Ковчег-Питер

Анна Смерчек. Дважды два

Антон вышел из вагона на станции «Дубки» и немного постоял на платформе, делая вид, что наслаждается открывшимся пейзажем. Было, и правда, хорошо. Особенно после душной тряской электрички, пропахшей мокрой пылью и чужими вещами. Здесь, за городом, повсюду был щедро разлит душистый летний воздух, раскинут необъятный простор неба с большими неспешными, почти неподвижными облаками, расстелен луг и лес, зеленые, уже чуть прикрытые вечерними тенями. Антон набрал полные легкие дачного воздуха, выдохнул и оглядел платформу. Приехавших было немного: вот тетка везет хозяйственную тележку, мама ведет за руку маленького мальчишечку, пенсионер сердито хромает, артритно опираясь на палку. Больше никого. Все спешат к спуску с платформы, никто не смотрит на него, никто за ним не идет. Неужели? Антон тряхнул головой, перехватил поудобнее торт – килограмм обещанного удовольствия – и букет – модный веник в шуршащем пластиковом кружеве – и тоже двинулся к спуску с платформы.

Дорогу спрашивать не понадобилось: от бетонных ступенек мимо колючих низких кустиков, а потом через маленький островок леса к дачному поселку вела только одна утоптанная песчаная дорожка. А когда, обогнав артритного пенсионера, Антон подошел к садоводству, то сразу и увидел улицу Зеленую. Еще раз оглянулся – сзади никого, никто за ним не шел, даже пенсионер уже куда-то свернул.

Антон пошагал по дачной улочке, где за заборами зрели яблоки и цвели ромашки, все глубже погружаясь в свежесть августовского теплого вечера и чувствуя, как и внутри у него робким цветком начинает распускаться радость. Еще полчаса назад на том самом месте, откуда она сейчас поднималась, где-то в животе, был только тугостянутый зеленый комок тревоги, но тут, в семидесяти километрах от города со всеми его заморочками, этот комок начал раскрываться, как бутон, выпуская по всему организму Антона трепетание недоверчивой радости и надежды, что все обойдется, что все будет хорошо. Хотя бы на какое-то время.

Нашел нужный дом: деревянный, одноэтажный с мезонином, выкрашенный неяркой зеленой красочкой, окруженный неубедительными грядками и клумбами, прикрытый со стороны дороги яблонями. Почему-то представлялось, что участок будет более ухоженным, но сейчас это было неважно. Там, на застекленной веранде, горел свет – а значит, она была дома.

Лидия Павловна

Яблоки с тихим стуком падают в траву. Август – последний месяц. Самый честный из последних. Май – обманщик, уже в цвету, в зелени, смеется над робким апрелем, вовсю изменяет весне. Февраль – забывчивый, недальновидный, так и живущий по зимним законам, сквозь метели не прозревающий скорой мартовской расправы, которая даже последних чисел на календаре ему не оставит. Ноябрь – отчаявшийся, махнувший рукой на свою осеннюю красоту, растерявший золотые листья, заранее сдавшийся зиме. И только август помнит, кто он, встречает с радостью и проживает с чувством каждый отпущенный ему день, воплощает свое предназначение.

Я хотела бы быть августом. Зрелым, преисполненным чувства прожитой яркой жизни, гордой от воплощенных мечтаний, спокойно осознающей неизбежность того, что все имеет свой срок. Но я не такая. Созревшие плоды просвещения – разве я видела их? Мои выпускники – где они? Оторвались от ветки, как зрелые яблоки, раскатились по траве, кто с гнильцой, кто брызжет ядом, но большинство живут буднями: кухни, тазики с вареньями, закатанные банки с компотом.

Каждый год, когда заканчивается август, начинаются девять месяцев моих трудов, ежедневные достижения и провалы, радости и горести, согласно учебному плану. Год за годом на этой привычной карусели. По кругу. Только лица мелькают и звучат их детские голоса:

– Лидия Павловна!

Показалось, что от калитки кто-то позвал. Только ведь я никого не жду. Пока прислушивалась, уже зашуршали шаги по дорожке к крыльцу. Пошла к дверям, открыла и сразу узнала его. Сразу поняла, кто это, и через минуту уже вспомнила имя.

– Скворцов? Антон!

– Лидия Пална! – сияет, что твой самовар на солнце. В одной руке – букет, в другой – торт. Словно на день рождения собрался или на свадьбу. Откуда он здесь? Антон Скворцов. Предпоследняя парта у окна. Мальчишечка. Как удивился, что я его сразу узнала. Ну а как же, Антон? Конечно, я помню. Я помню тебя еще в пятнах зеленки после ветрянки. Мы тогда из-за тебя на карантин сели и в театр не поехали. А в седьмом классе ты волосы покрасил, пришел с красными прядями. В учительской Зинаида Степановна сделала мне выговор: как же я так распустила подростков. На выпускном ты вдруг встал и сам, а не по чьей-нибудь просьбе, прочитал стихотворение о школе, так что я прослезилась. И сейчас я могу различить те детские черты на твоем взрослом лице. Уверенным стал, разочарование пролегло складками в уголках губ. Лоб упрямый, каким и был. Руки, плечи сильные – возмужал. Но осталась прежняя подвижность, порывистость, огонек в карих глазах. Конечно, я тебя узнала.

Антон

Она услышала, наверное, как я шел от калитки, или увидела из окна. Еще даже не постучал, а она уже открыла дверь.

– Здравствуйте, Лидия Пална! – бодро, искренне.

Блин, она вообще не меняется. Та же стрижка: светленькие пряди закрывают уши, а сзади над воротником топорщатся, как перышки. Те же полные руки, обдуманные движения. Я ее всегда узнавал почему-то не по чертам лица, а по движениям. Была у нее какая-то своя, особенная манера поднимать руку с куском мела, доставать из сумки стопку тетрадей, вставать, садиться, как будто у нее внутри играет музыка – всегда одна и та же мелодия – и она под нее двигается. Нам эту мелодию не слышно, поэтому движения иногда кажутся надуманными, как будто отрепетированными перед зеркалом. Из-за такой манеры двигаться ее легко было передразнивать тогда, в школе. Одета в какую-то легкую кофту в нелепых цветочках и длинную юбку. Кажется, я никогда не видел ее в брюках. Наверное, стесняется того, что полновата. Да, она совершенно такая же, и главное, смотрит так же, тем же взглядом: внимательным, шершавым. И сразу узнала – вот уж не ожидал. На минуту, может, растерялась от удивления, но потом сразу сказала: Антон.

Прошли в комнату. Круглый стол застелен скатертью, вокруг деревянные стулья, у стены диван, покрытый вязаным пледом, со стопкой книг в углу, на стене бормочет что-то допотопная коробочка радиоточки.

Класснуха. Сколько лет мы с вами не виделись! Восемь? Хотя нет, меньше, еще были встречи выпускников пару раз, и к ней заходили. В наш триста пятый окнами на тополя. Я вижу: сейчас она разволновалась, смотрит удивленно. Ладно, главное, обороты не сбавлять. Пусть поверит в души прекрасные порывы.

Лидия Павловна

Пригласила его пройти в комнату: на веранде становится прохладно, да и комары. Уже справилась с удивлением, а то сначала, кажется, даже давление подскочило.

– Ты один приехал?

– Ой, Лидия Пална, не поверите, случайно, буквально проездом. Ничего? Не помешал?

– Ну что ты, Антон. Молодец, что заехал! Я очень рада тебя видеть. Взрослый, красивый какой стал! Садись, садись к столу!

Стала убирать со скатерти свои записи, книги, очечник. Еще надо его букет пристроить куда-то.

– Антон, тебе рост позволяет, достань, будь добр, вон ту вазу со шкафа!

Он снял сверху хрустального пыльного монстра. Насколько здесь, на даче, показался неуместен букет этих ненастоящих, городских цветов, их хвастливая пышность, нарочитая яркость. И торт слишком большой, вычурный, чуть ли не пластиковый. В этой комнате, на этой скатерти хорошо бы смотрелся домашний пирог – ароматный, еще горячий, чуть просевший с одной стороны, но все равно желанный. Для этих его городских ярких подарков моя дачная обстановка – слишком простенький фон.

– Сейчас чайник закипит. Знаешь, у меня в этом году очень хорошее клубничное варенье получилось. Да ты присаживайся к столу, не стой!

Сели к столу, немного потолкавшись у шкафа с посудой. Я доставала чашки, блюдца, сахарницу – один из тех сервизов, которые на день учителя неизменно преподносил очередной родительский комитет. Золотые ободочки, размазанные по фаянсу цветы – неувядающие букеты, неживые, подаренные навечно.

Он и я – мы оба чуть смущены, но знаем, что эту встречу можно разыграть по ролям. Ты – мой бывший ученик. Я – твоя бывшая классная руководительница. В программе вечера: воспоминания.

С тебя еще обязательный отчет о достижениях. С меня еще, может быть, сетования на новых, пришедших следом, учеников, которые, конечно же, меньше читают и ничем не интересуются. С тебя еще, наверное, сплетни о том, как живут теперь бывшие одноклассники: получают должности, женятся, разводятся и заводят детей.

– Как у вас тут спокойно, – Антон откидывается на спинку стула. За окном чуть вздыхают старые яблони, уже опускаются сумерки: прозрачные, синеватые, все равно еще теплые. Тишина, только собака лениво гавкает у кого-то во дворе.

– Так вы тут совсем одна?

– Да, дочка с внуком уже уехали. А я, ты знаешь, не спешу в город. Я люблю август.

Антон смотрит на свою чашку, потом обводит глазами стол. Ломтики лимона на блюдце, заварочный чайник с коричневым потеком на носу – у него от чая вечный насморк, отчаянный насморк. Вазочка с темным вязким вареньем и ложечкой – положить ягоду на блюдце и позвякать о краешек. Мои привычные вещи, старые, повседневные, для него совсем чужие и, может, даже неприятные. Нотка молодой надменности есть в его взгляде, он думает, вероятно, даже прямо в эту минуту, что его жизнь будет ярче, богаче. Он еще в том возрасте, когда так и надо думать, чтобы проскочить с разлету те годы, когда все устаканится и станет понятно, что жизнь будет как у всех. Блюдце с отбитым краешком. Немного, чуть заметно, я уже не обращаю внимания по привычке, только сейчас вот опять увидела этот скол, и сделалось неприятно, опять какая-то неловкость зашевелилась в разговоре.

– Ты так и не сказал, каким ветром тебя занесло к нам, Антон?

– Ехал по трассе, и сломалась машина. Смотрю по карте: совсем недалеко Дубки. И как-то вспомнилось, что тут у вас дача. Дай, думаю, заеду.

– А что с машиной? Что-то серьезное?

– Да совсем там все плохо. На эвакуаторе ее увезли. А я растяпа такой, представляете, даже телефон там оставил.

– Тебе надо позвонить? Можно с моего.

– Да нет, не надо. Это я так, вспомнил просто. Непривычно без мобильного.

– Ты знаешь, тут до станции совсем близко, буквально пять-семь минут пешком. Так что ты не переживай, доберешься до города без проблем. У меня есть расписание электричек.

Положила перед ним листок и спохватилась:

– Я как будто тебя выгоняю! Безобразие просто! Давай-ка лучше еще чайку налью. Положи себе варенья и рассказывай. Ты так и не сказал, где теперь работаешь. Я помню, ты мечтал о своем бизнесе. Все шутил, что в детстве не накатался на каруселях и теперь откроешь свой парк аттракционов.

Махнул рукой, скривил губы то ли в улыбке, то ли в гримасе разочарования.

– Ой, Лидь Пална, ерунда все это. Батуты, карусели – это так, сезонный заработок. Хотя, знаете, у меня ведь был еще контактный зоопарк. Ну, слышали, наверное, просто квартира и там всякие хомяки, свинки морские. Еще игуана была и пара енотов. Сначала прикольно казалось, но потом отказался от этой идеи. Неприбыльно, на самом деле, да и зверюшек жалко, когда их так тискают. Они ведь живые, а с ними – как с игрушками: роняют на пол, тянут за уши, за лапы. Вы когда-нибудь видели хомяка с переломанными лапками? Вот именно, неприятное зрелище.

– И чем же ты теперь занимаешься? Какая-нибудь новая забавная идея?

– А вы, Лидия Пална, по-прежнему считаете, что Антон Скворцов способен только забавляться? Глупости всякие придумывать?

Засмеялся одними губами.

– А знаете, я вообще-то теперь в банке работаю. Да! И у меня такая должность, что открываются очень хорошие карьерные перспективы. Серьезная должность, между прочим. Да, да, несмотря на вашу твердую тройку по математике.

– Молодец, Антон, молодец. Знаешь, ты, пожалуй, меня удивил. Мне всегда казалось, что ты выберешь какую-нибудь творческую профессию. Или что-то совсем необычное. Аттракционы, зоопарки – это как-то больше подходит к твоему непоседливому характеру, чем банк.

– Ну, можете считать, что я наигрался. Решил остепениться.

– Но не женился пока?

– Нет. Я, знаете, решил к браку тоже серьезно подойти. Сначала встану на ноги, а потом уже и…

Вздохнул, стал смотреть в окно.

– Ты молодец, Антон!

Что это я все хвалю его, как маленького? Как будто ему нужно мое поощрение, одобрение. Посмотрела на него через стол – знакомые, забавно повзрослевшие черты, – потом все-таки сказала то, что казалось мне важным:

– Ты только обязательно оставь в душе немного места для того веселого фантазера, каким был раньше. Помнишь историю про пингвина? Ты ведь нас целую неделю за нос водил: уверял, что он у тебя в ванной живет. Будто бы тебе его отец из командировки привез. Но показывать его пока якобы никому нельзя, потому что он на карантине.

– Вы смеетесь теперь, Лидия Пална, а со мной весь класс потом две недели не разговаривал.

Воспоминания послушно цепляются одно за другое, слово за слово, точно зубчики маленьких шестеренок поворачивают потихоньку механизм, двигают вперед разговор. У него, кажется, нет на руке часов, и телефона, как он сказал, тоже нет с собой – о времени не думает. Поэтому мне пришлось, в конце концов, сказать:

– Антон, мы с тобой так замечательно посидели, так хорошо поговорили, но ты знаешь, там уже скоро последняя электричка до города.

– Уже? – встрепенулся. – А который час?

Брать яблоки или варенье отказался – куда? у родителей дача, свое девать некуда! – взял мою ладонь в свои, горячие, большие молодые руки, потряс на прощание, помахал из-за калитки и пошагал в сторону станции.

Антон

Поднялся на платформу и сразу увидел желтый луч приближающейся электрички, ползущий по рельсам, постепенно вспарывающий темно-синий непроглядный августовский вечер. Кроме меня, так поздно ехать в город собиралась только одна юная парочка. Эти двое стояли под фонарем, трогательно держась за руки, у девушки – букет садовых цветов, у парня – рюкзак, набитый яблоками. И я – пустой, руки в карманах. Хоть бы закурить, чтобы без дела не стоять, так ведь не курю.

Электричка подгромыхала, открыла двери, постояла, посветила в вечер пустым вагоном. Почему-то казалось, что машинист сейчас выглянет. Спросит: «Ну что, садишься? Это последняя электричка. Больше не будет сегодня в сторону города». И глаза у него будут добрые и непременно голубые, очень яркие на испачканном угольной пылью широком лице. Потом паровоз даст гудок и тронется дальше, а там в полях уже засада: бандиты в шляпах, с кольтами, верхом на лошадях. Скачут, улюлюкают, из окон с испугом глядят пассажиры, те самые парень и девушка, и он уже, конечно, готовится стать героем и защищать ее. Но никакой машинист не выглянул: не бывает в электричках испачканных углем машинистов, да и бандитов нет в полях. Бандиты все в городе, сидят на хороших должностях. Безразличный механический женский голос сказал: «Осторожно, двери закрываются. Следующая остановка…»

А я так и стоял на платформе, руки в карманы. Электричка тронулась, покатила, набирая скорость, из проплывающего мимо окна на меня глядела какая-то припозднившаяся тетка-пассажирка. Думала, наверное, что я провожал девушку. Девушка в город поехала, а я остался. Тоненькая, нежная, юная, как та, что только что села в вагон. Поэтому и уехала от меня в город, что с таким не надо связываться, неприятностей не оберешься. Так, наверное, она думала, эта тетка, глядя мельком на меня через вагонное стекло. Люди чаще плохо думают о других. Не знаю почему. Могла ведь и иначе обо мне думать. Если видела, что я стоял на платформе с самого начала один, то могла бы предположить, что я встречал здесь того, кто должен был приехать с другого конца этой железнодорожной ветки. Кого-нибудь, кто приехал бы и осветил мою жизнь, как поезд, идущий через вечерний пейзаж. Электричка бы уехала, а свет остался и шел бы теперь от этого замечательного долгожданного человека. Мы бы обнялись и пошагали вместе к спуску с платформы, оживленно болтая и уже не замечая ничего вокруг. Но никто не приехал, и я стоял на платформе один, уже немного подмерзая, руки в карманах. Постоял, потом пошел обратно.

Свет у нее еще горел, я постучал, и она открыла. Теперь в халате вместо той, прежней блеклой одежды.

– Антон?

– Лидия Пална! Вы представляете себе, я опоздал! Подбежал, а электричка только хвостом махнула. Невезенье какое-то просто!

– Как же так? Должен был успеть! – растерялась совсем, расстроилась.

– Лидия Пална, ну я теперь буду проситься у вас переночевать! – главное, бодро, жизнерадостно так, не сбавляя темпа. – Да вы не переживайте, мне вообще ничего не надо. Вон у вас диван есть, так я там лягу. Я вас не стесню.

– Ну, заходи, заходи, – совсем растерянная. А чего такого? Понимаю, смущалась бы оставаться одна на даче с мужчиной, если бы сама была молоденькая, а так-то чего уж. Да и места в доме, судя по всему, полно.

– Лидия Пална, вы только не суетитесь. Вы представьте себе, что меня вообще тут нет. Вот я сейчас лягу на диван, и все, просто забудьте про меня. Представьте себе, что это не я даже. Представьте себе, что это кот на диване лежит. Хотите, помяукаю? Мяу!

– Ну, хватит паясничать. Вот возьми постельное белье и постели себе по-человечески. Может, чаю еще?

– Нет, спасибо, хватит мне чаю. У вас удобства во дворе – не набегаешься.

Постояла, посмотрела вопросительно. А я лег, прямо как был, в джинсах, в рубашке, накрылся с головой ее пледом и говорю:

– Мяу!

– Ложись по-человечески, – говорит. Свет погасила и вышла.

Лидия Павловна

Проснулась от какого-то стука. Сначала подумала, что соседи. Соседи – люди со странными биоритмами. Кажется, они шумят только утром, пока я еще не встала, и вечером, когда уже легла. Хотя нет, если днем прилечь на полчасика, они именно в эти полчасика тоже непременно будут шуметь. Потом хлопнула дверь моего сарая, и стало понятно, что это не соседи.

Во дворе возле забора копошился Антон. Полуголый, с белыми незагорелыми городскими плечами, только в джинсах, в руках топор.

– Антон! Доброе утро! Ты что же так рано встал?

– А, доброе утро, Лидия Пална! Я что, вас разбудил? А я-то думал, вы, деревенские, рано встаете!

– Да какие же мы деревенские? Мы – дачники. А дачникам можно допоздна спать.

– А я вот решил забор вам подправить. Смотрите, с этой стороны скоро совсем завалится! У вас молотка кстати нет? А гвоздей? Еще бы пару досок, и можно было бы починить как следует.

– Не знаю, в сарайчике посмотри.

– Там нету. Может, у кого из соседей спросить?

– Ну, можно спросить у Миши. Вон там, в доме напротив. У него хозяйство серьезное. Но только еще рано, он, наверное, спит. Пойдем пока позавтракаем.

Сварила овсяной каши. Это, конечно, не то, что нужно на завтрак молодому парню, ему бы яичницу и бутербродов с колбасой. Но, как назло, у меня ничего нет. От своего вчерашнего торта отказался. Дала ему варенья, стал повеселее. Сидит, поливает кашу клубничными узорами. Я старше его ровно в два раза, он чуть младше моей дочери, на два или на три года. Мальчишечка. Что же ты задумал? Глаз от тарелки не поднимает, прячет лицо за чашкой с чаем.

– Может, тебе позвонить кому-нибудь нужно? Предупредить. На работе не хватятся тебя?

– Да у меня типа отпуск.

– А девушка любимая?

Вздохнул, посмотрел, хмурясь, на мой телефон. Скорее всего, думает сейчас о том, какая старая модель. Уже и забыл, наверное, как с таким обращаться. Но потом взял его, вышел на крыльцо и стоял там молча. Конспиратор. Я потом посмотрела: последний звонок – это мой вчерашний разговор с дочкой. Думал, не замечу. А еще этот торт с букетом. Таких в нашем сельмаге не купишь.

Дети всегда недооценивают учителя. А учитель не всегда говорит детям о том, что видел или узнал. Иногда прощает. Иногда не хочет конфликта. Иногда дает возможность самим разобраться в ситуации. Смотрю на Антона и думаю, что он мог бы быть моим сыном. Пытаюсь представить себе, как бы это было. Наверное, я бы говорила ему какие-то другие слова, другим голосом, иначе держала бы себя сейчас. Нет, я для него учительница, классная руководительница и никак не могу почувствовать себя иначе.

Смотрю в окно и хочу быть августом. Теплым и безмятежным. Август осознает свое предназначение. Плоды созрели, и садовник больше не нужен. Садовник может ехать в отпуск к морю. Я так любила эти отпуска! Могла часами сидеть на берегу, ничего не делая, только слушая, как набегает волна и отступает, шуршит мелкими камешками. Вся эта суета – только кромка прибоя. Линия соприкосновения с землей. Если бы море могло чувствовать, ему было бы неприятно от этого соприкосновения, как и мне бывает неприятно от столкновения с грубостью, несправедливостью или, вот как сейчас – с ложью. Полоса Прибоя: камни, стекло битое, окурки, обертки. Хорошо, что это только тонкая линия. А я там, дальше, глубже. Как море. Я хочу уйти в открытое море, подальше от берега, подальше от этой проклятой полосы прибоя. От ненужных мне сейчас посторонних. Уйти и не биться больше с ними, не биться об них, не стараться вбить что-то в их головы, не пытаться выбить у них правду.

Что у тебя случилось, Антон? Что ты задумал?

Антон

Сидел там перед ней и думал: она мне, наверное, в матери годится. Сколько ей? Шестьдесят? Да нет, меньше, лет пятьдесят пять, наверное. Или пятьдесят. Учителя – они вообще, как правило, люди без возраста. Их и самих, должно быть, клинит на этой теме. Вот Лидия – она взяла нас в пятом классе, когда нам, получается, было по двенадцать лет. И в девятом классе выпустила, когда было уже по шестнадцать. И после нас ей дали новый класс, и там всем снова было по двенадцать. И опять ломающиеся голоса, сальные волосы, прыщи, драки, потом первая любовь у кого-нибудь, сигареты за школой, вся эта фигня по новому кругу. Мы жили дальше, а она как будто вернулась в прошлое. Помню, я тогда в пятом классе очень удивился, когда узнал, что у нее есть дочка года на три старше меня. Так странно показалось, что она, наша Лидия Пална, может быть где-то вне школы, что у нее есть какой-то муж, для которого она, скажем, просто Лидочка, и что есть какая-то девчонка, которая зовет ее мамой, а не по имени и отчеству. Мне было легче вообразить, что Лидия Пална, стоя перед плитой, показывает указкой на кастрюлю и говорит: «Вот это суп, запомните», чем представить, как она этот суп варит, кидает в кастрюлю порезанную картошку или там капусту какую-нибудь. И теперь я сидел напротив нее за столом, ел ее вязкую теплую овсянку и думал, что она – класснуха. Никакая она не хозяйка этого дома, суетящаяся у плиты в переднике и с поварешкой. Никакая она не дачница, стоящая попой кверху среди грядок. Никакая она не душевная тетечка, знавшая меня маленьким, которая всплакнет, когда ребята из города до меня доберутся. Она – класснуха. И все, что она сделает, когда они до меня доберутся – так это объяснит, какие я допустил ошибки. И, может, еще расскажет ребятам из города, что поступать так, как они, нехорошо и безнравственно.

Починил ей забор и сразу ушел: сказал, что обещался помочь соседу Мише, у которого брал молоток. Правда, обещал. Ему там надо было какие-то доски перекидать с одного места на другое. Мужичонка-то небольшой, щупленький, немолодой уже, но очень деловитый.

Лидия Павловна

Ушел и пропал на весь день. Я уже начала подумывать, что он мог уехать в город, так и не попрощавшись. На электричке или на попутке. Стала поглядывать на телефон: может, вот сейчас позвонит и скажет: все в порядке, Лидия Павловна, я дома, спасибо за гостеприимство. Странно он появился: ни сумки, ни телефона, но с тортом и букетом. Приехал без звонка и так же без предупреждения пропал.

Но вечером, часов в восемь – уже начало темнеть, и уютными маячками засветились окна соседних дач – протопали шаги на дорожке к дому. Потом зашуршало на крыльце, но никто не постучал. Выглянула из-за занавески. Темная фигура сидит на ступеньках. Вышла.

– Здравствуй, Антон.

– И вам здрасьте. Уже вроде виделись утром.

– Так ты не уехал?

– Как видите.

Помолчали.

– Зайдешь в дом? Прохладно уже.

Начал вставать и стало понятно, что он нетрезв. В руках какой-то пакет.

– Что это у тебя?

– Это? А это еда нормальная. Вы же тут сидите у себя на огороде, у вас тут и картошечка, и огурчики. А едите какую-то овсянку. И ту варить не умеете.

– Иди в дом.

Я всегда старалась избегать конфликтов, мне никогда не нравилось ругать учеников. Когда что-то случалось, я чувствовала себя виноватой даже больше, чем они. Не знаю почему. Дочка сказала: эмпатия. Да, наверное, потому что я старше, взрослее, я проживала уже все это, это пройденный материал. А им кажется, что они первые во вселенной, с кем происходят эти неудачи и несуразицы. Каждый раз вместе с ними я проживаю все это еще раз, снова прохожу через разочарование и отчаяние, когда очередной их подвиг на поверку оказывается не более чем дурацкой выходкой. И когда подвиг – пусть маленький – наконец совершен, и совершен ради одного единственного человека в классе, а этот единственно важный человек подвига даже не заметил. И когда отвернулся тот, кого считал лучшим другом. Все эти неизменно срабатывающие законы подлости – в школе они почему-то особенно заметны. Я знаю много законов, по которым будет развиваться дальше жизнь. Один из самых безжалостных – закон временных мер и бесконечных компромиссов, которые шаг за шагом уводят все дальше от той светлой и широкой дороги, которой когда-то мечталось идти. Если бы сразу кто-то показал, где будет конечный пункт этого движения, скорее всего и не поверил бы, и ни за что бы не согласился там оказаться. А так, постепенно, шаг за шагом и приходишь к этим будням, в эту двухкомнатную квартиру со старыми обоями, к будильнику, трамваю и овсяной каше по утрам.

Антон

Других идей нет. Так и просижу всю жизнь в деревне. Наймусь сторожем куда-нибудь на лесопильню. Стану жить в заброшенном доме, по осени ходить за грибами и ягодами, научусь гнать самогон. Буду слушать радио и заведу кур.

Сидел и думал о том, чем кормят кур. Я реально не знаю, что они жрут. Наверное, зерно какое-то. Тут вышла Лидия. Думала, наверное, что я уже в город свалил. Так ты, говорит, значит, не уехал.

Опять сели за стол. Притащила из холодильника торт, который я ей привез. На вкус такая гадость – как сладкий жирный пластик. Интересно, куры стали бы такое жрать?

– Слушайте, – говорю, – Лидь Пална, а у вас покрепче этого вашего чая ничего нет?

Но она, конечно, не повелась.

– Тебе, – говорит, – Антон, на сегодня, кажется, уже достаточно.

Она, наверное, и не пьет ничего крепче кофе. По праздникам разве что позволяет себе бокал шампанского. Как вообще живут такие люди, у которых нет праздников, у которых вся одежда скучно-приличная, дни одинаково будничные, мысли спокойно-правильные? Сидит напротив, смотрит своим шершавым взглядом. Кофточка под самое горло застегнута на все пуговицы. Класснуха.

– Ты сейчас ложись спать, а утром поезжай домой, Антон. Может, тебе деньги нужны? Я дам, только ты скажи, сколько тебе нужно.

– Вы что это, меня выгоняете? Да ладно, вы же наша Лидия Пална, наша класснуха! Вы не можете меня вот так взять и выгнать!

– Класснуха? Так вот как вы меня называли!

– Нет. Мы вас не так называли.

– Не так? А как тогда?

– Нет, не скажу. Не могу.

– Что-нибудь очень обидное?

– Да нет, в рамках приличия. Зачем вам теперь-то?

– Просто интересно. Ладно, ложись спать.

Лидия Павловна

Я сплю очень чутко, особенно ближе к утру. Когда он встал там, в соседней комнате, посмотрела на часы, было без пятнадцати пять. За окном, за занавеской, еще темно. Снаружи совсем тихо, и от этого хорошо слышно все, что происходит в доме. Антон возился в гостиной, чем-то пошуршал, походил, поскрипел половицами. Пол ужасно скрипит в комнате, но так руки и не дойдут, наверное, тут ремонт делать, только если зять возьмется. Это столько хлопот и столько денег надо. Да уже и не хочется ничего менять. Никакой радости с этой дачей, одни заботы.

Антон проскрипел на веранду, загремел там посудой. Что он там возится? Потом стукнула дверь. Все, уехал. Как раз на первую электричку успел.

Антон

Сначала я подумал: зачем в такую рань? Не видно ж ничего! Но пока собрался, уже начало рассветать, на небе проявились светлые облака, вроде не дождевые, а просто пасмурные. Вся трава была мокрая, но Миша дал резиновые сапоги, куртку, кепку. Все немного большое. Он сказал – это его брата. Сели в машину – старую уже понизу ржавую «девятку» – и поехали. Мишина жена тоже поехала с нами.

Отъехали совсем немного, километров двадцать, может быть. Вышли на промозглую обочину, взяли корзины. Я за грибами уже, наверное, лет сто не ходил. Когда на летних каникулах приезжал к бабке с дедом в деревню, то в лес выбирались часто, а потом, после школы, как-то не до того стало.

Разошлись. Здесь лес был уже не лиственный, как возле садоводства. Это был настоящий сосновый бор. Все пространство вокруг исполосовано снизу вверх прямыми красноватыми стволами, такими ровными, словно кто-то прочертил их по линейке. Как на уроке геометрии у Лидии Палны. Под ногами мягко пружинил мох, птички какие-то перелетали с ветки на ветку и заполошно свиристели: наверное, сигналили своим о вторжении людей.

У бабки с дедом в деревне лес был похожий, и грибов там было полно, так что меня еще с детства научили хорошо в них разбираться. Дед признавал только белые, мог снизойти еще до груздей. Ну а как же – такая закуска! А бабушка мела все, что попадалось ей под ноги: и грибы, и ягоды, и травки всякие. С собой в город давала мне банки с вареньем и солеными грибами, холщовые мешочки с сухими травами. Зверобой – от всех болезней, земляничный лист – от простуды, душица – от кашля. Но в городской квартире грибы из банки становились уже совсем не такими. Вкуснее всего есть их было, конечно же, сразу, в тот день, что собирали. Поджаренными в сметане на большой чугунной сковороде, с картошкой со своего огорода. Я выуживал вилкой из тарелки кусок гриба, горячий, лохматый, ароматный и спрашивал:

– Это кто?

Бабушка всегда знала и отвечала:

– Подберезовик. Сыроежка. Красненький.

Столько лет прошло уже, но почему-то сейчас вдруг подумал: а откуда она знала? Поди там разберись, когда все они порезаны и перемешаны с луком и сметаной. Может, просто так говорила, наугад, чтоб только отстал и пошел скорее на улицу гонять мяч с местными мальчишками? Стало обидно: неужели обманывала? Но тут заметил во мху ярко-желтое пятно, как будто солнечный зайчик, обработанный фотошопом, – лисичка. А рядом еще. Ну вот, пошло дело. Надо будет теперь где-то сметаны достать.

Лидия Павловна

На веранде под бумажной салфеткой меня ждал завтрак: два обжаренных в яйце куска хлеба и творог с россыпью черники. Знак благодарности? Прощание? Просьба извинить? Смешной мальчишка. Уже, должно быть, добрался до города.

Какое сегодня число? Представила себе дом с заколоченными на зиму окнами. Стало до смешного жаль его, словно это было живое существо. Жалко, конечно, не этот старый домик, жаль уезжать, расставаться с августовскими спокойными вечерами. А ведь первые годы я не любила здесь бывать. Но муж настаивал, повторял без конца эту банальщину: построить дом, посадить дерево, вырастить сына. Старая формула, в которой все теперь нужно поделить на два. Не настоящий дом – а летний дачный домик. Не могучий дуб – а пара яблонек. Не сын, а дочка. Почему в жизни никогда не получается так, как задумываешь? Почему все приходится делить и вычитать? А умножаются и прибавляются только болезни и разочарования. Может, у них получится лучше, у моих подрастающих, взрослеющих учеников? Вот у Антона, может быть.

А ведь и правда: раньше я не любила ездить сюда. А потом привыкла и привязалась уже к этим невысоким узловатым яблонькам, лесу, стоящему там, дальше, за поселком, к тишине по вечерам. И все-таки надо будет как-нибудь сломать эту привычку и вырваться к морю хоть на недельку. Море – это счастье. Не на пляже, конечно, среди лежащих на песке тел, суетливых мамочек, вечно жующих что-то детей и отцов, разглядывающих из-под козырьков чужих оголившихся женщин. Хорошо, что пляж – это только тонкая полоса вдоль воды. А счастье – оно там, дальше, глубже. Огромный, не зависящий ни от кого поди надводный мир, широкий, ничем не стесненный. Почему-то подумала, что выйти на пенсию – это будет, как уйти в открытое море, подальше от берега, подальше от всех и от всего. И август будет длиться без конца.

Антон

Нашел огромный белый – крепкий, на толстенной ноге, шляпка в две мои ладони, темная густо-коричневая, аромат – зашибись! Миша заревновал, сказал: это гриб старый, плохой уже. А я ножом провел по шляпке – внутри идеально гладкая белая грибная мякоть и ни червоточинки.

Грибов набрали по полной корзине. Подберезовики на длинных тонких ногах, крепкие подосиновики, золотые россыпи кудрявых лисичек, белых тоже много, но самый-самый – у меня. Присели на упавший ствол, пили чай из термоса, перекусили бутербродами и вареными яйцами. Мишина жена стала что-то расспрашивать про город. Только зачем? Куда она торопится? Скоро все равно закончится лето, закроете вы здесь ваши садовые домики, заколотите досками окна, чтобы бомжи не влезли, и покатите на этой раздолбайке в свою хрущевку. Будете ходить на работу пять дней в неделю, а по вечерам телевизор смотреть и ругаться. Пылесосить, в магазин ходить, с соседями на лестнице здороваться.

Интересно, а можно наняться сюда лесником? Всю жизнь прожил бы в этой красотище! Ходить по мягким мхам, дышать теплым сосновым духом, есть из горсти бруснику, приносить домой тяжелые корзины грибов, собирать и сушить под потолком лесные травы. Можно научиться охотиться. Если я стану лесником, мне обязательно должны выдать ружье. Научусь стрелять. Но охотиться буду только на птиц. Потому что настоящего зверя, зайца какого-нибудь, наверняка жалко убивать – он мохнатый, глаза блестящие, понятливые. У меня тоже глаза понятливые. Но меня, наверное, не жалко будет убивать.

Лидия Павловна

Только вышла с лейкой к клумбе, той, где у меня флоксы, как увидела, что со стороны поселка к калитке подходит Антон. Он тоже меня заметил, замахал рукой. Шагает довольный, в руках корзина, а сам в резиновых сапогах, в какой-то кепке. У меня, кажется, даже давление подскочило.

– Лидь Пална! Это я! Смотрите, сколько мы грибов набрали! Я вам сейчас покажу, какой я белый нашел.

– Антон? Так ты не уехал?

– Вы меня вчера уже спрашивали. Нет, не уехал пока что. Смотрите, какой гриб! Царь грибов! У вас сметана есть, Лидь Пална?

– Какая сметана, Антон?

– Ну, какая-нибудь сметана. Свежая желательно. Чтобы грибы приготовить. Хорошо бы вы еще картошечки сварили. Давайте так: вы чистите картошку, а я – грибы. Только когда будете картошку варить, вы обязательно бросьте в воду пару долек чеснока. И можно еще лаврушечки немного. Для аромата.

– Антон, подожди…

Но он не делал пауз, не давал слова вставить. Отгораживался от меня этой веселой болтовней, нагородил ее много, надеясь отсидеться там, как за забором. Протопал в чужих резиновых сапогах по участку, решил, что чистить грибы лучше всего на веранде, застелил стол газетами, чтобы не пачкать клеенку, потребовал кастрюлю, таз, ножик. Стал показывать свои трофеи, заставлял понюхать грибные шляпки, оценить размер, удивиться количеству.

Я больше не возражала, уступая его напору, послушно склонялась над крепкими, вынутыми из мха грибами, втягивала их вкусный острый запах, стряхивала за порог ненароком принесенных в корзинке лесных паучков, вспоминала рецепты.

– Уж разрешите, Лидь Пална, сегодня я приготовлю. Самое простое блюдо – а значит, самое вкусное. Какой смысл изощряться с едой, которая и так хорошая? Поджарим картошечки деревенской, добавим лучку, укропчика. У вас укроп тут растет? Вот и хорошо. А грибы потушим в сметане. Доставайте-доставайте сковородку, нет, вон ту, побольше. Где у вас соль?

Пока скворчали на плите грибы, Антон вымылся, переоделся в свою городскую одежду. Стал как будто меньше, проступила усталость. Он заметил это сам. Достал откуда-то, из вчерашнего принесенного пакета, бутылку водки.

– Откуда это? Зачем?

– Это, Лидь Пална, исключительно в гастрономических целях. Я же не самогон вам предлагаю. Это к грибочкам. Вот увидите, как хорошо пойдет. А вы случайно огурчики не солите?

Пошла за огурцами. Вернулась с шалью на плечах и банкой соленых огурцов. Хотела быть строгой, но над столом витали такие вкусные запахи, что устоять было невозможно, и я улыбнулась тому, как хорошо было в комнате. На столе ароматным дымком исходила сковорода, в тарелках парила картошка, аппетитно пушилась зелень, из радиоточки мурлыкала какая-то старая песенка. За окном было уже почти темно и на соседском домике засветили фонарь, там тоже все было сейчас обжитым и уютным, кто-то переговаривался, лаяла собака.

– Антон, а где букет? Тот, который ты мне подарил?

– А он вам нравился?

– Честно? Не очень.

– Вот и хорошо. Я его выкинул. Знаете, когда покупал, казалось, что это то, что надо. А приехал сюда и понял, что это туфта. У вас тут цветы лучше.

Побежал на веранду, принес керамический кувшин с астрами, которые я сегодня срезала. Налил в стопки водку, и я снова не возражала. Впрочем, выпили совсем немного.

– Ну что, Антон, теперь ты мне наконец все расскажешь.

Я не спрашивала и не просила, а просто говорила ему, что он должен сейчас сделать.

Антон

– Знаете, Лидь Пална, я вам наврал тогда про банк. Хотя, если быть точным, то не совсем наврал. В тот день я работал как раз в банке. В одном очень крутом крупном банке, который я вам даже называть не буду. Знаете, как говорится, меньше знаешь… Так вот, а у меня свой бизнес, вы все правильно помните. Маленький, но свой. Вы, наверное, когда узнаете, чем конкретно я занимаюсь, скажете, что это несерьезно. Но вы с этой сферой совсем не знакомы, а у нас, между прочим, все по-настоящему: тоже конкуренция, бухгалтерия, борьба за клиентуру. Приходится крутиться по-взрослому, так что вы не думайте. После аттракционов и после того, как я держал контактный зоопарк – я ведь вам рассказывал про енотов и игуану? – так вот, после этого я понял одну вещь. Знаете, чего хочется всем людям: и детям, и взрослым? По сути, все мы – и маленькие, и подросшие – хотим одного. Знаете чего? Удивляться! Люди хотят впечатлений, эмоций. Вот на чем можно заработать.

– Торговать эмоциями?

– Ну, типа того. У меня магазинчик есть в городе, на Садовой, называется «Подари праздник», ну и интернет-магазин тоже. «Организация самых невероятных впечатлений по самому высшему разряду». Не слышали? Вот видите, недостаточно широко работает моя рекламная компания. Что вы так брови подняли? Не очень удачно звучит? Да, согласен. Давно хотел нового пиарщика нанять, да теперь уже, наверное, все равно. Ладно, суть моего бизнеса в том, что у нас можно заказать подарок-впечатление: прыжок с парашютом, плавание в бассейне с дельфином, свидание на крыше, катание на лошадях – верхом или в карете. В карете дороже. Заказ букетов, фейерверки, голуби на свадьбу, ну и, конечно, всякая мишура: свечи, шары, карнавальные костюмы. А в банке на самом деле работает Сергей Минченко. Помните его? Он к нам перешел только в восьмом классе. Мы с ним тогда сразу и подружились. Так вот Серега теперь заместитель начальника в банковском отделе кадров. Он-то мне и подогнал хороший заказ: организовать в их отделении корпоративную вечеринку по поводу какой-то даты. Да, по случаю юбилея открытия этого их филиала. Поставить букеты в банкетном зале и в кабинетах руководства, развесить шары на фасаде, подарить памятные сувениры всем сотрудникам, накрыть небольшой фуршет, перед тем как руководство отправится гулять уже серьезно, в ресторане. Что они будут делать в ресторане, меня не касалось, там уже другие люди работали. Я вас не буду, Лидия Пална, подробностями утомлять, но я готовил этот праздник месяца три. А потом буквально за пять минут произошло такое, что мне пока в городе лучше не показываться. Давайте я по порядку все расскажу, хорошо? Ну вот представьте себе отделение банка. В холле музыканты играют что-то легкое. Сотрудников одарили сувенирами, все в благостном легком подпитии. Кругом красота: коридоры и лестницы увиты лентами и увешаны шарами – все в их корпоративной цветовой гамме. Настроение праздничное, расслабленное. У них-то понятно почему, но и у меня тоже, потому что все, что по договору было прописано, мы уже выполнили, и я уже всех своих помощников отпустил. И вот все окей, все довольны. Я даже бокал шампанского выпил, раз от меня больше ничего не требовалось по работе. Тут подходит ко мне мой Серега и говорит:

– Слушай, Антоха, мы в кабинет генерального только один букет поставили? А можно ведь еще чего-нибудь быстренько туда добавить? Я-то думал, он сразу в ресторан поедет. А мне сейчас позвонили и сказали, что он сначала сюда припрется. Так что я пойду его у дверей встречать, а ты пока метнись на второй этаж, придумай там что-нибудь еще, ладушки?

И сует мне ключи от двери. Я прикинул, что можно еще один из букетов, которые были выставлены в коридоре второго этажа, перетащить в этот генеральный кабинет. Поднялся, открыл дверь. Кабинет у их директора оказался очень большой и неимоверно крутой. Стиль хай-тек – знаете? Ну, это когда все такое гладкое и ничего лишнего, и цвет только белый и серый. Металл и пластик, как на космическом корабле. Тоскливо, но очень дорого. Вы будете смеяться, но я даже выключатель на стене не нашел. Не знаю, там все так круто выглядело, может, надо было просто в ладоши хлопнуть, чтобы свет зажегся. Но, во всяком случае, даже без света было ясно, что лучше бы в праздничный вечер цветов тут стояло побольше. Поэтому я занес из коридора букет, а потом подумал, что надо бы принести еще один. Захожу со вторым букетом в этот неимоверно крутой полутемный кабинет, а меня вдруг кто-то спрашивает:

– Это для меня цветы?

Пока я ходил за этим последним букетом, в кабинет вошла девушка. Дверь-то оставалась открытой. Она вошла и села в кресло для посетителей. И сидит в полутьме, тоже, может, не знает, как тут свет включить. Я поставил букет, расправил его и говорю:

– Идемте, мне надо дверь закрыть.

А она волосами в сумерках встряхнула:

– Нет, я лучше тут останусь.

И включила настольную лампу. Тогда я увидел, что девушка тоже была не простая, а под стать кабинету. Огромные глаза, волосы темные, гладкие, как шелк, стройная, в вечернем платье каком-то невозможном с открытыми плечами, туфли на высоких каблуках. Одним словом, не девушка, а рекламный ролик. Сидит в кресле нога на ногу, и улыбается мне.

– Так это не для меня цветы?

А я говорю:

– Если вы не руководите этим отделением банка, то должен вас огорчить: цветы, действительно, не для вас.

Она сделала вид, что расстроилась и просит:

– Ну все равно, вы хоть поставьте их поближе. Вот сюда, на стол.

Хотела показать, куда надо переставить букет, стала поднимать руку, и тут у нее что-то случилось. Сначала ни она, ни я не поняли. Потом она посмотрела и говорит:

– Ой, у меня, кажется, браслет за платье зацепился.

И видно, что теперь она уже не притворяется, а по-настоящему расстроена. Вскочила, пытается одной рукой что-то сделать, раскраснелась, только что не плачет, и кричит мне:

– Ну что ты стоишь, не видишь, что ли? Иди, помоги мне! Что я буду делать, если платье сейчас порву? Мне надо в ресторан ехать, а там гости и журналисты!

И что я должен был делать? Конечно, подошел, присел перед ней посмотреть, что там случилось. А у нее, действительно, замочек браслета зацепился за ткань платья. Браслет золотой в виде цепочки с какими-то подвесками, а платье длинное, шуршащее, даже непонятно какого цвета, темное, с переливами и с высоким разрезом сбоку. Вы, Лидь Пална, уже не моя классная, так что я могу вам сказать. Я ведь взрослый мужчина, глаза сами собой скользнули в этот разрез, непроизвольно. Я смутился, глянул на нее. А она все поняла, но не рассердилась. Наоборот, рассмеялась и юбку немного распахнула, так что даже стало видно, что она в чулках. И как-то само собой получилось, что я поднял руку и провел по ее ножке. И вот я смотрю на нее, а она на меня, сверху вниз. Глаза блестят, ресницы огромные, губы приоткрыла, шелковые волосы рассыпались по плечам, и вся она словно светится, а пахнет так, что хочется только вдыхать и никогда не выдыхать.

– Так что? – спрашивает и смеется. – Ты сделаешь что-нибудь с этим браслетом или так и будешь на меня смотреть?

Я отвел глаза от ее лица, подергал осторожно за ткань и за металл и говорю:

– Надо замок на браслете разжать, но тогда вы его надеть сегодня больше не сможете.

– Хорошо, – говорит, – действуй. Мне главное, чтобы платье было в порядке. Оно знаешь, сколько стоило? Тебе столько за год, наверное, не заработать. Так что смотри, осторожнее там. А с браслетом делай что хочешь.

– Но браслет-то тоже, наверное, дорогой, золотой ведь. Что, если сломаю? – спрашиваю. И так получилось, что руку все еще держу на ее ножке, не нагло, а так, чуть касаюсь немного ниже колена, как будто придерживаю ее, чтобы она не упала. А она отвечает:

– Я же сказала тебе: делай что хочешь!

И вдруг я чувствую, что что-то изменилось, она как-то окаменела вся. И понимаю, что сзади кто-то стоит. Обернулся, смотрю: в дверях появился молодой мужчина, высокий, худой, рыжий и смотрит на нас. И тогда девушка рассмеялась, но как-то не очень искренне и говорит:

– Да, дурацкое положение.

Тут я понимаю, что стою перед ней на коленях, носом чуть ли не под распахнутую юбку и держу ее за ногу. А последнее, что она мне сказала и что этот мужчина мог услышать, было «делай что хочешь». И тогда девушка мне говорит:

– Ну, теперь ты можешь идти. Ты хотя бы попытался. Думаю, теперь Виктор мне поможет.

Я, конечно, быстренько руку убрал и поднялся. А этот мужчина, который, значит, Виктор, подошел к нам, смотрит мне прямо в глаза и спрашивает:

– А вы, собственно, кто?

А я прикинул, что Виктор вполне мог бы потянуть на хозяина этого кабинета. Что-то такое от него исходило, что становилось понятно: он-то знает, как в таких помещениях свет включается и где тут что должно стоять и лежать. Тут у меня хватило ума сказать:

– Я – А нтон Скворцов. Организация самых невероятных впечатлений по самому высшему разряду.

А рыжий так задумчиво переспрашивает:

– Организация невероятных впечатлений? Это вы сейчас что имеете в виду?

Я только потом уже понял, как это в тот момент прозвучало, и что он мне в эту минуту должен был дать кулаком в лицо, тем более что он уже потихоньку начинал заводиться и снова спросил:

– По высшему разряду? Это каким же видом спорта ты тут занимаешься, спортсмен-разрядник?

Но тут вмешалась девушка и говорит:

– Витюша, давай отпустим молодого человека.

А он ей:

– Уже переживаешь за него?

Тогда она ему сказала:

– Витюш, давай не будем при обслуге выяснять отношения. Он – никто, цветы принес просто. Я понимаю, как мы выглядели со стороны, но ты сейчас сам поймешь, что произошло. Посмотри, что у меня случилось!

Дальше я уже не слушал, развернулся и ушел. Чтобы им при обслуге не выяснять отношения. Да, разозлился. Но не из-за девушки, точнее, не из-за того, что у нее есть кто-то другой, понятно ведь, что такие девушки сами по себе не бывают. Разозлился я потому, что понял: она с самого начала смеялась надо мной, для нее я не человек, а так, мальчик подай-принеси. Так что я просто развернулся и ушел из этого их крутого кабинета, а на лестнице меня уже дожидался Серега.

– Ну как, отнес генеральному букет?

– Отнес, – отвечаю. – Даже два.

– А он тебя не видел? – спрашивает Серега и меленько так подрагивает. И смотрит так настороженно, как будто спрашивает, не попался ли я на глаза дракону в их подземелье с сокровищами.

– А ваш генеральный как выглядит? – спрашиваю. – Высокий такой, худой, рыжий, и звать Виктор?

Серега еще мельче затрясся, губы облизывает и шепчет:

– Виктор Николаевич. Он не любит, когда ему обслуживающий персонал на глаза попадается. Мы уже трех уборщиц из-за этого уволили.

Тут уж я по-настоящему разозлился и говорю:

– А где ты, Серега, здесь видишь обслуживающий персонал? Я такой же бизнесмен, как этот твой рыжий Виктор Николаевич. Почти такой же, только без богатенького папочки. Потому что если он в таком возрасте уже у вас генеральным директором посажен, то каждому понятно, что это не его заслуги в банковском бизнесе, а удачная родословная. И, если хочешь знать, я не просто ему на глаза попался. Там у него в кабинете девушка была, которая его «Витюшей» называет, то есть явно не прислуга. Так вот, у нас там с этой барышней, знаешь, неожиданно такая пикантная ситуация сложилась, что я, как джентльмен, тебе даже и не должен был бы об этом говорить.

Развернулся и хотел уйти, а Серега меня догнал, схватил за рукав и шепчет:

– Ты вот что, Антоха, поезжай лучше сейчас домой. Он ведь не знает, кто ты. Мало ли кто из гостей зашел или из официантов с банкета. Ты, главное, здесь больше не светись, чтобы неприятностей не было. Тем более, что это у него там его невеста. Ты потом набери меня, расскажи, что там у вас произошло. А сейчас давай руки в ноги и от греха подальше. И от камер наблюдения тоже лучше подальше держись.

А сам стоит на лестнице, увитой их корпоративными ленточками, и весь трясется от страха. Тьфу, думаю, мне бы вот ни за какие деньги не нужна была работа, на которой вот так прогибаться надо.

– Так и что же было дальше, Антон? Этот банкир начал тебя как-то преследовать, угрожать?

– Вечером мне позвонил Серега. И все стало еще хуже. Оказалось, что этот Виктор, их гендиректор, заезжал в банк за каким-то важным документом и уехал злой, потому что документа не нашел. И вроде так получалось, что я мало того, что приставал к его невесте, так еще мог и украсть этот документ. Серега стал просить, чтобы я никому не рассказывал, что это он дал мне ключи от того кабинета и уговаривал из города уехать на время. Понарассказывал всякого про этих банкиров. Самое главное, что нужно знать про Виктора Парщикова, их генерального директора, это то, что его отец – один из совладельцев этого банка и хозяин еще много чего другого. Он в девяностые годы под себя чуть не пол нашего города подмял. Говорят, никого не щадил, кто у него вставал на пути. Вот теперь и наследный принц Витюша спокойно увольняет сотрудников целыми отделами, носит часы стоимостью с этот ваш летний домик, а последний свой день рождения отметил со скандалом в загородной резиденции русских царей – и нисколько его не смутило, что это вообще-то музей. Сергей рассказывал, что когда Витюшин папаша устал работать в банке и посадил на свое место сына, то все поначалу путались и называли Виктора Николаевича именем отца – Николаем Витальевичем или как-то так. Витюша обозлился и запер их в банке на целую ночь. Весь коллектив. И сказал: сидите, учите, как меня зовут. Вот такой это человек. И тут появляюсь я, Антон Скворцов, хватаю за ногу его невесту и заглядываю ей под юбку. И после этого еще какой-то важный документ пропадает из его кабинета. Я вас понимаю, Лидь Пална, вы сейчас так смотрите на меня скептически. Я ведь тоже сначала ко всему этому не очень серьезно отнесся. Но на следующее утро мне из магазина позвонила Верочка, продавщица, и сказала, что нам ночью витрину разбили и ограбили. А сигнализация почему-то не сработала. И я понял: все, началось.

Лидия Павловна

Какой же он еще мальчишка! Сколько ему сейчас? Получается, двадцать пять или двадцать шесть. Что-то надуманное есть в этой истории. Или просто мне сложно воспринимать Антона всерьез, потому что он так и остается для меня двенадцатилетним мальчиком в пятнах зеленки, самозабвенно врущим про пингвина, живущего у него в ванной. А сейчас он просто боится возвращаться домой, потому что соседские мальчишки могут побить из-за какой-нибудь очередной его выдумки.

Наутро Антон снова начал бегать по дому, по участку, словно боялся остановиться, сделать паузу, задуматься над тем, что происходит. Нашел муку, объявил, что не подпустит меня к плите, и принялся жарить блинчики. Не могу понять, приятна мне эта его так называемая забота или она меня раздражает. Он балансирует на грани бесцеремонности.

– Антон, я хотела поговорить с тобой по поводу этой истории, которую ты мне вчера рассказал. О том, что произошло в банке.

– Лидь Пална, а вы кофе не пьете?

– Редко. Если хочешь, возьми, вон там в буфете есть растворимый. Так мы можем поговорить?

– Можно я эту чашку возьму?

– Бери.

– Если бы у вас был молотый кофе, я бы сварил вам сейчас. Знаете, как я варю? С корицей и гвоздикой. Это такой аромат! И можно еще пару горошинок перца добавить…

– Антон!

– Ну хорошо. Ладно. Слушаю вас.

– Спасибо. Мне кажется, ты немного преувеличил опасность, которая тебе грозит. Этот банкир – что он может тебе сделать? Ты не его подчиненный, и он не вправе тебя уволить. С этой девушкой ты пробыл наедине минут пять. Я не умаляю твоих достоинств, но за такое короткое время ты вряд ли успел бы ее соблазнить. И если в банке есть камеры наблюдения – ты, кажется, упоминал об этом, – легко будет доказать, что никаких документов ты не брал.

– Как у вас все просто получается, Лидь Пална! По-вашему, все должно быть правильно – так, как в математике. Вот два человека, один и еще один, и вот получается два. И не надо разбираться, мучиться, выучил один раз, что дважды два – четыре, и это всегда так и будет. А с людьми… сложно. Слушайте, как у вас хватало только терпения на нас тогда, в школе? Мы же еще мелкие были, с детьми еще сложнее, наверное. Да и со взрослыми не легче. Так, значит, вы мне не верите?

Брови сдвинул, смотрит исподлобья. Узнаю тебя, Антон Скворцов из шестого «Б», предпоследняя парта у окна.

– Я верю тебе. Но скажи: что ты будешь делать дальше?

– Что я буду делать дальше? – Действует по моей науке. Я всегда говорю им: у доски не молчите. Можно повторить вопрос учителя и за это время обдумать ответ. А если вы молчите, я могу подумать, что вы ничего не знаете. Впрочем, сейчас, когда он повторяет мой вопрос, я вижу: он не знает ответа.

– Да, что ты предпримешь сегодня? Позавчера ты чинил забор, вчера поехал за грибами. Что сегодня? Отправишься на рыбалку?

Смеется:

– Хорошая идея!

– Хорошая. А потом будешь варить уху. Знаешь, что ты делаешь? Ты просто убегаешь таким образом от своих проблем. Прячешь голову в песок.

– Вы считаете, что я убегаю от проблем? Это когда я чиню ваш забор или жарю блины? Нет, Лидь Пална. Это просто другой сюжет. Это я, пока у меня минутка выдалась, решаю ваши проблемы.

– Ты решаешь мои проблемы? Интересно. За то, что забор починил, конечно, тебе спасибо большое. Его действительно надо было поправить. Но с завтраком я бы могла и сама справиться.

– У вас, Лидия Пална, проблема не с забором и не с завтраком. У вас проблема с праздником.

– Каким праздником?

– С праздником, про который вы забыли!

– Я забыла?

– Да, Лидия Пална, вы забыли, что в жизни должен быть праздник. А у вас одни будни. Пресная тепленькая овсянка, неяркие кофточки и немаркие зелененькие стены.

– Я не понимаю, какое это имеет отношение к твоей истории, Антон. Ты проводишь время в моем доме, хотя я тебя и не приглашала, и теперь берешься осуждать то, как я живу.

Захотелось встать и уйти. Наглый мальчишка. В конце концов, я у себя дома.

– Вы еще скажите что-нибудь типа «вот доживешь до моих лет».

– Не дерзи мне.

Помолчали.

– Хорошо! – хлопнул ладонями по коленям, поднялся. – Пойдемте!

– Куда?

– Да здесь недалеко, на участке.

Я уже готова ждать от него любых сюрпризов. Кажется, опять у меня растет давление. Пошла за ним на крыльцо.

– Лидия Пална, скажите, какие у вас тут любимые цветы?

Обводит рукой мои клумбы. Торчащие вдоль стены стрелы гиацинтов? Нет, я совсем не люблю их, но соседка дала семена и все время спрашивала, взошли ли. Плети настурций с поздними рыжими цветками или простодушные пестрые флоксы? Так они всегда тут у меня растут. Еще что-то прошлогоднее, многолетнее вдоль забора, я даже не помню названий, так и говорю «беленькие», «желтенькие». Мои любимые? Я всегда любила георгины: тяжелые сложные благородно-бордовые соцветия. Они казались мне королями среди простенькой ромашковой челяди.

– Так что? Какие здесь ваши любимые?

– Я люблю георгины.

– Георгины? Это которые?

– В этом году я их не сажала.

– Вот видите! Поэтому вы меня и не можете понять. Если бы здесь росли ваши любимые георгины, которые вы сами посадили, поливали, ухаживали за ними, и вам бы позвонили и сказали, что их камнями закидал какой-нибудь местный хулиган, на которого управы нет, как бы вы себя чувствовали? Вот и представьте, каково мне было узнать, что этот холеный индюк приказал разгромить мой магазин. Знаете, сколько труда я в него вложил!

Помолчал, глядя на мои лохматые, с осенними залысинами клумбы.

– Вы не можете меня понять. И я вас тоже не могу понять. Зачем вам этот участок, если вы не выращиваете здесь свои любимые цветы?

Антон

Она сказала, что я убегаю от проблем, прячу голову в песок. Блин, она, конечно, права. А почему спрятаться – это не выход?

После завтрака я ушел в лес. Один. Лег на мох и стал смотреть вверх. Мягкий, чуть влажный мох, совсем не холодный, приятно пружинил под спиной. Я бы спрятался в нем. Вон бегают тут какие-то букашки, паучок натягивает тоненькую серебристую ниточку от травинки к березовому стволу, суетится. Им всем тут места хватает. Почему я не могу остаться здесь, вписаться в эту понятную простую жизнь? Рано ложиться, утром завтракать на веранде, слушая, как поют птицы, идти в лес за грибами или на охоту или кормить этих самых кур. Вместо денег пользоваться вот такими золотыми березовыми листочками. Чтобы никакого телика и интернета, а все новости узнавать от соседской бабки-сплетницы. Готовить какую-нибудь простую еду, что-нибудь, что сам вырастил на огороде, поливал, вскапывал. Пить липовый чай. Ложиться спать на закате. Читать книгу перед сном.

Высоко над качающимися вершинами берез и сосен по небу чертил прямую линию крошечный самолетик. Он летел в город. Туда, где шумными стаями носятся по дорогам автомобили, бликуют в свете фар витрины, мелькают рекламы, все движется, кричит, трезвонит. Всего много, все быстро.

Из меня деревенский житель как из слепого дизайнер. Ложусь в два ночи, встаю в двенадцать, телевизор мелькает десятком каналов, мобильник разрывается. Туда подскочить, там договорчик подмахнуть, пересечься с тем и с этим, вечером – в гости или еще куда. Какие, на фиг, куры.

Знаю я, что не смогу здесь остаться, головой – в мох, глазами – в небо. Но думать об этом было приятно. Пусть и не по-настоящему.

Замерз лежать, встал. Прошел еще немного по раскатанной лесной грунтовке. Заскучал и вернулся в дом.

Лидия сидит за столом, читает. Сняла очки, посмотрела на меня. Сейчас спросит:

– Скворцов, а где твоя тетрадь? Ты сделал домашнее задание?

Я, Лидия Пална, не понял, не знаю, как выполнить это задание, не справляюсь я. Вот в шестом классе меня побил Колька Васенин с пятого этажа. Вывалял в пыли, губу разбил, рубашку порвал. Из-за чего он на меня попер, я сейчас уже и не помню. Вот глупо как: помню, как щекотно кровь текла тонкой струйкой по подбородку, как я надеялся, что шрам потом останется и я буду с этим шрамом на губе круто выглядеть. И эту серую пыль на дороге за домом я тоже помню – такую унизительную, мелкую, въевшуюся страхом и оскорблением. Все казалось, что она так никогда и не смоется с кожи, не вытряхнется до конца из одежды. Я эту пыльную серую дорогу потом полгода обходил. С Колькой я тогда не справился – он меня был старше на полгода и выше на голову. И я пошел в секцию самообороны. Помните, Лидия Пална, у нас прямо в школе была такая, физрук вел. Так вот, и через полгода я Кольку уже не боялся и мог теперь запросто пройти по той самой дороге за домом и по этой серой пыли, попирая его своими кроссовками без всякого стыда и страха. Так я справился с этой ситуацией. А что мне делать сейчас, я не знаю. Этот Витюша из банка – он по жизни в другой весовой категории. И нет такой секции, нет такого учителя, который бы меня научил приемам против такого парня, как Витюша. С его немереным баблом и влиятельным папашей он купит все и всех, он может творить что угодно, и ничего ему за это не будет.

– Антон, я хочу тебе сказать, что ты сейчас не прав.

– В чем не прав? В том, что переживаю за свой бизнес?

– В том, что сидишь у меня на участке и делаешь вид, что переживаешь. Ты был в магазине, после того, что случилось?

– Нет, не был.

– А как же люди, которые у тебя работают? Ты все на них бросил?

Правильная Лидия Павловна со спокойным голосом и сложенными на столе руками. И возразить-то нечего.

– Слушайте, Лидия Пална, а вы в город в ближайшее время не собирались?

– В конце недели хотела съездить. А что?

– Ну, я подумал, вы могли бы ведь зайти в мой магазинчик и посмотреть, что там и как. Может, искал меня кто-нибудь, спрашивал обо мне.

– Мне кажется, ты сам должен заниматься своими проблемами. Я уверена, что тебе ничего не угрожает.

– Ну Лидь Пална, откуда вы знаете? Вы всю жизнь в школе проработали. У вас все дважды два – четыре. Но в жизни так не складывается! В жизни каких только дважды два не бывает! Мы же с вами не знаем, может, Витюша из банка – ревнивый псих и будет мстить до последней капли моей крови или до последней копейки в моем кошельке. И, может, документ, который пропал из его кабинета, это какой-нибудь многомиллионный контракт, и меня уже ищет не только Витюша, но и японская якудза или другая какая-нибудь заграничная мафия. А вы мне отказываете в такой ерунде – просто съездить в город и узнать, что там слышно. Ну Лидь Пална!

Лидия Павловна

Сочувствие. Да, именно так. Я знаю, каково ему сейчас. Уж я-то знаю, каково это – вкладывать все свои силы в то, что потом потеряешь. Двадцать восемь или тридцать человек в классе: лиц, имен, характеров, успехов и проблем. Умножить на пять лет классного руководства. Умножить на еще пять таких классов. Прибавить всех остальных, для которых я не классный руководитель, но учительница математики, алгебры, геометрии. Их непроверенные тетради, потерянные шапки, синяки, оторванные пуговицы, недовольные родители, поездки в театр, классные часы, субботники и дискотеки в актовом зале. В них вкладываешь свои силы, знания, труд. А потом они уходят. Может, потому я и не хочу сажать георгины. Поливать, пропалывать, удобрять, чтобы потом прощаться с ними и на следующий год начинать все сначала. Легче проститься с тем, во что не вкладывал душу.

Но в твои двадцать пять, Антон, ты не должен еще так думать. Ты так и не думаешь. Я знаю, каково тебе и почему ты не хочешь видеть разбитую витрину своего магазина. Обида, страх, беспомощная злость – вот что ты сейчас чувствуешь.

– Антон, почему ты приехал именно ко мне?

– Ну, вообще-то, я подумал, что здесь меня никто искать не будет.

– Про машину, значит, наврал?

– Ну да.

– А я это сразу поняла. Такой торт и букет в нашем магазинчике не купишь. Получалось, ты с самого начала планировал ко мне приехать.

– Вы простите меня за этот торт. И особенно за букет.

– Ну что ты, Антон. Почему ты просишь прощения?

– Торт – это ладно еще, не с пустыми же руками было ехать. А букет я сначала не собирался покупать. А потом увидел камеру видеонаблюдения над магазином. Подумал, что на вокзале их еще больше будет. И что Витюша может проследить, куда я поехал. Я ведь просто на электричке к вам приехал. И тогда я специально купил большой букет, загородиться им от всех на вокзале, чтобы меня на записи с камер было не узнать. А мобильный телефон дома оставил, чтобы не отследили. Ну вот что вы смеетесь, Лидь Пална?

– Ты, наверное, кино про шпионов любишь смотреть, да, Антоша?

– Люблю. Не обязательно про шпионов, я разное кино люблю. Со мной моя девушка из-за этого даже ссорилась. Она говорила: почему ты все время на экран смотришь? А я удивлялся: а куда же еще, там же интересно. А она говорила: ну ты же со мной пришел, я, значит, неинтересная? Обижалась.

– Как ее зовут?

– Ксения. Но мы больше не вместе. Оказалось, что это я для нее неинтересен. С этими моими походами в кино и пиццей на дом. Ей хотелось ужинать в ресторане и проводить уикенды в Париже.

– Ну ничего, Антон, ты еще молод. В твоей жизни все еще будет. И любовь, и деньги, и путешествия. Скажи, а откуда ты узнал мой адрес?

– Серега дал. Тот, который в банке работает. Так что не смейтесь, у них там такие базы данных есть, в которых обо всех все известно. Он мне дал ваш адрес в городе и этот, в садоводстве. И сказал, чтобы я на время к вам уехал. У вас-то меня никто искать не стал бы.

Вот и кто их разберет? Что это: мальчишки играют в шпионов, в индейцев и бандитов. А может, уже и не мальчишки, а умные и взрослые мужчины, трезво оценивающие ситуацию в обществе, где горстка людей, в свое время получивших доступ к большим деньгам, живет теперь в убеждении, что им позволено все, по принципу: кто богаче, тот и прав. Мои мальчики столкнулись сейчас с миром этих людей. Я этот мир могу видеть только по телевизору: люди, живущие во вселенной, вращающейся вокруг больших капиталов, не водят своих детей в нашу муниципальную школу. Я могу судить о том, по каким законам живет современное общество только по телесериалам, которые, впрочем, давно уже не смотрю. Как это страшно, если мои мальчики сейчас правы. Только на чем замешана их обида? На стремлении к социальной справедливости или, может, просто на зависти? Они боятся или даже ненавидят этих людей в дорогих машинах, во влиятельных креслах, с баснословными часами на запястьях, но, если бы у них был шанс, если бы нашелся богатый дядюшка и оплатил им такую жизнь, какими бы они стали тогда, мои мальчики? Вот Антон, например? Я, наверное, так и не разобралась в нем до конца.

Антон

Сосед Миша позвал помочь ему с крышей. Все равно делать нечего, не сидеть же с Лидией на участке. Ей кажется, что вся эта история – ерунда. Хотелось бы и мне в это верить. У Лидии все просто, все правильно. А если кто-то поступает плохо – двойка, строгая запись в дневнике. В крайнем случае, можно вызвать в школу родителей. Было бы прикольно отправить класснуху к Витюшиному папаше. Представляю себе: она приходит к нему в приемную. Такая обычная Лидия Пална, в каком-нибудь светлом пиджаке или трикотажной кофте, с прямой спиной, с сумкой своей, со своим учительским лицом. А там сидит секретарша: ноги от ушей, коготочки крашеные, юбочка крошечная.

– Вы по какому делу?

И смотрит так свысока. Но Лидию Палну так просто не возьмешь. Понятно, что в секретаршином мире такие, как Лидия, не котируются. Но дело в том, что в мире Лидии Палны такие, как эта секретарша, тоже ничего, кроме осуждения, не вызывают. Поэтому класснуха тоже смотрит свысока и отвечает строго так:

– Я по личном делу.

И ее впускают в кабинет. Но сначала охранник заглядывает в сумку: нет ли там оружия или взрывчатки. А там стопка непроверенных тетрадей, пара пустых пакетов для продуктов – потом ведь еще надо в магазин, – косметичка и старенький кнопочный мобильник. Охранник презрительно машет рукой.

И вот Лидия Пална входит в кабинет. А кабинет у Витюшиного папаши еще больше, чем у Витюши. За окнами вид на весь город, а от дверей к окну тянется длиннющий стол для совещаний. И в самом конце этого стола сидит Витюшин папаша, как там его, а, да, Николай. Стол такой длинный, что Николая этого не разглядеть, тем более что сидит он спиной к свету. Видно только, что это очень величественный человек в пиджаке. Ну а кабинет, конечно, на пять звезд. Даже в том случае, если кабинетам звезды не присваивают. Там стоит все самое дорогое, даже самая простенькая пепельница – и та единственный экземпляр древнего вулканического стекла, оформленный самым модным дизайнером и омытый по правилам феншуя слезами пяти тайских уборщиц. Николай сидит в дальнем конце длиннющего стола, даже не думает подняться с кресла и спрашивает оттуда голосом влиятельного и очень занятого человека:

– Вы по какому делу ко мне?

А Лидия Пална начинает идти в его сторону вдоль стола и говорить. Стол длинный, поэтому она говорит долго. И само собой вежливо.

– Здравствуйте, Николай Витальевич, – говорит она. – Меня зовут Лидия Павловна, и я пришла, чтобы побеседовать с вами о поведении вашего сына Виктора. Он мальчик одаренный, с живым непосредственным умом. И пока это всего лишь детские шалости. Но ему нужно разъяснить, что одно дело – игра. И совсем другое, когда речь заходит о принятии серьезных решений и о том, что он втягивает в эти шалости других ребят. Мне бы хотелось, чтобы вы побеседовали с ним и о том, что такое деньги и как с ними обращаться. Постарайтесь прививать ему чувство ответственности за свои слова и поступки. Мне кажется, вам надо попробовать построить общение так, чтобы он почаще советовался с вами.

Она говорит что-то в этом роде. Во всяком случае, когда в шестом классе она вызвала в школу моих родителей, то сказала им что-то похожее. Я тогда собирал со всего класса деньги на приобретение воздушного шара, чтобы на каникулах всем вместе полететь в путешествие. Потому что – ну, я, правда, тогда так думал, – если летишь на шаре, можно спокойно перелетать из страны в страну, не соблюдая никаких границ между государствами, и не нужно ни паспортов, ни билетов. Я тогда мечтал стать профессиональным путешественником, а когда мне сказали, что такой профессии нет, то решил, что, когда вырасту, открою свою турфирму. И вот первая моя бизнес-идея была как раз по поводу путешествия на воздушном шаре.

Тем временем Лидия Павловна уже преодолела длину огромного офисного стола и подошла к Николаю. И тут он встал, прижал руки к груди и говорит:

– Лидия Павловна! Неужели это вы? Вы меня не узнаете?

А она, конечно, тут, с близкого расстояния, его сразу узнала:

– Коля из пятого «А» с первой парты!

Вблизи окажется, что этот Николай не такой уж мощный и влиятельный, это просто пиджак ему немного великоват. Тут они, может, даже обнимутся, и Николай скажет с чувством:

– Лидия Павловна! Вы – самый главный человек в моей жизни. Если бы не ваши уроки математики, никогда бы я не стал таким крупным банкиром.

И они отправятся в ресторан, отпраздновать встречу. Охранника и секретаршу быстренько уволят за то, что они не оказали должного уважения любимой учительнице генеральнейшего. Ну и с Виктором, конечно, вопрос тоже сразу решится. Его влиятельный отец строго скажет ему, что, мол, сам виноват. Нечего свою девушку без присмотра оставлять, не говоря уже о том, что если важные документы сам потерял, то сам и отвечай, а не сваливай все на какого-то Скворцова. И вообще Николай окажется классным мужиком, пожертвует нашей школе много денег на ремонт, кабинет математики оформят так, что весь город сбежится смотреть. Ну и Лидию тут же, конечно, выберут учителем года. Собираясь на торжественную церемонию, она пойдет в магазин, чтобы купить новую юбку и кофту. А в этом магазине как раз будут проходить съемки одного из таких женских телешоу, в которых у человека всю старую одежду отбирают, а потом взамен покупают все новое – такое, что очень к лицу. И тут же, конечно, найдется для Лидии новый муж. Ну а что, у людей и в таком возрасте тоже очень еще может быть семейное счастье. Я попробовал представить, какой муж мог бы быть у Лидии, но ничего не придумал.

Блин, от этой дачной жизни совсем уже крыша едет, такая ерунда в голову лезет!

Ну а с Мишиной крышей, в смысле с крышей его дома, мы провозились довольно долго, но все починили. Мишина жена была очень довольна, позвала обедать и не возражала, когда он достал свою самогонку. Забористое пойло он гонит, надо сказать!

Лидия Павловна

Антон вернулся уже после девяти, причем был заметно пьян. Отвратительная ситуация. Я пошла за лекарством – давление подскочило так, что начало подташнивать. Он увязался следом в мою комнату, плюхнулся на стул у двери.

– Лидь Пална! Вот почему вы не хотите мне помочь? Давайте узнаем, где живет самый главный банкир – этот Витюшин отец, и вы поедете прямо к нему. С моим отцом вы же не боялись говорить. Вот и с этим отцом поговорите. И все уладите. Вас-то он послушает.

– Антон, ну что ты такое опять выдумал! Какой еще главный банкир?

– Самый главный. Он тоже наверняка уже в возрасте. Вдруг вы ему понравитесь, и он на вас женится? Только вы оденьтесь сначала поярче как-нибудь. Ну и губы там подкрасьте. Вы же женщина, вы должны знать, как это делается.

– Антон, остановись. Иди умойся и ложись спать.

– Вы сейчас, может, отказываетесь от самого яркого впечатления в своей жизни! Вот вы всегда так. Не, Лидь Пална, ну чо вы такая скучная? Вот вы спрашивали, как мы вас называли, когда вы были нашей класснухой. Сказать?

– Ну скажи.

– Мы называли вас Мидией. Мидия Павловна. Вы знаете, что такое мидия? Это ракушка такая. Две такие створочки, как ладошки. А в серединке там что-то живое. Но как только к этой ракушке кто-нибудь приближается, она сразу створочки хлоп! – и закрывает. И сидит как в домике. Вот и вы такая. Чуть что сразу закрываетесь и делаете вид, что внутри нет ничего живого.

– Антон, встань и выйди. Иди ляг. Тебе надо проспаться.

– А знаете, Лидь Пална, если вы все время такая закрытая, то, может, у вас уже и нету там ничего живого внутри, за этими створочками? Умерло все, задохнулось.

Наглый мальчишка. С какой стати я должна выслушивать эту пьяную философию?

– Антон, я оставлю на столе деньги. И завтра утром либо ты уедешь домой, либо я уеду. Ты меня просто вынудил!

– Деньги мне ваши не нужны. Вы что, думаете, у меня денег нет? – кажется, разозлился. Поднялся нетвердо на ноги.

– Не думал, что вы такая!

Антон

Утром проснулся поздно, голова болела. Спасибо тебе, Миша. Хотя, конечно, я сам виноват. Лидия обиженно ходила из своей комнаты на веранду и обратно. Вставать не хотелось, и я натянул плед на голову.

– Антон, ты поедешь сегодня домой?

– Лидь Пална, да вы забудьте просто, что я здесь. Мы же договаривались с вами, если я буду мешать, то вы просто представляйте себе, что это кот на диване.

– Антон, я еще раз серьезно тебя спрашиваю: ты поедешь домой?

– Мяу!

Она постояла немного, потом снова стала решительно скрипеть полом туда-сюда и шуршать какими-то своими вещами. Потом опять остановилась надо мной и сказала:

– Антон, на столе ключи от дома и деньги на электричку. Я записала тебе номер моего мобильного. Надеюсь, когда сегодня вечером я вернусь, дом окажется закрыт, а ты будешь уже в городе. И я уверена, Антон, что все у тебя будет в порядке.

И пошла к двери. Я сел, стянул с головы плед.

– Лидь Пална, вы ведь зайдете в мой магазинчик, правда? Садовая, 28, «Подари праздник». А продавщиц зовут Вера – это молоденькая, а та, что постарше – Светлана. Только не говорите им, что я у вас.

Но она только сказал на ходу:

– До свидания.

И вышла.

Лидия Павловна

За окном электрички мелькают привычные, ничем не примечательные зеленые просторы, перемежаются изредка стеной леса, подступившего к железнодорожному полотну. Классический перестук колес.

Раньше приезжали на дачу на мужниной машине. За рулем – всегда только он. И от этого было чувство беспомощности, вечной зависимости. А потом, когда его житейская программа была выполнена: дом выстроен, деревья на участке посажены, а дочь уже ходила в старшие классы – он решил повторить этот обязательный, по его мнению, круг еще раз. С другой семьей. Разменяли квартиру, но дачу он оставил нам с дочкой. Ему нужен был новый полигон для воплощения мечты о строительстве дома и посадке дерева.

Коллеги жалели меня, а я тогда чувствовала сначала только обиду, обиду обманутой женщины. А потом иногда бывали моменты, когда втайне от себя, исподволь я позволяла себе ощутить облегчение от того, что теперь я больше ничего не должна ему. Жизнь не развалилась, не перевернулась. Она катила по рельсам, привычно отстукивая минуту за минутой, день за днем. Дни, полные детских голосов – дочка, ученики, школа. Домашние обязанности – теперь вдруг их сделалось меньше, и они перестали быть таким гнетущим ежедневным «надо». В жизни появились новые мелочи: визиты электриков и сантехников, которые умели то, что раньше делал муж, передачи по телевизору, которые ему не нравились, электрички вот с этим их колесным перестуком.

Я неожиданно полюбила эти поездки и этот звук – в нем есть что-то доброе, надежное, успокаивающее. Судьба выстукивает телеграмму: тутук-тутук. Обещание на будущее. Движение вперед – размеренное, по заранее проложенным рельсам, по расписанию, с ожидаемыми остановками. Мне нравится безличность этих поездок. Там, где-то впереди, сидит машинист, для которого я всего лишь еще одна пассажирка: вошла в вагон на очередной станции и выйду на конечной. Также, наверное, смотрит на меня с неба Бог.

Антон

Она ушла, и я встал, прошелся по дому, по участку. Блин, все бы здесь переделал. Выкрасил бы стены ярко, от калитки проложил бы зигзагом дорожку, натаскал бы из леса камней, за домиком бы пруд выкопал. Что же у нее все такое скучное! Как будто она сама себе надоела, как будто сквозняком каким-то все выдувает. Походил по участку. Очень хотелось что-то сделать. Она же могла мне говорить все эти пять лет: «Перепиши все заново!» или «Выйди из класса и зайди нормально!» Я бы тоже ей хотел что-нибудь такое сказать. Мидия Павловна, закройте глаза, а потом проснитесь нормально! Войдите радостно в новый день. Съешьте что-нибудь вкусное. Только обязательно с красивой тарелки. Наденьте что-нибудь нарядное. Оглядитесь, полюбите этот свой домик. Сделайте так, чтобы вам было тут хорошо.

Домик-то довольно уютный, просто потертый, много каких-то сломанных инвалидных вещей. Понятно, что все эти чашки с надбитыми краешками, стулья с потертыми сиденьями, тряпочки какие-то сосланы сюда доживать, после того как их служба в городской квартире была окончена, но все равно.

Подмел пол. Позавтракал. Помыл посуду. Потом придумал, что сделаю. У них есть здесь на соседней улице магазинчик на два зала. В одном – продукты, в другом – хозтовары. Кажется, я видел там банки с краской. Отлично! Если обновить рамы на окнах, дом сразу станет выглядеть лучше. Говорят ведь, что окна – это глаза дома. Недаром же девушки всегда глаза красят. Смайлик.

Лидия Павловна

Теперь за окном проплывали уже не зеленые поля, а какие-то постройки. Бесприютные приметы человеческой городской жизни: склады, стопки бетонных плит, авторемонтные мастерские, пыльные полоски дорог.

И я почувствовала, как внутри меня закрываются какие-то створки, только что распахнутые широко, чтобы впустить перестук колес, зелень за окном, спокойные отрешенные лица пассажиров. Мидия Павловна. Ракушка. Вчера мне было неприятно узнать об этой кличке. А сейчас я вдруг почувствовала, что дети были правы. Я – мидия. Я хочу отгородиться от грубого, чужого, злого, некрасивого. Я хочу закрыться и остаться там с моими книгами, любимыми передачами, хорошими фильмами и песнями, с немногими дорогими мне людьми. Мне достаточно стало мира внутри двух створок моей жизни. Одна створка – утро, вторая – вечер. Одна – начало моей жизни, вторая – ее окончание. От и до.