дня. Но вдруг племя заупрямится? Тогда гибель всему. Знахарь ослаб от дум. Ему неоткуда ждать совета. Живущий За Рекой Сим, говорят, слег в ожидании конца. Вот дух Много Знающего крепко сидит в теле, легким остается дыхание знахаря и живот не засоряется пищей. Недаром он пьет воду, настоянную на редких корешках. Отведав которых даже ленивый барсук становится проворным и бодрым. Много Знающий потер грудь и пошел досыпать...

Предъявленные им обвинения были серьезными. Пятнистый слонялся по поляне, прикидывая, чем конкретно располагает Много Знающий.

... Однообразный заунывный писк действовал на нервы. Поздняя Луна упоенно наигрывал на своем инструменте — спелом стручке, из которого он предварительно вылущил горошины, расщепив стручок, и обрезав узкий конец его на полпальца. Пронзительные звуки резали уши. Пятнистый скривился. Поманил Длинноногую за собой. В спину уходящим донесся грохот. Тонкое Дерево вторил стручковому писку ударами по пустотелому бревну.

— Музыка шутов и идиотов, — бросил пришелец на ходу, вздрогнув, словно от зубной боли.

Женщина возразила:

— Молодым людям не откажешь в чувстве ритма. У нас на родине мне приходилось слышать номера и похуже. Вспомни эстрадную музыку в исполнении гастролеров. Тех самых — с жестяными глазами. Трижды предусмотрителен был Велес, предупреждая, что «звуковая какофония сначала вызывает сумятицу в голове, а потом неустройство в государстве». Мы снисходительны к мелочам, упуская из виду их вездесущность.

— Оставь. — Он резко повернулся, и она вздрогнула. — Право не до эстрады. И не надо цитировать на каждом шагу самовлюбленного фюрериста Велеса... Оставь! — Он предупредил новые возражения, — Кому не известно, что ар-р-рхидемократ Велес был безумно влюблен только в себя ненаглядного. В чем пользовался исключительной взаимностью... Еще раз говорю — оставь! Пришло время подумать о главном. Нас двое. Мы безоружны и полностью зависим от благосклонности твоего (он подчеркнул) протеже, а также от способностей знахаря по части интриг, и еще от... от... От чего угодно.

Его собеседница вспыхнула:

— А кто в этом виноват? Кто виноват в том, что мы очутились на этой дикой земле? Блестящезубый говорил о каком-то смещении. О пространственно-временной деформации... Однако все его гипотезы обладают существенным изъяном: они противоречат фундаментальным постулатам.

Теперь улыбнулся Пятнистый. Жидкая грива волос падала ему на глаза, он то и дело поправлял ее. Недавно Шиш предлагал ему укоротить волосы. Но инквизиторская процедура местной стрижки привела чужака в ужас. Названная процедура заключалась в отрубании излишней растительности, с помощью острейшего (по уверению Шиша) кремневого рубила, голову очередного модника укладывали на мраморную плиту, словно намереваясь перерубить несчастному шею. Затем волосы на голове оттягивались так, что лицо пациента наливалось вишневым соком, а сам он выкатывал глаза. Наконец, рубило стукало по плите. Голова модника дергалась вниз. А тело сжималось в ожидании нового удара...

— Моя гипотеза проще. Хотя и согласуется с привычными нам истинами. Повезло нам или нет — это еще как посмотреть. Мне кажется — мы попали в точку разрыва поля причинности. Нет-нет! Я не уверен на сто процентов. Однако факты убедительно свидетельствуют в пользу подобной гипотезы... Давай восстановим последовательность событий. Помнишь случай с аварией на пульте управления холодной плазмой? Вначале пульт загорелся. Это потом приборы зафиксировали короткое замыкание. Потом. Но не до. Запоздание составило несколько секунд.

— Неисправный прибор? Если бы! Мы проверили аппаратуру сразу же после аварии. Она была в идеальнейшем состоянии. А вспомни, как закричал Блестящезубый от ожога. Мы были в уверенности, что на него попали брызги от расплавившейся панели.

— Но ведь так и было.

— Да. Капли горящей пластмассы обожгли ему щеку. Однако он закричал прежде (понимаешь — прежде!) чем лопнула вспыхнувшая панель. Тут расхождение получилось незначительным. Отчего никто, если не считать меня, не успел заметить, что огненные брызги легли на уже возникшие ожоги...

— Чепуха!!!

— Отрицание — не есть довод. Подумай вот над чем. У нас не было причин попадать сюда, но мы здесь оказались. Перенеслись в этот мир наперекор всем существующим теориям. Мы здесь, потому что мы... здесь. В этом и следствие, и причина.

Она оживилась:

— Ты говоришь — поле? Разрыв в нем является причиной?

— Говоря о поле, я всего-навсего придаю картине случившегося иллюстративность. Реально поля нет. Так как для возникновения самого поля причинности не может быть... причин. Причина, порождающая первопричину — это, действительно, абсурд.

— Софистика.

— Не знаю, не знаю. Меня смущает и другой парадокс — появление летающих маковин. За несколько лет до нашего эксперимента газеты писали о так называемых «неопознанных летающих объектах». Вчера мы столкнулись с такими объектами наяву. — Он почесал лоб, — Есть какая-то зависимость между нашим появлением здесь и светящимися «раковинами»? По крайней мере я думаю, что есть. Похоже «раковины» — пузыри. Под тонкой оболочкой которых вещества в общепринятом смысле названного слова нет. Там, — внутри, нет ни материи, ни пространства.

— И все-таки нам с Шишом «раковина» не причинила вреда. Вот чисто женский довод.

— С вами и не могло что-либо приключиться. Для каких-либо последствий просто не существовало причин. Где наличествует Ничто, там невозможны причины и события. Ибо там отсутствует время.

Видеть и запоминать — было профессий Пятнистого. Если прочие скользили по поверхности явлений, его тренированный мозг фиксировал великое множество деталей. Чтобы позднее осознать схваченное, а затем составить из него всевозможные комбинации. Так он помнил каждую строчку сенсационных сообщений, кликушествующих по поводу летающих «тарелок», «блюдец», «шаров»... Его нейроны навсегда запечатлели, как в момент аварии, всплеснув руками, откачнулся к стене Блестящезубый. Как на щеке закричавшего вздулся багровый пузырь ожога и, как спустя какие-то секунды огненные брызги взорвавшегося пульта легли на поврежденное лицо биолога, точно по конфигурации ожоговых пузырей. Пришелец помнил все. И теперь спустя год, построив все возможные комбинации, он отобрал единственную, наиболее вероятную. Просчитанная комбинация была хороша уже тем, что имела резерв, позволяющий объяснять новые и новые факты. С ее помощью объяснялось и проникновение летающих «тарелок» из прежнего мира в предгорье, где нашли приют Длинноногие... Единственное, чего Пятнистый не мог объяснить — это как им найти обратный путь.

Лицо слушавшей намокло от слез:

— Мы обречены?! Но за что?! Неужели нельзя вернуться? Лично его не тянуло назад. Он постарался сказать ей об этом по возможности мягко. Ему был ненавистен тот, прежний, мир. В стойбище Людей Камня дышалось легче. Временами ему чудилось, будто окружающее, уже было в его жизни, в раннем детстве.

Длинноногая ощетинилась когда он продолжил.

— ...Всякая система, если она дееспособна, есть система завершенная. — Нравоучительная манера излагать мысли раздражала ее. Глаза женщины сыпали искрами. А он говорил, ничуть не смущаясь. — В подобной системе невозможно усовершенствовать какой-нибудь узел, не изменив все прочие. В итоге получим принципиально новую систему. И я далеко не уверен, что порученное будет предпочтительней исходного. «Усовершенствования» подобного рода обойдутся дороже, чем суммарный ущерб от минусов предыдущей системы.

— Выходит, попытки ускорить прогресс заведомо обречены на провал? А усилия политических деятелей напрасны или, — хуже того, — способны принести вред? Раньше ты помалкивал о таком.

В усмешке Пятнистого засквозила ирония:

— Во мне нет склонности к самоубийству. Лучше скрывать свои убеждения. Чем доставлять удовольствие толпе, готовой растерзать всякого, кто не разделяет ее мышиную философию — философию «подавляющего большинства». — Даже здесь я молчал до сего дня по весьма серьезной причине: мне не импонирует «случайная» смерть. От которой не уберегся Остроносый.

Ее возмущение было неподдельным:

— Трус! Двоедушец! Мерзавец! Разумеется, таких лицемеров как ты на родине ожидает возмездие...

Он вскинул руки ладонями вверх, будто готовясь поймать что-то мягкое и круглое. На лице его исчезла улыбка, глаза выразили угрозу:

— Ба-ба-ба. Ты уверена в нашем возвращении?

— Выходит...

— Угадала. Блестящезубый сообразил это много раньше. Уж он-то сразу скумекал, что обратной дороги нет. Что наша участь — навсегда поселиться в этом, смею сказать, далеко не худшем-мире. — Пятнистый встряхнул руками. Казалось, ему жгло ладони. — Твой патриотический пыл пропадет зря. Среди здешних камней и лесов некому доносить. Некому! Тут никто не нуждается в доносах. Может только Много Знающий. У него уши давно шевелятся. Боюсь однако, высокопоставленный туземец выслушает донос о моих убеждениях без особого интереса.

Видел бы Шиш чужака в эти минуты. Длинноногая ревела, но ее слезы не трогали пришельца. Первый раз в жизни Пятнистый вел себя так, как подобает мужчине.

— Я не кончил... Знай. Я был бы счастлив вернуться, дабы плюнуть в глаза нашим «величайшим политическим деятелям». А заодно — всему оболваненному скопищу, которое сбежится «судить» меня. И те, и другие достойны друг друга. Первые достаточно умны, чтобы красиво жить, прикрываясь идеей. Вторые в нужной степени хитры, чтобы не замечать, как первые существуют за их счет. Одни обманывают, чтобы сладко есть. Другие живут, обманываясь, лишь бы не утруждать собственный мозг. Их полуживотное состояние обладает определенным преимуществом — своеобразной прелестью бездумья. Я против насильственного изменения хода истории уже потому, что сила, отвыкшая мыслить, способна только разрушать.

Руки его повисли вдоль тела.

— Ускорить прогресс? Даже Господь Бог не решается менять путь человечества. Он же он не ведает смысла прогресса, не постигает конечной цели его. Всевышнему достает смирения, чтобы призвать к покорности перед непознанным. Ведь Всевышний — лишь часть необъятного. Усилия гениальных деятелей успешны постольку, поскольку согласуются с законами случайного. С законами, по которым развивается бесконечно сложная система, именуемая сообществом разумных; с законами динамичными, непрерывно меняющимися, согласно правилам более высокого порядка...

В пылу ораторства он забыл про подавленную его красноречием собеседницу:

— Слава Богу, мы лишены возможности познать самих себя до конца... Абсолютное познание будет означать конец света... Кстати, не советую предпринимать что-либо против меня. Что-нибудь эдакое, в духе нашей почтеннейшей Службы Профилактики. Со мной подобный номер не пройдет...

— Ты намекаешь? Но я ничего не слыхала про Службу Профилактики. Клянусь! К смерти Остроносого я также не причастна. Подло обвинять меня черт знает в чем!

— То, что ты не слыхала про названную мной Службу — меня не удивляет. Мало кто слыхал о ней. Редкие могут похвастаться знакомством с сотрудниками указанной Службы. И уж тем более никто и никогда не сознавался в содействии Службе. Такое возможно благодаря всеохватывающей анонимности могущества.

— Почему ты подозреваешь меня?

Конопатый не ответил. Любой ответ был излишним. Сразу же после укомплектования группы людьми стало ясно — их не оставят без присмотра. Вначале он запутался и некоторое время находился в неведении. Длинноногая? Слишком просто. Служба Профилактики держится на профессионалах. Она не будет подставлять человека, способного привлечь к себе нездоровый интерес. А Длинноногая? Единственная женщина в группе — раз. Специальность непрофильная — два. Верноподданность так и прет из нее — три. Ей подошла бы роль дешевого провокатора, но никак не опытного осведомителя.

Соглядатая выдала случайность...

Засаду Тонкое Дерево устроил ближе к болоту. Бугор впереди засады служил отличным прикрытием, а с вершины бугра открывался отличный обзор — без малого вся топь. Но до поры до времени юноша сидел тихо. Шиш на этот счет предупредил строго.

Со вчерашнего вечера, сгибаясь в три погибели, Тонкое Дерево натаскал здоровенную кучу гальки и теперь удобно расположился подле нее.

Он был готов к неожиданностям. Тяжелое копье и убоистая дубина Шиша лежали в ряд с его оружием. Оставалось дождаться сигнала. Он ждал, мечтая о том, как начнется «охота», и как он отличится в потасовке. Требовалось показать чудовищу, где раки зимуют, тут уж за юношей не станет задержки; он сделает все, на что способен настоящий мужчина, кормилец и защитник рода.

Над широким логом, над обмелевшей топью, над бесконечной равниной с далекими-далекими дымками костров томилась в призрачном тепле бабьего лета хрупкая тишина...

Пришелец раздразнил чудовище.

Брошенные Пятнистым камни сбивались безостановочно, они вспыхивали в верхней точке траектории; воздух звенел от прерывистого свиста, заглушая шипение осколков. В носу охотника свербило от пыли, его тянуло чихнуть. Он сдерживался, опасаясь вспугнуть опасную добычу.

Трижды Шиш готовился к прыжку. Однако всякий раз истошные звуки возобновлялись и спина его вздрагивала от частых щелчков. Время затягивалось, а злые духи постанывали как и вначале превращая гальку в дымящийся щебень. Кремнистая крошка дотлевала в желтой траве, шипела на глади единственного в округе ручья.

Чудовище неистовствовало долго. Намного дольше, чем предполагал Шиш. Еще раз или два он собирался, готовясь вскочить, но свист нарастал и Шиш прижимался к земле.

Он уже перестал надеяться, когда наступившее безмолвие подсказало — пора! И охотник побежал.

Он бежал по прямой, бешено работая ногами. Он бежал так, как убегает рогатый от стаи волков. Вначале за ним осталась полоска смятого камыша, затем подошвы его ног зашлепали по жиже, давя торфяные кочки, а чуть дальше под ним упруго заколыхались пласты болотной растительности. Бег его был на диво собранным, казалось на подошвах охотника прорезались глаза и ноги сами выбирали дорогу.

Шиш старался не думать о предстоящем поединке. Внутри его что-то лихорадочно колотилось. Ему приходилось беречь дыхание: негоже начинать схватку с дрожащими руками. Уж больно неравны силы. Нет, он доберется до цели готовым к борьбе. А сейчас главное — быстрее пересечь открытое пространство, отделяющее камыши от того места, в котором затаился утомленный враг.

... Непонятным образом перед ним оказался Пятнистый. Пришелец стоял лицом к охотнику...

Шиш лег грудью на отвердевший воздух. Ясно слышались удары подошв по холодному месиву, однако он оставался недвижим.

Налитыми кровью глазами охотник ловил и не мог поймать выражения лица пришельца — впереди колыхалась, оплывая, фиолетовая фигура.

«С дор-р-р...», — язык не повиновался Шишу. Фигура взметнулась столбом.

— Ты кто-о-о? — наждачный хрип ободрал губы.

— Что тебе в имени моем? Я пришел за носителем Идеи. Людям нужен вождь, — прошипело над болотом.

— Я вождь! — удивляясь самому себе, возгласил охотник. — Я вождь, но я не хочу им быть.

В отдалении чмокнуло. Шиш озверело трепыхался на незримой привязи. Ощущая быстрый ход времени.

— Я вождь? Но отчего?.. Зачем?..

— Так надо природе человеческой... Ты поведешь людей на соседние и дальние племена — и кровь зальет землю. Позже, когда устанешь от ее яркого цвета, ты начнешь убивать души. Колонны живоподобных тел будут передвигаться по обезображенной земле, прославляя тебя, призывая тебя и проклиная тебя.

— Какой в этом смысл?

— Спроси у себя. Спроси у своих сородичей. На земле все открыто, все сказано. Имеющий глаза, да видит. Имеющий уши, да слышит-ит-ит... Смысл заключается в самой жизни-и-и... — И вдруг. — Падай!

Он был у самой земли, когда понял, что отпущенное ему время вышло. В падении он поторопил тело и все же обжигающий толчок достал его... В момент падения Шиша Пятнистым овладела паника. Затем подступило бешенство; он извергал ругательства, прыгал, метал оставшиеся камни, палки и комья земли.

Болотное чудовище больше не колебалось. Считая одного из своих противников Мертвым, оно с холодной яростью встретило летящие в его сторону предметы…

Тонкое Дерево прислушался в ожидании призывного клича. Интуиции его наставника можно было позавидовать: добрые духи надоумили охотника позаботиться о засаде. Но всего нельзя предусмотреть. Мог ли он знать наперед, что окажется в полубессознательном состоянии, и не сможет издать условленный крик.

...Скрежетнули зубы. Охотник вздрогнул; очнулся. Сильно припекало левое плечо. Скосив глаза, и сохраняя неподвижность, он осмотрел себя. Одежда на левом боку была распорота от ворота до пояса. Мех по краям прорехи выглядел так, словно побывал в пламени костра. Через прореху сочилась и быстро густела на воздухе кровь. Натекающие капли казались черными или, действительно, были такими от пыли. Курчавый от сильного жара мех тормозил скольжение капель, постепенно намокая.

По счастью кровотечение не было столь обильным, как могло показаться на первый взгляд. Да и рука пострадала меньше ожидаемого. Он пошевелил ею, она подчинилась его воле. Огненный коготь чудовища достал плечо на излете, на пределе дальности, отчего оказалась целой кость и почти не пострадали мышцы. Судьба дарила ему еще один шанс, и Шиш не был бы Шишом, если бы упустил его. Положение выглядело сложным. Первое же неловкое движение охотника не ускользнуло от хищных глаз — кочка справа от его головы разлетелась на куски. Тогда он стал закапываться в торфяную крошку, точно кабан, спасавшийся от полуденного зноя.

Он зарылся в грунт. Полежал некоторое время. Затем, уловив долгую паузу, вскинул лицо.

По притихшему болоту, нелепо загребая руками и длинными, прямыми, как тонкие жерди, ногами, полз пришелец. Он цеплялся за кочки. Подтягивался. Взбрыкивал ногами, отталкиваясь. Падал грудью на рыхлую поверхность, и замирал, чтобы в следующее мгновение повторить все сначала.

Болото молчало. Пришелец полз, злые духи, казалось, ошалели в предвкушении добычи, направляющейся прямиком им в пасть. Охотнику оставалось наблюдать за суматошными действиями Длинноногого. Помочь которому он был не в состоянии.

Шиш понял насколько они с пришельцем промахнулись: застигнуть чудовище врасплох не удалось, оно не нуждалось в передышке.

Едкая рыжая пыль набилась в ноздри, зато колени отсырели — под тяжестью человеческого тела снизу выступила вода. Мешало и то, что обзор закрывали ольховые стволы, невесть как укоренившиеся посреди топи и торчащие в разные стороны, словно растопыренные пальцы рук. Два засушливых лета выпили болотную воду; ранее зыбкая поверхность уплотнилась, а местами просела. В одной из таких просадин и находилась ольховая поросль, подле которой укрылся раненый охотник.

Лежать, как выяснилось, было безопасно; однако полученной передышкой следовало распорядиться с большим толком. Шиш выглянул вновь. Чужак продолжал ползти. Его колени и локти бороздили корку подсохшей грязи; жижа поднималась вслед ползущему пришельцу, золотисто высверкивая на солнце. Охотник сморщился, облизал губы. Что-то им упущено важное. Но что? «Тонкое Дерево!» — вспомнил он наконец.

Крик вышел глухим, будто задавленным. Шиш испугался, решив, что сигнал не достигает юноши, и крикнул вновь. На сей раз из его груди вырвалось стонущее: «Ху-у-х».

Повторный сигнал слился с трескучим звуком. Прямо над охотником пронесся ком огня...

Скорее всего Пятнистый умер мгновенно, так как вслед за страшным ударом его растерзанная оболочка взметнулась над землей, а в том месте, где огонь настиг пришельца, образовалась воронка. Похоже, что вспышка разметала Длинноногого на мелкие части и брызги окровавленной плоти долетели до Шиша, тревожа ядовито-зеленые пучки осоки и обагряя жесткие листья.

В ярости поднимаясь с колен, охотник почувствовал себя сверчком, выползающим из трещины к ярко пылающему костру. Черное усатое насекомое неодолимо притягивает огонь. Оно лишается воли, и не может юркнуть в спасительную тень. Сверчок ковыляет, подергивая тонкими лапками, вздрагивает, останавливается, пугаясь своего противоестественного влечения, — но вопреки всему тянется усиками к огню, нелепая тварь подается и подается вперед, чтобы быть испепеленной в ужасающем и одновременно чарующем пламени, чтобы застыть угольной точкой среди груды пепла, ибо всякий жар со временем окружается перегоревшим прахом — останками былых надежд, мечтаний, неосознанных помыслов и безрассудных вожделений.

Он превращаться в пепел не желал. Пусть даже ценою гибели чудовища. Отделенная от жизни победа терялась для него, а значит утрачивала всякий смысл. В детстве Шиш жалел ночных певцов. Он отодвигал усачей, только что уютно поскрипывавших в стене, подальше от костра. Однако они будто не замечали преграды, и вновь, и вновь ползли к раскаленным углям. Ползли, чтобы разом закружиться, дымясь и сворачиваясь в бесформенные комочки...

Шиш вскочил. На вершине пригорка суетливо приплясывал Тонкое Дерево, из рук которого летели камни. Летели, казалось, в самое лицо охотника. Было слышно, как округлая галька шлепалась где-то рядом: шлеп, шлеп, шлеп...

Юноша явно увлекся. Он запамятовал наставления Шиша и вылез из укрытия — чего в любом случае делать не следовало. Такое непослушание объяснялось просто: Тонкое Дерево был потрясен кажущейся гибелью охотника и Длинноногого. Теперь же каждый миг мог стать последним для него самого.

Охотник сделал первый прыжок. Всякий раз, когда его ноги касались грунта, они проваливались в торф, и чем дальше тем громче чавкало под подошвами.

Вскоре овальной формы окно, из которого выступала макушка чудовища, оказалось в двух шагах. Над покатым без единого выступа черепом хищника красовался длинный, лоснящийся от влаги, рог. Череп плавно переходил в громадную, судя по размерам горба, — бугристую тушу. То, что она была действительно массивной, подтверждало обширное окно, проделанное ею в слое ряски. Между основанием черепа и корпусом виднелась узкая щель, в мрачной глубине которой светился, бегая взад и вперед, лютый огонек — налитый кровью глаз чудовища. Огонек угасал, и вновь разгорался. Хищник был растерян. Он не знал какую из двух целей растерзать в первую очередь — охотника или Тонкое Дерево? Пока чудовище раздумывало, а Шиш собирался с духом перед решающим прыжком, юноша спустился с пригорка и заторопился к месту схватки. На бегу он изготовил копье. Невидимый в грязи ольховый корень заставил Шиша покачнуться. Но охотник мгновенно выпрямился и прыгнул на спину хищника. Красный огонек рванулся ему навстречу, но человек ускользнул.

Черный горб подбросило. Охотник соскользнул в желто-бурую взбаламученную воду, ухнул по пояс, нащупал опору и полез обратно, уцепившись за один из безобразных выступов, опоясывающих горб чудовища.

Вот когда начали сбываться слова Пятнистого. На дышащей теплом, шершавой, неподатливой, словно кремневый желвак коже хищника виднелось углубление, ведущее к сердцу страшного зверя. К сердцу, которое свистяще пульсировало где-то в недрах Туши. Теперь суетиться не следовало....

В двухстах шагах от чудовища едко курилась торфяная крошка. Там погиб конопатый пришелец. По сторонам воронки чадили какие-то комья и лоскуты — по всей видимости останки погибшего. Охотник взглянул и отвел глаза. Совсем рядом оказался Тонкое Дерево — по серой коже зверя скрежетнуло копье. В месте удара остался матовый след, словно копье ударило не по живому существу, а встретилось со скалой. Шиш готов был поклясться, что наконечник в момент удара сыпанул искрами.

Озадаченный таким результатом юноша устремился к болотному окну, подпрыгнул раз-другой; по пояс увяз в грязи, шипя от возбуждения.

Безволосая морда гневно дернулась. Жуткая пасть пыталась ухватить трепыхавшегося в бочажине человека. Однако голова хищника двигалась неуверенно, какими-то конвульсивными рывками, будто обладатель свирепого глаза изнемог или по природе своей не был в состоянии развернуть голову под столь острым углом. Последнее больше походило на правду, если подумать о необычайно твердой шкуре зверя.

Оседлать трепыхавшуюся громадину удалось без труда. Охотник продвинулся вперед. Рука проникла в углубление. Именно о таком отверстии говорил пришелец, но если кисть Длинноногого легко вошла бы в отверстие, то пятерня Человека Камня едва пролезла.

Обдирая суставы пальцев, он дотянулся до дна углубления. Нажал и... кожа чудовища прорвалась! Злые духи, сидящие внутри огромного зверя, взвыли на разные голоса. Пальцы охотника ощутили тысячи острых щемяще-холодных колючек. Мышцы перехватило судорогой. Про колючки пришелец не предупреждал. Мыча от внезапности и боли, он высвободил руку и спрыгнул на торфяную подушку. Раненое плечо стрельнуло болью.

Злые духи умолкли окончательно. Глаз чудовища потух. В щели под черепом сделалось темно. Выбравшийся из топкого плена юноша сообразил: болотный хищник больше не представляет угрозы.

Победители оглядели добычу. Облик безжалостного убийцы был не так уж нелеп. Он напоминал груду валунов, меньший из которых громоздился на краю того что побольше. Причем, верхний валун несколько выдавался вперед, образуя закругленным по краям основанием схожим с беззубой челюстью, широкий козырек над щелью, где помещался глаз.

Отныне Шиш не боялся чудовища. Он его презирал.

«Зло становится невыносимым, как только заметишь, что оно невыносимо».

Треснутое Копыто узрела свет.

Облегчение пришло внезапно и было полным. Ей показалось, что вернулось детство, когда все происходило легко и естественно, когда были непредугаданно далекими: и нападение косолапого, и долгая череда обид, в общем-то пустяковых для здорового человека, но болезненно царапающих самолюбие калеки, и частые насмешки, угнетавшие дух Треснутого Копыта до тех пор пока он не превратился в одну воспаленную рану... Все это предстояло. А сейчас она была девчонкой, позабывшей про раздражительность и проклятый недуг. Ей было хорошо. Хотелось поделиться чувством обретенной легкости, но рядом никого не оказалось.

Резкий прилив энергии сломал онемение мышц. Старуха перевалилась на бок, шевельнула губами. Послышалось тихое: «Эй, люди». Кто бы помог ей подняться и выйти из душной норы? Хотелось наружу, где полным-полно травы, света и жизни.

Она подумала, что надо крикнуть громче. Однако вспомнила про свое открытие. Старуху охватил озноб. Она застонала в нетерпении; сипло позвала Шиша.

Этот, зов настиг Тонкое Дерево. Он управлялся с большой охапкой растяжек для шкур. Юноша насупился. При вполне благожелательном отношении к парализованной старухе, он не считал для себя возможным ухаживать за ней. Малопривлекательные хлопоты возле больной — удел бездетных женщин или девушек, не успевших стать подругами разборчивых охотников из племени Живущих За Рекой.

Тонкое Дерево покрутил головой, высматривая такую особу Окрест было безлюдно. А Треснутое Копыто продолжала кричать.

Победа над болотным чудовищем вскружила голову Тонкому Дереву. Пускай большая часть этой победы принадлежала Шишу, но отсвет славы падал и на юношу. Потрясенный содеянным знахарь отнесся к победителям с опаской. Если можно предположить такое, чтобы Много Знающий перед кем-то испытывал робость. В общем получалось, что возиться со старухой Тонкому Дереву было не с руки.

Высохшее лицо Треснутого Копыта серело в полутьме, там, где на земляном полу лежала облысевшая козья шкура. Присутствие параличной выдавал кислый запах болезни. Всяк человек имеет лишь ему присущий запах. Этот запах меняется с возрастом. Он зависит от состояния организма и времени суток. Спящий пахнет иначе, нежели бодрствующий. Например, от Тонкого Дерева отдает потом, как от бегущего оленя. Женская кожа распространяет пряный запах. Разумеется, если ее обладательницу не успели утомить прожитые годы... Из угла Треснутой Копыта, помимо запаха болезни, наносило духом близкого тления, ибо близкая смерть также обладает собственным запахом. Юноша содрогнулся.

Старуха снова впала в забытье. «Темные рожки... В стеблях у входа... отрава». Язык ее начал отказывать; «...спря… убить хотел... ремень над пров-в-в-м-м-м-м». Тонкое Дерево насторожился.

— «Убийство!» — она вскрикнула.

О чем она бредит? Лоскуты слов и фраз не желали соединяться в законченную мысль. Треснутое Копыто бормотала и звала Шиша.

От вони крутило в носу. Следовало покинуть жилище, чтобы послать к больной кого-нибудь из женщин, но Тонкое Дереве задержался. Отрава? Отрава? Он схватил парализованную за ее бестелесную руку, задергал, надеясь успеть: «Какая отрава?! Кто хотел убить?.. Кого?!» Губы старухи раздвинулись, оголяя обломки зубов; «Пхан...». «Кто-кто?» — он остолбенел. В следующий миг исстрадавшийся дух больной покинул убогое пристанище, выпрыгнул, дабы в очередной раз пройти по извечному кругу. Пройти в надежде, что новая оболочка окажется не в пример удачливей, прежней. Правда, Тонкое Дерево сильно сомневался, чтобы старухин дух мог кому бы то ни было принести счастье...

Настил крыши выглядел как обычно. Дожди смыли следы преступных рук, если таковые когда-то имелись. Потребовался острый глаз молодого охотника, чтобы заметить разворошенный пучок стеблей. Он перебрал травяные дудки одну за другой. Выяснилось, что часть стеблей, прежде составляющих пучок, исчезла. Укороченные концы дудок создавали выемку в толще настила. Оставалось гадать: кому понадобилась жесткая трава, пригодная разве что как строительный материал. Но ему повезло. В размолоченном стебле на краю пучка сохранилась щепотка бурых крупинок. Цветом и запахом крупинки напоминали нечто дополняющее предсмертный старуший бред. Находка умалчивала о том, кто являлся хозяином этих крупинок и за что пытались отравить Тонкое Дерево. Если бы дух темных рожек имел язык! Возможно он рассказал бы много любопытного. Но ядовитые крупинки молчали. А если они и говорили что-то, то речь их была непонятна ему.

...Новость взбудоражила стойбище. Оно загалдело. Каждый понимал: преступник, поднявший руку на соплеменника, опаснее косолапого, опасней стаи волков, что возможно новое преступление, причем успешное, ибо замыслы отравителя никому не ведомы, в то время как он был волен выбирать себе жертву, а жертвой мог стать всякий, вольно или невольно досадивший ему. Подозрение ворвалось к людям, он бежало по стойбищу, кусая встречных за лица. На клыках подозрения пенилась злоба; укушенные преображались в мгновение ока, обретая звериный оскал.

Теперь племя ощутило всю горечь утраты, постигшее Людей Камня со смертью Живущего За Рекой. Старый следопыт ушел к предкам, как до него уходили многие, далеко не худшие из людей.

Хриплый бас Расщепленного Кедра призвал к порядку. Истребитель кабанов и косолапых обрушился на знахаря:

— Что такое?! Много Знающий перестал быть главой племени? Пора успокоить детей и женщин, а старший охотник мечется по поляне, как наступившая на угли роженица. — Заросшие кустистым волосом щеки Расщепленного Кедра налились кровью. — Пусть знахарь назовет виновного. Немедленно! Иначе он передаст копье старшего охотника более достойному, а сам станет нянчить сосунков, утирать им сопли и нажевывать им сладки корешки.

— Га-а-а! — согласно зашумели охотники.

Знахарь понурился.

— Расщепленный Кедр своим ревом разгонит всех собак на равнине, — выйдя из толпы, шутливо воскликнул Шиш. — Самое время заниматься выборами вожака. Что еще полезного подскажет охотник на кабанов!

— А что умного предложит Шиш? — отпарировал тот. Суковатый дрын, служивший ему опорой, нижним концом глубоко вдавился в землю.

Видя ярость хозяина дубины, Тонкое Дерево придвинулся ближе к Шишу. Последний будто не замечал горячности старого добытчика. Он призвал к разгадке таинственного преступления

— Пусть Шиш не столь умен, как Расщепленный Кедр, но Шиш старается думать. Надо выяснить: кто раньше других ушел из лога в тот вечер, когда разбилось Треснутое Копыто?

Шиш был уверен, что преступник находится среди мужчин. Не зная старуха повторяла в бреду слово «он». Но и без того маловероятно, чтобы на убийство решилась женщина. Увечная досадила многим и преизрядно, но он отвергал предположение что на старуху покушались ее бывшие подопечные. Шиш знал по себе: Треснутое Копыто могла вызывать насмешки, может быть неприязнь, но не желание убить. Сверх всего — покушение на старуху плохо увязывалось с попыткой отравления Тонко Дерева и Длинноногого.

Он дождался наступления тишины. Люди приготовились слушать. Стоящий в первом ряду Поздняя Луна горделиво посматривал в рот охотнику. Его подруга, недавно покинувшая другой берег реки Ракушка, вперилась туда же, словно оттуда должна была вылететь птичка.

Озадаченный Расщепленный Кедр кряхтел. Казалось, коричневый ремешок, который поддерживал тяжелую гриву волос над его бугристым лбом вот-вот лопнет. Истребитель кабанов что-то прикидывал про себя, поочередно разгибая широкие пальцы. Дойдя до указательного на правой руке, в которой был дрын, он задержался. С сомнением опростал руку. Уставился на ороговевший от мозолей палец так, будто это был вовсе не палец, а малознакомый предмет.

Спустя минуту он забасил снова:

— В тот день никто не уходил из лога в одиночку. Напрасно Шиш вынюхивает преступника среди охотников. — Он говорил, но указательный палец по-прежнему смущал его.

Шиш кивком выразил согласие. Добавил однако:

— Может кто-нибудь покидал лог на время? Чтобы позднее вернуться в стойбище со всеми?

Этот вопрос был сложнее первого. Спросивший задал его нерешительно, точно пробуя на вкус, и опасаясь убедиться в несъедобности попавшего в рот.

— Ага! — крякнул Расщепленный Кедр. — Ага!

Он перечислил быстро:

— Тонкое Дерево, Поздняя Луна с подругой и Шиш были рядом со мной до конца. Пых на пару с Ящерицей увязывал собранный валежник. Тот… тот… и тот..: — Истребитель кабанов споткнулся. — Много Знающий?.. Много Знающего я не видел... Он...

— Врешь!!! — подскочил знахарь. — Я до поздних сумерек возился с огромной корягой. — Он завертел головой. — Вот! Поздняя Луна подтвердит. Он помогал мне.

Увесистый дрын оказался в руках Расщепленного Кедра. Старый добытчик был себе на уме.

— Куда же девалась та огромная коряга? Мы не видели ее. Заглушая гвалт, знахарь пояснил:

— Она оказалась чересчур тяжелой для двоих. Если бы не этот байбак, — он пренебрежительно оттопырил губу, указывая на Позднюю Луну, — мы за один присест заготовили бы добрую кучу смолистых дров. А так... Я и Поздняя Луна смогли докатить, корягу только до места, где начиналась тропинка.

Оказавшись в центре внимания, чувствуя на себе пронзительный взгляд Много Знающего, Поздняя Луна стушевался. Его смутили слова знахаря. Он отступил на шаг, потеснив спиной Ракушку:

— Ну... ну... Много Знающий... я... Мы, конечно, тащили корягу. Мы ее катили... Тяжелая, потому что. Значит... — Тут он вскрикнул с обидой в голосе. — Поздняя Луна не слабее знахаря! Много Знающий сам пыхтел, точно разжиревший барсук.

Юноша шмыгнул носом:

— …Но только... Тащили-то мы — это верно. Но тащили когда… Тащили, как стало меркнуть пламя большого костра. Все уже собрались в стойбище. Тогда и тащили... Катили значит. И при чем я? Много Знающий подошел и говорит: «Потащили вот ту корягу». Ну мы и поволокли. — Он вздохнул. — А до этого я знахаря в глаза не видел. Может он за кустами был, что ли. Ну не видал я его. Пусть меня, если я вру, сожрут духи болезней! Вот... все! — высказавшись, он победоносно посмотрел назад, где притаилась его молоденькая подруга.

С этого момента племя ополчилось на Много Знающего. Общее подозрение, наконец, отыскало цель. Оно обернулось уверенностью, поколебать которую не смогли бы ни Расщепленный Кедр, ни Шиш, ни Живущий За Рекой Сим, будь он жив.

Вслед за общим страхом всегда приходит фанатизм.

Знахарь отходил спиной к лесу. Растерянность и бешенство попеременно овладевали им. С того момента как Шиш застал его и Пхана за кражей мяса и Пхан едва не раздробил череп Шишу, с того самого дня знахарь не единожды думал о возмездии. Этот час пришел! Много Знающий ощутил насколько он сдал, насколько ослабел его несгибаемый прежде дух. Кто он теперь? Ничто — перед взбесившейся толпой, которая называлась племенем. Да. Разношерстная куча людей может раздавить его… его, кому она — эта толпа — подчинялась много лун, не прекословя ни в чем; по одному сигналу которого охотники шли под когти могучего зверя, рискуя жизнью; кому стойбище уступало лучшие части освежеванной туши и от которого, случалось принимало ругань и оплеухи без попытки дать сдачи. И вот оно осудила его. Оно вознамерилась его изгнать. Дух Много Знающего был сломлен. Он принял необратимость перемен и примирился. Однако подступившая к сердцу горечь требовала исхода.

Коротким жестом истребитель кабанов отодвинул с дороги Позднюю Луну. Тот отступил излишне торопливо; заостренный на конце подбородок его задрожал, а вогнутое лицо, придававшее Поздней Луне плачущее выражение, окончательно скисло.

На секунду гнев толпы остыл.

Раздосадованный возникшим молчанием Расщепленный Кедр буквально взревел:

— Почему знахарь покушался на жизнь увечной старухи? Какой злой дух вселился в него? Он забыл, что человеческая жизнь — табу?!

Подозреваемый ответил не вмиг. Едкие, процеженные сквозь зубы слова полетели в толпу, как потревоженные шершни:

— Через пару лун вы пожалеете о своей глупости. Вы доверились пришельцам. — В ярости он упустил из виду, что из чужаков осталась одна Длинноногая. — Пришельцы навлекут на племя множество новых бед, даже будучи мертвыми. Ибо коварный дух Длинноногих будет вечно искать себе пристанища и, не находя, будет вредить нашим детям. Посмотрите на Шиша и Тонкое Дерево! Они оглохли и ослепли от близости Длинноногой...

Знахарь, швырнул копье на землю. Толпа ахнула — знахарь поддал древко ногой.

— Я хотел обезопасить племя... — В воздух взметнулась дубина Шиша. Не следи Много Знающий за толпой, сучковатая палка угодила бы ему в лоб.

Такой поступок обычно уравновешенного охотника вызвал оторопь у людей: когда имеется язык, незачем пускать в ход оружие. Провинившийся вправе оправдываться, незачем затыкать ему рот. То, что дозволено племени, осуждается в отдельно взятом человеке. Будто убийство по приговору толпы — не преступление вовсе, так как, в этом случае, ответственность делится на всех, и никто конкретно не чувствует себя повинным в умерщвлении собрата. Шиш знал не хуже других, что поспешная расправа ему не к лицу; руки мужчины не должны опережать его речь. Осознав промах, он крякнул, и обратился к толпе:

— Много Знающий мстит. Он клевещет на меня, на Тонкое Дерево, на Длинноногую. Он лжет, чтобы люди забыли о его собственном преступлении...

Охотника била дрожь:

— «Знахарь» воровал мясо, утверждая, что такой жертвы требуют болотные духи. — Он ткнул пальцем в сторону знахаря. — Много Знающий и теперь пытается обмануть вас. Болотные духи не нуждаются в мясе... Шиш покончил с чудовищем. Шиш требует изгнания лжеца и убийцы. Много Знающий обязан уйти, ибо он нарушил запрет.

— Шиш также нарушил табу, — ощерился обвиняемый. — Пхан наложил запрет на болото, но Шиш с Тонким Деревом пошли туда. Что происходит? Сегодня под влиянием Шиша и Длинноногой, запреты нарушает даже такой щенок как Тонкое Дерево. Завтра же всякий сопляк может решить, что обычаи для кого угодно, но не для него.

Много Знающий набрал полную грудь воздуха и выкликнул с тоской, перекрывая поднявшийся на поляне гвалт:

— Напрасно радуетесь победе над чудовищем!.. Напрасно Шиш задирает нос!.. Если чудовище не притворяется и действительно издохло, все равно злой дух его по-прежнему прячется в болотной жиже. Дух зла не убит. Соприкоснувшись, с ним, охотник заразился злом. Истинно говорю вам: бойтесь того, кто соприкасался с нечистью!

И Много Знающий ушел.

Он уходил неровными шагами, словно взгляды остающихся толкали его в спину. У поворота в лес знахарь вздрогнул и обернулся в момент, когда крупная зеленая муха прожужжала у его виска. Однако тут же устыдился своего испуга, пошел увереннее, чтобы через минуту исчезнуть в зарослях.

Поздняя Луна ступал след в след за Тонким Деревом.

С утра молодые охотники сделали порядочный крюк в надежде напасть на свежую кабанью тропу.

Цепочку отпечатков четырехпалых ног, попавшую им в самом начале, Тонкое Дерево оставил без внимания, бросив на ходу: «Старик». Матерый кабан прошел от камышей в сторону поросшей осинником ложбины, на дне которой чернели ямы до половины заполненные водой и соленой грязью. Местами секач терся о деревья, роняя у комлей жесткую шерсть: Солидный вес кабана не прельщал Тонкое Дерево: волокнистое мясо старого вожака отдавало мочой, длинные, острее клыки, толстая шкура и неимоверная мощь зверя делали его трудной добычей. Честно говоря, юноша предпочитал годовалых свинок. Как раз таких, какие имелись в большом стаде именно в эту пору. Поздняя Луна был солидарен с ним: молодняк легко поддавался панике, и всегда можно было завладеть отбившимся от стада сосунком.

Вскоре, им подвернулась подходящая группа животных. Стадо только что покинуло ложбину. Тонкое Дерево мог поклясться, что два десятка свиней и поросят, не считая тройки кабанов, еще не достигли ельника, где преследовать зверей не имело смысла. Итак, добыча находилась рядом. Следовало опередить животных, перекрыв им путь к большому лесу.

Замысел понравился Поздней Луне. Это здорово, если удастся загнать свиней к провалу. Там стены так круты, что, падая в провал, свиньи наверняка переломают себе ноги. Да, Тонкое Дерево хитер. Не зря его опекает Шиш.

Судя по отпечаткам ног, охота могла получиться большой, будь охотники многочисленней. Однако все мужчины во главе с Расщепленным Кедром и Шишом рано утром отправились в горы, чтобы пополнить запас кремней и присмотреть новые участки для охоты, так как на прежних зверь нуждался в отдыхе. Люди Камня ходили в глубь гор и прежде; но большую часть сведений про богатые угодья унес с собой Много Знающий.

Через заросли ежевики юноши еле продрались. Кусты разрослись густо, были мохнатыми от шипов и щетинок; их колючие стебли обжигали ноги. Поздняя Луна шипел, плетясь вслед за рослым приятелем. Он начал жалеть, что увязался за Тонким Деревом. Куда лучше сидеть в стойбище и смотреть, как Ракушка растирает меж двух плоских камней луковички саранки.

Поздняя Луна расстроился бы сильней, заметь свежую проплешину на сосне. Освежеванная заболонь увлажнилась соком; капли сосновой крови отдавали смолой и скипидаром. Ниже и над проплешиной на пластинках коры виднелись глубокие борозды. Они начинались высоко от земли, куда Поздняя Луна не смог бы дотянуться рукой, даже встав на цыпочки. Однако юноша миновал сосну, занятый тем, что слизывал кровь с оцарапанной ладони. От встречи с ежевичником пострадали не только его руки, досталось и икрам ног. Слизать кровь с ноги Поздняя Луна, разумеется, не мог, иначе проделал бы это с полным удовольствием. Может, подобная процедура прекратила бы зуд в поцарапанных местах...

Скорбные размышления Поздней Луны разом оборвались — он боднул спину резко затормозившего спутника, который не почувствовал этого, а остановился как вкопанный и уставился прямо перед собой.

К далекому горизонту уходила степь, перечеркнутая цепью болот. В центре ближайшей топи огромным увязнувшим в липкой массе жуком темнело чудовище. Его единственный рог слепо указывал в небо. Туда же устремлялся опалесцирующий сгусток, похожий на комок голубовато тумана. Сгусток пульсировал. Одновременно на его поверхности отслаивались серебристые пряди, тут же накручивающиеся на невидимую ось. Скоро сгусток принял форму грязно-белой пены, сбитой в кучу водоворотом, утратил свечение, пряди уплотнились, вспыхнули горячечно-фиолетовым светом и сплавились в единое целое. Прямо на глазах образовалось тело, разительно напоминающее раковину, которая пыталась проглотить Шиша и Длинноногую.

Между тем чудеса продолжались. В десятке шагов от камышей, на достаточном удалении от бездвижного чудовища находилась... пришелица! Юноши видели, как развевались на ветру ее волосы. Как мотался взад и вперед короткий подол накидки, сплетенный из волокон конопли. Создавалось впечатление, что там, внизу, где стояла женщина, дул сильный ветер, хотя на вершинах холмов царил штиль.

Летающая раковина качнулась и, взмыв, унеслась за реку. Поза Длинноногой не изменилась, лишь реже выпрыгивали из ее волос и одежды голубоватые искры, да сделалось тише сухое потрескивание, еще недавно слышное на значительном расстоянии.

Если для молодых охотников искры виделись голубоватой пылью, а потрескивание едва достигало слуха, то для пришелицы дела обстояли иначе. Вихрь длинных, величиной с палец, искр создавал близ нее оглушительный рев, под который формировалась странная субстанция. Длинноногая могла поручиться, что «летающая раковина» сродни образованию, состоящему из неравновесной плазмы, каковой по некоторым предположениям и является шаровая молния. Взаимодействием каких полей вызывались светящиеся сгустки? Влияет ли их активность на живое?.. Надо признать, Длинноногая владела знаниями, позволяющими проникать в суть большинства природных процессов и строить довольно смелые гипотезы. На этот раз ее умозаключения, говоря языком Людей Камня, заключались в следующем: толчком для зарождения сгустков послужил «дурной характер» чудовища, огненные копья которого насытили окружающее пространство энергией. Взбудораженное пространство-материя локализовало избыток энергии в особой форме, напоминающей круто замешанное тесто из разнородных полей.

Длинноногая пьянела в море озона. Голова ее сделалась невесомой, и казалось уже, что глубинные силы, движущие этим миром, полностью находятся в ее власти. Однако материальное повинуется безличностным законам. Законам, существующим постольку, поскольку пробил их час, и действующий оттого, что время их еще не вышло. Человеческий разум пасует перед безличностью — этим условием объективности. Разум способен объяснять лишь то, что поддается очеловечиванию. Он не в состоянии исчислить смысл собственного бытия, а равно — непостижимость смерти. Материальная основа разума пространственно ограничена. Выплеснуться вовне ему не дано изначально. В полном соответствии со свойствами пространства-материи, ибо часть меньше целого. И все-таки, в бездушных правилах многомерного мира не содержится никакой трагедии для разумных. Ничтожно узкие границы, отведенные для познания, бесконечно протяженны во времени. Таким образом, весьма малое и невообразимое большое сливаются в конечном...

Сиреневые сумерки царили в голове пришелицы...

Летающая раковина исчезла за холмами. Длинноногая вздохнула. Пригладила взъерошенные волосы и побрела к чудовищу, по щиколотку увязая в грязи.

«Хо!» — воскликнул Поздняя Луна. Румянец возмущения окрасил его щеки, затопил скулы, поднялся выше и, наконец, полностью залил вогнутое лицо.

«Женщина забыла про запрет!» — он присел в изумлении.

«A-а», —отмахнулся Тонкое Дерево, а затем осекся, Длинноногая осилила грязь. Запрыгнула на каменную твердую спину зверя. Дальше события ускорились. После легкого удара кулаком по холодно отсвечивающей шкуре животного женщина провалилась внутрь, но вскоре вылезла обратно.

— Наблюдатели замерли. Тонкое Дерево позабыл про свиней, а дух Поздней Луны ворчал в животе от голода и потрясения. Поздняя Луна мечтал вернуться в стойбище, чтобы, подкрепиться, а позже прийти обратно на пару с Ракушкой. Пусть его подруга полюбуется на «дохлое» чудовище, проглотившее и отрыгнувшее назад женщину чужого племени, словно та была маленьким, хрящиком. Будет отлично, если Ракушка, убедится в бахвальстве Тонкого Дерева и его могучего опекуна. Тогда ей станет ясно, что Тонкое Дерево — враль, каких не видел свет. А заодно и... Нет, с Шишом лучше не связываться.

Молодой охотник подтянул ремень. Поерзал костлявым задом по колкому щебню, пытаясь встать. Колючий взгляд спутника вернул его на место.

«Г-о-о-ох»; — Поздняя Луна поперхнулся слюной — женщина спускалась по отлогой спине чудовища как ни в чем не бывало.

Это было чересчур. Нервы потрясенного зрителя сдали. Его за трясло. Хорошо хоть дерзкие мысли насчет Шиша остались при нем.

Позднюю Луну колотило столь сильно, что зубы его выбивали дробь. Тонкому Дереву пришлось толкнуть недотепу в бок. Длинноногая в это время успела пересечь камыши и направиться к лесу...

Поздняя Луна непрерывно выскакивал вперед. Тропа виляла меж толстенных сосен, протискивалась в щели, образованные валунами; стенки валунов сочились слизью, несмотря на жарки день. Кое-где почва чавкала под ногами, выплевывая темную насыщенную кремнеземом влагу. Потертые подошвы из лыковых плетенок пропускали воду. Поздняя Луна не чувствовал сырости; его распирало от новостей. Он очень спешил и потому даже после страшного удара в поясницу успел сделать несколько шагов, прежде чем завалился на корточки.

Вспарывая одежду и тело, длинное лезвие вышло через из живота. Какое-то мгновение лезвие оставалось чистым, потом г нему скатились красные струйки, а живот обдало жаром. «3ачем?» — юноша беззвучно распялил рот. Ему показалось, скажи он что-нибудь вслух, и тотчас прекратится этот ужас. Однако страшная явь продолжалась. Он лежал на влажной земле, изогнувшись, запрокинув левую руку назад, в попытке извлечь лезвие. Но извлечь не мог. Только рвал пальцами свободной руки упругий мох, пока пальцы не свело судорогой, а ладонь не раскрылась и замерла, роняя прихваченные побеги мния...

Расщепленный Кедр первым спустился в долину. Он быстр наткнулся на свежие следы свиного стада, параллельно которым тянулись отпечатки обутых ног. Проверив снаряжение, Расщепленный Кедр повернул от стойбища туда, куда прошло стадо.

Местами отпечатки подошв накладывались на кабанью тропу кое-где уходили далеко в сторону, а метров через триста завернули, да так круто, что опытному промысловику тотчас сделалось понятно: стремясь обойти зверя, юноши разминулись со стадом. «Свиньи показали сопливым охотникам обгаженные хвосты и удрали через лог».

Старый добытчик был ворчлив. Последний в своем роду он никогда не имел подруги и детей. Случись такое с кем-нибудь другим, насмешкам не было бы конца. Возможно, некогда над Расщепленным Кедром и посмеивались, но уже на памяти Шиша его трогать остерегались. На что Пхан, и тот старался не замечать колкостей Расщепленного Кедра. Упрямый добытчик редко появлялся в жилище, будь то летом или зимой. Жгучие зимние морозы он пережидал в шалаше, без огня, кутаясь в медвежью шкуру, и не признавая ничьих команд. Истребитель кабанов мало считался с Пханом. Хладнокровно принял старшинство Много Знающего, оставшись впоследствии довольным изгнанием знахаря. Свирепея, когда ему надоедали, он был настолько отходчив, что у Шиша по этому поводу имелись подозрения насчет напускной свирепости Расщепленного Кедра и насчет того, что дела племени интересовали последнего куда больше, нежели он выказывал. Рассуждал добытчик столь же четко, сколь грубо, смущая резкостью своих выражений старух и молодежь. Так, согласно ему, Люди Камня прекрасно могли обойтись без вожака, пожиравшего лакомые куски. Мол, человек имеет право жить и охотиться, как ему заблагорассудится, был бы толк для него самого и для племени. Расщепленный Кедр считал излишним наличие в стойбище знахаря: природа-де мудра и не нужно пытаться ее перехитрить, так как дух человеческий способен безо всякого вмешательства со стороны, совладать со многими хворями, основная причина которых — лишнее тепло да жареное мясо. Сам старик потреблял мясо полусырым, сохранив на склоне лет в отменном состоянии желудок и зубы.

Расщепленный Кедр костерил оплошавших юнцов, когда на него наткнулась Длинноногая, отчего остатки стариковского негодования достались ей. Она сжалась под градом тяжеловесных слов. Ошметки тины на ногах выдали ее с головой. Старый добытчик взбеленился, запамятовав про истинных виновников его досады:

— Длинноногая шатается по болоту, где нет ни ягод, ни грибов, нет никакой добычи кроме квакающих тварей... Странное занятие для молодой женщины лазать по грязи, нарушая табу...

Вдосталь наругавшись, он гневно махнул рукой, пересек поляну перед жилищем и, усевшись на поваленную лесину, принял из рук подоспевшей к нему Ракушки берцовую оленью кость, на которой виднелись остатки мяса.

Оленьи жилы заскрипели на крепких зубах. Зрелище жующего старика пробудило аппетит у остальных. Вскоре Длинноногая оказалась в одиночестве. Она подошла к Шишу. Виновато заглянула тому в глаза. Ну что поделаешь с женщиной, привыкшей следовать обычаям своего племени?

...Из великого множества клеток уцелели немногие. Непреложный закон, согласно которому определяются случайные события, сохранил отдельные ячейки живого...

Миром правит случайность. Та самая случайность, что не укладывается в закономерность первого порядка. Что способна прорвать эластичную пленку повседневного. Из чего слагаются качественно иные поверхности. За счет чего энергоносители меняют свои уровни...

Пути развития пролагают вероятности. Пучок вероятностей во многом схож с видимым светом, который складывается из разноцветия, испускаемого гранями предопределенности...

Хаотически вращается в континууме кристалл возможного. Непрерывно меняются цвета спектра, образуя — в своем единении — однотонный свет с измененным цветовым кодом, возросшей или понизившейся интенсивностью и новым воздействием на освещаемые структуры...

Губительный поток жесткой энергии разрушил одни и травмировал другие клетки. Уцелевшие совладали с потрясением. Перестроились. Запаслись для потомства информацией о полученных изменениях. Вскоре облученный вид покинул ставшую неприемлемой нишу. Дабы обрести новую.

Зуд усиливался.

Косолапый брел наобум. Порой зуд делался нестерпимым, переходил в жжение, а затем в пронзительную боль. Зверь рычал, приседая на зад, по-человечески размахивая передними лапами. Подошел полдень, а он все метался по ельнику, словно убегал от неведомого мучителя. Уже дважды косолапый выходил к обрыву и возвращался в чащу, где мимоходом разметал кучу лесной трухи, поддую рыжих тварей, остро щиплющих нос, приятно кисловатых на вкус. Вместе с трухой просыпалась крупа муравьиных яиц. Однако зверю было не до кормежки.

Наступали моменты, когда зуд утихал, В такие минуты могучее тело косолапого испытывало нездоровое томление. Он вставал на дыбы; из-под страшных когтей летела еловая кора и крупные ветки. Но скоро зуд возобновлялся. Тогда подбрасывая зад и устало хрюкая, он бросался к логу в надежде утишить боль холодной водой. Только по случайности он разминулся с молодыми охотниками, поднявшимися перед тем на бугор...

В рытвине лежал крупный кабан. Обоняние подсказало косолапому, что совсем недавно секач был жив: туша хранила терпкий запах, свойственный сильному животному, хотя заостренная кпереди голова и часть крупа успели разложиться, а светло-желтая пыль распада усеяла дно рытвины.

Хищник обнюхал останки. Фыркнул. Потер нос лапой — золотисто-коричневые частицы проникли в ноздри. Лохматый зверь попятился от рытвины, зачихал. Чихая, он недоумевал: накануне вечером ни кабана, ни прилипчивой пыли на этом месте не было.

В конце концов косолапый прочихался. Поднял голову. Оскалился. К рытвине приближался враг. Кто бы он ни был, он ответит за все. Возникновение зуда имело определенную причину, и наверняка тот, кто сейчас находился в логу, являлся прямым или косвенным виновником тяжких мук разъяренного животного. Но если предположить, что неизвестное существо было ни при чем, ему полагалось возмездие за причиняемое беспокойство.

«Уф-ф-ф», — хищник поймал слабый ток воздуха. Враг шел по ветру, спускаясь по мере понижения грунта. Он не чуял опасности; и косолапый залег, чтобы действовать наверняка...

Многопудовая живая глыба обрушилась на неосторожного; зубы рвали мягкую плоть, перекусывали кости. Застигнутое врасплох существо погибло сразу. Оно не издало предсмертного вопля: первый же удар изогнутых когтей располосовал горло жертвы... Через полчаса перепаханная земля близ рытвины впитала разбрызгавшуюся кровь.

— Снова говорю, я не могу стать подругой Шиша, — женщина злилась. — Я благодарна Людям Камня, приютившим нас… меня.

Лицо ее сделалось скорбным, будто лишь сейчас она осознала большую утрату. Казалось, Длинноногая вот-вот зальется слезами...

— Я ценю приязнь Шиша, но… — она развела руками, — слишком разные духи обитают внутри Длинноногих и Людей Камня.

Сидящий на корточках охотник промолчал. Он ждал продолжения. И услышал его.

— Тебе следует позаботиться о главном. Я дам Шишу силу болотного чудовища.

Он запротестовал:

— Чудовище лишилось огненных когтей…

— Оружие хищника не пропало. Оно находится внутри чудовища. Ты ошибаешься, если думаешь, что чудовище мертво. Это не так.

— Пятнистый утверждал... — Тень досады накрыла его лицо.

— Пятнистый врал. Болотный хищник не может умереть. Он... спит. Я могу разбудить его. О-о-о!..

Твердые пальцы перехватили горло. Еще немного, и хрящи гортани уступили бы натиску. Охотник ослабил хватку.

Люди Камня редко прибегали к запретам. Но единожды наложенный, он соблюдался десятилетиями. Любого нарушителя ждала судьба Много Знающего. Любого, за исключением Шиша. Ибо его проступок был вынужденным и оправданным победой (довольно сомнительной, как он теперь понимал) над духами топи.

Нуждался ли Шиш в огненных когтях? В целом идея была заманчивой. Однако страшное оружие может; выйти из повиновения и обжечь того, на ком нет такой крепкой и толстой шкуры, каковой обладает чудовище. Опять же, огненные когти портят добычу и издают громкий шум. Этот шум будет пугать добычу. Напуганные олени, кабаны и косолапые рано или поздно уйдут восвояси, оставив племя голодать. Так что пусть Длинноногая помалкивает. Она достаточно намутила воду, пока он был терпелив. Но сегодня ночью он проверит, сколь мягко ее тело. А заодно — способна ли она стать матерью маленьких Шишей? И если и в этот раз пришелица возразит ему, он поколотит ее и выгонит вон.

...Едкая боль распространялась вдоль хребта. Она просачивалась вглубь позвонков, захватывала межреберье, пронзала кости, словно их скоблило наждачным камнем. Косолапый тянулся мордой к спине, чтобы зализать рану. Тянулся до хруста в шее, но не отваживался лизнуть — от раны смердило чужим. В конце концов, он наткнулся сухим кожистым носом в палую, перехватившую от земли сырость листву, и задрожал.

Началась агония...

При ходьбе Расщепленный Кедр сутулился. Торс охотника сгибался под тяжестью разросшихся мышц груди. Приземленность фигуры не мешала проворству, как его прагматизм не исключал тонкость чувств и игры воображения. У старого добытчика имелась мечта. Каждый погожий день он устремлялся на промысел, лелея надежду, что когда-нибудь сразит такую добычу, которая станет непревзойденной по величине. О которой завистливо будут вспоминать многие и многие поколения охотников. Великое тщеславие гнездилось в широченной груди добытчика.

Однажды увиденный гигантский скелет косолапого запал ему в душу. Судя по объему и толщине черепной кости, зверь был способен удержать в пасти взрослого кабана, а ударом лапы мог переломить березовый ствол. О победе над таким хищником мечтал Расщепленный Кедр. Мечтая, он, полюбил одиночество. Полюбил зимние ночи и летние сумерки, когда так легко мечталось. Полюбил тесный шалаш, где ему никто не мешал предаваться иллюзиям. Копнуть глубже, он робел перед будущей смертью. Он, привыкший денно и нощно полагаться на собственные глаза и уши, не доверял россказням знахарей и старух о бессмертии человеческого духа. Возможно, придет день, когда и его дух покинет изношенную плоть, чтобы перелиться в тело какого-нибудь сопляка. Возможно, дух отважного охотника придаст новому хозяину мощь и быстроту ушедшего, наделит его отвагой. Возможно... Предполагать можно всякое. Ну, а если дух собьется с пути? Если получится, что дух попросту исчезнет? Тогда выйдет так, якобы Расщепленного Кедра и не было? Никогда?! При мысли о полном забвении его охватывал трепет.

Громкая победа Шиша не вызвала у старого добытчика ни зависти, ни восхищения. Разумеется, Шиш — смелый охотник. И все-таки, в подробностях этой схватки было что-то сомнительное. Сложно сказать, в чем это выражалось, но Расщепленный Кедр сознавал: подобная победа лично ему — не по душе. В поединке с неведомым, страшным и нелепым существом мало проку. Похоже, что и Шиш до сих пор не возьмет в ум, кого он одолел? Да и одолел ли? Разве опасная схватка принесла сочное мясо? Или обезопасила людей от последующих бед? Конечно, кто будет утверждать, что диковинный хищник не представлял собой источник опасности? Для тех, кто презирал табу, совался к логову хищника. Так не надо лезть! И камнепад опасен. Но какой безумец бросается с копьем на падающие глыбы? Лучше обойти стороной сомнительную осыпь. Засовывая голову в берлогу, можно лишиться не только ушей.

Округлые отпечатки лап зачастили: что-то встревожило зверя… Безо всякой нужды он разметал по земле муравьиное жилище; чаще обычного срывал кору с деревьев; почесывался о стволы через каждый десяток шагов. Последнее особенно заинтересовало старого добытчика: все-таки, косолапый — не свинья, которую заедает клещ.

Почесы встречались все чаще, тут и там серели пряди шерсти: в расщелинах высоких пней, меж пластинок коры на стволах...

Ближе к провалу следы засбоили... Вот они разредились вновь, зверь перешел на мах. Зачастили по-новой... А здесь зверь начал красться...

Перед рытвиной добытчик задержался. Рытвину заполняла буроватая, вскипающая фонтанчиками пыль. Пожав плечами, Расщепленный Кедр пошел дальше, но вскоре вынужден был остановиться. Он заметил ноги. Хозяина ног не было видно. Добытчик шагнул влево — на том месте, где предполагалось тело, оплывали бугорки шевелящегося праха. Желтовато-бурая пыль лежала неровным слоем. Дальше от останков ног ее было больше, а на расстоянии метра она образовывала бесформенный по очертаниям пласт. Здесь след косолапого обрывался; и сколько добытчик не оглядывался, не мог разглядеть обратного следа.

Древком копья Расщепленный Кедр пошевелил оплывающую массу. Среди пыли выступили клочья меховой одежды. Он подцепил лезвием клочок покрупнее и поднял, — сквозь дыры в меху просеивалась все та же подозрительная на вид маслянисто поблескивающая пыль. Жалкие обрывки одежды да чем-то знакомый узор из ремешков вызывали тревожное чувство. Он порылся еще. Но ничего такого, что могло бы подсказать имя погибшего, не обнаружил. Неизвестный будто растворился в вонючей пыли. Оставив после себя только ноги, да и те — до колен.

Шершавый плитняк накрыл останки. Расщепленный Кедр исполнил неприятную обязанность, уложил камни поверх шевелящегося месива.

Узор в виде двойного переплетения в подъемах бахил кое-что прояснил; такую обувь носил Много Знающий. Впрочем не один он. Водонепроницаемые, удобные при ходьбе бахилы были в широком ходу у степняков. Люди Камня предпочитали иную обувь, не оскальзывающуюся на склонах и гладком льду, подошвы которой предохраняли ногу от острого щебня...

Малоприятная работа подошла к концу. Истребитель кабанов отряхнул руки от известковой пыли. В это время частицы другой, даже не пыли — пудры осели среди меха накидки.

Ветку отсекли наискосок, одним движением. Он готов был пожертвовать своей долей оленьей печени в подтверждение того, что это произошло действительно так. Срез выглядел ровном. Свежеобнаженная древесина отливала девственной белизной, словно рубило и не касалось ее.

Похожее юноша где-то встречал. Только где? Возможно предыдущий раз он пропустил увиденное мимо сознания. Но где ему попадался такой поразительно ровный разрез?

Он повертел ветку в руках. Она мало отличалась от множества других. Хотя какое-то отличие имелось: вдоль ветки светлели зарубки, слагающиеся в неяркий, но привлекательный узор. Помнилось, на древке копья Поедающего Глину красовался похожий рисунок. Чья-то искусная рука скопировала понравившимся орнамент. Правда, линии на этот раз были тоньше, воздушней — миниатюрная хвоя накладывалась на глянцевую кору фиолетово-зеленым слоем.

Пальцы потянулись к уху. Тонкое Дерево оттянул мочку, а затем отпустил. Привычный жест не помог. Ну где, где он видел, следы столь острого и тонкого рубила? С чьей помощью украшена эта ветка? И украшена только что: сок на срезе едва проступил.

Ноздри юноши раздулись. Помимо наблюдательности, тонкого слуха и острого обоняния, какими он обладал, требовалось и другое качество, определяемое словом «талант». Вот Шиш был талантлив. Многое давалось Пхану. Ему не уступал Расщепленный Кедр... Зато прочие часто сбивались, взяв запутанный след. Точное Дерево не составлял исключение среди прочих. И теперь, стоя на опушке, на щедро прокаленной солнцем и твердой, будто кость, земле, покрытой низкорослой травой и корявыми кустами, он тщетно насиловал органы чувств. Место было мало подходящим для игры в прятки. Доведись Тонкому Дереву, он крепко подумал бы, прежде чем устраивать засаду среди здешних редких берез. В любом направлении на сотни шагов не было крупной валежины или пня. Все мало-мальски пригодное на топливо перекочевало в стойбище. А укрыться за худосочными стволами не сумел бы даже подросток. Некоторого внимания заслуживал лишь ощетинившийся иглами куст, нависающая Крона которого могла прикрыть человека.

Крюк получался солидным.

Неприметно озираясь и придав лицу нарочито-равнодушное выражение, отчего сложилась, кисловато-обиженная мина (живым чертам Тонкого Дерева плохо удавалось равнодушие), он направился в чащу.

Наддал он в лощине, уверившись в том, что его не видно со стороны подозрительного куста. Перебираясь через изувеченную громобоинами, поваленную с корнем сосну, он ухитрился вляпаться ладонью в натеки свежевыступившей живицы...

Задержка все испортила. Укромное место под кустом опустело, неизвестный бежал.

Молодой охотник разозлился. Кому понравится такая скрытность, неизвестного, который улизнул по-воровски? Происшедшее скверно характеризовало таинственную личность. А вдруг... Тонкое Дерево задумался. Взгляд его скользнул вдоль колючих веток к стволу, опустился ниже и замер. Среди вороха палого прошлогоднего листа торчало что-то, напоминающее рубило, а вокруг багровела россыпь ярких пятен. Кто-то наколол руку о длинные иглы боярышника, во множестве усеивающих землю.

Такого блестящего камня, из которого было сделано обнаруженное им рубило, юноша нигде не встречал. Режущая кромка рубила была оббита, а затем отполирована настолько хитро, что, подобно речной глади, отражала свет. Он провел пальцем по лезвию — чуткая кожа не ощутила ни одной шероховатости. Это, сколько же времени надо шеркать рубилом о наждак, а затем натирать рубило влажным песком, чтобы добиться столь изящной формы орудия! Непривычно выглядела и рукоять находки. Выскобленная из желтой кости, она завершалась копытцем; большая часть ее поверхности щеголяла знакомым узором.

Тонкая пластина, представляющая собой лезвие, пружинила не ломаясь. Он нажал сильнее. Лезвие уступило, но не хрупнуло. А стоило ему ослабить пальцы, как оно распрямилось вновь. Тогда он взмахнул рукой — длинная ветка отделилась от куста, словно только и ждала этого момента. Юноша опять полюбовался на блестящее оружие; наморщил лоб и… его осенило — порезы на ремне у провала! На ремне, которым удерживалось перило. Ремень иссекли этим самым рубилом! Иссекли не насквозь, дабы придать видимость случайного порыва застаревшей кожи.

С чудесным рубилом в руках он кинулся на поиски Шиша.

Для охотника день выдался удачным. В каждой второй ловушке сидело по большеухому. Завершая обход, Шиш направился лощиной, ответвляющейся от лога. Большая связка упитанных грызунов свисала с его плеча.

Возьми Шиш левее, они бы разминулись. Издали заметив его, Тонкое Дерево встрепенулся и перешел на бег.

Охотник остановился, встречая юношу. На тыльной стороне его ладони краснела свежая рана, оставленная колющим предметом. Ранка располагалась так, что не заметить ее мог только слепой...

«Опасней всего те злые люди, которые не совсем лишены доброты»

Желтая язва на ладони образовалась не сразу.

Сначала, на покрасневшей коже возникло серое пятнышко. Расщепленный Кедр подосадовал на него, поцарапал ногтем зазудевшее место, и на какое-то время забыл о нарождающейся болячке.

Наконечник требовалось сменить. У старого скололся угол, когда копье попало в лопатку здоровенного рогача. Вот уже с пол-луны острие, вернее, сохранившийся в оправе осколок, торчало в стороне от оси древка. Привести в порядок оружие он собирался еще накануне вечером. Что может быть хуже неисправного копья! Правда, у него имелось в запасе другое. Но оно предназначалось для очень крупной добычи и хранилось для особого случая. Расщепленный Кедр не привык полагаться на дубину. Попробуйте ею свалить кабана, когда он пойдет в атаку. Скошенный кабаний череп на редкость, крепок и надежно защищен двухпальцевым слоем тугого сала. Пусть старого добытчика замучают злые духи, но без колющего оружия он не рискнет промышлять крупного зверя.

Старое копье кормило, Расщепленного Кедра много лун. Только непосвященному манипуляции с копьем могли показаться простыми — шаг в сторону... замах... и грудь бегущего зверя вспарывается смертоносным жалом. Однако Расщепленный Кедр владел и другими приемами. Он умел, к примеру, отскочив, нанести боковой удар — в самое сердце стремительной добычи... Впрочем, он много умел, этот охотник на крупного зверя.

...Он почти заканчивал. Оставалось заплести седло вместе с зажатым в расщепке мыском наконечника. Тут он заметил, что неясное пятно на руке приобрело песочно-желтый оттенок, а ладонь взбугрилась и уже не зудела, но обдавалась жаром.

Родниковая вода ослабила жжение. Сидя на корточках, он макал в воду заболевшую кисть. Боль поднималась все выше. Одновременно разрасталась язва...

К обеду близ родника сидел измученный человек и с содроганием наблюдал, как среди распадающихся тканей его руки накапливались, хаотически шевелясь, частицы золотистой пыли. Багровая полоска, окаймляющая язву, перехватила запястье, а необычное разложение уже достигло кости, и та слоилась, точно сгорая на костре.

Паническое чувство колыхнулось в сердце старого добытчика. Его подташнивало при виде обезображенной болезнью руки. Плоть его бескровно разрушалась; мириады крошечных «муравьев» вгрызались в тело.

Разведенный в начале дня костер еще тлел. Расщепленный Кедр наскреб здоровой рукой смолы...

Янтарные капли падали на рану, но он не ощущал ожогов. Вспыхивающая живица обездвиживала желтую пыль — мгновение спустя страшный процесс возобновлялся с новой силой.

Нужно было решаться на крайнюю меру, на которую отважится далеко не каждый. Лучше пожертвовать рукой, нежели погибнуть. Были случаи, когда человеку отрубали загнившую конечность и жестокая операция спасала жизнь. Может, и сейчас коварные духи удовольствуются малым. Отступятся, проглотив руку истребителя кабанов, забыв напустить на него огненную трясовицу?

Операцию он перенес без единого стона.

С перетянутой гибким прутом культей побрел до стойбища, отмечая пройденный путь редкими алыми пятнами.

По дороге Расщепленный Кедр припадал от изнеможения на траву, но окончательно лег только в виду жилища.

От уютного навеса отделяла поляна с десятком застарелых пней, густо крытых семействами тугоногих опят. Старый добытчик не отважился пересечь поляну, как до этого не смел приблизиться к нахоженной тропе. Дорогой он обходил людные места, невзирая на слабость, из-за которой каждый лишний шаг вызывал сердцебиение и темноту в глазах. Петлял он сознательно, а к стойбищу пробирался единственно затем, чтобы предупредить об опасности. Привыкший полагаться на себя, старый добытчик не помышлял о том, что кто-либо поможет ему. Частые опасности и лишения, которые принимались им за собственно нормальную жизнь, приучили его безропотно встречать удары судьбы. Так; и теперь. Он противоборствовал с духами болезни один на один. Делая все возможное, чтобы не пропустить заразу в стойбище...

Когда б не боли и не тревога, лежать было отрадно. Жар небесного костра согревал плечи; валежина за спиной позволяла принять позу поудобней.

Пролежал он так недолго. У навеса показались женщины. Заслышав голос, они направились к нему, но замерли как вкопанные, когда предостерегающий окрик повторился.

Расщепленный Кедр потребовал Шиша. К великой досаде старика Шиша поблизости не оказалось. Пришлось положиться на растерянных женщин, понятливость коих вызывала у него большие сомнения. Однако тройка молодых матерей, разглядев растерзанного добытчика, довольно скоро уразумела — грозная беда коснулась предгорий. Большего от них и не требовалось.

...Наиболее скверное заключалось в вездесущности диковинной заразы. Болезнь разносилась прилипчивой желтой пылью. От последней не было укрытия. Она могла проникнуть через самую узкую щель, через самое крохотное отверстие. Отныне враг грозил отовсюду, хотя сам он был недоступен человеческому глазу...

В это самое время Шиш смотрел на Тонкое Дерево, едва не сбившего охотника с ног.

В руке у юноши сверкало нечто.

«Дай!» — потребовал Шиш.

Тонкое Дерево мотнул головой, спрятал руку за спину. Ранка на внешней стороне кисти Шиша, казалось, околдовала юношу. Брови Шиша приподнялись.

Не то вздох, не то всхлип раздался за большими камнями. Тонкое Дерево шагнул туда.

«О-о!»

Охотник кинулся к нему, споткнувшись о распростертое тело Поздней Луны...

Место, куда был ранен Поздняя Луна, выдавалось пятном почерневшего меха. Охотник коснулся щеки лежащего — она хранила живое тепло, хотя дыхание не обнаруживалось.

Оголенный живот Поздней Луны пересекала резаная рана, проходящая от пояса до паха. Ранение было скверным. Тот, кто покушался на жизнь несчастного, нанес удар снизу вверх, держа оружие лезвием от себя, а потом развернул его по вертикали, в результате чего острый конец лезвия описал большую дугу и буквально вспахал брюшину. Достичь подобного эффекта при помощи обычного оружия было невозможно. Но подобное удалось бы без труда, владей преступник чудесным рубилом вроде того, которое в настоящую минуту находилось у Тонкого Дерева.

Сидя на корточках, Шиш поднял голову. Гибкое лезвие в руке молодого охотника казалось чистым. Однако там, где оно соединялось с костяной ручкой, явственно виднелась бурая полоска.

Рывок!.. Захват!... Сияющее рубило звякнуло о камень.

Тонкое Дерево скорчился от боли…

— Ну, — голос Шиша предвещал дальнейшие осложнения.

Лишь теперь юношу осенило, что на него пало подозрение в убийстве. И это тогда, когда он сам в немалой степени грешил на наставника.

Ситуация становилась нелепой. Впрочем, юноша испытывал облегчение при мысли о том, что ни в чем плохом Шиш не замешан. Иначе, с чего бы ему подозревать Тонкое Дерево? А коль у наставника совесть чиста, то следовало не медля объясниться с ним.

— Тонкое Дерево нашел это, — он протянул рубило Шишу, — в сотне шагов отсюда...

Рассказ его был сбивчив, но охотник поверил сразу, омрачившись сильней. С недавних пор Тонкое Дерево вызывал у него неприязненное чувство. Ведь никто иной как Тонкое Дерево был свидетелем его торжества над болотным чудовищем. Поспешного торжества. Кроме того, юноша позволял себе вмешиваться в дела Шиша. А только что признался в плохих мыслях об охотнике. Причиной тому послужила ерундовская царапина. Здесь Тонкое Дерево что называется, попал пальцем в небо, но даже минутное сомнение его в репутации наставника было оскорбительным. «Чего он лезет? Чего высовывается?» Будто такой опытный охотник, каким считался Шиш, нуждается в советах и участии молокососа.

Поздняя Луна вздрогнул... или это показалось?

Убитого было жаль. Он не выделялся обаянием и добычливостью, однако его покладистость искупала перечисленные недостатки.

Только что бездвижное тело, кажется, шевельнулось вновь. Нет. Поза лежащего не изменилась. Вот кожа убитого приобрела синий цвет. Чересчур синий, сказал бы охотник. В отдельных местах синева сгущалась до черноты. Нормальные покойники ведут себя иначе. Трупные пятна у них проступают через несколько часов. Конечно, многое зависит от погоды, но и в теплый день мертвяки не меняют цвет мгновенно. А этот только начал остывать, а уже налился сизым цветом, словно выкрасился в соке ягод вороньего глаза.

...В голове шумело. Холодно щипало кожу. Он чувствовал, как смертельная тоска коснулась сердца, разошлась с током крови по телу, лишая зрения, слуха и обоняния.

На какой-то миг охотник отключился. Тонкое Дерево смотрел на потемневшее лицо Шиша, на пляску сиреневых волн вокруг Поздней Луны и стучал зубами.

Каким образом закрылась рана Поздней Луны? Этого юноша не заметил. Волнение его было столь сильным, что происходящее виднелось ему будто через плотный сиреневый туман. Перед глазами у него троилось.

Когда картина сделалась четкой, он увидел, что на животе мертвого, умирающего ли, вместо жуткой дыры осталось бледно-розовая полоса...

Заживлением дело не ограничилось. Сине-фиолетово-сиреневые пряди, протянувшиеся от Шиша к Поздней Луне, продолжали трепетать. Это трепетание будило соки на лице бывшего покойника.

Тонкое Дерево по-женски взвизгнул — запрокинутая ладонью вверх рука лежащего приподнялась, а пальцы, медленно сжались в кулак. Впервые юноша встретился с невероятной причудой духа, возвратившегося в оставленное им тело, вместо того, чтобы искать новое. И причиной случившегося явился не знахарь, а Шиш.

...Прошлое не оставляет человека. Оно незримо присутствует в настоящем, готовит засады в будущем. Можно сказать: прошлое — это будущее, повернувшееся к нам спиной. Прошлое встречается в лицах, которые узнаваемы, знакомы нам.

Прошлое подстерегает нас в предутренних снах, что-то обманчиво предвещая на завтра. А будто, те предвещие сны и сбываются, то лишь оттого, что прошлое забежало вперед, сменив личину безвозвратно-упущенного на бесконечно-обещающее. Не верьте «завтра». Оно солжёт, как лгало «вчера». Надейтесь на новый день, он даст не меньше, чем старый. А может и более того. Завтрашний день ничем не хуже минувшего, ибо время в любой свой момент необычайно, будь то прошлогоднее бабье лето с опостылевшей дробью солнечных зерен, дырявящих красный лист год ногами, с извечными шляпками поздних грибов, бодрячески проснувшихся меж стеблей травы, подушечек мха и перекрестьев прутьев, будь то грядущая весна, когда расхристанный снег пьяно расплывается по сторонам, а игольчатая шкура на реке шипит по-гадючьи под ногами. Все это наше — неповторимое для каждого время. Это неизбывное прошлое. С нашей смертной виной перед ним. С нашими мелкими заслугами перед людьми...

Длинноногая запуталась в прошлом.

Она плакала не по Пятнистому и не по Блестящезубому. О них не стоило жалеть.

Она тосковала об утраченной борьбе. Истинно сказано: «Умерший враг делается дороже живого друга».

Были моменты, и пришелица грызла пальцы, горюя о Пятнистом. Он не имел права улизнуть «неосужденным». Знать бы его растленную натуру еще на родине! Ныне же, когда было поздно, она с уверенностью могла сказать, что он был «реформистом-предельщиком».

Слухи про нелегальное общество «реформистов» доходили до нее еще в студенческую пору. Дальнейшие события подтвердили справедливость этих слухов. «Реформисты» делали все, дабы нарушить равновесие в стране. Сам Велес был бессилен перед этими оборотнями. Избравшими полем действия общественные кухни, подворотни, загаженные пивные и другие места, где собирались для сплетен и анекдотов вечно недовольные интеллектуалы. Оружием «реформистов» являлась клевета. Страшась открытой борьбы, они подставляли «осуждению» честных людей. Так ушел «осужденным» близкий друг Велеса Пирун.

Сведения, подбрасываемые «реформистами», были клеветой постольку, поскольку угрожали стабильности и вызывали ничем неоправданные жертвы.

Где-то на втором курсе она столкнулась с методами «реформистов» вплотную...

Туалетная комната Института «Демократических преобразований» размещалась в полуподвальном помещении. Чтобы попасть к умывальникам или в кабинки, прикрывающие посетителей стенками из листового железа отовсюду, за исключением той стороны, которая смотрела на лестницу, требовалось спуститься на четыре ступени ниже уровня коридора. В тот день подходы к ступенькам загораживали две упитанные девицы с чужого факультета. В любом случае она прежде не видела этих грязно размалеванных лиц. Лишь потом сообразила, что неряшливый макияж и не соответствующая возрасту искусственная полнота девиц служили маскировкой.

Занятые беседой девицы игнорировали подошедшую.

.... Длинноногая помялась. Сунулась было в щель между студентками, но одна из толстушек словно ненароком перекрыла путь, выставив в проход по-мужски. жилистую ногу. Подобная грубость нуждалась в ответе. Чего-чего, она умела постоять за себя. Резко повернувшись, Длинноногая расчистила дорогу плечом. Маневр был неожиданным; левая девица пошатнулась и загремела по ступенькам. Однако порадоваться своей маленькой победе пришелице не довелось. Толчок в шею — и она очутилась в туалете, то есть там, куда, по мнению наглых девиц, ей попадать не следовало.

Между угловой кабиной и дощатой перегородкой, за которой находился склад наглядных пособий, шесть человек избивали одного.

Драчуны представляли собой таких же ряженых, как и девицы с лестницы. А то, что на первый взгляд показалось дракой, на деле таковой не являлось: избиваемый был связан, изо рта у него торчал конец какой-то грязной тряпки. Жертву обрекли на молчание; она могла лишь сдавленно стонать.

Длинноногая признала избиваемого; им оказался молодой, приятной внешности преподаватель с соседнего факультета. Кто-то ей рассказывал про этого многообещающего «светила» с кафедры народоведения. Говорили и о том, что он — принципиальный сторонник системы «осуждения», вызывающей лютую ненависть у «реформистов»...

Обычно аккуратного преподавателя накрыли спины мучителей. Она услышала тяжелые хрипы, прежде чем опомнившиеся «толстухи» снова накинулись на нее.

Дрожащий от ненависти голос крикнул, адресуясь к дверным стражам:

— Как сюда попала эта?..

Потом Длинноногую оглушили.

...Выйдя из больницы, пришелица узнала, что симпатичный преподаватель был убит; его останки обнаружили там же — на заплеванном кафеле туалетной комнаты. Самой Длинноногой повезло больше: покончив с жертвой, «реформисты» в спешке оставили в живых единственного свидетеля. А впрочем... Что бы она поведала властям? Да ничего. Описание масок, укрупненных ватой фигур, умышленно искаженных голосов — подобные детали вряд ли бы удовлетворили самого покладистого следователя. А вот ей пришлось бы объяснять, каким образом, будучи без сознания, она попала в коридор, где ее подобрали сердобольные однокурсники?

Следующей «желтая» болезнь одолела Ракушку. Как сказал бы Расщепленный Кедр — это было чересчур. Но старый добытчик сказать этого не мог, ибо не ведал о последних событиях. Он валялся на жесткой подстилке под сводами своего шалаша и бредил. По-молодому крепкий организм его боролся с воспалением.

Истребитель кабанов и косолапых сделал все, чтобы уберечь Людей Камня от коварной хвори. Но он не учел удивительных свойств «желтой пыли»...

Ракушка ополоснула лицо в ручейке, там, где до прозрачности чистая вода стекала по травянистому ложу. Стекала с бугра, на лесистой вершине которого Расщепленный Кедр оборудовал себе убежище.

Умывшись, Ракушка зябко передернула смуглыми полными плечами и не стала пить, хотя испытывала жажду: вода показалась слишком холодной для ее слабых в беременности зубов.

Болезнь накинулась на молодую женщину стремительно, ещё на пути от ручья. Увлажнившийся после подъема в гору лоб зазудел, вскоре на нем проявились, точно нарисованная комочком глины, обширная язва.

Последний отрезок дороги Ракушка бежала, вскрикивая от ужаса, оступаясь на ослабевших ногах. Раз-другой она принималась плакать, ощупывая трясущимися пальцами лицо. Зараза липла к пальцам, спускаясь все ниже, и минут через пять край язвы приблизился к горлу...

Ее увидели издалека. Завизжали ребятишки… Их испуганный рев поднял на ноги стойбище. Заболевшая брела к жилищу, а люди расступались перед ней, пятились за угол; кое-кто оглядывался при этом, посматривал через плечо, намечая путь к бегству.

Дорогу заразной преградил Шиш:

— Нельзя!

Ослепшая и оглохшая Ракушка продолжала идти…

— Ракушка, стой! — загремел охотник.

Он крикнул дважды, срывая горло. Судя по остекленевшим глазам, она не слышала его; сейчас Ракушку не сумел бы остановить и рев косолапого.

Копье охотника стояло под навесом. Раздумывать далее было опасно. Привычно перехватив древко, он откинулся корпусом назад. Грозное оружие устремилось к цели... Ноги женщины подсеклись. Она упала плашмя, переломив копье, наконечник которого торчал между лопаток убитой, как острый побег пырея,

Предсмертное «О-о-ой» заставило содрогнуться. Случившееся произошло в мгновение ока, и только Тонкое Дерево поспел за событием, пытаясь остановить Шиша... Копье было в воздухе, когда юношу настигла оплеуха.

— Охотник жесток. Зачем он убивал Ракушку? — Побледневший от ярости юноша сжал кулаки.

Убийца не выказал сожаления:

— Я спас племя.

— Убийство человека ни для кого не может служить спасением. Шиш нарушил Большое Табу, — юноша плакал. Еще вчера преклонится он перед наставником. Теперь он его презирал. — Почему ты решил за всех? Ведь ты — не вожак.

Да, — у племени не было вожака. Расщепленный Кедр исчез. Странная болезнь одолела его.

Охотник пресек ропот, заговорив громче.

— Теперь я — старший охотник! Нет. Я буду не старшим охотником. Я буду... вождем! Я уберег вас от заразы, остановив Ракушку. И я же загнал дух Поздней Луны в остывшее тело...

— Так верни дух Ракушки! — Поздняя Луна держался за стойку входа и с надеждой смотрел на Шиша.

Охотник вскинулся. Собственно, в нем не было полной уверенности в собственных чудесных способностях. Оживить Ракушку? Ну-ну. Можно рискнуть жизнью, единоборствуя, например, с косолапым. Но у него нет желания мучиться ради полуженщины-полудевчонки, недавно приведенной с другого берега реки и, следовательно, доводящейся ему чем-то вроде дальней родственницы соседской синицы. Убитая меж тем распадалась шевелящимся желтым прахом. Шиша передернуло.

Да, он убил. Но на пользу племени. Да, он нарушил Большое Табу. Но стало ли людям от этого хуже? Не стало. Оказывается, любые запреты похожи на людей: проходит какое-то время, и самое суровое табу начинает стареть. Стареют и уходят в Прошлое одни запреты, появляются другие. Кому сегодня нужны заумные табу, придуманные Пханом или Много Знающим? Их табу не вечно. Вечным будет то, что прикажет людям он, Шиш. Только у него есть право накладывать вечное табу, ибо он заслужил это право, а не выпросил его у людей. Он поборол болотное чудовище. А кто, в конце концов, сумел загнать духа жизни в остывшее тело? Один он последние луны думал о людях, каждый из которых заботился только о себе. Разве они оценили его заботу? Вот и Сейчас от него требуют новой жертвы — его здоровья. Разве это справедливо? Что ж!

— Охотники предгорий и женщины! Шиш скажет вам то, чего вы не поняли до сих пор: главное — это племя! Племя неприкосновенно. Вождь неприкосновенен вдвойне. Жизнь человека имеет какое-то значение, если речь идет о сохранности племени. Пускай погибнут десятки охотников, старух и детей, но племя и его обычаи должны сохраниться навсегда...

Он глох от собственного крика; звуки его голоса двоились, будто одновременно с ним кричал Пятнистый. Шиш замолк на мгновение, пытаясь выделить голос пришельца, однако тот умолк вместе с ним. Это было наваждением.

— Люди Камня — дети единого духа! Лишь вождь знает, чего хочет Дух. Вождь — это я.

— Что-что? — возразил Тонкое Дерево.

Охотник был начеку — новая пощечина лишила юношу слов. Заискивающе всунулся Поздняя Луна:

— Вождь прав. Тонкое Дерево глуп. Хотя желает казаться умнее всех. Вождь прав, заколов Ракушку, ведь она указывала духам болезни дорогу в стойбище. Все равно из Ракушки не получилось бы хорошей подруги: скоро пять лун, как она впервые заночевала с Поздней Луной, но до сих пор у Поздней Луны нет потомства. — Он хихикнул. — А ведь она могла бы и поторопиться...

Юнец трещал долго. Длинноногая поглядывала то на него, то на Шиша. Выражение се глаз было непонятным. О чем она думала? Кто знает. Вот она снова улыбнулась. Может, потешалась над Поздней Луной?

...С Пятнистым Длинноногая познакомилась на курсах. Профилирующий предмет читал усеченный в размерах и языке человечек, который постоянно спешил, шепелявил, перевирал Велеса и, поправляясь, встрепанной курицей метался у доски. Внимать ему было забавно. Хотя чаше всего он нес заумную тягомотину: «Передающиеся по наследству властные заряды. Закон сохранения потенциала власти... Делегирование массами атомов власти лидеру и компенсации заряда... Закономерность распространения единственно научной системы на территории планеты, а в дальнейшем...»

Длинноногую смущал запутанный механизм наследственной передачи властных зарядов. Он казался таким сложным и многоступенчатым, что трудно было понять: кому и через сколько поколений достанутся заряды, обрекающие личность на лидерство. Успокаивало, однако, то, что природа грамотнее курсантов, и в их век пресловутые заряды ухитрялись попадать к достойным претендентам на лидерство.

Через десяток лекций она на все махнула рукой. Уследить за ходом мыслей шепелявого лектора было абсолютно невозможно. Вроде бы и сам он понимал это. Потому нарочно завирался, чтобы смягчить сухость материала.

Сидя рядом с Длинноногой, Пятнистый дремал. Такое небрежение учебным материалом ее угнетало. Каждый социально-порядочный гражданин должен быть неравнодушен к проблемам общественного устройства. Позже антипатия прошла — сонливость одолела и ее. Вскоре Пятнистый признался — он на курсах вторично, по спецнаправлению, но, несмотря на второй заход, поумневшим себя не чувствовал. Его признание рассмешило Длинноногую.

В следующем семестре к образовавшемуся дуэту присоединился Блестящезубый. Вот тогда она и свела их со своим другом — точнее, женихом. Собиралась ли она замуж? Трудно сказать. Но вот уже четыре года как их общие знакомые уверились в неотвратимости брачных уз для нее и ее друга.

...Брачная перспектива лопнула самым трагическим образом. Печальный финал пришелся на последний день занятий.

В тот страшный день и час ей довелось осознать, сколь близок для нее был давний друг. Она представляла себе его узкое, интеллигентное лицо, где нижняя, будто припухшая, губа имела родинку. Однако его глаза и голос память не сохранила. Получался какой-то плоский портрет, точно снятый стоп-камерой. В портрете отсутствовал малейший намек на движение, отчего он смотрелся фотороботом никогда не существовавшего гражданина. А вот чего она забыть не могла — его привычки шутить на самые рискованные темы. Шутил он дерзко, кривя уголки красивых губ.

Шутки пугали окружающих; они непроизвольно оглядывались, а потом неловко меняли тему, относя бестактность шутника на счет его происхождения, так как каждая собака в городе знала, что он доводился потомком великому Велесу. Последняя шутка стоила ему жизни.

Кощунственный экспромт слышали только трое. Она могла бы поклясться, что за весь вечер ни Блестящезубый, ни Пятнистый не подходили к телефону, как поклялась бы и в том, что и тот, и другой услышали смертоносную остроту впервые. Жених сочинил ее тут же, по ходу разговора.

С вечеринки они расходились поодиночке. А спустя час у квартиры ее друга, как показывали очевидцы, собралась толпа...

«Осужденный» потомок Велеса пролежал на бетонном полу подъезда до утра. Проводили его без нее. Она не боялась скомпрометировать себя, и не знала за собой вины, ее отговорил участковый врач жениха: внешность «осужденного» пострадала и деликатный медик не ручался за выдержку близкой покойника. Он долго объяснял ей неуместность участия в похоронах, а когда последовал безвольный кивок, означающий согласие, он вынул из-под халата и сунул ей в руки что-то холодящее пальцы. «Он умер с этой штукой в спине». Потом врач вздохнул, заскрипел подошвами ботинок по лестнице, оставив в распоряжении Длинноногой обоюдоострый клинок с резной рукояткой из кости.

Накидка Шиша распахнулась от рывка. За поясом торчало невиданное рубило, лезвие которого вспыхивало синевой.

— Духи желтой болезни малы; они разносятся ветром, они не тонут в воде. Шиш посоветуется с Духом племени о том, как избежать опасности.

Уголками глаз он проверил реакцию толпы. Люди смолкли, затаив дыхание. А Шиш повернулся лицом к бесформенной груде, что совсем недавно называлось Ракушкой. Слабый сиреневый луч протянулся от охотника к останкам.

Желто-бурый прах прекратил шевеление. Внезапно охотника стошнило. Он сглотнул, подавляя спазм, и расслабился, чтобы спустя секунду обратиться к племени, презрев попытки оживить Ракушку: .

— Нам следует уйти за горы. Так повелел мне дух. И я, послушный его воле, говорю вам — собирайтесь! — Кремневые желваки вздулись по краям его скул.

«О-о-о», — застонали женщины. Дети прижались к матерям. Даже «желтая» хворь казалась нестрашной перед лицом враждебного пространства, находящегося по ту сторону гор. Ох, горько покидать обжитые лес и пещеру, бросая кучу нужных вещей.

Тонкое Дерево смотрел, на Шиша. Голова юноши противилась откровениям охотника.

— Духи служат людям, а не наоборот. Злой дух или добрый, он может быть сильнее Тонкого Дерева, но Тонкое Дерево выше всякого духа.

Широко раскрыв рот, охотники и женщины глядели то на юношу, то на Шиша. Смельчак обреченно добавил:

— Для Шиша не существует, запретов. Он плюет на обычаи племени. Еще до убийства Ракушки он хотел убить Треснутое Копыто...

— Что-о-о?! — ошарашенный вождь потянулся за оружием. Однако дубины не было рядом, а концы сломанное копья виднелись среди праха молодой женщины, над которым кружились зеленые мухи, непонятным образом избегая посадки на привлекшие их останки.

— Вот чем Шиш изрезал ремень у провала, палец Тонкого Дерева указал на блестящее рубило. — Шиш прятал оружие в лесу, но я нашел его. Я видел кровь охотника на листве, под кустом, где он зарыл рубило. Вон ранка на руке Шиша!

Он горько усмехнулся:

— Тонкое Дерево верил убийце. Теперь я не верю ему. Однажды поднявший оружие на собрата станет убивать и дальше. Так говорил Сим.

Настроение людей быстро менялось. Затылком, спиной охотник ощущал возрастающую неприязнь. Отрицать сказанное Тонким Деревом было глупо: всех заворожил блеск чудесного рубила — главной улики. Хорошо бы отвлечь, сбить с толку горластых: охотников, изменив тем самым ситуацию в свою пользу. Косолапого валит не тот, у кого больше силы, и не тот, кто первым кидает копье. Могучего, зверя одолевает знающий куда нанести удар.

Пока он собирался с мыслями, Длинноногая отделилась от толпы и пошла через площадку. Двигалась она решительно, с таким видом, будто направлялась по важному делу. Он окликнул ее не вдруг, а лишь когда ее стройная фигура достигла тропинки, убегающей в лес.

Уже второй раз за этот несчастный день ему выказывают неповиновение. Окрик подстегнул пришелицу, она ускорила шаг.

Похожий на бегство уход Длинноногой возмутил вождя. Ее уход был подозрителен хотя бы тем, что уходила она с пустыми руками, не захватив корзины, без которой любой женщине нечего делать в лесу. Выходит, Длинноногая не собиралась туда заранее, а решилась в самый последний момент, далеко не подходящий для каких-либо отлучек.

И опять врожденное добродушие изменило ему. Подобные женские фокусы могли разозлить кого угодно. Бешеный рык пролетел над площадкой: «Гр-р-р!» И следом:

— Стоять! Назад! Я кому говорю!

Пришелица встала. Оборотилась. В продолговатых кошачьих зрачках отразились стоящие напротив люди. Она смотрела на них так, словно это были не они, а стая галок, надоедливых и гомонливых.

— Ну? — в сухом вопросе чувствовался вызов, — Что вождю надобно от меня?

Между ними лежала гладкая земля — каких-нибудь двадцать-тридцать шагов. Гладкая земля, на ней — немного травы да холмик бурлящей пыли на том месте, где испустила дух Ракушка. Глинистого цвета пыль расплескалась среди жестких пучков подорожника, и чудилось, что былинки содрогаются без ветра.

— Мясо темными рожками посыпала я... Ну да, мясо, которым отравился Длинноногий, от которого едва не скончался Тонкое Дерево.

Юноша ойкнул. В знак великого удивления шлепнул себя ладонью по губам Шиш.

— Но… — почему?

Улыбка пришелицы была лишней на ее построжавшем лице.

— Мне не известно, каким образом обнаруженное Деревом рубило попало под куст. Но я знаю, чье оно. Это оружие Длинноногих. Оно принадлежало Пятнистому. Мы называли такое рубило ножом. У Пятнистого его украла... я. А потом... Потом оно исчезло. Хотя я надежно спрятала его... — Вздохнула. — Впрочем, вождя интересует кое-что другое. Не так ли? Его интересуют темные рожки.

Шиша обдало жаром: пришелица, назвав его вождем, явно издевалась. С чего бы? Разве не она, на пару с Пятнистым, предлагала ему решиться на подобный шаг?

Он тронулся к навесу, еще не сознавая зачем.

— Пусть вождь остается на месте. Иначе он больше ничего не услышит. Надеюсь, Люди Камня поверят, что отравление Тонкого Дерева было случайностью...

Теперь он понял. Никто иной как Пхан, явился причиной той трагической случайности. Когда Пхан вырвал приглянувшийся ему кусок мяса из рук Длинноногой, он тут же сморщил нос и сунул мясо Тонкому Дереву. А юноша поделился с Длинноногим. Но кому предназначалась отрава?..

Длинноногая между тем продолжала. В голосе ее появилась хрипота, ибо ей приходилось кричать, чтобы быть услышанной:

— Кто подстроил падение Треснутого Копыта в провал? Кажется, я начинаю догадываться. Изрезать ремень, которым держалось перило, а затем утащить нож из моего тайника мог лишь один человек. Если только он... — Длинноногая задумалась. — Впрочем, от моей догадки Людям Камня мало пользы. Тот, про кого я подумала — не из племени Шиша.

Толпа подалась вперед. У охотника пропала злость, приходилось радоваться выходке женщины, отвлекшей внимание толпы. Вместе с тем, в нем росло недоумение: что заставило ее повиниться так кстати? Однако, какой бы причиной она не руководствовалась, у Шиша появилась возможность обдумать дальнейшие шаги.

— Вы напрасно разделались с Много Знающим...

Он вздрогнул: что еще неожиданного откроет пришелица насторожившейся толпе?

— Знахарь действительно отлучался от лога. Однако, к провалу он не ходил. Не было его у моста... Я видела знахаря все время в тот злополучный день. Много Знающий не резал ремень. Он не подстраивал ловушки Треснутому Копыту. Он был занят другим делом. Он... следил за мной.

Она обежала слушателей презрительным взглядом.

— Вождь поражен? Повторяю: знахарь следил за мной, и в результате, сам того не желая, спас мою жизнь. Ибо никто не покушался на увечную старуху. Этот никто или некто никак не предполагал, что калека надумает куда-то идти. Да и кто мог такое предположить! По мосту предстояло пройти мне, и злоумышленник знал об этом. Правда, он не учел другого обстоятельства — слежки знахаря, из-за которой я вернулась с полпути, не дойдя до провала. — Зеленые глаза пришелицы потемнели. — Теперь я ухожу. Хватит с меня смертей и человеческой крови... — Она говорила тише и тише, ей напряженно внимали. — Всегда кровь... Кровь среди Длинноногих... Кровь на обитателях предгорий... Что ж! Добряк Шиш получил власть над людьми, и тоже начал с убийства...

Шепча себе под нос и качая головой, она походила на умалишенную. Минут пять Длинноногая всплескивала руками, жалобно поглядывая на охотника. Он хотел приблизиться к ней. Она дико вскрикнула, метнулась прочь...

Тропинка изгибалась колесом. Раскаленные полосы света рушились сквозь кроны деревьев, сталкивались, пересекались, накладывались одна на другую, ломались о землю, сливаясь в ослепительные круги и ленты. Избитая подошвами тропа прыгала через толстые корни, ныряла в гущу кустов; возле глаз бегущей проносились затейливые выкройки ..листьев, — острые иглы боярышника, щетина хвои, слабый оранжевый румянец яблочек, собранных в щитки...

«Скорее! Скорее!» — У нее еще было время — отважный вождь не кинется в погоню безоружным. Он смел, но осторожен, рассудочно осторожен. Ему потребуется пара минут, чтобы добежать до навеса, где хранилось оружие. От навеса он поспешит к началу тропы, обогнув площадку, посреди которой лежит прах Ракушки...

Шиш оказался проворней, нежели она рассчитывала. Тяжелая палица догнала ее. Под черепным сводом Длинноногой что-то гулко треснуло — тело женщины скатилось под откос.

...Вновь Тонкое Дерево пытался задержать взбесившегося охотника. Но пальцы юноши соскользнули с чудовищных бицепсов вождя, чтобы пойматься за пояс бывшего наставника.

По чистой случайности кисть правой руки Тонкого Дерева сомкнулась на рукоятке диковинного рубила.

Свирепая гримаса исказила черты охотника. Запястье юноши хрустнуло. Одновременно оружие вернулось к Шишу. С легким треском рубило вошло острым концом в грудь Тонкого Дерева.

Шиш было задержался у раненого. Вождь не желал юноше зла. Он лишь хотел остановить женщину. Хотел подчинить ее своей воле. Шиш..., любил Длинноногую.

Пришелица точно прикинула разницу в скорости бега: массивный охотник двигался тяжелее Длинноногих. Разница была мизерной, но ее достало бы, чтобы уйти от преследования. Ошиблась она в другом: мощные ноги Человека Камня позволяли ему с каждым скачком покрывать расстояние втрое больше, чем удавалось ей. Поэтому он настиг убегающую.

Дальше произошло неожиданное. Палица Шиша поднялась, в его руке, в подтверждение грозного окрика взметнулась в воздух, описывая траекторию...

Обхватив окрасившийся кровью затылок, преследуемая упала на землю, затем скатилась вниз. Он посмотрел ей вслед и увидел в том месте, где упала Длинноногая... собственную палицу!!! И уж потом оружие настигло цель, столкнувшись с невидимой преградой в точке, где за секунду до того находилась пришелица. Затем палица коснулась земли; подпрыгивая, достигла уже лежащей женщины и... молниеносно слились в единое целое с первой палицей...

Спускаться к убитой не имело смыла, никаких сомнений в отношении ее гибели у него не было. Похоже, в происходящем приняли участие злые духи. Беспредельная тоска навалилась на плечи охотника. Наверно, он поддался бы печали, когда б не странное чувство освобождения. Отныне и навсегда рядом с ним уже не будет никого, кто мог бы позволить себе контролировать его поступки, усмешливо следить за каждым его шагом, дерзить ему по поводу и без...

Ковыляя к болоту, Длинноногая лишний раз поражалась выносливости человеческого организма. Ее подташнивало — характерный симптом сотрясения мозга. Чьи-то острые, словно шилья, зубы вонзались в затылок. «Все-таки, он поднял на меня руку. Его привязанность ко мне испустила дух, как только столкнулась с дикарской спесью. Что ж, кто-кто; а я должна была знать, что он способен на крайние меры. Оставалось загадкой одно: под каким соусом он преподнесет эти неординарные меры? И вот... преподнес! Ни дать, ни взять — выразитель племенной идеи, для которого и дружба, и любовь, и родственные узы — ничто по сравнению с величием власти...»

Что Длинноногая, что Шиш — равно не догадывались о возможных последствиях происшедшего между ними разрыва. Каждый из них торопился спасать то, что принимал за главное. Он мысленно прокладывал дорогу, идти которой предстояло его племени. Она брела по пояс в зелено-бурой жиже по направлению к спящему чудовищу, чтобы смертью попрать смерть. Противоречивый смысл этого древнего принципа не тревожил ее. Но всякий раз, спасая ближнего смертный вправе попрать только собственную жизнь. Иначе он превращался в банального убийцу. Однако так уж получилось, что и пришелица, и новоиспеченный вождь в равной степени были далеки от познания сокровенного смысла вечной мудрости.

...Посадкой руководил Остроносый. За двадцать наносекунд до контакта с поверхностью земли техническое могущество Длинноногих получило чувствительный щелчок — в болотную грязь плюхнулась куча разлаженных механизмов, только что представлявших, собой идеально настроенную машину.

Скоротечная паника лишила благоразумия небольшой экипаж. Началось поспешное бегство.

Уже будучи за бортом, барахтаясь в вонючей жиже, Длинноногая услышала причитания Блестящезубого. Он загребал руками грязь, в которую окунулся по плечи, и что-то кричал про энергетический центр, якобы, вышедший из-под контроля... А еще через час некогда могущественные, а теперь лишенные самого необходимого, покрытые ржавой коростой болотной жижи, ссадинами и синяками, безоружные, беспомощные, словно зайцы, они бежали к горам, а земля под их ногами смеялась над хрупкостью человеческого естества...

Женщина покачнулась. До бронированной махины оставалось с полсотни метров.

...Беду накликал Остроносый же, за сутки до крушения шутливо заметив, что нужно досконально разобраться с понятием внутренней энергии вещества, прежде чем создавать двигатели, работающие за счет того, чего не ведает никто. «Спешим. Вечно спешим. Шагаем, оставляя далеко позади собственную голову. Кидаемся запрягать черта, не приглядевшись, где у него перед, а где хвост. Так вместо седла можно угодить задом на рога»

...Катастрофу довершил промах Блестящезубого. Согласно аварийному расписанию, ему полагалось покидать рубку последним, предварительно отключив наружную защиту. Но он испугался — этот Блестящезубый. Он везде и всегда боялся. А страх одного губителен для многих. Бросив, растерянный взгляд на табло, Блестящезубый решил, что защита мертва, и, что ее электронные узлы разрушены окончательно и бесповоротно — табло было темным по всей площади.

Но так вышло, что в хаотических закоулках энергетического центра уцелели крохи энергии. Их оказалось достаточно для регенерации электронной схемы... Хлопотливая и безумная автоматика принялась за ремонт, начав с подачи питания на защиту.

Задним числом трудно представить, как происходило восстановление. Ясно одно — автоматике удалось маловероятное.

Задействованная защита постаралась оправдать свое предназначение: любое тело, которое приближалось к топи, расстреливалось с упорством, достойным лучшего применения. По мере того как вступали в строй новые и новые секции, обеспечивающие подачу энергии, возрастала и дальность поражения «врага».

Расчетливый квазиразум скупо расходовал киловатты. Лишь благодаря этому задерживался вылет патрульного робота, оборудованного для поражения целей вне прямой видимости, а следовательно — сохранялась жизнь в предгорьях. Пока сохранялась...

В последние дни болото огрузло влагой. Ей пришлось брести, раздвигая грудью густую взвесь из торфяной крошки, лоскутов растительного войлока и великого множества пробудившихся к жизни коловраток. Затылок припекало по-прежнему, в отдельные моменты глаза застилало сиреневой пеленой.

Плотно сжав губы и стараясь не дышать, она вылила на голову пригоршню темно-коричневой жидкости из болота. Прохладная влага утишила жар.

Разносимая ветром заразная пыль повсюду стерегла человека и зверя. Остановить желтую хворь могло лишь средство чрезвычайное. Зловещий микроорганизм-мутант должен погибнуть при высокой температуре. Он должен сгореть. Длинноногой претило, что заодно с адским прахом вспыхнут предгорья. Однако время колебаний вышло. Она приняла решение. Пусть гибель части поможет спасению целого, и тем загладит вину пришельцев перед дикой, ничего не подозревающей планетой. Что касается Людей Камня... одним малочисленным племенем будет меньше. Но не стоит делать трагедию. Предохранительный принцип «осуждения» применим и в этом случае. Следует думать о всеобщем благе, тогда перестанут мучить частности. Нет и никогда не было Шиша, Тонкого Дерева, Расщепленного Кедра... Не было Людей Камня... Не существовало Живущих За Рекой... Разве была какая-то высшая необходимость в заселении предгорий двуногими? Когда-нибудь сюда придут иные племена, история этих мест напишется с нуля, как от первоначала; ибо и лог, и скалы, и заново выросший на месте пожарища лес не имеют истории без человека, а бесследно исчезнувшие дикари не оставят после себя исписанных страниц...

Длинноногая осторожно коснулась затылка. Чуткие пальцы не обнаружили раны. Или ей почудилось?..

Споткнулся охотник весьма кстати.

Большой палец правой ноги заныл. Он обругал замшелый валун, торчащий на дороге, хотя тот был явно ни при чем: занятый тревожными мыслями, пешеход ничего не видел вокруг. Надо сказать, у него были основания для озабоченности.

... В двух шагах от охотника лежал человек. Вздувшееся багровое лицо, частое дыхание, спекшиеся губы говорили о тяжелом состоянии лежащего. Незнакомец был очень плох — обоняние улавливало застарелый запах гниющей плоти Обнаженная рука незнакомца сочилась гноем, напоминая бесформенный древесный обрубок. «Духов огонь», — мелькнуло в голове охотника. Человек разлепил веки:

— Ши-иш... Где она? — Пятнистый пронзительно глянул на Шиша.

— Кто — она?

В вопросе не было нужды. Пятнистый интересовался пришелицей.

— Женщина Длинноногих мертва.

Глубокий вздох. Затем:

— Шиш уверен в смерти Длинноногой?

Охотник пожал плечами. Если бы Пятнистый видел то, что довелось увидеть Шишу, он не стал бы тратить время на расспросы. Самому охотнику гораздо интересней другое — каким образом уцелел Пятнистый? Почему, оставшись в живых, он не давал о себе знать?

Больной настаивал:

— Кто-нибудь похоронил ее?

Шиш рассерженно выпрямился. Врать не хотелось. Однако объяснить Длинноногому, почему он бросил тело бывшей подруги непогребенным — было долго. А главное — незачем. Пути Людей Камня и пришельцев разошлись. Умирающий являлся последним из чужаков, о чем Шиш едва ли скорбел. Ведь появление Длинноногих принесло много несчастий обитателям предгорий.

Все-таки он вознамерился успокоить Пятнистого, но неясное чувство побудило его оглянуться и посмотреть на равнину... Посреди топи барахталась пришелица!

Выражение его лица было достаточно красноречивым, так как Пятнистый скривился:

— Она?!

— Да!

— Она... идет к нам? — он говорил с трудом, делая паузы.

— Вовсе нет. Пришелица идет к спящему чудовищу.

— Что?! — умирающий вздернул голову. Добавил тихо, — это конец.

«О чем он?» — подумал Шиш, Но Длинноногий продолжил сам:

— Людям Камня нужно срочно убираться из стойбища. Бежать, и бежать как можно дальше... Видимо, Длинноногая догадывается, что... Что я не погиб... там, на болоте. Теперь она не остановится ни перед чем. А все... проклятый нож! — Обостренное восприятие подсказало охотнику, что нож, скорее всего, — удивительное рубило. — Все чертов нож...

Пятнистый охнул. Уронил голову:

— В свое время я подстроил так, что был ликвидирован жених Длинноногой, подругой которого она хотела стать. Ее жених... Он — внук трижды проклятого вождя Длинноногих, Велеса. Благодаря Велесу нас превратили в ничтожество.

Две мутные слезинки сползли из глаз к вискам умирающего:

— У Шиша мало времени, но я успею доказать... Теперь я многое вижу иначе. Преступления деда не имели отношения к внуку. Тем более последний, как я понял задним числом, был человеком порядочным и несчастным. Я же принял участие в его убийстве. У нас такое называется — содействовать «осуждению». Все непотребное у нас именуется пристойными словами. Назови подлость иначе, и она вроде бы перестает быть подлостью...

Он помолчал.

— Но... мой нож остался в убитом. Хотя и без этого рано или поздно Длинноногая сумела бы вычислить виновника-трагедии. Она пыталась отравить меня… уже здесь. Тогда я подстроил западню ей. Но... в провал свалилась другая. Мне надо было остановиться еще тогда и честно объясниться с Длинноногой... Зло — не метод. Оно бьет вслепую, попадая в невиновных... Но я спрятался. Выслеживал ее. А выследил... Позднюю Луну.

Глаза Пятнистого закрылись, хотя сознания он не потерял:

— У меня началась гангрена. Зрение подвело... Уже всадив нож, я увидел, что ударил не того... не ту. Мы, Длинноногие, обрекли себя на жестокие игры: то в самобытность, то во всеобщее и поголовное равенство, то в национальное достоинство и имперское величие, то в монолитное единство народов, наций и племен. В любой из игр непременно возникает необходимость в направляющем стержне — системе, аксиома которой — лидерство, вождизм и — как итог — бесправие. За цветом кожи, за языками и наречиями, за помпезностью государственной структуры, за преклонением перед вождем, или, напротив, за восторгами перед совершенством демократической структуры мы не осознали одного — первичен сам человек, уже рожденный быть человеком. Эгоизм и стадность! Стадо может быть большим или маленьким. В ином случае оно низводит личность до положения животного, поэтому права личности не должны быть ниже общестадных. Права отдельного человека не могут быть выше стадных, ибо тогда восторжествует эгоизм...

Похоже, умирающий бредил. Шиш более не понимал его. Потому, оставив Пятнистого, он побежал к стойбищу. А покинутый им Длинноногий продолжал шептать:

— Человек, семья, социальная группа, народ — каждое из этих понятий — аналог личности. Личности с идентичными функциями и правами... Итак, я подаю иск — Пятнистый против государства Длинноногих! Выигрывает Пятнистый...

Людская вереница тянулась по распадку.

Женщины с большими корзинами за плечами походили на горбатых животных. В корзинах поверх скарба ныли сосунки, требуя материнской груди. Их кормили на ходу. Соленая влага выступающая на коже, мешалась с молоком, попадала в детские рты. Младенцы кидались в рев, воротили нашлепки носов от горько-соленого кормила.

Вождь глянул через плечо. Над предгорьями полыхало небо. Лес и камень корчились в судорогах. Тяжелый дым поднимался над хребтом, лип к горам, вытягивался цепью гигантских грибов, сотрясая материковый грунт. По всей площади предгорий пылали деревья, оплавлялся гранит, огненными комками метались птицы и звери. Столб пепла крутился на месте стойбища. Черный пепел и рои огненных пчел осыпали шалаши Живущих За Рекой.

Шиш представил себе участь Расщепленного Кедра, брошенного в лесу. Подумал о страшном конце Пятнистого, если пришелица не успела прикончить болезнь.

Мужчины, которые несли Тонкое Дерево, остановились. Юноша поднял измученные глаза. Шиш встретил его взгляд виноватой улыбкой. Великодушие вернулось к вождю: он снова был победителем, в очередной раз перехватив злых духов. Он снова был прав. Вождь обязан быть правым всегда.

Он сменил руку, удерживающую копье. Приподнял брови. Новый толчок подстегнул людей. Увесистый обломок, скалы пролетел над их головами. Передовые охотники взяли выше, уклоняясь от камнепада.

Пришелица, сидя в рубке с отрешенным лицом, наклонилась к пульту и утопила пурпурно-красную клавишу... Предгорья взорвались, Неистовый жар отразился от склонов, пал на болото. Занялся пересохший торф...

Вождь подержал на весу рубило пришельцев, завернутое в сурчиную шкурку, и, будучи устыдившись чего-то, сунул его в глубокую трещину скалы. Подвел черту: «Табу!»

Люди Камня двигались через горы. Начиналась большая подвижка племени.

Конец второй части.