Красная Борода

Увеселительное заведение

Однажды вечером, когда я возвращался домой с прогулки, меня догнала запыхавша­яся от бега О-Сэй — из харчевни «Сумикава». О-Сэй недавно исполнилось двадцать лет. Ее тонкое, продолгова­тое лицо было не лишено привлекательности. Мы нередко встречались с ней и дружески болтали.

— Сэнсэй, вы, должно быть, еще не ужинали? — обра­тилась ко мне девушка.

Я что-то уклончиво пробормотал в ответ.

— Не готовьте ничего! — воскликнула О-Сэй. — Сегодня вам будет угощение на славу! И рис не варите.

Хитровато улыбнувшись и пообещав потом рассказать кое-что интересное, О-Сэй, поводя худенькими плечами, побежала рысцой в сторону пристани.

«Не иначе, накололи простака», — решил я, глядя ей вслед.

В ту пору я увлекался этюдами и, куда бы ни ездил, обя­зательно прихватывал с собой этюдник и уголь. Рисовал я не с целью преуспеть в живописи — просто считал, что таким путем смогу запечатлеть некоторые особенности местного пейзажа. Кроме того, после каждого путешествия я привозил портретные наброски, что тоже было немало­важно для моей писательской работы.

Несколько ранее описываемых событий я впервые при­ехал на этюды сюда, в Уракасу, вместе со своим другом, театральным критиком из одной известной газеты. Сделав несколько набросков в городе и его окрестностях — на заросшем камышом болоте и у канала с пришвартованными к берегу рыбачьими лодками, мы почувствовали, что прого­лодались, и зашли пообедать в ближайшую харчевню, прив­леченные заманчивой вывеской: «Отдых и обед. Свиные котлеты и рис с жареной рыбой».

Нас проводили в отдельную комнату, и я сразу же забес­покоился — вспомнил случай, рассказанный мне всего лишь две недели тому назад художником Икэбэ Хитоси. Одна­жды, еще в ту пору, когда Икэбэ был студентом художе­ственного училища, возвращаясь из поездки на этюды, не то в Уцуномия, не то в другом месте он в ожидании поезда зашел перекусить в обыкновенную, провинциального вида харчевню. Художника провели в отдельную комнату, где вскоре появились, источая резкий запах белил и прочей косметики, женщины— они несли бутылочки сакэ, пиво и блюда с едой, которые Икэбэ вовсе не заказывал. Жен­щины преспокойно уселись за стол и стали усердно пить и есть, обнаружив недюжинный аппетит.

Студенту Икэбэ даже в голову не пришло, что эти жен­щины могут иметь на него виды. У них, в художественном училище, считалось хорошим тоном одеваться небрежно, и даже неискушенному человеку было понятно, что с него ничего не возьмешь. Так думал Икэбэ. Однако, когда при­несли счет, в него было включено все, что съели и выпили эти пропахшие косметикой дамы. И денежки были безжалостно стребованы с оторопевшего Икэбэ — все до послед­ней иены. «Учти, с провинцией шутки плохи», — весело улыбаясь, заключил свой рассказ Икэбэ.

Вспомнив об этом случае, я потребовал бутылку пива и что-нибудь горячее на две персоны.

— Больше ничего, — подчеркнул я.

Спустя полгода, когда я уже основательно прижился в Уракасу и ближе познакомился с девицами из харчевни «Сакаэя», я частенько заглядывал туда поболтать и воочию убедился, что эти девицы — сама святая простота. Они ока­зались настолько невежественны и простодушны, что обма­нуть их и заставить работать в поте лица на других ничего не стоило. Но обо всем этом я узнал значительно позже, а в тот день старался быть настороже.

Как и следовало ожидать, не успели мы с приятелем удобно расположиться, как в дверях появились три могучие женщины с бутылками пива в руках. Мои опасения подтверждались.

— Ладно, — проговорил я. — А теперь ну-ка поставьте бутылки на пол, все-все, на пол — там, где стоите.

Решив, что я намерен устроить своего рода представле­ние, женщины, поощрительно посмеиваясь, осторожно опу­стили бутылки с пивом на пол. Но мне было не до представ­лений.

— Вот ты, — обратился я к низенькой женщине, стояв­шей справа, — возьми только одну бутылку и заходи в ком­нату. Только ты, — повторил я, — и только одну бутылку. Остальные девушки свободны. Можете идти и захватите с собой пиво.

— Ай-ай-ай, какой нехороший человек, какой против­ный, какой негостеприимный, — зачастила выбранная мною толстушка.

Она быстро подошла ко мне, бесцеремонно повалила на спину и села на меня верхом. Руками она прижала мои руки к полу, а ногами так сдавила бока, что я чуть не задохнулся. Со столь вызывающим поведением молодой женщины я столкнулся впервые и, сгорая от стыда из-за унизительного положения, в котором оказался, предпринял безуспешную попытку скинуть с себя лихого седока. Впоследствии я узнал, что толстушке еще не исполнилось и шестнадцати.

Ростом она была чуть больше полутора метров, но руки у нее оказались просто железными, а горячие, как печка, бедра — такими мощными, что все мои усилия высвобо­диться из необычных объятий ни к чему не привели.

Предпринятые предосторожности и поединок с толстуш­кой позволили нам предотвратить надвигавшуюся опас­ность и ограничиться только платой за еду и одну бутылку пива. Короче говоря, на нас не поживились.

Вся эта история невольно вспомнилась мне, пока я про­вожал взглядом удалявшуюся фигуру О-Сэй из харчевни «Сумикава».

Спустя некоторое время рассыльный постучал в дверь и передал мне три блюда с различными яствами и целую плошку белого риса. Думаете, я испытал укоры совести? Нисколько. Я постоянно страдал от безденежья и полуго­лодного существования, поэтому я хотя и не аплодировал девицам, поймавшим на крючок простака, но и к нему осо­бого сочувствия не испытывал. Сейчас уже не припомню, что за яства прислали мне на ужин. Помню только, что одно блюдо я отнес дочери корзинщицы О-Тама, которая посто­янно оказывала мне мелкие услуги, а все остальное съел сам, до последней крошки, и в прекрасном настроении лег спать.

На следующий день часов около одиннадцати вечера я узнал некоторые подробности того «интересного события», о котором обещала рассказать О-Сэй.

Отложив в сторону перо, я сидел за столом, уставившись невидящим взором в исписанные листки бумаги, и думал о том, как трудно жить в этом мире и как неясно ожидающее меня будущее. Внезапно со стороны дамбы донеслись гудки автомашины и веселые возгласы женщин. Вскоре меня окликнул знакомый голос, и в дверях появилась О-Сэй.

Она была одета в выходное кимоно, на ногах — белые таби. На покрасневшем лице блуждала счастливая улыбка. О-Сэй вручила мне сверток и присела сбоку у стола. От нее пахло вином, и это было непривычно.

— А вы все занимаетесь! — слегка игриво, но как-то рассеянно произнесла она. — Ну-ка поглядите, что в сверт­ке. Вы ведь из Токио — значит, узнаете. Поглядите же.

Я развернул сверток и увидел стеклянную баночку кораллового цвета с нарядной этикеткой. В банке были сладкие бобы различной формы, на этикетке — герб известного актера и раскрашенные маски, в которых он играл.

— Эти сладости мы называем пятицветными бобами, а нот как они по-настоящему зовутся — не знаю.

Девушка снова счастливо засмеялась.

— Ох и сладкие, должно быть, эти «бобы для влюблен­ных»! Мне их Каттян подарила... Вы не можете себе пред­ставить, как я устала.

Далее последовал рассказ о вчерашних событиях.

Часов около двенадцати в харчевню зашли трое муж­чин — по виду не то коммивояжеры, не то сборщики денег по счетам. Много ели, пили. После трех, когда они собра­лись уходить, один вдруг заявил, что остается. Он с самого начала чувствовал себя хозяином положения. Каттян это приметила и стала строить ему глазки. Кончилось тем, что он остался.

— Это бы еще ничего, — продолжала О-Сэй, — но про­стачок, оказавшись с Каттян наедине, тут же вытащил из кошелька стоиеновую ассигнацию и стал помахивать ею перед носом Каттян: мол, ублажи, получишь сотнягу. Вот глупец! Вел себя с поспешностью рикши, забежавшего в харчевню перекусить.

Надо сказать, что жители Уракасу любят пересыпать разговоры всякими присказками да поговорками, причем иногда настолько их переиначивают на свой лад, что чело­веку со стороны они кажутся бессмысленными. Так и мне было невдомек, при чем тут рикша, пока О-Сэй не объясни­ла:

— У рикши ноги крепкие да быстрые, не дают ему покоя. Не успеет заскочить на минутку в харчевню, как ему уже не терпится потратить заработанные деньги. Вот и у нашего простачка, должно быть, загорелось в одном месте. Ну и подавай ему тут же Каттян — вместо воды, чтобы пожар потушила...

Операция по облапошиванию простачка началась, ока­зывается, с того самого момента, когда мне доставили рос­кошный ужин.

Завсегдатаям современных кабаре и баров с сомнительной репутацией подобная операция, наверное, показалась бы всего лишь детской забавой. Из «Сумикавы» последовал приказ: доставить женщин и посуду из других увеселитель­ных заведений. Вскоре в «Сумикаву» стали прибывать деви­цы, нарядившиеся гейшами, и ящики с бутылочками для подогревания сакэ, бокалами и прочей посудой. Дело в том, что в здешних харчевнях посуды было мало — посетители, как правило, ограничивались бутылкой пива и одним горя­чим блюдом. Поэтому в экстренных случаях посуду соби­рали по всем харчевням.

Прибывшие женщины расселись вокруг простака и весе­лились до самого рассвета. Такой шанс выпадал раз в год, а то и реже, и грешно было им не воспользоваться. Гость же после полуночи настолько устал, что едва не падал.

— Крепкий мужчина попался! — хохотнула О-Сэй. — На ногах не держится, а все пристает к Каттян: пойдем, мол... Каттян ему и говорит: «Шутить изволите», а он: «Я... не... шучу. Я человек серьезный». «Успокойтесь, успокой­тесь, — поглаживает его по спине Каттян. — Мы ведь с вами уже два раза уединялись». А он бормочет: «Неужели два... раза?» А сам качается — вот-вот свалится на пол.

Попытки припомнить, сколько раз он уединялся с Кат­тян, по-видимому, доконали гостя — он со стоном пова­лился на пол и уснул. Женщины обратили на него не больше внимания, чем на упавшую со стола палочку для еды. Они пели, плясали, переругивались, устраивали потасовки, пили за примирение. Потом снова плясали, пели, бранились и таскали друг друга за волосы.

А гость, ничего не ведая, крепко спал, подложив под голову подушечку, на которой сидел за столом. Уже рассве­ло, когда Каттян его разбудила. Первой, кого он увидел, продрав глаза, была хозяйка заведения. Она протягивала ему счет. Хозяйка приходилась О-Сэй матерью. По годам она была не так уж стара, но рано поседела. Ее худое, кост­лявое лицо покрыла густая сеть морщин. Говорят, ни один забулдыга моряк не мог выдержать ее строгого взгляда — съеживался от страха, особенно если к тому же она выни­мала изо рта вставные зубы.

Гость взглянул на счет и позеленел. Диалог, который за этим последовал, пожалуй, приводить не стоит. В конце концов он заявил, что заплатит лишь после того, как они вместе пойдут в полицейский участок. На что хозяйка, угро­жающе скрипя вставными зубами, возразила:

— Зачем ходить в участок? Можно вызвать полицей­ского прямо сюда. И не затрудняйтесь — я сама это сделаю. Но учтите, вам не поздоровится! — Хозяйка обвела рукой комнату, где были выставлены в ряд восемьдесят бутыло­чек для подогревания сакэ, сорок пустых бутылок из-под пива, две двухлитровые бутылки из-под водки и множество прочей посуды. — Полицейский сможет убедиться, что все это указано в счете. Вас вчера сколько раз предупреждали — хватит, хватит! А вы все заказывали. Поглядите, в бутылках еще осталось и сакэ и пиво. Гейш было шестеро, плата по таксе, только за сверхурочные, как положено, над­бавка. Подсчитано все точно. А теперь, если настаиваете, я позову полицейского. Но поверьте — осрамлюсь не я, а вы.

Можно себе представить, какое выражение лица было у бедного простака. Вещественные доказательства перед гла­зами. Сомнительно, что ввалившиеся сюда накануне вече­ром лихие девицы были гейшами. Но кто знает! Не исклю­чено, что в полицейском участке они зарегистрированы именно как гейши. Ему сейчас ни за что не припомнить, какая еда была в многочисленных горшочках и плошках и в чьи желудки она угодила. Однако количество стоявшей на полу посуды совпадало с тем, что значилось в счете. Навер­ное, совпадало... Да и кому придет в голову подсчитывать! Комната напоминала разгромленную посудную лавку. Да, подумал гость, полицейского звать бессмысленно. Сраму не оберешься, а по счету все равно придется уплатить.

Как только хозяйка получила указанную в счете сумму, вперед вышла Каттян, дожидавшаяся, когда придет ее черед, и потребовала свою долю. Гость обомлел.

— И чего это вы кислую рожу корчите, бесстыжие ваши глаза! — перешла в наступление Каттян. — Сколько раз водили меня в отдельную комнату, набаловались всласть — и все даром?!

Гость уплатил и Каттян и позорно покинул поле боя.

— А все потому, что начал задаваться, унизить нас решил своей стоиеновой бумажкой. Вот и получил, что полагалось! — заключила свой рассказ О-Сэй и со смехом добавила: — А уж Каттян меня удивила. Пока гость надевал у порога ботинки, она быстро сбегала на кухню, принесла плошку с солью и посыпала позади него порог: мол, не к добру, когда с плохим человеком дело имеешь. Потом Кат­тян собрала тех шестерых девиц, и все они отправились на двух такси в Токио развлекаться. Даже в театр пошли. В столице они промотали все денежки, полученные от заез­жего простака. Все промотали. Красота! И теперь снова надолго без гроша в кармане, — со вздохом заключила О-Сэй.

Что я мог ей сказать на это?