Красные части. Автобиография одного суда

Прямая трансляция

Тем январским днем Хиллер предупредил нас, что выступление судмедэксперта было всего лишь разогревом перед полным натуралистических подробностей судебным процессом, который ожидает нас летом. Перед своей вступительной речью 12 июля 2005 года он снова обратился к нам с предупреждением. Он поймал в коридоре всех присутствовавших в тот день родственников Джейн: меня, мою мать, моего деда, младшего брата Джейн и его жену – и сказал, что будет показывать присяжным фотографии со вскрытия Джейн, фотографии, которые мы, возможно, предпочли бы не видеть.

Мой дядя внимает предупреждению, говорит, что не видит причин держать эти изображения в голове, и отправляется в буфет на первом этаже здания суда.

Моя мать другого мнения. Мы сильные, – уверяет она Хиллера. – Мы выдержим. Я не вполне понимаю, за кого она говорит.

Мой дед выглядит обескураженным, он разрывается между противоположными позициями дочери и сына. Он поворачивается ко мне и спрашивает: Как думаешь, что мне делать, детка?

Думаю, тебе нужно делать то, что считаешь нужным, – лепечу я, прекрасно понимая, что он без понятия, что именно он считает нужным, и вряд ли сможет додуматься до этого в ближайшие пару минут, пока заполняется зал.

Он перешагивает порог, и на экране загораются слайды.

Фото № 2:

Джейн на металлической каталке. Снимок сделан в профиль, от грудины и выше. На ней ничего нет, кроме нежно-голубой повязки на голову – узкой, чуть шире ленточки. Ее медно-рыжие волосы блестят от крови. Вокруг шеи, почти как еще один модный аксессуар, как какой-то дьявольский галстук, обвивается чулок, которым ее душили; оба его конца направлены в сторону камеры. Чулок красноватого оттенка, возможно, от старости фотографии. Насколько я знаю, это был обыкновенный коричневый чулок. Чужой. «Привнесен на место происшествия», как говорят. Он впечатался в ее кожу так глубоко и так несправедливо, что выглядит нарисованным. Ее лицо, плечо и подмышка сияют, как самостоятельные источники света. Ее подмышка особенно бела и нежна, как подмышка маленькой девочки. Подмышка, которая никогда не видела солнца.

После первых нескольких снимков Хиллер подходит к нашей скамье. Он говорит нам шепотом, что следующий слайд особенно страшный и что, возможно, нам лучше его не видеть.

На нем шея Джейн после того, как сняли чулок, – шепчет он. – Борозда довольно глубокая.

Моя мать повторяет его слова деду, который сидит справа от нее и слышит недостаточно хорошо, чтобы разобрать шепот Хиллера.

Он говорит, что, возможно, нам лучше не видеть следующий слайд, – говорит моя мать ему на ухо. – Борозда довольно глубокая.

А? – переспрашивает дед. – Что?

ВОЗМОЖНО, ТЕБЕ ЛУЧШЕ НЕ СМОТРЕТЬ, – повторяет она театральным шепотом, опуская голову.

Наклоняясь к коленям, она шепчет мне: Скажи, если мне стоит взглянуть.

Когда моя мать пригибается, я оказываюсь у всех на виду, как последняя птичка на проводе. Я сижу, тупо уставившись на экран в ожидании смены слайда, понимая, что могу контролировать поток входящей информации не более чем антенна.

И все-таки я придумываю маленькие хитрости. Каждый раз, когда изображение появляется на экране, я бросаю на него короткий взгляд, быстро моргая, как затвор фотоаппарата. Затем я смотрю на него подольше, понемногу увеличивая «выдержку» до тех пор, пока не смогу не закрывать глаза. Я знаю, что снимок задержится на экране на какое-то время, пока стороны и свидетели не скажут всё, что должно быть сказано. Так что спешки нет. Можно медленно приспосабливаться. И вот что важно: ты действительно приспосабливаешься.

Ну? – шепчет моя мать, всё еще пряча голову в колени.

Не так уж плохо, – шепчу я в ответ. – Но вполне можно и не смотреть.

Когда в конце дня мы друг за дружкой шагаем к выходу, дед хлопает мою мать и меня по спине и уверенно говорит: Что ж, мы не пострадали.

Понятия не имею, о чем он говорит.

Говори за себя, – хочется сказать мне.

Или: Это ты сейчас так думаешь, но погоди немного.

Или: Что ты имеешь в виду «не пострадали»? Что для тебя «пострадать»?

Я поддерживаю его за локоть, пока мы спускаемся по лестнице, а другой рукой он держится за перила. Внизу он обнимает меня и говорит: Ты же знаешь, ты всегда будешь моей Джейни.

Боже, дедушка, – хочу сказать я. – Ты видел, как выглядела твоя Джейни на том экране? Выглядела она не очень.

Но я только киваю, автоматические двери распахиваются перед нами и выплевывают нас обратно в удушливую летнюю жару.

Телеканал Court TV позже сообщил:

Тело Джейн было обнаружено 21 марта 1969 года молодой домохозяйкой по имени Нэнси Гроу. Я много раз читала об этой женщине и ее находке – например, в «Мичиганских убийствах» она выведена под именем Пенни Стоу. Я написала о ней стихотворение для «Джейн». Я никогда не думала, что встречу ее во плоти.

Теперь ей было за шестьдесят. Похожая на птицу, чопорная, напряженная до предела, Гроу появилась на январских слушаниях, чтобы рассказать, как нашла тело Джейн три с лишним десятка лет назад. Непохоже, чтобы ей хотелось это делать. Тем не менее она вежливо описала, как ее сын принес домой испачканную кровью сумку, которую он нашел по дороге к остановке школьного автобуса. Она велела ему не путаться под ногами, а сама отправилась осмотреть улицу. Она дошла до кладбища Дентон, остановилась у проволочного забора и оцепенела от ужаса. Она не помнит, как долго стояла там, вперившись взглядом в тело Джейн. В голове у нее крутилось: Может, это кукла, может, это кукла. В какой-то момент она зашла на территорию кладбища и прошла несколько метров вдоль забора, чтобы приглядеться. Затем, в одной ночной рубашке и домашних туфлях, она побежала к машине и поехала к сестре, которая жила в нескольких кварталах. Едва добравшись, она истошно закричала.

Сначала Гроу утверждала, что не запомнила каких-либо особых примет Джейн, но позже, к своему удивлению, сумела узнать лицо Джейн на фотографиях в альбоме выпускников. Ее лицо врезалось мне в память, – говорит она.

Гроу признает, что не рассказывала полиции о том, что заходила за забор на кладбище. На вопрос «Почему?» она отвечает, что ей было слишком стыдно. Она не знает почему, но ей было стыдно.

Когда я вижу эту тихую травмированную женщину, которая старается не смотреть на мою семью и вместо этого разглядывает свои руки на протяжении всего допроса, мне тоже становится стыдно.

Гроу было стыдно за то, что она подошла поближе, чтобы приглядеться. Возможно, сейчас ей стыдно потому, что может казаться трудным и неуместным говорить о страданиях незнакомой девушки в присутствии тех, кто знал и любил ее.

Мне знакомы эти чувства. Я ведь тоже приглядывалась какое-то время. И хотя мы с Джейн связаны кровными узами, она для меня такой же чужой человек, как и для Гроу. История ее смерти, возможно, повлияла на обе наши жизни и свела нас вместе в одном зале, но это не значит, что хотя бы одна из нас чувствует себя вправе ее рассказывать.

Стыд Гроу на январских слушаниях выделит ее среди всех прочих участников июльского суда. Больше никому, по-видимому, не будет стыдно ни капли: ни медицинскому эксперту, который сопоставляет показания термометра в прямой кишке Джейн на месте преступления и в ее печени во время вскрытия; ни австралийскому писателю-криминалисту средних лет, который каждый день сидит на скамье перед нами, делая заметки для книги; ни зачуханному журналисту из местной газеты, который прячется в кабинке в женском туалете, чтобы подслушать наш с матерью разговор; ни операторам, снимающим, как мы входим в здание суда и выходим из него день за днем, по утрам помятые ото сна, по вечерам осунувшиеся и заплаканные; ни продюсерам телепрограммы «48 часов», которые и в хвост и в гриву будут использовать фотографии с места преступления и которые планировали использовать также и фотографии со вскрытия, пока Хиллер не вмешался и не сказал категорическое нет; ни корреспондентам Court TV, которые покажут фотографии со вскрытия в своей онлайн-трансляции и оставят их в открытом доступе.

Возможно, я чувствую тот стыд, который, как я думаю, должен чувствовать кто-то другой.

Или, возможно, дело в том, что пока шел процесс над Лейтерманом, я сама день за днем сидела в зале суда с желтым блокнотом на кольцах и ручкой, конспектируя все кровавые подробности, ничем не лучше других. Эти подробности я заново собираю здесь – прямая трансляция, которой я не могу найти объяснения или оправдания и, возможно, не смогу никогда.

Но, как я сказала матери после ее падения на кухне, некоторые вещи стоят того, чтобы о них рассказать, просто потому, что они произошли.