Крах Атласа

I Экзистенциализм

Из портала Гранд-Централ вышел блондин в приметных очках-авиаторах. Его покрывало множество слоев иллюзий: одни были совсем свежие, другие – старые, наложенные пару десятков лет назад. Это была не кустарная маскировка, а перманентные чары для улучшения внешности. Очки его имели призматический эффект. Благодаря ему золотистый блеск по краям переходил в серебристый. Стекла напоминали жемчужину в радужном ореоле, сокровище, созданное бесчувственным океаном. Возможно, очки и привлекли внимание Эйлиф, а может, дело было в том, как блондин посмотрел ей в глаза, в нехорошем ощущении, которое вызвал этот непроницаемый взгляд.

Эйлиф сразу поняла, что это не Нико де Варона, и встревожилась. Впрочем, она решила рискнуть, попытать удачу.

– Смотри, – резко сказала она стоявшему рядом морскому котику. Нет, ну какой он морской котик? Даже не тявкает. Он и не шелки[2], от которых хотя бы есть прок. В ответ ненастоящий котик сделал такое лицо, будто услышал неприятный скрежет. Отчего так, Эйлиф не знала. – Смотри, вон тот. На нем кровь. – Блондина окружала отчетливая аура заклятий, за которыми прятался его тайный дом. От них словно веяло болотными миазмами или дешевой туалетной водой. Хотя блондин наверняка пользовался дорогим парфюмом.

– Это точно Феррер де Варона? Он прикрылся иллюзией? – спросил котик маленькую машинку у себя в ухе. «Ну с какой стати котик? – все недоумевала Эйлиф. – У него и ласт нет». Она уже начинала беспокоиться, что связалась с любителями. – В инструкциях сказано, что цель ниже ростом. Феррер – латинос, брюнет…

На глазах у Эйлиф толпа мягко расступалась перед блондином. Обычно в Нью-Йорке такого не дождешься. Эйлиф подергала за рукав котика.

– Это он. Вперед.

Тот отстранился, высвобождая руку.

– Похоже, трекер дал сбой.

Снова он говорит со своей машинкой. А зря, лучше бы Эйлиф спросил. Она подсказала бы, что выдать именно эту фразу его заставило заклятие. И да, трекер дал сбой, ведь котик – не котик, а простой человек и расплачивается за свою смертность. У него много мускулов и, наверное, отменные боевые рефлексы – в сумме неплохой солдат, вот только не подходит для таких операций. Просто машина убийства, Эйлиф знала много таких, и ни одному еще не удавалось ее впечатлить.

Она не стала ждать, что скажет котику начальник-медит, и рванула в кильватер пустоты за блондином. Брешь в толпе, оставленная его пафосным выходом, еще не затянулась, и следом за Эйлиф в нее нырнули два котика, которые рыскали поблизости. Вот и славненько, сейчас она догонит блондина, и все быстро поймут, что дело нечисто: Николас Феррер де Варона снова обвел их всех вокруг пальца, прислав вместо себя этого… белобрысого, тоже не обычного смертного и несущего на себе печать дома, следы чар на крови.

За спиной шипела машинка котика, но Эйлиф старалась не упускать из виду золотистую шевелюру. Она пробежала под низкой аркадой и вырвалась на улицу.

– Она убегает!

– Мы к этому готовы, нас предупреждали. Сядь ей на хвост…

Она не слушала. Торопилась навстречу свободе… или же смерти.

– Стой! – крикнула она с порога вокзала.

Ее грудной голос разлетелся в воздухе подобно парам. Как же славно было снова им воспользоваться. Для некоторых это казалось магией, для самой Эйлиф – ее сутью, истинным Я, которое она прятала, чтобы выжить, и в котором черпала веру в завтрашний день. А сделки – они ненадежны, с ними есть только сегодня.

Голос Эйлиф накрыл толпу авантюристов, велосипедистов, пригасил бурлящий гнев. Не остановился только человек в серебристых ушных затычках. Эйлиф мельком восхитилась качеством современного корабельного воска, однако быстро напомнила себе о главном. Блондин тем временем встал и опустил плечи, затянутые в белый лен рубашки. Можно было подумать, что ему нипочем духота и влажность утра в преддверии лета, но тут Эйлиф уловила гудение чар. Они роились вокруг блондина, и когда он обернулся, то на лбу его поблескивали бисерины пота. Они стекали прямо на глаза за непрозрачными стеклами.

– Привет, – карамельным голосом произнес он. – Мои соболезнования.

– По какому поводу? – спросила Эйлиф. Она приказала ему остановиться и осталась в живых. Пока что.

– Боюсь, ты пожалеешь о нашей встрече. Примерно как все. – Его подправленные магией губы изогнулись в усмешке, в которой не было ни капли сочувствия. В то же время два морских котика, стряхнув с себя оцепенение, встали по бокам от Эйлиф. Был бы еще от этого прок.

– Он. – Эйлиф кивнула в сторону блондина. Котики синхронно потянулись за оружием, бившим без промаха.

По инструкции велели задержать цель. По условиям сделки требовалось усмирить ее, словно бежавшее из загона животное. Однако жизнь – это не планы стратегов и теоретиков. В жизни многие слова приобретают иные смыслы, и слова Эйлиф – не исключение. Она обещала одно: ключ от дома за чарами на крови. Может, блондин – добыча не оптимальная, но для нее он единственное спасение. Живой, мертвый, связанный или нарезанный звездочками, упиханный по кускам под замок – неважно. Она обещала подношение и только. О сохранности речи не шло. На своем веку Эйлиф заключила много сделок и приучилась внимательно читать пункты договора, прописанные мелким шрифтом.

Для потрошения магия не нужна, хотя в некоторых случаях лишней она не бывает. Поэтому Эйлиф пустила в ход кое-какие чары, для того чтобы удержать блондина на месте. Эйлиф не знала его и потому не испытывала ненависти, однако с легкостью поставила свою жизнь превыше его.

К несчастью, все пошло наперекосяк практически сразу. Эйлиф умела различать малозаметные вещи, микроскопические сдвиги, видела, например, разницу между потребностью и желанием. Она уловила нерешительность стрелка слева: котик замешкался на долю секунды, когда его посетила неприятная мысль. Некий импульс. Чувство утраты, тоска, а то и вовсе боль сожаления.

Кто-то, удивленно сообразила Эйлиф, отбивается.

Еще одна капля пота стекла по лбу блондина и скрылась за цветными стеклами авиаторов. Котик справа от Эйлиф дрогнул пламенем свечки на сквозняке. В гневе или испытав вожделение? Эйлиф сразу увидела это чувство, подметила всплеск страсти, на которую во многом опиралась сама в своих навыках. Эффект призмы – его при определенных обстоятельствах можно было бы принять за перемену настроя. Движение у нее за спиной замедлилось. Больше котиков не пришло и не придет, а двое, стоявшие по бокам, поддались чему-то, что витало в воздухе, и опасно медлили. Теперь они сливались, отвечая на некий легкий и возвышенный зов. Подобно тем же перистым облакам, когда они соединяются, образуя кучевой слой, или минорные аккорды, когда те переходят в глиссандо.

– Беда в том, что ты в отчаянии, – блондин говорил напрямую с Эйлиф, однако она поняла это, лишь не дождавшись выстрелов. Кругом стояла странная, неестественная тишина, покров которой захватил уже и толпу, застывшую как перед стоячей овацией, готовую взорваться единодушными аплодисментами. – Пойми, ничего личного, – добавил блондин, заметив, как Эйлиф запоздало пытается найти выход.

Охваченный параличом, замолк целый квартал. От котиков, пришедших ловить Нико де Варону, толку и правда не было никакого. Эйлиф, видимо, пришел конец.

Нет. Не сегодня, не сейчас.

– В этом тоже, – игриво ответила она, оставив в голове одну-единственную мысль: «Ты мой».

Однако тут в ее напряженный ум скользнул, как та же капелька пота на лбу блондина, другой опасный элемент. Не колебание, а нечто хуже. Легкая боль и досада поспешности. Волнение погони. Экстаз победы. Взмах хвостом. Длинные, тонкие насечки на бедрах – на память о сделках, которые Эйлиф заключала в стремлении изменить жизнь. А потом, уже в самом конце, будто всплеск разбитой о камни волны, – отчетливый образ ее сына, Гидеона.

Она неосмотрительно позволила себе вложиться в попытки сковать волю блондина; открылись трещины души, выступили похожие на пятна ржавчины несовершенства, через которые наружу обязательно проскочит какая-нибудь случайная мысль. Однако во рту блондина почувствовался старый добрый привкус томления, кислинка желания. Обычно Эйлиф ее хватало, чтобы приоткрыть окно возможности, и в этот раз она успела выхватить винтовку из рук котика.

Она будет охотником, а не жертвой, пусть даже только в этот раз.

Эйлиф навела ствол на блондина и положила палец на спуск. В голове прибоем загудели древние проклятия.

– Идем со мной, – приказала она сладким, как песня сирены, голосом, в котором слышалось обещание чего-то старого и в то же время нового. Эйлиф успела достаточно прощупать блондина и знала: он подвержен обычным смертным желаниям, боится разочарований и разбившихся грез. Ему оставалось сделать то же, что и всем остальным, и поддаться.

Блондин приспустил очки, показав лазурно-голубые глаза. Точно аквамариновые волны манящего моря. Эйлиф заметила, что один из котиков рыдает, охваченный внезапным восторгом. Другой рухнул на колени. Водитель такси что-то пел, видимо, какой-то гимн. Некоторые прохожие припали губами к земле. Блондин сопротивлялся Эйлиф, одновременно, как ни странно, выводя из строя всех, кто ее окружал. Словно бы удерживая вместе половинки вселенной или сшивая волны с песком.

Только потратив уйму сил, Эйлиф осознала, что магия блондина нисколько не слабеет. Многие расходуют на чары ресурсы, слабо представляя себе границы собственных возможностей, транжирят запасы, которых, как они думают, никогда не лишатся. Однако блондин, видимо, привык опустошать себя. Он точно знал, сколько энергии можно выдать и когда следует остановиться.

– Что ты с ними делаешь? – спросила Эйлиф, даже в такой роковой момент не устояв перед любопытством. Она не могла не восхититься ремеслом коллеги.

– О, выучил тут недавно один классный фокус, – ответил блондин, явно польщенный. – Обезвреживание через обезболивание. Круто же, правда? Вычитал в одной книге месяц назад. Короче, без обид, но тебе пора. Мне надо свести счеты с одной мстительной библиотекой, совершить правосудие. Уверен, ты можешь меня понять.

Слегка покачиваясь, он сделал шаг навстречу. Вблизи Эйлиф заметила, что глаза у него налиты кровью, а один зрачок раздулся черным бездонным колодцем. Выходит, не так уж и легко блондину дается выживание. Эйлиф коснулась его липкой от пота щеки. Как русалка она узнала зов грядущего кораблекрушения. Поняла, что впереди ее ждет столкновение и темный водоворот пучины.

– Ты кого-то без конца защищаешь, – услышала она размышления блондина. – Отчего мне кажется, будто я его знаю?

Краешком гаснущего сознания Эйлиф сообразила, что уронила винтовку, потеряла последний шанс, и что вот-вот молитва смолкнет. Блондин вручил ее в руки судьбе, хоть и непреднамеренно, и еще он откуда-то знает Гидеона.

В этот момент котики зашевелились, и блондин отвлекся, однако на долю секунды Эйлиф удалось вновь привлечь его внимание. Она знала: он скроется еще задолго до того, как окончательно развеются его чары, но в нем ощущалось нечто такое, что ей надо было увидеть, понять.

– Посмотри на меня, – сказала Эйлиф. Взгляд его голубых глаз не сулил ничего хорошего и в то же время был полон сожаления. В нем чувствовались тьма и злоба, целеустремленность, гнев – словно хаотичные брызги крови на древних чарах.

Она буквально услышала ход часов, пульс приближающейся смерти. Его конец был близок, как и ее.

– Сколько тебе еще осталось? – с трудом спросила она.

Блондин издал грубый смех.

– Полгода, если верить тому, что мне поведали. И я, к несчастью, верю.

Сверкнули клинок и его оскал во тьме.

– Люблю, когда рок настигает нас, – сказал блондин, глаза которого к тому времени совершенно почернели. – Разве он не романтичен?

– Да, – прошептала Эйлиф.

Эта жизнь – не жизнь, а выживание в обмен на свободу, якорь,

и вот он рывками

идет во тьму,

а там глаза,

его глаза.

– Эйлиф, – позвал другой голос. Знакомый, старый и не такой елейный. – Твое время вышло.

Из бескрайних глубин океана пробилась знакомая краснота. Из расселин времени и снов вопреки всему появился знакомый красный гроссбух.

Эйлиф попыталась бежать, но Счетовод снова нашел ее.

Впервые русалке было нечем торговаться. Ей нечего было предложить, нечего пообещать. Не о чем стало петь лживую песню сирены. Насечки на бедрах, эти долговые отметки алели во тьме как деления шкалы, намертво приковав ее к неизбежному исходу. И вот он пришел, ее конец.

Принц, он же аниматор, был в бегах. Ее сын пропал. Последнее дело, которое могло бы списать ее долг, похищение блондина, и то провалилось. Дом с книгами, окруженный чарами на крови, тот, который Эйлиф пообещала Счетоводу, – очевидно, плодит монстров. Эйлиф понимала это, как ни один другой нелюдь.

Впрочем, это уже неважно. Для нее все кончено. Она решила насладиться недолгими остатками жизни. Времени ей хватит с лихвой, чтобы бросить проклятие-другое или же сделать предупреждение.

«Люблю, когда рок настигает нас, – подумала Эйлиф. – Разве он не романтичен?»

– Забирай себе мой долг, – щедро разрешила она Счетоводу, услужливо улыбаясь. – Наслаждайся, у него своя цена. Теперь и за тобой должок. Придет день, и ты увидишь свой конец, блаженного неведения тебе не светит. Увидишь, как грядет твоя смерть, и будешь не в силах остановить ее.

И, видно, потому что она отринула страх, впервые ей удалось разглядеть в бесформенной тени Счетовода проблеск чего-то золотого. Какого-то украшения. Крохотной руны, символа на своеобразных очках. По форме она напоминала птицу, спускающуюся в гнездо.

Ах, нет, это не символ, это буква: «У».

Губы Эйлиф растянулись в улыбке, но тут воронка тьмы сомкнулась вокруг нее, накрыла, как волна, свинцом ворвалась в легкие, и Эйлиф полетела в беззвучное ничто.

Приглашение доставили ночью, сунув под дверь нью-йоркской квартиры, или, может, с утра, спозаранку, когда Нико проснулся, а вернее, встал, потому что не сомкнул глаз. Все по науке: белый конверт прямо-таки дышал чистотой, однако был адресован Николасу Ферреру де Вароне без каких-либо церемониальных деталей. Ни причудливой восковой печати, ни манерного герба – вообще никакой показушности. Видимо, пышность осталась в пределах поместья, которое он покинул накануне, а здесь, во внешнем мире, действовали призывы к оружию со смутным намеком на корпоративность.

Чего он, собственно, ждал от Александрийского общества? Трудно сказать. Нико завербовали втайне, попросили убить человека, обещав взамен раскрыть величайшие секреты вселенной, – и все это в угоду чему-то всеведущему, древнему и таинственному. А еще каждый вечер по сигналу гонга их созывали на ужин, так что в целом эстетика оставляла ощущение какого-то сумбурного сочетания партийных требований и испытаний огнем.

Однако сильнее удивило – и встревожило – второе приглашение, адресованное не кому-нибудь, а Гидеону (без отчества) Дрейку.

– Итак. – Женщина за столом, Махровая Англичанка лет за сорок, щелкнула мышкой и вопросительно посмотрела на Нико. Тот поерзал в офисном кресле, к которому липли ляжки. – Нам нужно обсудить кое-какие рутинные вопросы, мистер де Варона, о чем, я думаю, Хранитель вас предупреждал. Хотя в вашем случае приглашение, боюсь, носит более… требовательный характер, – заметила она, взглянув на сидевшего рядом с Нико Гидеона. – Учитывая обстоятельства, которые, как я полагаю, вам известны.

Пол у них под ногами задрожал, но, к счастью, кроме Гидеона, никакая другая сторона не стала бы упрекать Нико за эту крохотную магическую несдержанность. Ограничилось тем, что все дружно взглянули на настольный светильник слева от Нико.

– Ну знаете, что говорят о тех, кто много думает… – начал было Нико, но тут Гидеон едва заметно качнул головой, одарив приятеля редким, но исключительно категоричным взглядом а-ля Дрейк. – Простите, – поправился Нико. – Продолжайте.

– Думаю, мистер де Варона, я могу смело утверждать, что это рекорд, – заметила англичанка, вроде бы Шэрон. «Шэрон Уорд, директор по логистике и снабжению», так и было написано на табличке, аккуратно стоявшей перед ней на столе. Тем же шрифтом было выведено «Атлас Блэйкли, Хранитель» на карточках, которые с помпой вручали всем рекрутам. Впрочем, упомянутый директор по логистике и снабжению даже не потрудилась как следует представиться. Вообще, с тех пор, как Нико вошел в ее кабинет, она почти не говорила.

– Мы не первый раз имеем дело с противоправными действиями посвященных, – пояснила Шэрон. – Однако впервые они имели место в течение суток с момента выпуска, поэтому…

– Постойте, чего? – перебил Нико, но тут Гидеон вопросительно и одновременно предостерегающе свел брови. – Противоправные действия?

Шэрон покликала мышкой, изучила что-то на экране, а после по-деловому взглянула на Нико.

– Кажется, вы причинили ущерб муниципальной собственности на несколько миллионов евро, на глазах у людей.

– Я… – Объективно все так, но на интуитивном уровне Нико понимал: где-то тут неточность. – То есть я, это…

– И еще вы стали причиной смерти трех медитов, – продолжала Шэрон. – Двое из них, кстати, служили в ЦРУ.

– Ладно, – уступил Нико, – гипотетически я виноват. Но прямо ли? Во-первых, это они пришли за мной, – напомнил он, – а потому, если так подумать, то я действовал в целях само…

– Прошу прощения. – Шэрон с высокомерным видом обернулась к Гидеону. – Полагаю, вы тоже в ответе за одну из смертей.

– Что? – спросил Нико. Ему вдруг стало душно, а все потому, что он ощутил испуг… с опозданием минут на пять, наверное. – Гидеон не был…

– Да, – уклончиво согласился Гидеон. – Одна смерть на моей совести.

– Вы Гидеон Дрейк, – сказала Шэрон, директор по логистике, чей тон начисто убил всякую симпатию, какую Нико мог бы к ней испытать. Сперва он еще хотел сделать комплимент ее безупречному кардигану – под конец беседы, которая, как он надеялся, завершится полюбовно, возможно, даже за чашечкой чая, – однако успел передумать. – И к тому же, – продолжала Шэрон, – не посвященный александриец.

– Как и вы, – заметил Гидеон.

– В общем-то, да. – Шэрон поджала губы. – Однако я считаю, что одно из этих утверждений – вопрос относительный, тогда как второе – совершенно точно нет.

– Постойте, так вы непосвященная? – спросил Нико и недоуменно взглянул на Гидеона. – Как ты узнал? Откуда он это знает? – уже тверже спросил он у Шэрон, когда понял, что Гидеон прибег к одному из своих излюбленных приемов: хитрому молчанию. – Да нет же, вы посвященная, ведь мы в штабе Общества, так?

На некоторое время все забыли о Нико. Шэрон пялилась на Гидеона, в спокойном взгляде которого читалась легкая враждебность, и словно бы перебирала в уме варианты, как ему напакостить. Еще большее недоумение эта ситуация вызывала потому, что Гидеон изменил своей обычной вежливости.

– Само собой, Александрийское общество крайне не заинтересовано в возможных проблемах с законом, каковые могут последовать за событиями данного рода. – Теперь Шэрон обращалась исключительно к Гидеону, что пугало своей необычностью. – Под защитой находятся посвященные. Посторонние – нет.

– Воу-воу, полегче, – сказал Нико, подаваясь вперед. Обшивка скрипнула: то ли кресло было новое, то ли в нем редко сидели. А может, его и вовсе обтянули дерматином. Значения это, конечно, не имело, просто усиливало смутное чувство, будто происходящее… отстой и фальшивка. – Вы же в курсе, что на меня напали, верно? – напомнил Нико. – На меня охотились, а Гидеон спас мне жизнь. Это, мне кажется, чего-то да стоит…

– Разумеется, мы приняли это во внимание, иначе он бы сидел не здесь, – сказала Шэрон.

– А где тогда? Хотя ладно, забейте, можете не отвечать, – поспешил оговориться Нико. Шэрон и Гидеон одновременно взглядом дали ему понять, что уж об этом-то он должен и сам догадаться. – Я думал, что вы позвали нас сюда помочь!

Шэрон невыразительно посмотрела на него зелеными глазами. Они были почти бесцветные. Ей бы стоило воспринимать как комплимент то, что Нико думал сейчас только о ее глазах, ведь она ему не нравилась. Наверное.

– Мистер де Варона, в данный момент вы в парижской тюрьме?

– Я… нет, но…

– Вас вызывала лондонская полиция?

– Нет, но все равно меня…

– В данный момент вам грозит какая-то опасность или, быть может, уголовное преследование?

– Так нечестно, – огрызнулся Нико, уловив в ее словах пассивную агрессию. – Мне постоянно что-то угрожает. Кого угодно спросите!

– Значит, мы закончили, – не дожидаясь ответа Шэрон, произнес Гидеон и скрестил руки на груди. – Нико отделается предупреждением, а я… просто не сяду, что уже можно считать победой. – Нико запоздало заметил, что Гидеон вовсе не хамит, а только старается вести себя по-деловому. Он знал, что идет на переговоры, тогда как сам Нико ждал совета или хотя бы сочувственного предупреждения.

Яйца всемогущие, неудивительно, что все называют Нико ребенком.

– Полагаю, кого-то ждет провал в памяти? – намекнул Гидеон.

Не успела Шэрон раскрыть рта, как Нико снова вмешался:

– Хрен я дам копаться в мозгах у моего друга. Нет, и все тут.

Слегка ошеломленная его тоном, Шэрон произнесла:

– Мистер де Варона, прошу прощения…

– Послушайте, раз уж вы не посвященная, а в делах Общества участвуете, то, я уверен, и Гидеону можно сделать поблажку. – Даже не оборачиваясь, Нико знал, что на лице Гидеона сейчас застыло выражение крайнего скепсиса. Таким образом, друг просил его заткнуться, однако это не работало прежде, не сработает и сейчас. – Ладно, не поблажку, но… какой-то компромисс должен быть. Может, взять его на работу? – предложил он, выпрямившись так резко, что светильник едва не грохнулся со стола. – В библиотеку. Архивариусом или еще кем. Позвольте мне поговорить с Атласом, – добавил Нико. – Или с Тристаном. – Его, пожалуй, просить бессмысленно, но вдруг? Что, если Тристан поразит всех до полусмерти, ответив согласием? Кстати о смерти – за Тристаном должок. – Уверен, кто-нибудь придумает дельный вариант. К тому же у Гидеона есть рекомендации из НУМИ. Вы только свяжитесь с деканом…

– Мистер де Варона, – перебила Шэрон, покосившись на светильник: настольная лампа грозила вот-вот превратиться в груду осколков. – Если не возражаете…

– На меня покушались! – Нико истерично вскочил на ноги. – Может, вы не заметили, Шэрон, – он неумышленно произнес ее имя с насмешкой, – но Общество не торопилось за меня вписаться. Я же думал, что нас именно поэтому и позвали! – прорычал он.

Потолочное освещение замигало, а пол даже всколыхнулся раз-другой, из-за чего на ближайшей полке упал аккуратный ряд книг.

– Вы обещали мне богатство, – бушевал Нико. – Обещали силу и потребовали отдать за нее все. – Книги посыпались на пол одна за другой, а люстра опасно закачалась. – Говоря обо всем, я подразумеваю действительно все. В итоге только Гидеон и пришел мне на выручку. Поэтому сейчас, – покойся с миром, портрет, висевший на стене, – мне кажется, у меня есть право на требование, а то и на два!

Светильник наконец с грохотом упал на пол, развалившись на три больших осколка посреди моря мелких частиц. А один или два афтершока от тектонических сдвигов, вызванных истерикой Нико, опрокинули то, что еще стояло.

Наконец земля перестала содрогаться, и некоторое время в кабинете царила зловещая тишина. Шэрон раздраженно цыкнула и что-то набрала на компьютере. Подождала.

– Ладно, – коротко сказала она, метнув взгляд в сторону Гидеона. – Временное размещение. Никаких архивных привилегий, кроме тех, которые запросит Хранитель. А он может их не запросить вовсе.

Некоторое время Гидеон молчал. Молчал и слегка потрясенный Нико. Он, конечно, привык добиваться желаемого, хотя бы отчасти, но к подобному готов не был.

– Ну? – поторопила с ответом Шэрон, чью безупречную прическу слегка присыпало потолочной побелкой.

– Заверяю вас, привилегий я не жду, – следя за танцем хлопьев в воздухе, чуть насмешливо ответил Гидеон.

– Вас будут отслеживать. – Шэрон смотрела на него с невозмутимым спокойствием. Вернее, как рассерженный, но уставший бюрократ, которому больше хочется пойти домой, чем устроить Гидеону ад. – Вас и каждую йоту магии, которую вы сотворите. Каждую мысль у вас в голове.

– Ой, ну хватит, – попросил Нико и, фыркнув, обернулся к Гидеону: – Никто не станет за тобой следить. То есть они – может быть, но Атлас – точно нет, ему плевать.

– Хранитель вам не друг, – строго напомнила Шэрон и наконец посмотрела с невообразимой холодностью на Нико. – Что касается вас…

– Да-да?

Нико прямо не верилось, что все прошло так гладко. Нет, он, конечно, ожидал немного иного, а точнее низкопоклонства, подобострастных заверений в помощи, что Атлас Блэйкли отзывался о нем очень лестно и что впереди у Нико светлое будущее… Короче, обычных вещей, которых он привык добиваться хотя бы частично. На мгновение ему, правда, показалось, будто все идет не по плану. Однако капелька жесткости сработала как нельзя блестяще. Если не лучше, а это уже кое о чем да говорило.

«Варона, ты спятил? – сладко пропел в голове знакомый несносный голос. – Гидеона ни фига не пустят в Общество. Это тебе не пижамная вечеринка, дурак! Ты хоть слышишь, что я тебе говорю?»

– Постарайтесь хотя бы до конца этой недели не попадать в неприятности, мистер де Варона. – Шэрон бросила быстрый взгляд на пол. – И, черт вас дери, верните мне лампу.

«Вот так так», – самодовольно подумал Нико.

Какой же он все-таки везучий засранец.

Вчера. Неужели это случилось только вчера? Еще не увидев Либби, Нико уловил на ветру запах дыма, но отвыкнув жить в одном мире с ней, не дал себе вспомнить, чего следует ждать. Целый год он искал ее, не желая мириться с утратой. Лелеял зияющую бездну в душе, рожденную пониманием того, что он ведь и правда – нет, ну а вдруг? – не тот, кто любую проблему вертеть хотел на волшебной палочке. Либби всегда подозревала это, чем бесила Нико, и если бы оказалась права, то могла бы и не вернуться, а если бы она не вернулась, Нико ведь – нет, ну а вдруг? – лишился бы некой частички себя. Навеки.

Несостоявшийся убийца, один из тех, которые напали на него при выходе из парижского портала, лежал, бездыханный, у его ног. Во рту еще стоял привкус пота, крови и поцелуя с лучшим другом. Сердце не уняло бешеный бег, и пульс гремел в унисон с Гидеоновым, но тут Нико ощутил запах дыма, и все разом вернулось: страх, надежда. Минувший год его жизни маятником качнулся в обратную сторону и замер в верхней точке.

«Варона, надо поговорить».

Это Гидеон подхватил Либби, когда она лишилась чувств. Гидеон, который вновь заслонил собой Нико от опасности. Гидеон, который произнес фразу, сразу ставшую у Нико одной из пятерки любимых (остальные четыре когда-то с блеском выдал он сам), после того как подарил ему поцелуй, ставший одним из пяти лучших в его жизни. Да что там, занявший первое место, и это – по оценке того, кто целовался с Парисой Камали. Поцелуй буквально отдавал мармеладными мишками и холодным потом. Нико по-прежнему не мог отделаться от пьянящего ощущения безмятежного сна, наполненного восторженным пением птиц. Однако остатками незамутненного ума понимал, что ни хрена не соображает.

– Ну вроде дышит, – как всегда прагматичный, произнес Гидеон и тут же добавил: – На ней мужской кардиган.

Мысли в голове текли медленно, сделавшись вязкими, словно пудинг, словно жидкая грязь. Голос Гидеона превратился в тихий, но знакомый звон, тогда как Нико перечислял в уме приметы худшего в мире человека: каштановые волосы, искусанные ногти, не по размеру большая одежда явно с плеча того, кто питает болезненное пристрастие к сарказму и имеет проблемы с папочкой. А еще Либби точно прибыла из одного британского поместья.

– И, кстати, – произнес Гидеон, – нам не стоит опасаться… полиции?

– Ох, крутить мне яйца, – ответил Нико, и время вдруг потекло быстрее, когда он, моргнув, вернулся на землю. Парижский пешеходный мост частично обрушился, и булыжники сыпались в Сену, словно крошки печенья с бороды великана. – По ходу, надо валить. Да, надо. – Нужно было сотворить что-нибудь этакое, но вся кровь отлила от головы в другое место и связно мыслить не получалось.

– Это верно, – согласился Гидеон, – вот только девушка без сознания, трупы…

– Ты верно подметил, это повод встревожиться. – В голове у Нико сейчас активнее прочих работали две извилины: одна громко указывала на Либби, вторая возбужденно кричала о том, как здорово целуется Гидеон. – Может, нам просто… бежать?

– Да, точно, хороший план, – почти не колеблясь, ответил Гидеон. Потом снова взглянул на Нико, и на щеках у него расцвели румяные пятна-близнецы. Господи, с каких пор у Нико к нему чувства? Он не помнил, не мог сказать, когда произошла перемена, определить, когда именно в груди забил фонтан эйфории такой силы, что заткнуть его могло лишь головокружение при виде безвольно повисшей руки Либби. Гидеон закинул Либби себе на плечо и осторожно, но быстро пошел прочь.

Пошел? Так ведь они же не смертные. Да, портал работает лишь в одну сторону, однако это еще не повод опускаться до чего-то обыденного вроде топтобуса.

– Погоди, – пробормотал Нико, хватая Гидеона за плечо и резко подаваясь влево. То, что тот безропотно позволил увлечь себя за край моста, многое говорило о состоянии его ума, но сообразит это Нико лишь позднее. Он мыслил туго, он целовал Нико, вот ведь два идиота. Нико же в тот момент выправил притяжение, чтобы обеспечить им самый достойный путь к побегу, на какой сподобился, взглянул на Гидеона и – господи, помилуй! – широко улыбнулся.

Либби пришла в себя спустя несколько минут, как раз когда они подходили к остановке парижского общественного транспорта. Оказалось, у нее случился небольшой обморок, чисто для драмы. Нико прямо так ей и высказал, едва она очнулась, не став ждать, пока Гидеон поставит ее на ноги. Его первые слова буквально звучали так: «Знаешь, фитилек театральности можно было прикрутить ровно вполовину, ничего бы не изменилось». На что она ответила прищуром серых глаз, короткой паузой, а после, когда уже полагалось выдать колкую (колковатую) заготовку… резко и шумно проблевалась Нико под ноги.

– Долго же ты это в себе держала, – спокойно заметил Гидеон, за что удостоился шального удара в живот. Это Нико задел его, когда попятился и врезался спиной в фонарный столб.

– Как ты? – спросил Нико у Либби, не имея представления даже, о чем говорить с женщиной, возвращение которой поразило его подобно внезапному открытию третьего глаза или появлению новой октавы в певческом диапазоне. Либби согнулась пополам, цепляясь, чтобы не упасть, за левую руку Гидеона. За верхние две руки, если быть точным.

– Нормально, нормально. – Выглядела Либби далеко не нормально, однако этот комментарий Нико хватило ума оставить при себе. – Надо идти.

– Ты о другом говорила. Терпит или прямо сейчас уладим? Ты хотела потолковать, нет? – напомнил Нико. Неловкость момента просто зашкаливала. У него в голове крутилось тысяч так восемь вопросов, но первым делом он отчего-то спросил: – Это Тристана?

– Чего? – Либби подняла на него затуманенный взгляд, утирая губы рукавом того, в чем Гидеон чуть раньше опознал мужской свитер.

– Ничего. Ты… ты из поместья? Была в доме? – Да, она явно прибыла оттуда, отличная дедукция, Нико. Соображалось тяжко, но так ведь он потратил много сил. И толика логики стала подвигом. Либби как-то странно взглянула на него, потом стрельнула глазами в сторону Гидеона. – О, так он в курсе, – объяснил ей Нико, и Либби скорчила в ответ усталую мину. – А что? Ну тебя, Роудс. На меня покушались, поэтому, думаю, мне можно было…

– Кто? – Она сосредоточенно прищурилась.

Нико пожал плечами.

– Пока рано делать выводы. – Ладно, как бы там ни было… – Поместье, – напомнил он. – Нам… может, туда вернуться? Или…

– Нет, пока не стоит. – Либби покачала головой, шумно сглотнула и поморщилась. – Твою мать, – пробубнила она, прикрывая губы ладонью. – Мне нужен кофе.

Нико толкнул Гидеона в грудь, заставив его попятиться в узкий переулок, а в следующий миг из-за угла показалась полицейская машина.

– Роудс, – сказал он, схватив Либби за локоть и увлекая ее за собой, – сильно сомневаюсь, что у нас есть время кофейничать…

– Заткнись. Просто идем, и все. Туда, где безопасно. – Она вырвалась и побежала… как только может бегать человек, у которого все мускулы свело судорогами, а за плечами остался скачок во времени на дистанцию в три десятка лет. – В Нью-Йорк, к тебе на квартиру.

– Ты аренду платил? – поинтересовался Нико у Гидеона, когда они кинулись следом за ней.

– Ну да, а как же? Я там живу, – ответил Гидеон.

– Ты настоящий мужик, – сказал Нико, и они заскользили по Парижу: странная троица, плывущая на облаке дыма. – Роудс, – запыхавшись, позвал Нико, когда они остановились и затесались для маскировки в толпу туристов, которая бурлила у портала близ Лувра. – С тобой точно все нормально?

Этот вопрос он повторит еще не раз за время возвращения в Нью-Йорк… где что-то странное творилось с Гранд-Централ. Портал, которым они обычно прибывали в город, закрыли из-за нарушения безопасности. Нико запоздало поймет, что это как-то связано с Каллумом, но тогда их перебросило на полицейский блокпост. Там пришлось сотворить небольшие чары иллюзии, а Гидеону пустить в дело все свое умение вести диалог. Впрочем, Либби и так явно не собиралась ничего говорить – до тех пор, пока они не убедятся, что хвоста нет.

Заговорила она – ну как заговорила, что-то бросила для отмазки, – лишь когда они переступили порог бывшей квартиры Нико (где он глубоко вдохнул доносившийся снизу бодрящий аромат алу-бхаджи[3], ощутил наконец, что все чары на своих местах и ничего в целом мире не сможет больше навредить ему, пусть по его следу и идут правительственные агенты).

Только спросив дважды, дома ли Макс (его не было), и сердито взглянув на полную тарелку хумуса, который Нико заставил съесть, Либби вроде как созрела для полноценного разговора.

– Тут наведены какие-нибудь чары?

Еще бы, до одури! Нико чуть не сдох, творя их, однако ни Либби, ни Гидеону знать этого не полагалось.

– Ага.

– Они точно устоят? – Либби красноречиво выгула брови, и как раз в этот момент с улицы донесся вой полицейской сирены. Впрочем, это же Манхэттен. Здесь такое не редкость.

– Обижаешь, Роудс, но вообще да.

– У нас проблема, – наконец объявила Либби, потом чуть нахмурилась, посмотрев на Гидеона, и шепотом продолжила: – С Обществом. С… условиями договора, – напустив туману, уточнила она, – которые мы, шестеро, не исполнили.

– Во-первых, Гидеон не глухой, – сказал Нико, но Гидеон очень учтиво сделал вид, будто не слышал этого замечания, – и, во‑вторых, ты о чем? Атлас сказал тебе что-то такое?

– Забудь про Атласа. – Она впилась зубами в ноготь большого пальца. – Не стоило ему доверять. – Она посмотрела в спину Гидеону, который, громко насвистывая, удалился в кухню.

Из уважения к ее заговорщицкому тону Нико подался ближе.

– Не стоило ему доверять, потому что?..

– Хотя бы потому, что он пытается уничтожить мир, – отрезала Либби. – И, похоже, именно для этого нас и завербовал. Мы должны устроить для него этакий конец света. Но я не о том хотела поговорить. – Она впилась было в ноготь, но тут же брезгливо одернула себя и обратилась к Нико: – У нас два выбора: убить кого-то из потока, пока архивы не убили нас, а это, по идее, может произойти в любой момент, либо же вернуться в особняк и остаться там. До тех пор, повторюсь, пока архивы не решат нас убить. Если прежде Атлас не уничтожит мир, – пробормотала она.

– Я… – С таким выбором Нико не был согласен в принципе. Он взглянул на Гидеона, который в это время что-то агрессивно мычал себе под нос. – Ты уверена? Ну насчет того, чтобы убить кого-то из наших? – Он-то позволил себе слабость уверовать в то, что они избавились от этого пункта, однако сей благостный самообман, кхм, похоже, закончился. Вот прямо сейчас. Все шестеро были живы и существовали в одной и той же вселенной, а это, подумал, размышляя над изложенным Либби раскладом, Нико, – большая проблема. В ретроспективе их предыдущее исполнение воли архивов – когда был устранен один из членов потока, пусть и исключительно по стечению обстоятельств, – выглядело пугающе неполноценным.

Нико не хотел признаваться самому себе, но весь прошлый год, пока он занимался самостоятельными изысканиями, что-то будто тянуло из него силы. Может, таким образом библиотека взимала обязательную плату со своих обитателей, или же то был результат неисполненных обязательств, но какой халявы он ждал? Даже теоретически ничего подобного тому, что они творили в стенах архивов, нельзя добиться без разрушения чего-то другого, притом в больших количествах.

У всего, чего они достигли благодаря членству в Обществе, была цена, и от внимания Нико де Вароны не укрылось, что кому-то в конце концов придется ее заплатить.

– Ну все может быть и не так, – сказала Либби таким тоном, будто повторяла сказку на ночь или особенно страшную ложь. – Мне это сказал Атлас, а ему верить нельзя. – Она взглянула на Нико в упор. – Но в данный момент я рисковать не хочу. А ты?

Нико не слушал ее, мысленно вернувшись к бессмысленному спору, который вел вроде бы с Рэйной несколько месяцев назад. Похоже, она уже тогда что-то подозревала. В груди гулко, будто стрельнувший вхолостую мотор, екнуло сердце. Видимо, Рэйна все знала, еще когда упрекнула Нико в том, что он не желает убивать никого ради сохранения ее – или собственной – жизни.

– Ну я… вряд ли, но…

– Кстати об Атласе. Ты, смотрю, не сильно встревожен. – Либби смотрела на него с нескрываемым раздражением. – Ты ведь понимаешь, что он попользовал нас, да? Ты четко расслышал, что мы были нужны ему для эксперимента, который буквально уничтожил бы вселенную?

– Да, Роудс, я тебя услышал… – А если бы она не перебила, он бы сделал замечание-другое, о том, как сладко снова слышать ее голос.

– И что, пустячок вроде конца света тебя ни капли не трогает? – Она начинала беситься. Довольно быстро, если учесть, сколько времени прошло с момента ее возвращения. Всего пара часиков, а она уже желает ему сдохнуть.

– Какого ответа ты ждала, Роудс? Да, ситуация далеко не идеальная. – Нико честно пытался угадать, что именно она хотела бы слышать. – Впрочем, – продолжил он и тут же понял, как сглупил, потому как мычание Гидеона с кухни приобрело предостерегающе лихорадочный тон, – вряд ли технически это можно назвать «попользовал». Он в любом случае должен был завербовать новых членов Общества, тебе так не кажется?

– Ты серьезно? – зашипела Либби, и у Нико даже стало теплей на душе.

– Ну…

Она еще даже не назвала деталей – если вообще знала о таковых (что вряд ли), хотя кто-кто, а уж Либби так первой придумала бы план спасения при малейшей и даже туманной угрозе катаклизма, – однако у Нико зрело чувство, будто ему точно известно, что именно на кону. Если только предыдущий год его жизни не был чередой на первый взгляд маловероятных совпадений, он точно понимал цель исследований Атласа: мультивселенная. Возможность существования множества миров, в доказательство которой и сам Нико весь бесконечный прошлый год вносил лепту.

А вообще, разве без апокалипсиса не доказать существование мультивселенной? Нико сверился с собственным моральным компасом – который, чего греха таить, работал не совсем так, как прежде, – но ответа не нашел. Только не к месту захотелось поспорить по этому поводу с Тристаном, Парисой или Рэйной. Да хоть бы и с Каллумом: его советы тоже не лишены своей прелести.

– Мне кажется, я знаю, о каком эксперименте ты говоришь. Он связан с многомирием, – объяснил наконец Нико, а Либби нахмурила брови, выражая скорее гнев, нежели смущение. – Но ведь Атлас просто стремится выяснить, под силу ли ему это, так? Это лишь эксперимент, а не кровавая борьба за вселенское главенство.

На краткое, никому больше не заметное мгновение Нико почудилось, что Либби знает более тонкие детали эксперимента, что она, возможно, задавалась теми же вопросами, и в ней пробудился точно такой же фундаментальный интерес. Нико хорошо ее знал – так же, как базовые законы движения, – и помнил, что в душе она академик, маниакально любопытный, решительно настроенный найти ответы на тьму своих вопросов. Об этом ее качестве Нико помнил прекрасно, поскольку сам разделял его. Как и Либби, его определило инстинктивное стремление понять тьму вещей, голод, глубоко коренившийся в них обоих изначально.

А в следующее мгновение Нико вдруг совершенно ясно и остро осознал: Либби Роудс в точности знает, чего так горячо и отчаянно добивается Атлас Блэйкли, и что она жаждет тех же ответов. Впрочем, ему могло и показаться.

Однако во взгляде Либби проявилась злость, и подозрения на время отступили.

– Варона, если затея Атласа как-то связана с многомирием, то это куда больше, чем просто эксперимент. Просто так мультивселенных не открывают.

– Ты уверена? – парировал он. – Ведь, как я помню, мы совершенно случайно создали червоточину, а еще черную дыру, а еще весь прошлый год я как бы между делом совершал Тристаноубийства…

– Смертоубийства! – крикнул с кухни Гидеон.

– Нет, я все заранее продумывал, – возразил Нико и снова обратился к Либби: – Так, ладно, погоди. Ты проделала весь этот путь, чтобы сообщить мне, будто Атлас – плохой дядька?

– Да не будто, он и есть злодей, – зашипела Либби. – И да, раз уж ты заговорил об этом, то я правда проделала такой путь именно ради этого. Именно за этим я весь прошлый год готовилась к тому, чтобы с риском для себя вернуться сюда. Это – единственная причина, по которой меня… – Она поджала губы, торопливо отведя взгляд, а значит, думала, не открыть ли некую мрачную правду, выставив заодно себя в неприглядном свете, но в последний момент передумала. – Забей.

Ну уж нет, такого ответа он не примет. Она не для того зашла так далеко, чтобы в последний момент съехать с темы. «Следующий ход, – с неповторимым самодовольством подумал Нико, – за мной».

– Причина, по которой тебя – что? – надавил он. – Похитил Эзра?

Либби резко вскинула голову.

– Кто тебе сказал?

Гидеон аж застыл на месте.

– М-м, Роудс? Прости, что говорю только сейчас, но я вообще-то не глупый, – ответил Нико, раздраженный тем, что, во‑первых, она задала этот вопрос, а во‑вторых, что приходится отвечать. – Или ты забыла, как я помог тебе сюда вернуться?

На этот счет, кстати, оставалась еще уйма вопросов, и с каждой минутой – ведь Либби не думала отвечать – их становилось все больше. Причем касались они не столько судьбы этого мира, сколько природы мира Либби, а следовательно, и мира Нико. Либби нервничала, суетилась, ей откровенно не помешало бы с месяцок отоспаться и восполнить баланс жидкостей. И вообще, мать учила Нико, что нельзя допрашивать даму, особенно если она пребывает в раздрае после того, как бежала из тюрьмы во времени. Поэтому Нико не поддался импульсу колоть ее дальше, хотя внутренний голос – у обладателя которого были песочные волосы и на редкость здравое суждение – настоятельно советовал продолжать.

– Роудс, – начал Нико, и ему показалось важным сказать (и пусть он потом сгорит со стыда): – Знаешь, я по тебе очень скучал.

Вот теперь ему удалось по-настоящему привлечь внимание Либби. Они посмотрели друг другу в глаза, и усталость постепенно сменилась чем-то похожим на тепло. Дружеское, искреннее. Неподдельное.

Открывшись, Нико гадал, кто же из них первым пойдет на попятную. Где-то на площадке четвертого этажа адский чихуахуа сеньоры Сантаны издал полный экзистенциальной тоски лай.

– Я думаю… – Либби шумно – не то от тоски, не то от страха – сглотнула. – Я думаю, нам надо выбрать второй вариант. Если ты готов к делу.

– Второй вариант? – Он не слушал ее, когда она говорила, или же слушал, но вполуха.

– Да. Тот, в котором мы продолжаем работать на благо архивов и никого не убиваем. – Внезапно Либби показалась ему изможденной и немного потерянной. Нико отметил: она больше не обдумывает возможность убить его или возможность того, что он убьет ее. Видимо, теперь их союзу ничего не грозило.

– Это сработает? – спросил Нико, который и правда в душе не знал ответа.

– Атлас протянул так долго потому, что держался вблизи архивов. Может… и нам повезет? – Либби пожала плечами. – Так мы хотя бы выиграем немного времени. Пока мы сами пользуемся библиотекой, не придется опасаться, что кто-то другой захватит мир. К тому же там, я думаю, будет безопасно. – Она вновь отвлеклась, глядя в окно, на полную жизни улицу, и будто высматривая там признаки грядущего рока. – Безопаснее, чем здесь.

Назревало нечто недоброе, и Нико это чувствовал. Либби Роудс много о чем недоговаривала; вряд ли все то, о чем она предпочла умолчать, было так же связано с миссией, как и причина, по которой она якобы к нему обратилась.

Нико гадал, в чем же состоит ее настоящий план и так ли это важно. Он не горел желанием возвращаться в дом, жадно пивший из него силы, но и куда податься еще, что делать, он тоже не знал. Весь прошлый год он отчаянно торопился вырваться из своей аристократической клетки, однако теперь, оказавшись за ее пределами, не понимал, чего вообще хочет. Может, в том-то и фокус, причина, по которой он не мог по-настоящему возненавидеть Атласа Блэйкли? По которой все еще испытывал не страх, а любопытство? Может, Атлас с самого начала знал, что без проекта, без цели Нико неполон. Без направления, без недоказанных теорий Нико не видел смысла жить и работать. Ну, ладно, обрел он силу, что дальше? В широком смысле Нико всегда плыл по течению, блуждая в потемках.

За исключением, разве что, одного момента.

Наконец наступил вечер, и солнце садилось за горизонт. За недолгий срок успело произойти очень многое: еще утром Нико собрал манатки и распрощался с Атласом Блэйкли, наставником, которого не признавал, и человеком, которому отчаянно хотел доверять. Но вот вернулась Либби, и Нико заново обрел некий фундаментальный кусок себя, а скоро он станет еще на день старше. Еще на день мудрее, на день ближе к концу.

Прямо не верилось, что солнце наконец-то садится. Нико заметил его блеск краешком глаза.

Ладно, мысленно обратился он к вселенной. Вперед, к множеству миров.

Ладно, послание получено.

– Чур, без Гидеона я никуда, – предупредил он.

Штаб-квартира Общества, куда Нико и Гидеон послушно явились тем утром, располагалась в том самом здании, в которое Нико, еще ни о чем не подозревая, пришел по приглашению Атласа Блэйкли два года назад, спустя всего несколько часов после выпуска из НУМИ. Либби оставили дома; после долгих уговоров и увещеваний она все-таки согласилась поспать на диване; по поводу моральной стороны этой диспозиции друзья со вкусом (и совершенно молча) поспорили, однако в конце концов победили более выразительные аргументы Нико в пользу надежности его крутых защитных чар. Только сейчас, вернувшись, Нико вспомнил этот глянцевый блеск мрамора и ощущение казенного благолепия, которое, впрочем, разительно отличалось от впечатления, неизменно производимого поместьем и его архивами. По сравнению с ними офис выглядел стерильным, на манер приемного покоя в больнице или банковского вестибюля.

Нико даже не вспоминал чувства смутного подозрения, будто его кидают, до того самого момента, когда завершилась его и Гидеона судьбоносная встреча со всемогущим директором логистики и снабжения Шэрон. Нико совсем не ее ожидал увидеть за безликой маской всеведущего Общества. Шэрон и правда обращалась с ним, как с назойливым ребенком, которого отправляют спать без десерта, – совсем как декан Брикенридж, – но бюрократический аппарат александрийцев больше напоминал антиутопическую колбасную фабрику.

Значит, вот что ждало его по достижении (предположительно) недостижимого? Вот что однажды заставило Гидеона спросить, кто именно платит по счетам за его пагубный стиль жизни? В заключение Шэрон спросила Нико о планах, будто карьерный консультант для хронических достигаторов.

– А выбор у меня есть? – устало поинтересовался Нико в ожидании, что ему укажут, куда пойти и кем стать.

– Да, – с плохо скрываемым презрением ответила Шэрон. – Да, мистер де Варона, именно это и дает членство в Александрийском обществе. То, что до конца жизни вы сможете выбирать это и все остальное.

Тут очевидно стоило ответить, мол, быть так называемым александрийцем значит не просто обладать свободой выбора, но еще следить, чтобы никто не тратил время без пользы для Общества. Фраза Шэрон стала… самое меньшее, откровением. Ее не волновало, создаст ли Нико новый мир, уничтожив этот. Ее беспокоило только то, чтобы Нико, наделенный поистине чудесной магией – незаменимой и несравненной, позволившей добиться немыслимого, недостижимого, – не шагнул с какого-нибудь балкона, поддавшись сладкому зову манящей бездны. Ведь тогда вложения не отобьются. Это будет непростительная трата ресурсов, которая не окупится. Придется заполнять кучу бумажек…

Итак, обещание было сдержано, надежда оправдалась, и на этом фоне меркло даже надменное и жутковатое сверкание мраморных вестибюлей. Взглянув на все это более проницательным взглядом Гидеона, Нико подумал, не стоило ли с самого начала задать побольше вопросов. Допустить мысль, что Общество, архивы и Атлас Блэйкли – это три разные, самостоятельные сущности, у каждой из которых собственные планы; что тайная организация, разумная библиотека и человек просто пользуются общими богатыми ресурсами, разделяя одно основное желание – заполучить нечто, неотъемлемо принадлежащее только Нико.

Не совершил ли он два года назад непоправимую ошибку, не оттолкнув руку Атласа Блэйкли и не спросив: давай-ка, брат, начистоту, что тебе от меня нужно?

Что тебе нужно от нас?

Нико со вздохом ударил локтем по кнопке вызова транспорта назад до Нью-Йорка и снова подумал: реально ли в одиночку уничтожить мир? На первый взгляд невыполнимо. И если честно, история знала много примеров, когда такое пытались осуществить. Не только мужчины, но и женщины. Равноправие, как-никак. Мир, в понимании Нико, уничтожить было не так уж и просто, по крайней мере в метафорическом смысле. Всякий раз после очередных выборов человечество как будто становилось на грани. Наверняка где-то в мире действует комендантский час, многим сходит с рук убийство или более страшные преступления; только-только кое-как восстановили озоновый слой… Быть может, мир и сам по себе день за днем умирает?

«Только не так, – устало ответила у него в голове Либби. – Мы с тобой разные, и Атлас знает об этом. Уверена, ты и сам в курсе».

В недрах земли возмущенно зарокотало, однако в мыслях Нико ответил Либби без высокомерия: «Если мы – разные, Роудс, то, наверное, и поступать можем по-разному. В конце концов, у нас есть выбор».

– Тебе не приходило в голову, что я могу просто не захотеть с тобой? – тихо спросил Гидеон, прервав его внутренний монолог, в котором он уже начинал откровенно показушничать.

Нико моргнул, прогоняя охватившие его на время грезы, и взглянул на друга. Он пока еще не понял, стоит ли волноваться из-за этого вопроса.

– Честно? Нет.

Гидеон невольно расхохотался.

– Верно. Конечно.

– Там и ты будешь в безопасности, – напомнил Нико, и это, очень кстати, было правдой. – Чары защиты от нелюдей в особняке я ставил лично. О матери тебе волноваться не придется.

Гидеон пожал плечами, но что он имел в виду, Нико не понял.

– А как же Макс?

– И верно, – отшутился Нико, – как он будет ренту платить?

По словам Гидеона, Макса вызвали к себе в летнюю резиденцию предки, а такое приглашение не отклоняют. Нико с Гидеоном старались вспоминать об этом пореже, однако все трое знали, что широко шагать – штаны порвешь, поэтому губу стоило закатать.

– Да ладно, мы же туда ненадолго.

– Ты, – покачав головой, уточнил Гидеон. – Ты – ненадолго. Это ты по условиям договора можешь свободно перемещаться туда и обратно. А вот мне придется сидеть под домашним арестом по условиям твоего Общества.

Хотелось возразить: «Я и сам, вообще-то, очень даже могу помереть, если надолго оставлю поместье, по крайней мере, так считает Либби. У меня больше договор о подряде, заключенный под давлением!» Но когда наконец открылись двери портала, Нико пристально, испытующе взглянул на Гидеона. Он искал в его глазах горечь или отвращение, но не нашел, как, впрочем, и ничего, что его поддержало бы.

– Хватит тебе впутываться в мои глупости, – сказал он в конце концов и вошел в кабину.

Гидеон опустил взгляд на карточку, которую все еще держал на ладони, словно раненую пташку. Очень знакомую карточку.

«Атлас Блэйкли, Хранитель».

– Или позволить им промыть тебе мозги? – спросил Нико, снова нажимая кнопку вокзала Гранд-Централ. Гидеону выдали те же инструкции, что и ему: в течение суток собрать вещи и явиться в поместье. Только справедливости ради Нико, как александрийца, ждали знания, власть и слава. Гидеона – нечто, больше похожее на программу защиты свидетелей, на должности архивариуса или лаборанта Атласа Блэйкли, с символическим окладом.

– Да что бы ты еще сделал? – вроде как искренне ответил Гидеон. – Но, как бы там ни было, ты нужен Либби, я уверен.

– Мы оба ей нужны, – поправил Нико.

Снова раздался звоночек. Кабина прибыла по назначению.

– Ты, – упрямо возразил Гидеон на фоне шума толпы у входа в устричный бар.

Солнце успело закатиться и вновь взойти, а Нико с Гидеоном так и не обсудили произошедшее накануне. Поначалу не хотели говорить об этом при Либби, но когда она уснула, засомневались в уместности диспута. Все еще грело изнутри приятное, похожее на легкое опьянение чувство, будто ты получил именно то, чего не хватало. Как если бы заказал пиццу, четко зная, что именно пицца придется кстати. Остался невысказанным лишь один вопрос: отлично, на сегодня сойдет, но захочешь ли ты пиццу завтра? И вот он обломал бы весь кайф. Ответить на него было, разумеется, невозможно.

Обычному человеку.

– Послушай, – заговорил Нико, покидая вокзал. Вчерашний инцидент с безопасностью замяли, и всем свидетелям магически стерли память. – В прошлый раз ты исчез для меня, потому что я не вписал тебя в свои закидоны. На этот раз я вписываю тебе насильно, потому что исчезать тебе не позволено. Усек?

– Думаю, следовало учесть немного больше нюансов, – заметил Гидеон и, стрельнув взглядом на камеры наблюдения, повел Нико менее приметным путем. – Например, ты собираешься узнать мое мнение? Или решать, что мне делать и куда идти? До самого конца моей жизни, сколько бы мне ни осталось.

– Я не говорил, что я альтруист. – Нико рискнул бросить взгляд на Гидеона. На ходу он барабанил пальцами по бедру, испытывая смесь страха (перед очередным покушением) и неловкости (от признания). – И, для протокола, ты сам сформулировал свое положение. И сам будешь виноват, если я все не так понял.

Нико подумал, а не зарывается ли он? Не делает ли именно то, что ему постоянно вменяла в укор Либби: бросается в омут с головой, совершенно не заботясь об остальных причастных? В общем-то, да, все именно так. Он это признавал, поскольку не был начисто лишен того, что позволяет замечать несовершенства и сомнительные грани собственной личности. И возможно, особенно жестоким казался его выбор действия – хотя того просто требовала реальность, – потому как этот самый выбор был крепко завязан на особенностях личных желаний Нико. Он настаивал, будто без Гидеона от мести архивов им не уйти, убеждал Либби, якобы магия Гидеона полезна, и в принципе не лгал. Само возвращение Либби доказывало исключительность ума и надежность Гидеона. Однако неприглядная сторона правды заключалась в том, что больше года Нико страдал сердечными муками и предпочел бы запереть Гидеона в стенах загородного английского поместья, лишь бы не повторять болезненный опыт.

Они молчали всю дорогу, пока не вернулись в свой квартал.

– Что ж, это последний мой день на свободе, – заметил Гидеон. – Чем займемся?

– Выпытаем у милашки Элизабет, какого хрена стало с Фаулером, – предложил Нико. – Может, сыграем в бери карту из колоды, если останется время.

Он искренне надеялся отшутиться. Хотя не был уверен, что прокатит, потому как уже не знал, какие теперь действуют правила. Его чувства напоминали экономику какой-нибудь страны в период мощной инфляции.

– Хорошо, – ответил Гидеон.

У подъезда Нико остановился, как обычно обходя выводок шпаны возле магазина у дома, и укоризненно уставился на Гидеона.

– Ты меня ненавидишь? – строго спросил он.

– Нет.

– Должен же ты испытывать хоть какие-то негативные чувства.

– Есть один момент, а то и два, – согласился Гидеон. – Тут и там.

– Ну и? Выкладывай. Te odio tanto[4]. Je te déteste tellement[5]. – У Нико вдруг перехватило горло. – Просто скажи.

В глазах Гидеона заплясали веселые огоньки.

– Говори, Гидеон. Я же знаю, ты хочешь…

– Ты знаешь, все норм. Можешь сказать. Я не против.

У Нико сжало в груди.

– Не против чего?

Гидеон посмотрел на него в упор. Он владел непростительным даром читать мысли, не будучи при этом телепатом, а потому Нико не знал, чем себя выдает.

– На самом деле ты хочешь вернуться туда, – подсказал Гидеон. – В то место, которое якобы ненавидишь, о чем говорил мне уже тысячу раз.

– Что, прямо так и говорил? Не сказал бы, что ненавижу его…

– Дело не только в доме. – Гидеон еще раз ненадолго присмотрелся к нему. – Ты хочешь, Нико, хочешь провернуть эксперимент, о котором вы с Либби говорить не желаете. Я знаю, мысленно ты уже приступил к вычислениям, это видно по тому, как ты обсуждаешь замысел, а ведь ты просто так, вполсилы ничего не делаешь. Либо занимаешься чем-то с полной отдачей, либо не занимаешься вовсе.

В голове у Нико тонко завыла сирена, сигнал об опасности, но он игнорировал его, как и прочие тревожные знаки, к которым вообще-то имел привычку прислушиваться. Руководствуясь тем, что в эгоистичном порыве посчитал верой, он отвернулся от предупредительных неоновых вспышек и направил корабль прямиком в бурю.

– Так ты… – Нико откашлялся. – Думаешь, не стоит пытаться?

Некоторое время Гидеон смотрел на него молча, и за это же время Нико успел перебрать в голове множество вариантов того, как все может пойти не так. Бесконечные, безграничные вычисления, которые он упростил ради понятной статистики: в девяноста восьми, если не в девяноста девяти случаях из ста все кончалось плохо.

Для обыкновенного человека.

– Нет, нет, конечно, – сказал наконец Гидеон. – Но даже если бы и думал, то если я тебе нужен, Николас… – Он пожал плечами. – Je suis à toi[6]. Я и мой истекающий срок жизни.

«Ты и твой истекающий срок, Гидеон, – они мои…»

– Ты уверен?

– Я знаю, кто ты. Знаю, как ты любишь. Особняки, поместья, идеи… Люди. Все это неважно. – Гидеон снова пожал плечами. – Что бы ты ни дал мне, этого хватит.

От негодования у Нико сжало горло.

– Все не так. При чем тут… Говоришь как об огрызках, объедках, но это куда больше. Понимаешь, о чем я? Это… оно куда… глубже, и для тебя я…

– Знаю, я же говорил, я все знаю, – рассмеялся Гидеон. – Или ты думал, что я, прожив с тобой так долго, не научусь понимать тебя?

– Я не знаю, но это не… с другими все как-то… – Нико засмущался, не хотел, чтобы на него так смотрели. – Гидеон, причина… все дело в тебе, – попытался он объяснить и тут же опустил руки. – Ты мой… талисман, не зна…

В этот миг он ощутил воздействие чужой магии. Страх того, что они так и не скажут друг другу заветных слов и Гидеон проживет жизнь, ничего не узнав, на время заставил Нико позабыть о том, что с недавних пор на него покушаются. Он слишком долго не озирался, расслабился. Зато сейчас зарычал, сделал резкий рывок и перехватил летящее в него заклятие, остановил едва заметное воздействие. Быстро осмотревшись, обнаружил источник – очередного убийцу, готового спустить курок. Он поджидал у подъезда. Новая немезида, подосланная Форумом – или кто там еще желал ему гибели из филантропических побуждений, – коварно облачилась грузчиком и складывала ящики с лапшой и горячими чипсами у крыльца любимого магазинчика Нико.

Он подавил яростный рык и мысленно обезвредил оружие. Это в теории. На практике же он просто обратил пушку вафельным рожком, а после взмахом руки перенес себя и Гидеона наверх, в квартиру, за искусно защищенную чарами дверь.

Вот, значит, какой теперь будет жизнь, мрачно думал Нико, если он отмахнется от предупреждений Либби и предпочтет остаться здесь. Придут за ним архивы или нет, он будет шарахаться от собственной тени, постоянно оглядываться, пытаясь рассмотреть, кого еще пустили по его следу. Ну что это за выбор? Нико станет жить как Гидеон – если у того вообще есть жизнь, с такой-то мамашей. Кстати, Эйлиф тоже нельзя списывать со счетов, несмотря ни на что. Она знает, где их искать. А если уж нельзя верить парням из магазина у дома, то какой смысл вообще хоть чем-нибудь заниматься?

Нико обернулся к Гидеону, чтобы поделиться с ним мыслями, совершенно забыв, о чем он говорил, когда его перебили.

– Что?

Гидеон смотрел на него с теплой светлой улыбкой.

– Гм? Ничего.

– Ничего?

– Ничего.

Нико смутно припомнил, что ему не дали признаться, и решил, что это Гидеон таким образом уходит от ответа. Нет, правда, хуже него на свете никого нет.

И лучше тоже.

– Болван, – в отчаянии произнес Нико, ухватив Гидеона за щеки и неловко, порывисто поцеловав его. – Гаденыш мелкий.

Гидеон выдохнул, и выдох этот был столь желанен и великолепен, что когда Нико наконец открыл глаза, то испытал подъем, от приторности которого его чуть не вырвало.

Кстати… Он огляделся в поисках королевы дурочек.

– Роудс, как и предсказывал кое-кто гениальный, я вновь вернулся со щитом, – объявил он, просовывая голову в гостиную. – Хоть ты и говорила, что это будет…

Однако на диване было пусто. Вместо Либби там лежала записка.

– …невозможно, – договорил Нико, подскакивая к аккуратно сложенному пледу и недовольно хватая послание.

Я уже сказала, что намерена сделать. С тобой или без тебя, мне все равно.

– Крутить мне яйца, – выругался Нико и, развернувшись, увидел, как Гидеон неспешно покачивает головой. – Ну что, пакуй вещи, Сэндмен. Я дико разозлюсь, если мы пропустим хренов гонг.

Просто не верилось, что в кабинете Атласа Блэйкли – Хранителя Александрийских архивов, утраченных знаний, за которые тысячи людей готовы убивать, – есть стационарный, мать его, телефон. Аппарат в беспощадной своей абсурдности трезвонил, как бы напоминая: вот ты мнил себя всемогущим, согласился открыть портал в иной мир по приказу того, кто сделал чуть больше, чем просто намекнул, будто для взрослого мужчины ты представляешь собой печальное и вместе с тем жалкое зрелище. Ну не глупо ли, малыш? Не грусти, присядь и съешь лучше печенюшку.

Тристан, с чувством полноправного хозяина кабинета, которое усердно (но без фанатизма) попытался задавить в себе, взял трубку.

– Алло?

– Доктор Блэйкли, – произнес ясный мужской голос, – это Форд из отдела кадров. Простите за беспокойство, однако вы не ответили на последнее письмо. В курсе ли вы…

– Это не доктор Блэйкли, – перебил Тристан, раздраженный то ли самой мыслью о том, что приходится общаться с отделом кадров, то ли тем, что ему вообще звонят. Он уже год с лишним как оборвал связи с внешним миром, а те, с кем все же приходилось общаться, пытались по большому счету убить его.

Кстати, с каких пор Атлас – доктор? Или они все получили степень, просто Тристану, как обычно, никто не удосужился сообщить?

Он откашлялся и уточнил:

– Это Тристан Кейн, новый исследователь.

Повисла долгая пауза.

– Верно ли я понимаю, что мистер Эллери больше не работает на доктора Блэйкли?

– Да, мистер Эллери, – «загадочным образом куда-то исчез», – исполнил свои обязательства перед архивами.

– Ах, вот как, – раздраженно протянул собеседник; Тристан его прекрасно понимал. – Нужно будет внести соответствующие поправки. Об этом полагалось уведомить незамедлительно, но, видимо, у Хранителя было дел невпроворот. – Сарказм! Приятно узнать, что в отличие от Тристана есть еще люди, которые не мучают себя вопросами типа «а не совершил ли я ужасную ошибку, пустившись в очередные поиски смысла?» – Скажите, вам уж выдали всю необходимую документацию?

– Простите, так вы, значит, из отдела кадров? – рассеянно уточнил Тристан. Кадры – это ведь приказы, бланки, налоги и вычеты… Нечто из давнего сна или прошлой жизни. Тристану в голову не приходило, что в Обществе есть отдел, который заключает трудовые договоры, и что сам он, формально, сотрудник.

– Да, – ответил Форд таким тоном, будто Тристану полагалось без промедления сдохнуть, сделав им обоим огромное одолжение. Что тоже было понятно. – Доктор Блэйкли у себя?

– Сейчас нет. – Конечно же. – Ему, – Тристан скрежетнул зубами от унижения, – что-нибудь передать?

Оставалось надеяться, что Далтон не занимался подобными делами ежедневно, хотя, наверное, стоило заранее поинтересоваться, прежде чем необдуманно соглашаться на роль исследователя при том, кто склонен пропадать без объяснений.

– Это конфиденциально. – В голосе Форда угадывались скука и рассеянность. – Вы уверены, что он не может подойти к телефону?

– Сейчас он недоступен. И я не знаю точно, когда его ждать. – Неуловимый, Хранитель постоянно пребывал в движении, словно ртуть, о чем Тристан подозревал и в чем давно убедился. Однако в плане человеческих качеств встречались ему типы и похуже.

В кармане завибрировал мобильник. Тристан достал его, взглянул на сообщение и снова скрипнул зубами. Спрятал гаджет обратно.

– Можете спокойно оставить сообщение мне. Так или иначе я все узнаю.

Представителю отдела кадров потребовалось совсем немного времени для того, чтобы побороть в себе британскую приверженность протоколу.

– У нас новый кадр, – уступил наконец Форд. Победа, мрачно отметил про себя Тристан, чувствуя, как ускоряется пульс. – Архивариус.

– Архивариус? Здесь? – Он мысленно вздохнул, осознав, что констатирует очевидное. – В архивах?

– К архивам у него будет доступ уровня непосвященного, мистер… простите, как, вы сказали, вас зовут?

– Кейн. Тристан Кейн. Так он не посвященный?

– Оставляю это на ваше с доктором Блэйкли обсуждение. Если у него возникнут вопросы, прошу связаться с офисом.

– Но…

– Приятного вечера, мистер Кейн. – С этими словами Форд из отдела кадров повесил трубку. Наверное, еще и чопорно поджал губы.

Тристан вернул трубку на рычаг и нахмурился, а за дверью кабинета послышалась мягкая поступь.

– Кто звонил?

Обернувшись, Тристан увидел Либби. Она держала в руках кружку чая, одетая в плотные шерстяные носки, подвернутые у голых лодыжек, в его свитер и боксеры. Что стало с ее вещами, Тристан не знал. В свою комнату Либби пока не заглядывала, да и, похоже, не горела желанием туда возвращаться. Как будто заперла и забыла в ней предыдущую версию себя.

– Отдел кадров, – ответил Тристан, и Либби закатила глаза.

– Очень смешно. Так кто это?

– Я не шучу, это правда отдел кадров. Видимо, Александрийское общество не лишено приземленных элементов типичной корпорации.

Он отвернулся и уперся руками в крышку стола. Подождал, но Либби так и не приблизилась. В ней чувствовалась какая-то нервозность, пугающая непредсказуемость, но вместе с тем было ощущение, будто Либби не хочет, чтобы Тристан копался в этом.

– Боже, стоило ожидать, – раздраженно запыхтела она. Подобного он тоже не замечал за ней прежде, но причиной постоянной взвинченности считал себя. – Ты рассказал им про Атласа?

– Решил, что ты была бы против.

Она постояла в дверях еще некоторое время, а потом шагнула к нему. Опустила взгляд в пол.

– Ты знаешь, где все остальные?

– Знаю только, куда они вчера отправились. – Мобильник свинцовым грузом оттягивал карман. – Если им хватило сообразительности, они все уже скрылись.

– А как же Далтон?

– Думаю, он с Парисой.

Либби подняла на него взгляд.

– Ты говорил ей о моем возвращении?

Мог бы. Технически любой из них мог когда угодно поговорить с кем-то из остальных, даже с Рэйной, которая вроде не стремилась поддерживать связь, но и контактов не обрывала. Тристан даже не знал, что у нее есть телефон, пока она сама молча не вбила в его мобильник свой номер.

Как и стоило ожидать, именно Нико уговорил всех установить безопасную систему связи на пятерых.

– Идет охота, так что, если за нами еще и следят, потребуется надежный способ коммуникаций, – сказал он и пустился в дебри объяснений какой-то техномантской кроличьей норы, в которую сам сиганул в два пополуночи накануне.

– Ты знаешь, что почти все коммуникации осуществляются через один и тот же медитский сигнал? – Это включилась в разговор Париса, предположительно пытаясь подколоть Рэйну, которая мысленно отметила, что в техномантии электромагнитная энергия – это база.

– Некоторые медитские каналы принадлежат правительству, и это, само собой, проблема, а большинство частных сетей – в собственности «Эссекс» или «Нова», – заметил Нико и взглянул на Каллума, который отсалютовал ему гренком, – ну вот, короче, я типа и наладил нашу собственную.

Тем не менее возможность общаться с кем-то еще не означала желание делать это.

– Мы с Парисой… не больно-то разговариваем. – Тристан помассировал шею, не зная, как объяснить Либби, из-за чего между ними раскол, и стоит ли вообще объяснять, как естественно расходятся два человека, которых, кроме секса, ничего, в общем-то, не связывало. – Пока тебя не было, многое изменилось.

Блеск в глазах Либби чуть потускнел.

– Ну да, – сказала она и отвернулась. Потом молча вышла в коридор, словно бы внезапно вспомнив, что и не думала сюда заходить.

Тристан проводил ее взглядом, гадая, не стоит ли поговорить кое о чем. Нико напомнил бы, но Тристан – не Нико, чему он, среди прочего, был несказанно рад. По крайней мере, так он себе почти всегда говорил, хотя в моменты вроде этого злился на себя за импульсивное желание подумать, как поступил бы на его месте Нико.

Тристан снова достал из кармана мобильник и взглянул на экран, проверил последнее сообщение. В нем была фотография: пончик крупным планом на фоне узкой булыжной мостовой. Тристан вернулся к первому снимку из целой серии, которую ему в формате микроблога, отчета о ежедневных делах и образе жизни, с особым цинизмом начали присылать еще вчера.

На фото буйная шевелюра золотела на фоне туманного серого неба, а уголок невозможно идеального рта изгибался в усмешке. Слева виднелся знак, на котором поблекшей бронзой было написано «Виселичный холм», и темнел смазанный силуэт черного худи, – словно бы кто-то проходил мимо, когда наспех и небрежно делали снимок.

Это Каллум Нова снялся перед пабом, принадлежавшим папаше Тристана.

Тристан пристально смотрел на селфи – твою мать, селфи, ну надо же! – готовый нажать кнопку «Ответить». Потом все же решил поразмыслить, прикинуть, как лучше всего поступить. Стереть и забыть? Не прощать? Выбор, определенно, разумный. Тристан, конечно, придумал достойный ответ, и не один, но все они бледнели по сравнению с первым вариантом.

«Так вот, значит, каким все видят твой нос? Любопытно».

«Поздравляю, ты явно все еще мной одержим».

«Вот как открою мир, в котором ты не родился, а после вернусь в этот и кончу тебя. Lol».

Тристан шумно выдохнул и, сунув мобильник обратно в карман, быстрым шагом вышел из кабинета. Тихонько притворил дверь и, постепенно ускоряясь, поднялся по лестнице.

– Роудс?

Как он и думал, дверь в его комнату была приоткрыта. С порога он даже мельком разглядел внутри Либби. Это была не его прежняя спальня в западном крыле особняка, где он больше не жил. Там через восемь лет, когда прибудет очередной поток избранных, поселят кого-то другого: новички встанут там, где стоял Тристан, и им скажут то же, что говорили ему, – о том, какие все они необыкновенные.

Тристан перебрался в восточное крыло, в старую комнату Далтона. Она была просторнее, а в гостиной, по словам Атласа, до недавнего времени умещались горы книг, материала, собранного за десять лет исследований. Теперь же гостиная больше напоминала скелет, и Тристан задержался, всматриваясь в ее странную пустоту.

– Вообще-то я и не ждал, что он останется, – сказал ему накануне Атлас. – Но раз уж книг больше нет, то, определенно, Далтон ушел.

В голосе Атласа сквозило что-то похожее на усталость. Он производил впечатление человека разностороннего, разочарованного и, возможно, печального – в конце концов, они с Далтоном прожили в этом доме больше десяти лет, – однако Тристан чувствовал, что грани его личности не так уж противоречивы. Порою боль бывает проста и незамысловата: предательство – отстой; время съесть пудинг и эгоистичненько похандрить, прочувствовать поражение. Несомненно, великий Атлас Блэйкли знал вкус неудачи.

– Я думал, он вам нужен, – сказал тогда Тристан, бросив взгляд на Атласа. К тому, что Атласу Блэйкли можно в принципе доверять, он так и не привык. Однако в тот момент к месту пришлось бы сочувствие или нечто похожее. Доверяешь, не доверяешь, но прояви поддержу. Это важно, необходимо.

Сам вложил свою судьбу в руки Атласу Блэйкли. Теперь будь добр, следи, чтобы он их не опустил.

Похоже, и Атлас понимал это.

– Далтон и правда мне нужен. Однако у меня есть результаты его исследований, которые отчасти восполняют потерю, – устало объяснил он. – Я знаю, что ответ на мой вопрос: да. И таким образом, Далтон, возможно, вернется, – если мои подозрения касательно природы оправдаются. Полагаю, думать так – излишне оптимистично, но пока что на его счет я не ошибался.

– Не думаете, что у Парисы могут быть собственные виды на исследования Далтона? – Тристану не верилось, что она вместе с Далтоном бежала в закат ради чего-то меньшего, чем власть над миром. Она была далека от романтики и много раз сама давала это ясно понять. Если Париса Камали готовилась к решающей схватке, то не ради Далтона как мужчины. Возможно, нечто поистине соблазнительное мог предложить Далтон-академик?

– Полагаю, такую возможность отрицать нельзя, – с сухой иронией произнес Атлас. – Она куда умнее меня, однако мои познания чуточку шире.

– Будете ее искать?

Тристана поразила пустота во взгляде, которым посмотрел на него в то мгновение Атлас.

– Мне жаль, – задумчиво произнес он, вертя в голове некую невысказанную мысль. Возможно, оба они сознавали, что в конце концов Париса предаст их. – Если проведенное здесь время не научило тебя больше ничему, Тристан, то пусть так. Я не хотел, чтобы вас раскидало. Я всеми силами стремился это предотвратить.

– Чего же вы ожидали? – серьезно спросил Тристан. – Париса такая, какая есть. Этого ничто не изменит. А Каллум… – Он замолчал, прикинув, что лучше это предложение оставить недосказанным. – Если кто из нас и был предсказуем, так это Рэйна.

В ответ на это, вместо того чтобы горько посмеяться, Атлас с приторной жеманностью склонил голову набок.

– Я надеялся, что однажды все это вам пригодится. Исследования, дискуссии, бездна вашего потенциала, пребывание среди знаний внутри этих стен. Магия, на которую, как мне казалось, способен каждый из вас. Я думал, то, что вы вшестером создадите, будет иметь смысл, и оно… в конце концов все изменит. – Атлас покачал головой. – Моя вина, – тихо и серьезно закончил он. – Я ужасно ошибался.

– В чем именно? – Тристан шутил, зато Атлас был совершенно серьезен. Прошло мгновение, и не одно, прежде чем он хоть сколько-нибудь ясно посмотрел на Тристана.

– Я не уверен, – сказал Атлас. Он не жалел себя, хотя Тристан мог и ошибаться. – Я раз за разом прокручиваю в голове свои решения. Я соглашался на многое, что стоило отвергнуть. С другой стороны, когда это я мог остановиться?

Тристан не знал, что сказать, и, видя это, Атлас посмеялся.

– Не заморачивайся, Тристан. Это моя ошибка, но я твердо намерен ее исправить. – Он хотел было еще что-то добавить, но одернул себя, покачав головой, как бы беззаботно прогоняя некую здравую мысль.

Затем Атлас пусто и рассеянно улыбнулся. Покинул комнату, уйдя к себе в кабинет так, словно говорить больше было не о чем.

Однако Тристану не хватило. Он хотел продолжения разговора, а получил… изменения. Когда спустя несколько часов и минут после откровений Атласа он вошел в его кабинет, то почувствовал, будто ось планеты внезапно изменила наклон.

Тристан прогнал воспоминания, перешагнул порог своей комнаты и вопросительно посмотрел на Либби, которая так и сидела спиной к нему на кровати.

Еще несколько секунд она смотрела в пустоту, не оборачиваясь, потом сказала:

– Мне кажется, я убила уйму народа. Может, не сразу, может, и не самим взрывом, но люди умерли и продолжают умирать по сей день. А сколько их еще умрет в будущем? И сколько по моей вине?

Она говорила о взрыве, который вернул ее обратно, домой. Термоядерном взрыве, выбросе атомной энергии, пробившем червоточину во времени, который в одиночку вызвать могла только Либби Роудс. Тот, что корпорация «Уэссекс» пыталась воссоздать с 1990 года – года, в который упрятали Элизабет Роудс. Это о нем Тристан преподнес сведения – благодаря Парисе и, видимо, Рэйне – так, чтобы подтолкнуть Либби Роудс к действиям, немыслимым для ее прежней версии. У поколения, а то и нескольких проявились проблемы со здоровьем; радиация отравила почву, спровоцировала генетические аномалии, сократила продолжительность жизни и повысила смертность в регионе, где медицина перешла в частный сектор, и уже деньги решали, кому жить, а кому нет. Люди гибли – из-за Либби, из-за того, что Тристан сообщил ей, хотя далеко идущие последствия так и оставались голой догадкой. Гипотезами без доказательств.

Реальны же были ее веснушки, ее голос. Для Тристана они оставались реальны, даже когда она пропадала в прошлом, причем настолько, что он заранее одобрил любой ее выбор. Ее решение он заранее оправдал, без оговорок.

Однако то было прежде.

– Думаешь, я вошла в его кабинет, уже будучи убийцей? – тихо спросила Либби.

Тристан привалился плечом к косяку и подумал, не стоит ли утешить ее. К несчастью, оба они были слишком умны для столь банальных жестов. Хотелось позволить себе блаженство неведения. Стать немного глупее – примерно как месяц назад, когда он только нашел ее, дотянулся до нее сквозь время. Возможно, стоило передать ей иное послание.

– Ты винишь меня? – спросил он.

Либби только мельком обернулась, но в ее взгляде он прочел такое недоумение, словно бы одним только предположением, будто бы ее переживания хоть как-то связаны с ним, он совершил немыслимый грех.

– Я дал тебе повод так поступить, – объяснил Тристан, как бы заранее оправдываясь. – Если бы я обрисовал событие как-то иначе, не как свершившийся факт…

Либби почесала шею и наконец-то обернулась.

– Я бы все равно поступила так, а не иначе. В конце концов, у меня не осталось бы выбора. – Она покачала головой. – Ты лишь дал мне повод забить на последствия.

– Я хотел, чтобы ты вернулась, – невозмутимо напомнил Тристан и подошел к ней решительным шагом. Она застыла, но потом неохотно подвинулась, освобождая место. – И я тебе не лгал, – еще тише, гораздо тише произнес Тристан.

Либби сглотнула, и он приготовился, буквально глядя ей в рот, услышать то, что она скажет: попросит прощения, признает вину? Каково ей сейчас? Грустно? Или она исполнена сожаления? А может, – эгоистично думал он, – в ее душе пылает то же пламя, что и в его?

В конце концов, это к нему она пришла. Он шептал ей: «Все хорошо, Роудс, тебе больше ничего не грозит. Теперь все хорошо, Роудс, ты дома».

И еще он избавился от тела.

Теперь такое давались легко – благодаря Нико де Вароне. Благодаря тому, что весь прошлый год каждый инстинкт Тристана подвергался проверке, а совесть становилась гибче. Все, кто когда-либо дышал, смеялся, обманывал, предавал, превратились в пустые, безликие кванты, некий сплав мельчайших шажков к свободе в поступках. И Либби – после того, как пропала, пробегала где-то там, в поисках чего бы то ни было, – вернулась сюда, к нему. Встала на пороге комнаты, в которой он лежал один на кровати, а он, не спросив и не суля ничего, просто налил ей чаю. Уложил спать, а после отправил в душ. Смыть с себя сажу и пепел, которые теперь покрывали и его, как соучастника, подельника, которым он согласился стать без сомнений и колебаний.

Казалось бы, все легко и понятно. Разве нет? Тристан тосковал по Либби, и наконец-то она возвратилась. Куда уж проще? Но в чем-то Тристан прокололся. Либо когда не стал ничего у нее выпытывать (не то что Нико), либо намного, намного раньше, но он упустил момент. Атлас оказался прав: Тристан тоже совершил ужасную ошибку, он же мог и разобраться с ней. Либо исправить, либо принять. Промучившись с внутренними противоречиями и сомнениями, он не успел вовремя проявить свой фирменный пессимизм. Низменный импульс быть правым там, где ошибались другие, перестал казаться его привилегией. Тристан вручил Либби инструкции к действию, прописал исход, чиркнул спичкой и отошел. И пусть он связал свое будущее с Атласом, в своей вере он должен был укрепиться не меньше, чем Либби – в своей. Больше он не мог позволить себе роскошь сомнения.

Он подался ближе и убрал ей за ухо прядку волос. Либби чуть покраснела. Как прежде. И когда она обернулась, он погладил ее по щеке, коснулся кончиками пальцев ее губ.

В воздухе ощущался пульс, похожий на тиканье часового механизма, обратный отсчет до смутного и пока неизвестного события. Тристан снова погладил по щеке Либби, но она уверенно взяла его за руку. По ее взгляду Тристан сразу понял, что между ними, чего она хочет.

Ей даже не пришлось просить.

Остановить время было просто. Легко и естественно, как сказать, где у тебя в груди стучит сердце, где насосами работают легкие. Либби не видела, как он придает пространству вокруг новую форму, как мир изгибается, подчиненный его воле, а может, и их энергии, потому что теперь только она, эта искра между ними, и стала единственной движущей силой. Они уподобились звездам посреди бескрайнего неба, песчинкам в далекой пустыне, пылающим галактикам, отраженным в некоем кривом зеркале. Блику, вспышке на краю поля зрения – мелочи, последней не утратившей смысл.

Последнему, что еще оставалось.

Либби не видела того, что видел Тристан. Она заметила толику его возможностей, проблеск, похожий на сполохи вроде тех, под которыми он однажды ее отыскал. Но она чувствовала, как время тает, растворяется в их поцелуе сахарной ватой, словно недомолвки и ложь, – однако сама сила для нее по-прежнему оставалась непознанной. Эта магия была сродни ощущениям или, наверное, сну.

Может, поэтому он и не знал, как ей сказать. Убедить ее, Кассандру, видевшую падение Трои, что Атлас неким образом прав. Вместе они еще что-то да значат. Магия, которую они творят, наделена смыслом; то, чего они еще не создали, по-прежнему важно, а фундаментальная истина такова: просто придя в Общество – лишь переступив порог поместья, – они все молча, коллективно это признали.

Концы, начала – здесь все теряло значение, как бессмысленные, нереальные фрагменты вечного ответа, самого этернализма. Что есть время, если не с чего начать и негде завершить отсчет? Ничто. Или все, что так же ничего. На этот вопрос ответить был способен лишь Тристан, и не задать его он сейчас просто не мог.

По его воле они словно бы застыли в некой асане. Но вот наконец время вернулось, понеслось вскачь и замедлилось. Призвало его назад в этот мир, к той версии реальности, что ожила с бурным вздохом Либби. Противиться было уже невозможно. Только не близости, а тому, что в этом мире он чуть не лишился ее. Чуть… Почти… Но не совсем.

– Так сильно боишься за свою душу, Кейн? – пьяным голосом спросила Либби. Она упиралась ладонями в его грудь и смотрела как будто сквозь них, прямиком в его сердце, в самую его сущность.

Мгновение слишком затянулось. Нельзя было молчать или бездействовать, но то, что подавалось как шутка, ужалило ядовитым клыком.

– Даже близко не так, как должен бы.

Он снова ощущал вкус желания, от которого, как от танинов, вязало во рту. Он обхватил ладонями ее щеки и приподнял голову. С ее губ вместе с легчайшим вздохом беззвучно слетело его имя.

«Тристан…»

Ее застывший взгляд, сбивчивое дыхание. Неподвижное тело на полу комнаты. Немая сцена в кабинете Атласа Блэйкли. Это тело Тристан знал. Он не просил объяснений, не задавал вопросов, понимая: Либби пока не готова. Пока. Но однажды она все расскажет. Ей придется кому-то все рассказать, так пусть это будет он. Была ли она убийцей прежде, чем вошла в кабинет?

«Тристан, прошу, помоги мне».

Целуя Либби, он чувствовал ее нерешительность, трепет, то, как нужда в ней борется с присутствием страхов. Его поцелуи и ласки как бы шептали: доверься мне, – и Либби расслабилась. Она сдавалась, снимая защиту с каждым новым вздохом, уступала: «Я была твоей тогда. Я твоя и сейчас».

«Доверься мне».

Она повернула голову, вскользь целуя его.

– Тристан, – сказала она, все еще напряженно, и он почувствовал возможность. Узнал ее, будто услышав, как треск статики в воздухе, режущий слух минорный аккорд.

– Роудс, – хрипло произнес он, – скажи, почему ты вернулась ко мне?

О том, почему он бежала, спросить он не удосужился. Как раз это было ясно, тут он в объяснениях не нуждался. Ее руки были в крови, а теперь и его тоже. Раны еще не зажили и саднили. Предыдущую ночь вместе они провести не могли. Чувство вины не дало бы им разделить ложе.

Зато сейчас…

Она сглотнула, глядя ему в глаза.

– Ты знаешь почему.

Ее голос звучал так мило, так нежно и хрупко.

Так не пойдет.

– А ты скажи.

– Тристан, – вздохнула Либби. – Я хочу…

– Я знаю, чего ты хочешь, но это не ответ. – О, как сладка была эта мука, что терзала обоих. То, чему они столь бессмысленно сопротивлялись, что они так долго и отчаянно отрицали.

– Роудс, – прошептал Тристан, придвинувшись к ней, почти уловив ее вкус: он медленно, эссенцией вожделения растекался на языке. – А ты скажи.

– Я хотела тебя, – пробормотала Либби.

Он больше не мог выносить ожидания.

– Потому что…

– Ты меня знаешь. Ты меня видишь. – Слова звучали грубо, давались тяжело, а следом за ними был еще и многозначительный вздох, отягощенный невыполненным обещанием. – И еще потому, что я…

Он снова приподнял ей подбородок, а затем глубоко запустил пальцы в пряди волос.

– Да?

Взгляд ее подернулся пеленой задумчивости, но тут она посмотрела ему в глаза:

– Потому что… – Либби резко умолкла, словно зачарованная, потерянная. – Твою мать, Тристан, я…

Он слышал невысказанное признание. Вопреки всему чувствовал его вкус. Голова кружилась, земля уходила из-под ног. В груди ожило нечто, когда-то сломленное, и теперь оно рвало и метало. Еще слово – и он испытает восторг. Хватит вздоха, – и Тристана накроет всепоглощающей эйфорией.

Но вот уже когда мгновение натянулось тетивой лука, когда ожидание сделалось невыносимым, Тристан уступил.

Затаив дыхание, коснулся ее лица.

– Роудс…

Он вновь увидел ее, овеянную гневом, осененную облаком пепельных хлопьев и дыма. Яркий свет ее сменился тьмой.

Перед мысленным взором промелькнуло лицо Атласа. Его внезапный, тихий уход лег тяжким бременем.

«Я твердо намерен исправить эту ошибку…»

– Роудс…

«Скажи. Доверься мне. Что такого произошло вчера в кабинете?»

Этого вопроса Тристан пока не мог задать.

Ее поцелуй, ее прикосновение, они обжигали, они говорили о чем-то. О чем-то опасном, о каких-то последствиях. Тристан считал каждый вдох, свой и ее; отслеживал, словно ход часов.

Тик…

Так…

Тик…

Так…

– Тристан. – Она больше не шептала, и он уже не знал, чего ждать. – Тристан, я…

– Эгей, – внезапно долетело снизу, – засранец! Папочка дома! – И тут же, не к месту, вдогонку: – На здоровье.

Если и была между ними сейчас близость, то этот хрупкий пузырь лопнул. Погиб. Либби вновь заперлась, так глубоко ушла в себя, что хоть в узел завяжи пространство и пусти по его петлям время, достучаться до нее не получилось бы. Закрылся и сам Тристан.

– Да вы издеваетесь, – тихо проворчал он. – Не может быть…

– Может. – Либби плотно обхватила себя руками поперек груди. Утерянное мгновение казалось теперь нереальным. – Это Варона.

Париса Камали вошла в обильно украшенный теплой бронзой вестибюль изысканного манхэттенского отеля светящаяся от счастья и овеянная птичьими трелями. Где-то на Пятой авеню порхали жизнерадостно свиньи, а в аду (где именно – спросите у Атласа Блэйкли) установилась комфортная температура в двадцать градусов по Цельсию. Если конкретно, то по шкале недовольства Париса пребывала на той отметке, с которой обычно тесно связан голод или мужчины, не явившиеся на встречу в назначенное время. Парису расстраивало и то, и другое.

Ровно месяц назад она покинула стены поместья, принадлежащего Александрийскому обществу. Это же кошмар сколько времени, однако перед ней еще никто не стелился, не спешил преподнести чего-то, что хотя бы отдаленно (в ее представлении) соответствовало положенному призу. Наверное, именно поэтому, уловив в лобби присутствие трех или четырех весьма амбициозных киллеров, она почувствовала, как забурлила в жилах кровь. Настроение сменилось на близкое к сексуальному возбуждению.

В конце концов, она вела себя очень прилично. Воспитанно и тихо, учтиво затаившись в тени, почти не заставляя никого из спортивного интереса кричать, – а ведь именно в отсутствии такой сдержанности ее недавно и обвинили.

– Сами знаете, вам будет скучно. – На прощание Атлас Блэйкли попытался сразиться с ней на психологическом ринге. Это было за несколько дней до того, как Париса вышла через портал Общества в Осаке (вместо Рэйны Мори, реализуя стратегию активной защиты). Атлас перехватил ее в библиотеке на пути к саду, куда она направлялась в праздном настроении, ожидая, когда истечет оговоренный срок самостоятельного исследования. К тому времени – за два дня до ухода – она уже неделю как собрала чемоданы.

– На случай, если это ускользнуло от вашего внимания, то за стенами дома все по-прежнему, – учтиво напомнил Атлас. – Мир – все та же обитель разочарований, какой он был до того, как я привел вас сюда.

Слова он явно подобрал не случайно. С намеком на то, что Париса – одна из стада его избранных, а не человек свободной воли, значимый для организации (что было бы предпочтительней).

– Я вполне способна сама себя развлечь, – ответила Париса. – Или вы думали, что я вернусь во внешний мир, не придумав себе занятия поувлекательней?

Атлас тогда некоторое время помолчал, и Париса задумалась, не знает ли он уже, какую именно из его цацек она готовится свистнуть, словно гость, порывшийся в фамильном серебре. Догадался ли он, что Далтон планирует улизнуть вместе с ней, пускай она и настаивала на обратном?

Возможно.

– А вы в курсе, что я вполне способен вас отыскать, – пробормотал наконец Атлас.

– Как восхитительно, – ответила Париса, добавив галантно и с ядом: – Зато мне вас найти будет очень непросто. – Она обвела жестом руки стены дома, покинуть которые, если не с рабочей целью, то с личной уж точно, Атлас не мог. О чем они оба прекрасно помнили.

– Это не угроза, – сказал он. С Атласа Блэйкли сталось бы соврать открыто и в то же время буднично, как распорядиться насчет завтрака.

– Само собой, – согласилась Париса, и он выгнул бровь. – Вы не смогли найти Роудс, – уточнила она. – Или же источник вашей… проблемки. Эзру. Так, кажется, его имя? – Атлас, надо отдать ему должное, даже глазом не моргнул. – Уж простите, что не вострепетала.

– Вы все неверно поняли, мисс Камали. Это не угроза, но приглашение, – уточнил Атлас, как никогда лукаво склонив голову набок и тем скрывая нечто столь до смешного мелочное, что Париса сперва даже не определила, что именно. – В конце концов, если не надо больше бунтовать против меня, то чем вы займетесь? – спросил он. Насмешка, решила Париса. Это определенно насмешка. – Вот увидите, полгода – и вы снова окажетесь у моего порога.

В тот момент перед ее мысленным взором замелькала круговерть образов, похожих на дежавю. Чужие сладости в ящиках стола; драгоценности, которые ей даже не нравились; две чайные пары в кухонной мойке. Старый наскучивший спор, история, которую уже надоело выслушивать, неискренние извинения ради примирения. Она так и не поняла, из чьей все это головы – ее или Атласа.

– А вот это, – сказала Париса, с удивлением обнаружив, как сдавило сердце, – издевательство.

– Обещание, – возразил Атлас, и его губы изогнулись в улыбке, которая Парисе никогда не казалась симпатичной, ведь симпатичное, как и большинство вещей, есть ничто. – Очень скоро мы снова увидимся, мисс Камали. А до тех пор желаю всяческого удовлетворения. – Прощальное напутствие от Атласа Блэйкли больше напоминало брошенную в ноги перчатку. – К несчастью, вы слабо представляете себе, что это такое.

– Атлас, хочешь сказать, я не умею развлекаться? – Она тогда изобразила недоумение. – Это, знаешь ли, оскорбительно.

Это и правда было оскорбительно. Хотя в последние недели именно развлечений Парисе до обидного не хватало.

И вот сейчас, стоя в вестибюле отеля, где из динамиков над головой доносился проникновенный крунинг Сэма Кука[7], Париса, которая вела себя прилично и вроде как не скучала, внезапно ощутила острую потребность резко изменить ход событий.

– Darling, you send me, – тепло напевал Сэм, а сама она в это время тщательно осматривалась, с намерением получить капельку… как там сказал Атлас?

Ах да, удовлетворения.

Париса просканировала вестибюль, представив, что это поле битвы. О, Париса не была ни физиком, ни бойцом. В военном деле разбиралась не очень-то, зато имела склонность к театральности. А здесь такая сцена! Отель похорошел, когда его перестроили из электростанции домедитской эры, – избыточно просторного воплощения брутализма. Пышного архитектурного признания в любви позолоченному веку[8]. Обнаженные потолочные балки обрамляли сокровище его короны: бар, столь утонченно вырезанный из куска дерева и омытый сиянием самоподсвечивающейся латуни. Подлинную жемчужину, за которой хозяйничал бармен, непростительно ультрамодный и будто созданный для этого места. Вдоль зеркальной задней стенки, за отдернутыми черными шторками тянулись полки красного дерева; ненавязчивый свет отражался от сверкающей, словно каменья, достойной подборки спиртного. Величественная люстра под потолком при этом не выглядела устаревшей: спираль лампочек без плафонов напоминала застывшие слезы. Голые бетонные стены, затянутые бархатом, походили на своды пещеры. Они создавали эффект, будто весь отель находится глубоко под землей, как будто гости проводят в роскоши часы, не секунды.

Милая крипта. Для кого-то, кто наделен joie de vivre[9] слабее, чем Париса.

Уловив угрозу сзади, она соблазнительно повернула голову, чтобы разглядеть нападавшего. Первый киллер носил нарочито старомодный костюм коридорного; он как раз доставал из-за пазухи пистолет. Два, нет, три человека любовались ее грудью. Восхитительно. Париса прикинула, сколько еще потянуть мгновений, позволяя событиям идти своим чередом, и стоит ли портить платье из чистого шелка? Разрешена только химчистка, но хватит ли у нее на это времени?!

Нежное пение Сэма на мгновение отвлекло ее. Париса повернулась влево, заглянула в глаза портье (такой милашка, пялится на ее ножки).

– Будь умницей, пупсик, – снисходительно попросила она, одновременно вытянув руку в сторону коридорного, который мысленно уже целился ей в затылок. – Ускорь, пожалуйста, будь так любезен, – попросила она, имея в виду музыку. – О, – добавила, подумав, что момент напряженный: киллер нежно положил палец на спусковой крючок, – и погаси свет.

– Darling, you s…

S-send…

Darling, you s-send…

Свет в вестибюле погас, и в этот самый миг прогремел выстрел.

Грянули басы.

К огромному удовольствию Парисы крунинг Сэма совпал с тяжелым, электронным хип-хоп битом, рождая идеальный микс соула с фанком. Новое звучание оттенило пару испуганных криков и превратилось в сносную – к невероятному удовлетворению Парисы – танцевальную мелодию.

Огни, мигнув, зажглись снова. Париса скользнула влево, кивком приглашая коридорного. Тот в недоумении упрямо застыл на месте. Он не понимал, почему промазал. Да просто кто-то искусно провернул телепатический трюк. В баре с верхней полки хлестало шампанское, собираясь в искрящуюся лужицу на латунной стойке.

– Ладно тебе, – промурлыкала Париса, издалека поманив киллера пальчиком. – Не заставляй даму танцевать в одиночестве.

Коридорный нахмурился, когда ноги сами понесли его в пляс. Он неуклюже раскачивался в такт мелодии, а Париса в это время скользнула вправо, наслаждаясь тем, как отдается в груди ритм музыки.

Выстрел не спугнул только трех человек в вестибюле. Профессионалы, они даже не вздрогнули и тем самым выдали себя. Нетрудно было догадаться, что молоденькая женщина, нырнувшая под стул, и бизнесмен, который мало не обмочился под ручьем из шампанского, это просто пара случайных и невезучих свидетелей. Будет им кара вселенной, подумала Париса, за порочную связь под крышей столь впечатляющего памятника зодчеству.

Она только-только прочувствовала басы, когда второй киллер – бармен с завитыми усиками, которые придавали ему вид мультяшного денди, – выскочил из-за стойки и навел на нее пистолет. Париса, утомленная зажатостью прежнего танцевального партнера (странно, но, видимо, она ему просто не нравилась), в грациозном пируэте ушла влево. Не будь она столь хорошей танцовщицей, пуля, просвистевшая мимо, рассекла бы ей щеку. Париса непринужденно скомандовала: брось гадость, вот так, молодец, – и пистолет выпал у бармена из руки, очень кстати скользнув по полу в ее сторону. С изумительной гибкостью она прогнулась назад и подхватила оружие, а всего через мгновение коридорный, который только вырвался из транса на середине движения, пораженно рухнул к ее ногам.

– Наслаждайся видом, кто-то ведь должен, – сказала Париса и левой ногой припечатала его лицо к полированному бетонному полу. Затем, следуя мерному ритму басов, проскользнула под лезвием ножа в руке бармена.

Сильнее прижав коридорного к полу, схватила бармена за кончик галстука и поманила консьержа, который как раз закончил собирать винтовку (до того он прятал ее под стойкой).

– Darling, you thrill me, – слегка фальшиво пропела Париса и резко потянула за галстук. Вплотную прижалась к бармену бедрами, а в это время барабанной дробью парадного оркестра протараторила очередь. Жаль, но танго прервалось, и тогда Париса поднырнула под выпростанную руку бармена. Ощутила, как под ее каблуком наконец ломается с хрустом скула коридорного. А из прошитой предназначавшимися для нее пулями груди бармена в стойку, окропив латунь алым, ударили брызги горячей крови.

Женщина перестала орать. Видимо, сложила наконец два и два и дала деру. Портье лихорадочно пытался эвакуировать оставшихся гостей и персонал. «Пять звезд», – впечатленно подумала Париса. Сегодня приличное гостеприимство так редко встречается.

Раздалась новая очередь, и в баре упали бархатные занавески. Париса укрылась за одним из бетонных столбов и мысленно вздохнула: такая утрата. Право слово, большая жалость, когда пропадают подобранные с таким вкусом элементы декора. Безыскусное столкновение в лобби тем временем продолжало набирать обороты – а все благодаря консьержу с винтовкой, – и Париса решила, что капелька телепатического вмешательства не нарушит этикета и протоколов схватки. В конце концов, с автоматическим оружием против одного слабого, невооруженного человека – это нечестно. И вот она решила: пусть консьерж подумает над чем-то полезным, например над идеальным ядерным синтезом, а заодно, в качестве бонуса, поищет решение так называемой проблемы бездомных, имея в распоряжении то, что сегодня город выделяет на социальную помощь.

Найдя более тонкое применение его разуму, Париса, однако, от угрозы еще не избавилась. Коридорный, который на четвереньках отполз в сторону, спасаясь от беспорядочной пальбы, готовился вернуться в строй. Париса добавила в танец движения бедрами, а он, кое-как поднявшись с пола, набросился на нее – одновременно с четвертым киллером, замаскированным под ремонтника. Тот мудро предпочел не вмешиваться, пока коллеги используют огнестрел, зато сейчас достал из сумки разводной ключ и не глядя метнул его. Париса, не столько злая, сколько разочарованная, остановилась и подобрала нож. Бармен уже давно обронил его, занятый тем, что помирал дурной смертью. Париса обернулась, готовая всадить лезвие надвигающемуся ремонтнику между глаз, однако тот оказался ловчее прочих. Уклонился от ножа, ухватил Парису за руку и, рыча, припер ее к бетонной колонне.

Ударившись голой спиной о холодный камень, Париса зашипела одновременно удивленно и с раздражением. Ремонтник выбил нож у нее из руки, и тот, звеня о пол, отлетел далеко в сторону. Сказать, что этот киллер был тяжелей и сильнее Парисы, значило недооценить его. Ее словно держали стальные клещи, она задыхалась, а когда ей начали выкручивать руку, поняла, что надо действовать хладнокровнее. Хоть она и полагалась в бою на театральность, глупой отнюдь не была. Выяснять, на что еще способен этот мужчина, не хотела.

Плюнув ему в лицо, Париса приманила коридорного легким вмешательством в мысли. Коридорный сперва застыл, сопротивляясь, но быстро сдался под давлением ее воли. Кривясь и морщась, он как деревянный приблизился к ремонтнику сзади и тяжелым ботинком с силой ударил под колено. Ремонтник упал Парисе на ноги.

Та врезала ему коленом под челюсть так, что с хрустом запрокинулась голова. Кровь прилила к голове и застучала в ушах контрапунктом басам из динамиков. Когда же ремонтник рухнул, словно приговоренный у плахи, нож, сопротивляясь не меньше коридорного, скользнул к Парисе и сам прыгнул в руку. Она поморщилась, ненадолго испытав облегчение, что Нико не видит, насколько слаба ее физическая магия. Поняла вдруг: она не хотела бы упасть в его глазах, и нашла это, честно говоря, омерзительным.

Испытывая отвращение к самой себе, Париса ткнула ножом ремонтника под ключицу. Тот завалился набок, прямо на дорожку в стиле ар-деко, которой она так восхищалась. Дернулся и замер у прекрасного, залитого кровью бара.

Платье тоже пропало. Как жаль.

Двое есть, осталось еще двое. За стойкой один из киллеров, любитель пострелушек, все еще потел, мысленно борясь с муниципальным бюджетом. При этом в одной руке он отчаянно сжимал винтовку, словно ребенок игрушку. Тем временем коридорный стряхнул с себя манипулятивные чары. Один глаз у него заплыл, половина лица жутко распухла. Париса явно сломала ему скулу.

– С какой стати я должна дать тебе исцелиться? – спросила она коридорного. Пусть только кто-нибудь скажет, что она – задира.

– Пошла на хер, – презрительно бросил он ей, по крайней мере, так Париса поняла его слова, потому что говорил он не по-английски. Языка она не узнала, но значения это не имело. Купить можно любого. Судя по интонации следующей фразы, киллер назвал ее «сучкой». Впрочем, загоняться и уж тем более спорить Париса не собиралась.

– Ладно, повеселились, пора и честь знать, – грустно заметила она и нагнулась за ножом, торчавшим из пробитой шеи ремонтника. Голос Сэма Кука над головой постепенно стихал, уступая место неприятной тишине. У Парисы слегка звенело в ушах, немного тошнило. Приехали, первые звоночки мигрени. Еще даже не выпрямившись, Париса уловила промелькнувшую в голове коридорного мысль. Твою мать, какая разница, что у нее ягодицы Афродиты?! Она для него – ноль, просто цель, предмет, который можно использовать, трахнуть или убить.

Таков этот мир, напомнила она себе. Атлас был прав.

Внезапно происходящее показалось не таким уж и радужным.

Париса поднялась и полоснула ножом по шее коридорного – коротко и точно рассекла сонную артерию. Киллер пошатнулся и с глухим ударом грохнулся на пол. Париса перешагнула через него, бурно дыша, и тыльной стороной ладони убрала с потного лба прилипший локон волос. Затем прошла мимо неподвижного бармена к консьержу.

Тот все еще тонул в глубине размышлений. Вид у него был ошеломленный, когда Париса осторожно, если не сказать бережно, забрала у него автоматическую винтовку. Видимо, задачка про бюджет поистине стала для него наказанием.

– Позволь избавить тебя от мучений, – предложила Париса, слизнув кровь в уголке губ.

Она дала очередь почти в упор, и результат ошеломил ее. С другой стороны, следовало понимать, что такое оружие – не для ближнего боя.

Прошло несколько минут. Звоночек известил о том, что кабина лифта прибыла на нужный этаж. Париса вышла и остановилась у номера. Взявшись за ручку двери, наклонилась к сканеру сетчатки глаза (он-то, наверное, и привел сюда недавних гостей из вестибюля). Замок открылся. Дверь распахнулась, приглашая войти и окунуться в спокойную обстановку роскошного номера.

– Ты рано, – донесся голос из ванной. – Следует полагать, что дела в консульстве прошли успешно?

Дверь затворилась, и Париса вздохнула, чтобы унять нервы. Номера в отеле, как и вестибюль, создавались обладателем отменного вкуса, однако бирюзовый диван, столь метко подобранный к панелям красного дерева, за два дня успел исчезнуть под горой одежды. В обрамленном золотом зеркале ручной работы на стене Париса увидела, сколь жестоко обошлась с ее волосами влажность. Так же как и кровь четверых убитых ею человек.

– Что ты имеешь в виду под «успешно»? – спросила Париса. При виде оставшейся с завтрака выпечки у нее заурчало в животе: на столе, рядом с исписанной страницей блокнота одиноко лежало нетронутое шоколадное пирожное. Схватив его, Париса жадно принялась есть, а в этот момент из душа показался Далтон, окутанный манящими клубами пара.

На нем было только обернутое вокруг бедер полотенце. На груди еще поблескивали капельки пота, а зачесанные назад черные волосы подчеркивали по-королевски тонкие черты его лица.

В Далтоне по-прежнему странным образом уживалось сразу два человека: сплав его внутренней анимации, частичка амбиций, с силой упрятанная в телесную форму, а также тот обаятельный мужчина, на которого первоначально Париса и положила глаз. Его мысли нисколько не изменились с тех пор, как она в прошлом году влезла к нему в сознание: они состояли из обрывков идей, невразумительных и порой искаженных, как радиопередача со статикой и помехами. При этом на него все так же было приятно смотреть, хотя и наметились кое-какие мелкие изменения. Далтон порой забывал бриться и вообще уже не так педантично следил за своей внешностью. Заметки в блокноте становились все более путаными и неразборчивыми.

Далтон молча окинул взглядом испачканное в крови платье.

– Ты его убила? – с легкой усмешкой спросил он наконец.

Если бы… Но нет, вторая половина дня прошла совсем не по плану.

– Его не оказалось на месте, а я напоролась на неприятную компанию, – ответила Париса, слизывая с пальцев шоколад.

Далтон издал нечто похожее на укоризненное мычание.

– Кажется, я предлагал свои услуги сопровождающего, – напомнил он.

– А я, кажется, говорила, что у меня талант вести переговоры, – ответила Париса. Снова бросила взгляд на заметки и указала на них: – Раскрыл еще одну тайну вселенной, пока меня не было?

Мысли Далтона всколыхнулись под стать ее, она просеяла что смогла, остальное заблокировала. Подоспели новые симптомы приближающейся мигрени.

– Ничего срочного, – сказал Далтон, приближаясь и поддевая пальцем бретельку ее платья. Такой легкий, как перышко или осенняя паутинка, намек. – Это теперь наша проблема? – спросил он, подразумевая тела внизу.

– Я повешу на двери табличку «Не беспокоить». Но местный персонал, кажется, не обременен предрассудками.

Да, надо скорее сматываться, но Далтон, видимо, просек, что нет нужды поднимать эту тему.

– Ты бы хотела поговорить об этом?

– Да что тут добавить? Нотазая в консульстве не оказалось, а на меня покушалась еще одна группа убийц. – Далтон нежно, как бы сочувственно положил руки ей на бедра и, скользя ладонями по гладкому шелку, поцеловал Парису в ямочку на шее. – Но мне нисколько не скучно, – добавила она с напускным весельем. – Что бы там ни пророчествовал Атлас Блэйкли.

Не прерывая поцелуя, Далтон посмеялся, а Париса позволила себе еще кусочек пирожного.

– Кстати, это кое о чем напомнило мне. Пока тебя не было, прислали очередное приглашение, – сообщил Далтон, ненадолго отстранившись и взяв с края незаправленной кровати белую карточку.

Рядом с откинутым в сторону одеялом лежало нижнее белье, а чуть в стороне, подобно бдительным теням, мятая рубашка и непарные гольфы. Внезапно Парису, к ее огромному неудовольствию, охватило острое желание прибраться. Она предпочла не обращать на него внимания и, роняя крошки, снова откусила от пирожного.

Парису вызывали уже третий раз, поэтому она заранее знала, что написано на почтовой карточке, которую Далтон держал у ее носа, зажав, словно щипчиками, длинными ловкими пальцами.

– А ведь он предупреждал, что отыщет меня, – пробормотала она себе под нос, даже не думая забирать приглашение.

Угадав намек, Далтон убрал его, однако выражение мальчишеского задора так и не сошло с его лица.

– Смею тебя заверить, это не дело рук Атласа, – сказал он. – И, если я верно понял, отвечать ты не намерена?

– А надо? – выгнула бровь Париса. – Ты убедил меня в том, что внутренняя корпоративная логистика Общества не стоит забот.

– На самом деле я сказал, что изнутри Общество столь же неповоротливо, как и любой правительственный орган. Но это не значит, что ты можешь полностью его игнорировать, ведь тебе потребуется доступ к архивам.

Париса снова скользнула взглядом по страничке блокнота, на которой не осталось пустого места: она вся была покрыта заметками о миротворении.

– Думаешь, они догадываются о нашем замысле?

– Нет. – До этого момента Далтон был собой прежним, однако тут он издал злобный смешок, незнакомый, как и выражение лица, которого Париса раньше не видела. – Уверяю, Париса, тебя вызывают в соответствии со стандартным протоколом. Обществу не хватит воображения, чтобы представить, будто ты можешь предпочесть им что-то иное.

– А вдруг это ловушка Атласа? Приманка?

Далтон пожал плечами.

– Общество и так отслеживает твой магический след, – невозмутимо напомнил он, легким взмахом карточки подтверждая то, о чем Париса подозревала вот уже два года. – Сомневаюсь, что Атлас стал бы искать тебя по корпоративным каналам. Это ведь какая бумажная волокита: отчеты, одобрение руководства… Что, – напомнил Далтон, – пойдет вразрез с десятилетними расчетами и уловками, призванными помочь ему сохранить должность и утаить природу своего исследования. Поверь, Атлас пока еще не отчаялся.

– И тем не менее… – отозвалась Париса, глядя ему в глаза; его мысли вновь завертелись вихрем.

Когда буря наконец успокоилась, губы Далтона сложились в улыбку.

– В какой-то момент – да, Атлас может прибегнуть к иным средствам вмешательства. Или попросту попытаться от тебя избавиться. Ты для него противник с уникальными способностями, и он это понимает.

– Не противник, – задумчиво поправила Париса. – Скорее уж Немезида. Я бы не сказала, что мы ведем одну игру. – Для Атласа эксперимент стал движущей силой, его целью. Он жил и дышал возможностью открыть мультивселенную, но Париса оказалась намного изобретательней.

– Думаю, со временем он изменил свои убеждения. – Далтон провел рукой по ее плечу, пальцем скользнув под бретельку. – Атлас прав, Париса: пока один из вас не избавиться от другого, никто своего не добьется. А ты бы с легкостью могла сменить его на посту Хранителя, – не первый раз предложил Далтон. – Совет правления – дело рутинное, и то, чем Атлас покорил их, ты сможешь воспроизвести куда как эффектнее. Архивы и их содержимое перейдет в твои руки, ты созовешь остальных, и эксперимент наконец-то начнется.

Далтон скользнул губами по ее щеке, к уху.

– Я создам для тебя новый мир, – сказал он не отрываясь. – Только скажи, Париса, и всё станет твоим.

Всё. Мужчины, которые пялились на ее грудь и стреляли ей в сердце.

Всё.

А цена – какой-то Хранитель, решивший использовать Парису.

Она вздрогнула, когда Далтон коснулся хлопьев запекшейся крови у нее на руках. От него пахло гостиничным шампунем, лосьоном с ароматом гардении. Поцелуй еще нес в себе легкий оттенок свежего кофе. Адреналин и голод заставляли ее сердце грохотать, словно выстрелы из автомата Калашникова.

– Очень соблазнительно. – Во рту пересохло. Нужно было сходить в душ, попить воды. А ведь голова еще даже не разболелась в полную силу. Париса не стала противиться, когда Далтон снял с нее платье, и выронила пирожное, когда он принялся ласкать ее грудь, опускаясь все ниже, к кружевному белью, плотно прилегавшему к бедрам и почти ничего не скрывавшему.

Он нежно раздвинул ей ноги и, припав губами к бедру, томно поднял глаза. Его полотенце куда-то запропастилось.

– Так ты настроен злодействовать? – Это должно было прозвучать беззаботно, но получилось слишком порывисто.

– Да, – по-королевски улыбнулся Далтон. – Ты и небольшая бойня – такое сочетание мне нравится.

Его разум гудел от сочетания несочетаемых вещей: власти и мягкости, покорности и контроля. Такое напряжение пугало, находиться рядом с Далтоном становилось опасно.

Париса чуть не выдохлась. После боя хотелось пить, все тело ныло, а в животе по-прежнему урчало от голода. Пора и правда было сниматься с места и удирать. Десять лет она тяжким трудом добивалась самостоятельности, так почему теперь Далтон Эллери казался ей необходимой и постоянной величиной жизни? Причин тому, наверное, несколько: чувство вины, вожделение, жажда мести. Он был любимой игрушкой Атласа Блэйкли; единственным его ключом к подлинной, значительной власти. Создателем и уничтожителем миров. С такими игроками недолго и пересмотреть свои взгляды на ближайшее окружение.

Ради одного только могущества Париса готова была признать аргументы Далтона и оставить примитивные попытки выжить – в пользу абсолютного мирового владычества, а вместе с ним, возможно, и долгожданной свободы. Настоящей, без которой немыслима жизнь.

Оставалось всего два препятствия. Первое: Париса не обладала нужными деталями для того, чтобы провести, как предлагал Далтон, эксперимент. Аниматор вызвал бы нечто; Тристан увидел бы еще что-то. Но по понятным даже студенту-психологу причинам Тристан служил Атласу столь же верно, как Далтон Парисе, а это создавало патовую ситуацию. Под вопросом была Либби, эта половинка их энергоресурсов. Нико, вторую половинку, она бы уговорила, но, опять же, он лишь половинка. Рэйна… сучка, мать ее так. Рэйна в лучшем случае помеха. Генератор, не принимающий своего естества, да к тому же непредсказуемый – из-за личной, нерациональной неприязни к Парисе. В этой гонке вооружений на пути к мультивселенной победить Атласа Блэйкли пришлось бы на поле политической и личностной битвы. Как раз в ее вкусе и по ее части.

Вторая проблема была намного важнее и вместе с тем тоньше – в том, что, формально, не создавало препятствий. Проще говоря, если Париса выиграет, то Атлас проиграет, и тогда все закончится. Перспектива победы, даже гарантированной, сулила в будущем пустоту, а заглядывать в нее Парисе очень не хотелось. Она боялась увидеть нечто фрейдистское. Или попросту скучное.

В своей победе Париса даже не сомневалась, однако по дороге ей скучать не придется. Список задач набежал такой, что к нему при всем желании нельзя было отнестись безответственно. Пунктов в нем хватало с избытком. Начать хотя бы с организаций, которые охотились на саму Парису и ее класс; взять тех же киллеров, заливающих ей кровью платья. И да, конечно же, Общество: оно обещало ей славу, но слово так до сих пор и не сдержало.

«Сперва работа, потом удовольствие», – вспомнила Париса, превозмогая стучащую боль в голове и впиваясь пальцами в волосы Далтона.

– Что будет, если я не отвечу? – спросила она, указав на карточку, брошенную на пол.

– Хочешь знать, как с тобой поступит Общество? – уточнил Далтон, скользя губами по изгибу ее бедра. Даже несмотря на головную боль, сегодня Париса чувствовала себя с ним спокойней. В принципе, это был знакомый ей Далтон, который в последнее время возвращался нечасто. Впрочем, напомнила себе Париса, так даже интересней.

– Думаю, они продолжат следовать протоколу. Наверное, меня и самого скоро пригласят на беседу. Лет десять назад уже вызывали. Как только просекут, что я больше не исследователь, вызовут снова.

Париса обдумала эту новость, вертя ее в голове так и этак.

– Что им от нас нужно?

– Все то, что обещали тебе. Богатство, власть, престиж. Или ты думала, что одна все это получишь? – Он поднял взгляд, не отрывая губ от ее белья, а рук – от икр. – Спросят, какие у тебя цели, свяжут с другими членами Общества, создадут привилегии, которые не могут украсть или купить. Если ты не определилась, чем думаешь заниматься, то тебя отошлют в другой отдел.

– В который?

Далтон пожал плечами и стянул с нее трусики, тогда как она кончиками пальцев провела по его шее, очертив бугорки позвонков.

– Так далеко я не заходил. Я сразу знал, чего хочу.

Либо так, либо это определил за него Атлас, блокировав какую-то часть разума, лишь бы добиться согласия. И впрямь они с Далтоном ведут разные игры.

– М-м. – Париса дала уронить себя на кровать, упала на скомканное одеяло. Выудила из-под бедра носок и бросила на пол, туда, где опустился на колени Далтон. – Может, тогда и не стоит отвечать на вызов? Он важен?

– Да. – Далтон вдруг захохотал, не поднимая головы. – Общество остается Обществом, только если его члены продолжают блюсти линию престижа. Тебе не позволено, – напомнил он, увлажнив губы, – оставаться середнячком.

– Могли бы быть дальновидней в защите инвестиций, – пробормотала Париса. Она все еще не выбралась из ямы собственного гнева, да и Далтон умело работал языком, однако сегодняшнее происшествие в гостиничном вестибюле стало не первой неурядицей. Когда месяц назад Париса с Далтоном только прибыли в Осаку, у каждого выхода их поджидали медиты, а тайная полиция дежурила в поездах; все они так упорно повторяли про себя имя Рэйны, что Париса приняла это за личное оскорбление. Теперь-то, конечно, некто – наверняка Нотазай, де-факто глава Форума, – подтянул нужные ресурсы и сообразил, что Рэйна не стала бы уходить слишком далеко от горячо любимых книг и возвращаться в Осаку, с которой ее ничто не связывает. Со временем покушения участились, и стало ясно, что охота началась по-настоящему.

После такого Париса вправе была рассчитывать на нечто более полезное, нежели почтовая карточка. Или же последние два года ничего не значили?

– Это ничем не отличается от инсценировки, – сказал Далтон, прерываясь и глядя ей в глаза. – Общество знает, что на вас покушаются, но за ваши жизнь не боится. Вы всегда будете опаснее самого опасного противника, какой только вздумает охотиться на вас. Опаснее всех, с кем столкнетесь. Они не станут тебя опекать. В лучшем случае используют тебя в надежде, что ты увлечешься и тебе станет не до искушения пойти против них. Ведь вы, мисс Камали, – заверил он ее, подкрепляя посулы движением языка, – опаснее всех в любом мире, включая этот.

Париса невольно вздрогнула и застонала, а Далтон многозначительно улыбнулся.

– Я и так скрылась, прихватив тебя, Далтон. Хватит уже флиртовать и отлижи наконец.

Далтон коротко посмеялся и исполнил ее повеление. Оргазм наступил быстро: головокружительный и такой сильный, что у Парисы свело бедра. Далтон снова хрипло посмеялся и, весело посмотрев на нее, размял ей мышцы.

– Хочешь?..

– Позже. – По телу отравой разливалась мышечная боль, а мигрень уже вовсю терзала голову. – Далтон, я вся в крови.

– Тебе идет, – сказал он.

– Разумеется, но это еще не значит, что такой наряд мне по нраву.

Завибрировал оставленный на комоде телефон. Как нельзя кстати. Париса со вздохом обернулась и взглянула на экран, потом с трудом приподнялась, но схватить телефон не успела – он уже замолчал.

– Кто-то важный? – кинул через плечо Далтон. Он к тому времени голышом направился к гардеробу за чистой рубашкой. Восхитительно, отметила про себя Париса, любуясь его попкой, трицепсами, ложбинками на задней поверхности бедер. Впечатление было, что в качестве исследователя он занимался далеко не одним только чтением. Даже их регулярные развлекушки не обеспечили бы ему такой замечательной атлетической формы.

– А кого ты считаешь важным? – хмыкнула Париса. Она уже два года как ни с кем не общалась. Ей даже телефон при себе носить было незачем. Однако чисто из логистических соображений она нажала иконку пропущенного вызова.

Неизвестный абонент.

По коже побежали мурашки. Не у всякого есть такой номер.

– Атлас, – тут же произнес Далтон. – Или натуралист. А ведь ты говорила, что можешь ее уломать.

На экране всплыло голосовое сообщение. Теперь, когда Париса села, головная боль только усилилась. Она слушала Далтона вполуха, а себя заставила не спешить с выводами.

– М-м.

– Пока тебя не было, физик прислал сообщение, – сказал Далтон. – Очередные теории о том, что архивы пытаются убить тебя. Наверное, его стоит проигнорировать. Лучше переключись на эмпата.

Париса хотела было нажать кнопку воспроизведения, но не решилась. Если это тот, о ком она подумала, то лучше, наверное, прослушать послание без посторонних. Она огляделась в поисках вещей и внезапно испытала раздражение при виде беспорядка. Полотенце Далтона так и лежало на полу. Darling, you thrill me.

В голове немилосердно стучало, и Париса взяла из мини-холодильника стеклянную бутылку воды. Отвинтила крышку и принялась пить прямо из горла.

– Ладно, – запоздало произнесла она. Возможно, это был совсем не тот, о ком она подумала.

Хотя Нико уверял, что его техномантская сеть защищенной связи надежна. Парисе очень не хотелось признаваться себе, но она доверяла ему, особенно когда он выкидывал нечто глупое и впечатляющее.

– Ладно – ты убьешь эмпата? – снова повеселев, уточнил Далтон. – Думаю, это избавило бы тебя от уймы проблем. Натуралист, похоже, выбрала его компанию из-за уступчивости, а не из-за магических талантов. Ты куда более сильный медит и могла бы завербовать ее для участия в эксперименте. Хотя ты вроде не питаешь любви к компромиссам.

– Я… – Париса оторвала задумчивый взгляд от экрана. Сердце колотилось так, будто она только что бежала. Будто она всю жизнь только и делала, что бежала и бежала. – Что?

Далтон присел рядом с ней, согрел плечо дыханием. Пришлось напомнить себе, что он, вообще-то, не видит, не слышит и не чувствует, как бешено стучит ее пульс или в какие дали унеслись ее мысли. Подобное телепатическое проникновение – это уже по ее части, и, к счастью, Париса не знала никого равного себе по силе.

Если не считать Атласа Блэйкли. Или Каллума Нову. Впрочем, ни одного из них рядом не было, так что пошли они.

– Значит, – заметил Далтон, – тебе и правда кто-то важен?

Парисе очень хотелось остаться в одиночестве.

– Я в душ.

Мгновение Далтон молчал. Казалось, он станет спорить или, что хуже, поддразнивать ее.

Однако он просто пожал плечами:

– Иди.

Париса скользнула в душевую и там, под шум воды, прослушала двухсекундное сообщение. А потом перезвонила.

Прошел один гудок. Второй.

– Алло?

– Насер. – Она прочистила горло. – Привет.

– Привет, любимая. Секунду, тут слишком шумно…

– Да ничего страшного. – Париса слегка приоткрыла дверь и выглянула в номер. Далтон валялся на кровати и щелкал пультом от телевизора. Пропустив мультики и сериалы, он на некоторое время задержался на одном из круглосуточных новостных каналов. На экране мелькнул знакомый силуэт гаагского здания суда; Париса присмотрелась к субтитрам: «Международный уголовный суд». Далтон не поймет и слова на фарси, но догадается, почему она в принципе на него перешла.

– Париса, – вновь зазвучал в трубке теплый голос Насера. – Прости, не ждал, что ты перезвонишь так быстро. Глупо было с моей стороны, – через мгновение добавил он, – звонить.

Париса не позволила сбить себя с толку.

– Который у тебя час? – Она пока еще не привыкла к восточному времени. Обычно она не удалялась дальше двух часовых поясов от Тегерана.

– Почти полночь. Просто общаюсь с партнерами перед утренним заседанием правления.

– Понятно. Бизнес процветает, значит? – спросила она, осматривая пол душевой, чтобы не поддаваться… нахлынувшим чувствам. Плитка была насыщенного оттенка фуксии. Интересный выбор. Необычный и очень живой цвет. Как кровь, пятна которой по-прежнему усеивали ее руки.

– Ты же меня знаешь, бизнес у меня всегда процветет. – Его голос звучал непринужденно и капельку сдержанно. Сама она, наверное, говорила так же. – Но ты ведь в курсе, я бы не стал звонить, чтобы просто поболтать о деньгах.

Париса не ответила, разглядывая кровь под ногтями. Прижав телефон к уху плечом, она подошла к раковине и потерла подушечку большого пальца.

Насер шумно откашлялся.

– Давно не получал от тебя весточки.

– Ты никогда их от меня не получаешь. Так уж повелось. – Она старалась говорить как ни в чем не бывало и поразилась тому, как легко получается. Будто бы это самый обычный звонок. Будто она каждый день счищает кровь с ногтей, одновременно любуясь дорогой плиткой пола. – Переходи уже к делу.

– Верно. – Короткая пауза. – У тебя неприятности? – спросил наконец Насер.

Париса взглянула на себя в зеркало и чуть не засмеялась, увидев кровь в волосах и на лбу. Как он узнал? Сами собой напросились логичные выводы, но они не понравились Парисе. Она даже думала соврать или не ответить вовсе. А может быть, сказать правду? Узнать, почему он спрашивает? К нему приходили? Кто это был?

Человек в твидовом костюме?

– Нас, ты ведь меня знаешь, – спокойно сказала Париса. – У меня всегда неприятности, но я справляюсь.

Она снова выглянула в щелку: в номере Далтон положил голову на сложенные руки. По ящику показывали процесс над каким-то диктатором, заливая для поднятия градуса зрителям в головы смесь правды и западного оппортунизма, приправленную расизмом и лицемерием. Парисе вдруг отчаянно захотелось вафель. И другого мира.

А еще у нее возникло чувство, что она знает, куда сегодня отправился Нотазай, самопровозглашенный поборник прав человека, вместо того чтобы встретиться с ней в чешском консульстве.

– У тебя точно все хорошо? – спросил Насер и, не дожидаясь ответа, добавил: – Я бы хотел повидаться, если можно.

Париса снова посмотрела на себя в зеркало, прикидывая, что случится, если она оставит кровь. Будут ли ее по-прежнему считать прекрасной? Возможно, да.

– В Париж не собираешься? – нерешительно спросила она, подталкивая Насера к мысли, будто она все еще там, где он ее бросил.

– Я приеду к тебе куда угодно, – ответил Насер.

Париса прикусила щеку изнутри, обдумывая предложение, и снова выглянула в щелку. Сюжет в новостях помог ей определиться с новым направлением, но это не значило, что нельзя сделать небольшой крюк по пути. Неволя, академическая, да и любая другая, закончилась. Теперь Париса вольна поступать как вздумается, быть кем захочет и там, где ей нужно. Это была свобода, завоеванная с большим трудом, которую Париса постоянно – если не считать этого момента – всеми силами старалась воспринимать как должное.

– Пожалуй, я тебя сама навещу. Знаешь, странное дело, – добавила Париса кокетливым тоном, который дался ей пугающе легко, – мне жутко хотелось бамии с тех пор, как…

– Нет, – твердо перебил Насер и тут же, смягчившись, уточнил: – Не сейчас. Прости, милая.

Должно быть, не ожидая такой резкости, Париса вздохнула слишком шумно, потому что Далтон оторвался от созерцания новостей – там какой-то идиот-американец рассуждал о выборах – и глянул в ее сторону. Париса отвернулась, поборов инстинктивное желание понизить голос, и прикрыла дверь ванной. Посмотрела в зеркало.

– Нас, ты беспокоишься за меня или за себя?

– Всегда думаю только о тебе. – Он продолжал говорить в приподнятом тоне. – Так ты по-прежнему в Париже? Можем встретиться в любом отеле, в каком захочешь. В самом пафосном.

Она оторвала взгляд от логотипа отеля на банном халате, ворохе роскошного турецкого хлопка, валявшегося на полу.

– Нет, не там.

– Значит, в кафе? В том самом, где мы виделись?

– Это было годы назад, Нас. Я даже не знаю, на месте ли оно.

– Я его помню. Найду.

Она подумывала отвертеться. Какое-то время казалось, что сказать «нет» будет просто.

– В котором часу?

– Может, в восемь утра? Устраивает?

– У тебя же заседание, нет?

– Да, ну теперь, значит, будет встреча с тобой. – Он ненадолго перешел на арабский и затараторил, веля кому-то там замолчать и выйти вон. Затем снова обратился к Парисе: – Eshgh[10]?

Она с трудом приняла это увещевание.

– Да?

– Мне пора. До утра, ладно?

– Нас. – Парисе вдруг стало холодно, и она скрестила на груди руки. Хотела задать вопрос, даже два, но потом решила опустить их. – Может, попозже? Скажем, в одиннадцать?

Немного помолчав, Насер ответил:

– Хорошо, значит, в одиннадцать. Только обещай, что придешь.

Париса моргнула. Потом еще.

– Ладно.

– Обещаешь?

– Да, Насер, обещаю.

– Я тебя люблю. Не отвечай так же, я распознаю ложь. – Он со смехом завершил вызов, а Париса осталась стоять посреди душевой, даже не сознавая, что до сих пор смотрит на свое отражение, но тут открылась дверь.

Далтон подошел сзади, обнял ее, и она отложила телефон на стойку.

– Я не знал, что ты поддерживаешь связь с мужем, – произнес он ей на ухо размеренным, терпеливым тоном, принадлежавшим той его версии, которая умела хранить секреты.

– Общаемся время от времени. – Париса взглянула на струи душа. – Сейчас я отмоюсь, а потом мы едем в Париж.

На лице Далтона вновь промелькнула тень юношеского задора. Он будто смеялся над Парисой.

– Мы же охотимся за Нотазаем, – вслух напомнил Далтон. – Несмотря на мои активные возражения, смею добавить.

Парису затрясло от раздражения.

– Значит, ты ничего не теряешь. Раз уж это пустая трата времени.

Далтон пожал плечами.

– Я не называл это тратой времени. Я лишь говорил, что Нотазай послужит твоим интересам не больше любого другого врага. У Форума нет того, что тебе на самом деле нужно, то есть архивов.

Внезапно разозлившись на себя, Париса вошла под струи воды. Бардак в номере, кровь на руках, время, которое потребуется на сборы… Как она могла быть такой беспечной? Прошло-то всего два года, а она уже забыла, что ей непозволительно устраивать беспорядок.

– Париса. – Далтон по-прежнему ждал от нее ответа. Она со вздохом потянулась за флаконом шампуня.

– Сегодня мне не надо искать Форум, Далтон. Я могу их найти где угодно и когда угодно. – Довольно скоро Нотазай прибудет в Нидерланды вербовать новых адептов. А если нет, то в конце концов он отправится назад в свою штаб-квартиру, и тогда же они с Далтоном вернутся в Лондон. – А захватывать архивы нет смысла, пока у нас на руках нет всех инструментов.

Аромат шампуня на время принес облегчение, однако Далтон заговорил снова:

– Ты его бросила.

– Что? – рассеянно спросила Париса.

– Ты его бросила, – повторил Далтон. – И вот опять послушно торопишься на его зов?

– Чей, Нотазая?

– Нет, мужа. – Далтон словно бы поддевал, и Париса некоторое время делала вид, будто не слышит его, молча намывая голову. Ее мутило. В висках снова застучало от боли. Дум. Дум.

Париса нанесла кондиционер по всей длине волос.

– Мы с Насером не разговариваем, – наконец ответила она, и если Далтон не понимал, что к чему, то ей все было очевидно. Насер бы не стал никуда ее звать, не будь дело очень, очень срочным.

Она намылила руки куском французского мыла, терла их, смывая кровь несостоявшихся убийц, пока вода у ног не приобрела нежный розоватый оттенок.

– Он причинил тебе боль, – напомнил Далтон, и Париса отстраненно заметила, что стиснула зубы.

– Я не говорила, что он…

Слова застряли у нее в горле. Она будто услышала голос Каллума: «Они причинил тебе боль?»

«Кто?»

«Все».

А потом голос Рэйны спросил: «Ты просто неспособна любить, да?»

И снова Далтон: «Мне все равно, все равно, кого ты любишь…»

– Все сложно, – пробормотала в конце концов Париса, перекрывая воду. Потом еще минуту стояла в тишине, окутанная клубами пара. Дверь ванной открылась и снова закрылась.

К тому времени, когда она вышла из душа, Далтона уже не было в номере. Париса вздохнула, как она сама себе сказала, с облегчением, затем зажгла яркие лампы над туалетным столиком.

Телефон куда-то пропал, но она предпочла пока об этом не думать.

Обтерлась полотенцем, поглядывая на себя в зеркало – там, где его не затянуло испариной. Не первый раз задалась вопросом, что она такое на самом деле? Что видят в ней остальные, что видит Далтон и убийцы, она уже знала: прекрасные черты, тонко выверенные пропорции, удачное совпадение данных, преодоленные слабости и несдержанность (только сегодня она позволила себе сладкое и пролила кровь).

А что видел Атлас?

Это уже не имело значения. В два быстрых движения Париса тряхнула волосами – взад-вперед, – запустила пальцы во влажные локоны, взбивая их и позволяя снова упасть каскадом естественного совершенства.

Почему Атлас ее выбрал?

И тут, подобно вселенской каре за нерациональную, бессмысленную рефлексию, в голове зазвучал ее собственный голос:

«Нас, разве я могла быть здесь счастлива? Женой быть не хотела, матерью становиться не собираюсь, а ты хочешь, чтобы я прожила всю жизнь в цепях лишь потому, что благодарна тебе за одну вещь, за один шанс…»

Париса взъерошила волосы. Сделала пробор на одну сторону, потом на другую; и так и так было отлично.

«…мне надоело быть благодарной! Надоело пытаться подстроиться под эту семью, этого бога, эту жизнь. Надоело быть маленькой, я выросла, я уже не тот человек, которого ты спасал, и я уже даже не знаю, кто я…»

Она надула губы и начала приводить себя в порядок. Ущипнула щеку, глядя, как проходит покраснение.

«…я хочу больше, намного больше…»

С помощью бальзама придала губам чувственности, с помощью туши сделала глаза выразительней. С другим лицом она стала другим человеком.

«…я жить хочу, Нас! просто дай мне жить!»

Какой смысл заново переживать свое прошлое? Она гонялась за невидимым воздаянием, боролась за власть, искала новые инструменты контроля. Уж если она самый опасный человек в этом и прочих мирах, ей должно быть совсем, совсем не до мыслей о том, как она стала такой легкой добычей для Атласа Блэйкли, человека, искавшего оружие лишь для того, чтобы создать для себя сносный мир. Зато теперь…

Теперь она думала о Насере. Как будто то, какой она была десять с лишним лет назад, имело хоть какое-то значение.

«Всего лишь по часику, время от времени, о большем и не прошу. Знаю, знаю, в своих мыслях я прошу куда больше, но так нечестно, ведь важно именно то, что я показываю тебе, нет? Возможно, когда-нибудь ты поймешь, какая разница между тем, что человек думает и кем он выбирает быть…»

В зеркале мелькнул проблеск чего-то. Краткая, подозрительная вспышка посреди безмятежной озерной глади ее отражения, картины неизменной красоты, изящества, в которое Париса облачалась без труда. Забыв о внутреннем монологе, отпустив его, она подалась вперед.

«Когда-нибудь эта картина изменится, eshgh, и тогда, я надеюсь, ты увидишь меня в ином, мягком свете…»

– Париса?

Далтон привалился плечом к дверной раме ванной. В левой руке у него было ее платье, в правой – телефон.

– Меня не волнует то, что ты собираешься встретиться с бывшим муж… Прости, с Насером. Хочешь, буду называть его по имени. Думаю, тебе так и так придется с ним встретиться, ведь если сведения о нем нашло Общество, то найдет и Форум. И Атлас. Вообще любой, кто желает тебе смерти. – Сделав еще паузу, Далтон положил ее телефон на стойку в ванной. – Физику я тоже за тебя ответил. Подумал, тебе надо знать, какие у него планы относительно архивов или чем Атлас занимается в доме. Он заполучит обоих физиков, если только ты не перевербуешь хотя бы одного из них.

Париса не ответила, и он нахмурился.

– В чем дело?

Посмотрел, как она перебирает свои густые волосы.

– Я… – Париса не знала, смеяться ей или плакать. – Нашла у себя седой волос.

– И?

Смеяться, определенно смеяться. И Париса рассмеялась, но как-то горько и громко. Непривлекательно, как эгоистичная женщина. Страшно, как женщина с амбициями. Как та, которая наказала хорошего мужчину за то, что он – не тот самый, которая убежала, ведь оставаться было слишком скучно, больно и тяжело. Как женщина, которой приходится быть оружием, ведь ни на что иное она не способна.

– И ничего. – Она просто увидела, что лишается одной из своих привлекательных черт, что ее личность разваливается. Увидела первый признак того, как империя медленно, но верно, незримо обращается в прах. Ее настигла наконец судьба, заслуженная кара. В такой момент!

– Прости, – сказала Париса, повторив: – Ничего, это ничего. Что ты там говорил?

«… если сведения о нем нашло Общество, то найдет и Форум. И Атлас…»

Как ни печально, но подозрения подтвердились: если Насер знает, что у нее неприятности, это значит только одно. Он сам в беде.

Эгоистка. Она всегда была эгоисткой.

«Женой быть не хотела, матерью становиться не собираюсь».

И снова Рэйна, как всегда не вовремя: «Ты просто неспособна любить, да?»

Юная Париса, та, которой еще не коснулась рука увядания, завопила: «Я заслуживаю права выбирать, как мне любить!» – но эта Париса, вступающая в пору старости, прошептала: «Может, и нет, может, ты права. Возможно, мне это и впрямь не под силу, я просто не знаю, как это делается».

Очень вовремя в ее мыслях появился Атлас Блэйкли со словами: «Мир – все та же обитель разочарований, какой он был до того, как я привел вас сюда».

– Атлас, – нетерпеливо повторил Далтон. – И второй физик…

– Ты про Роудс? – Париса потянулась за платьем, которое он принес. Это был простой трикотаж. Париса легко скользнула в него и обернулась, убеждая себя в том, что все по-прежнему.

Подумаешь, седой волос. За ней гонятся убийцы, объявился муж, игра по-прежнему идет, а еще ее ждет множество миров и тяготит еще больше проступков. Однажды она умрет, либо сожалея о них, либо нет. И неважно, какого цвета будут ее волосы, хотят ли ее по-прежнему трахнуть, сможет ли она понять, где и почему у нее болит. Как и всех, ее с рождения ждет конец. А еще она знала, что вожделение – временно, что жизнь скоротечна, а любовь – ловушка.

И что ее красота – проклятье.

– Да, и она вернулась, а значит, Атлас вскоре заставит ее запустить эксперимент. Возможно. – Далтон по-прежнему глядел на нее с хмурым выражением лица. – Как-то ты странно выглядишь.

Париса покачала головой.

– Все хорошо. Просто… все дело в тщеславии. – В том, что все смертны, и только-то. – Ничто не вечно. Главное…

В голове будто бы гремел племенной барабан. Что-то шептало ей, словно призрак.

«Eshgh. Жизнь моя. Беги, если надо».

«Я просто жить хочу, Нас! Дай мне жить!»

Голос был тихий, но неумолчный. Он задавал вопрос, на который она не знала ответа.

Та ли это жизнь, за которой она гналась, или это очередная эскапада?

Впрочем, нет, некоторые голоса следовало задавить. Некоторые голоса не смолкнут до тех пор, пока она сама их не заткнет. Ведь если Париса стала той, кто научился сражаться за себя, кто предпочитал победу компромиссу, а силу – морали, если у нее руки в крови, то это лишь потому, что так и должно быть. Так того требовал мир. Она нуждалась в защите, давать которую никто не спешил. Вся надежда была на себя, пока мир продолжал таращиться на ее грудь и в то же время ни во что не ставил ее саму. Этот мир с радостью говорил ей, чего она стоит, а чего нет.

Так что же еще имело значение в этом мире? Только то, что она в нем самый опасный человек.

– Главное, – громче повторила Париса, – чтобы мы добрались до Роудс прежде Атласа. – Да, все именно так. Игру нельзя бросать. – Я поработаю с Роудс. Объясню все доступно: пусть Атлас и склонил на свою сторону Рэйну, без тебя ему никуда. – Точно. У Парисы на руках выигрышная карта, как обычно. – Ты – единственный, кому под силу спонтанное творение жизни, поэтому…

– Нет доказательств спонтанности.

– Что?

Мысли Далтона снова исказились, внося еще больше сумятицы в изможденный разум Парисы. Она слышала содержимое головы Далтона урывками: репортажи, заголовки… Нарезка из его размышлений… Выборы в Америке, Гаагский трибунал… Похоже, Далтон сносно владел арабским и понял отдельные слова из ее разговора с Насером, но фарси не знал точно и потому не уловил суть беседы.

– Но если ты правда хочешь отправиться…

– Да. – Она моргнула. – Да, поехали.

У портала в Гранд-Централ образовалась очередь. В такой толпе Париса могла ускользнуть от ловушек, если бы сосредоточилась, если бы собралась как следует. Пятнышко пота на пояснице, седой волосок в безупречной прическе – все это напоминало о том, что ни совершенство, ни вожделение тысяч финансистов, ежедневно кочующих из пригорода в город и обратно, не уберегут ее от смерти. Она появилась в парижском кафе на полчаса раньше срока. Проявила неподобающую поспешность, под стать неопрятным складкам на платье и следам крови на кончиках пальцев.

Впрочем, это было неважно.

Насер так и не пришел.

Хулиан Ривера тоже родился, когда Земля умирала. Точно так же, как все, фигли вы думали! Атлас Блэйкли никакой не особенный. Как и вы, если честно. Как Хулиан. Это была сентиментальная мысль, которую, слегка перефразировав, любила частенько и на разный манер употреблять abuela[11] Хулиана. Она была работягой, его abuela, и очень набожной, но не из страха, а именно из чувства веры. Жить вообще тяжко, mijo[12], вечно за что-то надо бороться. А ты ешь давай свой мофонго[13], пока не остыло.

Отец Хулиана был американцем, тут ему повезло, поскольку сальвадорская мать, вероятнее всего, гражданством США не обладала. Впрочем, об этом никто не говорил. А еще, похоже, мать была дерганой и пугливой, и он никак не мог толком избавиться от тех же качеств в себе, пускай даже проявлял свою внутреннюю паранойю таким образом, что белые представители молодежной преступности в шутку (и ошибочно, просто они вечно путали его с кем-то другим, чаще всего с Брайаном Эрнандесом[14], который дорос до игрока большой лиги) называли его самым жутким bandito на районе. Хулиан рос старшим из трех братьев, настоящим отморозком, ну или так он о себе думал, – пока не познакомился с одной девушкой. Отец у нее был просто кошмар, и вот он-то объяснил Хулиану, какой он на самом деле пиздюк.

– Побить любой дурак сможет, – сказал отец Дженни Новак Хулиану, который тогда как раз сломал руку (зато об кого!).

Еще Большой Ники Новак курил сигару, что позднее покажется Хулиану глупым, ведь на дворе были восьмидесятые, а не пятидесятые. Он, кстати, так и не узнал, есть ли где-то на свете Малыш Ники Новак.

– Знаешь, в чем суть, малец? – спросил Большой Ники. – Уметь заткнуть других, чтобы слушали тебя.

– Как? – спросил Хулиан. Хотелось казаться крутым и не задавать этого вопроса, но куда ему было.

В ответ Большой Ники швырнул ему двадцатку.

– Разгрузи вон тот ящик, – сказал он Хулиану, указав на упаковку газировки в углу магазина. – И не задавай вопросов.

Видимо, деньги должны были чему-то научить, и, возможно, будь в Хулиане поменьше религиозного рвения, он бы усвоил урок. Но вместо этого он запомнил, что у гангстера из Бронкса эксцентричный вкус в одежде, а еще – что работа важна.

В силу воспитания и детского окружения Хулиан не сразу выяснил свою магическую специализацию, однако сам дар раскрыл быстро. Просто в районе, где он рос, не было ничего связанного с криптографией, к тому же, слишком молодой, он знать не знал о машинном коде, а интернет его не заботил… до тех пор, пока у Новаков не появился компьютер. В то время, конечно, Хулиан куда охотнее лазил Дженни под майку, но вот уж когда он оказал услугу-другую патриарху семейства Новаков, тому стало ясно, что в руках у парня все работает как-то иначе и далеко не в силу его юности. Некто – наверное, сам отец Дженни – заплатил медитскому вербовщику, Хулиана нашли и изменили его жизненный путь, как раз когда мир топтался на пороге века техномантии. Вероятно, Большой Ники хотел повесить на Хулиана пожизненный долг, но шальная пуля во время посторонних разборок внесла свои коррективы.

Место в руководстве ЦРУ, как и прочие достижения Хулиана, было плодом древа, выросшего из одного крохотного зернышка. Семья обрадовалась, узнав, что он трудится на правительство, – значит, будут страховка и пенсия. Близким Хулиан говорил, будто бы работает криптографом, и они верили. Что им еще оставалось? Повышения следовали одно за другим: проджект-менеджер, глава отдела – сперва одного, потом другого и третьего, – председатель, директор и, наконец, место во главе стола семейства Перес, среди патриархов. Старейшинам клана это показалось естественным: будет преемник, которого они ждали с тех пор, как покинули Сан-Хуан. Поколение бабушки все еще верило в американскую мечту, хотя братья Хулиана давно выбросили ее из головы. Их не впечатлили строгий костюм, аккуратная стрижка и то, как Хулиан рублено произносит свою фамилию на новый, американизированный манер, типа как Джонс или Смит. Знаем, сказали они, на что ты, Хулиан, готов ради похвалы, чьи ботиночки лижешь.

Само собой, братья ничего не добились. И потом, они не знали про аборт Дженни, последний гвоздь в крышку злосчастного гроба, как не знали, на что Хулиан пошел во имя свободы, той самой, в которую они с бабушкой так истово верили. Ради чего они еще переехали?

Зато знал кое-кто другой, разумеется. Эзра Фаулер. Потому Хулиан и явился на встречу. Другое дело, что он пришел бы в любом случае. Не каждый день выпадает шанс вломиться в архивы Александрийского общества. Хулиан, может, и стал правительственным агентом, но он достаточно долго пробыл техномантом на службе Соединенных Штатов и усвоил: украсть можно что угодно, а некоторые тайны только и ждут того, чтобы их хакнули.

Недели три-четыре назад, правда, Эзра исчез, но это подвернулось даже кстати. Он слишком много знал о Хулиане, а дело можно было завершить и без него. Тем более попытки захвата посвященных александрийцев закончились неудачей. Эзра Фаулер облажался.

– Вон, вон тот. – Хулиан постучал по экрану, замерев при виде блондина в толпе у Гаагского трибунала. Рядом с ним молча шла, ссутулившись, азиатка. – Он искажает трансляцию. Вот здесь все видно. – Хулиан указал на программу, которую когда-то лично написал для определения магического выхлопа в медитских эфирах. Качеством они, ясно дело, были покруче традиционных HD.

Нотазай подался вперед, будто мог что-то сделать. Будто мог понять дело всей жизни Хулиана, однако тот помалкивал, уважая иерархию. Уважая принцип работы.

– Почему его не задержали на месте? – спросил Нотазай, разглядывая не кого-нибудь, а Каллума Нову. Ему, к слову, полагалось быть мертвым; второй минус на счет Эзры Фаулера. Третьего не простят, даже если ему хватит совести объявиться. – Судя по выхлопу, он использует невероятно сильную магию. Почему было не арестовать его?

– По двум причинам. Во-первых, эта сволочь – эмпат. Устроил бардак на вокзале Гранд-Централ, а ведь там задействовали целую команду морских котиков и даже русалку, будь она неладна. И во‑вторых, семья Нова это не просто империя, торгующая красотой. – Оригинальная корпорация «Нова» появилась еще во второй половине двадцатого века и весьма вовремя выкатила линейку клиентоориентированных косметических иллюзий, а после разрослась и стала доминировать в так называемой индустрии красоты и здоровья, онлайн-торговле стилем жизни, цифровом стриминге и популярных СМИ. Вышло так, что они владели теперь собственными каналами связи. – Все законно, если он действует по поручению корпорации, – объяснил Хулиан, бросив холодный взгляд на дочь Уэссекса, которая сидела рядом с Нотазаем. Уж она-то знала толк в корпоративных вмешательствах. – Этот суд получил широкую огласку, и Нова не единственные, кто увидел возможность завладеть множеством ушей и глаз. При наличии допуска это не сильно отличается от трансляции проплаченного контента в интернете или редактуры алгоритма собственной ленты новостей. Этого или схожего видеоряда, передаваемого по разнообразным каналам, включая тот, которым владеет и управляет конгломерат Нова. – Хулиан вызвал на экран публикацию, сравнив профиль блондина с неулыбчивым портретом единственного сына Димиса Новы. – Этот вонючий эмпат там и помаду может продавать сейчас.

– Однако вы сами все прекрасно знаете, – умиротворенно произнес Нотазай. Задавать уточняющие вопросы он, видимо, посчитал излишним, поэтому Хулиан сам ответил:

– Хотите, чтобы все видели, как вы допрашиваете Нову? В объективе двадцати крупнейших международных вещательных компаний? Нет, прежде чем делать такой ход, надо во всем убедиться. Пока нам известно, что эмпат влияет на толпу, охрану – на всех. Однако нельзя предвидеть, какого итога он добивается. Ясно лишь то, что для этого он пользуется магией. И…

Хулиан опустил взгляд на вибрирующий телефон.

– Прошу простить. – Он виновато кивнул остальным – Иден Уэссекс надула губы, как будто опаздывала на маникюр – и отошел принять вызов. – Ну?

– Он не пожелал сотрудничать, – мрачно проговорил агент. – Стал угрожать.

Нет, не сегодня, Хулиан и так уже вляпался.

– Только не говори, что вы…

– Выбора не оставалось, – перебил Смит; его рапорт больше напоминал оправдания. – При всем уважении, сэр, в той комнате было четыре хороших сотрудника. А это тип не то чтобы ангел.

Хулиан чуть не зарычал. Гнев делу не помощник, хотя все сложилось чрезвычайно неудачно. Даже хуже. Телепат либо испугается, либо встанет на тропу мести, а это вряд ли сыграет им на руку. Впрочем, она до сих пор не допускала ошибок, не была опрометчивой. Возможно, они с мужем были не так уж близки, и случившееся она сочтет удачным оборотом событий. Нет, Хулиан в этом сильно сомневался. Судя по записям, последний раз Париса Камали и ее супруг созванивались много лет назад, а ведь Насер Аслани единственный, с кем она провела дольше двух месяцев. По крайней мере, пока не пропала во чреве поместья и не перестала выходить на связь.

– Перешли мне запись, – спустя секунду, собравшись с мыслями, велел Смиту Хулиан. – Может, придумаем, как все разрулить. Еще и в выигрыше останемся. – Вдруг муж назвал ее как-нибудь унизительно. Вдруг он был готов сдаться, выдать ее местоположение. Вдруг… вдруг что-то да было.

Смит молчал очень долго и, наконец, произнес:

– Сэр, нам не хватило времени на…

Нет.

– Вашу мать, Смит. – Уму непостижимо. – Записи нет? Как, по-твоему, это будет выглядеть, когда все всплывет? – Хулиан выпятил челюсть, пытаясь соображать, но так ни до чего, кроме бесполезных выговоров, не додумался. – Он ведь не какой-то там прохожий с улицы, – зашипел он в трубку. – Это, сука, Насер Аслани, вице-президент крупнейшей медитской энергетической корпорации на Ближнем Востоке…

– Мы все уладим, сэр.

– Ни хрена ты не уладишь. Сам все сделаю. – Хулиан завершил вызов и сделал несколько глубоких вдохов и выдохов. Жена была страстной поклонницей йоги и искренне верила в силу позитивных аффирмаций. Вот бы и у него в жизни все было так же просто, как у этой женщины, чью девичью фамилию носили два почивших ныне президента и один действующий сенатор.

Вдо-ох. Видео можно отредактировать. Вы-ыдох. Код постоянно глючит. И потом, не Хулиан прямо сейчас влияет на гражданских через медитский телеэфир. Злоумышленник тут не он. Это все происки Общества. Осталось найти доказательства, и судьба александрийцев решится. Никто не хочет жить в антиутопической симуляции, и вообще, все могло сложиться куда хуже. На месте Насера Аслани могли оказаться Нова или Уэссексы – жестокая и в равной степени чистая, сука, мать ее, правда жизни. Как и то, что если кто-нибудь, замешанный в деле Аслани, спалится, то пуэрториканец во втором поколении, скрупулезно подделавший бумаги жителя Майами, падет, а его подчиненный, выходец из Айдахо, Пол Смит с радостью примет внезапное повышение.

Хулиан родился в паршивом мире, как, впрочем, и все остальные. Вопрос в том, кто и что с этим делает. Хулиан пытался улучшить общество единственным доступным способом, поэтому вернулся в комнату и снова постучал по экрану, снимая с паузы запись с камеры наблюдения.

Каллум Нова взглянул прямо в объектив, и на его губах вспышкой от зажигалки мелькнула короткая улыбка.

– Есть доказательство того, что шестеро членов Общества вмешиваются в международную политику. Что дальше? Свободные и честные выборы? – с железобетонной уверенностью произнес Хулиан. – Если эмпат проделывает такое на виду у мировой общественности, то чем тогда остальные заняты за кулисами? Речь вполне может идти о вопиющем нарушении гражданских свобод. Разве это не интересно МИ-6 или даже Ли? – спросил он, запоздало вспомнив, что азиатка рядом с Новой – не китаянка, а японка.

Хулиан заметил на себе пристальный взгляд Нотазая. Даже слишком пристальный. Надо бы напустить радиопомех в комнате, чтобы избавиться от возможной прослушки. Просто на случай очередной неудачи, после которой Смит получит место и кабинет Хулиана, а сам Хулиан станет предостережением сотрудникам, нанятым по программе диверсификации. Смуглой и кратковременной, мать ее, вспышкой на карьерном радаре.

Если Нотазай и воспринял его молчание как проявление злости, то виду не подал. Просто пожал плечами и обменялся теплым взглядом с сидевшей рядом дочерью Уэссекса.

– Мы определенно можем оповестить их. Что до ситуации в Париже, – сказал Нотазай, желая, видимо, сменить тему, – то известно ли уже имя гражданского?

Кстати! Хулиан кликнул по досье «Феррер де Варона».

– Второй медит – это Гидеон Дрейк, – сказал он, открывая фотографию из студенческой газеты НУМИ, одну из немногих, которые удалось нарыть. – Есть приводы по молодости, в Канаде. Мои агенты в данный момент достают его дело из-под грифа «секретно». Однако меня посетила мысль, и я разослал фото нескольким информаторам. Оказалось, – произнес Хулиан, отрываясь от экрана ноутбука, – что Гидеон Дрейк – некто вроде вора-телепата. Проворачивает мелкие делишки на астральном плане, по крайней мере, занимался этим раньше. Есть шанс отыскать что-нибудь в его университетском деле, да только декан не идет нам навстречу. – Он пожал плечами. – Пока.

Нотазай дернул бровями.

– Вы уверены, что он телепат, а не странник?

Хулиан почувствовал, как Иден Уэссекс выпрямляется, тщательно скрывая любопытство, но тут у него снова зазвонил телефон. На этот раз его зам. Вот же сука…

– Есть разница? – спросил Хулиан, имея в виду «Меня это не ебет». Внятного ответа он явно бы не дождался. И ладно, нужно было разбираться с бардаком. С большим таким бардаком.

Хотите знать, каково это – обладать властью? Вот Хулиан не знал, ему не удалось почувствовать силу как следует, но он верил, что власть – это когда можешь позволить себе безалаберность и «забыть» сделать запись. Или когда Атлас Блэйкли, хитрый лис и неуловимый призрак, приветствует тебя у двери загородного особняка. Если Хулиан не ошибся в своих подозрениях, то разум архивов работает как некий алгоритм, а значит, если общаться с ним на правильном языке, то можно получить ответы на любые вопросы. Например, есть ли рай? Какого объема ядерный арсенал столь очевидно скрывают Уэссекс и его дочь? Была бы у его детей улыбка Дженни, отвези он ее в больницу, как она просила, а не отправь он ее туда в одиночку?

– Ладно, – сказал он собравшимся в комнате. – Берем пятерых.

Рано или поздно наступал момент высказывать опасения. Главное, не упустить его, а то потом высказывай, не высказывай – толку не будет. Получится пустое ворчание. Для Гидеона такой момент прошел с месяц назад. Он свой шанс упустил.

В теории.

– …короче, в общем, это архивы, тра-ля-ля, – сказал тогда Нико, завершая экскурсию по особняку Александрийского общества и закрывая за собой двери читального зала. – Знаю, тебе отказали в допуске, – добавил он, – но я всегда могу достать что-нибудь, только попроси. Или обращайся к Тристану. Он, конечно, та еще Падла, – пояснил он, закатив глаза (намекнул таким образом, что Падла – с большой буквы П), – но с него причитается за помощь в возвращении Роудс. Человек он исключительно деловой, долг выплатит. И тебе понравится Атлас. Наверное. Мне так кажется. – Он поморщился. – Если только ты, как и Роудс, не сочтешь его каким-нибудь там тираном. Тогда… А, ладно, проехали, тебе за него замуж не выходить и на него не работать. То есть ты как бы работаешь на него, но это уже мой косяк, не Атласа. Лишь бы Роудс и тут не оказалась права и мы не были частью его зловещего плана. Не знаю, короче, она сейчас не в лучшей форме. Может, ты с ней поговоришь? Стоит мне упомянуть, – он понизил голос, – Фаулера, как она делает такую мину, будто мне стоило заранее предупредить ее о шок-контенте. Да и потом, у тебя с ней общение, в принципе, ладится, поэтому…

Нико наконец замолчал, чтобы перевести дух, и обеспокоенно взглянул на Гидеона.

– Что скажешь? – настороженно спросил он.

Отличный вопрос. Что же Гидеон думал по этому поводу?

Конкретно в тот момент его мысли были вот о чем (именно в таком порядке):

С Либби Роудс что-то случилось. Ожидать этого стоило, учитывая пережитое ею за год, однако у Гидеона возникло стойкое ощущение, будто Нико то ли не может, то ли не желает замечать эти перемены. Он болтал с ней как ни в чем не бывало, отвечая на ее колкости своими. Его словно бы не смущало… нечто, а что именно, Гидеон пока не понял. Либби стала тише, но кто бы не стал после таких-то переживаний. Разгадка вертелась на языке, знакомая и в то же время смутная, неуловимая. В поисках ответа Гидеон чуть не сломал голову. Он словно тщился поймать полузабытый сон.

Тристан Кейн – тот самый исследователь, с которым Нико в прошлом связывали некие приключения, а в настоящем – какое-то вялое соперничество. Он был очередным кусочком масштабного аристократического пазла. Учтивый или просто воспитанный в британских традициях, Тристан соответствовал нарисованному Нико портрету. Его слова не вызывали подозрений, однако между ним и Либби ощущалось напряжение, сексуальное и требующее разрядки. Они словно боялись слишком сблизиться или чересчур отдалиться. Нико, похоже, заметил это и предупредил Гидеона, а значит, все могло обстоять иначе. Против Гидеона Тристан не имел ничего, но, видимо, лишь потому, что его присутствие не напрягало Либби. С другой стороны, Гидеон не напрягал вообще никого. Проблемы из-за него были только у…

А, вот оно что! Своим поведением Либби напоминала мать Гидеона, а ведь Эйлиф – преступница, да к тому же русалка. У нее напрочь отсутствовали качества, присущие друзьям Гидеона. Нет, чувство опасности мать у него не вызывала. Скорее, просто тревогу. Опасной ее находил Нико. Гидеон же прекрасно знал о недостатках Эйлиф – нарциссизме, забывчивости, легкой психопатичности, – однако воспринимал их как… рисунок чешуи на хвосте, а не зубы, как неотъемлемые черты ее характера, и обижался на них не более чем на зеркало. Просто Эйлиф брала все от своего главного актива, а именно от, кхм, зависимости. Ее сжигал нездоровый азарт. Плохо было то, что его подкрепляла эгоистичная жилка: любое пари казалось Эйлиф выгодным, если она видела хоть малейший шанс на победу. Когда Гидеон имел дело с матерью последний раз, пламя азарта горело в ней особенно ярко. Она держалась уверенней обычного. Значит, подошла к самому краю, была в отчаянии.

Либби, конечно же, не была игроком и, вернувшись, не казалась потерянной, не страдала от каких-то особенных переживаний. Взгляд ее не потускнел, но Гидеон видел в нем ту же искру, что и в глазах матери. Этот блеск говорил о том, что Либби пришла за чем-то и получит желаемое любой ценой.

Кстати, Эйлиф куда-то запропастилась. Порой отсутствие новостей – уже хорошие новости, но бывает и так, что это плохо, очень плохо. Гидеон пока не знал, о чем и думать. В обычных обстоятельствах он бы не волновался. В конце концов, дом защищали чары от нелюдей, и Нико был в них уверен. Однако в отличие от него Гидеон понимал: рано или поздно заговор против Общества заинтересует и Эйлиф. Если только это не она, такая изворотливая, стояла за покушениями. Впрочем, Гидеон еще надеялся на ее непричастность – право, не станет же она из корысти подвергать опасности жизнь сына или Нико, – но вдруг ей попросту не оставили выбора? Гидеон, может, и не питал неприязни к ее сути, однако дураком не был. Он лишь позволил себе оптимистичную надежду. Эйлиф вляпалась как никогда, бормотала что-то про сны, уникальные токены и долги.

Кстати про оптимизм. Гидеон не знал, как относиться к Атласу Блэйкли. Нико наивно ему доверял, Тристан его чуть ли не боготворил, а Либби старалась не говорить о нем, изредка выдавая предупреждения о том, что Атлас способен уничтожить мир. Гидеону они казались риторическими. На что вообще Либби намекала?

Однако по-настоящему Гидеона занимало кое-что иное, насущное, хотя вопрос нельзя было сформулировать совсем примитивно, например: где Атлас Блэйкли? Над этим тоже стоило поразмыслить, но Нико, казалось, не переживает из-за отсутствия в доме Хранителя. Само по себе оно и правда не вызывало никаких подозрений, да и Гидеон, стоило признать, не понимал роли Хранителя… Как и руководство Общества, что явно было не в порядке вещей. Натуральная безалаберность. Ладно бы речь шла о каком-нибудь муниципалитете, которому вечно не хватает средств, так ведь Гидеону прямо сказали, что за ними следят. Если бы он сбежал, его бы перехватили. Перехватили бы и Атласа Блэйкли, но человеку его ранга вряд ли пристало скрываться. Дело было в другом. И Тристан с Либби кое-что знали.

Еще мысли? Да. Если выход за пределы периметра хоть сколько-нибудь походил на вход, то Гидеона в его периодических приступах нарколепсии ждала скука смертная. Всякий раз, выскальзывая сознанием из тела, он будет торчать в той же клетке, в которой его встречал во время разлуки Нико. И еще: как в доме относятся к различным диетам? Гидеон страдал легкой формой непереносимости лактозы. Совсем уж от сыра не отказывался, но хотелось бы иметь выбор пошире и поразнообразней. А в поместьях вроде этого ему случалось бывать и прежде. Например, особняк Макса почти не уступал ни пышностью, ни размерами. Кстати, Макс в свое время чуть не пролетел с медитским статусом, о чем Нико не знал (или знал, но помалкивал). Магический выхлоп Макса как перевертыша был минимален, прямо на грани. Он сам еще где-то на середине второго курса по пьяни признался, что чуть не загремел в обычные колдуны, добавив при этом «Не парься». Просто семья Вулф сделала щедрое пожертвование в политический фонд муниципального реестра медитов. Ведь одно дело, когда твой сын – раздолбай и не желает делать карьеру у тебя в корпорации, и совсем другое, когда его магия – пшик.

Деньги – очередной вопрос, не дававший покоя. В чьих руках финансы Общества? Кто бы это ни был, он контролирует и само Общество (дергая за ниточки тут и там), а следовательно, и Нико. Однако друг об этом не задумывался, ведь у него в семье деньги водились, к их изобилию он привык. Поэтому и не видел, как они определяют поступки, как исподволь и неумолимо, куда верней философских учений и воскресной школы, решают, что правильно и что нет. Деньги – это дар, бремя, одно из мерил. Недавно Гидеон увидел во сне красноглазого человека с красным пером. Счетовода, который спрашивал о Принце. От него так и веяло угрозой и алчностью. Он был счетоводом, потому что деньги – это оружие, потому что должник принадлежал ему без остатка. Мать Гидеона не знала настоящей свободы. Вот о таких вещах Нико никогда не задумывался, за него о них беспокоился Гидеон. Видимо, неспроста в его понимании деньги были тесно связаны с несвободой.

Никто лучше Гидеона не понимал бедности, голода, страха. Причем не страха за свою жизнь – с ним-то Нико был прекрасно знаком (просто игнорировал опасность). Гидеон боялся за устоявшийся образ жизни. Боялся, что перемены уничтожат привычный мир, ведь тогда во всех отношениях не станет и самого мира. Нико знал, например, что можно купить душу, продать ее или выменять, даже не догадываясь, как это просто (не легко, но просто). И если не сегодня, то однажды это станет поводом для тревоги. Может быть, даже тут, в стенах поместья.

Кое-что об этом могли знать Атлас, а значит, и Тристан с Либби.

С Атласом Блэйкли, очевидно, что-то случилось, но, слыша стук копыт, Гидеон старался думать не о зебрах, а о конях. В конце концов, за посвященными Атласа Блэйкли охотились. Одного даже похитили, а красноречивое молчание, которым Либби отвечала на вопросы про Эзру Фаулера, оглушало. Атлас Блэйкли совершил некую страшную ошибку и скрывал ее от Общества, однако, что бы он там ни затеял, последние два человека, видевшие его, старательно отмалчивались. Что-то явно пошло не так, Атлас занимался чем-то важным, чего не стоило игнорировать.

Однако в итоге на вопрос Нико о том, что Гидеон думает по поводу Общества и архивов, к которым он отныне был привязан условиями договора, тот хотел бы ответить честно: «Я мотал срок и подольше, в тюрьмах похуже». В тюрьмах, где не было Нико, где тот не мог спонтанно, как бы между делом прижать Гидеона к рельефным эдвардианским обоям на стене какой-нибудь душной уединенной комнатушки, а ведь без этого пропадал всякий смысл существования.

В общем, да, возможно, Общество и правда – гадюшник, Либби не лжет, утверждая, будто бы им грозит конец света, а Нико, обычно такой любопытный, отказывается видеть, что на кону судьба мира. Или его ослепили заносчивость и амбиции. С другой стороны, если жизнь за пределами поместья – это лишь вопрос верной смерти, к которой ведет череда уступок общественным нормам, то, может, ну его? Пусть Атлас Блэйкли взрывает мир изнутри, если таков его план?

Собственно, поэтому Гидеон в конце концов ответил:

– Тут мило. Не мешало бы основательно протереть пыль.

Довольный, Нико улыбнулся шире. Как же просто было осчастливить его – что раньше, что сейчас. Это, несомненно, стоило усилий. Значит, он хочет провести безумный эксперимент с мультивселенной, который может завершиться либо катастрофой для него одного, либо аннигиляцией всего сущего? Отлично, Гидеон весь внимание. Чудо, что он еще не спит, чудо, что друг любит его в ответ, пусть даже не так пылко, как он его. И если тут Гидеону суждено погибнуть, если его смерть записана в красном гроссбухе, то встретить жнеца здесь будет ничуть не хуже, чем в любом другом месте.

И потом, червоточина в кухню – та еще крутота.

Конечно, со временем Гидеон станет чаще задаваться вопросом, не оплошал ли он, промолчав о целом букете потенциально важных проблем. Однако пока он решил: пророчества подождут, ведь к нему криком взывает его личное будущее, роковое и вместе с тем упоительное.

– Наколдуешь пирог? – вслух спросил Гидеон, решив забыть на время о том, что только может случиться. Конец света лучше встречать на сытый желудок. И съесть надо обязательно что-нибудь повкуснее. Пирог с кремом, фруктовый. Живот будет болеть, но это потом.

– О, avec plaisir[15], – с радостью ответил Нико. – Только напишу еще раз Рэйне. Закончится, скорее всего, слезами. Моими, конечно. Погоди, на все про все уйдет минут пять.

Пять минут, вся жизнь… Один хрен.

– Con mucho gusto[16], Николас, – ответил Гидеон, сонно прикидывая, где будет лучше вздремнуть. – Не спеши.