Красивые души

8.1

Каору ждал Фудзико, положив руки на руль. Через лобовое стекло он встретился с ней взглядом, вышел из машины и открыл заднюю дверь, но Фудзико покачала головой, сама открыла переднюю дверь и села. Каору вернулся на водительское сиденье и хотел было что-то сказать, но Фудзико остановила его:

– В России в такси сиденье рядом с водителем – самое почетное, – и надела солнечные очки.

– Куда изволите? – спросил Каору.

Фудзико туг же ответила:

– Давай уедем из Токио.

В очках линии ее носа и рта выделялись четче. Раньше он не замечал эту особенность, хотя и прежде мог пристально рассматривать ее лицо. Сожалея об этом, он сказал:

– Тебе идет.

– Ино просил передать: что бы ни случилось – срочное дело, пожар или землетрясение, ты ни в коем случае не должен появляться около императорского дворца.

Каору ответил с грустной улыбкой:

– Хорошо, я понял.

Он завел двигатель и поехал в направлении, противоположном императорскому дворцу. Когда они выехали со стоянки, солнце из просвета между тучами прожектором осветило дорогу. Каору плавно повел автомобиль туда, куда указывал свет. Выезжать из магазина нужно было особенно осторожно, чтобы не привлечь внимания шпиков. Каору нахмурил брови, затаил дыхание. Лишь выбравшись с многолюдного участка пути и выехав на скоростное шоссе, он наконец-то смог дышать спокойно. Фудзико молча прислушивалась к тяжелому дыханию Каору. Только когда машина набрала скорость, она вздохнула и сказала:

– Вырвались, да?

Они дышали в унисон. Напряжение Каору, оставшееся от неспокойной ночи, понемногу спадало.

– Как будто продолжается наша прошлая встреча.

– Только на этот раз машина едет. Я не хочу туда опять. Форменный склеп. Было бы слишком печально, если бы мы больше не смогли встретиться.

– Я не говорила тебе прощай.

– Да.

– Мне приснился сон. Будто ты ждешь меня в каком-то месте, похожем на тот подземный склеп. Во сне ты – мальчик, каким был во время нашей самой первой встречи, на глазу у тебя повязка. Ты продал глаз, чтобы встретиться со мной. Сон был такой грустный.

Каору не рассказал ей о своем сне, который увидел в бреду в венском отеле.

– Поедем подальше, ладно?

Фудзико кивнула, смакуя каждое слово:

– В первый раз.

– И солнечные очки на тебе – в первый раз. Я не стану удерживать тебя против твоей воли. Обещаю.

Фудзико ответила:

– Спасибо.

В голосе Каору слышались тусклые нотки, и это ее беспокоило.

Еще утром, только проснувшись, Каору решил: никакого насилия – не потому что он боялся отказа. Каору собирался во всем следовать ее воле. Он хотел вести автомобиль, честно исполняя ее желания, предоставив ей свободу выбора пути. Он решил не смотреть на часы и не стал надевать их. Часы в машине остановил на начале первого. Заботу о времени он доверил Фудзико, стремясь стать часами, отмеряющими время по ее желанию. Он считал, что, полностью подчинившись ее воле, сможет легче принять то будущее, которое она выбрала.

Можно взять прошлое в заложники, можно угрожать будущему, но волю Фудзико уже не изменить.

Каору пришел к этому выводу с восходом солнца. Он решил обращаться с Фудзико так нежно и мягко, как только мог. Тем более если помнить, что это последний его шанс. Он поехал на запад по столичной автостраде, машина вздрагивала на соединительных швах дорожного полотна, они молча, пряча тревогу, прислушивались к этим ритмичным звукам.

Лицо Каору еще сохраняло отпечаток тяжелых ночных раздумий.

Фудзико спросила:

– Куда ты меня везешь?

– Мы можем поехать куда угодно. Если ты забудешь о времени, то хоть в Бостон или Нью-Йорк.

– Я бы хотела поехать туда, где еще не бывала.

– Давай.

– Хочу на озеро.

– До озера Асиноко час езды. Ты была там?

– Как ни странно, нет, должно быть, я единственная, кто ни разу там не бывал.

– Тогда я еду на шоссе Томэй. – Голос Каору звучал ниже обычного.

Может быть, Фудзико еще была под впечатлением сна, увиденного неделю назад, отчего ей казалось, что на его левом глазу, который находился вне ее поля зрения, повязка. Она смотрела на профиль Каору, и на него накладывалось задумчивое лицо мальчишки из сна.

Фудзико сняла очки и еще раз, без помех, посмотрела на Каору. Да, это был тот Каору, которого она знала. Задумчивое выражение лица скрывало любовь, ради которой он мог без сожаления продать свои глаза. Из всех Каору, которых она когда-либо видела, этот был самый красивый.

Каору почудилась соринка в уголке глаза. Он встал в очередь на оплату скоростного шоссе и посмотрел на Фудзико. Какое открытое лицо! Левой рукой Фудзико бесшумно обвила его шею. Она прикрыла глаза, словно в полусне, потянулась к Каору губами, смутно стремясь к чему-то. Каору удалось уголком губ ответить Фудзико, но это было так неожиданно, что он поначалу оробел. Ниточка слюны натянулась и порвалась, нить в его сознании лопнула секундой позже. Фудзико потупилась и молча вернулась в прежнюю позу. Время, на секунду замершее, пошло с прежней скоростью. Сладость поцелуя пришла в самом конце.

Гудение стоявших сзади автомобилей заставило Каору очнуться, с полуоткрытым ртом он въехал в ворота. Получив карточку, он двинулся дальше и наконец-то расплылся в счастливой улыбке.

– А за что сейчас была награда?

– Благодарность за то, что с тобой все в порядке. Каору, давай сегодня перепробуем все, что мы ни разу не делали до этого!

Фудзико вела себя как ребенок, чего никогда с ней раньше не случалось. Каору чувствовал себя обескураженным, но напустил на себя бодрый вид и сказал:

– Давай!

– Мы уже сделали три вещи. Я надела солнечные очки. Мы едем вдвоем на машине. Я тебя поцеловала. Четвертое мы уже решили – отправимся на озеро Асиноко. А потом…

– Ты расскажешь мне тайны Фудзико, которой я не знаю.

– Мы оба раскроем свои тайны друг другу, иначе несправедливо.

– Хорошо. Или ты споешь мне, я никогда не слышал, как ты поешь.

– Нет, только не это. Я стесняюсь.

Они впервые проводили субботний день как обычная пара. До сих пор им не удавалось налюбоваться друг на друга в профиль, как сейчас, даже очки от солнца были впервые. Хотя Каору любил Фудзико, но он знал о ней гораздо меньше, чем уполномоченный Управления императорского двора. Чтобы не жалеть о потерянном времени, есть только один способ: жадно копить эти счастливые минуты.

Фудзико хотела, чтобы все стало другим, даже их поцелуи. Каору всегда целовал ее на прощанье, чтобы продлить время свидания, – целовал грубо, против ее воли. А сейчас Фудзико сама поцеловала его в начале встречи. Намеренно нарушив череду плохих традиций, она хотела обновить их отношения.

Каору понял это, и его напускная бодрость сменилась искренней радостью.

8.2

– Фудзико, а какая твоя самая любимая музыка?

– Наверное, Гольдберг-вариации Баха.

– Почему? – спросил он.

– И правда, почему? – Фудзико посмотрела вдаль и тотчас ответила: – Люди не меняются за день или за неделю, но год назад я совсем не представляла себе, с кем и где проведу сегодняшний день, что буду делать. Той девушке, которой я была десять лет назад, я нынешняя вообще показалась бы чужим человеком. Удивительно, правда? Проходят сутки, двадцать четыре часа, и ты не замечаешь, что в тебе изменилось, но дни накапливаются, сливаясь, и ты видишь поразительные перемены. Даже самый хорошенький ребенок, пройдя множество двадцатичетырехчасовых повторений, незаметно превращается в старика. Всякий раз, когда я слушаю Гольдберг-вариации, я чувствую безжалостное течение времени.

– Да? А я представляю себе красавицу, у которой тридцать два разных характера. Похожую на тебя, Фудзико. В конце мелодия возвращается к своему истоку, но впечатление оставляет совсем другое, чем в начале. И это Фудзико, и то Фудзико, вот и кружатся тридцать две Фудзико!

– Так и голова может закружиться. Я давно собираюсь тебя спросить: если бы ты не стал певцом, чем бы ты занимался, кем хотел быть?

Честно говоря, он об этом никогда не задумывался. В детстве Фудзико спрашивала его, кем он хочет стать, когда вырастет. Ни минуты не сомневаясь, он ответил: певцом. Фудзико тогда сказала, что хочет быть ветеринаром. Ветеринар превратился в сотрудника ООН, а сотрудник ООН, вероятно, скоро станет еще кем-то. За множество двадцатичетырехчасовых повторений Фудзико добилась удивительного развития. А развивается ли он? Сначала у него был дискант, потом его голос начал ломаться и сделался хриплым – тогда Каору нашел себя в поэзии. Вскоре ему удалось развить свой голос, и он уже пел тенором, глубоким и ярким; затем поработал над высокими нотами и вернулся в прежнюю тональность. Теперь ему остается печально ждать, как постепенно, по полтона, с возрастом он будет терять высокие ноты?…

– Что я умею кроме пения?

– Только избранные способны дарить другим восторг. Именно благодаря таким, как ты, можно поверить в красоту мира. Я не представляю себе мир без пения. Это был бы бесчеловечный мир, в котором нет спасения. Даже на фронте поют.

– Говорят, когда один русский контртенор служил в армии, он запел в туалете – и солдаты сбежались посмотреть на бабу в сортире.

– Будь осторожен, – сказала Фудзико.

– Постараюсь, – ответил Каору на октаву выше, чем обычно.

Машина наполнилась смехом. Наконец-то напряжение первых минут свидания ушло, и влюбленные почувствовали себя легко. Теперь они наперебой открывали друг другу тайники своей души. Вот какая воцарилась атмосфера.

– Какое блюдо ты могла бы есть всю жизнь?

– Блины. А ты?

– Мясо с картошкой.

– Твой любимый цвет?

– Зеленого мха, – ответил Каору. – А твой?

– Голубой, как небо.

– Если бы ты была насекомым или цветком, то каким?

Фудзико сказала:

– Колокольчиком. Почему – не знаю.

Каору ответил:

– «Цветком с того берега» – ликорисом. А знаешь, Кумоторияма мог стать Ликорисом.

– Не очень внушительное имя. Это ты, наверное, придумал?

– А потом я подумал, что хорошим прозвищем было бы Нэмуригаока.[22] Потому что всякий раз, выкрикивая его имя, я вспоминал бы город, где мы встретились.

– Если задуматься, мы выросли в городе со странным названием. Тому, кто уезжает из него, действительно нужно пробудиться ото сна.

Каору поменял тему, спросив о самом печальном событии. Фудзико задумалась и сказала:

– В моей жизни было больше радостного.

– Но радостные и печальные события, наверное, живут бок о бок?

Фудзико начала рассказывать:

– Это случилось в Америке. Одноклассники были добры ко мне. Все они интересовались Японией, много говорили и о себе. Мне нравилось учить английский. Это было в то время, когда ты присылал мне письма со стихами. С каждым днем мне открывалось все больше тонкостей и нюансов чужого языка, но вместе с тем мой японский стал уходить в тень английского. И это было тяжело. Мне казалось, я превращаюсь в перекатиполе – и не японка, и не американка. И это очень меня тревожило…

Каору писал Фудзико стихи, а она отправляла ему в ответ отчеты о жизни в Бостоне. Эти письма и сейчас хранятся на его книжной полке в доме Токива. Может статься, в те времена они чаще думали друг о друге.

– Кажется, это было на следующий день после Хеллоуина. Я узнала, что в небольшом городке на Среднем Западе убили студента-японца. Говорят, он что-то не так сказал по-английски. Но что случилось на самом деле, неизвестно. Неужели необходимо убивать, даже если кто-то делает ошибки из-за различия культур и языков? Говорили, что семья американцев действовала импульсивно, испугавшись нападения. Не знаю, почему, увидев иностранца, они решили, что он непременно должен на них напасть. Я думала: этот студент умер, так и не поняв, за что его убили, и мне становилось печально. Сотрудники консульства не опротестовали приговор. Иначе говоря, они признали, что убийства студента нельзя было избежать. Как можно молча принимать американские порядки, да еще такие! Я не могла с этим согласиться. Убитый студент был моим ровесником. Тогда я решила стать опорой тем, кто унижен и раздавлен, и начала искать работу, отвечающую моим целям.

Каору и не знал, что свой выбор профессии она сделала под влиянием трагического случая. Оказавшись подростком в Америке, Фудзико осознала себя японкой и решила бороться с несправедливостью.

– Я чувствую, что я нынешняя все больше отдаляюсь от той себя, что была по другую сторону океана. Образ той, которая жила в стране свободы и равенства, понемногу выцветает и стирается. Наверное, у меня сердце японки, и этого не изменишь. Причиной всему – грусть, которую я почувствовала тогда. Я не знала, что могу сделать, но мне хотелось работать ради тех, кто погиб или был изгнан из страны, так и не осуществив своих целей.

Каору тронули ее слова. Выходит, он полюбил ее за благородную, красивую душу.

Теперь была очередь Каору рассказать о самом печальном событии в его жизни. Это случилось с ним еще до того, как он встретил Фудзико. Он пережил смерть отца и матери, и до встречи с Фудзико его чувства были парализованы. Именно Фудзико вернула ему способность чувствовать. Если Фудзико выбрала работу сотрудника ООН из-за благородного негодования, которое она однажды испытала, то Каору стремился стать певцом, повинуясь инстинкту ребенка, воспитанного музыкой. Каору должен был петь, молясь о своем отце Куродо, который ушел в мир иной, так и не увидев, как расцвел талант сына, и о матери, которая продала себя ради его будущего.

8.3

Они съехали с шоссе Томэй на дорогу Одавара Ацуги, поднялись по горному серпантину Хаконэ, и на спуске перед их глазами внезапно открылось озеро. Каору уже бывал на озере Асиноко. Он приезжал сюда именно в тот год, когда познакомился с Фудзико, в пятом классе. Здесь был летний лагерь. Он почти ничего не помнит, кроме одной игры – они искали сокровища на берегу озера. На полосках бумаги писали «карандаш», «ластик», «тетрадка» – и прятали эти полоски под камнями, в ветках деревьев и под скамейками. Нашедший получал приз, название которого было написано на бумаге. Ханада собирал найденные бумажки у ребят из своей группы, чтобы потом поделить призы поровну. Каору не присоединялся к ним, искал бумажки в одиночку, но так ничего и не нашел. Он не особенно переживал, но тогда впервые понял, что ему не везет.

Сейчас он поделился этим воспоминанием с Фудзико, и та сказала, что выиграла велосипед, когда училась в младших классах. Каору знал это от Андзю. В детстве он думал, что везучая Фудзико добьется большого успеха в жизни, и чувствовал себя рядом с ней неудачником. Каору считал, что ребенок попадает в ту или иную семью по результатам лотереи, которая разыгрывается еще до рождения. Ребенку, родившемуся в семье, где родители рано отправляются в мир иной, с самого начала не повезло, и потом всю свою жизнь он будет лить слезы из-за своей невезучести. Чтобы разорвать этот порочный круг, нужно совершить прыжок сделать так, чтобы тебя полюбил кто-то страшно везучий, или поставить все на карту, ввязавшись в игру, которая в один миг переменит твою судьбу… Но везучие люди инстинктивно тянутся к себе подобным. А игра, способная переменить судьбу, для невезучего скорее всего обернется полным крахом.

Вот, например, Киси Ханада, сын мясника Ханады. Они с Каору отличались и характером и телосложением, а стали друзьями, наверное, потому, что инстинктивно почувствовали друг в друге невезучих, товарищей по несчастью. Ханада старался преодолеть свою неудачливость, подмяв под себя везучих ребят, а когда решил заниматься сумо, он выбрал тренера, у которого были самые удачливые борцы. Наверное, сейчас, став чемпионом, Ханада и думать забыл о комплексах, про которые говорил Каору. Но Каору, хотя и добился успеха как контртенор, пока еще с комплексами не расстался. Если бы он пел своим природным голосом, его карьера певца не сложилась бы так удачно, везение пришло к нему именно потому, что он изменил собственный голос. По крайней мере, так он считал.

Насколько велика роль Фудзико в том, что Каору простился с унынием и стал оптимистом? Без ее ободряющей улыбки кризис, который преодолел Каору, наверняка был бы гораздо глубже. Если бы Каору пел высоким голосом только ради собственного успеха, ради собственной свободы и счастья, он просто растрачивал бы свои чувства и сопутствующая ему удача оказалась бы совсем скромной. Он стал таким, как сейчас, именно потому, что пел ради Фудзико, именно ради нее оттачивал свое дарование.

Они объехали толпу у причала прогулочных катеров и остановились на берегу озера. Солнечный свет бликами играл на водной глади, на огромной палитре перемешивались красные и желтые краски. Фудзико вышла из машины и глубоко вдохнула. Перед ней раскинулась прекрасная панорама, ветер колыхал листву деревьев, холодный свежий воздух покалывал легкие. Пальто осталось у Ино, и Фудзико зябко поежилась. Каору накинул ей на плечи свой пиджак. Он обнял ее, Фудзико положила ладонь поверх его руки. На пальце у нее было кольцо-рыбка.

Фудзико повернулась вполоборота и уткнулась в грудь Каору. Он поцеловал ее в уголок глаза.

– А почему не в губы?

– Если поцелую в губы, заразишься моим невезением. А тебе нужно быть счастливой.

– О чем ты говоришь? Если это правда, я давным-давно должна была стать несчастной.

Не выпуская руки Каору, Фудзико то и дело беспокойно поглядывала на него. Она всегда была спокойной и сдержанной в выражении чувств, но сейчас в ее глазах явно читалось волнение и сожаление. Ее руки дрожали.

– Холодно.

Но Каору чувствовал: она дрожит не только от холода, но и от невысказанного страха. Сможет ли его поцелуй развеять ее опасения и вернуть лето ее губам? С губ Фудзико стерлась алая помада, они были холодными, как подтаявшие льдышки.

– Я не хочу тебя терять.

Каору чувствовал то же самое. Но почему с ее губ слетели эти слова? Значит, уже решено, что им придется расстаться? Чтобы прогнать эти мысли, Каору целовал ее снова и снова. От холодного воздуха у Фудзико слезились глаза, от смущения – она чувствовала Каору своей слизистой – раскраснелись щеки.

– Поехали. Нам нужно еще что-нибудь попробовать в первый раз.

Фудзико стерла пальцем свою помаду с губ Каору и засмеялась: что у нас дальше по плану? Каору спросил, не хочет ли она повести машину. Вдоль озера до ресторана. Движение здесь не оживленное. Самое главное – никуда не врезаться.

– Ты согласен доверить мне свою жизнь? – спросила Фудзико, а Каору ответил: кому же еще доверять, как не ей.

Фудзико села на водительское место. С автоматической коробкой передач ехать не сложнее, чем на машинке в парке аттракционов. Фудзико, волнуясь, крепко сжимала руль.

– Расслабься. Смотри вперед и спокойно нажимай на газ. Машина сама поедет.

Фудзико закусила нижнюю губу, раза три посмотрела по сторонам, повернула руль и выехала на дорогу.

– Поезжай быстрее.

– В первый раз страшно, – говорила Фудзико, ведя машину со скоростью тридцать километров в час. Но через три минуты она улыбнулась, и они стрелой рассекли окрестный пейзаж.

Показалась огромная вывеска гостиницы.

– Давай выпьем чего-нибудь. – Каору попросил ее подъехать поближе.

Фудзико светилась от счастья, ее взгляд, брошенный на Каору, был полон непривычной радости. Выражение ее лица напомнило ему их первую встречу в парке, в Нэмуригаоке, когда она увлеченно играла с ним в мяч. Фудзико бросила мяч прямо в грудь Каору, тогда у нее был такой же взгляд.

– Хочешь съесть чего-нибудь, чего ты никогда не пробовала?

На это предложение Фудзико опять ответила согласием, не сомневаясь ни минуты. По дороге они стали придумывать, какие блюда выбрать. Может быть, конину? Или зайчатину? Или же кенгурятину? Но Фудзико была против. Грибы мацутакэ или сайра – слишком прозаично.

– А ты пробовала тушеные потроха?

Фудзико покачала головой.

– Тогда пойдем в какое-нибудь питейное заведение.

Наверное, подобные места Фудзико в своей будущей жизни никогда больше не посетит.

– Ты помнишь, что мы ели в ресторане в Кембридже, когда встретились во второй раз? – внезапно спросила Фудзико.

Застигнутый врасплох, Каору затруднился с ответом. Он был тогда так взволнован встречей, что совершенно не обращал внимания на еду, которая оказалась у него в желудке.

– Ты выбрал суп-пюре из моллюсков и стейк с черным перцем, а я – овощной террин и венский шницель.

Каору поразился ее памяти.

Они въехали на шоссе Томэй в Йокогаме, направившись в Хонмоку. Плохо ориентируясь в окрестностях, подъехали к краю дороги и стали расспрашивать работягу на велосипеде.

– Тушеные потроха? Да в любой закусочной с красным фонарем! Вон там впереди есть одна, «Такатихо» называется.

Они решили зайти туда. У стойки в форме латинской буквы «U» стояли круглые стулья, на доске мелом написано меню. Тушеные потроха, рыбное филе, тушеный окунь, имбирь «Танинака», огурцы в соевом соусе… На стене почему-то висел детский рисунок «Извержение Фудзи». Поначалу Фудзико настороженно рассматривала обстановку, но когда принесли тушеные потроха, ее внимание переключилось на еду. Даже когда она брала палочками потроха и подносила ко рту кусочки рыбы, она выглядела изысканно и элегантно.

– У вас сегодня тайное свиданье? – бойко спросила официантка из-за стойки.

Неужели она узнала Фудзико? Взгляд у Каору посуровел.

– Не смотри на меня такими страшными глазами. Не часто к нам приходит такая красивая пара, не иначе сегодня ночью снег выпадет.

– Да вы, наверное, в молодые годы были куда красивее, – парировала Фудзико, в одно мгновение расположив к себе официантку.

8.4

– Мне хочется поехать туда, где ты жил, пока не перебрался в Нэмуригаоку.

Ему нравилось исполнять желания Фудзико. Он готов был отправиться хоть на край света, если бы она этого захотела. Поселок, в котором Каору провел детские годы, сильно изменился. Число торговых автоматов, пунктов видеопроката и круглосуточных магазинов росло – похоже, поселок и не собирался подолгу задерживать что-либо в своей памяти. Они медленно ехали по торговой улице, где большая часть магазинов уже закрылась. Каору искал дорогие его памяти дома, но все они были перестроены, и только монумент на иссиня-бледных ногах одиноко возвышался в парке на фоне полной луны.

От дома, в котором Каору прожил до семи лет и который часто посещал Сигэру Токива, не осталось и следа, на его месте стояло небольшое бетонное здание. Забавно, на нем была табличка с фамилией Тано. По странной случайности в доме, где когда-то жила семья по фамилии Нода, поселилась семья по фамилии Тано – те же иероглифы, только в обратном порядке. Каору выключил двигатель, открыл окно, посмотрел на оранжевый свет, струившийся из комнаты на втором этаже, прислушался – кто-то тихо играл на фортепиано. Наверное, ребенок Он сражался с менуэтом Баха: путался, останавливался, возвращался к началу; играл робко и неуверенно. Каору засмеялся, вспомнив свое детство, Фудзико спросила:

– Что ты?

– Вспомнил эту музыку. В детстве я пришел домой, уставший от игр, а мама ждала меня за роялем. Она сразу же заставила меня заниматься. Я начал рассеянно играть, даже в ноты не посмотрел. Получилось совсем не так, как надо, хотя и похоже на менуэт. Я сразу сообразил, что ошибся, но продолжал гнуть свое, сыграв до конца. Мама велела: «Сыграй так же еще раз». Но у меня не получилось. Пришел отец, сказал: «Ты сыграл вот так», – и исполнил мою версию. Так я впервые понял, что сочинять музыку значит уметь играть ее не один раз.

Фудзико задумалась. Играть на рояле, слушать музыку – то же самое, что вспоминать о редких встречах с Каору: улыбаться и испытывать раскаяние. Если попытаться объяснить любовь таким же образом, как Каору объяснил сочинительство музыки, то любить – значит еще и еще раз переживать сильные чувства.

– Если бы ты не уехал из этого поселка, мы бы с тобой не встретились… Да?

– Ну да. А если бы здесь не было реки, я не перебрался бы на другой берег.

– В древности люди сравнивали реку с судьбой. Может, и нами играет судьба, которую принесла река.

Каору слабо кивнул в ответ и опустил голову. Хотя ими и играла одна судьба, они совершенно по-разному принимали ее вызов. Каору слишком поздно понял это.

– Давай выйдем на берег?

Может быть, постояв на берегу реки, которая так часто уносила его радости и печали, он покорно опустит голову, соглашаясь с судьбой, или, наконец, откажется от своих чувств. Фудзико тоже хотелось постоять на берегу реки и проникнуться тайнами судьбы.

Они подъехали к насыпи и спустились в мискантовое поле у реки, ярко освещенное луной. Звонкое пение сверчков звучало как сигнал, зовущий в другие миры. Если бы эти миры действительно существовали, он похитил бы ее, украв у времени.

Несколько скамеек на берегу. Над ними фонари. В их свете Каору и Фудзико выглядели бледными, подавленными. Приближалось время думать о том, чего совсем не хотелось. Однако радость сегодняшнего дня, проведенного вместе, согревала их.

– Помнишь, как на этой реке было наводнение?

Фудзико тогда было одиннадцать, а Каору – девять лет. Как будто разлившаяся от наводнения река Т.М. свела их друг с другом.

– Я своими глазами видела, как город уходил под воду. Тогда я впервые поняла, что есть вещи, неподвластные человеку.

– Разлившаяся река показала мне мир, которого я совсем не знал.

Если течение реки воплощает судьбу, то суша переполнена капризами и непостоянством. Но в разных городах и странах, в политике и в истории, в любви и в женщинах текут реки, которые в любую минуту могут выйти из берегов. Да, несомненно, кровавый источник Фудзико связан с рекой судьбы. И эта река течет в сторону, противоположную судьбе Каору.

– Ты тоже показал мне мир, которого я не знала, – прошептала Фудзико Каору, молча смотревшему на темную реку.

– Я просто восхищался наводнением, пока ты думала о том, как его предотвратить. Точно так же я отдался болезни под названием «любовь», пока ты хладнокровно наблюдала за потоком судьбы.

Фудзико смотрела в погрустневшие глаза Каору.

– Не считай меня бесчувственной.

– Чтобы противостоять судьбе, которая уносила тебя, мне оставалось только одно: любить тебя сильнее, чем кто бы то ни было. Но ты выбрала то, что важнее любви.

– Я смотрю тебе в глаза, и в моем сердце закипает все, что там спрятано: страх, печаль, обожание. Я любила тебя. Так же, как и ты, я хотела отдаться своим чувствам. Пускай есть что-то важнее любви, но я хотела выбрать любовь к тебе и думала об этом серьезно.

– Я ждал явных подтверждений твоей любви.

– Каким образом я должна была показать тебе их? Почему ты не поверил моим словам?

– Разве я мог поверить словам? Ты и правда любила меня?

Фудзико посмотрела Каору прямо в лицо и кивнула. Каору пробормотал дрожащим голосом:

– Какое счастье! – Но слова его, казалось, значили: «Как печально!» – Ну почему только сейчас я это понял!

– Я считала, мое сердце не создано для любви, не в Бостоне, когда я увидела тебя и услышала твой голос, я поняла: оно раскрылось навстречу чувству. Мне показалось, что-то начинается.

– Тогда началась любовь.

– Да. Поэтому я поехала в Нью-Йорк, чтобы увидеть тебя. Но мне тогда показалось, что ты не доверяешь моим чувствам.

– Меня не отпускала тревога. Я не чувствовал себя любимым.

– Мне тоже было страшно. Я боялась: а что, если, ответив на твои ухаживания, я сразу же надоем тебе? Если бы ты еще хоть раз приехал ко мне, наши страхи рассеялись бы. Но ты вернулся в Японию, а мои сомнения остались.

Вот где судьба стояла на перепутье… Он понял это сейчас, когда уже стало поздно. Почему сегодняшнее прозрение не пришло семью годами раньше? Каору потратил эти семь лет только на то, чтобы самому разрешить доверие Фудзико. Сколько раз судьба давала ему шанс протяни руку, и Фудзико – женщина твоей судьбы – будет рядом с тобой. Именно в такие мгновения ему следовало поступить уверенно и решительно, но Каору медлил и сомневался, и женщина его судьбы махнула на него рукой.

Теперь пришло время расплаты за его сомнения, за то, что он считал Фудзико холодной и безразличной, за то, что не хотел поверить в ее любовь. Ночная тьма внезапным грузом опустилась на плечи Каору, и у него не было сил сопротивляться этой тяжелой темной печали.

Каору закрыл лицо руками и заплакал, не в силах удержаться.

До сих пор река Т.М. принимала самые разные проявления чувств Каору, но вот слез его она не видела. Только Фудзико могла понять их язык. Она обняла его за дрожащие плечи и прошептала:

– Прости меня.

Широкие, сильные плечи Каору съежились от печали.

Сегодня, когда мужчина встретился с женщиной и их одинокие любящие сердца наконец-то открылись навстречу друг другу, оказалось, что уже ничего нельзя вернуть, слишком много было в их прошлом случайностей и ошибок.

Никакие слова, никакие чувства не могли повернуть время вспять.

Фудзико Асакаву уже нельзя было назвать по-иному, превратив в другую женщину с другой судьбой.

И даже если бы Каору отказался от своего имени, они не смогли бы вернуться к той точке отсчета, когда один мальчик встретил одну девочку.

8.5

Самый счастливый день в жизни подходил к концу. Наступала самая печальная ночь. Взглядом, затуманенным от слез, Каору провожал Фудзико на другой берег любви. Он помедлил, двигаясь параллельно реке, вверх по течению, не переезжая мост, ведущий в Нэмуригаоку. Фудзико тоже вытирала платком уголки глаз. Они хотели уехать туда, где никто не увидел бы их слез. Вдали среди холмов, как маяк, возвышалась башня.

Между холмами располагались участки, подготовленные для жилищного строительства. Пока там не было ни домов, ни автомобилей, даже адреса не было. Они поднялись по широкой дороге, которая когда-нибудь станет главной магистралью района, и оказались на площадке, откуда был виден далекий центр Токио. Незримые для всех, они смотрели на освещенные полной луной кварталы небоскребов на Синдзюку, районы Нагата и Касумигасэки.[23]

В промытых слезами глазах Каору отражался профиль Фудзико, так четко, как никогда раньше. Он хотел навсегда сохранить в памяти ее взгляд, ее грустное лицо, ощущения от прикосновений к ее щекам и губам. Каору вечно будет вспоминать этот день, снова и снова возвращаясь к нему. Никогда раньше он не воспринимал Фудзико так, как сегодня, – всем сердцем, чисто и прямо. Он физически ощущал нить, которая связывала воедино их кровь и плоть. Но и это было возможно только сегодня.

– Мы опять будем жить каждый сам по себе. Ты заставляешь меня чувствовать себя одинокой. Даже вместе с тобой я боялась одиночества: вдруг я моргну – и ты исчезнешь.

– Это сон. Мне кажется, все было сном. И как я пробрался к тебе в комнату, и как мы касались друг друга щеками на вокзале Пенн-стейшн в Нью-Йорке, и как я чувствовал тебя своей кожей в ночь после концерта. Если бы все это было сном, он не приносил бы боли, но сладкое прошлое – яд. Как легко и просто было бы потерять память!

Фудзико молчала, глаза ее были закрыты. В ее умиротворенном профиле читалось желание принять и понять все. Каору тихонько опустил спинку автомобильного сиденья, бережно уложил Фудзико и одну за другой стал открывать створки, скрывающие ее белую мягкую кожу.

Принимая ласки Каору, Фудзико думала: наверняка ей придется расплачиваться за то, что она полюбила его, если это не сон. Связав друг друга кровью и плотью, они впустят в себя и грехи друг друга. Но стоит растворить грехи Каору в своем кровавом источнике – и их любовь станет бессмертной, считала она. Пусть сами они окажутся далеко друг от друга, эти грехи свяжут их сердца воедино.

Фудзико казалось: она знала имя Каору с давних-предавних времен. Все, что струилось как вода, все, что жило и дышало, она называла его именем. Теперь она будет беззвучно повторять его имя бесчисленное количество раз в день. Будет обращать к Каору свои вздохи. Смотреть в голубое небо, среди снега искать Каору. Прислушиваться к шуму прилива или журчанию ручья, пытаться различить его голос.

Они вернулись в Нэмуригаоку. Остановили машину около парка, где впервые увидели друг друга, и слушали тишину. Фудзико выйдет из машины, и они больше никогда не увидятся. Они знали об этом и старались сдержать свои чувства.

– Ты приняла решение, да? – прошептал Каору, отчаявшись.

– Да, приняла, – твердо ответила Фудзико. Ее ответ эхом отозвался в его сердце, пустом как пещера. Каору больше не чувствовал ни боли, ни печали.

– Когда?

– Я долго сомневалась. Но сегодня, увидевшись с тобой, я смогла решить. Полюбив тебя, я встретилась лицом к лицу со своими сокровенными желаниями. Благодаря тебе я поняла, к чему стремлюсь.

– Не я один нуждаюсь в красоте твоей души. Незаметно наша любовь пришла к истокам Японии.

Они опять замолчали. Каору ради Фудзико. Фудзико ради Каору.

Истративший все свои слезы Каору, будто внезапно вспомнив, хрипло сказал:

– Обещаю, я никогда не предам твою красивую душу.

– Спасибо. Каору, не забывай и о том, что мы пообещали друг другу раньше.

– Пока живо наше обещание… любовь не умрет.

– Да. Любовь не умрет. Я верю в это. И мы обязательно встретимся, как встретились в первый раз.

В голосе Фудзико чувствовалась уверенность, и Каору вновь поверил, что этот день обязательно наступит.

– Спасибо. Я буду ждать сколько потребуется. Поеду куда угодно. Если в Японии не найдется места для нашей встречи, я непременно отыщу его. И мы проведем этот день как сегодня.

Фудзико неспешно кивнула и еще раз посмотрела на профиль Каору. Ее взгляд показался ему чужим.

– Моя величайшая гордость – твоя любовь ко мне.

– Любить тебя – мое предназначение, ради которого я живу в этом мире.

Словно пытаясь сдержать нахлынувшие на нее чувства, Фудзико взялась за ручку двери. Когда она выйдет из машины, Каору сосчитает до десяти, заведет двигатель и, не оглядываясь, поедет в противоположном направлении. Он медленно закрыл глаза. Холодный воздух ворвался в салон. Аромат духов Фудзико и ощущение ее присутствия еще не исчезли. Пять, шесть, семь… В уголках глаз оставалось воспоминание о ее белых щеках. Восемь, девять, десять.

Из пустынной Нэмуригаоки без единого провожающего тихо уезжал автомобиль, в котором сидел мужчина, только что убивший свои чувства.