Красавица и босс мафии

ГЛАВА 22

ГАБРИЭЛЛА МАТОС

Я на улице.

Все, что раньше было далекой картинкой, теперь стоит у меня перед глазами, и я не могу перестать бешено двигать головой из стороны в сторону, впитывая каждую деталь. Я до сих пор не могу поверить, что Луиджия действительно выпустила меня.

Она просто разрешила это.

Она назначила мне комендантский час? Да. Она ясно дала понять, что я не должна попадать ни в какие неприятности? Тоже да. Но она позволила мне выйти!

Я глубоко вдыхаю, и путаная смесь запаха свежего винограда и множества других вещей овладевает моими чувствами с такой силой, что я перестаю идти и закрываю глаза, чтобы насладиться этим. На моих губах появляется маленькая улыбка без зубов, и я слышу смех Рафаэлы.

Я поднимаю веки, желая узнать причину смеха, и понимаю, что это я. Я закатываю глаза на подругу, а она делает вид, что изо всех сил пытается сдержать смех, но спустя несколько секунд снова смеется.

— Похоже, ты никогда раньше не видела людей, — объясняет она.

— Я никогда не видела ни этих людей, ни этих вещей.

Рынок поселенцев — это бесконечное пространство деревянных и белых джутовых лотков. Он настолько не похож на все, что я когда-либо видела, что кажется сошедшим со страниц фантастической книги, действие которой происходит в абстрактный период времени, где смешались современность и прошлое.

Пол города, вымощенный булыжником и окруженный домами с разноцветными стенами и арочными дверями и окнами, заполнен людьми, покупающими и продающими все виды товаров, которые только можно себе представить. Хлеб, пирожные, сладости, джемы, одежда, ремесленные изделия, музыкальные инструменты, и я почти уверена, что мы прошли мимо ларька, где продавали коз.

Рафаэла объяснила мне, что многие люди приезжают из городов и даже соседних стран, чтобы поработать на уборке урожая в качестве опыта или просто за дополнительные деньги, но есть и много сельских работников, которые делают это ежегодно, как часть своего рабочего графика, что объясняет экзотическую смесь людей и предметов, представленных на этой ярмарке.

Я хожу между палатками, стараясь не подходить слишком близко и не прикасаться к вещам. Не хочу давать кому-то надежду, что я что-то куплю, ведь у меня в кармане нет даже монетки. Рафа уже купила пухлую буханку хлеба и заставила меня принять половину, но я не намерена больше позволять ей тратить на меня свои деньги, как бы ни была настойчива моя подруга.

Мы проходим мимо палатки, рядом с которой стоит огромное зеркало, и мое внимание привлекает отражающееся в нем изображение. Я останавливаюсь на месте, моргаю и подхожу к блестящей поверхности, когда девушка по ту сторону смотрит на меня почти с таким же любопытством, как и я на нее.

В моей комнате есть зеркала, но задолго до того, как я пересекла океан, я овладела умением игнорировать их, смотреть в них, не видя своего отражения в стекле. Однако сегодня днем, не знаю, был ли это шок, вызванный отражением, или удивление от того, что я нашла этот предмет посреди улицы, но что-то сорвало с меня вуаль, которую я годами держала в идеальном положении.

Мои волосы распущены и спадают по спине, они выросли с тех пор, как я в последний раз замечала их. Волны спускаются от уровня моих ушей до уровня чуть выше копчика в виде занавеса из темных локонов. Моя кожа стала еще светлее, чем раньше, обнажив веснушки на носу и щеках. Без постоянного пребывания на солнце в последние недели загар сошел на нет, осталась лишь бледность, с которой я появилась на свет.

Мои изгибы стали полнее, а почти скелетный вид, который я культивировала в себе годами, кажется далеким прошлым. Я всегда знала, что недостаток пищи — один из главных виновников моего почти болезненного вида, но сейчас страшно видеть это так ясно. Цвет моих щек не оставляет сомнений.

Я разглядываю платье с высокой талией, поддерживающее мою маленькую грудь так деликатно, что не найти его странным на моем теле просто невозможно. Раньше у меня не было платья. Конечно, есть униформа, которую я ношу здесь, но в повседневной жизни я не помню, когда в последний раз надевала платье. Они непрактичны для работы, если только вы не модель на подиуме, а мне нужно было всегда быть готовой к работе.

Рафаэла останавливается рядом со мной и обхватывает мою талию одной рукой, а другой целует меня в щеку. Мы практически одного роста, но она умудряется быть еще белее меня. Ее волосы доходят чуть ниже плеч и имеют темные светлые корни, а концы светлее. Наш образ бок о бок вызывает на моем лице улыбку.

— Ты прекрасна, — хвалит она, и я глупо краснею.

— Пойдем. — Я беру ее за руку и тащу за собой, чтобы продолжить наши блуждания по бесконечным коридорам палаток.

Мы шли, шли и шли, пока не устали, а потом сели на стулья и заговорили обо всем и ни о чем. Разговаривать с Рафаэлой легко. Она все сделала так, чтобы мне было комфортно, когда я знала не более полудюжины слов по-итальянски, а сейчас, когда мы уже больше месяца занимаемся и все свободное время по вечерам и воскресеньям я провожу в одиночестве, читая свои записи, а с недавних пор и словарь, чтобы пополнить словарный запас, все становится намного проще.

Я часто меняю слова местами или делаю совершенно неправильные выводы, но это ничуть не мешает нашим разговорам. Чаще всего мы просто смеемся.

С больными ногами мы комментировали окружающие нас странности и даже обсуждали одежду некоторых женщин, говоря, что мы бы затащили их в ближайший туалет, чтобы сорвать ее с их тел, потому что мы хотим эту одежду себе. Конечно же мы поели, потому что, сколько бы я ни говорила "нет", Рафаэле было все равно.

Потом мы встали и пошли дальше. Я едва успеваю осознать, что прошло уже несколько часов, как вижу, что небо окрашивается в знакомые цвета, возвещая о наступлении ночи. Здесь они красивее. Я моргаю, чувствуя, как горят глаза, но с глубоким вздохом отгоняю желание заплакать.

— Тебе нужно идти, да? — Спрашивает Рафа с пакетом попкорна в руке.

— Да, — соглашаюсь я, смотрю на часы в одной из кабинок и вижу, что сейчас чуть раньше семи. Я должна быть в доме в семь тридцать.

— Ну что, пошли?

— Тебе не обязательно идти со мной, Рафа. Я же не могу заблудиться, — шучу я, но не сильно. Я действительно не могу заблудиться. — И танцы скоро начнутся. — Я машу рукой в сторону костра, трещащего в нескольких метрах от палаток, вокруг которого уже начали собираться мужчины и женщины. Рафаэла смотрит на огонь, прикусив губу.

— Ты уверена, что с тобой все будет в порядке? — Спрашивает она, разрываясь между тем, чтобы сопровождать меня или присоединиться к тому, что, по ее словам, было лучшей частью вечеринки.

— Уверена. — Я хватаю ее за руку и обнимаю. — Спасибо тебе, Рафа. За все! — Шепчу я ей на ухо.

— Не за что, — говорит она по-португальски, и я быстро отстраняюсь, ища ее глазами. Она широко улыбается и говорит: — Я тоже учусь. — Все еще на моем родном языке, и я обнимаю ее, смеясь. — Но тебе не за что быть благодарной, Габриэлла, — снова говорит она по-итальянски и отходит назад, оставляя, между нами, достаточно места, чтобы мы могли смотреть друг другу в лицо.

— Есть, — говорю я и качаю головой вверх-вниз, соглашаясь сама с собой. — Мне есть за что быть благодарной. — Она закатывает глаза и в последний раз быстро обнимает меня.

— Не нарывайся на неприятности. — Она подмигивает мне. — Увидимся завтра.

Я поднимаю указательный и средний пальцы, скрещенные перед моим лицом, и целую их.

— Обещаю. — Теперь моя очередь подмигивать. — До завтра, — говорю я на прощание, а затем поворачиваюсь в противоположную сторону и начинаю идти к главному дому.

Мои ноги болят, пока я иду к особняку, и я смотрю на них. Простые сандалии с ремешками определенно не идеальны для передвижения в течение всего дня. Лучше бы я надела кроссовки — единственную пару обуви в моем шкафу. Я морщу нос от сожаления, но что поделать? Небо уже темнеет, и я ускоряю шаг по пустынной тропинке, несмотря на дискомфорт, предвкушая горячую ванну.

— Так, так, так. Если это не бразильская шлюха. — От этой фразы, сказанной по-итальянски, у меня по позвоночнику пробегают мурашки, и я прибавляю шагу, не поднимая глаз от земли.

Я уже не первый раз слышу эти слова в свой адрес. Я игнорировала их раньше, буду игнорировать и сейчас. Вот только на этот раз не другие работники дома наглеют ради спортивного интереса, и я понимаю свою ошибку, когда натыкаюсь на твердую грудь, отбрасывающую меня назад.

Мне удается остановиться, прежде чем я упаду на задницу, но я тяжело сглатываю, когда поднимаю глаза и вижу трех мужчин, окружающих меня. Все трое одеты в открытые рубашки поверх белых футболок и длинные брюки.

У того, кто стоит справа, волосы подстрижены коротко, у того, кто стоит посередине, светлые локоны спадают на глаза, а у третьего темные волосы достаточно длинные, чтобы быть завязанными в низкий хвост на затылке. В руках у них бутылки с напитками, и если это не выдает их опьянение, то запах алкоголя, исходящий от них, — точно.

Они не такие крупные, как те, что сопровождали Витторио в Бразилии, и не в костюмах, но что-то в них есть, что-то темное, что заставляет меня быть уверенной, что это не рабочие, прибывшие на сбор урожая, а солдаты.

Я стискиваю зубы, сосредоточившись на том, как выбраться отсюда. Может быть, я смогу бежать быстрее их. Возможно. Нет, если бы они были трезвыми, но пьяными? Это большая вероятность, особенно с учетом того, что у меня болят ноги. Однако, возможно, это единственное, что у меня есть. Я достаточно сталкивалась с насилием в своей жизни, чтобы понять, что просить этих людей о пощаде — не выход. Я делаю еще один шаг назад.

— Il gatto ti ha mangiato la lingua? — Спрашивает мужчина посередине, и я, нервничая, не сразу понимаю, что это выражение — итальянская версия фразы "Кошка съела твой язык?".

— Нет. Эта сука не говорит по-итальянски, — отвечает мужчина слева, и мое сердце ускоряется, как будто оно знает, какие следующие слова вылетят из его рта. — Думаю, нам нужно показать, чего мы от нее хотим, разговоры тут не помогут.

Я должна кричать, что да, я понимаю их, прекрасно понимаю, но мой рот словно заклеен, а рваные вдохи натыкаются друг на друга, пытаясь войти и выйти через нос. Мужчина справа делает шаг ко мне, и мои конечности автоматически реагируют, когда одна из его рук хватает меня за руку.

Я поднимаю одно из своих коленей и бью его по яйцам, его глаза расширяются, сначала от удивления, а затем от боли. Он не ожидал от меня такой реакции, а его рефлексы, ослабленные алкоголем, не позволили ему среагировать на мою атаку. Однако его друг наносит мне мощную пощечину, и мужчина, которого я ударила, падает на землю. Я следую за ним, чувствуя, как каждый дюйм моей щеки горит и болит.

— Сука! — Ругается он, и всхлип прорывается у меня из горла, и я не могу его сдержать.

Я волочусь по земле, отталкиваясь телом назад, подальше от мужчин, и платье сбивается вокруг моих ног, обнажая бедра и скребя их о шершавые булыжники. Но если раньше мне казалось, что никакие мои слова их не остановят, то теперь я знаю это наверняка.

— Давай оттащим ее в спальню и научим бразильскую шлюху хорошим манерам, — говорит тот, кто меня ударил, и мое сердце колотится в горле, а глаза вот-вот выскочат из орбит.

Я судорожно трясу головой, отрицая это. Нет, нет, нет. Пожалуйста, нет. Если ты существуешь, Господи, пожалуйста, не дай им этого! Прошу я его, но, похоже, сегодня он не желает меня слушать. Я борюсь и наконец обретаю голос.

— Отпустите меня! Отпустите меня! — Кричу я, забыв о своем итальянском, когда четыре руки касаются моих рук, пытаясь поднять меня с земли. Я упираюсь, стараясь любой ценой сделать так, чтобы они не смогли сдвинуть меня с места.

— Tasi! Porca puttana! (Заткнись, грязная шлюха), — говорит один из них, но я не знаю, кто именно, полностью потерявшись в попытках освободиться. Я царапаюсь о них и борюсь, но вопреки всем моим усилиям они поднимают меня. И когда взгляд того, кого я ударила между ног, встречается со мной, ненависть, которую я вижу, заставляет меня замереть.

Я борюсь еще сильнее и кричу еще громче, пока меня тащат к краю тропинки, ведущей к главному дому. Мне кажется, что моя грудь вот-вот взорвется от того, как сильно бьется мое сердце, и в этот момент горькое осознание того, что я не смогу остановить их, вот-вот распространится, как яд, по всем моим венам, когда сзади нас раздается голос, который звучит громче моих криков и оскорблений нападавших.

— Che cazzo sta succedendo qui? (Что, блядь, здесь происходит?).

Один из мужчин отпускает меня и поворачивается лицом к голосу. Он становится пепельным, и исчезновение алкогольного жгучего состояния с его лица заставляет остальных тоже повернуться.

— Консильери, — произносит тот, кого я пнула, прежде чем тяжело сглотнуть, а двое других полностью разворачивают свои тела к новичку. Тот, что держит мою руку, заставляет меня сделать то же самое, и я впервые сталкиваюсь лицом к лицу с советником мафии. Рафаэла рассказывала мне о нем, о его роли во всем этом.

У мужчины светлые волосы, зачесанные назад, темные глаза, на нем костюм и галстук, но холодность, которая его окружает, — первое, что бросается в глаза. В моей груди бьется надежда, что вместо того, чтобы помочь мне, этот человек может решить присоединиться к планам других. Трое нападающих на меня — мерзкие животные, но по отношению к тому, кто в этот момент разглядывает меня с ног до головы, в нем есть что-то не просто смертоносное, в нем есть что-то просто мертвое. Он продолжает разглядывать троих мужчин и останавливается на том, чьи яйца я размяла.

Его взгляд задерживается на нижних конечностях солдата еще на две секунды, которых достаточно, чтобы понять, что попытка труса сохранить нормальную позу провалилась. Советник знает, что ему больно. Наблюдательный взгляд новоприбывшего обращается назад, как будто он может увидеть, несмотря на плохое освещение, след, оставленный весом моего тела, когда меня тащили на ногах с середины мощеной дорожки сюда.

— Кажется, я задал вопрос, — говорит он по-итальянски, когда никто из троих, окружающих меня, не проявляет особого интереса к нарушению тишины, установившейся с момента его появления. Звук его голоса конкурирует с грохотом моего сердца в ушах.

— Ничего не случилось, консильери, — отвечает тот, кто все еще держит меня за руку, и глаза блондина в костюме снова опускаются вниз по моему телу, отмечая испорченное платье, поцарапанную кожу и, наконец, болезненную сторону моего лица, которое, вероятно, распухло и покраснело.

— Мне кажется, это не пустяк. — Спокойствие. Каждое его слово произносится в абсолютно спокойном темпе.

— Мы просто празднуем начало сбора урожая. Мы собирались перенести вечеринку в общежитие.

— А твой Дон знает, что его новый питомец — ваш почетный гость? — Я не успеваю обидеться на то, что меня назвали питомцем, потому что облегчение, нахлынувшее на меня при его следующих словах, почти так же велико, как и опасения, и сметает все мысли и эмоции, которые занимали мое тело. — Давайте скажем ему, — объявляет он, протягивая руку в сторону дорожки, ведущей к главному дому, и отдавая приказ, замаскированный под приглашение. — Джентльмены.