Крайняя мера

Глава 5

Дома Грэшема переполнял гнев, и остаток ночи он провел без сна. Плакать Генри не умел, во всяком случае, никто не видел его слез.

Он хорошо знал жизнь. Две трети младенцев умирали, успев прожить лишь несколько месяцев, так как оспа, малярия и чума врывались без предупреждения в богатые и бедные дома. Судьба предлагает человеку лишь один путь: живи, пока можешь жить, и сражайся с силами, которые обрекают всех людей на вечное пребывание в темнице и дают им возможность узнать всю правду о своем узилище, не предоставляя ни единого шанса из него вырваться. Посмейтесь над недолговечностью и мимолетностью человеческой жизни.

Сегодня Грэшемом овладело отчаяние, темной волной захлестнувшее душу, не оставив ни единой искорки надежды. Такие приступы случались с ним редко, но они захватывали все его существо и представляли угрозу для рассудка. Грэшем чувствовал, как по телу пульсирует кровь, и особенно ясно понимал, что это биение жизни легко освободить из темницы одним неуловимым движением кинжала или ножа в искусной руке. В висках стучал тяжелый молот, отдаваясь нестерпимой болью в глазницах, и все труднее было справиться с непреодолимым желанием выпустить бушующую кровь на свободу с помощью спасительного клинка. Она рвалась на волю из опостылевшего тела, словно бьющиеся о неподатливые бревна матросы, попавшие в ловушку между палубами пострадавшей при шторме «Марии». Достаточно одного легкого движения, и бешеный стук утихнет, боль уйдет и наступит свобода. Но он трус. И никогда не решится на такое. «Так всех нас в трусов превращает мысль», — черт бы побрал этого Шекспира, но ведь он прав!

Грэшем давно утратил наивную невинность, и выживание стало для него делом чести, а не необходимостью. В душе он понимал, что Джейн, как и все мыслящие люди, узнает первые радости и горечь утрат, и наступит день, когда отчаяние будет терзать ее душу. Однако боль не становится меньше от понимания ее неизбежности. Убив человека, Джейн погубила частицу самой себя. По-другому не бывает. Жизнь и смерть всегда идут рука об руку, и теперь по крайней мере есть надежда, что они встретятся в аду. Но еще раньше Грэшем с неохотой признал, что без Джейн любой рай превратится для него в преисподнюю.

Генри отнес Джейн в постель и подошел к видавшему виды сундуку, который в последнее время открывал очень редко. Порывшись в его содержимом, Грэшем извлек склянку с красноватой жидкостью и открыл ее. В ноздри ударил странный запах, вызывая в памяти Шотландскую низменность, где много лет назад Генри корчился на походной койке, моля о капле благословенной жидкости, способной унять нестерпимую боль и погрузить в сонное оцепенение. Заветное снадобье раздобыл старый ординарец, и Грэшем не знал ни его происхождения, ни состава. Уже будучи в Лондоне, он посетил одного из лучших аптекарей, предпочитавшего уединенную жизнь, и описал ему цвет, запах и вкус снадобья, а также действие, которое оно оказывает на измученное тело, и опустошенный разум. Аптекарь понимающе кивнул и вышел из комнаты, а несколько минут спустя вернулся, держа в руках маленькую склянку.

— Вы получали лишь мизерную долю содержимого склянки. Будьте осторожны, это снадобье во много раз сильнее того, что вам давали раньше. Его следует принимать маленькими дозами в крайних случаях, чтобы избавиться от телесных и душевных мук, иначе оно превратит вас в своего раба, — предупредил аптекарь.

Все эти годы Грэшем строго следовал совету аптекаря, и сейчас ему вдруг пришло на ум, что действие лекарства напоминает их отношения с Сесилом: только малыми дозами и в случае крайней необходимости, иначе можно погибнуть. Он насильно влил Джейн в рот несколько капель. По собственному опыту Грэшем знал, что тяжелое забытье, вызванное действием снадобья, скоро перейдет в здоровый крепкий сон. Два главных лекаря, время и сон, помогут Джейн если не забыть, то смириться с тем, что произошло, и жить дальше. Сейчас он не в состоянии облегчить любимой боль, но он поможет преодолеть первое страшное испытание, выпавшее на ее долю.

Еще раз взглянув на спящую девушку, Грэшем позвал к ней Марту, а сам предался невеселым размышлениям.

Кто-то пытался убить их на реке, и тут все ясно. Было ли это разбойным нападением? Вряд ли. Можно найти более легкую добычу, чем прекрасно экипированное судно с командой из шести крепких и хорошо вооруженных мужчин. Преследователи охотились именно на них, их судно было прочным и дорогим, а команда хорошо обучена и прекрасно вооружена. Это похоже не на заранее подготовленное нападение шайки речных грабителей, а на запланированную попытку убийства.

На свете много мужчин и чуть меньше женщин, которые могут желать Грэшему смерти. Он нашел бусину от четок на трупе Шедуэлла, а последним человеком, с которым встретился Уилл, был католик Перси. Головорез, пытавшийся убить Джейн, тоже носил на шее четки. Неужели Грэшем оказался в опасной близости от очередного католического заговора, сначала из-за Шедуэлла, а потом из-за беседы с Молл, подставляя себя тем самым под удар? А может быть, он обидел Бэкона? Или его смерти хочет Сесил, несмотря на компрометирующие бумаги, имеющиеся в распоряжении Генри? Возможно, кто-нибудь узнал о его роли в подавлении восстания Эссекса и хочет отомстить за смерть своего вождя? Или кто-то из испанцев, наводнивших королевский двор после подписания договора, пронюхал о его участии в поражении Непобедимой армады и решил, что его смерть на воде станет возмездием за гибель испанского флота и престижа самой страны? Испанцы являются самыми ревностными католиками в Европе, а их четками можно до краев заполнить Темзу. А если король обнаружил, какую роль сыграл Грэшем в казни его матери, королевы Марии Шотландской? Как давно это было, но именно тогда юный Генри запятнал себя кровью и вступил на путь интриг и шпионажа. А ведь королева Мария тоже была католичкой…

Вариантов слишком много, и это не доведет до добра. Как-то раз в Норфолке Грэшем укрылся от проливного дождя под дамбой и увидел молодого кролика, который выскочил из норы и спрятался под берегом старого русла реки, как раз напротив того места, где сидел Генри, обрадовавшийся компании зверька. Но раздувшуюся от дождей дамбу прорвало, и вода хлынула в старое русло. У кролика было множество путей выбраться из опасного места, и Грэшем надеялся на сообразительность зверька, но тот стал беспорядочно метаться из стороны в сторону, пока его не подхватил поток и не понес за собой, ударяя о валуны. Потом искалеченное тельце валялось на берегу, став добычей ворон. Многочисленные возможности выбора сбивают человека с толка, так же как и кролика. Убивает не действие, а бездействие. Кто-то затеял опасную игру и прилагает все силы, чтобы убить Генри Грэшема. Значит, нужно немедленно выяснить, кто это может быть.

Генри мысленно приказал себе сосредоточиться. Все началось с убийства Уилла Шедуэлла, после того как тот поужинал с Томасом Перси. Уилл узнал нечто такое, что заставило его бежать со всех ног в Кембридж, и именно эти сведения стали причиной его смерти. Перси имеет власть над людьми, отличается безжалостностью и убьет любого, если решит, что от этого зависит его жизнь. Не исключено, Перси подослал убийц, спохватившись, что сказал Уиллу слишком много, а потом решил расправиться с Грэшемом, опасаясь, что тот все узнает? Перси неожиданно назначили постельничим короля, и он мог желать Грэшему смерти из боязни разоблачения католического заговора. А вдруг, приказ об убийстве отдал сам король.

Кольцо Шедуэлла, оказавшееся на руке Сэма Фогарти, говорило о его причастности к убийству, а так как Сэм был человеком Сесила, он тоже в этом замешан. Однако опасно делать слишком много выводов. Грэшем знал нескольких человек, благополучно получающих деньги и от испанских католиков, и от английских протестантов. Такой негодяй, как Сэм, может иметь нескольких хозяев. Он приехал из Нортумберленда и, наверное, получает деньги за работу и от графа Нортумберлендского, и от Сесила. А может быть, Фогарти является ярым приверженцем католической веры и шпионит за Сесилом по поручению католиков, так же как он шпионил за Грэшемом по приказу Сесила? Если Сэм относится к религиозным фанатикам, Грэшему вряд ли удастся узнать от него правду. Людей, готовых пойти за веру на костер, трудно сломить пытками. Они боятся только огня небесного, который покарает их за предательство.

Если Сесил жаждет смерти Грэшема, то гораздо проще было бы организовать покушение в Кембридже, где его охранял один Манион, а под покровом ночи в колледж может легко проникнуть любой подвыпивший студент, не говоря уже об убийце. Но Сесил вызвал его в Лондон, где Грэшем живет в прекрасно охраняемом доме, и даже на реке его сопровождают преданные люди. Со смертью Генри Сесил может многое потерять, так как раскроются его неблаговидные тайны. А что, если сам король приказал Сесилу его убить? Интересно, как милорд решит эту головоломку? Если он нарушит приказ, то потеряет благосклонность его величества, а если выполнит — секретные документы станут всеобщим достоянием. Сесил достаточно умен и коварен, чтобы организовать покушение, а потом сказать королю, что оно не удалось. Но у преследователей на реке намерения были серьезными и на инсценировку никак не походили.

И вдруг одно совпадение поразило Грэшема. Шедуэлл и Перси ужинали в таверне «Кинжал», и вскоре после этого Уилла убили. А куда направился Генри почти сразу после визита к Сесилу? Да, в «Кинжал», чтобы встретиться с пользующимся самой дурной славой осведомителем. И после этого кто-то попытался его убить. Посещения «Кинжала» явно стали опасными, и не только из-за низкосортного эля. За убийством Шедуэлла стоял Томас Перси, и визит Грэшема в таверну сильно его встревожил. Перси мог подумать, что Уилл оставил для Генри записку на случай, если сам до него не доберется. Шедуэлл мог рассказать Молл все, что услышал от Перси, хорошо зная, что она непременно встретится с Генри. Молл пора уезжать из города, хотя бы ради предосторожности. Разгоревшийся в «Кинжале» пожар рано или поздно доберется и до нее. Генри искренне любил Молл и не хотел, чтобы ее постигла участь Шедуэлла.

Грэшем разбудил Маниона, спавшего на походном матрасе у двери, и при мерцающем свете свечи быстро нацарапал записку.

— Иди в «Кинжал» к Молл и не уходи, пока не передашь ей записку в собственные руки. Возьми с собой оружие и трех сопровождающих.

Было два часа ночи, и еще спали даже пекари и молочники, но Манион нисколько не удивился приказу хозяина и только согласно кивнул и тут же исчез. Если у Молл осталась хоть капля здравого смысла, то к рассвету она уедет из Лондона или укроется в какой-нибудь кишащей крысами и людьми дыре в Сити, где ее не найдет ни король, ни сам Бог. Она объявится в нужный момент. Такие женщины, как Молл, всегда чувствуют, когда можно выйти из укрытия. Неужели убийцы уже идут по ее следу? Нет, это маловероятно. Одно дело убийство на окутанной туманом реке, и совсем другое — выманить хитрую лисицу Молл из ее норы. Организовать убийство прямо в таверне еще труднее, так как там старушку Молл охраняет целая армия головорезов.

Грэшем пока не нашел ответа ни на один из своих вопросов, но если Молл последует доброму совету, то можно считать, что он предотвратил еще одно убийство.

Вероятно, следовало оставить в живых одного из разбойников, напавших на баржу. С точки зрения принципов, которых придерживался Генри, ответ был отрицательным. Жизнь является самым дешевым товаром, и для пиратов, так же как для разбойников, грабящих людей на дорогах, существует только один закон: убить или быть убитым. С первого момента появления вражеского судна и нападавшим, и защитникам стало ясно, что пощады никому не будет. В неведении оставалась лишь Джейн. Грэшем всегда убивал только тех, кто хотел убить его. Таковы законы жизни и смерти. Что касается полезных сведений, то Генри не был уверен, что получил бы их от оставшегося в живых головореза. Конечно, любого можно заставить говорить, это всего лишь вопрос времени. Однако под пытками люди часто говорят не правду, а то, что от них хочет услышать мучитель, потому что главным для них становится избавление от боли. Грэшем полагал, что пираты даже не знали имени нанявшего их человека. Судно нашли на какой-нибудь неизвестной пристани, потом в задней комнате дешевой таверны некто безымянный заключил договор с предводителем шайки, а тот подобрал себе достойную команду. Спланировавший нападение был настоящим профессионалом.

Ключ к разгадке таился в именах, которые назвала Молл. Томас Перси, несомненно, имеет отношение к этому делу, а от него ниточка тянется к Тому Уинтеру, Роберту Кейтсби, Киту и Джеку Райтам. Все они католики и участники неудачного восстания Эссекса. Сведения, которыми они владеют, вероятно, заставили их совершить одно убийство и организовать другое. Зачем они встречаются и что хотят любой ценой сохранить в тайне от Генри Грэшема?

Нужно найти рычаг, с помощью которого можно открыть наглухо запертую дверь, проникнуть в эту компанию и узнать все ее секреты. Генри долго сидел в тишине, глядя на пламя оплывающей свечи, пока оно не погасло. На небе забрезжил рассвет, и по шуму внизу Грэшем понял, что вернулся Манион.

— Такие женщины, как Молл, не любят, когда их поднимают с постели среди ночи, — заявил Манион, которому ночная прогулка в другой конец Лондона нисколько не испортила настроения, несмотря на то что он совершил ее на пустой желудок.

— Если она послушает моего совета, то уже не ляжет спать. Она оказалась в центре событий, а если не она, то таверна «Кинжал». — Грэшем вкратце поведал Маниону о своих соображениях и выводах, к которым он пришел. — Все дело в своре католиков, имена которых назвала Молл, и я должен выяснить, что им известно. Я хочу, чтобы все знакомые нам карманники, бродяги, шпионы и сутенеры организовали за ними слежку. Мне нужно знать все, вплоть до того, когда им стирают белье и куда выливают содержимое их ночных горшков. Привлеки людей, которым мы можем доверять. Никто не должен знать, что сведения собираются для нас. И нужно действовать очень быстро!

Манион согласно кивнул. Похоже, им предстоит самая большая кампания по выискиванию нужных сведений, но способы ее проведения и срочность остаются такими же, как всегда. Несмотря на то что дело не терпело отлагательства, Манион не спешил выполнять приказ.

— Хозяин, — неуверенно начал он, и Генри выжидающе посмотрел на старого слугу. Подобный тон был не в характере Маниона. — Вы знаете, она молодая и сильная девушка, и она не просто вас любит, а посвятила вам всю себя без остатка. Джейн переживет все, кроме вашего отчаяния.

Грэшем на мгновение задумался. «Неужели мне всегда придется скрывать свои чувства?» — кольнула досадная мысль и тут же исчезла.

— Спасибо тебе, — просто сказал он. Двое мужчин, которых разделяла разница в возрасте и общественном положении, смотрели в глаза друг другу и вели безмолвный разговор. Слова им были ник чему.

Грэшем взял себя в руки и принял деловой вид. Он задумчиво посмотрел на Маниона и с напускной веселостью сказал:

— Уверен, что ты успел всем раззвонить о двадцати разбойниках, убитых тобой на реке!

Впервые за долгие годы Манион не ответил на шутку хозяина обычной ухмылкой.

— Тут не до смеха, господин. Вы знаете, я побывал во многих переделках, но прошлой ночью нас едва не прикончили. Кому-то очень хочется отправить нас на тот свет, и им плевать, кого убить заодно с нами. Дело выглядит совсем по-другому, когда в него втягивают Джейн.

— Кто же на сей раз жаждет нашей смерти? — спросил Грэшем.

— А разве в них имеется недостаток? — ответил Манион и наконец широко улыбнулся. — Вы прекрасно поработали и умудрились насолить всем в нашей стране и вызвать раздражение пол-Европы. А ведь вы не прожили и половины срока, отписанного вам природой.

— Оставь шутки, старина. У тебя должны быть свои соображения, так же как и у меня.

— Я не думаю, а делаю, — твердо ответил Манион. — Именно это мне удается лучше всего, а думать я предоставляю вам.

— Но у тебя отменное чутье. Так что оно тебе подсказывает? Кто стоит за этим делом: Перси с его католической стаей, король, Сесил или испанцы? — Каждое имя звучало в устах Грэшема как удар молота.

— Мой нюх подсказывает, что смердит сверху, и я знаю только одного человека, от которого так несет. Могу поклясться, что без Сесила здесь не обошлось.

— Но если так, то Сесил должен понимать, что его неприглядные дела будут разоблачены с помощью документов, которые я оставил на хранение в Риме. И в связи с этим не приходит ли тебе на ум кто-нибудь из наших недавних посетителей?

— Том Барнс, — решительно ответил Манион.

Том Барнс был хитрой бестией с бегающими крысиными глазками. Он служил у Тома Фелиппеса, одного из величайших мерзавцев во всем Лондоне. Фелиппес считался искуснейшим подделывателем документов и дешифровщиком, который изрядно напакостил правительству и зашел в своих интригах против хозяев так далеко, что в настоящий момент пребывал по их милости в Тауэре, вдали от привычного комфорта. Фелиппеса предал Барнс, который состоял у него на службе и отличался беспокойной привычкой выполнять все поручения по ночам, при этом он стучался в закрытые ставни на первом этаже, а не в дверь. Именно такой визит он нанес Грэшему перед его отъездом в Кембридж и незадолго до предательства собственного хозяина. Барнс принес письмо, украденное из письменного стола Фелиппеса, и потребовал за него кругленькую сумму. Письмо до сих пор хранилось между половиц в комнате Грэшема в Кембридже. Генри собирался решить это дело с самим Фелиппесом, но того неожиданно посадили в Тауэр.

— Думаю, мистер Барнс и его бумаги проливают свет на то, чего я до сих пор не мог понять.

— Мы отправляемся в Тауэр? — спросил Манион.

— Придется, — просто ответил Грэшем.

— А нельзя ли сначала позавтракать? — поинтересовался верный слуга.

Лондонский Тауэр, словно угрюмый часовой, возвышался у восточных границ Сити, подходивших к самой Темзе. Грэшем решил, что разумнее всего отправиться в Тауэр по воде, и взял с собой четырех вооруженных людей. Не для того он вышел победителем из битвы на реке, чтобы погибнуть в уличной драке. Он также не воспользовался ни одним из своих судов, так как Гарри еще не оправился от раны и не мог выполнять функции капитана. Манион вышел на пристань у дома Грэшема, чтобы нанять подходящую лодку. Зная настроение Генри, он отказался от нескольких судов, которые соперничали между собой из-за богатых пассажиров со Стрэнда и их товаров. Наконец он нашел подходящее судно с молодым лодочником.

— Желаете высадиться перед мостом или пронестись с ветерком под арками? — осведомился юноша, широко улыбаясь своим пассажирам. Большинство людей, избравших своим ремеслом реку, носили грязную одежду и имели весьма неприглядный вид, но этот парень выглядел вполне прилично и казался здоровым. Многие пассажиры высаживались на берег, не доезжая до моста, и при необходимости снова нанимали лодку, после того как она пройдет под узкими каменными арками Лондонского моста.

— Едем как можно быстрее, — решительно заявил Грэшем. Несмотря на молодость, лодочник был силен и хорошо знал свое дело. Он мастерски провел лодку под одной из арок, и Грэшема вновь охватило знакомое возбуждение, которое у него всегда вызывали высокая скорость и опасность.

Путешественники почувствовали запах Тауэра задолго до того, как его увидели. Лорд-мэр и комендант Тауэра вели бесконечные пререкания по поводу сточных вод Сити, сливающихся в сточную канаву Тауэра. Их спор разгорелся с новой силой, когда в Сити открыли шлюзы и в канаву Тауэра хлынули все нечистоты из района Минориз. На подходах к Тауэру стояла жуткая вонь, и даже его закаленные обитатели были готовы отдать все на свете за свежую пресную воду. Грэшем оставил четверых слуг дожидаться его возвращения у подземного выхода из крепости и взял с собой только Маниона.

Генри вспомнил, как он в первый раз пришел навестить Рейли, которого отправили в Тауэр по сфабрикованному обвинению. Рейли рискнул помериться силами со всей мощью Испании и одержал победу. Он обладает умом ученого, владеет языком, как поэт, и отважен, как лев. Менее сильный человек на его месте горько оплакивал бы свою судьбу, и Рейли тоже однажды попытался лишить себя жизни в минуту слабости. Однако при виде невозмутимого и уверенного в себе мужчины в придворном костюме Грэшему было трудно в это поверить. Рейли поместили в Кровавую башню Тауэра, где он продолжал работать. Грэшем застал его за письменным столом, и Рейли не пытался скрыть свое удивление.

— Итак, мой друг, как вам удается ладить с окружающим миром?

— Было бы уместнее спросить об этом вас, — ответил Генри.

— Меня? Но у меня, как видите, все прекрасно, и самые толстые стены в Англии защищают меня от всех врагов… — Он картинно обвел рукой вокруг себя, показывая на низкие потолки. — Кроме того, со мной рядом жена и сын.

В этот момент в камеру, вытирая мокрые руки, вошла жена Рейли Бесс, некогда ставшая причиной его конфликта с королевой Елизаветой. При виде Грэшема на ее бледном лице с запавшими глазами засияла улыбка. Бесс Рейли вырастила множество детей, помимо собственного сына, и считала Грэшема своим любимым, хотя и беспутным приемным сыном.

— Милорд, как такое могло произойти?! — возмутился Генри.

Рейли только хрипло хмыкнул в ответ.

— А как могло случиться, что меня обвинили в предательстве и сговоре с Испанией, с которой я воюю всю жизнь? Как могли меня обвинить по приговору суда, на котором отказались от единственного свидетельского показания, а мне так и не позволили встретиться с обвинителем? Как мог мой старый друг и союзник стать главным обвинителем? А ведь моя любимая жена вскормила и вырастила его больное дитя!

Бесс тихо улыбнулась, вспомнив о мальчике, которого воспитывала будто собственного сына. Она приняла в свою семью хилого отпрыска Сесила и одарила его теплом и любовью, не делая различий между ним и своим вечно голодным здоровеньким крепышом.

— Что ж, мой друг, ответ ясен. Я простой смертный и живу в мире, который сотворил Господь. А еще у меня есть гордость.

Во время их беседы Рейли не вставал из-за стола, и Грэшем понял, что он просто не может этого сделать. Обрушившиеся на него испытания, недавняя болезнь и попытка самоубийства сделали свое дело, но Генри видел, что, несмотря на подорванное здоровье, дух этого человека не сломлен, и искренне обрадовался своему открытию.

Из-за гордого нрава и надменного поведения Рейли нажил себе множество врагов, но придворные остряки говорили, что он является единственным человеком, обвинительный приговор которому доказал его полную невиновность в глазах людей. Когда Рейли прогуливался по узкой дорожке рядом с Кровавой башней, обращенной к реке, толпы людей, включая самых знатных, выстраивались в очередь, чтобы посмотреть на великого человека — последнего представителя елизаветинской эпохи. В Кровавой башне до сих пор стоял запах строительных работ, которые затеяли, чтобы обеспечить достойные апартаменты такому именитому узнику, и Грэшем отметил про себя, что решетки вовсе не являются обязательным атрибутом тюрьмы.

К моменту нынешнего визита Рейли провел в заключении уже два года. Он тепло приветствовал Грэшема, а Маниона дружески похлопал по плечу и сунул в руку бутыль и серебряный кубок тонкой работы.

— Возьми эту бутыль, великий Голиаф, отправляйся на прогулку к реке и кричи во всю глотку, что ты и есть великий сэр Уолтер Рейли!

Манион широко улыбнулся и вышел, плотно закрыв за собой дверь.

— А ты попробуй вот этот напиток, — обратился Рейли к Грэшему, подавая стакан.

— Что это, вода? — поинтересовался Генри.

— Выпей, тогда узнаешь.

Грэшем с неохотой сделал глоток и задержал жидкость во рту, чтобы лучше распробовать ее вкус. Она оказалась солоноватой, с неприятным привкусом, но вполне пригодной для питья.

— Не бойся! — расхохотался Рейли, глядя на гримасу отвращения, появившуюся на лице Генри. — Это тебя не убьет, как не убило и меня, хотя я пью сей нектар целую неделю! Как ты думаешь, что это такое?

— Ваш вопрос риторический или требует ответа? — сухо осведомился Грэшем.

— Дивный напиток, что ты отведал, некогда был морской водой, обыкновенной морской водой! Той самой, которая окружает моряков в долгих походах, а они не могут ее пить и умирают от жажды! Теперь представь, что значит мое изобретение для мореплавателей! Не надо больше грузить на борт бочки с питьевой водой, так как ее можно взять прямо из моря…

— Вы печетесь о здоровье мореплавателей или о награбленных у испанцев сокровищах, которые можно будет погрузить на борт вместо бочек с питьевой водой? — с невинным видом поинтересовался Грэшем.

— И о том, и о другом! — радостно воскликнул Рейли. — Именно способность сочетать нужды телесные и духовные и делает меня выдающимся мореплавателем!

— А моя способность во всем соглашаться с господином делает меня превосходным слугой, — ответил Генри, — даже если при этом приходится бессовестно врать.

Рейли пребывал в прекрасном расположении духа, и энергия из него била ключом. Как и во времена написания «Истории мира», у него сейчас имелась химическая лаборатория, которая находилась недалеко от Кровавой башни. Именно там Рейли получил из морской воды жидкость, которой угостил Генри.

— Время — вот, что мне нужно, — вновь обратился он к Грэшему. — Процесс дистилляции еще далек от совершенства, и мне удается получить пригодную для питья воду лишь в одном случае из пяти. Кроме того, оборудование слишком громоздкое и его легко повредить. Такое в море не возьмешь. Стоит кораблю накрениться, и оно выйдет из строя. Однако времени у меня, по милости лорда Сесила и его величества короля, предостаточно!

— А вот у меня кто-то пытается его отнять. — Грэшем поведал Рейли всю историю и поделился своими опасениями.

Лицо Рейли стало серьезным.

— Ты прав, здесь замешано слишком много имен, но сэр Уолтер Рейли не тот человек, у которого спрашивают совета, как вырваться из когтей врага, — печально заметил он. — Ясно одно: тебе нужно проникнуть в шайку папистов, но на это уйдет время. От Сэма Фогарти проку не будет. Если он служит Сесилу, то боится хозяина гораздо больше, чем тебя. Если же он католик, то больше всего боится графа Нортумберлендского и Всевышнего. Том Фелиппес может тебе помочь. Говоришь, его слуга, Том Барнс, принес тебе какие-то письма обвинительного характера? Тогда Фелиппес именно тот человек, который тебе нужен. Постарайся не прикончить его, а то в последнее время у тебя это вошло в привычку.

— Он ваш друг? — с беспокойством спросил Грэшем.

— Не друг, но новое лицо, с которым интересно побеседовать. Круг общения в Тауэре, возможно, и избранный, но очень ограниченный. В тюрьме самое страшное не утрата свободы, а приступы скуки. Фелиппес же похож на человека, который может развеселить и поднять настроение не только на один вечер во время ужина.

— Поэтому я постараюсь действовать осторожно и не повредить его жизненно важных органов. Учтите, что это еще одна жертва, которую я приношу вам, мой господин.

— Берегись, Генри Грэшем. — Рейли вдруг посерьезнел. — Я попал к ним в когти, и хватит с них одного человека, обладающего свободным духом. Не позволяй ни им, ни самому Творцу одержать над тобой верх.

Закончив беседу с Рейли, Грэшем не пошел к воротам, где его ждали слуги. Часовые были сонными, как обычно, и за небольшую взятку позволили Генри в сопровождении Маниона пройти в камеру Томаса Фелиппеса. Выйти из Тауэра всегда труднее, чем попасть в него, но для узников, располагающих достаточными средствами, пребывание здесь напоминало жизнь на вполне сносном постоялом дворе с капризным и сварливым хозяином. Дверь в комнату Фелиппеса, которую можно назвать и камерой, была не заперта, и ключ понадобился лишь для того, чтобы открыть дверь в конце сырого коридора.

Апартаменты Фелиппеса были отнюдь не самыми лучшими в крепости. Именитые узники вроде Уолтера Рейли и его обвинителя и друга лорда Кобхэма содержались в комнатах, обставленных со вкусом и определенной долей шика, и им позволялось гулять в саду начальника тюрьмы. Фелиппеса содержали в одной из самых убогих башен. Окно его камеры было зарешечено и находилось очень высоко от пола, так что он не имел возможности насладиться видом сада, в котором привилегированные узники прогуливались и который чуть менее привилегированные обитатели Тауэра могли созерцать из своих окон. Кроме того, в камере Фелиппеса было совсем мало мебели.

Томас Фелиппес был маленьким невзрачным человечком с сутулой спиной, покрытым оспинами лицом и весьма темным происхождением. При дворе его презирали за невоспитанность и полное отсутствие хороших манер, но благодаря острому уму, способностям к языкам и умению создавать и разгадывать самые непонятные и сложные шифры он сделал карьеру, став одной из ключевых фигур в шпионской сети Уолсингема.

— Доброе утро, Том, — приветствовал его Грэшем, стараясь придать голосу бодрость, насколько это позволяла окружающая обстановка.

У Генри имелись все основания для паршивого самочувствия в стенах Тауэра, где ему в свое время пришлось пройти через всевозможные унижения и муки. Однако и без таких воспоминаний Тауэр неизменно наводил ужас на посетителей. Из его сточной канавы исходило страшное зловоние, а центральная часть Белой башни, построенная во времена Вильгельма Завоевателя, стала грубым и жестоким свидетельством не знающей пощады власти, в чем Грэшем мог лично убедиться. На древнем строении лежала печать безжалостности, и оно отличалось полным отсутствием красоты. Вместилище неслыханной жестокости, веками творившейся в его стенах. Наружные стены, свидетели многовековой истории Англии, выглядели такими же неумолимо непреклонными, как и сама башня. Одним словом, Тауэр представлял собой крепость в чистом виде, ставшую грубым инструментом в руках власти. Повсюду ощущалось дыхание зла, и даже иногда звучащую здесь музыку засасывал мрак, и она глохла, как и множество загубленных душ, застывших в безмолвном вопле отчаяния.

Когда Грэшем и Манион зашли в камеру, Фелиппес поднялся им навстречу, и его лицо на мгновение прояснилось, а затем снова нахмурилось и приобрело тревожное выражение, хотя он искренне обрадовался своим посетителям. Беспокойство Томаса не ускользнуло от внимания Генри, но он ничего не сказал.

— Господи! Сам Генри Грэшем, да еще вместе с великаном-слугой, который не отходит от вас ни на шаг! Как поживаете, сэр, и что нового происходит в мире?

После смерти Уолсингема созданная им шпионская империя стала приходить в упадок из-за отсутствия центральной власти. Тому Фелиппесу досталась выгодная должность сборщика денежных пособий, с бесконечными взятками и прекрасным домом, из которого ему было удобно наблюдать за теми, кто собирался отплыть к берегам Франции, и докладывать об их намерениях своему новому хозяину лорду Сесилу. Он жил в дружбе с Артуром Грегори, человеком Дорсета, славившимся талантом открывать запечатанные письма и снова их запечатывать, так, чтобы получатель ни о чем не заподозрил, и с бессовестным шпионом по имени Том Барнс. Все шло замечательно, пока в один прекрасный день Фелиппес не очутился в Тауэре, явно по приказу Сесила, где и пребывал по настоящий день.

— Мир мало изменился, Том, и люди в нем такие же порочные, как всегда, — весело ответил Грэшем.

— Ну, значит, действительно ничего не меняется! — рассмеялся в ответ Фелиппес.

После этого замечания он занялся содержимым корзинки, принесенной Манионом, в которой находились самые лучшие яства, обнаруженные им в доме. Кроме еды, предусмотрительный Манион положил туда три бутылки приличного вина, которые первыми подвернулись ему под руку при посещении домашнего погреба. От внимания Грэшема не ускользнула жадность, с которой Фелиппес набросился на еду.

Насладившись трапезой, он отхлебнул вина из простого стакана, стоявшего на голом столе, и взглянул на Генри.

— Другие бы на вашем месте уже задали множество вопросов, а вы сидите и чего-то ждете, да еще принесли мне еду и вино. Почему?

— Почему жду или почему принес еду и вино? — спросил Грэшем, поудобнее устраиваясь на трехногом табурете, кроме которого в камере почти не было мебели. — Я жду, потому что такая старая хитрая лиса, как ты, расскажет мне только то, что захочет и когда захочет, но никак не раньше. А еду и вино я принес, потому что мне это ничего не стоит, и, кроме того, старая хитрая лиса однажды мне очень помогла и, возможно, поможет снова.

— И какая же вам требуется помощь, сэр Генри, при вашем-то богатстве, великолепном доме и ослепительной красавице под боком? Какой толк от старой хитрой лисы, если ее заперли в этом склепе и, похоже, не собираются выпускать?

— Меня пытаются убить, Том. — Голос Грэшема звучал тихо, и в нем не слышалось и тени жалости к себе, как будто речь шла о самом обыденном деле.

В сырой и темной камере наступила мертвая тишина, и Грэшему показалось, что его слова не слишком удивили Фелиппеса.

— Думаю, меня хотят убить не из-за великолепного дома или богатства и даже не из-за ослепительной красавицы. Я не знаю ни причины, ни имени заказчика. А вот ты прольешь свет на это дело. Обладание нужной информацией — великая сила.

— Да, я знаю, что на вашу жизнь покушались прежде и, несомненно, снова попытаются убить. И, знаете, сэр Генри Грэшем, в один прекрасный день им повезет, и они расправятся с вами, как и со всеми нами.

— Вот видишь, Том! — бодро воскликнул Грэшем. — Если это им не удастся, их работу выполнит Господь или дьявол. Но прежде я хочу заставить их хорошенько побегать.

— Скольких человек уже убили? — хмуро спросил Фелиппес, устремив на Грэшема взгляд, не утративший былой остроты и проницательности.

— С моей стороны погиб только Уилл Шедуэлл. Ты помнишь беднягу Уилла, эту ходячую чуму в человеческом обличье, вместилище всех болезней на свете? Однако он был по-своему преданным и заслужил лучшую участь, чем смерть от излишней дозы речной воды. Что до наемных убийц на реке, думаю, что это не последние жертвы.

— Я помню Уилла Шедуэлла. Он закончил бы свои дни счастливо, если бы упился до смерти, но, разумеется, не речной воды. Итак, чем может вам помочь несчастный узник?

— Сначала расскажи, как ты оказался в этой дыре. Я-то думал, твои дела идут хорошо. Почему же колесо фортуны неожиданно опустило тебя так низко?

— Я привык к праздности и комфорту. Словом, позволил себе расслабиться, чего никогда не делали вы, сэр Генри. Я шел по следу папистской бури, бушевавшей за границей, и ко мне приходило и уходило множество людей, с которыми не следует иметь дела. Я написал проклятому негодяю Хью Оуэну, назвался Винсентом и заверил его, что примкну к любому делу, которое он поддерживает. Я надеялся, что он разоблачит себя и напишет ответ, который я смогу показать Сесилу. Но он не ответил.

Фелиппес снова сделал большой глоток вина. Стоявшая на столе бутыль уже наполовину опустела.

— И тогда я сам ответил на собственное письмо.

— Ты написал письмо этому предателю Оуэну за границу, а потом сам же на него и ответил? — недоверчиво переспросил Грэшем.

Изуродованное оспой лицо Фелиппеса расплылось в широкой улыбке.

— Почему бы и нет? — Он широко развел руки. — В конце концов, человеку нужно как-то жить. Сесил не узнал бы настоящего шпиона, если бы даже тот пришел к нему и укусил за задницу. Я зашифровал свой ответ наилучшим образом и назвался Бенсоном. Бенсон написал замечательное письмо, полное намеков о многочисленных заговорах против короны и королевства. И я продал Сесилу его письма.

После слов Фелиппеса последовал громкий взрыв смеха. Грэшем и Манион не могли сдержать чувств.

— Итак, ты подделал письмо к Оуэну, а затем подделал его ответные письма и продал их Сесилу? Очень экономное использование материалов, Том. Неужели лорд Сесил не учуял подвоха?

— Подвоха? Он учуял только манящий запах тайного заговора и насладился им в свое удовольствие. А потом эта сволочь… этот жалкий раб Том Барнс похитил копию письма, написанную рукой Винсента, и письмо, написанное почерком Бенсона, и показал их Сесилу, который, естественно, знал только почерк Бенсона. Я не потрудился писать разными почерками, так как в мои планы не входило показывать Сесилу письма Винсента. Откуда мне было знать, что он увидит письма обоих авторов, написанные, разумеется, одним и тем же почерком?

— И милорд разгневался? — осведомился Грэшем, задумчиво глядя на собеседника.

— Разгневался! Да он от злости обгадил свое шелковое белье и сразу же послал за мной и обгадил меня с ног до головы, а потом отправил сюда. Вот скотина! Никакого чувства юмора. И это после всего, что я сделал для него и его вонючей страны!

— А сейчас он разгневался еще больше? Твои апартаменты далеко не самые лучшие в Тауэре.

— Нет, Сесил не имеет к этому никакого отношения. Уверен, он давно обо мне забыл. Это проделки хрыча Уада, или, как вы его зовете, сэра Уильяма Уада. Проклятый старпер! Несколько дней назад его назначили комендантом Тауэра. Когда он обследовал свою новую вотчину, то пришел в дурное расположение духа, увидев, в каких условиях живут именитые узники вроде Рейли. Но их он трогать не осмеливается, разве что скажет какую-нибудь пакость. А я оказался козлом отпущения, и два дня назад меня перевели в эту дыру.

Фелиппес снова уселся на табурет.

— Ну все, довольно. Я с благодарностью принимаю вашу милосердную помощь, но все имеет свою цену. Говорите, что вам от меня нужно?

Грэшем окинул Фелиппеса невозмутимым взглядом. Они знали друг друга много лет и были если не друзьями, то единомышленниками в темном и запутанном мире шпионажа и интриг.

— Я хочу объяснения, Том, только объяснения.

Лоб Фелиппеса покрылся мелкими капельками пота, хотя в камере, несмотря на летний зной, было холодно и сыро.

— Объяснения чего?

— Почему, когда твой слуга Барнс украл письма, которые ты скрывал от Сесила, и хотел их передать милорду, он обнаружил пачку писем, явно предназначенных для Сесила, и одно из них якобы было написано рукой Генри Грэшема? Ты подделал мой почерк и постарался сделать все возможное, чтобы Сесил поверил подделке. Старый черт, ты даже написал их на бумаге, которую обычно использую я! А Том Барнс, вместо того чтобы доставить письма Сесилу, решил показать их мне. Он знает, что я щедро плачу. У тебя великолепный почерк, Том, особенно когда ты хочешь, чтобы его приняли за мой.

— Я ничего не знаю, — испуганно пролопотал Фелиппес, и его глаза расширились от ужаса.

— Письма, якобы написанные мной, представляют большой интерес. Я не подозревал, что являюсь католиком, хотя в письме обещаю папе поддержать вторжение в Англию и оказать помощь в свержении короля Якова. Звучит очень убедительно, хотя я и не приложил к этому руки.

Письмо было не только подделкой высокого класса, оно могло навсегда погубить репутацию Грэшема в глазах людей, представляя его как лакея испанцев и врага Англии. При таком раскладе Сесил получал возможность избежать скандала, который бы разразился при оглашении писем, хранившихся в архивах папы римского. Кто поверит обвинениям изменника? Но замысел Сесила оказался еще более хитроумным. Сам факт, что позорящие его письма находятся в папском архиве, говорил о связи Грэшема с католиками и делал его предателем.

— Том, зачем ты помог людям, распускающим обо мне ложные слухи? — тихо спросил Грэшем.

Фелиппес стал бормотать что-то невнятное, но, увидев сверкнувший в руке Генри кинжал, замолчал. Манион предусмотрительно стал перед обитой железом дверью.

— Если понадобится, я убью тебя, Том Фелиппес, и ты это знаешь, — небрежно сообщил Генри, воткнув кинжал в стол из неотесанных досок и придерживая его пальцами.

— Знаю, — ответил Фелиппес, и его лицо покрыла смертельная бледность, делая глубокие оспины еще более заметными. — Правда, тот, кто приказал состряпать фальшивки, тоже меня прикончит, как только узнает, что я проговорился. Так не лучше ли мне выбрать легкую смерть?

— Не лучше, так как есть надежда, что твой хозяин ничего не узнает, а следовательно, и не убьет тебя, а вот если я не услышу интересующих меня сведений, можешь считать себя покойником. Думаю, это понятно.

Фелиппес не выдержал спокойного взгляда Генри и заморгал глазами, словно кролик, внезапно освещенный факелами. Вдруг он с вызовом вздернул подбородок, стараясь не выдать своего страха.

— Ты не посмеешь убить меня здесь, Генри Грэшем! — заявил он. — У меня нет ножа, его отняли при обыске, а приходил ко мне только ты. Тебя обвинят в убийстве, как Ирода в избиении невинных.

— Возможно, и обвинили бы, если бы я убил тебя ножом, — задумчиво ответил Грэшем. — Но ты уже принял свою смерть, находившуюся в вине, которым я любезно тебя угостил и которое ты соизволил выпить в большом количестве. Мой добрый друг Саймон Форман гарантирует действенность этого снадобья. И ты умрешь, Томас Фелиппес, если только в течение часа я не пожелаю дать тебе противоядие, случайно оказавшееся у меня с собой.

Грэшем извлек из сумки закрытый пробкой узкий пузырек с прозрачной жидкостью, и Фелиппес уставился на него, словно на райское видение или дьявольское наваждение. Ходили слухи, что Саймон Форман по количеству изготовленных ядов превзошел все семейство Борджиа.

— Так ты хочешь испробовать еще и этот напиток — или до конца дней удовольствуешься тем, что уже выпил? До конца дней, то есть…

— Ты не можешь так со мной поступить! — завопил Фелиппес.

— Я бы никогда этого не сделал, не предай ты меня так подло. Подделанные тобой письма означают мой арест, суд, а потом дыбу, виселицу и четвертование на плахе. Сам понимаешь, что мы с тобой квиты. Впрочем, хватит болтать. Ты будешь говорить, или я уйду и оставлю тебя подыхать?

— Я все скажу, только дай противоядие…

— Дам, когда закончишь свой рассказ. Начнем с писем. Зачем ты подделал мой почерк?

— Потому что Сесил приказал. А ты что подумал? А еще потому, что он хорошо заплатил. Сам знаешь, в нашей игре больше всего ценятся деньги и сохранность собственной шкуры, а дружба и личные привязанности идут далеко позади.

— Такая откровенность делает тебе честь, жаль, что ты не продемонстрировал ее раньше. Вот, сделай глоток из первого пузырька. — Грэшем небрежно толкнул бутылочку через стол, и Фелиппес ухватился за нее, как утопающий за соломинку, судорожным движением выдернул пробку и выпил содержимое. — Чтобы прекратить действие яда, нужно выпить второй пузырек, который я тебе дам, когда закончишь рассказ. Речь пойдет о написанных здесь именах. Говори все, что знаешь об этих людях. — Генри протянул Фелиппесу листок бумаги с именами, которые он узнал от Молл Катперс.

Фелиппес поднял на собеседника удивленный взгляд. Перепуганный человечек на мгновение исчез, уступив место профессионалу высокого класса.

— Они все католики и связаны родственными узами — либо кровными, либо в результате заключения браков. В 1596 году Кейтсби и братья Райт вместе сидели в Тауэре.

— Расскажи мне о каждом из них.

— Ты что, думаешь, я всегда держу при себе секретаря? — В ответ Грэшем занес руку с пузырьком над каменными плитами, из которых был сделан пол в камере. — Подожди, я должен вспомнить!

Фелиппес откинулся назад и прикрыл глаза.

— Кейтсби… из старой католической семьи. Собой красавец и лихо владеет шпагой. Участвовал в восстании Эссекса. Да ты и без меня все знаешь. — Он хитро посмотрел на Грэшема, который с невозмутимым видом слушал его рассказ. — Жена у него умерла, а он связался со священниками. Имеет дом в Ламбете и снимает жилье на Стрэнде… Горячая голова, вокруг него множество друзей. За таким человеком стоит понаблюдать. Братья Райт… Католики до мозга костей, превосходные фехтовальщики, одни из лучших в стране. Вместе со своим приятелем Кейтсби по уши увязли в шашнях Эссекса. Оба путешествовали по Европе, но неудачно. Это я донес на них Уолсингему. Теперь Том Уинтер… Уинтеры из Хаддингтон-Корта, очень богатые люди, владеют соляными озерами в Дройтвиче. Одному Богу известно, против чего они борются, сидя на таких деньгах. Младший брат — убежденный католик. Весьма беспокойный тип, остроумный, вспыльчивый, падок на женщин и любит выпить. Еще один неудачный путешественник… Перси… Болтун. Выполняет грязную работу для Нортумберленда, вел по его поручению переговоры с королем. Злой и тщеславный человек, но королю, похоже, нравится. Ненавидит Сесила. Раздражительный и несдержанный, сгорает от честолюбия и совершенно неуправляем. У него нет подчиненных, но нет и хозяина. Во всяком случае, в душе он не является чьим-либо слугой… Ради всех святых! Дашь ты наконец второй пузырек?!

— Остается последний вопрос, — спокойно ответил Грэшем. — Ты ведь профессиональный предатель, Том, не так ли? Кто поможет мне проникнуть в их шайку и раскрыть это дело? — Взгляд Генри мог просверлить самые толстые корабельные доски. — Кто из них способен за деньги предать друзей? Есть ли среди них человек твоего типа и кто он?

Фелиппес бросил вожделенный взгляд на пузырек, но Грэшем даже не пошевелился.

— Трэшем, — прохрипел он, — Фрэнсис Трэшем. Его нет в твоем списке. Вороватый, злобный проходимец. Если его друзья или родичи затевают какую-нибудь пакость, можно не сомневаться, что Фрэнсис Трэшем окажется где-нибудь поблизости.

— Этого недостаточно. Расскажи подробнее.

— Он из большой католической семьи. — По изуродованному оспой лицу Фелиппеса градом стекал пот. — Глава семьи — отец, который много строил и много тратил. Ему не раз доводилось выкупать сыночка из неприятных ситуаций. После восстания Эссекса пришлось заплатить, чтобы освободить его под залог из Тауэра. Но у молодого Трэшема есть голова на плечах. Его обуревают страсти, и он никого не признает… Ради Бога, дай мне пузырек!

— Возьми. — Грэшем бросил бутылочку Фелиппесу, который едва не проглотил ее вместе с содержимым. — Не вздумай меня снова предать, Том, — обратился Генри к узнику, выходя из камеры. — Примерно через час ты почувствуешь себя плохо, и организм станет очищаться от принятого яда путем выворачивания кишок наружу. Будет очень больно. Должен сказать, что мне это доставит большое удовольствие. Ты не сможешь есть три или четыре дня, а может, и целую неделю. И все это время кишки будут болеть так, словно ты проглотил расплавленный свинец. Потом ты выздоровеешь, если только не схватишь за это время чуму. Кстати, в другой бутылке вина яда нет.

Чтобы выйти к Темзе, пришлось пройти через многочисленные ворота, и обратный путь занял вдвое больше времени.

— Раньше вы не пользовались ядом, хозяин, — сдержанно заметил Манион, но в его тоне не слышалось упрека.

— Я им не воспользовался и на этот раз, — сказал Грэшем.

«Но искушение было очень сильным. Форман дал флакон с ядом, который и сейчас лежит в сумке. Я совсем было собрался налить вина в кубок, который мы принесли в корзине, и неуловимым движением руки подсыпать туда яд. Я желал этому человеку мучительной смерти за все, что он натворил. Сам не знаю, что вдруг меня остановило».

— Так яда не было? — недоверчиво спросил Манион, принявший игру Грэшема за чистую монету, настолько убедительной она была.

— В вине яда не было, но во второй флакон Форман налил зелья, которое, по его заверениям, вывернет старине Тому кишки наизнанку, и он запомнит нашу встречу до конца своей подлой жизни.

Маниона сразил приступ хохота, сотрясший все его могучее тело. Чтобы устоять на ногах, ему даже пришлось ухватиться за один из подгнивших деревянных столбов возле пристани.

— Налив ему дозу снадобья, я всего лишь выполнил гражданский долг. Любая перемена приносит такие же мир и покой, как неизменность и постоянство. Очень скоро люди, присматривающие за Фелиппесом, почувствуют новый вид зловония и смогут сравнить его с тем, что исходит из сточной канавы!

С чувством облегчения Грэшем рассмеялся вместе с Манионом. Теперь он знал своего противника, и для этого не пришлось ломать голову.

Когда мужчины вернулись домой, Джейн уже проснулась, но действие снотворного еще не прошло. Девушка сидела в задней комнате, выходившей окнами на реку. Осунувшаяся и усталая, она, несмотря на жаркий летний день, куталась в одеяло.

Грэшем повел себя нарочито резко и бесцеремонно.

— Кажется, я знаю, почему прошлой ночью нас попытались убить на реке.

Джейн устремила на него безжизненный взгляд.

— Очнись, — сказал Генри уже более мягким тоном. — Проснись или поддайся своему настроению. Даже когда ты была маленькой девочкой и жила в вонючей деревне, твой дух оставался несломленным. Мне самому никогда не удавалось его сломить. А теперь выбирай. Неужели ты хочешь, чтобы негодяй, собиравшийся отнять твою жизнь, отравлял ее до конца дней из могилы?

Во взгляде девушки вспыхнул слабый огонек, словно тлеющие угольки, оставленные на ночь в камине.

— Это было…

Грэшем увидел, что она снова готова разрыдаться, и заговорил зло и резко:

— Да, случилось то, что случилось, и ничего нельзя изменить. Либо позволь себя уничтожить, либо выйди победительницей. Третьего не дано.

Джейн сделала то, чего ждал от нее Грэшем. Вместо того чтобы разразиться рыданиями, девушка с криком набросилась на него:

— Как ты можешь оставаться спокойным и так легко смыть кровь со своих рук?! Как можно забыть такое?! Ведь это были люди, а не животные! Господи, все шло так хорошо, а потом неизвестно откуда появился весь этот ужас, и я… мне пришлось…

— Тебе пришлось убить! — теперь уже кричал Грэшем. — Слышишь меня? Ты должна была убить этого негодяя! Ты вообразила, что Всевышний явится в забытый им самим мир и избавит тебя от мерзостей, которых в жизни в избытке? Очнись, женщина! — Он пододвинулся поближе, опустился на колени и прошептал ей в самое ухо: — И никогда не говори, что я забыл. У тебя нет на это права. Я помню все, что со мной случилось, но я научился хоронить воспоминания.

Грэшем знал, что одержал победу, и понимал, что полюбил эту женщину за мужество, независимый нрав и стойкость. Джейн опустила голову и сидела так несколько мгновений, а потом взглянула на Генри. На ее лице не появилось ни одной морщинки, а на голове — ни одного седого волоска, и все же она стала на несколько лет старше, хотя внешне это оставалось незаметным. Джейн уже никогда не будет прежней, но станет сильнее и приспособится выживать в этом мире. Грэшем не знал, чего стоила любимой женщине победа над собой, но цена выживания всегда высока.

— Прости, — прошептала Джейн, слегка хлюпая носом, что делало ее такой трогательной и беззащитной. — Я была поглощена собственным горем. Ты прав. Помнишь, как много лет назад я сидела на твоей лошади, укутавшись в роскошный плащ, которым ты прикрыл мое грязное тряпье?

— Что я должен помнить? — смущенно спросил Грэшем.

— Те слова, что ты мне сказал. Думаю, у тебя не было опыта в общении с маленькими девочками. Ты разговаривал со мной серьезно и торжественно, словно с новобрачной, которую вез домой в день свадьбы. «С этого момента для тебя начинается новая жизнь. Мы стираем события каждого прожитого дня, и если хватает смелости, можем начать все сначала с приходом нового дня. Сегодня для тебя наступил новый день». Я подумала, что ты сошел с ума, и не могла оторвать от тебя глаз, такой ты был дерзкий и красивый. Прежде со мной никто так не разговаривал.

— Неужели я произнес такую напыщенную речь? — спросил Генри, стараясь скрыть смущение. Он все прекрасно помнил.

— Ты не изменился, но я тебя прощаю и изо всех сил стараюсь начать новый день. Только будь со мной поласковее. Нас ждут тяжелые испытания, и чтобы не сорваться в бездну, мне нужна твоя любовь, а не окрики.

Каким-то непостижимым образом между ними снова установилась утраченная гармония, и неведомая сила повлекла их вперед, навстречу судьбе.

— Итак, почему прошлой ночью я превратилась в убийцу?

Девушка старалась говорить небрежно, но в ее голосе проскальзывали мрачные нотки. Грэшем понимал, что она умышленно назвала себя «убийцей», и не стал возражать. Джейн нашла собственный путь к спасению от превратностей судьбы и сможет пережить трагические события на реке. Каждый человек ищет собственный выход из подобных ситуаций, и общих правил тут нет.

Грэшем рассказал о подложном письме, которое принес Том Барнс.

— Почему ты не рассказал мне раньше? — обиженно спросила Джейн.

— Я собирался все рассказать, когда у меня будут не только вопросы, но и ответы.

— Разве это разумно? Ведь поделиться со мной такими сведениями не значит признать свою слабость. Просто иногда ум хорошо, а два лучше.

— Выходит, мне следовало спросить совета у горничной Мэри, экономки Марты и лодочника Гарри. Да, еще есть юный Уилл, повар и…

— Разница в том, что никто из них не обладает моим умом, — резко оборвала его Джейн. — Возможно, они по-своему тебя любят, но я люблю тебя по-другому, и моя любовь сильнее.

Генри не нашел, что ответить на эти слова, а Джейн продолжила свою мысль:

— Подлог письма долго и тщательно планировался. Кто же хотел нас убить, и что стало причиной событий прошлой ночи?

— Думаю, теперь я знаю ответ. Убийство Шедуэлла ввело меня в заблуждение. Сначала я думал, что это дело рук Перси, как и нападение на реке. Потом я решил, что здесь может быть замешан сам король, или Бэкон, или даже испанцы. Ноя ошибся.

— Так кто же это?

— Сесил. Возможно, он хотел перехитрить и обойти меня еще до того, как все началось. Сесил знал, что у меня есть компрометирующие его документы. Он не мог смириться с тем, что я держу его в руках, и всеми силами стремился вырваться из ловушки. И тут ему в голову пришла блистательная мысль подделать мой почерк и написать письмо с призывом совершить в Англии католический переворот. В этом случае я оказываюсь не только не заслуживающим доверия свидетелем, но и сами компрометирующие документы из папского архива подтверждают мою вину.

— Твои слова означают лишь то, что Сесил хотел обезопасить себя от твоих угроз. Почему же он решил нас убить?

— Уверен, все дело в Шедуэлле. Должно быть, Уилл узнал какую-то тайну, которая заставила бедного дурака лететь ко мне со всех ног. Его убил человек Сесила, а не Перси. Я перехитрил сам себя, гадая о причинах, заставивших Сэма Фогарти работать на графа Нортумберлендского, а возможно, на католиков и папу римского. Точно известно одно: Фогарти служит Сесилу, и он замешан в убийстве Шедуэлла и носит на пальце его кольцо. В любом случае все пути ведут к Сесилу.

Расчеты Грэшема, стремившегося объяснить Джейн причины охватившего ее ужаса, оправдались. Девушка отвлеклась от мрачных мыслей, и ее ум заработал с новой силой.

— Но Сесил не пытался нас убить сразу после гибели Уилла Шедуэлла. Он вызвал тебя в Лондон и поручил следить за Бэконом.

— Сесил испугался, что Шедуэлл узнал лишнее, и убрал его. Потом он подумал, что Уилл мог поделиться своими сведениями со мной. Что бы там ни было, но в этом случае меня нельзя было оставить в живых. Сесил не хотел поднимать напрасный шум, на случай если я ничего не знаю, вызвал меня в Лондон и поручил заняться надуманным делом Бэкона, чтобы убедиться в моем неведении. При встрече я не вызвал у него никаких подозрений, так как и правда не знал о причастности Сесила к смерти Уилла. Правда всегда служит лучшей защитой. Сесил узнал, что хотел, а я ничего не заподозрил, кроме того, что он был и остается мерзкой крысой. Должно быть, Сесил вздохнул с облегчением и направил меня по ложному следу, в надежде что я останусь в стороне и не узнаю ничего из того, чего мне знать не положено.

— Тогда зачем ему вдруг понадобилось тебя убивать?

— Причина кроется в моем визите к Молл Катперс. Сесил подумал, что в «Кинжале» для меня оставили весточку. С моей стороны было большой глупостью отправиться туда открыто. Трактир кишмя кишит шпионами Сесила, и ему сразу же донесли о моем посещении. Шедуэлл встретился с Перси в «Кинжале», и получается, что Молл тоже все знает, даже если на самом деле ей ничего не известно. Что могло помешать Шедуэллу оставить для меня записку в «Кинжале» на случай каких-либо непредвиденных событий. Я бы именно так и поступил. Бедняга Сесил! Он уже праздновал победу, и тут я нагло являюсь в «Кинжал». Наверняка с ним случился припадок. Я отправил Маниона предупредить Молл. Ей нужно на время исчезнуть, так как Сесил устроит на нее охоту. Ему не терпится выяснить, что именно ей известно.

— Я полагаю, если по его приказу сфабриковали письма, доказывающие твою измену, то подделают и документы, оправдывающие твою смерть, — сказала Джейн. — Напавшее на нас судно было прекрасно экипировано, и оно стоит больших денег. А команда… Возможно, они и обычные бандиты, но великолепно обученные, и их было много. Требуется огромная сумма, чтобы в короткий срок нанять дорогое судно с подготовленной командой на борту. Кроме Сесила, не многие люди в Лондоне располагают такими средствами и властью. Но при чем тут четки?

— Кто знает? Даже у Сесила может не оказаться под рукой нужного количества головорезов. Возможно, Шедуэлл сорвал четки с шеи того самого негодяя, что пытался убить тебя.

— Ты и правда в это веришь? — засомневалась Джейн. — Или просто хочешь меня успокоить и убедить в том, что я убила не человека, а казнила убийцу Уилла Шедуэлла?

Грэшем подумал, что Джейн слишком умна, проницательна и никогда не поверит его выдумкам, даже пережив такое страшное потрясение.

— Вполне возможно, — ответил он, стараясь придать голосу уверенность. — Или же Сесил пытается направить меня по ложному следу и представить дело так, что за убийством Шедуэлла и покушением на нас стоят католики. В конце концов, четки стоят достаточно дешево.

— Пожалуй, теперь мы понимаем, что произошло, но по-прежнему не знаем причины, — сказала Джейн.

— Ты права, — ответил Грэшем. — Том Фелиппес дал нам ключ, с помощью которого можно проникнуть в логово папистов. Этого человека зовут Фрэнсис Трэшем. Да, дельце предстоит приятное во всех отношениях, но ставлю на что угодно — Фелиппес знает толк в таких людях. Кому, как не ему, распознать предателя, ведь на одного из них он каждое утро любуется в зеркале.

Джейн встала с места. Она выглядела усталой, и казалось, что каждое движение дается ей с трудом.

— Пойду приму ванну и переоденусь, а потом устрою головомойку слугам. Хватит меня жалеть и смотреть как на тяжелобольную. — Разумеется, в доме все знали о происшествии на реке, и Грэшем подозревал, что члены его команды и сейчас сидят на кухне и в сотый раз рассказывают о нем прислуге. Что ж, о таком не стыдно и рассказать, это вызовет гордость у слуг, и всем становится ясно, что арбалеты на судне должны быть хорошо смазаны. — Да, еще одно. Ты предупредил Молл, но после визита в Тауэр у Сесила могут возникнуть такие же подозрения и в отношении Тома Фелиппеса. Не подписал ли ты ему смертный приговор?

— В самом деле? Да, тут есть о чем подумать, — небрежно ответил Грэшем.

— И это все, что ты можешь сказать?

— Похоже, что так, — откликнулся Генри. — Он меня предал, и разве не интересно посмотреть, не надумает ли кто-нибудь его прикончить? Если его убьют, это лишний раз докажет причастность Сесила. Ведь никто, кроме него, не может впустить убийцу в Тауэр.

Больше всего Рейли ненавидел час, когда звонил колокол и все посетители покидали Тауэр. Днем он погружался в суматоху, царившую в королевской тюрьме, работал в лаборатории и писал свои труды, а ночью, когда наступала тишина, ничто не отвлекало его от книг. Однако ближе к вечеру, когда люди поспешно уходили из Тауэра, он особенно остро чувствовал, что является узником и не может оставить свою темницу.

Рейли разрешалось свободно прогуливаться по внутреннему двору крепости, хотя во время таких прогулок его постоянно сопровождал молчаливый тюремщик. Роберт Сесил не выходил у него из головы. Этот человек уничтожил Эссекса и теперь собирался уничтожить самого Рейли. Как ни странно, скорее всего в этом стремлении отсутствовала личная неприязнь. Рейли предполагал, что, наверное, Сесил даже испытывает к нему некоторую симпатию. Однако расположение к человеку никогда не мешало Сесилу подписать ему смертный приговор. Почему он так поступал?

Все объяснялось очень просто. Рейли обладал двумя качествами, которых Сесил всегда боялся в соперниках больше всего. Рейли умел привлечь толпу, завладеть ее вниманием и стать популярным лидером, а еще он имел обыкновение действовать согласно принципам, а не только исходя из собственных интересов. Сесилу никогда не удавалось завоевать любовь толпы, и он испытывал страх перед людьми, способными найти путь к умам и сердцам своего народа. Он также не умел предвидеть, как поведет себя человек, пренебрегший корыстными интересами и вступивший на опасную дорогу, вымощенную принципами, а Сесил ненавидел всех, чьи поступки не мог предугадать. Рейли понимал, что достаточно легкого толчка, и его тело распрощается с головой. Он стал опасен для Сесила, превратился в его соперника в борьбе за влияние на короля и сердца простых людей. Вот почему после судебного фарса Рейли отправили в самую неприступную из всех тюрем в мире. Одно неосторожное движение, и Сесил нарядит его в рубаху смертника и отправит на плаху, где вместо Бесс придется расцеловаться с топором палача.

Генри Грэшем — настоящий мужчина и прирожденный лидер. За таким люди пойдут на смерть. Как и Рейли, он не только имеет принципы, но иногда руководствуется ими в своих действиях. Не потому ли Сесил избрал его своей очередной жертвой? Наверное, и так, но только отчасти. Рейли имел возможность сесть в кресло Сесила рядом с королем, и, разумеется, тот желал смерти опасному сопернику. Однако Грэшем никогда не стремился возвыситься и занять место у трона, кто бы на нем ни находился. Правда, он мог оказать монарху любезность и поддержать королевскую власть. Неужели многолетняя борьба между Грэшемом и Сесилом подходит к концу и победу, как и следовало ожидать, одержит Сесил? Сердце Рейли разрывалось от злости на человека, захватившего неограниченную власть над людьми, и от безысходного отчаяния из-за собственного бессилия и неспособности повлиять на ход событий.

Он направился к башне, где находился Фелиппес, дверь в которую обычно запиралась, так как там отбывали наказание менее привилегированные узники. Увидев, что она распахнута настежь, Рейли очень удивился и ускорил шаг. Когда он подошел к массивным, обитым железом дверям камеры, оттуда послышался грохот: по-видимому, кто-то бросил тяжелый предмет, пролетевший через всю камеру.

У Рейли не было при себе оружия, но старого воина не нужно предупреждать дважды. Толкнув полуоткрытую дверь, он стремительно вбежал в камеру и стал свидетелем сцены, участники которой напоминали застывшие восковые фигуры.

Посреди камеры стоял высокий мужчина мощного телосложения, одетый в безрукавку из грубой кожи. Лицо скрывал надвинутый на глаза капюшон, а в руке сверкал занесенный для удара кинжал. Том Фелиппес скорчился за козлами, которыми загородился, как щитом, и смотрел на пришельца расширившимися от ужаса глазами. Скудная мебель была разбросана по камере. Рейли догадался, что убийца вошел бесшумно, когда Фелиппес стоял к нему спиной, но животный инстинкт не подвел Тома и на этот раз. Он швырнул в своего палача табурет, а сам спрятался за козлы, которые являлись единственным средством защиты.

— Стой! — грозно скомандовал Рейли.

В свое время этот голос гремел над палубами испанских галеонов, мгновенно приводил в чувство пьяных моряков и усмирял любой бунт. В крошечной камере громогласный окрик прозвучал как выстрел из пушки. Но Рейли был безоружен.

Подосланный убийца резко повернулся, и трое мужчин молча застыли на месте. Рейли стоял у двери, Фелиппес скорчился на четвереньках в дальнем углу, а убийца замер посреди камеры. Не спуская глаз с пришельца, Рейли вытянул перед собой руки и стал медленно отодвигаться в сторону, освобождая проход. Сначала он хотел задержать убийцу, но тот держал в руке кинжал, что делало силы неравными. Однако если незваный гость попытается убить Фелиппеса и сбить с ног Рейли, его станут преследовать, отнимут кинжал и используют уже против него самого. Рейли сделал еще два шага в сторону. Теперь убийца мог беспрепятственно покинуть камеру. Насмешливо приподняв бровь, Рейли многозначительно кивнул в сторону двери, предлагая ему уйти с миром, а главное, целым и невредимым, хотя и с невыполненным поручением. Можно, конечно, остаться и сражаться с двумя мужчинами, рискуя лишить жизни самого именитого узника Тауэра. Убийца встретился взглядом с Рейли, а потом мельком посмотрел на Фелиппеса. Рейли показалось, что на небритом лице незнакомца, наполовину закрытом капюшоном, промелькнуло некое подобие улыбки. Он выпрямился во весь рост и, отвесив Рейли официальный поклон, стал спиной продвигаться к двери. В следующее мгновение незнакомец покинул камеру, и в коридоре послышались мягкие, быстро удаляющиеся шаги. Рейли отметил, что никто не поднял шума, хотя ходивший за ним по пятам тюремщик, вне всякого сомнения, стоял у дверей башни.

— Так-так, — сказал Рейли, помогая заикающемуся от страха Фелиппесу подняться на ноги, — я-то думал, что мне суждено принять пытки и смерть на людях, но оказывается, нам, гостям его величества, следует опасаться расправы в неофициальной обстановке, вдали от любопытных взоров толпы.

— Позвольте мне вытащить вас отсюда, — обратился Грэшем к Рейли, по просьбе которого явился в Тауэр. — Вы же знаете, можно устроить побег, ведь это удавалось многим…

— Нет, — решительно ответил Рейли. — Мне не грозит кинжал наемного убийцы. Даже Сесил не осмелится убить меня здесь, хотя, вне всякого сомнения, он сейчас обдумывает, как бы это сделать в рамках закона. Нет, все затевалось из-за нашего друга Тома. У Сесила была возможность убрать Фелиппеса, и сделай он это тихо и быстро, дело ограничилось бы всеобщим удивлением, которого хватило бы ровно на три дня. Он не отважится на вторую попытку, и я пребываю в относительной безопасности.

— Но ведь вы отказываетесь от побега по другой причине? — спросил Грэшем.

— Да. Вы меня слишком хорошо знаете. Куда мне податься после побега? В Испанию, чтобы меня лишний раз обвинили в измене? Чего я добьюсь? Мои обвинители получат еще одну возможность подтвердить свою правоту. Нет, я намерен сражаться здесь. Как вам известно, я не имею обыкновения убегать с поля боя.

— Но именно это вы предлагаете сделать мне.

— Я вовсе не предлагаю спасаться бегством, но вам необходимо спрятаться. Езжайте в Кембридж и затаитесь на некоторое время. Это маленький город, ивы сразу узнаете, если там появится кто-либо чужой, представляющий угрозу. А может, лучше уехать за границу? У вас там достаточно мест, где можно укрыться. Сесил всемогущ, и он жаждет вашей смерти из-за сведений, которыми вы, возможно, обладаете, как и моей — из боязни, что я могу занять его место. Можно до самого Судного дня приносить клятвы, что вы ничего не знаете, но он им не поверит. Советую последовать примеру Молл и уехать отсюда, залечь на дно.

— Что ж, я принимаю ваш совет, но только наполовину, — ответил Грэшем. — Да, надо исчезнуть и залечь на дно, но не в Кембридже и не в Европе, а здесь, в Лондоне, на заднем дворе у Сесила, где можно продолжить работу и не давать ему покоя. У меня свое поле битвы, и, так же как и вы, я его не покину. Я остаюсь, чтобы сражаться до конца.