Красный башмачок

Узник английской эскадры

— Пропуск!

Винтовка наперевес. Путь Сорокину преградил пожилой караульный.

Иван удивился: в мурманском порту его лицо уже примелькалось всем караульным матросам. Много раз он отправлял отсюда грузы в Петроград. Что же это сегодня караульный артачится?

— Неужто не узнаёшь? Кажись, при тебе я получал цистерну нефти?

Матрос отрицательно покачал головой.

— А уголь? Пшеницу?

Тоже не при нём.

— И про обувные машины не помнишь? — Иван пристально посмотрел матросу прямо в глаза. И понял: «Помнит, но не хочет сознаваться. Почему?..»

В те дни петроградцы очень нуждались в продовольствии и топливе. В городе свирепствовал голод. Исчез хлеб. Рабочие получали паёк — всего полфунта (по-нынешнему это двести граммов) в день. И то не каждый раз хватало на всю очередь.

На «Скороходе» позакрывались цеха: не из чего было шить обувь. Голодающие сапожники разъехались по деревням в поисках продуктов для семей.

Шёл 1918 год. Жизнь нужно было налаживать по-новому, наводить порядок на фабриках и заводах.

И вот весной послали Ивана Сорокина сюда, в Мурман — разыскать и отправить в Питер обувные машины и кожи, которые фабрика закупила за границей ещё до войны. Расплатилась за них золотом. А грузы где-то задержались на складах. И ещё одно дали ему задание: раздобыть по возможности для фабрики топливо и продовольствие — его скопилось немало на полярных складах.

Иван облазил все пакгаузы, обшарил малые и большие гавани на побережье. Искать оказалось не просто: документы потерялись, а что упаковано в ящиках и тюках, — не дознаешься.

Тут ещё охотников до чужого добра нашлось немало. На Белом море, на Кольском полуострове хозяйничали англичане, французы, американцы — бывшие союзники, с которыми царская Россия вела войну против Германии. И сейчас, после Октябрьской революции, они не торопились покидать наши земли.

Ивану довелось столкнуться с интервентами не раз. Отыщет он какие-то грузы, а «союзники» тут же протестуют: мол, это наши, не трогайте!

Только революционера Сорокина на мякине не проведёшь. Своё, скороходовское, он всё равно нашёл, помогли матросы, грузчики, кладовщики. Кое-что успел отправить в Питер, а кое-что укрыл у надёжных людей.

Вот там, у дальней причальной стенки, его должен ждать ещё один готовый к отправке тральщик. Никто и не подозревает, что трюмы этого боевого корабля доверху нагружены тюками с отличными аргентинскими кожами.

А ведь тоже пришлось понервничать порядком, пока на такое уговорил военных моряков. Ни одного торгового судна в порту не нашлось, чтобы погрузить кожи. Иван к матросам:

— Выручайте, браточки, доставьте хотя бы до Архангельска.

Но браточки ударились в амбицию:

— Что мы тебе, дядя, извозчики! Мы же боевые матросы!

Пришлось Сорокину тогда маленько помитинговать. Рассказал он матросам, как трудно сейчас достаётся питерским рабочим — слесарям, строителям, токарям и вот таким же, как он, сапожникам. Рассказал, как воюют они со всякой контрой и спекулянтами, как защищают родной город от казаков, юнкеров и прочих белогвардейцев.

— Рабочие тоже ведь могли сказать: наше дело стучать молотками да прибивать подмётки. Мы же рассудили иначе: революция требует — значит, надо!

И ещё сказал Сорокин:

— А важничать вам особо не пристало. Ваш-то тральщик раньше был обычной торговой посудиной и возил испанские апельсины. Это сейчас ему на палубу поставили пару пушек. И те мелкокалиберные. Знаю я: обнаружите мину — из берданок расстреливаете!

Уговорил матросов: загрузили они тральщик — аж осел он по самую ватерлинию.

Сегодня он должен был выйти с тральщиком в море. Держа в руке лёгкий саквояж, он шёл к пирсу.

— Пропуск! — опять громко повторил пожилой караульный.

Иван достал из кармана кожанки замусоленный пропуск.

— Не годится, — бесстрастно произнёс матрос.

— Вчера годился, а сегодня уже нет?

— Вчера было одно распоряжение, а сегодня — другое. — Караульный крепко держал винтовку наперевес.

— Это почему же сегодня другое?

Матрос не ответил, лишь кивнул в сторону моря.

Английские и французские военные корабли давно уже стояли на мурманском рейде. Но сегодня число их стало намного больше. К английским и французским крейсерам прибавился американский. Орудия кораблей были направлены на берег. Английский эсминец стоял у причала.

На берег высаживались солдаты.

«Союзнички» выступили, — смекнул Иван. — Интервенты занимают Мурман».

Что делать?

Мелькнула отчаянная мысль. В караулке их только двое. В порту в этот ранний час — тоже никого. Успеет он добежать до своего тральщика.

— Не шуми. Я свой.

Иван легонько отстранил винтовку и что есть силы рванул к причалу.

За спиной раздался выстрел, второй. Послышался топот. Навстречу ему выскочили английские солдаты.

Иван метнулся в сторону. Но споткнулся. Выронил саквояж и сам распластался на земле.

Тут же на него навалились двое, стали загибать руки назад.

Иван попытался подняться. Ему удалось стряхнуть того, кто навалился ему на спину. Но удар прикладом в плечо снова пригнул его к земле.

Ещё трое навалились на него. Схватили за руки. Иван отчаянно отбивался. При своём невысоком росте он был крепко сложен. Его гибкое тело позволяло ловчить и изворачиваться. И никак не могли с ним сладить. Пока один из солдат не ударил его прикладом по голове…

Обмякшее разом тело Ивана солдаты подхватили под мышки и поволокли…

Очнулся Иван от холода. Знобило. Мокрая одежда прилипла к телу. Он лежал на каменном полу, обильно усыпанном рыбьей чешуёй. В темноте он различил длинные столы, пустые бочки, деревянные ступы с солью. Видно, раньше здесь находился рыбный разделочный цех.

Иван приподнялся. Острая боль пронзила плечо. Он застонал и невольно схватился за больное место. Нет, кажется, плечо цело… Он ощупал себя. Тело ныло от ударов и ушибов, губа кровоточила, глаз заплыл. Здорово ему вчера досталось!

Иван огляделся. Его саквояж исчез. Все карманы вывернуты, пусты. Лишь в тужурке он нащупал мягкий маленький предмет. Что это?

В темноте было не разглядеть. Но он сразу догадался: красный башмачок. При обыске, значит, на башмачок не обратили внимания, посчитали безделицей.

Только для Ивана красный башмачок был отнюдь не безделицей. Вспомнил Иван, как он ему достался…

Вспомнил себя молодым, лихим парнем. Он недавно устроился на «Скороход» и лишь начал осваивать профессию колодочника. Давалось ему это ремесло легко, и он быстро обгонял в умении старых сапожников. Вот только Полутовых — старого Герасима и его племянников Фёдора и Александра — обойти долго не удавалось. Поговаривали, что эти Полутовы владеют волшебным талисманом. Во всяком случае они были очень скрытными, никому своего умения не показывали. Сидели Полутовы у верстака своей семейной артелью, ни с кем не общались.

Им доставались самые выгодные заказы. И по заслугам. Старый Полутов если возьмётся, так у него колодочка получалась словно полированная.

Однако Иван им не завидовал. Считал, придёт ещё своё.

Однажды в тёплое летнее воскресенье встретил Иван в Румянцевском лесу братьев Полутовых.

Гуляли они после трудов праведных и сами же остановили его:

— Как дела? Что делаешь?

Иван с радостью заговорил с ними, потому что были они не одни, а с удивительно хорошенькой девушкой.

Ивану она понравилась с первого взгляда. Брови вразлёт, глаза с поволокой, носик аккуратный, ровненький, а улыбка белозубая — ну словно полон рот жемчуга. Казалось, природа расщедрилась и выдала ей зубов побольше, чем другим людям. По той улыбке Иван сразу признал в ней дочку старого Полутова. Никто другой так улыбаться не мог.

— Приятственно познакомиться, мил человек, — сказала девушка, жеманно протягивая ему руку.

— И мне очень приятно, милая девушка.

— Меня зовут Настенька. А вас?

— Иваном.

Служила она горничной в богатом барском доме и редко могла прийти проведать отца и братьев.

В тот день ярко блистало солнышко. Полянки в лесу расцветились кружевными бликами. Вереск пряно дышал под ногами, и берёзовые ветви, подхваченные весёлым ветром, задорно кружились над головой. Звонко пели птицы.

И славно было на душе у Ивана.

Они долго бродили вчетвером по тропинкам, собирали цветы, сидели на траве.

Напоследок братья сказали Ивану:

— Взяли б тебя в свою артель, так как заметили твоё необыкновенное старание. Да жаль: чужак ты нам.

— Так можно определиться и в сродственники, — заметил Иван, лукаво подмигнув Настеньке.

Вскоре он и вправду послал сватов к папаше Герасиму.

Свадьбу играли на троицын день. Собрались друзья. Сапожники подарили молодым разные нужные в хозяйстве вещи.

А папаша Герасим достал из кармана жилетки крохотный красный башмачок, чем немало удивил гостей.

И сказал:

— Не думайте, что это просто игрушка-пустушка. Достался он мне от сапожника превосходного и от человека замечательного. И думается мне, что есть в этой вещице сила необыкновенная. А может, чего и путаю я… — Старый колодочник немного помолчал, а потом добавил: — Только вот… знаю. Есть у генералов ордена. Награждают сановников всякими лентами и знаками отличия. Это вроде им за примерную службу. Ну, а как нашего рабочего брата отличить, коли он в первейшие из всех мастеров выбьется? Гривенник ему лишний заплатят?.. Дак ведь разве в единых деньгах счастье? Ты мне лучше почёт давай! Уважением награди! Я ещё боле буду стараться. Ан нет. Не придумали для сапожников сапожный орден.

Он откашлялся от такой непривычной ему длинной речи и, обращаясь к Ивану, сказал:

— Вижу я в тебе, Иван, сапожника толкового. Пущай тебе башмачок заместо ордена служит. Достоин ты!

Иван с той поры не расставался с башмачком…

— Ком ин! Выходи! — Резкий оклик оборвал Ивановы думы.

Проскрипел ржавый засов. В открытых дверях показались двое солдат. Ивана вывели на портовую площадь.

Над головой поднимался светлый полярный день. Водная гладь моря мягко серебрилась. На волнах, как всегда вперемешку, качались русские и иностранные суда. А на рейде, по-прежнему ощетинившись орудиями, замерли крейсеры.

Иван долго всматривался: всё хотел разглядеть свой тральщик у дальней причальной стенки. Однако ничего не смог увидеть. Неужели браточки так его и не дождались? Хорошо ещё, если успели до вступления интервентов уйти в открытое море. А может быть, их, бедолаг, уже разорудили?

Ивана под конвоем повели на английское сторожевое судно, пришвартовавшееся в порту прошедшей ночью. Он не ожидал, что встретит здесь столь представительное собрание: лейтенанты, помощник капитана, капитан, двое в штатском… В кают-компании на столике перед ними лежала пачка бумаг. Иван сразу определил: это были его документы.

Начался допрос. Офицеры спрашивали по- английски, переводчик переводил:

— Сколько угнал из порта кораблей?

— Куда вёз пшеницу?

— Где спрятал оружие?

Сорокин молчал.

Один офицер замахнулся на него стеком и, покраснев как рак, что-то громко прокричал по-английски. И сразу же заорал переводчик:

— Будешь отвечать или тебе мало вчерашней взбучки?

Иван повернулся к переводчику:

— А ты чего растявкался, прихвостень проклятый! Продался буржуям?

Переводчик, конечно, не стал переводить его слова.

Опять посыпались вопросы.

И опять Иван не отвечал.

Неожиданно заговорил по-русски сухопарый англичанин в пенсне. До сих пор он не принимал участия в допросе. Но Иван понял, что он тут главный.

— Я бывал в Петербурге, — сказал англичанин, сильно коверкая слова. — Это очень прекрасный город. Там много деловых людей. Мы тоже есть деловые люди. Будем говорить о бизнесе.

То, что он предложил, поразило Сорокина. Среди отобранных у Ивана бумаг был мандат, по которому Петроградский Совет доверил ему безгранично распоряжаться государственным имуществом и деньгами здесь, на Северном побережье. Сорокина назначили в Мурмане уполномоченным. И прямо указали в документе: «Всему, что Вы по сей доверенности законно учините. Совет Вам верит, спорить и прекословить не будет».

Вот англичанин и предложил:

— Мистер Сорокин, почему бы нам вместе не воспользоваться этим мандатом. Будет большой выгода нам и вам.

Кровь ударила Ивану в лицо.

— Во-о, выкуси! — Он вывернул кукиш под самым носом англичанина.

Тот презрительно поморщился. Снял пенсне и бесстрастно протёр стёкла.

— Своими бы руками давил гадов, какие зарятся на народное добро! — не унимался сапожник. — А ты, сволочь, хошь, чтоб я сам ворюгой сделался. Не выйдет!?

Чем больше распалялся Иван, тем спокойнее становился англичанин. Казалось, Ивановы оскорбления его даже не задевали.

— Много вас, охотников, появилось на наше богатство! — Иван ещё кричал про кровопийцев-капиталистов, которые привыкли грабить простой люд, про бездельников, живущих за счёт чужого труда…

— Довольно, — остановил его англичанин, — Оставим политику, мистер Сорокин, поговорим об общем деле.

«Хитрюга, хочет мне задурить голову, — подумал Иван. — Посмотрим, чем будет меня подкупать».

Англичанин начал издалека:

— Мистер Сорокин, какой громадный дом вы имеете?

Иван на своё жильё не жаловался. В уютной маленькой квартирке они жили с женой Настенькой да с двумя сынишками — Витей и Мишей.

— А я имею предложить совсем отдельный коттедж, два этажа, сад, фонтан.

Сорокин пожал плечами.

— Какой свой бизнес имеете, мистер Сорокин?

Забот у Ивана было по самое горло. Вот и сюда он приехал исключительно по фабричным делам.

— Дел много, сложа руки не сижу.

— Но, но, — возразил англичанин. — Свой, совсем свой бизнес?

Сорокин не знал, что отвечать.

— Мы вам поможем открыть свою фабрику. Сначала маленькую, потом… — Англичанин широко развёл руками.

И снова чуть было Иван не вспылил: за кого его принимают! Но сдержался.

— Надо подумать, — схитрил он.

Англичанин с ним согласился:

— Бизнес любит подумать.

— Отведите меня в тюрьму, — сказал Иван.

— О, мистер Сорокин! Вы не есть узник. Вы есть гость английской эскадры.

Иван очутился в чистой каюте с зелёными плюшевыми диванами. За ним даже не заперли дверь, не задраили стекло иллюминатора. Вроде бы хотели показать, что, мол, он свободен.

Но он нутром чувствовал, как зорко наблюдает за ним невидимый глаз. То ли это незаметно следит матрос, который методично прохаживается по палубе у его каюты. А может быть, тот, кто стоит на часах у орудия. Или вот эти двое, непринуждённо разговаривающие у трапа…

«Знаю, какой я вам гость! Без сожаления поставили бы меня к стенке, если бы не надеялись поживиться с моей помощью добром Советской Республики». Так думал Иван, внимательно разглядывая из иллюминатора гавань.

В порту царила неразбериха. Где русские суда, где иностранные, — не поймёшь. Как раз подходящий момент, чтобы попытаться удрать на тральщике, если посудина ещё здесь. Во время отлива, когда все корабли повернутся кормой к пирсу, тральщик практически окажется неуязвимым.

Медлить опасно. Иван понимал: церемониться с ним долго не будут, как увидят, что ничего не добились. Выдумали же такое: дом с фонтаном, своя фабрика… А получится ли из тебя капиталист, мистер Сорокин? И кто же работать на тебя будет? Твой же брат рабочий?..

…Ивану было только двадцать лет, когда он стал первым колодочником на фабрике. Ему везло. То ли вправду счастье приносил подаренный папашей Герасимом заветный красный башмачок, то ли просто имел он золотые руки да верный глаз.

Папаша Герасим не переставал удивляться:

— Через какие муки, битьё и розги шёл я к своим полированным колодочкам. А Иван разок взглядом кинет — и уж всё сумел. Даже завидно!

Отличился Иван, превзошёл самого папашу Герасима, когда на фабрике установили первые обувные машины. «Скороход» только громко назывался «Товарищество Санкт-Петербургского механического производства обуви». На самом же деле почти никакой механизации не было. Сапожники всё делали вручную. Молоток да шило, резак да клещи — вот и вся механизация, какая была у них в руках.

Но скоро хозяева поняли: выгоднее, чтобы сапожники работали на машинах, — больше сошьют сапог, больше принесут барышей.

Закупили хозяева машины для прибивания каблуков, выравнивания подошв, вырубания заготовок.

Появилась машина и в колодочном цехе. Долго стояла она в бездействии вся вымазанная в масле. И никто к ней не подходил. Посмотрят сапожники на эту диковину, а управляться с ней никак не могут.

Механик-немец злился:

— Русский швин глюпый.

И тогда вызвался Иван:

— Уж не дурнее вашего брата. Осилим?..

Потребовал он от немца, чтобы тот показал, где какие рычаги нажимать, какие штурвалы и рукоятки крутить. Механик с неудовольствием рассказал кое-что. Но до сути дела Иван дошёл своим умом… Машина та оказалась очень нужная. Она выполняла самую неприятную работу — шлифовку.

Когда колодочник уже выточит колодку по форме ноги и зачистит её ножом, ещё остаётся много неровностей на поверхности. Если сразу по этой колодке шить башмак, он получится весь морщинистый, будто печёное яблоко. Вот и сглаживали колодочники стёклышками да наждаком эти неровности. Трут, драят часами деревянные колодки — только белёсая пыль поднимается облаком. Чихают от неё, сморкаются, слёзы рукавом вытирают.

А на шлифовальном станке всё это можно сделать за несколько минут да гораздо чище. Только научись управляться.

Иван быстро приноровился к машине и стал выручать товарищей. Они настрогают колодки, а он один все эти заготовки отшлифует. Даже механик-немец был доволен.

Положили Ивану значительно большее жалованье, чем у других колодочников. И казалось, всё могло бы сложиться в его жизни хорошо: работал бы да работал, на пропитание и одежду хватало бы, стал на хорошем счету у начальства. Мог и сам бы выбиться в цеховое начальство. Скажем, поставили бы его старшим, а то и мастером… Так именно тогда и пришли к нему большие сомнения. Усомнился он в справедливости порядков, которые существовали на «Скороходе».

Хозяйничали на фабрике одни иностранцы. Рабочих они презирали. «Русский швин» было излюбленное словцо мастеров. То и дело раздавалось оно в цехах.

За каждую провинность — а чаще беспричинно — штрафовали. Опоздаешь на две-три минуты — берут штраф. Устроишь перекур — опять штраф. Громко чихнул — тоже плати штраф.

Припомнились Ивану всякие случаи.

Например, такой.

Был на фабрике сапожник Петя Скобарь. Он плохо зарабатывал и голодал. Как-то раз во время работы он упал в обморок.

Подошёл мастер, дал ему кусок хлеба.

— На, дурак, поешь, — вроде бы пожалел он. А потом оштрафовал за… нарушение порядка.

А то ещё было так. Похвалился сосед соседу:

— Посмотри, какие нарядные сапожки я сшил.

Услыхал мастер, заорал:

— Хотите поговорить — идите, швиньи, домой! — И в наказанье вычел с обоих жалованье за две недели.

Однажды такой случай произошёл в каблучном цехе.

Служил там одноглазый мастер. И всё ему казалось, что сапожники над ним посмеиваются. Как-то увидел он, что Мишка-каблучник, прищурив один глаз, осматривает только что прибитые каблуки.

— Ах ты, — говорит, — меня передразниваешь! Так получай за это штраф!

Мастер Вайнерт из отделочного отделения имел привычку носить при себе плётку и ею хлестал рабочих направо и налево…

Нет, не нравились все эти фабричные порядки Ивану.

Узнал он, что недовольных на «Скороходе» много. Только все осторожничали. Потому что хозяева всюду держали своих шпиков, которые подслушивали разговоры и доносили на рабочих.

И всё же случай свёл Ивана с одним толковым человеком, который дал ему несколько тоненьких печатных брошюрок. Сказал:

— Возьми, прочти.

Развернул Иван дома листочки. А там написано и про штрафы, и про незаконные вычеты, и про издевательства мастеров — всё правильно объяснено.

Потом в один из субботних дней тот же человек неожиданно пригласил его в баню.

— Захвати берёзовый веник. Славненько попаримся. Встретимся у трактира «Перепутье».

Шёл Иван помыться, а попал на собрание подпольного кружка. То, что он услыхал там, широко раскрыло ему глаза.

Собрания подпольщиков происходили в самых неожиданных местах: то на чердаке дома, то на лесопилке. Рабочие обсуждали, как совместно бороться за свои права, читали политическую литературу.

Сорокину поручили распространять листовки. Проверили предварительно, надёжный ли он человек. Дело требовало сноровки и умения. Надо было хорошо разбираться в обстановке, чтобы не подвести товарищей и себя.

Потом ему доверили задание посложнее.

Сапожники готовились провести маёвку. Постановили организовать всё заранее. Для этого решили встретиться в трактире на Лиговке. Явку должен был обеспечивать Иван.

У него приметная внешность. Светлые волосы зачёсаны назад. Глубокая складка пролегла между бровями. Глаза у него широко поставлены. Тонкие губы плотно сжаты в ниточку. А усы шпалочкой. Одевался Иван щеголевато: на костюм, на галстук не жалел своего повышенного жалованья. Мог сойти за учителя или за приказчика.

Он пришёл в трактир раньше намеченного срока, чтобы ознакомиться с обстановкой. Занял видное место. Сел и стал читать газету. Ему оставалось ждать, когда скажут пароль.

— Господин, ваш столик не занят? — должен спросить «свой».

— Будет занят, — положено было ответить Ивану и провести «своего человека» в отдельный кабинет.

Затея удалась. Собрание прошло благополучно. То, что говорилось в отдельном кабинете, не предназначалось для посторонних ушей.

Первого мая, как всегда заунывно, взвыл гудок на фабрике. Но сапожники не торопились на работу. Сегодня они избрали другой маршрут. Незаметно собрались они в чащобе Румянцевского леса. Пришли принаряженные и возбуждённые. Слушали ораторов, читали большевистские листовки, пели революционные песни.

Иван тоже выступил. Он говорил о том, что каждый сапожник не может быть сам по себе, что все рабочие должны отвечать друг за друга, помогать друг другу.

— Уж не знаю, как это назвать одним словом, — сказал он, — но так должно быть.

— Солидарность! — крикнул из толпы человек в студенческой тужурке. Он выхватил из-за пазухи алый стяг и принялся им размахивать над головой.

Все закричали: «Ура!»

Рабочим было интересно на маёвке. Но к вечеру прискакали жандармы с нагайками, открыли беспорядочную стрельбу. Срочно пришлось расходиться.

«А что было потом?» — вспоминал Иван, сидя сейчас на чужом плюшевом диване.

После той маёвки Иван взялся распространять прокламации, запрещённые книги и газеты. Он всегда действовал с крайней осторожностью. Подойдёт, поговорит о чём-то постороннем. А потом достанет незаметно из-под своего кожаного фартука несколько листков.

— На, — скажет, — на курево.

Знали товарищи, какое взрывчатое содержание было в этом «куреве»!

Скоро и начальство приметило подозрительную деятельность Ивана. Его имя попало в «чёрную книгу», где значились все смутьяны, выражающие недовольство фабричными порядками, будоражившие сапожный люд.

И вот после очередной стачки Сорокина вызвали в дирекцию.

— Жаль, хороший ты спец, — сказали ему. — И нужен ты фабрике. Но, голубчик, вон, за ворота!

А у ворот дожидались двое жандармов.

Его арестовали. Что-либо предпринимать было поздно… «Пусть берут, — подумал тогда Иван, — всё равно вырвусь».

Он ещё не представлял, как это удастся сделать. Но зрела в нём какая-то весёлая уверенность, что друзья выручат.

Его вывели через проходную и повели по Заставской улице к жандармскому участку. А вдоль улицы, как будто нарочно, столпились рабочие. Они кричали:

— Сволочи, за что арестовали!

— Иван, держись!

Жандармы молча ускорили шаг, крепче сжали Ивановы руки.

Но толпа рабочих густела. Когда прошли мимо мясной лавки, группа сапожников вплотную приблизилась к ним.

Остальное произошло в несколько секунд. Кто-то помог ему вырваться от жандармов. Иван отскочил вправо и скрылся в знакомой подворотне.

Несколько дней Иван отсиживался на чердаке. «Свои» приносили ему еду и новости. Они-то и сообщили Ивану, что состоялось решение властей: выслать Сорокина, как лицо вредное для государственного спокойствия, из Петербурга в отдалённую местность, под надзор полиции.

После этого долго оставаться на чердаке становилось опасным. Товарищи помогли Ивану перейти границу и скрыться в Финляндии. На родину он вернулся лишь в марте 1917 года, после свержения царской власти…

— Ком ин! Выходи! — снова позвали Ивана.

Пока он тут, в каюте, предавался воспоминаниям, время шло. А он никак ещё не мог найти выход из создавшегося трудного положения.

Наступил вечер. По небу побежали серые тучи. Но было светло как днём, весной в этих местах темно не бывает.

Проходя по палубе, Иван опять пристально оглядел рейд и опять не обнаружил свой тральщик.

Плохи дела. Как же выпутываться? Уж теперь наверняка от него потребуют окончательный ответ. Или — к стенке!

На сей раз его провели в строгую, обитую дубовыми панелями каюту, тоже с плюшевыми диванами, только золотисто-коричневого цвета.

— Сит даун, плиз, — пригласил его садиться сухопарый англичанин в пенсне.

Они остались одни.

— Имею предложить чашку чая. Вот сахар, вот молоко. — Англичанин придвинул Ивану изящную чашечку тонкого фарфора. — Мы, англичане, любим пить чай с молоком.

— Правда? — удивился Иван. А сам подумал: «За каким чёртом ты меня вызвал? Уж, наверное, не для того, чтобы я узнал английские обычаи».

Ясно: англичанин навязывал Ивану хитрую игру. И ничего не оставалось, как принять этот вызов.

Ароматный запах чая манил.

Ивану хотелось налить в блюдечко и причмокивать его вприкуску. Но он «по-благородному» взял чашечку двумя пальцами и оттопырил мизинец в сторону.

Итак, о чём пойдёт речь?

— Мистер Сорокин, я узнал кое-что о вашей коммерческой деятельности в Мурмане. Но вы не есть коммерсант. Вы есть сапожник.

— Да, — подтвердил Иван и сам подумал: «Наверное, всё уж пронюхал».

— Так почему вы занялись розыском товаров и машин?

— Это имущество моей фабрики. Я её хозяин.

— Хозяин? — поразился англичанин.

— Ну да. С тех пор как мы прогнали бывших хозяев, фабрики принадлежат нам, рабочим. Понятно?

— Да, да. Я читал об этом в газетах… Но почему именно вы приехали сюда?

— Товарищи доверили мне.

— Непонятно.

Как объяснить этому джентльмену, что он, простой сапожник, заслужил право выступать от лица всей фабрики? Может быть, рассказать ему, как, вернувшись из эмиграции, Иван вступил в большевистскую партию. Как выполнял он задание партии — распоряжаться всеми деньгами, собранными рабочими в свою больничную кассу. Когда кто заболевал, больному выплачивали пособие, и Иван скрупулёзно следил, чтобы ни единая рабочая копеечка не была потрачена не по назначению.

Может быть, рассказать англичанину, как поручили Ивану охранять фабрику от самих же хозяев. Многие из них пытались растащить, а то и просто уничтожить фабричное имущество. Понадобилось организовать красногвардейский отряд для охраны предприятия, и командиром выбрали опять-таки Ивана.

Не раз товарищи имели возможность убедиться в кристальной честности Сорокина. Вот почему ему доверяли.

— Вы надолго задумались, — сказал англичанин.

— Не знаю, как ответить.

— Поставим вопрос иначе: кто выдал вам, мистер Сорокин, эти мандаты? — Англичанин показал на Ивановы бумаги.

— Советская власть.

— Конкретно?

— Петроградский Совет, членом которого я являюсь, — с гордостью ответил Иван. «Пусть знает, с кем имеет дело!»

— О, о! — поразился англичанин. — Сапожник — и управляет государством?!

— Наша власть народная. Она сплошь состоит из рабочих, крестьян и солдат.

Иван не скрывал своих полномочий. Не было смысла скрывать, когда все его бумаги оказались в руках интервентов.

— Я имел честь знать одного старого хозяина фирмы «Скороход», — проговорил англичанин. — Он ездил в Германию, заказал обувные машины. Но не успел их вывезти.

— Мы их ещё получим!

— А как вы намерены распорядиться принадлежащими «Скороходу» капиталами, которые имеются в иностранных банках?

— Мы их вернём фабрике, — твёрдо ответил Иван. — Вернём на законных основаниях.

Теперь пришла очередь задуматься англичанину. Он отставил в сторону чай и молча ещё раз перелистывал документы. Видно, он прикидывал что-то в уме. Наконец он сказал:

— Мистер Сорокин, ещё раз хочу вам напомнить: вы сможете стать богатым человеком. Я вам гарантирую.

— А я не собираюсь класть народные деньги в собственный карман.

— Однако стоит ли отказываться?

— Бизнес любит подумать, — ответил Иван словами же англичанина.

Ну вот, закончился ещё один допрос. Допрос, подслащённый чаем. Иван вернулся в каюту с зелёными диванами. Серьёзное испытание выпало на его долю — испытание на совесть, на честность, на преданность товарищам и революционному долгу. На карту ставилась жизнь.

В иллюминатор было видно, как так же мерно прохаживался английский матрос, всё в той же застывшей позе стоял у орудия часовой, всё так же дежурили у трапа двое.

Теперь Иван точно знал: они зорко следят за ним, потому что он нужен англичанам живой и невредимый. Потому что без него, без Ивана, становятся пустыми бумажками те самые заманчивые мандаты, по которым можно законно распоряжаться всем движимым и недвижимым имуществом, отправлять суда, подписывать официальные бумаги и получать в банке деньги.

А Иван без доверенности — просто русский пленный, которого ничего не стоит расстрелять.

Доверенность без самого Ивана — пустая бумажка.

«И поэтому ты должен, должен уйти, — сказал сам себе Иван. — Не для того ты бил своих капиталистов, чтобы сделаться английским капиталистом. Должен удрать! Это только кажется, что удрать совсем невозможно».

Иван на всякий случай подошёл к иллюминатору. Попробовал — открывается. Посмотрел — до стенки причала не так уж далеко.

…Когда утром в каюту с плюшевыми диванами вошли офицеры, они застали её пустой. «Мистера Сорокина» нигде не было.