Кракен

Глава 1

Ежедневный вестник рока, облаченный в рекламные щиты («человек-сэндвич»), поспешно покинул то место, где пребывал последние несколько дней, выйдя через двери музея. На переднем щите значилось старомодное предсказание конца света; на заднем подпрыгивала надпись «ЛАДНО, ЗАБЕЙ».

Внутрь здания через обширный вестибюль, мимо двойной лестницы и огромного скелета, прошагал некто, чьи шаги гулко стучали по мрамору. За ним наблюдали окаменелые животные. «Ну ладно», — повторял он снова и снова.

Звали его Билли Харроу. Мельком глянув на смонтированные кости, он кивнул — так, словно поздоровался. Было самое начало двенадцатого; на дворе стоял октябрь. Зал наполнялся. Возле стола у входа в ожидании Билли собралась группа; все поглядывали друг на друга с вежливой скромностью.

Здесь было двое парней лет двадцати пяти, с экстравагантно-шикарными прическами. Рядом девушка и парень, которым едва перевалило за двадцать, поддразнивали друг друга: она явно одалживала его совместным походом в музей. Еще была пара постарше, а также мужчина за тридцать, державший за руку маленького сына.

— Смотри, обезьянка. — Он указал на резные изображения животных, оплетавшие колонны. — А эту ящерицу видишь?

Мальчик что-то пролепетал, смотря на окаменелого бронтозавра, которого вроде бы поприветствовал Билли. Или, может, подумал Билли, на следующего ящера — глиптодонта. У каждого из детей имелся свой любимый обитатель первого зала Музея естественной истории, и глиптодонт, этот полусферический гигантский броненосец, был когда-то любимцем самого Билли.

Билли улыбнулся билетерше и охраннику, стоявшему у нее за спиной.

— Это все? — сказал он. — Ладно. Приступим?

Он протер очки, помаргивая при этом, повторяя тот взгляд и те движения, которые его бывшая однажды назвала восхитительными. Ему оставалось совсем немного до тридцати, но выглядел он моложе: слишком много веснушек и слишком мало щетины, чтобы оправдать имя Билл. Сделавшись старше, как подозревал Билли, он, подобно ДиКаприо, просто будет походить на умудренного жизнью ребенка.

Черные волосы его были взъерошены в модном стиле, которому он, впрочем, следовал без энтузиазма. Одет он был в не совсем уж безнадежную футболку и дешевые джинсы. Устроившись в Центр, Билли тешил себя мыслью, что для такой работы выглядит неожиданно круто. Теперь-то он знал, что никого этим не удивил, что никто больше не ожидает от ученых внешнего вида, свойственного ученым.

— Итак, все мы собрались здесь для экскурсии по Дарвиновскому центру, — сказал Билли.

Он вел себя так, словно полагал, что собравшиеся намерены осмотреть весь Центр, его лаборатории и офисы, ознакомиться с делопроизводством и картотеками — а не ради одной-единственной вещи.

— Меня зовут Билли, — сообщил он. — Я куратор. Выполняю уйму работ по составлению каталогов и препарированию образцов, всякое такое. Работаю здесь не так долго. Когда устраивался, хотел специализироваться по морским моллюскам — ты знаешь, что такое моллюски? — спросил он у мальчика, и тот кивнул, а затем спрятался. — Правильно, вроде улиток.

Моллюски были предметом его магистерской диссертации.

— Итак… — Билли надел очки. — Следуйте за мной. Это рабочая зона, так что, пожалуйста, постарайтесь не шуметь и, умоляю вас, ни к чему не прикасайтесь. У нас здесь везде полно едких и токсичных веществ, всякой ужасной дряни.

— А когда мы увидим?.. — начал было один из парней, но Билли поднял руку, призывая его к молчанию.

— Нельзя ли мне?.. Позвольте растолковывать вам все то, что мы увидим, когда окажемся там. — У Билли развился целый ряд бессмысленных предрассудков. В частности, он считал плохой приметой называть то, ради чего все здесь собирались, прежде чем добраться до места. — Я хочу показать, где мы работаем, — сказал он, запинаясь. — Любые вопросы вы сможете задать в конце: мы несколько ограничены во времени. Давайте сначала осмотрим центр.

Никто из кураторов или исследователей не обязан был выполнять работу экскурсовода. Но многим приходилось. Билли больше не ворчал, когда наступала его очередь.

Они вышли наружу и двинулись через сад. С одной стороны виднелась стройплощадка, а по другую тянулись кирпичные филиграни Музея естествознания.

— Пожалуйста, никаких фотографий, — сказал Билли, не заботясь о том, слушаются ли экскурсанты: от него требовалось лишь озвучить правило. — Это здание было открыто в две тысячи втором году. И как видите, мы расширяемся. В две тысячи восьмом у нас появится новое здание. В Дарвиновском центре семь этажей заняты мокрыми экземплярами, как мы говорим. Это означает, что образцы залиты формалином.

С каждым шагом все сильнее чувствовалось зловоние. Кто-то чертыхнулся.

— Да уж, — сказал Билли. — Это называется дерместариум. — Через задние окна видны были стальные контейнеры-гробики. — Здесь мы очищаем скелеты от всего, что на них налипло. Dermestes maculatus.

Компьютерный экран рядом с контейнерами показывал какую-то отвратную и явно очень соленую рыбу, пожираемую тучей насекомых. Кто-то довольно громко подавил рвотный позыв.

— В контейнере есть камера, — пояснил Билли. — По-нашему они называются жуками-кожеедами. Прогрызаются сквозь что угодно, оставляя после себя одни кости.

Мальчик ухмыльнулся, дернув отца за руку. Остальные растерянно улыбались. Жуки, пожирающие плоть: иной раз жизнь и впрямь напоминает второразрядный фильм.

Билли обратил внимание на одного из парней. Тот странно выглядел в старомодном костюме, поношенном, но изящном. На лацкане была приколота булавка в форме звездочки с длинными лучами, два из которых оканчивались завитками. Этот тип делал записи, строча в блокноте с огромной скоростью.

Систематизатор как по характеру, так и по профессии, Билли давно пришел к выводу, что эту экскурсию совершают люди всего лишь нескольких типов. Дети — в основном мальчики, застенчивые, донельзя взволнованные, знающие много о том, что представало их глазам. Родители этих детей. Робкие парни и девушки от двадцати до тридцати, по-детски ищущие развлечений. Их друзья и подруги, преисполненные терпения. Изредка — туристы, отклонившиеся от обычных маршрутов.

А еще — одержимые.

Только они обладали большими познаниями, нежели дети. Иногда они ничего не говорили, но порой громко перебивали Билли, задавая вопросы, или поправляли его в научных деталях с изнуряющей суетливостью и дотошностью. За последние несколько недель таких посетителей стало больше, чем обычно.

— Похоже, под конец лета все чудики выбираются наружу, — сказал Билли своему приятелю Леону несколько дней назад, когда они вечерком сидели в пабе на берегу Темзы. — Сегодня заявился один типчик с полным комплектом значков Звездного флота. К сожалению, не в мою смену.

— Фашист, — ответствовал Леон. — Почему ты с таким предубеждением относишься к этим чудилам?

— Что ты, — сказал Билли. — Ведь это отдавало бы мазохизмом.

— Да, но не обращай внимания. Ты сам на них похож, только хорошо замаскировался, — сказал Леон. — Ты можешь украдкой выползать из гетто чудиков, пряча свой значок, и приносить еду, одежду и новости из внешнего мира.

— Мм, как вкусно.

Навстречу шли несколько коллег Билли.

— Как дела? — спросил Билли, поравнявшись с ними. — Привет, Кэт, — сказал он девушке-ихтиологу. — Здорово, Брендан, — бросил он другому куратору и получил в ответ:

— Как дела, Пробирочник?

— Не задерживайтесь, пожалуйста, — сказал Билли своей группе. — И не беспокойтесь, мы приближаемся к очень интересной штуковине.

Пробирочник? Билли видел, что двое-трое из его сопровождающих гадают, не ослышались ли они.

Это прозвище родилось после попойки с коллегами в Ливерпуле, в первый год его работы здесь. Шла ежегодная конференция общества профессиональных кураторов. Целый день велись разговоры о методах и истории консервирования, о музейных планах и способах представления экспонатов. А затем — вечерние посиделки у барной стойки: начавшись с вежливых вопросов типа «И как же ты пришел к этому?», они вылились в рассказы о детстве. В конце концов эти бессвязные повествования под воздействием алкогольных паров превратились в Биографический Блеф, по чьему-то меткому словечку. Каждый приводил нелепый с виду факт из своей жизни — кто-то съел слизня, кто-то был одним из четверни, кто-то пытался сжечь дотла свою школу и так далее, — а остальные крикливо не соглашались с тем, что это правда.

Билли с невозмутимым видом заявил, что стал результатом первого в мире успешного оплодотворения in vitro[1], но впоследствии лаборатория от него отреклась из-за внутренних интриг и проблем с разрешением, так что официальные лавры достались кому-то другому через несколько месяцев после рождения Билли. Когда его стали расспрашивать о подробностях, он с пьяной легкостью назвал докторов и местонахождение лаборатории, рассказал о незначительных осложнениях, возникших во время процедуры. Но прежде чем были сделаны ставки и он признался, как было на самом деле, разговор принял неожиданный поворот и эту игру оставили. Лишь двумя днями позже, уже в Лондоне, один из сотрудников спросил, правда ли все это.

«Абсолютно», — сказал тогда Билли дразнящим невыразительным тоном — то ли «конечно», то ли «конечно нет». С тех пор это слово приклеилось к нему. Билли сомневался, чтобы кто-нибудь ему поверил, но прозвище Пробирочник в разных вариантах по-прежнему оставалось в ходу.

Они прошли мимо еще одного охранника — здоровенного свирепого мужика с обритой головой и выпирающими мышцами. Тот был на несколько лет старше Билли и звался Дейном Таким-то — все это Билли подслушал из чужих разговоров. Билли, как всегда, кивнул ему и попытался поймать его взгляд. Дейн Такой-то, как всегда, проигнорировал скромное приветствие, к чрезмерно бурному возмущению Билли.

Но когда закрывалась дверь, Билли увидел, что Дейн признал кое-кого другого. Охранник быстро кивнул сосредоточенному молодому человеку с булавкой в лацкане, одержимому, чей взгляд блеснул кратчайшим ответом. Билли удивленно наблюдал за всем этим и за миг до закрытия двери заметил, что Дейн смотрит на него.

Знакомец Дейна не встречался с ним взглядом.

— Чувствуете, насколько здесь прохладнее? — сказал Билли, тряся головой, и быстро провел экскурсантов через двери, управляемые таймером. — Это чтобы избежать испарений. Может вспыхнуть пожар. Видите ли, здесь немало старого доброго спирта, так что…

Билли мягко хлопнул ладонями, изображая взрыв.

Посетители застыли в экспонатном трансе. Выстроенные в ряд загадки природы. Километры полок с банками. В каждой — неподвижное плавающее животное. Даже звуки вдруг показались заточенными в бутыли и закупоренными, словно на всё вокруг надели крышки.

Животные выглядели бессмысленно-сосредоточенными, некоторые похвалялись своими бесцветными внутренностями. Плоская рыба в коричневатых чанах. Банки с гроздьями покоричневевших мышей — этакие гротескные соленья, вроде маринованного лука. Мутанты с лишними конечностями, зародыши с неявными очертаниями. Все они были аккуратно расставлены по полкам, словно книги.

— Видите? — сказал Билли.

Еще одна дверь, и они окажутся рядом с тем, зачем сюда пришли. Билли много раз наблюдал, как это происходит.

Когда они войдут в аквариумный зал, расположенный в самой сердцевине Дарвиновского центра, он ненадолго замолчит. Вдоль стен огромного помещения тянутся другие полки. На них — несколько сотен других бутылок, от тех, что человеку по грудь, до тех, что не больше стакана. Во всех видны скорбные морды животных. Линнеев декор: переход из одного вида в другой. Стальные клети, шкивы, свисающие, словно лозы. Никто ничего не заметит. Все взгляды будут устремлены на огромный аквариум в центре зала.

Ведь ради него они сюда и пришли, ради этого розоватого огромного существа. Несмотря на его неподвижность; на раны, причиняемые медленным разложением; на струпья, мутящие раствор; несмотря на то, что глаза его сморщились и исчезли; несмотря на его болезненную окраску; несмотря на изогнутость его спутанных конечностей, словно бы вывихнутых, — несмотря на все это, они явились сюда ради него.

И оно будет висеть, снабженное щупальцами нелепое, массивное существо цвета сепии. Architeuthis dux. Гигантское головоногое.

«Его длина — восемь метров шестьдесят два сантиметра, — скажет наконец Билли. — Не самый большой из тех, что нам доводилось видеть, но и не лилипут — (Посетители окружат стеклянную посудину.) — Его нашли в две тысячи четвертом году у Фолклендских островов».

«Это смесь солевого раствора и формалина. Аквариум изготовлен теми же людьми, что выполняли заказ Дэмиена Хёрста. Помните его аквариум с акулой?»

Все дети придвинутся к гигантскому сосуду как можно ближе.

«Глаза в поперечнике — двадцать три или двадцать четыре сантиметра, — продолжит Билли; посетители станут с помощью пальцев прикидывать, сколько это будет, а дети как можно шире раскроют собственные глаза. — Да, как тарелки. Как суповые тарелки. — Он говорил это всякий раз, всякий раз думая при этом о собаке Ханса Кристиана Андерсена. — Но сохранять глаза очень трудно, так что их не стало. Мы впрыснули в него ту же самую жидкость, которой наполнен аквариум, чтобы остановить гниение изнутри».

«Когда его поймали, он был жив».

При этих словах снова раздадутся взволнованные вздохи. Все вообразят себе массу изогнутых щупалец, вытянувшихся на двадцать тысяч лиг, с огромной глубины идущих в рукопашную против богохульства. Хищный мясистый цилиндр, разворачивающиеся канаты чудовищно цепких конечностей, что нащупывают корабельный релинг.

Ничего подобного не случилось. На поверхности гигантское головоногое было слабым, дезориентированным, обреченным. До одури испуганное воздухом, сокрушенное собственным весом, оно, вероятно, лишь раз просипело через свой сифон и тут же впало в паралич — студенистая умирающая масса. Но неважно: теперешнее состояние существа никак не уменьшало впечатления от него.

Головоногое будет глазеть на них пустыми глазницами размером со сковородку, а Билли придется отвечать на привычные вопросы — «Его зовут Арчи»; «Это от Architeuthis. Улавливаете?»; «Да, хотя мы полагаем, что это самка».

Когда спрута доставили, обложенного льдом и обернутого предохранительным полотном, Билли помогал его распеленывать. Именно он массировал мертвую плоть, разминая ткани, чтобы понять, насколько распространился противогнилостный состав. Он так был поглощен своим делом, что как бы не замечал существа в полной мере. И лишь когда монстра поместили в аквариум, Билли поразился по-настоящему. Он наблюдал, как рефракция заставляет головоногое сдвигаться, словно оно приближается или отодвигается — магическое движение в неподвижности.

Это не было видовым образцом, одной из тех заключенных в сосуд платоновских сущностей, которые определяют все им подобное. И все же это головоногое было целым и полным и никогда не подлежало рассечению.

В конце концов внимание посетителей привлекут и другие экспонаты: хитро сложенная рыба-ремень, ехидна, обезьяны в бутылях. А в конце зала стоит застекленный шкаф с тринадцатью баночками.

«Кто-нибудь знает, что это такое? — спросит Билли. — Давайте я покажу».

Вот надписи на этикетках: порыжелые чернила, старинный угловатый почерк. «Эти экземпляры собраны одним выдающимся человеком, — обратится Билли к кому-нибудь из детей. — Можешь прочесть это слово? Кто-нибудь знает, что оно значит? “Бигль”?»

Кое-кто поймет, конечно. И тогда они в изумлении уставятся на эту небольшую коллекцию, с трудом заставляя себя поверить, что вот она здесь, на самой обыкновенной полке. Маленькие животные, собранные, усыпленные, законсервированные и каталогизированные во время плавания к берегам Южной Америки, два века тому назад, молодым натуралистом Чарльзом Дарвином.

«Это его почерк, — скажет Билли. — Он был молод, он еще не пришел к своим поистине великим выводам, когда нашел этих животных. Они помогли ему выстроить теорию. В этих животных нет ничего особо выдающегося, но именно с них все началось. Скоро будет юбилей его путешествия».

Кто-нибудь изредка пытался затеять с экскурсоводом спор об озарении, постигшем Дарвина. Билли не давал себя втянуть в такие дебаты.

Даже эти тринадцать стеклянных яиц эволюционной теории, крокодилы чайной окраски и глубоководные нелепости, необычайно старые и ценные, мало кого интересовали рядом с головоногим гигантом. Билли понимал важность дарвиновских находок, а посетители могли понимать или нет. Это не имело значения. Вступая в этот зал, ты пересекал радиус Шварцшильда[2], выходил за рамки благоразумия, и этот труп головоногого был главной достопримечательностью.

Билли знал по опыту, что так все и будет. Но на этот раз, открыв дверь, он остановился и несколько секунд неотрывно смотрел вперед. Посетители входили в зал, натыкаясь на его неподвижную фигуру. Они ждали, не понимая, что такое им показывают.

Центр зала был пуст. Животные в сосудах взирали на место преступления. Девятиметровый аквариум, тысячи галлонов раствора, сам мертвый головоног — все исчезло.

Глава 2

Как только Билли поднял крик, его окружили коллеги, вытаращив глаза и требуя рассказать, что случилось и куда, черт возьми, подевалось проклятое головоногое.

Посетителей поспешно вывели из здания. Впоследствии Билли почти ничего не помнил об этом торопливом выдворении, только мальчика в слезах, совершенно безутешного — он не увидит того, за чем пришел! Приходили биологи, охранники, кураторы, и все с глупыми лицами смотрели на огромное пустое место посреди зала. «Что?..» — говорили они, в точности как Билли, и «Куда это?..»

Слух быстро распространился. Все бегали взад-вперед, словно что-то искали, словно положили что-то не на свое место и оно может найтись под каким-нибудь шкафом.

— Не может быть, не может быть, — повторяла Джози, девушка-биофизик.

Да, этого не могло быть, оно не могло исчезнуть, так много мяса из бездны не могло бесследно пропасть. Ни подозрительных кранов, ни дыр в стене с очертаниями огромного аквариума или головоногого, как рисуют в комиксах. Оно не могло исчезнуть — но его не было.

Правил для подобных случаев не существовало. Что делать в случае утечки химикатов — было известно. Если разобьется сосуд с экспонатом, если результаты не соответствуют ожидаемым, даже если посетитель во время экскурсии впадает в неистовство, ты действуешь согласно определенному распорядку. Но как же быть сейчас? — думал Билли. Какого черта?

Наконец прибыла шумно топочущая компания полицейских. Сотрудники Центра стояли в ожидании, ежась, точно от холода, — будто вымокли в придонной воде. Полицейские пытались брать показания.

— Боюсь, я не понимаю… — мог сказать кто-нибудь.

— Он исчез.

На место преступления никого не пускали, но поскольку пропажу обнаружил Билли, ему разрешили остаться. Он дал показания, стоя рядом с пустым местом. Когда полицейский закончил и отвлекся на что-то, Билли отошел в сторонку и стал наблюдать за работой стражей порядка. Те смотрели на древних некогда-животных, которые отвечали им неподвижными взглядами, на отсутствие гигантского аквариума, на громадную пустоту, оставшуюся от головоногого.

Они измеряли помещение, будто из-за своей обширности пространство могло что-то скрывать. У Билли не было идей получше. Помещение выглядело огромным. Все остальные аквариумы казались заброшенными и удаленными, а их обитатели словно просили прощения.

Билли уставился на подставки, на которых должен был стоять стеклянный сосуд с архитевтисом. В нем все еще бурлил адреналин. Он слушал разговоры полицейских.

— Да без малейшего гребаного понятия…

— Черт, понимаешь ведь, что это значит?

— Я лучше промолчу. Подай ту рулетку.

— Серьезно, говорю я вам, дело надо передавать, без вопросов…

— Ты чего ждешь, приятель? Эй, парень!

Наконец-то обратились и к Билли. Кто-то из полицейских — на грани вежливости — велел ему сваливать. Билли присоединился к остальным сотрудникам, ждавшим снаружи. Те приглушенно разговаривали и топтались, более или менее группируясь по специальностям. Билли увидел, как спорят между собой начальники.

— О чем это они? — спросил он.

— Закрывать музей или нет, — сказала Джози, которая грызла ногти.

— Что? — Билли снял очки и заморгал, агрессивно уставившись на спорщиков. — Да какого хрена это обсуждать? Туша здоровенная, да, но что теперь — закрывать нас из-за нее?

— Леди и джентльмены. — Старший полицейский хлопнул в ладоши, чтобы привлечь внимание. Остальные стражи порядка, окружив его кольцом, о чем-то шептались и слушали друг друга, склоняя голову к плечу. — Я — старший инспектор Малхолланд. Благодарю вас за терпение, и простите, что заставил вас так долго ждать.

Сотрудники музея фыркали, переминались с ноги на ногу, кусали ногти.

— Я хочу попросить вас не говорить об этом, леди и джентльмены, — сказал Малхолланд.

В зал скользнула молодая женщина в полицейской форме, выглядевшей неряшливо. Она разговаривала по телефону при помощи гарнитуры, негромко обращаясь к невидимому собеседнику. Билли наблюдал за ней.

— Пожалуйста, не говорите об этом, — повторил Малхолланд; шепоток в основном стих. — Так, — сказал Малхолланд, выдержав паузу. — Кто обнаружил пропажу? — (Билли поднял руку.) — Вы, стало быть, мистер Харроу. Могу я попросить остальных подождать, пусть даже вы уже рассказали то, что вам известно? Со всеми вами побеседуют мои подчиненные… Мистер Харроу. — Малхолланд приблизился к нему, видя, что остальные полицейские повинуются. — Я прочел ваши показания. Буду признателен, если вы проведете меня по зданию. В точности по тому же маршруту, что и вашу экскурсию.

Билли заметил, что молодая женщина в форме куда-то испарилась.

— Что вы ищете? — спросил он. — Полагаете, что найдете его?..

Малхолланд окинул Билли мягким взглядом, словно тот был умственно отсталым.

— Улики, — объяснил он.

Улики. Билли провел пятернею сквозь волосы. Ему представились отметины на полу, где, возможно, поставили некую коварную систему блоков. Подсыхающие лужицы консерванта, которые тянутся по следу, красноречивые, как крошки. Ну да.

Малхолланд созвал своих коллег, и Билли повел их через Центр, указывая на экспонаты, — краткая, пародийная версия обычного представления. Полицейские тыкали пальцами и спрашивали, что это такое. «Ферментный раствор», — говорил Билли или: «Это так, расписание».

— С вами все в порядке, мистер Харроу? — спросил Малхолланд.

— Это огромная штуковина, понимаете?

Не только поэтому Билли поминутно озирался. Ему казалось, что он слышит какой-то шум: очень слабое постукивание, позвякивание, как от упавшей и покатившейся мензурки. И не в первый раз. Он начал улавливать коротенькие обрывки таких неуместных звуков через год после начала работы в Центре. Не однажды он, пытаясь найти причину, открывал дверь в пустой зал или слышал слабый скрежет стекла в коридоре, в который никто не мог войти.

Билли давно уже пришел к заключению, что эти звуки ему мерещатся. Они слышались в моменты беспокойства. Билли поведал об этом феномене кое-кому из сотрудников: некоторые тревожились, но многие тут же рассказывали какую-нибудь историю о гусиной коже или нервном тике. И Билли не очень волновался.

В аквариумном зале команда экспертов все еще занималась сбором пыли, фотографированием и измерениями столешниц. Билли скрестил на груди руки и покачал головой.

— Это все калифорнийские гадюки. — Выйдя из аквариумного зала и вернувшись туда, где ждало большинство сотрудников, Билли стал безмятежно болтать с коллегой, отпуская шутки о соперничающих учреждениях, о том, что споры насчет методологии консервации приняли драматический оборот. — Это новозеландцы, — утверждал Билли. — О’Ши наконец поддался соблазну.

Он не отправился прямиком к себе на квартиру, имея давний уговор о встрече с другом.

Билли познакомился с Леоном, когда оба учились на последнем курсе в одном и том же институте, хотя и на разных отделениях. Леон посещал занятия для получения ученой степени на литературном отделении в Лондоне, хотя никогда об этом не распространялся. С тех пор он нескончаемо работал над книгой «Небезопасное цветение». Когда Леон поведал об этом Билли, тот ответил:

— Понятия не имел, что ты принимаешь участие в Олимпиаде Дерьмовых Названий.

— Если бы ты не бултыхался в болоте невежества, до тебя дошло бы, что это название призвано вздрючить французов. Ни одно из слов не переводимо на их жалкий язык.

Леон жил на окраине Хокстона — район лишь с натяжкой можно было назвать приличным. По отношению к приятелю он вел себя как Вергилий с Данте, таская Билли по художественным мероприятиям и рассказывая о тех, на которые сам не смог попасть, преувеличивая и привирая. Игра их состояла в том, что Билли постоянно превышал кредит по анекдотам, одалживаясь историями у Леона. Леон, костлявый и бритоголовый, облаченный в дурацкую тужурку, сидел в тени у пиццерии, вытянув перед собой длинные ноги.

— Я прождал тебя всю жизнь, Ричмал! Где ты был? — возопил он.

Леон давно пришел к выводу, что голубоглазого Билли назвали в честь другого озорного мальчишки, Уильяма из «Просто Уильяма», и, вне всякой логики, окрестил друга именем автора книги[3].

— В Чиппинг-Нортоне, — сказал Билли, постукивая Леона по голове. — В Тейдон-Бойсе. Как она, жизнь разума?

Мардж, подружка Леона, подставила щеку для поцелуя. Распятие, которое она всегда носила, поблескивало в вырезе блузки.

Билли встречал ее всего несколько раз. «Она что, зациклена на Боге?» — спросил он у Леона, увидев Мардж впервые.

«Да нет. Воспитывалась у монашек. Все время помнит о грехе. Вот Иисус и ерзает у нее между сисек».

Как и большинство Леоновых подружек, Мардж была привлекательной, слегка полноватой и немного старше Леона — староватой для своего, условно говоря, эмо-готского прикида. «Лучше скажи — “рубенсовская” или “булочка”, на худой конец», — посоветовал Леон.

«Булочка?» — переспросил Билли.

«И какого это хера ты сказал “староватая”? Поли Перретт[4] намного старше».

«А это кто еще такая?»

Мардж работала на полставки в жилищном управлении Саутуарка и занималась видеоартом. С Леоном она познакомилась на какой-то тусовке, пока в галерее играла дроун-группа. Леон, предупреждая возможные разговоры насчет Мардж Симпсон, сказал, что прозвище его подружки — это сокращение от слова «Маргиналия».

«От чего? А как ее зовут по-настоящему?»

«Билли, не занудствуй».

— Мы говорили о прибабахнутых голубях, которых видели возле банка, — сказал Леон, когда Билли уселся.

— Мы спорили о книгах, — возразила Мардж.

— Лучший вид спора, — одобрил Билли. — О чем же именно?

— Не отвлекай его, — сказал Леон, но Мардж уже отвечала:

— Вирджиния Вулф против Эдварда Лира.

— О господи, — вздохнул Билли. — Это все, из чего можно выбирать?

— Я за Лира, — сообщил Леон. — Отчасти из верности букве «Л». Отчасти потому, что при выборе между абсурдом и выпендрежностью, ясное дело, выбираешь абсурд.

— Ты явно не читал глоссарий к «Трем гинеям», — сказала Мардж. — Солдаты у нее «кишковыпускатели», героизм — то же самое, что «ботулизм», а герой — синоним «бутыли».

— Лир? — сказал Билли. — По Вздорляндии веселой рыщет МегаБегемот. — Он снял очки и сжал переносицу. — Ладно, позвольте кое-что вам рассказать. Дело вот в чем…

Это оказалось последними его словами: остальные увязли в горле. Леон и Мардж уставились на него в недоумении.

Билли попробовал еще раз. Потряс головой. Издал клохчущий звук, словно что-то застряло у него во рту. В конце концов ему пришлось едва ли не выталкивать информацию сквозь собственные зубы.

— Один из… Пропал наш огромный спрут.

Говоря это, Билли чувствовал себя так, словно пробивает отверстие в крышке.

— Что? — сказал Леон.

— Я не… — начала Мардж.

— Нет, больше я об этом ничего не знаю. — Билли выдавливал из себя слово за словом.

— Пропал? Что значит «пропал»? Почему я об этом ничего не слышал? — спросил наконец Леон.

— Не знаю. Думаю, это из-за того, что… Ну то есть полицейские просили нас держать это в тайне — черт, смотрите, что я наделал, — но я не ожидал, что это взаправду сработает. Я-то думал, это уже есть на первой полосе «Стандарта».

— Может, это, как там, военная тайна? — предположил Леон. — Знаешь, когда журналистов заставляют заткнуться насчет какого-то материала?

Билли пожал плечами.

— Они не сумеют… Половина экскурсантов, наверное, уже раструбила об этом дерьме в своих блогах.

— А кто-нибудь, может, зарегистрировал бигсквидгондот-ком[5],— предположила Мардж.

Билли пожал плечами.

— Возможно. Знаете, пока сюда ехал, я думал, может, не надо… Я и сам чуть было не скрыл это от вас. Видимо, в меня внедрили страх Божий. Но главное для меня не в том, что копы запрещают. Просто это совершенно невозможное событие.

Тем же вечером, когда он направился домой, разразилась буря, ужасная, из тех, что электризуют воздух. Из-за туч небо стало темно-коричневым. С крыш текли писсуарные струи.

Как только Билли вошел в свою квартиру в районе Харингей, в тот самый миг, когда он переступил через порог, зазвонил телефон. Билли уставился сквозь окно на мокрые деревья и крыши. На другой стороне улицы мусорный вихрь окружил белку со свалявшейся шерстью, сидевшую на гребне крыши. Белка трясла головой и смотрела на него.

— Алло? — проговорил он. — Да, это Билли Харроу.

— …бу-бу-бу, что вы, черт бы вас побрал, вернулись так поздно. Значит, приедете, да? — сказала женщина на линии.

— Погодите, что такое?

Белка по-прежнему глазела на него. Билли показал ей кукиш и одними губами произнес: «Пошла вон», затем отвернулся от окна и постарался сосредоточиться.

— Простите, а кто это?

— Черт, вы будете наконец слушать? Трещать у вас получается лучше, да? Полиция, приятель. Завтра. Усекли?

— Полиция? Вы хотите, чтобы я вернулся в музей? Хотите, чтобы…

— Нет. В участок. Ради бога, прочистите уши. — Молчание. — Эй, вы там?

— …Знаете, мне не нравится, как вы…

— Да, а мне не нравится, как вы треплетесь, хотя велено молчать.

Женщина продиктовала адрес. Билли хмурился, записывая его на меню какой-то кулинарии.

— Куда? Это же Криклвуд. Музея и близко нет. Какого?.. Зачем присылать кого-то оттуда в музей?..

— Все, приятель, разговор закончен. Являетесь туда завтра.

Женщина дала отбой, а ему в своей холодной комнате оставалось только глазеть на трубку. Окна дребезжали под ветром, так, словно прогибались. Билли все смотрел на телефон. Его раздражало то, что он считал своим долгом повиноваться этому последнему приказанию.

Глава 3

Билли снились дурные сны. Не ему одному. Однако для него не существовало никакой возможности узнать, отчего спящие по всему городу исходили потом. Сотни людей, не знакомых друг с другом, не сопоставлявших свои симптомы, мучились во сне. Дело было не в погоде.

На встречу ему попросту приказали явиться — без обсуждения, а он притворялся перед самим собой, что ни во что ставил и встречу, и приказание. Он обдумывал или, опять же, притворялся, что обдумывает, не позвонить ли отцу. И разумеется, звонить не стал. Начал было набирать номер Леона, но снова остановился. Добавить к сказанному ему было нечего. Он хотел с кем-нибудь еще поговорить об исчезновении, об этой странной краже, перебирая в уме возможных собеседников, но необходимая для звонка энергия неумолимо покидала его.

Белка все еще оставалась на крыше. Билли был уверен: это все тот же зверек, что наблюдал за ним из-за водосточного желоба, словно окопавшийся солдат. На работу Билли не пошел и не был уверен, что туда пошел хоть кто-нибудь. Звонить в музей он тоже не стал. Он не позвонил вообще никому.

Наконец — поздно, когда небо стало серым и плоским, позже, чем хотела его грубая собеседница, в некоей слабой и тщетной попытке неповиновения, — Билли покинул свой квартал, прошел через пустырь возле Манор-Хауса и сел на автобус 253. Он брел через обертки от еды, через газеты, через афишки, печально срываемые ветром с заброшенной тумбы. В автобусе он смотрел сверху вниз на невысокие плоские навесы остановок — постаменты для листьев.

В Кэмдене он спустился в метро и через несколько станций поднялся, чтобы сесть в другой автобус. Он не раз проверял свой мобильник, но нашел только сообщение от Леона — «БОЛЬШЕ СОКРОВИЩ НЕ ПРОПАЛО???» Теперь за окном автобуса проносились районы Лондона, незнакомые ему, но такие щемяще-родные с их второсортным бизнесом и дешевыми забегаловками, фонарными столбами, где незажженные рождественские украшения свисали, как сохнущее белье, — то ли их вывесили заранее, то ли не снимали целый год. Надев наушники, он слушал саунд-клэш — M. I. A. с рэпером из молодых да ранних. Надо было настоять, чтобы полицейские просто заехали за ним, раз уж их штаб-квартира помещается в таких дебрях.

Идя пешком, Билли, даже несмотря на наушники, вздрогнул от звуков. Впервые в жизни он то ли услышал, то ли вообразил этот стеклянный хруст вне коридоров Дарвиновского центра. Свет раннего вечера был неверным. «Все не так», — подумал он. Тело архитевтиса словно затыкало собой некую щель, не давая чему-то ходу. Билли чувствовал себя незакрепленной крышкой, хлопающей под напором ветра.

Полицейский участок располагался чуть в стороне от главной улицы и оказался гораздо больше, чем ожидал Билли. Это было одно из тех уродливых лондонских зданий из кирпича горчичного цвета, которые, вместо того чтобы благородно ветшать, как их краснокирпичные викторианские предшественники, не старели, но лишь делались все грязнее и грязнее.

Пришлось долго ждать в приемной. Дважды Билли поднимался и спрашивал, нельзя ли увидеть Малхолланда. «Мы скоро займемся вами, сэр», — пообещал полицейский, к которому он обратился. «А кто, блин, это такой?» — сказал другой. Билли все больше и больше раздражался, перелистывая страницы старых журналов.

— Мистер Харроу? Билли Харроу?

Подошедший к нему человек оказался вовсе не Малхолландом. Ему было за пятьдесят: маленький, костлявый, аккуратно причесанный, одетый довольно уныло — в старомодный коричневый костюм. Руки он держал за спиной и, пока стоял, качался взад-вперед, привставая на носках, — маленький нервозный танец.

— Мистер Харроу? — произнес он голоском настолько же тонким, как его усики, и обменялся с Билли рукопожатием. — Я старший инспектор Бэрон. Вы встречались с моим коллегой Малхолландом?

— Да, а где он?

— Его сейчас нет. Я беру на себя это расследование, мистер Харроу. Вроде того. — Он наклонил голову. — Приношу извинения за то, что заставил вас ждать, и очень благодарен вам за то, что вы сюда явились.

— Что значит — берете на себя? — спросил Билли. — Кто бы ни говорил со мной накануне вечером, это не… она была чертовски груба, если честно.

— Ну да, при том что мы, можно сказать, экспроприировали ваши лаборатории, — сказал Бэрон, — куда вам еще податься, а? Думаю, вам придется оставить свое маринование, пока мы не закончим. Можете рассматривать это как отпуск.

— Серьезно, как обстоят дела? — Бэрон вел Билли по коридорам, освещаемым лампами дневного света. Под ними Билли заметил, какие грязные у него очки. — Почему вы взяли на себя это расследование? И вы здесь на таком отшибе… Не хочу сказать ничего плохого…

— Так или иначе, — сказал Бэрон, — я обещаю, что мы не задержим вас дольше, чем понадобится.

— Не совсем понимаю, чем я могу вам помочь. Я уже рассказал вам все, что мне известно. То есть Малхолланду. Он, значит, где-то напортачил? А вы разгребаете?

Бэрон остановился и в упор посмотрел на Билли.

— Это как в кино, да? — сказал он и улыбнулся. — Вы говорите: «Но я уже обо всем рассказал вашим сотрудникам», а я говорю: «Что ж, теперь можете рассказать об этом мне». Вы мне не верите, мы ходим вокруг да около, а потом наконец, после нескольких вопросов, на лице у вас написан ужас, вы говорите: «Так что, по-вашему, я к этому причастен?» И так далее и тому подобное.

Билли безмолвствовал. Бэрон продолжал улыбаться.

— Можете не сомневаться, — добавил инспектор, — ничего подобного сейчас не происходит. Клянусь честью.

Он поднял руку — честное, мол, скаутское.

— Я и не думал… — выдавил из себя Билли.

— Теперь, уяснив это, — сказал Бэрон, — не полагаете ли вы, что можно пренебречь остальной частью сценария? Как насчет немного помочь? Великолепно, мистер Харроу. — Тонкий его голосок так и свистел. — Просто потрясающе. Давайте теперь разделаемся со всем этим.

Билли впервые оказался в комнате для допросов — точь-в-точь такой, как показывают по телику: маленькой, бежевой и без окон. За столом, в дальнем его конце, сидели женщина и еще один мужчина, высокий и сильный, лет сорока с небольшим: неприметный темный костюм, коротко подстриженные редеющие волосы. Он сжал тяжелые кулаки, спокойно разглядывая Билли.

В женщине Билли прежде всего отметил ее молодость. Если она и была старше двадцати, то ненамного. Именно она ненадолго появлялась вчера в музее. Голубую форму лондонской полиции женщина носила небрежнее, чем Билли считал допустимым, — как бы набросив и даже не застегнув. Чистая, но в складках, морщинах и затяжках. На самой женщине было больше косметики, чем он, опять-таки, считал позволительным, белокурые волосы были причесаны весьма затейливо и причудливо. Она походила на ученицу, которая подчиняется букве, но восстает против духа, против самой сути правил ношения школьной формы. На Билли она не взглянула даже мельком, и он не смог отчетливее разглядеть ее лицо.

— Ну ладно, — сказал Бэрон; мужчина за столом кивнул, молодая женщина-констебль откинулась к стене, возясь с мобильным телефоном. Бэрон указал на стул. — Чай? Кофе? Абсент? Шучу, конечно. Я бы предложил сигаретку, но в наши дни, сами понимаете.

— Да нет, все в порядке, — ответил Билли. — Я хотел бы просто…

— Конечно, конечно. Тогда приступим. — Бэрон уселся, вытащил из карманов клочки бумаги и стал их просматривать, что-то отыскивая. Их разрозненность выглядела нарочитой. — Расскажите о себе, мистер Харроу. Вы, я полагаю, куратор?

— Ну да.

— Что это подразумевает?

— Консервацию экземпляров, каталогизацию, все такое. — Билли вертел в руках свои очки, так что ему не приходилось ни с кем встречаться взглядом. Он пытался уяснить, в какую сторону смотрит женщина. — Консультации по экспозициям, поддержание материалов в хорошем состоянии.

— Всегда занимались этим?

— Довольно много лет.

— И… — Бэрон скосился на какую-то запись. — Именно вы препарировали спрута, так мне сообщили.

— Нет. Этим занимались мы все. Я… это была коллективная работа.

Второй мужчина подсел к Бэрону и стал молча разглядывать собственные руки. Молодая женщина вздохнула, ткнула пальцем в телефон — казалось, она играет в какую-то игру, — затем цокнула языком.

— Вы были в музее, да? — обратился к ней Билли; она окинула его беглым взглядом. — Это вы мне звонили? Вчера вечером?

Ее прическа в стиле Эми Уайнхаус была довольно приметной. Женщина ничего не сказала.

— Вы… — Бэрон указал на Билли шариковой ручкой, продолжая перебирать бумажки, — чересчур скромны. Вы — специалист по спрутам.

— Не знаю, что вы имеете в виду. — Билли поерзал на стуле. — Что-то такое находит, знаете ли… Мы все над ним трудились. Всем миром. Я хочу сказать… — Он обозначил огромность спрута, распростерев руки.

— Ну же, ну, — сказал Бэрон. — Вы умеете с ними обходиться, не так ли? — Он посмотрел Билли в глаза. — Все так говорят.

— Не знаю. — Билли пожал плечами. — Цефалоподы мне нравятся.

— Вы чрезвычайно скромный молодой человек, — сказал Бэрон. — И вы никого не обманываете.

Каждый куратор работал с разными родами и видами. Но в Центре постоянно утверждали, что моллюски Билли суть нечто особенное. Ударение можно было делать на любом слове — что моллюски Билли, что моллюски Билли, но именно они годами сохранялись в первоначальном виде, принимали необычайно выразительные позы в формалине и долго в них оставались. Это была полная чепуха: вряд ли возможно законсервировать моллюска лучше, нежели геккона или домовую мышь. Но шутка не умирала, потому что в ней имелась доля истины. Правда, поначалу Билли оказался весьма косоруким. Он поразбивал немало мензурок, ванночек и фляг; не одно перенасыщенное раствором мертвое животное распласталось на полу лаборатории, прежде чем Билли внезапно приобрел нужное умение.

— Какое это имеет отношение к чему-либо еще? — сказал Билли.

— Это имеет отношение к вопросу «зачем», — сказал Бэрон. — И вот какое. Понимаете, мы вызвали вас сюда по двум причинам, мистер Харроу. Первая состоит в том, что именно вы обнаружили отсутствие гигантского спрута. Вторая же несколько более специфична. И вы об этом упоминали. Знаете, должен сказать вам, что никогда не сталкивался с чем-то подобным. То есть мне, конечно, доводилось слышать о краже лошадей. И собак — неоднократно. Кошек — один-два раза. Но… — Он усмехнулся и покачал головой. — Вашим охранникам придется ответить на множество вопросов, не так ли? Думаю, прямо сейчас, когда их допрашивают, они посыпают главу пеплом, и все такое.

— Это вы про Дейна и остальных? Не знаю. Наверное.

— Я не имел в виду конкретно Дейна. Интересно, что вы упоминаете его первым. Я про охранников вообще. Хотя, конечно же, Дейн Парнелл и его коллеги должны чувствовать себя довольно глупо. Но о них позже. Узнаете это?

Бэрон протянул через стол листок из блокнота с чем-то, отдаленно напоминающим звездочку. Возможно, солнце с лучами. Две стрелки были длиннее остальных и заканчивались завитками.

— Да, — сказал Билли. — Это я нарисовал. Такая штуковина была на том типе, когда я вел экскурсию. Я нарисовал ее для парня, который меня допрашивал.

— Вы знаете, что это такое, мистер Харроу? Могу я называть вас Билли? Знаете?

— Откуда мне знать? Но тип с этой штукой все время был возле меня. У него не было времени отлучиться и учудить что-нибудь этакое. Я бы заметил…

— Вы видели такое раньше? — в первый раз подал голос другой мужчина. Он стискивал руки, словно стараясь удержаться от чего-то. Его речь не несла ни классовой, ни региональной окраски — чересчур нейтральное произношение, явно выработанное специально. — Это не будит в вас никаких воспоминаний? Куби Дерри? Морри?

Билли помедлил.

— Прошу прощения, — сказал он. — Нельзя ли мне хотя бы… Кто вы такой?

Бэрон покачал головой. Здоровяк ничуть не изменился в лице, разве что медленно моргнул. Женщина оторвала наконец взгляд от телефона и тихонько цыкнула зубом.

— Это Патрик Варди, мистер Харроу, — сказал Бэрон, тот сцепил пальцы. — Варди помогает нам вести это расследование.

Никакого звания, подумал Билли. Все полицейские, с которыми он сталкивался, звались констеблем Таким-то, детективом Этим, инспектором Тем. Но никогда — просто Варди. Варди поднялся и отошел к краю комнаты, где свет не падал на него напрямую, тем самым ставя себя вне обсуждения.

— Так вы видели это раньше? — спросил Бэрон, похлопывая по бумагам. — Эта загогулинка ничего вам не напоминает?

— Не знаю, — сказал Билли. — Мне так не кажется. Что это вообще? Разве я должен знать?

— Вы говорили нашим коллегам там, в Кенсингтоне, что человек с этой штуковиной показался вам (кавычки открыть) психованным (кавычки закрыть) или вроде того.

— Да, я говорил такое Малхолланду, — согласился Билли. — Как, вы говорите, их зовут? — обратился он к Варди, но тот не ответил. — Не знаю, можно его назвать чудиком или нет, — сказал Билли Бэрону, пожимая плечами. — Кое-кто из тех, что приходят ради спрута, немного того…

— В последнее время еще таких, как он, видели? — спросил Бэрон. — Чудаковатых? — Варди наклонился и что-то шепнул ему на ухо. Полицейский кивнул. — Необыкновенно возбужденных?

— Зацикленных на спруте? — уточнил Билли. — Не знаю. Может быть. Была пара хмырей, странно одетых.

Женщина стала что-то записывать. Билли перевел взгляд на нее.

— Хорошо, теперь давайте вот о чем, — сказал Бэрон. — В недавнее время около музея происходило что-нибудь необычное? Раздача странных брошюрок? Пикеты? Протесты? Может, вы замечали занятные украшения на других посетителях? Извините, что расспрашиваю вас, словно вы сорока и таращитесь на все блестящее. Но вы же понимаете.

— Нет, — помотал головой Билли. — Не понимаю. Придурки у стен музея — такое случалось. А про того типа спросите у Дейна Парнелла. — Он пожал плечами. — Я же говорил, что Дейн, по-моему, его узнал.

— Нам, конечно, хотелось бы побеседовать с Дейном Парнеллом. О том, откуда он и тип с булавкой знают друг друга. Но мы не можем. — Варди шепнул Бэрону что-то еще, и тот продолжил: — Потому что, уподобившись экспонату, за охрану которого ему платили, а также типу с булавкой, Дейн Парнелл исчез.

— Исчез?

Бэрон кивнул.

— Местонахождение неизвестно, — сказал он. — Телефон отключен. Дама Бубен сварила бульон. Дома никого нет. Вы можете спросить: как это он исчез? Мы очень хотим, чтобы он помог нам со старыми расследованиями.

— Вы говорили с ним? — резко спросила женщина-полицейский; Билли подпрыгнул на стуле и уставился на нее. Та перенесла свой вес на одно бедро. Говорила она быстро, с лондонским акцентом. — Вы много разговаривали, так? Болтали, о чем не положено?

— Что?.. Да за то время, что он у нас работает, мы с ним и десятком слов не перемолвились!

— Чем он занимался до этого?

— Понятия не имею…

— Слышите, как запищал!

Судя по тону, женщина была очень довольна. Билли моргнул и, пытаясь обратить все это в шутку, улыбнулся с расчетом, что она улыбнется в ответ, — но потерпел неудачу.

— Если честно, — признался он, — мне этот тип вовсе не нравится. Сухой как щепка. Даже не здоровается, не говоря уже об остальном.

Бэрон, Варди и женщина переглянулись, устроив безмолвный конклав, при помощи изогнутых бровей, выпяченных губ, повторяющихся быстрых кивков.

Бэрон медленно проговорил:

— Что ж, если вам что-то придет на ум, мистер Харроу, пожалуйста, дайте нам знать.

— Да. — Билли потряс головой. — Да, обещаю.

И, как бы сдаваясь, он поднял обе руки.

— Отлично. — Бэрон поднялся, дал Билли свою визитку, пожал ему руку, словно в порыве искренней благодарности, и указал на дверь. — Никуда не уезжайте, хорошо? Возможно, нам снова потребуется поговорить.

— Да, думаю, что потребуется, — сказала женщина.

— А как это человек с булавкой исчез? — спросил Билли.

Бэрон пожал плечами.

— Пропадает всё и вся, не так ли? Не в том смысле, что он где-то был и исчез оттуда. Ваши посетители записываются в журнал и оставляют номера телефонов. Мы позвонили всем, кто вчера пришел на экскурсию. И тот джентльмен с камушком в лацкане… — Бэрон легонько постучал пальцем по рисунку. — Эд, так он назвался в вашей канцелярии. Точно, Эд. Номер, который он дал, не зарегистрирован, и никто по нему не отвечает.

— Возвращайтесь к своим книгам, Билли, — сказал Варди, когда Билли открывал дверь. — Вы меня разочаровали. — Он похлопал по листкам бумаги. — Посмотрите, что смогут показать вам Куби Дерри и Морри.

Эти слова звучали странно, но в то же время странно-знакомо.

— Погодите, что вы сказали? — спросил Билли с порога. — Что это такое?

Варди взмахом руки отослал его прочь.

По дороге на юг сбитый с толку Билли тщетно пытался осмыслить свой визит в участок. Он не был под арестом и мог покинуть город в любое время. Достав телефон, чтобы выдать какую-нибудь тираду Леону, он опять — по неким причинам, которые не мог озвучить, — воздержался от звонка.

Домой Билли тоже не поехал, а вместо этого, постоянно ощущая, что за ним кто-то наблюдает, направился в центр города. Там он слонялся по кафе и книжным магазинам — издания в мягких обложках, нескончаемые чашки чая.

Его телефон не был подключен к интернету, а ноутбука Билли не взял и потому не мог проверить свое предположение, что, несмотря на его собственное признание прошлым вечером, новостей о пропаже гигантского спрута нет. В лондонских газетах — ничего. Билли так и не поел, хотя долго не был дома и вернулся лишь поздним вечером. Он ничем не занимался, только угрюмо размышлял и все больше расстраивался, рассматривая разные возможности.

Имена, которые назвал Варди. Они вертелись у Билли в голове, изводили его все это время — чем дальше, тем больше. Билли был абсолютно уверен, что слышал их раньше и они для него что-то значат. Надо было порасспросить Варди: Билли даже не знал, как они пишутся. На клочке бумаги он нацарапал возможные варианты: куба дери, мори, морей, кобадара и так далее.

Вот черт. Значит, придется порыться.

Наконец Билли направился домой, и в автобусе его внимание почему-то привлек мужчина на заднем сиденье. Билли попытался разобраться, почему именно, однако не мог добиться хорошего обзора. Парень, крупный и плотный, сидел, натянув на себя капюшон и опустив голову. Всякий раз, когда Билли оборачивался, он либо горбился, либо прижимался лицом к стеклу. Все, мимо чего проезжал автобус, пыталось завладеть вниманием Билли.

За ним словно наблюдали ночные животные, здания, все пассажиры. Я не должен так себя чувствовать, думал Билли. И вещи не должны были так себя вести. Он наблюдал за мужчиной и женщиной, которые только что вошли в автобус, воображая, что эта парочка проникла внутрь незаметно, сквозь металлическое сиденье у него за спиной.

Автобус сопровождала стая голубей, которым вообще-то полагалось спать. Они летели, когда автобус ехал, и садились, когда тот останавливался. Билли жалел, что у него нет зеркальца, — вот бы посмотреть на лицо этого типа сзади, которое он прячет!

Они ехали наверху — выше неонового сияния Центрального Лондона, на уровне крон невысоких деревьев и окон второго этажа, верхушек уличных вывесок. В отличие от океана свет распространялся не вниз, а вверх, постепенно рассеиваясь во мраке. Улица с фонарями и слепящими витринами была самым мелким и самым светлым местом; небо же выступало в роли бездны, истыканной звездами, как люминесцентными организмами. Верхний этаж автобуса пребывал на грани глубины, на кромке плохо освещенной зоны, где пустые офисы уходили ввысь, насколько хватало взгляда. Билли смотрел вверх, как будто вниз, в глубоководную впадину. Человек за спиной у него тоже смотрел вверх.

На следующей остановке, не своей, Билли подождал, пока закроются двери, потом вскочил и помчался вниз по ступенькам с криком: «Прошу прощения, подождите!» Автобус высадил его и устремился во тьму, как батискаф. Через грязное заднее окно Билли увидел, что тот человек смотрит прямо на него.

— Черт, — сказал Билли, — вот же дерьмо!

В инстинктивной попытке защититься он выставил перед собой руку. Стекло изогнулось, и человек дернулся назад, когда автобус стал удаляться. Очки Билли дрожали у него на лице. Он не видел, чтобы кто-нибудь двигался за окном, за трещиной в стекле, внезапно рассекшей его пополам. Человек, которого он видел, был не кем иным, как Дейном Парнеллом.

Глава 4

В ту полную загадок ночь Билли допоздна не ложился спать. Он задвинул шторы в гостиной, воображая, как противная белка следит за ним, пока он копается в интернете. Зачем Дейн его преследовал? И как его обнаружил? Билли пытался размышлять как детектив. Это ему плохо давалось.

Он мог позвонить в полицию. Дейн не совершил, конечно, никакого преступления, но все же. Можно было обратиться к Бэрону, как тот и просил. Но, несмотря на неуютное чувство — называйте его страхом, — Билли не хотелось этого делать.

Во всех его разговорах с Бэроном, Варди и той женщиной присутствовал момент непонятной игры. Было совершенно ясно, что Билли водят за нос, что информацию от него утаивают, что о нем самом совершенно не думают, — лишь бы он им подыгрывал. Билли не хотел, чтобы его в это втягивали. Или, и/или, хотел разобраться во всем самостоятельно.

В конце концов он заснул — совсем ненадолго. А утром обнаружил, что проникнуть в Дарвиновский центр совсем не так трудно, как ему представлялось. Двое полицейских у входа без особого любопытства изучили пропуск Билли и не стали выслушивать до конца его тщательно составленное объяснение — мол, надо разобраться со срочными бумагами, которые остались на столе, он будет осторожен, управится быстро и так далее. Один из стражей порядка просто взмахнул рукой, разрешив проходить.

— В аквариумный зал входить нельзя, — сказал он.

Ну и ладно, подумал Билли. Хоть так.

Он что-то искал, но понятия не имел, что именно: топтался у реторт и раковин, возле пластиковых контейнеров с прозрачной рыбой, чья плоть стала невидимой из-за энзимов, а кости поголубели. Общая комната была загромождена стопками афиш, извещавших о проекте «Бигль»: планировалось повторить раннее путешествие Дарвина в плавучей лаборатории, обустроенной как настоящий «Бигль».

— Эй, Билли, — окликнула его Сара, тоже куратор, которой тоже разрешили пройти в Центр. — Ты слышал?

Она оглянулась по сторонам и, понизив голос, пересказала ему какой-то слух, настолько зыбкий и бессодержательный, что он тут же вылетел у Билли из другого уха. Самопорождающийся фольклор. Билли кивнул, словно соглашаясь, и потряс головой, словно в ужасе от таких перспектив — неважно каких.

— А еще, — добавила Сара, — Дейн Парнелл исчез. Слышал?

Да, об этом он слышал. Билли вновь почувствовал холодок внутри, как и прошлой ночью, когда увидел Дейна через окно автобуса.

— Я говорила с одним из полицейских, — сказала Сара, — которые возятся в аквариумном зале. С тех пор как Дейн, видишь ли, пропал, там слышны разные звуки. Какое-то громыхание.

— Бу-у-у, — изрек Билли на манер привидения.

Девушка улыбнулась. Но это же мои галлюцинации, подумал он. Это походило на кражу. Полицейские слышали не что иное, как его воображаемые шумы.

Он сел за компьютерный терминал, зарегистрировался и занялся поиском, вводя различные варианты написания тех имен, что называл Варди, сверяясь с листком и вычеркивая один за другим. В конце концов он ввел «Кубодэра» и «Мори».

— Это ж надо, — прошептал он и, уставившись на экран, откинулся на спинку стула. — Ну конечно!

Неудивительно, что эти имена беспокоили и дразнили его. Билли ощущал жгучий стыд. Кубодэра и Мори. Те самые исследователи, которые несколько месяцев назад первыми засняли гигантского спрута в природной среде.

Он скачал их эссе, снова посмотрел на фотографии. «Первое в мире наблюдение живого гигантского спрута в среде обитания» — статья называлась так, словно «Труды королевского общества по отделению биологии» теперь редактировались десятилетними мальчишками. Первое в мире.

Многие из его коллег повесили эти снимки над своим рабочим столом. Когда фотографии только появились, Билли сам заявился в офис с двумя бутылками шипучего и предложил, чтобы отныне каждая годовщина стала ежегодным праздником, Днем Спрута. Эти снимки, как он сказал тогда Леону, имели, блин, крайне важное значение.

Самым известным был первый, тот, что светился в новостях: восьмиметровый спрут, пойманный видоискателем в темной толще воды на почти километровой глубине. Вытянутые щупальца изгибались влево-вправо вокруг приманки, в конце линии перспективы. Но сейчас Билли уставился на второй снимок.

Линия перспективы здесь так же понижалась, животное так же парило в зловещей воде. Но на сей раз оно надвигалось на камеру с разинутым ротовым отверстием. Монстра застигли в момент, когда его щупальца раскинулись во все стороны, образовав почти правильную фигуру; в вершине находилась приманка. Два охотничьих щупальца, длиннее остальных и снабженные веслообразными кистями, были скрыты во тьме.

Взрыв щупалец. Этот снимок отметал все клеветнические теории, согласно которым архитевтис был медлителен, хищником оказывался случайно, а щупальцами в своей глубоководной летаргии пользовался как рыболовными крючками, терпеливо ожидая жертву, — совсем не охотник, как и любая идиотская медуза.

Этот снимок обожали фанаты мезонихотевтиса, «колоссального спрута», огромного соперника архитевтиса, с бочкообразным туловищем. Мезонихотевтис тоже недавно появился перед объективами фото- и видеокамер и вызвал, да, горячий, небывалый энтузиазм. И это животное, да, вселяло ужас. Масса его и вправду была больше, а мантия — длиннее; щупальца и вправду оканчивались не присосками, а неумолимыми когтями, изогнутыми по-кошачьи. Но независимо от внешности и статистики мезонихотевтису не суждено было стать гигантским головоногим. Он был монстром-самозванцем. Отсюда — трепотня тех, кто его исследовал, желая принизить давно известного кракена ради нового фаворита: «не имеет аналогов», «даже больше», «подкласс величайшего значения».

Но посмотрите на снимки Кубодеры и Мори. Вряд ли на них изображен слабый искатель удобного случая. Архитевтис не выжидал, зависая в толще воды. Архитевтис угрожал, стремительно бросался из бездны вверх, охотился.

Билли не сводил глаз с экрана. Десять щупалец, пять линий, идущих наискось; два щупальца длиннее прочих. Серебряная булавка, которую он видел, изображала атакующего хищника. Таким, каким он видится жертве.

Билли шагал по коридорам с бумагами под мышкой, так что казалось, будто он идет по делу. Он входил туда, куда мог войти, кивал полицейским, охранявшим те помещения, куда он войти не мог. Несмотря на свое открытие, Билли по-прежнему не имел представления, что именно он надеется найти.

Покинув Дарвиновский центр, он отправился в главный музей. Полиции там видно не было. Билли пошел по маршруту, которым хаживал в детстве, мимо глазеющего на посетителей ихтиозавра, мимо каменных аммонитов, мимо того уголка, где теперь располагалось кафе. Там, посреди всего и вся, ему наконец показалось, что он слышит знакомый звук. Словно по полу катился сосуд. Еле слышно позвякивая.

Звук исходил — или так ему казалось, поправил себя Билли — из-за служебной двери: за ней находилась лестница, ведущая вниз, на склад и в подвал. Он постоял у этой двери спиной к толпам посетителей, прислушиваясь, — но ничего не услышал. Затем набрал код на замке и спустился по лестнице.

Билли шел по лишенным окон подземным залам. Он уверял себя, что на самом деле ничего не слышал, что намек, который он искал, исходил изнутри его. Ну и ладно, сказал он себе. Помоги мне разобраться. Что я ищу? Чем ты — чем я — озабочен?

Встречавшиеся по пути охранники и кураторы поднимали руки в кратком приветствии. Комнаты и коридоры были заставлены промышленными полками, на которых стояли картонные коробки с надписями маркером; стеклянные ящики, как пустые, так и с избыточными экземплярами; невостребованная мебель. Там, под трубами отопления, рядом с высокими кирпичными стенами и колоннами, Билли снова услышал тот звук. Из-за угла. Он последовал за ним, как люди идут по хлебным крошкам.

Коридор выходил не в комнату, но в неожиданно большой проход. Там было полно таксидермического материала — этакий викторианский склеп. Со стен взирали головы млекопитающих, словно сотня Фаладов[6]; бизон, одеревеневший, как пожилой солдат, стоял рядом с гипсовыми игуанами и пестрым эму. Там же была чаща обработанных консервантами шей жирафов, головы которых образовывали крону.

Звон, треск. Под лампами дневного света чучела отбрасывали резкие тени. Билли услышал еще один слабый звук. Он донесся от стены, из глубины темного подлеска, образованного экземплярами.

Билли сошел с дорожки и начал продираться через неуступчивые древние тела, плечом прокладывая себе путь, все дальше углубляясь в рощицу животных останков. Поглядывая вверх, словно на птичек, он пробивался к беленой стене. Других звуков он не слышал — только шум собственных шагов и шорох от трения одежды о жесткие шкуры. Обогнув сложенные вместе части тела гиппопотама, Билли внезапно наткнулся на что-то такое, чего несколько секунд никак не мог осознать.

Стекло, старый стеклянный контейнер, из самых крупных. Цилиндр высотой ему по грудь, с крышкой и рубчатым основанием. Внутри — консервант цвета мочи и экземпляр, от которого Билли не отрывал взгляда. Существо, слитком большое для этого контейнера и грубо запихнутое внутрь. Частично ободранное, с глазами, с поднятыми и прижатыми к стеклу лапами, с лохмотьями кожи, свисающими, словно открытые крылья, — осмысляя все это, Билли отрицательно мотал головой.

То, что он принял за кожу, было изорванной рубашкой; то, что ему показалось ободранным, было безволосым и жирным; а то, что, господи чертов Иисусе, смотрело на него мертвым взглядом, согнувшись, прижавшись к искажающей очертания внутренности бутыли, было человеком.

Билли держался в стороне от полиции. Даже вызвал ее не он. В те первые, самые страшные, мгновения, когда он прорывался вверх по лестнице, неспособный дышать, о звонке и мысли не было. Вместо этого Билли подбежал к двум полицейским, охранявшим Дарвиновский центр, и завопил: «Быстро! Быстро!»

Их коллеги вскоре появились во множестве, оцепив большую часть музея и объявив ее запретной зоной. У Билли сняли отпечатки пальцев. Ему дали какао, чтобы шок побыстрее прошел.

Никто не задавал ему вопросов. Его отвели в конференц-зал и велели никуда не уходить, но никто не спросил, как он нашел то, что нашел. Билли ждал, сидя рядом с передвижным телевизором на высоком штативе, и слушал, как очищают музей от охваченных испугом посетителей.

В одиночестве он нуждался больше, чем в свежем воздухе. Он хотел, чтобы тело полностью прекратило панически дрожать, а потому сидел и ждал, как ему и велели. Очки у него запотевали при каждом глотке шоколада. Наконец открылась дверь, и в нее заглянул Бэрон.

— Мистер Харроу, — сказал Бэрон, качая головой. — Мистер Ха-арроу… Мистер Харроу, Билли, Билли Харроу. Чем же вы тут занимались, а?

Глава 5

Бэрон сел рядом с Билли, сочувственно похлопав его по плечу.

— Понимаю, тяжелое потрясение, — сказал он.

— Что за черт? — выдавил Билли. — Что за черт, как такое могло… Что вообще случилось?

— Выражение «лезть в бутылку» получает новый смысл, не правда ли? Извините, извините. Похоронный юмор. Защитный механизм. У вас был ужасный шок, уж я-то знаю. Поверьте.

— Что происходит? — спросил Билли. Бэрон не ответил. — Я видел Дейна.

— Что, правда? — медленно проговорил Бэрон. — Прямо сейчас?

— Я ехал домой. Прошлой ночью. На автобусе. Он был там. Должно быть, преследовал меня. Если только не просто… нет. Скорее всего, намеренно. Ему нетрудно выяснить, где я живу…

— Хорошо, хорошо, теперь послушайте…

— У меня такое чувство, будто я схожу с ума, — пожаловался Билли. — Даже до этого… До находки в подвале. Все время мне казалось, что меня преследуют. Я ничего не говорил, ведь это глупо, сами понимаете… — Окна внезапно задребезжали под порывом ветра. — Говорю вам, я теряю рассудок… Что там, внизу, случилось? Это все Дейн?

— Позвольте мне немного подумать, мистер Харроу.

— Когда я к вам приезжал, почему там был профессор психологии? Варди. Вот чем он занимается. Я навел справки. Да ладно, Бэрон, что вы так смотрите — пошарил в Сети, и только. Я и так понял, что он не коп.

— В самом деле? Через пару минут сможете выяснить у него самого.

— Он там был, потому что… Вы считаете меня сумасшедшим, Бэрон? — Последовала очередная пауза. — Думаете, это со мной происходит? Потому что, господи… — Билли судорожно перевел дух. — Вот прямо сейчас мне кажется, что у вас есть на это причины.

— Нет. Никто из нас не считает, что вы теряете рассудок. Скорее наоборот. — Бэрон глянул на часы.

Явился Варди с портфелем и на этот раз пожал Билли руку — слишком сильно и малоприятно.

— Уже видели? — спросил Бэрон.

— Очень похоже на то, чего мы ждали, — ответил Варди.

— Чего? — вскричал Билли. — Чего вы ждали? Вот именно этого?

— Мы обсудим это позже, — сказал Варди. — Мы обсудим это, Билли. А пока подождите. Как я понял, вы видели Дейна Парнелла.

Билли провел пятерней по волосам. Варди казался чересчур крупным для кресла, в котором сидел: он свел плечи, словно боясь рассыпаться. Они с Бэроном переглянулись — еще одна безмолвная беседа.

— Ну хорошо, — сказал Бэрон. — Давайте попробуем еще раз. Это Билли Харроу, куратор. Это Патрик Варди, профессор психологии Центрального Лондонского университета. Как я понял, это вы уже знаете.

— Да, как я и говорил, — пробормотал Билли. — Гугл-фу я владею прекрасно.

— Должен извиниться перед вами, мистер Харроу, — сказал Бэрон. — Я, э-э, предполагал, что вы недотепа, как большинство людей. Им даже в голову не приходит вбить наши имена в поиск.

— Ну и что вы знаете о нас? — спросил Варди. — Обо мне?

— Вы психолог. — Билли пожал плечами. — Работаете с копами. Насколько понимаю… Составляете психологические портреты, да? Как Крекер? Как в «Молчании ягнят»? — Варди слегка улыбнулся. — Тот бедолага в бутыли. Он не первый. Так? Думаю, так. Вы кого-то разыскиваете… Разыскиваете Дейна. Дейн — серийный убийца, вроде того. Вы расследуете его дело. И… о господи, ему нужен я, да? Он преследует меня. И это связано с…

Но он осекся. Какое отношение все это имело к спруту? Бэрон поджал губы.

— Не совсем так, — сказал Бэрон. — Не вполне.

Он рассек ладонями воздух и опустил их на столешницу, приводя в порядок невидимые мысли.

— Послушайте, мистер Харроу, — продолжал Бэрон. — Дело обстоит вот как. Сделайте шаг назад. Кому это вообще придет в голову — красть гигантского спрута? Пока не будем думать, как это сделали. Сейчас сосредоточьтесь на вопросе «зачем?». Кажется, вы сможете нам помочь, а мы сможем помочь вам. Я не говорю, что вы в опасности, но…

— О господи…

— Билли Харроу, выслушайте меня. Вам надо знать, что происходит. Мы решили рассказать вам всю историю целиком. И это секрет. На этот раз, пожалуйста, храните его. Обычно мы ни с кем так не откровенничаем. Это поможет вам понять, что к чему. И если совсем уж откровенно, думаем, это поможет и нам.

— Зачем я нужен Дейну? — спросил Билли.

— Как вы знаете, я не вел это дело с самого начала. Скажем так: в определенных случаях звучат определенные сигналы. Когда происходят определенные виды преступлений. Возьмем исчезновение вашего спрута. Плюс те обстоятельства случившегося в подвале, которые… имеют значение. К примеру, тот факт, что диаметр отверстия сосуда недостаточно велик для того джентльмена.

— Что?

— Но что действительно привлекло наше внимание, — сказал Бэрон, — отчего зазвенел мой колокольчик — в буквальном смысле, на столе я держу колокольчик, — так это ваша картинка.

Варди вытащил из портфеля фотокопию звездочки, несуразно увеличенной.

— Я знаю, что это такое, — сказал Билли. — Кубодэра и Мори…

— Итак, — сказал Бэрон, — я возглавляю специальное подразделение.

— Какое?

Варди бросил через стол другую бумагу. Это был все тот же знак: десять распростертых щупалец, два длиннее остальных. Но рисунок был выполнен другой рукой. Углы между щупальцами и их длина слегка отличались.

— Этому рисунку чуть больше месяца, — сказал Бэрон. — Ночью взломали книжный магазин и кое-что вынесли. Тип с этой булавкой появлялся там за пару дней до кражи. Ничего не купил, осматривался, нервничал.

— Если бы вопрос стоял о паре подростков в майках «Повинуйся гиганту», мы бы не беспокоились, — быстро произнес Варди своим глубоким голосом. — Это не какой-нибудь чертов мем. Хотя не исключено, что все идет к тому, и тогда дело здорово осложнится, благодарю покорно, — (Билли моргнул.) — Вы хорошо разбираетесь в граффити? Вдруг начали появляться. Скоро это будет на стикерах, на фонарных столбах, на рюкзаках студентов. Дело оборачивается так, что это, — он щелкнул пальцем по рисунку, — соответствует духу времени.

— Полностью, — подтвердил Бэрон.

— Но это пока в будущем, — сказал Варди. — Поэтому, когда штуковина появляется дважды, мы принюхиваемся к узору.

— Парень, которого ограбили, — стал объяснять Бэрон. — Это на Черинг-Кросс-роуд. Куча разного хлама и немного настоящего антиквариата. В ту ночь умыкнули шесть книг. Пять только что поступили. Стоят две, ну от силы три сотни фунтов. Все они лежали на столе у витрины и ожидали сортировки. Сначала хозяин думал, что это и все. Но потом он проверил запертые шкафы — в одном разбито стекло и чего-то недостает на верхней полке. — Бэрон воздел палец вверх. — Что-то вытащили из пачки старых академических журналов. Парень выяснил, что именно. — Бэрон опустил взгляд и с трудом прочел: — For-hand-linger… ved de Scandinav — как-то так. За тысяча восемьсот пятьдесят седьмой год.

— Как у вас с датским, Билли? — спросил Варди. — Колокольчики не звенят?

— Какой-то гаденыш хочет сделать вид, будто прихватил то, что подвернулось под руку, — сказал Бэрон. — Он цапает книги с прилавка, но потом пробегает метров шесть по коридору, находит определенный шкаф, определенную полку, разбивает определенное стекло и берет определенную книгу. — Бэрон потряс головой. — А именно — этот журнал. Вот как обстояло дело.

— Мы запросили Датскую королевскую академию о его содержании, — добавил Варди. — Он слишком стар, чтобы светиться в базах данных.

— Если честно, в то время мы не придавали этому особого значения, — сказал Бэрон. — Дело не было приоритетным. Нам его передали только потому, что мы несколько раз кое-где видели этот символ. Из Копенгагена прислали содержание, однако ничего не прояснилось. Но когда мы услышали, что этот символ видели здесь, и узнали, что именно здесь произошло, одна из статей того журнала немедленно вспомнилась.

— Со страницы сто восемьдесят второй по сто восемьдесят пятую, — добавил Варди.

— По-скандинавски я и пробовать не буду, — сказал Бэрон, читая. — Blaeksprutter, так это звучит на их языке. Перевод: Япетус Стенструп. «Некоторые особенности гигантских спрутов Атлантики».

— Итак, что мы имеем? — подвел итог Бэрон. — За несколько недель до похищения вашего спрута кто-то умыкнул журнал на датском с этой статьей.

— Об авторе вы, должно быть, слышали, — заметил Варди.

Билли сидел с открытым ртом. Да, он слышал. Вид назывался Architeuthis dux, но род носил имя того, кто впервые осуществил его классификацию: Architeuthis Steenstrup.

— Далее, — сказал Варди. — Два преступления, объединенные сомнительной булавкой, — это еще не заговор. Однако два преступления — теперь уже три, с этим парнем в подвале, — объединяют булавка и гигантский спрут. А посему наш радар и впрямь готов загудеть.

— Нас интересуют как раз дела такого рода, — сказал Бэрон.

— Нас? — спросил, помолчав, Билли. — Кого это — нас?

— ПСФС.

— Это что?

Барон скрестил руки на груди.

— Помните секту Новых Розенкрейцеров? — спросил он. — Похитили девушку в Уолтемстоу. — Бэрон указал на Варди. — Он их нашел. И он же, как вы назвали бы это, консультировал нас в деле о взрывах седьмого июля[7]. Вот такого рода делами мы занимаемся.

— Какого еще рода?

— Ну ладно, ладно, — сказал Бэрон. — У вас такой голос, словно вы сейчас расплачетесь.

Варди протянул Билли лист бумаги — как ни странно, свое резюме. Его работа на соискание ученой степени была по психологии, но магистерская диссертация — по теологии. Первая научная степень. Билли нацепил очки, просмотрел список публикаций и занимаемых должностей.

— Вы что, редактор «Журнала исследований в области фундаментализма»? — спросил он. Это была проверка.

— ПСФС — это отдел Преступлений, Связанных с Фундаментализмом и Сектами, — сказал Бэрон.

Билли уставился на него, на Варди, затем снова на его резюме.

— Значит, составляете психологические портреты, — сказал он. — Членов разных сект.

Варди позволил себе улыбнуться.

— Существуют… — Бэрон считал на пальцах, — «Аум Синрикё»… Секта Возвращенцев… Церковь Христа-охотника… Кратосиане, некоторые из них обосновались неподалеку… Знаете о всплеске насилия, связанного с культами, за последнее десятилетие? Разумеется, нет, потому что если это не взрыв, не «Аль-Каида» и ей подобные, то в новостях даже не проскальзывает. Но «Аль-Каида» нас тревожит меньше всего. А не слышали вы о нас отчасти потому, что мы хорошо справляемся со своей работой. Поддерживаем безопасность. Вот почему вам предложили помалкивать. Но вы кому-то что-то сказали. Что, во-первых, не следовало делать, и, во-вторых, даже странно, что у вас получилось. Придется Коллингсвуд попросить вас чуть настойчивее. Не то чтобы мы и впрямь засекречены. «Правдоподобное отрицание» — не лучшая стратегия в наши дни. Скорее, «правдоподобное отсутствие интереса». Все должны отзываться о нас так: «ПСФС? С какой стати вы вообще о них спрашиваете? Тупость, бессмыслица, достали уже…» — Он улыбнулся. — Ну, вы меня поняли.

Билли слышал разговоры полицейских в коридорах музея. Звонили телефоны.

— Значит, — сказал он наконец, — вы занимаетесь культами. Но какое отношение имеет это к тому бедолаге? И ко мне?

Варди запустил какой-то видеофайл и поставил свой ноутбук так, чтобы экран видели все трое. Кабинет, аккуратный стол, настенные полки с книгами, принтер и системный блок. В комнате сидели Варди, который повернулся на три четверти к камере, и еще кто-то, спиной к ней. Все, что было видно, — это прилизанные редеющие волосы и серая куртка. Цвета были не ахти.

«…так, — сказал человек с невидимым лицом. — Я выполнил задание с той компанией в Эппинге, они, по-моему, обычные замшелые маньяки, бла-бла-бла, не очень интересно, не буду попусту отнимать у вас время».

«Как насчет этого?» — сказал видео-Варди, протягивая лист бумаги, на котором Билли различил тот символ, что самолично нарисовал.

Его собеседник наклонился. «А, верно, — сказал он. Его речь была задыхающимся конспиративным гудением. — Это — тевты, тевтисы. Нет, я их не знаю. Тевтисы, они новые, я видел их очень мало, разве что они повсюду малюют вот такое. Знак, знак. Вы бывали в Кэмдене? Видел там это и подумал, кое-что разузнаю, но они странные, приветливо машут ручкой, а потом их не найти. Вот так. Они что, скрываются?»

«А они скрываются?» — спросил видео-Варди.

«Ну, об этом вы мне скажите, вы мне скажите. Я не могу до них добраться, а вы меня знаете, так что, сами понимаете, это ужасно меня изводит, вот оно как».

«Догматы?»

«Да, вы меня поняли. Что я слышал, — таинственный собеседник пальцами изобразил распускание слухов, — и все, что могу вам сообщить, это то, что они толкуют о тьме, о подъеме, о выныривании, о хватании, вот. Они любят это хватание, таткильные штучки…»

«Что?»

«Таткильные, таскальные, где ваш греческий, профессор? Альфа, фи, эта, тэта, татильные, если хотите, трогательные, трогающие, а, вот как оно говорится — тактильные ощущения, да, вот так».

Варди остановил картинку.

— Это своего рода внештатный исследователь-ассистент. Фан. Он коллекционер.

— Чего? — спросил Билли.

— Религий. Культов.

— Как, черт возьми, можно коллекционировать культ?

— Присоединяясь к нему.

За окном видны были неистово мечущиеся под ветром конечности деревьев. В зале ощущалась духота. Билли отвернулся от наружного света.

Человек на экране — не единственный, сказал Варди. Маленькое племя одержимых. Типы, помешанные на ересях, собирающие верования с такой же ненасытностью, как какие-нибудь Ренфилды. На этой неделе они приверженцы Червя-Спасителя, на следующей — Опус Деи или Бобо-Дредов. Им свойственны религиозное рвение и внезапные кратковременные вспышки искренности, из-за чего их охотно принимают в неофиты. Некоторые из них цинично занимаются этим ради зарубки на столбике кровати, другие пару-тройку дней пребывают в твердой, железобетонной, уверенности в том, что уж это отличается от всего остального, пока собственная натура не берет верх, — тогда они со снисходительным смешком изгоняют сами себя.

Для обмена знаниями они собираются за кальяном в кафешках на Эджвер-роуд, в пабах у Примроуз-Хилл или в местечке под названием Альмаган-Ярд. По большей части заведения, где они любят зависать, располагаются на улицах-ловушках, сказал Варди. Они обмениваются тайнами сектантов, словно картами из игры «Чья возьмет».

«Ну и как у вас со светопреставлением?» — «Ну, вселенная — это листок на древе времени, который с наступлением осени скукожится и упадет в ад». Восхищенный шепоток. «Мм, чудно. Мои новые собратья говорят, что муравьи съедят солнце».

— Понимаете, он хочет стать одним из этих «тевтисов», — сказал Варди. — Для полноты коллекции. Но не может их найти.

— Что такое «улица-ловушка»? — спросил Билли, но его вопрос проигнорировали.

— Тевтисы, — сказал Бэрон. — Смекаете? Харроу, сядьте. — Билли поднялся и направился было к двери. — Тевтисы, — повторил Бэрон. — Доходит? Те-те-те-тевтисы.

— С меня хватит, — сказал Билли.

— Сядьте, — сказал Варди.

— Мы — летучий отряд по борьбе с кровавыми культами, — сказал Бэрон. — Как по-вашему, почему нас привлекли к этому делу? Кто, по-вашему, виноват в том, что происходит?

— Тевтисы, — сказал Варди, улыбнувшись. — Поклонники гигантского спрута.

Глава 6

— Та статья в украденном журнале, — сказал Бэрон; Билли по-прежнему стоял, держась за дверную ручку. — Именно в ней старик Япетус впервые поименовал архитевтиса. Можно, конечно, раздобыть ксерокопию, но оригиналы — это нечто особенное, не так ли?

— Он там доказывал несостоятельность фольклора, — сказал Варди. — Вся статейка состоит в осмеянии какой-то сказочки, а затем автор заявляет: «Нет-нет, господа, этому есть рациональное объяснение». Можно сказать, что именно здесь морское чудовище встречается… — Он обвел рукой вокруг. — С современным миром. — Словесное ударение выражало насмешку. — Из небылицы в науку. Конец старого порядка. Правильно?

Писхолог отрицательно покачал пальцем. Бэрон смотрел на него снисходительно.

— Смерть легенды? — продолжил Варди. — Потому что он дал ей название? Он заявил, что это ар-хи-тев-тис. Не «огромный» спрут, Билли. Не «большой» и даже не «гигантский». «Правящий». — Он моргнул. — Спрут правит? Что, старина Япетус этим доказал свою верность Просвещению? Он всунул его в таксономию, да, но в каком качестве? В качестве чертова демиурга. Он был пророком. Под конец лекции знаете, что он делал? В артистизме он не уступал Билли Грэму. Выносил сосуд, в котором было — что? Клюв. — Варди щелкнул пальцами. — Гигантского спрута.

Свет угасал: надвигался облачный покров, словно призванный драмой. Билли не сводил взгляда с Варди, держа очки в руке, так что Варди был слегка подернут дымкой. На самом деле Билли уже слышал эту историю или же ее общие контуры: анекдот, рассказанный в лекционном зале. Когда выпадала возможность, лекторы, красуясь чужими заслугами, норовили приправить теории своих предшественников чем-нибудь остреньким. Рассказывали анекдоты об эрудите Фарадее; читали до боли грустное письмо Фейнмана, адресованное умершей жене; расписывали щегольство Эдисона; превозносили мученичество Кюри и Богданова из-за их утопических исследований. Стенструп тоже входил в эту лихую компанию.

Судя по голосу Варди, он буквально видел представление, устраиваемое Стенструпом. Как будто он смотрел на черную, похожую на оружие штуковину, которую Стенструп извлекал из сосуда. Часть левиафана, больше смахивающую на инструмент внеземной конструкции, чем на чей-либо рот. Законсервированную, драгоценную, очевидную, как палец какого-нибудь святого. Что бы ни утверждал сам Стенструп, его бутыль была мощевиком.

Билли потряс головой. У него звенело в ушах.

— И вот за это, — сказал Бэрон с изумлением в голосе, — профессору платили.

— Вот чем занимаются наши воры: созданием библиотеки, — заявил Варди. — Готов поспорить на кругленькую сумму, что за последние несколько месяцев были похищены работы Веррилла, Риччи, Муррея и других, знаете ли, классиков тевтической литературы.

— Господи, — поразился Билли. — Откуда вам столько известно?

Варди отмахнулся от его вопроса — в буквальном смысле, рукой, — словно от насекомого.

— Уж так он устроен, — сказал Бэрон. — От зеро до гуру за сорок восемь часов.

— Давайте двигаться дальше, — предложил Варди.

— Значит, — поинтересовался Билли, — вы считаете, что эти сектанты похитили книгу, забрали спрута и убили того парня? А теперь им нужен я?

— Разве я такое говорил? — возразил Варди. — Не уверен, что эти спрутисты вообще что-то делали. Кое-что не складывается, если честно.

При этих словах Билли делано рассмеялся:

— Вы так думаете?

Но Варди, не обращая на него внимания, продолжал:

— Однако какое-то отношение это к ним имеет.

— Да ну. Это же чушь собачья. Поклонение спруту? — простонал Билли молящим голосом.

Маленькая комната казалась ловушкой. Бэрон и Варди наблюдали за ним.

— Бросьте, — сказал Варди. — Верить можно во что угодно. Поклоняться можно любому предмету.

— Не хотите же вы сказать, что все это только совпадение? — добавил Бэрон.

— Ваш спрут просто исчез, да? — сказал Варди.

— И никто за вами не следит, — сказал Бэрон. — И никто ничего не делал с тем бедолагой в подвале. Самоубийство посредством бутыли.

— И вы, — проговорил Варди, пожирая Билли глазами, — не чувствуете, что в мире что-то идет не так, прямо сейчас. А, все-таки чувствуете, так? Вижу-вижу. Вам хочется услышать об этом.

Пауза.

— Как они это сделали? — спросил Билли.

— Иногда не стоит слишком задаваться вопросом «как?», — сказал Бэрон. — Иногда происходят вещи, которых происходить не должно, и тогда этот вопрос — лишнее препятствие. Но если задать себе вопрос «зачем?», можно продвинуться вперед.

Варди подошел к окну и встал против света, сделавшись темным силуэтом. Билли не мог понять, смотрит ли тот на него или же глядит наружу.

— Духовные дела — всегда колокола. И ладан — рядом, — произнес Варди, укрываясь во мгле. — Всегда — высокая церковь. Они могут… отринуть все мирское, — он словно попробовал на вкус помпезность этой фразы, — но у таких сект, как эта, есть только обряды да иконы. Вот в чем дело. Лишь у немногих культов была своя реформация. — Варди вышел из ослепительного прямоугольника окна. — Или же, если она случается, — привет вам, бедные недоноски из Свободной зоны, — тут же собирают Тридентский собор, и старый порядок жалит снова. Им и впрямь необходимы свои святыни.

Он покачал головой. Билли расхаживал между афишами, дешевыми картинами и приколотыми к стене сообщениями, которыми обменивались незнакомые ему коллеги.

— Если поклоняешься этому животному… Выражу эту мысль попроще, — сказал Варди. — Вы, ваш Дарвиновский центр… — Билли не понял, к чему эта язвительность. — Вы и ваши коллеги, Билли, выставили Бога на всеобщее обозрение. Что делать истово верующему, как не освободить его? Грозный Бог-охотник лежит, замаринованный, в аквариуме. Можете себе представить, как это обыгрывается в псалмах. Как описывается в них Бог.

— Все верно, — согласился Билли. — Только знаете что? Мне, право же, надо выбраться отсюда.

— «Он движется во тьме, изливая в чернильный мрак собственные чернила». — Варди, казалось, кого-то цитирует. — Как-то так. Или следует сказать: «Черное облако, плывущее в воде, и без того черной»? Вот вам, Билли, загадка, настоящий коан. У этого тактильного Бога столько же щупалец, сколько у нас пальцев, и совпадение ли это? Именно так, — добавил он более будничным голосом, — все это и работает, понимаете?

Бэрон жестом подозвал Билли к двери.

— У них должны быть стишки о его клюве, — сказал Варди у них за спиной. — Пасть твердая небесной птицы в океанических глубинах. — Он пожал плечами. — Как-то так. Вы полны скептицизма? Наоборот: это идеальный бог, Билли. Это, чтоб ему, самый отборный бог, самый подлинный, самый подходящий для нашего времени, для текущего момента. Потому что он ни хрена не похож на нас. Совсем чужой. Старый бородатый задира никогда не выглядел убедительно, правда?

— Для тебя — вполне убедительно, старый ты лицемер, — добродушно отозвался Бэрон. Билли проследовал за ним в коридор.

— Они благоговеют перед ним, — говорил Варди, идя за ними. — Им нужно избавить его от оскорблений. Сильно подозреваю, что ваша веселая привязанность и есть такое оскорбление. Готов поспорить, у вас есть для него кличка. — Он склонил голову. — Спорим, вы зовете его Арчи? Вижу, так и есть. Разве может верующий допустить такое?

Они шагали по коридорам музея, Билли не имел ни малейшего представления, куда именно. Он ощущал себя совершенно неприкаянным. Его там как будто и не было. Навстречу никто не попадался. Темные дебри музея смыкались у него за спиной.

— Как вы?.. Чем именно вы занимаетесь? — спросил он у Варди, когда тот вздохнул, погруженный в свои плодотворные раздумья. Как же это называется? — спрашивал Билли и у самого себя. Восстановительный интеллект, берсеркерское сопоставление понятий, способность увидеть в мелочах сначала схемы, затем соответствия, затем причинно-следственные связи и побочные смыслы.

Варди позволил себе улыбнуться.

— Паранойей, — сказал он. — Теологией.

Они подошли к выходу, которым Билли никогда не пользовался, и у него перехватило дыхание от холодного воздуха. День неистовствовал: деревья изгибались под ветром, облака мчались, словно спеша по заданию. Билли сел на каменные ступеньки.

— Значит, тот несчастный в подвале… — начал он.

— Пока непонятно, — сказал Варди. — Оказался на пути. Сектант, охранник, жертва, что-то такое. Я говорю сейчас об очертаниях этого чего-то.

— Вас это никаким боком не касается, — заметил Бэрон. Сунув руки в карманы, он адресовал свои реплики одному из животных, изображенных в каменной кладке здания. Ветер трепал Билли за волосы, теребил одежду. — Вам не следует ни о чем таком беспокоиться. Но вот интересная штука. Появление Парнелла в автобусе, внимание, которое вам уделяют… Мне кажется, что по каким-то причинам они просто… заметили вас, мистер Харроу.

Он посмотрел Билли в глаза. Тот дернулся под его пристальным взглядом и стал озираться, вглядываясь в прилегающий к музею парк, в улицу за воротами, в шевеление растительности. Порывы ветра гнали по тротуару мусор, который крался, точно донная рыба.

— Вы участник заговора, из-за которого их Бог угодил в ловушку, — сказал Варди. — Но это не все. Вы больше всех знаете о спруте, мистер Харроу. Кажется, вы превратились в подозрительно интересного человека. Для них вы — подозреваемый.

Теперь он стоял между Билли и ветром.

— Вы обнаружили, что он исчез, — продолжил Варди. — Вы же его туда, собственно, и поместили. Вы волшебно препарируете моллюсков. — Он пошевелил пальцами. — Теперь вы обнаруживаете этого мертвяка. Разве удивительно, что они вами интересуются?

— У вас в последнее время такое чувство… будто что-то происходит, — сказал Бэрон. — Правильно?

— Что со мной творится? — Билли удалось проговорить это спокойным голосом.

— Не тревожьтесь, Билли Харроу. Ваши ощущения — следствие проницательности, а не паранойи. — Бэрон повернулся, созерцая Лондон, и куда бы он ни смотрел, задерживаясь на каком-то участке черноты, Билли устремлял свой взгляд туда же. — Что-то в нашем мире не так. И он обратил внимание на вас. Наш мир — не всегда лучшее место для пребывания.

Среди этого внимания со стороны мира Билли чувствовал себя маленькой жертвой.

— Чего вы хотите добиться? — спросил он. — То есть понятно: выяснить, кто убил того парня. Правильно? Но как насчет меня? Собираетесь ли вы вернуть спрута?

— Собираемся, — подтвердил Бэрон. — В конце концов, кражи с культовыми целями тоже входят в нашу компетенцию. А теперь еще и это убийство. Да. И ваша безопасность, должны сказать, немало нас заботит.

— Чего они хотят? И какова роль Дейна? И потом, вы ведь секретный отряд, верно? Почему же вы мне это рассказываете?

— Понимаю, понимаю, вы оказались слишком на виду, — сказал Бэрон. — В центре внимания. У нас есть способы вам помочь. А вы сможете помочь нам.

— Нравится вам или нет, но вы уже в это втянулись, — сообщил Варди.

— У нас есть предложение, — сказал Бэрон. — Давайте-ка пойдем обратно в тепло, в Дарвиновский центр. Там на столе лежит план, а еще вам надо кое с кем повидаться.

Глава 7

Помещения вокруг них ерзали так, словно капризные genii loci[8] устраивались в них поудобнее. Билли чувствовал свою никчемность. Что он слышал? Позвякивание стеклянного сосуда, катящегося куда-то вне поля зрения? Постукивание вроде костяного?

Двое полицейских в форме, охранявших аквариумный зал, не проявили к Бэрону сколько-нибудь заметного почтения.

— Заметили, а? — вполголоса сказал Бэрон Билли. — Сейчас они обмениваются шуточками насчет того, что означает ПСФС. Первые две буквы всегда истолковывают как «Проклятые Сумасшедшие».

Внутри обнаружилась все та же надменная молодая особа, взглянувшая на Билли, пожалуй, чуть дружелюбнее, чем прежде. Форма женщины выглядела все так же небрежно. На том столе, где больше не было спрута, лежал ее раскрытый ноутбук.

— Порядок? — спросила она, шуточно отсалютовав Бэрону и Варди и задрав бровь при виде Билли. Одной рукой она вводила какой-то текст.

— Меня зовут Билли.

«Да неужто?» — прочел он в глазах женщины.

— Есть след, босс, — обратилась та к Бэрону.

— Билли Харроу, констебль Кэт Коллингсвуд, — представил их друг другу Бэрон.

Женщина щелкнула то ли языком, то ли жевательной резинкой и повернула свой ноутбук, но Билли все равно не было видно.

— Ничего себе шип, — пробормотал Варди.

— При забастовке и прочих нынешних делах такой херомантии как-то не ждешь, — сказала она.

Варди долго осматривал зал, словно мертвые животные были в чем-то виноваты.

— Хотите, расскажу об этих штуках? — предложил Билли.

— Нет-нет, — задумчиво произнес Варди и подошел к сельдяному королю, пойманному несколько десятилетий назад, а затем осмотрел древнего детеныша аллигатора. — Ба, — сказал Варди и стал перемещаться по залу. — Ба! — резко повторил он, дойдя до шкафа, посвященного «Биглю».

Лицо его стало неузнаваемым.

— Это они, — сказал он чуть погодя.

— Да, — подтвердил Билли.

— Боже мой, — тихо проговорил Варди. — Боже мой.

Он наклонился вплотную к экспонатам и долгое время читал этикетки. Наконец он присоединился к Коллингсвуд, которая прогоняла через компьютер какую-то информацию, но долго еще оглядывался на шкаф. Коллингсвуд проследила за его взглядом.

— Ну да, — сказала она, повернув голову к бутылям. — Об этом я и толкую.

— Это с вами мне надо было повидаться? — спросил Билли.

— Да, — сказала она. — Со мной. Пойдемте в паб.

— Э-э… — Билли опешил. — Не думаю, чтобы это входило в мои планы…

— Выпить — как раз то, что вам нужно, — возразил ему Бэрон. — Как раз то самое. Идете? — спросил он у Варди.

Психолог помотал головой.

— Я неубедителен.

Взмахом руки он выпроводил их всех из зала.

— He-а, — сказала Коллингсвуд Билли. — Он преувеличивает. Не то чтобы он не интересовался этой, как ее, убедительностью, сечешь? Он интересуется ею. Как чем-то в бутыли.

— Идемте, Билли, — позвал его Бэрон. — Выпейте за счет лондонской полиции.

Когда они вышли наружу, мир раскачивался. Слишком много людей разговаривали в слишком многих закутках на углах улиц, слишком много делалось попыток что-то предрешить, а небо что-то укрывало. Коллингсвуд хмурилась, глядя на тучи, словно ей не нравился их язык. Темный паб был украшен старыми дорожными знаками и копиями древних карт. Они уселись подальше, в уголке. Но все равно посетителям, потрепанным чудакам вперемешку с офисными работниками, сделалось явно не по себе из-за Коллингсвуд с ее формой, пускай и расхлябанного вида.

— Итак… — выдавил из себя Билли, не зная, что сказать.

Кэт безмятежно наблюдала за ним, пока Бэрон ходил к стойке. Она предложила ему сигарету.

— По-моему, здесь не курят, — заметил Билли.

Коллингсвуд посмотрела на него и прикурила, тут же окутавшись эффектными волнами дыма. Билли ждал.

— Итак, — произнес Бэрон, когда принес выпивку. — Варди вы слышали. Парнелл и его тевтисы не спускают с вас глаз. Стало быть, вы находитесь не в самом безопасном положении.

— Но я ни при чем. Вы же знаете.

— Неважно, — сказал Бэрон; Билли удивлялся, насколько его поражает вид Кэт Коллингсвуд в полицейской форме, курящей и пьющей. — Значит, по порядку. Так вот, Варди… Вы видели его за работой. Знаете, чем он занимается. Несмотря на весь наш опыт, в этом деле нам требуется дополнительная информация. От специалиста. Вроде вас. Мы имеем дело с фанатиками. А фанатики — они всегда эксперты. Поэтому нам нужны свои эксперты. Здесь и начинается ваше участие.

Билли уставился на него в недоумении, даже коротко рассмеялся.

— Я все гадал, не скажете ли вы чего-нибудь в таком духе. Да бросьте!

— Никто из нас ни хрена не знает о гигантском спруте, — сказала Коллингсвуд. Произнесенное с саркастическим лондонским прононсом слово «спрут» прозвучало нелепо. — Нам на него глубоко плевать, само собой, но ты же понимаешь.

— Ну и прекрасно, тогда оставьте меня в покое, — отрезал Билли. — Все равно я никакой не эксперт.

— Да ладно, не будь таким занудой.

— Речь не только о книжной премудрости, Билли, — заметил Бэрон. — Я этих сектантов очень даже уважаю. А по их мнению, вы — нечто из ряда вон, и это говорит о многом, что бы вы сами ни думали. Помните, как вы встретили Дейна Парнелла? Насчет автобусного окна помните?

— Что именно? — поинтересовался Билли. — Что оно было разбито?

— Вы видели, как оно разбивается. Как, по-вашему, такое случилось? — Бэрон помолчал, придавая весомости своему вопросу. — Из-за особенностей работы в ПСФС… нам необходим более тонкий подход, чем остальным подразделениям. Для нас удобнее держать внештатных сотрудников.

— Вы что, в самом деле пытаетесь меня завербовать?

Билли не верил своим ушам.

— Это дает определенные привилегии, — заверил его Бэрон. — Обязанностей немного. Государственные тайны, всякая всячина. Кое-какие деньжата. Не такая уж серьезная прибавка к зарплате, если честно, но на пиццу-другую хватит.

— А вот скажите, в ПСФС у кого-нибудь, — перебил его Билли, — есть хоть капелька здравого смысла? — Он окинул своих собутыльников затуманенным взором. — Не ожидал, что сегодня меня станут вербовать.

— И не кто-нибудь, а легавые, — сказала Коллингсвуд и слегка ухмыльнулась, выпуская дым; никто так и не попросил ее не курить.

— Мы хотим, чтобы вы были на нашей стороне, Билли, — сказал Бэрон. — Вы могли бы помочь Варди. Вы читали книги по этой теме. И вы разберетесь со спрутом. Мы всегда начинаем расследование с религиозных вопросов, но тут нам придется углубиться в биологию. Должен вам сказать… — Бэрон поерзал, словно готовясь изречь что-то неприятное, — вы, наверное, слыхали старое правило: если ищешь, кто это сделал, начинай с того, кто нашел тело. А у вас был доступ к аквариуму.

У Билли расширились глаза. Он начал подниматься. Бэрон со смехом потянул его за пиджак, заставив сесть.

— Садитесь уже, олух этакий, — велел он. — Я просто говорю, что при желании мы могли бы подойти к этому совсем с другой стороны. Выяснить, где вы были той ночью, и так далее. Но вы мы с вами можем помочь друг другу. Нам нужна ваша интуиция, а вам — наша защита. И все в выигрыше.

— Зачем же тогда вы мне угрожаете? И нет у меня никакой интуиции, я уже говорил…

— Вы хотите сказать, — перебил его Бэрон, — что не ощущаете гигантскую силу воздействия этой штуковины?

— Вы про головоногое?

— Про архи, черт бы его побрал, тевтиса, да. Про гигантского спрута. Про эту штуку в огромной посудине. Именно. Ее унесли. Была да сплыла. Вас и впрямь удивляет, что кто-то может поклоняться спруту? У вас есть соображение получше? Вы теперь понимаете, что к чему. Не хотите узнать больше? И каковы здесь ставки?

— Новая жизнь. И новые цивилизации, — сказала Коллингсвуд. Она поправляла макияж, глядя в карманное зеркальце.

— Долбаный ад, — сказал Билли, качая головой.

— He-а, — отозвалась Коллингсвуд. — Этим занимается другой отдел.

Билли закрыл глаза и снова открыл — стаканы со звоном задрожали на столе. Коллингсвуд и Бэрон переглянулись.

— Как, он только что?.. — сказала Коллингсвуд и снова посмотрела на Билли, на этот раз с интересом.

— Мы знаем, что вы нервничаете, — осторожно проговорил Бэрон. — Это делает вас прекрасным кандидатом…

— Нервничаю? — Билли подумал о человеке, засунутом в бутыль. — Что ж, можно и так сказать. И теперь вы хотите, чтобы я собирал для вас материал? Так, что ли?

— Для начала.

— Я так не думаю. Лучше пойду домой и забуду обо всем этом.

— Правильно, — сказала Коллингсвуд, затягиваясь. Низкий свет поблескивал на золотом шитье ее формы. — Как будто ты сможешь об этом забыть. Как будто обо всем этом можно забыть. — Она раскачивалась на стуле. — Удачи тебе, братан.

— Никто не сомневается, что так для вас было бы лучше, — согласился Бэрон. — Но увы, ни у кого из нас нет выбора. Даже если вы не заинтересованы в этом деле, оно заинтересовано в вас. Давайте держать это в уме. Понимаете, Билли, наше подразделение, ПСФС, уже должно было потерять актуальность. Его создали незадолго до двухтысячного года — сляпали на скорую руку из пары прежних. Мы ожидали, что по случаю миллениума какие-нибудь психи-фанатики подожгут Парламент, принесут Чери Блэр в жертву своим козлиным повелителям или еще что-нибудь.

— И ничего такого не случилось, — сказала Коллингсвуд.

Она проделывала со своей сигаретой французские дыхательные штучки. Билли это казалось отвратным, но он не мог отвести взгляд.

— Совсем ни хрена, — подтвердил Бэрон. — Немного тупого мудозвонства, и все. Но крупного взрыва… скажем так, миллениумизма, которого мы ожидали, так и не произошло.

— Тогда — не произошло, — согласилась Коллингсвуд.

— А ты что, и миллениум помнишь? — подначил ее Билли. — Ты смотрела разве что «Телепузиков»?

Коллингсвуд усмехнулась.

— Она права, — сказал Бэрон. — Эту хрень отложили. Она вынырнула позже. И мы оказались страшно загруженными. Мне-то наплевать, чем занимаются в этих сектах, лишь бы не высовывались. Пусть раскрашиваются синей краской, пусть дрочат на кактусы, только за закрытыми дверьми и чтоб не трогали нормальных людей. Живи сам и давай жить другим. Но беда совсем не в этом. — Каждое следующее слово он сопровождал постукиванием по столу. — Все эти группы талдычат о светопреставлениях, апокрифа…

— В сухом остатке всегда одно и то же, — заявила Коллингсвуд.

— Ну да, — согласился Бэрон. — В любой священной книге нас занимает прежде всего последняя глава.

— Иоанн долбаный Богослов, — сказала Коллингсвуд. — Раз, два, три.

— Моя коллега имеет в виду, — пояснил Бэрон, — что нахлынула целая волна Святых Иоаннов. Эсхатологическая эпидемия. Мы живем, — произнес он скучнейшим голосом, без всякого намека на юмор, — в эпоху концов света. И каждый предлагает свой вариант.

— Рагнарёк, Пляска Духа, — стала перечислять Коллингсвуд. — Кали-юга, Кияма и так далее.

— Вот к этому люди и тянутся, — сказал Бэрон. — Рынок светопреставления перенасыщен. Из ересей наибольшим спросом пользуется Армагеддон.

— Долгое время это было только болтовней, — заметила Коллингсвуд. — Но с какого-то момента кое-что и впрямь стало происходить.

— И каждый настаивает на том, что случится именно его апокалипсис, — сказал Бэрон. — Что ведет к неприятностям. Ведь любая секта борется за свою версию.

— Кое-что и впрямь стало происходить? Как это? — спросил Билли.

Но голова у него шла кругом, а невозможные события оказались вопиющим фактом, и сарказм, который он попытался вложить в свои слова, пропал впустую. Коллингсвуд ткнула пальцами в воздух и потерла ими — так, словно мир оставил на ней свой осадок.

— Тревожно, когда они в чем-то соглашаются, — сказала она. — Пророки. Даже если — особенно если — они по-прежнему расходятся в частностях. Слыхали о резне в Ист-Сайде, что устроили отморозки в капюшонах? — Она покачала головой. — Братство Вульпуса наехало на друидов. Мерзопакость. Серпы, они того, острые. И все из-за того, как именно кончится мир.

— Мы перегружены, Харроу, — сказал Бэрон. — Конечно, мы и другими делами занимаемся: жертвоприношениями младенцев, жестоким обращением с животными. Но главные события связаны со светопреставлением. Нам все труднее справляться с апокалиптиками, которые мочат друг друга, — вздохнул он. — Я разговариваю с вами открыто. Особенно сейчас, когда произошло что-то настолько крупное. Поймите правильно — у меня не больше времени на бумажки с предсказаниями, чем у вас. И однако, недавно половине пророков в Лондоне стало известно — известно, — что мир близится к концу. — По его голосу не было заметно, чтобы он насмехался над предсказателями. — И я сперва ни черта не понимал, а потом все вдруг стало куда более ясным. Примерно в то время, когда произошло… сами знаете что.

— Когда твоего спрута увели, — уточнила Коллингсвуд.

— Это не мой спрут.

— Нет, твой. И нечего скромничать. — При этих словах Билли показалось, что так оно и есть. — Вот, опять это случилось, — обратилась Коллингсвуд к Бэрону. — Оно снова приблизилось.

— Они втянули в это дело публику, — сказал Бэрон. — Что недопустимо. Мы из кожи вон лезем, чтобы держать обычных граждан в стороне. Но если человек сведущий, вроде вас, вляпался в это дело — что ж, мы обращаем это себе на пользу.

— Одни люди подходят для вербовки, другие не очень, — заявила Коллингсвуд, внимательно осматривая Билли, потом наклонилась поближе. — Открой-ка рот, — велела она; Билли и не подумал возразить. Коллингсвуд заглянула за его зубы. — И как это у тебя язык повернулся разболтать о спруте приятелям. Ведь не должен был повернуться.

— Варди я не нужен, — сказал Билли. — Он сам все расследует. А мне не нужны вы.

— Профессор и вправду может показаться странноват, — заметил Бэрон, беря сигарету из пачки своей напарницы.

— Он так говорил… — неуверенно произнес Билли. — О тех, кто поклоняется спруту. Так, будто он один из них.

— В точку попали, — сказал Бэрон. — Он страшно похож на одного из них. Сам испытал откровение.

— Рыбак рыбака… Именно так, — подтвердила Коллингсвуд.

— Что? — изумился Билли. — Он один из?..

— Верующих, — кивнул Бэрон. — Вырос в семье настоящих фанатиков. Креационист, сторонник буквального прочтения Библии. Отец его был пресвитером. Он варился во всем этом долгие годы. Утратил веру, но интереса, к счастью для нас, не потерял, равно как и интеллекта. В любую из сект, которые нас занимают, он внедряется как неофит, — Бэрон постучал себя по груди, — потому что на мгновение-другое им является.

— Более того, — прибавила Коллингсвуд, — он не просто проникает в них, он скучает по ним. — Она улыбнулась, окатив Билли дымом, и приложила руку к губам так, словно шептала, хотя говорила вслух. — Ему недостает этого. Он несчастен. Он не привык к необходимости мириться с этой безалаберной реальностью. Обозлен на весь мир из-за его безбожия и бессмысленности, улавливаешь? Он бы тут же вернулся к своей прежней вере, если бы мог. Но теперь он слишком умный для этого.

— Это крест, который он несет, — сказал Бэрон. — Бац-бац! Благодарю вас.

— Он знает, что религия — сплошная белиберда, — сказала Коллингсвуд. — И жалеет об этом. Вот почему он понимает психов. Вот почему он охотится за ними. Ему недостает чистой веры. Он завидует.

Глава 8

Поздно вечером, под унылым дождем, Бэрон подвез Билли к его дому.

— Кэт хочет взглянуть на то, как обеспечивается ваша безопасность, — сказал он.

— Никак не обеспечивается.

— Понятно.

— Не хочу, чтобы с тобой что-то случилось, — сказала она. — Особенно теперь, когда ты стал таким ценным для нас кадром. — (Билли искоса посмотрел на нее.) — И еще: в ближайшие несколько дней не впускай к себе незнакомцев.

— Это шутка?

— Послушайте, они не идиоты, — сказал Бэрон. — И поймут, что мы за вами наблюдаем. Но у них явно есть вопросы насчет вас, а любопытство может стать камнем на шее. Так что безопасность прежде всего, ладно? — Он обернулся к Билли, сидевшему сзади. — Мне это нравится не больше вашего. Или, скажем, вам это нравится даже меньше, чем мне.

И Бэрон рассмеялся.

— Разве вы не должны меня защищать? — поинтересовался Билли.

— «Ты хочешь в мою банду, мою банду, мою банду?» — пропела Коллингсвуд.

— Гэри Глиттер? — сказал Билли. — Серьезно, что ли?

— Я не сказал бы, что вам грозит опасность, — отозвался Бэрон. — В худшем случае есть небольшой риск. Мы не говорим, что вы должны никого не впускать…

— Черт, именно это я и говорю! — вклинилась Коллингсвуд, но Бэрон продолжил:

— …если это человек, которому вы доверяете, все замечательно. Просто будьте осторожны. Вы для них — мелкая рыбешка. То, что им надо, они заполучили.

— Спрута, — уточнил Билли.

— Коллингсвуд установит вам надежную систему безопасности. Все будет хорошо. И знаете, если вы примете наше предложение, мы могли бы эту систему улучшить.

Билли уставился на них в недоумении:

— Это не предложение работы. Это вымогательство за «крышу». Буквально.

Коллингсвуд фыркнула.

— Ты что, истерик? Не делай из мухи слона, — сказала она и потрепала Билли по щеке. — Это просто некий бонус, понял? Как и на любой другой работе.

Бэрон увлек Билли в сторону кухни, пока Кэт топталась у входной двери, тщательно осматривая прихожую, шкаф, на котором Билли оставил свои ключи и почту. Выглядела она весьма живописно — одетая с модной небрежностью, стояла на цыпочках со свисающей изо рта сигаретой, как во французских фильмах, и прощупывала верхний угол дверного проема уверенно и точно, — Билли не ожидал этого, учитывая ее молодость.

— Уразумейте, о чем мы толкуем, — сказал Бэрон, без спросу шаря вокруг в поисках кофе. — Свою работу вы сохраняете. Отсутствовать будете примерно раз в неделю, чтобы уделить время нам. Для обучения. Экстремальной геологии, самообороне. Ну и потом, денежки. — Он сделал глоток. — По-моему, плюсов во всем этом даже с избытком.

— Это у вас юмор такой? — спросил Билли. — Плюсов с избытком? Я только что нашел человека в маринаде. А теперь меня вербуют копы и говорят — похоже, мол, за мной охотятся поклонники Ктулху…

— Хорошо, — сказал Бэрон; Билли обратил внимание, что расспрашивать насчет Ктулху он не стал. — Успокойтесь. Вот что я думаю. За вами кто-то следит. Как в игре «смотри, но не трогай». Возможно, они собираются вас обратить. Знаете, когда креационистам удается затащить к себе, скажем, ученого, у них радости полные штаны. А если в этой нашей секте окажется настоящий специалист по цефалоподам?

— Как славно. Очень приободряет. Если только они не хотят вырезать у меня сердце.

— Варди знает, что у них в голове, — заверил Бэрон. — Если он не думает, что эти сектанты на вас охотятся, значит, они не охотятся.

Из-за стены донесся грохот и поскребывание.

— Что она делает? — спросил Билли.

— Сосредоточьтесь, Харроу. По моему профессиональному мнению и по мнению Варди, спрутопоклонники пытаются разобраться, что вы из себя представляете.

— Ни хрена не представляю!

— Да, но они-то не знают. В том мире, в котором мы оказались, всё что-нибудь да представляет. Улавливаете? Очень важно, чтобы вы это поняли. Всё что-нибудь представляет.

Вошла Коллингсвуд, держа руки в карманах.

— Что ж, никаких призов эта система не получит, — сказала она, пожимая плечами. — Будет делать самое необходимое. Вход только по приглашению хозяина. Пробудет здесь, пока доктор Октопус не примет решение. Не трогать. — Она погрозила Билли пальцем. — Руки прочь.

— Вы же говорили, что, по мнению Варди, мне не о чем беспокоиться, — напомнил Билли. — Я думал, он никогда не ошибался.

— Никогда не ошибается, — поправила она, снова пожимая плечами. — Хотя никогда нельзя знать что-то заранее, понимаешь, о чем я?

— Это всего лишь основные меры предосторожности, — сказал Бэрон. — Повидали бы вы мой дом. Пару дней посидите здесь, пока перевариваете, что да как. Мы будем держать вас в курсе событий. Датчики выведены наружу, что искать, мы знаем. Предложение остается в силе. И не очень тяните с ответом, хорошо?

Билли удрученно покачал головой.

— Господи, дай мне шанс…

— Думайте, что хотите, — сказал Бэрон, — но только про себя, хорошо? Кэт?

Коллингсвуд легонько коснулась адамова яблока Билли. Он отпрянул.

— Что за?.. — сказал он.

— Попробуй-ка теперь поболтать. Это ради твоего же блага. Доверься мне.

— Я вам не доверяю.

— Ну и муд…рец.

— Обратите внимание. Это мой номер. — Бэрон дал ему карточку.

— А мой ты пока не получишь, — заявила Коллингсвуд. — Придется заслужить.

— Звоните, как обнаружите что-то тревожное либо странное, — сказал Бэрон, — или когда решите, что вы с нами…

— Если, — вставил Билли.

— Когда решите, что вы с нами, позвоните.

Что-то странное. Билли вспомнился труп внутри бутыли: посеревшая кожа, впалые глаза.

— Серьезно. — Он говорил спокойно. — Что они сделали с тем парнем? И как вынесли спрута?

— Вот что, мистер Харроу. — Бэрон дружески покачал головой. — Я вам уже говорил. Все эти «как» да «почему» мало помогают в такого рода делах. И, черт меня возьми, есть куча вещей, которых вы еще даже не видели. Как же вам понять, что происходит? Даже если бы вы этого хотели. Дальше — многоточие. Итак, я бы советовал вам просто подождать, а не пытаться разобраться в том, в чем вы неспособны разобраться. Ждать и смотреть. И вы увидите. Случится кое-что еще. А пока — до свидания.

Глава 9

У входа в квартиру, там, где возилась Коллингсвуд, виднелись отметины. Крошечные царапины. Маленькая хрупкая крышечка заподлицо с деревом. Билли легонько постучал по ней ногтем.

Он не решался довериться установленной защите, какой бы она ни была, и запер дверь ключом на два оборота, затем посмотрел на крышу, где вне поля его зрения затаилась чертова белка. Билли пожелал ей утонуть в дождевой воде.

Он занялся онлайновой охотой, но ни единой подробности о подразделении Бэрона обнаружить не удалось, хотя имелись сведения о тысячах других ПСФС. На университетской страничке Варди он прочел список его публикаций. «Эдип, харизма и Джим Джонс»[9], «Саид Кутуб[10] и проблема психологической организации», «Диалектика Уэйко»[11].

Билли выпил вина, сидя перед телевизором с выключенным звуком, под представление теней, заточенных в колбу экрана. Как часто, думал он, делаются такие предложения? Из гардероба выезжает рыцарь и зовет в чудесную страну, но отправиться следует немедленно. Что со спрутом, не уничтожен ли он? Билли не доверял своим потенциальным коллегам. Ему совсем не нравились их методы вербовки.

В свете телевизора Билли смотрел на вяло свисающие шторы, вспоминая об отвратительной находке в подвале музея. Он не чувствовал себя особенно утомленным. Он представлял себе окно за тканью штор. И внезапно в ужасе проснулся на диване.

Когда, черт возьми, он уснул? Билли не помнил, чтобы он вставал с кресла. С живота несуразным одеялом соскользнула какая-то книга — Билли даже не припоминал, чтобы начинал ее читать. До него дошло, что он слышит легкий стук в дверь.

Постукивание, похожее на топот геккона, с другой стороны деревянного щита. Царапанье ногтем и, да, шепот. Билли сказал себе, что это остаток сновидения, но оказалось иначе. Звуки донеслись снова.

Билли прокрался на кухню и взял нож. Легкий-легкий шум не прекращался. Он прижался ухом к двери, отпер ее, с недоумением наблюдая за своей собственной храбростью и уловками а-ля ниндзя. Толкая дверь, Билли осознал, что ему, конечно, надо звонить Бэрону, а не потакать некомпетентной вигильности. Но инерция опередила его, дверь открывалась.

Коридор был пуст.

Он вглядывался во входные двери соседних квартир. Не было ни ощутимых сквозняков, ни вообще движений воздуха, которые могли бы указать на только что закрывшуюся дверь. Пыль тоже не танцевала. Ничего. Билли простоял там несколько секунд, потом минут, высовываясь, как носовая фигура корабля, чтобы увидеть как можно дальше вдоль коридора, но при этом не ступая за порог. По-прежнему ничего.

В ту ночь он не стал ложиться на кровать, а взял одеяло и лег на диване, поближе ко входной двери, чтобы все слышать. Звуков больше не было, но Билли так толком и не заснул.

Утром Билли приготовил себе тост. В квартире было совсем тихо, и на окна к тому же наваливалось наружное безмолвие. Билли раздвинул шторы достаточно широко, чтобы увидеть невзрачный серый денек, кучи веток, листьев и коричневых пластиковых пакетов, обиталище белки-вуайера — если она там и впрямь таилась.

Никогда не страдавший от избытка друзей, он все же нечасто чувствовал себя таким одиноким, как сейчас. «НЕ МОГ БЫ ПОДЪЕХАТЬ, — написал он эсэмэску Леону, — ЕСТЬ НОВОСТЬ. ЖДУ». Билли чувствовал, что вырывается из капкана, который поставили на него Коллингсвуд и Бэрон. Храброе, непокорное животное. Он надеялся, что этот побег не закончится перегрызанием собственной лапы.

Когда приехал Леон, Билли снова высунулся из дверного проема.

— Что за херня вокруг творится? — сказал Леон. — Чертовски странная ночь, по пути сюда я раза три подрался, это я-то, такой миролюбивый! Я захватил твою почту. И принес вина. — Он протянул приятелю пластиковый пакет. — Хотя еще рано. Что, черт возьми, происходит? Чему я обязан?.. Господи, Билли.

Тот взял пакет и конверты.

— Проходи.

— Итак, чему я обязан двумя встречами за столь короткое время?

— Давай-ка выпьем. Ты не поверишь.

Билли уселся напротив Леона и открыл рот, чтобы обо всем рассказать, но не мог решить, начинать ему с тела в бутыли или же с полицейских и их странного предложения. Язык болтался во рту, став простым куском мяса. Билли сглотнул, словно приходя в себя после посещения стоматолога.

— Ты не понимаешь, — сказал он Леону. — Я никогда по-крупному не ссорился с отцом, мы просто перестали общаться, типа того. — До Билли дошло, что он продолжает разговор, имевший место несколько месяцев назад. — Братец мой никогда мне не нравился. Я сам, специально порвал с ним. Но с отцом…

Отец ему наскучил, вот и все. Билли всегда казалось, что этот несколько агрессивный мужчина, живший в одиночестве после смерти жены — матери Билли, — тоже находит его скучным. Прошло уже несколько лет с того времени, как оба перестали поддерживать связь.

— Помнишь телепередачи по утрам в субботу? — спросил Билли, намереваясь рассказать о человеке в бутыли. — Я помню одну.

Показывая отцу мультик, который его зачаровал, Билли заметил недоумение на его лице: неспособность разделить увлечение своего сына или хотя бы притвориться, что разделяет. Спустя годы Билли пришел к выводу, что именно тогда — в возрасте лет десяти, не больше — он начал подозревать, что у них двоих не так много общего.

— Знаешь, тот мультик у меня и сейчас есть, — сказал он. — Нашел недавно в стрим-видео на каком-то сайте. Хочешь посмотреть? — Фильм тысяча девятьсот тридцать шестого года, производства Хармана-Изинга, Билли смотрел его множество раз. Приключения обитателей склянок с аптечной полки. Необычно и пугающе. — Знаешь, как бывает? Иногда что-нибудь консервирую или просто работаю в «мокрых» лабораториях, и ловлю себя на том, что напеваю одну песенку оттуда. «Духи аммиа-а-ака…»

— Билли. — Леон протянул к нему руку. — Что происходит?

Билли остановился и попытался снова рассказать о том, что случилось. Он сглатывал, борясь со своим собственным ртом, словно изгоняя из него какое-то вязкое самозваное вторгшееся нечто. И наконец, вздохнув, начал рассказывать о том, что и собирался рассказать. О том, что он обнаружил в подвале. О предложении со стороны полиции.

Леон не улыбался.

— Тебе разрешили рассказывать мне об этом? — спросил он наконец.

Билли рассмеялся.

— Нет, но… сам понимаешь.

— Я имею в виду, это же в буквальном смысле невозможно, то, что случилось, — сказал Леон.

— Знаю. Знаю, что невозможно.

Они долго смотрели друг на друга.

— Есть… многое на свете… — промямлил Леон.

— Будешь цитировать Шекспира — убью на месте! Господи, Леон, я нашел мертвеца в бутыли.

— Тяжелый случай. И они предлагают поступить к ним на работу? Ты что, станешь копом?

— Консультантом.

Когда несколько месяцев назад Леон осматривал спрута, то обошелся общепринятым восклицанием. «Вот это да!» — словно перед скелетом динозавра, драгоценностями Короны, акварелью Тёрнера. «Вот это да!» прозвучало у Леона так же, как у чьих-нибудь родителей-приятелей, приходивших в Дарвиновский центр ради чего-то другого. Билли был разочарован.

— Что собираешься делать? — спросил Леон.

— Не знаю.

Билли посмотрел на почту, которую захватил Леон: два счета, карточка и тяжелая бандероль в коричневой бумаге, по старинке перевязанная ворсистой бечевкой. Он надел очки и перерезал бечевку.

— Ты с Маргиналией увидишься? — спросил он.

— Да. И перестань говорить в таком тоне, когда называешь ее имя. Иначе я скажу ей, и пусть сама тебе все объясняет, — заявил Леон, возясь со своим телефоном. — Уж она объяснит.

— Погоди, — сказал Билли. — Дай-ка я угадаю. «Ключом к этому тексту является не сам текст, но…» — Он нахмурился: невозможно было понять, что такое он разворачивает. Внутри пакета был прямоугольник из черной хлопчатобумажной ткани.

— Я пишу эсэмэску, ей это понравится, — сообщил Леон.

— Нет, Леон, не надо писать о том, что я здесь наговорил. Я и так уже рассказал тебе больше, чем следовало.

Билли ткнул пакет пальцем. Тот шевельнулся.

— Черт…

— Что такое? Что?

Оба вскочили на ноги. Билли уставился на пакет, неподвижно лежавший на столе, куда он его уронил. Приятели молчали. Наконец Билли вынул из кармана ручку и осторожно ткнул ею в ткань.

В пакете появилась дырка. Он — расцвел. С шипением стал выходить воздух. Пакет принялся расширяться, выворачиваться наружу, надуваться, и из него высунулась кисть руки. Мужская рука, темный рукав куртки; у обшлага — белизна рубашки. Вылезшие наружу пальцы ухватили Билли за шею.

— Господи…

Леон потянул Билли прочь, а пакет, не ослабляя хватки, потянул его обратно, упираясь в пустоту.

Билли держали, а пакет продолжал разворачиваться. Хлопали, раскрываясь, языки хлопчатобумажной ткани, черные с синим, и теперь на конечностях обозначились, выпучившись, башмаки, словно после этого процесс уже было не остановить. Новые руки неуклюже развернулись, словно брандспойты, и с силой отпихнули Леона прочь.

Как растения при ускоренной съемке, высвобождаясь с хрюканьем и распространяя застоявшийся запах пота и газов, на столе у Билли внезапно появились мужчина и мальчик. Мальчик не сводил глаз с Леона, с трудом поднимавшегося на ноги. Мужчина по-прежнему сжимал горло Билли.

— Чтоб мне лопнуть, — сказал мужчина и спрыгнул со стола, не выпуская свою жертву: жилистый, одетый в старые джинсы и грязную куртку. Он встряхнул длинными седеющими волосами. — Черт меня подери, это было ужасно. — Незнакомец посмотрел на Леона. — А? — рявкнул он, словно нуждаясь в сочувствии.

Мальчик медленно ступил на стул, а затем на пол. На нем был чистый, великоватый ему костюмчик: выходной, самый лучший.

— Подойди-ка, парень.

Мужчина послюнявил пальцы свободной руки и пригладил взъерошенные волосы мальчика.

Билли не мог дышать. Его окутывала тьма. Мужчина шмякнул его о стену.

— Ладно. — Мужчина указал на Леона, и тот застыл, словно пригвожденный этим жестом. — Следи за ним, Сабби, как ночная крыса. — Он указал двумя пальцами на свои собственные глаза, а затем на Леона. — Чуть шевельнется, задай ему жару. — (Мальчик уставился на Леона, чересчур широко раскрыв глаза.) — М-да, — сказал мужчина, обнюхивая дверь. — Она неплохо управилась. Хорошая задумка, если говорить от себя, от моего парня. Потому как нет штуковины, которая мешала бы выйти. Теперь, когда мы здесь, ничто не помешает нам выбраться наружу. — Он наклонился к Билли. — Слышишь, ничто не помешает нам выбраться наружу. Не думал об этом, а? Ты, свирепый маленький кто-то там?

Из горла Билли вырвался скрип. Мужчина поднес палец к губам, выжидающе глядя на мальчика, который медленно проделал то же самое, знаком велев Билли молчать.

— Госс и Сабби снова занялись делом, — сказал мужчина, по-видимому Госс.

Он развернул свой язык и попробовал на вкус воздух, потом зажал рот Билли рукой, и тот залопотал что-то в прохладную ладонь. Незнакомец стал переходить из комнаты в комнату, волоча за собой Билли и проводя языком по полу, стенам, выключателям, затем по пыльному экрану телевизора, на котором осталась слюнявая дорожка.

— Что, что, что это у тебя за экспонаты, спец по чешуекрылым? — вопросил он, обращаясь к книжным полкам, после чего принялся вытаскивать книги и кидать их на пол. — He-а. Не чувствую вкуса, одно дерьмо.

Леон внезапно вскочил на ноги и набросился на него. Госс витиевато выругался, ударил Леона, и тот распростерся на полу.

— А ты еще кто такой? — сказал он. — Приятель молодого хозяина, так? Боюсь, все доктора согласятся, что парнишке нужна полная изоляция. И хотя я уверен, что твои шутки — отличное тонизирующее средство, юному Бильяму требуется нечто иное. Возможно, мне придется съесть тебя, несчастный пирожок во цвете лет.

Леон шевельнулся. Мальчик шагнул к нему, выпучив глаза, как хищная рыба. Госс выдохнул дым, хотя ничем не затягивался — сигареты у него не было.

— Нет… — сказал Леон.

Госс открыл рот, рот его продолжал надвигаться, и Леон исчез. Госс разгладил уголки рта, словно мультяшный кот.

— Теперь ты, — обратился он к Билли, который задыхался и тщетно боролся с беспощадными пальцами. — Пижаму взял? Зубную щетку? Записку молочнику оставил? Хорошо, отчаливаем. Ты же знаешь, что творится в аэропортах, да и малыш Томас плохо переносит перелеты. К тому же я не хочу застрять позади группы, летящей на Кипр, представляешь? Ты все обещал и обещал мне спокойный уикэнд в дальних краях, вот времечко и пришло, Билли, вот оно и подоспело. — Он стиснул руки и задрал бровь. — Можешь заглушить свой звук, — повернулся он к мальчишке. — Ну вы двое и даете, я прямо не знаю. Вперед.

Волоча Билли за шею, Госс вывел его из квартиры.