Красная Борода

Сумасшедшая

Подойдя к воротам, Нобору Ясумото остановился и задумчиво поглядел на сторожевую будку. К горлу подкатывала тошнота, голова раскалывалась с похмелья.

— Значит, это и есть больница Коисикава, — пробормотал он.

Нобору разглядывал будку, а сам продолжал думать о Тигусе, воспоминания о которой не давали ему покоя. Высокая, стройная, с удлиненным овалом лица и чуть вздернутым носиком... Стоило нечаянно прикоснуться к ней, как белокожее лицо заливалось краской, а глаза затуманивались. Она и сейчас стояла перед ним, точно живая, и, казалось, манила к себе.

— Ведь мы разлучались всего на три года! — прошептал он. — Отчего же ты меня не дождалась. Тигуса?..

Незнакомый юноша подошел к воротам, потом обернулся и поглядел на Нобору. Одежда и прическа выдавали в нем врача. Нобору очнулся от своих грез, подошел к будке и назвал свое имя сторожу. Незнакомец, по-видимому, услышал.

— Так вы и есть господин Ясумото? — спросил он.

Нобору кивнул.

— Пропусти, — приказал юноша сторожу. — Я сам его провожу... Позвольте представиться, меня зовут Цугава. — Он церемонно поклонился. — Я с нетерпением ожидал вашего приезда.

Нобору вопросительно поглядел на него.

— Видите ли. теперь, когда вы здесь, я смогу покинуть эту больницу.

— Меня пригласили сюда на работу, но я не знал, что приду на ваше место. — смущенно пробормотал Нобору.

— Я слышал, вы ездили практиковаться в Нагасаки. Долго там пробыли?

— Чуть больше трех лет. — Нобору вновь вспомнил о Тигусе и нахмурился.

— А здесь тяжко, так тяжко, что хуже не бывает. — пожаловался Цугава. — Пока на собственной шкуре не испытаешь — не поймешь. Больные — вонючие, завшивевшие, неграмотные бедняки; жалованье мизерное; ко всему прочему нами помыкает Красная Борода — нет спасения от него ни днем, ни ночью. Я теперь проклинаю тот день, когда решил стать врачом.

Нобору промолчал. Он вовсе не думал, что надолго застрянет в этой жалкой больнице. Нобору рассчитывал на должность консультанта, поскольку накопил изрядный опыт во время практики в Нагасаки. Этот юноша, по-видимому, ошибается, утверждая, будто Нобору прибыл ему на смену.

Они прошли с полсотни шагов по дорожке, усыпанной влажным от росы гравием, и остановились перед входом. Здание больницы было старое, запушенное; козырек над дверью покосился, черепица на кровле местами осыпалась.

Цугава подвел Нобору к боковой двери и показал ящик для уличной обуви. Они зашагали по длинному коридору к приемной, битком набитой пришедшими на осмотр стариками, женщинами и детьми. Воздух в приемной был спертый, остро пахло то ли гниющими фруктами, то ли помойкой.

— Это приходящие больные, — пояснил Цугава. — Их здесь осматривают и бесплатно выдают лекарства. Несчастные! Разве это жизнь? Жалкое существование... Уж лучше умереть. — Он брезгливо покосился на больных и пошел дальше.

Миновав галерею, они повернули направо и остановились у закрытой двери. Цугава громко назвал свое имя.

— Входи, —донесся изнутри низкий, приятный голос.

— Красная Борода. — шепнул Цугава и, подмигнув Нобору, раздвинул сёдзи[1]. Они оказались в обширной комнате площадью не менее двенадцати дзё[2]. Вдоль стен стояли шкафы из светло-коричневого дуба. Верхние полки были забиты книгами, внизу — выдвижные ящички с табличками, на которых каллиграфическим почерком надписаны названия лекарств. Свет из невысокого оконца падал на могучие плечи и пепельные волосы старика, сидевшего спиной к двери.

Цугава, поклонившись, сообщил, что привел господина Нобору Ясумото. Старик не ответил и продолжал что-то писать, склонившись над низеньким столиком. Он был одет в мышиного цвета кимоно с узкими рукавами и такого же цвета шаровары. Шаровары были довольно странные — узкие, завязанные тесемками чуть повыше щиколоток, со складками на поясе.

Комната, по-видимому, не отапливалась, в выходящее на северную сторону окно редко заглядывало солнце, и пропахший лекарствами воздух холодил кожу.

Наконец старик отложил в сторону кисточку для письма и повернулся к вошедшим. У него был высокий с залысинами лоб, квадратное лицо густо заросло бородой. Под кустистыми бровями детским любопытством блестели глаза. А в насмешливом изгибе плотно сжатых губ было что-то от древнегреческих киников — они выдавали острый ум и непоколебимую волю.

«В самом деле Красная Борода», — подумал Нобору. Борода была рыжевато-бурой, но в сочетании с бледным, словно высеченным из камня лицом почему-то и вправду отсвечивала красным. Трудно было определить возраст старика: в нем естественным образом соединились мужественность и решительность сорокалетнего и спокойная рассудительность старца на пороге шестидесяти.

Нобору с поклоном назвал себя.

— Кёдзё Ниидэ, — представился Красная Борода, беззастенчиво разглядывая Нобору. Потом, видимо, что-то окончательно для себя решив, добавил: — С сегодняшнего дня зачисляю тебя практикантом. О доставке твоих вещей мы позаботимся.

— Но меня приглашали только для консультаций. — растерянно пробормотал Нобору.

— Дело решенное. — отрезал Красная Борода и, обернувшись к Цугаве, сказал: — Проводи его в комнату.

Так Нобору стал практикантом в больнице Коисикава, хотя это его совсем не устраивало. Он поехал повышать свои знания в Нагасаки затем, чтобы впоследствии занять должность врача при бакуфу[3]. За него хлопотал друг отца, главный медик бакуфу Амано, давно уже обративший внимание на талантливого юношу.

— Как же это вас угораздило оказаться в нашей больнице, имея такого покровителя? — удивился Цугава, выслушав рассказ Нобору. — Теперь-то вам придется навсегда распрощаться с вашей мечтой — ничего не поделаешь! Но не расстраивайтесь, вы, кажется, понравились Красной Бороде, а это кое-чего стоит.

Цугава провел его по коридору и постучал в крайнюю дверь. Эту комнату занимал Мори — тоже практикант. Он выглядел крайне изможденным и усталым.

— Как же, наслышан! — приветствовал Мори новичка. — Жизнь здесь, скажу откровенно, нелегкая, но при желании можно многому научиться — и это главное.

Мори говорил мягко, но что-то в его голосе напоминало завернутую в вату бритву. А в глубине ясных, спокойных глаз таилось упорство. Нобору заметил, что он совершенно игнорирует Цугаву — оставляет его слова без ответа и даже не глядит на него.

— Мори — средний сын зажиточного крестьянина из Сагами, — шепнул Цугава, когда они вышли в коридор. — Он очень талантлив, а меня почему-то невзлюбил.

Нобору промолчал.

Следующей была комната Цугавы, а та, что за ней, предназначалась Нобору. Окна всех комнат выходили на север, поэтому в них царил полумрак. Вместо циновок на полу лежали тонкие подстилки, и это вызывало ощущение холода. У окна стоял ветхий столик, подле него лежала плетенная из травы круглая циновка для сидения. У растрескавшейся стены — сколоченный из простых досок шкаф.

— Почему нет циновок? — удивился Нобору.

— Увы... — Цугава развел руками. — И здесь, и в больничных палатах вместо циновок тоненькие подстилки, так что постель приходится стелить почти что на голом полу.

— Как в тюрьме, — сердито пробормотал Нобору.

— Все жалуются, особенно больные, хотя они бедняки и должны понимать, что особого комфорта в бесплатной больнице ждать не приходится... А на одежду вы обратили внимание?

Нобору вспомнил, как были одеты Красная Борода и Мори. Цугава ему объяснил, что форма у всех врачей одна — зимой и летом, а халаты у больных — на тесемках. Дернул за тесемку — и сразу можно приступать к осмотру. Для врачей удобно, а больным не нравится: мол, и палаты похожи на тюремные камеры, и халаты под стать тюремным.

— И давно здесь такие правила?

— Это все выдумал Красная Борода. — Цугава пожал плечами. — Он тут словно единовластный повелитель. Как врач он талантлив и предан своему делу. Многие даймё[4] и богачи прямо в рот ему смотрят, но здесь, в больнице, его просто терпеть не могут — считают настоящим деспотом.

— Похоже, тут нет даже хибати[5].

— Хибати стоят только в больничных палатах. Врачам же, считает Красная Борода, холод только на пользу — тем более что в Эдо[6] сильных морозов не бывает. А кроме того, деньги на уголь предназначены для больных... Не хотите ли осмотреть больницу?

После комнаты дежурного врача они прошли в приемную для приходящих больных, затем осмотрели аптеку, столовую для медперсонала и вышли наружу. Там Цугава показал на крытую черепицей кухню; у колодца женщины мыли овощи. Горка овощей, предназначенных для засолки, радовала глаз своей свежестью. Белые стебли и яркая зелень сверкали на солнце непросохшими капельками воды.

— Обратите внимание во-он на девушку, с желтыми тесемками на рукавах. Это О-Юки, возлюбленная Мори.

Нобору безо всякого интереса поглядел на О-Юки.

В этот момент из больничного корпуса выбежала молодая женщина и окликнула Цугаву. Она была весьма миловидна, а одеждой и манерами больше походила на служанку из богатого торгового дома. Должно быть, женщина очень спешила — щеки ее раскраснелись, она тяжело дышала.

— Опять приступ, а лекарство кончилось, — взволнованно проговорила она, с трудом переводя дыхание. — Приготовьте поскорее, пожалуйста.

— Обратись к господину Ниидэ — он у себя. Этим лекарством распоряжается только он, — ответил Цугава.

Женщина искоса поглядела на Нобору — наверно, почувствовала его взгляд — и, покраснев еще сильнее, помчалась к южному входу.

Цугава повел его дальше вдоль больничного корпуса — туда, где за пустырем виднелась обширная плантация лекарственных растений. Сейчас, в зимнюю пору, кусты и травы пожухли. Каждое растение было снабжено табличкой с названием. На плантации трудились садовники. Они рыхлили почву и укрывали теплолюбивые растения соломой. Цугава представил им Нобору. Садовники низко кланялись.

— Как успехи, Гохэй? — обратился Цугава к высокому, полному старику.

— Пожалуй, скоро будет готово, — ответил тот, почесывая двойной подбородок.

— В конце месяца я уезжаю. Хотелось бы до отъезда попробовать.

— Это можно.

— Тогда в ближайшие дни наведаюсь... Гохэй делает чудесное вино из плодов эбидзуру, — пояснил Цугава. — Оно совершенно черного цвета, сладкое и слегка терпкое на вкус. Красная Борода выращивает эбидзуру для лекарственных нужд, а старик из него вино гонит. Как-нибудь зайдем к нему вместе.

Покинув плантацию, они направились к северному корпусу больницы.

Там для защиты от ветра были высажены деревья — дубы, камелии, литокарпусы, сосны и криптомерии. Чуть дальше, в глубине бамбуковой рощи, виднелся, должно быть, недавно построенный домик. Цугава повернул было туда, но раздумал и, покачав головой, прошел мимо.

— Там живет О-Суги — ну, та, что просила у меня лекарство. Она прислуживает своей больной госпоже.

— А этот домик тоже принадлежит больнице?

— Нет, его построил отец этой больной. Дело в том, что его дочь — не обычная пациентка, — пояснил Цугава.

Происхождение ее держится в тайне, рассказывал он, известно лишь, что отец очень богат. Сейчас ей двадцать три, девушка просто красавица, зовут ее О-Юми. О-Юми заболела в шестнадцать лет, и вначале никто даже не предполагал, что она повредилась в уме. Ко всему прочему жених внезапно разорвал помолвку и женился на другой. Это повергло О-Юми в тяжелую депрессию, которой она страдала более года. Потом, когда всем уже казалось, что О-Юми пришла в себя, она вдруг совершила убийство. Ее жертвой стал один из служащих отца. В последующие годы она убила еще двоих, а третий лишь чудом избежал смерти...

— Она действовала изощренно: завлекала жертву своими чарами, соблазняла, а потом безжалостно убивала. — Цугава облизал пересохшие губы. — По словам счастливца, которому удалось спастись, вначале она, притворившись влюбленной, пригласила его к себе в спальню и после любовных утех, когда он совершенно обессилел, попыталась всадить ему в горло шпильку.

— Может быть, кто-то над ней надругался — и теперь она мстит за это? — нахмурившись, тихо сказал Нобору.

— Красная Борода предполагает другое. — Цугава снова облизал губы. — Он считает, что девушка страдает своего рода врожденной эротоманией, и у нее не столько психическое заболевание, сколько предрасположенность к психозу.

В памяти Нобору всплыл термин, означающий «чувственное наслаждение от убийства». Аналогичный случай разбирался в одной голландской медицинской книге, которую он прочитал во время учебы в Нагасаки. Он узнал также, что такие случаи издавна встречались в Японии, и даже записал симптомы болезни.

Стараниями отца девушка избежала наказания. Дело представили так, будто жертвы О-Юми пробирались к ней в спальню и пытались ее изнасиловать. Поскольку мертвые никак не могли опровергнуть эту версию, О-Юми оправдали. И лишь когда избегнувший смерти юноша рассказал, как вела себя с ним О-Юми, отец обратился к Ниидэ. Тот посоветовал изолировать дочь и держать ее под постоянным присмотром — иначе история может повториться. Тем более что внешне О-Юми выглядела вполне нормальной и могла ввести в заблуждение кого угодно. Чтобы избежать огласки, отец предложил Ниидэ построить для дочери домик на территории больницы, пообещав безвозмездно отдать его больнице, когда дочь его выздоровеет или умрет. Помимо того, он выразил готовность взять на себя все расходы по ее лечению и содержанию. Осенью позапрошлого года строительство дома было завершено, и там поселилась О-Юми вместе со служанкой О-Суги.

— В доме две комнаты и кухня, — продолжал Цугава. — О-Суги сама готовит и стирает. Все необходимое присылают родители. Ключ от входной двери есть только у О-Суги, в дом запрещено входить всем, кроме Ниидэ. О-Юми выпускают на прогулку лишь в сопровождении служанки.

— А существует ли способ излечить ее от этого недуга? — спросил Нобору.

— Кто знает? — Цугава покачал головой. — Ниидэ пытается ее лечить, но самое опасное — это периодически повторяющиеся приступы. Для этих случаев у Красной Бороды есть специально приготовленное лекарство. О-Суги как раз за ним и прибегала. Ниидэ никому его не доверяет, приготовляет самолично. Похоже, хорошее снадобье, но сильнодействующее.

«Чувственное наслаждение от убийства, — повторил про себя Нобору. — Психопатическая конституция... Это врожденное, а значит, преступления, совершенные девушкой, нельзя ставить ей в вину. Ведь не виновата же статуэтка в том, что ее вырезал неумелый мастер...»

Но к поведению Тигусы это не относится. Тигуса вполне нормальная девушка, и ей нет оправданий. Нобору закусил губу.

— Кто достоин жалости и сочувствия, так это О-Суги, — продолжал Цугава. — Конечно, она в услужении, и с этим ничего не поделаешь. Но как подумаешь, что ей приходится ухаживать за сумасшедшей и неизвестно, когда этому наступит конец... Ужас, да и только!

— Но ведь она в любой момент может отказаться.

— Нет, она не сделает этого, потому что сочувствует хозяину. Пожалуй, не только сочувствует, но, можно сказать, даже преданно любит его. — Цугава покачал головой и горестно вздохнул. — Честно говоря, я покидаю больницу без всякого сожаления. Грустно только, что больше не увижу О-Суги.

Нобору вспомнил, как зарделась О-Суги при встрече с ним.

О-Суги зарделась не потому, что увидала Цугаву. Она не питала к нему нежных чувств, хотя тот в разговоре с Нобору намекнул на интимные отношения. Ее заставил покраснеть пристальный взгляд Нобору. О-Суги сама призналась в этом, когда они познакомились поближе.

Нобору вскоре подружился с О-Суги, они даже стали встречаться, но, вспоминая потом об этом, он был вынужден признаться самому себе, что особой любви к О-Суги не испытывал. Скорее всего, не влечение, а тоска и отчаяние толкнули его к О-Суги. Только ей он и мог пожаловаться на свою судьбу. Не последнюю роль сыграл также интерес Нобору к болезни ее госпожи. О-Суги была прекрасным — лучшего не пожелаешь — слушателем. Нобору поведал ей, как попал в больницу Коисикава, откровенно высказывал недовольство здешними порядками и даже поделился своими сердечными переживаниями из-за измены Тигусы. Искренность и сочувствие, с какими О-Суги выслушивала жалобы Нобору, располагали к дальнейшей откровенности.

— Не буду я плясать под их дудку — не дождутся! — говорил он О-Суги. — Родители Тигусы да и она сама хитростью спровадили меня в эту дыру, но я добьюсь своего — они еще сами попросят меня вернуться!

— Вы так думаете? — О-Суги с сомнением покачала головой. — А мне кажется, ваша девушка не виновата в том, что вас прислали в больницу Коисикава.

— Почему ты так считаешь? — Нобору удивленно поглядел на О-Суги, которая впервые за время их знакомства позволила себе высказать свое мнение.

— Если родители нарушили данное вам обещание и выдали девушку за другого, она в этом не виновата, а вот господин Амано должен был как-то возместить эту потерю. По крайней мере помочь с назначением вас врачом при бакуфу.

Разговор этот происходил однажды вечером в конце февраля, когда Нобору и О-Суги впервые беседовали с глазу на глаз.

Перед бамбуковой рощицей, метрах в двадцати от дома, где находилась О-Юми, стояла скамейка. Всего в больничном дворе таких скамеек было семь. Они предназначались для больных, чтобы те могли отдохнуть и погреться на солнышке. Но эту скамеечку поставили в беседке специально для О-Юми. Туда никто из посторонних не заглядывал.

В тот вечер Нобору после очередной стычки с Ниидэ закрылся у себя в комнате и пил сакэ, купленное для него садовником. Однако тяжелый осадок после неприятного разговора с Красной Бородой не исчезал, и Нобору, прихватив с собой тыкву-горлянку с вином, вышел во двор, уселся на скамейке в беседке и стал потягивать сакэ прямо из горлышка. Вскоре появилась О-Суги. Она приготовила для О-Юми ужин и вдруг подумала: наверно, Нобору сейчас в беседке и ожидает ее. С полчаса назад у О-Юми был приступ, О-Суги дала ей лекарство — теперь госпожа уснула. О-Суги заперла дверь и пришла. Из ее рассказа Нобору заключил, что времени у них достаточно, вот и затеял этот разговор, тем более что был навеселе.

— Ты оправдываешь мою бывшую невесту, потому что добрая. На самом деле и она, и Амано — недостойные, бесчестные люди. Просто они испугались неприятностей и постарались меня спровадить в эту больницу. Меня не обманешь — я их насквозь вижу!

— Мне кажется, вас пригласил сюда господин Ниидэ, — возразила О-Суги. — Он давно уже говорил, что ему нужен хороший помощник, а Коисикава более, чем любая другая больница, нуждается в способном, знающем враче.

— В таком случае он ошибся в выборе. Чтобы быть хорошим врачом, знаний недостаточно. Нужны еще время и опыт. А я пока желторотый юнец.

Нобору сделал большой глоток и неожиданно закивал головой.

— Верно, есть причина, по которой он меня сюда затащил. Именно из-за этого я сегодня и поцапался с Красной Бородой...

— Ой, и вы так его называете?

— К черту! Слышать о нем не хочу!

...В тот день после ужина Ниидэ пригласил его к себе и попросил конспекты и рисунки, которые Нобору делал во время учебы в Нагасаки. Нобору отказал. Он изучал все разделы голландской[7] медицины, уделяя особое внимание терапии, и выработал оригинальный метод диагностики и лечения. Он связывал с конспектами и рисунками большие надежды и считал, что они утратят ценность и оригинальность, если достанутся кому-то еще.

«Я знаю врачей, ставших знаменитыми и сколотивших немалое состояние только на лечении глаукомы. Мои же методы самые современные и охватывают широкий круг болезней. Я добился всего собственным трудом и вовсе не обязан делиться знаниями с кем бы то ни было», — заявил он.

Однако Ниидэ не согласился с его доводами.

«Я не намерен выслушивать твои объяснения. Ступай и принеси конспекты и рисунки — больше я ни о чем не прошу...»

— Мне ничего не оставалось, как исполнить приказание Ниидэ. Вот я и подумал: не это ли причина моего приглашения в больницу Коисикава, — пробормотал Нобору, поглаживая тыкву с сакэ. — Только поэтому Красная Борода и смотрит сквозь пальцы на мое безделье, на мой отказ носить эту ужасную форму...

— Простите, но вы, кажется, захмелели.

— Вовсе нет! Я пью, но не пьянею. — Нобору снова приложился к горлышку. — И пью лишь потому, что здесь это запрещено. И вообще отныне я буду делать все, что здесь запрещается.

— Пожалуйста, перестаньте! — О-Суги протянула руку, пытаясь отобрать у него тыкву с сакэ. — Мне не нравится, что вы напились и такое говорите.

Она быстрым движением вырвала у Нобору горлянку и, сказав, что вернет ее завтра, направилась к дому.

Нобору остался неподвижно сидеть на скамье, прислушиваясь к удаляющемуся звуку ее шагов.

С того вечера он еще более сблизился с О-Суги.

Ему претила роль практиканта. Здешняя жизнь казалась серой, скучной, однообразной. Делами в больнице Коисикава ведал опекунский совет, получавший дотацию от бакуфу. Управляющим больницы был назначен господин Когава.

В больнице у него имелась контора, занимавшаяся учетом расходов, а также денег, поступавших от бакуфу. Сам же Когава жил в отдельном особняке. Персонал больницы насчитывал пять человек: главный врач Ниидэ, а также врачи Есиока, отец и сын Инода и Хасимото. В больнице было три отделения: терапевтическое, хирургическое и женское. Отец и сын Инода одновременно выполняли обязанности квартальных врачей. Кроме того, в больнице подрабатывали несколько внештатных врачей. Но основная тяжесть повседневной работы ложилась на плечи Ниидэ и двух практикантов.

Больница состояла из двух корпусов — северного и южного, в каждом по три больших и по две средних палаты, а также по две маленьких клетушки для тяжелых больных. В ту пору на излечении находилось свыше тридцати человек, по большей части старики и женщины. Больничная одежда для всех была одинакова — белый халат на тесемках. Категорически запрещалось надевать яркие кимоно и широкие пояса оби.

— Мы понимаем: больница бесплатная, но все же могли бы хоть циновки положить, а то приходится стелить постель прямо на пол, — жаловались друг другу больные.

А женщины возмущались:

— Почему не разрешают ходить в своем, если у кого есть? А то все будто арестанты.

В этих порядках недовольные винили Ниидэ. Многих обижало и его грубое обращение. Когда он приступал к осмотру очередного больного, тот буквально трясся от страха.

Ниидэ часто отлучался из больницы. У него были свои пациенты, которых он посещал на дому. В такие дни он оставлял больницу на практикантов. Случалось, вечером больному требовалась срочная помощь, которую практиканты оказать не в силах. Хорошо, если в то время в больнице находились внештатные врачи, а если их не было.,..

После того, как Цугава покинул больницу, Мори иногда просил Нобору оказать первую помощь вновь поступившим. Нобору следовал за Мори в палату, но ничего не делал — только смотрел. Мори молча сносил это, но однажды не выдержал и, когда они вышли в коридор, обернулся к Нобору и охрипшим от возмущения голосом спросил:

— До каких пор ты будешь так себя вести?

— А что, собственно, тебя не устраивает?

— Почему ты все приказания Ниидэ принимаешь в штыки? Почему демонстративно противишься здешним правилам? Рассчитываешь на чье-то сочувствие? Или ждешь, когда Ниидэ придет тебя уговаривать?

Нобору был настолько ошарашен, что не сразу нашелся, что ответить.

— Ты подумай, — продолжал Мори, понизив голос. — Никому вреда от этого нет — только тебе.

Нобору с трудом подавил в себе желание отвесить ему пощечину. Он давно уже заметил, что Мори буквально боготворит Ниидэ. Для него, выходца из деревни, и сама больница, подчиненная бакуфу, и ее главный врач казались достойными всяческого поклонения. «До чего же этот Мори ограничен», — думал Нобору и старался по возможности держаться от него подальше. Тем более неожиданным оказался для него этот издевательский тон.

О стычке он ничего не сказал О-Суги.

Мори отличался присущей деревенским жителям порядочностью и честностью, к нему с уважением относились больные и врачи. О-Суги тоже с похвалой отзывалась о нем. На больничной кухне работала девушка О-Юки — та самая, насчет которой Цугава однажды намекнул, будто она — возлюбленная Мори, но, по словам О-Суги, девушка была лишь безнадежно влюблена в него, а тот не обращал на нее никакого внимания и даже избегал ее.

— Может, она влюбится в вас, — однажды сказала О-Суги, когда они сидели на скамейке. — Очень милая девушка. Я с уважением отношусь к неприступности Мори, но, как подумаю о бедняжке О-Юки, начинаю его ненавидеть.

— Мне надоели разговоры о Мори, — прервал ее Нобору. — Лучше расскажи о своей госноже О-Юми. Ведь ты уже давно ей прислуживаешь?

— Почему она вас так интересует? — В голосе О-Суги прозвучали ревнивые нотки.

— Потому что я врач, — ответил он. — В отличие от Мори я серьезно изучал голландскую медицину, и мне знакомы методы лечения, о которых не знает даже Красная Борода.

— Отчего же вы их не применяете?

— В этой дыре?! С какой стати! Не для того я учился, чтобы работать здесь практикантом.

— Вы, кажется, снова пьяны.

— Ты не увиливай от разговора — сама его начала. Практикантом быть не желаю и обычных больных лечить не хочу. Меня, как врача, интересуют пациенты с редкими заболеваниями. Такие, как О-Юми.

— Я вам не верю.

— Чему не веришь?

— Тому, что вас она интересует как врача. О-Юми сама говорит, что все здешние врачи пошляки, глядят на нее жадными глазами, а хуже всех — Цугава. Кроме господина Ниидэ, никто из них всерьез не занимался ее болезнью.

— Этого я не знал, — задумчиво произнес Нобору, внимательно глядя на белевшее в сумерках лицо О-Суги. — И что же натворил Цугава?

— Этого я вам сказать не могу.

— Послушай, О-Суги, я знаю новейшую медицину, и если изучу симптомы ее болезни, то, может быть, найду совершенно иной способ лечения, чем Красная Борода. Но прежде ты должна подробно все о ней рассказать.

— Вы это серьезно?

— Мне кажется, ты уже достаточно меня знаешь.

— Хорошо, в следующий раз расскажу... Если только вы снова не напьетесь.

— А почему не сейчас? — Нобору попытался схватить ее за руки.

О-Суги отстранилась, встала со скамейки и, захихикав, сказала:

— Потому что вы ведете себя неприлично.

— Ну, это совсем другое.

Нобору стремительно встал и обнял О-Суги. Девушка замерла. Одной рукой он обхватил ее за талию, другой за плечи и прижал к себе.

— Ты мне нравишься.

— Нравлюсь?

— Да, очень! — шепнул Нобору и поцеловал ее в губы.

О-Суги почувствовала, как силы оставляют ее. Ее тело стало податливым и мягким. Нобору потянул ее обратно к скамейке, но девушка, тихонько рассмеявшись, ловко выскользнула из его объятий.

— Мне не по душе, когда вы ведете себя грубо. Спокойной вам ночи, я пойду.

— Как знаешь, — обиделся Нобору.

После этого случая он несколько дней не встречал О-Суги...

В середине марта зацвели вишни в больничном саду, зазеленели кустарники и лечебные травы на плантации, на некоторых распустились цветы, и их аромат наполнял воздух. После обеда Нобору отправился на плантацию прогуляться и там неожиданно встретил О-Суги. Она возвращалась домой с корзиной выстиранного белья.

— Почему не приходишь к скамейке? — спросил он.

— Простудилась, но мне теперь уже лучше. Сегодня вечером приду. — О-Суги закашлялась.

— Похоже, ты еще не совсем здорова. А лекарство принимаешь?

— Да, мне его прописал господин Ниидэ.

— Хочешь — я сам приготовлю тебе лекарство? От него сразу полегчает.

О-Суги согласно кивнула.

В тот день, когда Нобору ужинал, в столовую вошел посыльный и сообщил, что к нему пожаловала гостья. Во время еды покидать столовую запрещалось, и Нобору только спросил, кто она.

— Macao Амано.

«Младшая сестра Тигусы, — подумал Нобору. — Интересно, зачем она сюда заявилась — по собственной воле или кто-то ее послал?»

— Скажи, не нашел меня, — ответил Нобору, подумав, что, не зная о намерениях девушки, встречаться с ней не стоит. — Пусть передаст, зачем пожаловала.

После ужина снова пришел посыльный.

— Девушка сказала, что ей обязательно надо повидаться с вами и она придет снова, — сообщил он.

Заметив, что Мори внимательно прислушивается к их разговору, Нобору резко поднялся из-за стола и покинул столовую.

Он приказал садовнику купить вина. Тот стал отнекиваться, мол, могут поймать. Нобору накричал на него, и садовник, почесываясь, отправился выполнять поручение.

— Интересно, зачем они подослали сестрицу Тигусы, — бормотал Нобору, возвращаясь к себе. — Но теперь уж им меня не провести.

Садовник принес сакэ[8], и Нобору стал пить, даже не подогрев его. Потом, захватив бутылочку с остатками сакэ, вышел наружу.

Несмотря на позднее время, в саду было тепло. Небо затянуло тучами, не было видно ни луны, ни звезд. В воздухе пахло землей и цветами. Аромат цветов, густой и сладковатый, усиливался при дуновении легкого ветерка.

Нобору настолько захмелел, что в темноте прошел мимо скамейки.

— Это вы? — окликнула его О-Суги.

Нетвердо ступая, он подошел и шлепнулся на скамью.

— Что с вами? — удивилась О-Суги.

— Извини,споткнулся...

О-Суги что-то пробормотала.

— Садись рядом, я то я совсем не слышу, о чем ты там говоришь.

О-Суги придвинулась к нему.

— Вот лекарство. Его надо вскипятить и выпить настой. Тебе сразу станет легче. Там написано, как принимать.

— Кажется, вы захватили с собой сакэ?

— Остатки — на один глоток.

— Я тоже принесла.

— Это еще зачем?

— Помните, я у вас забрала тыкву-горлянку? Я налила в нее немножко сладкой настойки, которую пьет госпожа О-Юми.

— А-а, вино из плодов эбидзуру...

— Откуда вы знаете?

— Попробовал однажды в сарае у садовника. То самое вино, которое Красная Борода изготовляет для лечебных целей... Странно, что ты принесла его для меня.

Нобору взял тыкву и сделал большой глоток прямо из горлышка. Напиток был густой, сладкий и слегка отдавал лекарством. Когда они вместе с Цугавой пришли к старику садовнику, Нобору выпил только одну чашечку и больше не стал. Напиток показался ему чересчур густым и резким. Теперь же, может, потому, что захмелел, незаметно осушил почти половину тыквы-горлянки.

— По правде говоря, диагноз господина Ниидэ не совсем правильный. Госпожа вовсе не сумасшедшая, — сказала О-Суги. — Я это знаю лучше, чем кто-либо другой... Ты... Вы меня не слушаете?..

— Слушаю, слушаю!.. А может, отложим этот разговор до другого раза?

— Потому что вы пьяны?

— Нет, пpocтo забочусь о твоем простуженном горлышке

— Не беспокойтесь. Может быть, и лучше, что я сейчас охрипла и говорю вроде бы не своим голосом. Вы меня не прерывайте и отнеситесь серьезно к тому, о чем я вам сейчас расскажу.

Нобору схватил О-Суги за руку и крепко сжал ее. Девушка не противилась.

...Когда О-Суги нанялась в служанки к О-Юми, той исполнилось пятнадцать лет. Две ее сестренки, двенадцати и семи лет, были от другой матери. Родная мать О-Юми по какой-то причине то ли сама ушла, то ли ее изгнали из дому. О подробностях О-Суги никто не рассказывал. Во всяком случае. О-Юми с детских лет знала, что у нее мачеха, хотя и не очень переживала это.

Она была красивей сестер, веселая и даже немного легкомысленная, но отличалась отзывчивостью и добрым сердцем за что ее любили все — мачеха и сестры, соседи и служащие отца. Последние даже заискивали перед ней, поскольку она считалась наследницей. Когда О-Юми исполнилось четырнадцать, состоялась помолвка. Это произошло за год до того, как в их дом пришла О-Суги.

Итак, внешне жизнь О-Юми протекала спокойно и счастливо, однако именно тогда с девушкой случилось несчастье, о котором чужим людям не расскажешь...

— Но вы врач, и это меняет дело, — простуженным голосом прошептала О-Суги. — Иначе бы никогда не решилась. Понимаете?

— Понимаю, — пробормотал Нобору, чувствуя, что у него начинает кружиться голова.

...О-Юми было девять лет, когда над ней надругался тридцатилетний приказчик. При этом он пригрозил, что убьет ее, если она проговорится. Странные чувства, которые она испытала, вызвали в ней, несмотря на юные годы, чувство непонятной вины. А угроза расправы сковала язык. Через полгода приказчика уволили, но эта история оставила незаживающую рану в душе О-Юми. А через два года все повторилось... Дочь богатого торговца из соседнего дома была ровесница О-Юми и часто приглашала девочку к себе. Однажды во время игры в прятки О-Юми укрылась в соседском амбаре, где хранилось множество старых вещей. Она забилась между корзиной и сундуком и замерла. Вскоре послышался скрип решетчатой двери, и в амбар вошел сосед. В руках у него был фонарь. О-Юми сначала подумала, что это ее подружка, но, узнав соседа, успокоилась и подала голос. Молодой человек вскрикнул от неожиданности.

«Да это же я, О-Юми! Мы играем в прятки, и вы не шумите, иначе она найдет меня», — зашептала девочка.

Сосед успокоился, вытащил из сундука какую-то книгу, прилег на циновку и стал читать при свете фонаря. Вскоре послышались шаги. Должно быть, соседская девочка искала ее. Потом шаги удалились.

«Больше она не придет, — шепнул молодой человек. — Иди сюда — я покажу тебе интересные картинки».

О-Юми подошла. Он усадил ее радом и раскрыл книгу. Пока она увлеченно разглядывала картинки, сосед крепко прижал ее к себе... Она замерла — не от удивления, а от страха. О-Юми показалось, что она отчетливо слышит голос приказчика: «Если проговоришься, убью!»

А может, это говорил молодой сосед?

О-Юми глядела на дверь и думала, что она уже отсюда не выйдет. Потом у нее свело ноги, в голове помутилось, и она, не помня себя, закричала: «Вы убьете меня?!»

Молодой человек засмеялся. Смех прозвучал столь жестоко и отвратительно, что запомнился О-Юми на всю жизнь. «Приходи завтра», — приказал сосед.

И О-Юми пришла. Боялась, что он убьет ее...

— Дальше — больше. Ко всем бедам добавилась неудача с замужеством, — продолжала О-Суги. — Хотя состоялся сговор и уже было решено на следующий год объявить о помолвке, жених внезапно нарушил обещание, сказав, что нашел другую. О-Юми терялась в догадках, но потом до нее дошел слух, что причина — в прошлом ее родной матери, о котором прознали родители жениха.

Мать О-Юми была женщиной удивительной красоты и обладала артистическими талантами. Спустя год после рождения О-Юми она сбежала из дому с любовником и погибла в Хаконэ. Одни говорили, будто они собирались вместе покончить жизнь самоубийством, но любовник убил ее а сам остался жить. Другие предполагали, что она пошла замуж за отца О-Юми, нарушив обещание выйти за того юношу и он убил ее из ревности. Трудно сказать, какая из этих версий была верной, но дело не в этом и даже не в отказе жениха, а в том, что О-Юми поняла: тайная связь между мужчиной и женщиной — преступление и виновным неизбежно грозит смерть.

— «Убьют, убьют!» Эта мысль не давала ей покоя, — продолжала О-Суги. — Так было с матерью, то же самое будет и с ней...

Нобору внезапно почувствовал необъяснимый страх. Ему показалось, что голос О-Суги неузнаваемо переменился. Минуту назад он был хриплым, теперь хрипота вдруг исчезла, да и интонация стала иной. Нет, у О-Суги совсем другой голос...

— Теперь вам должно быть понятно. С тех пор О-Юми рассуждала так: это в природе вещей — мужчина сначала получит свое, а потом убьет. И не потому, что девушка поступает дурно. Пусть она этого не желает, пусть мужчина совершает над ней насилие вопреки ее воле — все равно расплата за это одна: смерть!

В голове у Нобору помутилось. «Да ведь это не О-Суги сидит рядом со мной, не О-Суги, а сама О-Юми!» — вдруг догадался он.

Он попытался высвободить руку, но О-Юми крепко вцепилась в нее и не отпускала. Она придвинулась к нему вплотную и свободной рукой обвила за шею. Нобору хотел позвать на помощь, но у него пропал голос.

— Я не О-Суги, я О-Юми, — услышал он шепот.

Он почувствовал, как от страха на голове зашевелились волосы. О-Юми неожиданно повалила его на скамейку, прижалась к нему и жарко зашептала в ухо:

— Однажды ко мне в спальню тайком пробрался очередной насильник из наших приказчиков. А в голове у меня была все та же мысль: «Убьет, на этот раз обязательно убьет!» Я схватила лежавшую рядом шпильку. Взгляните, эту самую шпильку!

Нобору прямо перед глазами увидал на раскрытой ладони сверкнувшую в темноте длинную серебряную шпильку для волос.

— Я зажала ее в руке и затаилась. — В голосе О-Юми зазвучали нотки сладострастного возбуждения, жаркое дыхание коснулось лица Нобору. — Приказчик вошел, лег рядом, протянул ко мне руку и обнял. Вот так... Догадываетесь, для чего я взяла шпильку? Я решила: если мне суждено умереть, я убью и его. Ведь вина не только на мне — тем более что я этого не желала. Вот я и решила — пусть умрет насильник!

Нобору увидел, как лицо О-Юми перекосила судорога, губы приоткрылись, обнажая зубы. Он попытался оттолкнуть ее от себя, но почувствовал такой упадок сил, что не мог даже шевельнуть пальцем.

«Это дурной сон, наваждение», — мелькнуло у него в голове, и в следующее мгновенье он почувствовал, как шпилька коснулась своим острием кожи за левым ухом.

— Ничего не подозревавший приказчик стал прижимать меня к себе. И тогда я вонзила в него шпильку!

По-видимому, О-Юми всерьез намеревалась продемонстрировать, как она убила приказчика. У Нобору потемнело в глазах. И тогда О-Юми торжествующе закричала:

— Да, я всадила в него шпильку! Изо всех сил... Изо всех сил... Вот сюда!..

Внезапно Нобору ощутил резкий толчок, раздался вопль О-Юми — и он потерял сознание.

Нoбopy открыл глаза и увидел склонившегося над ним Ниидэ. Рядом стоял Мори. Красная Борода что-то говорил, но Нобору не улавливал смысла слов. Ему казалось, что губы Ниидэ лишь беззвучно шевелятся, а сам он где-то далеко-далеко. «Наверно, я все это вижу во сне», — подумал Нобору и закрыл глаза. Когда он снова очнулся, перед ним сидел один только Ниидэ, Мори рядом не было.

— Спи, спи! — приказал Красная Борода. — Поспишь еще денек — и тебе станет лучше. Выбрось из головы все мысли — и спи!

Нобору попытался что-то сказать, но язык не повиновался ему.

— Ничего страшного не случилось, — успокаивал его Красная Борода. — Просто тебя опоили. В вино было добавлено лекарство, которое я даю О-Юми, когда у нее начинается приступ. Она вызнала у служанки, что ты интересуешься ею, вздумала, что станешь ее домогаться, вот и решила убить тебя испытанным способом. А ты, глупец напился и сразу даже не понял, что перед тобой не О-Суги а ее госпожа...

Нобору покачал головой. Да, он в самом деле сильно захмелел, к тому же было темно, и этот хриплый голос якобы простудившейся О-Суги... Все это он хотел объяснить, но не смог произнести ни слова.

— Если бы я возвращался домой чуть позже, тебя бы уже не было на этом свете, — сказал Красная Борода. Я заглянул в дом к О-Юми, но увидел только спящую служанку. Пытался разбудить, но безуспешно. Тут я и смекнул, что дело нечисто — О-Юми опоила ее тем же самым вином... Тогда я поспешил к скамейке, где ты встречался с О-Суги... И вовремя! О-Юми набросилась на меня, как тигрица. Вот взгляни! — Красная Борода закатал рукав на левой руке. Рука была забинтована до самого плеча. — Она успела меня искусать. Но об этом не знает никто. Я даже Мори ничего не сказал. А для тебя пусть этот случай послужит уроком!

Нобору почувствовал, как у него на глазах выступили слезы.

Ниидэ вытащил из-за пазухи листик бумаги. Нобору решил, что тот собирается вытереть ему глаза, но ошибся — Красная Борода лишь промокнул ему рот. Должно быть, слюна течет, стыдясь, подумал Нобору и закрыл глаза.

— Ах, глупец, глупец! — пробормотал Ниидэ. — А теперь спи. Когда поправишься, поговорим.

Он не спеша поднялся и вышел из комнаты. Прислушиваясь к звуку удаляющихся шагов, Нобору пробормотал:

— А ведь он неплохой человек — этот Красная Борода...