Коварная красотка

Глава 13

Мне было о чем подумать, и на следующее утро, явившись на свой пост у дверей здания суда, я все еще предавался этому занятию. Моих вчерашних окурков уже не было — то ли ветер смел их, то ли дворник, получивший эту работу благодаря родственным связям с членом муниципального совета. Я задумчиво начал сооружение новой мусорной кучки — надо же, чтобы парень действительно отрабатывал свои деньги, собранные у многочисленных налогоплательщиков.

Я видел, как мчится на всех парах вверх по ступеням Лидерсон, и подумал, что нас ждет замечательное зрелище. Вслед за ним тяжело и неохотно прошел мой шеф Паркер, словно жених, желающий сейчас быть где угодно, только не здесь. Хорошенький, уже тронутый тлением труп Паркеру пришлось принести в жертву маленькому политическому сговору, и он места себе не находил. Даже теперь, помахав мне рукой и продолжая свой путь, он выглядел так, будто нюхнул какую-то гадость.

Я еще немного подождал, надеясь увидеть Уолкера — Брайен обязательно должен его вызвать, — затем не спеша побрел по улице. Видимо, Уолкера решили выслушать после обеда.

Лучших людей вы встретите в барах утром — никаких виски с мятным ликером и льдом или рома с лимонным соком, никакой этой дребедени. По утрам здесь собираются серьезно настроенные, добросовестные, понимающие толк в питейном деле люди, а именно пьяницы, трезвеющие от одного глотка пива. Эрни приветливо встретил меня стаканчиком шотландского виски, спасибо, что не пива, и я сел за столик, чтобы еще пошевелить мозгами.

Но, не зная, какие показания давались за закрытыми дверьми суда, я не мог прийти ни к чему определенному. Особый интерес представляли для меня свидетельства Гроссмана и Уолкера, и я раздумывал: неужели Брайен заупрямится и не расскажет мне подробно о них? Удастся ли их у него выпытать? Обвинение в лжесвидетельстве — единственное основание для изъятия протоколов Большого жюри, и, после того как помощник окружного прокурора преступил закон и согласился участвовать в фальшивке с Луис Тил, вполне вероятно, что он откажется разглашать тайну, чтобы все-таки чувствовать себя честным человеком. Ну что ж, Уилера и раньше не пугала необходимость легкого шантажа, когда того требовала ситуация, и если Брайен не захочет поделиться со мной своими знаниями в дружеской беседе — за рюмкой виски, скажем, — то я вытрясу из него сведения, применив более жесткие средства.

Вместо обеда я пожевал получерствый рогалик и вернулся к зданию суда как раз вовремя, чтобы оценить состав исполнителей, подобранный для дневного заседания. Наконец-то появился Уолкер: он торопливо поднимался по ступеням, моргая и беспрестанно поправляя на себе галстук. Минут через десять подъехал Гроссман — очевидно, Брайен вызвал его вторично. Наблюдая за всей этой ситуацией, я почувствовал, что дело идет и вот-вот достигнет своей кульминации. Даже члены жюри двигались неторопливо, словно не могли дождаться финала. Я тоже не в силах был стоять на месте и опять начал мерить шагами коридор.

Развязка наступила раньше, чем я ожидал. Уолкер уже закончил давать показания, занявшие около получаса, и теперь тоже слонялся по коридору, без конца снимая и протирая свои очки и грязно ругаясь. Часть этих ругательств предназначалась мне; время от времени он бросал в мою сторону злые близорукие взгляды — я их просто не замечал.

В какой-то момент дверь зала заседаний распахнулась, и из нее вышел Гроссман. Я услышал голос Брайена, кричавшего ему вслед что-то о неуважении к суду и закону, но Гроссман прямиком направился через вестибюль к выходу. Уолкер живо бросился следом, тараторя на ходу, и я поспешил за ними.

Уже на ступенях Уолкер схватил Гроссмана за пиджак, визгливо крича ему в лицо, что его предали, унизили, бросили на съедение псам и так далее. Он верещал на такой высокой ноте, что я ничего не мог толком разобрать. Вокруг стали собираться люди — и просто с улицы, и из здания суда. Они держались на расстоянии, словно зрители петушиных боев. Несколько неутомимых репортеров, шатавшихся поблизости, немедленно застрочили перьями, защелкали камерами, поздравляя себя с редкой удачей.

Внезапно Уолкер плюнул Гроссману в лицу, и тогда Гроссман размахнулся и ударил его, сбив с ног, а потом двинулся вниз по ступенькам.

Уолкер плакал, как ребенок. Поднявшись на колени, он достал из кармана револьвер. Очки его съехали и висели, зацепившись за одно ухо, но с такого расстояния он не мог промахнуться. Он дважды выстрелил в спину Гроссману и, прежде чем кто-либо опомнился, повернул револьвер к себе и сделал еще один удачный выстрел.

«Ну что ж, неплохо началось очищение города от всякой дряни», — подумал я и тихонько юркнул обратно в здание, пока никто не заставил меня выполнять свой долг полицейского или еще чего-нибудь там. Откуда мне знать, восстановлен я в своей должности и звании или нет? Вот я и не спешил на помощь, только и всего.

Я пробирался через шумно переговаривающуюся толпу, вытекающую в коридор из зала заседаний. В ней был и Брайен.

— Слушание закончилось? — весело спросил я.

— Да, но что…

— Сейчас я вам все расскажу, пойдемте! — Я схватил его под локоть и быстро потащил к запасному выходу, прежде чем он успел понять, что происходит. Мы оказались в боковом переулке, за углом здания. Рукой подать до бара Эрни и гриль-бара.

— Но послушайте, Уилер… — начал Брайен.

— Сейчас объясню, — перебил я его. — Короче, Уолкер сказал своему боссу все, что он о нем думает, и застрелил его прямо на ступенях здания суда, а потом застрелился сам.

— Боже мой!

— Кажетесь себе убийцей? — ласково поинтересовался я.

— Боже мой! — снова повторил он.

Я внимательно посмотрел на него. Он действительно был потрясен.

— Вам нужно немного выпить, господин окружной прокурор, — сказал я. — А потом не могли бы вы мне кое-что разъяснить?

— Помощник прокурора, — пробормотал он.

— Ну, теперь это ненадолго. Прокурор ведь тоже погорел, не так ли? Трофеи достаются победителю!

Брайен ничего не ответил, к тому же мы уже добрались до Эрни. Я жестом поприветствовал хозяина, и мы расположились в одной из кабинок в конце зала.

— Расскажите все по порядку, — попросил Брайен, когда бокалы с виски уже стояли перед ним.

— Об Уолкере и Гроссмане? Уолкер кричал, что его бросили на съедение псам.

— Я всего лишь сообщил ему некоторые детали из показаний Гроссмана, — сказал Брайен. — Трудно было ожидать, что ему они понравятся.

— Может быть, вы расскажете все с самого начала, Брайен? То есть со вчерашнего утра, — предложил я. Это был подходящий момент, куда уж лучше.

Но Брайен, видимо, считал иначе. Он тяжело вздыхал, тянул резину, пока мы не выпили еще, и тут, без какого-либо принуждения и шантажа, я вытянул из него все. Как я уже сказал, в общем-то я довольно ясно представлял, что там произошло, хотелось только уяснить кое-какие интересные детали.

Брайен начал круто, залпом выпив виски, в то время как я придерживал себя, когда опрокидывал рюмку. Итак, в ходе разбирательства Брайен буквально обрушился на Уолкера, осыпая его такими словами, как «сводник», «торговец человеческой плотью», «поставщик девичьего тела» для «извращенных плотских утех». Он обливал его своим презрением, не забывая постоянно напоминать и о том, как презрительно отозвался о нем Гроссман, что оказалось для Уолкера явно неожиданным и просто потрясло его. Брайен здорово постарался, чтобы развеять розовый миф, созданный мечтами этого робкого маменькиного сынка, и заставил его посмотреть на себя иными глазами, увидеть, в какое ничтожество он превратился. Под конец Уолкер сломался, и Брайен отпустил его. Выйдя из зала заседаний, он вместе со мной ждал в коридоре, когда появился Гроссман. Возмущение его росло, и наконец терпение лопнуло. Даже червь может восстать! И вот Гроссман убит, и Уолкер мертв тоже.

Гроссмана вызывали второй раз для того, чтобы уточнить некоторые новые обстоятельства, о которых поведали другие свидетели. Через какое-то время он вскочил, заявив, что не желает больше слушать всей этой чепухи, что он не признает прав Большого жюри, что все это — его личное дело и никого не касается, а Брайен и жюри пусть катятся к черту. Затем он удалился, и никакие угрозы Брайена и обвинения в неуважении к жюри не смогли его остановить.

Теперь Брайен просто пылал, он несся вперед на всех парусах, каждую фразу начиная с глотка виски, и я гадал, надолго ли его хватит. Я понимал, что мне нужно держаться, ведь я еще не сказал своего слова, и, когда он перевел дыхание и на миг замолчал, чтобы сделать следующий глоток, я не стал терять времени.

— Можете ли вы, исходя из показаний Уолкера и Гроссмана, без тени сомнения утверждать, что Лили Тил увезли против ее воли и насильно держали в доме?

— Они оба отрицали это, сказав, что она охотно согласилась на предложение Уолкера и пришла сама по доброй воле. Я сообщил им: другие свидетели — вы, например, — рассказали жюри, что, по словам самой Лили, ее похитили. Но они уверяли, что это ложь, хотя они не понимают, зачем ей нужно было врать. Уолкер сказал, что похищение девушки является нарушением закона, что он это знал и никогда бы на это не пошел. А Гроссман заявил — на кой черт ему рисковать собой ради одной девицы, когда он может купить себе целый вагон таких краль, если захочет… — Брайен негромко рыгнул.

— А вы как думаете? — нетерпеливо спросил я.

— По-моему, это не лишено смысла. К тому же, я думаю, у нашего Уолкера кишка тонка для похищения. Но зачем было Лили лгать?

— Да, — задумчиво протянул я. — В том-то и дело. А дальше что?

— Ну, вы хорошо можете представить себе, как все происходило, — продолжал он, с рассеянным видом принимаясь за мое виски. — Грета была грандиозна. Она сердцем чувствовала, что должна была сказать Луис, поэтому выглядела абсолютно убедительно. Она рассказала, как Уолкер вынудил ее оклеветать вас, подстроив попытку изнасилования, как он намекал, что от этого зависит безопасность ее сестры…

Я щелкнул пальцами:

— Подождите минутку! Нам придется умертвить Луис! Прямо сейчас должно произойти ухудшение ее состояния, понимаете? Ухудшение, вызванное, скажем, тем напряжением, которого ей стоило выступление перед жюри. Мне бы ужасно хотелось, чтобы по крайней мере к вечеру с Греты сняли эти бинты!

Брайен подмигнул мне с серьезным видом:

— Я вас не осуждаю. Она очаровательна, и нам с женой не хочется ее отпускать, но я понимаю, вам она нужнее. Я позабочусь об этом немедленно.

Он легко поднялся на ноги, даже не пошатнувшись. Надо сказать, он прекрасно держался и вполне был в состоянии совершить четырехминутную прогулку. Как ему это удавалось? Я бы уже ходил на ушах, если бы пил с ним наравне.

Его долго не было, но, когда я уже начал подумывать, а не свернулся ли он калачиком на полу телефонной будки, как всякий нормальный человек после такой дозы, он вернулся и с улыбкой сказал:

— Все устроено. Газеты извещены, Грета разбинтована.

«Газеты извещены»? Одно дело — рассказать тайны Большого жюри такому преданному другу, как я, — и совсем другое дело — разболтать их газетчикам!

— Я имею в виду, конечно, сообщения о том, кто умер и все такое, а не показания свидетелей, — спокойно пояснил он. — Я также связался с Паркером. Он соберет все кусочки воедино.

— Славный старина Паркер, — с чувством сказал я. — Ладно, давай выпьем, и расскажи мне еще кое-что.

Не меньше восьми унций виски потребовалось еще влить в эту бездонную бочку, чтобы получить более ясную картину происшедшего. Открылись жуткие подробности. Кухарка Гроссмана оказалась просто находкой. Она жаловалась на то, как Гроссман гонялся за одной из девиц по кухне, в то время как она жарила там бифштексы, и хоть бы чем прикрылись, задницы голые сверкают, бесстыжие. Она просто не знала, что делать. Имелись и другие пикантные подробности. Если прибавить к этому бриллианты на бедрах, золотые браслеты, крохотные золотые шишечки на сосках и остальные «эротические символы», о которых победоносно сообщил Брайен, то гражданам, пекущимся об общественном благе, было над чем поразмыслить.

Нашлось и множество добровольных свидетелей, вызвавшихся рассказать о разных махинациях Гроссмана. Городские служащие говорили о его платежных ведомостях, о личных связях с окружным прокурором и так далее. А когда сам Лидерсон поднялся на место для дачи свидетельских показаний в сопровождении Паркера, которому удалось получить на это разрешение, стало ясно, как много дерьма придется выгребать в Пайн-Сити.

— И что теперь будет? — спросил я Брайена. — Сколько вердиктов о привлечении к уголовной ответственности выдвинет жюри?

— Что касается города, то я бы сказал — мы выиграли, — скромно признался Брайен. — Добились всего, чего хотели. Что же до убийств, то главные подозреваемые мертвы, хотя теперь нам, конечно, удастся связать воедино все разорванные нити, это лишь вопрос времени.

День подходил к концу, и я вспомнил, что не обедал. Поэтому я предложил разойтись по домам. В ответ Брайен сказал: «Слушание дела закончено!» — и торжественно поднялся, но тут же рухнул лицом вниз. Это было утешительное зрелище: Брайен, распластавшийся на столе, лицом в пепельнице. В этой позе он уже не казался героем, влившись вновь в ряды обыкновенных людей.

Я достал несколько купюр, чтобы заплатить по счету, и поднял Брайена. Затем провел его через зал, осторожно обходя дам с коктейлями — теперь для коктейлей было самое время, — расплатился с барменом и, с трудом дотащив помощника прокурора до такси, впихнул в машину. Водителю я назвал адрес и дал денег на проезд.

У Брайена выдался тяжелый денек. Может, он и не вспомнит, говорил ли он со мной сегодня вообще. Это меня вполне устраивало.

В состоянии Луис Тил наступило внезапное ухудшение из-за переживаний, связанных с дачей показаний перед присяжными, и она умерла через час после того, как Мартин Гроссман был убит своим личным секретарем на ступенях здания суда, — так сообщили вечерние газеты. Я радовался этому официальному извещению, поскольку оно возвращало к жизни одну зеленоглазую брюнетку. И пообедать я мог с Гретой Уэринг.

Я подъехал к ее дому в Вэлли-Хайтс в начале девятого, и она сама открыла мне дверь. На ней было вечернее платье из парчи: сверху вырез, словно экскаватором выкопали, а бедра обтянуты так плотно, что попади под ткань песчинка, она бросилась бы в глаза.

Грета улыбнулась, и зеленые искорки в ее глазах скакали задорно и насмешливо.

— Эл, — сказала она, — я по тебе соскучилась.

— А я нисколько, — радостно заявил я. — У меня теперь новая страсть, я без ума от одной дамы. Ее лицо скрыто под бинтами — это так загадочно, так волнует. Хочется размотать их и посмотреть, что там? А вдруг у нее борода?

— Но у меня нет бороды! — негодующе воскликнула Грета. — Нет даже мало-мальских усов. И ни одного волоска на груди. — Она наклонилась вперед, позволяя мне заглянуть в вырез платья. — Убедись сам.

Я посмотрел туда долгим, внимательным взглядом, затем с сомнением покачал головой.

— Волос на груди, может, и нет, — вымолвил я, — а как насчет гусиной кожи на правом бедре?

— Ты самый сексуальный парень на свете, и я рада сказать тебе об этом. — Она твердо взяла меня за руку и втянула внутрь. — Заходи и поставь какую-нибудь пластинку, пока я приготовлю выпить.

— Мне совсем чуть-чуть, — попросил я. — Я уже изрядно принял сегодня.

Грета обернулась и критически осмотрела меня. Я видел такой взгляд лишь однажды — у врача, разглядывавшего психопата.

— Ты действительно слегка на взводе, — признала она. — Или это так кажется, потому что ты давно не стригся?

Она нажала кнопку, открывающую бар, плеснула в бокалы виски с содовой и протянула один мне. Я поставил его на стол, решив, что музыка сейчас доставит мне больше удовольствия.

Несколько секунд я стоял на коленях перед проигрывателем, удивляясь, как можно разобраться во всех этих проводах и кнопках. В комнате в нужных местах помещались семь динамиков, это я уже знал, но, когда я считал шнуры, их оказалось восемь.

— Ты установила еще одну колонку? — спросил я.

— Нет, — обеспокоенно откликнулась Грета. — А разве семи мало?

— «Карнеги-Холлу» семи хватает, — проворчал я. — В Голливуде, насколько я помню, несколько больше. А у тебя, непонятно зачем, восемь проводов, а не семь.

— Да ты просто поэт! — воскликнула она. — Ты никогда мне не говорил, что у тебя есть тяга и к словам!

Я понял, что разговор сворачивает на тему, которой я всегда стремился избегать, поэтому ничего не ответил. Меня занимал этот восьмой провод. Он не присоединялся к динамику, так на кой черт он был тут нужен? Он уходил под плинтус, и я, двигаясь вдоль стены на четвереньках, проследил, откуда он тянется.

Сначала он шел параллельно двум другим шнурам, соединенным с колонками, затем отклонялся, поднимался вверх, прячась за оконной шторой, потом открыто тянулся поперек стены и скрывался за картиной Пикассо, которая висела вровень с верхом оконной рамы. Я осторожно снял Пикассо и увидел, что провод заканчивается крошечным сверхчувствительным микрофончиком.

Повесив картину на место, я вернулся туда, где провод уходил под плинтус, взялся за него обеими руками, захватил петлей и, резко дернув, легко оборвал его.

— Ты что-то сломал? — поинтересовалась Грета. — Не беспокойся, гарантийный срок еще не вышел.

— Взгляни-ка. — Я подвел ее к окну и отодвинул картину, чтобы стал виден микрофончик позади нее.

— Что это? — искренне удивилась она. — Часть кондиционера?

— Я хотел проверить, знаешь ли ты, — серьезно проговорил я и вернул шедевр на место.

В дверь тихо постучали, и в комнату вошел Дуглас Лейн. На нем опять был кошмарный наряд из красного шелка, в руках он держал пластинку.

— Мисс Уэринг, — мягко произнес он, — вы не будете возражать, если я поставлю… — Тут он увидел меня. — Простите, я не знал, что у вас гости.

— Не обращайте на меня внимания, Дуглас, — великодушно разрешил я. — У нас тут чисто профессиональный разговор, мои дела — убийства, ограбления и все такое. Давайте проходите.

— Да, спасибо. — Он вопросительно поднял брови, глядя на меня. — Что с вами случилось, лейтенант? Вы стали вдруг так вежливы.

— Это другая сторона моей натуры, более мягкая, поэтому на ней я обычно сплю, так что мало кому доводится ее увидеть. Какую пластинку вам поставить?

Он пожал плечами:

— Спасибо, я хочу послушать свою.

Он прошел к проигрывателю и поставил диск. Я выразительно посмотрел на Грету:

— Так на чем я остановился? Да, на этой мелочи — на аспирине и транквилизаторах.

— А? — непонимающе заморгала Грета и, встретив мой сердитый взгляд, весело подхватила: — Да-да. Мелочь, которая многого стоит.

— Она купила их в тот вечер в аптеке в одиннадцать тридцать. Я нашел их нераспечатанными в комоде.

— Замечательно, — с некоторым сомнением проговорила Грета.

— Ты понимаешь, что это значит? Ведь чтобы положить их в комод, нужно зайти домой. Получается, Луис лгала, когда говорила, что Лили ушла в аптеку за углом и не вернулась. Лили должна была подняться в квартиру, оставить там лекарства и только потом уйти.

— И какие выводы ты из этого делаешь, мой великий детектив? — живо спросила Грета, включаясь в игру.

— А такие, что Луис была в сговоре со своей сестрой против Гроссмана, — ответил я. — Только этим можно объяснить, почему они обе лгали: Луис лгала, что ее сестра исчезла неведомо куда, а Лили — что ее похитили по дороге из аптеки и насильно увезли в дом Гроссмана.

— Потрясающе, Эл, — выдохнула она. — Ты так здорово рассуждаешь вслух, а я ведь раньше не догадывалась, что ты вообще способен думать.

— Выходит, — раздраженно перебил я, — раз сестры Тил лгали, значит, Гроссман и Уолкер говорили правду. Выходит, Уолкер передал Лили предложение Гроссмана, и она его приняла, поставив одно, немного странное, условие — встретить ее поздно вечером возле аптеки. — Я закурил и продолжил: — Гроссман любил девочек, но не настолько, чтобы нарушать закон, рискуя собственным благополучием.

— Что-то у меня концы с концами не сходятся, — грустно сказала Грета. — Если я соглашусь с тобой, то получается, что Гроссман не имеет к этим убийствам никакого отношения?

— Вот именно, — подтвердил я.

— Но ведь девушки не убивали друг друга и не наложили сами на себя руки. Ничего не понимаю.

— Подумай, какой соблазнительной приманкой был Гроссман для шантажиста, домогающегося денег, — медленно произнес я. — Огромное состояние и слабость к женскому полу. Но этот развратник был крайне осторожен. Так осторожен, что возбуждал почти охотничий азарт, горячее желание заманить его в ловушку. Рано или поздно должен был появиться шантажист, достаточно умный, чтобы сообразить, как это сделать… Прежде всего нужны две девушки. Если они сестры, это даже лучше. Одна из них вертится перед носом Уолкера, пока тот ее не заметит. Может, даже признается ему, что мечта ее жизни — украшать одну из комнат гроссмановского дворца. Наконец соглашение достигнуто, договор заключен, ее купили! И первое, что делает ее сестренка на следующее утро, — заявляет в полицию о пропаже Лили. Теперь у вымогателя все готово. Полиция начинает интересоваться Лили, которая внезапно исчезла, как сообщила ее сестра. Если потребуется, Лили поклянется, что ее похитили и насильно заперли в доме. Плати, или хуже будет! Но Гроссман их обошел. От окружного прокурора, с которым у него полное взаимопонимание, он узнает, что Луис Тил заявила в полицию о пропаже сестры и ему удается закрыть это дело. Вот она, злосчастная судьба вымогателя! Тем временем я начинаю новое расследование и узнаю некоторые факты. Шантажист опасается, что я раскопаю всю правду, и подговаривает Луис скомпрометировать меня, устроив мне ловушку и обвинив в попытке изнасилования.

— Значит, Луис соврала, сказав тебе, что сделать это ее заставил Уолкер? — спросила Грета, широко раскрыв глаза.

— Да, как и Лили, когда рассказывала о похищении, — кивнул я. — У них еще была надежда получить с Гроссмана деньги. Но когда вымогатель узнал, что я освободил Лили, перед ним встала трудная проблема: если бы Гроссман доказал, что девушка лжет, она тут же раскололась бы и выложила всю правду. Предотвратить такой поворот событий можно было только одним способом — убить ее. Но Луис, когда она узнала о смерти сестры, даже в голову не приходило, что это сделал ее сообщник. Она уверена, что убийство — дело рук Гроссмана, поэтому решает отомстить ему. Она готова говорить все, что угодно, лишь бы очернить Гроссмана перед Большим жюри. Вымогателю некуда деваться, Луис становится для него столь же опасной, как и Лили. Ведь если она узнает правду об убийстве сестры, она выдаст его. Еще хуже то, что до Луис не добраться. Ее где-то спрятали и стерегут день и ночь. Единственное, что оставалось преступнику, — это начинить взрывчаткой твою машину. Раз только так можно устранить Луис, то какая разница, сколько еще людей погибнут вместе с ней.

— А откуда этот вымогатель мог знать сестер Тил? — поинтересовалась Грета.

— Хороший вопрос, — одобрил я. — Можно ли найти лучшее место, чем ювелирный магазин, где они обе работают и куда регулярно заглядывает Уолкер?

— Ты имеешь в виду мой магазин? — Голос Греты дрогнул. — Эл, не думаешь же ты, что это я…

— После того как я увез Лили из дома Гроссмана в свою квартиру, — холодно сказал я, — и до того, как ее убили, я говорил по телефону только с двоими людьми. Только они могли знать, где она находится. Эти люди — Брайен и ты.

— Нет. — Она быстро замотала головой. — Это не…

— К тому же ты была единственной, кому я рассказал об этом рыбацком домике в горах, где мы спрятали Луис, — отчеканил я. — Вспомни, как ты настаивала, чтобы я взял тебя на пикник, чтобы мы воспользовались твоей машиной.

— Ты, видимо, и впрямь решил, что я шантажистка и убийца! — гневно крикнула она.

— Ты была единственной, кто все знал. — Тут я увидел ее совершенно отчаянный взгляд и сжалился. — Ты, — медленно произнес я, двигаясь к окну и вновь убирая картину Пикассо, — или тот, кто подслушивал все наши разговоры, все твои телефонные звонки.

— Эл, — ликуя, запрыгала она, — так это микрофон, да?

— Сообразила! — усмехнулся я.

— Ну? — Лицо ее сразу стало серьезным. — И кто его поставил?

Я неторопливо обернулся.

— Дуглас, — вежливо обратился я к Лейну, — вы забыли про свою пластинку.

— Я заслушался. То, что вы говорите, так интересно, — сказал он сдавленным голосом. — Просто захватывающе.

— Ну так слушайте. Мы дошли до самого главного.

— Ты не ответил на мой вопрос, — обеспокоенно напомнила Грета. — Кто поставил здесь микрофон?

— Вымогательство требует особого склада ума, — ответил я. — Использование часового взрывного устройства, которое может погубить одного человека — а может восемь, без разницы, — также требует особого склада ума, неуравновешенного и подлого умишки, который искажает и извращает все, что видит. — Я тепло улыбнулся Дугласу Лейну. — Только такой извращенный тип может додуматься до того, чтобы разгуливать по чужому дому в костюме евнуха из турецкого гарема!

Губы Дугласа раздвинулись, обнажая злобный оскал зубов, а сам он стал пятиться, чтобы быть подальше от меня, но через три шага остановился, упершись спиной в стену.

— Можешь спросить у Греты, — продолжал я, наступая на него. — В тот день, когда взорвалась бомба, я поклялся, что если когда-нибудь найду подонка, который ее подложил, то задушу его собственными руками.

Я дотянулся до его горла и вцепился в него обеими руками.

— Нет! — Зрачки его расширились. — Вы не посмеете, вы в два раза здоровее меня, это будет убийство!

— Дуглас, — нежно пропел я, и пальцы мои сошлись на его шейных позвонках, — ты абсолютно прав. А что ты сделал с сестрами Тил и с теми двумя парнями, которых угробила твоя бомба?!

Я сильнее сжал его горло, подавляя вырывающийся из него крик, и поднял Лейна над полом. Ноги его забарабанили по стене, выбивая предсмертную дробь.

— Эл! — не помня себя закричала Грета. — Не надо! Не делай этого!

— Уйди, — огрызнулся я.

Ритм дроби стал прерывистым, хаотичным, удары постепенно теряли силу. Лицо мерзавца Лейна обрело ярко-красный цвет, глаза вылезали из орбит.

Краем глаза я увидел, как что-то летит прямо в меня. Я постарался увернуться, но было поздно. Полная бутылка виски шарахнула меня сбоку по голове, я рухнул на колени, и комната завертелась перед глазами. Лейна я выпустил из рук и теперь не мог даже сфокусировать взгляд, чтобы найти его.

Через некоторое время вещи несколько замедлили свое мельтешение, я стал видеть и даже соображать. Поднимаясь на ноги, я наткнулся на Грету, стоящую передо мной с еще одной бутылкой в руке.

— Ты ведь полицейский! — с жаром заговорила она. — Если бы ты сейчас убил Дугласа, чем бы ты отличался от него? Ты был бы таким же убийцей! Мне просто противно на тебя смотреть! — яростно кричала она. — Это мальчишество — душить его собственными руками. Подумаешь, подвиг! Велика заслуга! Вот тебе монетка, мальчик. Сбегай в магазинчик, купи себе бутылочку газировки! Вот тогда и будешь играть в сыщиков и преступников, тогда сможешь душить убийц собственными руками и стрелять в них шипучкой!

— О-э… — промычал я. — Ты чуть не убила меня. Зачем ты взяла полную бутылку?

— К сожалению, у меня не было времени сначала выпить из нее виски, — огрызнулась она. — Будешь еще играть в свои душительные игры?

— Не буду, — буркнул я. — Ты, конечно, права, это совсем как в комиксах. Спасибо, Грета.

— Радость моя! — проговорила она с облегчением. — Я не могла тебе этого позволить, Эл. Я боялась, вдруг ты больше никогда не сможешь прийти ко мне и заняться любовью!

Внезапный судорожный вдох рядом заставил меня вспомнить, что Дуглас Лейн все еще числится среди живых. Привалившись к стене, он наполнял свои легкие, мощно втягивая воздух. Постепенно сиреневый оттенок сходил с его лица и на нем проступала болезненная сероватая бледность. Это было ничуть не лучше прежнего, да и дыхание оставалось по-прежнему тяжелым.

— Что с тобой? — спросил я его.

— Я не выношу никакого… физического… насилия, — отрывисто сказал он. — Это сердце… у меня врожденный… — Неожиданно он дернулся, гримаса боли исказила его лицо. — Помогите мне! — взмолился он. — Больно… сбоку… Пожалуйста! Вы не позволите мне так…

Тело его вдруг обмякло и, наклонившись вперед, вяло шлепнулось на пол. Он лежал неподвижно.

— Я вызову врача, — быстро поднялась Грета.

— Не беспокойся насчет врача, солнышко, — через несколько секунд сообщил я. — Ему теперь нужен только катафалк!