Котов обижать не рекомендуется

Глава пятая, в которой Кот разговаривает

Когда Света вышла из отдела полиции, уже вечерело. Солнце просачивалось сквозь листву и плескалось на асфальте желтыми лужами.

Дрозд поднялся со ступенек и шагнул к ней, на ходу метко швырнув сигарету в урну.

«Ты что, курил?!» – хотела задать Света великолепный в своей бессмысленности вопрос.

Но Дрозд опередил ее.

– Из чего стреляли? – жестко спросил он. – Следователь тебе сказал? Из травматики?

Света молча смотрела на него, опешив от вопроса. Дрозд должен был пожалеть ее, а она бы заплакала, уткнувшись в подставленное мужественное плечо. Так было всегда: она плакала, он жалел. Плакать в Лешку было удобно – Светкина голова находилась как раз на уровне его плеча. Дрозд даже цинично замечал, что будь он низкорослым, она не рыдала бы с такой готовностью по любой ерунде.

А сейчас Свете очень хотелось заплакать. Ей пришлось долго ждать следственно-оперативную группу, потом с ней долго разговаривал молодой следователь с непроизносимым именем «Константин Мстиславович», каждую фразу предварявший междометием «ну». Кажется, пытался выбить признание, что она папарацци и отсняла горячий материал. А Света объясняла ему, что она совсем другой фотограф, не тот, снимки которого помещают на первые страницы желтых газет, обводя существенные детали красными кружочками. Она делает портреты, а еще снимает животных и облака, тени и отражения, дороги и мосты. Все, что увидит. И получается не просто пойманное мгновение жизни, а диалог. Возможность общения с бесконечным количеством собеседников посредством одного-единственного кадра. Он говорит за Свету то, что она не может или не умеет выразить словами.

Света была убедительна. Так убедительна, что следователь проникся, слушал, кивал, и на лице его было понимание и сочувствие.

А потом, когда она выдохлась и замолчала, спросил:

– Ну, а вот эти актеры – они знают, что вы их снимаете?

Все это Света собиралась выплакать Дрозду. И свой страх тоже. Со страхом всегда так: его можно либо выплакать, либо загнать вглубь. А загнанный вглубь страх – это черная дыра. Ты живешь себе своим космосом, лелеешь звезды, прокладываешь млечные пути, а внутри тебя черные дыры. И не знаешь, в какой момент они начнут засасывать в себя окружающую материю, лишая тебя и звезд, и млечных путей, и всего, чему ты радовался в своем космосе.

– Света, из чего стреляли? – повторил Дрозд и взял ее за плечи, будто собираясь встряхнуть.

– Из чего-то вроде «Макарова», – быстро сказала она, почему-то расхотев плакать. – Экспертиза потом скажет точно.

Дрозд выругался и отпустил ее.

– По какой статье завели дело? Хулиганство?

– Откуда ты знаешь?

– Ясно… – Лешка поморщился. – Ты рассказала следователю про ту машину?

– Да.

– И он, конечно, уверяет, что это совпадение.

– Он говорит, что пока нет оснований предполагать связь между этими двумя происшествиями.

– Да уж конечно… – пробормотал Дрозд, обдумывая что-то. – Ладно, поехали. Дома расскажешь.

Он взял ее под локоть и повел вниз по ступенькам.

– Что расскажу?

Дрозд на секунду остановился и взглянул на нее своими ярко-голубыми глазами.

– То, что не рассказала вчера.

Когда Света открыла дверь, Тихон радостно бросился к ней под ноги, изображая циркового кота. Это означало, что он собирается обогнуть сначала хозяйкину левую ногу, потом правую, потом снова левую, и снова правую. То, что в процессе Света неизбежно должна запнуться об него и грохнуться, Тихона не заботило.

Так случилось и на этот раз: Тихон ужом завился у нее между ног, Света споткнулась и чуть не упала. Ее подхватил Дрозд, ловко увернувшись от вешалки.

– Мы поменялись ролями, – заметила Света. – Ты ничего не задел.

– Ты тоже думаешь, что это не хулиганство? – спросил Дрозд, словно бы не услышав.

Света сглотнула.

– Я пока еще ничего не думаю. Но если это не оно, я не понимаю, за что меня хотят убить.

…– и это был манекен, – закончила Света, обеими ладонями обхватив чашку. За время рассказа она не отпила ни глотка кофе. – Понимаешь, я видела его своими глазами! Просто кукла в человеческий рост, вот и все! И я не могу понять, как… то есть что вообще…

Она замолчала.

– Ты уверена, что это был не человек? Например, с маской на лице?

– Да нет же, Леш. Думаешь, я не отличу труп с маской от манекена?

– Иногда ты бываешь крайне невнимательна, – пробормотал Дрозд, о чем-то думая.

– Не в этот раз, поверь мне.

– И больше ничего необычного не происходило?

– Нет. То есть вообще. Следователь тоже расспрашивал меня об этом, а потом сказал, что в нашем районе завелись подростки, которые стреляют по прохожим из пистолета.

– Завелись, – подтвердил Дрозд. – Только они стреляют из травматического пистолета. А в тебя палили из огнестрельного. И не попали только случайно.

Свете снова стало холодно. Она крепче обхватила чашку.

– Леш, а ты не думаешь, что следователь прав? – спросила она почти умоляюще. – Вчера ничего страшного не случилось, просто попался неумелый и непорядочный водитель. Сегодня мне привиделась та машина, а потом не повезло столкнуться с подростками. Вот и все!

Но Дрозд отрицательно покачал головой.

– Ничего тебе не привиделось. Если ты решила, что машина та же самая, значит, так оно и было.

– Но почему?! – воскликнула Света. – Я же не работник наружного наблюдения! Не шпион! Ни номера, ни марки…

– Ты фотограф, – напомнил Дрозд. – Тебе не нужны ни номер, ни марка. У тебя в голове встроенная камера. И не спорь, я тысячу раз видел, как это работает. Ты сама не понимаешь, насколько наблюдательна. Ты при мне узнала мальчишку, которого видела единственный раз в жизни на пляже в Сочи. Двадцать лет спустя узнала, Света!

– Мы с ним швырялись камнями, – пробормотала она.

– Это, конечно, сближает людей, но не настолько. У тебя фотографическая память. Нет, машина была та самая! За тобой следили от дома певички, а потом улучили удобный момент и выстрелили. Жара, во дворе никого. Идеальное место для покушения.

Света вынуждена была согласиться, что место подходящее. Главное – подходящая погода. Даже вездесущие старушки не бдили у окон, опасаясь расплавиться.

Но сейчас, когда она сидела в уютной квартире с чашкой кофе в руках, версия с покушением казалась ей все менее реальной.

– Леш, кому я нужна? – проникновенно спросила она. – Зачем в меня стрелять? Я не снимаю политиков скрытой камерой, не перебегаю дорогу конкурентам, желающим мне смерти! Все-таки следователь прав.

Дрозд тяжело вздохнул.

– Несколько дней назад, пятнадцатого, убили Олега Рыбакова. Он был найден лежащим на кровати, с ножом в спине.

– Что?! – ахнула Света, меняясь в лице. – Господи, Леша…

Она прижала ладонь к губам. Этого не может быть! Она приезжала к Рыбакову совсем недавно…

– Почему ты мне сразу не сказал?!

– Не знаю. Не хотел тебя расстраивать, наверное. Или сам пытался осознать, что Олега убили. О его смерти писали в прессе, но ты ведь не читаешь газет. И не смотришь новости в интернете, потому что у тебя не хватает времени с этим проектом.

Света качнула головой, приходя в себя от страшного известия.

– Убийцу не нашли?

– Нет. Меня уже опрашивали, и я уверен, скоро очередь дойдет и до тебя. Учитывая его образ жизни…

Дрозд замолчал.

– Учитывая его образ жизни, я могла быть последней, кто видел его живой, – закончила за него Света. – То есть предпоследней.

– Да.

Света закрыла глаза.

Доехать до деревни с красивым названием Малиновка получилось лишь с третьей попытки. Дорогу подсказал старик, появившийся из ельника, точно леший. Вот только у леших редко висят за спиной охотничьи ружья.

– Проехала ты, девушка, развилку, – проскрипел старик. – Надо тебе назад ехать, до озера, а оттуда левее взять. Как до березняка доберешься, так сворачивай направо, только не сразу: первую дорогу пропусти. Первая, она в лесничество ведет. Да и до него не доедешь, там давеча размыло. Заплутаешь.

Из всех указаний Света восприняла только последнее слово. Заплутает, непременно заплутает. И без того уже час колесит по проселочным дорогам. Вернее, по проселочному бездорожью.

– Проводите меня, пожалуйста! – взмолилась она. – А я вас потом обратно довезу до этого же места. Мне главное дорогу запомнить!

Леший посмотрел на машину без энтузиазма.

– Проводить… – с сомнением протянул он.

– Пожалуйста! Хотя бы до той первой дороги.

– Да не первой, а второй! Эх, ладно! Уговорила.

Он, кряхтя, забрался на переднее сиденье, поставил ружье между колен, и машина тронулась. Почувствовав себя штурманом, Светин провожатый приосанился.

– Что ж тебя в Малиновку-то понесло? – спросил он. – Или к родне?

– Там один человек живет. – Света высматривала обещанный березняк. – Переехал из Москвы два года назад.

– А, слыхал про него. Говорят, сидит у себя, как сыч, и носа наружу не кажет. Все один да один. Собаку только привез с собой. Той осенью воры шарили по огородам, все деревни обошли. Картошку, значит, по ночам выкапывали. И к нему залезли. Собака забрехала, а товарищ твой выскочил и давай палить по мужикам. – Старик неодобрительно покачал головой. – И не солью палил, а по-настоящему, без дураков. Кто так делает! Приезжие одни только. Разве ж это по-людски!

– А как по-людски? – заинтересовалась Света. «Вот так дедушка мне попался. Гуманист!»

Старик степенно огладил бороду.

– Хочешь проучить – ну, схвати вилы, догони ворюгу да ткни в бок пару раз. Вот здесь сворачивать надо было.

Света ударила по тормозам.

– Что ж вы раньше не сказали?

– Так я ж с тобой разговаривал, – удивился старик. – Ну, давай, высаживай меня. Сам дойду. И ты дальше сама.

Когда машина тронулась, он крикнул вслед:

– В Малиновку-то не суйся, встань у околицы! Там лужи непроезжие!

…Малиновка оказалась на удивление большой деревней. Домики, правда, стояли старые, неказистые. Кое-где палисадники совсем заполонила бузина, а ступеньки провалились, будто под пятой великана.

Но в траве паслись гуси. Они поглядывали на Свету так плотоядно, словно это ее должны были подать им к рождественскому столу. На заборе сидел горластый петух и проповедовал собравшимся внизу курам. А чуть поодаль вокруг колышка кружилась белая коза с пятном на боку. Выражение морды у нее было мечтательное: кажется, она воображала себя балериной.

Света подумала, что в чем-то понимает Рыбакова, укрывшегося в этой деревушке.

Он сбежал два года назад. Никто не понял причин такого поступка. Кто-то решил, что Рыбаков тихо свихнулся, не выдержав груза собственного таланта.

А таланта и в самом деле выдано было с избытком. В юности Олег начинал играть в КВН и пробился с командой в Высшую Лигу, затем неожиданно ушел в барды, где сразу стал звездой крупных фестивалей. Он выпустил свой диск, его песни распевали туристы. Но не успело слово «бард» прочно закрепиться за Рыбаковым, как он бросил авторскую песню и подался в актеры. Исполнил несколько ролей в нашумевших спектаклях – и осел в театре «Хронограф».

Рамки актерства быстро стали ему тесны. Рыбаков начал писать. Скетчи, стихи на злобу дня, рассказы… Театру требовался репертуар, и Олег взялся за пьесы. Попутно он играючи создал несколько сценариев, которые мигом купило телевидение.

У этого разносторонне одаренного человека все получалось. Были друзья, успех, признание публики…

И вдруг все оборвалось. Олег заявил, что уезжает и больше не вернется в Москву. Отсек от себя прежнюю жизнь, запретил навещать его. Закрывшись в доме, он продолжал работать. Созданное отправлял по электронной почте заказчикам, но никогда не интересовался судьбой своих произведений.

Одни говорили, что причиной перемены судьбы стала несчастная любовь. Другие винили во всем священника, с которым Рыбаков оказался в одном купе, возвращаясь из Питера в Москву. Якобы священник сказал ему что-то такое, что заставило Олега переосмыслить жизнь. Третьи утверждали, что Рыбаков возомнил себя великим писателем и в глуши кропает роман-нетленку.

Как бы там ни было, уже два года Рыбаков жил отшельником, и чужих к себе не пускал.

Когда Светлане заказали проект «Люди Сцены», ее сразу спросили: «Сможете выйти на Рыбакова? Он ведь как раз пишет для театра, да и сам по себе незаурядная фигура. Наверняка нашим читателям будет интересно увидеть его на страницах журнала».

Света честно сказала, что не сможет. Выходить на кого-то – это не ее функция. Ее задача – только приехать и сфотографировать. Почему бы сотрудникам журнала самим не договориться с Рыбаковым о съемке?

– А нам он не отвечает, – вздохнула ее собеседница. – И писали ему, и звонили! Игнорирует. Эх, как жаль, что некому убедить его сняться у вас…

Но оказалось, что есть кому.

– Давай я позвоню Олегу, – предложил Дрозд, когда Света поделилась с ним. – Поговорю. Составлю тебе, так сказать, протекцию. Правда, я слышал, что у него чердак переехал в подвал.

– Вы знакомы?! – поразилась Света, пропустив про чердак мимо ушей.

– Чему ты удивляешься? Он до своего затворничества был общительным чуваком. Помню, как-то выпивали мы на «Зеленых Холмах». Это типа слета…

– Я знаю, что такое «Зеленые Холмы», – заверила Света. – Когда сотни чуваков с гитарами собираются на берегу реки, беспробудно пьянствуют и поют романтические песни. А в перерывах между песнями предаются блуду. Я все правильно изложила?

Дрозд возмутился:

– Почему же обязательно романтические? Разные. Вот, например, про Монашку и Осла…

Он засвистел было веселый мотивчик, но под Светиным взглядом осекся.

– Прости, уклонился от темы. В общем, могу поговорить с Рыбаковым. С меня не убудет.

И позвонил, и договорился. А после старательно напускал на себя скромный и безразличный вид, пока Света ахала и восхищалась.

– После, аплодисменты и цветы после, – в конце концов сказал Лешка. – Ты еще с ним не работала. Вдруг в процессе стукнешь Рыбакова экспонометром по башке и проклянешь тот миг, когда я уломал его на съемку!

– С чего это? – подозрительно спросила Света.

– Ну, знаешь ли, он сильно изменился. Это даже по телефону слышно.

– Нет, я не об этом. С чего это я стукну его экспонометром? Уж я найду, чем дать по башке, если припрет.

Дом Рыбакова оказался очень захламленным. Пока Света шла за хозяином, ей под ноги подвернулись четыре собачьих миски, сломанная швабра, большой кусок обоев, исписанный с обратной стороны, куча каких-то деревяшек и совсем странное: оторванный рукав белого халата. Света заинтересовалась было, где хозяин халата, но, подумав, решила, что спрашивать не стоит. Рыбаков выудил откуда-то самодельный стул, поставил перед Светой. Сам сел на продавленный диван.

– У меня очень много дел, – сухо сказал он.

Это переводилось так: «Я очень занятой человек, и вы мне мешаете. Будьте любезны, заканчивайте побыстрее с вашей ерундой и проваливайте».

И Света прекрасно поняла, что от нее требуется: извиниться и подтвердить, что она быстренько-быстренько сделает свою работу – и уйдет.

Вместо этого она ответила в тон Рыбакову:

– У меня тоже.

Света не играла в эти игры. Не хочешь сниматься – откажись. Никто не заставлял тебя под дулом пистолета. А если согласился, не веди себя так, будто перед тобой назойливый проситель.

Пару секунд она думала, что Олег выгонит ее. Но он усмехнулся и встал:

– Что ж, тогда начнем.

Вскоре после начала съемки Света почувствовала, что задыхается среди вещей. Их слишком много! Полосатый шарф на полке свернулся клубком, словно аспид. Дряхлый комод с вывалившимся ящиком, как старик с отвисшей челюстью, смотрит из угла. На столе вперемешку – чашки, книги, ноутбук, пепельница, обломки карандашей… Вещи лезли в кадр, вытесняли оттуда человека. Вещи считали, что они важнее.

И в памяти почему-то возник другой дом. Ее собственный.

После смерти отца мама вдруг начала собирать статуэтки. Вся квартира была заставлена дурацкими фарфоровыми фигурками. Пастушки, слащавые собачки, кошечки с бантиками… Свете казалось, что среди них мама уменьшается ростом. Как будто пытается стать такой же, как они. Спрятаться на полке, потеряться среди улыбчивых дам и кавалеров.

И Света ненавидела их за это всей душой.

А фигурок становилось все больше и больше. Они распространялись по всем поверхностям, точно плесень. Света как-то задумалась о том, чтобы выкинуть их все или разбить вдребезги, но ее остановило нехорошее предчувствие.

А потом наступил день, когда она поняла. Мама стирала пыль со своих безделушек, и на лице ее играла отрешенная улыбка. Руки бережно касались фарфоровых изгибов, легко скользили по ним. Света со странным чувством следила за мамиными пальцами. Ей хотелось закричать, чтобы вывести ее из транса. Нагрубить, обидеть – пусть она лучше плачет, чем так улыбается!

Отчим в соседней комнате включил телевизор, и хор из «Обыкновенного чуда» пропел:

Мама кивала задумчиво в такт музыке. Она не вслушивалась в слова. А Света услышала.

И вспомнила недавний разговор с Дроздом. «Как она могла после папы выйти замуж за этого?! – кричала тогда Света. – Как она вообще могла так быстро выйти замуж?!»

Лешка посмотрел на нее очень взрослым взглядом. И сказал то, что она никак не ожидала услышать.

«Ты знаешь, в Англии одно время существовал интересный закон. Вдовцам и вдовам запрещалось создавать новые семьи в течение, кажется, двух лет после смерти супруга. Как ты думаешь, почему?

– Потому что это аморально, – хмуро ответила Света.

– Дело не в морали! Закон защищал их имущество, чтобы из-за скоропалительного брака оно не переходило в руки недостойного человека.

– Ни один нормальный человек не станет так быстро жениться после смерти того, кого он любил!

– Ты ошибаешься. Многие из них очень быстро выходили замуж. Буквально за первого встречного. Причем так поступали именно те, у кого брак был удачным.

– Но почему?!

– Потому что они привыкли быть счастливыми, Света.

Дрозд помолчал, дожидаясь, пока смысл его слов дойдет до нее.

– Тот, кто был несчастен, овдовев, наслаждался свободой. А тот, кто любил супруга, стремился побыстрее найти новую пару. Людям казалось, что так они опять обретут счастье».

…Песня закончилась. Света подошла к полке и принялась расставлять фигурки, зная, что никогда не разобьет ни одну из них.

– Они такие красивые, правда? – Мать со смущенной улыбкой смотрела на нее.

– Очень, – сказала Света. – Очень красивые.

И когда мама вышла из комнаты, даже смогла не расплакаться.

Почти все время Рыбаков молчал. Это было не враждебное молчание, просто погруженность в себя. Лишь один раз он очнулся от своей задумчивости, когда Света заметила старенький телевизор и вслух удивилась:

– Неужели здесь ловит?

– У меня антенна на крыше, – ответил Олег. – Не такая уж тут глушь. К сожалению.

– Я с трудом нашла к вам дорогу.

– Потому что ехали через Завидово. А можно было с другой стороны – и проще, и быстрее. А в пяти километрах отсюда электричка ходит.

Света мысленно поклялась, что поставит на навигатор другую программу. Или лучше купит бумажную карту.

– У меня один канал настроен: «Культура». – Рыбаков говорил глуховато. – Там неплохие фильмы бывают. Недавно «Золотого теленка» смотрел, новую экранизацию.

– Меньшиков вас не разочаровал? – спросила Света, чтобы поддержать разговор. Рыбаков выглядел немного сонным, ей хотелось его чуть расшевелить.

Рыбаков не просто расшевелился, а вскинулся.

– Меньшиков – отличный актер! – резко ответил он. – Но кто такой актер, вы понимаете? Это сосуд! Его наполняет режиссер. Идеальный актер – это совершенно пустой сосуд, который можно наполнить чем угодно. И когда вы говорите: «ах, удивительно, что такой отличный актер Сидоров так плохо сыграл роль Гамлета», это неверно! Вы должны говорить: ах, как плохо режиссер использовал такого отличного актера Сидорова. Режиссер, понимаете? Это будет справедливо.

Он помолчал и повторил, успокаиваясь:

– Справедливо…

Перед уходом Света не выдержала:

– Олег Иванович, можно один вопрос?

– Один можно, – разрешил Рыбаков.

– Я знаю, вы не любите посторонних в своем доме…

– Не посторонних тоже не люблю. Кроме вас здесь никого и не было. Почти никого.

– Тогда почему вы согласились на эту съемку?

– Потому что за мной был должок Дрозду. А теперь мы с ним квиты.

– Какой должок? – живо спросила Света.

Ей показалось, что в непроницаемых глазах Рыбакова мелькнуло злорадство.

– А это уже второй вопрос.

– Давай сначала, – сказал Дрозд. – Итак, ты приезжала к Рыбакову, чтобы сфотографировать его для журнала. Несколько дней спустя Олега убили. Причем в точности так, как в его последней пьесе: закололи ножом. Зачем так сложно? Есть масса более простых и верных способов убить человека. Кто-то очень хотел, чтобы его гибель соответствовала тексту.

– А ты читал эту пьесу – «Человек из дома напротив»?

– Сразу же, как только узнал о его смерти. Света, никаких совпадений. Рыбаков адаптировал для театра старый добрый английский детектив.

– Единство места и времени, замкнутый круг подозреваемых?

– Угу.

– А кто жертва? Писатель? Актер?

– Добропорядочный буржуа. Его семья начинает склоки вокруг убитого, выплывают неприглядные детали их жизни.

Света задумалась.

– Где-то я это уже читала…

– Я тоже, причем не один раз. Идея не нова. Только у Рыбакова в силу обстоятельств герои вынуждены несколько часов находиться с трупом в одной комнате. Напряжение нарастает, все приобретает оттенок абсурда, и они начинают обращаться к нему как к живому. Ну и так далее. Местами смешно, местами жутко.

– Но на нашу ситуацию не проецируется никак.

– Абсолютно. Даже за уши ничего не притянешь. – Дрозд машинально подергал себя за мочку уха. – Ладно, поехали дальше. Вчера ты отправилась к актрисе, играющей в спектакле по пьесе Олега, и в ее квартире случайно наткнулась на труп. То есть на манекен, который требовался для репетиции. Он лежал в том положении, которое описано в тексте…