Кот, который дружил с кардиналом

ОДИН

С началом сентября в Мускаунти, райском для летнего отдыха уголке, обычно наступало затишье. Это местечко было удалено от всего на свете к северу на четыреста миль. С Днем труда[1] завершалась пора отпусков, а вместе с тем пора буйства чёрных мух, и толпы отдыхающих отправлялись обратно в суету городов. Дети с неохотой возвращались в школу, и повседневная жизнь в округе входила в свой привычный, сонный ритм. Однако в этом году затишье продолжалось недолго. Целую неделю жители не могли прийти в себя от потрясшего округ события, которое местная газета осветила под заголовком «Случай в саду».

Чуть раньше немало толков вызвало скандальное сообщение из светской хроники Пикакса (окружного центра с населением в три тысячи человек). Джим Квиллер, частично отошедший отдел профессиональный журналист и наследник огромного состояния Клингеншоенов, поселился в амбаре! В яблочном амбаре! Каково! Горожане лишь качали головами и пожимали плечами: самый богатый человек округа и щедрый благотворитель вполне может позволить себе любые причуды.

– Хорошо ещё, что в яблочном амбаре, а не в свинарнике! – посмеивались они за чашкой кофе в бесчисленных кафе.

За четыре года все уже привыкли к его непомерно длинным и уныло повисшим усам. Ни у кого больше не вызывало недоумения, что наборщики нет-нет да и наберут его фамилию как «Киллер» вместо «Квиллер». И большинство не находило ничего особенного в том, что разведённый, средних лет мужчина предпочитает жить один в обществе двух кошек!

В действительности события развивались следующим образом. После двадцати пяти лет погони за сенсациями по столичным городам Соединенных Штатов и Европы Квиллер поддался очарованию сельского образа жизни и, питая особую слабость к амбарам, не смог устоять перед одним из них – сооружением восьмигранной конструкции, находившимся во владении Клингеншоенов. Прослуживший сотню лет фундамент амбара был в полной сохранности, а деревянная обшивка от времени лишь выцвела. Высотой с четырёхэтажный дом, строение величественно возвышалось над жалкими останками того, что некогда было цветущим яблоневым садом, а теперь представляло интерес разве что для птиц, среди которых выделялась одна своим назойливым свистом кюи? кюи? кюи?

Квиллер впервые обнаружил амбар, бродя по владению Клингеншоенов, которое тянулось чуть ли не на полмили от главной магистрали Пикакса до Тривильен-роуд, или Тривильенской дороги. Родовое гнездо Клингеншоенов – особняк, обращённый фасадом на Мейн-стрит, – в настоящее время служил театром, а раскинувшийся за ним обширный сад был превращён в площадку для парковки автомобилей. Всё это было обнесено высокой, из сварной стали, узорчатой оградой. Далее шли густые лесные участки, за которыми и скрывался амбар с садом. Начиная с этого места, проезд, ведущий к Тривильенской дороге, превращался в грязную колею, петлявшую среди заброшенных пастбищ и фундаментов старых хибар, которые в своё время занимали фермеры – арендаторы. Если когда и случалось об этом проезде вспомнить, то называли его Тривильенской тропой. В самом конце её стоял столбик с почтовым ящиком, на котором красовалась буква «К».

В прежние времена в амбаре хранили яблоки, выжимали сок для сидра и делали яблочное повидло. Все последние годы это огромное, с восьмигранной крышей, похожее на собор сооружение пустовало. Для того чтобы сделать его обитаемым, нужно было вложить немало средств в реконструкцию. Тем не менее Квиллер поселился там, и к его немалому удовольствию оказалось, что в тёплые и сырые дни амбар до сих пор источает аромат «голдена» и «джонатана». В один из таких тёплых и сырых дней, а точнее сказать, десятого сентября, питомцы мистера Квиллера, принюхиваясь к непривычному запаху, стали подозрительно водить носами. Это были две сиамские, до мозга костей домашние кошки, и отчасти ради их блага амбар приобрёл изнутри свой новый вид. По стенам спиралью поднимались вверх дорожки и скаты, в три яруса располагались закрытые лоджии, а из центра потолка расходились в разные стороны массивные балки, чтобы два акробата могли всласть порезвиться на высоте тридцати – сорока метров над полом. А в минуты отдыха к их услугам были застеклённые проёмы, через которые они могли бы любоваться порханием птиц, листопадом и колыханием травы в саду.

Прожив два года в помещении, расположенном над гаражом Клингеншоенов, Квиллер был заворожен необъятностью своего нового жилища. Мужчина крупного телосложения, широкоплечий, длинноногий, лет пятидесяти с небольшим – возраст, когда особенно ценятся удобства и уют, – он устал от жизни в стеснённых условиях арендованных квартир. В тот тёплый и сырой сентябрьский вечер он расхаживал по своим домашним владениям, наслаждаясь их поистине грандиозными размерами и без конца удовлетворенно поглаживая подёрнутые сединой усы. Последние лучи заходящего солнца проникали внутрь через высоко расположенные треугольные окна, форма которых была продиктована стремлением сохранить симметрию продольных и поперечных линий.

– Вот это то, что нам надо, – сказал он кошкам, которые важно шествовали за ним по пятам на своих длинных, изящных лапах. – Вот тут мы и будем жить! – Всем троим пришлось сменить не одно место жительства, и не все из них оставляли после себя только радужные воспоминания. – Хочу вас обрадовать, мы переезжаем в последний раз.

– Йау, – ответил кот тоном, в котором явно звучали минорные и даже скептические нотки.

Квиллер имел обыкновение разговаривать с сиамской четой, и кот всегда отвечал ему так, будто понимал человеческую речь.

– За все это нам нужно благодарить Денниса, – продолжал он. – Вот бы увидела наше новое жилище миссис Кобб. – И, усмехнувшись чему-то своему, добавил: – Она бы так и ахнула, верно?

– Йау, – с легкой грустью ответил Коко, как будто вспомнил об огромной сырой котлете, которой баловала его миссис Кобб.

Реконструкцию амбара целиком взял на себя сын бывшего управляющего имением. Звали его Деннис Хауф, а произносилось это Гаф. Его приезд из Сент-Луиса в Пикакс произвёл сенсацию по трём причинам: первой был сам проект амбара, второй – то, что молодой строитель недавно возглавил строительную фирму с забавным названием, и это возбуждало к нему у местных жителей явный интерес, и третьей был он сам – молодой мужчина, который положительно гипнотически действовал на женщин Мускаунти. А побудил его приехать сюда Квиллер, предоставив первый заказ и выделив и это предприятие деньги из наследства.

В этот тихий сентябрьский вечер все три обитателя амбара находились на высоко расположенной площадке. Квиллер с высоты птичьего полета любовался видом уютно обставленного жилого этажа, когда раздалось пронзительное мяуканье Юм-Юм: кошка недвусмысленно давала ему понять, что её больше интересует ужин, чем архитектура.

– Простите, – сказал Квиллер, взглянув на часы. – Мы слегка припозднились. Давайте-ка спустимся вниз и посмотрим, что у нас в холодильнике.

Быстро избрав наикратчайший путь, сиамская чета бок о бок пустилась вниз и, достигнув нижнего балкона, с ловкостью белок приземлилась в мягкое кресло. Квиллер же избрал для себя более традиционный путь – по винтовой металлической лестнице на кухню.

Хотя Квиллер обладал солидным стажем холостяцкой жизни, он так и не научился готовить себе даже простейших блюд. Все его кулинарные успехи сводились к приготовлению замороженных полуфабрикатов и кофе. На сей раз он бросил в кипящую воду замороженные клешни королевских омаров, после чего вытащил из них мясо, разрезал его на кусочки и, положив на тарелку, поставил еду на пол. Кошки недоверчиво обошли вокруг тарелки сначала по часовой стрелке, потом против и лишь после этого согласились попробовать её содержимое.

– Полагаю, сегодня вы были бы не прочь отведать грудки фазана, – предположил их хозяин.

Если он и баловал кошек, то только потому, что они занимали две трети его жизни. Другой семьи у него не было. Юм-Юм, очень ласковое создание, любила забираться к нему на колени и лапкой играть с его причудливыми усами. Коко, в свою очередь, отличался редким благородством и непомерно развитыми кошачьими инстинктами. Юм-Юм всегда примечала, когда на хозяине было что-нибудь новое или когда он ставил еду в другой тарелке. А сморщенный нос и ощетинившиеся усы Коко безошибочно чуяли опасность и умели разнюхать скрытую правду. Если у Квиллера что-нибудь пропадало, какие-нибудь мелкие, но важные вещицы, он всегда знал, что к этому приложила свою лапку Юм-Юм, а идею конечно, ей подкинул Коко. Вместе кот с кошкой представляли собой коварную пару сообщников.

– Вот черти! – как-то поделился Квиллер со своей подругой Полли. – Пожалуй, они могли бы посоперничать с Мангоджерри и Ремплтайзером на выборах в Мускаунти.

Кошки обнюхивали омаровое мясо без особого энтузиазма, и трудно было не заметить, как неодобрительно изогнулись их жёлто-коричневые тела, как критически прижались коричневые ушки и с каким упреком выпрямились коричневые хвосты. Квиллер начинал понимать их язык – в особенности, что означало положение хвостов. Тут его наблюдения неожиданно прервал телефонный звонок, но, когда он снял трубку, никакой реакции не последовало. Не придав этому никакого значения, он занялся приготовлением мясного полуфабриката себе на ужин.

Обычно субботними вечерами он ужинал в «Старой мельнице» в обществе Полли Дункан, главной библиотекарши Пикакса и главной женщины в его жизни. Но сейчас её не было в городе. Поэтому он безо всякого удовольствия проглотил кусок говядины и отправился к себе в кабинет готовить заметку для местной газеты в рубрику «Из-под пера Квилла». Статья была посвящена успеху необычного эксперимента в Пикаксе. Как раз в тот самый вечер на сцене Театрального клуба в последний раз шел спектакль «Прославленная история короля Генриха Восьмого». Выбору пьесы предшествовало множество споров. Даже самые ярые поклонники Шекспира предсказывали, что число зрителей будет меньше, чем действующих лиц на сцене. Тем не менее постановка состоялась, и результат превзошёл все ожидания: двенадцать спектаклей за четыре недели прошли при битком набитом зале – так долго ещё ни одна пьеса не удерживалась на сцене Пикакского театра.

В вечер премьеры Квиллер с Полли Дункан сидели в пятом ряду у прохода, а вскоре после этого в газете появилась его хвалебная – с полным основанием – рецензия. Теперь, когда уже было известно, что все билеты на последний спектакль проданы, он готовил заключительную заметку, в которой с восхищением отзывался о театральной публике, проявившей глубокое понимание серьёзной драмы, и посвящал лестные слова артистам, воссоздавшим на сцене достоверные образы английской знати шестнадцатого столетия. Однако имя режиссера появлялось лишь в последнем абзаце, что было отнюдь не случайно. Дело в том, что Хилари Ван Брук в своё время задел журналистскую гордость Квиллера, не дав согласия опубликовать свою краткую биографию, – любой другой в Пикаксе ухватился бы за такую возможность как за счастливый лотерейный билет. Вот почему журналист удостоил его вниманием в последнюю очередь, то есть отнёс в самый конец статьи.

Вполне довольный своей работой, Квиллер приготовил в электрокофеварке кофе, достал из холодильника сладкую булочку, взял в руки книжку и приготовился отдохнуть. Несмотря на недавно обретённое солидное финансовое положение, Квиллер по характеру был человеком экономным и знал счёт деньгам. Верный прежним привычкам, он продолжал ездить в подержанном автомобиле, заправлялся на станции автообслуживания, морщился, когда смотрел на ценники, и всегда покупал книги в букинистическом магазине, выбирая подешевле.

Облачившись в пижаму и старый потёртый пиджак, он поднёс спичку к сухим веткам, растопил камин и уже было собрался вольготно растянуться в необъятном кресле, как опять зазвонил телефон. И, подняв трубку, Квиллер вновь услышал щелчок, который на этот раз заставил его призадуматься. В городах на юге штата, где он прежде жил и работал, подобный инцидент означал бы, что где-то за углом прячется взломщик. Но в Мускаунти такие случаи были редкостью, и потому он решил, что это проделки каких-нибудь искателей приключений. О яблочном амбаре ходило столько всяких слухов (кстати, в 1920 году в нем повесился садовод), что было в порядке вещей, если поблизости кто-нибудь ошивался или заглядывал в окна.

Вскоре о телефонном звонке он позабыл и устроился в большом кресле, положив ноги на низенькую скамеечку. Тотчас примчались оба сиамца и уселись рядом, предвкушая час отдыха. Он часто читал им вслух. Казалось, им нравилось звучание его голоса – неважно, слушали ли они стихи из потрёпанного томика Уолта Уитмена или результаты бейсбольного матча высшей лиги, опубликованные газетами штата. У Квиллера был приятный звучный тембр – результат уроков дикции, которые он брал в любительском театре колледжа, – не говоря уже о том, что акустика амбара делала своё дело.

Стоило ему открыть книгу Одубона «Птицы Америки», популярное издание бестселлера прошлого века, – как его слушатели целиком превратились во внимание и удобно свернулись клубочком: Юм-Юм – у него на коленях, а Коко на покоившемся на подлокотнике кресла локте. Орнитология прежде не привлекала Квиллера, но Полли, стараясь привить интерес к наблюдению за птицами, подарила ему ко дню рождения бинокль, и тут-то все и началось. Более того, он не смог устоять перед искушением приобрести всего за доллар книгу с двумя сотнями цветных иллюстраций.

– Здесь почти одни картинки, – листая страницы, сказал он внимательно слушавшим его кошкам. – Кому только пришло в голову дать такие нелепые имена? Черногрудая ржанка! Большеголовый американский сорокопут! Пятнистая поганка! Это ж надо дойти до такой глупости!

– Йау, – согласился с ним Коко.

– А вот и ваш дружок, кардинал. Экий красавец! Здесь сказано, что он обитает в густых лесах, зарослях, а также садах по всей территории Америки вплоть до Канады.

Когда они жили в Центре, излюбленным занятием Коко было наблюдать за голубями, а теперь он часами просиживал у окон амбара, следя за порханием многочисленных птичек в чахлом саду. Недавно у него завёлся новый знакомый – с ярко-красным опереньем, королевским хохолком и благородным клювом, который насвистывал своё беспрестанное кюи?

Не успел Квиллер открыть страницу с изображением красногрудого дубоноса, как вдруг обе кошки разом вытянули шеи и уставились на входную дверь. Насторожился и сам хозяин. Из сада доносился такой страшный грохот, будто на них двигались танки, и вскоре окна амбара осветились ярким светом. Хозяин вскочил на ноги и включил дворовые фонари. Взглянул через окно на Тривильенскую тропу и увидел: по грязной дорожке, раскачиваясь и подскакивая, будто телеги по колдобинам, двигалась с включёнными передними фарами колонна автомашин.

– Что за чертовщина? – выругался он, озадаченно поглаживая усы. – Вражеское нашествие, что ли?

Уловившие тревожный тон его голоса кошки в мгновение ока исчезли из виду: кому охота оказаться на линии огня?

Одна за другой машины сворачивали с дороги и парковались в высокой траве между старых яблонь. Фары погасли, и высыпавшие из легковых и грузовых автомобилей тёмные фигуры направились к амбару. Квиллер разглядел их, только когда они подошли ближе к дворовым фонарям. Это была театральная труппа, участвовавшая в постановке «Генриха Восьмого». Они несли упаковки бутылок с различными напитками, бумажные пакеты и коробки с пиццей.

«Проклятье!» – первым делом выругался про себя Квиллер. Ведь он в пижаме и старом пиджаке! Но тут же себя успокоил: они сами выглядят как бродяги. Потёртые джинсы, выцветшие водолазки, выношенные пледы, перемазанные свитера и грязные кроссовки вопиющий контраст с костюмами придворных, в которых они были всего час назад.

– Пламенный привет хозяину амбара! – в один голос прокричали они, увидев в дверном проёме Квиллера.

Он потянулся к рубильнику и включил основное освещение. Вверху, внизу и под балконами искусно встроенные в деревянные панели светильники залили амбар ярким светом. Хозяин отошел в сторону, пропуская в дом ораву из сорока человек.

Глаза незваных гостей округлились, а челюсти отвисли, и было отчего. Стены основного этажа, каковым служил первоначальный фундамент из беспорядочно сложенных камней, схваченных строительным раствором, напоминали скалистую пещеру. Потолок был сделан из тяжёлого соснового бруса, достигавшего в поперечном сечении двенадцати квадратных дюймов. Песчано-жёлтый цвет дерева мягко контрастировал с заново выстроенными и выкрашенными в белый цвет внутренними стенками. В центре стоял современный, белый, громадных размеров камин, от которого вверх до самой крыши поднимались три белых огромных трубы.

Впервые за всю историю Пикакского театра его члены потеряли дар речи. Словно в трансе, они бродили по жилому этажу, глазея то на различные соединения балок над головой, то на покрытый плиткой пол, где на марокканских коврах стояла островками мебель. Наконец, призвав всё своё остроумие, они заговорили разом:

– Да неужто ты и впрямь тут живешь , Квилл?

– Откровенно говоря, мне в это не верится!

– Здорово! Очень уютно! Должно быть, пришлось порядком раскошелиться.

– И всё это сделал Деннис? Да он просто гений!

– Разрази меня гром, да тут станут целых три рояля и два бильярдных стола.

– Вы только поглядите на эти балки. Таких здоровенных деревьев теперь уж нигде не сыщешь.

– Что ни говори, прекрасное местечко, чтобы повеситься.

– Квилл, дорогой, это потрясающе! Ты не против, если мы составим тебе компанию?

Время от времени Квиллер встречался со всей группой артистов, и среди них у него были добрые знакомые в Пикаксе.

Прежде всего Ларри Ланспик , владелец местного супермаркета, которого сперва наметили на роль кардинала Вулси, но позже предложили сыграть короля Генриха. Ларри был худощав, и потребовалось пятнадцать фунтов накладок, чтобы довести его живот до комплекции упитанного монарха.

Фран Броуди – оформитель интерьера у Квиллера и дочь шефа полиции. Поначалу её назначили на роль королевы Екатерины, но в конечном счетё она получила роль красавицы Анны Болейн. Очень удачное перемещение, с точки зрения Квиллера. Во время сцены коронации он не мог отвести от Фран глаз и все боялся, как бы Полли не услышала его участившегося дыхания.

Кэрол Ланспик – президент клуба и всеобщий друг. Она по праву претендовала на роль королевы Екатерины и была глубоко разочарована, когда режиссер выбрал её себе в ассистентки и назначил дублершей королевы.

Сьюзан Эксбридж – владелица антикварной лавки с недавних пор разведённая. Выглядела она моложе своих сорока и страстно желала сыграть Анну Болейн. Когда же режиссер поставил её на роль Пожилой Леди, она пришла в бешенство. Но быстро утешилась, когда выяснилось, что эта героиня произносит несколько скабрезностей, которые могут сорвать бурные аплодисменты.

Дерек Катлбринк – молодой человек, посудомойщик в ресторане «Старая мельница». В спектакле он сыграл пять проходных ролей и сразу прославился, но не талантом, а ростом. При том что в нём уже было шесть футов и семь дюймов, он всё ещё не переставал расти. Всякий раз, когда он появлялся на сцене в обличье нового персонажа, по зрительному залу прокатывался шепот: «Этот длинный вышел».

Деннис Хауф , он же Гаф , – подрядчик и новый человек в городе. Он тоже был не прочь сыграть кардинала Булей, но ему досталась роль поскромнее. Однако его герцог Букингем, несправедливо приговорённый к смертной казни, так произносил свою прощальную речь, что каждый вечер исторгал у зрителей слезы.

Эддингтон Смит – хозяин букинистической лавки. Этот застенчивый, маленького роста старичок играл кардинала Кампейуса. Зрители, правда, из его реплик ничего не услышали, но то была небольшая потеря: всё равно лучшие строки принадлежали кардиналу Вулси.

Хикси Райс – заведующая отделом рекламы в местной газете. Рекламируя по собственной инициативе спектакль, она помогла обеспечить аншлаг: вырученные от продажи билетов деньги с лихвой окупили расходы на дорогие костюмы.

Уолли Тоддуисл – молодой искусный набивальщик чучел. В Театральном клубе он был художником по декорациям. Из старой мебели, распылителей красок и простыней он сотворил для «Генриха Восьмого» настоящее чудо.

Среди прибывших был и постановщик спектакля Хилари Ван Брук. Он бродил по амбару в гордом одиночестве и почти всё время молчал. Остальные же после всех треволнений последнего спектакля – несмолкаемых оваций, букетов цветов и облегчения от того, что всё уже позади, – пребывали на седьмом небе и бурно делились впечатлениями. Наблюдавшие за ними сверху сиамцы, чуя запах сыра, колбасы и анчоусов, морщили носы. Гости, похоже, жутко проголодались. Жадно поглощая пиццу и запивая её прохладительными напитками и крепким, заваренным в кофеварке Квиллера кофе, они ни на секунду не умолкали:

– Представляете, какой-то кретин позабыл включить софит, и мне пришлось выдать свою реплику в кромешной темноте! Я была готова убить этого болвана!

– Я чуть не прыснула, когда сегодня на сцене видения ангелов брякнули венок Екатерине на голову.

– В последний вечер всегда всё кувырком, но публика – дура, ей хоть бы хны.

– А мне, сами знаете, нужно идти в процессии с золотым скипетром. Так сегодня эта треклятая штуковина как сквозь землю провалилась.

– Слава богу, что никого не угораздило наступить мне на шлейф. Всё остальное – пустяки.

– Посреди сцены суда над государственным преступником Букингем стал пороть отсебятину, и мне пришлось выкручиваться. А сделать это языком времен Елизаветы ох как не просто!

– Всё равно принимали замечательно, разве не так? А Пожилая Леди не раз вызывала взрыв утробного хохота на галерке.

– Ещё бы. Уж она сегодня выдала!

Квиллер как радушный хозяин перемещался от одной группы гостей к другой, побрякивая кусочками льда в стакане с водой (она с виду могла сойти за водку, но все знали, что это минеральная вода из источника Скуунк Корнерз). Он не удивился, увидев Денниса Гафа в окружении дам. Среди прочих были Сьюзан Зксбридж – её тёмные волосы всё ещё оставались прилизанными после парика Пожилой Леди – и Хикси Райс, которая то и дело встряхивала своей асимметрично постриженной головкой, на этой неделе каштанового цвета, и Фран Броуди, чьи мягкие белокурые локоны составляли удивительный контраст со стальным блеском глаз.

– Ты только погляди на Денниса в этом цветнике. – Кэрол Ланспик слегка подтолкнула Квиллера локтем. – Жаль, мне так повезло с мужем, не то сама бы на Денниса вешалась.

– Да, Деннис – симпатичный молодой человек, – заметил Квиллер.

– И у него есть одно редкое свойство, – добавила Кэрол. – В нём сочетаются мужественность и эмоциональность. То он сдержан и спокоен, то вдруг загорается как спичка. Иногда на репетициях его ох как заносило.

– Да, он импульсивен, но, когда шла работа над амбаром, я прощал ему любые заскоки, потому что он вкалывал будь здоров. Знаешь, ведь прежде чем заняться строительным бизнесом, он готовился стать архитектором. Обрати внимание, как старые чердачные лестницы вписались в его проект. – При этих словах забравшийся на лестницу долговязый Дерек, посудомойщик, помахал Квиллеру и Кэрол ногой и рукой, – Кошачьи площадки можно использовать для мытья верхних окон, – продолжал Квиллер, – на перила мы повесим гобелены,

– Лучше повесьте пикейные занавески, – заметила Кэрол, ей больше по сердцу был деревенский уют.

– Никаких занавесок, – твёрдо заявил Квиллер. – Фран предложила несколько современных вариантов гобеленов, на днях их сюда привезут.

– Все в городе умирают от желания поглазеть на твой амбар, Квилл.

– Поэтому мы и решили провести день открытых дверей, а плата за вход пойдет в пользу библиотеки. Это идея Полли.

– А если ещё продавать напитки с закусками, то библиотека получит крупный куш. Публика у нас очень любит поесть. – И со свойственным коренным пикаксцам любопытством она поинтересовалась: – А где сегодня Полли?

Ни для кого не было секретом, что наследник имения Клингеншоенов и глава библиотеки проводили уикенды вместе. «Он когда-нибудь на ней женится?» – интересовались мужчины другу друга, сходясь в закусочной «Грозный пёс». «Почему она его на себе не женит?» – эта тема волновала женщин, собиравшихся за чашечкой кофе в уютной закусочной «У Луизы».

– Полли? Она в Локмастере, – ответил Квиллер на вопрос Кэрол. – Уехала на свадьбу. Сын её знакомой библиотекарши решил покончить с холостяцкой жизнью.

– А кто заботится о Бутси? – То, что Полли слишком возится со своим котёнком, тоже было общеизвестным фактом в Пикаксе.

– Сегодня я его накормил и завтра утром пойду подкину что-нибудь ещё, чтобы он не свалился со своих тощих лап, и заодно почищу его посудину. Он ужасный обжора.

– Он ведь ещё растет, – заметила Кэрол.

– Полли обещала быть дома завтра к вечеру. Я узнаю, в чём была невеста, кто поймал её букет и всё такое прочее. Не понимаю, что вы, женщины, находите в свадьбах.

– Не ворчи, Квилл. Типичный старый холостяк!

– По мне так лучше сходить на бейсбол. Представляешь, я не видел Высшей лиги целых четыре года! А ведь болельщиком я стал ещё в Чикаго – чуть ли не с пелёнок.

– Сам виноват. Если хочешь. Ларри с радостью подкинет тебя в Чикаго или Миннеаполис. У нас теперь новая марка – на четверых. А мы с Полли смотались бы за покупками. Или, может, Полли тоже не прочь посмотреть матч?

– Полли – терпеть – не может – бейсбол! – с расстановкой произнёс Квиллер. Как, впрочем, и ходить по магазинам, подумал он, вспомнив её немногочисленные наряды, которые она, как правило, приобретала во время сезонной распродажи в супермаркете Ланспика.

– Мне не послышалось, тут кое-кто распоряжается моими услугами? – В разговор вмешался муж Кэрол.

На первый взгляд чета Ланспик, люди среднего возраста, ничего особенного из себя не представляли. Но благодаря неистощимому запасу энергии оба приобрели репутацию неутомимых общественников и ко всему были прекрасными друзьями и замечательными актерами. Квиллера всегда интересовал вопрос: что они едят на завтрак?

– Ларри, ты великий актер, – сказал Квиллер Ланспику. – Лучший из всех Генрихов Восьмых, каких я когда-либо видел.

– Спасибо, дружище. Знаешь, до чего приятно стать снова худым. Мало того что на мне висел живот Генриха, приходилось ещё мыслить как толстяк. Это не так-то просто! Да ещё эта проклятая борода, от которой зудела вся челюсть. Я сбрил её начисто, едва нынче опустили занавес.

– А Полли понравился спектакль? – осведомилась Кэрол.

– Она в восторге, в особенности от массовых сцен. Потрясающе эффектны! И как тебе удалось организовать этих мальчишек?

– Да, это было нелегко. Нужно было их переодеть в костюмы, заставить тихо стоять за кулисами и по сигналу вывести на сцену. Переодевались они в школе, а в театр мы привозили их на школьных автобусах. Это стоило полжизни! К счастью, Хилари уже ставил «Генриха» и знает, что и как делать. Надо признать, что, будучи его ассистентом, я у него многое почерпнула. – Она повернулась спиной к остальным гостям и, понизив голос, произнесла: – Но как президент клуба и как жена председателя школьного комитета прошу занести в протокол: «Я этого типа не выношу!»

Большинство жителей Пикакса питали острую неприязнь к директору средней школы Хилари Ван Бруку. Виной тому был его ершистый характер и несносное самомнение. У всех вызывал возмущение даже чёрный свитер с высоким воротником, который директор почти никогда не снимал. Свитер вместо положенной администратору белой рубашки с галстуком! В глазах жителей Мускаунти это ни в какие ворота не лезло. Но наибольшее раздражение вызывал его неизменный успех в любом деле, каким бы никчемным оно ни казалось директорам других школ, родителям и учителям.

Впрочем, поносить Ван Брука было делом привычным и любимым. Красотой он не блистал, и за спиной его называли Лошаком. Тем не менее его способности и уверенность в себе внушали уважение. Только благодаря его уму и блестящей репутации школьного администратора Театральный клуб разрешил ему поставить пьесу, считавшуюся чересчур нудной, да ещё на сцене, которая была слишком мала для занятых в ней персонажей. Теперь же «Генрих Восьмой» вошёл в историю как очередной успех Лошака.

– Да, – неохотно признал Ларри, понизив голос, – эта бестия опять добился своего! Билеты так хорошо разошлись, что у нас кое-что даже осталось. Знаешь, зал был набит до отказа одноклассниками, родственниками и друзьями ребят из массовок. – Он огляделся, проверяя, нет ли поблизости директора, и театральным шёпотом продолжил: – Но он сделал две стратегические ошибки. Определенно ему не нужно было играть самому кардинала Булей и, уж конечно, ни к чему было приглашать на роль Екатерины актрису из соседнего округа. У нас полно своих талантов.

– А что стряслось с королевой? – полюбопытствовал Квиллер, окинув взглядом присутствующих. – Что-то её здесь не видно.

– Она уехала, как только опустился занавес, – ответила Кэрол. – Наскоро сняла грим и даже ни с кем не попрощалась.

– Боюсь, по отношению к ней мы были не слишком радушны, – отметил Ларри. – Правда, её пригласили на сегодняшнюю вечеринку, рассказали, как сюда добраться, и она даже записала адрес. Я думал, она объявится. Дом у неё в Локмастере, а до него шестьдесят миль, так что можно ей простить.

Кэрол сжала локоть мужа:

– Как ты находишь амбар, милый?

– Просто фантастика! В каком состоянии он был вначале, Квилл?

– В принципе, довольно прочный, но загажен до безобразия. Долгие годы он служил пристанищем для птиц, кошек, летучих мышей и скунсов. Фран повесила эти немецкие гравюры, как бы извиняясь за то, что пришлось выселить летучих мышей. – Он указал на четыре оправленные в рамки гравюры работы 1824 года, на которых были изображены рукокрылые животные.

– Ты, Квилл, должен непременно сфотографировать амбар для журнала.

– Да, я был бы не прочь, если фотографию поместят в журнале, – ради Денниса. Фран тоже пришлось немало повозиться с подбором и расстановкой мебели, если учесть, что такому клиенту, как я, трудно угодить. Из Локмастера скоро приедет Джон Бушленд и на всякий пожарный щёлкнет несколько кадров. Любопытно, как все это будет выглядеть на плёнке.

– Неужто у нас не нашлось своего хорошего фотографа? – язвительно спросил Ларри. Ревностное соперничество между Пикаксом и Локмастером длилось уже больше века.

– Но такого таланта и оснащения, как у Буша, нет ни у кого.

– Ты прав. Он умница, – согласился Ларри.

– Последний раз зову на пиццу, – раздался чей-то громкий голос и гости ринулись на кухню – все, кроме Хилари Ван Брука. Директор пережидал всеобщий исход в стороне. Среди этой «богемы» он в своём вельветовом, бутылочного цвета в крапинку пиджаке и красном свитере казался франтом. Ссутулившись и засунув руки в карманы, Ван Брук с мрачным выражением и без того постного лица, казалось, критически изучал рубленый и сколоченный деревянными гвоздями каркас здания, конструкцию камина, гравюры с изображениями животных и наборную кассу, ячейки которой были наполовину заполнены металлическими, на деревянном основании, печатными формами.

Директор стоял перед сосновым, высотой в семь футов, платяным шкафом.

– Это шифоньер из Пенсильвании немецкой работы приблизительно середины прошлого века, – приблизившись, произнёс Квиллер.

– Скорее австрийской, – подхватил директор. – Видите первоначальную раскраску декора? Она была содрана и восстановлена, что, как вы, вероятно, знаете, значительно понизило её ценность.

Если б только мать Денниса могла опровергнуть это заявление! Ван Брук произнёс его даже не взглянув на своего слушателя. Во время разговора Ван Брук имел привычку блуждать глазами по сторонам, что приводило собеседника в замешательство. Изображая сдержанное восхищение, Квиллер сказал:

– Да ну его, этот декор. Позвольте мне лучше поздравить вас с успехом пьесы.

Директор метнул взгляд на отворот старой фланелевой рубашки Квиллера:

– В успехе я никогда не сомневался и потому ничуть не удивлён. Когда я предложил поставить «Генриха», против этого выступили те, кто мало разбирался в Шекспире или почти не имел театрального опыта. Они навесили пьесе ярлык «скучной». Но при хорошей постановке скучных пьес не бывает. Я даже больше скажу, проблемы, поставленные в «Генрихе Восьмом», – это актуальнейшие проблемы сегодняшнего дня. Я настаиваю на том, чтобы это произведение изучали школьники старших классов.

– Насколько я понимаю, – вступил Квиллер, – Шекспира вообще не изучали в Пикаксе, покуда вы не стали у штурвала образования.

– К сожалению, это так. Теперь младшим классам предлагается «Ромео и Джульетта», средним – «Макбет», а старшеклассникам – «Юлий Цезарь». Все они не просто изучают пьесы, но и декламируют отрывки. Шекспира нужно читать вспух.

Слушая театральный голос Ван Брука, Квиллер бросил взгляд через его плечо на спускающуюся с балкона наклонную дорожку. Впившись глазами в директора, по скату крадучись шел Коко. Тихо, с лёгкостью он вскочил на шкаф и оказался прямо над головой директора, продолжая буравить его каким-то странным взглядом. Квиллер, в душе надеясь, что Коко не отколет ничего такого, что заставит хозяина краснеть, смерил кота строгим взглядом и, прочистив горло, спросил Ван Брука:

– А что вы скажете о работе Денниса в моём амбаре?

– Это, конечно, сплошная эклектика, – сказал Ван Брук с надменным видом специалиста в области дизайна.

– Согласно замыслу Денниса, – продолжал Квиллер, – наклонные плоскости сделаны в соответствии с конструкцией амбара. Если и есть какое-то сходство с музеем Гугенхайма, то оно чисто случайное. Так, скажем, чёрдачные лестницы, у которых ступени привязаны к поручням кожаными ремнями, сохранились в первозданном виде.

Очевидно, директор почувствовал на себе пристальный взгляд Коко, потому что провёл рукой по волосам, вернее, по паричку (кстати, это была ещё одна тема для сплетен в Пикаксе, где считалось, что если нет своих волос то лучше не иметь никаких). Вдруг Ван Брук резко обернулся и взглянул на шифоньер.

– Это мой сиамский кот Као Ко Кун, названный в честь китайского художника тринадцатого века.

– Йау! – отозвался Коко на своё имя.

– Из династии Юань, – самодовольно кивнул директор. – Он был ещё и поэт, хотя на Западе об этом почти никто не знает. Имя его можно перевести как «достойный уважения». Точный перевод сделать трудно. – С этими словами он повернулся спиной к шифоньеру, а Квиллер в душе порадовался, что на искусственную шевелюру директора пялился Коко, а не его сообщница. Окажись Юм-Юм рядом, она вмиг сцапала бы парик и уволокла его в спальню, где запрятала бы под кровать или, чего доброго, спустила в унитаз.

– Умение разбираться во всех видах искусства, – продолжал Ван Брук, – это то, что я предложил ввести в курс обучения здесь, как когда-то сделал в Локмастере, где тоже возглавлял среднюю школу. Выпускники, которые дурно играют на музыкальных инструментах или дурно рисуют, не могут внести достойный вклад в культурную атмосферу нашего городка – это моё глубокое убеждение. Суть настоящего образования заключается в том, чтобы привить понимание искусства, будь то музыка, архитектура или литература. – Он окинул взглядом амбар. – Я был бы не прочь привести сюда на экскурсию с девятого по одиннадцатый классы, каждый класс в отдельности, на следующей неделе, когда мы планируем экскурсии на природе.

Пока Квиллер, шокированный его бесцеремонностью, думал, что ему ответить, с шифоньера раздалось мурлыканье и шуршанье. Не успел он и глазом моргнуть, как Коко взлетел в воздух над самой головой директора и приземлился на коврик в десяти футах от них, после чего принялся громко и настойчиво мяукать.

– Пошли, ребята! – громко прокомментировал мяуканье Ларри Ланспик. – И чем быстрее, тем лучше! Кошкам Квилла пора спать.

Гости неохотно принялись собирать бумажные тарелки, салфетки, пустые бутылки и коробки, расставлять по местам стулья. Дурачась и задирая друг друга, они растворялись в темноте ночи.

Когда Фран на прощание запечатлела на щеке Квиллера артистический поцелуй, он её спросил:

– Вечеринка – твоя идея? Это ты звонила мне дважды и вешала трубку?

– Нам нужно было удостовериться, что ты дома. Вдруг ты намылился куда-нибудь с Полли. Кстати, а где сегодня Полли?

– В Локмастере, на свадьбе.

– Не может быть! А ты почему не с ней? Боялся поймать букет жениха?

– Ну-ну, полегче, девушка, – парировал он, – я ещё с тобой не расплатился по счетам. – Он проводил её взглядом. Она была хорошим дизайнером, вдвое моложе его, одна из тех девушек, которые всем нравятся с первого взгляда, отличалась невероятной прямотой и была обворожительна даже в лохмотьях во время репетиций. Деннис вышел вместе со Сьюзан – похоже, они замыслили какую-то шутку. Эддингтон Смит присоединился к чете Ланспик, которая обещала подвезти его домой.

Ван Брук довольно долго медлил и наконец заявил:

– Я распоряжусь, чтобы мой ассистент связался с вами и до говорился насчёт экскурсии для старшеклассников.

На этот раз он не застал Квиллера врасплох.

– Хорошо! – воскликнул он. – Но при одном условий. Я настаиваю, чтобы экскурсию провёл Деннис и рассказал о своём замысле и методах строительства. Я буду только рад, если вы проявите инициативу и присоединитесь к нему, – Он знал, что директор со строителем на репетициях не ладили.

Ван Брук ещё раз пошарил глазами по амбару и, учтиво распрощавшись, последовал за остальными, которые, громко смеясь и разговаривая, декламируя отрывки из пьесы и назначая друг другу свидания, гурьбой повалили к машинам. Зажглись фары, взвыли моторы, некоторые даже взревели, как реактивные двигатели, и машины тронулись – одни вперед, другие разворачиваясь задним ходом. Квиллер проводил взглядом мелькавшие во тьме задние огни, пока всё не исчезло за поворотом на шоссе.

Он закрыл дверь, потушил дворовые фонари и большую часть освещения внутри дома, после чего предложил сиамским приятелям на сон грядущий слегка перекусить.

– Вы сегодня были молодцы. Хорошо, что ты, Коко, отправил эту братию домой. Вы даже не представляете себе, который сейчас час.

Кошки обрадовались лакомому кусочку, словно их угощали обедом из пяти блюд. Наблюдая за ними, Квиллер перебирал в памяти недавнее нашествие гостей. Их репетиции, выступления, поклоны под аплодисменты, переживания, если роль уходила к другому, недовольство режиссером, раздражение, когда кто-то задержался с репликой или потерял реквизит, – обо всем этом он не мог слушать без зависти. Какое-то время он тоже был членом клуба, но Полли убедила его, что заучивание ролей и посещение репетиций будет отвлекать его от более серьёзной писательской работы. На самом же деле он подозревал, что отнюдь не юная библиотекарша, носившая шестнадцатый размер, попросту ревновала его к стройным и цветущим молодым артисткам клуба. Полли была интеллигентной женщиной, приятной собеседницей, разделяла его любовь к литературе, но не избежала одного типичного недостатка. Ревнива она была до чрезвычайности.

Тщательно облизав тарелку, коты приступили к вечернему туалету: вначале взялись намывать лапками коричневые мордочки и белые усы, а потом с таким же усердием наяривать розовыми языками по практически белоснежным грудкам. И вдруг посреди этой процедуры они, словно восковые фигуры, замерли с высунутыми языками. Неожиданно Коко рысью ринулся к входной двери и уставился в темноту через боковое окно. Туда же подошел хозяин, а за ним прошествовала Юм-Юм. В окутанном мраком саду Квиллер лишь успел заметить мелькнувшие задние огни машины, которая свернула с Тривильенской. тропы на шоссе. Исходящий от амбара свет выхватил из темноты нечто отражающее, металлическое, чему не положено было находиться в саду: среди деревьев до сих пор стояла чья-то машина с выключенными фарами.

Про себя он выругался, а вслух произнёс:

– Да что ж такое? Готов поспорить, что это Деннис и Сьюзан… Почему бы им не отправиться домой к нему или к ней?

– Йау, – согласился Коко.

Из-за работы над проектом амбара и репетиций пьесы Деннис уже несколько месяцев не виделся с женой и ребёнком, которые по-прежнему жили в Сент-Луисе.

– Ну и ладно, живи и жить давай другим, – вспомнив свою безумную юность, заключил Квиллер и выключил рубильник дворового освещения. – Давайте-ка поставим экран к камину и пойдём спать.

Он повернулся, чтобы идти, а Юм-Юм, опередив его, стремглав бросилась по кошачьей дорожке вверх, только Коко не двинулся с места. Напрягшись всем телом и не шевеля хвостом, он продолжал молча глядеть в окно. Вдруг Квиллер услышал гулкое урчание. Уж не гром ли это?

– Хватит тебе, – сказал он коту. – Кончай со своими делами и ложись спать. Уже три часа.

Кошачье урчание становилось всё громче и громче и под конец переросло в такой зловещий визг, какой Коко никогда не издавал без веской на то причины. Квиллер, прихватив куртку и фонарик и отстранив возбуждённого кота, направился к выходу.

– Нет, – прикрикнул он на Коко, когда тот настроился следовать за ним. – Эй, вы там, – размахивая фонариком и обращаясь к тем, кто был в машине, крикнул он. – Что-нибудь случилось?

Ночь была тихой. В тот поздний час с главной шоссейной дороги не доносилось никаких звуков. И ни одно дуновение не касалось чахлых яблоневых деревьев. Никакого движения не обнаружилось и внутри того, что оказалось шикарным, последней модели лимузином. В ответ на вопрос Квиллера никто не включил ни зажигания, ни фар.

Он посветил фонариком сначала на землю, потом меж деревьев и, наконец, в салон машины, направив свет так, чтобы он не отражался от оконных стекол. Внутри, навалившись на руль, сидел водитель.

Сердечный приступ – первое, о чём с тревогой подумал Квиллер. Он поспешно обошёл машину с другой стороны и тут увидел кровь и пулевое отверстие в затылке.