Красный ледок

Позднее мне был преподан урок такой мудрости. Это был урок на всю жизнь!

Сергей Григорьевич, Софья Марковна, Игнат Дрозд не прекращали своей настойчивой агитационной работы, вели ее изо дня в день не только на собраниях, но и во время любой встречи с людьми: на улице, в магазине, в школе, на дому. Походы по хатам были, видно, самым важным средством агитации, так как разговоры там шли, как говорится, начистоту, с глазу на глаз. И действительно, не могли же люди не слушать партийного руководителя района, учительницу своих детей, своего односельчанина, который немало поездил по свету, повидал хороших людей, а теперь хочет на земле своей остаться и хозяйство по-новому вести.

Таких людей нельзя было не слушать!

И вот постепенно под влиянием таких людей, их настойчивой разъяснительной работы у крестьян рождалось новое отношение ко времени и событиям, понимание колхозного дела, как своего, крестьянского. И по сей день помню: той весной было такое чувство у всех, что вот-вот лед тронется, люди сбросят со своих плеч груз старого, груз недоверия и пойдут по новой, колхозной дороге. Я это чувствовал, глядя на своего отца. В последние дни он уже не грозил мне, спокойно выслушивал и более сдержанно высказывал мне свои доводы. Чувствовалось, что и слова его: «Как все, так и я», — произносились им с каким-то другим оттенком, без прежней озлобленности, раздражительности, с каким-то особым раздумьем.

Тем временем как-то получилось, что и я реже стал ходить к дяде Игнату Дрозду. Пошел снова в школу. Учился старательно, прилежно. Надо же было ликвидировать отставание, хоть и произошло оно не по моей вине. Не оставаться же еще на год в том же классе. Видно, и это мое решение — учиться прежде всего, — нравилось отцу, и он, как мать мне потом рассказывала, не обращая внимания на сказанные ранее слова: «Пускай не ходит», — доволен был, что я послушал учительницу и пошел в школу. Теперь, подумал я, послушаешь и ты меня, тата, ведь скоро весна, посевная, а она должна быть коллективной, и нам с тобой никак нельзя убегать от людей, отказываться от нового пути в жизни.

И вот я высказываю отцу эти свои мысли, а он молчит и на мать поглядывает. А она уже вечером, после того как мы обо всем этом откровенно переговорили, вздохнула и сказала:

— Что миру, то и бабьему сыну… Не будем, Прокоп, от людей прятаться…

Я, признаться, не сразу понял это присловье, но почувствовал, что и мать вот-вот скажет отцу — иди, возвращайся в колхоз.

Как-то вечером, это уже в конце марта или даже в начале апреля было, собрались мы, колхозники, в хате дяди Игната.

А потом откуда ни возьмись, как с неба свалился, секретарь райкома, Сергей Григорьевич, и говорит:

— Чего это вы одни, отгораживаетесь… Всех приглашайте на собрание, кроме этих…

И он назвал фамилии нескольких известных в деревне кулаков.

Дядя Игнат Дрозд тут же дает поручение мне и еще одному молодому колхознику:

— Айда, хлопцы, созывайте людей… И колхозников, и не колхозников. Сообщите, что секретарь райкома поговорить с ними хочет…

И мы побежали оповещать людей.

Так, от хаты к хате, с улицы на улицу, бегали мы и не заметили даже, что темнеть начало. Я, конечно, старался изо всех сил, как мог, ласково и вежливо всех приглашал и, дождавшись уверения: «Сейчас, сейчас, Петручок, иду», — бежал все дальше и дальше, к тем хатам, что были на отшибе, поодаль от села. Отцу я тогда первому сообщил, что секретарь райкома зовет, и он не отказался, как обычно, а сказал, что сейчас придет. Говорили мы с ним как раз возле своей калитки, и слова наши были хорошо слышны соседям.

Обежав свою часть деревни, я возвращался назад, к дяде Дрозду, утомленный, вспотевший. От гумен, что были на краю деревни, я решил пойти напрямик к хате Игната Дрозда. Там, внизу (гумна у нас ставились всегда вдали от хат), еще держался под снегом лед, но в моих сапогах идти было не страшно. И вот, недалеко от родника, где мы брали воду, когда я только начал огибать угол гумна, что-то, будто черное птичье крыло, мелькнуло у меня перед глазами и…

Я потерял сознание…

Что произошло — рассказали мне позднее.

Кулаки понимали, что колхоз у нас вот-вот будет организован. Тот самый верзила Трофим, по прозвищу Шикта, следил по поручению Короткого за мной и нашей семьей. Он и разговор мой с отцом у калитки слышал, знал, что приехал секретарь райкома партии, и понял, что именно этой ночью будет окончательно решена судьба колхоза. Ну, и решили кулаки пристукнуть меня из-за угла.

И когда я, получив удар колом по голове, упал, Шикта бросился наутек. Я же, как мне потом рассказали, упал головой, как раз тем местом, где была рана, в лужу талой весенней воды. Это и спасло меня. Холодная вода приостановила кровотечение. Так я и лежал без сознания.

Под конец собрания люди спохватились.

— Где Петручок, почему нет нашего писаря? — засуетился дед Парфен.

А на собрании том протокола не вели, секретарь райкома говорил о международных событиях. Поэтому про меня не сразу и вспомнили.

Первым, конечно, забеспокоился отец. За ним — дядя Игнат Дрозд. Да и секретарь райкома тоже. Кинулись домой, а меня нет. Спрашивали-переспрашивали у товарищей моих, а те говорят — на собрание ушел. Начались поиски по всей деревне.

И только под самое утро кто-то, услышав тревожный лай собаки возле гумна, бросился туда и нашел меня бесчувственного, в кровавой луже. По краям лужи стал появляться красный ледок. К утру начало подмораживать.

Собака, выходит, наткнулась ночью на меня, лежащего головой в луже, и начала лаять.

Говорили, что секретарь райкома партии принял тогда самые неотложные меры и меня срочно доставили в больницу, оказали помощь. А через некоторое время ко мне снова вернулось сознание, и я все-все вспомнил.

Вот так.

И сегодня помнится мне эта история моей юности. Я всю жизнь буду помнить ту лужу, холодная вода которой оказалась для меня спасительной. Хоть и красным ледком покрылась.

Утром, когда уже рассвело, следы от лужи с красным ледком привели к преступникам, которых, конечно, всех арестовали. И когда их вели через всю деревню, люди выходили и смотрели на них, как на диких, укрощенных зверей.

Вышли и мои отец с матерью из хаты и стояли у самой калитки. Когда Макар Короткий и его прислужник подошли, низко опустив головы, мать вдруг всхлипнула.

Отец зло посмотрел на нее и не сдержался:

— И не совестно тебе…

Она тут же его успокоила:

— Прокопка, это же я от радости, что все так кончилось…

Отец усмехнулся и медленно пошел в хату.

В тот же день дядя Парфен, а за ним и вся деревня, записались в колхоз. Начиналась весна, коллективная.

…Вот, внуки, и все. Как мог, выполнил вашу просьбу.