Крах «Дископопа»

После того рокового случая мы так ни разу и не появились перед публикой. Нашей, когда-то популярной рок-группе дорога на сцену теперь закрыта практически навсегда.

Тот, кто хотя бы раз испытал миг сценической славы, нас поймет — бацилла этой проклятой лихорадки неизлечима! Поэтому, в надежде на возвращение, мы собираемся иногда все вместе у кого-нибудь из нас дома, чтобы поиграть в свое удовольствие. А перед тем тщательно осматриваем комнату, чтобы в ней — избави бог! — не оказалось какой-либо живности: вроде мухи, таракана, комара. Иначе, если о том станет известно, мы все понесем суровое наказание, вплоть до тюремного заключения, ибо музыка когда-то знаменитого на всей планете «Дископопа», победителя многочисленных фестивалей и конкурсов, обладателя кубка «Музыка века», жестоким буллическим решением Международного экологического суда оказалась под полным запретом для всего живого.

Наигравшись всласть, мы отдыхаем в усталой дреме, и в нашей памяти невольно всплывает тот черный день, когда проклятый рок гастрольного недоразумения свел нас со стратдиносами — эндемами планеты Флора.

Ах, каким радостным, веселым было начало той гастроли и каким печальным завершение…

Если бы тогда посмотреть на нас со стороны, можно было подумать, что мы возвращаемся с похорон дражайшей тетушки, а не с космического гастрольного маршрута. Каждый из нас в течение нескольких часов с угрюмой сосредоточенностью деловито разглядывал свой музыкальный инструмент, пытаясь установить — насколько он пострадал от палочных ударов при инциденте. На самом деле, мы занялись этим, чтобы не встречаться взглядами друг с другом и случайно не заговорить о том, что произошло с нами. К тому же у каждого тело ныло от побоев, а дух стонал из-за разбитого в пух и прах актерского тщеславия.

Руководитель нашей синтезгруппы Вольдемар Попов, склонившись над листом бумаги, что-то сосредоточенно писал. Судя по его страдальческому виду, нам было понятно: душа Вольдемара не полыхает вдохновением в создании новой пьесы для «Дископопа», а трудится над отчетом Космосконцерту о нашей провалившейся культурной миссии к инопланетянам.

Изредка Вольдемар прижимал ладонью пластырь, прикрепленный к тому месту, где когда-то у него было левое ухо. И тогда Герман Еременко невольно тянулся рукой к лицу, осторожно трогая нашлепку, под которой угадывался остаток носа. При этом оба страдальчески вздыхали, а их вздохи отдавались болью в наших сердцах.

Конечно, мы знали: и Попову, и Еременко в любой земной поликлинике восстановят и нос, и ухо, они будут лучше, чем от рождения, но этот факт добавит горечи при встрече на родной Земле, которая и без того не сулит нам ничего хорошего.

Только один из всей нашей компании не страдал ни духом, ни телом, чувствуя себя вполне спокойно — наш юный скрипач Сережа Кипарелли. Нежно обняв творение древнего Страдивари, он с интересом наблюдал через иллюминатор, как в защитном поле космобуса, вспыхивая, сгорали частички космического мусора. У него не было повода проклинать сегодняшний день: его космический дебют прошел на редкость удачно, даже оригинально.

Но для всех остальных денек этот был самым прескверным во всей нашей творческой биографии! По количеству недоразумений и ряду нелепых случайностей он был прямо урожайным…

В ожидании администратора Космосконцерта, который должен был лететь с нами на гастроли, мы сидели в «забегаловке» и травили веселые истории и анекдоты.

«Забегаловкой» на нашем лабухском жаргоне называется комната, где в былые времена пассажиры получали инструктаж и проходили таможенный и медицинский контроль. Теперь, когда космические полеты стали обычным безопасным делом, строгие формальности отпали сами собой, а комнаты и оборудование досмотров остались. Экскурсанты и командированные перед отлетом частенько забегают сюда, чтобы по старой привычке на дорогу выпить по стаканчику безградусной и с инстинктивным удовольствием щелкнуть по компьютерному антиалкогольному носу, когда-то грозному и неподкупному служаке, а теперь абсолютно безобидному, как старый уж.

До отлета по расписанию нам оставалось чуть меньше пятнадцати минут. Алексей Кабачинский рассказывал анекдот, как на свет божий появился стиль ретро, который был сейчас оппонентом нашей новой волне. Его содержание заключалось в следующем: в криогенной капсуле старого космического автобуса, который был по недоразумению заброшен в соседнюю галактику, была обнаружена целая бригада замороженных артистов Москонцерта, где она находилась триста лет.

— Опять у нас «маленькое гастрольное недоразумение!» — гневно воскликнул оттаявший конферансье, узнав о казусе.

Алексей так здорово копировал размороженных и удивляющихся коллег из ретро, что мы валились от хохота, не подозревая, что проклятый демон недоразумений уже витал над нами, а хорошо смеется тот, кто смеется последним.

В этот веселый момент к нам в забегаловку ворвался юноша лет четырнадцати, в немыслимых портках с короткими штанинами, которые носили еще в прошлом веке. Глянув на нас глазами дворняги, он по-школьному прокричал:

— А! Вот вы где! А я вас ищу по всем комнатам!

Из того, что назвал «забегаловки» комнатами, мы сразу поняли: парень в нашем деле круглый профан.

— Что тебе от нас надо, вьюноша? — спросил его Попов.

Захлебываясь школьной скороговоркой, юноша выпалил:

— Администратор Космосконцерта товарищ Дубоносов просил передать вам, что вместо него полечу с вами я! Вот гастрольные документы! — он показал папку с грифом гастрольной организации.

— А где он сам?

— У него заболела мама. Он попросил меня, — и, глянув на часы, наш новый администратор испуганно закричал: — Скорее, а то опоздаем!

Юноша показался нам тем забавным увальнем и растяпой, над которыми вечно измываются в школах, пиратничают во дворах, на улице. Угловатый, нескладный, он бежал впереди нас к взлетной площадке и, оборачиваясь, постоянно торопил: «Скорее, скорее! А то опоздаем!» В общем, его вид и поведение так и напрашивались на острый язычок.

Как только мы расселись в креслах космобуса, Виталий Огнев спросил его с тонким ехидством:

— Скажите, пожалуйста, как ваше имя и отчество, а также фамилия?

Парень живо привстал в кресле и с готовностью ответил, как на школьном уроке:

— Я — Сергей Петрович Кипарелли!

Перехватывая эстафету розыгрыша, Кабачинский, поглядев на портфель и футляр в его руках, продолжил допрос:

— Уважаемый Сергей Петрович, скажите, что у вас в руках?

— В правой — музыкальный инструмент, в левой — ноты! — сообщил он с готовностью.

Мы откровенно грохнули на его слова. По-нашему, таскать с собой ноты, все равно, что ходить с сопливым носом.

Допрос продолжался, в него вступили все.

— Где вы достали такие модные штаны?

— Бабушка сшила.

— Петь, плясать умеешь?

— Нет голоса, а в балетную школу по конкурсу не прошел.

— А фокусы умеешь показывать?

— Нет.

— А что же ты умеешь?

Парень с гордым видом открыл футляр, достал скрипку и, нежно поглаживая деку, благоговейно заявил:

— Я играю на этой скрипке! Это настоящий Страдивари. Есть на него паспорт…

— Скрипка! — так и ахнули мы. — Ты играешь на скрипке?

— Да! — подтвердил Кипарелли с гордостью. — Скрипка — это богиня музыки!

Мы так и захлебнулись от смеха.

— Ты, конечно, играешь на ней Баха, Бетховена, Чайковского и всяких других классиков, которых изучал в музыкальной школе?

— Да! — хвастливо заявил он. — Я буду пропагандировать произведения великих классиков музыки Земли на других планетах! От этой высказанной вслух гениальной мысли он улыбнулся и сразу предстал перед нами тем маменькиным сынком, которого еще вчера водили за ручку на занятия музыкальной школы.

— А ты знаешь, что на других планетах совершенно не терпят классики? — подбросил провокационную идею Попов.

— Этого не может быть! — фанатично возразил он, и обида за непочтение к классике вспыхнула в его глазах.

Тут и началось! Мы буквально навалились на его психику!

— Бедняжка! Ты не знаешь этого!

— Да тебя освищут при первых же звуках!

— Сломают скрипку!

— Забросают камнями!

— Снимут скальп!

— А совсем недавно аборигены на одной планете съели скрипача, вместе со скрипкой и нотами! — добил парня жутким аргументом Герман Еременко.

Мы с наслаждением наблюдали, как у Сергея пропала самоуверенность, и в глазах загорелся испуг. Поднявшись с кресла, со словами: «Я так мечтал о космических гастролях», он направился к выходу с намерением покинуть космобус. (Если бы мы знали тогда, чем мог обернуться для нас его уход!).

— До свидания, — жалобно промямлил он. И нам стало жаль его!

— Вернись! Сядь на место, — загородил ему дорогу Попов. (Если бы наш руководитель знал, что его словами движет само провидение!). — Ты вписан в нашу путевку и полетишь с нами!

Кипарелли покорно вернулся в кресло и тихо спросил:

— А вы мне разрешите выступить перед космической публикой? Хотя бы с одной маленькой пьесой? — он с мольбою поглядел на нас.

— А не боишься, что тебя освищут? Забросают тухлыми фруктами, гнилыми овощами?

— Ну и пусть! Только бы скрипку не сломали.

Мы посмеялись его ответу и, потрепав геройского парня по плечу, обещали при удобном случае дать ему возможность проявить себя в концерте.

Увлеченные розыгрышем Кипарелли, мы и не заметили, что время нашего старта давно истекло, а наш космолет все еще стоит на месте и никуда не летит.

Спохватившись, Попов в нетерпении надавил на кнопку «Вызов» и строго спросил: «Почему стоим?» В динамике раздался вежливый голос робота-диспетчера:

— Уважаемые пассажиры, по какой причине вы изменили время вылета?

Вопрос робота показался нам жутко бестактным, и мы грубо прокричали в ответ:

— Не задавай глупых вопросов! Давай взлет!

Вежливый робот опять:

— Диспетчер перевозок очень просит вас…

Но мы, прервав его, возмущенно заорали:

— Идиот! Нам некогда тебе объяснять! Давай старт!

Робот с настырной вежливостью продолжал спрашивать:

— Уважаемые пассажиры, очень прошу вас…

— Балбес ты, а не диспетчер!

— Осел электронный!

— Заткнись, дурак!

Мы с наслаждением выплеснули по адресу робота целый поток скверных оскорбительных слов. Надо сказать, тогда в моде было грубить обслуживающим роботам, обзывать их тупицами, ослами, дураками и прочими обидными эпитетами. В этом проявлялась месть человеческого инстинкта нашим помощникам за то, что электронные создания в миллионы раз быстрее и точнее выполняют человеческие обязанности да еще со сверхделикатностью и терпением независимо от погоды, — качествами, которые никак не давались людям за всю историю сервиса.

— Уважаемые пассажиры, робот очень просит вас…

Тут мы окончательно вышли из себя!

— Тупица запрограммированная!

— Балбес компьютерный!

— Мы сейчас гвоздь забьем в твою схему!

— Научись сначала работать, как человек, потом задавай свои дурацкие вопросы!

Видимо, аргумент с гвоздем дошел до сознания робота, вопросов больше не последовало, мы почувствовали, как отрываемся от Земли. Только после мы узнали, что «тупицы» и «балбесы» были мы, а не робот, потому как нам следовало лететь не на «Флоре», а на «Лире» и, вообще, не в ту сторону…

Взлетев в космос, мы постепенно успокоились от вежливости робота. А юный Кипарелли попросил рассказать ему что-нибудь интересное из нашей гастрольной жизни. Молодая душа требовала романтической пищи, и мы наперебой заливали ему о наших триумфальных успехах у инопланетных девушек. Сочинили, конечно, историю о встречах с космическими пиратами. В общем, мы несли ему откровенную мюнхаузеновскую чепуху, а он принимал ее за чистую монету и восхищался нами.

— Гордись, что попал в нашу компанию! — заявил ему Попов. — Твою физиономию напечатают в прессе вместе с нашей!

— Лучше не надо, — ответил на это он, чем поразил нас до глубины души.

— Ты не хочешь славы??? — прокричали мы.

И тут Сергей признался, что летит с нами космическим зайцем. Помогала ему в этом одна девушка из Космосконцерта, (и тут шерше ля фам! — подумала мы), которая уговорила администратора Дубоносова пойти на подлог, придумав историю с больной матерью. Если об этом узнают, его могут исключить из консерватории, чего он очень боялся, поэтому Сергей попросил нас не сообщать о его поступке на контрольной связи с Землей.

Пока мы весело потешались и дурачились над юным Кипарелли, космобус успел проколоть инвитационным импульсом, словно шпага мешок с соломой, пространство — время от Земли до Флоры. В салоне хрустально звякнул колокольчик и вспыхнула табличка «Посадка произведена».

Забрав музыкальные инструменты, в предвкушении горячей встречи с поклонниками «Дископопа» мы вышли из космобуса наружу. Но, к своему великому удивлению, ни толпы почитателей, ни представителя местной концертной организации мы не увидели. Нас это очень обескуражило. Но никогда не унывающий в любых ситуациях наш руководитель Попов сказал:

— Видимо, здесь не принято встречать артистов на космодроме, публика ждет нас в концертном зале, куда будем добираться сами.

Мы согласились с Вольдемаром и двинулись пешком на поиски сцены.

Погода стояла ясная, полное безветрие. А вокруг нас пышная, цветущая природа в тиши и тепле напоминала породистую сытую кошку, разнежившуюся на диване в солнечных лучах. Мы шли по тропинке цветущего поля и сбивали огромные, величиной с кулак, одуванчики, срывали красивые, словно выращенные садовником в оранжерее цветы. В конце взлетной площадки мы уперлись в огромный транспарант на котором в ярко-оранжевой строгости были начертаны правила поведения людей на местной планете. Категорически запрещалось: громко разговаривать, петь, воспроизводить музыку, рвать цветы, мять траву. Разрешалось ходить только по тропинкам в сопровождении сотрудника научной станции.

Никакого сотрудника возле щита мы не обнаружили и посему решили слегка поозорничать: громко орали, лаяли, мяукали, рвали цветы, топтали траву прямо под грозным щитом.

Когда порыв озорства прошел, мы в изнеможении повалились возле щита. А Кабачинский сказал:

— Эти защитники реликтовых салатов и драных кошек готовы навешать запрещающих табличек и бирок на каждый кустик и каждый хвостик!

Сразу за щитом стоял вагончик на гравитационной подушке, и мы шумно ввалились в него. Среди десятка расположенных на панели кнопок Попов надавил на одну, с надписью: «Площадка стратдиносов». Вагончик плавно пропарил над поверхностью и мягко опустился на окраине лужайки, окруженной зарослями. Совсем рядом возвышалась площадка высотой около метра, размером с баскетбольное поле. Над ней парила прозрачная крыша с вышкой для наблюдений, куда сразу же забрался со своей скрипкой юный Кипарелли. На площадке стояли: топчаны, весы, различные приборы, длинный стол, кресла с обтекаемыми сидениями. Все это напоминало скорее больничное оборудование, чем реквизит сцены.

Здесь тоже царило безлюдие и сонная тишь. Мы расселись в удобные кресла и в недоумении стали ждать дальнейших событий. Время тянулось, но никто возле нас не появлялся. В душе закипала обида. Вдруг сверху полились скрипичные пассажи. Это Сергей решил, не теряя зря времени, позаниматься. Мы со злостью рявкнули на него:

— Прекрати сейчас же скрипеть!

— А то стащим тебя оттуда и разобьем твою скрипку!

Сергей умолк, но стал нас упрекать, что мы даром проводим время, а настоящие музыканты должны использовать для своего совершенствования каждую удобную минуту. А мы сами не репетируем и ему не даем заниматься.

Мы снова цыкнули на него, и он умолк. А время тянулось, как патока. Мы молчали и злились. Вдруг Вольдемар вскочил и скомандовал:

— А ну, ребята, ударим как следует децибеллами по этому кладбищенскому покою! Тряхнем эту заповедную тишину! — Мы быстро расчехлили инструменты и изготовились. — Давай «Восторги Зевса»! Эта пьеса, сочиненная Вольдемаром во время его размолвки с тещей, отличалась обилием форте и фортиссимо, диссонирующих аккордов и как нельзя лучше подходила для казни всякой тишины.

Раздосадованные тем, что нас здесь никто не встретил и до сих пор не пришел за нами, мы с предельной силой выплеснули на вздрогнувшие от громкого звука окрестности целый каскад диссонирующих аккордов разных оттенков. Звуковые волны носились по поляне, прогибая высокую траву, сдувая с цветов различные семейства насекомых вместе с пыльцой, раскачивали ветви на деревьях, отдаваясь вдали орудийным эхом. Казалось, под напором восходящих потоков звуковых волн над нами пульсирует голубой купол неба и даже вибрирует солнечное светило.

Вдруг с вышки раздался голос Кипарелли:

— Эй, стойте! Поглядите!

Мы прекратили играть и увидели, как на поляну из кустов вперевалочку вылезали какие-то странные коротконогие существа, похожие то ли на котиков, то ли на медведей. Они расселись на поляне полукругом, прямо под нами, словно в ожидании продолжения концерта. Глаза их горели зеленым огнем, а пасть часто разевалась, будто им не хватало для дыхания воздуха.

— А вот и почтенная публика! — приветствовал появление странных существ Вольдемар.

— Ну и публика! — захохотал наверху скрипач. — С хвостами!

— А ты помолчи там! — прикрикнул на него Попов. — Не наша забота думать о качестве публики. Нас не касается: хвостатая она или бесхвостая! В галактиках встречается всякая! Наша задача — дать концерт, поставить в отчете галочку и — домой! Учись, классик!

Словно поняв смысл сказанного Вольдемаром, существа одобрительно промурлыкали.

Мы снова заиграли, а «публика» стала тихо нам подвывать, припадая к траве, будто от боли в желудке.

— Как у нас в консерваторской дискотеке! — прокомментировал наверху Сергей.

Самым удивительным в их реакции на музыку было то, что они изменяли окраску своего тела в зависимости от громкости и высоты звуков. Под воздействием музыки их тела становились синими, оранжевыми, зелеными, красными, черными, переливались, сверкали оттенками всей красочной палитры цвета. Зрелище было потрясающим. Мы играли и, глядя на них, переговаривались:

— Они чувствуют музыку кожей!

— Живой калейдоскоп!

— Это же цветопублика, ребята!

— Цветопублика? Не слыхал о такой! А вы?

— О цветомузыке слыхал, о цветопублике — никогда!

— Прибавить темп и громкость! — подал распоряжение Попов.

Мы прибавили. Цветопублика отреагировала на это более яркой игрой оттенков и красок. Сверкание цветов ускорилось, будто быстрее закрутился калейдоскоп, и разноцветные камешки стали кататься в нем с бешеной скоростью.

В группе существ особо выделялось одно, которое крутилось посреди хоровода, отличаясь от других большей интенсивностью свечения и яркостью цветовой гаммы. От пронзительных высоких звуков оно выше других вытягивалось вверх волчком, а от низких — раздувалось шаром.

— Это прима! — резюмировал Огнев.

— Браво, прима! — крикнул Алексей.

Прима, будто поняв, что похвала идет по ее адресу, еще активнее завертелась, засветилась, увлекая других. А мы хохотали и забавлялись зрелищем.

— Ребята, давайте опробуем на них «Апокалипсис Сатурна»? — предложил Вольдемар Попов. — Сразу с Седьмой печати! Эту жуткую пьесу Вольдемар сочинил, как он сам выразился, по «недоразумению души» за одну ночь, когда его жена ночевала у матери, а ему показалось, что она ушла от него навсегда. Потенциал музыкальной картины содержал полный набор дичайших скрежещущих диссонирующих звуков, выражающих гибель мирового духа в хаосе мировой катастрофы. Мы ее исполняли очень редко: многие слушатели не выдерживали ее содержательного смысла и падали в обморок прямо на концерте.

Бес озорства так и взыграл в нас! Мы изрыгнули из наших инструментов адские звуки «Апокалипсиса Сатурна». Услышав рев, вой, визг и отчаянный стон Седьмой печати, существа задрожали в паническом ужасе. Подняв головы к небу, они вытаращили глаза, будто на них сверху летели из разверзнутой небесной хляби страшные разрушительные силы. Вдруг они набухли, почернели и дико завыли. Прима тревожно заметалась по поляне, потом упала бездыханной посреди помятых цветов…

Мы сами были в экстазе, потеряв способность воспринимать происходящее вокруг… В следующее мгновение, словно в наркотическом сне, мы услыхали страшный рев и разом почувствовали, как на нас навалилось что-то липкое, горячее, рычащее, злое…

И в тот же миг оглушенное ужасом сознание с жадностью уловило звуки чарующей мелодии… Ах, какая это чудесная музыка! Светлая, нежная, радостная… Она пролилась неожиданно откуда-то с неба восстановительным бальзамом на казненную нами заповедную гармонию природы. Она звучала торжественным гимном всему живому, прекрасному, протестуя своей нежностью против насилия над естеством мироздания…

Почувствовав, как придавившая тяжесть вдруг освободила меня, я сразу вскочил на ноги и, взглянув туда, откуда неслись волшебные звуки, понял все!

На смотровой площадке стоял наш спаситель Сергей Кипарелли со скрипкой в руках, и из-под смычка ее вылетала мелодия адажио из балета «Лебединое озеро» Петра Ильича Чайковского.

А под нами потерявшие ярость агрессивного чувства, медленно, лебединым шагом, уходили в заросли странные существа со светомузыкальными способностями, которые чуть было не растерзали нас в состоянии, вызванном нашей игрой. Сергей играл до тех пор, пока они все не скрылись в лесной чаще.

Но не успели мы как следует отойти от первого потрясения, пройдя через испытание страха от близкой гибели, как на нас навалилось другое. Со стороны леса прямо на нас выскочила группа возбужденных людей, вооруженных палками. С неземной ненавистью они набросились на нас и, не скупясь на самые крепкие земные выражения, стали волтузить нас палками. Прикрывая от ударов музыкальные инструменты собственными телами, мы панически выкрикивали в свое оправдание:

— Мы не виноваты!

— Мы не знали!

— Нас прислали сюда!

Когда их палки достаточно поработали по нашим спинам и гнев у них спал, мы узнали от них, что они не бандиты и террористы, а сотрудники местной научной станции. Выслушав наши объяснения, узнав, кто мы такие, самый старший из них по возрасту и, вероятно, по положению угрюмый бородач в пенсне заявил:

— Убить вас мало, артисты несчастные! Это же стратдиносы, эндемы местной фауны! Единственные экземпляры во всей галактике! Вы могли их погубить! Они не выносят даже обычного городского шума! Музыкальные бандиты! Марш отсюда! Сейчас же!

Подобрав свои покореженные инструменты, мы буквально бежали от разъяренных научных сотрудников. Они преследовали нас до самого космобуса, отчитывая самыми бранными ненаучными словами, и сидели на космодроме до тех пор, пока мы не улетели.

Это возвращение с гастролей было самым печальным во всей нашей творческой деятельности…

Наши мысли и душевные переживания оборвал радостный голос робота в динамике:

— С возвращением вас, дорогие друзья, на родную Землю!

Вот мы и дома, на милой Земле!

Ах, какое голубое небо над нами! Только здесь такое, на родной планете!

— Извините, несколько вопросов для прессы и телевидения…

К нам, как змеи, тянутся головки многочисленных микрофонов. Журналистская братия окружила нас у трапа плотным кольцом.

Как быстро они узнают о самых свежих новостях космоса!

— Можно ли принимать за благодарность откусывание частей тела артистов слушателями?

— Не был ли кровожадный выпад стратдиносов реакцией на музыку «Дископопа»?

— Стоит ли, по-вашему, брать с собой на концерты для инопланетян куски сырого мяса для удовлетворения слушательского спроса?

Под аккомпанемент веселого хохота встречающих эти злоязычные господа журналисты с наслаждением задавали нам свои «невинные вопросики», от которых хотелось провалиться сквозь землю. Растерянные и жалкие, мы умоляли их оставить нас в покое, ссылаясь на чрезмерную усталость. И только один Кипарелли с мальчишеским восторгом рассказывал о происходившем на Флоре, с удовольствием кинозвезды подставляя под объективы кино- и фотокамер свою улыбку, забыв, что летал с нами космическим зайцем.

Да, славу мы себе заработали тогда шумную и скверную. Пресса и телевидение так подали этот случай, что нам нельзя было появиться на улице.

Общество защиты животных обозвало нас в своем журнале зверогубителями и мясниками. Они подали на нас в суд, и на основании статьи закона «О причинении страдания животным» нас оштрафовали на кругленькую сумму с шестью знаками и категорически запретили воспроизведение музыки «Дископопа» там, где могут быть любые представители животного мира. А поскольку в месте нашего выступления могут быть представители живого мира, пусть даже случайно, — кошка, собака, птица, муха, комар, — то решение суда стало практическим запретом нашей концертной деятельности.

После решения Международного экологического суда мы так ни разу и не появились на сцене. Фирмы звукозаписи больше не приглашали нас для записей музыкальных альбомов. На телеэкранах теперь не появляются наши веселые физиономии. Пресса не пишет о нас восторженных рецензий. Любители современной музыки о нас стали забывать. Единственные, кто не забывал нас, так это хозяева четвероногих друзей. Завидя кого-либо из дископопцев, они всегда пытались обозвать его скверными словами или натравить здоровенного пса.

А главной причиной дисквалификации музыки «Дископопа» было то, что в ней эксперты экологии выявили включения эндофринного сигнала на ультразвуковых частотах. Такие сигналы мы обычно накладывали на исполняемые нами произведения исключительно для усиления слушательского эффекта, как это делает кулинар, закладывая в торт пряность. Этот эндофринный сигнал вызывает в человеческом мозгу разные биохимические реакции, и мы это знали. Но мы никогда не догадывались, что такой сигнал может повлиять и на недоразвитый мозг животных.

Но однажды о нас все же вспомнили!

Когда мы шли по улице, какая-то сердобольная старушка, завидя нас, улыбнулась и стала вразумлять своего внука, который шел с ней:

— Погляди-ка, внучек, на этих дядей! Это их чуть было не скушала публика за то, что они пичкали ее эндофринной музыкой. Смотри, не вздумай сегодня после школы свои партикулярные записи воспроизводить! Они у тебя напичканы этими… психодермами! От них у меня голова разрывается!

— А ты не сиди рядом, когда я записи кручу! — ответил с обидой внук.

— Не сиди! — возразила внуку бабушка. — Все равно твои психодермы меня достигают! Мало вам звуковых и эндофринных подслащений, так вы и психику используете! От этих психодермов такие галлюцинации начинаются! Ох, эта новая музыка! В древние времена музыкой даже лечили, а теперь калечат…

Они ушли.

Прослушав наставления бабушки своему внуку, мы рассмеялись: новое поколение — новое изобретение в музыке! Если раньше мы включали в свою музыку только ультрасигналы, чтобы добраться до порога подсознания, то теперь авангардисты музыки пошли дальше — они используют токи биополя, вызывающие в мозгу галлюцинации. И какой суд это остановит? Страсть к моде всюду всесильна!