Костычев

ХХIII. «О БОРЬБЕ С ЗАСУХАМИ В ЧЕРНОЗЕМНОЙ ОБЛАСТИ…»

Сельское хозяйство в степных районах страны велось настолько хищнически, являлось такой, по выражению В. В. Докучаева, «азартной биржевой игрой», что не было ничего удивительного во все более и более частом повторении засух. Это хорошо понимал Костычев. При обсуждении в Русском техническом обществе вопроса о причинах засух и борьбе с ними он заявил: «Если взять Самарскую губернию и посмотреть, как там ведется хозяйство, то приходится только удивляться тому, что там неурожаи не случаются чаще. Все хозяйство ведется там на риск до такой степени, что достаточно сколько-нибудь неблагоприятной весны, чтобы получился полный неурожай».

Русские ученые доказали, что лес в степи расти может, что он имеет огромное значение для сохранения влаги, были разработаны дешевые способы выращивания деревьев. Но по этим способам вырастили во всей огромной степной полосе за сто лет едва ли несколько десятков тысяч десятин леса, а вырубили в десятки раз больше.

Для многих районов страны было доказано значение трав в животноводстве и поддержании плодородия почвы. Однако трав сеяли чрезвычайно мало, приемы правильной обработки почвы в огромном большинстве крестьянских и помещичьих хозяйств не соблюдались: зяблевая валашка почти не применялась, достаточной борьбы с сорняками не велось. Искусственное орошение было чрезвычайно редким явлением.

Ученые высчитали, что в России с начала XI и до конца XVI века на каждое столетие приходилось в среднем по 8 неурожайных лет. С XVIII века они повторяются чаще: их было уже 10 за одно это столетие. В первой половине XIX века отмечено 30 неурожаев. Во второй половине прошлого столетия засухи шли почти непрерывной чередой. Особенно сильные неурожаи были в 1873, 1875, 1880 и 1883 годах. Самая страшная беда грянула в 1891 году: 29 южных и восточных губерний Европейской России охватила жестокая засуха, породившая небывалые по своим размерам неурожай и голод.

Во многих уездах этих губерний урожая не собрали совершенно, в других местах сняли по 2–3 пуда зерна с десятины, то-есть не вернули и семян. Картофель и овощи в губерниях, пострадавших от засухи, тоже не уродились. Луга почти все высохли, и сена для скота накосить не удалось. В 1891 году Россия в целом не добрала хлеба более полумиллиарда пудов{Обычно царская Россия собирала в эти годы в среднем до 4 миллиардов пудов хлеба ежегодно.}. Разразился страшный голод, который продолжался не только в 1891, но и в 1892 (когда тоже была засуха) и даже в 1893 годах. Передовые русские писатели Г. И. Успенский, Л. Н. Толстой, А. П. Чехов, В. Г. Короленко в рассказах об этих годах рисовали потрясающие картины голода в русской деревне.

Короленко в книге «В голодный год» писал:

«Я говорил уже много раз, что не стану гоняться за раздирательными сценами и эффектами голода. Для человека с душой, для общества, не окончательно отупевшего, достаточно и того, что сотни детей плачут, болеют и умирают, хотя бы и не прямо в голодных судорогах, что тысячи человек бледнеют, худеют, теряют силы…»

Но Короленко не мог обойти молчанием виденное, и уже через страницу мы читаем у него:

«Обуховский земский хутор лежит среди снежной равнины. Узкая то и дело проваливающаяся под ногами дорожка, по которой ездят только «гусем», тянется к хутору по сугробам и, перерезавши двор, теряется в таких же сугробах, меж тощим кустарником, по направлению к лесу, синеющему на горизонте. По этим дорожкам, то и дело видите вы, — чернеют одиноко и парами, порой вереницами фигуры людей, бредущих с сумами и котомками, спотыкающихся, проваливающихся и усталых. У всякого за спиной, кроме собственной усталости и собственного голода, есть еще грызущая тоска о близких, о детях, которые где-то там маются и плачут, и «перебьются ли», пока он здесь ходит, непривычный нищий, от села к селу, от экономии к экономии, — он не знает. А ведь они тоже любят своих жен и детей…

И одни за другими они проходят, спрашивают «насчет работы» или «Христа ради на дорогу» и идут дальше, теряясь в снежной равнине, а на смену приходят другие…»

Так было зимой, но и летом в степи наблюдались не менее страшные картины. А универсальной мерой защиты от засухи было только одно — крестный ход и молебны. Голод был настолько силен, что растерялись губернаторы, да и правительство растерялось. Никакой организованной борьбы с великой народной бедой не велось. Костычев лето 1891 года провел в разных местностях степной России, с ужасом наблюдал он то опустошение, которое причинила засуха житнице страны. Он собирался обязательно побывать у Энгельгардта и посмотреть его новые опыты, — так они договорились, но не поехал.

«Где вы? что вы? как вы? — писал ему Энгельгардт в конце августа 1891 года. — Хотели заехать ко мне в Батищево, да и не заехали… Где вы были нынешнее лето? Не в голодной ли стороне? Ведь дело плохо»{Архив Академии наук СССР, фонд 159, опись 1, № 131, письмо от 31 августа 1891 года.}.

Позднее, уже зимой, когда реакционные газеты подняли шум в связи с тем, что хлеб подешевел, а крестьяне все равно ею не покупают, Энгельгардт с возмущением бранил эти газеты и писал своему ученику:

«А отчего дешевеет? Да оттого, что не на что его покупать. Едят всякую дрянь, а хлеба не покупают потому, что «купила нет»{Архив Академии наук СССР, фонд 159, опись 1, № 131, письмо от 1 декабря 1891 года.}

Костычев и сам видел, что положение в стране отчаянное, что крестьяне голодают и не имеют семян на посев будущего года. Он понимал, что этот неурожай не случайное явление, а совершенно закономерное при господствующих в России условиях сельского хозяйства. Костычеву полностью была ясна только техническая сторона несовершенства этих условий.

Энгельс в письме к русскому экономисту Н. Ф. Даниельсону изложил свой взгляд на неурожай 1891 года: «…нынешний неурожай, — писал Энгельс, — представляется Вам не несчастной случайностью, а необходимым следствием, одним из неизбежных спутников начавшегося в России с 1861 г. экономического развития. Это также и мое мнение…»{Переписка К. Маркса и Ф. Энгельса с русскими политическими деятелями. Изд. 2-е, 1951, стр. 153.}

«Неурожай, по-моему, — писал далее Энгельс, — только сделал очевидным то, что в скрытом состоянии существовало уже и раньше. Но он ужасающе ускорил совершающийся процесс. Этой весной к моменту сева крестьянин будет бесконечно слабее, чем он был прошлой осенью… Нищий, по уши в долгах, без скота, что может он поделать даже в тех местностях, где ему удалось перезимовать, не покидая своей деревни? Мне кажется поэтому, что потребуются целые годы, чтобы справиться вполне с последствиями нынешнего бедствия»{Переписка К. Маркса и Ф. Энгельса с русскими политическими деятелями. Изд. 2-е, 1951, стр. 155}

В последующих письмах на эту же тему Энгельс подчеркивал, что главные причины неурожая — социального порядка, связаны они с разорением крестьянства и с вытеснением помещика капиталистов.

Передовые представители русского естествознания — В. В. Докучаев, К. А. Тимирязев, А. И. Воейков, A. А. Измаильский, очень молодой тогда еще B. Р. Вильямс — энергично взялись за разработку и широкую популяризацию научных методов борьбы с засухой. Не мог, конечно, остаться в стороне от этого патриотического движения русских ученых и Костычев. Он читает публичные лекции о борьбе с засухой, а в 1893 году выпускает свою работу «О борьбе с засухами в черноземной области посредством обработки полей и накопления на них снега.

— Неурожай 1891 года, — говорил Костычев, — заставил нас, русских, отнестись весьма серьезно к судьбам нашего отечественного земледелия.

Борьба должна вестись не с последствиями засухи, а с ее причинами. Борьба эта должна обязательно основываться на целостной системе взаимосвязанных мероприятий. Изолированные, отдельные приемы, как бы они ни были хороши сами по себе, не дадут нужного эффекта, если будут проводиться вне системы, вне комплекса.

Костычев указывал на большое значение защитных посадок леса, «живых изгородей», как он выражался, но одновременно он предупреждал против одностороннего увлечения лесоразведением.

— Лес нам очень нужен для защиты полей, — говорил ученый, — но в обнаруживаемой у нас вере в лес проглядывает, несомненно, вредная сторона дела, а именно: начавши разводить леса, мы когда-то еще дождемся благоприятного их влияния на изменение климатических условий, а потом многие…. пожалуй, и ограничатся этим: дело ведь делается и в свое время принесет плоды. А случится до того какое-либо бедствие, — значит против него уж и средств не придумаешь. Но так ли это в действительности?

И Костычев отвечает на этот вопрос: не все даже надеются на лес в борьбе с засухой, некоторые считают, что причины ее совершенно неотвратимы, и человек не в силах бороться с ними. «Бедствие это было настолько сильно, — пишет Костычев, — что приходится даже читать опасения относительно того, можем ли мы справиться с вопросом об устранении подобных бедствий в будущем. Что касается меня лично, то я думаю, что нет поводов сомневаться в том, что с технической стороны устранение у нас неурожая представляется делом сравнительно легким».

Что же для этого нужно? Лес, травосеяние, правильная обработка почвы, снегозадержание. Правильная и своевременная обработка почвы может очень сильно сберечь влагу. Костычев знал немало таких случаев, когда на только что поднятых новях урожаи были хорошими даже в засушливые годы. В 1891 году, когда недород охватил огромные пространства черноземной полосы, урожаи растений на песчаных землях, расположенных среди черноземов, в большинстве случаев были хорошими. Эти факты, по мнению Костычева, убеждают «нас в том, что достаточное или недостаточное количество воды для растений зависит не от одного климата, но в значительной степени также и от почвы».

Некоторые почвы — свежие нови, пески — в своем естественном состоянии обладают такими свойствами, которые устраняют или, во всяком случае, сильно смягчают воздействие засух. Другим же почвам надо такие свойства придать искусственно, эти почвы надо преобразовать.

Некоторую роль здесь может сыграть травосеяние.

Но одного травосеяния будет мало, и оно тоже не сразу и далеко не везде проявит свое положительное действие. Самым быстрым и легким средством является научно обоснованная система обработки почвы.

Обработка почвы должна быть построена так, чтобы сберегать капризную степную влагу всю до капли. Поэтому поля под яровые — весенние посевы — должны в большинстве районов обрабатываться обязательно еще осенью, «под зябь». Об этом давно и много говорили русские агрономы, но Костычев дал научное обоснование, теорию зяблевой вспашки.

Он показал, что в степной полосе год по состоянию влажности почвы разделяется на два периода:

1) период накопления влаги, продолжающийся с сентября по март;

2) период потери влаги, охватывающий время с апреля по август.

Но в течение первого периода осадки выпадают главным образом в виде снега, а снег с полей легко сдувается и нагромождается в балках, оврагах, речных долинах и, таким образом, бесполезно теряется для земледелия.

Поздняя осень 1891 года застала Костычева в Саратовской губернии; он мог наблюдать обильные снегопады, но «…выпавший снег слоем не менее аршина через несколько дней снесен был весь без остатка, и почва опять была обнажена». А ведь каждые 10 миллиметров снега на полях дают почве около полутора тысяч пудов воды на десятину.

Ранней весной, как только начинается таяние снега, образующаяся при этом влага впитывается в почву, разрыхленную с осени. Но земля обогащается снежной влагой не только во время снеготаяния, но и в течение всей зимы. Замерзшая земля, после того как она покроется сплошным снежным чехлом, постепенно оттаивает, так как снег не позволяет ей больше охлаждаться, а глубокие слои почвы, оставшиеся теплыми, передают свое тепло в вышележащие слои. Происходит медленное подтаивание снега на поверхности почвы, и поэтому она увлажняется.

Костычеву такие выводы удалось сделать на основании постоянных наблюдений за изменением влажности почвы в лесу и на соседних полях в Велико-Анадоле. Зимой 1891/92 года эти наблюдения не прекращались. В сентябре после засухи почва была очень сухой, и все ее слои до глубины аршина содержали около 14 процентов воды. В ноябре почва промокла уже на 6 вершков{Аршин = 16 вершкам = 71 сантиметру.} и содержала в этом слое около 20 процентов воды. В декабре промачивание распространилось до глубины 8 вершков, в январе —12, а в феврале — на глубину более аршина. Наблюдения велись на участке с хорошим снежным покровом; там, где его не было, почва влагой не обогащалась.

Костычев делал такой важный практический вывод: «…накопление на полях снега составляет одно из важнейших средств, при помощи которых хозяева могут бороться с засухами». Успешное снегозадержание, по мнению Костычева, может вестись с помощью самых легких способов. Прежде всего сама осенняя вспашка, придающая поверхности почвы неровный, ребристый характер, уже будет несколько задерживать снег. Затем он указывает на «полезность разведения леса, живых изгородей, опушек». Но есть и еще более простые приемы: оставление на полях высоких стеблей кукурузы, подсолнечника, создание из них «кулис», то-есть рядов этих растений, расположенных на известном расстоянии друг от друга. Эти кулисы Костычев тоже называл «живыми изгородями». На помощь им должны прийти механические способы накопления снежных масс. Он предлагал принять совет Баталина «пропахивать снег для того, чтобы образовать из него валики, которыми задерживаются новые количества снега».

Ученый говорил, что все эти способы он наблюдал в разных местах России, что взял он их из практики, и практикой же они проверены. Он стремился показать, что их следует применять повсеместно. Это даст огромное сбережение зимней влаги. «Снег, — по словам Костычева, — есть тот источник, из которого земля получает воду, находимую в ней весною».

Ранней весною начинается развитие озимых хлебов, проводится сев яровых — они сразу же будут нуждаться во влаге. Надо, чтобы она легко проникала в почву: ни одна капля талой воды не должна уйти с полей. Еще весной 1891 года Костычев провел недалеко от Велико-Анадола такие наблюдения: он изучил влажность почвы в аршинном слое на земле, вспаханной с осени, и на земле невспаханной. Разница во влажности оказалась огромной — в среднем на 8 процентов. Для придания полученным цифрам большей наглядности Костычев их представил в пудах воды, доступной для растений, в расчете на одну десятину: вспаханная земля содержала 96 тысяч пудов доступной воды, что было достаточно для получения стопудового урожая зерна. На невспаханном участке имелось 35 тысяч пудов воды на десятину, и это могло обеспечить в лучшем случае урожай в 40 пудов.

Костычеву первому принадлежит попытка дать количественную оценку запасов воды в почве при разных способах ее обработки. Полученные им цифры помогли решить вопрос о важности зяблевой вспашки для яровых посевов.

Накопить влагу в почве за зимний и весенний периоды еще недостаточно, надо уметь также сохранить ее летом, то-есть добиться такого положения, чтобы она целиком расходовалась на создание урожая культурных растений. Для этого необходимо на полях в течение всего года вести энергичную борьбу с сорными травами. Во время своих поездок по различным губерниям России ученый видел, что сорняки, особенно на крестьянских полях, нередко, в полном смысле слова, душат культурные растения: «…не преувеличу, если скажу, что от сорных трав урожай у нас — в среднем выводе по всей России — уменьшается наполовину, и уж никак не менее, как процентов на 30». Особенно большой вред приносили корневищные сорняки — пырей ползучий и острец. Об одном посещенном им уезде Костычев иронически говорил:

— Здешние хозяева возделывают, собственно говоря, пырей, а вместе с ним по временам и другие растения — культурные.

Он предлагает взятую из народного опыта систему борьбы с сорняками: лущение стерни, чистые пары, вычесывание сорняков специальными орудиями. Одновременно Костычев выдвинул новый — биологический — метод борьбы с сорняками, основанный на изучении конкурентных отношений между разными видами растений.

«Для устранения сорных трав, — настаивал он, — необходимо главнее всего дружное и быстрое развитие культурных растений, и потому все меры, направленные к тому, чтобы доставить культурным растениям возможность развиваться быстро и дружно, будут вместе с тем лучшими мерами для устранения сорных трав». Следовательно, борьба за хорошее, быстрое развитие культурных растений и их высокий урожай является одновременно борьбой — и притом очень эффективной — с сорняками. Этот вывод является чрезвычайно важным и прогрессивным: он сыграл в дальнейшем большую роль при разработке мер борьбы с сорными травами.

Но если сорных трав на полях не будет совсем, то и в этом случае могут происходить большие бесполезные траты почвенной влаги. Если верхняя часть почвы уплотнена, то по тонким, волосным промежуткам между ее частицами начнется поднятие влаги из нижних слоев к поверхности почвы; здесь вода будет испаряться; в жаркие летние дни этот процесс примет особенно энергичный характер. Чтобы этого не было, верхний слой необходимо поддерживать все время в рыхлом состоянии. «На счет этот, — любил говорить Костычев, — совершенно верно известное крестьянское выражение: «земля распушилась», и, мне кажется, трудно найти другой термин, который столь же хорошо характеризовал бы указанное состояние земли». Это может достигаться главным образом при помощи частых рыхлений или культивации полей. Костычев указывал наилучшие сроки для проведения таких работ, рекомендовал земледельческие орудия, которыми проводится рыхление почвы. Много замечательных мыслей высказал ученый также об обработке озимей, паровых полей, о лучших способах накопления в них влаги.

Подводя итоги своих исследований по борьбе с засухой посредством правильно построенных агротехнических приемов, Костычев делал такой вывод: «…для предохранения растений от действия засух на черноземе мы должны, главным образом, иметь в виду три цели: 1) возможно большее накопление в почве воды в течение зимнего времени; 2) поддержание проницаемости почвы для воды с тою целью, чтобы вода всякого дождя или снеговая вода проникала по возможности вся в почву, а не стекала бы поверхностно; 3) прекращение волосного движения воды в почве до самой поверхности ее, потому что этою мерою ослабляется или даже почти совсем прекращается высыхание почвы».

Эти положения вошли в золотой фонд учения о борьбе с засухами в нашей стране. Книга Костычева шесть раз переиздавалась в России до 1917 года, в СССР вышли новые ее издания. В 1896 году она появилась на польском языке. Переводчик в своем предисловии указывал, что в западноевропейской агрономической литературе, «начиная с Либиха», всегда делается односторонний упор на химические свойства почвы, а они мало помогают в борьбе с засухой, от которой часто страдает и «Царство Польское». Поэтому и было решено издать на польском языке «прекрасно написанную книгу» о борьбе с засухами, в которой сделан упор на физику почвы, но не забыта и ее химия.

Одним годом позднее в Варшаве была издана на польском языке и другая книга Костычева, посвященная тем же вопросам — «Обработка и удобрение чернозема». В предисловии профессора Болеслава Смольского указывалось, что заимствование поляками агрономических приемов из Западной Европы, «где другие почвы и климат», привело в условиях Польши к «фатальным последствиям», многие перестали вообще верить в научную агрономию. Книга «блестящего эрудита» профессора Костычева может исправить это положение и окажется «очень полезной для южных губерний Польши». Переводчик отмечал прекрасный язык книги, «понятный и для земледельца, не имеющего специального образования».

Меры борьбы с засухой, разработанные Костычевым и другими русскими учеными, быстро стали известны далеко за пределами нашей страны, приобрели международный резонанс. Академик В. Р. Вильямс писал по этому поводу: «Работы В. В. Докучаева, А. А. Измаильского, К. А. Тимирязева, П. А. Костычева, А. Н. Энгельгардта, М. В. Неручева — это те научные основы, на которых в течение нескольких десятилетий строилась исследовательская работа всех наших опытных учреждений и особенно опытных учреждений степной полосы. Идеи этих ученых перелетели океаны и стали достоянием Америки и других стран, в которых бывают засухи».

Идея комплексного преобразования природы русских степей была давно ясна Костычеву. Но великое народное бедствие 1891 года подтолкнуло ученого-демократа на новые научные подвиги, способствовало уточнению, кристаллизации его мыслей. Именно в это время он окончательно пересмотрел свои прежние представления о роли леса в земледелии, о его значении для борьбы с засухой.

Русские ученые давно считали, что лес — враг засухи и величайший помощник человека в борьбе с ней. К этому выводу на практике пришли В. П. Скаржинский в степях Одессщины, В. Я. Ломиковский в степях Полтавщины и многие другие талантливые ученые, трудившиеся в разных губерниях и уездах лесостепной и степной России.

В «Лесном словаре», составленном в 1843 году департаментом корабельных лесов, были подведены некоторые итоги всех этих разрозненных наблюдений о роли леса.

«Ветры, — читаем мы здесь, — встречая в стремлении своем тесные ряды дерев, теряют свою силу, а защищенные лесами страны избавляются от опустошительного влияния вихрей и ураганов. В густоте лесов морозы проникают землю позже и не столь глубоко, как на местах открытых… Холодные ветры, встречая леса, лишаются суровости, а, напротив того, знойные летние ветры, проходя лесами, напояются влажностью и навевают на соседние страны приятную прохладу.

…Итак, климатическое и физическое назначение лесов состоит в следующем: они содействуют гармонии законов природы; умеряют климат во всех отношениях; очищают атмосферу и делают воздух более пригодным для жизни людей и животных. Леса способствуют плодородию почвы как истлевшими остатками, так и постоянным орошением; содействуют полноводию рек и потоков».

В других книгах можно было найти не менее красивые слова о влиянии леса, но почти нигде нз говорилось о количественной стороне этого влияния. Костычев же, применявший везде «методы меры и веса», Этой стороной больше всего и интересовался. Одними красивыми словами не убедишь никого в значении лесов. Нужны цифры. И он эти цифры начал собирать уже давно. После 1891 года они ему пригодились. Надо было показать, как влияет лес на влажность почвы и на урожайность соседних полей. Первый вопрос был освещен в Велико-Анадоле, по второму — данные собирались по всей степной России.

После засухи был организован «специальный Лесной комитет» для разбора вопроса о степных лесах. Комитет заседал очень долго: с ноября 1891 года по март 1892 года. Большинство участников этих заседаний говорили о том, что лес имеет «ветроломное» значение, но сушит почву.

— Откуда вы это взяли? — спрашивал присутствовавший на заседаниях Костычев и продолжал: — В лесах и в непосредственной близости к ним снега бывает много, и весной почва может промокнуть там глубже и сильнее, чем на совершенно открытых степных участках. Испарение же влаги из-под полога леса меньше. Все это можно доказать с цифрами в руках, В Велико-Анадоле лесничий Храмов в начале марта нашел, что снега в лесу почти в три-четыре раза больше, нежели в окрестном поле. А когда снег стаял, то в лесной почве — в аршинном слое оказалось на пять процентов влаги больше.

— Эти лишние пять процентов в лесу сравнительно со степью дают около сорока тысяч пудов воды на десятине, — с торжеством заключал Костычев.

Значит, в лесу и около него будет больше влаги, постепенно поднимется уровень грунтовых вод и сильно уменьшится вредное влияние засух на посевы.

Урожай на полях, защищенных лесами, будет всегда выше, и Костычев говорил, что он замечал это во многих местах:

— До какой степени значительно может быть влияние леса в этом отношении, показывает следующий пример: в Тульском имении графа Бобринского озимое поле 1891 года, окруженное с трех сторон лесом, дало урожай в девяносто пудов зерна с десятины, в то время как на полях соседних едва собраны были семена.

Лесной комитет, членом которого ученый не состоял, долго заседал и, наконец, вынес решение: рекомендовать мелкое, «куртинное», лесоразведение. Костычев выступил против этого решения; он говорил, что надо насаждать живые изгороди, защитные опушки, а кроме того, «желательно образование больших… скученно лежащих в одном месте лесных площадей, чтобы исследовать их влияние на окрестные местности; кроме того, в таких больших лесных дачах выращивается и древесина лучших качеств, чем в малых, где значительная часть площади приходится на опушки, в которых деревья обыкновенно растут хуже, чем внутри лесонасаждений».

Стоит ли говорить, что специальный комитет, состоящий главным образом из тупых царских чиновников, отклонил смелое предложение ученого. Он в нем предусмотрел осуществляемый лишь сейчас план создания лесов промышленного значения и механизированных лесных хозяйств в степной полосе.

С современной точки зрения рекомендации Костычева о насаждении лесных опушек и живых изгородей, а также больших массивов леса в степи являются робкими и недостаточными, но в его время они были исключительно прогрессивными, широкими, а главное — научно обоснованными. Начав с отрицания роли лесов в земледелии, Костычев пришел к тому, что одним из первых обосновал цифрами влияние леса на изменение влажности почвы и урожайность, доказал значение защитных лесов как средства борьбы с засухой. Им же было дано теоретическое обоснование вопроса о возможности выращивания леса в степях и способах его разведения.

Однажды Костычев путешествовал по Екатеринославской губернии и проезжал мимо деревни Павловки. Здешний помещик устроил в долине реки Верхний Tepeс 600 десятин искусственных заливных лугов. Вода для орошения бралась весной во время разливов реки. Строительство плотины обошлось в 16 тысяч рублей, урожай же трав возрос в четыре раза. За два года помещик окупил свои расходы и даже получил барыш. В Ново-Узенском уезде Самарской губернии, за Волгой, Костычеву случалось видеть небольшие орошаемые участки у крестьян и помещиков. Правда, орошение велось здесь на авось, никто не знал, сколько и когда нужно давать почве воды, не делалось никаких расчетов при возведении плотин и проведении каналов. Но эффект от орошения, особенно в засушливые годы, был разительным.

Летом 1892 года департамент земледелия командировал Костычева в черноземные местности России для «выяснения вопроса, в какой степени сказалось влияние прошлогодней засухи при различных условиях хозяйства». Из официальных документов известно, что Костычев посетил Челябинский уезд Оренбургской губернии, часть Уфимской, Самарскую, Саратовскую, южную часть Симбирской, Тамбовскую, Воронежскую, Харьковскую, Екатеринославскую, Полтавскую, часть Херсонской, Курскую, южную часть Тульской, — объехал множество мест; в числе других задач на него было возложено изучение тех имений и казенных участков, где устроено искусственное орошение, с тем «чтобы такое изучение могло бы дать указания для более экономного и производительного пользования водою».

После засухи 1891 года орошением заинтересовалось и правительство, на изучение этого вопроса отпустили средства, но они, как это часто бывало, попали в дурные руки: генералы Жилинский и Анненков истратили их не по назначению, а последний настолько явно запустил руку в государственный карман, что даже угодил под суд. Его спасла лишь «высочайшая резолюция»: царь распорядился оставить дело «без последствий». Однако это случилось позднее, а в 1892 году деньги текли к Анненкову рекой, и он стремился сделать эту реку еще более полноводной. На специальном совещании, созванном в Москве в декабре 1892 года, генерал много говорил о полном оскудении степного края, который может быть спасен только организацией орошения в широких размерах. Такого же мнения держался генерал Жилинский и инженер-гидротехник M. H. Герсеванов (1830–1907).

Другие лица, участвовавшие в обсуждении этих вопросов, держались противоположного мнения и говорили, что искусственное орошение организовать в России невозможно. Генерал Филипенко, критикуя Анненкова и Жилинского, утверждал:

— Значительные междуречные пространства вовсе лишены проточных вод; но и в тех местностях, где такие воды находятся, не представляется возможности пользоваться ими для целей орошения.

Надо было разобраться во всей этой разноголосице. Костычев выступил со своими соображениями. Прежде всего он опроверг мнение о том, что без орошения земледелие в степной полосе невозможно.

— И в рамках «сухого земледелия» можно достичь многих успехов, — говорил ученый. — Засухи и неурожаи часто случаются не потому, что не хватает влаги: они порождаются существованием в ряде мест дикой переложной системы, страшным разрушением структуры почвы, вырубкой лесов, плохой обработкой. У нас «все делается по рутине».

Необходимо упорядочить приемы земледелия, но нужно также искусственное орошение — и не только лугов, «но и хлебов», а также садов и огородов. Костычев выступает на страницах печати со статьей «О сельскохозяйственном значении прудов». Здесь он говорил о том, что нужно использовать всякую возможность для строительства водоемов в степной полосе. «Во многих случаях орошение из небольших прудов… может представить огромную важность», — писал он. Но орошение должно базироваться на строго научной основе, которой еще нет: «…до настоящего времени мы еще не умеем вести орошение соответственно нашим климатическим и почвенным условиям».

Еще в конце восьмидесятых годов прошлого века Костычев стал одним из наиболее выдающихся и известных русских ученых-агрономов. После засухи 1891–1892 годов его вес в агрономических кругах еще более возрос. Он сочетал в себе блестящего знатока практики сельского хозяйства и глубокого теоретика в области агрономии, почвоведения, геоботаники, бактериологии. В «Сельскохозяйственном словаре», изданном в 1891–1893 годах, можно найти такие строчки:

«В ряду русских ученых агрономов профессор Ко стычев занимает одно из первых мест по числу, разнообразию и солидности выполненных им научных исследований, затронувших самые различные вопросы общего земледелия, выдвинутые современной сельскохозяйственной наукой». Ближайший друг Павла Андреевича профессор А. Ф. Рудзкий говорил, что «в научной и практической постановке химических вопросов нашей почвы, вопросов об уходе зэ нею, об ее обработке и удобрении Костычев не имеет себе равного».

Широкая практика русского сельского хозяйства многократно подтверждала правильность и глубину постановки Костычевым многих вопросов земледелия и лесоводства. Агроном из Полтавской губернии И. Я. Чернявский вспоминал, что ему удалось значительно ослабить губительное влияние засухи только благодаря применению на практике советов Костычева. «В 1891 году, — говорил Чернявский, — я следовал в точности всем советам уважаемого профессора и убедился в их действенности… паровые поля должны быть обрабатываемы, придерживаясь разумных и практических советов П. А. Костычева».

Лесничий В. О. Булатович (1834–1904), много работавший по лесоразведению на юге Украины и в Крыму, писал в 1893 году, что посадки с преобладанием ильмовых пород оказались действительно очень плохими, не говоря уже о том, что они, без проходных рубок, чрезвычайно угнетают дуб. Вспоминая выступления Костычева на съезде лесничих юга и его статьи в «Лесном журнале», Булатович указывал: «Предсказания П. А. Костычева вполне оправдались».

Не только практики, но и представители теоретического естествознания давали исключительно высокую оценку трудам Костычева. В 1895 году В. В. Докучаев, перечисляя те немногие научные монографии по почвоведению, которые были созданы к тому времени, называет «Почвы черноземной области России», «Связь между почвами и некоторыми растительными формациями», «О некоторых свойствах и составе чернозема» — Костычева.

Исследования Костычева стали широко известны и за пределами нашего отечества, и это относится не только к его идеям по борьбе с засухой, которые, по выражению В. Р. Вильямса, «перелетели океаны». В 1887 году во французском агрономическом журнале, выходившем под редакцией Грандо, появился подробный — на 26 страницах — реферат книги «Почвы черноземной области России». Несколько позднее В. Р. Вильямс напечатал в Германии ряд рефератов о трудах Костычева и особенно об его докладе на VIII съезде русских естествоиспытателей «Связь между почвами и некоторыми растительными формациями».

Показателем высокого научного авторитета Костычева является такой факт. В 1894 году ученик В. В. Докучаева, впоследствии известный советский географ и ботаник, Г. И. Танфильев (1857–1928) отправился в Копенгаген. Оттуда путешественник писал своему учителю, что датский ученый П. Мюллер очень интересуется черноземом, «…но о Ваших работах не имеет представления. Сущность их я ему передал. Костычев здесь более известен»{Архив Академии наук СССР, фонд 184 опись 2, № 89, письмо от 30 июня 1894 года.}.

Но, конечно, более всего он был известен как замечательный знаток русского сельского хозяйства. А оно в начале девяностых годов, после двух лет засухи и неурожая, переживало тяжелый период. Это отозвалось на всей государственной жизни страны, подорвало ее финансы.

В связи с огромными трудностями, которые переживала главная отрасль народного хозяйства России, царское правительство вынуждено было обратиться к помощи ученых. В. В. Докучаев сумел в эти годы организовать «Особую экспедицию» по изучению водного и лесного хозяйства степной России. К решению многих государственных вопросов был привлечен и Костычев. 29 апреля 1893 года он назначается «инспектором сельского хозяйства» при Министерстве государственных имуществ. Спустя некоторое время министерство было реорганизовано и стало называться Министерством земледелия и государственных имуществ. Министром был назначен А. С. Ермолов, в прошлом товарищ Костычева по Земледельческому институту. Большой личной дружбы между ними никогда не существовало, но Ермолов хорошо знал выдающиеся способности «бывшего лаборанта «по вольному найму».

27 апреля 1894 года Костычев был «высочайшим приказом назначен директором департамента земледелия»{ГИАЛО, фонд 14, дело 31441, связка 1752, опись 3, лист 10.}, который являлся главной составной частью вновь созданного министерства.

Причина назначения Костычева на столь высокий пост, который давал довольно значительные права, ясна: царское правительство предполагало использовать талант выдающегося ученого для того, чтобы избежать в будущем повторения катастрофы 1891 года. Он тоже хотел, чтобы новой катастрофы не было и надеялся достичь этого своим трудом. Правда, понимание случившегося в 1891–1892 годах бедствия было у царских чиновников и у Костычева различным: их пугала перспектива финансового краха, он с ужасом думал о возможности нового голода. Соглашаясь на занятие должности директора департамента, ученый также рассчитывал, что ему удастся содействовать развитию науки и ее внедрению в русское сельское хозяйство. Во многом он здесь ошибся, но кое-что сумел сделать, хотя и пробыл на своем «высоком посту» всего год с небольшим.

В официальном «Положении» о департаменте земледелия было сказано, что он «ведает дела: 1) о развитии и усовершенствовании земледелия, скотоводства, специальных культур и сельскохозяйственных технических производств; 2) о рыболовстве, охоте и звериных промыслах; 3) о состоящих в ведении Министерства учебных, учебно-практических и опытных сельскохозяйственных заведениях; 4) о сельскохозяйственных учреждениях, съездах и выставках; 5) о наградах, премиях и привилегиях по сельскохозяйственной части и 6) по управлению казенными рыбными и тюленьими промыслами».

Круг обязанностей, как мы видим, был у Костычева обширный, права большие, подчиненных много; он превратился официально в крупного царского чиновника, был «всемилостивейше произведен… в действительные статские советники».

Но он остался прежним, простым и милым Костычевым, чуждым всякого карьеризма, все свои силы и помыслы отдающим служению народу и облегчению его жизни.

Известный актер Ю. М. Юрьев в своих воспомина ниях метко изображает жизнь столицы Российской империи в девяностых годах прошлого века: «Петербург, где был сосредоточен весь государственный административный аппарат, отличался характерной специфичностью столичного города. Царская фамилия, двор, гвардия, министерства и всевозможные департаменты — вот вокруг чего сосредоточивал свои интересы многочисленный мир бюрократии, заполнявший Петербург и дававший тон.

Бюрократический мир — мир особый. Мир, полный соблазна, чаяний и вожделений; мир производств, чинов и орденов. Он весь — под знаком карьеры. В результате — сознание собственного значения, чинопочитание, низкопоклонство».

В этой обстановке Костычев сумел остаться чистым, никогда он не низкопоклонничал: ни в одном из его сочинений мы не найдем никаких похвал самодержавию, «монарху», в своих публичных выступлениях он тоже никогда не курил фимиам сильным мира сего. Он не только не скрывал своего крестьянского происхождения, но гордился им.

— Я происхожу из податного сословия, — говорил Костычев, — ни у моих родителей, ни у меня не было имения — ни родового, ни благоприобретенного. Я — сын крестьянина, человека, за свой светлый ум и редкие качества души приобретшего почетную известность в своем околотке.

Костычев действительно имел все основания гордиться своим отцом и своим происхождением.

В департаменте все к нему относились с уважением, хотя наиболее крупные чиновники и не любили его. Но сам он держал себя не как чиновник, а как работник.

Однажды В. Р. Вильямс, только еще начинавший свою научную деятельность, приехал из Москвы в Петербург по делам и сразу с вокзала зашел в департамент земледелия. Это было утром, в приемной находился только швейцар, и приезжий обратился к нему с вопросом:

— Кто есть в департаменте?

— Костычев здесь, а господа чиновники еще не пришли, — услышал он в ответ.

Противопоставление Костычева «господам чиновникам» настолько запечатлелось в памяти Вильямса, что он, по воспоминаниям академика А. Н. Соколовского, очень любил рассказывать этот случай своим ученикам.

Дома у Костычевых все осталось по-старому, жили они в своей прежней квартире в Гусевом переулке. По пятницам здесь всегда собирались близкие друзья и знакомые: А. Ф. Рудзкий, X. Я. Гоби, И. П. Бородин, С. П. Боткин, брат знаменитого дарвиниста — Д. А. Тимирязев, известный скульптор Пармен Петрович Забелло. Никаких крупных чиновников и вельмож, да, кстати, и министра Ермолова, в доме Костычевых не бывало. Зато часто приезжал Н. Н. Ге и подолгу живал у Костычевых. Он сделал хороший портрет их дочери Ольги, а потом решил написать и самого Костычева. Этот портрет, ныне выставленный в Русском музее в Ленинграде, произвел очень большое впечатление на И. Е. Репина, который писал, что Ге «в последнее время стал серьезнее относиться к искусству; это выразилось в его последних портретах; из них особенна Костычева, который можно считать вполне художественною вещью». В Гусевом переулке Ге работал также над бюстом Льва Толстого. В своих письмах к его дочери Татьяне Львовне художник часто упоминает своих верных петербургских друзей.

Гости, собиравшиеся у Костычевых, как всегда, говорили о науке, искусстве. И Павел Андреевич и Авдотья Николаевна много читали и были прекрасно осведомлены о всех новых книгах; попрежнему оставались они большими любителями живописи, ходили на художественные выставки. Порой у них в квартире собиралось особенно много народа — это бывало в те дни, когда Ге читал здесь свои «лекции о художестве».

В эти годы Ге сильно изменился: он нередко впадал в крайнюю религиозность. Костычевым эти новые увлечения художника были совершенно чужды, и на этой почве у них происходили трения. В. В. Стасов, тоже бывавший у Костычевых, вспоминал: «Во все свои последние приезды в Петербург Ге жил у них, но споры иногда заходили так далеко, что он пропадал на несколько дней, и однакоже потом скоро возвращался, и снова был прежний, всегдашний, симпатичный, горячий, любезный и любящий Ге».

Совершенно не одобряли Костычевы и увлечения художника религиозными сюжетами, считали, что он напрасно растрачивает свой талант на такие картины, как «Распятие». Остались они во всем прежними Костычевыми, простыми, радушными, демократичными.

Так воспитывали и детей. Сергей уже в первый год своего поступления в университет был исключен оттуда за участие в студенческих беспорядках. Ольга, интересовавшаяся медициной, стала впоследствии фельдшерицей и работала в земской больнице в глухом захолустье Смоленской губернии.

Костычев считал, что, несмотря на большие успехи русской агрономии, очень многие важные вопросы сельского хозяйства еще не решены. Нужны глубокие научные исследования по удобрению почв, их обработке, подбору и выведению лучших сортов культурных растений. Все эти исследования, по мысли ученого, должны проводиться комплексно и в разных природных зонах России. Необходимо создать особую научную агрономию для русского севера, совсем другую — для черноземной полосы, не следует забывать и засушливого юго-востока, и субтропического Закавказья, и южного берега Крыма. А для этого один путь — создание опытных станций.

Начав свою работу в департаменте земледелия, ученый составляет широкий, обоснованный проект сети опытных станций и полей. Они должны, по его мысли, не только развивать дальше агрономическую науку, но и служить связующими звеньями между наукой и практикой, через них лежит «тот путь, по которому добытые наукой данные и истины могут проникнуть в обширную разнохарактерную область практики».

На первое время Костычев проектировал устройство на государственные средства восьми опытных станций: четырех в нечерноземной полосе (в губерниях Петербургской, Вятской, Московской и Смоленской) и четырех в черноземной полосе (в Тульской, Екатеринославской, Херсонской и Самарской губерниях). По намечавшемуся плану все эти станции должны были иметь хорошее оборудование, лаборатории, опытные поля. Предложение Костычева широко обсуждалось на заседаниях сельскохозяйственного совета, созданного при Министерстве земледелия, и в печати. Передовые ученые, мечтавшие о развитии опытного дела, — В. В. Докучаев, К. А. Тимирязев, видный метеоролог П. И. Броунов (1852–1927), профессор П. Ф. Бараков (1858–1919) и другие — горячо поддерживали костычевский проект. Они, с своей стороны, предлагали усилить на станциях чисто научные исследования почв, местного климата, условий питания растений. Костычев был очень доволен тем широким обсуждением, которому подвергся его проект.

Но Министерство финансов отпустило на опытное сельскохозяйственное дело такие маленькие средства, что удалось, да и то по далеко не полной программе, организовать три станции: в Смоленской губернии, на подзолистых почвах, в переходной полосе, недалеко от Тулы и в засушливом юго-восточном районе на Волге. Однако добиться открытия и этих трех станций Костычеву стоило колоссального труда и напряжения. Достигнутый успех, хотя он и не соответствовал первоначальному плану, оказался значительным: были созданы первые в нашей истории постоянные государственные опытные станции.

В 1893 году умер А. Н. Энгельгардт. Тяжело переживали Костычевы эту утрату. Но надо было подумать и о любимом его детище — батищевских опытах. Наследники Энгельгардта не могли продолжать это дело, и Костычев начинает хлопотать о покупке Батищева в «казну». Он сумел добиться успеха, и так была создана Энгельгардтовская опытная станция.

Вторая станция — Шатиловская — организовалась в имении «Моховое», под Тулой, где уже давно велись успешные опыты лесоразведения на черноземе.

Больше всего Костычева интересовали сельскохозяйственные судьбы Заволжья — этого «края без будущего», как тогда говорили некоторые пессимисты. И действительно, здесь засухи появлялись особенно часто и резко. По уверениям одного крупного помещика, считавшего себя знатоком заволжского края, здесь невозможно не только земледелие, но и скотоводство «при совершенной несбыточности травосеяния, положительно неудающегося там по климатическим условиям». Этот помещик также говорил, что в Заволжье «радикальные меры к улучшению земледелия и культуры принимать невозможно, и остаются доступными только палиативные мероприятия и то только временные».

— Все это я говорю на основании двадцатипятилетних личных наблюдений, — уверенно заявлял помещик, и многие ему верили: что и говорить — «край без будущего».

Костычев тоже хорошо знал заволжские степи, но, в противоположность этому мнению, считал Заволжье краем с великим будущим. В июне 1894 года он отправился в волжский район для непосредственного ознакомления на месте с нуждами и потребностями «как владельческого, так и крестьянского земледелия». Во время этого путешествия ученый посетил Нижний Новгород, Казань, Самару, Саратов. Но главной целью поездки было засушливое Заволжье. Костычев стремился попасть туда быстрее «для выработки на месте» плана работ будущей опытной станции. Осмотрев еще раз внимательно степное Заволжье, он пришел к выводу, что здесь, несомненно, возможно высокопродуктивное зерновое хозяйство, но надо изучить этот вопрос на месте. Можно насадить защитные леса. Сейчас их нет, куда ни посмотришь, везде голый горизонт. А ведь в старину здесь были леса и, должно быть, не редкие и не малые. Об этом свидетельствует чудом сохранившийся Бузулукский бор, занимающий 60 тысяч десятин, и названия многих поселков и местностей: Александров-Гай, Осиновый, Яблоновый-Гай, хотя от этих «гаев» не осталось и кустика.

— Зашумят здесь снова гаи, и травы будут расти, и Волгу на орошение используют, — говорил Костычев молодому агроному Василию Семеновичу Богдану (1865–1939), которого он привлек для организации Валуйской опытной станции. Место для нее Костычев выбрал в самом сухом и жарком Новоузенском уезде Самарской губернии.

— Именно на этой безрадостной земле будет доказано, что природу Заволжья переделать можно, — говорил он, когда они с Богданом осматривали огромную степь с голым горизонтом.

План работы станции, заведование которой было поручено Богдану, разработал сам Костычев. Главными ее задачами он считал внедрение травосеяния, выращивание леса, разработку научных основ орошения. Богдан сразу же организовал исследования почв и грунтовых вод, метеорологические наблюдения и определение влажности почвы. Станция ввела в культуру новую засухоустойчивую траву — житняк, успешно выращивала лес, ставила опыты по орошению. В первом своем отчете за 1895–1896 годы Богдан писал, что место для станции выбрал «наиболее компетентный знаток почв юго-востока России, профессор П. А. Костычев». Его «капитальными сочинениями…изобилующими массою глубоко верных наблюдений», молодой агроном постоянно пользовался в своей практической работе. «Почвы черноземной области России» стали его настольной книгой.

Организовав три опытные станции — Энгельгардтовскую, Шатиловскую и Валуйскую, призванные обслуживать нужды трех крупнейших физико-географических районов России, Костычев продолжал, можно сказать, до последнего дня своей жизни заботиться о развитии сельскохозяйственного опытного дела. Летом 1895 года он отправился еще раз в знакомые ему места Закавказья, где встретился с В. Р. Вильямсом, организовывавшим тогда первые русские чайные плантации вблизи Батуми. Вместе они путешествовали по долине бурного Чороха, подымались в горы, исследовали субтропические красноземные почвы. Костычев во время своих поездок, как мы знаем, никогда не расставался со своей стальной лопатой и с термометром, которым он измерял температуру почвы. В этом жарком краю почва нагревалась особенно сильно. В. Р. Вильямс вспоминал потом: «Максимальная температура, которую мне пришлось наблюдать вместе с П. А. Костычевым на черной аллювиальной почве долины Чороха в Закавказье, равнялась 72°».

Огромные природные богатства Западной Грузии и Черноморского побережья Кавказа в то время почти не использовались. Здесь можно было выращивать чай, апельсины и лимоны, виноград, но на полях бедных и забитых аджарских крестьян ученые ничего не видели, кроме кукурузы. Костычев мечтал о полной перестройке сельского хозяйства Закавказья, считал, что и здесь необходимы опытные станции, но с особыми задачами. Последняя поездка Костычева на Кавказ «имела одной из целей изучение на месте вопроса о правильной постановке опытных станций в Сочи и Сухуми». Этим планам Костычева не суждено было сбыться. Правительство считало, что и открытых трех станций вполне достаточно, а о развитии колониальных окраин, таких, как Закавказье, оно совершенно не заботилось.

Костычев создал первые большие опытные станции в России, они существуют и сейчас. Ему же принадлежит первая программа работы этих станций. Заслуги ученого в области развития сельскохозяйственного опытного дела чрезвычайно велики, хотя он и посвятил ему лишь один-два года.

В конце 1894 года Костычев любовно и тщательно переделывал для печати свое, впервые изданное десять лет назад, «Общедоступное руководство к земледелию». Не знал он, что это его лебединая песня… Он давно болел грудной жабой; это была тяжелая, изнурительная болезнь… Нередко превозмогая невероятные физические мучения, напрягая всю свою волю, ученый продолжал работать и во время приступов болезни. Врачи настойчиво рекомендовали ему вести спокойный образ жизни, но этот совет был не для Костычева. Дорого ему стоила последняя поездка на Кавказ летом 1895 года. Обратно он решил возвращаться Каспийским морем — и дальше по Волге. Когда он плыл из Баку в Астрахань, произошло кораблекрушение, ученый Спасся, но сильно простудился и с трудом добрался до Питера. 21 ноября 1895 года он скончался.

Не только родные, близкие и многочисленные друзья, но и вся передовая русская общественность оплакивала преждевременную кончину великого ученого. 25 ноября 1895 года журнал «Хозяин» сообщал: «Вчера в Александро-Невской лавре совершался печальный обряд, собравший многочисленную толпу представителей различных общественных групп. Шум скатывавшейся на доски земли напомнил о том, что мы навсегда расставались с одним из выдающихся наших научных работников — Павлом Андреевичем Костычевым…

Имя П. А. Костычева как неутомимого работника, агронома и исследователя известно всей России».

Все русские агрономические журналы и газеты поместили некрологи, в которых отмечались выдающиеся заслуги Костычева перед родиной и наукой.

«Можно сказать, что он любил русскую землю и она, отвечая ему взаимностью, не скрывала пред ним своих тайн», — писал о Павле Андреевиче его неизменный друг профессор Рудзкий.

Останавливаясь на причинах преждевременной гибели выдающегося ученого, А. П. Мертваго писал: «…сколько пришлось покойному Павлу Андреевичу потратить молодых сил на борьбу за знание, и кто скажет, что эта борьба с невежеством не ослабила его физические силы и не помогла давнему недугу ускорить свою разрушительную работу?»

Со статьями в память П. А. Костычева выступили многие ученые: профессора П. С. Коссович и H. M. Сибирцев, геолог С. Н. Никитин, агроном А. А. Бычихин, винодел В. Г. Таиров. Вся передовая Россия оплакивала смерть виднейшего русского агронома.