Крабат

Глава 5 ПОКАЗАТЕЛЬНЫЙ РЕЙС

— И ничего я не устала, — сварливо молвила Герда, подтягивая колени к самому подбородку.

Сидя в этом положении на краю кровати, она умудрялась еще и курить, пристроив пепельницу поверх гостиничного одеяла.

— Но… Время! — Марек выразительно взглянул на часы.

В ответ послышалось громкое фырканье.

— Ага! А вы без меня секретничать станете!..

Герр Шадов и госпожа Трапп переглянулись. Девушка выразительно развела руками, Марек же мысленно поблагодарил воспитанницу за «секретничать». Могла бы и на что иное намекнуть.

Мужчине положено принимать решение. Мужчина решение принял.

— Ровно час. Вероника, несите гитару.

— Два! — уточнила девочка. — А время я сама засеку.

Ночевать решили между Нюрнбергом и Штутгартом в маленьком городке, название которого Марек не удосужился узнать. К придорожной гостинице подъехали уже на закате, и «Антилопа Канна» почти не привлекла внимания. Лишь хозяин, плотный пожилой мужчина, взглянул с интересом, почесал подбородок, но так ни о чем и не спросил.

Большая часть дороги осталась позади. От Штутгарта до Берна — 240 километров. Если выехать на заре, когда трасса практически пуста, на границе можно оказаться как раз к завтраку. Потому он и хотел уложить девочку пораньше. Да где там!

Ехали же не с ветерком — с ураганным ветром, под веселое щелканье лент. Благо большую часть пути удалось проделать по новому автобану. За рулем менялись каждый час, Вероника оказалась прекрасным водителем. Марек даже немного огорчился: показательный рейс проходил как-то совсем не показательно. Только на остановках, когда наступало время обеда или заправки, приходилось отвечать на вопросы, а один раз даже показать бумагу с печатями. Впрочем, для любопытствующего шуцмана документ стал лишь поводом заглянуть внутрь машины, а затем осмотреть мотор. Служивый, как выяснилось, и сам шофер, «Антилопу» полностью одобрил, даже восхитился. Однако затем, отведя Марека в сторону, громким шепотом посоветовал быть осторожнее, особенно у швейцарцев. Новости оттуда — одна хуже другой, а на ближайшей станции стоят два эшелона с войсками. Говорят, в братскую Австрию собрались, вот только рельсы ведут совсем не туда.

Под конец бдительный шуцман обратил внимание «господина шефа рейса» на некое щекотливое обстоятельство. Автомобиль — народный, но «Лорен-Дитрих» — фирма совместная, и даже больше французская, чем немецкая. Неспроста! Фюрер думает на перспективу. Сегодня — совместная, а завтра, глядишь, и…

Марек Шадов сурово нахмурился. Полицейский молча пожал ему руку, но взглянул со значением.

В целом же «господин шеф» был слегка разочарован. Будь это, к примеру, в окрестностях Шанхая, останавливаться бы пришлось на каждом километре. Но там и пристрелить могли, даже не дослушав лекцию о всех достоинствах народного средства передвижения. Всюду свои традиции.

— В Берлин доложили, конечно, — согласился Марек, допивая яблочное шарли из маленькой глиняной кружки. — Но мало ли сейчас показательного устраивают, особенно перед Олимпиадой? Один начальник подумает на другого, тот на третьего… Надо будет только ленты перед границей снять, чтобы не цеплялись.

— Ленты или пограничники? — невозмутимо уточнила Герда. — Кай, не задерживай. Госпоже Трапп очень хочется сыграть на гитаре.

Расположились в номере у Марека. Заказали шарли, девушка принесла гитару, вынула из чехла. Пробежалась пальцами по струнам, подкрутила колки.

— А что сыграть?

Мужчина и девочка переглянулись.

— У нашей учительницы пения — мандолина, — Герда взглянула угрюмо. — Мы месяц разучивали песню — про козочку и розочку. Такое не надо. Сыграйте, что нравится.

Вероника, молча кивнув, взяла инструмент. Пальцы легли на деку, коснулись струн. Первые такты… Марек поразился. Чего можно ждать от синеглазой девушки, не испугавшейся, когда перед посадкой отказал двигатель?

…Ария на струне Соль. Бах.

Пальцы жили своей жизнью, перебирая струны. Лицо же внезапно обрело покой, словно девушка вернулась домой после долгого-долгого путешествия. Музыка никак не кончалась, текли минуты, и Марек, сам не понимая почему, ощутил смутную тревогу. С губастой что-то не так. И не потому, что от нее не пахнет духами.

Когда струны умолкли, никто не решился заговорить. Наконец отозвалась Герда:

— Это вы нарочно, да? Чтобы больше не просили? После такого ничего слушать не захочется!

— Извини!

Вероника отложила гитару, взглянула растерянно.

— Ты сказала «что нравится». А мне не по душе музыка, которую сейчас играют на…

Закусила губу, поправилась:

— …В Европе. И в Америке — тоже. Но если хотите… Сегодня это поют по всему миру. Слова у нас в эскадрилье подобрали, только припев оставили. Там как раз про небо.

Взяла инструмент, вскинула голову:

На этот раз Герда даже соизволила хлопнуть в ладоши. Но все-таки решила уточнить:

— А вам разве не нравится, госпожа Трапп?

Девушка улыбнулась.

— Скорее, смущает. Когда я… То есть полвека назад танго танцевали исключительно мужчины, причем в таких заведениях, о которых ты, конечно, знаешь, но при папе не упомянешь никогда.

Девочка задумалась, Марек же, немного знавший историю знаменитого аргентинского танца, и сам слегка смутился, поэтому поспешил спросить о другом:

— Вероника! То есть госпожа Трапп! Не так давно вы показывали одному почтенному доктору книжки. Там, кажется, тоже была Аргентина. Даже на обложке.

Синие глаза блеснули смехом:

— Она там всюду. Планета, сорванная с орбиты волей Черного Злодея и брошенная навстречу старушке Земле. О, где ты, Капитан Астероид? Какая чушь, Марек! Простите, герр Шадов… Планета Аргентина действительно существует — в поясе астероидов. Обычный булыжник, чуть больше сотни километров в диаметре. Тащить ее к Земле — мартышкин труд, все можно сделать проще и страшнее. К счастью, никто, даже Черный Злодей, на такое не способен. Пока…

«Пока» — прозвучало нехорошо, но Марек заставил себя об этом не думать. Как и о ее оговорке, наверняка не случайной. «Герр Шадов» — как-то спокойнее.

— Госпожа Трапп, а какая музыка на других планетах? — внезапно спросила девочка.

Вероника даже не удивилась:

— Разная, наверно. Планет очень много…

— А сыграйте — какую-нибудь!

Марек хотел было вмешаться, но губастая покачала головой:

— Не надо! Я объясню. На гитаре не смогу, Герда. И никто, думаю, не сможет. Разве что спеть… Это тоже очень трудно. Представь, что тебя попросили исполнить песню бабочки!..

Усмехнулась виновато. Встала.

— Мне пора! На других планетах очень рано ложатся спать. Гитару заберу завтра, если вы не против.

Подошла к двери, взялась за ручку.

Обернулась.

Что-то толкнуло Марека в грудь, бросив на спинку кресла и обездвижив. Незримая упругая волна накрыла с головой, чье-то теплое дыхание коснулось лица, растеклось по телу, убаюкивая и одновременно насыщая силой. Где-то совсем рядом закружился гигантский многоцветный водоворот, острые холодные волны подхватили, понесли с невероятной пугающей скоростью. Все стало синим, желтым, потом прозрачным. Стены исчезли, потолок унесся вверх, открывая бездонное черное небо.

Звуков не было, и Марек успел удивиться, почему у девушки приоткрыт рот.

Потом… Потом все оборвалось, но не сразу. Где-то еще беззвучно плескались волны, в оконных стеклах отражались цветные мерцающие огни…

«Спокойной ночи!» он все-таки сумел расслышать.

— …Она с другой планеты, точно! То, что ты видишь, защитный скафандр, а внутри — зеленая ящерица без хвоста. Трехглазая и с пупырышками.

— Может, все проще, Герда? Это похоже на… На гипноз!

— Ты еще скажи, что так поют бабочки.

Вечер тянулся, словно бракованный трос — длинной чередой бессмысленных пустых минут. Хинтерштойсер давно уже перестал прислушиваться к разговорам и лишь качал головой, когда к его кружке в очередной раз приближалось горлышко бутылки, тоже очередной. Оставалось одно — смотреть в… Нет, если бы в небо! В скучный серый потолок, такой же бессмысленный, как весь этот вечер.

Эйгер-Огр умел не только смеяться, но и шутить. Как только авто баронессы остановилось возле разноцветных палаток — лагеря братьев-скалолазов, что расположился в двух сотнях метров от входа в отель, с неба начало мелко и противно капать. Небесная синева не исчезла, даже солнце продолжало светить, но прямо в зенит нагло пробралась серая пузатая тучка. А от белой вершины Эйгера ей на подмогу уже спешили другие, такие же пузатые и серые.

Курц, поймав ладонью большую тяжелую каплю, резонно рассудил, что с устройством на ночлег следует поторопиться. С ним и не думали спорить, но как только из багажника была извлечена первая, итальянская, палатка, прямо над головами что-то противно грохнуло, и на истоптанную траву обрушился ливень.

Итальянцы высказались во всю красоту и ширь родной речи. Курц нахмурился, Андреас же слегка растерялся. Вместо поединка с Огром их просто-напросто полили водичкой, словно предлагая поумерить пыл.

Баронесса скомандовала «раз». Затем скомандовала «два». Голос был такой, что даже Тони Курц метнулся не хуже, чем по сигналу воздушной тревоги. Уже через несколько секунд Хинтерштойсер осознал, что все они вновь оказались в машине, которая с негромким рычанием пробивается сквозь тугие струи ливня прямиком к стеклянному холлу отеля. Когда «Испано-сюиза» затормозила, опомнившийся Курц предложил из авто не выходить. Некуда — в «Des Alpes», как всем известно, скалолазов из палаточного лагеря дальше порога не пускают.

Ингрид реплику проигнорировала и вышла прямо под дождь. Швейцар поспешил открыть двери.

— Si alla Eiger nell'intestino fallito, la Santa Vergine, essere andato tutto al diavolo! — резюмировал рыжий Чезаре. Джакомо поморщился и от перевода воздержался.

Баронесса вернулась через пять минут в сопровождении швейцара, несшего над нею зонтик. Села в машину и скомандовала «три».

Отель «Des Alpes», известный также как «Гробница Скалолаза», знал разные времена. В Великую войну жизнь в нем еле теплилась, в тяжелые послевоенные годы стало немногим лучше, зато в шумные и бесшабашные 20-е всё забило ключом. Что ни сезон, постояльцев приносило в «Des Alpes» прибойной волной, с каждым годом все больше и обильнее. Владельцы отеля воодушевились и раскошелились. Рядом с главным зданием начал расти огромный Северный корпус. Размахнулись широко, чуть ли не на чикагский небоскреб, однако Великая депрессия быстро расставила все по местам. Небоскреб растаял, словно весенний снег у подножия Эйгера, но три завершенных этажа все-таки успели кое-как подвести под крышу. Прибой сменился легким бризом, постояльцев стало заметно меньше, и в новостройке разместили часть хозяйственных служб заодно со складом. Только в самый пик сезона, и то не каждый год, Северный корпус открывали для тех, кому не хватило места в главном здании.

Постояльцев начали пускать в Нордхауз, как чаще всего именовали новый корпус, неделю назад. Некоторые номера еще пустовали, главное же, простаивал спортзал. Администрация отеля, держа нос на альпийском ветру, проявила чуткость, предложив бродягам-скалолазам разместится там на все время непогоды.

Рюкзаки и палатки поставили у шведской стенки, маты подтащили к окну, сняли намокшие куртки. Первую бутылку извлек на свет божий все тот же Чезаре. «Vino da tavola» — напиток, считай, диетический, поэтому никто не возражал. Первую налили баронессе, потом пустили кружку по кругу… И не было бы в том никакой беды, но под очередной тост («За вершину!») в дверь спортзала громко постучали.

Гости…

Сперва Хинтерштойсер честно пытался всех запоминать, но на втором десятке сбился. С Бартоло Сандри и Марио Менти, итальянцами из «категории шесть», он был знаком не первый год, австрийцев Ангерера и Райнера знал вприглядку, но в основном привалила молодежь, которым до «шестерки» было как до вершины Эвереста. Шумная, непосредственная — и уже успевшая крепко приложиться, вероятно, по случаю все того же дождя.

Достали, стукнули донышками по полу… Понеслось!

Вначале было интересно. Спели «Первый перевал», причем сразу на трех языках, Сандри и Менти (новые костюмы, прически, как у киноактеров) смешно важничали, через каждое слово поминая Дуче, австрийцы хвастались новой, только что с армейских складов, «снарягой», грозясь отметить неизбежный грядущий аншлюс прямо на вершине Огра. Но больше орали, а еще больше — пили.

Хинтерштойсер накрыл кружку ладонью почти сразу, как только в ход пошла итальянская граппа. Решил поглядеть, что поделывает Курц, но такового в зале не обнаружил. Произведя несложное умозаключение, Андреас пришел к выводу, что Ингрид наверняка тоже исчезла. Привстал, убедился в собственной правоте — и принялся глядеть в потолок.

— Perche non bere? — с обидой в голосе вопросила незнакомая небритая физиономия, возникая над кружкой.

— E perche — perche! — ответил на языке Данте Хинтерштойсер — и вышел из Северного корпуса прямо под дождь.

Не спалось. Марек Шадов встал, накинул рубашку и с нехорошим вожделением поглядел на пачку сигарет, лежавших на тумбочке возле кровати Герды. Доктор Эшке, распуская свой потрепанный павлиний хвост перед синеглазой фройляйн Краузе, несколько приукрасил собственную биографию. Курить он действительно бросил в голодном 1918-м, но в Берлине, когда завелись пфенниги, снова приучился и задымил всерьез. Расстался с табаком лишь в Шанхае, и то не сразу. И вот теперь снова потянуло — острой холодной волной, уносящей в самый омут многоцветного бездонного водоворота.

«От нее ничем не пахнет…» Герда ошиблась. Запах был еле ощутим, призрачен и непонятен, как сама Вероника, но запомнился и никуда не исчез. Марек приказал себе не вспоминать… Не представлять… Не…

Подошел, стараясь не шуметь, к тумбочке, протянул руку, коснулся пачки — сухой безразличной бумаги. Отдернул пальцы, усмехнулся горько. Можно и не курить. Одеться, выйти в коридор и постучать в соседнюю дверь.

Он знал — откроют.

Глаза — в глаза! Губы — в губы…

А потом… А потом — ничего. Совесть, как известно, самый лучший друг, с ней всегда можно помириться[66]. Уже сейчас бесенятами из табакерки выскакивают и строятся в долгий, бесконечный ряд самые убедительные объяснения, оправдания, обещания, даже клятвы — ЕЙ, всему миру, самому себе, — что это лишь досадный эпизод, что никогда больше впредь…

Сигарету из пачки он вынул, вернулся к своей кровати, присел — и только тогда вспомнил, что забыл зажигалку. Значит, судьба! Курить — вредить здоровью, а лучший способ победить искушение — выйти в коридор, не забыв аккуратно прикрыть дверь.

Герда тихо заворочалась во сне. Он замер, как был, с незажженной сигаретой между пальцев. «Учти, Марек! Тебе придется полюбить двух женщин», — сказала ОНА перед тем, как примерить кольцо.

Где-то далеко, у самой кромки земли, хрипло расхохотался Мастер Теофил.

— Крабат!.. Кра-а-абат!..

Работодатель рассчитался с ним за три дня до отъезда. То, что мистер Мото сворачивает дела, Марек, конечно, знал — сам их сворачивал, но скорый отъезд все-таки удивил. Странный японец, не став ничего объяснять, сообщил, что заказал билет и для своего «доктора Ватсона» — на другой пароход, идущий совсем на иной материк. Уехать же настоятельно советовал, ибо в Шанхае становилось слишком жарко.

«Буки-о сутэро! Тэ-о агэро!..»

«Доктор Ватсон» (титул был новый, неожиданный, как и сам отъезд) сначала проморгался, затем задумался, а после твердо заявил, что никуда не поедет. Японцы наглеют, это понятно. Однако имеются дела куда более важные, чем всякое там «нигэру-то уцу-дзо».

Взгляд мистера Мото был способен створожить целую бочку молока. Марек сообразил, что его видят насквозь, причем куда четче, чем на экране в кабинете рентгенолога.

Не сдержался. Кислота плеснула в огонь.

— Да-да, мистер Мото! Из-за НЕЕ! Но это мое дело! Личное, понимаете?

Работодатель вместо ответа пожал пиджачными плечами.

Войны между грозным О'Харой и скромным, хотя и странным японцем так и не случилось, и Марек несколько раз виделся с НЕЙ без всякого риска заработать случайную пулю. На улице, в клубе, у касс «Южно-Китайского банка» и, как в тот раз, среди ресторанных пальм. Хотел заговорить, объясниться — не смог. То ОНА была не одна, то он — в случайной компании.

Промолчал, но запомнил ЕЕ взгляд. Так смотрят на кота с помойки, посмевшего улечься посреди семейной кровати.

Марек понимал, что все безнадежно, бессмысленно. Но взять и сбежать?

Нет!

В порт мистер Мото ехать ему не велел. Незачем — и опасно. Простились в пустой гулкой квартире, откуда уже успели вынести вещи. Работодатель адреса не дал и писать не обещался. Совет дал один: не забывать, но вспоминать пореже.

Уже перед самым расставанием мистер Мото, хлопнув себя по лбу, посетовал на собственную рассеянность — и попросил выполнить одну пустяковую просьбу. Марек Шадов прекрасно знал цену пустяковых просьб странного японца, но отказать не мог. Мистер Мото открыл чемодан…

— Подставляйте ладонь!

Бумажная упаковка — легкая, маленькая, на две коробки спичек. Просьба же оказалась и в самом деле несложной. Следовало прибыть на место — и вручить посылку тому, кто будет слева. Но предварительно развернуть, дабы удостовериться в том, что нет никакой ошибки.

Марек понял далеко не все, но обещал. Простились. Через несколько дней посыльный принес простой белый конверт, внутри которого оказался билет в «Нанкин Гранд Театр». «Серенады Джека Картера», начало в 19.00, ряд второй, место восьмое. Итак, содержимое пакета предназначено тому, кто окажется рядом, на месте № 7. Лишь насчет ошибки ясности по-прежнему не было. Кто может ошибиться? И в чем?

На концерт Марек Шадов надел свой лучший костюм. Пистолет решил не брать.

Щелчок — сухой, но резкий. Взведенный курок…

Марек Шадов вздрогнул, сигарета выскользнула из пальцев. Рядом белым призраком стояла Герда. В первый миг он не мог понять, что с ней, и только потом сообразил. Простыня — закуталась до самой шеи, лишь рука торчит — с горящей зажигалкой. Не очень понимая, что делает, мужчина поднял с коврика сигарету…

Зажигалка погасла.

— Если ты… — девочка бросила быстрый взгляд на дверь, — если ты закуришь, Кай, я ничего не скажу Королеве. Не хочу, чтобы ей было больно.

Помолчала, закусила губу.

— Ты очень сильный, Кай. Я знаю.

Зажигалка негромко ударилась об пол. Герда поправила простыню, повернулась, добрела до кровати. Легла — упала — лицом вниз, рывком натянула одеяло, затем нащупала подушку и нырнула под нее, прижав растопыренной ладонью.

Замерла.

Мужчина поглядел на сигарету, хотел сжать пальцы, чтобы превратить в труху. Сдержался и просто положил ее возле пепельницы.

Прежде чем открыть темную полированную дверь и вдохнуть тяжелый, пропитанный винными парами воздух, Хинтерштойсер поразился собственной непоследовательности. Уйти с пьянки, чтобы оказаться точнехонько в гостиничном баре! Абсурд? Можно и хуже назвать.

Во всем виноват был швейцар. От входа в Нордхауз Андреас побрел куда глаза глядят. Глядели же они прямо, где совсем неподалеку горели огни главного корпуса «Des Alpes». Больше некуда, дождь слева, дождь справа, сверху тоже он, а там можно и под козырьком постоять возле стеклянных дверей. Даже покурить, если сигареты не промокнут.

До входа добрался, сигареты промочил. Первая не загорелась, вторая тоже. Verfickte!.. Собрался достать третью, но в этот миг совсем рядом могучей коренастой тенью соткался швейцар, в фуражке и при непременном зонтике. Взглянув недоуменно, достал из кармана форменной тужурки тяжелый серебряный портсигар. Негромко щелкнул замочек. Андреас поспешил поблагодарить — и был назван по фамилии. Хинтерштойсер немало изумился, но выяснилось, что он в этих местах — личность известная. Об их с Курцем приезде уже оповещен весь отель, в холле даже фотографии повесили.

Это еще можно было понять, гостиница не зря прозвана «Гробницей Скалолаза», но швейцар удивил еще больше, сообщив, что уже не первый день активно работает нелегальный, но никем не преследуемый тотализатор. Ставки на взятие Северной стены постоянно растут, и они с Тони в этом списке вторые. Первое место с большим отрывом занимает Эйгер Всемогущий.

Хинтерштойсер поглядел налево и вверх, где за темной ночной мутью пряталась неприступная снежная вершина. Сжал кулаки.

Швейцар посоветовал «герру Хинтерштойсеру» не мокнуть понапрасну, а смело идти в «Des Alpes», потому как его, равно как и «герра Курца», велено пускать. Отель в полном распоряжении гостя, более того, некоторые дамы уже спрашивали и весьма интересовались.

Андреас, бросив на служивого загнанный взгляд, спросил, где в отеле бар, не переехал ли. А куда еще идти в мокрой куртке и тренировочной обуви?

Бар оказался там же, где и год назад, в его последний приезд — прямо и сразу же налево. Хинтерштойсер нащупал в кармане мокрые купюры, прикинул, сколько может потратить…

А, прорвемся!

Прорываться пришлось не только сквозь спертый воздух, но и через немалую толпу. Бар был полон, причем публика уже успела отдохнуть ничуть не хуже, чем братья-скалолазы в спортзале. Свободных столиков не нашлось, даже у стойки сгрудилась немалая толпа. Андреас сперва хотел повернуть назад, но потом сообразил, что возвращаться некуда. Поминки по бездарно потраченному вечеру можно справить и здесь.

Очередь расползлась вдоль всей стойки, не поймешь, где хвост, слева ли, справа. Андреас предпочел стать по левую руку, забившись в самый угол. По крайней мере, тепло, не каплет — и музыка играет, причем американский джаз, который не часто услышишь в Рейхе. Кэб Кэллоуэй, мистер Длинный Пиджак, со своей «Минни-попрошайкой».

Он сунул руки в мокрые карманы, пригладил ладонью волосы, тоже мокрые, и приготовился ждать, пока вечер кончится.

— Господин Хинтерштойсер!..

Голос был негромок, но Андреас услыхал сразу. Вероятно, потому, что прозвучало совсем рядом, пусть и не под ухом, но почти.

Обернулся.

— Присаживайтесь! Я уже ухожу.

Столик — как раз за спиной, маленький, только для двоих. Первый, крепыш лет тридцати, стоит, второй, в пиджаке штучной ткани, сидит, причем спиной, лица не разглядеть.

Хинтерштойсер думал недолго. Отчего бы не присесть, если приглашают? Подошел к тому, что стоял, хотел сказать «спасибо»…

— Роберт! — Крепыш протянул руку. — Кстати, если понадобится самолет, смело обращайтесь!

Рукопожатие — сильное, фигуре под стать, улыбка.

— Счастливо — и удачи!

Андреас не без опаски поглядел на свою ладонь. Не почудилось ли? Только что был здесь, руку пожимал — и сгинул, словно в табачном дыму растворился. И лицо… Совершенно не запомнилось, а ведь рядом стояли.

— Присаживайтесь!

Это уже сзади. Андреас, кивнув, обернулся, поглядел на толпу у стойки.

— Я… Я что-нибудь закажу.

— Уже.

Хинтерштойсер настолько удивился, что послушно присел.

— Имеется чисто техническая трудность. У меня есть привычка — обращаться к своим клиентам по фамилии. Ваша очень длинная…

Черная рубашка под темно-серым, из лучшего магазина, пиджаком, часы на серебряном браслете. Плечами широк, вполне под стать сгинувшему Роберту.

— Мне не трудно выговорить «Хинтерштойсер» нужное количество раз, но… Это вас не будет напрягать?

Лицом же, если не приглядываться, чистый азиат — раскосые глаза, короткие темные волосы. Нос, правда, подгулял — утиный, да еще слегка кривой. Годами неизвестный обременен, однако умеренно. Далеко за тридцать — или даже под сорок.

— По имени прошу не предлагать. Не тот формат.

Андреас открыл было рот, дабы разъясниться, особенно по поводу «клиента», но откуда-то сверху на столик спикировали две маленькие рюмки. Глиняные, в легкой белой изморози.

Рот сам собой захлопнулся. Тут бы неизвестному улыбнуться, самое время, но раскосые темные глаза глядели серьезно.

— Давайте по порядку. Итак?

— Х-хинтерштойсер! — решился Андреас. — Я, знаете, привык. Но…

Взгляд разрубил фразу, словно удар стального айсбайля.

— Прошу ознакомиться.

На широкой ладони — небольшой белый четырехугольник. Визитка… Хинтерштойсер осторожно приподнял ее за краешек, попутно сообразив, что своей не обзавелся. Повода не было. Не господину же обер-фельдфебелю вручать!

Ознакомился, взглянул недоуменно.

— Просто «Лекс», — кивнул владелец серебряного браслета. — Так и обращайтесь. Следующий пункт, Хинтерштойсер, эти рюмки. «Уникум», венгерский горький ликер. Обычно я говорю, что он проясняет разум и успокаивает нервы, но в данном случае ликер поможет вам слегка согреться. Не обращайте внимание на изморозь, его так пьют. Приступим?

Андреас сглотнул. Потом глотнул и прочувствовал. Г-горько, даже с избытком!

— Отменно, — рассудил Лекс, ставя пустую рюмку на стол. — Пункт следующий… Вас удивило слово «клиент». Могу все объяснить, однако… Оно вам надо?

— То есть? — совсем растерялся Хинтерштойсер.

— Я мало понимаю в альпинизме. Но мне почему-то кажется, что вам и вашему товарищу сейчас нужно смотреть на молоко — и только на молоко.

— Индийская притча, Хинтерштойсер. Кажется, из детского учебника, уже не помню… Некий магараджа, тамошний курфюрст, выбирал себе министра. Он объявил, что возьмет того, кто пройдет по стене вокруг города с кувшином, доверху наполненным молоком — и не прольет ни капли. Пробовали многие, но по пути их отвлекали, и они проливали молоко. Но вот пошел один. Вокруг него шумели, стреляли, пытались пугать, кричали, что горит его дом, что сына укусила змея. Но молоко он не пролил. «Ты слышал выстрелы? Слышал, о чем тебе кричали? — спросил победителя магараджа. — Видел, что творилось вокруг?» — «Нет, повелитель, я смотрел только на молоко!».

Бармен поставил новую пластинку — бесшабашную «Puttin' on the Ritz» Ирвинга Берлина.

В баре шумно, в баре душно, никому нет дела до сидящих за маленьким столиком у самой стены. Немолодой, хорошо одетый мужчина что-то негромко рассказывает, его спутник, парень 23-х лет в старой спортивной куртке, слушает, время от времени вставляя короткие реплики.

— На все можно взглянуть иначе, Хинтерштойсер. Политики, военные, репортеры… Пусть их! Вы сейчас у цели, вы — стрела, вам ничего уже не может помешать. Вперед! А по поводу «ничего» побеспокоятся ваши друзья. Не удивляйтесь, они есть.

— Стрела, говорите? А я себя больше с пулей… Разницы, конечно, нет, Лекс. И… вы правы. Но как-то все совпало. Гитлер, Муссолини, Судеты, аншлюс, войска на станциях…

— Не ваша забота. Смотрите на молоко, Хинтерштойсер! Смотрите только на молоко!.. Кстати, из последних слухов. Бартоло Сандри сказал репортерам, что «двойкой» Норванд не взять. Только двумя «двойками». Понятия не имею, что это означает…

— Это означает, Лекс, что Сандри не думает, как подняться на Северную стену. Он думает, как остаться в живых.

Их не слушают, некому и незачем. Для того и встречаются в баре поздним вечером. За стенами дождь и сырая мгла. Мать-Тьма распростерла над миром свое покрывало.

Эйгер…

Старому Огру незачем напрягать слух. Отель стоит на его каменной плоти, и каждое слово глухими раскатами отзывается в темноте ущелий.

«Двойка» — два трупа. Две «двойки» — четыре.

Заметка оказалась в четвертой из просмотренных ею утренних газет. Женщина как раз успела допить чашку кофе по-венски. Последний глоток… «La Vie Mondaine», Ницца, раздел «Происшествия», под черной, словно траурной чертой.

На всякий случай (береженого Бог бережет) она велела доставлять в номер газеты не только с юга Франции, но также и нормандские и бельгийские. Лишние сразу откладывала в сторону, еле сдерживаясь, чтобы не сбросить на пол, на пестрый гостиничный ковер.

«Происшествия»… У репортеров из Ниццы с добычей было не очень, поэтому они не преминули заглянуть к соседям. Монако, суверенное княжество, династия Гримальди, знаменитое казино в Монте-Карло…

Вот!

Площадка признаний, она же Площадка самоубийц на горной трассе. Вид на залив, любимое место американской киноактрисы Мэдлен Кэррол, обменявшейся здесь обручальными кольцами со своим очередным будущим мужем. Два трупа с начала года, этот, свежий, уже третий. Оставшиеся ни с чем игроки бросают последний взгляд на погубивший их город. Традиция…

Итак, третий труп, мужчина, приблизительно сорока лет, национальность неизвестна. Не опознан, изуродован при падении, документов нет. Игрок — в кармане пиджака найдены фишки из «Солнечного казино», что на первом этаже отеля «Fairmont Monte Carlo», и проспект «Societe des Bains de Mer», знаменитого «Общества Морских Купаний». Полиция ведет расследование и обещает в ближайшее же время…

Женщина отложила газету и подняла трубку телефона, чтобы поторопились с завтраком. «Ближайшее же время» ее не слишком взволновало. Искать станут прежде всего в Монте-Карло, а ни она, ни третий труп там в эти дни не были. Фишка и проспект остались еще с прошлого года. Не выбросила, словно предчувствуя.

Она решила не торопиться и дочитать заметку. «В ближайшее же время…» Общественность требует прекратить «эпидемию смертей» и для начала ограничить посещение Площадки признаний светлым временем суток. Разумно! Взгляд скользнул по знакомой фамилии. Мэдлен Кэррол — та, что прославилась в «Тридцати девяти ступенях» британца Хичкока. А еще… А еще «Секретный агент» и…

…«Генерал умрет на рассвете».

Пальцы вцепились в газету, скомкали, порвав тонкую бумагу. Видит Бог, такое в ее планы не входило. Площадку самоубийц женщина запомнила еще пару лет назад. Взглянула в пропасть — и подумала о том, что полицейским придется немало поработать, если в кармане пиджака у очередного бедолаги не окажется паспорта. И что жертву станут искать прежде всего среди тех, кто польстился на манок «Общества морских купаний». А если просто ехать в ту же Ниццу, свернуть с главной трассы…

«На рассвете» опять не вышло. Время женщина запомнила до минуты — 22.03, почти сразу же после позднего июньского заката. На рассвете она проснулась уже в Авиньоне. «Мерседес» поручила перегнать прямиком в «Гранд-отель» и заказала билет на ближайший авиарейс до Парижа. О'Хара, не привыкший верить людям, сообщил подчиненным, что на выходные собирается в Шартр, где проживает его очередная пассия. Туда сейчас и шлют телеграммы.

Никому не верил… Странно, что поверил ей. Интересно, где он покупал кольца?

— Назовем это просто «Структура», — сказал однажды О'Хара. — Замысел тебе понятен. Чем ближе война, тем охотнее государства и люди тратят деньги. А когда начнется, то можно сразу же подставлять очень большой мешок. Главное, Лиззи, знать, когда начнется — и держать мешок под мышкой.

На столе лежала карта Европы, и женщина ждала, когда в нее ткнут пальцем. Обошлось, О'Хара держал в руке цанговый карандаш.

— Единственное табу, Лиззи, — никакого оружия. Рынок давно поделен, нас немедленно порвут в клочья. На нашу долю остается все остальное, а этого остального, поверь мне, очень и очень много.

— Не порвут? — улыбнулась она.

Босс привычно захохотал, но ответил очень серьезно:

— Не порвут. Мы будем отбивать хлеб у не слишком дружной компании. Каждый из них привык возделывать свою делянку. Сахар, консервы, алюминий, бензин — все отдельно. А где Структура, там и система. Главное, Лиззи, угадать, не пропустить момент, когда бабахнет. Но знать это будут всего несколько человек в мире.

Она подумала и решилась возразить:

— Так было раньше. Посол вручал ноту и лишь потом генерал поднимал солдат «в ружье». Сейчас все наоборот, войну объявляют по ее результату — или вообще не объявляют. Вспомни Китай! Здесь, в Европе, никто не будет знать, чем все кончится — большой войной или очередным «кризисом». Даже тот, кто прикажет войскам пересечь границу.

О'Хара, хмыкнув, порылся в стопке газет и бросил поверх карты номер «Le Matin» с большой фотографией на первой обложке. Цанговый карандаш вонзился прямо в усики a la Чарли Чаплин.

— Этот прикажет. Новый рейхсканцлер! Будем следить за ним — и не ошибемся.

— Грифель сломался, — сказала она.

О'Хара все же ошибся. Вначале, когда ждал войну в марте, во время вторжения в Рейнскую область, затем в мае, когда заполыхало в Судетах и Тешине. И, наконец, в тот день, когда решился купить обручальные кольца — очень красивые, но, к счастью, ничем не похожие на те, другие. Настоящие.

На Площадке признаний женщина, открыв коробочку, обшитую темным бархатом, первым делом подумала именно об этом. Тогда и решилась, уже окончательно, отбросив все сомнения, обручить босса с Костлявой.

Брак с О'Харой — очень выгодная сделка. Но бумажный фонарик с весеннего праздника Чуньцзе стоит куда дороже.

Марека Шадова женщина заметила сразу, как только он вошел в зал. Не удивилась: в «Нанкин Гранд Театре» собрался почти весь «европейский» Шанхай. Залетные джазисты с их серенадами оказались неожиданно популярны. Когда же помощник сгинувшего в океанской дали мистера Мото остановился у соседнего кресла, тем более не стала удивляться. Картинка калейдоскопа наконец-то сложилась, мелкие стеклышки с еле слышным хрустом заняли свои законные места. «Майор» уехал, оставив Желтого Сандала на хозяйстве. Говорить с самим О'Харой мальчишке не по чину… Остальное понятно, кроме, пожалуй, главного. Неужели наглец решил, что с ним кто-нибудь захочет иметь дело? Мистер Мото — фигура на шахматной доске, и немалая, его «перчатка» — всего лишь жалкая тень.

С самим мальчишкой она уже разобралась. Наглый сопляк, способный лишь на пьяный кураж. Признаться в любви перед хорошей поножовщиной — свежо, даже ее впечатлило. Но обошлось без драки, а потом парень протрезвел и поджал хвост. Женщине вспомнился старый американский фильм, еще немой, с белыми буквами на черном экране. «Самое глупое и опасное, — вещал некий персонаж, — это отбивать у гангстера его девушку». И — долгий, надрывный проигрыш тапера. Желтый Сандал тоже ходит в кино.

Марек стоял возле кресла — второй ряд, место восьмое. На нее не смотрел, глядел себе под ноги. Женщина ждала, пытаясь сдержать усмешку. Наконец…

— Добрый вечер, госпожа Веспер!

Глаз так и не поднял, зато полез в правый карман пиджака. Она знала, что мальчишка носит там черный каучуковый мячик. У каждого свои причуды. Сейчас достанет — и что?

Достал. Нет, не мячик, небольшой пакет в желтой оберточной бумаге. Значит, она не ошиблась. Важные послания принято пересылать в ларце, одна из традиций славного города Шанхая.

Женщина отвернулась, не желая помогать. Пусть сам крутится, Желтый Сандал. Смотрела на сцену, на тяжелый малиновый занавес. Пора начинать, но знаменитости, как и положено, тянут время.

— Разрешите… Разрешите сделать вам предложение, Ильза.

— Разрешаю, — даже не подумав, отозвалась она.

Повернулась.

Сначала увидела его глаза. Удивилась, еще ничего не понимая, встала. Потом поглядела на то, что лежало на его широкой ладони. Не поверила, хотела протянуть руку.

…Колец было два — и в то же время одно, две разъединенные золотые половинки. Гиммель, Кольца-Близнецы, на каждом — протянутая ладонь. Если вставить одну половинку в другую — у алтаря, пред ликом Божьим, — ладони станут единым целым.

— Прошу вас стать моей женой.

Женщина заметила, как дрогнула его ладонь. Все еще не веря, решилась и взяла в руку маленькую, на два спичечных коробка, шкатулку. Надо было немедленно сказать «нет», мальчишка перешел все границы… Но кольца манили, ей вдруг до боли захотелось увидеть, как два маленьких золотых обруча входят друг в друга, как соединяются две ладони…

— Ты хорошо подумал, Марек Шадов?

Укусила себя за язык. Поздно! В его глазах что-то вспыхнуло. Маленький бумажный фонарик с весеннего китайского праздника, невесомый и хрупкий. Дунь — и погаснет.

— Если честно, совсем не думал.

Она умела решать быстро, не теряя ни секунды. Взяла одно из колец, поднесла к безымянному пальцу.

— Учти, Марек! Тебе придется полюбить двух женщин.

Кольца Гиммель превратились в одно, венчальное, в маленьком храме при германском посольстве. Женщина спрятала его в шкатулочку и надевала только перед нечастыми встречами с мужем. Марек Шадов купил себе другое, самое обычное, но тоже носил далеко не всегда.

— Я отбил у гангстера его девушку, — сказал ей Марек после венчания.

Ильза Веспер не стала его разубеждать.

Шут бил в колокола, рыцари, алебардщики и медведи деловито, сменяя друг друга, семенили по кругу прямо под золоченным престолом Кроноса, меланхолического бородача со скипетром и песочными часами. Слева на них взирал Петух, справа — Лев. Карнавал Времени башни Цитглогге в самом разгаре.

Марек Шадов не смотрел на заводных средневековых кукол. Наблюдать за Гердой было куда интереснее.

…Моргнула, приоткрыла рот, замерла, покачала головой, закусила губами палец. Все-таки ребенок. Приятно в этом убеждаться, хотя бы иногда.

Берн, Часовая башня, без двух минут полдень. Подойти? Нет, пусть досмотрит до конца. Чуть-чуть осталось.

— Кикерики!.. — подал голос Петух.

Лев промолчал, но повернул голову к недвижному Царю-Кроносу. Пора! Тот понял и неторопливо, с достоинством, перевернул песочные часы. Проснулся скучавший чуть в сторонке Рыцарь, взмахнул тяжелым молотом…

— Бом-м-м!

Герда вынула палец изо рта. Нахмурилась, достала платочек и тщательно вытерла.

— Бом-м-м! Бом-м-м!..

Марек попытался незаметно подойти сзади, но не преуспел.

— Ты уже здесь, Кай? Надо будет через час с другой стороны понаблюдать, — девочка дернула подбородком в сторону башни. — Это больше для детишек. А там — астрономические часы, настоящие. Только Земля не вокруг Солнца обращается, а совсем наоборот. Они здесь про Коперника еще не знают.

— Бом-м-м! Бом-м-м!.. Бом-м-м!..

Кончик платка кокетливо выглядывал из кармана платьица. Мужчина сделал серьезное лицо.

— Медведи, что с них возьмешь?

— Бом-м-м!

Вероника появилась с последним ударом часов, как раз перед тем, как Петух выдал свое финальное «Кикерики!», прощаясь с публикой до следующего часа.

— Вот и я! Не опоздала?

Учительница из Тюрингии была при полном параде: шляпа, бабушкина юбка, безразмерная сумка в руке.

— Ой, здесь все так интересно, так красиво! Целый день бы гуляла.

И, без перерыва, понизив голос:

— Отойдем!

Народ уже расходился, поэтому свободное место нашлось сразу — на тротуаре, у высокого старинного фонаря. Девушка поставила сумку на истоптанные серые плиты, быстро оглянулась.

— Марек! Сейчас я исчезну. И вы исчезайте, немедленно. К машине не возвращайтесь, там могут уже ждать.

Поглядела на девочку, покачала головой.

— Предложила бы забрать Гертруду с собой, но — понимаю…

Герда взяла мужчину за руку, крепко сжала пальцы. Марек кивнул:

— И все понимают. Странно, что нас выпустили из Германии.

Соломенная шляпа нетерпеливо качнулась:

— Ничего странного. Там — немецкая полиция. Пришлось бы объясняться, составлять протокол, докладывать по инстанциям, а потом делиться добычей. Здесь они уже не церемонятся. А может, и ваш знакомый из «стапо» поспособствовал, не знаю… Пока ищут только меня, но это ненадолго. Уходим?

Марек Шадов полез свободной рукой в карман пиджака, достал сложенный вдвое бланк телеграммы.

— Жена приедет сюда, в «Des Alpes». Если нас там не будет, ее могут встретить другие.

Ногти Герды до боли впились в кожу.

— Извини… папа.

Отпустила руку, взглянула виновато. Мужчина прикоснулся рукой к светлым волосам.

— Пустяки, я даже не почувствовал… Уходите вы, Вероника. Исчезайте!

Яркие губы дрогнули:

— Придется. У меня приказ. Если можно… Гертруда…

Девочка насупилась, хотела что-то сказать, но промолчала. Отошла подальше, отвернулась.

— Она решила, что мы будем целоваться, — неизвестно зачем сказал Марек Шадов.

Синеглазая девушка попыталась улыбнуться:

— Не будем. Иначе я никуда не исчезну.

Взяла за руки:

— Спасибо за все! На всякий случай… Первая эскадрилья «Врил», пилот-испытатель Вероника Оршич. Я спрашивала про Марию — это моя мама.

Отступила на шаг, провела ладонью по лицу…

К ним подошли возле самой машины — трое, одинаковые, словно оловянные солдатики в штатском. Не очень и скрываясь: сначала выбрались из своего автомобиля, такого же черного, как их шляпы и костюмы, громко хлопнули дверцами, а потом без особой спешки направились к «Антилопе». Тихая улица в двух кварталах от Часовой башни больше походила на горное ущелье, здания, хоть и не слишком высокие, стояли плотно, впритык. Въезд-выезд только один, улицу-ущелье запирал огромный дом, горный пик с изысканным флюгером на крыше. Марек поставил «Антилопу Канну» в тупике, к самому тротуару. Черное авто затормозило чуть ближе к въезду, пытаясь перекрыть улицу.

Марек Шадов легко толкнул девочку в плечо:

— Назад! Близко не подходи.

…Он — у передней дверцы, двое одинаковых — в двух шагах, пиджаки расстегнуты, шляпы натянуты на нос. Тот, что слева, жует, тщательно двигая массивной челюстью. Третий чуть дальше, как раз между двумя авто.

Гости переглянулись, тот, который жевал, чуть помедлив, лениво сплюнул на брусчатку.

— Где эта женщина, Шадов? Где Вероника Оршич?

Второй плевать не стал, подбодрил взглядом:

— Говори, говори, Шадов, пока кости целы. И у тебя, и у твоей шмакодявки.

Марек ничуть не удивился. Берн — совсем не Шанхай, но разбираются везде сходно. Парней прислали правильных, при мускулах и реакции. Стоят хоть и расслаблено с виду, но каждое движение ловят. Еще и третий на подхвате, переступает с ноги на ногу.

Убежать не получится, напугать тоже… Что остается?

Он поглядел на жевуна, сначала на носки ботинок, после на пряжку брючного ремня. Лицом побрезговал.

— А перед Козлом ответить не боитесь? Вам что, жетончик давно в ноздрю не совали? Бронзовый, овальный — и на цепочке. Аверс — орел с крылышками, реверс — буковки с циферками…

Именно такой показал ему брат. Номер, правда, прикрыл большим пальцем.

— …Буквы в два ряда, а цифр ровно четыре. Ну?

Гости не испугались, а если и удивились, то не слишком. Но — покосились друга на друга, на какой-то миг отведя взгляд. Миг — это совсем недолго, однако вполне достаточно, чтобы превратить мир в прозрачный кристалл-многогранник. Иге, ля гё, сэн…

Иге — тыльной стороной ладони в глаз, резко, что есть силы. Левого!

Ля гё — шаг вправо и немного назад. Носком туфли — в колено, не в чашечку, сбоку. Правого!

Сэн… Как получится. Третьего!

Маленький злой шарик в самом центре мира-кристалла еле заметно дрогнул…

Иге! Ля гё!..

Третий сплоховал — купился на самое простое. Когда Марек на бегу сунул руку под пиджак, слева, где положено носить «скрытую» кобуру, оловянный солдатик в черном потерял лишнюю секунду, соображая, и лишь потом повернулся и кинулся наутек. Этого хватило, чтобы, зайдя справа, перехватить руку у плеча и локтя — точь-в-точь как на тренировках у английского боцмана. Дальше — совсем просто, хоть глаза закрывай: шаг правой поближе к чужой ноге, самому присесть на левую, правую — слегка вперед. И — рывком, изо всех сил, потянуть тяжелое, словно бревно, тело влево и вниз…

Бросок! Отскочить назад! Сэн!..

Всё? Всё! Первый стоит, обе руки прижаты к лицу, второй приклеился боком к пыльной брусчатке, пальцы вцепились в колено. Этому еще лежать и лежать. Третий… Встанет, но не сразу. Не слишком удачно приземлился.

— Полиция! Полиция! Убиваю-ю-ют! Помогите!

И маленькие девочки способны громко орать. А если еще и добавить визгу…

— Да помогите же! Папу убива-а-ают!..

Марек одобрительно кивнул. Герда успела спрятаться за коричневый бок «Антилопы». Сзади, в нескольких шагах, открытая дверь подъезда…

— Помогите-е-е-е!..

Берн — совсем не Шанхай. Китайскую полицию звать бесполезно, швейцарская же — вот она. Прибыла секунда в секунду, чтобы увидеть, как черное авто, слегка виляя, покидает улицу-ущелье.

Марек ошибся: второй сумел-таки стать на ноги, а вот третьего пришлось поднимать и вталкивать в открытую дверцу. Наблюдал он за всем этим вместе с Гердой возле подъездных дверей. Третьим в их компании оказался портье, маленький аккуратный старичок в больших роговых очках.

— Что случилось, господа? — служебным голосом вопросил старший наряда.

— Les boches malpropres![67] — доложил портье.

Эйгер над головами — и он же — резким карандашным силуэтом — на листке из блокнота. Сейчас, ясным днем, Огр-великан не кажется страшным. Просто еще одна вершина, которую обязательно нужно взять.

— Седлмайер и Мехрингер мочалили прямо, самой короткой проблемой, — карандаш Курца впивается в воздух, затем касается бумаги. — Думали, что хоть и насосом, рукоходом, но прогребут.

— Не прогребли, — Хинтерштойсер не смотрит в блокнот, взгляд его прикован к белой вершине. — Только по диагонали, Тони! Проблема на лишние двое суток, но иначе не выйдет. Сначала будем бить крючья каждый метр, потом крючья кончатся…

Военный совет открыли на невысоком холме, чуть в стороне от палаточного лагеря. Дождь перестал с рассветом. Через пару часов, дав траве подсохнуть, разбили палатку, заварили кофе на маленьком костерке…

— Предлагай! — Курц.

— По трещине — к Красному Зеркалу. Потом — Ласточкино Гнездо и Первое Ледовое поле.

Карандаш легко касается бумаги. Огр на рисунке слегка напоминает палатку — острый угол, впивающийся в небо. Настоящий Огр почти такой же, но полог палатки заметно вдавлен внутрь.

— Не выйдет, Андреас. Перед Первым Ледовым — скала, — грифель с силой упирается в бумагу, рисуя неровную трапецию. — Гладкая плита больше тридцати метров. Селдмайер назвал ее Замком Норванда. Не прогребем, только в обход.

Андреас не видит рисунка. Незачем, он уже там, на Стене.

— Прогребем, Тони, не сомневайся!.. За Первым Ледовым полем — Второе. Занудно, однако не критично — хоть и положилово, но хапалы есть, осилим. Потом «Утюг», «Рампа» и «Снежный Паук». Успеваешь?

Хинтерштойсер спокоен, как спокойна выпущенная из лука стрела. Как пуля в полете. Все решено, ничего уже не изменить, не повернуть назад. Андреас знает, что Огр слышит каждое их слово, но это только заводит его, бодрит, наполняя душу радостной, легкой злостью. Слушай, Огр, слушай. И готовься! Ход первый, ход второй, третий…

— После Паука — выходная трещина, ее даже отсюда видно. Оттуда — прямо к вершинному гребню.

…И — в дамки!

— Аллилуйя! — Карандаш Курца ставит жирный крест у треугольного острия горы-палатки.

Собственно, и все. Осталось только пройти. Замочалить. Решить проблему.

— А когда-нибудь на Стену станут подниматься за день[68]. Представляешь, Андреас? Утром выпили кофе в лагере — а ужин разогрели на примусе где-нибудь у вершинного гребня.

— Скажи еще за час! Если крылья изобретут, станут. Или тоннель еще один прогрызут, прямо к вершине. Но это, Тони, нечестно, хуже, чем политика. Нет, не хуже — то же самое.

С холмика никуда не ушли. Бросили куртки на высохшую до хруста траву, улеглись глазами в небо, достали сигареты. Никто, однако, не закурил, расхотелось. Курц сорвал травинку, закусил зубами. Хинтерштойсер же и без травинки обошелся. И так хорошо, лучше не бывает.

— Новости знаешь?

— Не знаю, Тони. И знать не хочу. Да какие новости? Ополченцы в Судетах освободили еще один город при поддержке заблудившегося в Рудных горах артполка Вермахта… Сегодня утром мне австрийцы газету сунули, так даже в глазах зарябило. Ну их всех!

На горизонте, слева, если от вершины Эйгера смотреть, вновь начали собираться серые тучи, их было много, одна поверх другой, но двое, смотревшие в бездонное летнее небо, еще об этом не знали. Через два часа снова пойдет дождь, синева сменится низким черным пологом, а над склонам Эйгера-Огра беззвучно вспыхнут первые молнии. Потом глухой артиллерийской канонадой докатится громовое эхо, ударит в уши, отзовется болью в затылке. На каменные склоны горы-великана обрушатся потоки воды, делая недоступное еще более недоступным. Старый Огр, радуясь своей безбрежной силе, грозно оскалится каменными челюстями.

Они не знали — неоткуда. День был ясен, воздух свеж, остро и пряно пахла выгоревшая на солнце альпийская трава.

— В отеле весь верхний этаж освободили — для немецкой делегации. Слыхал, Андреас? И еще несколько номеров в Северном корпусе. Сегодня к вечеру начнут подъезжать, там их целая толпа. Гитлера не будет, это точно, но кого-то очень важного ждут. И еще… Вроде бы решено на Стену послать не «двойку», а две «двойки»: эскадрилью «Эйгер» и кого-то из союзников. Итальянцев, австрийцев — не знаю.

— Две «двойки» — чтобы вернуться живыми, это понятно, Тони. Трое одного вытащат, а просто «двойка» обречена. Но и риска тоже вдвое больше. Ты сам говорил: Эйгер — это лотерея. Кто-то из четверки наверняка вытащит билет с черным крестом. У двоих еще есть шанс проскочить.

…Молодые ребята, обоим чуть за двадцать, немцы, говорящие на среднебаварском, уроженцы маленького Берхтесгадена, военнослужащие вермахта в самовольной отлучке, сами того нисколько не желая, посмели нарушить целостность мнящего себя единым и единственно возможным Мира. Они создали свой, пусть и маленький, но совершенно особый, отделив себя от всех прочих ледяными склонами Эйгера. В покинутом ими большом Мире было очень неспокойно, миллионы людей ждали всеобщей войны, кто со страхом, а кто с надеждой и плохо скрытой радостью. Горели Судеты и Тешин, города и села переходили из рук в руки, беженцы брели по дорогам, боясь даже оглянуться. Австрия, забывшая давнюю цесарскую славу, готовилась стать одной из провинций Рейха, даже не Остеррайхом — Остмарком,[69] чтобы навек исчезло гордое имя. Прошлым ненастным вечером в забитом разгоряченными потными «наци» Спортхалле колченогий доктор Геббельс впервые упомянул литовскую Клапейду — «исконно немецкий Мемель». По стране, в сердце которой молодые люди нашли приют, тоже дули холодные ветры. Над городами взвивались флаги со свастикой, хорошо проплаченные пропагандисты из ведомства все того же Колченогого призывали швейцарских немцев к восстанию против французов и евреев. «Пуалю» в касках-адриановках и красноармейцы в буденовских шлемах густой плотной стеной стояли у границ, ожидая лишь приказа. Газеты сходили с ума, политики срочно возвращались из летних отпусков.

В мире, который посмели выкроить себе Тони Курц и Андреас Хинтерштойсер, ничего этого не существовало — и существовать не могло. Только холм, только палаточный лагерь, только покрытый редким лесом склон — и Норванд, их Северная стена. Мир был мал и хрупок, ледяные склоны Огра в любой момент могли сомкнуться, уничтожая дерзких. Большой Мир, жаждущий войны и крови, не хотел отпускать бесстрашных беглецов.

Они об этом не думали, просто смотрели в небо. Тем и прекрасен был их Мир-Стена…

— Безнадежно, Андреас! У Ингрид жених, она собирается к нему в Штаты, уже билет на пароход купила. Там какая-то проблема с наследством, если не выйдет замуж, то ничего и не получит. Как в книжке, ей-богу! А что я? Слесарь — и еще горный гид. Год поработаю — скоплю на колесо от «Испано-сюизы».

— Они все очень маленькие, Тони. Когда ты посмотришь на них с вершины Огра, то поймешь это сразу. Пусть делают что хотят! Наша книга — она совсем другая. «Нас будет ждать драккар на рейде, и янтарный пирс Валгаллы, светел и неколебим…»[70] А как туда добраться, мы оба знаем.

Первой красный «Родстер» увидела Герда. Оглянулась назад, прищурилась.

— BMW 315/1, Roadster, «альпийский гонщик». Шесть цилиндров, первое место на весенней гонке в Нюрбургринге.

Девочка была занята делом. Как только выехали из Берна, она достала блокнот и принялась фиксировать все, что казалось ей достойным внимания. Такового оказалось не слишком много. Город кончился, горы еще не начались. Обычная трасса, не слишком широкая, немецким автобанам не чета. Вокруг лес — сосны, белый песок. Небо, несколько серых туч у горизонта. Смотреть не на что, только на шоссе. А чему на дороге быть, кроме автомобилей?

Марек, о «гонщике» даже не слыхавший, поглядел в зеркальце заднего вида. Оценил, проникся. Лупоглазая красная, в цвет пожарных машин, торпеда с открытым верхом. И спешит, словно на пожар.

— Альпы скоро, Герда. Вот и гонит. Соскучился!

«Альпийский гонщик» его не слишком беспокоил. Кружа по узким бернским улицам и позже, выезжая на трассу, ведущую от федерального города на юго-восток, Марек то и дело поглядывал назад, опасаясь увидеть знакомое черное авто. Пару раз невольно вздрагивал, но тут же успокаивался. Хоть и черное, но другое. Видать, потеряли след.

Полицейские составляли протокол без малейшего азарта. Ни стрельбы, ни грабежа, обычная драка между туристами, к тому же подданными Рейха, личностями с недавних пор заведомо подозрительными. Бдительный портье успел запомнить номера беглецов — немецкие, как и на «Антилопе». Сам «Lorraine Dietrich 20CV», а особенно его боевой раскрас, вызвали немало вопросов. На документ из общества «Сила через радость» взглянули кисло, но придираться не стали.

Отпустили, однако взяли адрес отеля «Des Alpes», велев не покидать территорию Конфедерации до конца расследования.

— Это значит, пока я не состарюсь, — резюмировала Герда.

В городе обошлось, на шоссе тоже. Черное авто словно кануло в воду. Теперь же, когда половина дороги осталась позади, Марек Шадов и вовсе успокоился. «Антилопа Канна» шла на приличной скорости, с каждой секундой удаляясь от Берна, крылья же на автомобиле конструкцией не предусмотрены. Даже на черном.

— Ух ты-ы-ы!.. Ну, помчал!..

Мужчина поглядел в зеркальце и внес поправку. Черному авто крылья не положены, а вот красному… Торпеда!

— Ж-ж-ж-жух-х-х! — и только ветер ударил в открытое окно.

«Антилопа Канна» обиженно рыкнула, но осталась ни с чем. «Родстер» обогнал ее играючи — рванул вперед, прямиком к горизонту. Марек ждал, что «альпийский гонщик» вот-вот оторвет колеса от асфальта и взметнется прямо в полуденный зенит, рассекая послушный воздух, но красная машина не стала покидать грешную землю. Даже скорость снизила, оставшись в пределах видимости — маленькое красное пятнышко на серой полосе асфальта.

Герда, спрятав блокнот, раскрыла маленький дорожный атлас.

— И что у нас впереди?

Впереди было Тунское озеро — длинная неровная капля, протянувшаяся вдоль шоссе. На карте оно замыкалось маленьким кружком с точкой посередине. Дерлиген — причал для «Антилопы». Лежавший в кармане документ предписывал оставить авто именно там. Однако инструкцией следовало пренебречь и ехать дальше — до поворота на юг, на узкую грунтовку, ведущую к Эйгеру. Случайно встреченный полицейский патруль, буде проявит любопытство, легко поверит в то, что владелец авто переехал из Дерлигена в близкие альпийские предгорья. Угонять машину некуда, грунтовка упирается прямиком в подножие Юнгфрау-Великанши.

Шоссе, сосновый лес слева и справа, вдали, серой неясной тенью, зубчатая горная цепь. Машин почти что и нет, сзади одна, спереди тоже — и красная капелька у горизонта. Можно не волноваться, никуда не спешить, не жать до упора на газ…

— Где они нас встретят? — спросила Герда.

Не «могут», не «встретят ли», просто.

Марек Шадов ответил честно, как думал:

— На шоссе мы от них уйдем, у «Лоррен Дитриха» мотор помощнее. Возле озера, в городе и у отеля много людей — и наверняка полиция. Что у нас остается?

— У них, — поправила девочка, глядя в атлас. — Остается грунтовка, Кай. На ней не разгонишься и не развернешься.

Задумалась, подперла подбородок сжатым кулачком.

— И чего мы с ними сделаем? Перестреляем? Ты зря, Кай, патроны из пистолета вынул. Ничего, я новые зарядила.

— Перестрелять не сможем, — не без сожаления констатировал Марек Шадов. — А вот обмануть попытаемся. Передай-ка мне атлас!.. И почему сразу — перестрелять, Герда? Они ведь тоже люди. Достаточно вышибить коленную чашечку.

Учите детей добру!