Красавица и чудовище

Аллисон посмотрела на него, почувствовала жесткое железо в его голосе и увидела кремень в его глазах. Возможно, он был прав. Во всяком случае она надеялась на это, и почувствовала отражение того же кремня, того же железа глубоко в своей душе. Она всегда ненавидела и презирала генетическое рабство. Теперь это было личное. Теперь она, по крайней мере, ощутила на себе вкус того, что миллионы и миллионы генетических рабов пережили на протяжении веков, и она поняла правду об их существовании так, как никакой бескровный интеллектуальный анализ никогда не смог бы показать ей.

Жак долго, неподвижно смотрел на нее. Затем он встряхнулся и улыбнулся.

"Ну, хватит мрака и уныния, Алли! Жди здесь. Я вернусь через секунду."

Ждать здесь? - подумала она, когда он встал со стула и исчез, закрыв за собой дверь больничной палаты. Она посмотрела на тонкую больничную рубашку - казалось, некоторые вещи никогда не меняются - и покачала головой. Что он думает, куда я пойду? По крайней мере, пока они не принесут мне одежду! Кроме того, мы с ним слишком хорошо знаем врачей, чтобы думать, что меня отпустят только потому, что я чувствую себя хорошо. Они собираются проводить неврологические тесты и психологические обследования в течение нескольких дней, прежде чем кто-то захочет подписать...

Дверь снова открылась, и ее мысли прервались, когда очень высокий мужчина последовал за Жаком в комнату. Ее глаза расширились, и она поняла, что он все время находился по ту сторону двери. Что она знала, что он был там, даже когда говорила со своим братом, и что она не осознавала, что знала это только потому, что это было так естественно, так неизбежно, что он должен был быть рядом. Она бы сразу узнала его отсутствие; его присутствие было похоже на биение ее собственного сердца, настолько важное, настолько необходимое для ее собственной цельности, что привлекало ее внимание только тогда, когда его не было.

Она поняла, что все это было именно так. Эта... незавершенность. Ощущение, что все как-то не в равновесии. Потому что он был слишком далеко. Или, может быть, потому, что никто из нас не знал, что будет, что происходит.

Отдаленная часть ее мозга говорила ей, что она все еще не понимает, что происходит и почему, но это не имело значения. Это не было чем-то, что нужно было понимать; это было просто то, что было, и она почувствовала, как ее лицо расцветает в широкой улыбке, когда это осознание пронеслось через них обоих.

"Я полагаю, что вы двое не были официально представлены," - сказал Жак. "Алли, позволь тебе представить лейтенанта Карла Альфреда Харрингтона, Королевский флот Мантикоры. Лейтенант Харрингтон, позвольте представить мою сестру, Аллисон Кармену Елену Инес Регину Бентон-Рамирес-и-Чоу."

Он дьявольски улыбнулся, когда Аллисон бросила смертоносный взгляд в его сторону, но улыбка быстро смягчилась, и он протянул руку, чтобы положить ее на плечо высокого сфинксианина.

"Я не притворяюсь, что понимаю все, что мне сказал Альфред, Алли. Мне и не нужно. Я знаю, что он сделал. Для меня этого более чем достаточно, и я знаю, что никогда не смогу отплатить ему за сделанное."

Он на мгновение посмотрел ей в глаза, а затем вышел из комнаты, закрыв за собой дверь еще раз.

"Доброе утро, лейтенант Харрингтон," - сказала она тихо, протягивая ему руку - и сердце. "Спасибо вам за мою жизнь."

Он взял ее руку в свою, как будто это была самая драгоценная вещь во всей вселенной, и сел в кресло рядом с кроватью. Его глаза были темными, изучая ее лицо с почти пугающей интенсивностью, как будто он должен был подтвердить, что она действительно была там. Что она действительно выжила. Она вздрогнула, когда почувствовала обжигающую силу и потребность, стоящую за этим вниманием. Это была самая сильная эмоция, которую она когда-либо испытывала... и было что-то еще. При других обстоятельствах, в другое время или в другом месте, или от другого человека, этот... голод по ней напугал бы ее железным привкусом его настойчивости. Его навязчивости.

Но это было не другое время и не другое место, и определенно не был другой человек, и то, что напугало бы ее в других обстоятельствах, не могло напугать в этих, потому что она чувствовала ту же потребность внутри себя. Она вздрогнула не потому, что это напугало ее, а потому, что это стало настолько важным для того, кем и чем она была, и это оставляло ее в растерянности. Это было таким теплым, таким заботливым, таким нежным и в то же время так свирепо сильным. От этого ей хотелось смеяться, плакать, обнимать его и целовать его лицо. Он пел в ней, как звук огромного кристаллинового колокола, способный заставить вселенную петь, и одновременно это было самым утешительным и самым эротичным, что она когда-либо испытывала в своей жизни.

Она не знала, как долго они вдвоем просто смотрели друг на друга. Казалось, это длилось вечно, но все закончилось слишком рано, когда он глубоко вздохнул и откинулся на спинку стула, все еще держа ее за руку.

"Аллисон Кармена Елена Инес Регина Бентон-Рамирес-и-Чоу," - сказал он тем глубоким голосом, который посылал легкую дрожь удовольствия в ее костях. "Простите, но мне показалось, что вас зовут Аллисон Чоу. Было бы намного проще, если бы я знал, что вы Бентон-Рамирес-и-Чоу, когда все это началось. Я мог бы вызвать весь мир, чтобы вытащить кого-нибудь из вашей семьи из беды! По крайней мере, я знал, как позвонить вашему брату."

"Да, это мое полное имя, Карл," - сказала она немного угрожающим тоном. "Это также то, убегая от чего я провела большую часть своей жизни," - добавила она более мягким голосом, признавая то, в чем она призналась бы очень немногим.

"Почему?" - просто спросил он.

"Прежде всего потому, что они навешали на меня все эти имена. Потому что я хочу быть собой, а не просто еще одной Бентон-Рамирес-и-Чоу, похороненной под тоннами семейной истории и традиций. Никто на Беовульфе не заставит меня делать то, чего я не хочу... хотя попытки ни на мгновение не останавливаются. Я не хочу, чтобы меня программировали заранее. Я хочу знать - знать, Альфред, - что решения, которые я принимаю, - это мои решения. И я не хочу быть кем-то вроде... члена медицинской королевской семьи. Я хочу быть просто Аллисон."

"Я не такая, как Жак. Ему никогда не приходило в голову оправдывать ожидания людей от нашей семьи. Поверьте мне, есть множество людей, которые разочаровались в нем, которые свысока смотрели на него, когда он отказался идти в медицину и согласился быть малоизвестным, довольно молодым военным офицером - и те, кто, кажется, не принимает его обязанности всерьез, если на то пошло. Но это потому, что они на самом деле его не знают. Они не знают, что он на самом деле сделал со своей жизнью, что он еще планирует с ней делать, и то, что так много людей недооценивают его и относятся к нему легкомысленно, является частью того, что позволяет ему так хорошо это делать. Но я этого не хочу. Я хочу то, чего, я уверена, хотел первый Бентон, и первый Рамирес, и первый Чоу, которые занялись медициной. Я просто хочу быть врачом, Альфред. Это все. Просто быть врачом, который делает то, что должен делать врач, по одному пациенту за раз, потому что это наполняет его радостью, и он знает, что это то, что он выбрал, а не то, что все от него ожидали."

Она остановилась, внезапно и остро осознавая, что никогда еще никому не говорила об этом так ясно.

В том числе и себе, с удивлением подумала она. Я никогда раньше не находила для этого слов. Может быть, потому, что я никогда не смотрела на это так ясно, пока мне не пришлось объяснять это ему. И я действительно должна объяснить это ему, даже если мне больше никогда не придется объяснять это другому человеку. Я должна была сказать ему.

"Я могу понять это," - сказал он ей, и она поняла, что он действительно мог. Он понимал с ясностью, с которой никто не мог сравниться. Он смотрел на нее еще несколько мгновений, а затем его глаза потемнели, и он отвернулся, как если бы не мог больше встречаться с ней взглядом.

"Я могу понять это," - повторил он тихим голосом, переполненным эмоциями, которые она не могла разобрать, "потому что я тоже убегаю."

Она пристально посмотрела на него и внезапно поняла, что это была за эмоция. Это был стыд. Хуже того, это было смешано с ужасом. Это была та тьма внутри него, и она пугала его так же сильно, как нейрохлыст пугал ее, но...

"Вы не правы," - мягко сказала она ему. Он замер, а она сжала его руку. "Я знаю, чего вы боитесь, и вы не правы."

Неподвижность висела между ними несколько долгих, тихих секунд. Затем, наконец, он снова посмотрел на нее, и она почувствовала бушующую силу его эмоций.

В этот момент она поняла, что ни один из них никогда не сможет лгать другому. Что бы ни случилось с ними, в этом не могло быть никаких увиливаний, никакого обмана. Но то, что они не могли лгать, не обязательно означал, что то, во что они верили, было правдой, и она чувствовала силу его отказа. Чувствовала, что ему нужно задушить монстра, прежде чем монстр уничтожит его или, что еще хуже, людей, о которых он заботился.

"Я знаю, чего ты боишься," - повторила она и еще сильнее сжала его руку, встряхивая ее для выразительности. "Я знаю. Не знаю как, и не знаю почему, но знаю, и ты не прав."

"Нет," - наполовину прошептал он. "Ты не права. Тебя там не было. Ты не видела."

"Мне не нужно было быть там," - мягко сказала она. "Я была здесь. Я видела человека, который пришел за мной, который спас меня, и я знаю этого человека лучше, чем когда-либо знала кого-либо за всю свою жизнь. Я знаю его лучше, чем себя, потому что я вижу и чувствую его целиком и полностью. Потому что... О, у меня нет слов, Альфред, как и у тебя, но ты понимаешь, о чем я!"

"Аллисон..."

Его рука сжалась на ее руке, и она впервые почувствовала ее истинную силу в этоих тисках. Было больно, но это была приятная боль, и она не мигая смотрела ему в глаза, зная, что он собирался сказать.

"Я убивал людей," - сказал он ей, его голос дрожал, его глаза были бездонными, как межзвездное пространство. "Так много людей. Я убил очень многих. Это было... это было... Боже, я не знаю, как сказать, на что это было похоже!"

Он дрожал, и она положила левую руку поверх той, которая сдавила ее правую, когда увидела призраки в его глазах и почувствовала то, что он чувствовал, когда столкнулся с ними.

"Я должен был это сделать," - сказал он. "Должен был. Если бы я этого не сделал, погибло бы еще больше людей, и не только на Клематисе. У меня не было выбора, я знал это, и это было то, чему меня научили. Но у меня это так хорошо получалось. Я был как... как машина, Аллисон. Ледяным, сосредоточенным и целеустремленным, я никогда не был таким живым в жизни. Хуже того. Это была потребность... голод. Я точно знал, что делаю каждое мгновение, и я никогда не колебался, никогда не вздрагивал, никогда не останавливался, чтобы думать о тех жизнях, которые забирал. В конце я был покрыт, буквально залит кровью, и я, вероятно, застрелил как минимум дюжину людей, которые пытались сдаться, прежде чем я смог заставить себя остановиться."

Его душа была в его глазах, задушенная призраками его мертвых, и она увидела в ней боль. Она поняла это и почувствовала слезы в собственных глазах.

"Я не знаю, что случилось на Клематисе," - тихо сказала она. "Я даже не слышала об этом раньше. Но я знаю, что внутри тебя, Альфред. Из-за этого ты просил о переводе с флота в медицинское училище, не так ли?"

"Я слишком хорошо убиваю людей," - сказал он очень, очень тихо. "Слишком хорошо. И если я снова выпущу монстра, что он будет делать? Что, если я стану монстром? Что, если монстр станет тем, кто я? Я не хочу с этим жить. Я не буду жить с этим. Вот почему я сбежал из морской пехоты, поэтому я изображаю врача, а не того, кто я есть на самом деле.

"Ты и есть врач." Ее мягкий голос был непоколебим, как боевая сталь. "Ты можешь убежать от того, что случилось на этом Клематисе, но то, к чему ты бежишь - это то, чем ты всегда должен был быть. Это не просто чувство вины, это не просто попытка найти безопасный способ сублимировать своего "монстра" и искупить свою ответственность за погибших людей. Скажи мне, что тебе это не нравится! Скажи, что глубоко в душе ты не знаешь, что это то, чего ты хочешь больше, чем любой другой возможной работы в жизни. Скажи мне это, Альфред, потому что ты можешь лгать самому себе, но ты не можешь лгать мне."

Его губы задрожали, и она покачала головой.

"Жак - историк," - сказала она ему. "Больше, чем историк - по крайней мере, половина нашей семьи думает, что он немного свихнулся на ней. Он принадлежит к так называемому Обществу Творческого Анахронизма, и у него есть целая библиотека, набитая старыми книгами и рассказами, восходящими к докосмической Старой Земле. Когда я была ребенком, он читал мне часами, и одна из этих историй была о девушке, которая согласилась стать пленницей монстра, чтобы спасти своего отца. Только на самом деле монстр не был монстром. Но он был под проклятием, и он не мог перестать им быть, не мог превратиться обратно в человека, которым он должен был быть. Пока она не поняла правду. Это разрушило чары, и когда я была маленькой девочкой, я думала, что это чудесная история, но теперь я понимаю, что это было еще глубже. Он должен был поверить в то, что он больше не монстр, не "зверь", которым он позволил себе стать. Ему нужно было заботиться о ней больше, чем о чем-либо другом в мире, хотя его внешний вид был искажен, чтобы соответствовать мучениям внутри него. И когда она увидела его за этим внешним видом, она помогла ему увидеть это."

Ее глаза наполнились слезами, она покачала головой и взяла его внезапно расслабленную руку в обе свои. Она прижала его к своей скользкой от слез щеке и улыбнулась ему.

"Это мы, Альфред. Это мы! Я убегаю из дома, потому что мне нужно быть собой, а ты, напуганный своим "монстром", боишься, что становишься зверем. Но это не так. Может, зверь там внутри, но это не ты. Ты контролируешь его, и этот зверь позволил тебе спасти мою жизнь. И ты пришел за мной не потому, что тебе нужен был предлог для убийства других людей. Ты пришел за мной, потому что ты хороший, заботливый, порядочный, благородный человек. Я знаю это - я это вижу - и ты знаешь, что я знаю. Ты знаешь это, Альфред, и ты слишком долго был наедине со зверем. Поверь мне. О, поверь мне, любовь моя."

* * *

Альфред Харрингтон смотрел в эти сияющие, наполненные слезами глаза, чувствуя ее полную уверенность, ее абсолютную веру, и что-то обрушилось внутри него, когда она назвала его "моя любовь". То, за что он так долго цеплялся, просто превратилось в дым в его руках, когда он понял, что она права. Она была права. Монстр - зверь - был его частью, как и она, и он мог отвернуться от экзальтации Ангела Смерти и найти в ней серебряную пулю для монстра. Не как своего рода талисман, не какое-то магическое заклинание, но как единственного человека во всей вселенной, который действительно знал его, кем и чем он был... и не был.

Он протянул левую руку, которая никогда не дрожала в бою на Клематисе или здесь, на Беовульфе, и его пальцы дрожали, когда он нежно коснулся ее лица и наклонился к ней.

"Я верю, Алли," - прошептал он. "Верю."

И их губы наконец встретились.