Краснокожая хищница

Сентябрь Любитель насекомых

Кошмары всегда посещали эгиалодона, когда на поверхности был белый день, а он крепко спал в своей норе под землей.

Иногда Ужасы были огромные и бесформенные, в виде смутных гигантских тел, которые грозили расплющить его в лепешку. И тогда его тельце сотрясалось в конвульсиях. Лапы судорожно дергались, во сне он пытался убежать от опасности. Челюсти щелкали, кусая неуловимого врага. Из горла вырывался тонкий писк.

В своих снах он никак не мог убежать от Гигантского Ужаса, который окутывал весь мир плотным удушающим облаком. Как только он чувствовал, что неведомая сила начинает расплющивать его тело, кошмар обрывался. И эгиалодон вздыхал, так до конца и не проснувшись.

Иногда Ужасы были поменьше и с более определенными чертами. Ему снилось, что он охотится в буйных лесных зарослях. Огромные папоротники высились над его головой. Воздух был влажный и насыщенный густым ароматом грибов.

Он слышал, как преследуемая жертва, пухлая и уязвимая, суетливо удирала сквозь поросли елочковидной живучки. Преследователем же был он сам. Вот он уже приблизился к намеченной жертве и готов был сомкнуть челюсти на ее крестце, покрытом броней.

И тут сверху налетал Длиннорукий Ужас. Эгиалодон чувствовал стремительный напор воздуха у себя за спиной, и когтистые лапы впивались в его меховую шкурку. Он пытался вскочить, но не мог. На этом сон обрывался.

Но самым худшим был Ужас, Следующий По Пятам. В этом сне он видел, как спит у себя в норе, касаясь телом стен, пола и потолка. Ему снилось, что он в безопасности и вполне счастлив. Но тут его нос улавливал жуткий запах. Подошвы его лапок лизал холодный трепещущий язык. Эгиалодон понимал, что бежать некуда, пути к спасению нет. Чье-то холодное тело обволакивало его и смыкалось над ним.

Этот кошмар обычно заканчивался пробуждением.

Все его сны были черно-белыми. И во всех снах запах и ощущение Ужаса были гораздо страшнее, чем его облик.

Но снились ему и хорошие сны. Самым любимым был сон о Бесконечном Хрустящем Червяке С Ножками. Начинался он так: эги ужасно хотел есть. Всю ночь он искал себе пропитание. Тут вдруг слышался легкий шелестящий топот сотен лапок, двигающихся ритмичными волнами по сухим листьям. Он стремительно набрасывался на добычу. Зубы натыкались на жесткий изогнутый панцирь, твердую броню, которая не давала проникнуть внутрь, к ароматной вкусной мякоти.

Во сне он судорожно сжимал челюсти. Чувствовал, как панцирь начинает поддаваться. Пум — и его зубы прорывались сквозь глухую защиту. Сладкие, аппетитные соки текли в его глотку. Он пил и пил их, а добыча все не кончалась.

Это был чудесный сон. Мечта маленького насекомоядного млекопитающего. Сон о пойманной многоножке.

Млекопитающие пушистые шарики видели сны. Птицы и динозавры с большим мозгом — такие, как рапторы, — тоже могли видеть сны. Но разнообразные сновидения требовали дополнительных возможностей мозга, где воспоминания смешивались с фантазиями. Черепахи, ящерицы и змеи спят без сновидений. Значит, сны — это усовершенствованные эволюцией упражнения, дающие мозгу возможность совершать путешествия за грань реальности, в другое измерение.

Больше всего возможностей видеть сны давал мозг млекопитающих. Когда эги глубоко погружался в сон, его глаза под закрытыми веками двигались из стороны в сторону, мордочка морщилась, и губы кривились в гримасе. Он бежал, спасался от Ужаса — лежа на боку, быстро-быстро перебирал своими маленькими пятипалыми передними лапками.

Эги даже пищал от страха — или от удовольствия, когда ловил Бесконечную Многоножку.

Самые лучшие сны приходили днем, ближе к вечеру, перед тем как ему проснуться, чтобы отправиться на ночную охоту. Вскоре после заката звери-землетрясения — так эги обозначал для себя динозавров с огромными лапами — сворачивались в клубок и засыпали. Их тяжелая поступь больше не грозила разрушить его нору.

Он вслушивался в ночные звуки. Жужжали насекомые. Создания, слишком робкие для того, чтобы выйти на луг или в лес при свете дня, чуть слышно ступали по ковру из сухих папоротников.

Днем же владыками вселенной становились гигантские плотоядные — рапторы и акрокантозавры. К темноте их глаза плохо приспособлены. Орлиные глаза рапторов при ярком свете могли различать весь спектр цветов — даже больше, чем воспринимает сейчас человек. Но в неясном свете сумерек острота их зрения слабела. Они плохо различали предметы в тени. Очертания возможных жертв и возможных врагов становились смутными.

Такую цену платили в большинстве своем динозавры за то богатство зрительных ощущений, которым они пользовались днем. Природа не может один и тот же глаз максимально приспособить и к темноте, и к свету.

Эгиалодон платил противоположную цену. Его глаза не выносили яркого света и не могли различить большинство цветов. Но в темноте его зрительная система работала великолепно, различая образы, невидимые динозаврам.

Когда первый прилив прохладного ночного воздуха заполнил его нору, эги высунул наружу свою длинную мордочку. Ему нужно было вычистить разрушенную нору от земли с обвалившихся стенок, выталкивая комья, забившие вход во время драки динозавров.

Его длинный острый нос извивался налево и направо, вверх и вниз — анатомический трюк, недоступный динозаврам. Лицевые мускулы эги состояли из полудюжины групп, которые могли двигать нос и губы. По сравнению со стандартом пушистых шариков у динозавров были тонкокожие морды, почти лишенные мышечной ткани.

По существу, головы динозавров показались бы эгиалодону каменными невыразительными масками, если бы он хоть раз удосужился остановиться и рассмотреть их. Рапторы не могли вращать носом, хмурить брови или морщиться от невкусной пищи. Акрокантозавры не могли поднять или завернуть верхнюю губу. Ни один динозавр не мог вытянуть губы трубочкой, чтобы таким образом засасывать жидкость.

Когда динозавры хотели пообщаться, им приходилось использовать множество излишне подчеркнутых телодвижений — кивков, приседаний на корточки, раскачиваний и взмахов хвостом, — потому что диапазон их мимики был крайне ограничен.

Млекопитающие, развиваясь в период Позднего Мела и дальше, приобретут гораздо большую утонченность в языке движений. Собаки, обезьяны, а потом и человек достигнут еще больших возможностей в передаче эмоций выражением лица.

Эги пригнул кончик носа вниз, к земле, взрыхленной лапами зверей-землетрясений. Одна из групп мышц крепилась к хрящевому наконечнику его носа, приспособленному для того, чтобы использовать морду в качестве гибкой лопатки.

Эги почуял запах личинки жука.

Рефлекторная дуга, соединяющая нос с мозгом и челюстями, сработала в одну миллисекунду. Остроконечные передние зубы пронзили личинку, которая корчилась, как червяк на крючке.

Эги со щелчком проворно передвинул извивающуюся жертву назад, к коренным зубам. Острые выступы зубов действовали, как маленькие гильотины, самозатачивающиеся лезвия. Верхние и нижние моляры щелкали при каждом жевательном движении и отсекали ту часть бедной жертвы, которая попадала между зазубринами.

Многочисленные секуще-режущие движения были необычайно разрушительны для крупных жертв. На каждом зубе эги было по пять острых выступов-гильотин, а таких зубов у эги было восемнадцать.

Если бы эги разбирался в анатомии, он был бы несказанно горд этим редкостным набором зубов-ножей. Каждый удар челюстей ловко расчленял личинку на десятки мелких частиц, которые легко проглатывались.

Личинка жука была убита, разжевана и проглочена за каких-нибудь полсекунды.

Ни один динозавр не смог бы так. Никакая птица не была на это способна. Эгиалодон был оснащен настолько совершенными по технологии и по дизайну зубами, что их можно было сравнить с самым дорогим набором кухонных инструментов.

Он снова принюхался — и обнаружил еще одну личинку. Очередная мгновенная серия быстрых жевательных движений — и еще одна порция пюре из жука исчезла в глотке эги.

Он чувствовал себя превосходно.

Уоааааа… Назад! Эги подскочил. Его тело среагировало на сообщение, посланное его усиками. Что-то есть там, в темноте, что-то живое и зловещее.

Усики эги развернулись веером вперед, управляемые одной из групп лицевых мышц. Каждый усик представлял собой высокочувствительный радарный луч длиной с тело эги.

У основания усика, где он соединялся с мышцей, находился большой осязательный нерв, идущий к мозгу. Малейшее раздражение кончика уса вызывало мощный нервный импульс.

Эги контролировал зоны осязания, шевеля усиками. Он осторожно двинулся вперед. Усики быстро подергивались, разворачиваясь во все стороны.

Вот оно! Усы с левой стороны вновь уловили присутствие подозрительного живого тела. Его запах не нравился эги, и он отступил.

Глаза могли различить силуэт, смутно вырисовывающийся на фоне тусклого света, пробивающегося сквозь низкую поросль. Эги задрожал.

Скорпион!

Силуэт не вызывал сомнений: низко посаженное тело с парой клешней впереди и, самое худшее, загнутый вверх и нависающий над головой хвост с жалом.

Эги ненавидел скорпионов настолько, насколько может ненавидеть что-нибудь маленький пушистый шарик. Самая жуткая ночь за всю его четырехмесячную жизнь выпала ему, когда его ужалил скорпион. Шесть часов он не мог прийти в себя — и за это время чуть не умер от голода.

Скорпион энергично двинул одной клешней. Эги проворно подскочил вверх.

Скорпион чувствовал тепло, идущее от тела эги. Тончайший слух эги улавливал шаги скорпиона. У скорпиона тоже были чувствительные осязательные волоски и химические рецепторы, различавшие запахи.

Но эги обладал тремя преимуществами. Его усики имели гораздо больший радиус охвата. Его глаза намного лучше формировали изображение. А мозг у него был в тридцать раз больше, чем у скорпиона.

Скорпион наступал, рубя клешнями направо и налево. Эги всякий раз отпрыгивал в сторону. Скорпион следовал за ним по пятам. Эги запрыгнул на камень, потом перепрыгнул через ветку, потом на другой камень. Усики его все это время касались тела скорпиона.

Но тот не мог определить точное местонахождение эги, усики которого неуловимо скользили по телу преследователя. Хвост скорпиона задрожал и нанес стремительный удар.

Эги успел ухватиться за основание хвоста и изо всех сил впился в него зубами чуть пониже ядовитого жала.

Клик-клик.

Скорпион почувствовал, как кончик хвоста отваливается. Он схватил эги клешнями.

Шерсть эги торчала дыбом. Скорпион ухватился, потянул, но ему удалось лишь выдрать клешнями два клочка шерсти.

Клик-клик.

Зубастый маэстро откусил одну клешню. Скорпион бросился наутек.

Клик-клик-клики-клики-клик. Мозг скорпиона отметил потерю второй клешни и всех ног с одной стороны.

Клип-хрум. Эги сильно надавил длинными передними зубами. Один высокий острый выступ зуба пронзил панцирь скорпиона и перерезал главный нерв.

Возникла пауза. Уцелевшие ноги скорпиона судорожно извивались.

Клики-клик — и они тоже откушены.

Эги не остановился, чтобы насладиться торжеством победы. Он продолжал искусно разделывать тело скорпиона, превращая его в мелкие кусочки мяса и чешуек, и поедал все неядовитые части.

Все опять было в порядке. Он почти заполнил горючим бак внутреннего обмена веществ. Ему приходилось каждый день съедать количество пищи, приблизительно равное весу его тела, в противном случае он впадал в оцепенение, похожее на состояние зимней спячки, хотя это могло произойти в любое время года, если пищи не хватало, чтобы удовлетворить огромные потребности его крошечного тела.

Уоаааа — спящий зверь-землетрясение! Усики эги наткнулись на необъятную стену из плоти и крови, которая оказалась спящим раптором. Нюх подсказал ему, что рядом есть и другие рапторы. Но он знал, что ночью, если быть осторожным, можно охотиться за насекомыми рядом с землетрясениями, потому что те совсем не двигались и никогда не пытались поймать его.

Внимание, жуки! Усики коснулись неизвестного насекомого, ползавшего около раптора. Вот еще один, и еще. Целый рой.

Ядовитые? Жалящие? С клешнями?

Эги автоматически оценивал неизвестных насекомых. Они пахли, как жирные медлительные летучие жуки с длинными тонкими хоботками, которых ему уже приходилось есть раньше. Но эти были немного другие, особый вид, которого он прежде не встречал.

Есть или не есть? Эги помедлил.

Есть!

Клики-клики-клик! Один за другим жуки исчезали в пасти эгиалодона.

Стоп — наелся! Набитое чрево эги просигналило мозгу, что пора заканчивать пир.

Тем более, что он и так уже покончил со всем роем жуков.

Эгиалодон вернулся в нору рано. Сопя, вскопал землю вокруг входа в нору, приводя все в порядок. Он быстро работал передними лапками, отбрасывая землю назад.

Из норы торопливо выскочила лягушка, наткнувшись на эги. Он продолжал работать, и через несколько минут его жилище стало как новенькое.

Он свернулся клубочком и блаженствовал, чувствуя, как внутри у него перевариваются кусочки насекомых. От его животика по всему телу расходилось приятное тепло. Глаза под сомкнутыми веками начали быстро двигаться. Тело судорожно подергивалось. Зубы щелкали. Он видел необыкновенно приятный сон — повторение его победоносной битвы с Жутким Насекомым С Жалом И Клешнями.

Приближался рассвет, и миллионы пушистых шариков ложились спать. Покрытая шерсткой ночная армия возвращалась в свои норы и гнезда, устроенные в стволах деревьев, в скалах и гнилых корягах. Сотни разновидностей млекопитающих находили себе убежище на земле Юты. Жуки и клопы, скорпионы и многоножки — тысячи видов — тоже прятались в свои укрытия.

Пробуждалась Динозаврия. Стада астродонтов принимались жевать листья. Акрокантозавры потягивались, почесывались и скребли морды задними лапами. В зарослях саговников просыпалась стая ютарапторов. Они никогда не узнают, что ночью один маленький эгиалодон спас одного из них от страшной смерти.