Край непуганых

Пролог

– А закон что дышло, сунул – да и вышло, в три-душу коромысло, никакого смысла…

Михалыч хмыкнул, радуясь найденной рифме, и прикурил очередную сигарету. Кажется, уже третью с утра. Скоро утренний кашель начнет разрывать его на куски.

Поднимавшееся над горизонтом солнце стало припекать. В соседних домах большого спального района начинался новый день: лаяли дворовые собаки, орали петухи, мамаши готовили завтраки, отцы выгоняли из гаражей семейные минивэны. Город Край, как обычно, проснулся бодрячком.

– Я покажу вам мать Кузьмы, мы не рабы, рабы не мы…

Михалыч уже не знает, как долго живет в этом «заповеднике», где все нарочно устроено так, чтобы его злить. Десять лет? Двадцать? Поначалу он вел отсчет, когда память еще цеплялась за ускользавшее «светлое» прошлое, но со временем из-за длительных запоев калькулятор в голове стал глючить.

«Когда-нибудь ты окочуришься во дворе, пень старый!», – ворчала Софья, пытаясь стянуть со стола распечатанную бутылку местного самогона. Иногда ее попытки были удачными, но в последние годы Михалыч все чаще успевал дать жене доброго пинка и отстоять свое единственное в этой жизни завоевание – святое право отключиться… Нет, дело вовсе не в том, что он основательно подсел на стакан. Может, вообще все наоборот! Когда-то в молодости Михалыч не единожды задавал себе экзистенциальный вопрос: что первично – курица или яйцо? Иными словами, мы в России пьем, потому что нам так плохо, или нам так плохо, потому что мы пьем?

Молчит Русь, водки в рот набрала.

Они с Соней жили раньше в большом городе. Ну, скажем так, он был побольше, чем Край (чтоб его цунами накрыло!). Прожив после свадьбы вместе шесть лет, супруги поняли, что детей иметь им не суждено. Как ни пытались, каких врачей только ни посещали, ничего не помогло. Возможности медицины тех лет были весьма ограничены. Вот если бы сейчас им озадачиться потомством, глядишь, чего-нибудь и выгорело, но возраст, понимаете ли… да и привыкли они уже бобылять вдвоем. «Так и помрем, взявшись за руки», – говорил иногда Михалыч в минуты просветления.

В остальном же все было относительно неплохо: он – при заводе, слесарь высшего разряда, Софья – мастер участка на крупной ткацкой фабрике. Квартиру Михалычу выделил завод, пусть и однокомнатную, но просторную, с двенадцатиметровой кухней. А на кой ляд им больше, двоим-то? Днем оба на работе, вечером за столом перед телевизором. В выходные Софья по хозяйству суетится, Михалыч усвистывает на рыбалку или по грибы, а то иногда и с мужиками во дворе пивком пузо прополаскивает.

Но в одночасье привычный мир, от которого с годами уже ничего не ждешь, рухнул. Случилась беда. Будь ты хоть трижды слесарем высшего разряда, а раз в год и сухая палка становится базукой, особенно если придешь на работу с похмелья. Не поладил Михалыч со своим родным станком, на котором в лучшие годы мог вслепую работать, лишился двух пальцев – среднего и безымянного. Много крови потерял, пока медиков ждали, орал, катался по полу, поминая чью-то мать. Но привели в чувство в итоге, объяснив, что он еще легко отделался, потому что могло и по локоть оттяпать.

О разряде можно было забыть – куда ему без двух пальцев-то! К тому же, нарушил технику безопасности, бестолочь, подставил руководство, так что получай, брат, должность разнорабочего, а не нравится – проваливай.

Запил пуще прежнего Михалыч, на работе балду гонял, в домино резался. Скандалы в доме участились, Софья часто являлась на свою фабрику в слезах и побитая. Само собой, пошли месткомы, парткомы, из рук все валится. Лишилась она вскоре должности мастера, а вместе с ней и значительной части зарплаты. Михалыч же, в конце концов, вообще был уволен с волчьим билетом.

Думаете, за ум взялся? Ага! Врагу не сдается наш гордый «Варяг»! С чистой совестью завалился на диван, обижаясь на несовершенство мира.

Одной Софье тянуть жилы стало невмоготу. Долго терпела она и побои, и унижения, и черную неблагодарность, пока однажды, поймав еще трезвого мужа, не предложила два варианта.

Первый – развестись. Второй – уехать в деревню к ее матери. Там большой дом, хозяйство, живность всяческая, воздух свежий, всегда можно работу найти…

Закончить она не успела. Михалыч «расчувствовался». Предложи ему Софья третий вариант, к фингалам в тот вечер прибавился бы перелом.

Когда это было? Десять лет назад? Двадцать? Бог его знает. Сидел теперь Михалыч каждый теплый день на крыльце своего дома в этом чертовом городке, где все устроено так, чтобы он повесился от тоски и горечи за бесцельно прожитую жизнь, покуривал сигарету за сигаретой, ворчал на свою «выдру», завидовал тем, у кого все складывалось прекрасно (а таковых в Крае было большинство), пока все не изменилось…

Однажды в давно пустующем соседнем доме появился постоялец – крепкий, поджарый, седовласый мужчина. Приехал с одной сумкой, жил практически отшельником-затворником. За активными занятиями замечен не был. Иногда уходил утром, где-то пропадал, но большую часть дня все же проводил у себя на заднем дворе, попивая пиво или чай, читал местные газеты и книги. Иногда жарил мясо, и запахи от его мангала сводили с ума. И ведь ни разу не пригласил по-соседски, сволочь!

А вскоре к самому Михалычу пришел странный человек в дорогом костюме и с кожаным кейсом. Поставил на стол бутылку – и не бормотуху какую, а коллекционный коньяк! – и сказал, что отныне все будет очень здорово.

Иначе в этом городе и быть не может.