Кот, который разговаривал с привидениями

ДЕВЯТНАДЦАТЬ

В утреннем выпуске новостей прозвучало следующее сообщение: «Полиция нескольких северных округов ведёт розыск человека, подозреваемого в убийстве Брента Уоффла. Розыск объявлен в связи с появлением неоспоримых улик и исчезновением предполагаемого убийцы. По заявлению шерифа округа, имя подозреваемого не будет разглашаться вплоть до его ареста и предъявления обвинения».

Дальше шли короткие сообщения об аварии в центре Кеннебека, где столкнулись три машины, и об обсуждении в городском совете Пикакса времени окончания вечерних зрелищ, устраиваемых по случаю празднования Хэллоуина. Закончился выпуск следующим сообщением: «Вчера вечером на территории, принадлежащей музею "Ферма Гудвинтера", серьёзно пострадал двухлетний ребёнок. Люк в полу амбара был оставлен открытым, и девочка упала на каменный пол в конюшню, расположенную в нижнем этаже».

Как только в эфире прогремела эта страшная новость, у Квиллера стали раздаваться звонки от всех местных раздувателей слухов. Первым был мистер О'Делл, убеленный сединами дворник, который убирал в пикакской квартире Квиллера.

– Я тут, значит, окна думаю помыть, если вы скоро обратно в город соберетесь, – сообщил он.

– Сейчас у меня нет таких планов, – сказал Квиллер. – Я обещал оставаться здесь, пока не найдут нового смотрителя.

– Нехорошо это всё – это я, значит, насчёт того, что у вас там происходит, – сказал мистер О'Делл. – Сперва миссис Кобб, славная женщина, упокой Господи её душу! И не успела ещё она остыть в могиле, как разбилась малютка, невинная, как агнец Божий. Просто как будто чёрная туча нависла над фермой Гудвинтера. И я вам вот какой хочу совет дать, может, захотите прислушаться. Не будет добра, ежели вам вздумается там оставаться. Этот дьявол ещё лет восемьдесят – девяносто может всякие пакости делать, так я считаю.

– Большое спасибо за совет, мистер О'Делл, – сказал Квиллер. – Я над ним как следует подумаю.

– А окна мне мыть?

– Да, мойте. – Дьявол там или не дьявол, Квиллер не спешил возвращаться в Пикакс, но он знал, что мистеру О'Деллу станет спокойнее, если окна будут чистыми.

У Арчи Райкера были другие заботы.

– Может, переедешь обратно в город, хватит играть в детектива? – сказал ему издатель. – Читатели жалуются. Ожидают на днях увидеть твою колонку.

– Да всё что-то мешает, за последние две недели – постоянно какие-то неотложные проблемы, какие-то помехи, – ответил Квиллер. – Я уже совсем собрался написать статью о козах, когда отравили стадо, и тогда уже историю опубликовали на первой полосе. Я решил написать о старинных печатных станках, но так называемый эксперт уехал из города и кончит тюрьмой.

– Отговорки, отговорки! Найди какого-нибудь старожила и выуди у него к понедельнику какие-нибудь воспоминания, – предложил Райкер. – Напиши хоть что-то, лишь бы написать, а потом найдёшь материал поинтереснее.

Воспользовавшись предложением издателя и советом Митча Огилви, Квиллер позвонил в дом престарелых города Пикакса и попросил разрешения взять интервью у Адама Динглбери. Дежурная сестра порекомендовала прийти утром, не очень рано, но и не очень поздно, потому что после ланча этот пожилой джентльмен всегда начинает дремать, и ограничила время беседы тридцатью минутами, как предписано доктором для почти столетнего старца.

Приехав в дом престарелых, Квиллер увидел, что вестибюль пестрит «канарейками» – добровольными помощниками в желтых блузах со значками «Мы заботимся о вас». Они суетились, встречали посетителей, везли питомцев в инвалидных креслах, подтыкали одеяла на коленях, поправляли шали, приветливо улыбались и всем своим видом показывали, что они действительно заботятся обо всех своих питомцах, будь то состоятельный Адам Динглбери или нищие, находящиеся на попечении округа. Даже представить себе было нельзя, что в этом светлом современном здании некогда была ферма для бедняков, существовавшая на дотации округа.

Одна из «канареек» проводила Квиллера в библиотеку, тихое место, где в распоряжении обитателей дома были книги с крупным шрифтом и удобные лампы. Он и раньше приходил сюда брать интервью и ни разу не видел, чтобы кто-нибудь читал. Старики, которые не были прикованы к постели, сидели в холле и смотрели телевизор.

– Он не очень хорошо слышит, – сказала «канарейка», которая привезла в кресле престарелого владельца похоронного бюро, сморщенного маленького старичка, бывшего некогда самым высоким в школе и, по словам Гомера Тиббита, наводившего там шороху.

Девушка села в стороне от них, у дверей, и Квиллер громким чётким голосом произнёс:

– Мы никогда не встречались, мистер Динглбери, но я видел вас на встречах «Старой гвардии», и Гомер Тиббит говорил мне, что учился с вами в школе.

– Гомер? В школе он учился на несколько лет позже. Он ведь моложе меня. Ему всего девяносто четыре. А мне уже девяносто восемь. А вам сколько лет? – У него был такой же тонкий голос, как и у Гомера, и примерно на каждом десятом слове он срывался на фальцет.

– Мне неловко и говорить, – отвечал Квиллер, – всего только пятьдесят.

– Пятьдесят? Вам надо всюду ходить своими ногами. Когда вам будет столько, сколько мне, вас везде будут катать на коляске.

– Я стану с нетерпением ожидать этого момента.

У Адама Динглбери было сморщенное лицо, изрезанное глубокими морщинами, но острые птичьи глаза сверкали так же ясно, как и его мысль.

– Отцы города пытаются отменить Хэллоуин, – сказал он, беря инициативу в разговоре. – Мы, бывало, в старые времена мазали воском окна и стучали по сараям, пока у хозяев не лопалось терпение. В какой-то год мы заложили кирпичом дверь в школу.

– Можно я включу свою машину, – сказал Квиллер, – и кое-что запишу? – Он поставил диктофон на стол и запечатлел для потомков следующий разговор:

– В музее хранится парта из школы у Чёрного Ручья, вся изрезанная инициалами. Какие-нибудь из них принадлежат вам?

– Нет. Я всегда вырезал инициалы кого-нибудь другого. А начальную-то школу я ведь так и не закончил. Вышвырнули меня за то, что я измазал учительский стул коровьим дерьмом. Папаша меня выпорол, но было за что.

– Верно ли, что семья Динглбери занимается ритуальными услугами более сотни лет?

– Да-а. Мой дедуля приехал из Старого Света строить шахтные склады. Ну и гробы тоже делал. Когда какой-нибудь бедняга умирал, дедуля не спал целую ночь, обстругивал гроб – по мерке, чтоб подходил. Гробы раньше не такие были, как сейчас. В головах они были широкие, а в ногах узкие. Логично, правда? Чтобы всё соединить как следует – это ого-го, это ещё уметь надо. Дедуля очень гордился своей работой, и папаша мой от него научился гробы делать, только стал делать мебель.

– Какую мебель, мистер Динглбери?

– Ну как – столы делал на высоких ножках, буфеты делал. Тоннами их продавал! Конторка Динглбери – так и называлась. И всё они немножко отличались друг от друга: есть дверцы, нет дверец, один ящик, два ящика, двойное дно, встроенный сейф, отделения для бумаг – всё, что люди пожелают.

– Ваш отец подписывал свои работы?

– Нё-ет. Люди знали, кто им сделал конторку. Имя незачем было ставить. А то сейчас везде шлёпают имена. У моих внуков на рубашках снаружи написаны имена! Дойдут ведь до того, что на гробах внутри будут писать имя Динглбери!

– Как ваш отец стал владельцем похоронного бюро?

– Как стал? Ну… Его конторки – они так хорошо шли, что он нанял себе ребят, и они ему и конторки делали, и кровати, и гробы – всё, что людям надо. Так папаша открыл мебельный магазин. Тем, кто у него гробы покупал, он оплачивал похороны. Катафалк у него был чёрный такой, красивый, лошади чёрные, украшенные чёрными перьями. В те дни похороны были как спектакль, было на что посмотреть! Когда я с братьями вошёл в дело – братья мои уже все поумирали… ну, вот, а тогда мы открыли похоронный зал, всё как надо, чтобы с достоинством и не напыщенно, ясно? Когда появились автомобили, лошадей мы продали. Людям не нравилось, когда гроб везли лошади. Потом сыновья мои стали помогать, потом и внуки. Внуки в школу пошли учиться. А я так и не закончил.

– Вы помните похороны Эфраима Гудвинтера?

(Долгая пауза.)

– Ну, что вам сказать, я тогда маленький ещё был, но дома о них говорили.

– Это было самоубийство или суд Линча?

(Долгая пауза,)

– Я знаю только то, что его нашли болтающимся на веревке.

– Вы знаете, кто снял тело?

– Знаю. Папа мой и сын Эфраима Титус. Ещё с ними священник там был. Не помню, как его звали.

– Мистер Кроубенкс?

– Вот-вот!

– Откуда вы всё это знаете?

(Долгая пауза.)

– Мне сказали туда не ходить. Папа велел мне сидеть дома, но я спрятался в фургон. Священник, значит, молитвы прочитал, папа с Титусом шляпы сняли. Я перекрестился. Я знал, что, когда мы приедем домой, меня выпорют.

– Вы видели тело? Руки были связаны или нет?

– Не видел. Это перед самым рассветом было – довольно темно ещё.

– У кого-нибудь был фотоаппарат?

– Был. Титус фотографировал. Не знаю зачем.

– Какая одежда была на трупе?

– Это давно было, да и я слишком переволновался, чтобы обратить внимание. Они на него одеяло набросили.

– Если это было самоубийство, то он должен был встать на что-нибудь, на ящик например, и потом оттолкнуть его ногами. Вы не помните, видели вы там что-нибудь похожее?

(Долгая пауза.)

– Он, похоже, сел на лошадь да пришпорил её. Лошадь домой сама пришла. Без седла. Вот почему они и отправились старика искать. Так Титус сказал.

– Вы этому поверили?

– Я тогда молодой был. Не стал об этом задумываться.

– Ваш отец когда-нибудь говорил об этом?

(Долгая пауза.)

– Нет. Тогда – нет. (Долгая пауза.) Зачем вам это всё?

– Нашим читателям нравятся воспоминания членов клуба «Старая гвардия». Я брал интервью у Эвфонии Гейдж, у Эммы Хаггинс Уимзи, у Гомера Тиббита…

– А, у Гомера? Я бы мог вам рассказать такого, чего он не знает. Только не пишите этого.

– Я выключу диктофон.

Квиллер щёлкнул кнопкой диктофона и поставил его на пол.

– Я хочу водички попить, – потребовал старик своим пронзительным голосом. Когда «канарейка» убежала, он сказал Квиллеру: – Не хочу, чтобы она это слышала. – Хитро посмотрев на него, он прибавил: – Как она вам?

– Приятная женщина.

– Слишком молода для меня.

Когда «канарейка» вернулась со стаканом воды, Квиллер отвёл её в сторону и спросил:

– Могу я несколько минут поговорить с мистером Динглбери наедине? Он хочет обсудить какие-то личные вопросы.

– Конечно, – сказала она. – Я подожду за дверью.

– Куда она пошла? – нервно спросил Адам.

– Стоит за дверью. Что вы хотели рассказать мне, мистер Динглбери?

– В газете не пропечатаете?

– В газете не пропечатаю.

– Ни одной живой душе не скажете?

– Обещаю, – сказал Квиллер, подняв правую руку.

– Папаша мне перед смертью рассказал. Взял с меня слово, что никому не скажу. Он сказал, если люди узнают, нас обоих вздернут. Но теперь его нет, и меня скоро не будет. Что проку брать это с собой в могилу.

– Может быть, вам стоило бы передать эту тайну вашим сыновьям?

– Не-ет. Я этим молокососам не доверяю. Слишком дерзкие. А у вас честное лицо.

Квиллер со скромным видом разгладил усы. Ему всегда удавалось внушить доверие незнакомым людям. Стараясь казаться глубоко и искренне интересующимся, он спросил:

– Что же поведал вам ваш отец?

– Хм… Это насчёт похорон Эфраима, – проговорил старый Адам тонким голоском. – Самая длинная похоронная процессия в истории Пикакса! Шесть чёрных лошадей вместо четырёх! Двоих пригнали из самого Локмастера. За ними тридцать семь карет и пятьдесят две двуколки, но… все это была шутка. – Он хохотнул кудахтающим смешком, который перешёл в приступ кашля, и Квиллер протянул ему стакан воды.

– В чём заключалась шутка? – спросил он, когда кашель утих.

Адам с торжеством хихикнул;

– Эфраима в гробу не было!

Итак, подумал Квиллер, рассказ Митча – правда. Он похоронен под домом!

– Вы говорите, что тела Эфраима в гробу не было. Где же оно было? – сказал он Адаму.

– Хм… Дело было в том, что… – Адам глотнул воды, она попала ему не в то горло, и кашель возобновился столь яростно, что Квиллер испугался, как бы старик не задохнулся. Он позвал на помощь, прибежали сестра и две «канарейки».

Когда всё прошло и Адам пришёл в себя настолько, чтобы хитро подмигнуть сестре, Квиллер поблагодарил всех и с поклонами выпроводил их из комнаты. Потом повторил свой вопрос:

– Где же находилось тело Эфраима?

С хохотком, напоминавшим всхлип, гробовщик выдал:

– Эфраим тогда вовсе и не умер!

Квиллер уставился на старика, сидевшего в инвалидном кресле. Вполне возможно, что это старческий маразм, хотя до этого рассказ был вполне правдоподобен – то есть правдоподобен по противоречивым понятиям Мускаунти.

– Как вы объясните этот обман? – спросил он.

– Видите ли, Эфраим знал, что люди его до смерти ненавидят и только и мечтают отомстить, поэтому он их одурачил. Он отплыл в Нью-Йорк. Отправился в Швейцарию. Взял себе другое имя. Пусть люди думают, что он умер. – Адам захихикал.

Квиллер заранее протянул ему стакан воды, предчувствуя новый приступ конвульсивного веселья.

– Глотните, мистер Динглбери. Осторожнее глотайте… А что же остальные члены семьи Гудвинтера?

– Жена Эфраима вернулась на восток, так поговаривали, но на самом деле она поехала за ним в Нью-Йорк. Тогда запросто можно было исчезнуть без шума. Правительство это чёртово не совало в то время свой нос куда не следует. Правда, вышло так, что шутка обернулась против самого Эфраима. Когда он написал ту предсмертную записку, он ведь не знал, что его враги скажут, что это они его линчевали!

– А что его сыновья?

– Титус и Самсон. Они оба жили на ферме и вели дело – всё, конечно, запустили. – Его голос взлетел до фальцета, и последние слова прозвучали визгом некоего злорадства.

– Если ваш отец участвовал в этом розыгрыше, то, надеюсь, он был вполне вознагражден.

– Две тысячи долларов, – сказал Адам. – Тогда это большие деньги были – ещё какие большие! И каждые три месяца по пятьсот, чтобы папаша держал язык за зубами. Папа был религиозным человеком, он бы этого не стал делать, но он задолжал банку Эфраима. Боялся магазин свой потерять.

– Как долго продолжались ежеквартальные выплаты?

– До тысяча девятьсот тридцать пятого года, пока Эфраим в ящик не сыграл. Папаша всегда говорил мне, что он те деньги вкладывает, что нам выплачивает. Он уже был на смертном одре, когда рассказал правду и велел мне никому не говорить. Он сказал, люди просто взбесятся, ещё мебельный магазин сожгут за то, что их дурачили. – Адам уронил подбородок на грудь. Полчаса уже почти истекли..

– В этой истории есть над чем подумать, и интересные отсюда следуют вещи, – сказал Квиллер. – Спасибо за доверие.

У старика произошёл новый прилив энергии.

– У папаши моего на совести было ещё кое-что. Он похоронил работника Гудвинтеров, и они заплатили за похороны – много заплатили, если учесть, что гроб был простой.

Квиллер сразу насторожился:

– Как звали этого работника?

– Я сейчас не помню.

– Лютер Бозворт? Тридцать лет? Осталась жена и четверо детей?

– Он!

– Что случилось с Лютером?

– Одна из лошадей Гудвинтера взбесилась. Затоптала его до смерти – так, что хоронили в закрытом гробу.

– Когда это произошло?

– Как раз после того, как Эфраим уехал. Титус сказал, что лошадь он пристрелил.

В дверь постучали, и «канарейка» приоткрыла её на один-два дюйма.

– Время встречи почти истекло, сэр.

– Не пускайте её, – сказал Адам.

– Ещё одну минуту, пожалуйста, – крикнул Квиллер.

Дверь закрылась, и он сказал Адаму:

– Вы знаете, почему Гудвинтеры заплатили за похороны больше, чем требовалось?

Адам вытер рот.

– Это за молчание. Папаша бы не взял, если бы не был в долгу у банка. Папаша был религиозным человеком.

– Не сомневаюсь! Но что пытались замолчать Гудвинтеры?

Адам снова вытер рот.

– Ну… Титус сказал, что этого человека затоптала лошадь, но, когда папа поднимал тело, на нём была только дырка в голове от пули.

В дверь ещё раз постучали. Старик опять уронил подбородок на грудь, но когда пришла «канарейка», чтобы отвезти его в комнату, он оживился настолько, что шлепнул её по юбке.

На обратном пути в Норд-Миддл-Хаммок Квиллер размышлял о том, что Митч Огилви был прав в одном: старый Адам знает только кое-что. История с двойным розыгрышем была изложена с достаточным количеством переплетающихся подробностей, чтобы считать её убедительной – по крайней мере в Мускаунти, где и невероятное правдоподобно… И всё-таки действительно ли это правда? Адам Динглбери славился своим умением разыгрывать. Небылица об Эфраиме могла оказаться его последней шуткой, сыгранной со всем округом. Рассказать её журналисту – это значит наверняка дать ей ход. А какие были бы заголовки! «СМЕРТЬ ГУДВИНТЕРА – РОЗЫГРЫШ! ВЛАДЕЛЕЦ ШАХТЫ УМЕР ЗА ГРАНИЦЕЙ В 1935 ГОДУ». Телеграфные агентства подхватят, и фамилия Квиллера снова прогремит по всей стране. Но как отреагирует Мускаунти? Благородные Сыновья Петли – кто бы они ни были – могут разгромить похоронный зал Динглбери со всем его роскошным убранством, а за него ещё даже не заплачено. Могут взяться и за Джуниора Гудвинтера, главного редактора «Всякой всячины», хорошего парня, хоть и правнука настоящего негодяя. На Квиллере лежала ответственность и необходимость принять решение. Двойной розыгрыш может оказаться тройным розыгрышем.