Косьбище

Ш-ш-ш-ха! Ш-ш-ш-ха! Ш-ш-ш-ха!

Это коса идет: «ш-ш-ш». А в конце: «ха!». Это мой выдох. Удар наносится на выдохе. Здесь не удар, здесь — завершающее усилие. Толчок, проталкивающий косу в уже выкошенное пространство. Целиком, от носка до пятки.

Когда косец машет косой и устает или ленится, коса в начале и в конце своего хода идет выше, чем в середине. А это огрех — у косы пятка должна всегда идти по земле. Для этого надо корпус повернуть. Тогда коса режет траву не просто прямо перед тобой, а полукругом. Высота среза получается по всей границы одинакова. В идеале — ноль. Но прокос — уже. По ширине прокоса — косцу уважение. Да и туловищем крутить… чисто руками проще и нагрузка меньше. На спину. Но между рядами-прокосами остаются гривки стоячей недокошенной травы. На них ложится трава скошенная, сгребаемая косой. Потом, когда сено будут граблями грести — будет неудобно. Грабли цепляются за это переплетение уже скошенной, сухой и ещё зелёной, растущей травы. Либо часть сена остаётся на гривке, либо вот эту, ещё живую траву, грабли выдирают вместе с корнями. А обычно — и то, и другое. Плохо: и грести тяжело, как расчёской сквозь колтун в волосах продираешься, и здешние деревянные грабли поломать можно. Главное: в собранном, уже высушенном сене, оказывается сырая трава. Да ещё с корнями. Будет всё это выдранное сохнуть не на лугу под жарким солнцем и вольным ветром, а в копне или в стогу. Попросту: гнить всё это будет. Дерьмо-с.

Поэтому гривок на покосе я очень не люблю. Один раз это мне в молодости объяснили. Ещё в той, в первой жизни. Понятно объяснили — логично, геометрично и аргументировано. Спокойно.

Со мною, когда у меня в руках коса, вообще всегда очень спокойно разговаривают. С предоставлением всех необходимых обоснований и аргументов. Все. Без громких криков и резких выражений.

Был случай — столкнулся я как-то с автоколонной. Не с автомобилями — с пролетариями. Такие… сенситивно-ориентированные мужички были. А я тут как раз мимо проходил — косу надо было оттянуть. Всё чин-чинарём: коса снята, носик её в колечко вставлен. Они тогда всё разговоры разговаривали, остроумие своё оттачивали. Или что там у них… Пока я косу к древку не примкнул. В её рабочее положение. И провёл проверочный взмах — хорош ли инструмент на руке. Тогда разговоры кончились — пошли извинения.

Ребятишки тогда попались… ну очень экстенсивные. Три десятка мужиков, четыре ящика водки, две упаковки электродов и одна газонокосилка. Они предполагали газонокосилкой покос покосить. Гипотеза у них такая была. Но сначала совместили всё имеющееся в наличии. Мужиков с водкой, электроды с косилкой. Упились и стали проверять — а сколько электродов косилка может за раз перерубить? Понатыкали электродов по двору, завели аппарат и начали «укакашивать». Укокошили. Двигатель газонокосилки. И пришлось моей бригаде поутру ручками, по старинке травушку-муравушку на лугах укладывать.

Ну вот и конец прокоса. Теперь аккуратненько зачистим пространство под кустами. До чистой земли. Короткими разнонаправленными взмахами. Это уже не для «сена накосить», а «гигиенизма ради». Зануда я, люблю чистоту и порядок. Чтобы ничего по краям не торчало, не болталось. Не валялось, не висело. Помнится, была у нас одна красавица — коса до пояса. Как она этой косой любила по мужикам махнуть. С одного маха любого препода «укакашивала». Растила её, холила. Шампунями дорогими поливала. До первого токарного высокооборотного. Потом всю жизнь в парике ходила. Кто это сказал, что скальпы только ирокезы снимали? Погуляй вдоль суппорта — и без всяких индейцев скальпа лишишься.

Теперь аккуратненько косу оботрём. Она вся мокрая. От росы, от сока травы. Всякие листочки на лезвие налипли. Берём пук только что срезанной травы и аккуратненько вдоль лезвия протираем. Для этого косу не просто перевернуть-поднять надо, а ещё и верхний конец древка надёжно упереть в землю. Типовая ошибка дурня ленивого. У косаря после прокоса руки часто дрожат от напряжения. Координация несколько нарушается. Вот проводишь пуком травы по лезвию, а коса проворачивается. И попадает, зараза, обязательно по мясцу собственному. Не, не зараза. Голубушка, помощница, труженица. Сам дурак. Но резаные раны очень плохо заживают. Ещё хуже, когда коса срывается при отбивке. Точишь её брусочком, усилие кое-какое прикладываешь. И тут у неё упор соскакивает, и ты, дурень, по лезвию уже не бруском, а собственными пальцами. Тогда быстро хватай тысячелистник, прожёвывай соцветия и кашицей этой залепляй свежие дырки на собственной шкуре. Кровь останавливает лучше перекиси водорода. Но — именно что тысячелистник, а то есть похожая травка, тоже меленькие беленькие листочки — «кашка» называется. То-то и оно — на вид похожа, но не помогает. Я их только по вкусу различаю. Как слепой грибник грибы на укус: «это — боровик, это — сыроежка, тьфу-тьфу — тут лошадь прошла».

Некоторые индивидуи из трав только и могут коноплю от маковой соломки отличить. Ну и флаг им в руки. До первого пореза.

Мне двух раз хватило. Первого и последнего. Для «осознания и просветления». Вот поэтому я и косу отбиваю не в конце прокоса, когда так хочется отдохнуть. Вроде стоишь, отдыхаешь, и вроде — при деле. Но по делу лучше в начале следующего прокоса. Пока дойдёшь — мышцы чуть разомнёшь, чуть остынешь. Усталость слабее чувствуется. В первой моей жизни. Здесь у меня усталости не чувствуется вообще. Генная, мать вашу, модификация. Я уже не я, а главарь банды белых мышей с пониженным уровнем генерации молочной кислоты. Факеншит уелбантуренный!

Интересно, всё изменилось: мир другой, эпоха другая, тело другое. А привычки профессиональные остались. Привычки остались, а тело другое. Есть привычка: делать замах пошире, чуть наклоняясь вправо и вперёд. А тело — не тянет. Мышцы иначе развиты, да и мало их попросту. Что-то должно измениться — или привычки, или тело.

Когда идет ряд косарей, хорошо видно — двух одинаковых не бывает. Это как танец. Или — секс. Вроде бы все одно делают, а приглядишься — каждый по-своему. Словами не объяснить — видеть надо. Инструкция простая: «держи пятку на земле, не дави, тащи». А дальше попробуй понять себя, своё тело. Угол наклона, угол разворота корпуса, дистанция выноса косы — можно на всю длину руки, можно на полусогнутой… Ошибся, невнимателен к телу своему — получай. Появляется мышечная боль. Причём не в бицепсах или дельтовидной, которые, собственно, и работают, а там где, вроде бы, и быть ничего не должно. Вдруг начинает болеть шея. А это ты головой сильно крутишь. Или лодыжку прихватывает судорога — энтузиазизм задавил — перед махом делаешь шаг, коротенький, на длину стопы. Но — будто в атаку. А так не надо — травы, хоть ты их и срезаешь, а не враги они. Добрее надо быть, доброжелательнее. Когда режешь кого-нибудь.

Ещё есть разные варианты косьбы, в зависимости оттого, что косишь. Есть такая шелковистая травка — «берёзка» называется. Сколько её косой не скреби — ложится под лезвием и не фига — так и остаётся, не срезается. А ещё есть разные вьюны — они так оплетают пук травы, что срезать можно только всё вместе. Иначе не продёрнуть косу. Или начинаешь вокруг такого залома кругами плясать — «откусывать» с краешку по кусочку. Сплошная мутотень получается. А ещё когда бурьян стоит… Особенно когда он уже высох. Я так единственный раз в жизни косу порвал. Оторвал с дурной силы полотно косы от пятки. Агроном тогда тоже очень удивлялся — первый раз за свои шестьдесят такое увидел. В той ещё, в первой моей жизни.

Ну, с богом. Очередной прокос начал. Ш-ш-ш-ха! Ш-ш-ш-ха! Ш-ш-ш-ха! Хорошо на покосе думается. Вошёл в режим и думай, вспоминай, анализируй и оптимизируй.

Со стороны смотреть — однообразная тяжёлая работа. А сам возьмёшься — туёвая куча вариантов для оптимизации.

Как-то озаботился Совет Европы недоеданием голодающих негров в Африке, да и прислал в Россию инспекцию для продвижения продвинутой технологии косьбы. Почему? Ну, когда в двухтысячных вологодских лесорубов собрались лесоповалу учить — Евросоюз четверть миллиона «енотов» отстегнул. А три миллиона на два года на перевод на европейские языки текстов с российских трамвайных билетов? И такое было. Я же говорил: логика бюрократии и логика человека — две большие разницы. Вы ещё нанотехнологий не видели.

Так вот, приехала еврокомиссия прямо из Брюсселя в нашу российскую деревню. Видит — мужик косит. Сразу видно — неправильно, не по-европейски. Конечно, не по-европейски — в Европе вообще косой косить не умеют. А в России… Когда коса влево идет — трава срезается, а когда вправо — нет. Пустой проход получается. Оптимизируем. Сделали мужику косу с двумя лезвиями: одно — влево, другое — вправо. Исключили холостой ход. Снова приехали проверить — машет. И влево — режет, и вправо. Но опять неправильно: как стемнело — пошабашил.

– У вас в России про искусственное освещение не слышали? Сщас сделаем.

Одели мужику каску на манер шахтёрской — с фонариком во лбу.

– Ты теперь как американский вампир — «от заката до рассвета». Политкорректно говоря — трудиться будешь.

Приехали в третий раз — мужик увидел их и убежал. Насилу поймали.

– Ты чего от Совета Европы бегаешь?

– А догадался я, чего вы опять придумали. В задницу грабли всунете. Чтоб я и косил, и подгребал сразу. А чтобы ещё заодно и стога смётывал — спереди вилы навесите. Не скажу на что. Не дамся.

Хорошо думается, когда косой машешь. Тело само углы и дистанции выбирает, само темп задаёт. Но это когда один косишь, не в ряду. Я «в строю» косить не люблю. Когда задний переднему по пяткам попадает — переднему позор. Поэтому от заднего убегаешь. А переднего — догоняешь. Догнал — получи в морду. Чтоб не позорил.

У меня два парня работали — их вообще в общий ряд ставить нельзя было. Один из шахтёров, а косит как балерина без фуэте: вокруг носков ног. С косой идет — благородная барышня гуляет по бульвару под присмотром гувернантки: спинка прямая, головка поднята, глазки опущены. Только плечами чуть поводит. Здоровый парень, а прокос узкий. Но машет часто. Его поставить в ряду — вся команда через пять минут в мыле. Не поспевают остальные так быстро махать.

«Монмартр. Раннее воскресное летнее утро. На пустынную улочку выходит дворник с метлой.

– Вжик. Вжик.

На втором этаже распахивается окно и раздражённый мужской голос сообщает:

– Месье! Немедленно прекратите — вы сбиваете с ритма весь квартал!»

Пришлось этому шахтёру-танцору всегда отдельную делянку выделять.

А другой — из крестьян с Карпат. Ростом не велик. Мало того, что косу на всю руку выбрасывает, так ещё и сам чуть не в пояс кланяется. Сам метр с кепкой, а прокос под два метра. Я его потом спрашиваю:

– Так же тяжело. Весь день согнутым косу таскать.

– Знаю. Извини, это от жадности. У нас в деревне — кто накосил, тот и корову прокормил. Коровы уже давно нет, а привычка осталась.

Два Володи. Косари. Были. Будут. Не родились ещё.

Ш-ш-ш-ха! Ш-ш-ш-ха! Ш-ш-ш-ха!

Русская народная мудрость. Три вещи на Руси анонимные: мудрости, доносы и песни. Хотя у многих песен автор всё-таки есть.

Поэты-песенники, факеншит. «Хренниковы», извиняюсь за выражение. При всем моём уважении. Прав был Стендаль, когда нелицеприятно отзывался о поэзии: «Необходимость замены единственного точного нужного слова другим, подходящим по размеру или рифме, но не по смыслу — делает стихосложение занятием, на мой взгляд, абсолютно бессмысленным».

Цитата не точна, но суть отражает правильно: черёмуха цветёт в апреле-мае, а покос в конце июня, в июле. Толковать об «острой косе» в апреле… Хотя был у меня случай, когда покос сразу после майских праздников начинать пришлось. Но, во-первых, черёмуха тогда всё равно за месяц до этого отцвела. А во-вторых, времена были советские. Тогда не сено косили, а гектары.

Тут я с самого начала о покосе задумался. Как Храбрита зарезал, так сразу сенозаготовками и озаботился. Ну, если не сразу, то очень вскоре. Потому как упокойников можно хоть каждый день делать, а покос в году — один. И время ему не сдвинуть, не перенести. Ведь и ёжику понятно же: скоро Купала придёт. Иванов день. Летнее солнцестояние.

По всему миру к этим четырём дням в году обязательно праздники привязаны. Летнее и зимнее солнцестояния, весеннее и осеннее равноденствия. И рождество Христово и светлая Пасха — отсюда. Это уж потом всякие чиновники от того-сего конкретного культа начинают свои культовые праздники туда-сюда по календарю двигать. А люди-то живут не по писанному, а по солнышку. Не сходится ваш календарь с солнечным — ваша забота. А нам пахать-сеять надо, косить-скирдовать.

Это на асфальте про Купалу только и знают, что на него костры жгут, девки через костёр прыгают — кто выше подол задерёт. А по делу — с Купалы начинается косьба, сенокос, косоёбище…. По-разному называют.

Есть в крестьянской жизни много дел. И все важные, все — ни пропустить, ни отложить. Но главные из них: пахота да сев, жатва да молотьба. И — покос.

Вспоминается письмо зеку с воли от жены в «Один день Ивана Денисовича»: мужики-колхозники по стране катаются, большие деньги делают. А колхоз им справки выдаёт, что они не просто так, а при деле. При колхозном. За то, что один день в году мужички в деревню свою приезжают и в покос на колхоз работают.

Покос — это всё. Правильно Любэ поёт:

Это и место, и процесс, и образ жизни, и способ существования. На покос мужики могут уйти из деревни и встать станом в удобном месте. На покос набирают работников. И живёт нынешняя «Святая Русь» с покоса больше, чем с нивы.

Русь нигде с хлеба не живёт. Русь живёт с реки. Оттуда рыба, оттуда и птица. И покосы — оттуда. Самые лучшие — на заливных лугах. Старцы, когда место для веси выбирают, дольше всего именно у лугов спорят: зарастёт ли луг лесом или наоборот — заболотится.

Есть сена вдоволь — будут доиться коровы, овцы перезимуют, свиньи опорос дадут. Только вдоволь — это на корову по восемь тонн сена. В нынешнем счёте — полтысячи пудов. Сухого и не сгнившего.

Пока коровка сыта и здорова — всё хорошо. И у бабы молоко есть — младенца выкормить, и малятам есть что пить-есть. И взрослым найдётся. А не накосил сена — смотри как твоя семья мучается.

Конечно, хлеб всему голова. Только одно дело органическую клетчатку этой «головы» своими зубами перетирать, а другое — уже готовый белок животного происхождения. Аминокислоты. Особенно, те восемь, которые в человеческом организме не образуются и должны поступать извне: триптофан, лейцин, изолейцин, валин, треонин, лизин, метионин, фенилаланин. Местные таких и слов не знают, но нутром чувствуют.

Так что покос — из важнейших и тяжелейших крестьянских дел. А как надо тяжкую работу делать? Правильно — с удовольствием и радостью. Как кот себе задницу вылизывает, если её горчицей намазать — добровольно и с песней. Поэтому покос с праздника и начинается — с Купалы.

Праздник я тут всем поломал. Какие пляски, когда покойничков хоронить не успевали. Но покос начали — не проспали. Собственного говоря, косить начинают сразу, как свежая трава появится. Подкашивать.

Жатва даже и озимой ржи — жита — с покосом по времени не совпадают — не разорваться крестьянину. А вот подкосить немножко…

Не во всякий день и не всю скотину можно на пастбище выгнать. В страду — кони в работе. Им-то и отдохнуть — только в ночном. А кормить когда? А другая скотина? Вот и подкашивают мужики. Особенно весной, по первой зелени. Скотинка отаву любит. Но по чуть-чуть: есть и другие дела в деревне. И главное — выкосишь луг рано, пока травы сами не отсеются — на следующий год имеешь проблемы.

Как там, у Тургенева в «Убежище Монрепо»:

– А скажи-ка мне, братец, чего это осинник мой не растёт?

– Дык эта, барин, мы по ём коровок пасём

И с лугами так же: пастбища — отдельно, покос — отдельно. Иначе не вырастет. Потоптаться по лугу, потравить покос, выкосить до времени… А в морду? А чем кормиться будем? А луга-то общие. Общинные. Мужики друг за другом следят — не ухватил ли сосед травки с общего луга? Ну не понять моим современникам-попаданцам как это можно соседа дубьём забить до смерти за охапку травы. Да ещё не той травки, которую в косяк себе забиваешь, а той, которую корове в кормушку кидаешь. Такая мотивация ни в чьей голове не укладывается, ни один суд её не примет. В моей России.

А здесь — запросто. Причина простая — на Руси кока не растёт. Боливийские индианки, когда у них за спиной младенец от голода плачет, дают дитятке кашицу из разжёванных листьев коки. Младенец отгребает кайф, кушать уже не хочет и помалкивает, родительницу криком не изводит. А у нас — только молоко.

Этот Яша у Некрасова — уже большой, уже разговаривает-понимает. Ему можно и тюрю дать. А который гукает и пузыри пускает… Без молока… Могилку можно копать маленькую.

Так что, как на лугах трава в рост встанет — сам покос. Рано начнёшь — мало возьмёшь. Поздно начнёшь — трава подсыхать будет, вкус не тот. А там и ещё заковыка: «Дождь идет не когда просим, а когда сено косим». Опять же — русская народная, везде и всегда погодная… Затянул время — пошли июльские грозы. А сено надо не только скосить, траву на лугу положить, а ещё и высушить, да стога выложить. Проспал — не досушил. Сгнило. Приплод с привесом и удоем… соответственно. А это не цифирьки в газетке — поглядел да в магазин пошёл. Это то, что у тебя на столе — либо будет, либо нет.

А когда всю ночь с боку на бок поворачиваешься, да не потому что у самого бурчит, а потому что дети несытыми глазами смотрят… Вообщем, отдай и не греши: «кесарю кесарево, а косарю — косарево».

Странное дело: я же человек асфальтовый. Я жизнь деревенскую не люблю. Не люблю вообще, как совокупность явлений, данных нам в ощущениях. Меня от всего этого в полчаса трясти начинает. От кустов, мошек, запахов. От грязи и неустроенности. От разбухших дверей, скрипящих половиц, воды в колодце и сортира во дворе. От «здоровканья» за полверсты и разговоров ни о чём. От всего этого образа жизни и стиля мышления. Аж до рвоты. И вот же вляпался: спопадировал в сельскохозяйственную эпоху. «При всем богатстве выбора — альтернативы нет». Остаётся только полюбить это всё… «безальтернативное». «Нельзя жить в дерьме и не возлюбить его». Иначе — тоска, депрессия и язва желудка пополам с импотенцией. Как оно — «Per aspera ad Astra» со времён Сенеки знают все: «Сквозь тернии к звёздам». А вот «Per stercore ad Astra» — «Сквозь дерьмо…» — и… в том же направлении… Как-то такой лозунг не встречался. Хотя жизни соответствует значительно больше. Или хомосапиенсы, как Братец Кролик, каждый день лазают в терновый куст?

Деревню не люблю, крестьян… ну, вообще-то, тоже. А вот труд крестьянский — нравится. Отнюдь не весь. Но есть. И не только покос. На огороде раком постоять на прополке… «Ты меня видела? Ты меня больше не увидишь». А вот тот же огород пройтись по всех площади на глубину штычка — с удовольствием. Мда… А штыковых лопат здесь нет. Пока сам не сделаю — удовольствие отменяется. И это — тоже. Хорошо хоть сделал две нормальных «литовки». «Литовка в руках — не литровка в зубах — на троих не делиться — самому надобна». Выгрыз-выбил. Нет, всё-таки — «выбил». Слава богу — хоть грызть никого не пришлось. Кровищи и так… — пол-усадьбы загадили.

Литовочка… А то косят здесь «горбушами». Я такие только в Финляндии у тамошних дачников видел. Да и то — там-то были целиком железные. А здесь-то — ручки деревянные.

Коса-горбуша. Ну что сказать про это… изделие народных промыслов. Лучше цитата из «Архангельские губернские ведомости» N 90 за 1867: «Прежде, до времён Петра I, горбуши составляли единственное орудие для косьбы во всей России, ныне они доживают свои дни только в отдельных, глухих местностях, именно в губерниях Вологодской, Олонецкой, и Пермской, и в некоторых местах Сибири».

Косовище… Одно слово: корявое. Потому и горбушей зовут. Не прямое, не струганное — взяли корягу, какая под руку попала, и ошкурили. Ручки нет вообще. За косовище — двумя руками. Да ещё при прокосе руки постоянно нужно менять местами — перехватывать. Прокос делается в обе стороны: несколько взмахов влево, перекидывают косу на лету, меняя руки, несколько взмахов вправо. Смерды-жонглёры. И прокос получается жёлобом — на краях остаётся стоять трава на 2/3 своего роста. Про гривки на покосе как источник дерьма гнилого на всю зиму… ну, я уже сказал.

Сквернее всего — косовище короткое, не под рост. Вся косьба — в наклонку с сильно расставленными ногами. Как топором. Чуть помахал — выдохся. Всё сразу болеть начинает — и спина, и шея, и плечи. Ноги аж дрожат.

На самой косе, иногда говорят — на ноже, отрывают-отворачивают под углом к основному лезвию кусок-пятку и вгоняют в нижний торец косовища. Ни кольца, ни клина. Само лезвие — короткое. 40–60 сантиметров. Не более. У нас такими маломерками только лентяи да хиляки косили. Спинки на ноже, естественно, нет — симметрия же! Мах же идёт и влево, и вправо. Зато толщина лезвия у пятки — миллиметров пять. Железяка дубовая. Охренеть! Даже у кавалерийской сабли тыльная сторона клинка тоньше. То-то всё средневековье — как крестьянское восстание — все мигом с саблями. «Перекуём мечи на орала». И — обратно. Косы перековали — сабли получили. А чего перековывать? Пятку оторви да заточи внешний край — вот тебе и клинок. Правда, и воевать саблей такой длины… Ну, если противник троих твоих зарубил да приморился, тогда, может, и ты его достанешь.

Понятно, что таким инструментом много не выкосишь. Да и косят этим безобразием по косогорам да по болотам вокруг кочек. В моё время такой рельеф назывался — «неудобия». Термин вполне отражает сущность.

Вот по этим «неудобиям» машут косой чуть ли не как топором: сверху вниз под углом. Да ещё с руки на руку перекидывают. Я когда увидел — чуть дурно не стало — косу для удара вверх, выше головы поднимают и по склонам кочки… окашивают. Это бревно так тесать можно, а траву косить… Для меня это… как курить у открытого бензобака: раз-другой может и пройдёт. На третий — сразу молебен заказывайте. За упокой. Души раба твоего, Господи, безмозглого.

Спрашиваю:

– А почему не снизу? Так же и легче, и безопаснее.

– Не… Мы вот так… с дедов-прадедов…

Убил бы… за такую предковую аргументацию. Но ведь привыкли же, выучились. Этакой помеси… акробатики с эквилибристикой. Потом до меня дошло: пятка косы в расщеп косовища вгоняется и там крест-накрест привязывается. Если этой вязкой по земле шаркать — быстренько растрепится, потом железо в дереве разболтается и…

Это опять Некрасов. Поэт. Про всякую бестолочь, которая не за своё дело берётся. Да ещё с неисправным инструментом. Ну, и про баб вообще. Покос — чисто мужское дело. Бабе там место… по выкошенному с граблями ходить.

Понятно, что с таким… «горбатым» аппаратом и… с таким «топорным» замахом, луга никто толком не чистит. Или наоборот? Потому и не чистят, что горбуша для косогоров и болотных кочек?

Ну как это по-нашему, по-русски! Живут с косьбы, лучший покос на заливных лугах, но вот почистить, убрать всякий древесный мусор, который на эти луга каждое половодье притаскивает… «не, наши деды-прадеды так не делали». И вот с этим уродством в руках среди коряг, водой принесённых, начинаются танцы и жонглирование острыми предметами. И это косьба?! Поубивал бы всех нафиг!

Хоть бы этот маразм, который «с дедов-прадедов», одинаков был. Вон в той цитате из «Архангельских ведомостей» дальше идёт так: «В некоторых местностях косцы при махе косой не разгибаются полностью. От чего происходит ещё более сильная усталость».

Всем понятно? Стоят две деревеньки через реку. В одной мужики косами махнули… и через три часа — спеклись. Спины скрючило — не повернуться. А у соседей — тоже самое, но через два часа. Разницу в размере сеновалов представляете? И все производные: сколько коров от бескормицы зарезать пришлось, скольким младенцам вместо титьки — горбушку пососать в грязной тряпке сунули, сколько на кладбище могилок добавилось? И ведь ходят же друг к другу, видят же кто как работает. И продолжают по-прежнему. Не годами — столетиями. А как же, «как с наших дедов-прадедов заведено есть»…

Чем ножками сучить да досадой исходить — лучше дело делать. На слух предки ничего, кроме божественных бредней и стародавних суеверий не воспринимают. Им надо попробовать, по-надкусывать, в руках подержать. Как моей дочке… Которая там осталась… В моей прошлой… Она, пока маленькая была, всегда новое угощение брала в рот, надкусывала, потом изо рта вынимала и внимательно разглядывала. «А чего это мне добрые дяди-тёти подсунули?». Э-эх… Дочка…

И эти такие же — покажи и дай попробовать.

Вот как только Храбрита и Корьку в бане положили да обмыли, так я и пошёл косу строить. Именно так. Косу — строят. Как дом, как костюм, как мост зубной. Потому что коса настраивается под конкретного человека. Да и вообще — каждый мастер настраивает, подгоняет всякий свой инструмент под лично себя. А не мастер… — а зачем мне перед местными позориться?

Сначала — древко. Косовище, часто говорят — «косьё». Его обычно делают из ели, или сосны, или берёзы. Так пишут уважаемые люди. Ага. Я бы поверил, если бы ещё в прошлой жизни не пришлось как-то самому делать. Сосна и ель — смолятся долго. На жаре да в потной руке, часами… Ты её таскаешь-таскаешь, только отпустить — а она прилипла. Отдирать — вместе с кожей. Соответственно, следующий прокос — «откладывается до окончательного заживления ладони работника». «Золотой гусь» из немецких сказок. Кто помнит — они там так паровозиком и ходили. Пока «Синюю птицу» свою не нашли.

А оно мне надо? «Синюю птицу» искать?

Раньше, бывало, в какой гастроном не зайди — везде «синяя птица». Полупотрошённая. Синяя-синяя — сразу видно: своей смертью умерла. После долгой трудовой жизни. Теперь таких нет…

Надо чтобы косьё высохло хорошо. А у меня времени мало. Из хвойных пород хорошо делать, когда они не в дереве, а в доске. Да ещё — высушенной. Берёзу взять… на мой взгляд тяжеловата. Хоть и грамм, да лишний, на покосе таскать… Приглядел ольховник, выбрал, вырубил подходящего размера деревце, поволок на усадьбу.

Отсиживался я тогда, пока моих первых покойничков в Рябиновке хоронили, на крыше Акимовского недостроя. Мимикрировал под негра. Проще говоря — загорал. А то примета у меня такая особая — «шкурка с искоркой». И по этой примете, может статься, меня ищут. Очень серьёзные люди с очень серьёзными намерениями. Бояре святорусские. Соль земли. Убийцы, насильники, мошенники. А я тут, на пару с солнышком, меланина в шкурке понаделаю — фиг разглядят.

Те три дня, пока Храбрита с Корькой обмывали да хоронили, были первыми нормальными днями в этой второй моей жизни. Три дня покоя после шести месяцев непрерывной истерики. Сдерживаемой, подавляемой, высмеиваемой… Визга щенка утопляемого. Сквозь зубы стиснутые. Когда смерть, со своей косой, каждый день то в глаза смотрела, то за спиной стояла.

И от тебя, тётенька костлявая, убегу.

Вот — добежал. Спрятался. В домик, в ракушку, в норку. Сижу на верхотуре, палку стругаю. Солнышко светит, ветерок поддувает, к трапезе зовут. Сам никого не трогаю, и меня никто не трогает. Если ещё и примус для починки дадут — совсем Бегемотом буду.

Посматривал я по сторонам, всякие фантазии фантазировал. И косьё вытесалось-вырезалось. По длине-высоте подходящее. Верхний конец я по Франклину сделал. Не в смысле американского казначейства — «портрет ляпнуть», а с чисто политическим подтекстом. Типа: мы за демократию, долой колониализм, если у кого остался. Короче — затесал.

Тут ситуация как с громоотводом. Первый придумал Бенджамин Франклин. У его громоотвода кончик заострённый. Так и написано: «К верхнему концу стержня прикрепите медную проволоку длиной в фут и толщиной с вязальную спицу, заострённую как игла». Довольно скоро кто-то и в Англии предложил аналогичную конструкцию. Но без — «заострённую как игла». Потом случилось «Бостонское чаепитие» и прочая «Война за независимость». Франклин тут же оказался американцем и мятежником. Естественно, вся «прогрессивная общественность», хоть и мало чего понимала в защите от разрядов атмосферного электричества, но немедленно поделилась на два лагеря. Прямо по Свифту с его Гуливером: лагерь сторонников тупого конца против лагеря сторонников острого. Если у тебя над виллой торчит громоотвод с острым концом и вилла в Англии, то ты про-американец, враг короны и тайный бунтовщик. Во Франции — наоборот. В смысле конца. Который торчит. В смысле — над крышей. И для властей, и для «прогрессивной общественности» это была удобная форма выразить своё «фе» друг другу. Поскольку за это хватали, сажали, осуждали и ссылали. Но не насмерть. За форму конца громоотвода. Только грозовой молнии глубоко плевать: какой там конец у кого торчит. Габариты природного процесса таковы, что толщина концов, что у человечков, что у их громоотводов — значения не имеет.

А я тем временем на уровне пупка заруб сделал. Говорят: от пятки до ручки должно быть 950 миллиметров. Верю. Но где я тут в этой «Святой Руси» миллиметр найду? Это ж надо сперва измерить длину Парижского меридиана планеты Земля, потом поделить на сорок миллионов и получить метр. Потом снова поделить, но уже на тысячу, и получить миллиметр. Потом понять, что всё это неправда, и мерить всё пространство Вселенной прикладыванием расстояния между царапинами на иридиево-платиновой фиговине с большим Х в профиль, которая валяется где-то под Парижем. Из всего этого у меня здесь только Париж и есть. Так что по-простому: ручку — на уровень пупка. Ручку правильную — двойную, верёвочкой связанную, поставил.

Поразительно, вот коса — всего пять деталей: косьё, ручка, сам нож, кольцо и клин. Чистая механика с геометрией, сложность системы — факториал от пяти — максимум. И всё равно, законы Пола Мерфи, сформулированные на базе ВВС при ремонте тяжёлой авиационной техники — работают. И — в полном объёме: «всё, что можно испортить — будет испорчено. Всё, что нельзя испортить — будет испорчено тоже». В 1959 году серьёзные люди выпускают почтовую марку СССР с иллюстрацией к стихотворению А.В. Кольцова «Косарь». Кто такой этот Кольцов, какой у него там стих — не знаю, но картинку делали профессионалы. Художники там, гравёры. На марке здоровый бородатый патлатый мужик машет косой. Старается, экспрессию выражает. Одна маленькая деталь: ручка косы направлена в другую сторону от самого ножа. Всё — вся экспрессия в свисток ушла. Один смех над неумейками остался. Косу тянут, косу тащат, но косу никогда не толкают. Ручка должна быть со стороны ножа и никак иначе. В плоскости косы и косья, можно чуть вверх, но — чуть, градусов до 15–20. А тут вообще в другую сторону! Художники, факеншит… Впрочем, при всем моём к ним уважении. Я ведь дедушку Крылова помню: «Сапожник! Рассуждай не выше сапога!».

Пусть они картины рисуют, а я вот косу построю.

У меня давняя беда — жадность.

– У вас есть таблетки от жадности? Дайте мне. И по-бо-o-o-льше!

Если яму копать — глубже нужного получается, потом засыпать приходится. Если вот косьё — медведя убить можно. А вот таскать такую оглоблю… Ничего, поставил ручку — лишнее сразу видно стало — убрал. Да и вообще, я расту быстро — так что — на вырост.

Клинышек правильный сыскался. И по размеру, и по материалу — кленовый. Тут некоторые говорят: клин на косе должен быть железный. Фигня. Это от бездумной индустриализации. Клин этот должен одной стороной пятку косы держать, другой — кольцо. Ну, кто ж железо железом расклинивает? И ещё: когда коса прирабатывается, то кольцо, от тряски да от тяги, врезается и в косьё, и в деревянный клинышек. Такие… пазы на них получаются. Тогда между пяткой и основным клином с полукруглой, под кольцо, спинкой вбивают второй — плоский с двух сторон. И пока процесс прирабатывания не закончится, этот, вспомогательный, клин приходится несколько раз менять. Вот и прикинь — можно ли это железом сделать.

– Глава 68

Пока в тишине да покое шкурил да обрубал-обтёсывал косьё, чтобы мозги не простаивали, занялся я своим любимым делом. Классифицировал. По полочкам раскладывал что «под мозгу попало». В тот раз попали коллеги-попаданцы.

Академировал я и, так сказать, и профессировал. Или правильнее — «профессерил»?

Нуте-с, юные дамы и господа, отложите ваши ручки и тетрадки, уберите виджеты с гаджетами, выключите свои наладонники и междуколенники. Включите мозги и слушайте сюда, поскольку проистекать будет отсюда.

Тема сегодняшней лекции: «Маразм впопаданства». Именно так, а не «Вподанство в маразм старческий». Это две большие разницы, хотя и похожи.

На первый взгляд кажется, что попаданцы, как грехи человеческие — бывают двух типов: вольные и невольные.

Камикадзами, экстремалами и дураками Русь богата всегда, почти как «Иванами да Марьями». Так что и первая группа попадуев — достаточно представительна. Однако классификация «первого взгляда» является малосодержательной. Докажем это путём выделения характерных черт, одинаковых в обеих группах.

Прежде всего: в обеих группах нет профессиональных историков. По своей воле они на это дело не идут, а силком, или там — случайно… Похоже, историк-профессионал, уяснив, во что он вляпался, предпочитает незамедлительно пустить себе пулю в лоб. Как офицер, попавший в окружение к злобным и бесчестным врагам. Как русские офицеры на реке Уфа при внезапном появлении Чапаевской дивизии.

Единственные люди, профессионально разбирающиеся в историческом процессе — самоликвидируются сразу же. «Лучше ужасный конец, чем ужас без конца». Это — профессиональная оценка шансов и аспектов выживания современного человека в историческом процессе. Очевидно, что только слепо-глухо-немой идиот может питать иллюзии по поводу своего будущего, оказавшись в прошлом.

Молодые люди на последнем ряду, если вы питаете иллюзии по поводу приватности вашего «морского боя», то спешу обрадовать: в попаданцы вы, безусловно, пройдёте. Хотя и не слепо-глухие. Запись в попаданцы уже началась. В деканате.

Второе общее свойство попаданцев — гиперактивность. Что естественно: стоит снять с буйного психа смирительную рубаху, и он тут же начинает махать конечностями, бегать туда-сюда во времени и пространстве и пускать слюни.

Юноша у окна! Я понимаю, что декольте вашей соседки вызывает у вас рефлекс собаки Павлова — бурное слюноотделение. Может, вы пропустите вентилирование помещение вашими вздохами и сразу приступите к применению спецсредств?

Итак, попаданцы, все! — деятели. Не могу вспомнить ни одного, который после «вляпа» затаился, удалился, растворился… Стал невидимым и неслышимым.

Честь им и хвала за это. С моей личной точки зрения, в рамках моей личной системы морально-этических ценностей. Ибо я не являюсь адептом позднего буддизма и предпочитаю печалиться о «сделанном», а не о «не сделанном». Хотя, как мы помним: «всякое деяние порождает зло». И за каждым попаданцам можно увидеть шлейф несчастий. Убитых, искалеченных, сошедших с ума… И не только за попаданцем, за всяким общественным деятелем, реформатором, революционером, серьёзным экономистом, инженером, писателем… просто, большим начальником, известной личностью, поэтом:

Вопросы «деяния и не-деяния», обоснование необходимости «деяния» обсуждаются в человеческих культурах многократно. Гамлетовское «быть или не быть» звучит, и в «Махабхарате» перед битвой на поле Курукешты, и в шумерских мифах о Гильгамеше. И в раннем христианстве: «Не зарывайте талант свой в землю!».

Правда, есть общая закономерность: по мере укрепления той или иной идеологической системы, сила призыва к «деянию» падает. И всё сильнее звучит «иншалла», «на всё воля божья». Скоропостижная смерть большевизма в России и ещё более скоропостижная, «прямо в колыбели» — демократии, дают тому массу ярких примеров.

На смену Гамлетовскому «быть» или бабушкиному «отбить!» из «Формулы любви», приходят карма, рок, фатум, «положение звёзд», «ситуация на бирже»… «Кто хочет делать — тот делает. Кто не хочет — ищет оправдания». Ищущих становится всё больше.

Что ещё общее у обеих попадирующих групп — мессианство. Либо изначально, либо сразу по вляпу, попаданец осознает себя спасителем мира и отечества. Ставит себе сверхзадачу, обязательно уровня «4 июля».

«Не по Сеньке шапка» — русская народная мудрость — в расчёт не принимается. Как криком кричал в толпу Степан Разин на плахе: «Прости народ русский, что поднял тебя на господ, да не осилил» — не вспоминают. Общеизвестная норма: «спасённому — рай», указывающая на то, что спасённому человечеству место только на том свете — для попаданцев «обще-неизвестная».

И вот, уяснив себе сверхзадачу, очередной попадун устраивает себе и окружающим очередной «попадёр». Из лучших побуждений, имея в виду даровать всем счастье. Этакий приход тотального «добра». Как он себе его представляет.

Что ставит перед нами необходимость дать определение понятиям «добро» и «зло».

Мне не известно ни одно действие или бездействие любого человека, которое не имело бы как позитивных, так и негативных последствий. Более того, я и вообразить себе такого не могу.

Ме-е-едленно.

Каждый миг своего существования каждый человек творит как «добро», так и «зло». Как бы мы их не определили.

Человек родился — «зло». Человек умер — «зло». Принёс «благую весть» — «зло». Возлюбил ближнего своего — «зло».

Или — «добро».

Зарезал человека — «зло». Или — «добро»: его шестой потомок загонит миллион людей в газовые камеры. Или — «зло»: на освободившемся месте будет процветать другой мерзавец, который загонит в те же камеры — но уже два миллиона человек.

«У Кутузова не было одного глаза. — Неправда! Был у Кутузова один глаз!». Оба утверждения верны одновременно.

Каждое действие или бездействие порождает дерево последствий, развёрнутое во времени. Вполне возможно, что первичные, ближайшие положительные последствия («добро») в чуть более отдалённом будущем сменяться негативными («зло»). Нет, не «возможно» — обязательно!

Вопрос рассмотрен неоднократно. Например, Марком Твеном в «Таинственном незнакомце».

«Что с человеком не делай — он упорно ползёт на кладбище». Жванецкий прав. Но ползти-то хочется — по мягкому и на сытый желудок. Или нет? «Батюшка говорит, что страдания укрепляют душу». Каким вы хотите приползти на кладбище — чистеньким и здоровеньким или мучимым язвами с «закреплённой до геморроя» душой? Какое состояние человека в момент «подползания» более соответствует понятию «добро»?

Всякое деяние, если только это не рефлекторные судороги сумасшедшего или умирающего, имеет цель. И вот, при анализе поведения попаданцев в прошлое, пусть и принадлежащих к разным стартовым группам, обнаруживается «педоракс». Виноват, оговорился. Конечно, я имел в виду — «парадокс».

Неопределённое и неопределяемое понятие «добра» служит обоснованием для выбора цели попаданской миссии. Хотя большинство попаданцев ощущают себя как «невозвращенцы», функционируют они как «засланцы». Что психологически неправдоподобно. Одна из причин недоверия к рапортам Рихарда Зорге в Москве — продолжительность его «спецкомандировки» и финансовая самодостаточность группы «Рамзай». Даже наличие в заложниках членов семьи не гарантирует лояльности нелегала.

Поэтому должностные инструкции внешних разведок большинства государств, традиционно ограничивают время работы «под прикрытием» двумя годами. Речь идёт о людях, специально отобранных из числа многих кандидатов, длительно и профессионально подготовленных физически, интеллектуально, психологически. А, отнюдь, не случайно провалившихся через мусоропровод в «Прошлое» в домашних тапочках.

Мне как-то довелось общаться с человеком, которому пришлось отработать два срока. Помимо потери своей второй семьи с любящей и любимой женой и детьми, помимо необходимости ликвидации собственного довольно успешного бизнеса и перевода, заработанных собственным трудом денег, на счета кое-каких национальных компартий, тот человек, уже пребывая в Саратове, продолжал находиться в состоянии крайнего нервного напряжения, постоянного ожидания провала и ареста.

Итак, «сверхзадача», сформулированная в рамках «точки исхода», цели, обоснованные прежней жизнью «засланца», в реальности должны очень быстро терять свою актуальность и не могут быть обоснованием мотивировки длительной деятельности.

Пример. В мире набрана достаточно обширная статистика по изменению стереотипов поведения и системы ценностей у эмигрантов. В том числе и эмигрантов из России. Обычный цикл включает в себя эйфорию в первые месяцы, сменяющийся глубокой депрессией к концу первого полугодия. К концу года иммигрант выходит на новую точку личностного равновесия, в которой, с небольшими флуктуациями, и остаётся.

При этом отношение к бывшей Родине меняется, прежние приоритеты заменяются новыми. Если в начале, например, рост нефтяных котировок вызывает положительные эмоции: «Нашим врачам и учителям будет больше денег», то через год та же ситуация вызывает раздражение: «Почему я должен кормить из своего кошелька эту банду московских воров?».

Мадемуазель в третьем ряду! Ваш рассказ соседке о недавнем и столь захватывающем любовном приключении был весьма подробен и экспрессивен. К сожалению моему, я могу оценить только мимическую составляющую, изображённую верхней половиной вашего тела. Поскольку только эта часть возвышается над поверхностью стола. Изыски в части жестикуляции нижними конечностями, остались мне недоступны. Поэтому после занятий вы отправляетесь в деканат, где у вас будет благодатный зритель. Нет, не я. Наш декан — эксперт в этой области искусств. Я уверен, её особенно порадует пантомима «свежепойманный карасик, подпрыгивающий на раскалённой сковородке» в вашем исполнении.

Итак, попаданцы некомпетентны, психологически недостоверны и гиперактивны. Вот такая сущность, беспорядочно размахивая конечностями и биотоками, влетает в исторический процесс в той или иной ветви мирового дерева Иггдрасиль.

Ближайший аналог — «хроно-оружие», описанное, кажется, у Симмонса в его «Гиперионе». Этакая самонаводящаяся ракета, потерявшая канал связи с собственной пусковой, со сбитыми установками и с неисправным устройством самоликвидации.

Имеет смысл более внимательно рассмотреть декларируемую мотивацию попаданцев.

Сразу становится видно: основным тезисом является благое пожелание «пусть всем будет счастье». Есть, пожалуй, единственное исключение, о котором я скажу позже.

Типовое «счастье по-попадански» относится отнюдь не ко всем хомосапиенсам, а только к той или иной этнической и идеологической группке, из которой «стартовал» конкретный попаданец. При этом цели его деятельности вполне «хроно-оружейные»: создание преференций для своей «бывшей» общности, уничтожение её будущих врагов в колыбели, устранение препятствий грядущего многовекового прогресса и процветания. Именно для своей группки гиббонообразных особей. Почему «гиббонообразных»? Ну, если гиббон — человекообразная обезьяна, то, по принципу обращения подобия, человек — гиббонообразен.

Как я уже говорил: это позиция кадрового офицера ГРУ, получающего зарплату и повышения в чине, у которого родные и близкие могут быть в любой момент отправлены в «места весьма отдалённые». И, главное, твёрдо уверенного:

Или: «нас спасут», «меня обменяют», «помощь придёт»… И тогда — «у нас всё получится». Это логика командированного, но не «невозвращенца».

Помимо вот таких противоречий в психике, противоречий между реальностью функционирования, закономерностями изменения человеческой личности и декларируемыми целями, попаданцы имеют неразрешимое противоречие и в собственной философии.

Устранение «камешков и ямок» на пути развития человечества и катастрофические последствия этого, достаточно хорошо изложены в «Конец вечности». Изложены, но не восприняты. Масса попаданцев по-прежнему ведёт себя как неразумная мать, которая опасаясь падения и ушиба своего дитяти упорно продолжает таскать его на руках. А у дитяти уже и усы пробиваются.

Можно вспомнить Циолковского: «Земля — колыбель человечества. Но нельзя же всю жизнь провести в колыбели».

Попаданцы упорно пытаются удержать Россию в колыбели. «Пусть ходит. Но — не падает». Так не бывает. Ни в жизни человека, ни в общественном процессе.

И снова: система ценностей, представления «о добре и зле», сформировавшиеся у попаданца в «точке исхода» — отнюдь не является абсолютными.

Более того: поскольку «точка исхода» тоже двигается во времени, то вернувшись в своё общество попаданец рискует обнаружить, что его понятие «добра» тоже осталось в прошлом.

Пример. Попаданец вываливается на заседании рейхстага в мае 41. Удобно устроившись на подставке для статуи Бисмарка в главном зале, он успешно поливает автоматным огнём скопище фашистских извергов и выродков, включая канцлера со знакомой фамилией — Гитлер. Затем он забрасывает зал лимонками из битком набитых подсумков и благополучно вываливается назад в родном и милом советском Тарту. Правда, с момента его исхода здесь прошло лет двадцать. И спаситель Родины и мира видит марширующих по городским улицам эсэсовцев. Рефлекторно вытаскивает ППШ и открывает беглый огонь. Продолжая спасть мир от «коричневой чумы».

И его сажают. За массовое убийство мирных граждан.

Да, Тарту единственный город в Европе, где на Праздник Победы собираются эсэсовцы толпами и маршируют. Но при этом они мирные граждане и имеют разрешение на свой марш от законно выбранных властей. Да, депутаты рейхстага единодушно приняли решение об объявлении войны Советскому Союзу. Но в мае 41 они — законно избранные парламентарии союзной нашей Родине державы. Два акта терроризма, два массовых убийства мирных людей.

Можно продолжить, но смысл один: попаданство есть форма терроризма, беззакония и беспредела. Идеологически — тотальный тоталитаризм. Различные, в том числе и «с особой жестокостью» преступления, совершаются во имя «торжества добра и справедливости». Как, впрочем, и в реальной жизни.

Проблема — как отличить «добро» от «зла», для попаданцев, особенно из нашего, идеологически фрагментированного общества, особенно при попаданстве в относительно недавнее время, стоит весьма остро.

Пример. Снова берём святое — Великую Отечественную.

Вы правы, мичман бумажного оверкиля: для меня нет ничего святого. И быть не может. Ибо «святость» предполагает предельность, совершенство, неизменность, вечность. Но ведь сказал Екклисиаст: «Нет ничего вечного под Луной». Или вам, с действующим на вас сейчас уровнем тестерона, ближе Одиннадцатый сонет Шекспира?

Потерпите немного и ваша «эстафетная палочка» скоро снова сможет принять участие в свободном забеге.

Обратите внимание. В человеческой культуре царю Соломону приписывают две фразы: «Ничто не вечно под Луной» и «Ничто не ново под Луной». Вот между двумя этими «ничто» и пляшет человечество. Человек принципиально не может создать ничего вечного. Ибо «из праха земного ты создан, и в прах же претворишься». Вечность — удел Господа. Мы же — кратковременны. Святыни, святость создаются нами, людьми. И для людей. Поэтому и то, что вы называете «святое» — смертно. А значит, вы снова не туда наклеиваете этикетку. «Если на клетке со слоном увидишь надпись «буйвол» — не верь глазам своим». Вот я и не верю. Только не своим глазам, а вашим словам.

Посмотрите: утверждение — «ничто не вечно» приводит нас к «смертности святости», что противоречит определению «святого». Другой вариант — «ничто не ново» приводит нас к тем же выводам, ибо наши святыни — «не новы». И, так же как и прежние, будут разрушены.

История человечества завалена обломками святынь. Стоило Моисею на минуточку отойти на «поговорить с богом», и его соплеменники тут же обзавелись парнокопытной «святыней» типа «золотой телец». Если слова «протоколы сионских мудрецов» приводят вас в экзальтацию, то можно покричать «хайль» на тему ихней склонность к «всеобщему металлическому эквиваленту». В более приличном обществе можно по-рассуждать о том, что для скотоводов символ быка, особенно, жёлтого, «солнечного» быка, есть символ силы и процветания. Безусловная святыня для множества народов на разных континентах в разные эпохи.

Но Моисея, похоже, взбесило не это, а «чуждое идеологическое влияние» — Апис, белый бык с золочёными рогами — один из религиозных символов «тюрьмы народов» — Древнего Египта. И эта святыня была разрушена. Но прежде всего пророк сам разрушил первую из собственных святынь — каменные скрижали. С «Заветом». С оригинальным текстом, с автографом своего бога!

Это судьба всего святого. Отработав своё, удовлетворив потребности людей — оно обязательно разрушаемо ими. Ибо на смену ему идут новые «святыни». Так цари и пророки иудеев истребляли «высоты и рощи», так христиане рубили священные деревья древних германцев, разбивали священные камни друидов, талибы взрывали вырубленные в скалах изображения Будды, славяне жгли и сбрасывали в реки своих идолов — «дерева повапленые». Так турки устроили в Парфеноне пороховой склад. Так византийцы то жгли иконы своих святых, то ползали «на лице своём» перед этими «крашеными досками». Так большевики сбивали кресты и взрывали церкви, а теперь строят и причащаются.

«Святыни» смертны, и посему — «не святы». Все прежние были «развенчаны» и… — «И что было — то и будет» — и наши, нынешние, последуют этой же судьбе. Будут низведены с уровня «святое» на уровень «тварное». Только разрушать их не надо. Ибо они были, они стали. Все они стали частью живущих. Не верящих, не поклоняющихся, даже — не знающих о них. Но — они сидят в нас. От отцов-прадедов. Разрушающий ложных богов — разрушает своих детей. Ибо след всё равно остаётся во многих поколениях. Только по размолотому в пыль труднее понять — что это за след. Что у нас внутри.

Но вернёмся к «попаданцам на войну».

Попадируют толпами: кто в 41, кто — чуть позже, кто чуть раньше. Зная все сокровенные мечты и тайны германского ОКВ, проявляя героизм и сообразительность давят на корню фашистскую гадину. Я не прикалываюсь — у кого сколько художественного таланта есть — давят. Искренне. Спасают двадцать пять миллионов жизней наших соотечественников. Могу добавить: 10 миллионов немцев, 10 миллионов югославов, 4 миллиона поляков, 4 миллиона евреев… Великое дело.

Идиотский вопрос: что дальше-то?

Ура! Победа! Не в 45, а где-нибудь в 42. Сами, без всякого «второго фронта». Без выжженного Сталинграда, заледенелого Ленинграда, взорванного своими же Киева… Пришло время «не постоять за ценой».

А почему, собственно, по Берлину?

Тоже неплохо звучит. Или кто-то думает, что нашу «краснознамённую и легендарную» можно просто так остановить? Когда она «под знаменем марксизма-ленинизма, под гениальным руководством великого вождя и учителя, всемирно и всенародно любимого товарища генералиссимуса»?

Перешили железную дорогу на широкий путь и поехали. Казачки донские — в Мадрид, «испанские товарищи» — в Магадан. Сначала — как в Таллине: «Социально чуждый элемент — в эшелоны. В 24 часа». Потом…

Кафедральные соборы стиля испанского Ренессанса хорошо подходят для хранения картошки. Стены там толстые, прохладно. А всяким мадоннам и христам — бошки по-отшибать. Как символам идеологически чуждого культа. А иконостасы замазать и закрыть портретами отца народов и организатора победы. Попутно — раскулачивание и выбивание частнособственнических инстинктов из виноделов Прованса. «Хеннеси», да и вообще приличного коньяка, больше не будет никогда: там основное производство — семейная частная собственность. Мастера по составлению букетов коньячных спиртов составляют букетики из клюквы, морошки и ягеля. Но недолго: средний срок жизни зека на строительстве Беломоро-Балтийского — два месяца.

Дальше пойдёт Оруэлл в натуральную величину. «1984». И клетки с голодными крысами, которые одевают на лицо участников несанкционированных государством сексуальных связей.

И вот это — то «счастье», которое попаданец строит себе, тем близким людям, которые остались в «точке исхода»? Цель, для достижения которой демонстрирует героизм, патриотизм, выдумку и смекалку?

Нуте-с молодые люди, поднапрягитесь и организуем мысленный эксперимент.

Вечер 21 июня 41 года. Черчиль только что выступил по Би-би-си и предупредил советский народ о завтрашнем нападении фашистской Германии. Те немногие в Союзе, кто слушает Би-би-си, уже обсуждают эту новость, используя выражения типа: «глупая провокация недоношенного лорда». Они напевают специально пропагандируемую Советским радио песню «Мальбрук в поход собрался». Отец Уинстона Черчиля — второй сын 7-го герцога Мальборо. Это не официальные выступления — частная, гарантированно не прослушиваемая, беседа давних друзей.

Московская Бронетанковая уже два дня перебрасывается железнодорожными эшелонами к границе. Завтра она попадёт под первую бомбёжку и вступит в бой.

Истребительный полк в городке Рось. Сорок километров от границы. В гарнизонном «Доме офицеров» заканчиваются танцы. Несколько ребят этого года, этой весны, выпуска лётных училищ, продолжают «кадрить» местных молодых полячек. Экзотично. И вообще — у полячек ещё сохранились такие… буржуазные платья и духи. Через несколько часов эти ребята будут по тревоге бежать от казарм в городке — вверх, к лётному полю. По уже хорошо знакомой тропинке, мимо небольшого старого домишки. С чердака которого начнёт работать установленный ночью немецкими диверсантами МГ. Весь лётный состав полка так и ляжет цепочкой вдоль этой тропки по склону. А через час механиков, двигателистов, оружейников, всех остальных будут добивать мотоциклисты вермахта.

Обычный линейный артиллерийский полк в Западной Белоруссии переходит с конной тяги на механизированную. Сегодня утром в соседний колхоз отогнали лошадей, в понедельник со станции должны придти полуторки. Не придут. Личный состав, закопав замки, будет отходить как пехотная часть. Человеку, который мне это рассказывал спустя полвека, пришлось ещё трижды бросать свои пушки. Он помнил их всех: у которой проблемы с дульным тормозом, у какой — нарамник неудобный… Пушечки. Каждая — часть души артиллериста.

Артиллерия вермахта закончила пополнять боекомплект, идёт последнее уточнение целей для нанесения первого удара.

Молодой парень, несостоявшийся скрипач, ушедший в танковые части Третьего Рейха против воли родителей, похлопывает по броне своего «Чеха» — один танк из трёх танковых дивизий, полученных Германией по Мюнхенскому Умиротворению. «Отличная машина». Он ещё не знает, что броня у «чехов» хрупкая. Она хорошо разлетается осколками, которые секут экипаж насмерть.

Германские офицеры, прикомандированные к батальону украинских националистов «Нахтигаль» восхищаются красотой исполнения своими подопечными украинских песен.

Через Западный Буг, грохоча на стыках рельс, уходит на запад последний эшелон с советским хлебом для фашистской Германии.

Представили картинку?

И тут вы, с аналогом последней модификации Ки-115 Цуруги — разработка фирмы Накдзима специально для камикадзе. С открытой кабиной, сбрасываемым шасси и жестяным капотом. 800 кг взрывчатки. Пополам с обогащённым ураном. Ядерной бомбы ещё нет, но заражение местности устроить можно.

Ну что, мальчики-девочки, выбираем цель и взлетаем?

Не надо хихикать, молодые люди — это виртуал, как ваш «морской бой». Горючки хватит до любой цели. А системам ПВО я отведу глаза. Но — гореть вам. И цель — ваша. Вам решать — кто умрёт на рассвете. И будет умирать от радиоактивного заражения. И в этот день, и в этот год, и в этой истории. Ну! Выбирайте же!

Если вы — «здесь и сейчас», если вы «плоть от плоти трудового народа», то — Лондон. «Раздавить гидру мирового империализма».

И… Ура! Войны не будет! Гитлер немедленно прекращает боевые действия на востоке, германская армия переправляется через Ла-Манш. «Битва за Англию» уже закончилась. Никто не остановит Роммеля у Эль-Аламейды. Пустоши Ист и Вест эндов светятся в темноте от радиоактивности, торчит чёрный зуб молчащего Биг Бена. Зато на всю мощь работают заводы Манчестера и всей Северной Англии. Через год канцлер может начинать новую войну. Не обязательно молниеносную — ресурсов хватит. Вы хотели остановить войну? Через год в войну против Советского Союза официально и всеми своими ресурсами вступят Испания, Япония, Турция.

Следуя системе ценностей Советского народа того конкретного вечера, приняв систему ценностей своих предков — вы войну отодвинули. И поставили свою Родину в худшие условия.

«Если завтра война, если завтра в поход».

Завтра утром вы можете сгореть в облаке пламени над крышей рейсхканцелярии. «Сломать хребет фашистской гадине». Третий рейх содрогнётся. Подрыв летательного аппарата произведём на средних высотах. Что-то около километра-полутора. Радиоактивное облако накроет Берлин. Не только «бесноватый фюрер» — вся верхушка «анти-человеческого режима» сдохнет. Вместе со значительной частью персонала системы управления. В ближайшие недели и месяцы. И поколения — потом. Как после бомбёжки Хиросимы.

Кто сказал «дезактивация»? В том мире нет ещё технологий дезактивирования обширных площадей. Даже своевременная диагностика маловероятна.

Война уже началась и ничто не остановит «краснознамённую и славой овеянную»

Казаки — в Лиссабоне, гасконцы — на Колыме. А на вершине всего — «кремлёвский горец». Согласно диагнозу психиатра: «высокопоставленный параноик в состоянии обострения». И «кран правды» для промывки мозгов в каждой квартире. На поколения. И — Третья Мировая война. Вполне «горячая», вполне по Оруэллу. Ваши дети дохнут в джунглях Конго, отрабатывая очередной гениальный замысел ещё недорасстрелянного очередного «легендарного комдива».

А может, сделаем самоподрыв в небе над кремлёвскими звёздами? «Ересь! Святое! Русофобия!». Но… Любой инфекционист вам скажет: самое опасное дерьмо — дерьмо в вашей собственной тарелке. Дезинфицируем? Тогда никого из вас, юные сэры и леди, не будет. План «Барборосса» это — затопление Москвы и Ленинграда, это уничтожение всей русской интеллигенции, ликвидация 20 миллионов этнических русских просто по факту этнической принадлежности. А остальные — «орудия говорящие» у новых землевладельцев на «восточных территориях».

Посмотрите вокруг, посмотрите на своих соседей. Вас — нет. Вы — призраки. Тот набор генов, который сидит в каждом из вас — не возник. Его составляющие, ваши дедушки и бабушки — не встретились. Они сгнили в придорожных канавах, залитых холодными осенними дождями. Они замёрзли на оледенелых полях, пытаясь найти кусок гнилой мёрзлой картошки. Они сгорели в бреду тифозных бараков. Их — нет. И вас — нет. Вы «Как сон, как утренний туман». Лёгкий ветерок — и вы все рассыпаетесь, развеиваетесь. Исчезаете.

Ну же! Машина готова, я сам раскручу пропеллер. Где команда «от винта»? Пора, время «Ч» настало. Взлёт!

Юноша! Что вы на меня так смотрите? На мне нет такого выразительного декольте как на вашей соседке. Вам не надо будет выжимать рукоятку от себя, переводя машину в пикирование, чтобы падать «быстрее камня», как снимал безногий Мересьев «мессера» с хвоста своего ведомого над Курскими степями. У Ки есть тумблер, его надо просто перещёлкнуть. Только скажите: да, готов. Готов спасать свою Родину.

Летом 45, когда уже всем было понятно, что Япония войну проиграла, конкурс на место камикадзе составлял три человека на место. Это к вопросу о силе любви к своему отечеству. А вы?

Ну, дамы и господа, делайте свой выбор! Тяжело? Вот и запомните это: самая тяжёлая проблема в жизни — проблема выбора. Особенно, когда любой выбор — «зло». «Безвыходных положений не бывает» — это правда. Просто бывают положения с только очень дерьмовыми выходами.

Но есть ещё большое несчастье — когда ваш выбор делают за вас. Неважно кто: родители, выбирая вам ВУЗ по принципу — «дантисты всегда хорошо зарабатывают», или председатель районной избирательной комиссии, вбрасывая пачки фиктивных бюллетеней.

Доска выбрана за вас. Вы можете только вздыхать. «Упаду» предопределено другими.

Что — «вы»? В смысле, какой выбор сделал бы я? Так ведь и я человек. «Человеку свойственно ошибаться» и «Ничто человеческое мне не чуждо». И мой выбор если не предопределён, то вполне ограничен. Моей «доской». Возможно, я лучше вас вижу «края» своей «доски», чуть чётче понимаю их происхождение, их прочность. Может быть, «доска» чуть прочнее, чуть шире. Но и бездну «за краем» я вижу лучше. «За краем» — пропасть. Там уже не «я».

Да, мой выбор предопределён моей этической системой. Да, часть её я построил сам. Смотря и думая. А часть — впитана с молоком матери, вбита уроками отца.

Батя не напрягал, не «вбивал». Просто рассказывал и показывал.

28 июня 1941, Крещатик. Рота красноармейцев поднимается от Днепра. Отставший от строя малахольный боец со здоровенной винтовкой командует сам себе, тихо, под нос: «За Родину, за Сталина — вперёд!» и бежит догонять строй. Через три дня эта часть была уничтожена под Житомиром немецкими танками. Вот и попал бы я на его место, и было бы, если бы выжил какое-то время, без вариантов: «грохнем Гитлера из гранатомёта — и пусть всегда будет счастье». Если предки смогут переварить такую победу. Потому что повторить такую же хохмочку со Сталиным — вряд ли удастся. Ну да ладно — предки и сами не дураки. Уберёшь с дороги одну кучу дерьма — другую они и сами расхлебают. Поколениями. Не только не видящих выход — даже не ищущих.

Потеряв, забив, замучив в разы больше, чем в реальной истории. Захлёбываясь в этом во всём по самые ноздри, сами становясь вот этим же самым. Или — «пылью лагерной»… Расхлебают. Вот только цена…

Ну ты, Блок, и спросил. «Колю» грохнули в Екатеринбурге. Вместе с наследником и всем семейством. А воронью — никакой разницы. Что «до Коли», что — после.

…

Итак, мы установили, что с целями в попадизме — на уровне инстинктов и предрассудков. А раз так, то какое может быть у попадуна попадание, если и само «яблочко» в профиль?

Однако «торжествующий маразм» попадизма в части целеуказания не исключает наличия системы технологических приёмов воздействия на целевое общество, на предков-туземцев.

Вышеприведённые примеры ориентируются на мышление народовольца-террориста-гебешника. «Грохнем», «завалим», «замочим». Это — верхний уровень воздействия. В качестве цели выбирается первое в системе лицо. Его и «грохают».

Следующий уровень воздействия на общество — средний. Бюрократический. Советники. «Здесь вам не страна баранов, а страна Советов». Соответственно, всякое… «животноводство» исчезает как явление вообще. «Даём советы, не несём ответственности». Что такое бизнес-консультант… Ну, вы это и сами будете «кушать» в больших дозах — распространяться не буду.

Этот «срединный» подход у попаданцев, пожалуй, самый популярный. Даже «Янки из Кентукки» — этим же путём пошёл. Правда, он не на окладе был, а с получением процента от дополнительных доходов королевства.

И снова возникает удивление: что же за человек был этот самый Марк Твен? Выше я уже упоминал его «Таинственный незнакомец». С одной стороны, это продолжение истории о Томе Сойере, с другой — чёткая демонстрация того, что любой выбор, как и отказ от него, есть зло.

Здесь под «дураком» понимается произвольно выбранная особь «человека разумного».

Что-то с Марком Твеном случилось в середине жизни, что-то он понял, куда-то попал. И потом веером как от бедра: «Янки», «Незнакомец», «Соединённые линчующие штаты»… Странные подробности в истории отправки стоптанных сапог за государственный счёт во времена войны с семинолами. И — «слухи о моей смерти были сильно преувеличены».

Мадемуазель, посмотрите на досуге его «Письма с Земли». Вас, безусловно, заинтересует оценка продолжительности полового акта хомосапиенсов с точки зрения ангела божьего. От озабоченности вас это не избавит, но позволит более корректно определить место ограниченной последовательности фрикций в общей картине Вселенной.

Твен не только создал новое направление в литературе — «попаданство назад». Он и задал своему персонажу такую мотивацию, которую практически никто из его последователей воспроизвести не может.

Удивительно, но факт: «Янки» не ставил себе целью счастье потомков. Плевать ему — кто у него там «прилип на хвосте» изменений в историческом процессе, и куда кого потом вынесет. Его и новые современники «чтоб все они были здоровенькие» при дворе короля Артура — не интересовали. Вот здоровье собственной дочки с чудовищным именем «Алло, Центральная» — это серьёзно. А в остальном… Сначала он просто пытался выжить, потом — как-то обустроиться.

«Мне дали кучу слуг. Они постоянно толпились в передней. Но когда мне что-нибудь было нужно — приходилось идти самому, чтобы позвать их». Никаких высоких целей, мессианства и миссионерства. Человек просто хотел жить нормально. И ради этого был вынужден перестроить всю систему. «Для начала я организовал страховую компанию и бюро патентов». Просто потому, что слуг не дозовёшься, полы вечно холодные, а светильники воняют.

" — За что сидишь?

– Я — сантехник. Вызвали в райком, батарея отопления у них потекла. Я глянул и говорю: У вас тут не в батарее дело, тут вся система прогнила. Дали пять лет за антисоветскую пропаганду»

Чтобы один нормальный человек жил нормально нужны годы работы и коренные изменения всего общества. Марк Твен это понимал, а вот его последователи…

Си, сеньорита. Гипотеза о «пришельском» происхождении Твена уже была выдвинута и обсуждалась в мировой литературе. Как и аналогичная гипотеза насчёт Эдгара По. А вот гипотеза о его «попаданстве»… Проработайте эту идею, и вы можете сказать новое слово в мировой библиофилии.

Но нам в России «Янки» не нужен. Жить «на процент от дополнительных доходов королевства, возникших в результате собственной деятельности»… — это сложно. Сильно по-американски. Наши — проще. Гарантированное жалование и полная безответственность.

«Божьего суда» — не боимся: «фу какие суеверия».

Суда потомков — аналогично:

Распознавание двусмысленности стишка награждается бесплатной поездкой в столицу:

Позиция попаданцев: «Мы — сами потомки. И суд — наш». А после? После вас потомков уже не будет? Ответ не произносится, но подразумевается. Вполне королевская максима: «после нас — хоть потоп».

А уж местная юрисдикция вообще воспринимается однозначно: «дикие примитивные суеверия тупых ничтожных людишек». Это — о наших собственных предках. А мы тогда кто? «От осины не родятся апельсины» — русская народная мудрость.

И вот, мои «коллеги и коллегши» валятся в исторический процесс, не почистив зубы, не помыв рук и ног. О других частях тела не говорю. Но хоть маленько подумать… А то получается…

Наваляем чего вспомним. Залезем — повыше, вниз — капнем, вверх — обаяем, соседей с насестов — посшибаем.

Нормальная персонализированная революционная ситуация: в верхние — не можется, в нижние — не хочется. Лезем в «между». Даже без мыла. Подход бюрократа-карьериста.

Толстой в «Анне Карениной» очень точно пишет: «Особенность Алексея Александровича, как государственного человека, та, ему одному свойственная, характерная черта, которую имеет каждый выдвигающийся чиновник, та, которая вместе с его упорным честолюбием, сдержанностью, честностью и самоуверенностью сделала его карьеру, состояла в пренебрежении к бумажной официальности, в сокращении переписки, в прямом насколько возможно, отношении к живому делу и в экономности».

Прелестно Лев Николаевич выразился: черта «ему одному свойственная», но — «которую имеет каждый». У попаданцев — явно «прямое отношение к делу». Ну очень прямое. Без извилин. Хоть где. А насчёт сокращения переписки — попаданцы впереди планеты всей. Не припомню ни одного, кто хоть какую перепись проводил. Ну и как можно сделать что-то толковое без стабилизированной информации? Без анализа статистики и её динамики? Без понимания трендов, тенденций, хотя бы приблизительного представления фрагментирования объекта воздействия? Что такое «Death Valley» — «Долина смерти» — не проходили? А ведь непонимание, неверное определение целевой группы — один из самых верных путей в эту самую «долину».

Классики были умными. Они всяким менеджментам с маркетингами не учились, но суть детального подхода улавливали. Можно просто сравнить «Коммунистический манифест» и «Краткий курс». В первом — рассматривается семь социальных групп, во втором, с зубовным скрежетом, максимум — три. Соответственно — результат. Первый закончился ВОСРом, второй — «гэкачепушкой».

«Если истина не совпадает с «Правдой» — тем хуже для истины». В данном случае — для моей Родины.

Как мне правильно подсказывают с галёрки, если есть верхний и средний уровни воздействия на общество, то должен быть и третий, нижний.

Ваш интеллект, «господин адмирал», явно не успело затянуть в пучину «морского боя», зачисление в попаданцы — откладывается. Ибо вы, как оказалось, умеете считать до трёх, а идеологи попадизма — нет.

Я уже упоминал «педоракс»? Так вот, парадоксально, но факт — нижний уровень в попаданстве не рассматривается.

Уровень массовый. Всенародный. Рыночный. Буржуинско-коммерческий. «Мы обуем всю Россию». Прямое воздействие на широкие массы туземного население. Хоть идеологическое, хоть товарное.

Товарное воздействие… Массовый рынок. Мечта всякого серьёзного бизнесмена. Добровольное, ибо покупатель сам купил, ненасильственное изменение образа жизни и стиля мышления. Сочетание процветания личного, процветания нации, процветания государства… Мимо. Не только не могут — даже не пытаются, даже не задумываются. Хотя живут в этом во всём. Ведь вокруг человека начала третьего тысячелетия практически нет единичных, уникальных, эксклюзивных товаров и услуг. Или настолько уже привыкли, что и разницы не понимают? «Видят, но не разумеют»?

Воздействие идеологическое. Стань пророком. Имамом, проповедником, старцем… И «сильные мира сего» сами придут к тебе. Ведь тебе есть, что им сказать. «В условиях средневековья всякий социальный протест облачается в религиозные одежды». Кальвин и Лютер, Сованарола и Амвросий Смоленский, Маздак и Джон Болл… «Идеи, овладевшие массами, становятся реальной силой». Так дайте людям то, что сделает их «реальной силой»! Великое множество таких идей описано в учебниках по истории. Бери впрямую или модифицируй. У всякого попаданца запас таких идей — вся история человечества. Иди и проповедуй. «Глаголом жечь сердца людей». Но… не идут.

Потому, что для этого нужно выйти вот сюда, как я перед вами? И, глядя в ваши туманные, не проснувшиеся, скучающие глазки, приплясывая и подтанцовывая, изображая театр одного актёра, вбивать и взращивать, наказывать и споспешествовать, заинтриговывать и просветлять. «Сеять доброе, разумное, вечное»… А это тяжело.

Больно это. Но зато отдача за такой труд… Вот как сейчас, когда вы смотрите на меня, не отрывая глаз. Когда каждое моё слово не только слышите, но и воспринимаете. Когда в ваших глазах я вижу радость и свет понимания нового. Вашего понимания. Собственного. Вами сделанного и достигнутого. Ибо человека нельзя научить. Ибо человек всему учится только сам. Можно лишь помочь ему научиться. Вот я вам и помог. А дальше — сами.

Всё. Звонок. Всё свободны.

– Глава 69

Сидел я три дня тихо-мирно на крыше, никого не трогал, «профессорил» и «профессерил». Потом один раз, не подумавши, кивнул головой. И пошёл за раками. Как на спусковой крючок нажал. Будто из АК очередью — трясёт, грохочет, затвор туда-сюда мечется, а попал ли куда… Так сходил, что ни до чего стало. Два десятка покойников образовалось. Причём что интересно, мой личный — в то время был только один. Второй Хохрякович. Я так и не выяснил, приходил потом ночью князь-волк по мою душу или нет. Говорят, в ту ночь собаки здорово рычали. Сначала рычали, потом по конурам попрятались и выть стали. А следов никто не видал — «болеславы» всё затоптали, потом дождь пошёл.

Как я голядину с усадьбы выпроводил — пошёл железную часть косы доделывать. Остались две мелочи: начать и кончить. Сама коса и кольцо. Мне по росту больше шестёрки не потянуть. Сдохну на покосе. В прежнем-то теле я и девятку выводил. Но только после нормальной практики. А здесь — что-то типа шестёрки попадалось. Но… до чего же они все корявые. Лезвие узкое, в кузне кованое, полотно разной толщины, задней кромки вообще нет, вся волнами и наплывами. Ручное изделие, факеншит, ни ГОСТа, ни ОТК. Убоище. Но главное — пятка косы. Та часть, которая накладывается на нижний косой боковой срез косовища, где и зажимается кольцом, и расклинивается клином. Они же её просто в ращеп загоняют. А мне нужен наклон правильный, мне нужен вырез между пяткой и полотном ножа. А главное: у литовки на пятке косы — зубы. Два. Которые вгоняются в косьё и фиксирует. Как это штамповкой делается — понятно. Но вот в здешнем стиле… «с помощью зубила, молотка и какой-то матери»… Пришлось идти к кузнецу.

Сидит себе, добрый молодец, на дождик смотрит, в носу ковыряет.

Плохой у Акима кузнец. И по делу плохой, и по-человечески. Как он мне цепочку холопскую с шеи снимал — до сих пор не пойму, почему живой остался. И всех попаданцев не пойму — у них кузнецы местные в первых друзьях-помощниках. Что очень странно: нормальный профи, хоть в чем, столько пустых прожектов за свою жизнь наслушается… Он с «просто поговорить» за дело не возьмётся. Только под серьёзные гарантии, проработанный бизнес-план, под действующий образец. Заявку на грант никогда не оформляли? Или кредит в банке для создания бизнеса без обеспечения недвижимостью? С венчурными фондами дела не имели? Так там люди сидят специально занимающиеся всякими инновациями. Точнее, не всякими, а именно в том поле, про что ваша заявка.

Деревенский качественный кузнец никогда, к примеру, паровой котёл делать не будет. Не потому что не умеет. Просто не будет и всё. Дело новое, незнакомое… Расходы… А главное — у мастера есть репутация. И он ею дорожит. А на всяких непонятках… И это не из серии «загнутых пальцев» — реально вопрос цены.

Опять же русская классика: едет экипаж где-то по траектории Транссиба, но до его постройки. Ломается рессора. Барин к местному кузнецу:

– Исправишь?

– Не. Мастера ждать надо.

Ждут четыре дня. Путешественник весь на нервах. Приводят, наконец, мастера. Молодой, довольно мелкий среди здоровяков-кузнецов, парень. В драбадан. Смотрит, не открывая глаз, говорит, не разжимаю губ. Его уводят, кузнец за полчаса всё исправляет.

– Барин, с тебя четыре с полтиной. Полтина — мне, четыре рубля — мастеру.

– Да ему-то за что?! Ты же всю работу сделал!

– Он — глянул. Мастер. Четыре рубля.

Это подход профессионала. И его цена. Без всяких налогов и мафий. Мастерство — вещь редкая, всегда дорогого стоит.

Да, Черчиль в 41-м говорил о моторе одного из первых МиГов: «изделие деревенского кузнеца». Но говорил это как похвалу: моторы эти и в самом деле можно было ремонтировать в сельской кузнице. И ремонтировали — «война всенародная». Но в мирное время и без особистов за спиной… Профессионал — этот тот, кто умеет. А умение достигается повторением. Русскую народную насчёт кто кому «мать» — повторять не буду. А во всякой «новизне» — повторения нет. Что лучше: «высшее образование или среднее соображение»? У профессионала, как не назови, а кое-какая «вышка» за спиной есть. Годы ученичества, подсоблятничества. Годы тычков и подзатыльников. Оскорблений и побоев. «Вот тебе, мастер, дитё в научение. Кости мои, мясо — твоё» — обычная форма договора при отдаче ребёнка в ученики. Можешь бить ребёнка как хочешь, только кости не ломай. Вот такая «вышка» у всех здешних мастеров.

И менять это, рисковать репутацией, этими годами своей жизни ради «среднего соображения»? Почему «среднего»? А какая тут ещё может быть «соображалка»? После обычных семи лет профессионального обучения с постоянным выбиванием инициативы? «Шаг влево, шаг вправо — конвой стреляет без предупреждения». Или — мастер бьёт чем ни попадя по чём ни попало.

И так не только у кузнецов или вообще — ремесленников. Реформа Никона была так болезненно воспринята русским православным духовенством именно из-за сходной системы обучения трудовой смены. Основная масса попов и дьяконов к середине 17 века на Руси оказались функционально неграмотными. Псалтырь помнят наизусть, в какую страницу не ткни — гонит текст по памяти. А прочитать не может. Потому как — «с отцов-прадедов». Поколение за поколением «с младых ногтей» до глубокой старости учат наизусть и гонят каждый день эти тексты.

И тут Никон тексты меняет. Не сами тексты — детали. Порядок следования, комплектность. Всё — половина духовенство России профессионально непригодна. И дело не в новых идеях, не в том, на каких словах пшеничный хлеб становится человеческим мясом. Мясом этого парня из Назарета. Для исполнения акта людоедства, который в христианстве называется «причастие». А в том, что работник идеологического фронта с крестиками в разных местах, просто не может прочитать инструкцию по модификации ритуала. Соответственно, не годен к службе. И — лишается привычного источника средств к существованию. А кушать хотят все. Вот Никона и закатали чёрте-куда, на Кудыкину гору. Она же — Русский Север.

Так что «два в одном», умение с соображением — редкость, эксклюзив.

Может другим попаданцам просто везёт? А мне дрянь попалась. Работать и не умеет, и не хочет, и гонору выше крыши. Кузнецов на Руси всегда вроде колдунов почитают. Остальные-то кузнечного дела не знают. Но признаваться в собственной необразованности и некомпетентности люди очень не любят. Стало быть — кузнец знается с нечистью. От неё и умения… «не общие». Уважают и побаиваются.

Вот мужичок и пыжится. Только я и настоящих колдунов — волхвов Велесовых — в штабеля складываю. А по прежней жизни состояние «я этого не знаю, не умею, но научусь и смогу» — для меня норма. В моем профессиональном поле сумма специфических знаний меняется так быстро, что знать всё обо всём — просто за гранью возможного. «Век живи — век учись» — мудрость народная про меня любимого. А можно по Стругацким:

Программисты — третья позиция в мире по уровню профессионального риска. Глаза, сердце, желудочно-кишечный… Но главное — мозги не выдерживают. Сумасшествие. В моём первом трудовом коллективе, ещё во вполне «застойные времена», на сто человек работников каждый год один — в «дурку». Плановые «потери в личном составе».

Похоже на биржевых брокеров. Тот же постоянный стресс от ощущения: «не успел, пропустил, ошибся». К 28–30 годам брокер на Нью-Йоркской бирже «снашивается», переходит на «руководящую» работу. Да хоть какую — только единицы выдерживают дольше.

Человеческие мозги не приспособлены для плотных потоков абстрактной, алфавитно-цифровой информации. Хомосапиенсу нужно чего-то образное, качественное, интегральное. Картинку. Как ставят стрелочные приборы на приборные доски в самолётах: «букву «Т» видишь? Так держать, теперь будем разбираться детально».

А ещё надо иметь крепкие нервы и специфически натренированные мозги, чтобы в этих плотных потоках абстракций, идей, таблиц и описаний — не захлебнуться, поймать главное. Заранее зная, что массу «главного» всё равно упустишь, и потом придётся срочно выкручиваться и спешно закачивать в мозги что-то ну совершенно новое. Или ещё хуже — тривиальное, но с весьма нетривиальными последствиями.

Как дал много- и разно-направленную отдачу на рубеже тысячелетий идейно простенький мобильник. Я уже про «Стелс» вспоминал. Программу эту запустили ещё в начале 80-х. ДАРПА такая в Пентагоне была. Тогда пошли два многомиллиардных проекта. Из второго — интернет вырос. А в «Стелс» впихивали и всовывали. Уже не «лимонарды» — «прелионы». И тут выясняется, что старенький МиГ при ясной погоде и на нормальных высотах эту «вершину технологий» заваливает как кукурузника. А низко летать тоже без толку — 400 миллионов мобильников в руках «еврочленов», с соответствующей сетью ретрансляторов… какая невидимость? — Во-во, ещё один полетел.

А денежки-то уже в… «Вы американский бюджет последние тридцать лет ректально не принимали? Нет? Значит, это кто-то другой».

Как говорит древняя индусская мудрость: «Не стыдно — не знать, стыдно — не хотеть знать». Ох, и тяжело же это — чтоб не было стыдно. Но приходится.

Только — так, остальные в моем бизнесе не выживают. Будут. Не выживать.

Начал я разговор вежливо. Объяснил, на земле нарисовал. Дядя смотрит — морда наглая, глаза оловянные. «Ну-ну, оно конечно»… Не то что не понимает — а и понимать не желает.

«Баял-баял и бай сломал». Ни на слух, ни с картинками — «не, низя, мы с дедов-прадедов…». Пришлось гавкнуть не по-детски. Так бы он меня и послушал. Но в бане снова два покойничка лежат, и команда моя насчёт «гробы держать наготове» по усадьбе уже известна. «Псих мелкокалиберный, сильно вонючий, склонен к самопроизвольному детонированию. Да ну его, придурка лысого…».

Пришлось дяде поднимать задницу. Загнал-таки мужика в кузню

– Давай, топи горн — косу переделывать будем.

– Не, низя. Не по обычаю. Ты не кузнец, не ученик. Выдь с отседова.

Это у них такая техника безопасности. Типа: посторонних — за радиус вылета. Ну уж не знаю — чего у них там вылетает. Только я тут не посторонний, а непосредственный участник техпроцесса. Военпред, как минимум.

– Ты у меня сам отседова… Не выйдешь — вынесут. Не можешь — сам сделаю.

Дошло, что не шучу, только когда я сам начал в горне огонь раздувать, да фартук с него стаскивать. А чего стаскиваю-то? К клещам — нельзя, молот я сам не потяну. Да и кузнец молот в руки не берет. Пришлось ждать, пока молотобойца позовёт. Кузнец сам молотом не работает — молоточком стукает, указывает место, куда молот должен ударить. А молотом у нас машет малый ярый. Не «бо», а просто «ярый». Метра два с припуском. Здоровенный молодец. Дебил. Что-то у него с головой. Младенческая улыбка на устах и двухпудовый молот в руках. Сочетание… вызывает опасения. Кузнеца слушается — как собачка хозяина. Что, после моего наезда, эти опасения только усиливает.

Ещё народ припёрся. Типа: рядом постоять, может поднести чего. И прокомментировать под руку… Пришлось и на этих рявкнуть. Всех разогнал. Пока со зрителями разбирался эти… мастера уже мою заготовку выбранную разогрели и собираются ей пятку вовсе оторвать. Чуть поймал.

– А чего? Ты ж сам сказал — чтоб прямо плотно шло.

Про вырез между полотном и пяткой он уловил: «должно быть пусто». А что, где… блажь детская господская.

– Давай, молотом по всему полотну пройдись — надо сделать тоньше и шире.

– А на чё? И так сойдёт.

– Не коса — «сойдёт», с тебя, дядя, шкура клочьями сойдёт! Я знаю — какой коса должна быть! Я её в руках держал, я их строил и делал! А ты мне… Полотно должно быть шире. Задняя кромка должна быть. И повыше, чтобы траву сгребать. Чтобы трава под ногами не оставалась. Это у вас с горбушами на кочках трава просто вниз валится. А на нормальном прокосе её и срезать, и сдвинуть надо.

– Не, не по обычаю. Тонкое полотно выковать нельзя — деды-прадеды так не делали.

Убью гада. Новогородцы двести лет назад начали трёхслойные ножи делать. Три заготовки разного железа раскатываются молотами в толщину газетного листа каждая. Потом складываются стопочкой и сбиваются вместе. Получается самозатачивающийся ножик — средний слой из жёсткого железа, боковые — из мягкого, легко стирающегося. Сто лет делали, спрос такой был — мастера не поспевали. За любые деньги. Так бренд «нож новгородский» раскрутили, что и ещё сто лет, уже и трёхслойку делать перестали, а и простые однослойные «на ура» уходили. Вот только последние десятилетия несколько поутихло, да и то — конкуренция пошла, арабские кинжалы из Палестины, их аналоги из Южной Германии. А этот мне «лапшу вешает» — и не в «газетный лист», а всё равно — «низя».

Потом сама пятка… Часа два провозились, пока пятку с зубами построили правильно.

– Ну вот и хорошо. Вот и забирай. Пошабашили.

– А кольцо?

– Дык… Завтрева. А ныне уже и вечерять пора.

– Ты у меня не только вечерять — до ветру ходить будешь по команде! По слову моему. Пока дела не сделаешь — не выйдешь.

– Да ты чё, боярыч!? Не пущать меня вздумал?! Кузнецу в кузне командовать!? Мал ты ещё, мне указывать.

– Уйдёшь — уходи. Но назад — не возвращайся.

– Ну, это пущай Аким Яныч скажет.

Ага. А Аким в «Паучьей» веси. Сегодня, пожалуй, уже не будет. Облака подымаются, ветерок поддувает — завтра можно будет уже и косить. А я с такими мастерами ещё день на кольцо потрачу. И главное — есть дело. И оно должно быть сделано. «Завтра докуём» — это когда я скажу. И — «если». Если я решу. Иначе — бардак и разруха.

Не понимает по-хорошему, не хочет работать — исправим. У нас тут не демократия со свободным рынком. Там бы я такого дурня гонористого просто выгнал. А здесь нельзя — хоть и профсоюзов нет, а всё равно: сплошная естественная монополия. Кузнецы здесь пачками свои «сиви» не рассылают, в очереди на вакансии не выстраиваются. Как говаривал Владимир Ильич по поводу слабости пролетариата в только что недавно царской России: «ну не отдавать же власть обратно». Не будем отдавать — будем применять. Сбегал за своими, по дороге объяснил ситуацию.

Вернулись к кузне — они уже и горн залили, и закрывать стали. Перестали. Без разговоров-уговоров. Ивашко с Чарджи обоим — сабли к горлу. Кузнец начал, было, снова возражать, права качать.

По «бубнам» сыграл Ноготок. Точнее — в «бубен». Правой — прямой в челюсть. Чистый нокаут. Дотренировался. Перспективный полутяж мог бы получиться. Обоих железячников повязали и повели на конюшню — другие новые таланты Ноготка демонстрировать. На конюшне… половины народа в усадьбе нет, но нарисовались почти все, кто в усадьбе есть. Кузнец, оказывается, многих достал. Как хвастовством о собственном мастерстве, так и этого мастерства отсутствием. Опять же, порка кузнеца — нечто из области экзорцизма с примесью экстремизма — отдаёт и чертовщиной, и опровержением устоев. Театров здесь нет, публичная порка — главный вид лицедейства. Или правильнее — «задодейства»?

Кузнец на подвесе очухался. Крепкий здесь народ, свободолюбивый — матом кроет из полуобморочного состояния в любой, самой неудобной позе. Высказывается… непрерывным потоком. В паузу вклинился Ноготок:

– Господине, как бить-то?

Я пока формулу вспоминал, типа: пороть жестоко, или там — немилостиво, Ноготок уточняет. Негромко, но внятно, всем слышно:

– Он тебе вообще как, ещё нужен?

Я как-то призадумался. А народ притих. У Ноготка, конечно, не кнут, а плеть. Но в руках мастера… А насчёт заготовки гробов я уже распорядился. И Хотена насчёт могил озадачил. Тишина. Кони все в весь уведены. Только в углу у ворот кто-то воет тихонько. Пригляделся — кузнечиха беременная стоит, концы платка в рот засунула, руками прижала и скулит. Баба на последнем месяце, как бы с перепугу не родила. Может, пожалеть кузнеца? Ради жены, будущего ребёнка… Да и вообще — я что, и вправду «зверь лютый»? Взрослого мужика плетью публично драть… Как-то это сильно на станичников смахивает.

А в воротах Сухан стоит. Статуй неподвижный самоходный. Вот я завтра на покос, а его куда?

– Слышь, кузнец, мне к утру ещё и вторая коса нужна. Сделаешь?

– Я те…

И далее пошёл сплошной «бип-бип». Тот самый сигнал, который подавал первый советский искусственный спутник Земли всему миру. Так вот что они имели в виду! Так вот с чего началась эпоха освоения космоса! С того самого, что в третьем тысячелетии постоянно заменяют «бип-бипом» в существенных частях любых интервью с очевидцами событий. Любых. Как в общеизвестном рассказе чукчи о праздничном салюте по поводу дня Победы.

Да, любят у нас короткие трёхбуквенные слова с йотом и хером. Эти буквы в кириллице — все реформы алфавита пережили. Ни царь Пётр, ни нарком Луначарский их истребить не смогли. Ввиду повсеместного применения. Общеизвестные примеры употребления: «кий» или «ухо». Только мне сейчас вся эта фонетика в исполнении подвешенного кузнеца… Как гласит русская народная, многократно проверенная: «хоть горшком назови, только в печь не ставь».

Правда, в рамках филологических построений кузнеца возникает закономерный вопрос: а что именно вы в данном контексте подразумеваете под словом «печь»? Если то, про что конкретно говорите, тогда — можно. Я в этой «печи» бывать люблю, чувствую себя как дома.

Я обошёл подвешенного за руки кузнеца по кругу, «Голый товарищ Полыхаев разительно отличался от товарища Полыхаева одетого». Ленив у нас кузнец — по мускулатуре видно. Не то выпирает.

– Ладно. Штаны с дурака спустить. Ноготок, для начала — десять ударов в полсилы.

И проходя мимо разворачивающего плеть Ноготка ему на ухо:

– Яйца поджарь маленько.

Дальше пошла рутина: отработанная веками технология порки в исполнении обученного мастера, с типовой оснасткой и обычным исходным сырьём — простолюдином привязанным. С очевидным и ухо-слышным контролем качества процесса на каждом этапе. Правда, с моей инновацией в форме кузнецовой голой задницы. Ну вот, день не пропал даром — хоть что-то спрогрессировал! Коль «покособище» не внедряется — внедрим «поподёрище».

Я уже говорил: здесь плетью штатно работают по спине, а не по ягодицам. А тут мне моё «босоногое» детство вспомнилось. Из-за этого кузнецового «бип-бип».

Был случай… Единственный. Когда батя мой не выдержал. Я тогда, года в четыре, начал громогласно и публично осваивать русскую ненормативную. Не понимая смысла, но уловив эмоциональную насыщенность. Когда соседи пожаловались — батя ремень и снял. И применил. А потом внятно объяснил разницу между «знаю» и «излагаю». Теперь вот пришёл случай спрогрессировать порку плетью по голой заднице и на Святой Руси. Надо, надо приобщать диких туземцев к вершинам человеческого прогресса.

После первого удара мат перешёл в визг. После второго — в вой. После третьего, с элементами «поджаривания», раздалось «ой» и потекли жидкие жёлтые отходы производства. Задушевно-проникновенное «у-у-у» прервалось после пятого, который Ноготок, как днем Светане, положил по лопаткам. И возобновилось хрипящим визгом, когда очередной удар лёг по верхней части ляжек. После восьмого я остановил процедуру.

Как я уже говорил — народ здесь крепкий. Никаких обмороков, потерь сознания. Отливать не пришлось. Заглянул мужичку в глаза. Мне с моим росточком удобно. А он стоит сжавшись, глаза зажмурены, борода в слюнях вся. Ждёт продолжения.

– Как дела, дядя? Будем косу ковать или спину подставлять?

– Как Аким Янович скажет.

Ну, крепок. Самураи говорят: потерять лицо. И делают харакири. Кузнец — не самурай. Но унизил я его основательно: сопляк учит мастера кузнечному делу — какой коса должна быть. Потом публичная порка свободного человека. Да ещё с голой задницей и свободно болтающимися на каждом ударе… Здесь это называют «срам». Хотя другое название, на мой взгляд, правильнее — «дар божий». Но это я так думаю. А здесь — такое и холопу даже… А вольному — прямой позор. Ещё и описался. Перед соседями, перед женой. А главное — весь ореол таинственности и незаменимости, такой ремесленный вариант «вятшести» — с визгом и мочой вышел.

Но здесь Угра, а не Хонсю — до харакири дело не дойдёт. Да и плевать мне: или он будет делать по-моему, или не будет делать ничего никак. Всё равно, во всем этом мире, кроме меня, никто литовку не построит. Нет литовки — нет нормального покоса — будет голодовка. И не одна. Косу сделать — нужен кузнец. А эта «позиция в штатном расписании» на усадьбе — занята. Другого кузнеца у меня нет, да и этот не гож. Или — сделает, или — сдохнет. Не хочешь насилия — не создавай монополии. Ну, или — чтоб боеголовки были на оперативном дежурстве.

– Ноготок, ещё парочку и по-жёстче.

Ноготок исполнил. Как-то я раньше не понимал, почему в средневековых обществах палач — постоянный спутник правителя. В числе первых советников всякого государя. У нас-то это так, технический работник. А здесь — из первых и приближенных. Поскольку служба у него — из важнейших: вразумлять неразумных.

– Значит так, дядя. Или мы ждём владетеля. И покуда ждём — тебя порем. Потому как кроме Акима Яновича мой приказ никто отменить не может. Сегодня Аким уже не приедет, а до утра ты не доживёшь. Или ты извиняешься за свою глупость и идёшь делать как я говорю. Идёшь и делаешь плохо, хитришь, медлишь — возвращаешься сюда. Уже не под плеть, а под кнут. И — в полную силу. Я тебя силком в кузню волочь не буду — решай сам.

– А… хр… мать…

– Ты давай чётко: да, господине. Сделаю по слову твоему. Сам был дурак. За что прошу простить. Ну!

Всё-таки пришлось Ноготку ещё раза четыре пройтись. Нормальная дикция и громкость установились только после того, как два закоревших коготка хвостиков плети вошли на всю свою глубину в правую ягодицу «высокой договаривающейся стороны».

…

Мда… та ночка — была ещё та ещё.

Кузнец шипит, матерится. Сесть не может — больно. Стоять не может — ноги не держат. Дважды на ровном месте падал. А молодец с молотом улыбается. Самый кайф был, когда я заготовку клещами держу, а мимо носа молот двухпудовый пролетает. Скомандует кузнец: «пол-локтя влево» и пойдёт хреновая железяка мне в темечко. Потом меня Ивашка сменил, а я пошёл в сенник и приволок жердину берёзовую — для Сухановой косы косьё делать. Мужик здоровый — и берёзовое потаскает.

Почему в сеннике берёзовые жерди всегда валяются — не знаю. То есть знаю, конечно, что ими там сено прижимают, но почему именно берёзовыми? Похоже — влияние инопланетян. Как они на своих тарелках сено упаковывали, так наши и восприняли. Единственное разумное объяснение.

Провозились до полуночи, потом кузнеца отпустил, своих спать отправил, стал прикидывать из чего «бабку» делать.

Косу можно точить, можно тянуть, можно отбивать. Горожане о косе только про отбивку знают. Дескать, вышли мужики на край луга, вытащили из карманов бруски точильные и давай стучать-перезванивать. На самом деле, это так — мелочь. Строить инструмент нужно дома. А на лугу только чуть подстраивать. Брусочком. А дома косу тянут. Расклёпывают. Берёшь полено, в торец вбиваешь кусок жёсткого железа — «бабку» — с прямой, полукруглой в профиль, верхней кромкой, и, жёстким же молотком, нанося удары краем молотка по миллиметру, по пол, от края собственно лезвия, чуть наискосок, чуть к себе… У компа этому не научишься. Угол отклонения, сила удара, качество самой косы и инструмента. Перетянул лезвие — оно рвётся и получается пила с зазубринами. Слишком широко от края лезвия отступил — на покосе можно целиком полотно порвать. Недоклепал… Коса траву не режет, а гладит. И чего тогда брался?

Вот если ты целый сезон разные варианты пробовал, да с этой косой так наломался, так устал, что и спать не можешь — болит всё… Да ещё при этом внимательно думаешь — где ошибку сделал. Ну, тогда, через пять-семь сезонов станешь мастером. По клепанию. А я — не мастер. Так, дилетант. Надо было ещё в той жизни визитку заказать: «Ванька-косарь, дилетант. Оттягиваю и укакашиваю».

Не сообразил я с визиткой. А тут, на «Святой Руси», она мне… Так что спокойно вытягиваю косу. Коса тянется во время покоса почти каждый день. Под разную траву по-разному. Если трава шелковистая, её только сильно оттянутой косой и возьмёшь. Кстати, так можно и не только с косой. Я как-то двум подружкам в той же технологии обычные тяпки настроил. Так они тяпки свои на одном краю помидорного поля в землю кинули, на другом краю — из земли вынули. Сами идут — балабонят, сплетничают — никаких усилий. Только успевай помидоры от бурьяна отличать.

Наконец и я угомонился. Вышел на задний двор отлить перед сном, а в Марьяшиной избе лампада светится. Волоконное окошечко не заткнуто наглухо, не занавешено. Однако странно — в избе и так дышать тяжело, окна не откроешь — комарьё налетит. А когда ещё и лампадка воняет… Опять же — пожарная безопасность. «От малой свечки Москва сгорела». Тронул в гриднице дверь — опять странно — не заперто. И через сени видна дверь в избу. А том свет пробивается. Ну, надо посмотреть.

Посмотреть было на что. На Марьяшу. Я только заглянул в избу, увидел свою как-бы сводную сестру и понял: что-то не так. Потом дошло: Марьяна Акимовна спит напоказ. А какие могут быть другие варианты, если у бабы на голове не платок, а лёгкая косынка, на затылке завязанная? Так что ушки видны. А в ушах золотые серёжки отсвечивают. Как-то так получается, что во все времена дама одевает украшения в постель, если предполагает там встретиться с кем-то из малознакомых.

Второй симптом: рубашка. На ней — «срачница». Она же «срамница», она же «сорочица». Она же сорочка: две лямочки, позднее переименованные в бретельки, позволяют любоваться открывающимся видом белых круглых плечей и точёной шеей. А красивая женская шея… На которой ничего в складочки не собирается, по которой адамово яблоко туда-сюда не дёргается… Ну что сказать — последнюю сакскую королеву Англии называли Эдит — Лебединая шея. Дочка её — Гита — в мать пошла. Красотой. А замуж — за Мономаха. То-то Мономах так печалился, когда она умерла.

Но добило меня не это. В избе довольно жарко, и поэтому госпожа боярыня прикрылась одеялом не по шейку, не по плечи, а несколько ниже — под грудь. Каковые, хоть левая, хоть правая, хорошо просматриваются под тонким полотном сорочки. Включая явно поднявшиеся крупные коричневые соски, хорошо, насыщенно окрашенные ореолы, и собственно возвышения, прелестной полусферической формы нежно белого цвета. Загадочно просвечивающие и выразительно оттопыривающие полотно рубашоночки. И всё это дышит. Причём отнюдь не в режиме медленного сонного дыхания. А скорее наоборот — трепещет. Не то в ожидании, не то в предвкушении. Не то — в том и другом одновременно.

Где у меня запекло — объяснять не надо. Туда же и кровь вся от мозгов отхлынула.

" — Доктор! Доктор! Я — импотент!

– Не встаёт?

– Наоборот! Так быстро встаёт, что бьёт по лбу! Теряю сознание и ничего не получается!»

Я как-то несколько сильно залюбовался этой картинкой. Как-то во всюда сразу бежать захотелось. Мысли всякие… не, не мысли — обрывки мыслей. Типа: «а вот я счас… и сразу… и левую, и правую… и вот так, а потом…». Марьяше пауза показалось долгой. Она так, как бы сонно, приоткрыла глазки:

– А, это ты, Ванечка. А я тут немножко задремала. Давно ты ко мне не заглядывал. Да ты присядь. Как поживаешь? Всё в делах, в заботах?

И, изображая, утомление от света лампадки, прикрывает глаза локтем. Причём той рукой, которая с моей стороны. Как местные мужики реагируют на вид голых женских подмышек — я ещё в Киеве хорошо понял. Особенно, когда они бритые. Не мужики. Смысл понятен — дама подготовилась к встрече. Причём, учитывая известные ей мои парикмахерские предпочтения, именно со мною.

«Если женщина просит…» — то, по песне, даже и снег не идет. А я уж тем более — никуда не пойду.

Присел на постель, одеяло подвинул и ручку свою ей на лодыжку положил. Ага. Прямо на кожу. А куда ещё? Прямо на голую женскую тёплую гладкую… Она так… очень глубоко вздохнула. И очень медленно выдохнула. Но руку с лица не убирает, ногу не отдёргивает. Только дышит… интенсивно. Я, наверное, тоже. Потому как кровь к лицу прилила, и телу жарко. Всему телу. Включая его кое-какие, в обычном состоянии не сильно заметные и не далеко выступающие части. В обычном — да. А вот в этом… Даже не усесться никак.

Дальше пошёл «Обязательный обман — умный разговор». Про здоровье.

– Я ныне уже и вставала сама. Лубки сняли, ходить могу. Только вот ослабла я. Да и болит нога, коли долго хожу.

– Тут болит?

– Нет.

– А тут?

– Ваня… у меня другая нога сломана была.

Почему у Кукина: «Заиграла в жилах кровь коня троянского»? Троянский конь — деревянный. А я — нет. В смысле — не деревянный, а вполне живой. Конь. Со всем этим… жеребячьим. Или, правильнее, жеребцовым? Но — деревянным. Совершенно. Аж звенит. Особенно, когда у меня под ладонью уже не лодыжка, а нежная, удивительно гладкая жаркая кожа внутренней стороны бедра. Женского. Это — под ладонью. Я бы даже сказал — под запястьем. А под некоторыми пальцами — интимная брижка. Поскольку таковую же, но — стрижку, я здесь ещё не спрогрессировал. Идиот ленивый! Вот что прогрессировать надо было в первую очередь!

А под средним и безымянным — просто пылают огнём уже набухшие, плотные такие, внутренние губы. А перед глазами у меня молодая красивая женщина с великолепно очерченным, трепещущим под тонким полотном, бюстом и в совершенно полностью отдающейся позе с прикрытым локтем лицом — поза ожидания: а вдруг стыдно ей будет. Чего-нибудь эдакого…

" — Хорошо ли тебе, девица? Хорошо ли, красавица?

– Ой, дедушка Мороз, хорошо! Так хорошо! Но так стыдно…».

Это — русская народная сказка. А такая же, но — мудрость, гласит: «Темнота — друг молодёжи». Что и озвучивается Марьяшенькой:

– Ванечка, лампадку загаси.

Пришлось оторваться. От всего этого… Поплевал на пальцы, прижал фитиль. Он немного по-чадил, темно стало. Вернулся к постели, а Марьяши и не слышно. Будто и не дышит, будто спит. Ага, устала и заснула. Я, было, сунулся к лицу проверить.

А у нас тут не провожание, а совсем наоборот. И я — один за всех. В смысле: и за себя, и за паровоз. Причём — курьерский.

Все тряпки с меня слетели в момент, рубаха вместе с поясом и банданой, штаны вместе с сапогами. Дольше всех портянки продержались. Почти до самого конца акта. Всё-таки, две недели воздержания после месяца обильной диеты — это много. Это я про неё. Не смотря на всё произошедшее. Стосковалась девочка, соскучилась. Тут не до затянутого коитуса, не до ласк «щемящих до боли». Всякое… «прологирование» — пофиг и нафиг. Тут, как в фольклоре: «Ей охота, и мне охота — вот это охота». Ураган. Торнадо. Взлетают — все.

Господи, какое это удовольствие обладать красивой зрелой здоровой женщиной! Желающей и желанной. Когда каждое прикосновение к ней вызывает дрожь, аж волосики по спинному мозгу встают дыбом. Когда каждый кусочек её тела хочется одновременно и поцеловать, даже не касаясь, только дыханием. И укусить, вырвать, сгрызть. Когда её всю хочешь то завернуть в клубочек, спрятать, уберечь. То наоборот — раздвинуть, развернуть, вывернуть, распять. Чтобы войти в это во всё — глубже. Не только туда куда…, а вообще — чтоб чувствовать всё её тело. Везде, всей своей кожей, и изнутри, и снаружи… И вот, выворачивая её и проникая в неё, доходишь сам до края в себе самом, до предела, когда уже нет сил вздохнуть, когда весь как сведённая судорогой запятая, вставшая на дыбы, как одноногая балерина на пуанте. И… и тут собственно любовная судорога. И уже тебя самого вскидывает, разворачивает, выворачивает в обратную сторону. А потом обратно, а потом снова…. Всё слабее, всё тише… Можно уже выдохнуть. И вздохнуть. Вообще, вспомнить об этом ненужном занятии — дышать. И чувствуя, как дрожат мышцы рук, ног, спины, живота…, осторожненько, чтоб не наступить коленкой и не сделать ей больно, перелезть через её раздвинутые ножки. Одну ножку. Прикасаясь, напоследок, своей кожей к её. Хоть где, хоть чем, хоть к чему. Потому что — невозможно оторваться. Потому что — нет сил продолжить. И просто быть — тоже сил нет.

И рухнуть носом в подушку, чувствуя, как мгновенно выступивший по всему телу пот, успевает не только впитаться в постель, но и остыть, охладить твоё собственное, пышущее жаром собственной крови и её ласки, тело. Тело, которое хранит, которое всё помнит. Которое ещё звенит от тока крови, от судороги восторга. И медленно успокаивается…

Одна лондонская школьница определила окружность как прямую. Которая обвилась вокруг дырки. Пожалуй, символом незабываемого секса должны являться две прямые, обвивающиеся каждая вокруг своей дырки, вывернувшись наизнанку. И пересекающиеся в одной точке. В отличие от свадебных колец на крышах автомобилей, которые пересекаются в двух. Или колец олимпийских, которые соответствуют шведской семье небольшого состава с переменной ориентацией всех супругов.

Как выжатый лимон. Где моя хвалёная выносливость? Где-где… и пошутил. Выносливость может быть выдающейся при работе с внешними объектами. А когда «мышца с мышцою говорит», и обе твои собственные… У меня ведь тоже со времени «заклинания» Пригоды никого не было. Так оргазм по всему телу прошёлся, что аж на затылке мышцы болят. И приятный, затихающий звон во всех остальных местах. Даже в мизинцах. Во всех. И на руках, и на ногах.

Лекция в медицинском:

– Мужчина во время полового акта расходует столько же энергии, сколько при разгрузке железнодорожного вагона.

Мечтательный голос с галёрки:

– Эх, я бы сейчас пару вагончиков разгрузил…

Чудак. Не приходилось тебе разгружать пульманы со стекловатой… Когда неделю всё чешется и колется. Как у вшивого до бани. Хотя, если отбросить все сопутствующие и рассмотреть чисто энергетически… Сходное тепло и лёгкий звон в каждой мышце. Только после вагона можно принять стопарик и расслабиться. А здесь надо ещё разговаривать.

– Ванюша, тебе хорошо? А мне-то как хорошо. А здоровье-то твоё как? После плена-то твоего у волхвов? И у меня не болит. А что ты мне подаришь? Как «чего хочу»? Ты же от волхвов ихний клад принёс. А правду бабы говорят, что ты на Купалу папоротника цвет нашёл? Как это — «папоротник не цветёт»? А чего ж ты тогда ночью из «Паучьей веси» ушёл? Ой, Ваня, ты такой хитрый, только меня не обманешь. Уж я-то тебя знаю. Всего знаю. И везде. И тут… И вот тут тоже знаю… Вот я и говорю — всякое растение семена дать должно, а для этого — отцвести. Глупый ты, Ваня, это ж каждому ведомо, что папоротник как раз на Купалину ночь цветёт. И кто его цветок сорвёт, тому все клады открыты. Ну что ты смеёшься, ты ж его левой рукой брал. Иначе бы меч свой не удержал бы. Ты чем руку-то заворачивал? Нужно тряпицей — красной или белой. Кто тот цветок найдёт — тому никакие оковы не страшны. Его железо никакое не удержит. А черепаху ты где нашёл? Как какую? Ну, так все ж знают…

– Глава 70

Марьяша увлечённо проводила ликбез по очередному местному суеверию, совмещающему в себе и цветок папоротника, который никогда не цветёт, и разрыв-траву, которой в природе вообще нет.

Итак, желающие обладать разрыв-травой отыскивают гнездо черепахи и выжидают время, когда черепаха, оставив гнездо с яйцами, уйдёт из него. Тотчас же не медля, гнездо огораживают железными гвоздями, вколотив их в землю, и, устроив такой тын, удаляются, чтобы черепаха не могла видеть неприятеля. В известное время черепаха подползает к гнезду и видит, что при всех её усилиях она не может взойти в своё гнездо, тогда она удаляется на некоторое время и затем возвращается обратно к гнезду с травою во рту, от прикосновения с которой каждый гвоздь вылетает. Тогда наблюдатель подходит уже смело к гнезду, берет траву и врезывает её в ладонь левой руки, а не правой, иначе тогда ему нельзя будет держать в правой руке оружие. Человек, обладающий этою травою, легко может разрушать все железные замки и оковы. Достаточно ему прикоснуться этою травою до железного замка, как он распадётся сам собою.

Эти анти-железячные свойства и предлагалось использовать для поиска данного магического дендроида: ночью выйти на луг и косить траву. Если у кого коса сломалась — нашли. Разрыв-трава цветёт в полночь на Иванов день и держит цвет не долее, сколько нужно, чтоб прочитать «Отче наш», «Богородицу» и «Верую». Как это совместить с продолжительностью ночного покоса или черепашьих бегов — непонятно. Среди множества странных свойств этого цветка/травы — упорный нон-конформизм. Постоянно плывёт против течения. Поэтому предлагается другой вариант сепарирования: весь накошенный гербарий выбрасывают в реку. Простой силос сплывает вниз по течению, магический — в другую сторону.

Эта же универсальная отмычка растительного происхождения обладала, по мнению туземцев, ещё и функцией миноискателя. Однако, поскольку противотанковые и противопехотные мины ещё не получили широкого распространения, то единственное применение данной «быстроцветущей катушки индуктивности» сводилось к обнаружению кладов. Ну, в принципе, да — металла здесь мало, как в наушниках запищало — можно копать.

Мои вялые попытки отбрехаться пресекались на корню с жаром, не меньшим, чем недавние любовные ласки. Логическая цепочка получалась неумирущая. Весьма странный мальчишечка ушёл из селения в ночь на Купалу. И не с девкой, чтоб баловством на природе заняться, а со здоровым мужиком-ратником. Зачем? А за цветочком волшебным. И нашёл. Что подтверждалось последующими событиями: из плена освободился, волхвов победил, капище истребил, всех одолел. Ещё и мешок серебра нашёл и принёс.

– Ванечка, мы теперь с тобой много-много серебра откопаем. И серебра, и злата, и всяких каменьев дорогих. Богатыми будем. Ой, как обустроимся! Я тебе во всём помогу да посоветую. Ты Николашку своего гони — я сама добрых купцов знаю. И остальных гони — они тебе чужие, а я — своя, я же тебе родная, я-то за добром присмотрю, постерегу когда надо будет. А то, что ты принёс, ты мне покажи. Или тебе жалко?! Ты себе ещё накопаешь, я тебе такие места покажу… батяня рассказывал. А у волхвов что взял — там чего? Там такие серёжки хорошенькие есть, бабы сказывали, — с сапфирами. С синенькими такими камушками. А ещё там монеты золотые были. Так я думаю монисто себе золотое сделать. Ты ещё те добавь, что с Корькиной спины вырезал. Красивое монисто получится. А ещё там… Да ты принеси всё — я сама выберу, по-примеряю. Отберу наперёд. Ну, чтоб тебе каждый раз головушку не ломать — что в подарок принести. Ну как «за что»? Я же тебе дала. Тело своё белое, любовь мою горячую. Тебе подарила. Ты теперь отдариваться должен. А «наперёд» потому лучше — тогда я тебе отдаривать буду, тебе и голову ломать не надо — чего принести, да понравиться ли сударушке. А я теперь женщина бедная, вдова одинокая. У меня один на весь свет сынок-сиротинушка родименький остался. Мне теперь и подарки-то дорогие делать некому. Никто обо мне не позаботиться. Так что вели Николашке принести мешок с твоим златом-серебром, а я уж отберу, чего мне к лицу да по сердцу.

Всё-таки с профессиональными проститутками легче — говорить не нужно. Цена известна заранее. Получил-заплатил-отвалил. А тут…

" — Месье! А деньги?

– Мадам! Гусары денег не берут!»

Видимо, ощутив моё несогласие с её логическими умопостроениями, Марьяша навалилась мне на спину, прижалась грудью и стала елозить.

– Чувствуешь, какие они крепкие, какие горячие? Чистое золото — как огнём горят. Клад настоящий. А соски-то у меня… ох как ты мне люб, миленький. Ох как я тебя приголублю-приласкаю.

Как известно, женщины бывают двух типов: «прелесть какая дурочка» и «ужас какая дура». Да, бывает множество исключений — умные женщины. Которые подтверждают общее правило. Помню, была в прошлой жизни у меня одна знакомая. Жена моего хорошего приятеля. Маленькая, чёрненькая, остроносая. Так я в её присутствии просто боялся рот открыть — такое ощущение, что перед носом свежее-точенной бритвой машут. Бритвой мощного, блестящего интеллекта в сочетании с таким же языком. Э-эх… И где они? В Саратове — ещё не родились, в Хайфе — ещё не похоронили. Уехали они. Уедут. Эмигрируют.

А пока у меня на спине стремительно эмигрировала Марьяша. Из одной категории женщин — в другую.

…

В её воркование вдруг ворвался звук удара двери о стену, топот быстрых шагов. Дверь в избу распахнулась и ввалилась куча народу. По крайней мере, в первый момент, мне именно так и показалось — толпа. Впереди — Хотен с факелом, с ним рядом — Ольбег и Любава. Пара секунд полной тишины. Потом Марьяша ойкнула и откатилась к стене. Во время наших игр одеяло упало на пол, а сорочка у неё короткая. Нам она в наших играх — не мешала. Как сейчас не мешала новоявленным посетителям изучить, оценить и прочувствовать.

Молодая вдова, застигнутая на месте распутства, судорожно натягивала одной рукой сорочку на коленки, другой — выдёргивая у меня подушку, которой потом тоже пыталась прикрыться. Интерес к откопанным драгметаллам был временно полностью заслонён интересом к постельным принадлежностям.

Как известно, принципиальная разница между французским сексом и русским в том, что у них — «без нательного белья», а у нас — «без постельного». У нас тут было и то, и другое. Но не для всех. Я явно оказался в роли: «француз в России».

Единственное, что порадовало, так это отсутствие культовой фразы: «Невиноватая я — он сам пришёл». «Бриллиантовую руку» здесь ещё не смотрели.

Совершенно ошарашенное выражение лиц у всех нежданных гостей стало меняться. В разные стороны. У Любавы сначала появилось обиженное выражение. Потом она скривила губки, выражая крайнее презрение. Покраснела. И выскочила вон. Ольбег захлопнул рот и залился яркой краской. Волной. Сверху вниз. Полыхнул. Что-то промямлил, дёрнулся и тоже вылетел вон. А вот у Хотена морда лица расплылась в широченную масляную ухмылку. Похотливая физиономия с примесью гордости: «а вот я чего знаю…».

– Чего припёрся?

– Дык… Эта… А, тама кузнец с подмастерьем кузничиху убивают.

Вот так. А ты, Ваня, думал, что быть обнаруженным голым в постели вдовушки-сестрицы — последняя неприятность в текущем историческом моменте? Нет, Ванюша, мир богаче любого человеческого представления. Ладно, сделанного не воротишь, остаётся только не сделать ещё чего-нибудь. Из непредставимого.

– Как ты меня нашёл?

– Дык… Эта… Ты ж Сухана оставил под дверьми. Где Сухан — там и ты. Долбонлав Сухана углядел и указал.

Буёвый у меня зомби — можно использовать в качества буя для указания места погружения. Требовать от Хотена, чтоб он не болтал… Сотрясение атмосферы — пообещает и всё. Осталось только сохранить достоинство в этой пикантной ситуации. Хотя… Перед кем я, собственно, испытываю смущение? Перед грязными, необразованными туземцами? Которые совершенно некомпетентны ни в гламуре, ни в дискурсе? Я уж не говорю о ватерклозете и интернете. Которые верят в абсолютную чепуху вроде посмертного воздаяния, порют друг друга плетями и совершают кучу иных, совершенно непристойных и не политкорректных, вещей? И мне интересно их мнение?! Да пошли они…

Моя попытка поцеловать Марьяшу на прощание в щёчку, была отвергнута. С такой искренней яростью, что я даже удивился. Ну и ладно, напоследок оправил рубаху под поясом и двинулся. На всеобщее обозрение и обсуждение.

Во дворе было не до моих постельных шалостей. Там кипела жизнь. В форме бабьего воя и мужицкого мата. Толпа усадебных столпилась возле избы кузнеца и неразборчиво шевелилась там, в темноте, под неровным, пляшущим светом двух факелов. Моё появление, с Хотеном в качестве передвижного непрерывно говорящего фонарного столба, немедленно было замечено. Акустика резко усилилась. Как в части воя, так и в части мата. Добавилась третья составляющая — неостановимое желание всех участников немедленно ввести меня в курс дела.

А дело-то совсем дрянь.

Как я понял из потока междометий… Что такое: «разнонаправленное» — понятно. Это когда из одного места — в разные. А наоборот? Когда всё — в меня одного, но из разных мест — это как? Ливневая канализация? Площадь трёх вокзалов? Вот так мне и объясняли — все сразу.

По предположениям почти очевидцев, то есть всех вообще, кузнечиха по возвращению мужа домой, попыталась утешить поротого мужа. По одной из версий, бедная женщина чересчур сильно потрогала пострадавшую от плети существенную часть своего супруга. По другой — пострадавшая часть перестала функционировать. Что вызвало крайнее возмущение владельца этой самой части. Ленивый и бестолковый кузнец оказался достаточно умелым и энергичным супругом. В том смысле, что стал успешно избивать свою беременную жену. Оберегая чрево своё, женщина выскочила из избы, но была сбита с ног на крыльце, где и приступила к процессу собственно родов.

Как известно, между человеческой жизнью и симфонией есть некоторое различие в увертюрах. Раздражённый издаваемыми звуками, хозяин домовладения призвал своего подмастерье и велел успокоить благоверную. Ударом кузнечного инструмента типа молот двухпудовый по голове. К чему означенный передовик производства и приступил. В столь свойственном ему доброжелательно-улыбательном стиле. Однако, поскольку обычного целеуказания молотобойцу места нанесения удара молоточком не последовало, то ярый малый попал своим двухпудовым молотом женщине между лопаток. Женщина к этому моменту уже родила и пыталась уползти на четвереньках, волоча за собой висящий на пуповине плод. Молот сломал женщине спинной хребет, но, по недостаточной длине своей, не пробил её насквозь, а застрял. Поэтому молотобоец вытаскивал засевший молот с раскачиванием. Так что теперь из раны торчали обломки рёбер, нечётко белеющие в неверном свете факелов.

Очень захотелось блевать. Даже не всматриваясь во всё то, что там белеет и чернеет. Но нельзя — проявление слабости. Тем более, что за потоком подробностей, высказываемых местными, явно сквозит меленькое такое любопытство: «а чего этот боярыч теперь делать-то будет?».

Ну и как из этого… дерьма выбираться? Выключаем собственный ливер. Напрочь, наглухо. Включаем мозги — анализируем картинку.

Натюрморт. Или пейзаж? Явно не батализм с маринизмом. Нет, всё-таки натюрморт. Есть плод, и есть «морт». А всё вместе — сплошной местный «натюрлих». Что в переводе с немецкого означает — «естественно». Естественно то, что муж властен над женой своей. Вплоть до «живота». Жизни. Чужую жену убить — вира двадцать гривен, половинная. А свою… — нет в «Правде» такой статьи. Максимум — местный поп епитимью наложит. Вот если б она его… Тогда всё понятно, процедура прописана, соседи, под руководством облечённых властью, приступают к исполнению наказания. Вплоть до царя Петра — смертная казнь путём закапывания в землю по шею.

«Если встретишь Джавдета — не трогай. Он мой». Только красноармеец Сухов по Туркестану ходил. А здешних баб откапывать некому. Так что, зарывают русских красавиц в русские же суглинки. Живьём. До смерти. По закону. Который — от дедов-прадедов. И будут зарывать. От этого дня — ещё пять с половиной веков.

Калитка распахнута, но весь народ с этой стороны. Линия палисадника работает как невидимая граница. В трёх шагах — мокрая, тёмная куча, которая пару-тройку часов назад стояла у ворот в конюшне и, заткнув в рот концы своего платка, подвывала, глядя на наказание своего мужа. Я её пожалел. И кузнеца пожалел. А надо было… вложить полста ударов. Так чтобы он и не поднялся. А в кузне бы я и сам справился. Ну, пропотел бы, подёргался… Надо — было… Как говорит один персонаж у Шолом Алейхема: «Если бы я был такой умный как моя жена потом». А я — «не умный». И эта женщина… уже совсем «потом».

Её муж, он же организатор убийства, сидит на крыльце домика. Скособоченный — не на всем сидеть можно, держится за столбик. Между ними — на дорожке, посыпанной речным песком, — непосредственный убийца. Радостный дебил. Та же детская улыбка на лице, тот же кузнечный молот на плече.

Поговорим об адекватности, аутентичности и ограниченной ответственности. Если очень хочется. «И не ведают они что творят». Очень может быть. Только это не ко мне, с этим — к ГБ. К Господу Богу. Он — всеблаг, а я чётко понимаю, что когда молот ломал этой бабе хребет и рвал лёгкие, ей было мало интересно насколько у «ярого малого» ограничена правоспособность. Точно такое же странное отсутствие интереса к официальному заключению лечащего психиатра будет испытывать любой следующий персонаж, который попадёт под данное милое сочетание невинной улыбки и падающего железа. Причём, очень может быть, следующим буду я сам.

А что с этой стороны заборчика? Мои здесь, но Чарджи нет. Значит, нет ни его лука, ни метательных ножей. Ивашко с Ноготком пойдут за мной, но у них оружие для близкого боя. На дистанции этого молота. Возможны потери. Да просто обязательно будут! Кого выберем для похорон? Среди моих?! Ну, тогда я сам.

Пока это всё крутилось в мозгу, в душе постепенно нарастал кураж. Это очень хорошо, что я так выложился на Марьяшке. В голове просветлело. Всякая суетливость, мелочь эмоциональная — отпала. У меня сейчас не капризность с раздражённостью, это уже радость боя пошла.

Гений Пушкина в форме монолога «адреналинового наркомана».

Я шагнул к открытой калитке. Вся моя команда, включая Сухана, двинулась следом. Даже Николай затесался. Какой-то мужичок из конюхов, ухватил меня за рукав:

– Те чё, паря? Сдурел? Этот блаженный из тебя мозги только так вышибет. Он же слов не понимает. Он же…

– Руку убери.

– Чего?

– Убери руку. Я тебе не «паря». Я — боярыч Иван.

– Дык…. Дык ему жешь всё равно! Он жешь не разумеет! Он жешь…

– Так и мне — всё равно. Но я ещё и разумею. Мужи мои! (Ну и обращеньеце — не то господин заговорил, не то жертва многомужества). Без моей команды не лезть. Ежели что — меж собой не свариться, поделить всё поровну. Сухана берегите. Ивашка — старший.

– Господине! Дык кто ж, кроме тебя, с Суханом сладит? Дык ему ж никто и слова…

– Значит, придётся возвращаться живым. Исключительно из-за Сухана. Слово сказать.

И я шагнул за линию калитки. Сзади ахнули, взвизгнули. Затихли. Намертво. А я сделал четыре своих коротеньких шажка и опустился на корточки у головы убитой женщины.

Острый запах крови и мочи. Вокруг ночная прохлада. Пожалуй — уже предутренняя. Ни мух, ни обычных сельских запахов. Сильный аромат каких-то ночных цветов и острая приторно-удушающая вонь свежей крови. Удар был очень сильным, голова женщины вывернулась, и её лицо смотрит в лицо мне. Глаза открыты. Выражение ужаса и спешки. Не то — ужасной спешки, не то — поспешного ужаса. Нормальное состояние многодетной матери-домохозяйки. Особенно, когда на неё падает кузнечный молот. Интересно, а ещё дети у них есть? Плоховато я осведомлён о гражданском состоянии местных жителей.

Ага, а вот и молотобоец двинулся. Кузнецу от крыльца меня видно плохо, вот он и затянул с отдачей команды. Или ошалел от моей наглости. Но теперь озвучил: «Бей его! Бей!». Малый пошёл на меня, улыбка на лице стала шире. На мне шапочка, под шапочкой косыночка, под косыночкой — косточки тоненькие. Под костями — я сам. И будет мне самому сейчас команда: «а ну-ка, разлетелся быстро во все четыре стороны!». И защититься мне нечем. Даже дрючок мой берёзовый где-то в лесу лежит. А малый уже и молот с плеча скидывает.

Молотобоец бьёт не так как воин, и даже не так как лесоруб. Молот сначала опускается к ноге. Затем двумя руками проводится за спиной полукругом вверх, и потом идет прямой удар сверху вниз прямо перед собой. Этот замах из-за плеча — уникальная часть кузнечного удара. Ещё так сваи забивают. Тоже молотом. Замах получается очень длинный, корпус долго открыт. Был бы у меня с собой дрючок или даже шашечка моя — я бы до его тела достал. А уж найти болевую точку… Испортил бы я ему замах. Но ничего нет. И, честно говоря, как-то вид этой кузнечно-прессовой махины меня несколько смутил. Проще — проспал я момент.

Молот — не сабля, и даже не топор. Косых ударов этим инструментом в природе не наблюдается. Молотобоец всегда бьёт прямо перед собой. Пятно вероятного удара — с локоть диаметром. Достаточно просто уйти из этого пятна. Что я и сделал — отскочил, прямо с корточек, чуть назад. Кузнец что-то орал с крыльца, молотобоец, уже выкинув молот над головой, сделал ещё шаг вперёд, радостно улыбаясь мне в лицо, и… полетел. Тоже вперёд. Носом, молотом, всем телом.

Между нами лежала убитая женщина. Только что родившая. Малый поставил ей ногу на подол. А под подолом оставался плод на пуповине. Мокрый, скользкий. Малый поскользнулся и упал. Вообще-то, если бы я заранее не убрался, молот всё равно достал бы до моей груди. Но меня там уже не было. Ещё вскакивая с корточек, я выдернул из сапога моё единственное оружие — Перемогов засапожник. Когда малый полетел вперёд, я чуть ушёл влево. И вперёд. Нож — обратным хватом. Почему говорят: «обратный хват»? Когда тянешь засапожник, он прямо так и берётся в руку — остриём вниз. Так что это — «прямой хват». Вот так я и ударил. Вправо от себя, через его плечо. Он как раз голову вверх тянуть начал. Типа: а где этот? А «этот» воткнул ножик в открывшуюся шею.

Очень похоже на то, как я поганого с Марьяши снимал. Только тогда у меня лезвие было вниз развёрнуто, к кадыку терпилы. А здесь наоборот, здесь кадык в другой позиции. Так что завершающего дорезания не получилось. Пришлось сразу отскакивать за радиус вылета длани этого «самоходного пресса». Вместе со своим ножиком.

Малый свалился на убитую им женщину. Попытался одновременно и подняться, и зажать рану правой рукой, и поднять молот левой. Колени у него разъезжались на насквозь пропитанной кровью одежде убитой. Левой он подтягивал к себе молот, опёрся на локоть и вдруг провалился. В пробитое им же в скелете женщины отверстие. Ребра сдавленного его весом костяка разошлись, пропустили локоть и снова сжались. Малый поймался в ловушку. «Мёртвые хватают живых». Своими сломанными рёбрами. И держат. Крепко. Согласно законов механики. Несколько раз он удивлённо вякнул, подёргал застрявшую руку. Потом отнял правую от шеи. И оттуда ударил фонтан. Чёрное в темноте. Горячее. Отблескивающее в свете факелов. Остро пахнущее.

Малый постоял на четвереньках, качнулся и упал. Секунду спустя грохот падения донёсся и со стороны крыльца. Вставший на ноги кузнец пытался шагнуть, отпустил столб. И рухнул на первом же шаге. Малый пытался дёрнуться, как-то ползти. Он повернул голову в мою сторону. Впервые его младенческая улыбка дополнилась элементом недоумения и, кажется, какой-то капризности.

За заборчиком палисадника заорали. Что-то радостное. Типа: «Спартак — чемпион». Мои, нарушив чёткую команду, кинулись через калитку. Но указывать на неисполнение или накладывать дисциплинарное… Нет сил.

Впрочем, «рабочие сцены» хорошо знают своё дело. Малого попинали — не шевелится, не отзывается. Попинали кузнеца. Не шевелится, но отзывается. Повязали. Ивашко как-то уже очень отработано строит мужичков:

– Ты и ты — несите носилки, мёртвых — в баню.

– Дык тама ещё прежние…

– Прежних к стенке сдвинь. Теперь свежих обмыть надо.

Николай уже в избе шарит. Вот это, я понимаю, мастер — срочный вызов, среди ночи, по тревоге, на групповое убийство. А у него пустая сума при себе, и теперь он её затаривает. Пока Домана нет и некому всё затарить в господские закрома.

Возле меня — Ноготок и Сухан.

– Берёте кузнеца. Снова его на подвес. На перекладину, что у ворот. Ноготок, тебе 10 ударов хватит? Чтобы — насовсем? Кнут есть? Вот и хорошо. Вперёд.

Как всегда после таких… мероприятий несколько «ватное» состояние. Нет остроты восприятия, всё доходит медленно. Постоянно кажется, что что-то забыл. И куча идиотских дерганий от окружающих:

– А корову?

– Не понял.

– Ну, эта… корову по утру…

– Ну!

– Так как — выгонять? Со всеми? А доить кто будет? Опять же…

– К Доману.

– Ах горе-то какое, ах беда-то нежданная-негаданная. У меня кузнечиха крынку взаймы брала. А в прошлом годе…

– К Доману.

– Дык чего? Дык брала ж? А теперя ты забери.

– Я те дам «забери»! К Доману.

В избе крик начался. Николая головой вперёд вышибло из дверей. Прямо на связанного кузнеца. Я дёрнулся, было, но там Ивашка заскочил. Матюги, визг. Ещё один пейзанин вылетел. Теперь уже на Николая. Такой трёхслойный громко-говорящий пирог прямо перед крыльцом. Из калитки Чарджи появился. Ну очень довольный. А в стороне, на заднем плане Светана прорисовалась. Чуть не облизывается.

– Ну и чего тут?

– Тут было дело. У нас. А там была баба. У тебя.

– Ну и чего? Тебя тоже с бабы сняли.

– Меня сняли. Остальные сами пришли. А вот ты один… не у дел. Тут господина твоего чуть не убили, а лучший боец, единственный стрелок, не тетиву на луке натягивал, а бабёнку гулящую на…

– Ты меня ещё учить будешь! Как на баб лазить! На тебя ещё уд дрочили, а я уже сам…

– Что сам? Дрочил?

Вот тут он уже и за саблю схватился. И выхватил сгоряча. Стоим друг против друга. Он — с клинком, я — с пустыми руками. Дурак ломит пока не треснет. Что-нибудь у кого-нибудь. Умный останавливается первым. А я — умный? Мне что, обязательно быть умным в атмосфере всеобщей вятшести и гонористости?

– Я молотобойца без всякой сабли завалил. Вот он лежит. Главного волхва голядского — вообще связанным у столба стоял. А ты на меня с железкой. На меня. Ты ж мне присягал, клятву давал. А как господину твоему в смертный бой идти, так ты у давалки спрятался. Ты как в другой раз испугаешься — в нужник беги. При поносе — укоризны нет.

Как он взвился. Аж дрожит весь. И сабля в руке дрожит. Это тебе не молот, у которого замах — можно в магазин сбегать и вернуться. Это ударит быстро и наискосок. Сбоку негромко прозвучало:

– Кхе.

– Тебе чего, Ноготок?

– Вы бы подвинулись, кузнеца тащить неудобно.

– Ладно. Чарджи, хочешь служить — служи, не хочешь — уходи. А господскую жизнь да свою честь на бабскую потаёнку менять… Дождёшься, что тебя как кузнеца — под кнут подвесят. Пошли мужики.

…

У ворот в усадьбу, чуть сбоку, вкопаны два столба. Сверху перекладина. Конструкция используется обычно при разгрузочно-погрузочных работах. Про аналогичное изделие в русских народных песнях поётся:

" — Да и чем же ты меня, православный царь, припожалуешь?

— Припожалую я тебя, шельма-разбойничек,

Что ни лучшими хоромами высокими,

Что ни теми ли столбами с перекладиной»

Ласковые слова царя-батюшки. Конкретно, Алексея Михайловича Тишайшего к народному герою Степану Разину.

Как обычно в фольклоре — кое-что — «таки-да». Разина — казнили. Правда, четвертовали, а не повесили. А перед этим его несколько дней пытали. Причём все технические участники пыток были очень скоро лишены возможности осветить сказанное Степаном в своих мемуарах. Из-за потери головы, например. А фокус с протоколами допросов до сих пор отгадать не могут. Восстание, конечно, было народное. Но в первоисточнике — «кризис верхов». Боярский заговор. Как было почти во всех народных восстаниях. У Спартака, например, был заговор Каталины.

На этой «Святой Руси» людей ещё не вешают. Забивают, жгут, топят. Рубят, режут и колют. Живьём в землю закапывают. Деревьями пополам рвут. Но виселиц вдоль дорог или на плотах, как на Волге после Пугачева, ещё нет. Наверное, верёвки дороги. А вот подвесить болезного для порки — на это верёвки есть. В определённом смысле — лучше на перекладине, чем у столба. Древнегреческая техника наказания плетью как раз этот вариант и предусматривает. Иначе концами плети по груди наказуемого не попасть. Но есть тонкости. Нужно зафиксировать ноги объекта. И нужен мастер — створ таких ворот ограничивает кнутобойца в выборе позиции. При ударе по спине подвешенного за руки на столбе преступника, тело кнута вырывает полосы плоти «подобно вырезанию ремня из тела жертвы мало не до кости». Кто забыл — это штатная технология при исполнении наказания по множеству поводов. Например, за накопление мусора возле двора или за работу в выходные дни.

Когда комендант Варшавского гетто потребовал от еврея-портного сшить ему новый китель за субботу, тот пошёл к раввинам и те вынесли вердикт: «Ни один закон нашей веры не может препятствовать жизни верующего». Поскольку наказание за невыполнение заказа эсэсовца было одно — смерть. Так что: «чти день субботний», но не до смерти. И тот портной шил и кроил даже и в субботу. Аналогичные исключения есть и в православии. «В пост всем надо поститься!» Но: кроме беременных, болящих, по путям идущих… Светская власть, наследуя нормы религиозного права, не наследует исключений. Чиновник всегда «святее папы римского». Работал в воскресенье? — Под кнут. Который даёт эффект «подобно вырезанию ремня из тела жертвы мало не до кости».

Но я велел подвесить кузнеца не на столбе, а в воротах. А вот при подвесе в воротах положить так кнут на спину несколько затруднительно. Работать приходиться больше хвостом. Вот и посмотрим — насколько Ноготок этой наукой владеет. И сам поучусь. Потому что предоставлять персонажу типа нашего кузнеца, возможность быстрой смерти… Стилистически неправильно.

Ну как можно описать это действо людям, которых не только самих ничем похожим не били, но и возле не стояли? Как слепому — восход солнца. Нет слов, к словам нет ассоциаций из личного опыта. Ощущений. Вид, вкус, запах, звук. Я уж про тактильные не говорю.

Заплечных дел мастер при работе кнутом одевает на левую руку кожаную рукавицу. И после удара протягивает кнут, весь — включая хвост, через ладонь этой рукавицы. После второго-третьего удара этот процесс сопровождается хлюпающими звуками — и рукавица, и сам кнут мокрые от крови. Да, хвост в самом деле разгоняется выше звуковой скорости. И, как истребитель при преодолении звукового барьера, издаёт щелчок. В этот момент, а не когда ложиться на спину жертвы. А при соприкосновении со спиной он издаёт совсем другой звук — чавкающий. Будто тот же истребитель влетает в болото. Потому что поротая спина очень напоминает болотную трясину по консистенции. И брызги так же летят во все стороны. Брызги крови. И кусочки мяса. Я стоял довольно близко, так что про «вкус» — не преувеличение.

Когда хвост первый раз ложится на спину — он её рассекает. Такая веерообразная насечка получается. На глубину «до кости». Следующий удар ложится под углом и смещением к предыдущему. С небольшим. И превращает незамкнутые «перья» предыдущего веера во множество замкнутых многоугольников различной площади и угольности. В стереометрии — конусообразные призмы. А как ещё назвать такую нарезку человеческого тела? Самые маленькие кусочки теряют связь с основным массивом и отлетают в стороны. Либо в момент насечки, когда по наказуемому идет мышечное сокращение и гидравлический удар, либо при вытягивании кнута, когда волосы хвоста трением вытягивают их за собой.

Очень… интересная цветовая гамма: белая кожа, под ней, тоже белого цвета, но другого оттенка, желтоватого, человеческое сало. Потом красное мясо. Иногда с сахарным кусочком отколотой кости. И все это обильно покрыто кровью. Тоже красной, но более тёмного, чем мясо, оттенка.

Вроде бы закрепили мужика жёстко — в натяг. Но после каждого удара он вытягивается. Как-то сам по себе длиннее становится. И прогибается вглубь этой конструкции. Под таким углом нормальный потяг с использованием узелков на теле кнута — не получается. Столбы мешают. Но Ноготку и хвоста хватало.

Что хорошо — кузнец заткнулся сразу после первого удара. А на девятом Ноготок как-то хитро подкрутил кнут в воздухе. Получилась что-то вроде жгута. Я такую функцию в некоторых графических редакторах видел. Но там-то виртуал — что хочешь нарисовать можно. А здесь реальный конский хвост — из веера свернулся в жгут и этим лёг на поясницу. Со сверхзвуковым щелчком. Какого-то сильного хруста не было. Так… ветка сосновая. И особенных каких-то криков или там дерганий. Как висел на руках в раскорячку, так и остался.

А Ноготок вытер, точнее — отжал кнут рукавицей, собрал его и встал передо мной на колени, кнут мне подаёт на вытянутых руках:

– Прости, господине. Моя вина, моя ошибка. Ты велел мне кузнеца наказать, кнутом посечь. Я же, по неразумности да бездельности своей, с кнутом не совладал и забил кузнеца до смерти. Прости меня, господине. Вот кнут мой, секи меня, как на то воля твоя будет.

Вот так-то. Смертная казнь «Правдой» не предусмотрена. Головы рубить мятежникам — нормально, утопить человека в ходе судебного процесса — нормально, зарезать в порядке кровной мести — законно. Но смертной казни — нет. Забить до смерти — только по ошибке, только несчастный случай. И исполнитель приговора является виноватым в… «в неполном служебном соответствии». Подлежит наказанию. Ну и чего делать? Хорошо, всунулся Николай. Губа разбита, но говорит внятно:

– Ты кнут-то возьми. Да легонько по спине ударь. Чуть-чуть, для вида. И скажи вроде: «На все воля божья, грех свой отмоли, ошибку прощаю. Иди с богом»

Кого мы там ругаем за двойную мораль?! «Святая Русь» — страна лицемеров! Ритуальные тексты, ритуальные пляски, ритуальные запреты. И очень реальные казни. Не исполнил ритуал, и все вокруг начинают дёргаться: «А чего это он имел в виду?». А я что имею, то и введу. Это был мой приказ и ругать мастера, за то, что он моё решение правильно исполнил — не буду. Прятаться за чужую спину… мерзковато это как-то. Взвалить свою вину, тяжесть уголовного деяния на подневольного, на подчинённого… Подленькие здесь обычаи… На этой… «Святой Руси».

И не только вину переложить, но и тяжесть греха. Смертного греха. Первая заповедь: «Не убий». Господин сам велел убить и тут же — «стрелки перевёл»? Они что, бога за фраера держат?! За лоха слепо-глухого?! Или в «Преступлении и наказании» надо топор в каторгу сажать? А Раскольников — так, рядом постоял, за рукоять подержался? Предки…

– Ты своё дело сделал, Ноготок. Иди с миром.

Носилок нет, кузнеца тащить в баню не на чем. Ну и ладно — пусть повесит, «завтра докуём». Уже светает, народ начинает расходиться. Завтра уже настало, вроде бы пора на покос. Можно было бы и выходить. Но — куда? Места я здесь знаю плохо. С какого места лучше начать — не понятно.

– Глава 71

Но ночь ещё не кончилась, приключения продолжаются: со стороны женской половины — крик.

«Маразм крепчает», «шизуха косит наши ряды»: на крыльцо женской половины вылетает Марьяша. Мало того, что в одной своей короткой сорочке, так ещё простоволосая и коса распущена. В таком виде и перед всей дворней усадебной… Полный позор, распутство и утрата уважения общества. Вопит в совершенно животном ужасе, бежит к воротам, придерживая обеими руками свои, столь живописные и столь недавно и хорошо мне знакомые, груди. И спотыкается. Лицом в землю, задница кверху, рубашонка задирается — от света двух хорошеньких белых ягодиц во дворе становиться светлее. Следом из дверей выскакивает Ольбег. С моей шашкой наперевес. Тоже воет. Судя по тексту — что-то матерное, судя по тональности — плач сильно обиженного ребёнка. Подбегает к Марьяше и… останавливается. А та как страус — в землю лицо спрятала и скулит. Ольбег постоял пару секунд, поглядел на эту… белую дрожащую задницу своей матери, потом начал шашку для удара поднимать.

Как только начался крик, я инстинктивно сделал несколько шагов к Марьяше навстречу. Когда Ольбег выскочил — ещё пару. И ещё несколько он сам сделал — как-то рубить задницу… да ещё вдоль… Когда он возле её головы встал и снова начал шашку подымать… У меня в руках кнут остался — вот я им и махнул. Навыка у меня никакого нет — ни палаческого, ни просто пастушеского. Но попал — кнут обернулся вокруг руки этого юного шашиста. Ну а уж дёрнуть… На моей шашке нет петли, чтобы на кисть одеть — поленился я, не успел сделать. А на шашках вообще — нет гарды. Так что удержать её не просто. Ольбег не удержал. И она полетела. Как поётся в советских «Трёх мушкетёрах»:

«В грудь влетающий металл».

Конкретно: в мою единственную и любимую грудь. Но не шпага, а такой… хорошо точеный кусок стали подросткового размера. Чисто автоматом успел уклониться, присесть.

– Ты чего? Cдурел?!

Ольбег смотрит на меня и будто не узнает. Потом выражение лица меняется. Узнал. Продолжает смотреть, но уже как на врага.

– Ты! Ты её… Ты с ней… Я сам видел! Ты… ты мне не вуй!

Тут Марьяша начинает шевелиться. Ползёт к сыночку на коленях, руки свои белые, голые тянет:

– Сыночек! Ольбежка, кровинушка…

Ух как он ей врезал! Как в футболе. Пыром. В подбородок. С разворотом и плачем. А потом просто кинулся и начал её молотить кулаками. По голове, по плечам, по… куда попало. И орёт. Все слова, которые знает на эту тему. Словарный запас у ребёночка — обширный. По части описания женщин свободного поведения — в частности.

Но что интересно, «блядка» или производные — не звучит. Ну понятно, вплоть до протопопа Авакума, до его обличительных писем, слово не имело смысла оскорбительного. Только нейтрально-описательный. Скорее даже с позитивным оттенком, типа «вертихвостка». Но и без Авакума этого… мальчик много чего знает. «Сучка в течке» — так, проходной момент.

Я тут с этим своим недо-русским языком — как грузин в полях Заполярья: понимает всё дословно. Если посылают по матери, то представляет свою родную «софико чаурели» и обижается отнюдь не как на фигурку речи. Так что моё чувство приличия (это у меня-то!) несколько взволновалось.

– Ольбег! Остановись!

Мальчик не слышит. Воет и молотит. Подошёл, рванул Ольбега за плечо. У парня зрачки на всю радужницу, лицо синее. Он явно задыхается. Я его за руки ухватил, так он начал головой биться. Сперва об меня, потом Марьяшу начал бодать. Пришлось отшвырнуть его в сторону. Он и на траве выгибается, воет. Марьяша — к нему, Ползёт, скулит: «сыночек миленький, кровинушка родненькая». Цапнул её за волосы — потащил к крыльцу. Тоже причитает в голос. Только вы, мальчики-девочки, несколько ошиблись. Мне что детские, что женские истерики… Я этого в прошлой жизни нахлебался в волюшку. «Характерными чертами истерической личности являются крайняя впечатлительность и инфантилизм». А лечится это холодной водой. В идеале — каждое утро — ведро. Можно — внутрь. Хотя и снаружи тоже помогает. Не могу вспомнить ни у одного… или — ни у одной — ни одной истерики пока не обсохнет.

Тут за спиной чей-то «ах!». Народу во дворе достаточно, кто ахнул — непонятно. Но я обернулся. Вовремя. Ольбег подобрал шашку, уставил на меня как копьё и идёт. Идёт и воет.

«Детская истерика несовершеннолетнего племянника безвременно и скоропостижно оборвала короткую, но яркую…».

Попаданцы — дураки. Если средний возраст населения «Святой Руси» в полтора раза меньше, чем в Свазиленде, который в последней, 192-строке, ООНовского списка по этому критерию в начале третьего тысячелетия, и составляет здесь где-то — 20–22 года, то и ёжику понятно: основная масса населения — дети. Большая часть действующих лиц даже в историческом процессе — подростки и юношество. Поэтому, кстати, такое количество всяких романтических историй — у сопливых корольков гормоны играют. «Я убил одного человека и сделал другого в 16 лет». Это Стендаль. Легендарный король Артур — тоже самое, но на два года раньше.

Это в американской Конституции президент — только старше сорока лет. А здесь… Сюда лезть без диплома детского психолога… лучше — психиатра… Как на артиллерийский полигон во время стрельб новобранцев. Может и пронесёт. Может — только желудочно-кишечный…

Ну-ка, что я тогда сказанул, когда моя дочка на меня с теннисной ракеткой в атаку пошла?

– Ты! Дурень! Как инструмент взял? Почему вверх ногами? Где мизинец должен быть? А ну переверни! Я тебя как учил?

Сработало, остановился. Смотрит тупо на свою руку. Э, а у парня-то истеризм уже зашкаливает. Горло судорогой сводит. «У-у-у!». И руками голову сжал. Сжал обеими, но в одной руке — по любой классификации — «очень опасный предмет». В непосредственной близости от жизненно важных… Нехорошо он голову свою ухватил — порезался по виску. Кровь течёт, а он не замечает. И подойти вынуть… А ну как он отмахнётся. Даже не желая, а просто так…

Ольбег сполз на коленки, потом свернулся в позу плода. «Мне так плохо — мама, роди меня обратно». Завалился на правый бок. Это хорошо, что на правый. Он воет, держится за голову, но клинок уже на земле. Я только собрался к ребёнку подойти — тут эта дура, тоже завывая, кинулась. «Сыночек! Миленький! Кровиночка моя….».

Берём два простеньких древних кремниевых транзистора типа КТ 315. Включаем их крест-накрест. И получаем простейший автоколебательный контур. Колеблется, пока есть приток энергии. У истериков — аналогично. Два истерирующих субъекта могут генерировать своё состояния, глядя друг на друга, вплоть до полной потери сознания. Обезьянничание у человека в крови. Это если человек произошёл от обезьяны. Или в душе — если создан богом. Который тоже… подражатель. Поскольку — человек и «создан по образу и подобию». Вроде автопортрета через зеркало. Съобезьянничен. Или это бог от обезьяны произошёл?

Снова Марьяшу за волосы, на дыбы. Воет и к сыну рвётся. Развернул к себе лицом, дал пощёчину. Замолкла на мгновение. Рванул сорочку у неё на груди, выдернул сосок наружу, крутанул больно:

– Дура! Опять на народ сиськами машешь! Марш в дом — оденься.

Она пару секунд тупо смотрела на своё хозяйство. Потом дошло — ойкнула, ладошкой прикрылась. Всё-таки хорошо, что стыдливость здесь в женщин крепко вбивают. Хоть какую. Немку, для которой топлесс — пол-года нормальная форма одежды, так не развернёшь. Правда, они и в истерику не так впадают, по другим поводам: «Даёшь ей сто баксов — она твоя. Отнимаешь — она в экстазе».

Вернулся к Ольбегу, отобрал клинок. А парня-то уже судороги трясут по-настоящему. Из кисти ребёнка рукоять шашки пришлось выворачивать — сам разжать не может. Дышать толком не может — только всхлипывает и пытается заглотнуть воздух. Обнял дитё, по головке, по спинке поглаживаю, на ухо всякие ласковые успокаивающие… Теперь парня срочно в тёплое и питье — тёплое и обильное. И мордочку умыть — он где-то успел ещё и носом стукнуться и ещё кровь себе пустить. Мальчишку надо на поварню — там вода должна быть тёплая.

А где народ? А народ делает своё народное дело — безмолвствует. Почти все усадебные на дворе стоят. Кто у изб, кто от ворот ещё не отошёл. От забитого насмерть по моему приказу кузнеца. И никто даже шага ко мне не сделал.

Уровень деликатности у этих пейзан… просто зашкаливает: они — простолюдины, мы — бояре. Они в наши дела не лезут. Наблюдают. Потом будут обсуждать, анализировать и оценивать. Называется: «сплетничать о господах своих».

Ну, в этой части нам до испанцев далеко: у них просто прикосновение к особе королевской крови наказывается смертной казнью. Известен случай, когда на охоте испанский король вылетел из седла и застрял ногой в стремени. Один гранд сумел коня остановить и спасти короля от верной смерти — вынул его застрявшую ногу. Но после этого пришлось «спасателю» самому немедленно спасаться. Из пределов королевства. За нарушение закона. А то пока короля под брюхом коня болтало — остальные, законопослушные — наблюдали, анализировали и оценивали. Шансы наследников.

Вообщем, если бы меня здесь не было, то никто и не вздумал бы даже помешать мальчонке зарезать собственную матушку. Чисто семейные дела благородного, типа, семейства. Хотя… если бы меня не было, то и постельной картинки, столь повлиявшей на детскую психику — не наблюдалось бы. С другой стороны, учитывая темперамент Марьяши, на моем месте вполне мог оказаться Ивашко или тот же Чарджи… Сложно это. Эй, кто-нибудь, ну-ка взяли мальчика и пойдём на поварню.

…

Ночь генитально-оральных приключений, начавшаяся с порки тогда ещё живого кузнеца — закончилась. Наступило утро. Такое же. «Оральных» — не в том смысле, о котором вы подумали. И не в местном древнерусском смысле — «пахать землю». В самом прямом смысле — когда орут, криком кричат.

Из дверей поварни нам навстречу вылетает Светана и орёт. Гениально орёт — шёпотом.

– Тама! Домна! Хохрякович!

Глаза у Светаны демонстративно закатываются, и она по столбику сползает на ступеньку крыльца. Мои действия? — Полный аларм! Ольбег у Сухана на руках. Услышал ор — вцепился в моего зомби намертво. Этому — стоять, Ивашко с Ноготком, железо обнажить — побежали. Стук-грюк, одна дверь, вторая. Дверь в каморку Домны заперта. Ивашко матюкнулся и плечом. Влетаем, сзади Николай с огарком свечи в руках.

Картина… помесь Рубенса с Босхом. В постели — голая Домна с голым же Хохряковичем подмышкой. Понятно почему Светанка так орала. То её одну, «беленькую и пушистенькую», по усадьбе всякими словами называют, а тут… И понятно почему шёпотом — чтобы не разбудить. А то бы мы не смогли насладиться всей полнотой и экспрессивностью сего скандального зрелища.

Утром, когда я обнаружил брошенную всеми Домну, и Светанке «ума вложили» путём «окормления» кормовой части «берёзовой кашей», кто-то обмолвился насчёт того, что пленника тоже, поди, не кормили. А в пленниках у нас вот это голое… недоразумение. Сын «хряка», носившего кличку «дядюшка Хо». Носившего, пока не вздумал меня убивать. «Вот сабля просвистела. И — ага». Третий сын. Старшего, который меня под волхвов подвёл — медведь задрал. Второго — я сам зарезал. Самого Хохряка — только Ивашкина гурда остановила. Семейство…

Но я — гумнонист и дерьмократ. «Сын за отца…». Бить-убивать не буду. Сидит — и пусть сидит. Раз сидит — надо кормить. Я тогда выразился по-боярски: в смысле — выявленные недочёты исправить. Не исправившим — «берёзовой каши» без ограничений. Эти лентяи, Светанка с Хотеном, вместо того, чтобы отнести пленнику еду в погреб, притащили его самого на кухню. И приспособили на роль посудомойки и «прислуги за всё». Оголодавший и запуганный парень с восторгом вкусил наших объедков и безропотно принялся исполнять все поручения из набора «злая мачеха для Золушки».

Последнее в сказке пожелание мачехи, обращённое к падчерице, при убытии хозяйки дома на королевский бал, есть, как известно, глубоко экзистенциалистская формула: «И познай самое себя». Ну, до таких вершин философии Светанка не взлетает, поэтому нашла более уместный отечественный аналог — послала беднягу помыть Домну. Два, впервые нормально поевших за три дня, персонажа, достаточно синхронно впали в сонливость, усиленную затухающим светом туманного заката, с трудом пробивающегося через давно немытое волоконное окошечко.

Домна сначала перестала изображать стыдливость. А чего стыдится уважаемой свободной женщине перед сопливым новоявленным господским холопом? Потом вообще начала похрапывать. Парень, дорвавшийся до тёплой воды после отсидки в подземелье, немедленно воспользовался остатками. И пока обсыхал — полотенец же для него нет — как-то случайно, как-то прилёг на краешек, как-то задремал… Во сне как-то закатился под одеяло, под одеялом — под горячий бок Домны…

– А я не понял спросонок. А она меня на себя затащила. Затащила! Вот те крест! Силой! А я чё? Да я же против неё… Да вы гляньте — какая она здоровая. А я ни чё. Она сама всё! И своей рукой запихнула. Всё — сама! А я сплю — ничего не понимаю. Господине! Не виноват я, она сама меня затащила! Господине! Прости Христа ради! Не буду я больше! И не подойду к коровище этой! Смил-у-уйся!

Библейская классика — дочери праотца Ноя напоили батюшку виноградным вином до бесчувствия и совокупились с ним, дабы понести от него и приумножить народы земные. Ибо род людской сильно приуменьшился в ходе нештатной ситуации при эксплуатации божественной канализации. «Всемирный потоп» — называется. У сантехника — приступ раздражения, у выживших — приступ размножения. Ни сам акт кровосмешения, ни факт достижения предполагаемых девушками результатов в части «приумножения» — сомнений не вызывает. Но уже несколько тысячелетий богословы всего мира спорят: можно ли провести неоднократную дефлорацию, будучи в состоянии тяжёлого алкогольного опьянения, или девушки были, всё-таки, не девушками.

Здесь ни вина, ни потопа — просто плотно поели с голодухи.

Парня голым поставили на колени. Очень удачно его Ивашка держит — можно горло перерезать и кровь в бадейку из-под воды слить. Грязи не будет. А парень боится меня страшно: я у него на глазах брата зарезал. Так, мимоходом. Потом его собственный отец сыночка на плаху отправил. Я что-то такое непонятное сказал, и его батя меня рубить кинулся. И сам откинулся. А юноше вместо плахи — снова погреб. Только поел нормально, помылся и снова… у этого же под ножом. Одно слово — «малолеток плешивый убивающий». С шашечкой. «Такси смерти».

Парень лепечет, плачет, умоляет, а Домна лежит неподвижно. Абсолютно голая, только лицо локтем прикрыто. Как раньше у Марьяшки было. Только здесь ничего нигде не брито. Кудри торчат. С проседью. А ей же едва за тридцать. Большая женщина. Эх, был бы я в своём прежнем теле, а не в этом… маломерно-плоскодонном… Да и то… Нет, не люблю я фламандцев. Даже Кустодиев для меня — чересчур. Я как-то к арийской классике тяготею. Не к немецкой со всякими девами-воинами — у них явно гормональный баланс сбит. Как у гедеэровских пловчих. Я арийскую индийскую классику предпочитаю. Чтоб всё было и выпирало. Но без фанатизма. Загляделся я, задумался…

– Долго пялиться будете? Выйдите все, одеться надо. И глисту эту тощую заберите.

Локоть не убирает, но говорит вполне внятно и спокойно. Извини, Домна, но опыт показывает, что голый человек более правдив, чем одетый.

– Парень говорит, что ты его на себя затащила. Это правда?

Молчит. Ну, это уже ответ.

– Значится так. Или этот «паучок» тебя силой взял. Тогда… У меня там, у ворот на перекладине, кузнец мёртвый висит. Запороли до смерти. Подвешиваем этого… насильника глистообразного рядом. Десяток плетей — и он ляжет со своими отцом и братом в баньке. Для обмывки. Там ещё кузнецовый подмастерье, мной зарезанный лежит. И кузнечиха с плодом своим. Для насильника, обидчика, оскорбителя — самая компания.

Парень и рот закрыть не может, и сказать ничего не может. Такое… беспорядочное шевеление. С подвыванием. Хорошо, Ивашко его за волосы крепко держит.

– Либо ты, красавица, ведёшь эту «глисту тощую» под венец. И зовёшь его своим мужем. Потому как позволить всяким «паучкам» на наших бабах кататься… Тогда Ноготку уже не кнут, а топор свой брать придётся. И не ему одному. Дать слабину я не могу — много крови прольётся. Или ему — с отцом — в землю, или — с тобой — под венец. Тебе решать.

Насчёт «не могу позволить» — правда. Киевское граффити со слоганом: «вот так мы, суздальские, ваших, киевских» было просто ещё одним напоминанием. Доминирование среди самцов прежде всего выражается в осеменении чужих самочек. Кто чьих имеет, тот теми и владеет.

Стереотип очень прочный. Когда Обаму в американские президенты выбрали — вся Восточная Африка неделю плясала. Ещё бы: наш «суахилиец» этой, не на что негодной «поваляшке хипатой», вдул, и все эти богатые, образованные, упакованные и вооружённые «снежки» сами «результат» признали наилучшим. У них своего равного нет. А почему? А потому что Барак — наша кровь. А мы в мире — самые-самые. Значит, брюхатить беленьких самочек — правильно. Это — прогресс и процветание всего человечества. А кто против — давить и указать место. Подобающее второму сорту. Мнение самочек в ходе возвеличивания национально-племенного имиджа — интереса не представляет. «Помолчи, женщина, когда джигиты разговаривают».

Но у меня тут никаких «суахилийских» вариантов быть не должно. Никаких иллюзий не то что доминантности, а просто своеволия и независимости у «пауков» — допустить нельзя. Иначе, уверовавшись в кое-какой своей «вятшести», они начнут отстаивать свои иллюзорные права. И пробовать, прокачивать их расширение. Как у детей — пойдёт постоянная «проверка на прогиб». И тогда эти иллюзии придётся из них выбивать. Кровью. Вот у кузнеца вчера с утра была иллюзия своей неприкосновенности и неподсудности. Иллюзия была иллюминирована. В смысле — уничтожена. Вместе ещё с тремя случайно оказавшимися рядом. Включая рождённого, но не успевшего отделится, ребёнка.

Так что, как на воротах Маутхаузена: «каждому — своё»? Может у них право «первой ночи» установить? Или общую порку по воскресеньям? Для укрепления сопричастности с реальностью? Чтоб — «без иллюзий».

Домна убрала, наконец, руку от лица, не обращая внимания на взгляды пятерых присутствующих самцов хомосапиенсов, тяжело поднялась и села на постели. Внушает уважение. И не только уважение: судя по кашлю Николашки от дверей — мужичок слюной захлебнулся. Домна подняла с пола одеяло, задумчиво покачала его в руке, внимательно посмотрела на бледно-зеленого Хохряковича. И демонстративно качнула грудью. Э-эх! «Холодец заказывали?». Вот в чем беда фламандцев — они динамики не передают. А такую… мощь нужно не рисовать, а снимать. Ускоренной киносъёмкой с последующим по-кадровым, по-штучным, просмотром. Общее согласие всех со мной было выражено дружным сглатыванием.

И вдруг она хихикнула:

– Да я ж такое «щось» и заспать ненароком могу.

– Ну, Домна, на всё воля божья. А жить ему или нет — тебе решать. Откормишь — не задавишь. Но если эта глиста тебя обижать вздумает — ты мне скажи. Я тебя быстро… снова вдовой сделаю. Ты понял, парень? Топор нынче не по твою шею — она отвела. Поклонись Домне в пол да поцелуй молодую жену.

Ивашке, всё-таки, пришлось за волосы поднимать парня с колен — ноги не держат. Поклон получился нормально, а вот поцелуй… Он стоит, она сидит. Да ещё и как-то отклонилась. Вообщем, они снова завались на постель.

– Ну и лады. Совет вам да любовь. Пошли, мужики, нечего молодожёнам мешать.

А за дверями уже куча любопытствующих. «Ну и чего? Ну и как? Ух и резов Хохрякович! Сопляк ещё, а такую бабу окучил…». Что да, то да — Домна — сокровище редкое. Можно сказать — клад. В полный и немалый рост. Эх, ей бы здоровье подправить. Хотя, может и подправит. Регулярным и взаимно приятным общением с особью противоположного пола. Такие случаи науке известны. Вплоть до излечения неизлечимых форм рака.

Неизвестно только — почему говорят: «противоположного пола»? Противоположное полу называется потолком. Правильнее: особь противоположного потолка. Что и прорывается в народной мудрости: «неудобно на потолке спать — одеяло сваливается».

…

Как-то я быстро к этой Рябиновке прирос. Что ни шаг — то личное воспоминание. Вон там, на мешках с репой, голые Светанка с Чарджи валялись, вот сюда я зашёл, пошёл, и нашёл Храбрита. Вот здесь я его — ножиком, от груди на выдохе. А потом у крыльца у стенки сидел. Перед Яковом. Он меня спрашивал, а в руках — в одной — нож, в другой — меч. И я всё думал: «с какой руки он меня убивать будет?». А вон там Любава мне косынку свою отдала… Ага. Любава. Она же после сотрясения мозга должна неделю в постели лежать, а она по двору бегает. Ну, правильно — если мозгов нет, то и сотрясать нечего. Только кричать остаётся. А кричит она… А кричит, что наши едут. Какие ещё наши, откуда едут?

Народ повалил к воротам, я — следом. Когда дошли до края ограды — стало видно, как на край луговины из леса выезжает большой конный отряд. Скорее — караван. Дорога узкая — едут по одному, а не по трое, как кавалерия на марше. И очень много навьюченных лошадей. А из верховых — многие в белых повязках. Впереди, вполне по Чапаевскому Петьке, на белом коне сам Аким Янович Рябина. Гордо возвращается из похода. Виноват, не разглядел сразу — не на коне, а на кобыле. Что несколько смещает пафос. Но мне при любом пафосе сейчас будет… пафосно за всё.

Анекдот старый, но верный: в ракетную часть приезжает проверяющий. Перед инспекцией всё чистят-моют-красят. Даже траву. А на одной из ракет забыли ведро с краской. Приехал генерал, проинспектировал. Заметил. Спросил:

– Это у вас там, на ракете… что?

– Ммм… ннн… ввв… Фотонный отражатель, товарищ генерал!

– Сам вижу, что фотонный отражатель! Почему не покрашен?!

Дед, конечно, в фотонных отражателях… Как тот генерал. Ну, так и спросит аналогично. А у меня и по делу… У ворот мёртвый кузнец подвешен и вся трава вокруг… кровью крашеная. Полная баня упокойников. В поварне Домна первую брачную ночь празднует. А ещё Марьяшка с Ольбегом…

Грустные предвкушения неизбежной выволочки были прерваны жанровой картинкой в духе «а вот помню были мы раз на охоте».

Картинка почти по Крылову: «Волк на псарне». Где под «псарней» понимается узкая тропинка полная лошадей. А можно по сказкам: «Красная мордочка и серый волк». Цвет физиономий я отсюда не различал, но потом много было и красных. А волк был не серый, а мой знакомец с чёрным ремнем по спине. Он сидел себе тихо в кустах, которыми заросла канава через нашу луговину. Может, меня поджидал, поговорить хотел. А тут лошади. Учуяли и начали упираться. Ну, он и вылез. Прямо на тропу. Встряхнулся по-собачьи — брызги во все стороны. Тут всё это стадо, которое табун, взбесилось. Мокро, пыли нет — видно хорошо. Хоть и с полверсты, а и слышно хорошо. Кто-то с коней полетел, вьюки у них там попадали. А на многих лошадях не вьюки, а здоровые мешки через седло перекинуты. Один такой сорвался, по склону покатился, а из него пятки голые торчат. Та-ак, опять покойники. У нас тут, что, своих мало? Придётся и большую баню набивать, а тут люди с похода, им бы самим попариться…

Мы стоим у края усадебного холма, ниже нас сама луговина, за ней, на той стороне, на склоне происходит это безобразие. У меня тут над ухом причитание и комментарии, а напротив, как раз на нашем уровне, на тропе стоит князь-волк и сходить не собирается. Интересно, он по какому поводу ко мне пришёл? Из-за кузнеца? Так формально — не я его убил. Или из-за молотобойца? Так он же дебил, явно не предок. Или у этих овчарок-переростков свои критерии?

Волчара не сидит — стоит на тропе и не уходит. Кони на него не идут, луки у этих вояк убраны-упакованы. Аким, отсюда видно, орёт, руками машет. Кто-то там спешился, меч достал, в одиночку на волка идет. Кажется, Яков. Только, помнится, Ивашко говорил, что князь-волк бронного и оружного один на один — валит. Вот только мне этого не хватало. При любом исходе.

Я ещё не додумал, что делать буду, а уже вышел на край, прокачал, по-разминал горло. Чуть запрокинул голову и… завыл. Как тогда, ночью в Велесовом святилище. Только спокойнее, без истеричных модуляций. Типа: «я здесь, серый брат, всё в порядке». Обозначился.

Волчара развернул башку ко мне. Пол-версты, а так ясно всё видно. Мелкое, но очень чётко. Потом посмотрел на Якова с мечом. И… в два прыжка выскочил на край склона к лесу. И исчез в кустах. Так я его иноходь в этот раз и не увидел.

А верховые поскакали к нам. Батюшку любимого Акима Яновича я встретил в воротах. Чётко по анекдоту:

– Что за срачь развели? Почему трава красным крашена? Вам что, куриц резать негде?

И осекся — кузнеца подвешенного увидел. И Ольбега с разбитым носом и порезом от шашки на виске.

– Та-ак. Хозяйничаешь…

– Ага, батюшка. Управляюсь помаленьку. Ты попа, случаем, не привёз? А то надо Домну обвенчать.

– Что?!

– И отпевать много народу набралось — кузнецово семейство добавилось. А у нас ещё прежние не похоронены, завонялись, поди.

Аким всунул в рот бороду и стал жевать. Пойду-ка я рушничок искать. А то когда Аким бороду жуёт… Это не эстетично. Лучше уж что-нибудь тканно-прядильное. Но я пошёл Якова с коня снимать. Всё-таки и ему досталось — левая нога пробита. Теперь и слезать с коня — не на ту сторону, не по правилам. Как же он там, на тропке спешивался? Крепок мужик, но полный сапог крови. Ладно, топим большую баню — сначала живые. А мёртвые и так в сараюшке полежат.

…

Полевая книжка офицера РККА утверждает: при рукопашной схватке соотношение убитых к раненым должно быть где-то 1:8. Что и было в очередной раз подтверждено. Моими расспросами прибывших о сущности произошедшего боестолкновения. Собственно, в бою с «медвежатниками» погибло только двое. И ещё 16 раненых разной степени тяжести. А дальше сработала очевидная вещь — отсутствие гигиены и медицинской службы, в сочетании с необходимостью спешного отступления с поля боя, даёт отношение суммы убитых и умерших от ран к выжившим раненным — 1:1. Хоть японцы под Порт-Артуром, хоть русская армия до Бородинского боя.

Итого, при двух убитых, девять человек — покойники. Из оставшихся выживших треть — калеки.

«Нефига себе сходил за булочками» — прошептали мёртвые губы отрезанной головы, выкатившейся из-под колёс проходящего трамвая.

Миленький результат лёгкой кавалерийской прогулки. Основная часть пострадавших — смерды-«пауки». А кто ещё будет за «вятшесть» расплачиваться? У вирниковых — доспехи, у наших — доспехи и Яков, который рябиновских придерживал. А у смердов — ни броней, ни своего собственного умения, ни навыка подчиняться командиру на поле боя.

С момента моего появления здесь, «Паучья весь» потеряла, с учётом Хохряка и Кудри с их сыновьями, четверть трудоспособного мужского населения. Конечно мужского — остальное трудоспособным не считается.

Ну и как теперь с этим жить? Я не про эмоции, про слезы вдов и сирот, про «груз двести» и его передачу родным и близким. Не про маршала Жоффра, который победами в Первой мировой «обескровил Францию до голубизны», так что француженки отказались от нижнего белья. Я про простую и очевидную вещь — как прокормить людей? Конкретно — четверть косцов на покос не выйдет. К концу зимы порежут или подохнет скотина от бескормицы. Март-апрель — от голода вымрет часть детей. Растянуть покос? Так мы и так — вовремя не начали. Ну ладно, дождь пошёл — божий промысел не переспоришь. Но ведь при затянутом покосе начнутся грозы. И с косой намаешься, и впустую пропотеешь — сгниёт сено.

И ещё: пока был Хохряк — была община. Коммунизм первобытный. Так ли, иначе, а сено поделили бы по едокам. А теперь коммуна — то ли есть, то ли нет. Но в веси два семейство холопов. Моих. Покойного Хохряка, которое я у вирника выкупил, и Кудриного брата Всерада, который мне сам в холопы продался. Их прокорм — моя забота. А сама весь — вольные смерды моего батюшки Акима Рябины. Который с податями и повинностями ещё не определился.

Четверть веси «сильно на подвесе» — без мужиков бабы и дети сена не накосят. Если соседи или владетель не помогут — вымрут. Кто поможет, в каком объёме, на каких условиях… В голодные годы на этой «Святой Руси» детей своих отдают в рабство даром. Даже гордые новогородцы купцам-немцам. В сытые — продают за серебрушки. А здесь, в этой Угрянской глуши, даже и покупателей не сыскать. И как из этого всего выворачиваться? Ситуация называется «ёжик в тумане» — ничего непонятно, но сядешь обязательно голой задницей. На ежа.

Пока раскладывали убитых и умерших, устраивали раненых и просто выживших, вырисовался ещё один существенный аспект: среди прибывших — из «пауков» — один Потан. Оказывается, Аким из веси сбежал. Спешно. От греха подальше. По крайней мере, одному из раненных такая срочная эвакуация стоит жизни — парень из вирниковых истекает кровью — открылось кровотечение при езде на лошади. А на чём?! Дороги нет, на телеге не проедешь. Как же тут всё коряво…

А ушёл Аким спешно потому, что смерды, посмотрев на результат этой как-бы победоносной войнушки, сильно огорчились и почему-то обиделись. Как сказал Потаня:

– Прошлую ночь все гожие у забора сторожили. Ещё ночь — не выдержали бы. Спалили бы нас.

Я так понимаю, что дело не в карауле, а общей сырости. После дождей всё горит плохо — поэтому и не подожгли. «Пауки» так обозлились, что готовы спалить пришлых прямо в веси, рискуя своими собственными домами.

Потану тоже не мелко досталось. Ещё в первый «забег», когда они меня, краденного, искать пошли. Правую руку держит на перевязи, бережёт. И общий вид — с прозеленью. Но — порадовал он меня:

– Эй, сынок, подай-ка бояричу его посошок. Слышь, Иване, я сына в лес сгонял за дрючком твоим. Он тебе дорог, ты ж его из рук не выпускаешь, вроде — не просто палка. Вот, держи. А сына своего я с веси забрал — батя сказал: «забери Христа ради, а то наши не посмотрят, что дитё. Раз из Рябиновки — придавят».

Ну, Потаня, ну молодец. Озаботился дрючком моим берёзовым. Любленным, лелеемым, погрызенным. Вот подарок так подарок. Кусок дерева, а как часть тела своего. Малец его подошёл, подал. Сам мелкий, тощий, сопли до полу, смотрит хмуро. Не забыл, как сестрёнку ко мне в постель с перепугу подкладывал, и как я ему потом высказал. Ну, ничего — шесть лет всего. Может, ещё и что приличное вырастет.

А сопли — не беда. Нормальная реакция детской микрофлоры и такой же фауны. Настоящая беда, когда у детей в таком возрасте вообще соплей нет. Видел я такие города в советское время. Возле химических да металлургических производств. Такая хрень в воздух летит, что напрочь давит всё, что у нормальных людей в носоглотке проживает и размножается. Тогда всякая болезнетворная гадость, которая постоянно в воздухе имеется, свободно пролетает на каждом вдохе беспрепятственно внутрь. Бронхи, трахеи, лёгкие. И получает ребёнок полный комплект серьёзный заболеваний. При полном отсутствии соплей.

Тут Любава прибежала. Меня демонстративно не замечает. «Ах, батюшка любименький, ах, братец мой родименький, пойдёмте до избы. Я вас за стол усажу, да батюшку перевяжу, да отдохнуть положу». Увела. Но напоследок Потаня чётко сказал: «пока сорокаднев по убиенным не пройдёт — рябиновским к веси лучше не подходить».

А по двору суета и размещение с переупаковкой. Аким не просто так ушёл — он ещё и кучу барахла уволок. Вплоть до мотков ниток и бадейки с воском. Чувствуется «слуга царю, отец солдатам» — всё, что «можно считать трофеем» — считать и грузить. Для вывоза «в закрома».

Фурманов, описывая ситуацию со снабжением в Чапаевской дивизии, очень чётко формулирует общее правило: заявка о материально-техническом снабжении в стилистике «сироты казанского» — «помогите, люди добрые, а то голые мы и босые», отправляется в вышестоящий штаб при первом же ощущении: «а в закромах наших дно видно. Мабуть, скоро будет». Правда, и «наверх» из трофеев отдавали ну уж совсем негожее.

Но Аким не только прибарахлился, но и конокрадством занялся. Ну, не так, конечно, чтобы сразу статью из «Правды» поднять. Насчёт «отдать на поток и разграбление». Формально — кони взяты на замену и временно. Кроме людей, в этом идиотском набеге пострадали лошади. Раненных, охромевших коней Аким оставил в веси, а взамен взял тамошних. И явно не по курсу 1:1. Как на это реагируют местные… Участие Григория Мелехова, например, во всенародном и антисоветском восстании в области Всевеликого Войска Донского началось с появления полуразложившегося Тираспольского отряда Красной Гвардии и вот с такой же попытки замены коней. Здесь у нас смерды — не казаки. И деникинцев на подходе не ожидается. Но соваться сейчас к «паукам» и вправду — как голому в муравейник.

Да что я всё про барахло да про скотину! Людей надо накормить, разместить. Раненым — перевязки, всем живым — баню, мёртвым — баню и домовины. Домна уже на поварне командует — на весь двор слышно. Какие чудеса с бабами любовь делает! То лежала чуть живая, а то уже бегом бегает. Правильно немки в своих олимпийских сборных толпы всяких массажистов возили и их конским возбудителем выпаивали. Не скажу, насколько это там у них повышало мировые рекорды, но тут у нас — наш шанс хорошо покушать сегодня — повышает сильно.

С другой стороны двора тоже крик. Но голос мужской — это Звяга в столярке гробы строит и подручному выговаривает. Хорошо выговаривает, выразительно — народ по всей усадьбе заслушался. Ухи в трубочку сворачиваются. Ага, вот и визг пошёл — у конкретного слушателя совсем свернулись. Теперь Звяга их кулакомразворачивать начал.

А вот мятельников отрок бежит. «Господин мятельник Спиридон велел придти немедля». Ну и морда. Тощий, белесый, прыщеватый. Типичное «кувшинное рыло». Похож на своего начальника. Мелкий государственный чиновник. «Крапивное семя». Порода приказных на Руси была, есть и будет. Наше это, исконно-посконное. Богатыри с витязями могут и вымереть. За ненадобностью. А вот ярыжки всегда будут востребованы.

Отрок мятельников. Из десяти человек, что пришли с вирником, пятеро — отроки. Согласно «Покону вирному», вирник идет со своим отроком, каждый — одвуконь. У мятельника — свой отрок. И у каждого дружинника — свой, дружинный. Вообще, приличный человек, если идет верхами, всегда тащит за собой отрока. Слуга, конюх, оруженосец, сторож… «прислуга за все». Даже в Чингизовой «Яссе» чётко сказано: «Приходить каждому с младшим братом». А если нет младшего брата? — А тогда ты не человек. Род твой слаб, и говорить с тобой — неинтересно.

Отроки идут в бой вслед за господами своими. И получают не по-детски. Нормального-то доспеха на них нет, выучка слабовата. Да и просто силы против взрослого мужика… В нормальном бою отрок один на один со взрослым не бьётся — бережёт хозяйскую спину, оружие подаёт, коня меняет. Но Макуха влетел в засеку «медвежатников». Правильного боя не было — было спасение отца-командира и примкнувших к нему придурков. Результат — один отрок умер при отходе, ещё двое — умирают. Нет, уже только один. Другой — уже. Кровью истёк.

А вот мятельник и сам цел, и на отроке его ни царапины. Интересный мужик. Сперва вирниковы его Спирькой звали, а теперь — только «господин Спиридон». Скоро и по отчеству величать начнут. Да и то правда, десятник воев — в очереди на обмывку лежит, сам Макуха — хоть и живой, а позвоночник перебит, ноги не шевелятся. Так что был «Спирька», а теперь Спиридон — главный и начальный. Мятельник, а мятло своё, мантию чёрную, не одевает. Зато и кольчугу — не снимает. Дошло, видать. Ну, и чего он меня звал? Ладно, пойдём-потолкуем.