Красавица и Холостяк

— Что в переводе значит: ты не мог устоять и не посмотреть лично, как отреагирует мой отец на нашу помолвку, — она вернула свой взгляд к устрашающей, огромной крепости из стали и стекла. Безупречное отражение ее отца. — Или ты не можешь доверить мне зайти туда самостоятельно. Ты боишься, что я подам ему сигналы руками, намекая, что все это — ужасный фарс?

— Сидней.

— Что?

— Ты тянешь время. Почему? — он приблизился, располагая свою большую ладонь на ее пояснице. Жар от его прикосновения проник через слои ее легкого пальто и платья, пустив нервные окончания, расположенные там, в пляс. Она отступила, пытаясь высвободить больше пространства между ними и сдвинуть его руку, но он последовал за ней. Твердая плоскость его груди коснулась ее плеча, два длинных пальца крепко обхватили ее подбородок, приподнимая его. — Ты боишься? Твой отец когда-нибудь причинял тебе боль? — вопрос завершился тихим рыком, его брови сошлись в темную, грозную «V».

Не в том смысле, что ты думаешь.

— Нет, конечно, нет. Он никогда не поднимал на меня руку, — она дернула головой, но его хватка не ослабла, и она сердито посмотрела на него. — Ты не возражаешь?

Его глаза сузились, но, к ее облегчению, он отпустил ее лицо и отступил на пару дюймов, так что каждый ее вдох более не содержал аромат свежего весеннего дождя.

— После вас, — он склонил голову в насмешливом поклоне и махнул рукой в направлении входа, маленькая, сардоническая усмешка искривила его рот.

Она не затруднила себя ответом, полностью сфокусировавшись на стеклянной двери, которая тем больше разрасталась и расширялась, подобно широко распахнутой острозубой пасти хищника, чем дольше она смотрела на нее. Иди и покончи с этим. Да, он разозлится, может, даже придет в ярость, но это для его же блага. Все это ради него.

Она прокручивала, как кинохронику, эту мантру в голове, заходя в офисное здание, в лифт и выходя на том же самом этаже, который посещала вчера — день, когда ее мир превратился из спокойного, но стабильного существования, в опасное минное поле, полное лжи, подвохов и ужасных секретов.

— Доброе утро, — поприветствовала Сидней секретаршу у входа в рабочий кабинет отца. Милая брюнетка вернула ей улыбку в прохладной, профессиональной версии. Хмм. Сидней изучила девушку двадцати с хвостиком лет, которая не могла быть намного старше нее. Она новенькая. Успел ли отец переспать с ней уже? Что ж, если они были любовниками, она надеялась, эта девушка не будет питать ложных иллюзий, как ее предшественница, что Джейсон оставит свою жену ради нее. Та предшественница заявилась в их дом, но Шарлен решительно развеяла ее заблуждения. Ее отец мог спать с кем попало, но он совсем не желал совершать социальное самоубийство, разводясь с матерью ради юной модели — ведь Шарлен и ее семья имели столько же веса в Бостонском обществе, как и Джейсон.

Но, возможно, ее цинизм был преждевременным. Возможно, отец не трогал новенькую.

— Доброе утро. У вас назначена встреча с Джейсоном — я имею в виду, с мистером Блэйком? — девушка и бровью не повела от собственного промаха, но она подтвердила подозрения Сидней. Сидней глянула на Лукаса. У него был тот же магнетизм, очарование и сила, какими обладал ее отец. Двое мужчин, сделанные из одного дорогого, блестящего теста. И эта новая игрушка отца служила 3D напоминанием, почему опасно влюбляться в такого роскошного, сильного и жестокого мужчину, как Лукас Оливер, и это было бы верхом безумия.

— Нет, у нас не назначено. Но не могли бы вы ему сообщить, что пришла его дочь?

На секунду в глазах помощницы вспыхнуло удивление, прежде чем она взяла трубку.

— Мистер Блэйк, пришла ваша дочь, — пауза. — Да, сэр. Конечно, — повесив трубку, она встала. — Следуйте за мной.

Чувствуя тихое, но доминантное присутствие Лукаса прямо за своей спиной, Сидней последовала за ассистенткой, отмечая изменения в дизайне интерьера, произошедшие с ее последнего визита пару лет назад. Хотя «Блэйк Корпорейшн» принадлежала ее семье на протяжении трех поколений, Сидней лишь пару раз была у отца в офисе. Он не был отцом, что, качая своих детей на коленях, вводил бы их в курс дела бизнеса, который они унаследуют однажды. Возможно, если бы Джей был жив, она стал бы таким отцом. Но...

Она вошла в кабинет, пробормотав секретарше слова благодарности. Джейсон не оторвал взгляд от работы на своем столе, когда дверь закрылась с тихим, но зловещим щелчком.

— Сидней, это довольно неудобное время, чтобы явиться без предупреждения, — как обычно, его плохо скрываемое раздражение по отношению к ней сердило, тем более при Лукасе. — У меня скоро встреча, так что давай ближе к делу. Что… — он поднял глаза, раздражение на его бесчувственном лице сменилось на шок, когда его внимательный взгляд скользнул мимо Сидней и остановился на Лукасе. Цвет прорезал его красноватые щеки, когда он медленно поднялся. — Лукас Оливер, — он обогнул свой стол и протянул руку. — Моя ассистентка не сказала, что вы здесь.

Сидней приняла удар пренебрежением, не дрогнув; она привыкла быть на втором, третьем или четвертом месте после бизнеса. Но Лукас рядом с ней окаменел. Она бросила на него взгляд. Но его мрачные размышления и расслабленный рот не выдали напряжения, стянувшего его будто веревкой. Его низкий, спокойный голос, когда он пожимал руку ее отца, не вязался с презрением, которое может толкнуть человека на шантаж женщины во имя мести.

Следует иметь это в виду.

Лукас Оливер — непревзойденный актер. И его реакция не была обидой за нее. Нет, находясь в этом офисе, он ликовал, ведь его планы были на пороге осуществления. Именно это ожидание вызвало напряжения в его большом теле.

Месть, а не забота.

— Прошу прощения, если покажусь грубым, но у вас назначено на сегодня? — спросил ее отец, и маленькая морщинка искривила его бровь.

— Нет, у нас не было назначено, — Лукас опустил руку на ее спину, и она поборола инстинктивное желание отодвинуться. Сбежать от обманчивости этого защищающего жеста. — Сидней и я вместе. Я приношу извинения за внезапное вторжение, но мы должны поговорить с вами.

Взгляд Джейсона переметнулся к Сидней. Замешательство и недоверие омрачили его глаза.

— Это так? — тихо спросил он.

Страх змеей пробрался в ее грудь и обвил горло. Это чувство превратило ее рот в пустыню, и слова застыли на кончике языка.

— Сидней, — ее отец сделал шаг вперед, и в тот же самый момент незаметно приблизился Лукас, его стройное бедро прижалось к ее. Джейсон остановился, перехватив глазами это маленькое движение. Удивление уничтожило его разрастающийся гнев, но только на мгновение.

— Сидней, — повторил он с мягкой ноткой предупреждения в голосе. — Что здесь происходит?

Она призвала спокойствие в свой голос, который предательски разоблачал хаотическую бурю, крутящуюся у нее в голове, подобно буре в конце лета.

— Папа, Лукас сделал мне предложение. И я... — она замолчала, стук сердца мгновенно остановил ее дыхание. А потом рука на ее спине сдвинулась, нежно скользнула по ее руке. Его большая ладонь нашла ее ладошку, его пальцы переплелись с ее. Проявление поддержки? Или притворный акт демонстрации любви для ее папы? В этот момент, ее это не волновало. Она сжала свои пальцы, цепляясь крепче. — И я приняла его, — продолжила она.

Глаза Джейсона расширились, его губы расслабились, шок вывел все краски с его кожи, оставив восковую бледность. Встревоженная, она ослабила хватку Лукаса и подалась вперед, вытягивая руку. Господи, что же она наделала?

— Папа...

Его ладонь взметнулась вверх, останавливая ее на полушаге, как будто между ними возникла прозрачная стена. Постепенно, его изумление исчезло. Румянец расцвел под его кожей, покрывая крапинками его гладкую смуглую кожу. Белая линия очертила узкую, твердую линию его рта, словно яркая смазанная помада бывшей королевы красоты.

— Скажи, что это шутка, Сидней, — отрывисто проговорил он. — Или жалкая попытка привлечь внимание.

Она вздрогнула, когда его слова ее ударили. Попытка привлечь внимание. Как будто ей было пять, а не двадцать пять. Глубоко вдохнув, она спрятала пульсирующую боль и гнев в кармашек в своем сердце. В тот же самый кармашек, куда она прятала обиды, горечь и вину от подобных ремарок за все эти годы. И этот кармашек грозился разорваться по швам.

— Это не шутка, папа, — пробормотала она. — Извини.

— Извини? — язвительно переспросил он. — Извини? Ты хоть представляешь, что делаешь? Что делаешь со мной, со своей матерью? Подумай, что будет с нашей репутацией. Ты не можешь просто вышвырнуть Тайлера Рейнхолда. Тебе и так повезло, что он заинтересовался тобой, не говоря уже о предложении руки и сердца.

Боль яркой вспышкой взорвалась в ее груди. Она уставилась на своего отца, чувствуя кожей его ярость, набегающую волнами жара. Внутри она свернулась в позу эмбриона, защищая свои уязвимые органы от очередного эмоционального пинка. Внешне же она, напротив, расправила свои плечи и вздернула подбородок. Собираясь с духом для следующего удара его гнева, нового устного выпада.

— Я не согласен, — холодный, тяжелый протест возник за секунду до появления твердой стены мускулов, поддерживающих ее плечи и спину. Крепкие руки заключили в тиски ее бедра, придавая ее стойке устойчивость. — Рейнхолду очень повезло. У него была Сидней — красивая, умная, добрая, верная Сидни. Ваша дочь. И когда она решила разделить свою жизнь с ним, ему следовало упасть на колени, благодаря ее и Бога, потому что в тот момент он стал счастливейшим мужчиной на Земле. Совсем как я, когда она согласилась стать моей.

Красивая, умная, добрая, верная. Ложь, ложь, ложь — сигналил ее разум, как сирена темной, мрачной ночью. Все ради успеха предприятия. Но ее сердце — ее сердце, изрезанное и израненное пренебрежением, низкой самооценкой и чувством вины — впитало его слова, с жадностью набросилось на них подобно человеку, попавшему на чудесное пиршество после долгого путешествия по засушливой, бесплодной пустоши.

— Вы знаете ее пять минут и считаете, что можете говорить мне, кто моя дочь?

— Да, — ответил Лукас ровным, уверенным голосом. — Потому как, очевидно, это вы совершенно ее не знаете, раз вы позволяете себе делать комментарии, порочащие ее значимость, ее достоинства.

Джейсон вздрогнул — или ей это только показалось. Галлюцинация, вызванная ее отчаянным желанием найти одобрение в жестоком, грозном отцовском выражении.

— Если вы думаете, что через мою дочь заполучите мое состояние и связи, то вы жестоко ошибаетесь. Я лишу ее всех средств и отрекусь, если она доведет эту затею до конца, — он помахал рукой между ней и Лукасом, — этот фарс.

— Мне не нужны ваши деньги, — возразил Лукас. — Сидней они тоже не нужны. Но ей нужны вы и ваша жена.

Взгляд Джейсона переместился на нее, и насмешка с разочарованием, притаившиеся там, ужалили ее. Она не видела такой враждебности и беспомощности с... с инцидента с Джеем.

— Папочка, — прошептала она, чувствуя, как горло сжимается на последнем слоге. Прошло так много лет с тех пор, как она называла его так. Годы с тех пор, как он был ее смеющимся, любящим папочкой, а не далеким, холодным отцом. Только отчаяние могло выдавить это уютное имя из ее губ. Я делаю это для него. Я спасаю его бизнес и гарантирую ему свободу. Пусть он и видеть меня не захочет после этого. — Я знаю, для тебя это звучит безумно и безответственно. И Лукас прав. Я не хочу терять тебя и маму.

Она широко развела руки ладонями вверх, как если бы они содержали ответы, которые она не могла ему предоставить.

— Но я не люблю Тайлера, и провести остаток жизни в браке без любви, в конечном счете, сделало бы нас обоих несчастными. Он заслуживает того, чтобы быть с женщиной, способной отдать ему всю себя. Он заслуживает счастья. Если бы мы поженились, ни у кого из нас его бы не было.

Правда, звучащая в ее словах, отзывалась в ее душе. Еще пару дней назад она была довольна уготованной ей судьбой. Спокойная, но стабильная. Предсказуемая, но надежная. Без любви, но с взаимным уважением. В то время когда она была готова посвятить себя такой жизни, был ли готов Тайлер? Или однажды он бы проснулся и осознал, что ее ему было недостаточно? Она была недостаточно красива, недостаточно остроумна, недостаточно совершенна. Что, если в такой день он отправился бы на поиск других женщин? Как сделал ее отец. Что, если в такой день она стала бы отражением своей матери? Изысканно причесанный, невозмутимый манекен внешне, с бурлящим унижением, болью и несогласием под этой маской? Заполняя эмоциональные дыры в своей жизни комитетами, фондами по сбору средств на благотворительность и вечеринками? Сидней согласилась выйти замуж за Тайлера, чтобы избежать судьбы родителей... и встала на позолоченный путь, ведущий к этой цели.

Не то, чтобы она обрела покой или долгую счастливую жизнь с Лукасом. Но после истечения их совместного года, она бы освободилась — освободилась от удушающих пут семейных обязательств, ожиданий общества, общественного осуждения и чувства вины. Ужасная ноша вины.

Даже без поддержки отца или финансового соглашения, предложенного Лукасом, она смогла бы выжить. У нее были собственные средства, благодаря наследству от бабушки по материнской линии, полученному три года назад. Она могла жить, как захочет. Как мечтала. Она могла вернуться в университет и получить диплом в сфере образования. Проводить больше времени в молодежном центре. Понять, кем же Сидней Блэйк является на самом деле.

И полюбить ее.

На мгновение — совсем короткое — выражение ее отца смягчилось. Но не успели семена надежды пустить корни, как его глаза и рот затвердели. Возможно, ее потребность в любви и одобрении внушило ей проблеск участия, которое она заметила. Даже экстази сильно проигрывало отчаянию по части создания галлюцинаций.

— Ты уже сообщила Тайлеру? — спросил отец.

— Нет. Я хотела сначала поговорить с тобой.

— Хорошо, — Джейсон резко кивнул. — Тогда мы можем забыть об этой безрассудной глупости, и Тайлер ничего не узнает, — он хлопнул в ладоши и отвернулся, как будто его заявление положило конец делу. И она не могла винить его. В прошлом его последнее слово было именно этим — последним словом. Она бы сдалась и послушалась как идеальная, покорная дочь.

Но не в этот раз. Она не могла. Его разочарование в ней гарантировало ему свободу.

— Извини, отец.

Ее извинение остановило его на полуповороте. Медленно, как заводная игрушка, он повернулся к ней лицом опять. Печаль и сожаление нахлынули на нее, затягивая под их удушающую волну.

— Я не могу, — проскрежетала она.

Его брови высоко изогнулись, удивление вспыхнуло в его глазах, прежде чем он сузил их.

— Сидней, если ты доведешь затею с этой помолвкой и свадьбой до конца, ты выберешь его, — он кивнул подбородком на Лукаса, который тихо стоял позади нее, — а не семью. Подумай хорошенько, что ты мне сейчас скажешь.

Часть ее хотела закричать, как банши на поле битвы. Я уже выбрала тебя. Крик срикошетил о стены ее разума. Но она не проронила ни слова.

— Значит, ты приняла решение, — сказал Джейсон, его голос хлыстнул ее по сердцу грубым кнутом. — Куда мне приказать доставить твои вещи?

— Отец, я…

— Нет. Тебе более не рады в доме, который я предоставлял тебе в течение двадцати пяти лет. Нам нечего друг другу сказать, если ты не собираешься изменить свое решение, довести этот абсурд до конца и не будешь чтить свои обязательства перед Тайлером. Верность, Сидней. Я считал, что я научил тебя быть верной семье, но, видимо, ты ничему не научилась. Когда ты придешь в себя и поймешь, что мы важнее только что встреченного незнакомца, ты можешь вернуться домой. До тех пор, я лишь хочу услышать от тебя адрес.

Она сделала глубокий вдох, заморгав, прогоняя маленькие бусинки слез. «Скажи ему, — прошептал тихий хитрый голос в ее голове. — Просто расскажи ему всю правду, и он простит тебя». Ее губы приоткрылись, признание почти соскользнуло с ее языка. Но перед ее мысленным взором промелькнула картинка. Ее отец, опозоренный, сидит перед судьей и присяжными. Ее отец в наручниках, клацающих на его запястьях, когда мать уводит его от Сидней. Ее отец, старый, измотанный, сломанный, говорящий с ней из-за стекла в тюремной камере для встреч.

Джейсон скрестил руки.

— Сидней. Адрес.

Адрес. Адрес. Боже, я не знаю. Она была брошена на произвол судьбы, одинокий лист, парящий в пронзительном, свежем осеннем ветре. Изгнание из собственного дома не было одним из сценариев, что она себе представляла. Куда ей пойти? У нее были друзья, но никого близкого настолько, чтобы можно было попросить принять ее. Или, что важнее, никого достаточно близкого, чтобы поговорить о ее жизненных обстоятельствах.

— Она будет жить у меня, — Лукас сжал ее бедро, будто бы приказывая не протестовать. Как будто она могла себе это позволить. Возражения потребовали бы работы легких и языка. — Я оставлю свой адрес у вашей помощницы, — отойдя, он опять переплел свои пальцы с ее. — И она не предпочла меня семье или предала вас ради преданности мне. Напротив, это вы предпочли гордость ее счастью и благополучию. Если вы пересмотрите свое решение отречься от дочери, вы знаете, где ее искать.

И, не дав возможности ей возразить, а Джейсону ответить, он развернулся и вывел ее из кабинета. Онемев, она пребывала в молчании и неподвижности, пока он закрывал дверь за ними.

— Ты в порядке? — спросил он, когда они благополучно выбрались в приемную.

Вопрос донесся до нее, как через многие слои ваты, отдаленный и приглушенный. Боже, нет, она не была в порядке. Все, что у нее было — родители, дом, личность — все было разнесено к чертям за считанные минуты. Хоть у ее семьи и жизни было множество недостатков, все же они были ее. Они были знакомыми и привычными. Пусть и не в совсем благоприятном ключе, но они были ее защитой... ее нормой. А что же есть у нее теперь? Ни дома. Ни семьи. Друзья, которые прогибались и колыхались согласно направлениям постоянно меняющегося ветра тенденций в обществе. Мужчина, который ненавидел ее отца так сильно, что без колебаний лишил ее воли и силы, чтобы осуществить свою месть.

Нет. «В порядке» покинуло Бостон на последнем ночном рейсе, а «дерьмово, как никогда» только что вошло в здание.

— Не знаю, куда ушла ассистентка твоего отца, но она, скорее всего, скоро вернется, — темно-серый цвет его рубашки и темное серебро его галстука заполнили ее поле зрения, в то время как аромат весеннего дождя укутал ее в свои объятия. — Пару ближайших минут не думай, кто может увидеть или что можешь показаться слабой. Просто обопрись на меня на пару минут. Мы не будем это обсуждать и вспоминать. И я обещаю не использовать это против тебя.

Он нежно, но крепко обхватил ее затылок и притянул ее ближе в сильные, твердые линии своего тела.

— Это будет нашим секретом, — пробормотал он в ее волосы.

Низкий, темный бархат его голоса манил ее так же сильно, как и его нежное, настойчивое объятие. Только на мгновение. Она опустила лоб на широкую поверхность его плеча. Позволила себе опустить ресницы. Она так устала. Вес отцовского неудовольствия и неприятия упал на ее плечи, словно гиря, которую она была не в силах поднять. Вместо этого она давила на нее, выжимая воздух из легких, стягивая ее грудь и ослабляя ноги. Да, она позаимствует его силу, обопрется на него только на мгновение.

— Сидней?

Она окаменела. Ох. Черт.

Медленно, она выпрямилась и развернулась. И увидела Тайлера.

Он перевел взгляд с нее на Лукаса и обратно, и его темно-коричневые брови хмуро изогнулись.

— Сидней, — сказал он, подходя ближе и вытягивая руку к ней. — Что происходит? Что-то не так?

Ее живот сжался от сожаления об унижении и боли, которые она собиралась причинить. Она нисколько не сомневалась, что была небезразлична Тайлеру, да, но было ли это любовью, которую следует испытывать к жене? Нет. Но все же, он бы пострадал от отказа на публике. О нем бы все равно шептались и сплетничали. А она потеряла бы друга.

— Тайлер, — взмолилась она. Бросив быстрый взгляд на пустой конференц-зал по правую сторону, она направилась туда, аккуратно избегая его руки. Зная, что через пару минут он не захочет иметь с ней никаких дел, не говоря уже о том, чтобы касаться ее. — Мы можем поговорить?

Посомневавшись, Тайлер кивнул. Когда она последовала за ним, Лукас пристроился рядом с ней. Опять не позволяя ей принять ответную реакцию одной.

Какая ирония.

Неожиданно вместо семьи и друзей, ее единственным союзником стало «чудовище» из «Бэй-Бриджа».

***

Сидней смотрела на особняк Лукаса в Бэк-Бэе. Строение напоминало его владельца: элегантное, красивое, огромное. И сейчас оно было ее единственным убежищем.

Нет, не убежищем. Потому что это означало бы, что она будет в безопасности — физически — и не на улице, что также предполагало, что она чувствует себя комфортно, тепло, защищено и мирно. Это не могло быть дальше от правды.

Позади нее, водитель Лукаса достал ее чемоданы из багажника лимузина, выстроив их вдоль обочины. По всей видимости, прежде чем они с Лукасом успели покинуть здание, ее отец позвонил домой и приказал матери и домработнице упаковать и отправить вещи Сидней. Прибытие ее и Лукаса в дом ее родителей ускорило выполнение приказа, особенно часть о доставке вещей. Так просто, так легко ее отец выпроводил ее из дома, из своей жизни. И сейчас она стояла на тротуаре со всем своим багажом, зависимая от милосердия мужчины, у которого оно отсутствовало.

«Неправда, — прошептала ее совесть. — Лукас немедленно вступился, защитил ее и предложил жилье».

«Но он также и ответственен за то, что она оказалась в такой ситуации», — возразила она.

Боже, должно быть, она устала больше, чем думала, раз вступает в дискуссии сама с собой.

Вздохнув, она подтянула повыше сумку на плече. Сумку наполняли личные и сентиментальные вещи, которые домработница не позаботилась упаковать тщательнее. Фотографии — ее родителей, Джея, которые она запрятала на самый верх шкафа. Книги, дневники, украшения ее бабушки.

— Заходи, — пробормотал Лукас, ведя ее по ступенькам вверх. Моментами позже он открыл входную дверь, и она вошла в фойе. — Я знаю, что ты устала. Позволь мне быстро провести тур по дому, а потом ты сможешь отдохнуть.

Кивнув, она окинула его жилище изучающим взглядом.

Она не знала, чего ожидать — отделки, которая бы в каждой картине, предмете мебели и украшении кричала о богатстве ее владельца? Или строгий, минималистический дизайн в духе спартанского каталога «R». Реальность оказалась чем-то посередине.

Чистая и строгая, но роскошная элегантность. Стены украшали превосходные пейзажи, красивая темно-коричневая мебель подчеркивала великолепие блестящего пола из вишневого дерева, поручней перил и лестницы. Просторные комнаты с высокими потолками, большие эркеры и впадины каминов манили людей подойти и присесть к ним. Весь особняк принадлежал ему. На уровне сада располагался его кабинет, а на уровне фойе, куда они изначально вошли, были две гостиные, большая и поменьше, ванная, и потрясающая кухня. Верхний этаж был перестроен так, что большую часть пространства занимала хозяйская спальня. Огромные окна, от пола до потолка, занимали одну стену, и послеполуденный свет заливал комнату. Шикарно, по-декадентски. И идеально подходит мужчине, стоящему рядом. Она легко могла представить его лежащим на греховно огромной кровати с балдахином, обернув вокруг узкой талии черное покрывало и открыв голую грудь.

Она обуздала свое слишком живое воображение и отвела свой восхищенный взгляд.

— Твоя комната дальше по коридору, — сказал он, оставляя дверь в свою комнату открытой. Как будто бы приглашая.

Мгновением позже он распахнул дверь в меньшую, но не менее изысканно оформленную спальню. Ее чемоданы со стуком опустились здесь. «Значит, вот, где я буду жить весь год».

Как только эти слова промелькнули в ее голове, волна усталости и одиночества распространилась по ее телу, практически подгибая ее колени. Возможно, она дрогнула или пошатнулась, потому что через мгновение, которое длилось не дольше перерыва между двумя ее вздохами, руки Лукаса обвились вокруг нее, прочно удерживая.

Так же быстро волна апатии испарилась, оставляя вместо себя электрические импульсы под ее кожей, потрескивающие и обжигающие. Она вздрогнула, ненавидя свою реакцию. Почему из всех людей ее сердце колотилось, а ее тело набухало и пульсировало из-за этого мужчины? Даже если бы это был Тайлер, было бы больше смысла.

О, Боже, Тайлер.

Воспоминания об их столкновении налетели на нее.

Она не позволила Лукасу сопроводить ее в конференц-зал, где она сообщила новости Тайлеру. Казалось слишком жестоким иметь поблизости Лукаса, свидетелем того, как она сообщила бы жениху — бывшему жениху, что их помолвка расторгнута. И, в конечном счете, она сделала правильный выбор. Боже, шок Тайлера, его неверие. Его гнев.

— Ты и вправду делаешь это со мной, Сидней? Я всегда заботился о тебе, уважал тебя, и вот так ты со мной поступаешь? Предавая и унижая? Какой человек так поступает с тем, кого он должен любить?

Она никогда не показывала, что любит Тайлера, никогда не говорила ему этих слов, но этот факт не уменьшил боль, несправедливость того, как она причинила вред человеку, который не сделал ничего, чтобы заслужить это. Извинение казалось бессмысленным, но она все равно вернула его ему вместе с кольцом. Но, когда он потребовал объяснения, она не могла дать ему правду. И когда он отшатнулся, ненавидя ее, она отпустила его.

— Эй, — Лукас аккуратно развернул ее, и рефлексивно она обхватила его талию, о которой недавно фантазировала. Как будто обжегшись, она уронила свои руки. — Ты в порядке?

Она издала короткий лающий смешок.

— В порядке ли я? Я даже не понимаю больше, что это значит. За один день я стала врагом народа номер один и была выставлена из собственного дома. В порядке — это большое преувеличение, я бы сказала.

Между ними повисло молчание.

— Мое предложение все еще в силе, Сидней, — пробормотал Лукас. Его большая, грациозная рука бережно обхватила ее подбородок, подушечка пальца прошлась по ее скуле. Он прошелся по ее лицу изучающим взглядом из-под тяжелых век, остановившись на нервирующий — соблазнительный — момент на ее трепещущем рте. — Наш секрет, — проурчал он, положив ладонь на стену за ее головой.

Позади нее — стена, впереди — его высокое, сильное, широкоплечее тело. Она должна была почувствовать угрозу, по крайней мере, негодование, но лишь предательское тепло патокой разлилось по ее венам, распаляя ее изнутри, внезапно утяжеляя ее тело в три раза.

— Позволь мне обнять тебя, дотронуться до тебя. Позволь помочь забыть этот день хотя бы на недолгое время.

Господи. Если бы в этот момент он протянул ей яблоко, произнося эти тихие, чувственные слова, он стал бы абсолютным воплощением искушения. И, как и Ева, она желала принять его предложение, вкусить и насладиться восхитительной сладостью. Она не сомневалась, что он может стереть последние несколько часов из ее разума, доставив удовольствие, которое превратило бы ее в дрожащий комок нервов. Скорее всего, он подарил бы ей часы, наполненные экстазом забвения. Потому что его темный, чувственный взгляд предлагал больше, чем простое объятие или утешающие слова. И, черт ее возьми, если она этого не хотела. Хотела, чтобы он погрузился в нее своим мощным телом и заставил кричать, но по другим причинам, нежели печаль и одиночество.

А что потом?

Секс был частью их соглашения, и, когда он изначально упомянул его, она не возражала. Нет, он не включил этот пункт в договор, как намекал, и, несмотря на его безжалостность и жестокость, она не верила, что он мог принудить ее. Но, если она уступит сейчас, этот секс не будет связан с шантажом, ее отцом или местью. Это будет связано с ее собственным желанием. Он. Его руки на ее теле. Ощущение его на себе, как он ублажает ее.

Но, когда пот высохнет и наслаждение отступит, где она будет? Без семьи, без жениха, без гордости, уязвимая, и полностью зависящая от его милости. Да, она покорилась его шантажу, жила теперь в его доме, но на этой стадии он не контролировал ее. Ни ее волю, ни ее разум, ни ее душу.

Но она подозревала, что когда она поддастся упрямому и жестокому голоду, вспыхнувшему в ней как костер на пляже, она лишится остатков своей силы. Потому что такие мужчины, как Лукас, не оставляют женщин невредимыми — не оставляют их целыми.

Через год, после окончания их договора, она должна уйти самой собой. Она должна уйти сильной. Не бедной, сломанной, страстно желающей мужчину, которому она была нужна лишь для мести.

— Спасибо за твое доброе предложение, — сказала она, вкладывая избыток презрения в «доброе» так, чтобы он не мог ошибочно истолковать, что она на самом деле думала о его предложении, — но я пас. Ты, кажется, упускаешь тот вопиющий факт, что, если бы не события, которые ты привел в действие, меня бы не было в твоем доме, отлученной от моей семьи, с жизнью, распиханной по чемоданам. Так что извини, я не хочу опираться на тебя.

Лукас изучал ее одно долгое мгновение, в его внимательном взгляде невозможно было прочесть каких-либо эмоций. В конце концов, он оттолкнулся от стены и выпрямился, его рука покинула ее лицо.

И, черт побери, ее тело или эта жалкая потребность — или и то, и то — жаждали схватить эту руку и вернуть на ее лицо.

— Если ты изменишь свое решение, моя спальня дальше по коридору.

И, прежде чем она могла заверить его, что ему не стоит ждать стука в дверь, он удалился. Оставив ее в одиночестве, переживающую, отчаявшуюся. И испуганную.

Потому что она выиграла эту битву, но не могла избавиться от неизбежного ощущения, что он выиграет эту войну.

Глава 8

— Какого черта? — Лукас вышел из лимузина «Мерседес Роллс-ройс» и уставился на трехэтажное кирпичное здание. Он перевел взгляд на Джеймса, своего водителя. — Ты уверен, что это верный адрес?

Джеймс кивнул.

— Да, сэр.

Лукас опять посмотрел на здание, занимавшее незначительную часть квартала на Вашингтон-Стрит района Оук-Сквер в Брайтоне. Потрепанные кирпичи, стекло, и белые ставни здания создавали яркий контраст с более современным фасадом, расположенных по соседству с пиццерией и супермаркетом, делая здание еще более старым на вид, но... и изысканным. «Молодежный центр Майи Анджелу для девочек». Черная табличка с тяжелыми золотыми буквами придавала ему величавую ауру. Словно вдова, которая продолжала высоко держать гордую голову, вызывая у людей чувство уважения.

Так чем же, черт побери, занималась его невеста, и по совместительству уже неделю как соседка, в общественном центре Брайтона?

— Я сейчас вернусь, — сказал он водителю, устремляясь по тротуару к цементным ступенькам.

Как только он потянул на себя широкую дверь, его окутал аромат лимонного воска и клея, переплетаясь с ноткой хлорки, возвращая его в те дни и вечера, которые он провел в молодежном центре его района в Чикаго. Когда он только прибыл в незнакомый город, где его запихнули в новую семью, состоящую из дяди — единокровного брата его отца — которого он никогда до этого не встречал; центр с огромной баскетбольной площадкой, спортзалом и бассейном стал для него настоящим подарком судьбы... его убежищем. И не только из-за разнообразных мероприятий, позволявших ему избавиться от печали и гнева.

Тихое, но преданное присутствие Майкла, консультанта по работе с подростками, дарило ему пространство и спокойствие в самый разгар эмоционального шквала, который Лукас переживал. Майкл стал его первым настоящим другом в Чикаго, до Эйдана. До сегодняшнего дня они поддерживали связь, ходили вместе обедать и играли в баскетбол, когда Лукас приезжал домой. Черт, что бы было с ним сейчас без Майкла, который помог найти выход его гневу и скорби?

В тюрьме. Или где похуже.

Лукас скривился. Проклятье. Откуда возникли эти мысли? Он вернул свое внимание к длинному коридору, в котором находился, отвлекаясь от тех первых, темных недель на новом месте пятнадцать лет назад. Продвигаясь по холлу, он заметил несколько картин, вывешенных на стенах. Наброски и изображения пейзажей — некоторые из них были достаточно красивыми — и проекты о знаменитых жительницах Бостона: Эбигейл Адамс, Бетт Дэвис, Сьюзан Б. Энтони и... Он склонил голову набок и улыбнулся. Фэйт из «Баффи — истребительницы вампиров»? По всей видимости, он был не единственным фанатом ее задиристой героини.

— Могу я вам чем-нибудь помочь?

Лукас оторвался от изучения первых леди, актрис, суфражисток и охотниц на вампиров и наткнулся на пристальный взгляд невысокой женщины средних лет. Он едва подавил инстинктивный порыв, заикаясь, выдавить объяснение. Проклятье, она напоминала его учительницу английского из старшей школы. Та женщина, будучи очень строгой и обладая стальным взглядом, была крайне пугающей. У этой же были карие глаза, а не серые, и гладкая кожа оттенка карамели вместо бледной, тонкой кожи мисс Грегори, но их объединяла грозная аура.

— Да, — ответил он. — Я ищу Сидней Блэйк. Она попросила встретиться с ней здесь, — он протянул руку. — Меня зовут Лукас Оливер.

Женщина изогнула бровь.

— Вот как, — она приняла его руку и, коротко пожав, отпустила. — Сидней предупредила, что вы придете, — резко повернувшись на низких каблуках своих черных лодочек, она дернула подбородком. — Следуйте за мной.

Она не оставила ему выбора — да и, честно говоря, он боялся ослушаться — так что ошеломленный Лукас направился за ней. Совершенно ясно, что ей было знакомо его имя, но сказать, что это ее впечатлило, было бы равносильно утверждению, что Кинг Конг был простой гориллой, любящей высоту. Огромное преуменьшение.

Мгновением позже она остановилась у закрытой двери. Через толстое дерево в коридор просачивался шум голосов. Не оглядываясь на него, она распахнула дверь и замерла на пороге. Она не заходила, и он, не имея склонностей дразнить дракона у ворот, ждал вместе с ней.

Но затем он услышал знакомый голос и моментально забыл о ней. Забыл холодное приветствие. Забыл все, кроме этого хриплого, греховно-атласного голоса, с которым оператор секса по телефону заработал бы состояние.

Сидней.

— Таким образом, если постановление относительно ранений стражей было ложным, какую же цель преследовал Мизгивер, устанавливая такую систему убеждений, как думаете (прим. пер.: обсуждают книгу «Darkside Sun» Жослин Адамс)? — Сидней осмотрела кружок из около двадцати девочек-подростков, сидящих вокруг нее.

Некоторые девочки склонили головы над электронными читалками в своих руках, другие оглядывались по сторонам, вероятно, в поисках того, кто ответит первым.

Наконец, девчушка с потрясающим спектром разных цветов на волосах подала голос.

— Разделение. Так, они бы продолжили подозревать и бояться друг друга и никогда не выдали информацию о себе.

Сидней просияла.

— Очень хорошо, Анна. Кто-нибудь еще?

— Чтобы они оставались слабыми, — добавил более робкий голос.

Он поискал взглядом говорившего и обнаружил худенькую, маленькую девочку на периферии круга дальше всего от Сидней. Судя по ее расширившимся глазам и скорости, с какой она качала ногами, пребывание в центре внимания приводило ее в ужас.

— Без информации и единства они были слабее, и их было легче контролировать страхом и неизвестностью.

Сидней кивнула, улыбаясь этой девочке не очень широко, но нежно, как будто она понимала, чего стоило подростку набраться смелости и высказаться. Как будто она гордилась девочкой и ее усилиями.

— Именно, — сказала Сидней. — Отличная догадка, Лили.

Обсуждение продолжилось. Ни Сидней, ни девочки не заметили его с женщиной, застывших в проходе, подслушивая в месте, кажущимся книжным клубом.

Он не отводил — не мог отвести — глаз от Сидней. Он не видел ее уже три дня. Прошла уже неделя с того дня, как они встретились с ее отцом и Тайлером. Неделя с тех пор, как она въехала в его особняк в Бэк-Бэе, заполняя воздух дома своим присутствием. Хотя она пыталась избегать его — успешно, в большинстве случаев — он ощущал ее присутствие. Улавливал шлейф ее особого аромата, как только переступал порог дома по вечерам. Улавливал шум воды, когда она принимала душ... и представлял, какой скользкой и блестящей была ее кожа в тот момент. Ночевать с ней в одном доме и не иметь возможности провести пальцами по прямой линии ее спины, изгибу ее талии и округлости ее бедер было настоящей пыткой. Не иметь возможности обнажить и взять в руки изумительные округлости ее груди. Не имея разрешения трахнуть сладкую, горячую плоть меж ее ног, ощутить, как крепко она сжимает его член. Или влажный, голодный рот.

Он скрипнул зубами, его член запульсировал под молнией брюк, как будто требуя кое-чего, что за черт?

Что объясняло, почему он позвонил ей этим утром и сообщил, что получил приглашение на благотворительный прием, которое он, собственно принял. Он не мог вынести еще одного вечера с ней под одной крышей, соблазненный ее предложением. Сегодняшняя вечеринка послужит их первым появлением в свете в качестве помолвленной пары. А он мог дотрагиваться до нее, изображая безумно влюбленного, в то время как пристальное внимание публики обеспечит оправдание его поведению. Потому что прямо сейчас перспектива прижать ладонь к маленькой впадинке над ее безупречной задницей или вдохнуть аромат, гнездящийся в местечке позади ее уха... Ему потребуется еще больше его превосходной выдержки, чтобы удержать себя в рамках приличия.

Но когда Джеймс припарковался у здания, он ожидал... другого. Живя в Чикаго, он получил уйму внимания от чересчур усердных социальных работников-идеалистов и жадных до внимания светских людей, желающих стать следующей «Большой белой надеждой» для неимущих детей. Он мог различить на расстоянии сотни шагов и отпугнуть или рассердить с пятидесяти шагов. Но это так отличалось от того, что он увидел здесь.

Терпение, любовь и радость светились в ее улыбке, наполняли чувствами ее голос. Даже самый измученный уличный ребенок мог почувствовать ее искреннее удовольствие от работы с этими детишками. Даже он.

Что-то древнее и примитивное всколыхнулось в нем. Его инстинкт самосохранения. Интуиция никогда не направляла его в неверном направлении. И прямо сейчас его инстинкты кричали ему развернуться и бежать — не идти — к ближайшему выходу и оказаться где-нибудь подальше от Сидней Блэйк. Кричали, что она темная лошадка. Что она не та, кем кажется. Он не доверял тем, кого не мог прочитать, чьи мотивы он не мог уловить. По иронии судьбы, все, что люди знали о нем, было искусно созданной маской. Но, будучи так близко к успеху, он не мог позволить существовать неведомому. Особенно, если это неведомое играло такую важную роль в его победе. Разумно было бы отступить, перегруппировать и реорганизовать. Без Сидней. Просто уйти...

Он остался стоять в дверях.

— Хорошо, мы продолжим в понедельник.

Она улыбнулась, закрыв обложку читалки, и подняла взгляд. И замерла. Нежность исчезла из ее светло-карих глаз, а изгиб чувственного, мягкого рта затвердел. Вот так быстро появилась любезная, отчужденная светская львица. Часть его прокляла ее появление. Потребовала возвращения ранимой, достижимой женщины, которая говорила, смеялась и слушала девочек, внимающих каждому слову, что она произносила, как будто рассказывала о сияющих вампирах и полуобнаженных оборотнях.

Внезапно он понял, что стал объектом внимания двадцати одной пары глаз. Одна закрылась от него, другие любопытствовали. Черт, даже находясь перед столом, за которым сидели инвесторы и акционеры, он никогда не чувствовал себя так неуютно.

— Сидней, к тебе посетитель, — объявила его проводница, нарушая неловкое молчание. — Девочки, обед готов.

Комната заполнилась скрипом стульев и юными голосами, прежде чем поток детей хлынул наружу. До его ушей донесся шепот: «красавчик», «вот это Сидней отхватила» и «чееерт». Он подавил улыбку и взглянул на женщину, все еще стоящую рядом с ним, которую проходящие мимо девочки приветствовали как мисс Иоланду. Уголок ее рта дернулся, будто бы сдерживая улыбку.

Когда последняя девочка исчезла в коридоре, мисс Иоланда кивнула, направляя свое внимание куда-то позади него. Ему не нужно было оглядываться, чтобы знать, что там была Сидней. Ее характерный аромат жимолости и солнца объявил о ее приближении, словно труба глашатая. Аромат, который он вряд ли будет воспринимать, не ассоциируя с ней, этот аромат напомнил ему золотые лучи света на коже с ровным бронзовым загаром. И босые ноги, приводящие в беспорядок и мнущие свежескошенную траву, окруженную живой изгородью из миленьких белых, будто гофрированных цветов.

И сладкий грех, которым и была Сидней Блэйк.

— Сидней, — проговорила Иоланда, ее пристальный взгляд не отрывался от него, когда она обращалась к девушке. Ее немигающий изучающий взор на долгий момент остановился на его шраме, но, в отличие от бесцеремонного любопытства, к которому он привык, ее открытое исследование не обидело его. Вероятно, потому что она, казалось, фиксировала в памяти каждую его черту, на случай, если позже ей понадобится охотиться на него. — Желаю хорошо провести время. Было приятно познакомиться, мистер Оливер.

— Она пугает меня, — протянул он, как только ужасающая пожилая женщина вышла в коридор, где не могла его услышать.

— Иоланда? — Сидней фыркнула. — Она и ее сестра Мелинда являются директорами центра. Возглавляя от восьмидесяти до ста девочек-подростков за раз, она должна немного... эм, — она легко усмехнулась, — внушать страх. Но она любит детей, и они это чувствуют.

— Как и ты, — пробормотал он, наконец, поворачиваясь к ней. — Они и твою любовь чувствуют.

Какое-то чувство мелькнуло в ее глазах, прежде чем ее ресницы опустились, пряча его от него. Раздражение, запаленное нетерпением и бессилием, вспыхнуло в его груди. Она не должна ничего скрывать от него. Ее мысли, ее чувства, даже ее преданность, которую она хотела отдать старику, не заслуживающему этого или ее, в целом. Он желал каждую ее часть — желал, чтобы она отдала себя ему.

Откуда же это взялось? Свирепая потребность обладать, владеть. Требование.

Еще одна секунда — и он бы начал бить себя в грудь, рыча: «Я Тарзан. А ты чертова Джейн».

Нахмурившись, он дернул подбородком в сторону опустевшего класса.

— Как давно ты здесь волонтер?

Она пожала плечами.

— Пару лет.

— Пару лет? — повторил он. — Не помню, чтобы центр был включен в биографию семейства Блэйк по программе аукционов.

Не говоря уже о том, что, когда он собирал сведения о ней ради своего плана, он добыл информацию о советах и комитетах, где она заседала, на случай, если можно будет это использовать для его выгоды. Видимо, один из них он упустил.

Снова это — что-то — мелькнуло в ее глазах. И опять оно ускользнуло от него.

— Думается мне, это не так сексуально, как лига юниоров.

Он не знал, что удивило его больше: язвительность в ее голосе или то, что ему это показалось чертовски привлекательным. В конце концов, впрочем, причина была не так уж важна. Тот факт, что она удивила его, смущал и сбивал его с толку. Нервировал его.

Он шагнул вперед, и она попятилась вглубь комнаты, взгляд, обращенный на него, стал настороженным, острожным. Затем, как будто осознав, что отступает, она остановилась, вздернула подбородок и скрестила руки. Противоречащие жесты — вызов и самозащита — как наковальней ударил его. Сильная, но хрупкая. Сдержанная, но нежная. Смелая, но покорная. Гордая, но скромная.

Раскрыть секреты зоны 51 (прим. пер.: военная база в США, удалённое подразделение военно-воздушной базы Эдвардс) было бы легче, чем расшифровать загадки и двойственность Сидней Блэйк.

— Ты, — прорычал он, приближаясь, — полна секретов.

Она наклонила голову и протянула руку.

— Привет, горшочек, — протянула она. — Я чайник (прим. пер.: образное выражение, дословный перевод «сам такой»).

Похоть пронзила его тело, будто зубчатая молния прорезала гряду грозовых туч. Резко вдохнув, он взял ее лицо в руки и провел большим пальцем по пухлому изгибу ее нижней губы. Другой рукой он схватил ее бедро, крепко удерживая на месте, не позволяя убежать.

— Говорил ли я, как люблю твой ротик? — мурлыкнул он. Ее порывистый вздох подстегнул его придвинуться еще ближе. Заставил его проглотить собственный вдох, ощутив ее на своем языке. — Обожаю. Одна из первых вещей, что я заметил в тебе. Твой прекрасный, широкий, дьявольски сексуальный рот. Я задавался вопросами ночи напролет... каково это ощутить твои губы на моей коже? Как они будут выглядеть, растягиваясь для меня, принимая меня? Как много ты сможешь вобрать?

Огонь пробежал по его нервам, венам, превращая его в долбаного человека-факела. Нуждаясь в более глубоком, тесном прикосновении, он прижал нежную плоть ее губ к ряду ее зубов. Изучил ее в поисках знаков дискомфорта. И спросил себя, стоит ли отпустить ее или потребовать большего.

— Я целовал тебя. Я знаю, какая ты на вкус, и это только усугубляет мою нужду. Заставляет меня желать большего.

Комната наполнилась их резким дыханием. Так близко она не могла спрятаться за своей маской отчужденности. Не могла скрыть желание, темнеющее в ее глазах. Не могла замаскировать румянец, проступивший на ее патрицианских скулах. Низкий стон вырвался из его горла, когда он опустил голову...

— Это так ты хочешь заткнуть меня?

Холодное, неожиданное обвинение охладило его быстрее, чем январский ветер Чикаго.

— О чем ты? — поинтересовался он, отдернув руку от ее лица, будто обжегшись.

Хотя жар возбуждения все еще окрашивал ее золотую кожу, голос был наполнен холодом, резким, как и ее слова.

— Если я открою рот без разрешения, — усмехнулась она, изгибая губы в горькую карикатуру на улыбку, — сможешь ли ты поставить меня на место без унизительных, вульгарных слов? Пристыдить меня, чтобы я замолчала?

— Во-первых, — проговорил он, понижая голос и позволяя пульсации потребностей его члена вибрировать в его голосе, — ты можешь обманывать себя, если от этого чувствуешь себя лучше, но твое тело выдает тебя каждый раз. Тебе нравятся мои вульгарные слова, дорогая. Возможно, слишком сильно, поэтому ты и пытаешься кастрировать меня на словах сейчас. Тебе стоит понять одну вещь.

Он опустил голову, пока их носы не столкнулись и его губы не искупались в тихом, ускоренном дыхании, срывающемся с ее губ. Твердая длина его члена прикоснулась к ее животу, но он не отступил, не притворился, что она не заставляет его тело твердеть до состояния чертовой статуи. Она тоже не отодвинулась. Ее сила и упрямство лишь сильнее разожгли его пламя.

— Да, я бываю жестоким, неумолимым, отвратительным манипулятором. Но я не шучу с сексом.

Это была одна из двух частей его жизни, по поводу которой он не лгал — второй был бизнес. Он очень часто видел, как его мать использовала собственную сексуальность, чтобы контролировать его отца и других мужчин, чтобы самому использовать секс как оружие или средство. Она не могла понять, как глубоко ранило подобное обвинение.

— Если я говорю, что хочу тебя, то это правда. Нет никакого обмана, никаких скрытых мотивов. И, милая... — он отодвинулся, окидывая взглядом ее тело — эротическую мечту — облаченное в обманчиво закрытый свитер с V-образным вырезом и джинсы. Покачав головой, он снова посмотрел ей в глаза. — Я хочу трахать тебя, пока ни один из нас не сможет двигаться.

Глава 9

Я хочу трахать тебя, пока ни один из нас не сможет двигаться.

Будто бы нескончаемо наматывались на катушку в голове Сидней. Или, быть может, ее разум все продолжал и продолжал прокручивать это грубое эротическое заявление. Скорее всего, первое. Она заерзала на черном кожаном сидении лимузина, снова задрожав через почти сорок пять минут после отъезда из общественного центра. Потому что в своей резкой, «мне-плевать» манере Лукас четко обозначил эффект, который он производил на нее. Жесткое, откровенное признание в собственной похоти, и что он представлял их вместе: «Как они будут растягиваться, принимая меня? Как много ты сможешь принять?» потрясло ее до мозга костей. Буквально. Ее естество дрожало, сжималось и набухало, будто бы готовясь к тому, чему упрямо сопротивлялся ее разум. Даже сейчас, сидя в лимузине напротив его крупной фигуры, вдыхая его свежий аромат, ей было больно от ноющей пустоты между ее бедрами.

Черт бы его побрал!

Паника нахлынула на нее, подобно наводнению. Поддавшись его шантажу, она была уверена, что сможет выйти из их соглашения невредимой. Что она сможет изображать приятное, довольное лицо на публике, которое она научилась держать с самого детства. А в их доме она бы смогла прожить этот год, как эту неделю, будто бы два корабля, лавирующих и не сталкивающихся друг с другом. Она убедила себя, что поцелуй в офисе был лишь помутнением разума, исключением, и что секс с ним окажется похожим на тот, что был у нее прежде. Приятным, но не вот этой жадной, безумной похотью, охватывающей ее всякий раз, когда он оказывался рядом.

Абсурд.

Лукас даже не поцеловал ее. Лишь притронулся и прошептал желаемые им неприукрашенные, точные детали. Она. Под ним. Над ним. Сокрушенная особым удовольствием, которое мог доставить только он.

И если она позволит себе потеряться в его всепоглощающей похоти, быть отмеченной ею — забыв о цене — через год она будет именно такой. Абсолютно и полностью сокрушенной.

Свободной от вины. Университета. Независимости. Свободы.

Вот, что ожидало ее по истечению года их соглашения о «сотрудничестве». Пока она будет помнить об этих вещах, она не будет колебаться. Не поддастся на обманки, типа страсти или любви.

— У меня есть кое-что для тебя.

Она резко перевела взгляд от окна и неясных очертаний дорожного движения за ним на загадочного, чувственного и опасного мужчину по соседству. Он отложил в сторону планшет, в который уткнулся, как только они расположились в роскошном авто, позволяя ей вдохнуть свободно впервые с тех пор, как она увидела его в проеме дверей в общественном центре. После многих лет игнорирования ее отцом в пользу бизнеса, она привыкла, что дело всегда будет главной заботой, нежели она. В какой-то странной и извращенной манере такое знакомое игнорирование себя другим человеком, успокоило ее. Но сейчас его пронзительный бирюзовый взгляд сфокусировался на ней, сосредоточив в себе весь его характер и силу.

Собирая свое спокойствие щитом, она изогнула бровь в молчаливом вопросе. Его пухлые губы сжались, будто его раздражил этот жест. Не отрывая от нее своего пристального взора, он запустил руку во внутренний карман своего пиджака. Секундами позже он вытянул ладонь с маленькой черной коробочкой, красующейся на ее центре.

Не в силах сдержать мелкую дрожь в пальцах, она схватила бархатный чехол. Помолвочное кольцо.

— Лукас, я...

Но в горле собрался комок эмоций. Она не ожидала получить кольцо, хотя и следовало, учитывая, что они собирались пожениться. Но для нее это украшение символизировало долг, единство и уважение. Может, она и не любила Тайлера, но у них были одинаковые ценности. С Лукасом же она подписала контракт шантажом и чернилами.

Но...

Но, как только он открыл коробочку, неожиданно нежно взял ее руку и скользнул кольцом по ее пальцу, у нее перехватило дыхание.

Огромный ярко-желтый бриллиант бутоном розы цвел, окруженный белыми бриллиантами поменьше, и золотом. В отличие от кольца Тайлера — элегантного, изящного и безупречного для светской львицы, коей являлась дочь Джейсона Блэйка — это кольцо говорило о страсти, жизни, о ней. Как если бы его мозг выбирал украшение, которое она бы полюбила, а не кричащий предмет роскоши, призванный вызывать охи и ахи.

Она моргнула, потрясенная внезапным жалом слез. Хватит. Глупо быть тронутой кольцом, раз уж помолвка, которую оно представляет, является фарсом. Так по-настоящему. Только бы сейчас ее желудок перестал делать кульбиты, как будто она получила форменную куртку капитана футбольной команды в старшей школе.

— Спасибо, — прошептала она. — Оно прекрасно.

Самая прекрасная вещь, которую я получала. Она сжала пальцы в кулак, будто бы ловя тепло кольца... или же не давая никому снять его с нее.

— Да, так и есть, — мягко согласился он.

Но эти изумительные глаза были сосредоточены не на кольце, а на ее лице. Он опустил голову, освобождая ее от сверкающего захвата его взгляда. Но, когда его губы раскрылись на ее руке, а его язык прошелся вдоль ее безымянного пальца, он бросил ее в новую тюрьму. В тюрьму с решеткой из пламенной потребности и замком, который мог открыться только от удовольствия, доставляемого его языком. Она задрожала, возбуждение неслось по ее венам, как река с медленным течением в жаркий летний день.

Его темные, удивительно мягкие волосы упали на его лицо, лаская ее кожу, а он обернул язык вокруг кончика ее пальца, легко посасывая его. Господи Иисусе. Как если бы тонкая проволока соединяла ее руку и ее естество, каждое движение языка отзывалось эхом между ее ног, заставляя плоть набухать и увлажняться. Ловко перевернув ее ладонь, он медленно опустил губы, целуя чувствительную кожу. Она захныкала, извиваясь, пытаясь увернуться от этой греховной ласки... или приблизиться к ней. Его хватка усилилась, отказываясь выпускать ее из этой пытки. Кончик его языка рисовал невидимые узоры, подбрасывая дрова в огонь ее желания, горящего в ее животе и немного ниже. Господи Боже. Кто бы мог подумать, что нежная кожа меж ее пальцев, находящаяся под его пристальным вниманием, была эрогенной зоной?

— Здесь только ты и я, — проговорила она, слова застревали между ее губ, затрудняя дыхание. — Возможно, тебе стоит припасти такое шоу для бала, когда у нас будут зрители.

Ресницы Лукаса приподнялись, и она почти зарычала, увидев печать голода на его резких чертах. Густые, темные водопады волн и завитков обрамляли острые углы и черты его лица, подчеркивая желание, горящее в бирюзовом взоре, который, казалось, разрезал бессмыслицу ее реплики. Сжав пальцы в кулак, она отняла свою руку и постаралась убедить себя, что трепыхание в животе было раздражением, а не женским возбуждением от осознания, что он позволил ей отодвинуться. Они оба понимали, что, если он хотел и дальше касаться ее, он бы продолжил открывать новые точки возбуждения на ее руке, как в эротической версии экспедиции Льюиса и Кларка.

Натянув маленькую полуулыбку, он отклонился на свое сидение. Эта маленькая усмешка ничуть не отвлекала от чувственной полноты его губ. И совсем не успокаивало возбуждения, все еще искрящегося в ней. Наоборот, она хотела прыжком преодолеть пространство, разделяющее их, оседлать его крепкие бедра и вторгнуться в его рот. Захватить его. Приручить.

Но именно ее ошеломляющее желание и удержало ее прикованной к сидению, наносить вербальные — и отчаянные — уколы.

— Это третий раз, — он сделал паузу, — когда ты ставишь меня на место. Новости о хищениях твоего отца, разорванная помолвка, брак со мной, — все это ты восприняла спокойно, не теряя ни грамма этого чертового самообладания Блэйков. Но любые упоминания секса, любое прикосновение, не являющееся вежливым или приятно-аккуратным, превращают твой язык в острый клинок. Чего же ты боишься, Сидней? Секса?

Секса? Нет, не секс пугал ее. А то, что он заставлял ее чувствовать — терять контроль, быть незнакомкой в собственном теле — вот, что до ужаса пугало ее. То, что он сделал бы с ее телом, не было бы просто сексом. Это было бы чем-то более взрывным, диким и жестким. А после, он бы оставил ее, цепляющуюся за зубчатые скалы, как потерпевшую кораблекрушение. Измотанную. Опустошенную. Потерянную.

— Конечно, нет, — ответила она. — Неужели тебе никогда не приходило в голову, что мне не нравится, когда ты говоришь со мной, как с теми женщинами, с которыми встречаешься и отбрасываешь? Я твоя невеста, скоро стану твоей женой, а не очередная красотка месяца, чье имя ты даже не вспомнишь через мгновение, которое займет ее исчезновение из твоей постели.

Его бровь высоко выгнулась.

— И как же ты узнала с кем я — как ты выразилась — встречаюсь и отбрасываю? — он оперся предплечьем на ногу и подался вперед, его внимательный взгляд сиял ноткой юмора и чего-то более темного. Голодного. — Ты проводишь надлежащую проверку, дорогая? Потому что я с радостью отвечу на все вопросы относительно моей сексуальной жизни.

Она фыркнула. Дьявол, наверное, выменивал души, используя такую же притягательную, соблазнительную интонацию.

— Нет, спасибо. Я думаю, что смогу жить без этих мысленных образов.

Его низкий смешок проник под ее платье и опустился на кожу нежной лаской.

— Отвечая на твой вопрос, да, я раздумывал, стоит ли тебя оскорблять, — его взор скользнул ниже, проходясь по глубокому V-образному вырезу совсем не скромного рубиново-красного платья в пол. Энергия его внимания почти обожгла ее кожу. И, как глупого мотылька к смертельному пламени, ее влекло к этому жару. — Но затем я заметил, как смягчились твои глаза, как ускорилось дыхание, как затвердели твои соски. Возбуждение, дорогая. Вот, что ты чувствовала. Жар. Спорю, что и влажность. Но оскорбление? И. Близко. Нет, — прорычал он. — И, для протокола, у меня нет никаких мысленных образов женщин до тебя. Все воспоминания заменили фантазии о тебе в моей постели, о твоих божественных изгибах, обнаженных для меня, моих рук и члена. О том, как ты примешь меня так глубоко в себя, что я не смогу найти выход из тебя.

— Хватит, — проскрипела она, ее тело набухло, сжалось, протестуя против пустоты, которую, она чувствовала на уровне инстинктов, мог заполнить и насытить только он.

— Ты отвергаешь мою откровенность. Это то, что Тайлер и другие мужчины, с которыми ты встречалась, будучи слишком лицемерными и консервативными, боялись предоставить тебе. Но они об этом думали, дорогая. Мужчина должен быть рожден без члена, если он может смотреть на тебя и не хотеть.

Унижение, гнев и грусть смешались в ней, его слова окунули ее в пучину суровой реальности и разорвали паутину желания, которую он так легко сплел.

— Ты ошибаешься, — заявила она, боль пульсировала в ее груди, как сигнальный огонь маяка. — Ты часто требуешь, чтобы я не притворялась. Ладно, не буду. Так что давай не будем притворяться, что тебе желанно во мне что-то, помимо моего, — ее губы изогнулись в горькой улыбке, — тела. Давай не будем притворяться, что я подхожу под шаблон привлекающей тебя женщины, давай не будем притворяться, что ты не такой же, как другие мужчины, разве что используешь менее приятные слова. Им были нужны деньги или отцовские связи, а тебе — месть. Никакой разницы. Все то же равнодушие. Все тот же бизнес.

Ярость рассекла черты его лица, превратив в остро заточенный камень, шрам разделил пополам бровь, став бледной отметиной на упругой коже. Прежде чем он ответил, распахнулась дверь лимузина, и появился водитель. С контролируемой грацией, не скрывавшей его гнев, Лукас вышел из автомобиля. В тот момент она ненавидела себя за то, что впитывает вид его мощных плеч и гибких мускулов под черной тканью его брюк.

Когда он обернулся и протянул ей руку, на нем уже появилась маска вежливости и сдержанности. Ни намека на злость, охватившую его черты моментами ранее. Вложив свою ладонь в его, она позволила вытянуть себя из относительной безопасности лимузина.

Испустив глубокий, тихий выдох, она изогнула губы в безупречную, любезную улыбку.

Да начнется же шарада.

***

Быть может, звездой и главным оратором вечера и был филантроп, игрок футбольного клуба «Нью Инглиш Патриотс», но всеобщее внимание было приковано к Лукасу и Сидней. С момента, как они зашли в зал, где проходил прием, их пара сразу же стала объектом шепотков, шутливых и лукавых намеков, а также тайных и нетайных любопытных взглядов. Хотя она бывала на благотворительных мероприятиях и роскошных балах, быть центром такого концентрированного внимания было чуждо Сидней. Звездой ее семьи был отец, следующей шла мать. Она же была лишь шестеренкой, маленькой деталью, которая входила в комплектацию колеса, но оставалась никем не замеченной. Эти... Эти непрерывные обсуждения и внимание ползли по ее коже подобно армии муравьев, желающих отобедать. А она была главным блюдом.

— Прекрати ерзать.

В самую последнюю секунду она остановила себя от того, чтобы бросить на Лукаса сердитый взгляд, вспомнив о жадном внимании, прикованном к ним, и ловящем каждый жест, слово и взгляд, чтобы посплетничать о них позже.

— Я не ерзаю.

Безупречно играя роль влюбленного без памяти жениха, он опустил голову и прижался поцелуем к гладким волосам, которые она закрутила в пучок на затылке. Парень заслужил «Эмми» за свое представление в их маленькой драме.

— А вот и нет, ерзаешь. Ты, как всегда, выглядишь прекрасно и царственно, — комплимент закончился тихим рычанием, когда его губы задели краешек ее уха, ласка и слова направили волну трепета по ее позвоночнику. — Но, клянусь Богом, если еще хоть один ублюдок пустит слюни на твою грудь, я устрою им чертов Чернобыль.

Пораженная, она оглядела свое платье. Глубокий V-образный вырез открывал внутренние формы ее груди, но завышенная талия, рукава в три четверти и широкая струящаяся юбка А-силуэта, не давали платью перейти в категорию «Что не следует надевать». Лукас проследил за ее взглядом, и его рот затвердел, а пальцы сжались на ее талии.

— Хотя было бы забавно, понаблюдать за этим, но я не думаю, что это поможет тебе втереться в определенные круги общества, — заметила она.

— Ты находишь мою неизбежную вспышку ярости по поводу какого-нибудь грубого болвана забавной?

Кончик ее рта дернулся.

— Немного.

И больше, чем немного лестной и приятной, хоть ее мозг и утверждал, что его показной собственнический инстинкт был великолепным действом на радость другим гостям. Но это понимание не мешало кульбитам в ее желудке от каждого прикосновения, каждой ласки, каждого прикосновения его губ к ее волосам, лбу или щеке. Страстные взгляды и жесты могли быть притворством с его стороны, но ее реакции — стайки бабочек, румянец, удовольствие — были искренними. Ее единственной, спасительной благодатью было то, что Лукас не знал, что она не такая великая актриса, как он.

— Лукас, — роскошная брюнетка в серебряно-черном платье в русалочьем стиле, который хорошо смотрелся только на худышках, скользнула к ним. Ее голубые глаза, обрамленные длинными ресницами, мельком прошлись по Сидней, быстро утрачивая к ней интерес. Улыбаясь Лукасу, она прижала руку к его груди, ее пальцы погладили лацкан его пиджака. — Я надеялась, что ты будешь здесь сегодня.

— Здравствуй, Каролина, — нежно обвив запястье, он опустил ее руку. — Каролина, позволь представить тебе Сидней Блэйк, мою невесту. Сидней, Это Каролина Дрезден. Она владеет несколькими бостонскими бутиками.

Женщина рассеялась тихим чувственным смехом.

— Ты подаешь это только как бизнес-сотрудничество, Лукас, но ведь мы... друзья.

Ни стратегическая пауза, ни нарочитая интимность в «друзья» не ускользнули от внимания Сидней. Ее грудь сдавило, живот скрутило в тошноте.

— Приехав, я услышала слушок, что ты помолвлен, но не поверила ему. Должна признать, это определенно сюрприз, — Каролина еще раз изучила Сидней, фиксируя каждую деталь, и легкая усмешка сообщила, что под сюрпризом женщина имела в виду Сидней. — Сидней Блэйк, — промурлыкала она, постукивая пальчиком по своей сочной нижней губе. — Дочь Джейсона Блэйка?

— Да, — смогла собраться с духом Сидней.

— Вот как.

В переводе: теперь все стало на свои места. Гнев и смущение хитрой дорожкой проползли в Сидней, создавая нору в ее сердце. Разумеется, эта женщина подумает, что ее отец был единственной причиной, почему такой шикарный, чувственный мужчина, как Лукас захотел бы Сидней. Что правда, повернутая так близко к ее предположению, ощущалась как пепел на языке Сидней.

Подвигом, который бы заставил Геракла сесть в углу и сосать палец, она смогла собрать свое хладнокровие — неважно, что оно было изношенным и изорванным, как старый платок.

— Что ж, думаю, следует вас поздравить, — сказала Каролина с удовлетворенной улыбкой кошки, которая съела целую стаю канареек. — В защиту моей дружбы с Лукасом, я бы с удовольствием приняла вас в одном из своих бутиков. Но, боюсь, мои дизайнеры шьют на менее… — она сделала паузу, — …рубенсовских женщин.

— Убери свои коготки, Каролина, — резко приказал Лукас.

Слишком поздно. Ее стрела пронзила цель. И поспешное извинение Каролины не смогла скрыть ее злобу и ее злобное удовольствие. Боль разошлась взрывом в Сидней, грибовидным облаком (при ядерном взрыве), расширяющимся с каждым вздохом, режущим как бритва. Да, ей уже приходилось выслушивать критикующие комментарии и двусмысленные комплименты. Но этот было другим. Этот было личным. Злым. И все из-за мужчины, стоящего рядом.

Первый раз в своей жизни она поблагодарила мать за самообладание, которое она прививала Сидней с тиранической настойчивостью. Расправив плечи, Сидней кивнула.

— Я ценю ваше предложение, — мурлыкнула она ровным спокойным голосом, ни на йоту не выдающим унижения, клокотавшего в ее груди. — Было приятно познакомиться, мисс Дрезден. А теперь, если вы позволите.

И не ожидая согласия или разрешения от Лукаса, она развернулась и, пробираясь через густую толпу гостей, направилась к выходу.

Ее роль в сегодняшнем отвратительном представлении была окончена.

Она ушла.

Глава 10

— Сидней.

Как только Сидней преступила порог особняка, и вошла в фойе спустя сорок пять минут после отъезда с благотворительного приема, жесткий, твердый голос Лукаса приказал ей остановиться, повиноваться. Часть ее, привыкшая к этому с рождения, хотела подчиниться, покориться невысказанному приказу. Но другая часть — обиженная, разгневанная, раненая часть — безмолвно говорила ему и его крайне высокомерному поведению иди к черту.

И бунтовская сторона ее натуры победила. Она не остановилась и продолжила подниматься по лестнице к своей временной спальне.

— Черт побери, Сидней. Подожди.

Аккуратная, но настойчивая хватка остановила ее на полпути. Она напряглась, выдернула руку из его захвата, а он ее отпустил. И все же она вскипела. Какого черта? Неужели он ничего не понял еще в лимузине, когда она заткнула и оборвала все его попытки поговорить? Чего ему надо от нее? Неужели быть обозванной толстой одной из его бывших любовниц было не достаточным развлечением сегодняшнего вечера? Рубенсовская. Пышная. Величественная. Она уже слышала все эти слова, — ее так называли. А эти мудрые эвфемизмы зачастую сопровождались рекомендациями результативных диет или имен пластических хирургов — светил в области липосакции.

После долгих лет комментариев о своей фигуре и весе ее кожа стала такой же толстой, как шкура слона. Учитывая, что ее мать была автором огромной порции таких замечаний. Но то, что случилось сегодня, было ужасно. И это произошло перед Лукасом.

Следы румянца проступили на ее груди и лице опять.

— Что? — она спустилась на ступеньку вниз и взглянула ему в лицо.

— Не веди себя как слишком чопорная дама, — велел он. — Нам нужно поговорить о сегодняшнем вечере.

Неужели? Поговорить о том, как они столкнулись с женщиной, которая во всех интимных подробностях знала, как он выглядел без одежды? Совершенно. Точно. Нет.

— Ладно. Как видно, новости о нашей скоропалительной помолвке широко распространились. Я думаю, своим появлением мы неплохо помогли ситуации. Ты очень убедительно изображал безумно влюбленного мужчину, что, мне кажется, помогло умерить пыл некоторых сплетников. Разумеется, нам понадобится еще несколько выходов, чтобы...

— Прекрати, — он притянул ее ближе. — Мне плевать, что люди подумали или не подумали.

— А тебе следовало бы волноваться об этом. Как бы мелко это не казалось, некоторые из них решат иметь ли им с тобой или твоим бизнесом дело, учитывая эту расторгнутую помолвку. Они расценят тебя как импульсивного и ненадежного. Что, если твоя личная жизнь является отражением того, как ты управляешь компанией, тогда они бы предпочли не...

— Ты прикрываешься этим фасадом снежной королевы, который тебе кажется надежной страховкой. Но я так легко не поддамся, — процедил он сквозь сжатые зубы. — Почему ты убежала?

Гнев застил ей взор, так что он виделся ей через смутную, багровую дымку.

— Убежала? Значит, это моя вина, что твоя бывшая — или кем для тебя была — злобная, невоспитанная, грубая...

— Сука. Сдается мне, ты вытанцовываешь вокруг этого слова, — подсказал он. — И, нет, я не виню тебя за ее поведение. Но я хочу понять, почему ты ушла, как будто сделала что-то постыдное. Неужели родители принижали тебя до такой степени, что ты считаешь, что заслуживаешь такого отношения?

Его вопросы ударяли близко к цели. Слишком близко.

— И что же, по твоему мнению, мне следовало сделать? — она опустилась еще на ступеньку, еще больше сближая их лица. — Схватить ее за волосы? Покатиться с ней по полу, царапая и щипая? А что в следующий раз, когда я встречу другую твою бывшую? А еще одну? А еще одну? Тогда мне следовало бы хранить боксерские перчатки в сумочке, на случай, если я буду конфликтовать каждый раз, сталкиваясь с женщинами, с которыми ты имел интрижки.

Она выговаривала ему, запустив руки в свои волосы. Кто была эта женщина, наносящая словесные удары? Она не узнавала ее — она ей не нравилась. Негодование и бессилие смешались в ядовитую смесь, кипящую в ее желудке. Она ненавидела терять контроль. Ненавидела эмоции, кружащиеся и сворачивающиеся внутри нее, делая ее слабой, уязвимой, открытой для его пристального изучения.

Несмотря на скандал, раздутый из их внезапной помолвки, сегодня мужчины выказывали свое уважение Лукасу, обращались к нему с почтением и восхищением. Женщины прожигали в нем дыры похотливыми взглядами. Его личная значимость не была привязана к имени или крови, бегущей в его венах. Он внушал уважение собственными заслугами и силами. А она? Она даже не получила уважения и любви от своего отца. Для Джейсона и Лукаса она была лишь вещью. Пешкой, направляемой по шахматной доске их мотивами и планами.

— Мы можем обсудить, как много женщин у меня было. Мы можем обсудить, как много из них были совершенно безликими, и как бы я хотел, чтобы таковых было больше. Мы можем обсудить, что мне нравились некоторые, но я, ни одну не любил, — она обернулась и увидела его там же, где и оставила, руки в карманах брюк, тяжелый взгляд зафиксирован на ней. — Мы можем обсудить все эти вопросы. Позже. Сейчас мне нужен ответ на мой вопрос. Потому что прямо сейчас только это удерживает меня здесь, на месте, от того, чтобы отправиться в дом твоего отца и свернуть его неблагодарную шею.

Лукас приблизился, напомнив ей о большой, темной камышовой кошке на охоте. Здравый смысл и инстинкт самосохранения кричали ей отойти, но опыт велел остаться на месте. Как и любой хищник, чувствующий страх, он использует свое преимущество, воспользуется ее слабостью. Ее слабость в предательской реакции на его близость, его аромат. Его слова. Его прикосновение. Особенно его прикосновения.

— Почему у меня есть ужасное подозрение, что ты веришь той ерунде, которую он нес в своем офисе?

Она опустила свой взгляд на сильную колонну его шеи. В какой-то момент поездки домой он снял галстук и расстегнул верхнюю пуговицу. Смуглая, гладкая кожа туго натянутая на мощном выступе его ключиц, и она изучала полосу плоти, как если бы на ней были нанесены все туманные ответы к Вселенной. Все, что угодно, только бы избежать его взгляда, проникающего очень глубоко.

— Каролина лишь высказала вслух то, что другие люди думают, — ответила она мягко. — Что ты женишься на мне только из-за моей фамилии, чтобы подобраться ближе к моему отцу и его связям, — вдохнув, она подняла голову. И почти опять решила отступить, опаленная бирюзовым пламенем, обращенным к ней. — Как и я, они, скорее всего, видели женщин, с которыми ты встречался. Ни одна из них не похожа на… — она приостановилась — …меня. Игра во влюбленность необходима, но не все поверят, что в твоей внезапно вспыхнувшей любви нет финансовых мотивов.

Она расправила плечи, вздернула подбородок. Для всего мира гордость, может, и считается грехом, но для Блэйков это достоинство. Необходимость. А прямо сейчас и единственное, что у нее осталось.

— Твоя цель — унизить моего отца лично и в бизнесе. Миссия наполовину завершена. К моменту нашей свадьбы на следующей неделе твоя вендетта осуществится. Важно ли кому или во что я верю? Изменит ли это твое мнение об этой помолвке? Этой свадьбе?

— Нет.

Незамедлительный, резкий ответ не должен был выбить воздух из ее легких. Лукас никогда не лгал ей о своих планах и ее роли в них. Его гнев по отношению к ее отцу трансформировался в ненависть. Его мотивы выступали за границы денег и общественного признания. Что? Неужели она ожидала, что он быстро свернет свою кампанию по мести и шантажу из-за ее чувств? Она почти рассмеялась. Это потребовало бы поместить ее желания, потребности и сердце перед его собственными планами. Но никто — даже ее родители — никогда этого не делали.

— Спокойной ночи, Лукас.

Она отвернулась, внезапно почувствовав усталость. Вес его пристального взгляда толкал ее в спину, заставляя желать укрыться от него. Завтра, когда защитный слой на ее эмоциях не будет таким тонким, почти прозрачным, она сможет посмотреть на него опять. Но не сегодня...

Твердая, плотная стена мускулов прижалась к ее спине, выбивая воздух из ее легких. Лишь крепкое объятие руки, обтянутой черным рукавом, не дало ей упасть. Жар лизнул ее спину и шею.

— Ты права, — промурлыкал Лукас в ее ухо, нежным тоном, противоречащим руке, обхватывающей ее талию... и твердой, толстой эрекции, прожигающую сквозь слои одежды. Она погрузила зубы в нижнюю губу, сдерживая стон и похотливое желание опуститься на эту стальную длину. — У меня никогда не было женщины, как ты. Они были безликими, безымянными, ничего не значащими для меня, но ты... Я не могу изгнать тебя из своего разума. Дорогая, секс был неплох прежде, но ничто не сравнится с этой чертовой примитивной потребностью, которая изводит меня денно и нощно. А ведь я еще даже не побывал внутри тебя. Один поцелуй, Сидней. Один поцелуй. Я не чувствовал, как ты трепещешь подо мной, ты еще не обвивала меня руками и ногами. И черт меня побери, если я не хочу этого. Нет, не делай так, — прошептал он. Ослабляя хватку на ее талии, он коснулся большим пальцем ее губы и высвободил ее из прикуса. — Так-то лучше, — он хмыкнул, потирая нежность ее плоти. — Позволь мне...

Он медленно запустил пальцы под ее пучок, возможно, давая ей время оттолкнуть его или разорвать объятие. Ее аккуратно уложенные волосы, распустились и расплелись под его пальцами, скользящими по ее голове, и он мягко оттянул ее голову. В этот раз она не смогла сдержать стон. Он выскользнул по своей собственной воле.

— Мне нравится этот звук. Это его ты пыталась сдержать? — он опять скользнул лаской по губе, которую она раньше зажала между зубами. — Почему? Ведь это, — он коснулся поцелуем уголка ее рта, — единственная искренность между нами.

Он отклонил ее голову еще чуть дальше и накрыл ее рот своим. Его рука вернулась на ее подбородок, надежно удерживая ее, чтобы проникнуть своим языком. Если его хватка была невероятно нежной и чувственной, поцелуй таковым не был. Он не просил и не дразнил. Он брал. И, Боже, она давала. Капитулировала. Покорилась. Когда его язык обернулся вокруг ее, требуя, чтобы она сделала так же, она сделала. Когда он сжал ее челюсть и медленно толкнулся внутрь и наружу, подражая тому, как его член проникал в ее естество, она задрожала и позволила ему это сделать. Когда он, изогнувшись, пробормотал «открой шире», прежде чем погрузился глубже, требуя больше, она послушалась.

Призрачная боль пронзила ее шею, когда он запрокинул ее голову еще дальше. Но она не сопротивлялась, не издала ни звука протеста. Потому что тогда он остановил бы это утопание в самом порочном, обжигающем желании, она когда-либо испытывала. А затем ощутила порыв прохладного ветра, борющегося с этим огнем.

Ошеломленная, она открыла глаза. Встретила его чувственный, потемневший взгляд.

Еще больше воздуха коснулось ее плеч, ключиц... ее груди. О, Боже.

— Подожди, — прошептала она, извиваясь в его объятиях.

— Шшш, — успокаивающе ответил он, скользя губами по ее челюсти. — Тише-тише.

Нет, она не могла... Его большие, теплые руки накрыли ее обнаженную грудь. Обхватили ее. Вожделение молнией пронзило ее, с шипением проносясь по ее венам и распаляясь меж ее ослабевших ног.

— Лукас, — прохныкала она, изгибаясь в его руках, откидывая голову на его плечо. Она в нерешительности потянула его руки, схватив за запястья. Она должна отбросить его руки, но сексуальное животное внутри нее велело притянуть его к ее плоти. Бросало ему вызов остановиться. — Пожалуйста.

Пожалуйста, не надо. Пожалуйста, не останавливайся. Она не могла озвучить того, чего сама не знала.

Но он, казалось, понял, по поводу чего воевали ее разум и тело, и твердо встал на сторону ее либидо. Издав сексуальный рык, который заставлял ее живот сжиматься и дрожать, он обхватил и сжал ее. У нее не было момента устыдиться веса своей груди размера С. Только ни тогда, когда его руки обернулись вокруг нее с такой легкостью и трепетом. Он скользнул большими пальцами по тугим, ноющим вершинам ее сосков, и удовольствие пронзило ее, как сильные порывы ветра. Она застонала, когда ее тело, влажное и нуждающееся, сжалось на призрачном члене, который ему так требовалось сжать.

— Такая чувствительная, — похвалил он, продолжая грубо ласкать ее кожу. — И красивая. Черт, какая же ты красивая.

Он обводил твердые вершинки пальцами, дергал и щипал их, пока она не начала извиваться в его руках. Отчаянно нуждаясь в более сильном и глубоком прикосновении, она накрыла его руки своими, приказывая ему дать ей больше. Его низкий смех отозвался эхом в ее ушах.

— Неужели ты можешь кончить только от моих рук на твоей груди и сосках, Сидней? — он ласково потянул бусины сосков, и она закричала, дрожа. — Думаю, можешь. А что насчет моего рта? Кончи для меня, Сидней.

Кончи. Давай же. Кончи.

Ее плоть отозвалась оглушительным «да, черт побери» на это вкрадчивое, эротическое приглашение, но ее сердце и разум выдали предупреждение. Потому что с чем она останется, если подчинится? Они даже не были еще женаты, а она уже сдавалась тому, что, как поклялась, не должно было случиться. Не секс — она согласилась на секс в брачной постели. А ее эмоции, ее страсть. Она пообещала себе, что выйдет из этого контракта с нетронутой душой.

Не сегодня. Она не могла сдаться, когда все еще была обижена и уязвима после вечеринки. Сегодня она не была достаточно сильной, чтобы проснуться в его постели с брешью в своей обороне.

— Нет, — проскрипела она, вкладывая весь свой страх и смятение в последний выпад. Секундой позже его руки упали с ее тела, освободив ее. Удивив ее.

Она не раздумывала над его немедленным согласием, просто воспользовалась им. Плохо слушающимися пальцами она натянула платье на плечи, прикрывая свое тело. Она не обернулась, боясь, что, увидев голод, отпечатавшийся на его резких чертах, она изменит свое решение и позволит ему утащить ее в бездну удовольствия, из которой она сможет выбраться лишь оборванной и потерянной.

Образ ее матери дрогнул и укрепился в положении. Не холодная красота Шарлен, а болезненная тоска и горькое принятие положения, когда она видела, как ее муж отдаляется. Тоска, потому что мать обожала его. Горечь, потому что она знала, что «бизнес-встречи», на которые он уходил, были встречами с молоденькими вертихвостками, с которыми он изменял. Если в течение года Сидней не будет беречь свое сердце, по окончанию срока она превратится в точное отражение своей матери — бесчувственная, злая, томящаяся по не любящему ее мужчине.

— Извини, — прошептала она, цепляясь за перила. — Я не могу.

А потом она убежала вверх по лестнице.

Убежала от него.

Убежала от всепоглощающей страсти, что он разжег в ней.

Убежала от себя.

Глава 11

Сидней вдохнула. Выдохнула. Повторила свои действия.

Нет, не получилось.

Ее сердце все равно металось в груди, как плененный дикий зверек.

День ее свадьбы.

О Боже. Она ухватилась за сияющие перила и глянула на извивающийся пролет лестницы, ведущей вниз со второго этажа, как будто она превратилась в заминированный лабиринт, как в фильмах про Индиану Джонса. А она должна преодолеть его в ближайшие шестьдесят секунд, чтобы предстать перед своим женихом.

Ее жених. Мужчина, которому она отдаст свое тело, сердце и верность. Мужчина, который втянул ее в дьявольскую сделку, именуемую браком. Мужчина, который принудит ее лгать перед друзьями и священником.

Они оба отправятся в ад.

Снизу раздались благозвучные первые ноты «Сюиты для виолончели №1» Баха. Пришло время ее выхода, время спуститься по лестнице, пройти к алтарю. В ее животе снова все перевернулось.

Ты сможешь это сделать. Ты уже так далеко зашла. Ты делаешь это ради своего отца, он этого заслуживает.

Сделав очередной глубокий вдох, она сделала первый шаг своего шествия в качестве невесты. Шум в ее ушах прочти полностью перекрыл звуки музыки, когда она приблизилась к входу в парадный зал особняка. Пространство комнаты освободили от мебели и превратили в импровизированную часовню, заполненную по обеим сторонам от алтаря украшенными лентами стульями для их гостей, которых было около тридцати, высокими канделябрами и цветами. Белая ковровая дорожка, расстеленная в проходе, вела ее к будущему мужу, как желтая кирпичная дорога вела Дороти к Изумрудному городу.

Вцепившись в свой букетик — сжимая его изо всех сил, на самом деле — она отважилась заглянуть в зал. Ее сердце подпрыгнуло от радости. Ее отец и мать сидели в первом ряду. Она не говорила ни с кем из них, с тех пор как ушла из дома, но они все же пришли.

Ох, Господи Иисусе. Влага улетучилась из ее рта, а бабочки спешно эвакуировались из живота, уступая место хищным птицам. Что я делаю? Я не смогу...

Она подняла голову и впервые заметила его.

Птицы в ее животе успокоились. Комната и гости исчезли, а мир, умолкнув, замер в ожидании.

Его бирюзовый взгляд столкнулся с ее — и отказался отпускать. Необычное тепло зародилось в ее груди и пронеслось по ее телу. Она должна была чувствовать гнев, обиду, ужас — любой спектр эмоций. Однако, как только она начала свое шествие по проходу, направляясь к этому невозможно красивому, мужчине со шрамами, который ожидал ее, излучая безмолвную силу, ее наполнило чувство, которое она не могла — боялась — определить.

А когда он протянул ей руку, она, не сомневаясь, вложила свою в его.

Она не доверяла ему. Не любила его. В сущности, не знала его. Но в этот момент она не могла представить никого другого на этом конце ковровой дорожки.

Ах. Ужас в ней все-таки присутствовал.

Короткая церемония пронеслась со скоростью света. Вскоре священник велел им повторять за ним. Она не запнулась, произнося свою клятву, и для своих ушей она звучала вполне убедительно.

Почти конец. Мы почти закончили.

— Лукас подготовил особую клятву для своей невесты, — объявил пастор, кивая.

Сидней едва не подпрыгнула от удивления. Он что? Зачем? Это не была типичная церемония для любящих друг друга людей. С чего бы ему?..

— Сидней, — начал он. Его глубокий голос был одновременно громким и интимным, как будто звуча только для ее ушей. — Я знаю, наши отношения не совсем... обычные. Я знаю, что принять меня и нас стало для тебя жертвой и прыжком в неизвестность. Сегодня я обещаю, в присутствии твоей семьи и друзей, что этот прыжок ты совершишь не одна. Начиная с этого дня, все время, что мы будем вместе, я клянусь, ты никогда не будешь одна опять. Я обещаю защищать тебя, обеспечивать тебя, давать тебе приют и посвятить каждый день нашего брака тому, чтобы доказать тебе, какая ты прекрасная и особенная. Какая ты желанная.

Слезы, незванные и горячие, обожгли ей глаза. Их гостям она, скорее всего, показалась переполненной эмоциями невестой, тронутой обетом любви своего жениха. Но они не понимали скрытого смысла. Это... это сообщение, обернутое в красивые слова, действительно что-то значило для нее — в отличие от традиционных клятв — потому что оно было искренним. Не было обещаний любви или слов про «только смерть разлучит нас». Лишь его обещание почитать ее. Уважать ее.

Будучи мужем и женой только на год, этого было достаточно.

— Лукас, — она замолчала, но вспышка удивления и, возможно, удовольствия в его глазах придали ей смелости продолжить. — Ты появился... так неожиданно в моей жизни, — она не могла сдержать маленькую улыбку, упоминая нечто, имевшее особый смысл только для них. — Сегодня я обещаю, что стану женой, которая тебе нужна, и не предам тебя. Пока мы будем вместе, ты не тоже не будешь один.

Она протянула кольцо, зажатое в ее руке.

— Этим кольцом я закрепляю наш брак.

***

Он стал женатым мужчиной.

Даже принимая поздравления от очередного гостя, приглашенного на их церемонию для узкого круга, он искал женщину, ответственную за простое, но изящное превращение первого этажа его особняка в свадебный зал.

Сидней Блэйк. Уже Сидней Оливер.

Его жена.

Дрожащие красные, оранжевые и золотые листья за окном, занимающим всю стену, создавали потрясающий фон для его невесты, разговаривающей с Терри Хенли, финансовым директором «Корпорации Блэйк», и ее крестным отцом. Плечи, которые Лукас обнажил и целовал всего неделю назад, сияли как мед. Шелковое с кружевом платье без бретелек обхватывало ее грудь и талию, а ниже струилось по ее бедрам, заканчиваясь шлейфом. Ее густые пряди карамельного цвета, переплетаясь, были собраны в свободный хвост и казались такими мягкими... романтичными.

Чертовски хороша.

Жестокая решимость наполнила его грудь, как огромный камень темный, бездонный колодец. Он строил интриги, угрожал и шантажировал, чтобы добровольно заковать себя в долг, который ненавидел.

Но Лукас не был ослеплен любовью или самоотречением. У этого союза была одна единственная цель. И хоть он и хотел — страстно вожделел — свою жену с нуждой, граничащей с безумием, ровно через год он отпустит ее. До разработки своего плана он не собирался жениться. Опыт научил его, что любовь, честность и верность были лишь недостижимыми мечтами в мире, где власть принадлежала деньгам, силе и брачным договорам. Раз уж Сидней стала его женой не из-за его личности или состояния, то и шантаж не был крепким фундаментом для брака.

— Для человека, который только-только обрел супружеское счастье, ты выглядишь не очень-то счастливым.

Лукас метнул быстрый взгляд на Эйдана, появившегося сбоку.

— Закройся.

Его друг пожал плечами и сделал глоток из бокала с шампанским.

— Сидней отлично постаралась. Особенно, учитывая, с чем ей пришлось работать. Ну, ты знаешь, недостаток времени, дела, которые решаются в последнюю минуту... шантаж.

— Эйдан, — прорычал Лукас.

— Ладно, ладно, — протянул тот, поднимая свободную руку, капитулируя. — Твоя клятва была по-настоящему прекрасна.

Эйдан выгнул бровь, будто ожидая от него ответа или реакции. Лукас уставился на друга, сохраняя молчание. Эйдану придется ждать очень долго, чтобы чего-то добиться. Даже себе Лукас не мог объяснить, почему он написал эти слова прошлой ночью. Черт, он и не хотел анализировать свои мотивы.

Еще он не хотел зацикливаться на том, как его потрясло ответное заявление Сидней.

— Хорошо, я не буду приставать, раз уж это день твоей свадьбы, — Эйдан изучил зал, и его темно-русые брови сошлись в хмурой гримасе. — Мне казалось, ты сказал, что отец Сидней отрекся от нее, — заметил он. — Но он здесь.

Да, Джейсон и Шарлен пришли на их свадьбу. Они даже приклеили фальшивые улыбки и казались абсолютно счастливыми за выбор своей дочери.

— Хотелось бы верить, что их намерения исключительно альтруистичны, но почему-то я не могу себя в этом убедить, — протянул Лукас.

— Хммм, — Эйдан замолчал, переключив свое внимание на Сидней. — По крайней мере, кажется, она рада их появлению. Думаю, это единственное, что имеет значение. Ни одна невеста не должна грустить в день своей свадьбы.

И правда, в глазах Сидней блестело удовольствие, когда она заметила их, спускаясь по лестнице и заходя в гостиную. В тот момент ее лицо осветилось восхитительной, искренней улыбкой — не той отвратительной, равнодушной, холодной карикатурой, которую она обычно натягивала — это стоило знания, что ее родители вероятнее всего пришли, чтобы спасти незапятнанный образ идеальной семьи, но не ради нее самой.

— Вспомни солнце... Кажется, твой новоиспеченный тесть хочет тебе что-то сказать, — напряжение охватило фигуру Эйдана и ожесточило его черты. Большинству людей он представал как приветливый, беззаботный плейбой, но лишь некоторые могли видеть мужчину, которого жестокие и безжалостные улицы Чикаго заточили до остроты бритвы. — Хочешь, чтобы я остался? — спросил он, пока Джейсон шел к ним, здороваясь с гостями, будто бы он был хозяином мероприятия и гордым родителем невесты.

Ярость и ненависть, все время кипевшие в глубине, поднялись и нахлынули на Лукаса горячими, свирепыми волнами. Вот какое действие производил на него Джейсон.

— Нет, я в порядке, — ответил он ровным голосом. — Но спасибо, — он хлопнул Эйдана по плечу.

— Хорошо, — тот поднял свой бокал для очередного глотка, но его глаза, суженные и сверкающие, остались на Джейсоне. — Я пойду очаровывать твою жену.

Лукас фыркнул, прежде чем вдохнуть и встретиться лицом к лицу с мужчиной, подарившем ему цель жизни — возмездие.

Отец его новоиспеченной жены.

— Лукас, — громкое, веселое приветствие Джейсона отозвалось скрежетом в его ушах. Особенно, когда лишь один взгляд в ледяные карие глаза выявил ненависть, по силе соперничающую с его собственной. — Мои поздравления и добро пожаловать в семью, сынок.

Он схватил Лукаса за руку, притягивая его ближе для быстрого, жесткого объятия, в то время как желудок Лукаса протестовал против слова «сынок». Он до смерти надеялся, что на кухне можно найти какой-нибудь щелочной раствор. Обычное мыло и вода не смогут отскрести толстый, грязный слой лживости Джейсона.

— Я рад, что вы и ваша жена смогли прийти сегодня, мистер Блэйк, — вежливо ответил он.

— Мы бы ни за что не пропустили такое большое событие в жизни Сидней. Если она счастлива, то и мы счастливы. И не надо таких глупостей, как мистер Блэйк. Теперь мы семья. Пожалуйста, зови меня Джейсон.

Господи Иисусе, со всей этой ерундой, извергающейся из него, этому человеку стоит баллотироваться в президенты. Джейсон склонил голову.

— Не возражаешь, если я оторву тебя от вечеринки на минутку? Я хотел бы с тобой кое о чем поговорить. Наедине.

— Конечно, — согласился Лукас.

Ощущая кожей вес интереса к ним двоим, он вывел Джейсона из гостиной и привел на садовый уровень особняка, который он превратил в кабинет, домашний офис и библиотеку. Он направился к забитому под завязку бару.

— Могу я предложить вам напиток, Джейсон?

— Хватит нести чушь, Оливер, — рявкнул тот.

Вздохнув, Лукас плеснул немного бурбона в бокал и вернул пробку в графин.

— Полагаю, время любезностей закончилось? — издевательски спросил он.

— Я был очень занят с тех пор, как вы с Сидней появились в моем офисе с вашим маленьким объявлением, — он выплюнул последнее слово с перекошенным от отвращения лицом. — Вырос в Южной части Чикаго у Дункана Оливера, твоего дяди-строителя. Попал в Университет Чикаго, благодаря заработкам на стройке вместе с дядей. Через три года окончил университет с дипломом с отличием и степенью бакалавра по финансам, а еще через два года получил степень магистра бизнес-администрирования. Основал свое дело в двадцать один. Купил свое первую компанию под эгидой «Бэй Бридж Индастриз» в двадцать четыре. Заработал свой первый миллион в двадцать пять. Блестящий и грозный бизнесмен. Реальная, прекрасная, вдохновляющая история «из грязи в князи».

Лукас молчал, пока Джейсон перечислял факты его личной и профессиональной жизни, которые можно было найти в любой брошюре их компании или газетной статье. Более темные детали его истории были надежно спрятаны под множеством слоев лжи, документов и взяток, Джейсону пришлось нанять Шерлока Холмса, чтобы раскопать правду о личности Лукаса. И все же... тревога шевельнулась в нем. Этот человек способен на все, что угодно.

— Не это ли делает нашу страну такой замечательной? — Лукас изучал Джейсона поверх своего бокала. — Усердно работая со всей своей четностью и решимостью, человек может осуществить все свои мечты.

Как и отец Лукаса, Джейсон получил свое состояние в наследство. Но, в отличие от Роберта Эллисона, Джейсону этого было мало, пока он не украл репутацию, деньги и жену лучшего друга, чтобы приумножить свое богатство. Честность? Знания, которыми Джейсон обладал об этом качестве, можно было бы засунуть в задницу комара, и там все равно осталось бы много место.

— Мне следует стыдиться своего прошлого?

— Мальчик, родившийся ни с чем, всегда будет желать большего. Особенность такого мальчика в том, что, в конце концов, он становится мужчиной с такой же ненасытной жаждой лучшего, быть лучше. А там, где не сможет помочь его происхождение, он будет использовать деньги или людей.

Лукас отхлебнул янтарного напитка и почувствовал жжение на языке и в горле. Она отвлекла его от боли, питаемой его яростью, пустившей корни во все его органы и циркулирующей в его крови, бегущей по его артериям, исходившей из него с каждым вздохом.

— А Сидней является тем человеком, кого я использую, чтобы проникнуть в те утонченные слои общества, куда мне путь был заказан, потому что моя кровь красная, а не голубая, так что ли?

Ужасная ирония.

— Не пойми меня превратно, Оливер, — рыкнул Джейсон, подходя ближе, сжимая руки в кулаки. — Неважно, как долго моя семья жила в Бейкон-Хилл... неважно, что «Корпорация Блэйк» существовала на протяжении многих десятилетий, а ее дочерние компании обеспечивали трудоустройство не только этому городу, но и всей стране... неважно, как много нулей в моей финансовой отчетности... для некоторых людей я так и останусь чернокожим, единственно достойный начищать их ботинки, а не быть их гостем. Так что мне нечего сказать о твоем прошлом. Но это не значит, что тебе не о чем молчать, — он ткнул в Лукаса пальцем. — Груз на твоих плечах слишком велик, может сломать человеку спину. И даже если моя дочь думает, что влюблена, я не хочу, чтобы для нее все закончилось катастрофой из-за твоих амбиций. Ей уже причинили достаточно боли, — мимолетное темное чувство промелькнуло в его глазах. — Достаточно страданий. Я не позволю тебе использовать ее.

Шок слегка пригасил огонь, горящий в нем.

«Не хочу тебя разочаровывать, но если думаешь, что женитьба на мне ранит моего отца, то ты жестоко ошибаешься... В конечном счете, один богатый зять со связями или другой — особой разницы не будет».

Предупреждение Сидней, высказанное пару недель назад, настигло его. Очевидно, она ошибалась. Для ее отца разница существовала. Или же он заслужил какую-нибудь дурацкую награду за свое представление в качестве заботливого отца. Когда дело касалось Джейсона Блэйка, он не мог знать наверняка.

— Значит, отречение от собственной дочери было вашим способом не причинить ей еще больше боли? — Лукас поставил бокал на стойку и скрестил руки на груди, изогнув бровь. — Лишить единственной семьи - это то, как вы представляете себе не причинять ей страдания?

Губы Джейсона обнажили его зубы в рычании.

— Не указывай мне, что лучше для Сидней. Если бы это был единственный способ удержать ее от ошибки, я бы сделал это снова. Но я сегодня здесь, не так ли? И еще ничего не закончено, — он подошел еще ближе так, что Лукас мог разглядеть тонкие линии, окружающие глаза Джейсона, и более глубокие вокруг его рта. — Я тебе не доверяю. Все эти люди там — твои партнеры по бизнесу, друзья, моя дочь — возможно и были одурачены тобой, но тебе что-то нужно, и это не рука и сердце моей дочери. Если бы ты действительно заботился о ней, ты бы оставил ее, позволил выйти за Тайлера. Прожить хорошую жизнь.

Медленно Лукас опустил свои руки и вытянул их вдоль стойки бара.

— А Рейнхолд сделал бы ее счастливой? Он бы прожила хорошую жизнь по чьим стандартам? Вашим? Вы не знаете свою дочь, Джейсон, — его злость, яркая и жгучая, вернулась. — Хотела ли она этот брак? Или это были вы?

Тот не ответил, но его рот сжался в угрюмую линию. Лукас кивнул.

— Я не предам Сидней. Я не буду игнорировать ее, пренебрегать ею. Я женился на ней не для того, чтобы причинять боль.

Он не будет наряжать ее в стильные одежды, выставлять ее на всеобщее обозрение, как выставочную лошадь, а потом оставлять ее в стойле, пока она ему снова не понадобится. На такую жизнь ее собирался обречь Джейсон — жизнь, на которую Сидней была согласна. Нет, Лукас не любил ее; он не женился бы на ней, не будь у него ненависти и планов на Джейсона. И все же, она была активной, прекрасной, чувственной женщиной, заслуживающей признания ее личности, а не семейного имени или крови. С Тайлером она бы рано или поздно превратилась в бледное подобие женщины, схватившей Лукаса за шею и требовавшей от него верности. Женщины, которая терпеливо и охотно посвящала свое время и любовь девочкам-подросткам. Женщины, которая извивалась от страсти в его руках.

Мысль о Тайлере, обладающим и растрачивающем впустую весь этот огонь, заставила его сжимать кулаки, пока боль не запульсировала в костяшках. Нет, еще больше, чем сделать следующий вдох, он хотел попробовать это желание, быть поглощенным ее огнем.

— Извини, но я тебе не верю, — возразил Джейсон и, кинув на него последний пылающий взгляд, развернулся и вышел из комнаты.

Лукас допил свой напиток и последовал за ним спустя мгновение, его клятва «не причинять боли Сидней» вертелась у него в голове.

Плохо, что он не мог заткнуть тонкий голосок, предупреждающий его, что сокрушение ее отца причинит самый большой ущерб.

Глава 12

Сидней Оливер.

Ее новое имя. По крайней мере, на ближайший год.

Присев на диван в гостиной, она сняла одну туфлю, затем другую. Застонав, растерла подошвы большим пальцем, массажем изгоняя тупую боль от многочасового пребывания на ногах. И, пока она занималась больными ногами, можно было со страхом подумать о новоиспеченном супруге.

Паника смешалась с возбуждением, и она приостановила массаж, склонила голову. Паника, потому что сегодня он, возможно, захочет разделить с ней постель. А возбуждение, потому что он, возможно, захочет разделить с ней постель.

«Тебе нужна верность, и я ее тебе предоставлю. Но, если бы я собирался соблюдать целибат, то стал бы священником».

Она вздрогнула, когда воспоминания о последнем случае, когда Лукас касался ее, заполнили ее сознание, будто бы кто-то достал затычку из крана. Перед глазами возникали картинки. Его большие ладони на ее плоти. Его жесткий, чувственный голос в ее ушах. Его твердое тело, прижатое к ее. Иисусе. Возбуждение громыхало в ней, как молот по металлу, и неожиданно корсет под платьем оказался затянутым слишком туго. Мягкий шелк и кружево ощущались слишком грубыми на ее резко ставшей чувствительной коже. Ее трусики не могли сдержать напор горячей влаги меж ее бедер.

Неделю назад она думала, что готова к этому — к нему. Семь дней ограниченного количества контактов и крайне поверхностного общения с Лукасом внушили ей ложное чувство уверенности и безопасности, что, да, она могла вступить в эти брачные отношения. Вступить. У нее вырвался вздох. Такое безобидное слово для чего-то такого ...катастрофического.

— Уже и последний гость ушел?

Она взглянула на Лукаса, вошедшего в комнату. И молниеносно вернула свое внимание к больным ногам. Но слишком поздно. Его образ уже отпечатался на ее сетчатках. Худощавое лицо в обрамлении взъерошенных темных волос. Без пиджака. Белая рубашка, распахнутая у воротника, рукава закатаны, открывая сильные, мускулистые предплечья. Большие, босые ступни. Почему вид его ступней подействовал на нее сильнее всего? Из-за интимности их вида? Из-за... их уязвимости?

Так нечестно. Это же были всего лишь ступни, ради всего святого. Не может быть ничего сексуального в пальцах на ногах.

Только если они не принадлежат Лукасу Оливеру, по всей видимости.

— Да, — сказала она, поняв, что не ответила на его вопрос, — около десяти минут назад. Твой разговор хорошо прошел?

Примерно за полчаса до завершения приема ему позвонили. По работе, поскольку он уехал. Узел в ее груди был вызван раздражением, а не разочарованием. Потому что их свадьба не была реальной, в отличие от сделки, обсуждаемой и подписываемой в офисе корпорации. Вообще-то, то, что он занялся бизнесом в день их свадьбы, было самым честным поступком за день.

— Нормально.

Он прислонился плечом к стене, скрестив руки на груди, а ноги в районе щиколоток. Склонив голову на бок, он изучал ее. Хоть она и не поднимала головы, она чувствовала пристальный взгляд его бирюзовых глаз, чувствовала его как вполне осязаемое скольжение пальцев по своим волосам, плечам, ключицам. Верху ее груди.

— Сидней, — позвал он.

— Что?

— Сегодня все было прекрасно. Дом, церемония, прием — все было замечательно. Спасибо.

Она выпрямилась, удивленная им второй раз за день. Она часто слышала «спасибо» за работу в комитете или за пожертвования. Но похвала? Комплименты? Только в молодежном центре, где ее ценили и уважали. Но нигде более, включая отчий дом, где ее усилия расценивались как ее прямые обязанности.

— Я... — она потрясла головой. — Всегда пожалуйста.

— Мне помочь?

Когда она нахмурилась, он кивнул на ее ноги.

— Н-нет, — с запинкой ответила Сидней. Коснуться ее? Боже, нет. — Все в порядке. Ранее, я видела, как ты выходил с папой, — сказала она, быстро уводя тему в сторону от его рук на любой части ее тела. — Все хорошо? О чем он хотел с тобой поговорить?

Уголок его рта изогнулся в маленькую усмешку.

— Он мне не доверяет.

Она рассмеялась ломким, резким смехом.

— Да, что ж, после того, как мама отозвала меня на приеме для разговора наедине, я очень быстро поняла, почему они решили явиться сегодня.

И это было явлением. Камео. Шоу.

— Почему же?

Лукас выпрямился ленивым движением, его глаза потемнели и наполнились опасностью.

— Почему они пришли или почему она отозвала меня?

— И то, и то.

— Они присутствовали, чтобы показать нашу семейную сплоченность. И все же, она хотела убедиться, что я полностью осознаю ущерб, нанесенный им моим незрелым и импульсивным — по ее словам — решением. Что я унизила их обоих и навредила не только профессиональным отношениям отца с Рейнхолдами, но и личным. Она не понимает, как могла вырастить такую эгоистичную дочь и не заметить этого в ней.

Боль прожигала ее изнутри, разрушая броню, в которую она облачила свои чувства на время приема. Глубоко закопать боль и разочарование, было для нее единственным способом вернуться на вечеринку и улыбаться, разговаривать и смеяться, будто она была счастливейшей из невест. Но сейчас, когда она повторила те обвинения, они впились в ее сердце множеством маленьких лезвий.

— Эгоистичная? — недовольно переспросил Лукас. — Чушь собачья. Что ты ей ответила?

— А что я могла сказать, Лукас? «Мам, я разорвала помолвку с мужчиной, с которым я встречалась больше года, чтобы выйти за едва знакомого человека, потому что иначе папа попадет в тюрьму», — она развела руками, повернув ладонями вверх. — Надеюсь, ты понимаешь, — она издала еще один горький и жесткий смешок. — Я не знаю, чего ты хочешь от меня. Сегодня, на приеме на прошлой неделе. Чего ты хочешь?

— Чтобы ты послала их всех, — прорычал он.

Подавшись вперед, он протянул ей руку. После долгого колебания она вложила свою ладонь в его, и он, потянув, поставил ее на ноги. Он провел ее через комнату к зеркалу в позолоченной оправе, висящем на стене. Поставив ее перед собой, он обхватил ее подбородок и заставил посмотреть на их отражение.

— Импульсивная? Незрелая? — его мягкий голос не соответствовал ярости в его зелено-голубом взгляде, сверкающем позади нее. — Эта женщина — самый сознательный, бескорыстный, деликатный человек, кого я встречал. А знаком с ней я пару недель. Почему они этого не признают? И почему она позволяет им не признавать? Позволяет не ценить ее дары, сердце и чувства?

Потому что она им обязана. Сидней почти плакала. Ее зубы вонзились в нижнюю губу, сдерживая этот порыв.

— Не надо, — он коснулся ее губы, и, нежно потянув, высвободил ее. — Я говорил тебе не делать так.

Он массировал ее плоть, а она беспомощно смотрела на чувственную картину, которую они собой представляли. Его большое тело закрывало ее плечи и спину. Его темная голова склонилась над ее. Его большой палец ласкал ее рот, а другая рука расположилась на животе. Его мускулы сократились, отозвавшись чувственной болью в самой глубокой и пустой части ее тела.

— Лукас, — прошептала она, обхватывая его запястье. — Я не могу.

— Не можешь что?

Его глаза не отпускали ее, а рука скользнула вверх по телу, большой палец расположился между ее грудей. Ласка на ее губах усилилась вместо того, чтобы исчезнуть. Более настойчивое прикосновение придало чувствительности ее груди, покалывающей в сосках, отозвавшись и запульсировав в ее естестве.

Она усилила хватку на его запястье.

— Это, — просипела она. — Чего ты ждешь от меня. Сегодня. Я просто — не могу.

Он замер позади нее. Напряжение танцевало на ее коже и в воздухе вокруг них.

— Почему? — наконец спросил он. — Собираешься сказать, что не хочешь этого? — будто подначивая ее сказать ложь, он провел подушечкой пальца по кончикам ее грудей. Ее плоть дернулась, моля о еще одной ласке. Более сильной.

— Нет, — она опустила ресницы в поисках другой причины, кроме правды. Несмотря на особые клятвы, которые он произнес, вся церемония была ложью. Ее новая фамилия была ложью. А теперь и ее свадебная ночь станет ложью. То, что она стояла перед ним так эмоционально и физически открытой, обнаженной в ночь, которая должна быть знаком чего-то прекрасного и особенного, казалось наибольшей ложью. Ее чувства покажутся ему глупыми и неуместными, поскольку ее тело требовало его так громко, что оглушило бы и банши. Но, пожертвовав сегодня таким многим, это — эта ночь — было единственной вещью, что она могла контролировать. И она не могла отдать хотя бы еще один кусочек себя.

Не сегодня.

— Нет, — мягко ответила она. — Я не собираюсь лгать о том, что ты... привлекаешь меня. Но еще две недели назад я была обручена с другим мужчиной. Я не разрываю наше соглашение, я просто прошу о времени.

Напряженное, тяжелое, словно грозная стая облаков, молчание воцарилось в комнате. Вес этой тишины — угроза неминуемого шторма — ощущался на ее коже.

— Ты все еще любишь его?

— Нет, — она никогда не любила его.

Руки Лукаса упали с ее тела. Он отошел, а пространство между ними утешило и причинило боль. Боже, ей нужно собраться.

Его задумчивый взгляд встретился с ее в зеркале, строгие очертания его шрама, придающие его худощавым, резким чертам еще больше угрозы.

Она ждала, затаив дыхание, его возражений. По его требованию она сдержит свое слово.

— Приятных снов, Сидней, — сказал он, развернулся и вышел.

Оставив ее еще более смущенной и одинокой, чем обычно.

Глава 13

Лукас распахнул дверь в комнату Сидней, не заморачиваясь предупредительным стуком. После бессонной ночи вежливость и манеры отправились в пристанище грешников, как и карьера этого раздражающего мальчишки Бибера — к черту. Кроме того, она просила его не прикасаться. На «посмотреть» ограничений не было. С этими мыслями он, стиснув зубы, закрыл дверь и даже запер на замок. Ему просто надо обдумать, почему она оттолкнула его прошлой ночью... ради кого...

Ага. И забыть об этом.

Лучи утреннего солнца проникали в комнату через огромные окна, скользили по кушетке у подоконника, по деревянному полу и падали на кровать со смятыми простынями.

Где, как диснеевская принцесса под действием чар, спала Сидней.

Он фыркнул. Действительно, почему бы ей и не спать спокойным сном? Это его яйца посинели от облома с сексом до такой степени, что им не хватает только белых чепчиков, чтобы походить на долбанных смурфиков.

Чувствуя себя подглядывающим извращенцем и ни капли не жалея, он приблизился к кровати. Вокруг ее бедер обернулось бледно-желтое одеяло, а одна из длинных подушек свалилась на пол. Удовлетворение прокатилось по нему с грацией товарного поезда. Отлично. Возможно, ее сон и не был таким уж спокойным, как он думал. Склонившись, он поднял подушку и прислонил ее к изголовью кровати. Так близко к ней, что этот чертов аромат жимолости обвился вокруг него, как цепи. Он готов был поспорить, что и простыни пахли ею.

Проклятье, он хотел сам пахнуть ею.

Выругавшись, он потянулся к ее плечу и заметил серую футболку с красными буквами «Б» и «У» на груди. Его брови взметнулись вверх. Сидней всегда представлялась ему любительницей шелковых ночных рубашек, больше подходящих дамам в возрасте, нежели любительницей носить футболки из колледжа и боксеры. Если она, конечно, носила боксеры. Великолепно. Сейчас его будет терзать мысль, что же там у нее под одеялом, пока он не выяснит.

Тихонько бормоча, он опять потянулся к ней — и опять остановился. Он нахмурился. Что-то изменилось.

Ее ресницы дрогнули и приподнялись. Карие глаза, затуманенные ото сна, посмотрели на него, нежно и мечтательно. Замерев, он уставился в ответ, подмечая маленькую улыбку, коснувшуюся ее губ. А потом заметил, как в этот приятный взгляд проникает осознание, и он меняется. Понимание ситуации смело в сторону сонливость, и, на мгновение, оцепенев, она сгруппировалась в сидячее положение. Одеяло упало с ее бедер, и он увидел красно-черную клетку. И опять удивление, смешанное со смущением. Потому что он все еще не мог понять, что же показалось ему странным.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она, убирая от лица темно-золотые и коричневые кудряшки.

Кудряшки. Боже. Дикий беспорядок из длинных, плотных спиралек падал ей на плечи, создавая сексуальный ореол вокруг ее красивых черт. Прямые, безупречно уложенные пряди принадлежали светской львице. Но эти живые, дикие, свободные завитки принадлежали женщине.

— Что за хрень случилась с твоими волосами? — спросил он, шок и горячее желание делали его голос грубее.