Кот да Винчи

Эпилог

«Если посмотреть на Италию с высоты птичьего полета, — подумал Лео, — то можно здорово навернуться с такой высоты. Нутром чую».

Великий художник и изобретатель (теперь этот титул был закреплен герцогским указом) посмотрел на Италию с высоты голубя, сидящего на карнизе его мансарды, и вздохнул. Не так давно он прозябал в подвале без гроша в кармане и радовался каждой монете и каждому заказу. Теперь монет у него было несколько, заказов — на год вперед, но Леонардо не радовался. Особенно он не радовался тому заказу, который был получен год назад.

Заказу от Моны Лизы.

Выполнить его не было никакой возможности. Крестная мать так и не разрешила художнику лицезреть себя. «Понимаешь, — объяснил ему посыльный, — как только ты ее увидишь, мы будем вынуждены тебя прирезать. А как ты тогда ее нарисуешь? Вот будет готов портрет, тогда смотри на здоровье!»

Да Винчи вздохнул. Его представления о здоровье были совсем другими.

Неделю назад он выторговал себе еще семь дней отсрочки, предложив мафии устройство под названием «счетчик». Но сегодня счетчик досчитывал его, Леонардо, последние сутки. Сбежать невозможно. У дверей и под окнами постоянно дежурили бравые молодцы такой мерзкой наружности, что один их вид мог быть использован в преступных целях.

Посетителей к художнику не допускали. А возможно, посетители сами старались не посещать мастерскую да Винчи, видя такую устрашающую охрану. Один только Бестолоччи преданно таращился на хозяина, сидя на подоконнике.

Лео в тысячный раз оглядел заготовку портрета. Размытый фон был хорош. Да Винчи даже придумал для него шикарное название — «воздушная перспектива». Руки Джиневры тоже удались. Но лицо... Лица не было.

«Я неудачник, — вяло подумал да Винчи. — Я и чужое лицо не написал, и свое потерял».

Каламбур придал мыслям художника новое направление.

«Вот порешат меня мафиози, а я даже автопортрета потомкам не оставил. Ладно, пара часов у меня еще есть. Не пропадать же загрунтованному холсту».

Леонардо усмехнулся и потянулся за зеркалом и палитрой.

Так вдохновенно он не работал никогда. Мазок за мазком ложился в пустой овал на портрете Моны Лизы. Даже назойливые обычно идеи невиданных машин и неслыханных инструментов обходили голову художника стороной. Рука с кистью порхала как будто бы сама, словно большая трудолюбивая пчела.

Закончил Леонардо уже в сумерках. Он отступил на шаг, зажег свечи и полюбовался.

— Это моя лучшая картина! — сказал он коту, который по-прежнему неподвижно сидел на подоконнике.

— Неплохо, — ответил почему-то не кот, а неприятный голос из-за спины.

Да Винчи даже не вздрогнул. За эту неделю он привык к тому, что по дому неслышно разгуливают посторонние люди подают неожиданные реплики.

— Даже красиво, — продолжал голос. — Потом меня нарисуешь, лады?

«Потом»? — горько переспросил Лео. — Когда еще «потом»?

— Ну, когда картинку хозяйке отнесешь. Только чтобы я тоже красивый был.

Леонардо попытался уловить в голосе насмешку, издевку или любой другой тип юмора. Ему не удалось.

«Да он думает, что я его Лизу пишу!»

Да Винчи посмотрел на портрет по-новому. Тонкие черты лица. Длинные волосы.

Томный взгляд. «А вдруг потомки подумают, что я гей?» — хотел испугаться Леонардо, но вместо этого поинтересовался:

— А что, похожа?

— Симпатично, — ответил мафиозо после небольшой паузы. — Только хмурая она у тебя какая-то. Наша-то... женщина веселая.

Художник прищурился. Выражение лица на портрете хорошо подходило человеку, которого вот-вот зарежут, но для «веселой женщины» требовалось нечто другое.

— Сейчас увеселим, — сказал Лео с преувеличенной уверенностью.

«Весь портрет переписать не успею. Лоб? Морщины подтереть — и покатит! Глаза?.. Слишком долго. Губы! Нужна улыбка!»

Да Винчи лихорадочно стирал грустный рот и параллельно пытался улыбнуться в зеркало. Он растягивал губы в широкой, как испанский тесак, ухмылке. Изображал улыбку тонкую, как стилет. Распахивал рот широко, обнажая крепкие, как метательные ножи, зубы.

Словом, каждый раз получалась гримаса, достойная его сторожей-уголовников.

— Мя-а-а-ау! — Бес амплитудно зевнул, облизнулся и...

— Вот! — Леонардо умоляюще сложил руки. — Вот она, улыбка! Котик, солнышко, не шевелись!

Бестолоччи величественно моргнул, но остался недвижим.

Художник схватил кисти в обе руки, спохватился, отшвырнул одну из них и принялся писать вслепую, не отрывая взгляд от улыбающейся кошачьей морды.

— Не шевелись! — бормотал он. — Радость моя! Котичек! Я тебя всю жизнь буду... все что хочешь! Сам буду мышей ловить, только не двигайся. Какая улыбка!

Кот да Винчи не двигался. Он сидел на подоконнике спиной к звездам и улыбался.

И никто, ни один человек в мире, не знал, что означает эта таинственная, эта неуловимая, эта многозначительная улыбка.