Крабат

Мельница в Козельбрухе

Это было между Новым годом и Богоявлением, днём трёх Королей. Крабат, парнишка четырнадцати лет, объединился с ещё двумя малолетними нищими сорбами, и, хотя Его Милость Всесветлейший Курфюрст Саксонский запретил под угрозой штрафа побираться и бродяжничать в его августейшества землях (впрочем, судьи и другие чиновники приняли это, к счастью, не слишком всерьёз), они — Три Короля — ходили по окрестностям Хойерсверды от деревни к деревне: соломенные венки на шапках были их коронами, а один из них, смешной маленький Лобош из Маукендорфа, заделался Мавританским королём и каждое утро весь обмазывался печной сажей. Гордо нёс он впереди всех Вифлеемскую звезду, которую Крабат прибил к палке.

Когда они подходили к какому-нибудь двору, то выдвигали Лобоша в середину и пели «Осанна сыну Давидову!» — то есть Крабат лишь беззвучно шевелил губами, потому что у него как раз ломался голос. Тем громче пели колядки двое других, так что всё уравновешивалось.

Многие крестьяне к Новому году резали свиней, а потому щедро одаряли господ королей колбасой и салом. Где-то давали яблоки, орехи и чернослив, иногда медовые лепёшки и ватрушки, анисовое печенье и испечённые звёздочки с корицей.

— Год хорошо начался! — заключил Лобош вечером третьего дня, — можно бы и дальше так до следующего Нового года!

На это два других Величества сдержанно кивнули и вздохнули: «Мы бы не против!»

Следующую ночь они коротали в кузнице Петерсхайна на сеновале; там это и случилось — Крабат в первый раз увидел тот странный сон.

Одиннадцать воронов сидели на шесте и смотрели на него. Он видел, что одно место на шесте свободно, с левого края. Затем он услышал голос. Голос звучал хрипло, он словно шёл из воздуха, издалека, и звал Крабата по имени. Он не осмелился ответить. «Крабат», — раздалось во второй раз — и в третий: «Крабат!» Потом голос сказал: «Приходи в Шварцкольм на мельницу, в убытке ты не останешься!» Тут вороны поднялись с шеста и закаркали: «Слушайся голоса Мастера, слушайся его!»

От этого Крабат пробудился. «Чего только не приснится!» — подумал он, перевернулся на другой бок и заснул снова. На другой день он со своими спутниками двинулся дальше и, когда ему вспомнились вороны, рассмеялся.

Но сон повторился ночь спустя. Снова голос звал его по имени, и снова каркали вороны: «Слушайся его!» Это заставило Крабата задуматься. Он спросил на следующее утро крестьянина, у которого они ночевали, знает ли тот деревню, которая зовётся Шварцкольм или вроде того.

Крестьянин призадумался, услышав название.

— Шварцкольм… — прикинул он. — Ну да — в Хойерсвердском лесу, по дороге в Ляйпе; там есть деревня, которая так называется.

В следующий раз Три Короля ночевали в Гросс-Парвице. Здесь тоже Крабату снился сон о воронах и о голосе, который словно шёл из воздуха, и всё разыгрывалось так же, как в первый и второй раз. Тогда он решил последовать за голосом. На рассвете, когда его спутники ещё спали, вышел он из овина. У ворот он встретил служанку, которая шла к колодцу.

— Передайте от меня привет тем двоим, — поручил он ей. — Мне надо уйти.

От деревни к деревне Крабат расспрашивал дальше. Ветер бросал снежную крупу ему в лицо, каждые несколько шагов ему приходилось останавливаться и протирать глаза. В Хойерсвердском лесу он заблудился, и прошло целых два часа, пока он снова вышел на дорогу в Ляйпе. Вот так получилось, что только к вечеру он достиг своей цели.

Шварцкольм был деревней вроде других деревень в этих краях: длинный ряд домов и овинов по обе стороны улицы, всё утопает в снегу, столбы дыма над крышами, кучи навоза, мычание коров. На утином пруду с громким улюлюканьем бегали на коньках дети.

Напрасно Крабат высматривал мельницу. Старик, нёсший вязанку хвороста, поднимался по улице; Крабат спросил его.

— У нас в деревне нет мельницы, — получил он ответ.

— А по соседству?

— Если ты ту имеешь в виду… — старик указал пальцем через плечо. — На краю Козельбруха, у Чёрной воды — там есть одна. Но… — он прервался, будто уже сказал слишком много.

Крабат поблагодарил его за подсказку и повернул в том направлении, что ему указал старик. Через несколько шагов кто-то дёрнул его за рукав; когда Крабат обернулся, то увидел, что это старик с хворостом.

— Что такое? — спросил Крабат.

Старик шагнул ближе, сказал с настороженным лицом:

— Хотел бы предупредить тебя, юноша. Остерегайся Козельбруха и мельницы у Чёрной воды, что-то там нечисто…

Один миг Крабат поколебался, затем оставил старика стоять и пошёл своим путём, прочь из деревни. Стало быстро темнеть, ему нужно было смотреть внимательнее, чтобы не потерять тропу, он замерзал. Когда повернул голову, увидел, как там, откуда он пришёл, мерцали огни — тут один, там один.

Не разумнее ли было повернуть обратно?

— Ну вот ещё, — проворчал Крабат и поднял воротник выше. — Что я, маленький мальчик? Поглядеть-то можно.

Крабат немного поблуждал по лесу, как слепой в тумане, затем вдруг наткнулся на поляну. Когда он собирался выйти из-под сени деревьев, тучи прорвались, из них выступила луна, всё вдруг залил холодный свет.

И тут Крабат увидел мельницу.

Вот она стояла перед ним, сгорбившаяся под снегом, тёмная, грозная, могучий злобный зверь, что поджидает добычу.

«Никто не заставит меня туда зайти», — подумал Крабат. Затем обругал себя трусом, собрал всю свою отвагу и шагнул из лесной тени на простор. Решительно направился он к мельнице, обнаружил, что дверь заперта, и постучал.

Он постучал один раз, он постучал второй раз — ничего не шевельнулось внутри. Ни одна собака не гавкнула, ни одна ступенька не заскрипела, ни одна связка ключей не зазвенела, — ничего.

Крабат постучал в третий раз — так, что костяшки пальцев заболели.

Снова всё осталось тихо на мельнице. Тогда он на всякий случай нажал на ручку — дверь поддалась, она не была заперта, он вошёл в сени.

Гробовая тишина встретила его — и непроглядный мрак. Дальше, однако, в конце коридора — что-то вроде слабого сияния. Всего лишь отблеск отблеска.

«Где есть свет, будут и люди», — сказал себе Крабат.

Вытянув вперёд руки, он ощупью пробирался дальше. Свет проникал — он увидел это, приближаясь, — через щель приоткрытой двери, которой заканчивался коридор. Любопытство охватило его, на цыпочках подкрался он к щёлке и заглянул внутрь.

Его взгляд проник в чёрную, освещаемую сиянием единственной свечи комнату. Свеча была красной. Она крепилась на черепе, что лежал на столе, занимавшем середину комнаты. За столом сидел огромный, одетый в чёрное мужчина, с очень бледным лицом, будто в извёстке, чёрная повязка прикрывала его левый глаз. Перед ним на столе лежала толстая книга в кожаном переплёте, прикованная цепью, — мужчина читал её.

Тут он поднял голову и уставился перед собой, как будто заметил Крабата через дверную щель. Этот взгляд пронизал парнишку до мозга костей. Глаз у него зачесался, заслезился, комната размылась.

Крабат потёр глаз — тут он почувствовал, как ледяная рука легла ему сзади на плечо, холод проник сквозь куртку и рубашку. В тот же миг он услышал, как кто-то хриплым голосом по-сорбски сказал:

— Вот ты где!

Крабат вздрогнул, этот голос он знал. Когда он повернулся, напротив него стоял мужчина — мужчина с повязкой на глазу.

Как это он прошёл вдруг сюда? Через дверь он, во всяком случае, не проходил.

Мужчина держал зажжённую свечу в руке. Он молча рассмотрел Крабата, затем вздёрнул подбородок и сказал:

— Я здесь мастер. Ты можешь стать учеником при мне, мне один нужен. Ну, хочешь?

— Я хочу, — услышал свой ответ Крабат. Его голос звучал как чужой, будто совсем не ему принадлежал.

— И чему мне тебя учить? Мельничному делу — или всему остальному тоже? — уточнил Мастер.

— Остальному тоже, — сказал Крабат.

Тогда мельник протянул ему левую ладонь.

— По рукам!

В тот миг, когда они ударили по рукам, в доме поднялся глухой шум и рокот. Казалось, он исходит из недр земли. Пол под ногами качнулся, стены начали дрожать, балки и столбы затряслись.

Крабат вскрикнул, хотел броситься прочь — прочь, лишь бы прочь отсюда! — но Мастер преградил ему путь.

— Мельница! — крикнул он, сложив руки рупором. — Теперь она мелет снова!

Одиннадцать и один

Мастер подал знак Крабату, чтобы тот шёл с ним. Без слов освещая путь, он провёл мальчика по крутой лестнице на чердак, где у мукомолов была спальня. Крабат различил в сиянии свечи двенадцать низких нар с соломенными тюфяками, шесть по одну сторону от прохода, шесть по другую, возле каждых — тумбочка и еловая табуретка. На тюфяках лежали скомканные одеяла, в проходе — несколько перевёрнутых скамеек, а ещё рубашки и портянки тут и там. По-видимому, подмастерьев поспешно подняли с постели на работу.

Только одно спальное место не было потревожено, Мастер кивнул на свёрток одежды в ногах.

— Твои вещи!

Затем он развернулся и удалился вместе со свечой.

Теперь Крабат стоял один в темноте. Медленно начал он раздеваться. Когда он снял шапку с головы, кончики пальцев коснулись соломенного венка: а, точно, ещё вчера он был одним из трёх королей — как далеко теперь было то время.

Даже чердак отзывался на грохот и cтук мельницы. На счастье парнишки, он валился с ног от усталости. Едва он лёг на свой тюфяк, как уже заснул. Как убитый спал он, и спал, и спал — пока луч света не разбудил его.

Крабат сел и застыл от испуга.

Одиннадцать белых фигур стояли у его ложа, глядели в сиянии фонаря на него сверху вниз — одиннадцать белых фигур с белыми лицами и белыми руками.

— Кто вы? — в страхе спросил мальчишка.

— То, чем и ты скоро станешь, — ответил один из призраков.

— Но мы тебе ничего не сделаем, — добавил второй. — Мы здесь мукомолы.

— Вас одиннадцать?

— Ты двенадцатый. Как тебя зовут-то?

— Крабат. А тебя?

— Я Тонда, старший подмастерье. Это Михал, это Мертен, это Юро… — Тонда назвал по очереди их имена, затем заметил, что на сегодня достаточно. — Спи дальше, Крабат, тебе могут ещё понадобиться силы на этой мельнице.

Парни залезли на свои нары, последний задул фонарь — спокойной ночи, — и тут же они захрапели.

За завтраком мукомолы собрались в людской. Они сидели, все двенадцать, за длинным деревянным столом; была жирная овсянка, подмастерья ели по четверо из одной миски. Крабат был голоден, он уплетал кашу за обе щеки. Если обед и ужин будут в том же духе, то почему бы не жить на мельнице.

Тонда, старший подмастерье, был статным парнем с густыми, седыми волосами, хотя, казалось, ему не было ещё тридцати, если судить по лицу. Огромная серьёзность исходила от Тонды, точнее — от его глаз. Крабата с первого дня охватило доверие к нему; его невозмутимость и дружелюбная манера, с которой он держался, привлекли к нему Крабата.

— Я надеюсь, мы сегодня ночью не слишком тебя напугали, — Тонда повернулся к парнишке.

— Не чересчур, — сказал Крабат.

Когда он рассмотрел призраков при свете дня, они оказались такими же парнями, как тысячи других. Все одиннадцать разговаривали по-сорбски и были на несколько лет старше Крабата. Поглядывали они на него не без сострадания, так ему казалось. Это его удивило, но всерьёз раздумывать над этим он не стал.

Что заставило его задуматься, так это наряд, который он нашёл на краю нар: вещи, хоть и поношенные, сидели на нём так, будто на него были сшиты. Он спросил парней, откуда у них эта одежда и чья она была раньше, но едва он задал вопрос, как подмастерья опустили ложки и печально на него посмотрели.

— Я сказал что-то глупое? — спросил Крабат.

— Нет, нет, — сказал Тонда. — Вещи… Они от твоего предшественника.

— И? — уточнил Крабат. — Почему он больше не здесь? Он отучился?

— Да, тот — отучился, — сказал Тонда.

В этот миг дверь распахнулась. Вошёл Мастер, он был в ярости, мукомолы втянули головы в плечи.

— Не болтать мне тут! — накинулся он на них и, направив взгляд своего единственного глаза на Крабата, грубо добавил. — Кто много спрашивает, тот сильно ошибается — повтори это.

Крабат пролепетал:

— Кто много спрашивает, тот сильно ошибается…

— Заруби это себе на носу!

Мастер покинул людскую — бац! Дверь захлопнулась за ним.

Парни снова вовсю заработали ложками, но Крабат неожиданно почувствовал, что сыт. Он потерянно уставился на стол, никто не обращал на него внимания.

Или всё же?

Когда он поднял глаза, на него посмотрел Тонда и кивнул ему — хотя едва заметно, но парнишка был благодарен за это. Хорошо, что у него есть друг на этой мельнице — он это почувствовал.

После завтрака мукомолы отправились работать, Крабат покинул людскую вместе с остальными. В сенях стоял Мастер, он махнул мальчишке рукой, сказал: «Пошли!» Крабат последовал за мельником наружу. Светило солнце, было безветренно и холодно, на деревьях лежал иней.

Мастер повёл его за мельницу: там была дверь в задней стене дома, её Мастер и открыл. Они вместе вошли в камеру для муки — низкое помещение с двумя крошечными окошками, залепленными мучной пылью.

Мучная пыль также на полу, на стенах и — в толщину пальца — на дубовой балке, что протянулась под потолком.

— Вымести! — сказал Мастер. Он указал на метлу около двери, затем предоставил парнишку самому себе и ушёл.

Крабат приступил к работе. После нескольких взмахов метлы его окутало густым облаком, облаком мучной пыли.

«Так не пойдёт, — сообразил он. — Когда я дойду до задней стенки, у дверей снова всё осядет. Я открою окно…»

Окна были заколочены гвоздями снаружи, дверь — заперта. Он мог трясти её, стучать кулаками сколько угодно — это не помогало, он был в плену здесь.

Крабат вспотел. От мучной пыли у него склеились волосы и ресницы, щекотало в носу, першило в горле. Это было как дурной сон, которому нет конца: мучная пыль и снова мучная пыль густыми клубами, как туман, как снежная пурга.

Крабат тяжело дышал, он тыкался лбом в потолочную балку, у него кружилась голова. Не бросить ли ему это?

Но что скажет Мастер, если он сейчас просто отложит метлу? Крабат не хотел так запросто с ним расстаться, не в последнюю очередь потому, что боялся лишиться сытной еды. Поэтому он заставил себя мести дальше: вперёд — назад, назад — вперёд, не прекращая, час за часом.

В конце концов, когда минула целая вечность, кто-то пришёл и распахнул дверь — Тонда.

— Выходи! — крикнул он. — Обед!

Мальчишке не надо было повторять дважды, он, пошатываясь, вышел на воздух, тяжело отдышался. Старший подмастерье кинул взгляд на камеру для муки, затем объяснил, поведя плечами:

— Всё в порядке, Крабат, никому вначале не приходится лучше.

Он пробормотал несколько непонятных слов, что-то написал рукой в воздухе. Тут пыль в камере поднялась, будто из всех швов и щелей задул ветер. Белая струйка, словно дым, вынеслась за дверь — над головой Крабата, прочь, к лесу.

Камера была чисто выметена. Она сверкала — без единой пылинки. Парнишка распахнул глаза от изумления.

— Как это делается? — спросил он.

Тонда уклонился от ответа, сказал только:

— Пойдём в дом, Крабат, суп остынет!

То ещё удовольствие

Для Крабата началось трудное время, Мастер немилосердно заваливал его работой. «Куда ты запропастился, Крабат? Там надо несколько мешков зерна затащить в амбар!» и «Крабат, поди сюда! Зерно там, в хранилище — перелопать его, только прямо как следует, чтоб оно не проросло!» или «В муке, которую ты вчера просеял, Крабат, полно мякины! Возьмёшь её после ужина, и, пока не будет чистой, спать ты у меня не пойдёшь!»

Мельница в Козельбрухе молола день за днём, в будни и выходные, с раннего утра до наступления темноты. Лишь раз в неделю, в пятницу, мукомолы освобождались раньше, чем обычно, а по субботам начинали работать на два часа позже.

Когда Крабат не таскал зерно или не просеивал муку, он должен был колоть дрова, разгребать снег, носить воду на кухню, чистить лошадей, вывозить навоз из коровника, — короче, для него всегда хватало дел, и вечерами, укладываясь, наконец, на соломенный тюфяк, он чувствовал себя совсем разбитым. Поясница у него ныла, кожу на плечах натирало, руки и ноги болели так, что едва можно было это вытерпеть.

Крабат восхищался другими подмастерьями. Тяжелая повседневная работа на мельнице, казалось, ничего им не стоила, никто не выматывался, никто не жаловался, никто не доходил до седьмого пота и не сбивал дыхание от работы.

Однажды утром Крабат был занят тем, что расчищал проход к колодцу. Всю прошедшую ночь беспрестанно шёл снег, ветер занёс все тропы и мостки. Крабат вынужден был стиснуть зубы, с каждым броском лопаты чувствовал он острую боль в пояснице. Тут к нему вышел Тонда. После того, как убедился, что они одни, положил руку ему на плечо.

— Не сдаваться, Крабат…

Парнишка почувствовал, будто новые силы прилили к нему. Боль словно улетучилась, он схватил лопату и начал бы с пылом разгребать снег, если бы Тонда не пресёк это.

— Мастер не должен этого заметить, — попросил он, — и Лышко тоже!

Лышко, тощий, как жердь, длинный парень с острым носом, косо поглядывающий, с первого дня не слишком понравился Крабату: шпик — так казалось, ушки на макушке, проныра и пролаза, с ним нельзя было ни мгновения чувствовать себя в безопасности.

— Хорошо, — сказал Крабат и продолжил орудовать лопатой с таким видом, будто ему это стоило больших стараний и усилий. Вскоре после этого мимо прошёл, будто бы случайно, Лышко.

— А, Крабат, обрёл вкус к работе?

— Какой может быть вкус! — пробурчал парнишка. — Сожри помёта — тогда узнаешь.

Отныне Тонда часто подходил к Крабату и потихоньку клал ему руку на плечо. Тогда мальчик чувствовал, как свежие силы переполняют его, и работа, какой бы тяжёлой она ни была, давалась какое-то время легко.

Мастер и Лышко ничего про всё это не знали — и другие парни на мельнице тоже: ни Михал и Мертен, два кузена, оба одинаково добродушные и…