Костяной цветок

Потрёпанный разведывательный корабль Джоло Бэррэма охлаждался на окраине покинутой колонии. На борту были Джоло, его молодая жена Синда и тело их единственного ребёнка Тэлма, отравленного сбойнувшим синтезатором.

Синда молчала, измученная горем. Её спутанные длинные чёрные волосы свисали вокруг её белого лица.

Он вспомнил её последние слова. «Корабль», - сказала она. «Этот вонючий, еле волочащийся, идиотский корабль. Как он мог быть настолько глуп?» Было ясно, что она имела в виду — твой корабль, старик.

Да, подумал он, этот корабль стар и этот корабль глуп. Как я.

Пустые хижины тесно прижимались к серебристому семякораблю, который давным-давно привез сюда колонистов. Эта мёртвая колония была ещё одной записью в длинном списке неудач Джоло Бэррэма — только живые колонии приносили искательскую премию от СемяКорп. Но Бэррэм сошёл с корабля больше, чтобы избежать ярости Синды, чем чтобы удовлетворить своё любопытство.

Он прошёлся по деревне. Хижины выглядели опрятно, остатки существования — аккуратно прибраны. Единственные останки, которые он нашёл, были останками животных — мумифицированная собака в одной закрытой хижине, козлиные кости в загоне с высокими стенами.

У подножия холма, где несколько серовато-пурпурных деревьев раскинули гротескные ветви, он нашёл маленькое кладбище. На сухой почве не росли цветы, но раскрашенные камешки украшали могилы, образуя трогательные эпитафии. «Марлис Туса, возлюбленный муж Лефашы и Диалы, Р. 2, У. 25», - прочёл он. И: «Здесь лежит Йолеа Рассвет Серпина, взятая к ангелам слишком рано».

Он насчитал жалких две дюжины захоронений. Где же другие? Эта тайна отвлекла его от собственного горя.

Семякорабль открылся перед Бэррэмом без проблем. Внутри красное свечение аварийных ламп освещало стазисные стеллажи, всё ещё заполненные жизнеспособными эмбрионными колбами.

Бэррэм проверил утробы корабля. Зелёные контрольные огоньки мигали на всех, кроме одной; там Бэррэм обнаружил последнего мать-дроида.

Когда он сдвинул концевую пластину, вырвалась спёртая вонь. Из влажной темноты заговорил механический голос.

«Опасность», - сказал он. «Опасность. Опасность».

«Какая опасность?» — спросил Бэррэм.

Дроид поднял к нему в ржавых пятнах голову. Его фоторецепторы были покрыты плёнкой коричневой слизи. «Прячусь. Да, это правильно». Он попытался втянуть горловину утробы.

«От чего ты прячешься?»

Дроид дёрнулся и разлилась вонючая волна разрушившейся внутренней оболочки утробы. «Счастье. Безмятежность. Удовлетворённость», - сказал дроид. Он снова согнулся и его тело вздрогнуло в коротком спазме.

Проскочила электрическая дуга, от утробы запахло гарью, и изношенный механизм дроида отказал в последний раз.

Утром Бэррэм вытащил из трюма краулер. Когда он погрузил последнее из своих устройств, он посмотрел вверх на Синду, которая выглядывала из шлюза. Лицо её было пустым.

В конце концов, он поднял руку в неуверенном прощании.

За последним засохшим полем следы поднялись на бесплодные земли. Это был сухой мир, где следы долго сохранялись. У него не было проблем с тем, чтобы следовать по старой колее.

Некоторое время спустя он двигался между крошащимися краями узкого каньона. В растущей жаре тень была желанна.

Его стало клонить в сон. Слабые пыльные запахи пустыни заполнили его ноздри, и мили дрейфовали мимо него. Он почти пропустил то место, где следы понимались на древний развал.

Бэррэм вывернул управление, краулер разворотил небольшой склон и перемахнул через вершину в удушливых клубах пыли. Когда он протёр пыль с глаз, внизу он увидел артефакт Ушедших, похожий на грудную клетку некоего огромного животного, наполовину погруженную в многогранную смоляную яму.

Терраса представляла собой семиугольник в сотню метров в поперечнике, который поддерживался в трех метрах над песком пьедесталом. В центре террасы на высоту десяти метров поднималась дюжина богато украшенных орнаментом арок, соединённых спинным хребтом из камней-перемычек.

Под арками блестело что-то яркое.

Он остановился. После заполняющего уши лязга гусениц, тишина навалилась на него.

Он начал идти по периметру. Не дальше чем в пятидесяти метрах он наткнулся на дезинтегрированные остатки двух повозок. Кости быков лежали там, где они были оставлены привязанными к столбу.

В сотне шагов дальше в террасе была трещина, ярко светящаяся бледной, струящейся вверх, радугой. Бэррэм присел на корточки, покидал голыши в струящийся цвет. Они упали на землю и были мягко отброшены отталкивающим полем. Он посмотрел поближе на некоторые из кусочков, которые лежали там.

Здесь был разбитый в дребезги кристаллический глаз, там — остатки стального пальца, а вон там — осколок круглой чешуйки. Он разбирал остатки до тех пор, пока не убедился, что здесь были отсутствующие мать-дроиды, расколоченные в мелкий металлический лом.

Когда он, в конце концов, ступил в поле, невидимые пальцы потащили его вверх и услужливо подняли его на уровень поверхности террасы.

Он подождал, плечи его ссутулились. Треньканье отталкивающего поля прошло дрожью по подошвам его ботинок, словно оно циркулировало по своему делу — отталкивало пыль с краёв артефакта. Внутрь кольца влетел теплый бриз, он заигрывал в арках и вызывал из орнамента мягкий, сложный стон. Его наплечная камера просканировала пространство спереди и сзади, задев ему ухо, и он прыгнул.

Когда он приблизился, его внимание привлекли орнаменты. Почти человеческие лица были искажены скорбью, почти человеческие тела были скручены в стенаниях.

Под арками был глубокий прямоугольный бассейн, наполненный сверкающей жидкостью. Резкий, сладкий запах поднимался от этой жидкости, горького миндаля и разложения, и Бэррэм был осторожен, чтобы держаться подальше от края.

На полпути по длинне бассейна Бэррэм посмотрел вверх. Орнаменты изменились. Зубы, обнажённые в ужасе, теперь были скрыты обмякшими губами; глаза, раньше широко отрытые от скорби, были полузакрыты от уменьшающейся боли. С каждой аркой орнаменты менялись, приближаясь к безмятежности.

Он подошёл к последней арке, посмотрел вниз и уведел кости, голубые в глубинах бассейна. Человеческие кости, от хрупких костей младенцев до длинных костей взрослых людей, все вместе на дне.

Колонисты.

Бэррэм отшатнулся. Он потерял равновесие и жестко упал. Дыхание сбилось и всё отступило, пока он пытался вдохнуть. В это мгновение беспомощности он с ужасом сознавал ломкость своих собственных старых костей.

Бэррэм возвратился из бесплодных земель в сумерках.

Утром, после ночного отдыха, они улетят прочь с этого мёртвого мира, два богатых семяискателя. Как и все другие известные артефакты Ушедших, этот также окажется непостижимым, неразрушимым, бесценным. Ушедшие, гуманоидная космопутешествующая расса, вымерла так давно, что во всём Человеческом Скоплении сохранилось лишь несколько дюжин застарелых монументов, которые (так предполагают учёные) продержаться до конца вселенной. Конечно же, ни одна человеческая техника не смогла повлиять или повредить артефакту Ушедших, или вмешаться в его таинственную функцию. Каждый артефакт был уникален, их объединяло только непоколебимое сопротивление рациональному анализу. Бэррэм продаст координаты этого артефакта тому, кто предложит самую высокую ставку, а ставки будут действительно очень высоки.

Бэррэм представил других детей и дом, где они смогут расти в безопасности. Бэррэм был в годах — его возмущало слово старый — но ему осталось столетие или два. А Синда была молода.

Он нашёл её у медмеха, где она продолжала своё дежурство над телом мальчика.

«Синда», - сказал он, полный горьковато-сладкого триумфа. «Синда, я нашёл стоянку Ушедших».

Её глаза расширились. «На что это похоже?»

Он описал артефакт.

«А колонисты?» — наконец, спросила она.

«Мертвы, все мертвы. Хотя я не знаю, как это произошло. Мы оставим это экспертам».

«Я хочу увидеть его, прежде, чем мы улетим. Я должна увезти что-нибудь отсюда, ты так не думаешь?»

Долгое мгновение он смотрел на неё, опечаленный её тоном. Будет это безопасно? Артефакты Ушедших иногда бывали опасны, но только индифферентно, совершенно случайным образом. И она действительно заслужила, чтобы что-нибудь увезти. «Да, конечно, ты можешь увидеть его».

Краулер с грохотом перевалил через край кольца и Бэррэм вырубил двигатель.

«Впечатляет?» — спросил он, прежде, чем повернуться к ней.

Когда они стояли на блестящей террасе, он высадил робокамеру, которую принёс. Бэррэм повёл Синду к первой арке, и робокамера последовала за ними, цокая при движении.

«Не смотри на арки», - предупредил он её, но она, конечно же, посмотрела. Когда она отвернулась, лицо её было бледным.

Чтобы отвлечь её, он показал ей на бассейн. «Что это за жидкость?»

Из своего пояса с оборудованием она вытащила трубку для забора пробы."Осторожно", - скзал он как раз тогда, когда парапетная плита сзади неё наклонилась и она соскользнула на сверкающую поверхность.

Когда Бэррэм бросился вперёд, парапетная плита вернулась на место, а из краёв бассейна выплеснулось радужное поле, изогнувшееся под арками. Бэррэм врезался в это поле. Он отлетел, зашатался.

Поле вспыхнуло по всей верхней части бассейна, прошло под Синдой. Сидна медленно плыла к дальнему краю бассейна, глаза закрыты, лицо спокойное.

Бэррэм оступился после того, как прижался к полю и увидел, как крутиться Синда, руки и ноги раскинуты, грациозный водоворот.

Кости, подумал он. "Плыви! Вернись! Пожалуйста, пожалуйста".

Он обежал вокруг последней арки, но поле оттолкнуло его и там. Он медленно осел, сполз по полю, когда Синда приблизилась к краю.

За мгновение до того, как она коснулась парапетной плиты, он крепко сожмурился. Поле выключилось и Бэррэм кинулся вперёд.

Его открытые глаза подёргивались.

Он ожидал какого-то невыносимого зрелища, вместо этого Синда подплыла к краю невредимая, рот её был изогнут в слабой довольной улыбке.

Бэррэм потянулся, поймал её руку и вытащил её через выемку в парапетной плите.

"С тобой всё в порядке? Ты ранена?" Он потряс её, почти грубо.

Она села и нежно положила свою руку ему на лицо. "Я в порядке".

Он притянул её к себе и сжал, пока она не издала слабый звук неудовольствия.

"Ты правда не поранилась?"

"Мне лучше". Она дотронулась до груди, там, где сердце.

Бэррэма обдало холодом. "Подожди". - сказал он. "Посмотри на это".

Он осторожно приблизился к краю бассейна, затем поманил Синду подойти поближе. Кости мерцали в синеве бассейна.

Синда посмотрела туда, куда он указывал. Её лицо осталось безмятежным. "Есть здесь определённая симметрия. Ты так не думаешь?" Её голос был спокойный, размеренный.

Посмотрев вниз, он понял, что она имела ввиду. Кости лежали лучеобразной кучей, как скелетный анемон. Отражение в гладкой чёрной стене завершало цветок в полутёмной репризе.

Бэррэм покачал головой. Он понял, что сформировало узор; люди в момент смерти, должно быть, пытались выбраться через выемку.

"Пойдём", - сказал он. "Пора возвращаться".

В спешке, чтобы побыстрее убраться, он забыл забрать робокамеру.

В тот вечер Синда была сама собой, очаровательная, умная. Они сидели вместе в обзорном блистере и смотрели, как огромное оранжевое солнце садиться за бесплодными землями.

Она воскликнула в восторге от скопления крохотных лун, похожих на драгоценности в форме полумесяца в кровавом свете заката.

"Что случилось в бассейне, Синда? Можешь теперь рассказать?"

Крошечный изгиб боли прошёл по её лицу. "Он сделал меня счастливой. Есть в этом что-то неправильное, не так ли, Джоло? Я перестала горевать и думаю, что навсегда".

Утром Бэррэм проснулся один.

Первое, что он заметил, спустившись с лестницы, это отсутствующий краулер.

Бэррэм выругался. На корабле было только одно транспортное средство. Потребуются дни, чтобы дойти до святыни пешком. У него было два варианта; он мог ждать и надеяться, что она вернётся, или он мог поднять корабль и попытаться перегнать его к святыне. Последний вариант был опасен, первый — безнадёжен.

Некоторое время спустя он начал готовить корабль к взлёту. Затем он похоронил Тэлма на пыльном кладбище, но для эпитафии времени не было.

Бэррэм приземлился поблизости от растрескавшегося края кольца — не самая безопасная опорная точка, но самая близкая. Он не был уверен, как долго мягкая конкреция выдержит огромный вес корабля, но он не планировал задерживаться. Он выбрался из корабля, спрыгнул на склон кольца и поскользил по неутрамбованному щебню.

Она лежала там на блестящей черноте, лицом вниз. Он перевернул её.

Он не увидел ничего страшного; она не претерпела чудовищных изменений. У её кожи была немного шероховатая текстура. Крохотные морщинки окружили её глаза, а плоть отступила от её предшествующей упругой красоты.

Он поднял её и отнёс подальше от бассейна. Неутрамбованные камни склона затруднили её переноску, но он упорно продолжал. Вернувшись в корабль, он положил её на их койку. Её глаза затрепетали, но она продолжала спать, равномерно дыша.

Он сел рядом с ней и задумался. Затем он вспомнил о маленькой робокамере, которую оставил там на месте.

Он нашёл её все ещё упорно ползающую по святыне. Он вытащил матрицу.

Когда он вернулся к кораблю, шлюз был закрыт, хотя Бэррэм был уверен, что оставил его открытым. Когда он приложил свою ладонь к замковой пластине, ничего не произошло. Он испугался и стал колотить кулаком по твёрдому мономолекуляру корпуса. "Синда!" Его голос сорвался. "Синда! Дай мне войти".

Долгое мгновение он размышлял, что же за существо он принёс из святыни. Но затем её образ сформировался на интервиде. Это была Синда, хотя её глаза были слишком яркими, а её рот был испорчен раболепной улыбкой. "Джоло, я не могу позволить тебе войти".

Он услышал беспокоящее лукавство в её голосе. "Я не понимаю".

"Нет, ты понимаешь. Ты будешь держать меня подальше от бассейна". Её глаза смягчились. "Джоло, я не могу рассказать тебе, как это происходит, на самом деле. Бассейн смыл печаль, смыл всю без следа. Я не имею ввиду только Тэлма; я имею ввиду всё. Всё, что когда либо причиняло тебе страдания, ушло. Всё сожаление, вся грусть. Ушли".

Она прикусила губу. "Вот почему ты не сможешь удержать меня подальше от бассейна. Единожды побывав там, ты уже не сможешь вынести возвращения даже самого малого страдания".

Его испугала её убеждённость. "Синда", - сказал он так спокойно, как только мог — "я никогда не буду останавливать тебя от того, что ты должна делать. Ты можешь доверять мне".

Долгое мгновение она пристально смотрела на него решительными глазами; затем он увидел, что её нужда выбраться наружу принудит её поверить ему. "Я доверяю тебе, Джоло".

Шлюз открылся с дрожащим пневматическим вздохом.

Она ждала его в их каюте. Она была спокойна до тех пор, пока не увидела выражение на его лице. "О, нет. Ты обещал".

"Я не нарушу его", - солгал он. "Давай, по крайней мере, подождем и посмотрим, что мы можем сделать с этими… этими побочными эффектами".

"Конечно, это разумно". Её глаза потемнели. "Это… спокойствие… не кажется, что оно продлиться очень долго".

"Пойдём", - сказал он и повёл её вниз к медмеху, который подтвердил симптомы, которые видел Бэррэм.

Ему стало интересно, сколько же раз Синда переплыла бассейн, скольких лет ей стоило каждое такое путешествие.

Он обдумывал результаты медмеха так долго, что она начала выказывать беспокойство в этом тесном гробу. Она стала бить кулаками по закрышке, и он поспешил освободить её прежде, чем она поранила себя.

Она была бледная, её трясло. "Я должна идти", - сказала она, пытаясь протиснуться мимо него.

Когда она поняла, что он не собирается позволить ей пройти, она стала драться с ним. Хотя он и был старым, он всё ещё был сильнее. Она просила, она проклинала, она рыдала, но он привёл её в их спальную каюту и проинструктировал корабль держать её там.

Некоторое время он смотрел на неё на интервиде сенсорного глазка. Он подождал до тех пор, пока она не впала в что-то вроде настороженного транса, затем он выключил экраны.

Он потёр свои усталые глаза. Он лёг на пультовой диван и погрузился в сон без снов.

Он проснулся с чувством, что что-то неправильно. У него ушло мгновение, чтобы понять, что это, но в тоже время он сел, руки потянулись к черной поверхности главной сенсорной панели, где должна была гореть тысяча индикаторов.

Корабль был мёртв. Что она сделала?

Что она делает сейчас?

Он подскочил к переборке, шлёпнул рукой по замковой пластине.

Ничего не произошло. Он бил по мономолекуляру, пока его руки не стали кровоточить.

Наконец, он заметил мерцание маркера сообщения и активировал его.

"Джоло", - говорила Синда с экрана. "Ты был глуп. Ты думал, что этот болван корабль сможет держать меня взаперти, когда он даже не смог Тэлма удержать от синтезатора?" Её лицо скривилось. "Было легко, Джоло, легко обмануть его, чтобы он позволил мне уйти, легко заставить его закрыть тебя, а самое легкое из всего — заставить его убить себя". Она выплёвывала слова.

"Но ты сможешь починить его, когда я вернусь и выпущу тебя. Вот увидишь, всё будет хорошо".

Она глубоко вздохнула и, показалось, что вернула контроль над собой. "Я оставила систему поддержания жизни включенной; ты не умрёшь от голода или жажды".

"Скоро увидимся". Её изображение раздробилось в случайные пятнышки цвета.

Её саботаж ослепил внешние камеры, так что он не мог видеть того, что происходит снаружи.

Он вспомнил о матрице, которую вытащил из робокамеры. Он нашёл её в кармане, тонкий белый кусочек памяти.

Он замедлил быстрый просмотр, когда робокамера повернулась и поймала в кадр краулер, с грохотом переваливший через кромку кольца. Синда ехала к подножию подъёмника, с хрустом проехав прямо по крошащимся костям быков. Она направилась прямиком к бассейну.

Бассейн принял её с такой же готовностью, как и прежде.

Бэррэм видел, как она кружилась в сиянии, затем её болезненное появление у дальнего края. Её лицо постарело, не смотря на его безмятежность, и она, дыша с трудом, села в тени арки.

Бэррэм снова повысил скорость прокрутки. Всего он видел, как Синда ходила к бассейну ещё три раза, прежде чем матрица заполнилась. Каждый раз она была слабее. Каждый раз она всё раньше возвращалась к бассейну.

Дни проходили в тишине. Покалеченный корабль сможет поддерживать его несколько недель, не больше. Затем системы откажут, одна за другой. Он сел на пультовой диван, прикрыв лицо руками, пытаясь встретить смерть спокойно.

По кораблю прошла дрожь. Бэррэм вспомнил ненадёжное основание, на котором стоял корабль. Под посадочными стойками оседали ломкие камни. Он пристегнул себя ремнями к ускорительному дивану.

Со зловещим скрежещущим треском корабль накренился, потом на мгновение приобрёл устойчивость. А затем он перешёл в стремительное падение, кувыркаясь быстрее и быстрее, вниз по склону.

Пока не врезался в святыню и не раскололся.

Дневной свет светил ему на лицо. Во рту чувствовался вкус крови, а сам он висел вверх тормашками на ремнях безопасности.

Много позже он с трудом выполз из вдребезги разбитого корпуса, весь в синяках и царапинах, но, кажется, без переломов или серьёзных внутренних повреждений. Когда он набрался сил, он пошёл к бассейну.

Её тело образовало самый новый лепесток в цветке, лежа под небольшим углом к стене, словно в последний момент она потянулась к ней, в поисках спасения или поддержки.

Она не разлагалась, в обычном смысле. Её тело просто растворялось, делалось прозрачным, стали проглядывать кости. Её волосы были белым облаком в недвижимых глубинах. Он был рад, что она лежала лицом вниз. Он вытянул руку, чтобы дотронуться до поверхности бассейна, и почувствовал прохладную сухую упругость.

Когда солнце опустилось ближе к холмам, он болезненно поднялся и пошёл к тому месту, где Синда в первый раз упала в бассейн. Он приближался к нему осторожно, тянулся, чтобы проверить каждый шаг. Когда он дотронулся до чувствительной области парапетной плиты, она стала наклоняться и он быстро отдёрнул ногу. Парапетная плита вернулась наместо, почти с неохотой. Он хмыкнул.

"Ещё не время, ещё не время", - прошептал он.

Когда солнце опустилось за горизонт, он прикинул свои возможности.

Он был стар. И устал. Пойман в ловушку на этом пустом мире, без даже минимальной омолаживающей техники на борту корабля ему осталось лишь несколько лет, пять, может меньше. Он умрёт один, если не реактивирует утробы семякорабля. Там было достаточно жизнеспособных человеческих эмбрионов, но это тоже был глупый выбор. Он умрёт за долго до того, как дети станут достаточно взрослыми, чтобы научиться бояться бассейна.

Бэррэм почти сделал один шаг вперёд.

"Нет", - сказал он, старое тело трепетало. "Нет, я не буду". Он отошёл назад.

Он — не Синда, молодая и мягкая, охваченная горем, уязвимая для смертельной милости бассейна. Он — старый и жёсткий, и долгие годы выжгли некоторую его способность к печали.

Бэррэм погрозил кулаком бассейну, слёзы ярости потекли ручьём по его морщинистым щекам. Но затем ему на ум прокралась дикая идея. Он улыбнулся. Если бассейн забрал боль и подарил годы, когда плыли с этого края, то тогда возможно…

Он обошёл бассейн кругом, в последний раз взглянул на Синду, а затем прыгнул с парапетного камня ловким неглубоким нырком.

Этот толчок пронёс его подпрыгивающим по поверхности, отскакивающим от невероятно тугой, невероятно скользкой мембраны. По всему бассейну запылал малиновый свет и пробудились скорби, которые стали терзать его.

Если бы все горести крепко накрепко вцепились в него, его непременно утащило бы на самое дно. Но так много боли… печальные мертвецы пихали друг друга, дрались за то, чтобы войти в него, так что лишь немногим это удалось.

Он дико молотил руками, лягался ногами и продвинулся на несколько дюймов. Боль, которая вошла в него, утянула его поглубже в мембрану, так что его сила сцепления стала увеличиваться. И когда он продвинулся вперёд, сила его возросла, сердце стало моложе, а мускулы — более эластичными.

Он двигался быстрее и быстрее, его слёзы оставили след темноты на яркой поверхности бассейна.

Такая печать, такая ужасающая печаль.

У него было страшное видение Синды, которая поднималась к нему, её волосы струятся, её старушечье лицо искажено криком скорби, тянуться когти. Он не будет смотреть вниз.

У дальнего края он вытянул себя из бассейна, быстрый как тюлень, и когда парапетный камень стал подниматься, чтобы сбросить его обратно, он схватился за поднимающийся край и проворно метнулся на безопасный участок.

Его тело тряслось от горестей колонистов. Тяжелой работы, неизвестных болезней, беспричинной печали, которую чувствовали мужчины и женщины, выращенные мать-дроидами, тысячи других ран. Он говорил себе снова и снова: "Это долго не продлиться, это долго не продлиться".

Дюжину раз во время ночи он решался и преодолевал бассейн, но, наконец, пришёл рассвет, а с ним и струйка радости, что он выжил.

Бэррэм встал на ноги. Он посмотрел на свои руки, перевитые новыми мышцами. Он почувствовал, как энергично качается кровь, как сильная жизнь наполняет его грудную клетку. Он снова был молодым.

Краулер привёз его обратно в деревню.

Бэррэм прошёл в семякорабль и высадил первый эмбрион. Закручивая стопорное колесо утробы, он сказал: "Теперь торопись", - словно эмбрион мог его услышать. Он улыбнулся, размышляя об ужасных историях, которые он придумает для детей, чтобы напугать и удержать их подальше от бесплодных земель. Когда-нибудь, когда их печали будут поменьше, а Бэррэм снова состариться, он расскажет им о бассейне. К тому времени они будут достаточно благоразумны, чтобы быть напуганными правдой.

Он начал наполнять остальные утробы.