Крах Римской империи, восстание индейцев 1881 года, вторжение Гитлера в Польшу и, наконец, мир сильного ветра

Я обратил внимание на первый порыв ветра в воскресенье после обеда. Если быть точным, в 14:07.

В это время я, как обычно, — в общем, как это делаю регулярно по воскресеньям после обеда — сидел за столом на кухне и под звуки спокойной музыки записывал в дневник события прошедшей недели. Я каждый день делаю краткие записи, а по воскресеньям превращаю их в нормальный текст.

Как раз покончив с событиями трёх дней вплоть до вторника, я обратил внимание на резкий порыв ветра за окном. Я отложил дневник, надел на ручку колпачок и вышел на веранду снять высохшее бельё. Оно, сухо хлопая, развевалось в пространстве будто надорванный хвост кометы.

Тем временем ветер незаметно усиливался. Это к тому, что утром, — а если быть точным, в 10:48 — когда я вывешивал бельё на веранду, не было ни единого дуновения. На этот счёт у меня крепкая — как крышка домны — и отчётливая память. Я даже подумал тогда: «Ветра нет, может, и прищепки не нужны?»

И в самом деле — ни дуновения!

…Я ловко сложил бельё в стопку и плотно закрыл все окна в квартире. Шум ветра стал почти не слышен. За окном, подобно страдающей от зуда собаке, беззвучно выгибались деревья — каштаны и гималайские кедры. Обрывки облаков, сродни шпионам с колючими глазами, наперегонки убегали с неба. На веранде дома напротив несколько сохнущих маек по-сиротски обвились вокруг верёвки, словно цепляясь за неё всеми своими волокнами.

«Чем не буря?!»

Я с подозрением раскрыл газету — на карте прогноза погоды значка тайфуна нигде не было. Вероятность осадков оценивалась в 0 %. Судя по этой карте, воскресенье обещало быть мирным, как Римская империя в период своего расцвета.

Сделав вдох на 30 %, я закрыл газету и разложил бельё по полкам. Затем налил себе кофе и под продолжающуюся музыку опять взялся за дневник.

В четверг я переспал с подругой. Она любит заниматься сексом с завязанными глазами, поэтому всегда носит при себе повязку из комплекта для сна в самолёте.

Нельзя сказать, чтобы мне это как-то нравилось. Просто она казалась хорошенькой в этой самой повязке, и я не возражал. В конце концов, каждый сходит с ума по-своему.

Я вывел на странице за четверг: «Принцип ведения дневника — 80 % фактов и 20 % самоанализа».

В пятницу случайно встретился на Гиндзе[1] со старым приятелем. На нём был галстук со странным рисунком: на ткани в полоску бесчисленные номера телефонов…

И в этот момент зазвонил телефон.

Когда раздался звонок телефона, часы показывали 14:36. «Наверное, она.» Ну, то есть, эта моя подруга с повязкой, — подумал я. Мы договорились встретиться в воскресенье у меня дома, а перед приходом она обычно звонила. Ещё она должна была купить продукты: в этот день мы собирались сварить суп из устриц.

Как бы там ни было, в 14:36 раздался звонок. Дневник безупречен даже в плане хронологии, — около телефона стоит будильник, и я при каждом звонке смотрю, который час.

Однако из трубки раздавались лишь звуки резких порывов ветра.

«Ву-у-у-у ву-у-у-у,» — свирепствовал в трубке ветер, как индейцы во время всеобщего восстания 1881 года. Они поджигали хижины колонистов, обрывали провода связи и грабили мелочные лавки.

— Алло! — сказал я в трубку, однако голос поглотили бурные волны исторических событий.

— Алло! — крикнул я громко, но — тщетно.

Я прислушался и где-то между порывами ветра едва расслышал женский голос. Хотя, может, это просто обман слуха. Во всяком случае, порывы ветра были чересчур резкими, и, похоже, поголовье буйволов непомерно сократилось.

Некоторое время я молча стоял, приложив к трубке ухо. Да так сильно, что, казалось, оно прилипло и уже никогда не отстанет. Однако спустя 15–20 секунд словно на крайнем пределе спазма… будто обрывается нить жизни… «Пон!» — повисла трубка, — «пи-пи-и…»

Гробовая тишина… сравнимая с выбеленными трусами.

«Ну-ну!» — ещё раз вздохнул я и опять взялся за дневник. Сдаётся мне, надо быстрее покончить с ним на сегодня.

В субботу танковые дивизии Гитлера вторглись в Польшу. Пикирующие бомбардировщики обрушили на Варшаву…

Нет, стоп! — не так. Вторжение в Польшу — событие 1 сентября 1939 года. И никак не вчерашнего дня! Вчера я, поужинав, пошёл в кино на фильм Мэрил Стрип «Выбор Софии». А вторжение Гитлера в Польшу — один из фрагментов этого фильма.

Мэрил Стрип по сюжету разводится с Дастином Хоффманом[2], по дороге с работы знакомится в электричке с инженером-строителем, которого играет Роберт Де Ниро, и снова выходит замуж. Так, ничего себе фильм… интересный!

Рядом со мною сидела парочка старшеклассников, которые гладили друг другу школьные животики. «Школьные животики» — неплохо сказано, а? У меня самого когда-то был «школьный животик».

Заполнив дневник за прошлую неделю, я уселся перед полкой с пластинками, чтобы выбрать музыку под стать свирепствующему в этот воскресный полдень ветру. В конце концов, мне показалось, что к нему подойдёт концерт для виолончели Чайковского и «Sly and the Family Stone». И я поставил обе эти пластинки.

За окном иногда пролетали разные предметы: вот с востока на запад пронеслась белая простыня в форме чародея, колдующего над зельем. Словно любитель анального секса откидывался назад хилый остов тонкой продолговатой вывески из жести.

Слушая концерт Шостаковича, я смотрел на этот пейзаж за окном, когда опять раздался телефонный звонок. Будильник показывал 15:48.

Я взял трубку, ожидая опять услышать звук ветра равный по силе шуму двигателей «Боинга-747», однако на этот раз ничего подобного не произошло.

— Алло! — сказала она.

— А-а, привет!

— Я купила продукты и иду к тебе. Хорошо?

— Нет проблем. Это самое…

— У тебя чугунок есть?

— Есть!.. Это, как там у тебя? Ветра нет?

— Нет. Он стих, когда в Накано[3] было 15:25. Наверное, скоро и у тебя стихнет!

— Может быть, — ответил я и положил трубку. Затем достал с полки чугунок и стал мыть его в раковине.

Ветер, как она и предсказала, внезапно стих в 16:05. Я открыл окно и посмотрел на улицу. Под окном большая чёрная собака ревностно обнюхивала землю вокруг себя. Она без устали продолжала своё занятие минут 15–20. Я не мог понять — зачем ей это нужно?

А в остальном облик и структура мира остались без изменений, какими были и до начала ветра. Гималайские кедры и каштаны как ни в чём не бывало неподвижно возвышались над землёй, с верёвки колом свисало бельё, ворона, сидя на верхушке столба, махала вверх-вниз своими гладкими, как кредитные карточки, крыльями.

Тем временем пришла подруга и занялась супом. Расположившись на кухне, она промывала устриц, резала китайскую капусту, раскладывала тофу и варила бульон[4].

Я спросил, не звонила ли она мне в 14:36.

— Звонила, — ответила она, промывая в миске рис.

— Ничего не было слышно.

— Ну, правильно — ветер!

Я достал из холодильника пиво и открыл его, присев на край стола.

— И всё же с чего бы такой сильный ветер резко задул и внезапно утих? — спросил я, обращаясь к ней.

— Не знаю, — ответила она за чисткой креветок, стоя ко мне спиной. — Мы многого не знаем о ветре, так же, как и об античности, причинах рака, море, космосе, сексе…

— Хм.

Ответом её тираду никак не назовёшь, однако дальнейшего развития разговора на эту тему не предвиделось, поэтому я сдался и стал внимательно следить за процессом приготовления супа из устриц.

— Слышь, дай потрогаю твой живот, — попросил я.

— Потом, не сейчас.

Пока готовился суп, я сделал краткие пометки для дневника.

Глядя на эти записи, в конце недели я мог отчётливо вспомнить все события сегодняшнего дня. Именно благодаря такой скрупулёзной системе, я не упустил в дневнике за двадцать два года ни одного события. В основе всех моих действий лежит эта оригинальная система. Дует ветер, не дует, — я живу таким вот образом.