Красота в наследство

Глава 16

Почему люди так не любят правду? То есть вроде бы, наоборот, стремятся к ней, затрачивают массу энергии, чтобы до нее докопаться, а на самом деле не любят. Вернее, боятся. Может, потому, что человек всегда стремился быть и казаться лучше, чем он есть на самом деле. И не стоит его в этом обвинять, желание, в общем, благородное и понятное. А правда вечно норовит все испортить. Поэтому благоразумные люди предпочитают узнавать правду о других, а о себе скрывают. И правильно делают. Ведь непонятно, лучше ли стал жить кто-нибудь, узнав, что Ленин подцепил где-то сифилис и любил шляться по пивным, что у Кобы были вонючие носки, а Карл Маркс любил кутнуть и жил на содержании у Энгельса, то есть паразитировал на Фридрихе со всем своим семейством. Ну узнаешь, что у соседа импотенция и жена его лезет в каждую ширинку, что бабка, которая любит выводить всех на чистую воду, в молодости была первой проституткой в городе, и еще много чего узнаешь — и что? Впрочем, жить становится лучше и легче, когда известно, что не ты один свинья, а и другие тоже. И какие люди, вон куда забрались — не доплюнешь. Порой хочется плюнуть в благородном негодовании. А внутренний голос скрипит: «В зеркало смотри, в зеркало, и почаще. И плюй туда же. Прилетит по адресу, не сомневайся». Если покопаться, такие ли уж мы честные? Искатели правды на каждого найдутся. Пусть не профессионалы-журналисты, так соседи и коллеги постараются. Правду не утаишь. Поэтому и жить интересно. А что было бы на свете, если бы не было тайн? Страшно подумать. И их старательно возводят даже там, где это вроде бы и не нужно. На тайнах, как на дрожжах, замешено человеческое тесто. На них наиболее прыткие и хитрые делают себе состояния, а кто попримитивнее, просто могут нагадить ближнему. Бескорыстно. Блажен тот, кто умеет хранить информацию. Но таких мало. Просто распирает человека иногда от своей осведомленности, и не может он, бедный, сдержаться.

Именно это произошло и с Машей. Но надо отдать ей должное, держалась она долго. Целую взрослую жизнь.

Так принято у нас: скрывать от ребенка, что его усыновили. Хотя непонятно почему. Видимо, считается, что для него правда будет психической травмой. Что перестанет любить родителей. Хотя логичнее было бы любить их еще больше. Ведь кто-то бросил, а они в благородном порыве подобрали и растят, не считаясь с хлопотами и расходами. А у нас в стране, как известно, все это ой как непросто. Это вам не Америка. В детский сад устроиться — почти как в космонавты попасть. Покупка шоколадки — и то норовит пробить брешь в бюджете. А попробуй одеть ребенка в эпоху лютого дефицита! Только одна, самая необходимая, вещь для него доступна — любовь. Любят таких детей зачастую больше, чем родных, подсознательно как бы компенсируя им отсутствие «настоящих» родителей. Всю жизнь боятся правдолюбцев. И не без оснований. Как правило, или грымза-соседка, или сердобольная тетка, изловив ребенка где-нибудь во дворе, выложит ему радостно всю подноготную о его происхождении. И начинаются сопли, слезы и трагедии в семье.

Верка была уже взрослой. Сама в жизни многое успела повидать и оценить. Несмотря на безалаберность бытия, мыслила она практично и здраво. Поэтому все сумела сразу расставить по местам. Все и всех. И красавицу мамашу, и Наташу с Женей.

Большинство людей строят свою жизнь по законам генетики, то есть по образу и подобию родителей. Кулинарные пристрастия, привычка мыться перед сном, и наоборот, манера поведения за столом, все это оттуда. Попробуй переделайся потом: мартинов иденов в природе маловато. Силу воли и желание какое надо иметь. Если мать с отцом за столом чавкали — ребенок тоже будет. Если котлеты едят ложкой — он не поймет, зачем делать иначе. И так удобно. Если читать книги считается непонятным и бесполезным занятием, вряд ли ребенок увлечется литературой. Каждый старается дать ребенку то лучшее, что является таковым в его конкретном представлении. Если жили плохо, голодали — ребенка надо кормить, засыпать конфетами, которых сами в детстве не видели. Работали тяжело всю жизнь — как можно дольше ограждать его от работы. Давать образование в последнее время в среде, из которой вышли Веркины родители, стало делом модным и престижным. Рассуждали о его полезности примерно так: «Я всю жизнь ишачил в грязной спецовке, мать каталась на швабре — так пусть дите сидит в чистой одежде, в тепле и сухости с ручкой в руках — чем не работа, красота одна».

Но одних родительских наставлений на эту тему для Верки оказалось маловато. Учиться она не любила и не хотела. По ее мнению, образование не давало шансов на нормальную жизнь. И примеры окружающих все больше подтверждали Веркину правоту. Знакомые интеллигентные семьи влачили примерно такое же жалкое существование, да еще и раздражали тем, что посматривали на люмпенов по-прежнему свысока.

После школы, которую Верка закончила без скандалов, но с преобладанием троек в аттестате, она все-таки пошла на курсы парикмахеров. Дело это ей не то чтобы нравилось, но и отвращения не вызывало, а в будущем обещало верный заработок. Родители выбор одобрили, оставив свою мечту увидеть дочь учительницей или бухгалтером. Парикмахер — тоже неплохо, опять же в белом халате и не на холоде. Кто знает, обладай Верка трудолюбием и дисциплиной, а этих хороших качеств она была начисто лишена, она и достигла бы высот в профессии. Потому что талант у нее, несомненно, был. Она выучилась на женского мастера. И под настроение могла соорудить на голове такое, что клиентка потом долго ходила счастливая и часто смотрелась в зеркало. У Верки было чутье и неизвестно откуда прорезавшийся тонкий вкус. Прически получались необычными, но удивительно шли женщинам. Она не слушала пожеланий клиенток и стригла сама, сообразуясь с собственной интуицией. За что быстро снискала неприязнь коллег по цеху. Хотя не только за это. Она насмешничала над творчеством товарок, которые украшали головы клиенток неизменными «бяшами». Химическая завивка (самая выгодная услуга) за нее боролись, брали по очереди, и поток осчастливленных на шесть месяцев теток, одинаковых, как кильки в банке, вытекал из дверей парикмахерской. Важна была еще и скорость обслуживания — работа сдельная. А Верка стригла долго, прикидывая и примеряясь. Зарабатывала, соответственно, мало. Но тем не менее заниматься халтурой, как все, не хотела. Ей было скучно. Постепенно образовалась своя клиентура: способные сделать хорошую стрижку мастера были редкостью, но тут Верку подводила необязательность. Она частенько опаздывала на работу и пару раз прогуляла, не сумев проснуться после имевшей место быть накануне пьянки. На нее сыпались попреки и угрозы увольнения, и она сочла за благо уйти сама, справедливо полагая, что заработает такие же деньги и без участия государства.

Перейдя на вольные хлеба, Верка почувствовала себя лучше. Теперь она ходила по домам и работала, как и когда ей вздумается, договариваясь с клиентами по телефону. Могла неделями ничего не делать, если не хотелось, а могла быстро набрать клиентов и заработать, когда давила нужда. Женщины, недовольные ее необязательностью, все равно неизменно возвращались к Верке. Уж слишком хорошо она стригла. И когда в последнее время она стала заламывать высокие цены, стали еще больше уважать и стремились попасть к ней. Такова человеческая психология: раз стоит дорого, значит, есть за что. И было за что, решала клиентка, глядя потом на себя в зеркало. У Верки была легкая рука. Но жила она по принципу «сапожник без сапог», и у самой на голове было неизвестно что, свою голову стричь не хотела из суеверия. Зато масть меняла регулярно. На собственную внешность ее тонкий вкус не распространялся.

Сложившаяся ситуация Верку вполне устраивала. Она могла себе позволить быть независимым человеком, а это большая роскошь, недоступная большинству. Работала по желанию и по вдохновению. Роскошно не жила, но на необходимое всегда могла заработать. Единственное «но» — на нее периодически нападала хандра, ничего не хотелось делать, и тогда Верка или валялась дома, или шлялась по сомнительным местам в сомнительных компаниях, чаще всего со знакомыми мужиками, пьянствовала и бездельничала. В эти периоды жизни ее невозможно было найти и заставить работать. Отсутствие денег ее не трогало.

Случалось это не часто: раза два в году. Такой образ жизни она вела два года — после развода с мужем и размена квартиры.

Личную жизнь человека, особенно женщины, определяет ее характер. Верка выросла в среде, которой чужды были лишние условности. Она никогда в своей жизни не слышала нравоучений, разве только от школьных учителей, но их она умела пропускать мимо ушей. Дома же ее никто не доставал. Родители довольствовались малым, в основном тратились на Верку. Для нее они и жили, и работали. А что прилично и что неприлично, что можно делать и что нельзя и как себя вести — эти вопросы обсуждать и мусолить им даже в голову не приходило. Люди были простые и жили естественно. Верка им платила тем же, никогда их не попрекала и жить тоже не учила. Жила потихоньку своей жизнью Класса до девятого бегала в кино с подружками, болталась по улицам дотемна. Потом начались дискотеки, танцы. Знакомилась с ребятами. Начала курить и попивать. Как все девчонки.

Сексуальным воспитанием ее тоже занималась улица и подруги. Трагедий тут никаких не было. В пятнадцать лет Верка, больше влекомая любопытством и алкогольными парами, на пикнике — ходили с ребятами, дворовой компанией — познала тайну половой жизни. Парню было двадцать лет, он недавно вернулся из армии и положил глаз на Верку. Ухаживать не ухаживал, наверное, не умел, просто поглядывал в ее сторону. А в подпитии на природе осмелел, увел ее подальше в лес. Пьяная Верка ржала, и случившееся не произвело на нее особого впечатления. Не было ни слез, ни ахов. Он даже обиделся. Потом они встречались около года, Витька даже подумывал на ней жениться. К сексу Верку он приохотил быстро, она вскипала, как электрочайник, и кончала часто с громким криком, пугая его своей безудержной страстью. Была, как пионерка, готова всегда и везде, и Витька стал бояться не без оснований, что не сможет с ней справиться. Здоровья не хватит. В шестнадцать лет Верка жадными порочными глазами стала шарить по окружающим мужикам и молодым ребятам. Потом начала ему изменять, особенно и не скрываясь. Витька ревновал, пробовал бить конкурентов, но потом понял, что бесполезно. Веркину натуру не переделаешь. Любил он ее, но в жены она определенно не годилась. Разве с такой справишься! Заездит. Бить и воспитывать Верку ему даже в голову не пришло. Результат был известен заранее. Он счел за лучшее ретироваться.

В Верке совмещались несовместимые качества и привычки. Она любила шумное веселье, разгульные компании, рестораны и пикники. Была заводилой. Но иногда могла неделями сидеть дома и не высовывать носа на улицу. Ей названивали подружки и приятели, она посылала их к черту. Потом, встряхнувшись после спячки, появлялась во дворе, и все начиналось по новой. Чувствуя Веркину похотливость, мужики постоянно увивались вокруг нее, и она тасовала их без особой придирчивости. Главное Веркино требование: чистоплотность. Не любила, а точнее, терпеть не могла вонючих немытых козлов. К безденежным относилась лояльно, входя в положение. По этой части требовательностью не отличалась. Поэтому проституткой ее ну никак нельзя было назвать. Просто девочка была одарена природой сверх меры, и эта природа брала свое. Там и на десять баб хватило бы, как выразился один измученный Веркой парень.

Один раз ей пришлось поплатиться за удовольствие — в восемнадцать лет сходила на аборт. Было очень больно, но Верка к жизни относилась философски и, не закомплексовываясь, приняла меры предосторожности — вставила спираль. А от всякой заразы ее господь уберег. С такой всеядностью ничем ни разу не заразилась.

Но удовольствия удовольствиями, а о жизни тоже надо было подумать. Верке неплохо было с родителями, но хотелось иметь свой угол. Раздражала вечная грязь в доме — хоть мой, хоть не мой. А возможность заиметь свой дом была только одна — выйти замуж. Мысль о том, что при этом в нагрузку к квартире получишь и мужа, или не приходила ей в голову, или просто не волновала. Между тем слава о Веркином сексуальном аппетите вышла уже далеко за пределы двора, а город-то был маленький. С мужем могла выйти загвоздка, но тут ей повезло. Парень жил в городе недавно и практически ни с кем не общался, особенно с тем контингентом, среди которого протекала бурная Веркина жизнь. У него было самое главное — квартира, да еще трехкомнатная. Получил ее папаша — военный в большом чине, в этом городке военные ближе к отставке часто обзаводились квартирами. Они, родители, продолжали служить родине где-то на севере, квартиру отдали сыну, а сами на старости лет собирались уехать на Украину, где у них был дом. Володя, закончив московский институт, распределился в местный НИИ на работу и приехал сюда в готовое жилье. Вот как заботятся о детях настоящие родители! Был он у них один. Хороший воспитанный мальчик, не нюхавший жизни, не знавший женщин. В институте все ограничивалось мелкими интрижками со студентками и несколькими сексуальными контактами. Был он стеснительным и вялым. Любил копаться в технике, читать книжки.

Верку занесло в его старенький «жигуленок» случайно. Она голосовала на дороге, слава богу — трезвая, а он возвращался из Москвы, куда ездил за деталями и запчастями для машины. И охмурить его ей ничего не стоило. Милая наивность, простенькая мордашка, застенчивая улыбка в сочетании с точеными ножками — он рассмотрел их потом, когда она вышла из машины, договорившись о следующей встрече.

Через два дня Верка оказалась у него в квартире, через неделю практически восполнила пробел в его сексуальном образовании, а через месяц счастливый Володя предложил ей выйти за него замуж. Она согласилась. Если кто-то попытался бы упрекнуть Верку в изначально корыстном расчете, то напрасно. Ничего этого не было. Он ей действительно нравился. Ухаживал за ней, заботился, носил кофе в постель. Поначалу ей было интересно. Она не привыкла к такому отношению. Но, увы, разговоры его сразу навевали на нее скуку. Половину она не понимала, изображая поначалу заинтересованность, когда он начинал рассказывать ей о машинах, а половина его рассказов о семье ее раздражала. Зато в постели Верка брала реванш, обучая его так ловко, что он этого и не замечал. Жить с ним можно, решила она и согласилась выйти замуж.

На свадьбу приехали его родители, которые от новых родственников, понятное дело, в восторг не пришли, но и откровенной неприязни тактично не выказывали. Родители Верки были довольны. Володя им нравился.

Первые два месяца жили они замечательно. Верка вылизывала квартиру, сидела дома, любуясь результатами своих усилий. В это время она еще трудилась в парикмахерской. Училась готовить, радуя мужа обедами и ужинами, незатейливыми, но вкусными. Частенько они выезжали в Москву. Володя водил ее по театрам и музеям.

Верке было скучно, но она терпела. Через два месяца терпение лопнуло. В нее словно бес вселился. Стало раздражать все: и его голос, о чем бы он ни говорил, и его внимание, которое ей теперь стало казаться слащавым, и спать с ним стало противно. Надоела роль, которую она сама добровольно себе навязала. Верка поняла, что перестала быть самой собой, пытаясь казаться лучше, дотянуться до его уровня. Ей стало обидно. Пару раз уходила в загул, не ночевала дома или возвращалась по вечерам пьяная. Он искал ее, и доброхоты ему немедленно открыли всю подноготную о Верке и ее привычках. Володя пришел в ужас и стал пытаться перевоспитывать жену, опускаясь до нудных нравоучений, чем добился, естественно, прямо противоположного результата. Верку понесло. Она уже в открытую, не стесняясь, гуляла с мужиками, вспомнив старые привычки. Дело шло к разводу. Вместе с Веркой и своими иллюзиями ему пришлось расстаться и с жилплощадью. Будучи прописанной, она отсудила половину квартиры.

Пришлось разменивать на две однокомнатные. Получилось все как бы само собой. Не строила она таких планов, просто попыталась жить, как все. Не получилось. Нечего и расстраиваться. Володю было ей немного жаль, она понимала, что где-то как-то испортила ему жизнь, но переломить себя не могла, да и не считала нужным.

Оставшись одна, Верка довольно долго — несколько месяцев — жила спокойно. Начала работать на полную катушку — нужны были деньги. Она работала на новый дом, который полюбила. Ей нравилось обустраивать свою маленькую конурку. Много зарабатывать не могла, но все необходимое в дом купила. Самое скромное, конечно, но радовалась и этому. Именно тогда появилась у нее странная манера не пускать на свою жилплощадь лишних людей, несмотря на общительность. Старые друзья сначала упорно навязывались в гости, но, видя полную Веркину неприступность, постепенно отстали.

Более или менее обустроившись, Верка работать бросила, отвадив постепенно клиентуру, и ушла в очередной загул, приходя в квартиру только переночевать. О деньгах она особенно не беспокоилась. Для жизни ей было нужно очень немного. На еду почти не тратила, ела мало, причем ей было абсолютно все равно, что есть. Нарядов не любила, исходя больше из удобств. Был у нее дежурный туалет для выхода. А больше и не требовалось. Единственное, что Верке в жизни требовалось по-настоящему — секс. Если разобраться, природа, создавая ее, наверное, что-то напутала, потому что в сексуальном плане Верка была похожа на мужчину. Она так же выходила на охоту, искала жертву, использовала ее по возможности быстрее, причем удовольствие получала всегда, за редким исключением, и так же стремилась побыстрее удрать, ничем себя не связывая. Всякие любовные игры, ухаживания, ласковые словечки и прочие атрибуты ее не интересовали, а если партнер, будучи умудренным опытом, начинал с этого, она быстрее старалась перевести развитие событий в нужном направлении. Получив разрядку, Верка успокаивалась ненадолго. Через полчаса опять была готова. Мужчинам приходилось с ней нелегко, но они тоже входили в азарт — кто мог, конечно.

В городе Верку знали как облупленную. Активное мужское население изучило ее повадки, да и она их уже знала — городок был небольшой. Но в нем находилась большая военная база, куда на переподготовку постоянно приезжали офицеры. Контингент менялся часто, так что недостатка в мужиках не было. Выбирала Верка опытным глазом и почти никогда не ошибалась. Пару раз нарывалась на говорливых импотентов, которые длинными беседами стремились компенсировать свой физиологический изъян. Верка быстро линяла, стараясь не обижать, и без того бог обидел.

А пьянствовала и веселилась в своем кругу, который был постоянным. Иногда ездили на дачи, гужевались на лоне природы, иногда — в бане, зимой — у Витьки в гараже. Витька женился, у него подрастал ребенок, но привязанности к семье он особой не испытывал, часто проводя время в компаниях. К Верке относился заботливо, чуть ли не по-братски.

С алкоголем взаимоотношения у Верки были напряженными, что и помогало ей не спиваться. Организм был такой, что при малейшем переборе ей приходилось жестоко расплачиваться, причем не сразу, а наутро, когда она обнимала унитаз, выворачиваясь наизнанку. Поэтому поневоле приходилось следить за нормой. Норма была четко выверенной благодаря большому опыту — триста граммов. Водки, естественно. После вина было еще хуже. После нормы Верка с вечера ловила свой кайф, а наутро зеленела, но обходилась без унитаза. Собутыльники об этом знали и старались больше не наливать. Зато она любила спаивать других, первой проявляя инициативу насчет выпить.

Так она и жила. В последнее время обленилась, работу совсем забросила. Ее подкармливали мужики, иногда с калымов давали денег. Бескорыстно. В смутное время они приспособились зарабатывать кто чем, но в основном строительством. Строили дачи, коттеджи денежным мешкам. В месяц то один, то другой срывал одну-две тысячи баксов. Иногда давали и Верке сотню. Она спокойно брала. Такие были в компании отношения. За секс с мужиков Верка брать не хотела. Не из моральных соображений. Во-первых, и не предлагали, а во-вторых, инстинкт ей подсказывал, что, наверное, она сама еще должна платить. Собственная необычность не была для нее тайной. Она частенько слышала откровения подруг, которые жаловались, что ничего не чувствуют и не имеют от этого секса, кроме неприятностей в виде абортов. Никаких оргазмов, одна мутотень. И чего только с ними не делали мужья и любовники — все бесполезно. Верке странно было это слышать, и она понимала, что уж тут-то ее бог не обидел.

После Машиного налета с грабежом никак не могла прийти в себя. Видеть людей не хотелось. Ее пытались вытащить из дома, но бесполезно. Валялась на диване целыми днями, рассматривая шов на потолке. Нельзя сказать, чтобы о чем-то думала. Мыслей-то в голове как раз и не было. Одна пустота. Лень было. Холодильник пустой, есть нечего. А ей и не хотелось. Пила чай с сахаром, грызла завалявшееся печенье, курила, запас сигарет у нее был. А через недельку, худая, зеленая, появилась у родителей. Сами они к ней не ходили, видимо, боялись мешать. Бродила по родному дому, глядя на все уже другими, новыми глазами. Раньше воспринимала его как данность — грязные стены и потолки, убогую мебель и вечный запах гнили. Родители уже старые стали, под шестьдесят обоим. Где-то, может быть, это и не возраст. Если хорошо жить и следить за собой. Но мама Наташа — не Джейн Фонда и не Лиз Тейлор. Всю жизнь — поломойка. Сгорбленная слепая старуха. Вспомнила Верка, как она водила ее в садик и в школу. Отец тоже совсем сдал. И не пьет уже лет пять как. Гипертоник, постоянно сердце прихватывает. Бедные нищие люди. «И что у них было в жизни кроме меня?» — подумала Верка с горечью. Жалко стало их до слез. И если и мелькнула у нее мысль расспросить мать, то сейчас она поняла, что никогда этого не сделает. Посидела, поинтересовалась здоровьем, чего раньше за ней не водилось, и ушла. Хотелось что-то предпринять. Прошлая жизнь показалась ей вдруг совершенно пустой и скучной. Надоели пьянки, посиделки с ребятами в гараже. Верка никогда раньше не задумывалась о собственной жизни, планов не строила, жила, да и все. Так было принято в ее окружении. Ее раздражали и рассуждения бывшего мужа на эту тему, казались занудством. А сейчас сама призадумалась. Что она есть такое? Работать не хотелось, семейная жизнь не получилась. Учиться Верка не испытывала ни малейшего желания, да и поздновато уже ей учиться. Пьянки надоели — все одно и то же. Она враз повзрослела. С того злополучного утра мысли о родной мамаше не покидали ее. Интересно, кто она — это подлюка? Чем занимается, как живет и как выглядит сейчас, если жива? Ей сейчас немного за сорок. «Старовата уже», — подумала Верка с высоты собственной молодости. Стала строить планы.

Прошло столько лет. Адреса, недешево ей доставшиеся, скорее всего ничего не дадут. Через адресный стол не найдешь — фамилию поменяла наверняка. Но попытаться найти она решила твердо. Нужно было для начала раздобыть денег. Москва была под боком — два часа на электричке, но туда без денег не сунешься. Еда, транспорт — везде бешеная дороговизна. Да и на себя пора бы уже надеть что-нибудь приличное. Здесь это было неважно, а на глаза матери в виде нищей замарашки Верка показываться не хотела, хотя и не сознавалась в этом сама себе.

«Можно, конечно, попросить кого-нибудь из ребят отвезти на машине, но придется посвящать их в свою тайну. Ездить по адресам, искать — нет уж, лучше я сама. Короче, хочешь не хочешь, а деньги нужны, значит, придется работать. Ничего, втянусь», — подумала Верка. В принципе, она просто обнаглела и разленилась. В работе был свой интерес, даже иногда удовольствие. Все-таки творчество. Ей нравилось реализовывать на головах клиенток свои фантазии, нравилось наблюдать, как преображаются серые обезличенные тетки. Они выходили из-под ее рук с блеском в глазах, изумленно глядя на себя в зеркало, помолодевшие и счастливые. Даже не догадывались раньше, что может сделать с внешностью прическа. Верка снабжала их рекомендациями, что нужно делать дальше с этой красотой, как содержать ее в таком же виде. Стричь — не реже раза в месяц, лучше — раз в две недели. Брала за работу больше, чем в парикмахерской, справедливо полагая, что ее талант того стоит. И клиентки шли и шли.

В безделье Верка прожила год, и теперь надо будет все восстанавливать. Она достала старую записную книжку. Позвонила знакомым дамам, оповестила их о том, что возобновляет трудовую деятельность. Дамы были не только состоятельные, но и праздные. И в силу наличия свободного времени имели массу знакомых среди себе подобных. Обработанные Веркой головы произвели на подруг сильное впечатление. Клиенты повалили валом. Верка по телефону расписывала прием по времени. Бегала по домам с инструментами, стараясь успевать. Звонили ей даже по ночам. Волокли подруг, приехавших из других городов, были и москвички. Покоренные Веркиным мастерством, называли ее стилистом и сулили славу и большое будущее. Но ни то ни другое Верку сейчас не интересовало. Ее интересовал только заработок. Многие дамы платили баксами, правда, не так уж щедро, но Верка была рада. Через месяц она начала покупать новые тряпки. На дворе лютовала зима, и она заказала себе дубленку у челночницы. Та в очередной рейс привезла из Турции приличную дубленку, не ширпотреб, в который она одевала город и окрестности, а вполне достойную шубку. Верка была довольна.

Талант-самородок расцветал. Дама-бизнесменша, прибывшая в город на деловые переговоры и остановившаяся у подруги детства, залучила Верку в Москву на заработки. Клиенток — знакомых дам — пригласила к себе. Верка поработала над обеими, и на будущее у нее были постоянные доходы. Правда, дамы были капризные и ждать не любили, но за тридцать баксов с головы Верка готова была приезжать в Москву на электричке к назначенному часу.

Новая жизнь ей нравилась. Она уставала, но постепенно втянулась. Стала подумывать о том, что неплохо бы купить машину для экономии времени. Совершенно забросила и старую компанию, и мужиков. Работа — лучшее лекарство от секса — открыла она для себя новость. Голова была занята расписанием, она старалась ничего и никого не забыть, вовремя купить разные парикмахерские средства: шампуни, гели, муссы и желе, обновить инструменты, благо сейчас это проблемы не составляло. В магазинах всего полно, главное — знать, что тебе нужно.

Однажды, придя домой поздно вечером, долго смотрела на себя в зеркало. Собственные космы словно впервые увидела. Вспомнила, как одна московская штучка после знакомства долго и выразительно смотрела на Веркину голову, как бы прикидывая и сомневаясь, можно ли ей доверять. Пережженные краской неведомого цвета лохмы торчали в разные стороны. Хорошо отрегулированное чувство вкуса и меры к самой себе Верка не применяла. А теперь посмотрела на себя со стороны. Волосы до плеч, измученные, неухоженные. Откуда и силы взялись, до трех часов ночи она трудилась над собой, а утром проснулась и посмотрела в зеркало. Теперь ее голова — лучшая реклама. Верке удалось, опять же химическим путем, восстановить собственный, данный ей природой цвет волос, она сделала, долго корячась у двух зеркал, шикарную стрижку и завершила произведение искусства разноцветными перьями, на этот раз соблюдая чувство меры. А что, даже красиво! Как истинный талант, она иногда сомневалась в результате, но тут сомнений не было. На ее голове красовался шедевр парикмахерского искусства. Теперь слабое место — лицо. Хорошо, что утро оказалось свободным. Косметика у Верки была хорошая. Угробив четыре часа времени, она в результате добилась того, что хотела. Красавицу из себя ей, конечно, сделать не удалось, но стильная штучка получилась. Даже редкая. Самое главное, как и в любом деле, разработать технологию. Опытным путем Верка ее разработала и теперь преображалась за десять минут. Лицо — простенькое и, что скрывать, чуть глуповатое, теперь было очень милым и таило в себе загадку. В чертах и во взгляде стал проступать интеллект. Верка даже себя зауважала. Теперь она в полном порядке. Опять вспомнила о матери. Эти мысли ее и не покидали уже полгода, но гнездились где-то в подсознании, не выходя на поверхность. А теперь снова всплыли. Ей, собственно говоря, она и была обязана сегодняшними превращениями. Как будто кто-то большой и всемогущий подошел к шалавистой, непутевой, глупой Верке, взял ее за шиворот и дал хорошего пинка. Она забегала, засуетилась, заработала и в результате вот во что превратилась. Несчастному мужу Володе с его обхождением, интеллигентностью, лаской и нудными нравоучениями это сделать не удалось. А сейчас Веркино самолюбие, внешне незаметное, так взыграло, что она прошла дистанцию, даже не сорвав дыхание. И останавливаться не собиралась. Планы роились в голове, наползая один на другой. Верка уже грезилась себе за рулем хорошей машины — красивая, счастливая и вся из себя благополучная. Но до этого было еще далеко. Машина стоила немало. Верка, наслушавшись рассказов ребят в гараже, раскатала губу на подержанную иномарку. Какую, еще не знала. А пока надо учиться водить. Курсы отнимают много времени, сейчас она никак не могла его выкроить, пока решила договориться и ездить с Витькой в свободные часы. Заодно потрахаются, а то уже стала забывать, что это такое. Наступала весна, медленно стаивали сугробы, — вот подсохнет, зазеленеет травка — и можно начинать. В работу она втянулась, бросать ее теперь было нельзя. Мечта — машина — маячила перед глазами. Да и втянулась уже, привыкла жить другими мерками. Половину уже накопила. Еще работать и работать. Хотя сейчас бы хватило на видавший виды «жигуленок». Но Верка этот вариант брезгливо отвергла. Чтобы такая шикарная женщина ездила на развалюхе? Теперь надо держать марку.

Веркина внутренняя перестройка облагородила не только ее внешность, но и душу. Стала чаще забегать к родителям, наводить у них порядок, таскать продукты. Устроила Наташу на операцию, удалили катаракту, она стала лучше видеть. Верка операцию оплатила, бегала навещать с передачами. Наташа радовалась и не удивлялась — для нее дочь всегда была самой лучшей. Удивлялись окружающие, друзья и соседи: что это вдруг случилось с этой шалавой, чем объяснить такие превращения?

Непонятно, почему жизнь так устроена — то густо, то пусто. Иногда тянется, тянется, идут месяцы, годы, и хоть бы что случилось. Ни хорошего, ни плохого. Скука, да и только. Ползут серые дни один за другим. А иногда какой-нибудь один день или месяц так все перелопатят, что диву даешься. У Верки сейчас время не шло, а летело. Весна уже царила на улице, веселя душу и вселяя надежды. Скоро уберут выплывшую из-под растаявших сугробов грязь, городок преобразится. Верка любила свой город. Она здесь родилась и выросла, каждый уголок и каждый куст был ей знаком, все было родное. Москва же отпугивала и раздражала своим шумом, отравленным выхлопными газами воздухом, суетой и людьми. Они напоминали роботов. Кто-то завел с утра — и понеслись, лица непроницаемы, искры из-под копыт летят — не остановишь. Суета ради самой суеты. Куда несутся, зачем? Всего в жизни не ухватишь, к чему скакать? Да и город какой-то бестолковый. Она уже несколько раз намучилась, разыскивая нужные ей дома по адресам. И не спросишь никого — никто ничего не знает. Верка уставала от самого города больше, чем от работы, и, добравшись вечером домой, в свою квартирку, вздыхала с облегчением, вытянувши ноги на диване.

В одну из поездок в Москву к клиенткам решилась-таки навести справки. Первым взяла адрес матери, возле метро «Щелковское». Мимо, конечно. Открыла ей дверь после долгих переговоров из-за нее какая-то бабка, пуганая-перепуганая, даже цепочку не сняла, старая калоша. Сказала, что здесь живет уже двадцать пять лет и таких не знает. С одной стороны, Верка даже облегчение почувствовала. Тряслась от страха, когда ехала сюда, репетировала, что сказать. А теперь успокоилась. Вспомнила, что Маша ей говорила. Адрес, конечно, оказался ложным. Тщательно мамаша следы заметала. Но это хорошо, потому что остался один вариант, последний. Второй адрес дал сам парень, предполагаемый папаша.

Кстати, отец Верку почему-то не интересовал. Все ее мысли замкнулись на матери. Может, мы так устроены? Кто-то, безусловно, и отцов разыскивает, но это в том варианте, когда у человека мать уже имеется. А если никого? Его образ всегда второстепенен. В силу природы, наверное. Отец предполагаем, мать несомненна. Не зря у хитрых евреев национальность по матери определяется. Кто его знал и видел, этого папашу, даже если он рядом по всем законам и правилам функционирует? Начнешь копаться — за голову схватишься. Вот прогрессивные американцы с их передовыми технологиями сунулись — и тут же открылось, что четверть детей не от их отцов. Дотестировались. Столько трагедий в семьях устроили. А нечего лезть, куда не надо. Природа лучше знает, от кого зачинать, а от кого нет. А женщина — часть природы. Ей лучше знать, кому давать, а кому нет. Бывают и недоразумения, конечно. Вот тогда и складывается все чисто по природному замыслу, независимо от человеческой воли. Больше детей — хороших и разных. Может, и нехороших, главное — разных. Разнообразие — тот материал, из которого можно что-то слепить. Не зря племена мумбо-юмбо вырождаются. И евреи, кстати, тоже. Это они недавно сообразили, что пора скрещиваться в интересах нации, а то вымрут. Все как один — в очках, толстозадые и с неблагополучием по части пищеварения. Если тысячелетия чеснок с куриным жиром переваривать — еще не то будет. Зато теперь каких их только нет — и блондины, и с маленькими носами, и даже атлеты встречаются. Дошло даже до того, что евреи-алкоголики и евреи-сантехники появились. Доскрещивались.

А мать — это святое. Не всегда, но в основном. Кто детей воспитывает, кто их по жизни тянет, кто последний кусок отдает? Женщины, в подавляющем большинстве. Их природа озадачила, куда им деваться?! Причем озадачила с таким коварством, что только немногие смогли увильнуть, побороть свои инстинкты.

После первой неудачи Верка немного успокоилась и решила пока ничего не предпринимать.

Дел у нее было предостаточно — только успевай. Устроилась на курсы вождения. Водить машину она уже подучилась с Витькой. Несколько раз выезжали они на его разбитом «Москвиче» за город, совмещали приятное с полезным. Сидели в весеннем лесу, слушали проснувшихся птичек и трахались на заднем сиденье. Усталая Верка отдыхала, радуясь жизни. В последнее время она сильно изменилась, стала гораздо спокойнее и часто впадала в задумчивость. Витька косился в ее сторону, изумляясь такой перемене. От прежней горластой Верки почти ничего не осталось. И внешне она сильно изменилась. Такая стала дама. Он теперь ее даже побаивался. Но в сексе Верка была прежней, неутомимой и ненасытной. Позабавившись, заставила Витьку обучать ее вождению, объяснять, что и где, долго пыталась разобраться в начинке автомобиля, проявляя и хорошую память, и сообразительность.

На курсы она ходила, когда удавалось вырваться, через пень-колоду, но вождение старалась не пропускать. Инструктор поначалу пытался хватать Верку за коленки, но, к своему изумлению, схлопотал по уху. Отстал. Она сейчас была занята делом. Не до глупостей. Подзубрила правила и в конце июня получила права, сдав экзамен с первого раза «на ура». Осуществление мечты приближалось. По ее расчетам уже через полгода можно будет купить машину. И откуда в Верке взялась эта расчетливость? Она в жизни никогда ничего не планировала дальше, чем на ближайший вечер. А о деньгах имела представление в пределах покупки бутылки на вечер или, в крайнем случае, новой юбки и джинсов.

Ей помогла москвичка, та самая деловая дама, которая в свое время нашла ей московских клиенток. Дама была ушлая, в бизнесе работала давно, и когда Верка в очередной раз появилась у нее и начала трудиться, превращая ее голову в произведение искусства, Анна Петровна спросила ее, имеет ли Верка сбережения. Предупредила, что скоро грянут очередные финансовые катаклизмы в стране дураков, и «если у вас, Верочка, есть сбережения в банках, надо скорей их оттуда выручать, а то все потеряете». Дальше последовал инструктаж, оказавшийся впоследствии очень полезным. Повторится обвал рубля, и умные люди, имея на руках долларовую наличность, смогут ее преумножить раза в два-три. Главное — не суетиться и проявить осторожность. Верка все это намотала на ус. Проблем с банками у нее не было, поскольку свои две тысячи она хранила дома и у родителей в тайнике.

А в конце лета разразился кризис. Народ очумело метался по магазинам, скупая крупу и сахар, а Верка, взяв с собой Витьку, на машине ездила по обменным пунктам в Москве. У того тоже оказались дома доллары, Верке почему-то он поверил, и в результате оба оказались с хорошим приварком. Результат даже превзошел ожидания. Считай, машина у Верки в кармане и еще осталось на гараж. Кому — война, кому — мать родна.

Витька, обнаружив в своей старой подружке такие деловые качества, был ей очень благодарен. С гаражом и приобретением машины обещал помочь. Мужик он был деловой, но в данном случае понимал, что без Верки не смог бы провернуть такую финансовую аферу. Она, следуя своей тайной интуиции, периодически покрикивала на него: «Спокойно, Витек, не суетись, еще рано, нет здесь — поедем дальше». Проявляла хладнокровие. Явно пропадал в ней талант бизнесмена. Или полководца. Прямо Кутузов какой-то. Витька вспоминал с отвращением свою растелепу-жену, которая сидела дома, нянчила уже двоих детей, толстела не по дням, а по часам и только и знала клянчить у него то на шубу, то на стиральную машину Семьянин из Витьки был плохой, и все эти вещи казались ему жениной блажью и излишеством. К детям отцовской любовью он тоже не горел, воспринимая их как подтверждение своей состоятельности в жизни, и только. Правда, кормить семью считал своим долгом, что в наше время было в мужиках редкостью, поэтому жена за Витьку держалась, закрывая глаза на его похождения, которые тайной для нее не были.

За машиной ездили с Витькой и его другом два раза. Верка немного капризничала и придиралась. Она боялась промахнуться, они тоже. Наконец присмотрели хоть и подержанный, но в хорошем состоянии «вольво». Обратно Верка ехала за рулем сама, Витька рядом. Саша на его машине за ними. Сердце у Верки замирало от счастья. Она сама всего этого добилась. Ей нравилось ощущение дороги, нравилась послушная малейшему повороту руля машина. Умеют ведь делать, гады. Не зря полстраны пересело на иномарки. «Жигули» никто брать не хочет. Витька, глядя на нее, тоже решил менять свою развалюху. Деньги у него были, должно хватить, если эту продать. Подмалевать ее и довести до продажного вида надо. Ничего, ребята помогут.

Веркину машину загнали пока в Витькин гараж, а свою он ставил во дворе. В городке машины угоняли часто, но в основном новые и приличные. С гаражом ей надо будет поторопиться. Подходящий он уже присмотрел, недалеко от Веркиного дома. В жизни в маленьком городке есть свои преимущества. Не надо тратить два часа, чтобы добраться до работы, если сам город можно за сорок минут пройти из конца в конец пешком. А если ехать на автобусе, получается дольше, потому что автобус идет медленно и еще петляет по улицам. С гаражами — та же история. В Москве счастливы, если раздобудут гараж в соседнем районе, даже очень богатые люди. Какой комфорт — добираться на автобусе до собственной машины? Зачем она тогда нужна? Здесь же в пределах десяти минут ходьбы гараж найти можно. И неплохой.

За полторы тысячи баксов Витька гараж для Верки сторговал, заняв ей недостающие пятьсот. Она обещала вернуть их через полгода.

А у Верки началась новая жизнь. То есть продолжалась старая, но в новом, улучшенном качестве. Наверное, так, как она полюбила машину, другие женщины любят детей. Или мужчин.

Верка готова была вылизывать ее языком, чутко прислушиваясь к ее шуму, не болеет ли она, то есть не стучит ли, накормлена ли, то бишь заправлена? Садясь за руль, она прирастала к мягкому сиденью, а руки нежно держали баранку, как мать держит ребенка. Часто открывала капот и заглядывала внутрь, если бы не боялась испортить, то уже разобрала бы до винтика. Научилась легко менять колеса. Короче, влюбилась. Называла ее Лялькой. «У Ляльки масло надо проверить! Лялька жрать просит!» — такие фразы часто слышал Витька от нее. Созревшая для материнских забот, Верка так реализовывала свой инстинкт. Она бы забросила и работу, но надо было обеспечивать Лялькины потребности, а они были немалые. Вдобавок долг Витьке отдавать. По-хорошему, Верка иногда подумывала, что Витька мог бы и простить ей этот долг. Ведь благодаря ей он сам неплохо заработал. Но, с другой стороны, помог ведь и он ей немало. Так что все вроде справедливо. Придется отдавать. Работа у нее была постоянно. Клиенты старые. Она даже новых заводила неохотно. Дамы в Москву вызывали ее часто — не реже раза в неделю. Дома ждала своя очередь состоятельных клиенток. В отличие от всех остальных женщин, они следили за собой постоянно, независимо от сезона и времени года. Верка вспоминала, как в парикмахерской после зимнего затишья весной наступало оживление. Дамы снимали зимние шапки, а на головах их царил такой ужас, что они опрометью неслись в парикмахерскую приводить себя в порядок. Раз — и на все лето. Дешево и сердито. Баранчик на голове держится долго, а дома при помощи бигудей можно самой что-нибудь смастрячить. Эти же особы и зимой шапок не носили. Ездили в машинах без головного убора, в норковых манто и шубах. Такая у них была мода. Голова должна быть в порядке всегда. Вечером — тусовки, рестораны, да и дома старались выглядеть по-человечески.

После окончания курсов парикмахеров Верка нигде больше не училась, до всего доходила сама. Журналы, правда, доставала и смотрела. И несколько раз с удивлением обнаруживала свои находки, преподносимые как последние новшества в парикмахерском деле. Изобретенные ею самой разноцветные перья для собственной головы стали последним писком парижской моды. Правда, в интерпретации западных стилистов они выглядели диковато, переливаясь из оранжевого в зеленый и синий, а на Верке смотрелись как завершающий мазок мастера на полотне-шедевре. Ей иногда становилось обидно, когда она видела свои идеи, воплощенные в жизнь таким непотребным образом. А сложные конкурсные прически ее просто смешили. Вавилонские башни из волос выглядели нелепо. И за что получали награды мастера расчески и ножниц, Верке было непонятно. Ее труды в глаза сразу не бросались. Она создавала общий облик или, как модно стало говорить, имидж. Так она и работала. Трудно было, когда у дамы ну совсем плохие волосы, жидкие и тонкие. Но ей и тут почти всегда удавалось что-то придумать. Фантазия была богатая.

Сейчас работать стало легче. Ездила на машине. В первый раз сунуться в Москву, где на дорогах царил беспредел, Верка боялась. Не за себя, а за свою Ляльку. Стукнет кто-нибудь, поцарапает. Но потом привыкла. Водила уверенно. Незаметно вроде, а три месяца за рулем прошло. И несмотря на уже наступившую зимне-осеннюю слякоть, ставить машину в гараж Верка не собиралась. К Новому году долг Витьке был возвращен. Досрочно.

А потом ей вдруг стало скучно. Часто накатывала хандра, ничего не хотелось. «Зачем все это нужно?» — спрашивала она себя. Прошло уже больше двух лет после злополучного Машиного визита, перевернувшего всю ее жизнь. Верка сначала этого и не понимала, только потом до нее дошло, что, не переживи она тогда нервного потрясения, ничем этим заниматься бы не стала. Жила бы себе по-прежнему. А сейчас забыла уже, когда пила в последний раз, все за рулем да за работой. Стала припоминать, когда трахалась, и сама удивилась. Месяца три назад. И то за два года только с Витькой. Совсем дошла. А что имеет в результате? Машина — это хорошо, Ляльку свою она любила. Работу? Это под настроение. И если его не было, то во время работы Верка всегда увлекалась. Ей было интересно. Обязательства? Это единственное, что ее угнетало. Сложилось так, что покапризничай она раз-другой, и клиентка перестанет пользоваться ее услугами. Уйдет одна, другая — где Верка будет зарабатывать? Приходилось волей-неволей и рано вставать, и тащиться, пусть даже на машине, и себя на работу настраивать, когда настроения совсем не было. А то, из-за чего все это завертелось, она так и не сделала. То ли времени не хватало, то ли боялась.

Сегодня она должна была ехать в Москву опять. К Новому году дамы хотели привести себя в порядок. Три адреса, в последнюю очередь — к Анне Петровне на Беговую.

Часов в пять Верка, уставшая, причалила к ее дому. Она знала эту даму два года, благодаря ей заимела клиентуру в Москве и машину — тоже во многом благодаря ей. Та относилась к Верке хорошо, даже где-то по-матерински, часто расспрашивала ее о жизни. В каждом из нас сидит Пигмалион, а если не в каждом, то во многих. Любим других переделывать и воспитывать, и потом любоваться результатами своих усилий. Анна Петровна увидела в Верке свою Галатею. И теперь с удовольствием наблюдала, во что превращается вульгарная невзрачная девчонка, наделенная, вероятно, по иронии судьбы, и редким талантом, и вкусом. Сама она жила вполне благополучно. Было ей немного за пятьдесят, выглядела на сорок, занималась бизнесом, и удачно. Директор торгового объединения с большим оборотом, сейчас у нее международный концерн. Ей ничего не стоило стричься в супердорогих парикмахерских у мастеров экстра-класса, берущих за услуги по сотне баксов. Но Веркина работа нравилась ей больше, а платила она за нее в три раза меньше, акула капитализма. Сегодня к Новому году решила кинуть девчонке сотню. Талантливая девка все-таки. Самородок из провинции.

Жила дама одна, мужа у нее не было, был молодой любовник и старый друг, двое детей давно выросли и жили в Америке. Она же уезжать не собиралась. Здесь ей нравилось и все устраивало. Детям еще помогала деньгами.

Верка уже вовсю трудилась над прической.

— Что ты бледная сегодня, Веруня, устала, что ли? Стрижешь целый день. Ты хоть ела что-нибудь?

— Не хочу, — буркнула Верка. Она была занята работой и действительно уже устала. На дорогах толчея, пробки. Еле пробилась. Еще обратно два часа домой пилить, быстрее не получится. Под Новый год все посрывались с места и носятся как угорелые. Дела прошлогодние доделывают, наверное.

— Ничего, все равно я тебя накормлю, так не поедешь. Посидишь, отдохнешь. Ты где Новый год встречать будешь? Наверное, с любимым. У тебя парень-то есть?

— Нет. С родителями встречать буду. А потом видно будет В гости пойду, наверное, если не засну.

За обедом, то ли от скуки, то ли из любопытства, то ли действительно испытывала она к Верке человеческий интерес, Анна Петровна Верку разговорила. Расспросила про родителей, про ее прошлую жизнь. Уговорила выпить бокал сухого вина, уверяя, что ничего не будет, через полчаса протрезвеет и сядет за руль как стеклышко. Влезть человеку, тем более неискушенному, в душу, для нее не составляло особого труда. Верка рассказала ей про себя, про родителей и про свое странное происхождение.

— Хотелось мне ее, конечно, разыскать, посмотреть на эту дрянь. Вот такая, говорят, у меня была мамаша. Да не знаю как. С чего начать. Адрес ее липовый. А второй адрес — его, этого парня. Туда я еще не ездила. Не знаю, как говорить, о чем. Может быть, это и есть мой папаша, — заключила она, теребя в руках салфетку и отрешенно глядя перед собой в одну точку.

Анна Петровна многого насмотрелась в своей жизни. Поразить ее было трудно. Практически невозможно. Верке она сочувствовала, но ничему не удивлялась. Скорее, наоборот, перестала удивляться, найдя свое объяснение некоторым непонятным вещам. Верка — непростая штучка, не самородок, а вполне закономерное явление. Не дворняжка, внезапно обнаружившая качества элитной породы. Просто так для нее сложились жизненные обстоятельства. Ее бросили, но она не пропала, не затерялась в людском водовороте. И выхватила ее из этой засасывающей воронки она, Анна Петровна. Сумела заметить талант, пристроила к делу. Верка теперь была дорога ей, как может быть дорого дело рук своих, свое творчество. Пусть вырастили ее другие, жалкие, бедные люди, но они ничего не могли ей дать в этой жизни.

«Плывет по течению сама, как слепой кутенок», — подумала Анна Петровна, глядя на Верку с жалостью. Душа ее была измучена многолетним расчетом, не на кого было расходовать и тепло, и участие. Запас накопился большой. И теперь выплескивался наружу, как ни сдерживай.

— Слушай, Вера, меня внимательно. Если только в этом проблема и состоит, чтобы ее найти, то я тебе помогу. Только ты мне скажи, ты хорошо подумала зачем? Зачем ты это делаешь? Я все понимаю, девочка моя, любопытство и все такое. Но ты тоже пойми. Она из своей жизни тебя сразу вычеркнула. Значит, насовсем. И с чем ты теперь к ней явишься? С приветом из прошлого? Скорее всего, будешь нежеланной гостьей. Тебе опять будет больно. Подумай. Я тебе этого не желаю. Ты же умница, все у тебя есть. И талант, и красота. Все для счастья. Не надо ее искать.

— Все равно буду. Я об этом думаю уже третий год.

— Ну хорошо. Хочешь — значит, так тому и быть. Разреши мне помочь. Мне гораздо проще это сделать. Я, в принципе, тебя понимаю. Голос крови. Понимаю и сочувствую. — Анна Петровна подняла трубку. Набрала номер: — Здравствуй, Миша. У меня к тебе небольшая просьба. У тебя остался хотя бы один нормальный сыскарь, не дебил, в штате? У меня дело деликатного характера. Все должно быть строго конфиденциально. Можешь считать, что работаешь на меня. Счет на мою фирму. Давай данные, Вера, адреса, у тебя есть с собой? — Второй адрес и фамилию Вера помнила наизусть.

Миша уточнил данные, поскольку информация показалась ему какой-то знакомой. Анна Петровна определила задачу:

— Где сейчас живет и где в данный период времени находится. Еще, на всякий случай, чем занимается — вот все, что от вас требуется. Дальше не копать. Дело сугубо личное. Ты понял меня, Миша? Как семья, дети? Всех с Новым годом. Желаю всего-всего. Данные, которые сумеешь найти, передашь мне. Постарайся уложиться в неделю. Сможешь? Ну и ладно. Буду ждать. Всего тебе. Спасибо. — Она положила трубку и посмотрела на Верку. Та сидела с безучастным видом, как будто все происходящее ее не касалось.

— Вера, успокойся. Я сейчас говорила с профессионалом высокого класса, если твоя мать жива и здорова, он ее найдет, я в этом не сомневаюсь. Что ты будешь сама шмыгать по подворотням без толку? Намучаешься, только и всего. А тут будет адрес, данные, дальше сама решишь, что делать. Ну, не грусти. Еще раз с Новым годом! Ты как, отдохнула? Поздно уже, тебе пора ехать.

Верка молча собралась и вышла, попрощавшись. Даже спасибо не сказала. «Как все легко и просто, когда есть деньги и связи», — подумала она. Ведь ей самой даже в голову это не пришло — привлечь профессионала. Денег она бы накопила. Просто мыслила по-другому и сейчас чувствовала свое убожество. Выйдя на улицу, пару раз вдохнула морозный воздух с примесью московской гари и постепенно пришла в себя. Села за руль своей Ляльки и успокоилась. Всю обратную дорогу старалась ни о чем не думать. Прикидывала, какие продукты купить к праздничному столу, хотелось порадовать родителей, и куда отправиться потом. Собственно, адрес был прежний — старый двор, гаражи и старые знакомые. Несколько лет подряд сценарий не менялся. Провожали и встречали в кругу семьи, а затем выходили на улицу, и праздник продолжался. Выносили, что проще вынести на закуску — бутерброды, пирожки, бутылки, — и уходили в лес или в гаражи, в зависимости от погоды. На нее вдруг накатила тоска. Не хотелось совсем никого видеть. Ничего нового, все одно и то же. Напьются, потом начнут орать песни. А ведь совсем недавно она была у них заводилой. Громче всех орала. Веселье перло из Верки, и она заражала всех. А сейчас ей так грустно, как никогда в жизни не было. Съехав с Кольцевой на свою трассу, она вспомнила, что на этот раз неплохо подзаработала. Перед праздником ее дамы подняли ставки. Верка везла домой двести долларов. Стала прикидывать, что ей хочется купить. Копить было не на что. Но так ничего и не придумала. И вдруг одна мысль ужалила ее, лишив покоя. Вот затеяла она все это, с матерью, а концы-то все обрублены. Маша исчезла, растаяв в туманной дали, найти ее невозможно. Муж в розыске, и она вместе с ним скрывается. А кто еще эту мамашу может опознать, даже если ее найдут? Больше никто. Верке уже двадцать четыре года исполнилось, за этот срок мать может забыть, как сын выглядел, а тут какая-то красавица. Единственная примета. Да мало ли их, красавиц. Даже Машу искать для опознания бесполезно. Единственная надежда на этого мужика, который адрес оставил. Может быть, он что-нибудь скажет. Евгений Алексеевич Павлов. Надежда есть, но очень зыбкая.

За этими мыслями Верка пролетела трассу быстро, вот уже знакомый перекресток, поворот домой. Машин на дороге поубавилось. Как хорошо, что у нее теперь есть машина. Хлопот с ней много, зато удобств еще больше. Она вспомнила, как ездила в Москву на электричке, и настроение сразу поднялось. Да и черт с ней, с этой мамашей. Плохо, что ли, она живет? Молодая, свободная. Будет скучно — заведет себе нового мужика. Или лучше — собаку. Собака будет ее охранять. Она будет брать ее с собой, собака будет сидеть в машине. Никто не сунется — ни один угонщик. Верка постоянно боялась, что ее Ляльку украдут. Витька с ребятами уже устанавливали то одно, то другое противоугонное устройство, но Верка все равно не успокаивалась. Если угонят машину, она этого не переживет. Собака надежнее. Какая-нибудь большая и свирепая. Одно неудобство — гулять с ней. В городе было множество собак, и с раннего утра до позднего вечера, в любую погоду, хозяева выгуливали их по всем дворам и закоулкам. Тут ей пришло в голову, что неудобство не одно. От собаки в квартире еще бывает шерсть. Особенно от лохматой. Она представила себе с брезгливостью, как во всех углах ее маленькой вылизанной квартиры лежит собачья шерсть — и на полу, и на диване, и на ковре. Ковер можно свернуть, конечно. Пылесосить почаще. А собаку взять какую-нибудь почти лысую. Сейчас много новых пород. Только не эту, как ее там, ну, как у соседей. Бультерьер у соседей, точно. Верка его тихо ненавидела. Вот морда, до чего противная, похожа на акулью. И сам как обрубок. Кусок бревна. Говорят, они очень злые. Нужно, чтобы она, ее собака, была ласковой — с ней, с Веркой, и свирепой — со всеми остальными. Будет Ляльку охранять, чтобы даже подходить не смели. С кормежкой проблем она не боялась. Сейчас корм этот на каждом углу продают, прокормлю. Строя такие планы, она забыла о своих печалях, быстро подъехала к дому. Уснула как убитая.

Новый год не принес ничего нового. Сам праздник, в смысле. Все как обычно. А через неделю у Верки появился новый жилец — щенок Степа. Она не могла объяснить толком, почему его так назвала. Говорила, просто похож он на Степу, и все. Возни с ним хватало. Щенок был боксером. После недолгих раздумий и консультаций с собачниками Верка решила, что он максимально удовлетворяет ее требованиям. Здоровый, шерсти мало, и, если надо, ей обещали натаскать его как охранника. Пока же охранник занимался тем, что пускал лужи с регулярностью в полчаса. Верка не хотела оставлять его дома одного, чтобы он не скучал, и отвозила к родителям, как в детский сад, пока работала. К новому приобретению относилась ответственно, накупила литературы, решив воспитывать и выращивать по науке. Жрал Степа ужасающе много, то есть сколько ни дай. Верка любила его кормить, умиляясь, как он чавкает, опустив морду в чашку. Чавк-чавк — и чашка уже пустая.

А когда через две недели после Нового года ей позвонил мужчина, сказав, что он от Анны Петровны и имеет сообщить ей то, что она просила узнать, Верка не сразу вспомнила, о чем идет речь. Мужчина предложил встретиться, чтобы передать информацию. Верка похолодела и сникла. Назавтра надо было ехать в Москву, встречу он назначил у Анны Петровны, вечером.

Миша и был тем старым другом нашей бизнесменши. Когда-то они учились в одном классе обычной московской школы. Особенно и не дружили в детстве. После школы их пути разошлись надолго. Не виделись лет пятнадцать, у каждого шла своя жизнь, подрастали дети, менялись жены и мужья, делалась карьера в пределах тогдашних возможностей. Встретились случайно в компании у общих знакомых, и под настроение у них завязался страстный роман, который длился, впрочем, недолго. Через год оба остыли, но отношения сохранили хорошие, что бывает редко. Потом, когда в стране начались глобальные перемены, у каждого потихоньку завертелся свой бизнес. Они друг другу помогали, когда была необходимость, но старались не обременять пустыми просьбами. Оба были деловыми людьми. Пару раз пытались вспомнить былую страсть и былые отношения, но все ушло безвозвратно. Осталась дружба. Мишина фирма уже работала лет пять и, несмотря на всякие временные и хронические трудности, стойко держалась на плаву, наработав и солидность, и авторитет. За всякие пакостные и склочные дела старались не браться. За сложные тоже — силенок не хватало, хотя кадры он себе подобрал хорошие, сам этим занимался. Профиль в основном — охрана, дело совершенно неинтересное, зато выгодное. На розыскной работе у него теперь сидело двое ребят. Петрович, гад, ушел, надоело ему заниматься «этим онанизмом», как он выразился на прощание. Ему легче, он мужик независимый, в смысле семью кормить не надо и жена дома не зудит. Проживет и на государственной службе, тем более что профессионал хороший. Сейчас уже и работу посложнее поручить некому. Но Анин заказ оказался несложным. Быстро проверили старый адрес, быстро установили новый. Мужик нормальный, хотя и высокого полета птица, президент трастовой компании. Лицо некриминальное. Зачем он ей нужен, интересно? Когда ребята принесли ему фотографии семьи, Мишу как током ударило. Вспомнил он дело четырехлетней давности, которым тогда занимался Петрович. Он эту даму к нему отправил. Павлова Ирина Игоревна, все верно. Интересно, какого черта от этой семейки нужно Ане? Он позвонил ей, доложил о результатах, и когда она переадресовала его к этой девице, назвав номер телефона, код и город, долго ржал. В этой Москве, как на толкучке. Хуже, чем в самой захудалой деревне, все связано и повязано до смешного. Ищут друг друга, можно сказать, сидя в одной комнате, и найти не могут. И вообще, непонятно, для чего ищут. Он смутно припоминал подробности. Полный отчет по делу они, согласно договору, передавали клиенту. Копий не оставляли. Михаил заботился о конфиденциальности и престиже фирмы. Не дай бог, информация уплывет налево, и он подставит клиента. Но память-то у него пока есть. Дама ищет девку, находит, только непонятно зачем, потому что через четыре года история повторяется с точностью до наоборот. Девка, он припомнил, читал тогда отчет, мелкая шлюшка подмосковного разлива, абсолютно ничего из себя не представляющая, ни рожи, ни кожи — он видел фотографии. Наверное, блудная дочь, иначе зачем ее искать? Грех молодости. А жена Павлова — редкая птица. Дама породистая, выглядит как аристократка. Манеры соответствующие. В молодости наблудила, наверное, теперь есть что скрывать от мужа.

Он приехал к Ане, не собираясь ей ничего говорить. Выложил на стол материалы. Посмотрев на фотографии, Аня сказала:

— Я почти не сомневаюсь, что это она, а точно, к сожалению, даже ты узнать не сможешь. Нужна экспертиза, а ее сделать стоит недешево, да и согласие нужно, материал просто так не возьмешь.

— Да ты объясни мне, в чем дело. У меня тоже есть еще что сказать.

Аня коротко, стараясь не упускать деталей, рассказала всю историю.

— Есть только одна нить к этому Павлову. Адрес старый он сам оставил, правда, это было очень давно. А кто такая она, то есть мамаша, неизвестно, ничего нет, кроме описания. Словесный портрет. А девчонка хочет встретиться, девочка непростая, хорошая. Я ее даже полюбила. Думаю, правда, что она может наскандалить, но это ее право. А ты о чем тут намекал? Что у тебя есть еще?

— Да ничего, в принципе. Только у меня есть полная гарантия, что это она. На словах, конечно.

О том, что он уже однажды занимался этим делом, Михаил решил не говорить даже Ане: что-то его остановило. Не профессиональная этика, а нечто другое. Он вспомнил заказчицу, жену Павлова. Ее холодный взгляд в упор, глаза — странные, необычайно красивые, но в то же время взгляд этих глаз был жестким. Впечатление было сильное, уже четыре года прошло, а он все помнит. Одета дама была с шиком, шуба неведомого зверя, он таких никогда не видел, украшений почти не было, как и косметики на идеальном холеном лице. На пальцах колечко, недешевое, но одно. Изысканная дама. И вела себя очень спокойно. Клиенты обычно волновались, путано рассказывали, в чем дело, чего они хотят конкретно, понять зачастую было непросто, а здесь — четко, ясно. Лишних вопросов задавать не приходилось. Воля у этой дамы железная, это точно. И явно неглупа, несмотря на свою внешность. Утверждение, что красивые женщины — дуры, Михаил поддерживал, потому что жизнь его чаще всего подтверждала. Но это был не тот случай.

Они сидели с Аней и молчали, каждый думал о своем. Пили коньяк, символическую дозу, конечно. Он за рулем. Девчонка скоро должна подъехать. Михаил хотел посмотреть, что за дочь у красотки. Но Аня сказала, выйдя из раздумий:

— Знаешь, дело деликатное, поэтому тебе лучше уехать. Я с ней сама поговорю. Не знаю почему, но девчонка мне нравится, жаль ее. Хотя проста слишком, необразованна и вульгарна, но неплохая. Добрая. И талант у нее имеется, дал же господь. Ты знаешь, она великолепный парикмахер. Меня стрижет, дам знакомых. Тебе трудно понять, ты мужик, но это большая редкость. Причем сама, нигде практически не училась. С фантазией, со вкусом девчонка. Сейчас и сама преобразилась. А видел бы ты ее год назад! Заброшенная, неухоженная, попивала часто, видно. Но из этого материала можно лепить и лепить, если подойти с умом. Она податливая, а это главное. Заняться некому было. Брошенная. Бывают же на свете стервы. Я все понимаю — жизнь собачья, нищета. Но здесь — не тот случай. Зачем бросила дочь, сука? Муж ее, Павлов, скорее всего, не отец. Иначе все это просто в голове не укладывается. Он во всем этом принимал участие. Ну ладно, Миша. Она скоро приедет, обычно не опаздывает. Тебе пора.

Закрыв за ним дверь, Анна Петровна задумалась. О чем говорить с Веркой? Что посоветовать? В такой ситуации нечего и придумать. Девчонку понять можно, она хочет на мать посмотреть. А той это совершенно не нужно. А впрочем, что тут думать? Все равно сама решит. Обещала помочь — помогла. Теперь ее дело, взрослый человек, в кровных узах сами разберутся. А то впутаешься, это как между мужем и женой. Они помирятся и воркуют, как ни в чем не бывало, а тот, кто вмешивался из самых добрых побуждений, остается врагом. Верка уже звонила в дверь.

Вид она имела бледный. Не спала, наверное. Или сильно волновалась. Поэтому сразу и не хотелось говорить о деле. И тянуть было нельзя — только мучить.

— Успокойся, Вера. Все в порядке. Он ее разыскал. Все проверили, ошибки быть не может. Есть адрес и фотографии. Ты мне обещай только не делать глупостей. Ты уже взрослый человек. Сохраняй достоинство. Выросла, даже преуспела. Если захочешь — всего добьешься. Может быть, подумаешь? Ну к чему тебе все это? Зачем она тебе нужна? У тебя мама и папа есть, любят тебя, вырастили.

— Нет. Я уже два года думаю. Жизнь свою перевернула. И вам спасибо за это, конечно. Но я хочу на нее посмотреть. Живьем. Хочу — и все. Вам это трудно понять. Убивать ее не собираюсь, просто мне интересно — какая она?

— Ну хорошо. Ты успокоилась? Идем на кухню, я кофе сварю. Сейчас посмотришь какая, действительно, очень красивая. Вот тебе все семейство Павловых на снимке.

У Верки дрожали руки, когда она взяла две фотографии. На нее, как из далекого, запоздалого прошлого, смотрела женщина. Она была безупречно красива, хотя сейчас для Верки вряд ли это было так важно. Нежное строгое лицо — ни тени улыбки, тонкой кистью выписанные черты, точеный нос, легкая ямка на подбородке, большие глаза, серо-голубые, в густой опушке ресниц. Убраны назад русые волосы. Нет прически — глупо подумала Верка. Эта дурацкая мысль первая пришла ей в голову. О чем это она думает, дура? Это же — ее мать. Та, которая ее родила и бросила, та, которую она столько искала. Ей вдруг показалось, что эти два года она занималась тем, что искала эту женщину, бродя по Москве от дома к дому, от квартиры к квартире. Хотя ничего подобного не было. Нашла легко и просто. Ну, помогли немного, и все. Потом подумала с горечью, что совсем на нее не похожа. До обидного. Мелькнула безумная мысль, что, может быть, за это ее и бросили. Хотя, что это я, у маленьких детей и не поймешь, они все на одно лицо — красные, опухшие, а глаз вообще не видно. Отпадает.

— Ну что, насмотрелась? — вытащила ее, как кутенка за шиворот, из водоворота мыслей Анна Петровна. — Пей кофе, горячий. И слушай дальше. Ты меня слышишь вообще, Вера?! Ау!

Верка встряхнула головой и посмотрела туманным взглядом. Медленно-медленно лицо принимало осмысленное выражение.

— Ну, слава богу. Слушай. Рядом ее муж, тот самый парень, который ее в роддом привозил и тебя потом искал, Евгений Павлов. У них есть один ребенок, твой брат. Ему сейчас семнадцать лет. Зовут Антон. Павлов — довольно крупная фигура в бизнесе. Не самая крупная, но все же. Живут хорошо. Мать твоя нигде не работает. В прошлом копаться не стали. Вот, собственно, и все.

Вера слушала, одной рукой держала чашку с кофе, а другой опять вцепилась в фотографию. Верка выросла в естественной среде, почти как Маугли. Ее детство не отягощали ни запреты, ни воспитание. Нравоучений в своей жизни она почти не слышала, только от бывшего мужа да иногда от Маши, и реагировала на них, как собака на кота. Поэтому и была она естественна, как вода, как трава, как воздух. Хотела есть — ела, хотела смеяться — смеялась, да так, что окружающие сначала вздрагивали, потом хохотали вместе с ней. Когда Верка хотела плакать, она тоже себя не сдерживала. Сейчас с ней приключилась настоящая истерика. Анна Петровна, хоть и раскиселенная жалостью, была даже шокирована таким взрывом чувств. Она поливала Веркину голову холодной водой из душа, с трудом затащив ее в ванную, потом напоила коньяком, заранее решив, что теперь придется оставить девицу ночевать, куда она поедет в таком состоянии. На этот взрыв эмоций смотреть было не очень-то приятно. Верка рыдала и материлась, как сапожник, забыв, кто она и где находится. Успокоилась, выпив граммов сто, и теперь сидела с опухшей физиономией, молчала, глупо глядя перед собой. Потом сказала глухо:

— Я пойду.

И никакие уговоры не помогли. На прощание ее благодетельница влила в Верку два стакана крепкого чая, надеясь, что так она быстрее придет в себя, потом закрыла за ней дверь, уже сожалея, что ввязалась в эту историю. Бушующая Верка была довольно противна. Никакого разговора по душам не получилось. «Эмоции — это, конечно, хорошо. Но девочка совершенно не умеет их сдерживать, — подумала Анна. — Вульгарна до безобразия. Вот что значит среда и воспитание. Хоть бы доехала благополучно».

А Верка, выйдя на улицу, еще долго сидела в машине. Голова кружилась, но рыдать уже не хотелось. Она теперь сожалела, что вела себя как последняя дура, сдержаться не могла. Хмель из головы еще не выветрился, но надо было ехать. И с превеликой осторожностью покатила домой, изо всех сил стараясь не гнать, а также не попасться в лапы гаишников. Машину она любила.

Анна Петровна позвонила, когда Верка уже сидела на своей кухне, опять рассматривая снимки. Беспокоилась. Верка долго извинялась и сказала-таки спасибо. Добавила, что с матерью встречаться не собирается. Да ну ее к черту, пусть живет, как жила. Это была бравада, и обе об этом знали.

Все люди любят тайны — и маленькие, и взрослые. Именно этой страстью человечество и обязано своему прогрессу. Страсть все реализуют по-разному. Кто-то занимается наукой, кто-то подсматривает в замочную скважину, стремясь познать неизведанное. Третий активный участник этой истории, безжалостно удаленный с места событий, сделал познание чужих тайн своей профессией. Любая работа, если ею заниматься много лет, надоедает. Что в мире может случиться нового? То кто-то что-то украл, то жена или муж загуляли, то компаньон решил кинуть. Разнообразие очень скудное. Михаил был уже далеко не мальчик, шестой десяток пошел, и успел устать и от жизни, и от всей этой суеты вокруг денег. Сам он к ним относился спокойно. Имел стабильный, хотя и не чрезмерный, доход, все в жизни уже состоялось, с последней, четвертой женой распрощался по-хорошему, дети от предыдущих жен выросли, и жил он теперь, как принято говорить, в свое удовольствие, хотя и без особого удовлетворения. В последнее время стало ему скучно. Работа в фирме была уже налажена и постепенно перестала его занимать. Пять лет занимаясь этим делом, он все отрегулировал с четкостью профессионала. Постоянно получал заказы, заработал престиж, к нему отсылали знакомых, он помогал, его уже многие знали. Можно было почивать на лаврах. В пределах разумного, конечно. В жизни вообще излишне расслабляться нельзя. Но интерес ушел, испарился. Вспоминал друга, Петровича. Тот работал у него, деньги неплохие зарабатывал, был сначала рад и счастлив, вырвавшись из нищеты, потом как-то сник, затосковал, потом плюнул и ушел, заявив, что больше не может. Человек привык к другому темпу жизни и к другим масштабам деятельности. Вот и Михаил почувствовал, что его жизнь запахла болотом. Рутина, скука. Даже с женщинами отвлечься не удавалось. Какие-то они стали шаблонные, сколько не меняй. Все одно и то же. Рестораны, цветы, койка. Сам процесс его интересовал все меньше. То ли возраст сказывался, то ли однообразие надоело. Хотя в отличие от многих друзей проблем у него с этим делом пока не возникало.

Бабы какие-то пошли, как куклы заводные. Лживые, чирикают одно и то же и все норовят продемонстрировать свою сексуальную просвещенность. Начитались, насмотрелись, раскрепостились до такой степени, что аж тошнит. Прогрессивные москвички. Шагают в ногу с веком. А глаза все равно холодные, а шкуры толстые, как у носорогов, не прошибешь. Никаких человеческих чувств, один суррогат. Вспомнил эту красотку, Ирину. Хороша, стерва. И холодна, как рыба мороженая, по глазам видно. Он долго тогда, четыре года назад, ходил под впечатлением. Но, как сейчас помнил, желания выйти на контакт она не вызывала. Робот, а не баба. Кинула дочь, как теперь выясняется. Интересно, что она там произвела на свет? Что-то Аня сильно волновалась. Но она женщина душевная во всем, что денег не касается. Добрая душа. Оберегает. Мне и посмотреть на девку не дала. Впрочем, если захочу, и сам справлюсь. Запретный плод манит, он сладок и приятен. Мелкая шлюшка, без образования, без воспитания — это большой плюс, надо сказать, с каким-то парикмахерским талантом, курам на смех, ей-богу. Вот бабы, вечно они по своей голове плачут. Все украшаются, суетятся. Тут я сам себе, конечно, вру. Кто же не любит красивых женщин? А девка эта далеко не красотка, Петрович тогда говорил. Что это я о ней все время думаю? Наверное, потому, что посмотреть не дали. А впрочем, что думать? В жизни ничего случайного не бывает. Раз хочется — надо ехать и смотреть. Не так уж много и осталось, и к своим, даже странным, желаниям, надо относиться с уважением и трепетом, удовлетворять их максимально. А то скучно совсем. Тряхну стариной, на что я еще способен?

Всю неделю после вышеозначенных событий Верка сидела дома. Несколько раз вышла к клиентам, да и то ненадолго. Лялька ее сиротливо томилась в гараже. От скуки, чтобы отвлечься, она занималась Степиным воспитанием, водила его на прогулки, пыталась научить выполнять команды, хотя щенок был для этого слишком мал и просто норовил играть. Это отвлекало ее от навязчивых мыслей. Верка, конечно, думала о матери и заодно о смысле жизни. Обычно подобные философские раздумья одолевают подростков от двенадцати до пятнадцати, они уходят в себя и начинают конфликтовать с окружающими. Видимо, в своем развитии она незаметно проскочила этот этап, зато теперь созрела и наверстывала упущенное, под давлением жизненных обстоятельств. Это как с детскими инфекциями. В детстве их переносят легко, зато в зрелом возрасте, изловив банальную ветрянку, балансируют между жизнью и смертью. Инфантильный Веркин мозг начал развиваться ускоренными темпами, причиняя ей душевные страдания. Но она все-таки была человеком со здоровой психикой, поэтому до идеи покончить с собой не додумалась, хотя мыслишка пару раз отдаленно мелькнула. Через неделю душевная буря уже почти улеглась. Верка была еще мрачновата, но зато спокойна. Дома стояли две бутылки из-под водки, опорожненные в этой нелегкой борьбе, и витал синий табачный дым. В голове уже роились планы, свидетельствующие о душевном выздоровлении. Они были простенькие. Для начала Верка затеяла генеральную уборку в своей квартире. Она, по-видимому, должна была символически подвести черту под ушедшим этапом жизни и обозначить новый. Сэкономленная за неделю энергия бурлила теперь в ней и искала немедленного выхода.

Выйдя поутру гулять со Степой, который уже подрос, а рос он удивительно быстро — расправились многочисленные складки на шкуре, собака принимала ожидаемые устрашающие вид и размеры, Верка, как стратег, планировала очередность дел. Зима была снежная, намело большие сугробы, в которых она намеревалась повалять свой скромный коврик, чтобы потом выбить его как следует. Степа бегал и время от времени лаял таким неожиданным басом, что пугал прохожих. Верка щурилась на солнце, и постепенно радостное настроение вселялось в нее, вытесняя и мысли о матери, и все остальные ненужные ей воспоминания.

Она бегала со Степой по двору, время от времени награждая его веселыми матюками, когда к ней подошел мужчина. Глядя на собаку, непринужденно вступил в разговор. Верка и не собиралась с ним беседовать, но болтовня завязалась. Сначала о собаках. Незнакомец сообщил ей много нового и интересного о боксерах, потом о погоде, потом ни о чем. Легкий морозец и солнце действовали на Михаила, он был в ударе, трепался, как пацан. Вспомнил молодость. Верку он вычислил, хотя никогда ее не видел. Аня упомянула о собаке в разговоре. Встал сегодня рано, устроил выходной в офисе и притащился на машине в этот симпатичный городок. Как же здесь хорошо, спокойно — ни шума, ни людей, воздух чистый. Машину оставил на стоянке и уселся в Веркином дворе. Посидел всего-то минут пятнадцать, и объект с собакой нарисовался. А девка ничего, не красотка, конечно, но живчик. Бледная, худая — переживает, наверное. Ему ничего не стоило Верку развеселить, и она уже заливалась хохотом, запрокидывая голову. «До чего юморной мужик, хоть и немолодой», — думала она. Для своего возраста он был еще в форме — подтянутый, никакого брюха, одет без лишнего шика, но с некоторой претензией. Видно, что дядя непростой. Познакомились. Он сказал ей, что приехал из Москвы к другу, а того не оказалось дома, вот он и ждет его тут на лавке. Сирота бесприютная, некуда деться. Через полчаса Верка снабдила его выбивалкой и ковром, и вместе за час отдраили квартиру, покатываясь со смеху. Потом он отправился в магазин и вернулся с полной сумкой продуктов, держа перед собой букет роз. Вручил его изумленной Верке. Может, цветы от мужиков она когда-то и получала, но это было давно. Стала вспоминать, но, кроме мужа, других дарителей припомнить не могла. Совсем иные у нее были отношения с противоположным полом. Сейчас хотя и удивилась, но обрадовалась. Ей было сказано, что все это в честь знакомства, хорошей погоды и прекрасного настроения. «Славно, что так получилось, что друга нет дома, давайте, Вера, отпразднуем нашу генеральную уборку праздничным обедом, я его сейчас приготовлю». Потребовал фартук и ушел на кухню, запретив Верке совать туда нос. Она осталась в комнате перед телевизором, смотрела на розы, стоявшие в вазе, шикарный был букет, дорогой, конечно, и ни о чем не думала. Легко было на душе. Потом почему-то уснула. Степа примостился рядом, лежал и похрапывал своим курносым носом.

А Михаил орудовал на кухне, сам себе изумляясь. Надо же, как случилось. Не зря, наверное, черт толкал его под локоть. Девчонка примитивная, слаборазвитая, но так с ней легко. Хоть взлетай. Давно такого не испытывал. В нем сейчас созрело странное чувство, в нем была и жалость, и любопытство, и мужской интерес, не без этого. Без этого вообще мало что в жизни происходит. «Бедный мой подкидыш, сейчас я тебя накормлю», — мурлыкал он себе под нос, жаря здоровенные отбивные. А подкидыш в это время мирно спал. Конфеты, кофе, зеленый горошек, жареная картошка, ветчина. Ничего не забыл. Было уже почти все готово, когда он отправился будить Верку. Умиленно посмотрел на спящую парочку. Верка, сопящая на диване, выглядела самое большее лет на пятнадцать. Она сильно похудела в последнее время, острые коленки норовили прорвать джинсы, ключицы торчали в вырезе джемпера.

— Вера, вставай. Праздничный обед на подходе. Через пятнадцать минут жду к столу в соответствующем виде. Где у тебя скатерть?

Со сна она не сразу сообразила, потом посмотрела на него, на розы, улыбнулась. Копалась со сборами совсем недолго, пока он накрывал на стол. Появилась на кухне свежая, умытая, с прической, которая ей удивительно шла, в мини-платьице. Несмотря на школьный наряд, сразу преобразилась в женщину. Объемная грудь контрастировала с общей худобой, а из-под мини тянулись такие ножки, что у Михаила сразу произошло оживление в причинном месте, он даже от неожиданности быстро сел на табуретку.

Ну и ну, такого он еще не видел. Сразу Пушкин со своими бессмертными стихами вспомнился. А жалость и отцовские чувства улетучились без остатка. Появилась неловкость в общении, и Верка, зараза, это сразу просекла. Уж она-то знала, не он первый ловился на ее конечности. Бутылка хорошего коньяка выручила обоих. Беседа опять потекла непринужденно. Стол был красив, повар из Миши опытный. Степе тоже перепало, он сидел на кухне и жалобно крутил головой, клянча куски со стола и веселя компанию. Бутылка коньяка на двоих — доза относительная. Смотря как ее принять. На вечер, с хорошей закуской и в хорошей компании — это то, что надо. Разговор был ни о чем. О причудах своей биографии Верка даже не вспоминала. К исходу трапезы мысли обоих сосредоточились в одном направлении. Был уже глубокий вечер, Верка выспалась, а Михаил, подогретый коньяком и невиданным зрелищем — ногами редкого качества, а также присутствием молодой женщины, также чувствовал прилив сил. Они молча прокурсировали к дивану, где умудренный богатым опытом Миша опять был изумлен. Стоило ему дотронуться до вожделенных Веркиных ног, как она начала стонать, а когда без особых прелюдий она потянула его на себя, бормоча: «Давай скорее», Верку один за другим начали сотрясать оргазмы. Она кончала и кончала, хрипло вскрикивая и выгибаясь, даже мешая ему продолжить. Когда он, довольно быстро, не сдерживаясь, кончил сам, Веркиным оргазмам был потерян счет. Причем он их хорошо чувствовал, обмануть тут было невозможно. Ну и баба, в жизни такую не встречал, это надо же! Какой-то сгусток секса. Верка лежала розовая, глаза ее блестели, блаженная улыбка гуляла по лицу. Через полчаса все повторилось. Вспомнил молодость, желание его не покидало. К утру оба уснули, довольные собой и жизнью. Нежность висела над ними, как луна, озаряя все своим мягким светом. В квартире стоял запах свежести после уборки и секса, а может быть, любви. Хотя о ней не было сказано ни слова. Миша, страдавший обычно красноречием, во время сих бурных событий молчал, наверное, впервые в жизни, а Верка никогда не была склонна к разглагольствованиям в постели. Им было не до того.

Проснулся он рано, хватило трех часов сна после такой нагрузки. И теперь смотрел на спящую Верку. Заработал себе приключение на старости лет. Когда ехал сюда, он, конечно, не предполагал такого исхода. «А что ты, собственно, предполагал и зачем сюда приперся? Интерес к чужой тайне погнал? Какое тебе до нее дело, до этой тайны?» Веркина мордашка торчала из-под одеяла. Девка как девка, таких двенадцать на дюжину. Ширпотреб. Недоразвита, говорить с ней не о чем. Вульгарна. Он сам себя уговаривал. Но сердце сжимала жалость. Веркина неукротимость в сексе на него произвела впечатление — это несомненно, но сейчас чувства к ней были сродни отцовским. Хотелось опекать и воспитывать, хотя он и понимал всю пагубность этих намерений. Ей двадцать четыре года. Что тут уже делать? Решение пришло внезапно. Пока не проснулась, надо исчезнуть. Уйти по-английски. Неизвестно, что его ждет, когда она проснется. Интуиция подсказывала, что ничего хорошего. Он быстро умылся, оделся и закрыл за собой дверь, написав ни к чему не обязывающую записку: «Спасибо. Я тебе позвоню».

А Верка спала еще часа три, потом Степа стал будить, облизывая ей физиономию. Он деликатно не делал этого раньше, зато лужу в коридоре напустил. А теперь просил есть. Она не сразу вспомнила о вчерашнем дне. Покормила собаку, вернулась в комнату и тут заметила розы, а под ними записку. Удивилась, вспомнила. Ничего, для его возраста мужик еще вполне. Надо же, и откуда он взялся на ее голову? Впрочем, никаких раскаяний и сожалений Верка не испытывала, это было ей не свойственно. Продолжения тоже не ожидала. Ни к чему.

А он гнал в Москву. Настроение было хорошее, даже слишком. Нельзя сказать, что его жизнь была спокойной. Суета, быт. Четыре жены, двое детей… Хоть и жил один последние два года, но им всем от него всегда что-то было надо. Кому денег, кому внимания. Раньше, в эпоху дефицита, постоянно требовалось кого-нибудь куда-нибудь устроить, достать то шмотку, то мебель, то путевку, то лекарство. Бесчисленное множество дел. Он вертелся всю жизнь, как вентилятор, время от времени пытаясь выдернуть себя из розетки, но это ничего не давало, а только усложняло бытие. Новая жена со временем оказывалась еще требовательней прежней, а детей все равно приходилось тащить по жизни. Жены у Михаила были похожи друг на друга, и друзья удивлялись, зачем он их меняет. Умные, интеллигентные женщины, двое из них — кандидаты наук, хоть науки были разные. Планка в жизни у них была одинаковая, и они стремились ее держать. Его руками, естественно. Он признавал их правоту и старался, старался изо всех сил. Расставался с ними интеллигентно, тогда это уже вошло в моду в Москве, и в дальнейшем поддерживал отношения. Одна из них, правда, покинула его неожиданно и по собственной инициативе, совместных детей у них не было. И эту потерю он переживал больше всего. Теперь дети уже выросли, но забот не убавлялось. Бывают такие люди, которые всю жизнь ищут себе заботы. И он был такой. Вот Ирина-красотка бросила дочь — и все. Легко и просто.

Хотя, наверное, все же переживает, иначе бы не искала. Я бы так не смог. Вспомнил внука. Три года пацану, большой уже, соображать начал. Надо будет завтра заехать.

Как ни старался он отвлечься от мыслей о Верке, они все равно упорно лезли в голову. Черт, почему он так счастлив? Давно себя так не чувствовал. «Ночь с молодой женщиной благотворно действует на изношенный организм», — усмехнулся про себя. Еще распирала гордость самца. В грязь лицом не ударил, желание — как в двадцать лет. И сейчас бы занялся. Он уже сожалел, что уехал. Нет, все правильно, так и инфаркт можно заработать, хотя читал где-то недавно, что занятия сексом как раз-таки являются профилактикой инфаркта. Но, наверное, имелось в виду нечто более умеренное, во всяком случае — не Верка. Эта точно укатает. Ведро секса, оргазм ходячий. Надо же, уродилась. Интересно, это ей по наследству перепало такое счастье? Может, мамаша тоже такая, хотя и не похоже. Она вообще, несмотря на красоту, похожа на глыбу льда. Снежная королева. Стерва… Так в сумбурных рассуждениях и доехал до дому. Потом засосали проблемы, чему он был даже рад, потому что, стоило чуть-чуть освободиться от дел, как мысли о Верке начинали одолевать. Всю неделю ходил, аж лопатки чесались, явно крылья прорезаются. Чесались также и руки — позвонить. Сдерживался изо всех сил. В этой борьбе с собой он дожил до следующих выходных.

Верка провела время совсем по-другому. Хотя тоже в борьбе с собой. Про Михаила она не вспоминала. Все ее жизненные интересы вытеснила мать. Она часами смотрела на фотографии, и это занятие разъедало душу. И никак не могла решиться на встречу. Что я ей скажу? Она меня может выгнать и обругать. Уже один раз выгнала. Раз и навсегда. Может не поверить. Она сама не знала, что ей, собственно, надо. Мучил страх, хотя по натуре Верка была нетруслива, даже бесшабашна. Потом решила, что говорить с ней не будет, только посмотрит. А где? Вариант был единственный. Будет сидеть в машине у подъезда и просто ждать. Если она выйдет, Верка ее узнает. Ее нельзя не узнать. Посмотрит и уедет. Можно позвонить в квартиру, спросить каких-нибудь Пупкиных и сказать, что ошиблась. Но в доме, скорее всего, кодовый замок, и этот номер не пройдет. Да и страшно. И чего она так боится? Ничего с собой поделать не может. Это она, сука, должна меня бояться. Верка стремилась раздуть в себе злость, но не могла. Сколько можно мучаться? Завтра решила ехать.