Крайние меры

1

В обойме кольта калибра 0,45 вместо положенных семи патронов был всего один. Питтман передернул затвор и загнал единственный заряд в патронник. Хорошо смазанный металл скользил легко, с тихим пощелкиванием. Свою первую газетную статью Питтман написал четырнадцать лет тому назад и посвятил ее отставному полицейскому, покончившему с собой. Тогда в полицейском участке, возле автоматической кофеварки, Питтман случайно услышал разговор двоих патрульных о ныне покойном товарище и с тех пор не мог забыть их беседы, а главное, уважительного тона, каким они говорили о самоубийце:

— Бедолага не смог пережить отставку.

— Пил крепко.

— Жена его бросила.

— Красиво ушел. Воспользовался своим кольтом сорок пятого калибра, не служебным, с единственным патроном.

Питтман долго недоумевал, пока, проведя небольшое расследование, не выяснил, что после выстрела из полуавтоматического пистолета стреляная гильза выбрасывается и в патронник незамедлительно поступает очередной заряд. Ударник при этом автоматически встает на боевой взвод. Такая конструкция оружия позволяет в случае необходимости вести скоростную стрельбу. Но застрелившийся отставник, очевидно, счел неэтичным оставлять подле собственного трупа заряженный пистолет. Ведь неизвестно, кто обнаружит тело — квартирная хозяйка или ее десятилетний несмышленый сын. И для того, чтобы впоследствии никого не подвергать опасности, отставной полицейский зарядил пистолет единственным патроном. Он знал, что после выстрела затвор автоматически взведется, патронная камера останется пустой, а оружие будет абсолютно безопасным.

— Красиво ушел.

Итак, Питтман тоже зарядил пистолет всего одним патроном. Несколько недель тому назад он обратился за разрешением на право хранить огнестрельное оружие. Сегодня во второй половине дня власти, установив, что Питтман не уголовник и не псих и т.д. и т.п., позволили ему приобрести в магазине спортивных товаров оружие. Он выбрал пистолет калибра 0,45 — точно такой, какой был у отставного полицейского. Продавец поинтересовался, сколько патронов ему потребуется. Питтман ответил, что и одной коробки более чем достаточно.

— Будете хранить его дома, для защиты? Я угадал?

— Вот именно, для защиты, — ответил Питтман, а про себя добавил: «От кошмаров».

За кухонным столом в своей крошечной квартирке на третьем этаже Питтман изучал заряженный пистолет, прислушиваясь к грохоту уличного движения за окнами. Встроенные в плиту часы прошелестели, с циферблата исчезло 8:11 и появилось 8:12. Из-за стены доносился дикий хохот: это по телевизору показывали очередную идиотскую комедию. В кухню из соседней квартиры пробивался запах жареного лука. Питтман взял в руки кольт.

Питтман не обучался стрельбе из огнестрельного оружия, поэтому провел некоторую исследовательскую работу, а также изучил строение человеческого черепа, чтобы выявить наиболее уязвимые точки. Виски, углубления за ушами, нёбо представлялись наиболее предпочтительными. Питтману доводилось читать про потенциальных самоубийц, которые, вместо того чтобы убить себя, производили лоботомию. Это случалось не часто, и почти во всех известных случаях ствол направлялся в боковую часть лба. Из-за нажатия на спусковой крючок ствол, очевидно, слегка отклонялся от виска. Пуля ударялась о толстую надбровную кость и отскакивала. Таким образом самоубийца становился просто дебилом.

Со мной ничего подобного не произойдет, думал Питтман, настроенный весьма решительно. Отставной полицейский вложил ствол в рот, и в этом случае пуля просто не могла пролететь мимо цели. Кроме того, он выбрал чрезвычайно мощное оружие — пистолет калибра 0,45.

Питтман выпил разок в баре по пути в магазин спортивных товаров, а потом пропустил по рюмочке еще в двух барах по дороге домой. В буфете рядом с холодильником хранилась бутылка «Джека Дэниэлса», но, придя к себе и заперев дверь, он не сделал ни глотка. Питтман не желал, чтобы при вскрытии в организме у него обнаружили алкоголь, который якобы и привел его к столь иррациональному поступку. Еще важнее для него было сохранить ясную голову. Последний акт в своей жизни он обязан совершить максимально сосредоточившись.

Как же все-таки осуществить задуманное? Сделать так, чтобы было поменьше грязи? Перебрав различные варианты, он решил застрелиться. Но где? Прямо здесь, за кухонным столом? Тогда кровь забрызгает столешницу, пол, холодильник и, возможно, даже потолок. Питтман покачал головой, встал и, осторожно взяв кольт, направился в ванную. Стараясь не потерять равновесие, он забрался в ванну, задернул занавеску и сел, ощутив холодное дно. Ну вот, теперь он готов.

Поднеся пистолет к губам, Питтман почувствовал сладковатый запах оружейной смазки. Открыл рот и, преодолев отвращение, засунул в него твердый маслянистый ствол. Дульная часть оказалась шире, чем можно было себе представить, и пришлось открыть рот настолько широко, насколько позволяли губы. Он содрогнулся, когда горьковатый на вкус металл коснулся нижних зубов.

Время.

Он не думал ни о чем, кроме самоубийства, с того момента, когда обратился за разрешением на приобретение оружия. Вынужденное ожидание помогло ему еще раз проверить свою решимость. Питтман взвесил все за и против. Нервы были на пределе, каждая клеточка мозга молила об освобождении, требовала положить конец невыносимой боли.

Питтман нажал на спусковой крючок, не дожал. Надо сильнее.

Зазвонил телефон.

Питтман нахмурился.

Телефон снова зазвонил.

Он попытался сосредоточиться.

Раздался третий звонок.

Нет, никто не может ему помешать. Но телефон не переставал трезвонить, и он с отвращением подумал, что, видимо, придется ответить. Это решение не имело ничего общего с вдруг возникшим колебанием, желанием оттянуть время. Но, как человек в высшей степени принципиальный и последовательный, Питтман с самого начала дал себе слово, прежде чем уйти в мир иной, решить все вопросы, рассчитаться со всеми долгами, отблагодарить за оказанные услуги и принести извинение за нанесенные ненароком обиды. Позаботился и о завещании. Все жалкие накопления переходили экс-супруге. Ей же адресовалось и предсмертное письмо. Вчера закончился срок его пребывания на службе. Ровно за две недели он предупредил о своем уходе. Даже распорядился относительно похорон.

Кто может звонить, недоумевал он. Какой-нибудь торговец? Или просто ошиблись номером? Или он все-таки упустил из виду какую-нибудь важную деталь? Следует доделать все до конца, прежде чем окончательно свести счеты с жизнью. Телефон продолжал трезвонить. Питтман выбрался из ванны, прошел в гостиную и с явной неохотой поднял трубку.

— Хэлло. — Лишь огромным усилием воли он заставил себя произнести это единственное слово.

— Мэтт, говорит Берт! — Ему не было никакой необходимости представляться. Берта сразу можно было узнать по насквозь прокуренному, грубому голосу и мрачному тону. — Почему ты не берешь трубку? Я думал, тебя нет дома.

«И все равно названивал. Да?»

— Потому, что автоответчик не был включен.

— Я иногда оставляю его включенным, даже находясь дома.

— Откуда мне знать? — Питтман был в полной прострации, словно накачался наркотиками. — Чего ты хочешь, Берт?

— Окажи мне услугу!

— Извини. Не могу.

— Не отказывайся, выслушай меня!

— Что бы ты ни сказал... Берт, мы с тобой квиты, друг другу ничего не должны. Так что оставь меня в покое!

— Думаешь, если ушел с работы, мы никогда больше не увидимся? Долги у нас еще впереди, приятель, не беспокойся. Ты вчера был последний день и, возможно, не слышал, что «Кроникл» закрывается в следующую пятницу, через неделю. Сегодня утром нам сообщили.

Голос Берта, казалось, доносится откуда-то издалека. У Питтмана закружилась голова.

— Что? — переспросил он.

— Мы понимали, что положение с газетой неважное, но не думали, что она обанкротится. На нее не нашлось покупателя. Наши аналитические статьи не в силах конкурировать с телевизионными новостями и с материалами «Ю-Эс-Эй тудей». Владельцы решили ликвидировать дело. Через девять дней в продажу поступит последний выпуск. И это после ста тридцати восьми лет существования!

— Я все же...

— Ты должен вернуться на работу. Помимо всего прочего, нам не хватает людей. Послушай, я отдал «Кроникл» тридцать лет жизни и не желаю, чтобы газета превратилась в мусор. Вернись, прошу тебя, и помоги мне. Всего на девять дней, Мэтт. Отдел некрологов не менее важен, чем все остальные. Что читают вслед за комиксами и спортивной страницей? Искать нового человека нет времени. К тому же некоторые негодяи то и дело отпрашиваются с работы, чтобы подыскать себе другое место. Ну, будь другом, Мэтт. Если не мне, то хотя бы газете. Не зря ты проработал в ней четырнадцать лет. Нет, ты не можешь остаться равнодушным!

Питтман уставился в пол.

— Мэтт?

Мышцы Питтмана свела судорога.

— Мэтт, ты меня слышишь?

Питтман внимательно изучал пистолет.

— Время ты выбрал дерьмовое, Берт.

— Но ты сделаешь это?

— Ты просто не понимаешь, о чем просишь.

— Нет, понимаю. Ведь ты — мой друг.

— Чтоб ты сдох, Берт!

Питтман положил трубку. Терзаемый душевными муками, он ждал, что телефон опять зазвонит. Но звонков больше не было. Питтман отложил пистолет, взял бутылку бурбона из буфета рядом с холодильником, налил в стакан. Без воды, безо льда. Быстро выпил чистый бурбон и снова налил.

2

Ну не ирония ли судьбы? Умирающая газета, отдел некрологов и сотрудник отдела — потенциальный самоубийца. Стол за невысокой перегородкой находился на четвертом этаже, между лифтом и мужским туалетом. Сотрудников в «Кроникл» не хватало, но на отделе Питтмана это никак не сказывалось: шум, суета, телефонные звонки, стук компьютеров. За рубрикой «Некрологи» шла «Искусство и развлечения», слева — «Домашние советы», справа — «Календарь местных событий». Питтману казалось, что его отделяет от остальных огромное пространство, затянутое пеленой тумана.

— Ужасно выглядишь, Мэтт.

Вместо ответа Мэтт пожал плечами.

— Болел?

— Да, немного.

— Смотри, совсем сковырнешься от всех этих дел с «Кроникл».

— Уже слыхал кое-что.

Пузатый коротышка из отдела бизнеса, ухватившись за край стола, наклонился к Питтману.

— Может, слыхал, что с пенсией тоже проблемы? Впрочем, откуда тебе знать? Ведь уже два дня, как ты уволился. Почуял, что газете каюк, и смотался? Соображаешь, надеюсь, полный порядок? Месячное пособие получил? Или?..

— Нет, — ответил Питтман, откашлявшись, — ничего я не знал.

— В чем же дело?

— Устал очень.

— Устал? Но тогда почему ты здесь?

Питтман никак не мог сосредоточиться. Наконец сказал:

— Да вот, решил помочь. Вернулся всего на неделю, считая с завтрашнего дня. И баста.

Ох, уж эта неделя! Она покажется ему целой вечностью.

— Имей я счет в банке, не стал бы попусту терять время. Поискал бы другое место. У тебя наверняка денежки водятся.

Питтман молчал. Да и что мог он ответить?

Толстяк склонился над столом так низко, что полы его расстегнутого пиджака накрыли телефонный аппарат. И он удивленно посмотрел на свое брюхо, когда телефон неожиданно зазвонил.

Питтман снял трубку.

Голос был немолодой. Женщина сообщила, что умер семидесятипятилетний старик, видимо, ее отец. Умер у себя дома.

Питтман пододвинул к себе анкету и внес в нужную графу полное имя покойного.

— Не желаете ли конкретизировать причину смерти?

— Простите, не поняла. — Женщина задыхалась от рыданий. — Мне так тяжело. Что значит «конкретизировать»?

— Ну, сказать, отчего он скончался, мэм? От тяжелой «продолжительной болезни», например, или предпочтете умолчать о причине смерти?

— Он скончался от рака.

Питтману словно вонзили в сердце нож. Перед глазами возник образ Джереми, играющего в футбол, крепкого мальчишки с густой копной рыжих, развевающихся на ветру волос. И тут же перед мысленным взором Питтмана появился другой Джереми — хрупкий, без признаков волос, в набитой медицинским оборудованием реанимационной палате.

— Примите мои соболезнования.

— Что?

— У меня сын погиб от рака, и я глубоко вам сочувствую. — Комок подступил к горлу Питтмана.

Последовала длительная пауза, словно линия отключилась.

— Продолжительная болезнь, — произнесла наконец женщина. — Не сообщайте ничего о причине.

Последовали другие детали: оставшиеся родственники, род деятельности, время и место похорон.

— Как насчет пожертвований? — спросил Питтман.

— Что? Не понимаю.

— Иногда близкие родственники покойного предпочитают, чтобы вместо цветов друзья и знакомые делали пожертвования в какие-нибудь фонды. В вашем случае это могло бы быть «Раковое общество».

— Но ведь тогда станет ясно, от чего он умер.

— Да. Именно так.

— Продолжительная болезнь. Мой отец умер после продолжительной болезни. Я ни с кем не желаю связываться. Стоит вам упомянуть «Раковое общество», и все остальные филантропические фонды города изведут меня телефонными звонками. Ни вам, ни тем более мне этого не нужно. Не забудьте отметить, что он увлекался боулингом и входил в команду старшей возрастной группы Ист-Сайда.

— Сейчас запишу.

— Что же... в таком случае...

— Мне нужен ваш адрес.

— Я же вам дала адрес отца.

— Но мне нужен ваш, чтобы «Кроникл» могла выслать вам уведомление о публикации некролога.

— Уведомление?

— Да, мэм.

— Вы хотите сказать — счет?

— Да, мэм.

— Разве публикация некрологов не бесплатная общественная услуга?

— Нет, мэм.

— Ну и дерьмо!

3

Нет, он не должен был возвращаться. Даже на неделю. Самые простые дела требовали невероятных усилий. Разговоры по телефону или заполнение форм изматывали не меньше, чем марафонский бег, которым он увлекался до болезни Джереми.

А телефон как назло разрывался. И каждый очередной звонок давался ему все труднее, все больше опустошал. Жертвы автокатастроф, утопленники, висельники, умершие от старости. Кстати, а не повеситься ли ему и таким образом свести счеты с жизнью? Еще будучи репортером, он, собирая материал для статьи, узнал, что повешение якобы вызывает у мужчин побочный эротический эффект, эрекцию. Повеситься, пожалуй, лучше, чем застрелиться. Во всяком случае, меньше грязи, плохо только, что смерть не наступает мгновенно. Кроме того, веревка может оборваться или соскользнуть. Тогда пострадавшего вынут из петли, спасут. А потом все придется переживать заново. Питтман услышал, как кто-то кашлянул, и поднял глаза. Перед ним стоял коренастый человек с изборожденным морщинами лицом, кустистыми бровями и стрижкой ежиком. Темно-синий блейзер был накинут на рубашку с высоко закатанными рукавами, из-под которых выпирали бугры бицепсов. Узел полосатого галстука был приспущен. Расстегнутый воротничок сорочки обнажал мощную шею. Казалось, человек этот только что снял военный мундир. На самом же деле Берт Форсит так же, как и Питтман, никогда не служил в армии и со времени окончания колледжа работал в «Кроникл», став в конечном итоге главным редактором газеты.

— Рад тебя видеть снова на своем посту.

Голос Берта звучал еще мрачнее, чем накануне по телефону. Питтман в ответ пожал плечами.

— Выглядишь отвратно.

— Все не устают мне это повторять, — откликнулся Питтман.

— Я-то думал, отдохнешь денек, оклемаешься, расслабишься хоть немножко.

— Дел невпроворот.

— Еще бы. — Берт посмотрел другу в глаза.

«Неужели догадался?» — подумал Питтман.

— Учитывая твою занятость, я очень ценю, что ты нашел время для «Кроникл».

— Для тебя.

— Это одно и то же.

С того момента, как умер Джереми, а Питтман сломался, Берт Форсит постоянно оказывался рядом в нужный момент. «Хочешь, схожу навещу твоего парнишку? — говорил он, когда Джереми положили в больницу. — Или сам оставайся в реанимации сколько понадобится. О работе не беспокойся. Мы будем ждать твоего возвращения». Это благодаря Берту «Наиболее ценный игрок» Национальной футбольной лиги позвонил Джереми по телефону. Потом Берт сопровождал Питтмана в погребальную контору и доставил домой после похорон. Вместе с Питтманом напился в стельку. Да, перед Бертом Питтман в неоплатном долгу. И он не смог сказать «нет», когда тот позвонил накануне вечером.

Берт внимательно посмотрел на Питтмана.

— У тебя найдется минутка?

— Я в твоем распоряжении.

— Пройдем в мой офис.

«Что теперь? — подумал Питтман. — Видимо, мне еще предстоит выслушать лекцию».

4

В «Кроникл» существовало железное правило — не курить, и Питтман никак не мог понять, почему от Берта всегда попахивает свежим сигаретным дымком. Им насквозь пропитался его кабинет, хотя нигде не было видно ни пепельниц, ни окурков. Более того, закури он, кто-то непременно увидел бы сквозь стеклянные стены офиса.

Вращающееся кресло за письменным столом затрещало, когда Берт, большой и грузный, опустился в него. Питтман сел по другую сторону стола.

Берт внимательно его изучал.

— Здорово зашибаешь?

Питтман отвел глаза.

— Я, кажется, задал тебе вопрос.

— Будь кто-нибудь другой на твоем месте...

— Ты послал бы подальше. Да? Но вопрос задал я... Здорово закладываешь?

— "Здорово" — понятие растяжимое.

— Как это понимать?

— Для тебя здорово, для меня — нет!

Берт произнес со вздохом:

— Боюсь, разговора у нас не получится.

— Послушай, ты попросил вернуться на девять дней. Я вернулся. Но не надо лезть в мою жизнь.

— Жизнь! Да ты просто убиваешь себя.

— Глубокая мысль.

— Пьянством Джереми не вернешь.

— Еще более глубокая мысль.

— Ты можешь убить себя, но Джереми все равно не воскреснет.

Питтман снова отвел глаза.

— И почему ты решил, что я вмешиваюсь в твою жизнь? — продолжал Берт. — Просто я собирался дать тебе задание. Мне необходим некролог, но особый. И ты должен его написать. Не можешь, откажись сразу. Тогда будешь сидеть за своим столом, записывать сообщения о смертях, заполнять анкеты.

— Как хочешь.

— Нет, ты мне ответь.

— Я вернулся по твоей просьбе. Если тебе что-то надо, сделаю. В чем исключительность некролога?

— Человек пока жив.

5

Питтман заерзал в кресле, но не потому, что удивился. В отличие от «гражданских лиц», как он называл клиентов, подготовка некролога еще до смерти субъекта была для него делом обычным. Престарелая кинозвезда, например. Или другие весьма почтенного возраста знаменитости, смертельно больные. С точки зрения здравого смысла в этих случаях некролог лучше подготовить заранее, чтобы не опоздать с публикацией. Случалось, правда, что субъекты оказывались весьма живучими. На одного престарелого комика написали длиннющий некролог, а он до сих пор жив, хотя уже прошло двадцать лет, и в свои девяносто чувствует себя крепким и бодрым.

Питтман, глядя на мрачную физиономию Берта, догадался, что тот пригласил его в свой кабинет вовсе не ради некролога. Темные глаза Берта были устремлены на Питтмана из-под невероятно густых бровей, словно из-под капюшона, взгляд был прямой и суровый.

— Ладно, — Питтман махнул рукой. — Итак, субъект еще жив.

Берт кивнул.

— Но ты, видимо, убежден, что за девять дней все кончится.

Ни единый мускул не дрогнул в лице Берта.

— Иначе некролог может оказаться бесполезным, — продолжал Питтман. — «Кроникл» умрет через неделю, а другие газеты вряд ли у нас его купят. Такого я еще не слыхал.

— Я просто хочу сделать тебе подарок.

— Боже! Какая щедрость... Нет слов!

— Тебе не удастся никого обмануть, — сказал Берт. — Думаешь, я не разгадал твоих намерений?

Питтман едва сдерживался, чтобы не взорваться.

— Вчера звонила Эллен, — сообщил Берт.

При упоминании о жене Питтману стало жарко, однако он не дал волю чувствам.

— Она сказала, что ты ведешь себя как-то странно, — продолжал Берт. — Но у меня и самого есть глаза. И вообще друзья просто не могут этого не заметить. В последнее время ты только и делаешь, что платишь добром за добро, возвращаешь долги, просишь забыть обиды. Однако не собираешься совершить обряд очищения и вступить в Общество по борьбе с алкоголизмом. Иначе не зашибал бы так. Вспомни автомобильную катастрофу три недели назад. Три часа ночи. Пустынное шоссе в Джерси. Опора моста. Какого дьявола тебя туда понесло в столь поздний час? Ведь даже упившись, нельзя не заметить такой большой преграды. Но ты сознательно в нее врезался и не погиб только потому, что был вдребезги пьян и, вылетев из машины, катился по земле, как тряпичная кукла.

Питтман невольно потрогал запястье с еще не зажившей раной, но промолчал.

— Тебе интересно, зачем звонила Эллен?

Питтман уставился в пол.

— Прекрати! — приказал Берт. — Хватит изображать покойника!

— Какого черта я вернулся?

— Куда?

— На работу. Это была ошибка.

Питтман поднялся.

— Подожди, я еще не все сказал.

В дверях появился кто-то из репортеров.

— Через минуту! — бросил главный.

Репортер оценил ситуацию, кивнул и ретировался. Остальные сотрудники внимательно следили через стеклянные стены за происходящим в кабинете Берта.

— Эллен сказала, что сожалеет и просит тебя позвонить.

— Лучше расскажи поподробнее о некрологе.

— Дай ей шанс.

— Наш сын умер. И брак тоже. О многом можно сожалеть. Но я не желаю этого обсуждать — надоело. Через девять дней... включая и вчерашний, и сегодняшний ... через семь, Берт. Ни днем позднее. И мы квиты. А теперь расскажи о некрологе.

6

Берт некоторое время изучающе смотрел на Питтмана. Затем пожал плечами и со вздохом придвинул к себе лежавшую на столе папку.

— Джонатан Миллгейт.

Питтман весь напрягся. Словно по телу пробежал электрический заряд.

— Это имя должно быть тебе знакомо, ведь ты занимался вопросами внутренней политики до того, как... — Берт на всякий случай не договорил.

— До того, как сломался? Разбился вдребезги или... Какой эвфемизм нынче в моде?

— До того, как тебе потребовался отдых.

— Это один из «Больших советников». Как же, помню. У меня в голове пока что мозги, а не каша, чтобы забыть.

Берт вскинул свои кустистые брови.

С сороковых годов, с начала «холодной войны», формирование политики американского правительства находилось под постоянным влиянием группы из пяти патрициев с Восточного побережья. Эти люди являлись главными советниками у многих президентов. Первоначально они входили в кабинет министров или были послами, а позже стали частными консультантами у республиканских президентов, и не только у них. По слухам, в конце семидесятых Картер консультировался с ними по вопросу об американских заложниках в Иране. Говорили, что, следуя их рекомендациям, он дал добро миссии по спасению заложников. Операция закончилась полным провалом, что расчистило путь в Белый дом Рональду Рейгану. С годами эти люди превратились в легенду, их стали называть «Большими советниками».

— Джонатану Миллгейту сейчас где-то около восьмидесяти, — предположил Питтман. — Его мать была дамой из высшего общества в Бостоне. Отец стал миллиардером, сколотив капитал на удачных инвестициях в железные дороги и системы связи. Миллгейт в тридцать восьмом году блестяще окончил Йельский университет и получил диплом юриста по международному праву. Эта специальность пришлась весьма кстати во время второй мировой войны. Миллгейт поступил в Государственный департамент, где стал быстро продвигаться по службе. Сначала посол в СССР, затем постоянный представитель США в ООН, потом государственный секретарь, советник по вопросам национальной безопасности. Несмотря на свою близость к Трумэну, он сменил партийную принадлежность и стал республиканцем и незаменимым советником Эйзенхауэра. С Кеннеди близок не был. А вот Джонсон, несмотря на принадлежность к другой партии, прибегал к его помощи, формируя политику во Вьетнаме. В Белом доме Никсон в еще большей степени стал полагаться на опыт Миллгейта. Но неожиданно Джонатан Миллгейт исчез из поля зрения и удалился в свой особняк в Массачусетсе. Интересно, что, несмотря на свое уединение, он сохранил влияние отнюдь не меньшее, чем высокопоставленный правительственный чиновник или сенатор.

— Сегодня утром у него случился инфаркт.

Питтман молча ждал продолжения.

— Здесь, в городе.

— Но, очевидно, не с летальным исходом, раз субъект пока жив.

— Поскольку «Кроникл» идет к концу, мы можем позволить себе эксперимент. Некролог должен быть обстоятельным, полновесным, насыщенным фактами, написанным умно и в хорошем стиле. Мы врежем его между первой и редакционной полосами, как в свое время другие твои материалы.

— Итак, ты делаешь ставку на то, что он не продержится больше недели, считая с завтрашнего дня, и умрет раньше, чем скончается «Кроникл».

— Нет. Я ставлю на твою увлеченность работой, на то, что ты не захочешь ее бросать. На то, что, убитый горем, не умрешь вместе с «Кроникл».

— Ставка для сосунков, верный проигрыш.

— Боюсь, долгая работа в отделе некрологов делает человека болезненно впечатлительным.

— Верно, — сухо откликнулся Питтман. — И в отделе внутренней политики тоже. Только здесь совсем не та впечатлительность.

С этими словами он повернулся, чтобы выйти.

— Погоди, Мэтт. Есть еще дело.

7

Питтман оглянулся и увидел в руках Берта конверт. В груди у него похолодело.

— Парень, который замещал тебя вчера, нашел это в ящике стола. — Берт открыл конверт. — Письмо адресовано мне, поэтому он решил, что лучше вручить его сразу. — Берт положил перед собой листок бумаги. — Похоже, оно оказалось у меня раньше, чем ты рассчитывал. Не кажется ли тебе, что написано слишком безлико, особенно если учесть, через что нам пришлось пройти.

Питтман стал перечитывать записку. Он помнил дословно все.

"Мэтью Питтман, 38 лет, 12-я западная улица, умер в среду в результате нанесенного самому себе огнестрельного ранения.

Поминальная служба начнется в субботу в полдень в Таверне Донована на 10-й западной улице. Вместо цветов желающие могут от имени Джереми Питтмана внести пожертвования в Фонд борьбы с раком у детей".

— Это все, что я был способен придумать.

— Краткость, конечно, огромное достоинство. — Берт постучал пальцем по листку. — Однако не меньшим достоинством является и информационная насыщенность. Ты не упомянул, что работал в «Кроникл».

— Не хотел ставить газету в неловкое положение.

— И не сообщил, что после тебя осталась бывшая жена Эллен.

В ответ Питтман только пожал плечами.

— Ты, видимо, и ее не хотел ставить в сложное положение? — спросил Берт.

Питтман вновь пожал плечами.

— У меня не поднялась рука, когда я увидел новую фамилию Эллен. В итоге выбросил все к чертям.

— Хорошо бы тебе с такой же легкостью разрешить все свои проблемы. Итак, восемь дней, Мэтт, ты обещал мне.

— Верно.

— Ты передо мной в долгу.

— Знаю, — с нажимом ответил Питтман. — Я не забыл того, что ты сделал для...

Чтобы выйти из неловкого положения, он взглянул на часы.

— Почти полдень. Начну работать над некрологом сразу после ленча.

8

Этот бар имел перед другими несколько преимуществ: во-первых, стоял в стороне, во-вторых, не был процветающим и, в-третьих, его не посещали сотрудники «Кроникл». Здесь Питтман мог быть уверен, что никто не помешает ему пить. В кабак частенько забегали игроки в подпольную лотерею, благодаря которым он и существовал. Когда Питтман вошел и попросил выпить, бармен, казалось, был шокирован. Ему редко доводилось встречать законопослушного гостя.

Питтман вертел в руках стакан с двойным бурбоном со льдом и решал напечатанный в газете кроссворд. Лишь бы отвлечься. Берт тоже пытался его отвлечь и преуспел в этом. А вот кроссворд не дал никакого эффекта. В сознании Питтмана бились два слова: Джонатан Миллгейт.

Питтману уже довелось однажды работать над статьей, посвященной Миллгейту. Это было давно, еще до смерти Джереми. Питтман в то время занимался внутриполитическими проблемами. Семь лет тому назад ходили слухи, что Джонатан Миллгейт якобы выступал посредником в одной из секретных операций Белого дома, в ходе которой некоторым правым режимам Латинской Америки нелегально поставлялось оружие в обмен на содействие в войне с наркотиками. Больше того, люди шептались о том, что Миллгейт получил кругленькие суммы как от латиноамериканских диктаторов, так и от производителей оружия за посредничество в этом тайном бартере.

Однако Питтману так и не удалось обнаружить фактов, подтверждающих эти слухи. Миллгейт, долгое время пребывавший в центре общественного мнения, стал на удивление незаметной, скрытной личностью. Свое последнее интервью он дал в 1968 году, после весеннего наступления вьетнамцев, ведущему сотруднику «Вашингтон пост», в котором выразил свою полную поддержку намерениям администрации Никсона направить во Вьетнам крупные контингенты американских солдат. Поскольку Миллгейт пользовался огромным авторитетом, его высказывания, безусловно, воспринимали как точку зрения других консервативных специалистов-политологов и как позицию его коллег — «Больших советников». Все считали, что Миллгейт, по существу, пропагандировал политику, разработанную самими «Большими советниками», которые позднее сумели убедить Белый дом взять авторство на себя. Суть политики состояла в том, чтобы еще глубже вовлечь США во вьетнамскую войну.

К тому времени, когда Питтман заинтересовался Миллгейтом в связи с возможным скандалом, тайное влияние Миллгейта на деятельность президента было настолько мощным, что о его дипломатических способностях ходили легенды. Однако все правительственные источники информации не могли или не хотели упоминать об этом человеке. В результате Питтман (с бьющей через край энергией, в расцвете сил, движимый высокими мотивами) отправился к Берту Форситу и попросил разрешения провести журналистское расследование легенд о Миллгейте.

Журнал телефонных переговоров Питтмана пополнился примерно сотней записей о попытках переговорить с кем-нибудь из деловых или правительственных кругов, кто хорошо знал великого человека. Однако ни один из них не согласился на интервью. Питтман связался с юридической конторой Миллгейта, надеясь организовать встречу с ним. Питтмана Бог знает сколько продержали у телефонной трубки, отсылая от секретаря к секретарю, и сообщали телефонные номера, которые, как оказалось, уже давно были отключены. Питтман даже позвонил в Министерство юстиции в надежде, что кто-нибудь из членов комиссии, расследовавшей дело Миллгейта, наведет на его след. Но в министерстве Питтману сообщили, что не нуждаются в контактах с Миллгейтом, поскольку слухи о получении им выплат в связи со скандалом с вооружениями не нашли подтверждения, и расследование давно прекращено.

— Не могли бы вы назвать имя адвоката, представлявшего интересы Миллгейта в ходе первоначальных дискуссий?

После длительной паузы человек ответил:

— Нет, не могу.

— Я не расслышал вашего имени, когда вы начали разговор. Назовитесь, пожалуйста, еще раз.

Но в трубке раздались гудки.

Пришлось обратиться к компьютерному гению, который счел написанную о нем статью Питтмана вполне справедливой. Речь шла о мотивах, побудивших его влезть в секретные электронные файлы Министерства обороны.

— Я лишь хотел показать, насколько это просто и как слабо защищены секретные файлы, — без конца твердил непризнанный гений.

Но в патриотизм специалиста почему-то не верили и отправили его на три года за решетку. Недавно гений вышел из заключения. Он был несказанно рад встрече с Питтманом и, сетуя на допущенную по отношению к нему несправедливость, охотно согласился выполнить просьбу своего заступника. Он с восторгом использовал модели и подключился к электронным файлам телефонной компании в Массачусетсе.

— Не указанный в справочнике номер? Никаких проблем. Кстати, посмотрите, ваш дружок имеет целых четыре...

Питтман, глядя на мерцающий экран монитора, принялся записывать цифры.

— Забудьте о ручках и перьях. Я сделаю для вас распечатку.

Таким образом Питтман узнал номера частных телефонов Миллгейта, адрес особняка в Бостоне и даже местонахождение загородного поместья, именуемого «Виноградник Марты». Преисполненный решимости, он позвонил по всем четырем личным номерам. С Питтманом разговаривали весьма почтительно, пока он не сообщал о своем намерении.

— А как вы узнали этот номер?

— Соедините меня, пожалуйста, с мистером Миллгейтом.

— Повторите, какую газету вы представляете?

Ровно через пятнадцать минут после очередной безуспешной попытки связаться с Миллгейтом Питтмана пригласили в кабинет Берта Форсита.

— Ты отстраняешься от работы по Миллгейту.

— Это, наверное, шутка?

— Хотел бы, чтобы это было так. Но только что позвонил издатель «Кроникл», которому, в свою очередь, звонил некто чертовски влиятельный. Я получил строгое указание дать тебе другую тему.

— И ты всерьез собираешься это сделать?

Берт выпустил тонкую струйку дыма, покосился на нее (в те далекие дни курение в здании еще не было запрещено) и произнес:

— Очень важно знать точно, когда следует проявить твердость, а когда уступить. Сейчас следует уступить. Не похоже, что тебе удалось раскопать что-то серьезное. Согласись, ты отправился на охоту в надежде на слепую удачу, полагая, что получится статья. Но ты и так уже потратил уйму времени и, говорят, нарушил закон, добывая телефоны Миллгейта. Это правда?

Питтман промолчал.

— Поработай-ка пока вот по этой теме.

Еще несколько дней Питтман злился на Берта, но затем обратил свой гнев на иной объект. Почти синхронно произошли два события. Во-первых, Питтману было поручено подготовить материал о жестоком обращении полиции с гражданами. Во-вторых, он в один из уик-эндов отправился в Бостон, чтобы покрутиться около особняка Миллгейта и посмотреть, не покинет ли этот великий человек свое обиталище. Питтман намеревался последовать за лимузином Миллгейта и, если повезет, взять у того небольшое интервью. Ровно через минуту после того, как Питтман остановил машину на обрамленной деревьями улице, к нему подкатил патрульный полицейский автомобиль. Через час его уже допрашивали в полицейском управлении как подозреваемого в попытке кражи со взломом. А два часа спустя поместили в камеру предварительного заключения, где двое заключенных затеяли с ним драку и избили так, что потом только на дантиста пришлось потратить тысячу долларов.

— Упрямец! — только и мог сказать Берт, навестив Питтмана в больнице.

Стягивающая сломанную челюсть проволока не позволила Питтману ответить должным образом.

9

Питтман прикончил еще одну порцию «Джека Дэниэлса» и посмотрел в сторону бармена, который, кажется, не переставал удивляться, что в его заведение пожаловал законопослушный посетитель. Вскоре в слабо освещенный бар вошел мужчина с пухлым коричневым свертком, удивленно вскинул брови при виде Питтмана, обменялся взглядом с барменом, пожавшим плечами, и проследовал в комнату в дальнем конце зала.

Питтман хотел было заказать еще один бурбон, но часы уже показывали половину второго. Однако засиделся же он, поглощенный своими думами! Питтман давно не вспоминал Миллгейта. Забыл о нем задолго до болезни Джереми. Челюсть зажила. С тех пор он выполнил не одно задание главного редактора. Миллгейт же ухитрялся по-прежнему оставаться в тени. Единственным напоминанием о нем служили приступы боли в челюсти, особенно при холодной погоде. Иногда, потирая пальцами место перелома, он припоминал, как пытался разыскать покалечивших его заключенных. Оказалось, этих типов посадили в камеру всего за полчаса до него по обвинению в пьянстве в общественном месте. Однако Питтман не ощутил запаха спиртного, когда его били. А вскоре их якобы по ошибке, в результате бумажной путаницы, освободили. Имена у них оказались весьма распространенные, а адреса временные. Питтману так и не удалось их найти, выяснить, кто они и какова роль Миллгейта в этой операции.

Послеполуденное солнце ослепило Питтмана, когда он вышел из полутемного бара. Разболелась голова, и в то же время он ощутил приступ ярости, постепенно вытеснявшей холодное отчаяние. Аристократы всегда возмущали его своей уверенностью в том, что богатство и общественное положение возводят их чуть ли не в ранг в королей. Его выводила из себя их наглость, полное презрение к ответственности за собственные поступки. В бытность свою сотрудником отдела внутренней политики Питтман лучшие свои статьи посвящал преступной деятельности людей, принадлежавших к сливкам общества. И Джонатан Миллгейт мог оказаться самой крутой фигурой, низвергнутой со своего пьедестала Питтманом. Следовало только проявить больше настойчивости.

Вспышка гнева неожиданно погасла. Впереди, на шумном перекрестке, среди остановленных красным огнем светофора пешеходов, он заметил высокого, стройного мальчишку с длинными волосами, покатыми плечами и узкими бедрами. Тот притопывал ногой в такт неслышной остальным музыке. Мальчишке было лет пятнадцать. Куртка с изображением какой-то рок-звезды, выцветшие почти до белизны джинсы, высокие кроссовки зеленого цвета с фирменными знаками. Со спины парнишка был так похож на Джереми, что сердце Питтмана будто сжали тисками. Но когда юноша повернул голову, чтобы переброситься словом с попутчиком, оказалось, что у него с Джереми нет ничего общего. Твердый подбородок, здоровый цвет лица, великолепные зубы, не то что у Джереми, которому приходилось носить во рту проволочную стяжку для исправления формы зубов. Но далекий от физического совершенства Джереми был образцовым сыном. Конечно, и с ним возникали проблемы, он не всегда получал отличные оценки, не всегда был достаточно уважительным к родителям, но как его Питтману не хватало! Наделенный удивительным чувством юмора, мальчик нес в себе столько радости, что жизнь рядом с ним казалась лучше, светлее.

«Теперь все это кончилось», — подумал Питтман.

Короткая вспышка гнева, которую он ощутил, размышляя о Миллгейте, не имела больше никакого значения. Она пришла из иного времени, иной жизни, из прошлого — еще до болезни Джереми. Питтмана выводили из себя намерения Берта. Что он вообразил! Неужели какое-то паршивое задание написать о Джонатане Миллгейте может отвлечь Питтмана от его скорби?

Да он просто оскорбил память мальчика. Пусть оставит эту идею.

Нет. Надо сдержать данное слово. Нельзя оставаться в долгу перед кем бы то ни было.

10

В былые времена Питтман отправился бы в подвальный этаж, где хранились микрофильмы всех изданий газеты за прошлые годы, и нашел бы в главном каталоге карточки «Миллгейт» и «Большие советники» с указанием номеров «Кроникл» и тех полос, где они упоминались. Затем просмотрел бы микрофильмы. По традиции место хранения микрофильмов именовалось моргом. И хотя потом на смену микрофильмам пришли электронные базы данных, Питтману, поглощенному мыслью о смерти, казалось, что он входит в морг, когда, усаживаясь за компьютер, он нажимал клавиши, открывавшие доступ к архивам.

Питтмана нисколько не удивила довольно скупая информация о Миллгейте, ведь он почти не появлялся на публике. С того времени, когда семь лет назад Питтман проводил свое расследование, появилось всего несколько крошечных сообщений. Миллгейт и остальные «Большие советники», уже не связанные напрямую с правительством, но все еще пользующиеся огромным влиянием, присутствуют на обеде в Белом доме в честь вручения Миллгейту «Медали Свободы» — высшей американской награды для гражданских лиц. Миллгейт сопровождает президента на борту «Эйр Форс-1» в Женеву на конференцию по проблемам мировой экономики. Миллгейт создает институт по изучению процессов реконструкции России в посткоммунистический период. Миллгейт выступает перед сенатским комитетом с речью в поддержку кандидата на пост верховного судьи — по странному совпадению сына одного из «Больших советников».

Зазвонил телефон.

Питтману сообщили, что при пожаре погибла женщина пятидесяти двух лет, незамужняя, бездетная, безработная. Не связанная с какими-либо обществами или организациями. Не имевшая никаких родственников, кроме брата, с которым беседовал Питтман. Все ясно. Траурное объявление в газете должно быть максимально кратким. Брат не пожелал, чтобы его имя упоминалось, опасаясь нашествия кредиторов погибшей сестры.

Бессмысленность земного существования этой женщины ввергла Питтмана в еще большую тоску. Закончив разговор, он в унынии покачал головой и покосился на циферблат часов. Без нескольких минут три. Мрачные тона, в которых Питтман видел все окружающее, стали еще темнее.

Опять зазвонил телефон.

На этот раз в трубке раздался голос Берта Форсита:

— Как дела с некрологом Миллгейта?

— Он что?..

— Пока в реанимации.

— Очень мало фактов. Сделаю к концу дня.

— Не жалуйся, что мало фактов, — сказал Берт. — Они есть. И мы оба это знаем. Материал должен быть весомым. Семь лет назад ты так легко не сдался бы. Копай глубже. В те времена, помню, ты сетовал, что никак не можешь повидаться с Миллгейтом. Что ж, сейчас его местонахождение известно. Я уже не говорю о родственниках и знакомых, которые сидят около него в больнице. Поговори с ними. Попробуй пробраться в палату и побеседовать с Миллгейтом.

11

Питтман довольно долго простоял на улице напротив серого здания больницы. День для середины апреля выдался достаточно теплым, но как только солнце скрылось за небоскребами, Питтман стал зябнуть и обхватил себя обеими руками за плечи.

В этой же больнице умер Джереми. Питтман сейчас находился на том самом углу, где частенько простаивал ночами после посещений Джереми, как раз напротив отделения неотложной помощи. С этого места виднелось окно его палаты на десятом этаже. Стоя во тьме, он молил Бога, чтобы Джереми не просыпался от приступов рвоты, вызванных химиотерапией.

Сквозь шум уличного движения прорвался звук сирены. «Скорая помощь» вынырнула из потока машин и быстро подкатила к входу в приемный покой. Выскочившие из машины санитары поспешно извлекли каталку с пациентом. Прохожие, не замедляя шага, с любопытством поглядывали на возникшую суету.

Питтман сглотнул слюну, покосился вверх, на окно, которое по-прежнему называл окном Джереми, и отвернулся. Джонатан Миллгейт находился в отделении реанимации для взрослых, на шестом этаже, через зал от детского отделения, где умер Джереми. Питтман покачал головой. У него не было сил войти в больницу, подняться на тот этаж, посмотреть на людей, ждущих вестей о тех, кто им дорог. Вряд ли ему удастся не поддаться их настроению, не вообразить, будто он один из них и ждет сообщений о состоянии Джереми.

Нет, это выше его сил.

И он решил отправиться домой. Но не на такси, а пешком, чтобы как-то убить время. Смеркалось. Он озяб и несколько раз останавливался, чтобы выпить — на это тоже требовалось время. Лифт, когда он поднимался к себе на третий этаж, страшно скрипел. Питтман вошел в квартиру, закрыл дверь и услышал сквозь тонкую стену доносившийся из соседней квартиры громкий хохот телевизионного шоу. Он тут же налил себе выпить. Убить время.

Питтман зажег в кухне свет, выдвинул ящик и вынул из него кольт. Сейчас восемь часов вечера, подумал он, за стеной как раз закончилось одно шоу и началось другое. Питтман не сводил с пистолета глаз, сфокусированных на поблескивающем синеватом металле; спусковой крючок и дульное отверстие, из которого вылетает пуля, казались неестественно большими, словно он смотрел на них сквозь увеличительное стекло.

Вдруг он услышал мужской голос с хорошо отработанными модуляциями, доносившийся из соседней квартиры. Этот голос принадлежал...

Телевизионному диктору, читающему новости? Нахмурившись, Питтман перевел взгляд с кольта на часы. После шуршания 10:03 превратилось в 10:04. Питтман еще больше нахмурился. Целиком поглощенный пистолетом, он не заметил, как пролетело время. Рука дрожала, когда он прятал оружие в ящик. Диктор за стеной что-то сказал о Джонатане Миллгейте.

12

— Давненько не видел тебя, Мэтт, — произнес крупный мужчина, с виду итальянец. Из-под бейсбольной шапочки клуба «Нью-Йорк Янкис» выбивались клочья седых волос. Свитер на мужчине был с эмблемой того же клуба. Он что-то помешивал половником в большой дымящейся кастрюле, судя по запаху, куриную лапшу.

В продолговатом зале ресторанчика вдоль одной стены стояли пластмассовые столики, вдоль другой тянулась стойка бара. После вечерней улицы свет люминесцентной лампы под потолком казался слишком ярким, и Питтман невольно зажмурился. Усаживаясь у стойки, Питтман кивнул единственному посетителю — негру, потягивающему кофе за одним из столиков.

— Долгонько тебя не было, — сказал повар. — Ты что, болел?

— Все твердят в один голос, что я плохо выгляжу. И тебе так кажется?

— А может, это ты с перепою. Все болтается на тебе, как на вешалке. Сколько сбавил? Фунтов десять? Пятнадцать? А мешки под глазами какие! Небось, не спишь по ночам.

Питтман ничего не ответил.

— Итак, с чего сегодня начнешь?

— С просьбы об услуге.

Повар продолжал помешивать суп и, по-видимому, не расслышал ответа.

— Я принес тебе кое-что на хранение. Возьмешь?

— Что именно? — Повар взглянул на коробку, лежавшую перед Питтманом, и спросил с облегчением: — Это?

Питтман кивнул. В картонной коробке, где когда-то хранилась бумага для принтера, теперь был спрятан полуавтоматический кольт и запас патронов. Питтман предусмотрительно натолкал в коробку обрывков газеты, чтобы пистолет лежал неподвижно и не стучал. Коробка была несколько раз обернута клейкой лентой.

— Убери подальше, — попросил Питтман. — Если хочешь, могу заплатить...

— Не надо, — ответил повар. — Что в ней? Почему не можешь держать ее дома? Надеюсь, ничего особенного?

— Ничего. Всего-навсего пистолет.

— Пистолет?

Питтман ухмыльнулся с таким видом, словно пошутил, и соврал:

— Здесь распечатка и компьютерные дискеты к книге, над которой я работал. Панически боюсь пожаров. Хотел попросить приятельницу, но мы только что вдрызг разругались. Пусть один экземпляр хранится вне дома.

— Книга? О чем, интересно?

— О самоубийствах. А теперь не нальешь ли мне немного супа?

Впервые за последние тридцать шесть часов Питтман решил поесть.

13

Питтман отдал пистолет повару, опасаясь, как бы не потерять контроль над собой раньше, чем «Кроникл» благополучно скончается. А он должен выполнить обещание, данное Берту Форситу. Он затратил столько усилий, чтобы прожить этот день, испытал такую пустоту и горечь! А ведь впереди еще восемь. Хватит ли мужества продержаться? Так что пусть лучше пистолет полежит в другом месте. Пока он сходит за ним, успеет взять себя в руки.

А сейчас он должен отвлечься. Так хочет Берт Форсит. Ему плевать на Джонатана Миллгейта. И на свою карьеру. И даже на «Кроникл». Но не на Берта Форсита. В память о Джереми Питтман считал себя обязанным выполнить обещание. Еще восемь дней.

И Питтман снова отправился в больницу. На сей раз на такси. Хотя все его существо восставало против этого. Он предпочел бы идти пешком, чтобы потратить как можно больше времени. Но в столь поздний час это было небезопасно. Какая злая ирония! Он, мечтающий о смерти как об избавлении, боится, что его убьют раньше времени.

Вернуться в больницу Питтмана побудило упоминание о Миллгейте в программе новостей. Может, Миллгейт умер и в этой связи дается краткая информация о его общественной деятельности? А у Питтмана еще не готов некролог для утреннего выпуска газеты. Он подвел Берта! Но потом Питтман понял, что речь шла не о смерти Миллгейта, а о том, что он по-прежнему в реанимации.

Вот-вот мог разразиться скандал, связанный с прошлой деятельностью Миллгейта. К немалому ужасу властей, пресса пронюхала о докладе специального прокурора Министерства юстиции. В его черновом наброске, не предназначенном для публикации, высказывалось предположение, что Миллгейт выступал как посредник в тайной операции, не получившей одобрения конгресса. Суть операции заключалась в попытке определенных сил воспользоваться ситуацией, сложившейся после распада Советского Союза, и закупить партию ядерного оружия.

Обвинения против Миллгейта не нашли фактического подтверждения. В докладе для внутреннего пользования содержалась всего-навсего оценка того, куда могло завести дальнейшее расследование. Безапелляционность диктора превращала предположение в установленный факт. Виновен, пока не докажет обратное. Уже второй раз за последние семь лет имя Джонатана Миллгейта связывали с крупным скандалом в области вооружений. Питтман понимал: если и сейчас он не сумеет провести расследование или, по крайней мере, не получит объяснений от людей Миллгейта, у Берта Форсита будут все основания упрекнуть его в нарушении обещания, данного газете, которой отпущено так мало времени. Ради Берта, точнее, ради того, что Берт сделал для Джереми, Питтман должен приложить максимум усилий.

14

Питтман стоял на улице напротив отделения неотложной помощи. Было уже за полночь. Мелкий дождь усиливал апрельский ночной холод. Он застегнул наглухо свой измятый плащ, ощущая в то же время, как проникает сырость сквозь подошвы ботинок. Изморось окружала легкой пеленой мерцающие уличные фонари и более яркие прожекторы над входом в неотложку. Окна некоторых палат едва светились, заставляя Питтмана с особой остротой ощущать собственное одиночество. Окно Джереми на десятом этаже было совсем темным, и, бросив на него взгляд, Питтман с мучительной тоской направился к больнице.

В этот час уличное движение замерло, а возле отделения неотложной помощи почти не было машин. Вдруг издалека донесся звук сирены. Дождь усилился, его капли поползли за воротник. За время болезни сына Питтман вдоль и поперек изучил больницу. Знал, где какое отделение, залы ожидания, пустовавшие по ночам, где стоят автоматы кофеварки, где можно купить сандвич, если кафетерий закрыт. Замирая от волнения, он провожал Джереми на сеансы химиотерапии через вестибюль главного входа. Болезнь сделала сына очень хрупким, и Питтман постоянно опасался, как бы кто-нибудь его не толкнул. Из-за болезни крови все раны и ушибы у Джереми заживали медленно. Питтмана бесило, когда люди в вестибюле удивленно пялились на облысевшего пятнадцатилетнего парнишку с ввалившимися щеками. На голом черепе Джереми видны были синеватые кровеносные сосуды, расположенные близко к поверхности кожи. Чтобы не травмировать мальчика, Питтман нашел другой путь — через небольшую дверь за углом слева от отделения неотложной помощи. Этим входом в основном пользовались ординаторы и медицинские сестры. Кроме того, Питтман обнаружил, что лифты там ходят быстрее, возможно, потому, что нагрузка меньше.

И сейчас, когда Питтман приближался к этому входу, воспоминания стали такими яркими, что, казалось, Джереми идет рядом. Недалеко от входа стояла машина «скорой помощи», принадлежавшая частной компании. Серая. Без эмблемы больницы. Сквозь щель между занавесками на заднем стекле Питтман увидел кислородный прибор и несколько мониторов для показателей жизненных функций. Человек в белом халате проверял медицинское оборудование.

Питтман обошел машину. Мотор работал на холостом ходу. Фары были погашены. Широкоплечий приземистый мужчина в темном костюме бросил окурок в лужу и насторожился, заметив Питтмана.

«Да, — подумал Питтман, — без сигареты на таком дожде долго не простоишь».

Кивнув человеку, который и не подумал ответить на приветствие, Питтман потянулся к ручке двери. Вдруг он заметил, что лампочка над входом погашена. Войдя в здание и поднявшись по четырем бетонным ступеням на лестничную площадку, Питтман увидел второго здоровяка в темном костюме, который подозрительно смотрел на Питтмана. При этом выражение лица у него было жестким. Он стоял, прислонившись к стене в самом начале лестницы, ведущей наверх.

Но Питтман не собирался подыматься наверх, а направился через площадку к залитому светом больничному коридору. В нос ему ударил хорошо знакомый едкий запах антисептиков, пищи и лекарств. Этот запах буквально въелся в стены, и Питтман каждый день его ощущал. Днем и ночью все этажи были заполнены им. Впитала его в себя и одежда Питтмана. И он до сих пор ощущал его дома, хотя после смерти Джереми уже прошла не одна неделя.

Все эти воспоминания ожили с такой отчетливостью, что Питтман заколебался. Неужели он снова должен пройти через это, чтобы не обидеть Берта? Впервые после смерти Джереми он переступил порог больницы. Покинув лифт, Питтман вошел прямо в коридор.

Только бы у него не возникло искушение подняться на десятый этаж, к палате Джереми, вместо того чтобы выйти на шестом, где сейчас находился Миллгейт и где в реанимации умер сын.

Неожиданно внимание его привлек звук за спиной. От стены рядом с дверью, в которую только что вошел Питтман, отделился мужчина с широкой выпуклой грудью, в слишком длинной для его роста ветровке. Направляясь к лифту, Питтман не мог заметить его в том месте, где он стоял.

— Чем могу помочь? — произнес он таким голосом, словно только что проглотил битое стекло. — Заблудились? Вам куда надо?

— Не заблудился. Скорее растерялся.

Агрессивный тон мужчины заставил Питтмана насторожиться. Инстинкт подсказывал, что правду говорить нельзя.

— На десятом этаже лежит мой сын. Мне разрешено оставаться около него по ночам. Но иногда я просто не могу заставить себя идти к нему.

— Хм. На десятом этаже, говорите? И что, серьезно болен?

— Рак.

— Да, действительно серьезно.

Человек говорил с таким явным безразличием, что Питтману стало не по себе. Он придумал на ходу вполне правдоподобную версию. И вид у него был прямо-таки невинный. Упаси Бог открыть настоящую причину своего появления в больнице типу, который неизвестно что прячет под ветровкой.

Звук шагов заставил Питтмана оглянуться. В помещении появился второй здоровяк — в плаще. Он стоял, прислонившись к стене, как раз напротив того места, где раньше находился человек в ветровке. На их одежде не было следов дождя. А дождь начался уже минут пятнадцать тому назад. Значит, они ждали по крайней мере четверть часа, подумал Питтман. С какой целью? Тут он вспомнил о человеке с сигаретой и втором, на лестнице, и еще больше напрягся.

— В таком случае вам лучше побыстрее подняться к вашему парню, — произнес тот, что в плаще.

— Вы правы, — ответил Питтман, нажимая на кнопку вызова и чувствуя, что нервы на пределе.

Неожиданно раздался звонок, и двери кабины раздвинулись.

— Я не могу взять на себя такую ответственность!

— Никто этого от вас и не требует. Теперь он мой пациент.

Кабина была переполнена. Двое санитаров поспешно вывезли из нее каталку, на которой лежал человек с кислородной маской на лице. От левой руки больного тянулась гибкая трубка к капельнице с физиологическим раствором. Капельницу держала медицинская сестра, семенящая вслед за каталкой. Худощавый молодой человек спорил с пожилым краснолицым мужчиной, со стетоскопом на шее и папкой в руках, в которой, видимо, была история болезни.

— Но риск слишком...

— Я же сказал, что всю ответственность беру на себя.

Молодой человек выскользнул из лифта, и в тот же самый момент Питтман почувствовал, как чьи-то руки обхватили его сзади за плечи и отшвырнули в сторону. Каталка, два санитара, медсестра и молодой человек пронеслись мимо него по направлению к лестничной клетке. Когда краснолицый бросился вслед, чтобы остановить их, на его пути встали двое верзил, находившихся в лифте.

— Проклятье! Сейчас же пропустите меня!

— Спокойно, док. Все в полном ажуре.

Питтман поморщился от боли в плечах. Через стеклянную дверь он увидел, как человек на площадке бросился к входным дверям и распахнул их. Санитары протолкнули каталку через дверной проем, приподняли и помчались вниз по ступеням, ведущим к выходным дверям. Все еще удерживаемый за плечи, Питтман повернул голову и заметил снаружи у дверей того, кто недавно курил сигарету.

Санитары с каталкой, медицинская сестра и напористый молодой человек исчезли в ночи. Мрачный коренастый мужчина, отпустив Питтмана, выскочил на лестничную клетку и оттуда через входную дверь на улицу.

Человека со стетоскопом била дрожь.

— Господи, я позвоню в полицию. Они не имеют...

Конца фразы Питтман не услышал. Его заглушил звук захлопывающихся дверей частной «скорой помощи», стоявшей у входа. Он выбежал наружу. И вглядываясь во тьму, увидел отъезжающую «скорую» и следующий за ней темный «олдсмобиль».

Питтман, не задерживаясь, выбежал под дождь. Наблюдая, как изо рта при дыхании вырывается пар, он шлепал по лужам в ту сторону, где на углу находилась неотложная помощь. Там было легче поймать такси. В этом Питтман убедился, еще когда навещал Джереми.

Такси вынырнуло из-за поворота, едва не сбив Питтмана.

— Не зевай, приятель!

Питтман поспешно влез в машину.

— Видите впереди частную «скорую»? — Он показал туда, где в квартале от них серый микроавтобус и «олдсмобиль» остановились у светофора. — В ней мой отец, его перевозят для лечения в другую больницу. Держитесь за ними.

— Что-то не так в этой больнице?

— Нет необходимого оборудования. Быстрее. Пожалуйста. — Питтман вручил водителю двадцать баксов, и такси рванулось вперед.

Питтман сидел на заднем сиденье, стирая со лба капли дождя и пытаясь восстановить дыхание.

«Что здесь, черт побери, происходит?» — подумал он.

Хотя лицо пациента на каталке было скрыто кислородной маской, Питтман успел заметить морщинистые, с коричневыми пятнами руки, такую же морщинистую тонкую шею и сухие, жидкие седые волосы. Старик. Сомнений нет. Для далеко идущих выводов этого, разумеется, маловато, но Питтман не мог отделаться от мысли, что на каталке был не кто иной, как Джонатан Миллгейт.

15

— Вы, кажется, сказали, что вашего папашу перевозят в другую больницу.

— Совершенно верно.

— Ну тогда, значит, не в Нью-Йорке. Потому что мы уже в Нью-Рошели. Вы разве не заметили?

Питтман прислушивался к равномерному постукиванию дворников по лобовому стеклу и шелесту шин на сыром асфальте. Он усиленно придумывал приемлемое объяснение.

— На «скорой помощи» есть радио. Возможно, они связались с больницей и выяснили, что там тоже нет необходимого оборудования.

— На Лонг-Айленде, где я живу, полно отличных лечебниц. Не понимаю, почему бы им не двинуть туда? А что с вашим стариком?

— Мотор барахлит.

— Да... У моего брата тоже. Тридцать лет курит. Сейчас с трудом ходит по комнате. Будем надеяться, что у вашего папаши хватит силенок, потому что «скорая», похоже, не собирается останавливаться и в Нью-Рошели. Господи, еще немного, и мы попадем в Коннектикут.

Яркий свет фар рассекал струи дождя.

— Пожалуй, сообщу диспетчеру, как обстоят дела. Мне очень жаль вашего отца, но давайте договоримся, приятель. Если мы доедем до Стэмфорда или до другого такого же Богом забытого места, мне ни за что не найти пассажира обратно в город. Так что платить будете за оба конца.

— Согласен.

— Каким образом?

Дождь громко барабанил по крыше.

— Простите, я не расслышал. Вы что-то спросили?

— Каким образом вы собираетесь мне платить? Наличные есть? По первой прикидке это не меньше сотни баксов.

— Не беспокойтесь, свое получите.

— Как же не беспокоиться? А вдруг у вас нет наличных? Постойте, похоже, они поворачивают.

У поворота на север на дорожном указателе значилось: «СКАРСДЕЙЛ/УАЙТ ПЛЕЙНС».

16

— Что за деревья там, справа?

— Похоже на парк, — сказал Питтман.

— Или на лес. Мы, приятель, черт знает куда заехали. Так я и знал. Где тут в этой глуши искать пассажира?

— Какая же это глушь? Видите, там, слева, дома. Это какое-то селение. И довольно крупное. Вон впереди указатель. Что там? Ага, «САКСОН ВУДЗ. ПАРК И ГОЛЬФ-КЛУБ». Я же сказал вам, что это не деревня.

— Что ж. Эти ребята на «скорой», видимо, привезли вашего папашу поиграть в гольф или... Постойте. Они притормаживают.

Такси тоже замедлило ход.

— "Скорая" сворачивает, — сказал Питтман. — Направо.

Они проехали вдоль высокой каменной ограды и ворот, закрывающих путь на въездную аллею. Когда хвостовые огни «скорой помощи» и «олдсмобиля» исчезли в темноте, створки металлических кованых ворот закрылись, приведенные в действие электроникой.

— Чудно, в наши времена больницы строят как особняки, — удивился водитель. — Что, черт побери, происходит, приятель?

— Понятия не имею.

— Как это?

— Честно. Сам ничего не понимаю. Отец серьезно болен. Я думал, что...

— Слушайте, а может быть, здесь наркотики?

Питтман в замешательстве ничего не ответил.

— Вы не слышали, о чем я спросил?

— Нет, наркотики здесь ни при чем. Вы же собственными глазами видели, «скорая» отъезжала от больницы.

— Это верно. Ну ладно, я не намерен кататься до утра вокруг Скарсдейла. Нутром чую, что где-то рядом. Путешествие окончено, приятель. Или вы возвращаетесь вместе со мной, или выметаетесь из машины. В любом случае платить за оба конца.

Водитель развернул машину в обратную сторону.

— О'кей. Я сойду там, где они свернули с дороги, — сказал Питтман.

Таксист выключил фары и остановил автомобиль в пятидесяти ярдах от ворот.

— Это на всякий случай, если вы не захотите сообщить, что следили за ними, — пояснил он.

— Я же говорю, здесь нет никаких наркотиков.

— О чем речь? Конечно. А теперь гоните сто пятнадцать баксов.

Питтман пошарил по карманам.

— Я уже дал вам двадцатку.

— Не мелочитесь! То были мои чаевые.

— Но у меня нет такой суммы.

— Как? Я же спрашивал, есть или...

— Кредитная карточка?

— Не пойдет! Машина не оборудована для расчетов по ней.

— В таком случае я расплачусь чеком.

— Побойся Бога, приятель. Не держи меня за идиота. Однажды я уже попался на чеке...

— Вам сказано, что наличных у меня нет. Я мог бы отдать вам часы, но они не стоят и пятнадцати долларов.

— Чек, — ворчал водитель, — что за работенка!

Питтман заполнил и передал таксисту чек. Тот, изучив напечатанный на нем адрес, заявил:

— Покажите водительские права.

Он переписал номер Питтмана с карточки социального страхования и бросил:

— Ну, если чек окажется фальшивым, приятель...

— Обещаю, не окажется.

— А если окажется, я заявлюсь к тебе и переломаю ноги!

— Постарайтесь обналичить его до следующей субботы.

— А что случится в следующую субботу?

— Меня не будет поблизости.

Питтман выбрался из машины и воздал хвалу небу за то, что дождь опять превратился в мелкую изморось. Такси исчезло в темноте. Лишь отъехав на значительное расстояние, водитель включил фары.

17

В наступившей тишине Питтман почувствовал себя совершенно одиноким. Он сунул руки в карманы плаща, чтобы хоть немного согреться, и двинулся вдоль дороги. Обочина была засыпана гравием, песчаное основание под ним размякло от дождя, поэтому каждый шаг Питтмана сопровождался едва слышным скрипом. Фонарей на дороге не было, ни единого. Питтман вглядывался в темноту, но видел лишь стену слева. Наконец тьма перестала быть непроницаемой, и Питтман понял, что добрался до металлических ворот.

Стараясь не касаться решетки, он попытался рассмотреть, что за ней. Где-то далеко за деревьями и кустарником мерцали огоньки. Похоже, там находился большой особняк.

«Что теперь? — размышлял он. — Два часа ночи. Моросит дождь. Он заехал Бог знает куда. Нечего было тащиться в больницу, следить за „скорой“, так же как и...»

Когда глаза привыкли к темноте, он, изучив ворота, покачал головой. Нет, ему не проникнуть за них. Более того, нет сомнений, что за кованой оградой находятся сенсоры. Еще до смерти Джереми и своего нервного срыва Питтман готовил серию статей для воскресного приложения к газете. Один из материалов был посвящен «Жучковому королю». Так Питтман окрестил эксперта по всякого рода приборам, обеспечивающим секретность. «Король» обнаруживал подслушивающие устройства, именуемые в просторечии «жучками», и, восхищенный энтузиазмом Питтмана, щедро поделился с ним информацией о своей профессии. Великолепная память журналиста до сих пор удерживала все детали. В особняке наверняка установлена система сигнализации, и она сработает, если попытаться перелезть через ограду или проникнуть за ворота. Тем более, что в кромешной тьме невозможно было рассмотреть эту систему.

Что же, черт побери, делать? Надо было вернуться на Манхэттен вместе с таксистом. Просто бессмысленно мокнуть здесь под дождем.

Внимание Питтмана привлек мелькнувший за решеткой ворот свет.

Два световых пятна. Фары. Они становились все ярче по мере приближения машины к воротам, и Питтман не сводил с нее глаз. Он хотел было отбежать к дороге и спрятаться за углом стены, но передумал и прижался спиной к стене у самых ворот.

Судя по звуку, мощный мотор был хорошо отрегулирован. Шины шуршали по мокрому бетону.

Раздался звонок, потом жужжание. Механизм, открывающий ворота, был приведен в действие при помощи дистанционного управления. Створки медленно открывались вовнутрь. Скрипели, катясь по бетонному покрытию, металлические ролики. Мотор заурчал громче, луч фар вырвался за ворота. Питтман опомниться не успел, как темный «олдсмобиль», сопровождавший «скорую», вынырнул из подъездной аллеи, проскочил в ворота, повернул налево и помчался в сторону города. Туда же, куда и такси.

Питтман с трудом поборол искушение смотреть вслед автомобилю, пока он не растворится в темноте, но звонок и последовавшее за ним жужжание заставили его нырнуть в уже закрывавшиеся ворота.

Металлическая створка задела плащ. Раздался щелчок, ворота закрылись, и ночь снова погрузилась в тишину.

18

Только сейчас Питтман обнаружил, что боится дышать, и ощутил приступ клаустрофобии, хотя впереди было обширное открытое пространство. Казалось, темнота душит его. Но холодный моросящий дождь вернул Питтмана к действительности, обострил все чувства. Он вздохнул и огляделся по сторонам: не подстерегает ли его в темноте опасность.

Разве он ожидал увидеть охрану?

Нет, но...

Может быть, собак?

Да.

Но ведь они не бежали вслед за автомобилем! Иначе он увидел бы их.

Впрочем, кто знает. Не исключено, что их обучили не бегать за машинами.

А что, собственно, плохого может произойти? Собаки загонят его в угол и будут лаять до тех пор, пока кто-нибудь не появится. Ну, вторгся он на территорию частного владения. Подумаешь, какое дело! Тем более для типа, который собирается свести счеты с жизнью не позднее чем через восемь дней.

А вдруг собаки специально натасканы на нападение?

Это же не засекреченное военное сооружение, а всего-навсего поместье в районе Скарсдейла. Что за черт! Он должен взять себя в руки. Паниковать из-за каких-то собак? Да пусть растерзают! Это не хуже, чем застрелиться. Даже из кольта крупного калибра!

Нет, хуже.

Ну и вкус у него.

Изрядно вымокнув и продрогнув, Питтман пошел вперед. Он хотел подобраться к дому, держась в тени деревьев, но подумал, что в этом нет нужды, ночь и изморось вполне надежное укрытие. Идя по темной аллее, он оказался рядом с особняком гораздо раньше, чем ожидал.

Остановившись в тени ели, Питтман изучил обстановку. Сложенный из кирпича особняк и в самом деле был большим. Крышу украшали многочисленные шпили и вычурные каминные трубы. Только на первом этаже светилось несколько окон, на втором почти все были темными. Немного левее Питтман увидел примыкающий к дому гараж на пять машин с солярием на крыше и выходившими на него двумя двустворчатыми застекленными дверями на втором этаже, за которыми было ярко освещенное помещение. Что там происходило, Питтману видно не было. Его внимание привлекла машина частной «скорой помощи» перед парадной дверью, с погашенными фарами, видимо, пустая.

«Что дальше?» — подумал Питтман.

Отвечая самому себе, пожал плечами: не все ли равно, если осталось всего восемь дней? В некотором смысле он чувствовал себя полностью независимым. В сущности, ему совершенно нечего терять. И сознание этого породило своего рода иммунитет к любой угрозе.

Питтман выступил из тени и стал подниматься по ведущему к дому склону, покрытому мокрой, скользкой травой, используя в качестве прикрытия кусты, фонтан, беседку, чтобы подобраться как можно ближе к освещенным окнам. Насквозь промокшие ботинки и носки холодили ноги, но Питтман, поглощенный изучением окон, совершенно не обращал внимания на этот дискомфорт. Занавеси были задернуты, что вынудило его перебежать через дорогу в том месте, где она шла параллельно дому. Чувствуя себя буквально голым в свете сияющих сквозь изморось дождя дуговых ламп, Питтман стрелой промчался к кустам под выходившими на фасад окнами.

Вода с веток капала за ворот плаща. Вновь оказавшись в тени, Питтман, пригнувшись, двинулся через проход в кустах к дому чуть левее парадной двери. Осторожно выпрямился, заглянул в окно сквозь щель в занавесках и увидел часть роскошно обставленной, отделанной дубовыми панелями гостиной. Похоже, в комнате никого не было. Питтман бесшумно передвинулся к другому окну, еще ближе к входной двери.

Занавеси не были задернуты. Он чуть-чуть выдвинулся, чтобы увидеть происходящее внутри, но тут же понял — перед ним та же гостиная, которую он только что видел. Только другая ее часть. Но почему занавеси на одном окне закрыты, а на другом нет? Он снова пригнулся и вспомнил машину «скорой помощи», припаркованную у входа. Видимо, кто-то с таким нетерпением ожидал ее прибытия, что выбежал из помещения навстречу, забыв о занавесях.

Интересно, куда направились эти люди? Детали, увиденные Питтманом в гостиной, приобретали теперь существенное значение. На резном столе черного дерева, перед камином, стояли чайные и кофейные чашки. О'кей. Значит, там был не один человек, а несколько. Но где же?..

Питтман бросил взгляд направо, в сторону широких каменных ступеней, ведущих к парадным дверям. Над их массивными створками сияла яркая лампа, в свете которой виднелась телевизионная камера, ориентированная на ступени и пространство перед ними. Если где-то и были другие камеры, то Питтман их не видел, но в любом случае не желал появляться перед этой.

Лучше всего, пожалуй, сделать двойной ход, повернуть налево, а не направо, и обогнуть особняк в противоположном направлении. Путь более длинный, но приведет его к окнам справа от входа и избавит от необходимости проходить по ступеням.

Питтман повернулся, пригнувшись, и, держась у стены, двинулся вдоль мокрых кустов, мимо двух окон, которые ему удалось проверить. На третьем окне драпри были плотно задернуты. Внимательно прислушавшись, он не уловил ни звука и, заключив, что комната пуста, двинулся дальше, огибая угол дома.

Мелкие капли дождя сверкали в свете дуговых ламп. Фонари были установлены на торцевых стенах особняка и под карнизом солярия над многоместным гаражом. Прижавшись к стене, Питтман проскользнул к тому месту, где дом переходил в гараж. Здесь не было окон, и Питтман позволил себе выпрямиться. Пройдя за угол и осмотревшись, он увидел, что все пять ворот вместительного стойбища машин закрыты.

Дальше за гаражом снова шла стена дома. Здесь ламп было меньше, но вполне достаточно, чтобы разглядеть большой закрытый плавательный бассейн с раздевалкой, темный распаханный цветник, кустарник и деревья, а справа, совсем рядом — деревянные ступени, ведущие на крышу гаража, в солярий.

Помещение за стеклянными дверями солярия по-прежнему было освещено. И Питтман, чтобы снова не возвращаться, решил обследовать все сейчас и стал подниматься по деревянным ступеням.

19

В солярии было темно, и Питтману стало не по себе. Почему все здание залито светом, а здесь не видно ни зга? — недоумевал он.

Впрочем, за дверями со стеклами свет горел. Сквозь ажурную тяжелую металлическую мебель, которую в более теплое время использовали для коктейлей и ленчей, Питтман мог видеть стойку бара вдоль левой стены и огромный телевизионный экран, встроенный в противоположную стену.

В данный момент помещение использовалось вовсе не для развлечений. Кожаная мебель была сдвинута к телевизору, и центр комнаты занимала кровать с сетками безопасности по обеим сторонам. За изголовьем на длинном столе стояли электронные приборы, на которые он достаточно насмотрелся за ту неделю, когда навещал Джереми в реанимации. Мониторы показывали работу сердца, кровяное давление, частоту дыхания и содержание кислорода в крови. Два насоса контролировали скорость поступления жидкости из капельниц, укрепленных на высокой У-образной стойке, в левую и правую руки изможденного старика, лежавшего под простыней на кровати. Два санитара, которых Питтман видел в больнице, отлаживали мониторы. Медсестра следила, чтобы в трубке, подающей кислород к носу больного, не было пережимов.

Кислородную маску со старика сняли, и она лежала на одном из мониторов. Питтман почти не сомневался, что догадка его верна. Уж очень сильно старик смахивал на Джонатана Миллгейта.

Энергичный молодой человек, организовавший транспортировку старца из больницы, выслушивал стетоскопом больного. Мрачные типы, судя по всему, телохранители, топтались в дальнем левом углу.

В просторной комнате находились еще какие-то люди, которых в больнице Питтман не видел. Все знакомые лица. Питтман не раз встречал их на старых фотографиях и в телевизионной хронике, посвященной войне во Вьетнаме. Четверо мужчин, весьма презентабельных, в темных, сшитых на заказ тройках, давно вышедших из моды. Постаревшие, но все еще не утратившие своего прежнего облика.

Трое из четверых носили очки, один был с седыми усами, двое начисто облысели, а у остальных на голом черепе торчали редкие седые волосы. Лица у них были жесткие, изрезанные морщинами, на тонких шеях кожа висела складками. С суровым видом они стояли в ряд, словно на сцене перед рампой или на дипломатическом рауте, встречая гостей. Здесь собрались, если перечислить все их титулы и посты, посол в СССР, постоянный представитель в ООН, посол в Великобритании, посол в Саудовской Аравии, посол в Западной Германии, представитель в НАТО, государственный секретарь, министр обороны и советник по национальной безопасности. Естественно, все эти должности они занимали в разное время, и в разное время каждый из них входил в Совет национальной безопасности. Этих людей никогда не избирали в органы представительной власти, но по своему влиянию они уступали только лицам, занимающим самые высокие посты в государстве. Итак, здесь находились Юстас Гэбл, Энтони Ллойд, Виктор Стэндиш и Уинстон Слоан, легендарные дипломаты, с которыми считались президенты США от Трумэна до Клинтона, как республиканцы, так и демократы. За проницательность и ум их прозвали «Большие советники». Теперь можно было не сомневаться, что старец на кровати не кто иной, как пятый из «Больших советников» — Джонатан Миллгейт.

20

Энергичный молодой человек что-то сказал. Медсестра ответила. Потом заговорили санитары. Но с того места, где стоял Питтман, ничего не было слышно. Тип со стетоскопом повернулся к «Большим советникам» и, видимо, принялся им что-то объяснять. Уинстон Слоан, с седыми усами на изможденном лице, устало кивал. Юстас Гэбл, тоже худой и очень морщинистый, о чем-то спросил. Энтони Ллойд нетерпеливо постукивал по полу тростью. Их бледность не могла погасить горевший в глазах молодой огонь. Что-то сказав, Юстас Гэбл первым направился к выходу. За ним остальные, с торжественным, важным видом.

Медсестра потянула за шнур. Занавеси задвигались было, но вскоре остановились. Женщина дернула сильнее, но там, видимо, что-то заело. Питтман со все возрастающим недоумением изучал комнату. Четверо телохранителей ушли вслед за советниками, так же как и санитары с машины «скорой помощи». С больным остались лишь молодой человек со стетоскопом да медицинская сестра. Она притушила свет в комнате, и Питтман понял, почему с солярия сняли дуговые лампы: чтобы свет снаружи не попадал в помещение. Красные огоньки мониторов светились почти так же, как горящие вполнакала лампы. Сумрак, видимо, должен был обеспечить покой больного. И это было единственное, что Питтман сумел понять. Скорчившись в темноте за металлической летней мебелью, он смахивал капли со лба, дрожал от холода и размышлял, как поступить дальше.

Итак, подозрения его подтвердились. Из больницы вывезли Джонатана Миллгейта. Он знает, куда. Не знает лишь, почему. И в данный момент ничего не может сделать. Пора двигать отсюда. Иначе можно схватить пневмонию.

Питтман горько усмехнулся. Накануне он едва не прикончил себя, а сейчас испугался воспаления легких. И правильно. Пока не время. Впереди еще восемь дней.

И умрет он вовсе не от пневмонии.

Он увидел, как тип со стетоскопом вышел из полутемной комнаты. Медсестра проверила показания мониторов и состояние трубки, по которой подавался кислород. Питтман направился было к ступеням, но тут услышал какой-то звук и замер.

21

Это была смесь жужжания и постукивания, источник находился где-то внизу, совсем близко.

Питтман почувствовал, как под подошвами насквозь промокших ботинок завибрировал пол солярия.

Одни из ворот гаража начали открываться. Сердце Питтмана учащенно забилось. Он еще ниже пригнулся, так, чтобы его силуэт не был заметен на фоне крыши, но сам он мог видеть и ворота, и пробивавшийся из гаража свет, который падал на темную лужу с рябью от попадающих в нее капель. Жужжание стихло, ворота остановились.

В напряженной тишине, нарушаемой лишь шелестом дождя, Питтман вдруг уловил стук шагов по бетону, скрип открываемых дверей машины и голоса.

— ...Священник, — взволнованно произнес дребезжащий старческий голос.

— Не беспокойтесь, — ответил второй голос, тоже старческий. — Я же сказал, что священник не появлялся.

— И все же...

— Обо всем позаботились, — настойчиво произнес второй голос, напомнив Питтману шорох мертвой осенней листвы. — Все в порядке. Обеспечена полная безопасность.

— Но репортеры...

— Им неизвестно местонахождение Джонатана. Все под контролем. Самое лучшее нам сейчас расстаться и вести себя как ни в чем не бывало.

Питтман прислушивался, пока старцы садились в автомобиль. Но вот хлопнули дверцы, заработал двигатель.

Вспыхнули фары. Темный лимузин вырвался из гаража и устремился мимо кустов и деревьев по неосвещенной аллее к главным воротам.

Полусогнутые ноги Питтмана свело судорогой. Он начал было приподниматься, но тут же присел, услыхав новые голоса.

— Такси, — произнес еще один старческий голос.

— Если вы правы и за нами следили... — Голос был скрипучий и какой-то безжизненный.

Конец фразы заглушило громкое жужжание механизма, открывающего следующие ворота гаража. В пропитанной влагой ночи возник еще один источник света.

Когда створки ворот замерли, Питтман напряг слух в надежде услышать еще что-нибудь.

— ...Совпадение. Запоздалый пассажир из Манхэттена.

— Но почему в такси?

— Возможно, поезда так поздно не ходят. Да и мало ли почему? Не стоит волноваться пока не узнаем все точно.

— Но мы видели свет фар у ворот, когда подъезжали к дому.

— Вы же знаете, я велел Харольду все выяснить. Если речь идет о том же самом такси, то оно ушло всего на минуту раньше Харольда. Более того, если машина из Манхэттена, она наверняка окажется единственной в округе. Место приписки автомобиля указано на дверце. Уверен, Харольд перехватит его до того, как он свернет на скоростное шоссе.

— Надеюсь, вы будете держать меня в курсе дела?

— Бесспорно. Успокойтесь. Видите, как у вас дрожат руки. Спокойствие, мой друг. Не следует волноваться.

— Я не могу позволить себе так много потерять.

— Как и все мы.

— Спокойной ночи, Юстас.

— Спокойной ночи, Энтони.

В голосах стариков, несмотря на беспокойство звучала взаимная симпатия.

Хлопнули, закрываясь, дверцы машины. Взревел мотор. Еще один темный лимузин выскользнул из гаража и двинулся по неосвещенной аллее.

22

Скорчившись в темном солярии, Питтман следил за исчезающими хвостовыми огнями лимузина, слушая, как в тишине растворяется шум мотора. Ворота гаража закрылись, и вокруг снова воцарилась тьма. Она как будто стала еще гуще.

Питтман медленно выпрямился. Ноги так затекли, что казались неподвижными. Постепенно икры стало покалывать словно иголками, восстанавливалась циркуляция крови. Питтман обернулся на стеклянные двери, чтобы бросить последний взгляд на распростертого на постели, беспомощного Джонатана Миллгейта, окруженного мониторами и опутанного трубками.

И тут сердце Питтмана учащенно забилось.

Стекла дверей, казалось, увеличивали то, что он увидел через неплотно задернутые занавеси. Но чувства безысходности и отчаяния словно отдаляли открывшуюся ему картину. Медсестра вышла из комнаты, затворив за собой дверь. Однако Миллгейт не спал, как она, очевидно, полагала. Совсем напротив, он пытался подняться с возбужденным, искаженным гримасой лицом. Трубки, по которым подавался кислород, отошли от ноздрей больного, те же, которые вели к капельницам, сорвались с игл, введенных в вены. Старик судорожно хватался за защитную сетку кровати, тщетно стараясь приподняться. Его лицо налилось кровью, грудь высоко вздымалась. Неожиданно он снова рухнул на подушку, хватая воздух открытым ртом.

Питтману казалось, что даже через стеклянную дверь он слышит, как несчастный отчаянно пытается вдохнуть хоть глоток кислорода. Питтман невольно шагнул ближе к стеклянной двери. Почему же медсестра не спешит к больному? Разве не сработал сигнальный звонок?

Питтман находился у самой двери и был уверен, что услышал бы сигнал даже сквозь преграду. Неужели отключен звук? Что за нелепость! А что там на экране монитора? За долгие дни наблюдений в палате Джереми Питтман научился разбираться в сигналах. Доктора ему все объяснили. Частота пульса Миллгейта значительно превосходила норму. Вместо 70 — 80 150 ударов в минуту. К тому же аритмия.

Еще немного, и ситуация станет критической. Лицо Миллгейта побагровело, дыхание все учащалось. Старик старался сбросить одеяло, словно оно давило на него непомерной тяжестью.

«Ему не хватает воздуха, — подумал Питтман. — Кислород. Если он не начнет вновь поступать в легкие, Миллгейта хватит второй инфаркт. Этот сукин сын, похоже, собирается отдать концы».

Питтман почувствовал непреодолимое желание повернуться и скатиться вниз по ступеням, домчаться до стены, перевалить через нее и бежать, бежать, не останавливаясь.

«Господи, и зачем только я притащился сюда».

Он уже хотел двинуться к ступеням, однако ноги не повиновались ему, словно приросли к полу.

«Иди же, черт побери. Вали скорее отсюда», — твердил он себе.

Но вместо этого оглянулся.

Миллгейт явно агонизировал. Частота пульса достигла 160. Монитор кровяного давления высвечивал красным: 170/125. При норме — 120/80. Высокое давление опасно для любого, не говоря уже о восьмидесятилетнем старце, перенесшем инфаркт и пару часов назад вывезенном из реанимации.

Хватаясь скрюченными пальцами за грудь и широко открыв рот, Миллгейт повернул голову в сторону дверей, ведущих в солярий. Его полные боли глаза были устремлены на их застекленную часть. Питтман знал, что Миллгейт не мог видеть его в темноте. Тусклый свет комнаты, несомненно, отражался в стекле, делая невидимой ночь снаружи. Но в то же время Питтману казалось, что посылающий сигнал страдания взгляд был обращен на него.

«Не смотри на меня так! Не жди! Я ничего не могу сделать!»

Он вновь повернулся, собираясь бежать.

23

Но вместо этого, к немалому своему удивлению, извлек из кармана брюк ключи и висевший на том же кольце нож со множеством лезвий и инструментов — точь-в-точь швейцарский, армейский — и вытащил из рукоятки две тонкие металлические спицы. Через восемь дней он сведет счеты с жизнью, но сейчас у него на глазах агонизирует человек и он не может оставаться в стороне, а тем более трусливо бежать под предлогом собственного бессилия. Еще немного и Миллгейту конец, если не возобновить подачу кислорода и не соединить иглы, торчащие из вен, с укрепленными на стойке капельницами.

Не исключено, что он и так и так умрет, но, Бог свидетель, не из-за равнодушия его, Питтмана. Он не возьмет этот грех на душу.

Тут Питтман вспомнил о кольте. А что, собственно, он теряет?

Он подошел к дверям и после короткого колебания воткнул спицы в отверстие замка. Нож с набором инструментов ему подарил заслуженный взломщик, о котором Питтман в свое время написал статью. Приговоренного к десяти годам тюрьмы взломщика помиловали, но при условии, что он выступит по телевидению и просветит публику — расскажет владельцам домов и квартир, как надежно защититься от взлома. У Шона, так звали взломщика, изящного и тонкого, как жокей, были ясные озорные глаза эльфа и проникновенный голос диктора, рекламирующего мыло «Ирландская весна». Все три телевизионные передачи прошли с грандиозным успехом, и Шон прославился на весь Нью-Йорк. Но потом снова попал за решетку. Питтман брал у Шона интервью, когда тот находился в зените славы, но журналиста не оставляла мысль, что герой его очерка все равно кончит тюрьмой. Шон рассказал ему в мельчайших подробностях о множестве способов проникновения в чужое жилище. В конце беседы, длившейся два часа, Шон О'Рейли преподнес Питтману нож с набором инструментов.

— Я дарю его вам, потому что вы способны оценить искусство кражи со взломом. В его рукоятке помимо миниатюрных плоскогубцев, отверток и кусачек имеются еще две спицы, предназначенные для открывания замков, что особенно ценно.

Шон, веселясь, обучил Питтмана орудовать своим подарком. Питтман оказался способным учеником.

С помощью спиц можно было открыть любой, самый надежный замок. Одной спицей следовало освободить защелки в цилиндре, объяснял Шон, вторая использовалась в качестве рычага, чтобы усилить давление. Немного тренировки, и все в порядке. Вскоре Питтман уже мог вскрыть замок за пятнадцать секунд.

Итак, он вытащил одну спицу и просунул вторую чуть глубже, поскольку первая защелка уже была освобождена. При этом новоявленный взломщик то и дело поглядывал на Миллгейта.

Питтман старался действовать с максимальной быстротой. А вдруг, когда дверь откроется, сработает сигнализация? Однако опасения его исчезли, когда он заметил на одной из стен панель включения системы охраны. «Жучковый король» рассказал Питтману, что по просьбе владельцев больших домов фирмы устанавливают контрольные панели в разных концах здания. Панели включали и выключали сигнал тревоги, поэтому имело смысл разместить их не только у парадной двери, но и рядом с остальными выходами.

В данном же случае фирма выбрала для панели не самое удачное место. Она сразу бросалась в глаза, и это облегчало задачу тому, кто попытался бы проникнуть в помещение через застекленные двери солярия. Освободив вторую защелку, Питтман увидел панель и светящиеся на маленьком экране слова: «ГОТОВА К ВКЛЮЧЕНИЮ». Видимо, из-за множества посетителей в доме система тревоги сегодня еще не была задействована.

Питтман почувствовал, как освободилась последняя защелка. Надавил на вторую спицу, повернул цилиндр, открыл замок и распахнул дверь.

На противоположной стене двери были закрыты. Никто не мог слышать, как Питтман вошел в полутемную комнату. Миллгейт буквально на глазах терял силы и почти не дышал. Питтман приблизился к умирающему и закрепил у его ноздрей кислородные трубки.

Произошло настоящее чудо. Через какие-то секунды кровь отлила от лица Миллгейта. Возбуждение спало. Еще несколько мгновений, и старик задышал ровнее. Питтман поднял трубки, которые Миллгейт непроизвольно сдернул с игл, введенных в вены, и когда стал натягивать их на основания игл, почувствовал, что жидкость капает на пол. Интересно, как это объяснит медсестра, когда вернется? Тут он заметил, что с плаща на пол натекло, и остались следы от ног.

Надо валить отсюда.

Монитор показал, что артериальное давление, частота дыхания и работа сердца относительно нормализовались. «Старик еще протянет», — с облегчением подумал Питтман и повернулся, чтобы уйти.

Но в этот момент старческая рука, словно клешня, впилась в его запястье, заставив вздрогнуть. Питтман в тревоге обернулся и увидел устремленный на него, полный муки взгляд.

Изумленный таким оборотом дела, Питтман попытался высвободиться, разгибая пальцы старика.

«Боже! А вдруг он завопит...»

— Данкан, — с усилием произнес Миллгейт едва слышным прерывистым, похожим на шорох скомканного целлофана голосом.

«Он бредит».

— Данкан... — В голосе старика звучала мольба.

«Он принимает меня за кого-то другого. Я слишком долго здесь торчу. Надо сматываться».

— Данкан... — Голос старика стал тверже. Теперь он напоминал скрип песка на дне высохшей лужи. — Снег...

Питтман наконец высвободил руку.

— Гроллье... — Дыхательные пути больного были залиты мокротой, и голос его напоминал бульканье воды.

«К дьяволу!» — подумал Питтман и повернулся к выходу.

Неожиданно его залил поток света. Отворилась вторая дверь, и на фоне ярко освещенного зала возник силуэт медицинской сестры. На секунду женщина замерла, словно парализованная. Затем уронила поднос. Чайник и чашка разлетелись осколками по полу. Медсестра завизжала.

Питтман бросился бежать.

24

За короткое время, проведенное в комнате, Питтман успел согреться, и когда выскочил за дверь, мгновенно озяб и его стала бить дрожь. Он зашлепал было по лужам мимо металлической мебели к лестнице, ведущей вниз, но тут его ослепил яркий свет дуговых ламп, вспыхнувших под карнизом крыши. Медсестра или охрана включили освещение. В здании позади него слышались громкие голоса.

Питтман ускорил бег и чуть было не упал, скользя по ступеням. Он ухватился за влажные перила и поморщился от боли — что-то вонзилось в ладонь. Очнувшись внизу, хотел побежать туда, откуда пришел, к аллее, ведущей к воротам. Но тут до него донеслись крики, и он помчался в глубину территории, чтобы на него не упал свет дуговых ламп, вспыхнувших над бассейном и цветником, оттуда тоже доносились крики.

Поняв, что фронт и тыл перекрыты, Питтман кинулся в сторону от дома через бетонированную площадку у гаража, через размякшую от дождя лужайку, туда, где темнел ряд елей. По ступеням солярия застучали башмаки.

— Стой!

— Стреляй в него!

Питтман достиг елей. Колючие ветви хлестнули по лицу, да так сильно, что Питтман не мог понять, то ли дождь течет по щекам, то ли кровь, и на всякий случай пригнулся, чтобы снова не наскочить на ветки.

— Где он?..

— Там! Кажется, там!

Позади Питтмана треснул сук, кто-то упал.

— Нос! Я сломал нос!

— Слышу!

— Там, в кустах!

— Стреляй же в этого сукиного сына!

— Прикончи его! Если они узнают, что мы кого-то прошляпили...

Треснул еще один сук. Преследователи продирались между деревьями. Питтман вовремя остановился. Перед ним выросла каменная стена. Еще мгновение, и он врезался бы в нее на бегу. Тяжело дыша, он огляделся.

Что делать дальше? — мысль лихорадочно работала. Вряд ли удастся добраться до ворот. Он не может идти вдоль стены, это ясно. Они будут прислушиваться к каждому звуку. Загонят его в угол. Может, вернуться? Нет! С минуты на минуту появится полиция. Территория ярко освещена, его сразу заметят. Как же быть?..

И Питтман решил залезть на ель. Преследователи уже совсем близко. Он ухватился за сук, забросив одну ногу на ветку, и подтянулся. Кора царапала руки. В нос бил запах смолы. Он карабкался все быстрее и быстрее.

— Он где-то здесь. Я слышу!

Питтман нащупал толстый сук, повис на нем и, перебирая руками, стал дюйм за дюймом продвигаться к стене. Кора ранила руки, но он не обращал внимания.

— Он здесь, рядом!

— Где?

Еловые иголки роняли капли дождя на Питтмана. А с ветки, на которой он висел, вниз низвергался небольшой водопад.

— Вон там!

— На дереве!

Питтман коснулся ногами стены, стал на гребень и отпустил ветку. Слава Богу, на стене не оказалось ни колючей проволоки, ни вмонтированного битого стекла.

Грянул выстрел, вспышка ослепила его. При втором выстреле Питтман с перепугу, чисто инстинктивно соскользнул по ту сторону стены и повис, зацепившись за гребень. Сердце бешено колотилось. Плащ цеплялся за шероховатости стены. А что там, внизу? Питтман не имел ни малейшего представления, но слышал, что один из преследователей пытается взобраться на дерево.

— Бегу к воротам! — закричал второй.

Питтман отпустил руки и полетел вниз. Внутри у него все оборвалось.

25

Приземлился он гораздо быстрее, чем ожидал. Трава внизу была мокрой от дождя. В момент приземления Питтман резко выдохнул, чуть согнул колени, прижал локти, упал и перекатился, стараясь смягчить удар. Это обычный прием парашютистов, у одного из них Питтману как-то довелось взять интервью. Необходимо сжаться, напрячься и перекатиться.

Питтман молил Бога о том, чтобы этот способ сработал. Если он повредит лодыжку или еще что-нибудь, ему крышка, с минуты на минуту преследователи могут оказаться по эту сторону стены. Тогда единственный выход — спрятаться. Но где? Ведь тут совершенно открытое пространство. Так, по крайней мере, ему показалось, когда он повис над стеной. К счастью можно было спастись и другим способом. Используя силу инерции, Питтман вскочил на ноги.

Ладони горели, суставы нестерпимо ныли, но все эти мелочи не имели сейчас никакого значения. Главное, ноги не подвели, он твердо стоял на земле. Ничего не повредил, ничего не сломал.

Из-за стены доносились ругательства, проклятья, треск веток. Один из охранников все еще карабкался к гребню стены.

Питтман набрал в грудь побольше воздуха и рванул вперед. Темному пространству казалось, не будет конца. Здесь не росли ни кусты, ни деревья. Не то что на территории особняка.

Куда же это его занесло, черт побери?

Что за поле тут? Или это кладбище? Но надгробий Питтман почему-то не видел. Потом сквозь изморось заметил впереди что-то белое и побежал в том направлении. Неожиданно поле кончилось, и он покатился вниз по крутому склону.

Питтман лежал на спине, защищенный от ветра краем склона. Смахнув с лица капли и налипший песок, он поднялся на ноги.

Оказывается, это белый песок. Но откуда он взялся?

И тут его осенило. Господи, да это же поле для игры в гольф! Он вспомнил указатель: «САКСОН ВУДЗ. ПАРК И ГОЛЬФ-КЛУБ», мимо которого проезжал.

Если начнут стрелять, укрыться тут негде.

Пространство совершенно открытое. Так что надо мотать.

Он огляделся, чтобы сориентироваться и ненароком не побежать назад к стене, и вдруг увидел слева от себя пятна света. Похожие на призраки огоньки чудесным образом возникли прямо из стены. Он слышал, как один из преследователей что-то говорил о воротах. Теперь из них вышли охранники. Поначалу журналист решил, что они вооружились фонарями в сторожке рядом с выходом. Но что-то в движении световых пятен показалось ему странным.

И страх от сознания, что он попал на поле для гольфа, превратился в ужас. До него донесся шум моторов. Фонари располагались парами, как фары, но Питтман знал, что преследователи не могут воспользоваться автомобилями. Они слишком тяжелы для этой почвы, начнут буксовать на мокрой траве и застрянут. Кроме того, моторы работали едва слышно и звук был слишком высок.

Боже, они, кажется, использовали электрокары? Владельцы особняка имеют выход прямо на поле. Фар на электрокарах нет, и преследователи вооружены мощными переносными фонарями.

Лучи света методично ощупывали различные сектора поля. До Питтмана доносились громкие крики. Он выбрался из песчаной ловушки и помчался в мокрую тьму подальше от надвигающихся огней.

26

До того, как врачи обнаружили у Джереми рак, Питтман увлекался бегом. Он тренировался минимум по часу в будни и несколько часов по уик-эндам, обычно используя дорожку вдоль реки в Верхнем Ист-Сайде. В то время они с Эллен и Джереми жили на Семидесятой восточной улице. Бег был частью его образа жизни, так же, как регулярный взнос пяти процентов заработка на накопительный счет или отправка Джереми на летние курсы, несмотря на то, что школьные оценки сына были превосходны и дополнительных занятий вовсе не требовалось. Гарантии. Забота о будущем. Это ключ ко всему. В этом секрет успеха. Однажды Питтман ухитрился, поощряемый восторженными воплями сына и одобрительной улыбкой жены, прийти к финишу Нью-Йоркского марафона в основной группе бегунов.

Затем Джереми заболел.

Джереми умер.

Питтман и Эллен начали ссориться.

Эллен ушла.

Эллен вышла замуж вторично.

Питтман запил.

У Питтмана произошел нервный срыв.

Он не бегал уже больше года. Он вообще ничем не нагружал сердце, если, конечно, не считать тахикардии на нервной почве. Но сейчас, когда выброс адреналина подхлестнул его, мышцы вспомнили ритм движения. Конечно, они не обладали той силой, которая достигается тренировкой. Он был далек от своей лучшей формы, но технические навыки сохранились — ритм, длина шага, перекат с пятки на носок. Дыхания не хватало, мышцы не слушались, но он продолжал бежать, стараясь не замечать сильнейшую пульсацию в сосудах и боль в животе. Далеко позади метались огни, гудели моторы, кричали люди.

Питтман тоже готов был кричать, проклиная себя за то, что бросил тренировки и потерял форму. За то, что оказался таким безрассудным и влип в историю, да еще в какую.

О чем, дьявол его побери, он думал, когда бросился вслед за машиной «скорой помощи»? Ведь Берт все равно ничего не узнает.

Но главное, что сам он знает. Потому что обещал Берту сделать все, что в его силах.

Еще восемь дней.

Но зачем надо было вламываться в дом? Нормальный журналист никогда не позволил бы себе ничего подобного.

Значит, он должен был дать старику умереть?

Пока одеревеневшие ноги старались изо всех сил выполнить свою работу и сделать из Питтмана первоклассного бегуна, он, потратив на это считанные секунды, оглянулся на преследователей.

Смахнул влагу с век и увидел, что электрокары ускорили движение и огни приближаются.

Правда, не все, а лишь некоторые. Из пяти электрокаров только два находились довольно близко от него. Остальные разошлись в разные стороны, следуя, очевидно, по периметру площадки. Один — направо, второй — налево, третий, как понял Питтман, торопился по диагонали к самой дальней точке поля.

Хотят окружить. И как только они ухитрились вычислить его в темноте?

Капли дождя, попадая за воротник, холодили шею. И вдруг он понял, почему его засекли. От ужаса волосы встали дыбом.

Плащ.

Он был цвета песка, как то пятно, которое Питтман увидел. Плащ выдал его.

Сбиваясь с ритма, но продолжая бежать, Питтман с трудом развязал пояс. И принялся за пуговицы. Одну вырвал с мясом, дернув за борт плаща. Высвободил из рукавов поочередно обе руки и почувствовал, как пиджак начинает впитывать влагу. Что делать с плащом? Выбросить? Или намотать на куст для приманки врага? По дороге как раз попался кустарник. Но это не отвлечет преследователей надолго, а плащ может пригодиться.

Заросли редких кустов не могли служить надежным укрытием, и Питтман, царапая руки, продирался сквозь них, чтобы продолжить бег по игровому полю.

Оглянувшись, он увидел огни. Шум моторов становился все громче. Питтман скатал плащ, сунул под пиджак и напрягшись побежал так быстро, как только мог, с облегчением думая о том, что его темно-синий костюм растворится в окружающей темноте.

Если, конечно, на него не упадет луч света. Но что это?

Поле впереди вдруг приобрело сероватый оттенок, и вскоре Питтман понял, что добежал до пруда. Придется обогнуть его, а на это уйдет время. Но выбора не было. Тяжело дыша, Питтман рванулся налево. И, поскользнувшись на мокрой траве, едва не скатился в ледяную воду. Лишь чудом ему удалось удержаться на самом краю.

Питтман поднялся, придерживая под полой пиджака плащ, оглянулся и увидел, как луч света пробил тьму над склоном у того места, где он скатился вниз. Двигатель шумел уже совсем рядом. Стараясь не потерять равновесия, Питтман вновь побежал.

Двигаясь вдоль края воды, он добрался до противоположного берега и выполз на склон. Когда Питтман переваливал через гребень, до него донеслись злобные крики. У правого уха что-то прожужжало. Как шершень. Но он знал, что это не шершень, а пуля. Снова пролетел «шершень». Выстрелов слышно не было. Видимо, срабатывали глушители.

Питтман старался как можно скорее выбраться из зоны огня и стал спускаться по склону. Сквозь пелену дождя он увидел справа от себя свет. Потом слева. Ноги подкашивались, легкие взывали о помощи.

Неужели он не продержится еще хоть немного?

Силы были на исходе.

Нельзя останавливаться.

Трава неожиданно кончилась, но Питтман слишком поздно заметил впереди светлый участок поля. Ноги куда-то провалились, и он рухнул вниз, оказавшись в еще одной песчаной ловушке. Сила удара бросила его на колени, но он тут же поднялся, ощущая тяжесть налипшего на брюки песка.

Световой луч, приближаясь, прыгал. Питтман пересек ловушку, утопая в набухшем мокром песке, оставляя глубокие следы. Господи, теперь они и без плаща найдут его, по следам.

Следы. По спине Питтмана пополз холодок, когда он понял, что это, возможно, единственный шанс на спасение. Выбравшись на траву, Питтман помчался обрати к тому самому месту, где рухнул вниз, провалившись в песок, и вытащил из-под полы плащ.

Двигатель работал совсем близко. Луч света прыгал над самой головой. Питтман добрался до места, где кончалась трава. Стараясь не оставлять следов, пополз вниз и лег на слегка нависающий над поверхностью песка уступ. Развернул плащ, укрылся им с головой. И поджал под себя ноги, чтобы их не было видно. Теперь оставалось лишь успокоить дыхание.

«Пожалуйста, — молил он. — Ну, пожалуйста».

Он слышал, как стучат капли дождя по плащу. Как шумит двигатель. Ближе, еще ближе. Вдруг шум стал стихать. Электрокары остановились.

Пар от дыхания конденсировался под плащом, и под носом и на подбородке образовались капли.

Он весь дрожал от сырости и холода, несмотря на невероятные усилия не выдать себя ни единым движением.

И не только от сырости и холода. Он боялся пули.

Но разве не этого он хотел? Ведь, застрелив его, они окажут ему услугу.

Нет, они не должны обнаружить его. Он сам хочет реализовать свою идею.

Он молил Бога: пусть плащ сольется с песком, пусть они смотрят не вниз, а вперед.

— Там!

Сердце упало.

— Следы на песке!

— Туда, в сторону травы!

Затрещал переносной приемник.

— "Альфа" вызывает «Бету»! Он двигается в вашем направлении! Добрался до северо-восточного квадрата!

Из-за помех Питтман не расслышал ответ. С громким щелчком радио отключилось. Шум двигателей усилился. Задыхаясь под мокрым плащом, Питтман услышал, как электрокары рванулись мимо песчаной ловушки туда, где начинался травяной покров.

Все, что было на Питтмане, вымокло до нитки, но он боялся пошевелиться, боялся высунуть голову, чтобы глотнуть воздуха. Наконец он решился и, осторожно сдвинув плащ, покосился в темноту, с ужасом ожидая увидеть над собой человека с злорадной ухмылкой, с пистолетом в руке.

Но ничего не увидел, кроме темноты и обрыва. В лицо сыпал дождь. Он словно хотел умыть Питтмана, вспотевшего под плащом. Питтман приподнялся, сел на корточки и увидел исчезающие в доме огоньки. Свернув и спрятав под пиджак плащ, Питтман осторожно выбрался из песка и двинулся в том направлении, откуда появились электрокары. Он по-прежнему дрожал от холода, и хотя опасность еще не миновала, не мог избавиться от чувства торжества.

Как бы то ни было, надо уходить отсюда, подальше от этого проклятого особняка. Преследователи могут вернуться в любую минуту. Ноги плохо держали его, но он ухитрился ускорить шаг. А дождь все моросил и моросил, мрак не рассеивался. А что, если он передвигается по кругу и в конце концов опять встретится со своими преследователями? Эта мысль повергла его в ужас. Но тут он увидел слева вдали двигающиеся огни. Большие и яркие. И сразу понял, что это не электрокары. Лучи рассекали промозглую тьму на большом расстоянии. Фары легкового автомобиля или грузовика.

Дорога.