Часть II. Поворот

Глава 15 Между «Морским львом» и «Барбароссой»

СРАЗУ ЖЕ после начала военного решения «польской» проблемы, когда германские пикировщики воем воздушных сирен наводили на поляков первые страх и тоску, Гитлеру из-за рубежа пришла гневная телеграмма..

Его бывший соотечественник, промышленный магнат, а теперь эмигрант Фриц Тиссен, знакомый с Гитлером с января 1931 года и много поспособствовавший его приходу к власти, до глубины души оскорбился тем, что Гитлер начал войну…

Но возмущала Тиссена не война как таковая, а то, что Гитлер повел немцев на Польшу и тем вступил в конфликт с Англией и Францией.

Тиссен спешно и тайно эмигрировал и написал Гитлеру открытое письмо:

«Я напоминаю Вам, что Вы, конечно, не послали Вашего Геринга в Рим к святому отцу или в Доорн (голландский город, куда удалился Вильгельм Второй. — С. К.) к кайзеру, чтобы подготовить обоих к предстоящему союзу с коммунизмом. Тем не менее Вы все же внезапно вступили в такой союз с Россией, то есть совершили шаг, который Вы сами сильнее, чем кто-либо другой, осуждали в своей книге «Майн кампф» старое издание, стр. 740—750. Ваша новая политика, господин Гитлер, толкает Германию в пропасть и приведет немецкий народ к катастрофе. Вернитесь обратно, пока это еще возможно. Вспомните о Вашей клятве, данной в Потсдаме».

Прошло менее года, и пакт с русскими позволил решить на континенте ряд важнейших проблем так, как этого не предполагал и сам Гитлер…

Главное — он теперь контролировал большую часть континентальной Европы и не испытывал давления Франции.

С часа тридцати пяти минут ночи 25 июня пушки на Западном фронте молчали.

Однако тем громче теперь звучали в мозгу мысли, раздумья, замыслы…

Начался июль…

Фюрер вспомнил, как приехал в Компьен для переговоров с французами в сопровождении Геринга, Кейтеля, Редера, Браухича, Риббентропа и Гесса и рядом с «историческим вагоном» увидел на земле мемориальную плиту…

Поодаль толпилась группа журналистов, рядом были соратники, он был в отличном настроении и, ради любопытства подходя к плите, улыбался.

На плите значилось:

«Здесь 11 ноября 1918 года была побеждена преступная гордость германской империи, поверженной свободными людьми, которых она пыталась поработить»…

К фюреру подошли остальные, стояли, освещенные ярким июньским солнцем, молча читали…

Потом он весь вспыхнул от гнева и воспоминаний, зло оглянулся на почтительно толпящихся своих и «нейтральных» писак и в полном сохраняющемся безмолвии прошелся по этой плите…

Затем он вошел в вагон, сел в кресло Фоша, и через несколько минут ввели французов — генералов Хунтцигера, Паризо, Бержере, вице-адмирала Лелюка и бывшего посла в Польше Ноэля…

Кейтель начал зачитывать условия перемирия… Гитлер вдруг резко встал, Кейтель умолк…

— Продолжайте, Кейтель, — приказал он тогда. — Я возлагаю функции главы нашей делегации на вас. Заканчивайте и напомните им, — он коротко кивнул в сторону французов, — что этот проект окончательный и должен быть принят или отвергнут как единое целое…

После этого он вышел из вагона…

С ЭТОГО момента прошло менее полумесяца, но от скольких поводов для головных болей он уже избавился… Но множество их еще оставалось, и возникал естественный вопрос — куда дальше?

На первый взгляд ответ на этот вопрос лежал на поверхности — дальше надо было высаживаться в Англии, поскольку Англия устами Черчилля от мира с Германией отказывалась…

Фюреру как-то рассказывали, что в первую военную зиму 39/40 года лучшим подарком для любой знатной леди в Лондоне была… луковица. Лук в метрополию возили из Египта, связь с которым теперь осложнялась, а выращивать лук в самой Англии было уже не по сезону…

Проблемой стала и традиционная яичница с беконом — в Англии не было яиц…

К середине 40-го года все, однако, как-то налаживалось… Увеличивались поставки из США— к радости и выгоде заокеанских производителей продовольствия…

Да, с Англией надо было решать все как можно скорее, а для этого надо было решаться…

Но об английский «порог» однажды уже споткнулся такой неглупый и решительный человек, как Наполеон… С тех пор, конечно, изменилось многое… Император французов не оценил потенциала корабля, не зависящего от направления и силы ветров — парохода. А ныне в распоряжении фюрера были даже тысячи самолетов…

Однако Ла-Манш оставался Ла-Маншем, а британский флот — британским флотом…

Гитлер, раздумывая над этим, горько усмехался про себя — ирония судьбы и традиция англосаксонского коварства: Наполеона, как и его самого, втравила в войну с собой сама Англия…

И отличие было лишь в том, что теперь к Англии присоединяется еще и Америка… А, впрочем, скорее наоборот — Америка пристегивает к себе на поводок английского льва…

Да, еще и Америка…

И еще оставался неопределенным фактор России… Фюрер ставил себя на место Сталина и прикидывал — что бы сделал, если бы Германия ринулась на Остров? У рейха сильны люфтваффе, но как раз эта его сила подвергнется в случае десантных операций наибольшим ударам врага.

Тогда для русских было бы, пожалуй, выгодным и своевременным открыть «второй фронт»… Рейх и так уже вынужден растягивать силы вермахта по большим пространствам континента, концентрировать силы на двух противоположных направлениях невозможно…

Так выгодно русским ударить рейху в спину или нет?

Он был удовлетворен в целом невмешательством России в ситуацию нынешних мая и июня и ценил это… Но русские только-только отряхнулись от пота и крови «финской» кампании… Конечно, им там пришлось и объективно трудно, но конфузов у Красной Армии оказалось намного больше, чем это может позволить себе уважающая себя армия, желающая, чтобы ее уважали и другие…

И все же хорошо, что русские ему не помешали… Ведь и польский его успех не был бы таким быстрым, если бы его не окрыляла мысль о том, что войны на два фронта он может не бояться.

Но все же — надо ли опасаться русского удара в случае дальнейшей войны с Англией?

Или лучше ударить по ним самому?

Россия… Русские… Сталин…

Теперь, когда на Западе все уже было кончено, фюрера очень раздражало поведение Сталина в Бессарабии, точнее — в Северной Буковине. Эта область Южных Карпат никогда не принадлежала России, зато всегда входила в состав исконных владений австрийской короны, там издавна жило много немцев — чуть ли не каждый десятый житель тех благодатных, поросших благородными буковыми лесами мест, говорил на немецком языке.

Много немцев было и в Бессарабии, и вот теперь почти всем им придется покидать родные гнезда, переселяться— как это уже сделали немцы с Волыни…

Конечно, на Буковине треть составляли украинцы-русины, а вторую треть — румыны… Но в третьей-то трети немцы шли на втором месте после — ха! — евреев. Эти хорошо устроились и здесь, составляя 13 процентов населения. На немцев же приходилось восемь процентов — не так уж и мало…

Конечно, занятый русскими Кишинев — это сфера русского права, но Черновцы, отобранные русскими у румын, в эту сферу входят вряд ли…

Когда 23 июня Риббентроп пришел к нему с сообщением о том, что русские предъявляют требования к румынам по Бессарабии, он был поражен…

Риббентроп тогда сообщил:

— Мой фюрер, русские, увы, намерены поставить нас перед фактом!

— То есть, если я вас верно понял, Риббентроп, они предварительно не запрашивали нашего согласия?

— Увы, нет. Зато румынский король вопит о помощи в связи с русским ультиматумом!

— Что же, посоветуйте ему не вопить… Бессарабия все же раньше принадлежала русским…

— Русские требуют и Буковину!

— Но там ведь живут немцы! Это же бывшие австрийские земли.

— Да… Правда, немцы там в явном меньшинстве, а русинов — треть…

— Ну что же, пусть румыны отдадут им и Буковину, а немцев придется переселять, однако…

Фюрер умолк, покачал головой и закончил:

— Однако я ошеломлен… Этот шаг Сталина я могу рассматривать как признак русского натиска на Запад… И это уже — вне наших договоренностей…

Риббентроп, не отвечая, просто промолчал…

ОДНАКО отмахнуться от изменений на Востоке не удавалось… Русские укрепились в Прибалтике, вышли к границам Восточной Пруссии, а вернув Бессарабию, приблизились к Плоешти, то есть к румынской нефти… С началом войны эта нефть стала для фюрера воистину животворной, и даже потенциальная угроза ей раздражала…

Да, мысли не уходили, не уходило и раздражение…

Раздражал и русский нажим в экономических отношениях… Не успели русские заключить с рейхом пакт, не успели переварить свой «польский» успех, невозможный без успехов вермахта, как список их требований поставок начал расти и расти…

25 октября 39-го года в рейх приехала комиссия наркома черной металлургии Ивана Тевосяна. Он хорошо знал Германию, а в Германии хорошо знали его еще с тех пор, как «Шварц Иван» (так прозвали немцы южанина-брюнета) стажировался у Круппа.

Комиссия пробыла в Германии до 15 ноября и сорок восемь ее членов — специалистов класса не ниже, чем сам Тевосян, — побывали на заводах и верфях, в лабораториях и на полигонах, в конструкторских бюро и в кабинетах промышленников.

Знакомство с немецкими достижениями, с техническими, технологическими и организационными новинками уже было полезно само по себе, но русские присматривались и к тому, что можно бы у немцев закупить…

И уже в начале декабря 39-го года Кейтель пожаловался:

— Мой фюрер! Аппетиты русских растут необъятно и необоснованно…

— А именно?

— Например, они хотят получить станки для производства артиллерийских снарядов…

— Мы можем их дать? '

— При нынешних обстоятельствах военного времени — абсолютно нет!

— Хорошо… Пока не соглашайтесь, но подумайте, как можно выйти из положения…

Кейтель вздохнул…

Фюрер запросил и Риббентропа, и тот все подтвердил, заодно сообщив, что аусамт будет сдерживать требования русских и что сейчас как раз начнутся переговоры с ними доктора Риттера.

Но дела шли туго, даже 19 января 40-го года Риттер был еще в Берлине, а русские слали новые заявки — на новые станки, самолеты, морские орудийные башни…

А ведь ряд поставок тяжелого оборудования был оговорен еще торгово-кредитным соглашением 39-го года! Но тогда немцы надеялись избежать войны на Западе, рассчитывая, что англичане и французы не полезут в битву из-за Польши…

А они полезли, война требовала напряжения сил, а тут еще запросы русских…

И фюрер злился…

Доктор Риттер, однако, добрался-таки до Москвы, и ночью 11 февраля русско-германское торговое соглашение было наконец подписано…

Председатель германской экономической делегации доктор Шнурре сообщал в меморандуме под грифом «Государственная тайна», что переговоры с русским наркомом Микояном были трудными и в деловом, и в психологическом отношении — русские обнаруживали, по его словам, «вездесущее недоверие»…

Однако сам же Шнурре признавал, что, несмотря на все сложности, ясно, что русские искренне готовы помогать Германии и твердо намерены «укреплять политическое взаимопонимание при решении экономических вопросов».

Это, по мнению Шнурре, означало для рейха широко открытую дверь на Восток…

И действительно — русские обязывались за полтора года поставить миллион тонн кормовых злаков и стручковых плодов, почти миллион тонн нефти, полмиллиона тонн фосфатов, полмиллиона тонн железной руды, сто тысяч тонн хлопка, две с половиной тонны платины…

И это было не все! 27 января 40-го года Гальдер жаловался сам себе в дневнике, что при потребности вермахта в 97 тысячах тонн меди выделяется лишь 51 тысяча, а 46 тысяч не хватает.

Русские же существенно сокращали дефицит, поставляя 11 тонн меди, а еще — 3000 тонн никеля, 950 тонн олова, 500 тонн молибдена, 500 тонн вольфрама, 40 тонн кобальта…

Для экономики рейха это были одновременно и изысканные лакомства, и те жизненно необходимые «витамины», без которых развитая экономика просто не живет. Немцы понимали, что эти дефицитные металлы остро нужны и самим русским… Но без русского, скажем, вольфрама заводы рейха просто были бы не в состоянии выполнить русские заказы на станки и оборудование — немецких запасов еле хватало на собственные нужды…

Так что выгода тут была взаимной… И если для немцев широко открылась дверь на сырьевой Восток, то для русских тоже весьма широко открылась дверь на промышленный Запад… Немцы делились опытом, разработками, ноу-хау и документацией…

В СССР были поставлены новейшие германские самолеты и оборудование для авиапромышленности. Весной 40-го был создан Летно-испытательный институт, ЛИИ, в экспериментальной базе которого новейшая германская техническая мысль была представлена вполне достойно… А Крупп — с личного разрешения Гитлера — продал СССР патенты на твердые режущие сплавы типа «видна», которые позволяли увеличить скорость обработки стали в 3—4 раза, а цветных металлов — в десятки раз…

ВСЕ это было так… Рейхсмаршал Геринг, получивший это уникальное звание за Западную кампанию, в беседах с Иваном Тевосяном был исключительно любезен… Как уполномоченный за выполнение германских «четырехлеток» и как глава люфтваффе он обещал расширение военных поставок…

— Мы отдаем вам даже «Лютцов», герр Тевосян, —говорил Геринг, — и я отдаю его с болью в сердце.

— Мы не останемся в долгу, герр Геринг!

— О да! Фюрер не раз говорил мне, что его решение о союзе с вами твердо и бесповоротно… Он подтвердил раздел сфер влияния между нами даже в беседе с Самнером Уэллесом…

— Мы вполне можем не мешать друг другу, герр Геринг, — соглашался русский нарком…

Да, все это было так…

Но в нашей политике по отношению к рейху явно сквозил тактический расчет, а не стратегически твердая линия. И это же, увы, можно было сказать о позиции Берлина…

И до ясности тут было еще очень далеко, да и была ли возможна здесь ясность? Это лишь о любви говорится, что лицом к лицу лица не увидать, «большое видится на расстояньи»… А в политике взгляд лицом к лицу всегда значил очень многое, особенно — в отношениях таких политиков, которые были подлинными национальными лидерами своих стран…

Как Сталин и Гитлер…

Но пока что они всматривались друг друга на слишком большом расстоянии — как политическом, так и географическом…

И проблемы накапливались без эффективного их разрешения…

В феврале 40-го года мы обещали немцам много больше того, что начали поставлять в действительности, к апрелю поставки почти прекратились, и лишь апрельские «датско-норвежские», а затем и майские успехи Гитлера на Западном фронте вызвали оживление поставок.

Но даже в момент германских триумфов во Франции, даже после Дюнкерка Иван Майский в Лондоне позволял себе весьма антигерманскую линию поведения. А ведь проблема «Германия — Россия — Англия» была для фюрера чуть ли не самой болезненной и неопределенной…

Тем не менее Майский в начале июня 40-го года заявлял Джозефу Кеннеди, уверенному после падения Франции в скором падении Англии:

— Господин Кеннеди! Я думаю, что вы преуменьшаете способность и готовность Британии к сопротивлению Гитлеру.

В дневнике советский полпред был еще откровеннее и 10 июня записал:

«Моя уверенность в… Англии… оправдывается на деле, и я чувствую большое удовлетворение, не потому, что я оказался хорошим пророком, а потому, что сохранение независимой Англии я считаю чрезвычайно важным с точки зрения интересов СССР и всего мира…»

Ох уж этот «весь мир»! Даже императрице Екатерине Великой, русской немке, хватало за глаза интересов России, которую она называла «Вселенной»…

А Ивана Майского, кроме России, волновал еще и какой-то «весь мир»…

Н-да…

Дневник русского полпреда для германской агентуры был недоступен, но зато из окружения Кеннеди информация поступала. Да и не с одним ведь Кеннеди вел Майский подобные разговоры, а тесно связанному с англичанами шефу абвера адмиралу Канарису было особенно приятно выкладывать на стол фюрера информацию о двурушничестве Москвы, видном из позиции русского посла в Лондоне…

Да что Лондон! В самой Москве столичные журналисты в беседах между собой именовали рейх не иначе, как «наш заклятый друг»… И эти настроения не ускользали от внимания Берлина…

ГИТЛЕРУ было очень сложно представить себе русское общество не как нечто монолитное, а такое же многослойное явление, как и общество западное… Он был уверен, что все в Москве проводят линию Сталина.

А ведь далеко не все в этой официально исключительно «красной» Москве были в действительности «красными»…

В стране, которую во внешнем мире многие искренне или не очень искренне числили «штабом мировой революции», убежденных большевиков, безусловно, хватало. Однако хватало там и притаившихся «белых», и — вот их-то в московском бомонде было больше всего— просто приспособившихся, «грязных» и «серых»…

Красавица Валентина Серова— вдова знаменитого летчика Серова и любовница редактора «Литературной газеты» щеголеватого 25-летнего Кирилла-Константина Симонова — играла в кино роли новых советских женщин, но коллизии ее любовных романов интересовали ее неизмеримо больше, чем результаты пятилеток…

Да что там — «больше»! Они вообще лежали вне плоскости ее мироощущения, как и у большинства ее обожателей из числа мужской половины «всей Москвы»…

И эта «вся Москва» была далеко не сталинской и большевистской…

Сценарист-красавчик в местечковом стиле «Люся» Каплер в 1920 году в Киеве вместе с приятелями Юткевичем и Козинцевым основал — в 16 лет — театр с характерным названием «Арлекин»… А к концу тридцатых годов он был автором сценариев прекрасных фильмов «Три товарища», «Ленин в Октябре» и «Ленин в 1918 году»…

Что — произошло идейное и гражданское возмужание?

Нет, дело было, увы, в другом… Эти бывшие «арлекины» оказались идеальными и талантливыми социальными хамелеонами, и, коль уж Россия прочно окрашивалась в красный цвет, они тоже носили прочно красные цвета… На лице… Но — не в душе.

В душе их социальный идеал был по сути тем же, что и у их официального антипода Черчилля — вкусная еда в красивой обстановке под «интеллигентный» треп и улыбки очаровательных женщин.

И таких хамелеонов хватало не только в «творческих» кругах… Они сидели в наркоматах и в издательствах, в Академии наук и даже в ЦК… Они носили вновь введенные генеральские звезды на петлицах и нкидовские «визитки»… Они заполняли московские дипломатические приемы, званые обеды и завтраки, файф-о-клоки, суаре, сидели в ложах и в партере на театральных премьерах, ездили загорать и развлекаться в Сочи и в Крым, в Гагры и в Одессу..,

Призванные жить интересами страны, они и жили ими постольку, поскольку это давало право на бутерброд с маслом и черной икрой под грузинский коньяк или новинку — «Столичную» водку…

Но— не более того… И как всякая легковесная дрянь, легко всплывающая вверх, эта новая советская «пена» была иногда виднее взглядам иностранцев, чем толща советского общества. И по линии Сталина они иногда судили, сопоставляя слова Советской власти с обликом многих ее высоких чинов…

Да, Гитлеру было над чем подумать…

Тем более что Сталин не обнаруживал четко выраженной склонности к укреплению намечающегося союза, и поведение СССР заставляло фюрера настораживаться…

28 МАРТА 1940 года, то есть еще до майского наступления на Западе, Риббентроп подписал шифротелеграмму Шуленбургу № 543 с грифом «Главе миссии или его представителю лично. Конфиденциально. Должно быть расшифровано лично. Совершенно секретно!»…

Шифровка ушла из Берлина утром 29 марта в 4.44 и была получена в Москве в 12.50.

Шеф аусамта сообщал московскому послу рейха, что во время своего недавнего визита в Рим он «работал над улучшением итало-русских отношений» и «уже вынашивал план визита в Берлин господина Молотова», однако его упредила англо-французская пропаганда, разгадавшая планы Риббентропа и Гитлера и упомянувшая о возможности визита «в надежде помешать… дальнейшему укреплению отношений рейха с Россией»….

ТАСС пришлось опубликовать очень жесткое опровержение этих слухов…

Пока что все сообщаемое Риббентропом особых усилий шифровальщика не стоило — о казусе знали все… А вот далее текст был таким, что…

Словом, избранные места из переписки министра и посла я ниже приведу дословно…

Итак, далее в шифровке № 543 Риббентроп писал:

«Тем не менее я не расстался с мыслью о визите господина Молотова. Наоборот, мне хотелось бы сделать это уже в ближайшее время».

Да, тут уже был материал для новой газетной сенсации. Но вот от чего все газеты мира взорвались бы, так это от последующего текста:

«Понятно без слов, что приглашение не ограничивается одним Молотовым. Если в Берлин приедет сам Сталин, это еще лучше послужит нашим собственным целям, а также нашим действительно близким отношениям с Россией. Фюрер, в частности, не только будет рад приветствовать Сталина в Берлине, но и проследит, чтобы он был принят в соответствии с его положением и значением, и фюрер окажет ему все почести, соответствующие данному случаю».

Итак, Гитлер был готов к личной встрече со Сталиным! Пожалуй, если бы многостраничный «Таймс» вышел с одним лишь этим местом из берлинской шифровки, набранным жирным шрифтом на каждой из своих страниц, и не содержал более никакой другой информации, он бы все равно разошелся огромным тиражом!

Но был ли готов к такому варианту сам Сталин?

Из самой шифровки вытекало, что в принципе — да, потому что Риббентроп напоминал Шуленбургу: «Как Вы знаете, устное приглашение как Молотову, так и Сталину было сделано мною в Москве и обоими было в принципе принято. В какой форме следует теперь повторить эти приглашения, решайте теперь сами…

Приглашение господину Молотову выскажите более определенно, а приглашение господину Сталину сделайте от имени фюрера в менее определенных выражениях… Мы, конечно, должны избежать открытого отказа Сталина…»

В заключение Риббентроп просил посла перед тем, как тот приступит к зондажу, сообщить свое мнение о форме зондажа и о «видах на успех».

И уже 30 марта в 22.40 Шуленбург с пометкой «Очень срочно!» направил в Берлин ответную шифровку № 599, где докладывал:

«Лично я твердо уверен… что Молотов, сознающий свою обязанность, посетит Берлин. Как только время и обстоятельства покажутся советскому правительству благоприятными. После внимательного изучения всех известных мне факторов я не могу, однако, скрывать, что считаю в настоящее время шансы на принятие приглашения ничтожными…»

Шуленбург излагал далее свои собственные вроде бы оценки, но из текста следовало, что зондаж он осторожно провел — возможно, даже до указаний из Берлина. И теперь посол сообщал, что в ведущейся войне Германии с Западом Советский Союз полон решимости придерживаться нейтралитета и склонен «избегать, насколько это возможно, чего-либо, что может вовлечь его в конфликт с западными державами»… Поэтому, мол, СССР и войну с финнами прекратил и «распустил народное правительство» Куусинена.

«При таком взгляде на вещи, — писал Шуленбург, — советское правительство, вероятно, боится, что демонстрация существующих между Советским Союзом и Германией отношений, такая, как визит Молотова или самого Сталина в Берлин, может таить в себе риск разрыва дипломатических отношений или даже начала военных действий с западными державами».

Слово «вероятно», употребленное тут Шуленбургом, было явно страховочным, потому что он, как уже сказано, вероятно, с Молотовым консультировался — очень уж конкретным было как это его «вероятно», так и некоторые сообщенные далее детали, касающиеся Сталина и Молотова, о чем автор сообщит читателю чуть позднее…

А пока же мы познакомимся с пунктом 4-м шифровки, гласившим:

«Известен тот факт, что Молотов, который никогда не был за границей, испытывает большие затруднения, когда появляется среди иностранцев. Это в той же степени, если не в большей, относится и к Сталину. Поэтому только очень благоприятная обстановка или крайне существенная для Советов выгода могут склонить Молотова или Сталина к такой поездке».

Все вышеизложенное германским послом могло быть действительно лишь результатом чистого анализа ситуации, но вот отдельные конкретные детали он мог сообщить в Берлин лишь со слов тех, о ком шла речь…

Шуленбург отмечал: «…Кроме того, Молотову, который никогда не летает, для поездки понадобится, по крайней мере, неделя, а здесь на это время его некому заменить…»

Расчет времени Шуленбург мог сделать и сам, но вот знать о загрузке Молотова он мог лишь от самого Молотова, как и возможный вариант, относящийся к Сталину: «Чтокасается приглашения Сталину, то для начала может быть рассмотрена возможность встречи в пограничном городе…»

На эту телеграмму Шуленбурга 3 апреля был дан следующий ответ: «Имперский министр иностранных дел распорядился, чтобы дальнейшие инициативы пока не проявлялись.

Шмидт».

ШУЛЕНБУРГ и рад был бы затаиться, но сама жизнь заставляла быть активным — русские в начале апреля вдруг утратили всякую любезность и даже в таких мелочах, как визы, начали чинить препятствия.

Прекратились и разговоры о возможности базирования кораблей кригсмарине в порту под Мурманском.

Шуленбург добился 5 апреля встречи с Микояном, но Микоян был крайне недоброжелателен.

Шуленбург добивался в встречи с Молотовым — ему отказывали.

Все изменилось после успешного десанта немцев в Скандинавию 8 апреля. Молотов тут же принял Шуленбурга и был сама любезность:

— Мы немедленно возобновим все поставки зерна и нефти, господин посол. Эта досадная приостановка была вызвана излишним усердием подчиненных!

Немец было хотел возразить, что Микоян — по крайней мере официально — второй после Молотова советский чиновник, но передумал и промолчал, пожаловавшись лишь на визовые и прочие проблемы.

— Ну, это пустяк. Все решится, —тут же успокоил его Молотов. И все действительно решилось.

Но в Берлине поняли, что позиция русских определяется не принципом, а конъюнктурой… До 8 апреля они боялись, что англичане опередят немцев в Скандинавии, а там, смотришь, войдут в Балтийское море, вновь провоцируя на борьбу финнов.

8 апреля немцы упредили союзников, и Москва облегченно вздохнула…

Берлин же…

Ну а Берлин получил не очень-то веселую и обнадеживающую информацию к размышлению…

Однако накануне майского наступления Шуленбург получил с фельдкурьером копии меморандумов, которые 10 мая имперские дипломатические миссии должны были вручить правительствам Голландии в Гааге, Бельгии в Брюсселе и Люксембурга в Люксембурге и которые германский посол в Москве должен был вручить Молотову заранее — для осведомления.

— Герр Молотов, имперское правительство ввиду наших дружественных отношений желает уведомить вас о предстоящих операциях на Западе. Мы вынуждены парировать намерения англофранцузов и войти в Бельгию и Голландию.

— Мы понимаем, что вы должны защитить себя от англо-французского нападения. V меня нет никаких сомнений в вашем успехе, господин посол…

ВЕРМАХТ в это время уже штурмовал первые бельгийские укрепления.

А 20 мая Галифакс — министр иностранных дел Англии в кабинете Чемберлена, сохранивший этот пост и в кабинете Черчилля, — пригласил к себе Ивана Майского…

Черчилль не был бы Черчиллем, если бы не сделал заявление о своем стремлении к улучшению советско-английских отношений одним из первых актов нового правительства. Еще бы — ведь он этим открыто провоцировал ухудшение советско-германских отношений!

Если чемберленовский посол Сиддс демонстративно укатил в Лондон в начале января 40-го года, то теперь в мае Галифакс сообщал Майскому о намерении Лондона направить парламентария Стаффорда Криппса в Москву в качестве «посла со специальной миссией» — якобы для обсуждения проблем англо-советской торговли…

50-летний левый лейборист Ричард Стаффорд Криппс считался открытым сторонником системы коллективной безопасности с участием СССР. 12 ноября 39-го года он заявлял Майскому:

— Я сейчас поставил целью своей жизни улучшение советско-английских отношений…

В феврале 40-го года Криппс уже приезжал в Москву как депутат палаты общин, встречался с Молотовым, имел с ним обстоятельную беседу… В целом же он выглядел как некий выбранный отнюдь не друзьями СССР символ «англо-советской дружбы», которым можно было при необходимости тыкать в нос Германии. Так что его выбор сам по себе был провокацией.

Майский же — как давний «литвиновский» кадр — тем не менее обрадовался и сразу же отбил в Москву шифровку с «радостной» новостью.

Но Лондон уже не мог ждать — обстановка менялась с каждым днем. И чтобы не застрять ввиду континентальных успехов вермахта на Острове, Криппс срочно вылетел через Париж и Рим в Афины, где и стал ожидать нашей реакции.

Ответ пришел через шесть дней, и в нем сообщалось, что Москва готова принять Криппса не как «посла со специальной миссией», а в качестве регулярного «посла Его Величества» — взамен отсутствующего Сиддса.

В начале июня Криппс был назначен, но за это время сообщение между Лондоном и Афинами прекратилось — вермахт нажимал, и так же нажимали люфтваффе.

А верительные грамоты нового посла были в Лондоне… Как быть?

Заместитель Галифакса, Батлер, был в затруднении, но Майский предложил:

— А вы пошлите грамоты по телеграфу!

— А ваше правительство их примет?

— Можете не беспокоиться… Примет!

— Я должен посоветоваться с экспертами, — заколебался Батлер, и вскоре в его кабинет вошел респектабельный седой чиновник.

Осведомленный о сути вопроса, он категорически отрезал:

— Это невозможно!

— Почему? — удивился Майский…

— За почти двухсотлетнюю историю Форин Офис не было прецедента, чтобы подпись Его Величества передавалась по телеграфу…

— Но времена меняются…

— А традиции — нет!

Батлер виновато молчал… А Майский нашелся:

— Передайте ваши грамоты мне в полпредство, я официально уведомлю вас об их получении, а затем сам передам текст по телеграфу. Оригинал же отправлю в НКИД с оказией…

Так и сделали…

К слову будь замечено, когда недоброй памяти царь Александр II со своим братом Константином преступно сбывал с рук в 1867 году Русскую Америку, то полномочия российского посла Стекля на совершение сделки прибыли в Вашингтон как раз по только что открытому трансатлантическому телеграфу. Так что в истории русского МИДа прецедент телеграфной передачи «высочайшей подписи» уже имелся…

А действительно — чего там нам, русским ванькам, «резину тянуть», если англосаксам надо услужить?

ИЗВЕСТИЕ о назначении в Москву полномочного английского посла немцев не обрадовало. Но Шуленбург к новости отнесся спокойно, объясняя все желанием СССР быть информированным о намерениях Англии и нашей заинтересованностью в английском каучуке и олове.

И временно проблемы, представляющие общий интерес, переместились в Прибалтику, где Советский Союз уже подготавливал включение трех «лимитрофов» в свой состав…

В 1933 году в книге «Германия между Западом и Востоком» генерал Ганс фон Сект писал: «Литва все еще не оправилась от неожиданности, что она стала государством… раньше или позже она должна будет решить, хочет она окончательно сделать Германию своим врагом или же попасть в польские руки…»

Через шесть лет сама Польша попала в германские руки, а отнятое ею у России возвратилось в руки законного владельца — СССР. Вернул СССР и отторгнутое Польшей у Литвы, и теперь Литва получила из русских рук свою столицу Вильнюс.

Тем не менее Сект был точен в том, что прибалтийские «государства» и сами не верили в то, что они — государства, и то, что Сект написал лишь о Литве, объяснялось особым положением Литвы как «задвижки» — по выражению Секта — между Германией и Россией…

То, что Россия делает эту «задвижку» своей, Гитлеру было неприятно, но в конце концов эти земли давно входили в состав России, но никогда не были германскими.

Поэтому аусамт 17 июня разослал циркулярную телеграмму всем дипломатическим миссиям, смысл которой был вполне внятен: Германия неизменно дружественна Советскому Союзу, и все прибалтийские «реорганизации» касаются лишь отношений СССР и этих стран.

Вечером 18 июня Молотов пригласил Шуленбурга в свой кабинет и улыбаясь сообщил:

— Примите мои самые теплые поздравления по случаю блестящего успеха германских вооруженных сил…

— Благодарю… Однако и вы продвигаетесь к успехам, герр Молотов…

— Вот об этом я и хотел сказать… Наши действия в Прибалтике объясняются нашей решимостью положить конец всем интригам Англии и Франции, пытающихся посеять между нами недоверие и разногласия…

Англичане действительно были лояльны к прибалтам и нелояльны к нам — Галифакс в глаза Майскому называл нас агрессорами. Майский же к месту рассказал притчу о мужике, которого соседи обобрали во время тяжелой болезни и который потом забрал у первого свое после драки, а остальные отдали все и так…

— Кто тут агрессор, господин Галифакс? — спрашивал Майский. — Иван, которому пришлось стукнуть кулаком, или его соседи?

Галифакс уставился в потолок, потер переносицу и признал:

— Да, это интересная точка зрения…

Закончилось все, как мы знаем, вхождением Литвы, Латвии и Эстонии в состав СССР. Однако, хотя английские дипломаты выезжали из прибалтийских столиц менее охотно, чем германские, и хотя Англия позднее, 14 октября, реквизировала в Лондоне три десятка балтийских торговых судов, новый статус прибалтов задевал не столько Англию, сколько Германию. Во всех трех «государствах» проживало немало немцев, и большинство теперь хотело бы переехать в рейх…

С одной сторонь), это лишние рабочие и солдатские руки, но с другой —лишние рты, уплотнение населения и новые проблемы…

А тут подоспел и «бессарабский» вопрос с его «буковинским» «хвостом». И 23 июня Шуленбург опять появился в кабинете Молотова…

— Решение проблемы Бессарабии не терпит отлагательства, — пояснил Молотов. —Я еще в марте затрагивал ее, но Румыния молчит, и мы готовы решить этот вопрос миром или силой — как получится… При этом мы хотим получить и Буковину, где живет много украинцев…

— Такой шаг для меня лично является неожиданностью, — тут же отреагировал посол. — Я понимаю ваши претензии, но думал, что вы предварительно проконсультируетесь с нами. Румыния снабжает нас важнейшим сырьем, и ее внешнеполитические трудности затрагивают и германские интересы… К тому же в Бессарабии живет до ста тысяч этнических немцев — фольксдойче… И еще больше их живет на Буковине…

Шуленбург посмотрел на Молотова и предложил:

— Я немедленно доложу своему правительству и попросил бы пока не предпринимать никаких решительных шагов…

— Хорошо… Надеюсь, вы нас поддержите в этой акции, а мы сделаем все возможное для охраны ваших интересов в Румынии…

Как уже было сказано, Гитлер санкционировал согласие аусамта, и через день, 25 июня, Шуленбург сообщил наркому иностранных дел:

— Мы остаемся верны московским договоренностям и не проявляем интереса к Бессарабии… Однако просим учесть, что нам небезразлична судьба ста тысяч фольксдойче…

— Благодарим за понимание… Мы это учтем и все решим к общему согласию, как это было сделано с польскими фольксдойче..

— Но вот Буковина, герр Молотов… Она ведь не принадлежала никогда даже царской России… Буковина ранее относилась к Австро-Венгрии и густо населена немцами. Ваш отказ от нее был бы воспринят благожелательно…

— Нет, господин Шуленбург!.. Буковина— это последняя недостающая часть единой Украины, и мы хотели бы решить этот вопрос одновременно с бессарабским. А с фольксдойче мы все уладим…

Шуленбург пожал плечами, продолжая:

— Имперское правительство далее отмечает, что нас волнуют нефтяные поля и сельскохозяйственные земли Румынии и мы крайне заинтересованы в том, чтобы эти районы не стали театром военных действий…

Собственно, этим и объяснялась «сговорчивость» фюрера. Если румыны начали бы артачиться, то могла бы начаться советско-румынская война, а война — это война. Удар по нефтепромыслам Плоешти был бы формально ударом по румынской территории, но он же был бы ударом «под ложечку» и рейху. И даже если Сталин компенсировал бы возникший дефицит румынской нефти дополнительными советскими поставками, садиться на русскую «трубу» фюреру было бы как нож к сердцу…

Но и здесь все кончилось миром, к тому же в конце концов Москва согласилась ограничиться лишь Северной Буковиной с Черновцами-Черновицами. Кроме прочего, это обеспечивало прямую железнодорожную связь от Бессарабии на бывший австрийский Лемберг, ныне ставший Львовом…

Мирно «отвоевав» для Румынии часть Буковины, Берлин как-то поддержал перед румынами свое реноме, однако этим его успех и ограничился… Шуленбург, правда, намекнул Молотову 26 июня, что все выглядело бы приличнее, если бы СССР вернул Румынии золотой запас румынского Национального банка, вывезенный в Россию во время Первой мировой войны… Но Молотов заявил:

— Об этом не может быть и речи!

— Герр Молотов! Вы ведь не раз это обещали сделать, если румыны вернут вам Бессарабию…

— Да… Но они достаточно долго эксплуатировали ее…

В день ввода наших войск в Бессарабию произошло еще одно потенциально важное событие — СССР и Италия подтвердили договор о дружбе, ненападении и нейтралитете 1933 года…

Накануне, 24 июня, СССР установил дипломатические отношения с Югославией — единственной балканской страной, до этого отказывавшейся признать Советский Союз… Отношения были установлены всего на уровне миссий, но они были установлены!

Конечно, ничего плохого в этом не было… Однако — с учетом улучшения отношений с Италией и Югославией и после возврата Бессарабии — позиции России на Дунае и на Балканах усиливались так, что заставляли Германию чувствовать себя со стороны Юго-Востока не очень-то уютно. Царская Болгария с царем из немцев Борисом III Кобургом склонялась к Берлину, но болгарская масса издавна тяготела к Москве, не говоря уже о симпатиях к Москве сербов…

В довершение всего Сталин 8 июля высказал пожелание включить в состав Советской Литвы и ту ее часть, на которую вполне обоснованно— по признанию самого Сталина— претендовали немцы. Впрочем, русские предлагали за эту полосу спорной территории компенсацию в 3 860 000 золотых долларов — половину суммы, которую США заплатили России за уступку Русской Америки…

И хотя Гитлер пошел и тут Сталину навстречу, его беспокойство нарастало. Россия расширяла сферу своего присутствия так, что это могло в перспективе быть использовано как в интересах рейха, так и против них…

В конечном счете все зависело от того, какой будет позиция России по отношению к Англии…

А вот тут-то и была неопределенность…

К тому же после длительного перерыва Англия направила в Россию нового посла.

ТЕМ временем Криппс добрался-таки до Москвы и благодаря находчивости Майского предъявил Молотову вместо верительных грамот телеграфные бланки.

А 1 июля английский посол был принят Сталиным и передал ему личное письмо Черчилля… Тот в свойственной ему манере писал о том, что, несмотря на разницу политических систем, отношения СССР и Англии могут быть «гармоничными и взаимно выгодными»…

Беседа лично Сталина с Криппсом уже была редчайшим случаем. Но при этом она еще и была беспрецедентно долгой — она продолжалась три часа!

13 июля Молотов по указанию Сталина информировал о ее сути Шуленбурга.

Как и наш «друг» Черчилль, «друг Советов» Криппс в разговоре со Сталиным выглядел именно тем, кем и являлся, — провокатором.

— Британское правительство, — начал он, — убеждено в том, что Германия борется за гегемонию в Европе и хочет всю ее поглотить. А это опасно и для Англии, и для СССР… Поэтому, господин Сталин, и вам, и нам нужна общая политика самозащиты и восстановление баланса сил…

Сталин спокойно слушал, потом ответил:

— Господин Криппс! Советское правительство, конечно, очень интересуется событиями в Европе. Однако я не вижу, что Европе угрожает гегемония одной страны, и не считаю, что Германия хочет поглотить какие-либо европейские страны.

Криппс протестующе заерзал, а Сталин, как будто не замечая этого, размеренно говорил:

— Военные успехи Германии не угрожают нам и нашим дружественным с ней отношениям… А баланс сил? Прежний баланс сил был направлен не только против Германии, но и против Советского Союза. И мы предпримем все меры для того, чтобы предотвратить его восстановление…

— Но, господин Сталин, интересы торговли вечны, и мы готовы торговать с вами в любом случае, если, конечно, наши товары не будут перепродаваться Германии…

— Господин Криппс! Мы не против торговли, но мы оспариваем ваше право вмешиваться в германо-советские торговые отношения. Мы будем уступать Германии часть закупаемых нами цветных металлов, и если вас это не устраивает, торговля между нами невозможна.

Когда-то Наполеон двинулся на Россию, чтобы обеспечить блокаду Англии, а теперь Англия пыталась давить на Россию в целях блокады Германии… Однако большевик Иосиф Сталин был фигурой потверже аристократа Александра Романова, и его шантажировать было делом пустым… Криппс, впрочем, не унимался и заходил уже с другой стороны:

— Британское правительство считает также, что лишь СССР может выполнить важную миссию объединения балканских стран и руководства ими. Это было бы лишь справедливо! Мы знаем также, что вы не удовлетворены положением с черноморскими проливами…

Балканы и Турция издавна были для Британии одной из любимых «ближних» вотчин. И вот — вдруг — коварный Альбион «уступал» этот важный район России… Но Сталин и тут на лесть и приманку не поддался:

— Ни одна держава не имеет права на исключительную роль на Балканах… А над проливами, конечно, Турция не должна властвовать единолично… Но мы об этом туркам говорили…

Криппс ушел на сей раз несолоно хлебавши, но никто не мог запретить ему демонстрировать в Москве «дружественность»… И само присутствие Криппса уже порождало у немцев тревожащие мысли…

К тому же Берлину лишь оставалось гадать — о чем же беседовал Сталин с англичанином целых три часа? Меморандум Молотова Канарису «тянул» часа на полтора, ну — с учетом времени на перевод— на два…

А еще час?

Сам Криппс не скрывал ни от себя, ни от доверенных друзей, что подоплекой линии Черчилля было стремление «заставить их (то есть, уважаемый читатель, нас. — С. К.) помочь нам (то есть англосаксам. —С. К.) выбраться из затруднительного положения, после чего мы могли бы бросить их и даже присоединиться к их врагам…»

Британский Генеральный штаб тоже не скрывал (от своих), что целью предложений Криппса было «столкнуть Россию с Германией»…

Сталин это понял.

Но Гитлер-то этого не знал точно — наверняка…

И факт долгой беседы русского лидера с британским послом уверенности фюрера в русском партнере не укреплял…

В самой же Англии Золотая Элита, получившая теперь в дополнение к невидимой еще и официальную власть в лице премьера Черчилля, понимала, что натравить Гитлера на Сталина и наоборот надо, но что сделать это будет трудно.

Очень уж тесно и разумно сочетались интересы двух стран и народов… 2 августа «Правда» опубликовала речь Молотова на заседании Верховного Совета СССР 1 августа.

Молотов говорил:

— Наши отношения с Германией, поворот в которых произошел почти год тому назад, продолжают полностью сохраняться… В английской и англофильствующей прессе нередко спекулировали на возможности разногласий между Советским Союзом и Германией, пытаясь запугать нас перспективой усиления могущества Германии… Как с нашей, так и с германской стороны эти попытки не раз отбрасывались как негодные… В основе сложившихся добрососедских и дружественных советско-германских отношений лежат не случайные соображения конъюнктурного характера, а коренные государственные интересы как СССР, так и Германии…

УВЫ, это были пока лишь благие пожелания… В Германии широкие круги общественности всегда неплохо понимали выгоду для немцев дружбы с Россией. Эта точка зрения была освящена авторитетом Бисмарка, да и фон Сект так считал, и даже такой интеллектуал, как геополитик генерал Хаусхофер…

В России же к Германии относились глупее и злее — достаточно вспомнить знаменитый салтыково-щедринский «разговор русского и немецкого мальчика» из его очерка «За рубежом»… Конечно, тут сказывалось и то, что немцы были густо представлены в русской царской администрации… Однако сказывалось, увы, и элементарное «расейское» интеллектуальное разгильдяйство, которому вдумчивый анализ был «не по ндраву» — и все тут!

Германские колонии на русских землях протянулись от Прута в Бессарабии до Волги-матушки, и все они отличались от окрестных сел и деревень как неумытый (хотя воды в России хватало) русский «мальчик без штанов» отличался от умытого немецкого «мальчика в штанах»…

Один немец, поездив по России уже в советское время, вздохнул:

— Если бы соединить немецкого мужчину и русскую женщину, то это и был бы коммунизм…

И доля горькой правды в том была, ибо очень уж немалая часть русских мужчин предпочитала горькой правде горькую водку… И слишком уж часто русский человек был прекрасным работником, но при этом далеко не всегда был работником, умеющим заставить работать и думать самого себя — без внешнего толчка…

Недаром же было сказано: «Гром не грянет, мужик не перекрестится»…

И слишком уж часто Россия поддавалась внешним влияниям — ей и чужим, и чуждым… Гитлер, будучи политиком и мыслителем весьма чутким и самобытным, это улавливал…

А улавливая — сомневался…

Будет ли Сталин самостоятельным до конца?

И нужна ли самостоятельному Сталину могучая Германия?

Гитлер размышлял о России много и в «Майн кампф» написал о ней немало. Но далеко не все поняли, что он — на первый взгляд провозглашая там новый «Drang nach Osten» — на самом деле допускал стратегический союз с Россией. Но допускал при двух условиях: противостояние Германии и Британии в мировой колониальной проблеме и наличие сильной России, способной усилить Германию в ее борьбе против Запада…

Он размышлял о России и позднее — став главой Германского государства… Возвращаясь во второй половине марта 39-го года из Праги, только что занятой вермахтом, он вдруг заговорил со своим адъютантом фон Беловым, а точнее, произнес неожиданный монолог:

— Теперь надо позаботиться о том, чтобы чехи оставались довольны и чувствовали себя под защитой рейха хорошо, — сказал он, глядя из окна вагона на живописный ландшафт…

Фон Белов слушал, ловя каждое слово, — он интуитивно ждал чего-то подобного, глядя на задумавшегося фюрера… А тот, как будто думая вслух, говорил:

— Иное дело поляки… Они не хотят уступать в вопросе о Данциге и о коммуникациях через «Коридор»… А ведь заклятый враг Польши не Германия, а Россия…

Фон Белов слушал, а Гитлер умолк, смотря вдаль… За окном мелькало одно и другое, а фюрер молча смотрел на мелькающее, быстро уносящееся назад, и потом заговорил опять:

— Нам тоже однажды грозит опасность со стороны России… Да… Но почему послезавтрашний враг не может стать завтрашним другом?

Это было сказано чуть более года назад, и за этот год изменилось так много! А тогдашнее «завтра» стало сегодняшним днем. И в этом «сегодня» Россия была другом. А завтра?

6 ИЮЛЯ 1940 года фюрер возвратился в Берлин, и возвратился триумфатором —восторг и аплодисменты масс народа на Ангальтском вокзале, огромные толпы на Вильгельмплац, поток высокопоставленных посетителей в имперской канцелярии, прерывать который удавалось, лишь выходя на балкон канцелярии по настоятельным просьбам-требованиям десятков тысяч ликующих немцев…

В кругах же «образованных» устанавливалась пессимистическая точка зрения на происходящее… Связанная с оказавшейся в остром положении Англией родственными и клановыми узами, затаившаяся прозападная оппозиция пребывала в унынии… На лицах друзей Тротта цу Зольц и блестящих берлинских космополитов застыла смесь страха, изумления и вынужденного восхищения…

7 июля весь день шел проливной дождь… В Берлин приехал граф Чиано — официально по поводу заупокойной службы по маршалу Бальбо, погибшему в авиакатастрофе в Ливии, а фактически — для разговора с фюрером.

Гитлер принял его немедленно, но Чиано фюрера не обрадовал, разворачивая планы территориальных притязаний Италии… Все это было очень некстати, тем более что войска дуче во французской кампании особых лавров не снискали… А Чиано разглагольствовал о необходимости занять Мальту, Египет, Судан, Британское Сомали…

Вскоре Италия и впрямь начала военные действия в Африке. Но уже не против подданных изгнанного ими императора Хайле Селассие I, а против подданных Его королевского Величества Георга VI… А это уже был противник несколько иного калибра…

Фюрер рассказал Чиано о ходе кампании во Франции и пообещал, что если Англия не согласится на мир, то он атакует ее огнем и мечом… Расчет у него был верный — Чиано обязательно передаст этот разговор через посредников в Лондон…

Затем фюрер предложил Чиано съездить во Францию — опять-таки рассчитывая на последующую болтливость итальянца…

Итальянский же посол Аттолико устроил в честь своего шефа прием в резиденции на озере Ваннзее…

Были приглашены хорошенькие аристократки и просто хорошенькие немки… Русская космополитка, княжна Мисси Васильчикова, работавшая в отделе радиовещания аусамта, была приглашена тоже, но по возвращении домой записала в дневнике: «Когда пришла пора прощаться и благодарить хозяина, мы обнаружили его с Чиано в затемненной комнате, танцующими щека к щеке с двумя самыми легкомысленными дамочками, каких только может предложить Берлин. И это в день, официально считающийся траурным! Мы отбыли возмущенные…»

Мисси, правда, не уточняла, что их возмутило: то, что Чиано и Аттолико пренебрегли памятью Бальбо, или то, что они выбрали не ее и ее родную сестру Татьяну Меттерних…

Гитлер же вернулся к своему обычному распорядку дня: ровно в 12.00 доклад Йодля о положении на фронтах, затем совещания с генералитетом и прием гражданских посетителей. Вечером — узкое, давно устоявшееся застольное общество… Изредка он просматривал новый киножурнал — будущий, еще без звука, который «озвучивал» с листа бумаги дежурный офицер, потом заносивший на этот же лист правку фюрера.

Остаток вечера — спокойная долгая беседа у камина… Правда, слушатели тут преобладали над собеседниками… Впрочем, Гитлер всегда был готов — и не только у камина — внести в свое мнение коррективы, но — лишь в том случае, когда чужие аргументы были основательны и убедительны.

В начале же июля у него начали созревать сразу две мысли, позднее оформленные в его директивах № 16 и №21…

Директива № 16 относилась к плану «Морской лев» и ориентировала германские вооруженные силы на десантную операцию против Англии…

Директива же № 21 относилась к плану «Барбаросса» и ориентировала германские вооруженные силы на быстрый разгром Советского Союза…

ПЕРВАЯ запись по будущему плану «Барбаросса» появилась в служебном дневнике начальника Генерального штаба сухопутных войск Франца Гальдера 3 июля 1940 года.

В этот день после разговора с полковником Гансом фон Грейфенбергом, начальником отдела в Генеральном штабе вермахта, до сентября 39-го служившим у Гальдера в ОКХ, генерал записал:

«Оперативные вопросы. В настоящее время на первом плане стоит английская проблема, которую следует разрабатывать отдельно, и восточная проблема.

Основное содержание последней: способ нанесения решительного удара по России, чтобы принудить ее признать господствующую роль в Европе… Наряду с этим возникают и второстепенные проблемы, вроде балтийской, балканской и других».

Тогда еще, впрочем, это была лишь пометка для памяти. За два дня до этого — 30 июня — статс-секретарь Вайцзеккер сообщил Гальдеру, что, по мнению фюрера, условий для образования мирной системы пока еще нет и дальнейшие успехи рейх может обеспечить только теми средствами, которыми были обеспечены уже достигнутые успехи, то есть военной силой…

Вайцзеккер не указывал конкретно на СССР, но можно было понять, что Гитлер не исключает военной кампании против него. Гальдеру как участнику прозападной оппозиции это было по душе. Напряжение на Востоке должно было снять напряжение на Западе и дать шанс на замирение — так мыслил Гальдер.

По происхождению не пруссак — как большинство генералов, а баварец, Гальдер тем не менее был настроен во вполне великогерманском духе. Однако он не учитывал того, что Золотой Элите не требуется замирение с Германией, ей нужен разгром Германии…

Не учитывая же этого, Гальдер был не прочь дополнительно подтолкнуть фюрера в направлении Востока…

После победы над Францией Гитлер предполагал далее развивать приоритетно флот и авиацию. Это был курс на Англию и колонии. Соответственно сухопутные войска должны были сокращаться. И прежде всего — на Востоке, в Генерал-губернаторстве и в Восточной Пруссии. Это был курс на мир с Россией.

Гальдер, пользуясь этим, начал переброску новых соединений с Запада на Восток, усиливая восточную границу. С мая всеми войсками здесь командовал генерал от кавалерии Курт Людвиг фон Гинант, а теперь его сменяли, и высшей командной инстанцией сухопутных войск становилось командование 18-й армии, прибывшей с Запада. Командовал ею генерал артиллерии фон Кюхлер, а начальник штаба у него был генерал-майор Эрих Маркс.

В 9.30 4 июля Гальдер вызвал их к себе для оперативного инструктажа о «восточных» проблемах… Он пока еще не имел указаний Гитлера, но все же поручил Марксу как высшему штабному чину на Востоке оценить масштабы и планы войны против нас…

Еще семь лет назад особая Липецкая авиационная школа приветствовала последний выпуск новых пилотов с немецкими именами. А всего в Липецке было подготовлено с конца 20-х годов до полутысячи асов, составивших костяк руководства люфтваффе Геринга.

Еще семь лет назад на агентурном сообщении VII отдела ГУГБ НКВД из Германии о сути завещания генерала фон Секта, переданного Гитлеру через военного министра Бломберга, Климент Ворошилов написал: «Очень интересный и почти правдивый документ. Умные немцы, даже фашисты, иначе и не могут рассуждать. KB».

А Сект ведь писал об отсутствии у Германии конфликтных зон с СССР и требовал, чтобы рейх как можно скорее улучшил отношения с нами. И тот же чекистский документ отмечал: «б кругах военного министерства содержание данного завещания встречено якобы почти с неограниченным одобрением».

И вот теперь бывший подчиненный Секта — Маркс получил от бывшего подчиненного Секта — Гапьдера задание разработать план превентивного нападения на СССР.

Прошла неделя…

11 июля фюрер выехал из столицы в свою горную резиденцию Бергхоф под Оберзальцбергом, и началась серия совещаний с Редером, с Гальдером, с Герингом…

За это время до Германии уже дошла информация о беседе Сталина с Криппсом, но еще не было никакой мало-мальски достоверной информации о ее содержании — Молотов передал свой меморандум Шуленбургу лишь 13 июля. Зато не было недостатка в газетных и дипломатических слухах о том, что Сталин-де и Черчилль договорились — и против рейха, и в вопросе о нажиме на Турцию по проблеме проливов…

Так что 11 июля Гальдер записал: «Россия и Англия: обе ищут сближения. Не исключена возможность соглашения об Иране, которое послужит основанием для союза „медведя и кита“, как это было в 1908 году».

Генерал имел в виду ту англо-русскую конвенцию от 31 августа 1907 года по Персии, Афганистану и Тибету, по которой Англия «уступала» России «сферы влияния» по принципу: «На тебе, боже, что мне негоже»… Та конвенция также «пристегивала» Россию к англофранцузской Антанте…

Прав тут Гальдер был лишь в одном — методы «англичанки, которая завсегда гадит», с тех пор не изменились — тогда нам «уступали» Тибет, теперь «уступали» Балканы… Англичане знали, чем встревожить фюрера…

Фюрер же был склонен отвоевать у Англии Гибралтар, для чего нужна была помощь Испании, и создать «сплошной фронт от Нордкапа до Марокко»… Именно это он сообщил генералитету на совещании 13 июля в Бергхофе.

В разговорах с генералами его не оставляла и еще одна мысль — почему Англия до сих пор не ищет мира. Фюрер, как и Гальдер, тоже недооценивал влияние наднациональных сил Зла в Англии и считал, что дело лишь в самолюбии и амбициях Черчилля, а не в его равнодушии к судьбе Англии как таковой…

Гитлер просто любил свою родину, как родину немцев, а Черчилль любил Англию постольку, поскольку она обеспечивала ему комфорт и привычный ему образ жизни. Англия вне сферы властвования Золотой Элиты ему была просто не нужна. А замирившаяся с Германией Англия неизбежно уходила бы из-под зловещего космополитического влияния…

Подобная «логика» Гитлеру была недоступна, он искал объяснение рациональное и находил его в том, что Англия все еще надеется на Россию…

Значит, необходимо было разрушить эти надежды…

— Придется силой принудить Англию к миру, — говорил он 13 июля. — Но мне не хотелось бы ее полного разгрома. Это будет означать распад Британской империи, и тогда немецкой кровью будут оплачены триумфы Америки и Японии.

15 июля он около часа обсуждал с Гальдером «английскую» проблему, очень и очень колеблясь. Он все еще хотел бы свернуть эту проблему путем разумных переговоров.

16 июля фюрер выступал в Опере Кролля, приютившей тогда рейхстаг, и предложил Англии мир, на что Черчилль ответил предложением Германии вернуться к границам 1938 года.

И в эти же дни фюрер подписал директиву на проведение операции «Морской лев»… В Генштабе сухопутных войск ее получил 19 июля свежеиспеченный (под аплодисменты депутатов и гостей рейхстага) генерал-полковник Гальдер…

«МОРСКОЙ ЛЕВ» был опасным «зверем» для всех видов вооруженных сил, но особую трудность он представлял для кригсмарине, и адмирал Редер гарантировал успех десанта только в случае полного господства в воздухе…

Геринг же этого гарантировать не мог. Сухопутные войска, в свою очередь, требовали от флота обеспечить весьма широкую полосу десантирования, но теперь уже Редер обещать этого не брался… Зато в памятной записке от 19 июля на имя Гитлера Редер предлагал активизировать войну на коммуникациях и в Средиземном море — в зоне Гибралтара и Суэцкого канала…

Гитлер и сам склонялся к этому, хотя директиву № 16 подписал и работы по ней начались как на штабных бумагах, так и в реальных войсках.

Однако его занимала и «восточная» проблема…

21 июля 1940 года в имперской канцелярии было проведено совещание с главнокомандующими составными частями вермахта.

Гитлер выступил на нем с большим обзором ситуации во всех ее аспектах…

Начал он с того, что заботило его более всего, — с Англии:

— Положение Англии безнадежно… Из Лондона сообщают, что пресса смягчает свой тон относительно наших мирных предложений. Ллойд Джордж и герцог Виндзорский написали письма королю, настаивая на мире. Английский посол в Вашингтоне Лотиан заявил, что Англия проиграла войну, и теперь надо платить, не теряя достоинства… Возможен кабинет Ллойд Джорджа, Чемберлена и Галифакса…

Такой кабинет был бы — в отличие от «кабинета войны» Черчилля — «кабинетом мира», но именно поэтому он в Англии уже был невозможен — по крайней мере, без нового нажима немцев. И Гитлер посмотрел на адмирала Редера:

— Вопрос к флоту: когда могут быть подготовлены десантные суда? Ответ мне нужен к концу недели. Десант — дело рискованное… Однако если мы начнем наступать, то к середине сентября Англия должна быть ликвидирована.

Редер смотрел невозмутимо — он уже высказывал свою точку зрения не раз, зато заерзал Геринг, и Гитлер, искоса глянув в его сторону, сообщил:

— Главное командование ВВС предлагает перейти к большому наступлению против неприятельской авиации, выманивая и уничтожая в воздухе истребители противника.

Главком Браухич согласно кивнул, а Гитлер продолжал:

— Главное командование сухопутных войск с этим согласно, предлагая также расширить подводную войну…

В это время Гитлер из меморандума Молотова уже знал официальную русскую версию беседы Криппса и Сталина и изложил ее генералитету, однако не скрыл своих сомнений:

— Англия и Россия склонны к сближению. Русские не хотят войны, но и не хотят скомпрометировать себя перед англичанами. Сталин во время переговоров с Криппсом официально воздержался от сближения, отклонил английскую политику «равновесия» и английские условия торговли.

Гитлер пожал плечами:

— Все же Англия, очевидно, рассчитывает на помощь России в организации беспорядков на Балканах с целью лишения нас нефти и парализации люфтваффе. Россия не хочет претендовать на руководящую роль на Балканах — это не усилит ее. Так сказал Сталин Криппсу… Но действительное настроение России отразилось в беседе Калинина с югославским послом Гавриловичем. Калинин призывал к объединению в один блок и борьбе против Германии…

Увы, уважаемый мой читатель! «Балканская» проблема, как видим, вновь создавала проблемы в отношениях русских и немцев.

Во время той Русско-турецкой войны, когда «на Шипке было все спокойно», сотни тысяч русских мужиков обильно пролили кровь за свободу болгарских «братушек», которые в это время предпочитали растить кукурузу и жалели лишний раз накормить русского солдата…

Но злость петербургские славянофилы затаили не против балканских славян, паразитирующих на мощи России, а против Бисмарка, который не поддержал-де русских в ущерб Германии… А ведь не всем же быть простаками!

С началом XX века Россия раз за разом, пренебрегая собственными интересами, защищала интересы Сербии, хотя экономически (то есть наиболее прочно и реально) южные славянские Балканы были связаны с Германией, со складывающейся англо-французской Антантой, но только — не с Россией…

Сербия и стала поводом для той войны России и Германии, с которой и началась Первая мировая война… С нелегкой руки профессора-кадета Милюкова-«Дарданелльского» буржуазная Россия мечтала тогда о «проливах», но кто бы это, спрашивается, согласился на контроль России над ними? Англия, мертвой хваткой вцепившаяся в Гибралтарскую скалу? Франция, внедрявшаяся в Турцию три века? Или олицетворение политического эгоизма — Дядя Сэм?

После Гражданской войны образованная при поддержке наднационального масонства Югославия стала одним из центров белогвардейщины. И народ ведь этому не противился. Более того, если бы югославы массово тяготели к СССР, а не к Англии, могли бы «верхи» в Белграде так упорно не признавать СССР до лета 1940 года?! И надо ли нам было это признание — особенно в той ситуации?

Увы, мы наивно рассчитывали на свое «традиционное влияние» у балканских славян и в очередной раз портили этим жизненно важные для России связи с немцами. Для Гитлера-то балканская нефть была источником не только горючего для войны, но и источником постоянной головной боли!

И к нашей активности на Балканах— реальной или раздуваемой врагами России и Германии — он относился все более ревниво и подозрительно. Тем более что Германия в 1940 году поглощала две трети югославского экспорта!

И поэтому 22 июля Гитлер впервые внятно и четко заявил:

— Сталин заигрывает с Англией, чтобы заставить ее продолжать войну и тем сковать нас и захватить то, что не сможет захватить в дни мира. Он не хочет сильной Германии, но и не хочет с нами воевать. Россией управляют умные люди…

Он прервался, всмотрелся уже во всех, явно подчеркнуто, и сказал:

— Русская проблема будет решена наступлением. Следует продумать план предстоящей операции… Надо разбить русскую армию или, по крайней мере, занять такую территорию, чтобы обезопасить себя от налетов русской авиации на Берлин и Силезский промышленный район… Затем можно создать Украинское государство и балтийскую федерацию— как занозу в теле России… Отдельный вопрос — Белоруссия и Финляндия…

ТАК Браухич и Гальдер получили уже верховную санкцию на конкретные штабные проработки «русской» войны…

И вскоре, к 29 июля, генерал Маркс представил первый проект операции «Восток»… По концепции Маркса основой плана были внезапность и стремительность. Танковые соединения и авиация пробивали бреши для пехоты, которая окружала группировки русских войск и уничтожала их.

Силы вторжения — группа армий «Север» (68 дивизий) и группа армий «Юг» (35 дивизий). Ключевая цель — Москва…

За 9—17 недель предполагалось выйти на линию Архангельск — Горький — Ростов…

Впрочем, Маркс был не единственным штабным офицером, занятым такой работой… Независимо от него первые наметки проделывал подполковник Фейерабенд из оперативного отдела Генштаба, Лоссберг и Зоденштерн из ОКХ…

Пока все это были, конечно, штабные «игры» профессионалов, обязанных рассматривать все варианты. 30 июля в Фонтенбло, где разместилась ставка Браухича, главком и Гальдер обсудили положение и пришли к выводу, что выполнение плана «Зеелеве» все более проблематично — особенно к осени этого года.

— Что же делать, Франц, если десант не удастся провести? — спросил в конце беседы Браухич.

Все было уже обговорено, и Гальдер, по сути, выражал их общее мнение:

— Тогда нам останутся следующие возможности: удар по Гибралтару с суши через Испанию… Поддержка дуче танковыми соединениями в Египте и удар по Суэцу… Удар по Хайфе — так мы перекрываем путь нефти из Ирака… И…

— И принуждение России к захвату Персидского залива, — закончил Браухич…

— Да… Но как выйти из положения, если решающей победы над Англией мы не добьемся, а Россия пойдет на сближение с Англией и возникнет опасность войны на два фронта? — спросил Гальдер и себя, и Браухича…

Шестидесятилетний Вальтер фон Браухич тогда еще был вполне близок к фюреру, и его ответ был явно не результатом размышлений и оценок только лишь его самого… Разговор был более чем доверительным, и Браухич высказался откровенно..

И — очень, очень нетривиально:

— Как уйти от угрозы войны с Россией? — переспросил у блистающего новыми генерал-полковничьими погонами Гальдера свежеиспеченный генерал-фельдмаршал, и сам же ответил: —Тут может быть один ответ: дружба с Россией.

Гальдер вряд ли ожидал такого поворота разговора, а Браухич продолжал поражать его:

— Желательна встреча со Сталиным… Ты прав— русские должны двинуться к заливу… На Балканах мы им можем немного уступить — там мы экономически очень сильны. А Италия может договориться с ними о Средиземном море.

— И тогда?

— И тогда мы наносим удар англичанам на Востоке, Италия укрепляется, мы с помощью России — тоже, и оказываемся способными на длительную войну с Англией…

Гальдер задумался… Браухич, конечно, голову на плечах имел и умел ею пользоваться… Однако план, им изложенный, был настолько… Настолько непривычен и масштабен, что голова могла пойти кругом… Тем более что очень было похоже — главком не столько делится своими мыслями, сколько «озвучивает» какие-то идеи фюрера…

Фантастика!

ОДНАКО все это было не так уж и фантастично и не так уж непримиримо конфликтовало с планами «русской» войны. Все было еще так непрочно и зыбко… Ведь в знаменательный день 21 июля фюрер говорил и так:

— Если Англия намерена продолжать войну, то мы попытаемся восстановить против нее всех, кого только можно!

И сам же пояснил:

— Я имею в виду коалицию континентальных государств: Германия, Италия, Испания и Россия…

31 июля Гитлер вновь вызвал к себе в Бергхоф Браухича, Геринга и Редера, на этот раз — вместе с начальниками их генеральных штабов.

Браухич и Гальдер вылетели из Фонтенбло в 6.45, а в половине двенадцатого уже были в горном шале фюрера.

Вначале докладывал Редер, сообщив, что, если погодные условия позволят, «Зеелеве» можно начать после 15 сентября, но лучше все отложить на весну, а еще лучше — на июнь 41-го года…

— Весной у Англии будет до 35 дивизий, — возразил Гитлер, — а это для нее очень много… Возможно, налетами мы разрушим ее военные заводы, но… Хорошо, — спросил он вдруг, — что мы тогда будем делать до мая? Вести подводную и воздушную войну? Возьмем Гибралтар?

— Надо поддержать итальянцев в Северной Африке двумя танковыми дивизиями, — предложил Браухич.

— Как отвлекающий маневр это возможно, — согласился Гитлер. — И это воздействует на Францию в ее колониях. Впрочем, действительно решающая победа возможна лишь воздействием на Англию… Но десант проблематичен…

Гитлер умолк, но все тоже молчали, чувствуя, что сейчас услышат нечто очень важное… А фюрер, помолчав вместе со всеми, начал говорить:

— Я сейчас хочу порассуждать вслух и в качестве допущения, — он выделил это слово, — предположу следующее…

Он остановился, как бы выставляя двоеточие, и вновь заговорил:

— Допустим, мы не будем нападать на Англию, а разобьем те иллюзии, которые дают Англии волю к сопротивлению… Тогда можно надеяться на изменение ее позиции. Франция от нее отпала, Италия сковывает ее в Африке… Надежда Англии — Россия и Америка… Если рухнут надежды на Россию, Америка тоже отпадет от Англии, так как разгром России — этого восточноазиатского меча англосаксов — невероятно усилит Японию, и тогда Америке будет не до нас…

Гитлер опять умолк, раздумывая, потом сказал:

— Да, Англия особенно рассчитывает на Россию… В Лондоне что-то произошло — они вновь воспрянули духом, хотя еще недавно были в растерянности… Достаточно Сталину признаться Крип-псу, что Россия не хочет видеть Германию слишком сильной, и англичане уцепятся за это заявление, как утопающий за соломинку… И будут надеяться, что через шесть-восемь месяцев все будет иначе… Если же Россия будет разгромлена, то Англия потеряет последнюю надежду, и Германия будет господствовать в Европе и на Балканах…

Балканы становились для Гитлера навязчивой идеей, и тому умно способствовали англичане, создавая иллюзию и сговора с Москвой, и реально пытаясь влиять на позицию Румынии, Венгрии, Греции, не говоря уже о Турции… А Черчилль и явно, и «тайно» — в расчете на утечку «тайны», заявлял, что Россия-де еще не потеряна для Англии как союзник против Германии, что Гитлер, мол, еще получит свой Восточный фронт…

СССР же тем временем — как будто подыгрывая Черчиллю — проявлял активность в Югославии и Болгарии, что вряд ли было очень уж разумно с нашей стороны… Если, конечно, Советский Союз не хотел лишний раз дразнить фюрера.

А он и так уже был раздражен… И из своих допущений «образца 31 июля 1940 года» он делал вывод, которым делился с генералитетом и до этого: разгром России лишит Англию всех надежд…

— В соответствии с этим рассуждением, — резюмировал фюрер, — Россия должна быть ликвидирована. Чем скорее мы это сделаем, тем лучше. Причем операция будет иметь смысл, если мы разгромим все государство целиком… Начало— май 41-го года. Продолжительность операции— пять месяцев… Первый удар — на Киев… Второй — на Москву…

Так был сделан еще один шаг от «Морского льва» к «Барбароссе»…

Совещание было деловым и недолгим— в 13.45 Браухич и Гальдер уже вылетели из Зальцбурга во Францию и в 20.00 прибыли в Фонтенбло…

День получился напряженным…

А впереди маячили еще более трудные дни — предстояла воздушная война с англичанами…

«БИТВА за Британию», по мнению самих британцев, ведет отсчет с 10 июля, но с 10 июля начались лишь разведывательные полеты люфтваффе над островом.

1 августа Гитлер подписал директиву № 17 «О ведении воздушной и морской войны против Англии».

И только с 10 августа немцы начали массированно бомбить — но не Лондон, а аэродромы и радиолокаторы на юге Англии. Одновременно шли бои в воздухе…

Расчет был на уничтожение английской противовоздушной обороны и истребительной авиации. После этого — по мнению Гитлера— можно было склонить Англию к миру, угрожая массированными бомбардировками уже городов, начиная с Лондона.

До этого бомбежкам подвергались из крупных европейских городов Варшава и голландский Роттердам. Пропаганда союзников оценивала жертвы в Роттердаме в 25—30 тысяч при фактических жертвах в 814 человек. Но крика было много, и Гитлер не хотел озлоблять англичан — если Би-би-си преувеличило потери голландцев в десятки раз, то собственные потери оно бы раздуло до цифр астрономических, а из немцев сделало бы безжалостных кровожадных людоедов — опыта тут у островитян хватало еще со времен Первой мировой войны.

Немцы бомбили военные объекты вне Лондона, однако многие эти объекты находились близ Лондона. Во второй половине августа Геринг отдал приказ о ночных бомбардировках в дополнение к дневным. 24 августа днем немцы бомбили Портсмут, а ночью совершили более ста самолетовылетов в районы баз у самого Лондона. Этой-то ночью один из германских пилотов сбился с курса и по ошибке сбросил бомбы на саму английскую столицу…

Для Черчилля это был неожиданный подарок, свалившийся в буквальном смысле этого слова с неба…

Хотя было ясно, что имела место ошибка (одиночным самолетом налеты не совершают), Черчилль тут же отдал приказ о целенаправленной бомбардировке Берлина.

И на следующую ночь королевские ВВС «ответили» собственным — уже массированным налетом 81 бомбардировщика. Уж не знаю, чем была обусловлена такая бросающаяся в глаза цифра — «81», но предполагаю, что эта черчиллевская «единичка» издевательски намекала на фатальную германскую авиа-«единичку», давшую Черчиллю удобный повод.

Своим «ответным» налетом на Берлин Черчилль явно провоцировал Гитлера на намеренные бомбежки Лондона. Ведь английский премьер обещал англичанам «слезы и кровь», а их все еще не было— в количествах, необходимых для оправдания войны…

Увы, Гитлер на провокацию поддался, да и трудно ему было бы сдержать свой гнев… Да и как бы он объяснил немцам свою сдержанность, буде он бы ее выказал?

И взбешенный фюрер приказал перенести центр тяжести налетов на Лондон. Это было ошибкой, и ошибкой серьезной — английская противовоздушная оборона была на пределе, как и, собственно, силы люфтваффе. Но англичанам приходилось круче, и если бы летчики Геринга продолжали бить по авиабазам истребителей и радарам, то англичане могли бы и дрогнуть… Не Черчилль, а именно англичане, запуганные собственной пропагандой и не желающие иметь с подачи Черчилля «второй Роттердам» после краха английской ПВО…

Немцы и сами уже были как перетянутая струна — одну их эскадру пришлось расформировать за отказ подняться в воздух, так были измотаны даже преданные Гитлеру и Герингу молодые летчики.

И вот тут Гитлер невольно дал английским военным передышку, навалившись на штатских подданных Его Величества. И Англия наконец получила свои «кровь и слезы», обещанные ей Черчиллем и обеспеченные ей Черчиллем и Золотой Элитой…

Впрочем, они все еще не были такими уж обильными — Гитлер приказал Герингу бомбить лишь центр Лондона, не затрагивая населенную часть столицы…

И даже когда начальник штаба люфтваффе Ешоннек потребовал 14 сентября большей свободы рук в проведении налетов на жилые кварталы, Гитлер ответил:

— Налеты на важные в военном отношении объекты всегда важнее… Ваши цели —железнодорожные станции, водопроводы и газопроводы, заводы в пригородах… Массовая паника — самая последняя цель…

Ешоннек пытался что-то объяснить, но фюрер отрезал:

— Ужасная угроза сброса бомб на массу гражданского населения должна оставаться последним козырем в наших руках…

И тогда Черчилль хладнокровно «подставил» под немецкий налет Ковентри… Там провести различие между гражданскими и военными объектами было просто невозможно. Почти трехсоттысячный город представлял собой по сути один важнейший военный объект, будучи крупным центром сразу авиационной, автомобильной, станкостроительной, электро— и радиотехнической промышленности, да еще и центром производства алюминия, бронзы и шелка…

Из разведывательных перехватов Черчилль (как и, к слову, Рузвельт) знал даже точную дату налета, но не предпринял никаких мер по защите Ковентри… Что с того, что Англия лишится важнейшего промышленного центра, если его разрушение можно будет использовать для «сплочения нации»!

Да и зависимость Острова от Дяди Сэма сразу увеличивалась…

На Британию падали бомбы, но «Морской лев», так толком и не изготовившись к «прыжку», на Остров не «прыгал»…

Ла-Манш — это все-таки Ла-Манш…

А между Россией и Германией теперь протекала всего лишь узкая полоса Буга, на котором стояла старая крепость Брест…

Глава 16 Август-октябрь, время берлинское…

ФЮРЕР на совещании 31 июля был в отношении «русских» планов весьма категоричен, но в действительности очень колебался…

Год назад, еще в начале августа 39-го, когда он лишь обдумывал резкий поворот в сторону России, он однажды сравнил про себя ситуацию с дорогой, по которой ехал с весьма беззаботной компанией в «Чайный домик» на Кельштайне.

«Чайный домик» с уютным холлом с камином и множеством окон, открывавших горные виды, был идеей Бормана… Его выстроили на вершине Кельштайн, метров на 800 возвышавшейся над «Бергхофом» и достигавшей уже 2000-метровой высоты… Гитлер вначале ворчал, что Борман не успокоится до тех пор, пока не перекопает весь Оберзальцберг, и что лично его, Гитлера, вполне устраивает «Бергхоф» на высоте 1000 метров. Но потом затея понравилась, и он иногда поднимался туда с гостями.

Длинная автоколонна взбиралась вверх по извилистой дороге, которую Борман велел прорубить в скалах. Гитлер смотрел задумавшись, молчал… «Вот таков и мой путь», — мелькнула невеселая мысль. 20 апреля ему исполнилось всего пятьдесят, но он чувствовал себя этим летом как путник, еще не дошедший до перевала, но уже безмерно уставший…

Компания высадилась из машин и, поеживаясь от горной сырости, прошла по искусно освещенному туннелю и через высокий бронзовый портал вступила в вестибюль, облицованный мрамором. Гости выстроились в очередь у лифтов, готовых возносить пассажиров на 50-метровую высоту, и первым вошел в лифт, естественно, сам фюрер с Альбертом Шпеером — его личным архитектором.

Шпеер был все еще оживлен, а Гитлер и в лифте ехал молча, словно погруженный в разговор с самим собой, а затем без всякой видимой связи заметил:

— Может, скоро произойдет нечто грандиозное… Даже если мне придется отправить туда Геринга…

Шпеер умолк, удивленно взглянул на шефа, а тот, как бы не замечая никого, продолжал:

— В крайнем случае я и сам мог бы съездить… Я все поставил на эту карту…

— Мой фюрер… — начал выстраивать вопрос Шпеер, но тут лифт остановился, двери раскрылись, и на том все закончилось — пояснять что-то Гитлер не счел нужным…

Зато через две недели —17 августа — Ганс Берндт Гизевиус из аусамта сообщил своему бывшему коллеге по МИДу Ульриху Кристиану Хасселю нечто более конкретное:

— Вы слышали о главной сенсации?

Хасселя к тому времени из-за разногласий с Риббентропом вывели в резерв аусамта, и от текущих внешнеполитических дел он был отстранен. Зато он был действующим «коллегой» Гизевиуса по «немецкой оппозиции», и поэтому заинтересованно спросил:

— О какой?

— Гитлер готов поехать к Сталину! Хассель от удивления рот разинул:

— Сам?

— Похоже, сам…

— Этого быть не может! Ведь в Москве сейчас находятся военные миссии демократий!

— Уверяю вас, Ульрих, это, увы, решено почти наверняка… Берлин и Москва уже обменялись рядом весьма серьезных и конкретных нот…

— Если это правда, то это. значит, что ефрейтор совсем выбит из колеи…

— О да! Докатиться до комбинаций с большевиками…

58-летний Хассель отошел от дел лишь в оперативном отношении, но интернациональных связей у него хватало издавна… И в вялотекущем заговоре против Гитлера он был фигурой не из последних… В 27 лет он, уже после учебы в Лозаннском, Тюрингском и Берлинском университетах, два года учился в Англии, до этого путешествовал в Китай и Японию, в 1909 году поступил на службу в аусамт, был вице-консулом в Генуе, потом воевал, был тяжело ранен на Марне, в 1919 году вернулся в дипломатию, служил в Риме, в Барселоне, был посланником в Копенгагене и в Белграде…

Послужной список заслуженного космополита и, естественно, антисоветчика…

Ганс Гизевиус был моложе его на двадцать три года, но в антисоветизме не уступал и к тому же был связан с американцами. Так что и для него, и для Хасселя намерения Гитлера были тем лишним «лыком в строку», которое им хотелось поставить фюреру в общий счет…

И тогда было подключено немало подспудных, потаенных сил для того, чтобы если уж примирение с Россией и состоялось, то без личного контакта фюрера и Сталина… Один Господь Бог мог знать, что вышло бы из такой встречи, но Господь Бог в заговоре с Золотой Элитой не состоял, давно предупредив, что легче верблюду пролезть в игольное ушко, чем богатому попасть в царствие небесное…

Да, силы были подключены серьезные, но подключены аккуратно, через партию… Кое-кто из «старых партайгеноссе» не советовал фюреру так уж сразу «идти на поклон» к Москве, ну и прочее…

И в Москву поехал Риббентроп…

Но мысль, родившаяся на извилистом горном пути и впервые высказанная вслух в лифте «Чайного домика», в фюрере не угасла. Его визит в Кремль мог бы прояснить многое, но…

Над этим «но…» он раздумывал теперь часто.

Гитлер вспомнил, как еще в 1933 году он принимал у себя в старой имперской канцелярии Герберта Дирксена, вернувшегося из Москвы…

Тогда внешнюю политику России возглавлял еврей Литвинов, а Сталин был далеко не так силен, как после разгрома внутренней оппозиции. В России еще вовсю — в официальных и литературных изданиях, в прозе и в стихах мечтали о мировой пролетарской революции… Советские еврейчики изображали фюрера в крови по колено, а Германию открыто называли врагом.

И он спросил тогда московского посла:

— Каковы подлинные настроения русских, Дирксен?

— Они противоречивы, герр рейхсканцлер, но Россия — это Россия.

— Да, я хотел бы иметь с ней дружественные отношения при условии, — Гитлер повысил голос, — что она не будет вмешиваться во внутренние дела Германии…

— То есть реальная линия по отношению к России не будет отличаться от той, о которой вы говорили в рейхстаге?

— Да, она будет лояльной — насколько это будет зависеть от нас…

Он тогда встал, подошел к окну, выходящему в парк, задумался… А думал он тогда о возможном союзе с Польшей. Но на такой союз можно было пойти, лишь ликвидировав версальские «завалы», а это означало минимум возврат Данцига и решение проблемы «Коридора»… И — безусловно, принятие поляками патронажа Германии вместо западного патронажа.

В этом случае можно было бы пойти с поляками против русских или во всяком случае поляков не опасаться.

Однако Польша — разве способна она на разумную национальную политику? И Гитлер сказал тогда Дирксену:

— Если бы только мы могли договориться с Польшей! Дирксен взглянул на него удивленно — разговор-то шел о России, а Гитлер прибавил:

— Увы, Пилсудский был единственным, с кем это было бы возможно…

— Но герр рейхсканцлер, если бы мы отказались от своих требований относительно «Данцигского коридора», то это стало бы возможным и без Пилсудского.

Гитлер посмотрел на старого дипломата и уклончиво ответил:

— Ну, ладно, не будем об этом…

СЕЙЧАС, через семь лет, этот разговор всплыл вдруг из памяти вместе с теми чувствами. Многое за эти годы изменилось. Собственно, изменилось все. Нет уже не только Пилсудского, но и самой Польши.

И договариваться с ней нет уже нужды…

А с Россией?

Возможно ли действительно договориться с Россией? Договориться не на той золоченой тяжелой бумаге, на которой записывают торжественные слова, договориться не на пять, не на десять лет, а на всю дальнейшую общую историю?

И Сталин… Кто он — восточный хитрец, способный обмануть не по-европейски, а по-восточному, то есть без подготовки, сразу же — кинжалом в спину, или…

Или — умный партнер, понимающий, что самая прочная выгода — это выгода обоюдная…

Сталин и его страна всего за год из злейших врагов формально превратились в дружественных партнеров. Превратились ли?

Гитлер начал подсчитывать…

Пакт с русскими обеспечил две спокойные кампании — польскую и французскую…

Торговые соглашения дают нужное сырье, нефть — хотя и не столько, сколько хотелось бы…

Россия— это и канал получения тех материалов, которые сложно получить иначе из-за блокады…

Если русские не ведут двойной игры, то их дружественный нейтралитет позволит решить и «английскую» задачу— миром или мечом…

А если ведут?

Или — если они ведут чисто свою игру, рассчитывая на истощение рейха в долгой борьбе с Англией?

А ведь есть еще и Америка… Поэтому для фюрера так важен фактор времени, он не может не спешить, потому что рейх вскоре может воевать против половины мира…

И если на этой половине будут русские, то всему конец…

Русские…

Когда началась Польская кампания, фюрер тут же призвал Сталина немедленно ударить по полякам — ведь Западная Белоруссия и Западная Украина отходили России… Германия тогда была крайне заинтересована в блицкриге, потому что с Запада могли ударить англофранцузы… Сталин же отговаривался тем, что армия не отмобилизована и ему требуется не менее трех недель. И только быстрые успехи вермахта заставили его поторопиться…

Русские бескровно получили обратно свои земли в Польше, но с Волыни пришлось переселять фольксдойче…

Он уступил русским влияние в Прибалтике, а ведь там немцы всегда были сильны. Все эти латыши и эстонцы их не любят, но боятся. Не любят они и русских, но что ему до русских — значение имеет то, что немцы в Прибалтике были сильны.

А русские, воспользовавшись тем, что он был занят на Западе, и вернули себе Прибалтику… И опять надо переселять фольксдойче из Литвы и из Риги…

Русские вернули себе и Бессарабию, да еще и получили Буковину… А ведь и там живет не одна тысяча фольксдойче. И их опять надо переселять…

Он, Гитлер, за последние годы сумел ущемить других в пользу немцев… Точнее — не ущемить, потому что он тоже возвращал в рейх свое и своих, но неудобств чехам, полякам и прочим он причинил при этом немало…

А Сталин за один год партнерства сумел — при полном согласии фюрера — причинить на законных основаниях серьезные неудобства сотням тысяч этнических немцев, вынуждая их покидать родные места… Нет, он их не выселяет— они уезжают в рейх сами. Но в итоге количество земель в Европе, населенных немцами, сокращается лишь по одной причине — по причине напора Сталина…

Ну ладно бы еще это, но Сталин почему-то напирает и на Балканы… Зачем ему Югославия, зачем ему Болгария? У него в России хлопот — не оберешься…

И почему русские приняли этого левого лейбориста, который на всех лондонских углах кричал о необходимости союза с русскими против наци, в качестве посла?

И по собственной инициативе приняли его не как посла с «особой» (а фактически ограниченной) миссией — для торговых переговоров, как предлагали сами островитяне, а посла регулярного, полномочного!

Зачем Сталину такой посол?

Русские публично говорят об английских поджигателях войны и публично же выражают дружественность рейху… Но рейх ведет с этими «поджигателями» войну, и нормализовать в этот момент с ними отношения со стороны русских— акт не очень-то дружественный…

Значит, они могут с этими «поджигателями» и договориться — за счет рейха? Британии ударить по румынским промыслам очень непросто. А русским теперь просто. Несколько удачных массированных налетов, и все кончено — румынская нефть загорается легко…

А без нефти — конец всему…

О чем говорил Сталин с этим Сиддсом целых три часа? Молотов представил Германии меморандум, но почти через полмесяца после встречи, и все ли важное из переговоров Сталина и Сиддса вошло в этот меморандум?

Можно ли доверять Сталину? Ведь он, фюрер, знает, что и у Сталина есть, есть основания не доверять ему, фюреру… Он, вождь германского народа Адольф Гитлер, тоже зарекомендовал себя и мастером двойной игры, и политиком, у которого принципы не становятся препятствием для целесообразных, выгодных действий…

Итак, как поступить? Ударить по России или ударить с ней по рукам?

И как быть с враждебной России Японией?

Фюрер раздумывал, и решительного ответа пока не находил…

В НАЧАЛЕ августа вернулся из десятидневного «охотничьего» отпуска в Померании Кейтель — начальник Оберкомандо дер вермахт, Генерального штаба вермахта. И тут же получил задание от фюрера встретиться с начальником итальянского генерального штаба маршалом Бадольо…

Итальянцы —теперь уже воюющие с Англией — активизировали военные действия в Африке и 4 августа вошли в Британское Сомали…

Если 4 мая дуче в письме фюреру писал, что Италия против любого расширения войны, то теперь аппетиты у него разыгрались, и после разгрома (не Италией) Франции он стал претендовать не только на Ниццу и Корсику, но еще и на часть Алжира, на часть Судана и много еще на что…

Уже перед Первой мировой войной Италия владела в районе Африканского «рога» Итальянским Сомали и Эритреей, Сомали вытягивалось по восточной кромке этого «рога» как вставка из быстрорежущего сплава, наплавленная на резец… Эритрея же располагалась севернее у самого «горла» Красного моря, выходящего в Аденский залив. Между Итальянским Сомали и Эритреей лежало маленькое, но стратегически важное Сомали Британское. Две итальянские колонии с севера и с юга брали также в клещи независимую Эфиопию… В свою очередь, Эфиопию зажимали в клещи британские колонии —то же Сомали, Уганда, Кения…

Решить все в свою пользу в этом геополитически лакомом районе дуче хотелось давно — почему он и вторгся в свое время в Эфиопию. Теперь пришла очередь британских владений — в том числе и в Египте, удар по которому войска маршала Грациани наносили из Ливии…

Однако дело у итальянцев не заладилось (к декабрю их из Египта вообще изгнали), и фюрер оказался перед необходимостью помочь дуче…

Кейтель, прихватив с собой своего помощника, начальника Штаба оперативного руководства Йодля, выехал в австрийский Инсбрук для переговоров с Бадольо.

Встреча закончилась, впрочем, ничем, если не считать того, что Бадольо досыта попотчевал двух германских генералов в номере отеля отменной ветчиной.

Им еще придется встретиться, уже в середине ноября — и потому, что ситуация в Египте будет чревата катастрофой (в декабре произошедшей), и потому, что одна катастрофа уже наступила — дуче ввязался еще в одну авантюру и вторгся в Грецию.

Немцы о «греческих» планах Муссолини догадывались, но их не поддерживали… Гальдер 20 августа записывал: «Мы не хотим создания новых театров военных действий… »

А дуче им такой театр как раз и подбросил, причем об этом своем намерении он фюрера заранее не известил, просто поставив его перед фактом — как поступал с дуче сам фюрер, побаиваясь вульгарной утечки информации, в Риме более чем возможной. Дуче обиделся и решил действовать, как фюрер, — самостоятельно. Отличие было в том, что у фюрера его проекты удавались, а у дуче — проваливались.

Так получилось и с Грецией, куда итальянцы вошли 28 октября из Албании под заявления дуче о том, что он «вступает в Грецию как друг»…

А 1 ноября английские войска высадились на Крите. Греческая же армия 4 ноября отбросила итальянцев и даже продвинулась на 40 километров в глубь Албании, а там им в подмогу оживились албанские партизаны.

7 ноября фюрер был вынужден впервые задуматься об оккупации Греции, а 13 декабря он подписал директиву № 20 по плану «Марита».

Директива предусматривала оккупацию побережья Эгейского моря в случае возникновения угрозы со стороны англичан. Заняв Грецию, они получали возможность бомбить Плоешти, чего Гитлер допустить не мог…

ПРОБЛЕМА Греции в конце концов решалась все же без особых усилий, но балканские трудности ею теперь не исчерпывались — обстановка все более накалялась уже в Румынии. Этого Гитлер тоже допустить не мог — там, где горячо, легко возникают пожары, а пожары и нефтяные промыслы — вещи несовместные…

Не уходила из числа первоочередных и самая сложная проблема—«русская».

5 августа генерал Маркс доложил Гальдеру о ходе разработки оперативного плана войны с Россией, а вскоре фюрер завел об этом разговор с Кейтелем…

— Пока вы отсутствовали, Кейтель, мы с Браухичем, Гальдером и Йодлем обсуждали проблему войны с Россией, и теперь я хотел бы знать ваше мнение.

— Резко отрицательное, мой фюрер, причем — прежде всего по чисто военным соображениям. Война на два фронта…

— Мы уже усиливаем войска в генерал-губернаторстве… Мне не внушают доверия русские дивизии на Балтике, в Бессарабии и на Буковине…

— Мой фюрер! Мы и так распыляем свой потенциал: Норвегия, Запад, теперь вот еще и Африка… А он не так уж и велик… Уже имеющиеся театры требуют до 50 дивизий…

— Это не причина, чтобы не предотвратить грозящую опасность. Я приказал Браухичу удвоить число танковых дивизий. И я создал сильную армию не для того, чтобы она оставалась неиспользованной для войны… Вы ведь знаете, Кейтель, большая армия стоит больших денег…

Здесь же сидел и Йодль, и Кейтель, воспользовавшись тем, что фюрер обратился к Йодлю, промолчал и начал размышлять.

Размышлял он сутки, а потом попросил у Гитлера короткой аудиенции.

— Мой фюрер! Я хотел бы понять, почему вы рассматриваете положение с Россией как угрожающее?

Гитлер насупился и резко ответил:

— Я никогда не упускал из вида неизбежность столкновения между двумя крайне противоположными мировоззрениями и не верю, что от него можно уклониться…

Кейтель, для которого идеология была делом десятым, плечами не пожал, но и энтузиазма понимания не выказал, поэтому фюрер еще резче пояснил:

— Я предпочитаю взять эту трудную задачу на себя, чем оставлять ее преемнику.

Тут уж Кейтель не сдержался от жеста несогласия, и Гитлер сказал:

— Кроме того, я считаю, что Россия сама готовится к войне с нами…

— Почему?

— Она вышла за рамки наших соглашений… Аннексирует Прибалтику, Буковину, пользуясь тем, что я связан на Западе… Впрочем, — фюрер посмотрел на Кейтеля успокаивающе, — пока я лишь хочу предпринять меры предосторожности, а решение приму не ранее чем мои подозрения подтвердятся…

— Но у нас с русскими договор!

— Сталин, как и я, не станет соблюдать его, если положение изменится. Он заключал его, во-первых, для того чтобы получить свою долю в Польше, а во-вторых, в расчете на то, что я увязну в войне на Западе…

Фюрер зло усмехнулся:

— Он рассчитывал, что мы крепко вгрыземся в землю и понесем кровавые потери, а он выиграет время, а потом поставит Германию на колени…

Тем временем штабники разложили свои карты, и Гитлера позвали на обсуждение обстановки. На том разговор и закончился, однако Кейтель подал все-таки шефу отдельную докладную записку с возражениями.

Гитлер рассвирепел и устроил Кейтелю внешне вежливый, а по сути — самый суровый разнос…

— Мой фюрер, в таком случае я прошу заменить меня другим человеком, способность которого к стратегическим оценкам вне сомнения. Я чувствую себя не на высоте моего положения и прошу использовать меня на фронте…

Гитлера эти слова разозлили еще больше, и он резким тоном заявил:

— Только я вправе, Кейтель, судить о вашей пригодности или непригодности! Я категорически запрещаю генералам подавать в отставку, когда их ставят на место. Прошлой осенью я говорил это Браухичу, а сейчас говорю вам!

ОДНАКО против войны с Россией возражали сразу многие — Геринг, его ближайший помощник — фельдмаршал Мильх, гросс-адмирал Редер и, естественно, Риббентроп…

Противоположные настроения шли из партийной и околопартийной среды — Золотой Элите всегда проще найти агентов влияния среди «революционных» функционеров, чем среди людей дела…

15 августа фюрер разговаривал с Гиммлером и задумчиво сказал ему: «Генрих, я решил… Война с Россией неизбежна…»

Гиммлер предпочел отреагировать уклончиво… Он был во власти идей господства новой германской расы, образцом которой видел свои СС, и «русская» проблема была для него проблемой прежде всего расовой. Однако идейные установки и конкретное военное планирование часто лежат в разных плоскостях, и рейхсфюрер не вмешивался (да и— по причине отсутствия военных способностей — не мог вмешиваться) в компетенцию генералитета.

Но это не значило, что он остался в стороне от той стороны проблемы, которая относилась уже к его прямой компетенции…

И как раз 15 августа гестапо подставило «легальному» резиденту русской разведки Амаяку Кобулову своего агента —латыша Берлинкса. Кобулов, официально 1-й советник полпредства, имел псевдоним Захар — по отчеству Захарович, а новый «ценный» агент получил в Москве псевдоним Лицеист…

Новый «двойник» становился каналом будущей стратегической дезинформации, и Гиммлер доложил об этом фюреру, дав понять, что будет там война или не будет, но его службы к войне готовы всегда уже потому, что тайная война никогда и не прекращается.

У обеих линий советской разведки в Берлине — и у Разведуправления Генштаба, и у наркомата государственной безопасности — было несколько ценных каналов. Хорошие берлинские источники имела и резидентура Шандора Радо в Швейцарии… И вот теперь перед гиммлеровскими кураторами Лицеиста стояла непростая задача — создать режим доверия Сталина к информации именно нового «приобретения» Кобулова…

Впрочем, игры разведки — это игры разведки… Тут даже правдивая важная информация может вводить в заблуждение. Черчилль как-то высказался в том смысле, что правду иногда надо охранять при помощи лжи, но в разведке важнее обеспечить охрану лжи при помощи правды…

Понимая это, Москва не очень-то доверяла своим информаторам, а уж Сталин — и тем более… Разведка — и военная, и чекистская — уже не раз делала из мухи слона, и Сталин это помнил.

Гитлер же разведке доверял больше…

НО ТАЙНЫЕ операции пока что не имели существенного значения — начиналась открытая воздушная война над Англией и Ла-Маншем, не было ясности с десантом на Остров, потихоньку разворачивалась— в помощь дуче— африканская кампания, хватало дел во Франции и Норвегии…

А тут еще дошло до открытого конфликта между двумя важными для перспектив Германии странами — Венгрией и Румынией…

Спор шел из-за Трансильвании— пограничной области, где густо жили и венгры, и румыны…

После Первой мировой войны Венгрия и — особенно — Румыния тяготели скорее к Англии и Франции.

Румыния даже имела английские гарантии своей безопасности — как и Польша. Но в отличие от Польши не очень-то на них полагалась. Трансильванию и часть Баната она получила от Венгрии в 1920 году по Трианонскому мирному договору, который входил в «версальскую» систему. «Лоскутная» Австро-Венгерская империя распалась, и выбора у побежденной Венгрии не было — пришлось признавать независимость бывших «лоскутов» и ту перекройку карты, которой в Версале занимались совместно британский лев и галльский петух под присмотром Дяди Сэма…

Надо сказать, что Румыния, получив Трансильванию, чуть ли не удвоила свою территорию, но частично этот «версальский» подарок румынам был исторически оправдан. До этого (то есть до Первой мировой войны) Румыния выглядела на карте некой раздутой буквой «Y» с «ножкой», вытянутой на юго-восток и выходящей к Черному морю. Австро-Венгрия же размещалась в «развилке» этой буквы так глубоко и широко, что с первого взгляда было понятно — тут что-то не так…

Правда, этот политический «клин», обращенный к морю, отслеживал «клин» географический, образованный Северными и Южными Карпатами. Но румыны, как и венгры, жили по обе стороны склонов этого горного «клина»… Между прочим, в Трансильвании и в Банате жили и 800 тысяч этнических немцев.

«Версальцы» не были бы «версальцами», если бы не заложили лишнюю политическую бомбу и на румыно-венгерской границе, отдав Румынии сверх ей положенного и «лишку». И теперь Венгрия, где регент Хорти установил режим, чем-то схожий с нацистским, требовала Трансильванию обратно…

Румыния была важна для Гитлера нефтью, но и Венгрия была важна как потенциальной возможностью тесного партнерства, так и своим стратегическим положением в центре Европы.

И в споре из-за Трансильвании Гитлеру сложно было встать на одну из сторон… В 1938 году, после Мюнхена, фюрер и дуче вынудили в Вене Чехословакию — в ходе первого Венского арбитража— передать Венгрии часть Словакии и Закарпатской Украины. Но тут все было просто — Чехословакия и так распадалась…

Теперь же…

Теперь же, в 1940 году, уже в начале июля на румыно-венгерской границе с обеих ее сторон началась концентрация войск, а 26 августа Гальдер записал в дневнике: «Крупный венгеро-румынский конфликт. Венгры намеревались выступить сегодня ночью, но их задержали».

Венгров задержать-то задержали, но Румынии был предъявлен германо-итальянский ультиматум по передаче спорной территории.

Румыния, и так подверженная министерской и политической чехарде, со времени капитуляции Франции переживала очередной политический кризис. Профранцузский министр иностранных дел Григоре Гафенку ушел в отставку, и 1 июля премьер Татареску заявил об отказе от английских гарантий. А 4 июля образовался кабинет премьера Иона Жигурту, ориентированный на Германию.

В Румынии действовала «Железная гвардия» фашистского типа, но она была лояльна к немцам, а теперь немцы поддержали венгров против румын…

В итоге 30 августа в Вене состоялся второй Венский арбитраж, и Румынии по решению арбитра — Германии — пришлось передать Венгрии — «с согласия короля Кароля» — Северную Трансильванию с территорией в 43 492 квадратных километра и населением в 2 385 987 человек, половина из которых была румынами. За румынами остался важный экономический район — область Медьеш-Кишармеш.

Кроме того, Германия — в качестве арбитра — обеспечила себе право «охраны» (фактически, конечно, контроля) румынских нефтепромыслов. И в этом, пожалуй, было главное.

31 августа Гитлер устроил прием в рейхсканцелярии, где информировал командование сухопутных войск и военных атташе о новой ситуации.

Прием начался в 13.15, а до этого был завтрак. После него фюрер разговаривал с военными атташе и заявил:

— Русские должны знать, что Германия придает Румынии решающее значение и не остановится ни перед чем для защиты германских интересов… Румыния неприкосновенна…

Да, теперь относительно Румынии фюрер мог быть спокоен —

3 сентября Кароль II Гогенцоллерн-Зигмаринен призвал к власти шестидесятилетнего генерала Иона Антонеску.

Сын крупного помещика и сам помещик, Антонеску в двадцатые годы был военным апаше в Париже и в Лондоне, женился, имея мачеху еврейку, на французской еврейке же (хотя позднее с ней развелся) и к концу тридцатых годов пользовался популярностью как среди военных, так и среди магнатов.

Король Кароль сам стремился к популярности и в июле 40-го года посадил генерала под домашний арест. Теперь же король поручал ему формирование «национального легионерского правительства» с участием «железногвардейцев». Их лидер Хория Сима стал вице-премьером (впрочем, через пять месяцев Антонеску «Железную гвардию» разогнал и провозгласил себя «кондукатором» государства).

6 сентября король Кароль по требованию Антонеску передал трон своему сыну Михаю и уехал в Мексику. Денег у него на жизнь «в изгнании» хватало — широко допускавший коррупцию, он и сам был совладельцем 34 промышленных предприятий и нескольких банков, не считая доходов от земельных владений.

7 сентября Румыния вернула Болгарии еще один «версальский лоскуток» — Южную Добруджу площадью около 8 тысяч квадратных километров и с населением в 378 тысяч человек.

Вскоре в Румынию прибыли вначале германские инструкторы, а 12 октября туда была введена 13-я моторизованная дивизия. Глава миссии сухопутных войск в Румынии генерал Ганзен получал новый статус…

Так была решена проблема румынской нефти… Фюрер обезопасил ее и от англичан и — на всякий случай — от русских…

Но оставалась же сама Англия…

ВЕЧЕРОМ 13 сентября над Берлином сгущался туман. Гитлер сидел в полутьме и размышлял. Позади был сложный день. В 13.15 начался большой обед с генералитетом. За столом собрались главком Браухич, Геринг, Кейтель, Йодль, Гудериан, Фалькенхорст, Клейст, Гот, Удет, Мильх — всего десятка три человек, не считая адьютантов.

Из Фонтенбло прилетел Гальдер с генерал-полковником Бушем. Был Борман.

После обеда началось долгое совещание. Дело с «Морским львом» все более запутывалось.

ОКХ требовало высадки воздушных десантов в Дувре, Брайтоне и в районе мыса Бичи-Хед.

Геринг соглашался лишь на Дувр. Тем более что командование группы армий требовало разрушения Портсмута и острова Уайт за несколько дней до высадки десанта, и толстый Герман ворчал, что он не наседка, а если и наседка, то пусть ОКХ найдет такого петуха, чтобы он помог Герингу срочно высидеть сотню-другую пикировщиков взамен тех, которые он потеряет на предварительной обработке «томми».

В штабе 9-й армии никак не могли решить, отправлять ли тыловые части во втором эшелоне или лучше сразу погрузить тяжелую артиллерию.

Артиллеристы обращали внимание на то, что пристрелка невозможна, потому что при артобстреле обваливаются меловые берега.

Флот жаловался на сложности с противовоздушной обороной, с тралением мин, с прикрытием флангов десантов и с прочим.

Впрочем, Герман был как Герман, флот как флот.

Редер кивал на люфтваффе, Геринг — на погоду.

Более беспокоило то, что неясными были общие перспективы десанта…

На следующий день, 14-го, фюрер опять созвал совещание по «английской» проблеме…

— Господа! Десант нужен, но мы не должны связывать себя каким-то определенным сроком. В политической жизни нельзя рассчитывать на стабильное положение. Всегда возможны неожиданности…

Возражать никто не собирался, и он продолжал:

— Наиболее отрадно то, что мы достигли наших успехов без больших потерь, и противнику должно быть ясно, что его расчеты на наше истощение провалились. Это должно быть ясно и России, которая, похоже, ожидала обратного… Однако длительная война для нас нежелательна…

Генералы старались понять, к чему клонит фюрер, а он пояснил:

— С одной стороны, предпосылки для операции «Зеелеве» еще не созданы. С другой же — наш отказ от десанта не останется в тайне и даст противнику психологическое облегчение, поэтому мы не должны прекращать подготовки…

Он умолк, затем осведомился:

— Ваше мнение, Редер?

— Да, риск велик… До конца сентября положение в лучшую сторону не изменится, и надо ориентироваться на 8 октября. — Редер поколебался и добавил: — Если авиация одержит полный успех, можно будет даже отказаться от проведения десанта…

— Скорее его надо проводить под защитой дымовой завесы, не связывая себя погодными сроками, назначенными флотом, — возразил Браухич…

Однако реально вопрос с десантом оставался открытым, зато пришлось начинать подготовку для отправки в Ливию танкового корпуса.

ИМЕЛИСЬ проблемы и в Францией…

Французская кампания, как строго ее ни оценивай, была проведена немцами блестяще. Ошибок хватало, но, как известно: «Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить…»

По французским «оврагам» вермахт прошел успешно, и удовлетворение фюрера выразилось в том, что 19 июля он дал рейху небывалое ранее количество генерал-фельдмаршалов— девять! Ими стали Браухич, Кейтель, Рундштедт, Бок, Риттер фон Лееб, Лист, Клюге, Вицлебен и Рейхенау. Геринг же получил звание рейхсмаршала.

Да, Франция была завоевана новыми маршалами и их войсками «вчистую», но это была не Польша с любой точки зрения. Брать на себя управление всей Французской колониальной республикой-империей фюрер не имел ни желания, ни возможности… Поэтому немцы на северной половине Франции ввели режим прямой оккупации, а южная, меньшая «половина» осталась под юрисдикцией правительства Петэна.

Престарелый 86-летний Анри Филипп Бенони Омер Жозеф Пе-тэн стал маршалом Франции еще 21 ноября 1918 года и, несмотря на пышную вереницу имен, был сыном крестьянина. Командующий французскими армиями в Первую мировую войну, военный министр в 1934 году, Петэн в момент национальной катастрофы — 16 июня 1940 года — стал премьер-министром, и перед немцами капитулировало именно его правительство. Министром иностранных дел у Петэна стал один из многочисленных французских экс-премьеров — Пьер Лаваль.

Лаваль сразу после начала войны выдвинул идею сепаратного мира с Германией и организовал «заговор бывших премьеров» — Кайо, Фландена, Шотана и, естественно, Лаваля… Этот «квартет» уже тогда выдвигал Петэна на пост главы государства.

2 июля правительство Петэна переехало в небольшой курортный городок Виши в Центральной Франции, в 300 километрах южнее Парижа… Стоящий на берегу реки Алье Виши был знаменит своими целебными источниками еще с римских времен… И вот в этом чудесном уголке, рае для больных почечными и желудочными болезнями, Национальное собрание Франции 569 голосами при 80 голосах «против» и 17 воздержавшихся 10 июля передало Петэну всю полноту власти на неоккупированной территории Франции. И в политический мировой словарь вошло понятие «режим Виши»…

Петэн стал президентом Французского Государственного совета, Лаваль— премьером и позднее— министром иностранных дел, а министром национальной обороны оказался Максим Вейган.

Неугомонный генерал де Голль в это время собирал в Лондоне вокруг себя «Свободную Францию».

Петэн же считал, что лучше быть нацистской провинцией, чем британским доминионом. Особого патриотизма в таком заявлении не было, но ведь особого патриотизма не проявило и Национальное собрание. Да и проявил ли его сам французский народ, если учесть, что он добровольно, а не под штыком фюрера, избрал такое «Национальное» собрание и не восстал против идиотской по замыслу и исполнению «странной» войны?

Еще в 1938 году «прогрессивный» писатель Жан Жионо считал, что лучше быть рабом, чем умереть.

Русский, а затем — советский гражданин Алексей Рубакин, участник революции 1905 года, впервые попал во Францию в 1908 году, а в Первую мировую войну служил во французской армии врачом-офицером… Позднее он писал: «Победа 1918 года была куплена ценою жизни 1 200 000 французов. Эти жертвы были скоро забыты. Еще не заглох гром пушек на полях Фландрии, а уже Париж и вся Франция покрылись сетью танцулек, „дансингов“, в которых под новые тогда ритмы американских джазов плясало новое, не побывавшее на войне поколение и те, кто уцелел на войне. Внешне Франция процветала. Многочисленные, богатые сырьем колонии наводняли ее своими продуктами. Франция, как и Англия, как и маленькая Голландия, жила дешевым трудом колоний…

После войны 19141918 годов волна эгоизма и самодовольства захлестнула Францию, особенно буржуазию, мелкую и крупную, разбогатевшее крестьянство, даже наиболее обеспеченную часть рабочих. Два миллиона частных автомобилей катились по асфальтированным дорогам Франции, миллионы туристов вливали золото в дефицитный внешний бюджет.

Бесстыдная печать, быть может, самая продажная и лживая в Европе, спекулируя на репутации страны, прославившейся своими традициями свободолюбия, твердила французам, что весь мир обожает Францию, «самую великую духовную державу мира»…

Между тем французская буржуазия делала все, чтобы навлечь на Францию неприязнь других народов…»

Во-первых, «танцующих» французов не могли обожать голодающие немцы… Да, они не выиграли той войны — ее выиграла Золотая Элита мира. Но германские дети от сознания вины отцов более сытыми не становились, а ведь подрастающим немцам предрекали лямку репараций не только для них самих, но и для их детей!

Во-вторых… Впрочем, один перечислительный ряд может читателя утомить, потому что «свободолюбивые» французы освободили себя от всех тяжелых профессий, передав их в руки иностранных рабочих из Бельгии, Испании, Италии, Польши, Румынии, Чехословакии, Югославии, Турции и из «многочисленных, богатых сырьем колоний»… Во Франции трудилось их 4 миллиона — около 10 процентов всего населения страны!

И теперь французам, как в басне Лафонтена о Цикаде и в басне Крылова о Стрекозе, приходилось расплачиваться за эру дансингов в заокеанском стиле…

После Первой мировой войны французы позволили иметь немцам рейхсвер численностью в 100 тысяч человек, а теперь такую же «армию перемирия» немцы разрешили французам в метрополии: 84 тысячи — в армии, 10 — во флоте и ВВС, и 6 — в национальной гвардии.

На северо-западе Африки немцы согласились на французские силы тоже в 100 тысяч…

После того как англичане 3 июля расстреляли у берегов Алжира французские линкоры «Бретань», «Прованс» и «Дюнкерк» адмирала Жансуля, а линкор «Страсбург» и три эсминца прорвались и ушли в Тулон, «вишистская» Франция провела в ответ бомбардировку Гибралтара и 11 июля объявила Англии войну…

Но, как посетовал 26 сентября Гальдер в дневнике, французскому правительству было «трудно удержать колонии под своей властью ввиду усиленной английской пропаганды»… На это же жаловался 4-му обер-квартирмейстеру Генерального штаба сухопутных войск Курту Типпельскирху и главком французских сухопутных войск, знакомый нам генерал Хунтцигер…

Французов упрекали в том, что они «работают на прусского короля»…

Ну что же, упрек был справедливым, однако…

Однако и ранее французы тоже не очень-то работали на себя — они работали на Дядю Сэма так же, как на них самих работали миллионы гастарбайтеров в метрополии и десятки миллионов туземцев в колониях…

Теперь же они были готовы войти в орбиту «прусской» Европы… Тоже не самый лучший вариант, но все же, пожалуй, лучший, чем вариант Европы американизированной, «танцулечной»…

А 27 СЕНТЯБРЯ генерал Гальдер начал ежедневные записи в дневнике с известия: «Прибытие Чиано в Берлин. Торжественное заключение союза с Японией»…

Да, Япония вновь напомнила о себе в Европе, хотя ее политическое бытие было напряженным и само по себе…

После отставки кабинета Хиранумы в результате шока от советско-германского пакта в Японии сменилось еще два кабинета — Нобуюки Абэ и Мацумаса Ионаи.

Ионаи к середине 40-го года потерял в Японии поддержку «верхов», и армия спровоцировала правительственный кризис — военный министр генерал Хата ушел в отставку, а никто из генералитета не согласился заменить его в кабинете Ионаи.

В результате 16 июля ушел в отставку сам Ионаи, и 22 июля его сменил принц Фумимаро Коноэ, уже бывший премьером полтора года назад. Министром иностранных дел во втором кабинете Коноэ стал Ёсуке Мацуока…

Коноэ, имевший репутацию «меланхоличного принца», принадлежал к старейшей аристократической фамилии и считался также баловнем судьбы, романтиком и фантазером…

Однако «фантазии» его были не только масштабными, но и удивительно разумными. В 1940 году ему было почти пятьдесят (он родился в 1891 году), а развитой японец такого возраста являл собой удачный синтез вековых традиций и нового знания…

А Коноэ был развитым японцем. Уже в молодости, через год после окончания университета, он опубликовал эссе под названием «Отказ от мира с Англией и Америкой в центре»…

Ее кое-кто считал незрелой, однако молодой принц обвинял атлантистов-англосаксов в том, что они, самочинно присвоив себе монополию на трактовку понятий «гуманизм» и «демократия», пользуются этой монополией своекорыстно…

Воля твоя, уважаемый читатель, но такие мысли доказывают очень зрелый взгляд на происходящее в мире XX века… Со временем воззрения Коноэ в этом направлении лишь развились и окрепли, поэтому он был идейно ориентирован на союз с Германией и с СССР…

В окружении Коноэ не только как советский разведчик, член группы Зорге, но и как политический советник успешно действовал Ходзуми Одзаки.

А сам Зорге был активным последователем идей германского геополитика Карла Хаусхофера и способствовал распространению этих идей в Японии…

А основной мыслью Хаусхофера была мысль о необходимости стратегического союза Германии, России и Японии. Такой союз был бы разумен и с позиций укрепления национальных обществ трех стран, и с позиций противодействия лицемерному, своекорыстному космополитизму атлантистов и вообще Золотой плутократической Элиты…

Одним же из приверженцев концепций генерала Хаусхофера в Германии был ее рейхсканцлер Адольф Гитлер…

В Америке знали как о подобных идеях, так и о том, что их реализация означает для планов и устремлений Золотого Интернационала… 21 июля, выступая против ограничения экспорта в Японию, государственный секретарь Корделл Хэлл заявил:

— Не будем выносить такой резолюции, чтобы не вызвать у японцев патриотического сплочения, и не будем толкать Японию в объятия России…

ЯПОНИЯ, впрочем, была не так уж наивна, и, не отказываясь от широкого импорта из США, устами своего посла в Москве Того предложила России заключить пакт о нейтралитете… Москва и Токио начали готовиться к переговорам…

Одновременно Коноэ обратился и к Берлину. В Токио вели беседы посол Отт и Мацуока, а в Берлине —Риббентроп и посол Курусу.

В начале сентября в Токио отправился специальный посол Генрих Штамер на переговоры с Мацуокой…

— Мы предлагаем вам заключить союзный договор, — сообщил Штамер Мацуоке в присутствии Отта.

— На каких условиях?

— Вы сковываете Америку так, чтобы она не помышляла о подключении к войне в Европе, а мы обеспечиваем вам поддержку вооружениями, материалами и содействуем вашим планам в Восточной Азии…

— И все?

— Нет… Мы взаимно гарантируем друг другу поддержку в том случае, если одна из сторон окажется в состоянии войны с Россией… Германия обеспечит также участие в союзе Италии…

— Да, это вполне приемлемо и в целом совпадает с нашими подходами…

19 и 20 сентября Риббентроп встретился в Риме с дуче, и после этого все было решено окончательно. Гальдер 23 сентября записал: «Очевидно, в течение этой недели будет заключен японо-германо-итальянский пакт. Договор вступит в силу в случае вмешательства нового противника в войну в Европе или в Азии. Этот союз направлен против Америки и России».

А 27 сентября 1940 года в 20 часов 15 минут по берлинскому времени Риббентроп, Чиано и Курусу в присутствии Гитлера поставили свои подписи под Тройственным пактом.

Преамбула договора гласила: «Правительство Великой Японской империи, правительство Германии и правительство Италии, признавая предварительным и необходимым условием долговременного мира предоставление каждому государству занять свое место в мире, считают основным принципом создание и поддержание нового порядка, необходимого для того, чтобы народы в районах Великой Восточной Азии и Европы могли пожинать плоды сосуществования и взаимного процветания всех заинтересованных наций…»

«Великим» «англосаксонским» (тоже в кавычках, ибо точнее было называть их космополитическими) «демократиям» такой поворот дел был как нож к горлу уже потому, что они считали своим местом в мире весь мир, и никому другому предоставлять место под солнцем не желали. Ведь солнце над планетой было одно. И оно уже — не заходя — светило лишь над одной державой — Британской империей, которая, тем не менее, переходила на «особое положение» младшей сестры Дяди Сэма…

Так зачем «демократиям» надо было менять что-то в таком порядке вещей?

Преамбула же Берлинского пакта, заявив о новом порядке, сообщала также о желании трех правительств сотрудничать со всеми государствами, которые прилагают подобные усилия во всем мире…

Что же до конкретных статей, то вот они:

«Статья 1. Япония признает и уважает руководящую роль Германии и Италии в создании нового порядка в Европе.

Статья 2. Германия и Италия признают и уважают руководящую роль Японии в создании нового порядка в Великой Восточной Азии.

Статья 3. Япония, Германия и Италия соглашаются осуществлять взаимное сотрудничество на основе указанного курса; если одна из трех договаривающихся сторон подвергнется нападению со стороны какой-либо державы, которая в настоящее время не участвует в европейской войне и в китайско-японском конфликте, то три страны обязуются оказать взаимную помощь всеми имеющимися в их распоряжении политическими, экономическими и военными средствами».

Было ясно, что в статье 3-й могут подразумеваться лишь США и СССР. Однако статья 5-я пакта прямо оговаривала: «Япония, Германия и Италия подтверждают, что указанные выше статьи никоим образом не затрагивают политического статуса, существующего в настоящее время между каждым из участников пакта и Советским Союзом»…

Статьи 4-я и 6-я были «техническими».

Пакт заключался на 10 лет и оформлял ось «Берлин — Рим — Токио»… Безусловно, замена «Рима» на «Москву» была бы не только в духе идей Хаусхофера и Коноэ, но и обеспечивала бы «оси» большой запас прочности…

Однако было ли это возможно?

Риббентроп в Берлине сказал:

— Эта палка будет иметь два конца — против России и против Америки.

А в Токио Мацуока накануне подписания успокоил тайный совет:

— Япония поможет Германии в случае ее войны с Россией, а Германия в подобном же случае поможет нам…

Оценку Гальдера (а точнее, отражение им оценки ситуации Берлином) мы уже знаем. И, казалось бы, все, сказанное Риббентропом, Мацуокой и Гальдером, исключало «русское» дополнение только что подписанного соглашения.

Но, во-первых, этой «палкой» собирались не столько бить, сколько сдерживать.

Во-вторых же, было и еще одно тонкое обстоятельство — немцы предложили нам… присоединиться к Берлинскому пакту…

НАЧАЛОСЬ с того, что 26 сентября временный поверенный в делах Германии в СССР В. Типпельскирх в 12.05 по московскому времени получил срочную шифровку с пометкой «Государственная тайна» и грифом «Совершенно секретно. Только для поверенного в делах лично».

В шифровке лично Риббентроп предписывал Типпельскирху в четверг, 26 сентября, в том случае если из его министерской канцелярии по телефону или телеграфу передадут кодовое слово «Исполнение», посетить Молотова и сообщить ему, что «ввиду сердечных отношений, существующих между Германией и Советским Союзом», Риббентроп конфиденциально информирует его о следующем:

«7. Агитация поджигателей войны в Америке, которая на нынешнем этапе окончательного поражения Англии видит для себя вывод в расширении и продолжении войны, привела к переговорам между двумя державами Оси, с одной стороны, и Японией с другой; результатом этого, предположительно в течение нескольких дней, будет подписание военного союза между тремя державами.

2. Этот союз с самого начала и последовательно направлен исключительно против американских поджигателей войны. Конечно, это не записано прямо, но может быть безошибочно выведено из его содержания.

3. Договор, конечно, не преследует в отношении Америки каких-либо агрессивных целей. Его исключительная цель лишь привести в чувство те элементы, которые настаивают на вступлении Америки в войну…

4. …Три договаривающиеся державы полностью согласились в том, что их союз ни в коем случае не затронет отношений каждой из них с Советским Союзом…»

А далее Риббентроп поручал сообщить, что он вскоре обратится с личным письмом к Сталину, где вместе с «откровенным и конфиденциальным изложением германской точки зрения на нынешнюю политическую ситуацию» будет приглашение в Берлин Молотову, «чей ответный визит, — как писал рейхсминистр, —после двух моих визитов в Москву нами ожидается…»

Во второй половине дня слово «Исполнение» было Типпельскирху передано, и в 22.00 он сидел перед Молотовым.

— Господин министр, я имею честь передать вам следующее… Агитация поджигателей войны в Америке, которая на нынешнем этапе окончательного поражения Англии…

Молотов все сказанное выслушал и начал с другого:

— Господин Типпельскирх, наше полпредство в Хельсинки сообщает о том, что финны предоставляют вашим войскам право транзита в Норвегию. А Юнайтед Пресс добавляет, что германские войска уже высадились в финском порту Вааза…

— У меня нет никакой дополнительной информации по этому поводу, господин министр…

Молотов задавал вопрос не зря — дело было не только в транзите — немцы тогда у финнов высаживались не для того, чтобы транзитом проследовать в Нарвик, а для того, чтобы задержаться в Финляндии… Но на нет и суда нет, и далее речь шла «по тексту»…

— …Мы уже имеем некоторую информацию о планах подписания вашего соглашения с японцами из нашего токийского полпредства. Нас все это, конечно, очень интересует, и мы желали бы быть подробно информированными… Тем более что такое наше желание основывается на статьях 3 и 4 пакта о ненападении…

Молотов взглянул на немца и прибавил:

— Мы хотели бы получить информацию о секретных протоколах к соглашению, а также текст вашего соглашения с финнами — на основании тех же 3-й и 4-й статей пакта, потому что нам сообщают о высадке германских войск в Ваазе, Пори и Улеаборге…

На «финский» вопрос Сталин и Молотов будут налегать еще неоднократно, но особого резона в том не было — Гитлеру был очень нужен никель из Петсамо, и он не хотел терять хороших отношений с финнами, которых в период их конфликта с нами не поддержал… Со своей стороны и Сталин решил, что нам не помешало бы укрепление своих «никелевых» позиций в Петсамо-Печенге… 1 ноября Молотов потребовал от Паасикиви, который теперь был посланником Финляндии в Москве, чтобы нам поставлялось 10 процентов никелевой руды…

Паасикиви оправдывался тем, что рудники еще не работают, что англо-канадская компания, имеющая в Петсамо концессию, не согласна, что руду даже немцы еще не получают, но Молотова это не убеждало…

Вообще-то Петсамо надо было просто включить в условия мирного договора, но тогда Сталин явно не хотел иметь проблемы из-за никеля еще и с Англией… Ведь никель добывали по сути они. Март же 1940 года, когда мы заключали договор с побежденными финнами, был лишь третьим месяцем года, в отличие от шестого месяца года июня — когда побежденные англичане спешно покидали берега побежденной Франции… И в марте 40-го Москва была намного осторожнее с Лондоном, чем в ноябре…

Тем не менее «финскую» тему в беседе с Типпельскирхом Молотов затронул неудачно. Но в целом он был удовлетворен — немцы отнеслись к нам лояльно…

Что же до США, то они отреагировали на Берлинский тройственный пакт тем, что тут же запретили экспорт черных металлов и металлического лома куда-либо за исключением Англии и стран Западного полушария.

Англия же заявила о возобновлении помощи Чан Кайши.

ДА, СИТУАЦИЯ развивалась… Но как? И в чьих интересах?

Если читатель помнит, автор уже рассказывал о вашингтонской беседе польского посла в Вашингтоне Ежи Потоцкого с послом США в Париже Буллитом. Тогда, в конце ноября 38-го года, почти за год до войны, Буллит без обиняков сообщил тот алгоритм, по которому должна проходить эта будущая война.

Вначале Германия начнет экспансию в восточном направлении (то, что это означало вторжение в Польшу, не смутило ни поляка, ни янки).

Затем предполагался затяжной военный конфликт рейха с СССР. Когда немцы растянули бы свои коммуникации и отдалились бы от своей базы, Англия и Франция должны были нанести первый удар…

Право решающего (а точнее — добивающего) удара Буллит отводил Америке, после чего Германия должна была капитулировать…

Но все пошло не так, как было задумано… Хотя война грозила стать затяжной и вероятность конфликта Германии с СССР не исчезла…

Гитлер как-то сказал Борману:

— Похоже, Мартин, нам не остается ничего другого, как устранить Россию из европейского силового поля. А для этого надо упредить ее нападение.

— Разве мы не отразим его в любом случае? — засомневался помощник фюрера по партии.

— Ах, Мартин, мы не можем позволить русским пустить их танки по нашим автострадам и воспользоваться нашей железнодорожной сетью для переброски войск…

Гитлер покачал головой:

— Нет, мне надо спешить, а Сталин рано или поздно, но, пожалуй, отпадет от нас и перейдет в лагерь союзников.

Однако, говоря так, фюрер не столько высказывал свои настроения, сколько хотел выяснить настроения окружения— партийного, военного…

Надо было выяснить и настроения внешнего мира, вовлеченного в мир фюрера… И в сентябре и октябре Гитлеру пришлось-таки поездить в своем личном поезде с рядом «челночных» бесед: французы, итальянцы, испанцы…

Примирить, увязать одно с другим было сложно — у всех трех партнеров были свои колониальные владения, свои колониальные запросы и проблемы…

4 октября на перевале Бреннер Гитлер встретился с дуче… Международное движение через станцию Бреннер было задержано на три часа — пока в салоне-вагоне фюрера шла оживленная беседа…

Говорили обо всем сразу…

— Война выиграна, — заявил фюрер. — Десант пришлось отложить, потому что мы могли рассчитывать максимум на пять дней хорошей погоды, а для переправы надо как минимум восемь…

— Но Англия держится, — заметил дуче.

— Да, она надеется на Америку, а та может помочь лишь экономически… Да и захочет ли она воевать на два фронта — против нас и Японии…

— А Россия?

— Надежды на русских тоже не оправдались. К тому же мы имеем на русской границе 40 дивизий… А будем иметь 100… Россия наткнется на гранитную стену. Однако невероятно, чтобы она сама начала конфликт с нами.

— С ней можно договориться?

— Во всяком случае, с ней и с Турцией надо бы обсудить новый порядок в Европе… Это прямо связано с Балканами… А вам, дуче, надо добиться присоединения к державам «оси» Испании… Франко предлагает нам аренду портов, но мне нужны собственные базы.. И надо решать проблему Гибралтара, а она тесно связана с французской проблемой…

— Сложно… Испания требует Марокко и Оран, — вздохнул дуче. — А ведь мне тоже нужны от Франции Корсика, Тунис и Джибути — остальное пусть остается за ней…

— Но если Франция узнает об этом, она перестанет защищать свои колонии, а это на руку Англии, — вздохнул уже фюрер…

— Итак, требуется привести Испанию и Францию к общему знаменателю?

— Да… — Гитлер сморщил нос и пожаловался: — Испания требует от нас очень больших поставок зерна, а мы сами подмешиваем в хлеб картофельный крахмал… Я поднял вопрос об уплате Испанией долгов времен гражданской войны, и знаете, дуче, что мне ответил Суньер?

Серрано Рамон Суньер, министр иностранных дел у Франко, был еще и деверем Франко, и уже поэтому был уступчив далеко не всегда… Поэтому дуче ожидал продолжения с интересом, а фюрер сообщил:

— Он заявил, что испанцам непонятно такое смешение идеализма и материализма!

Дуче засмеялся, а фюрер, тоже смеясь, прибавил:

— Но и это еще не все! Он заявил, что я веду себя, как мелкий еврейский торгаш! Каково?!

Когда оба отсмеялись, фюрер серьезно сказал:

— Франция никогда не станет нашим другом… Что бы мы ни делали, она будет думать о реванше… А нам нужны Эльзас-Лотарингия, железорудный район Брие, опорные пункты на западном побережье Африки и еще кое-что, плюс — наши старые колонии… Но европейская коалиция против Англии возможна— наши колониальные требования ей не противоречат. Мы хотели бы вывозить из своих колоний только лес, растительные и животные жиры…

— Да, с Францией надо заключить мир, — согласился дуче. — Это исключит нового де Голля… С Испанией же лучше выждать…

Гитлер, думая о своем, прибавил:

— Нидерланды должны остаться самостоятельными, как и Бельгия. Однако последней надо решительно стать на сторону Германии…

— А Россия? Думаю, с ее стороны опасности нет, — вновь задел больную тему дуче.

— Мы направляем Сталину письмо Риббентропа… Успокоим насчет Румынии и Финляндии, предложим пакт с Японией, пригласим Молотова в Берлин..

— А Сталина?

— Сталина? — фюрер глубоко задумался и потом сказал: — Хотел бы я знать — могу ли я пригласить Сталина…

ИДЕИ «Новой Европы», о которой говорили Гитлер и Муссолини, постепенно становились системой хозяйства. Время было военное, и эта система была ориентирована пока на войну, то есть на военные нужды Германии по преимуществу. Но в Берлине уже думали о предварительных политических и экономических контурах такой объединенной Европы, где ведущую роль играли бы Германия и Италия…

Если посмотреть на общие показатели экономического и промышленного развития европейских стран, то блок Германии и Италии оказывался действительно ведущей силой в Европе — чисто экономически, не беря в расчет военную мощь. При этом такие развитые страны, как Голландия, Швеция, Норвегия, Швейцария, были к Германии достаточно лояльны, если иметь в виду настроения народной массы…

Вполне могли войти в «Новую Европу» и все остальные европейские страны — если бы в Европе восстановился мир.

В экспорте-импорте Венгрии Германия занимала половину всего их объема, а в болгарском — еще больше.

Для Греции эти цифры экспорта и импорта составляли 28 и 30 процентов, для Румынии — 32 и 39…

Датчане льнули более к Англии — туда шла половина их экспорта, а оттуда —треть импорта. Но и тут Германия была на втором месте, имея в датском экспорте-импорте четверть объема.

Главным препятствием к миру была позиция «Англии» — Черчилля, которой в алгоритме «ночных братьев» посла Буллита отводилось теперь ведущее место…

В Европе после Первой мировой войны были сильны позиции США, а значит, и Золотого Интернационала. В мире было две крупнейшие колониальные империи — Британская и Французская, хотя Англия и Франция вместе производили столько промышленных товаров, сколько их производила одна Германия. Но Германия своих колониальных источников сырья и экспортных колониальных рынков после войны лишилась, и это — при тех реальностях мировой политической жизни — было, конечно, неестественным.

Теперь в Германии готовили новые кадры колониальных работников. В 1940 году были созданы новые и расширены старые колониальные факультеты ведущих университетов…

Начинал вырисовываться облик «Срединной Европы» с новым единством народов Европы… Амбиции дуче были тут, правда, фактором отрицательным, но Италия не имела сил, способных в полной мере обеспечить эти амбиции… Неясными были позиции Франции и Испании…

Фюреру приходилось думать и думать…

21 октября он выехал из Оберзальцберга на встречу с Франко, Петэном и Лавалем.

Вначале, 22 октября, на небольшой станции Монтуар близ Тура — это километров двести юго-западнее Парижа — Гитлер во второй половине дня принял Лаваля в присутствии Риббентропа. Монтуар был на территории Виши, и было решено, что встретиться здесь уместнее. Риббентроп прибыл туда собственным поездом.

Беседа была короткой — Гитлер спешил на франко-испанскую границу для встречи с Франко, а затем должен был вернуться в Монтуар…

23 октября поезд подошел к пограничной станции Хендайе. С одной стороны платформы была французская колея, с другой — испанская, более широкая. Поезд Франко опаздывал на целый час, но погода была прекрасной, и Гитлер с Риббентропом с удовольствием прогуливались по платформе, беседуя…

В три пополудни показался поезд каудильо… Коренастый, смуглый, с живыми черными глазами, Франко был похож на араба, и его манера переговоров тоже напоминала восточную — прижать его к стене было трудно, да и вообще — возможно ли?

Фюреру же крайне было необходимо прижать каудильо даже не к стене, а к Гибралтарской скале… Однако Франко раз за разом отвечал уклончиво…

— Я просил бы вас, каудильо, вступить в войну в январе 41-го года, — говорил Гитлер.

— У нас сложности, — отвечал Франко. — Испания нуждается в пшенице — несколько сотен тысяч тонн немедленно.

Он хитро посмотрел на Гитлера, спросил:

— Может ли Германия поставить их? Кроме того, — добавил он, — если брать Гибралтар, нам нужно много тяжелых орудий, которые мы можем получить только от вас… Кроме того, нам надо будет защищать тогда протяженную береговую линию от британского флота… И как мы оградим себя от потери Канарских островов?

Франко излагал все это мягким монотонным голосом, похожим на напев муэдзина, а Гитлер все более нервничал…

Сделали перерыв для ужина в банкетном вагоне поезда фюрера, эффектно освещенном скрытыми светильниками… Собственно, после ужина дискуссий не предполагалось, но кончилось тем, что Гитлер и Франко проговорили еще два часа — без особого успеха. Гитлер предлагал союз, Франко обещал подумать…

И испанского каудильо можно было понять— ввязываясь в войну до успешного вторжения немцев на Остров, Франко мог потерять намного больше, чем оставаясь в стороне… Он даже сказал фюреру, что и разгром на Острове — это не конец, что англичане будут вести войну из Канады и колоний и им поможет Америка…

Лишь решительный успех Германии и нечто совсем новое в ситуации могло склонить Франко на сторону держав «оси».

Вскоре поезд Гитлера отошел, чтобы успеть за ночь добраться до надежного туннеля в Монтуаре, где на 24-е было назначено рандеву с Петэном.

Маршала, одетого в военную форму, встретил Кейтель. Под хмурые взгляды Петэна они обошли строй почетного караула и через вокзал молча направились к салон-вагону фюрера. Гитлер, увидев их, вышел на перрон, протянул руку для рукопожатия и пригласил Петэна в вагон.

В щегольской униформе, престарелый маршал сидел перед фюрером очень прямо, был сдержан и на слова скуп, перевод личного переводчика фюрера, Пауля Шмидта, слушал с некоторой даже ленцой…

Рядом с маршалом сидел маленький смуглый Лаваль в своем неизменном белом галстуке, искательно поглядывая во время перевода то на фюрера, то на Риббентропа…

Тем было три: военные долги, военные издержки и колониальная проблема…

— Англия рано или поздно признает свое поражение, — предупредил фюрер, — и тогда надо будет расплачиваться за войну. Платить будет или она, или Франция… Я хотел бы, чтобы Франция занимала подобающее ей место в Европе и сохранила себя, как колониальная держава…

Петэн спокойно слушал, не реагируя, и Гитлер невольно форсировал голос — маршал был глуховат, и Шмидту приходилось переводить очень громко, что «завело» и Гитлера…

— Но для этого, — почти кричали и фюрер, и Шмидт, — необходимо, чтобы Франция защищала свои колонии от Англии, а еще лучше — объявила Англии войну…

— Франция к ней не готова, — встрепенулся Лаваль.

— Можно подумать о сотрудничестве, — неохотно отозвался Петэн, — но его формы надо искать… Объявление войны возможно лишь в случае прямых враждебных акций Англии против наших колоний или нашей военной промышленности…

— Однако французы — миролюбивый народ, — вставил Лаваль, — они неохотно сражались, зато охотно сдавались в плен…

Петзн взглянул на фюрера, сказал:

— Мы хотели бы узнать условия мирного договора, чтобы Франция могла судить о своей судьбе, а два миллиона французских военнопленных могли как можно быстрее вернуться домой…

Но тут уже отмолчался фюрер…

ВОЗВРАЩАЯСЬ из Монтуара в Берлин, Гитлер был мрачен и задумчив…

— Франко откажет, — зло говорил он за столом в салон-вагоне. — И французы — тоже… Они оглядываются на англосаксов… А те — на русских…

Фюрер посмотрел на Кейтеля и Йодля и процедил:

— Нет!.. В следующем году я начну все же борьбу против России… Еще через год она будет готова выступить сама, значит, надо «сделать» ее с мая по сентябрь… К 42-му году я должен быть опять готов к борьбе с Англией…

Генералы молчали, не смотря друг на друга, а адъютант Николаус фон Белов грустно думал: «Похоже, он действительно начнет… В последнее время у него это становится иде-фикс»…

В поезде фюрер получил письмо от дуче, извещавшего о вторжении в Грецию. Час от часу было не легче, и пришлось повернуть из Аахена на Мюнхен и дальше — на Флоренцию…

— Это сущее безумие, — повторял он разозленно, — может быть, еще не поздно его остановить!

Но было уже поздно. В 11 утра 28 октября на перроне празднично украшенного вокзала во Флоренции дуче встретил его радостным возгласом:

— Фюрер, мы выступаем! Победоносные итальянские войска сегодня на рассвете пересекли албано-греческую границу…

Предвидя ожидаемый финал, фюрер только горько вздохнул…

Чем все это закончилось, читатель уже знает… Но вряд ли выходка — иначе ее не назовешь — дуче была так уж вызвана лишь одним желанием уколоть Гитлера за то, что он давно не советовался с итальянцами, принимая важные решения самостоятельно. Муссолини опасался сближения Германии с Францией, и теперь, входя в Грецию, он в случае успеха укреплял свой кредит у немцев, а в случае неуспеха…

Что ж, в случае неуспеха он прочнее связывал немцев с собой узами общей военной судьбы… Ведь другого серьезного союзника у фюрера в Европе не было.

Но услугу фюреру дуче оказал «медвежью», и ее последствия могли быть самыми серьезными…

Гитлер умел проигрывать, и после встреч в Монтуаре, Хендайе и Флоренции он стиснул зубы, обнаруживая удивительное самообладание… Надежды обманули, расчеты не оправдались, будущее было неясным…

Он ввязался в большой бой — как часто поступал Наполеон… И теперь уже было видно, что из этого получалось нечто значительное, но пока очень неопределенное…

Испанцы и французы выжидали исхода борьбы с англосаксами, итальянцы создавали дополнительные сложности, затевая авантюры… Серия из двух запланированных и одной вынужденно экспромтной встречи успеха не принесла…

Однако оставалась еще одна и, пожалуй, главная встреча — в ноябре с Молотовым…

ЕЩЕ ДО МАЙСКОГО наступления во Франции Гитлер, как мы помним, уже намеревался пригласить весной 40-го года в Берлин одного из двух русских лидеров. Однако тогда Шуленбург счел обстановку для приглашения неподходящей, и все временно было отложено…

Однако 13 октября Риббентроп подписал письмо Сталину, которое Шуленбург должен был вручить адресату лично…

Огромное, подробное письмо начиналось так:

«Дорогой господин Сталин!

Более года назад по Вашему и фюрера решению были пересмотрены и поставлены на абсолютно новую основу отношения между Германией и Советской Россией. Я полагаю, что это решение найти общий язык принесло выгоду обеим сторонам начиная с признания того, что наши жизненные пространства могут соседствовать без претензий друг к другу, и кончая практическим разграничением сфер интересов, что привело к германо-советскому пакту о дружбе и границе.

Я убежден, что последовательное продолжение политики добрососедских отношений и дальнейшее укрепление политического и экономического сотрудничества будут способствовать в будущем все большим и большим выгодам двух великих народов. Германия, по крайней мере, готова и полна решимости работать в этом направлении».

Это было умное и многообещающее вступление, но продолжение было еще интереснее:

«Мне кажется, что, учитывая эти цели, прямой контакт между ответственными деятелями обеих стран крайне важен. Я уверен, что личный контакт не по дипломатическим каналам для авторитарных режимов, таких как наши, время от времени необходим».

И тут все было подмечено верно — лучшей возможности понять друг друга, чем взглянуть в глаза друг другу, нет. Безусловно, одного — даже самого искреннего, казалось бы, взгляда для доверия недостаточно. Необходимы поступки… Но поступки следуют за словами. И лучше всего их произносить, сидя лицом к лицу…

Далее Риббентроп очень неплохо описал уже происшедшие события: после Польской кампании Англия хотела блокировать поставки железной руды из Норвегии, и немцам ее пришлось упредить.

Затем Англия и Франция хотела получить плацдарм в Голландии и ударить через Бельгию по Руру, но немцы упредили их и тут.

«Сегодня, — писал далее Риббентроп, — даже во Франции, «континентальной шпаге Англии», большинству французов стало очевидно, что их страна в конечном счете должна истечь кровью (как жертва традиционной «человечной» британской политики)…»

Затем целью британской политики, по утверждению Риббентропа, стали Балканы, о чем — опять-таки по утверждению Риббентропа — немцам стало известно и из трофейных документов, взятых во Франции. Риббентроп напоминал об англо-французских планах бомбардировок Баку и Батуми и заявлял, что если бы не быстрые летние успехи вермахта во Франции, то эти объекты «уже в этом году стали бы объектами британского нападения»…

Касаясь войск в Финляндии, Риббентроп объяснял все «техническими» соглашениями с финнами и шведами, связанными с проблемами сырьевых поставок, а затем переходил к Румынии и Венгрии. Напряженность между ними — это результат провокаций «британских агентов, завзятых агитаторов на Балканах»…

«Наши гарантии Румынии, — убеждал он, — определяются исключительно необходимостью защиты этого балканского района, особенно важного для нас с точки зрения снабжения Германии нефтью и хлебом, от какого-либо нарушения стабильности, вызванного войной, саботажем и тому подобным внутри этой зоны, а также от попыток вторжения извне…»

Риббентроп написал и о режиме судоходства на Дунае, обещая дать предложения, «которые учтут Ваши пожелания в данном вопросе».

А потом Риббентроп, хотя кое в чем и ошибаясь, весьма точно коснулся еще одного момента: «Так как надежды англичан найти себе союзников в Европе поблекли, английское правительство усилило поддержку тех кругов заокеанских демократий, которые стремятся к вступлению в войну против Германии и Италии на стороне Англии. Их интересы, в противоречии с интересами народов, столь же жаждущих нового порядка в мире, как и конца окостеневших плутократических (то есть находящихся под властью богачей. — С. К.) демократий, эти их интересы грозят превратить европейскую войну в мировой пожар…»

Только в одном ошибался Риббентроп — не Англия поддерживала заокеанских плутократов, а плутократы Америки делали Англию своей «европейской шпагой»… Так или иначе, необходимостью противодействия англосаксам и здесь Риббентроп оправдывал Тройственный пакт и предлагал «свои добрые услуги для урегулирования советско-японских отношений»…

Немцы фактически (позднее это было сделано и формально) предлагали нам присоединиться к этому пакту. Риббентроп писал об этом так: «Дружеские отношения между Германией и Советской Россией, так же как и дружеские отношения между Советской Россией и Японией и дружеские отношения между державами Оси и Японией, являются логическими составными частями естественной политической коалиции, которая крайне выгодна всем заинтересованным державам».

Один из абзацев в конце письма Риббентроп особо подчеркнул и выделил:

«В заключение я хотел бы заявить в полном соответствии с мнением фюрера, что историческая задача четырех держав заключается в том, чтобы согласовать свои долгосрочные политические цели и, разграничив между собой цели интересов в мировом масштабе, направить по правильному пути будущее своих народов».

А затем рейхсминистр (собственно — сам фюрер) предлагал послать в Берлин Молотова «для дальнейшего выяснения вопросов, имеющих решающее значение для будущего наших народов и для обсуждения их в конкретной форме»…

После этого предполагался третий визит Риббентропа в Москву. Причем немцы считали разумным подключить к переговорам также представителей Японии и Италии…

У ПИСЬМА Сталину имелась, конечно же, предыстория… Риббентроп был вполне искренне убежден в разумности и даже неизбежности для Германии того или иного союза с Россией и уж — во всяком случае — бессмысленности войны с ней. В аусамте с ним соглашались многие, да и не только в аусамте…

Поэтому в конце августа, как раз после конфликта с Гитлером из-за своей неудавшейся отставки, Кейтель пришел к Риббентропу со своими сомнениями.

— Я боюсь войны с русскими прежде всего по чисто военным соображениям, — пояснил Кейтель. — У меня был с фюрером весьма нервный разговор по этому вопросу, но он был непреклонен… хотя, как я понял, окончательное решение он не принял…

Риббентроп подтверждающе кивнул головой, и Кейтель, этим подбодренный, предложил:

— Возможно, вы будете удачливее…

— Хорошо, господин фельдмаршал, я предприму у фюрера все возможное, дабы сохранить с нашей стороны хорошие отношения с Россией.

И Риббентроп предпринял… Разговор состоялся в новом, специально для Гитлера выстроенном корпусе Коричневого дома в Мюнхене…

Гитлер был возбужден, поскольку получил сведения о передвижениях войск на русской стороне…

— Это неспроста, Риббентроп! Мне сообщают и интересные вещи о намерениях русских на Балканах!

— Мой фюрер, ожидать нападения со стороны Сталина нельзя, — выделив последнее слово, возразил Риббентроп.

— Нет, я вообще начинаю думать, что Сталин заключал пакт, исходя из расчета длительной войны на Западе, для того чтобы потом продиктовать нам сначала экономические, а затем — и политические условия.

— Вам кто-то внушает ложные страхи…

— Страхи? А концентрация русских войск в Бессарабии? Мы ни при каких обстоятельствах не можем отказываться от румынской нефти, Риббентроп. Она для нас важна жизненно… А продвинься Россия здесь чуть дальше, и, ведя войну с Англией, мы будем полностью зависеть от доброй воли Сталина…

— Она у него имеется…

— Нет, мне надо нейтрализовать Россию надежно, то есть военной силой.

— Мой фюрер, Бисмарк предостерегал нас от превентивной войны, при которой Господь Бог не дает заглядывать в чужие карты…

— На Сталина влияют евреи…

— Не думаю… Однако нам надо прояснить наши отношения… И лучше всего это сделать в вашей личной встрече со Сталиным…

Гитлер внимательно всмотрелся в своего министра…

— Да, это было бы неплохо, — согласился он. — Мы ведь думали об этом весной… Но вряд ли Сталин сможет выехать из Москвы, а я — добраться до Москвы…

— Тогда, может быть, пригласим Молотова — в качестве ответа на мои визиты…

—Да, Риббентроп… Это мысль здравая… Нам надо определиться…

И Риббентроп сел писать проект письма…

А 17 октября Шуленбург вручил Молотову это письмо и стал ждать ответа…

Итак, Гитлер в Берлине дошел до высшей точки своих «русских» сомнений… Избавиться от них можно было, пожалуй, только одним путем — самому, лично посмотреть в глаза Сталину.

Или хотя бы — Молотову…

Глава 17 Август — октябрь, время московское…

ОТДАВАЯ письмо Молотову, Шуленбург сказал:

— Я очень прошу вас как можно скорее принять приглашение в Берлин…

— Да, — признал Молотов, — не могу отрицать, что с ответным визитом я задолжал… Но конкретно мы будем говорить после того, как товарищ Сталин изучит это письмо…

Увы, к тому времени Москва задолжала Берлину не только визит наркома иностранных дел, но и еще кое-что…

Мы задолжали прежде всего понимание той простой вещи, что Германия — это по сути вторая держава мира. И при этом она — держава, которая вполне способна относиться к России, в том числе и Советской, с уважением.

Экономически Германия нуждалась в России как в источнике того сырья, которое Россия Германии вполне могла дать без ущерба для себя.

Политически Германия нуждалась в России для обеспечения тыла и исключения войны на два фронта.

Геополитически Германия могла видеть в России «континентальный» мост к сотрудничеству с Японией против англосаксов.

И никакая другая великая держава так не нуждалась в России, одновременно будучи нужной самой России…

Первой державой мира Золотой Интернационал сделал Соединенные Штаты… Но уже в силу своей родословной эта держава была враждебна России — с самого начала своего образования…

Россия была для нее врагом и потому, что Россия шла в мир иначе, чем США… Россия была врагом США и потому, что уже к началу XIX века сделала Берингово море фактически своим внутренним морем, имея — по выражению Ломоносова — Великого океана «оба концы».

Создав Русскую Америку, осваивая Аляску, Алеутские острова, колонии, тянущиеся к Верхней (тогда еще испанской) Калифорнии, задумываясь о русских Гавайях (тогда еще — Сандвичах), Россия создала базу для превращения Тихого океана если и не в «Русское озеро», то в такое океанское «Средиземноморье» XX века, где Россия имела бы ключевые позиции…

Причем Россия в XIX веке имела обширные владения по обе стороны Берингова пролива, а это предполагало контроль над всем Северным Ледовитым океаном…

Одного этого хватало для того, чтобы янки Россию, любую — царскую, советскую ненавидели… А ведь было еще много других причин — исторических, экономических, идеологических и политических…

Ненавидели в США и Германию — вторую помеху на пути янки и космополитов к власти над миром…

Но в Советском Союзе это понимали плохо как раз те, кому это надо было понимать до мелких деталей, — лидеры страны… В Москве чаще обращали внимание на ширму — Англию… А вот укротитель британского льва из виду ускользал… Как и подлинные хозяева того мирового политического «цирка», где подвизался этот укротитель с козлиной бородкой, в цилиндре и во фраке…

ЗАТО Сталин с недоверием поглядывал на рейх… И стремился обеспечить позиции СССР за счет выдвижения передовых рубежей как можно дальше на Запад…

Что ж, весна 40-го отодвинула в сторону финнов русскую северную границу, а лето 40-го года возвратило России на западе всю Прибалтику, на юге — Бессарабию и дало новое приобретение — Северную Буковину.

Все это было бы хорошо, однако новые южные территории — пусть Советский Союз на них и мог претендовать вполне обоснованно — приближали русских к румынской нефти…

А у фюрера от одного слова «Плоешти» начинался нервный тик… Война могла приобрести (да уже и приобретала) затяжной характер, а как вести ее без горючего? И где брать его, как не в Румынии?

А русские теперь могли Плоешти бомбить — об этом уже говорилось…

Подозрения Гитлера нам надо было рассеять во что бы то ни стало. Москва же, вместо того чтобы вести себя в «балканском» вопросе более чем осмотрительно, повела себя более чем неосмотрительно… И начала политику попыток сближения с Югославией и Болгарией.

А это Гитлера и нервировало, и настораживало…

Через полмесяца после июльского совещания в Бергхофе в Болгарию приехала советская футбольная команда «Спартак» с турне, растянувшимся с 6 по 17 августа. Московская печать тут же начала трезвонить о том, что это-де «символизирует спортивное сближение двух братских народов».

Возглавлял спортивную делегацию секретарь ЦК ВЛКСМ Николай Романов, и 21 августа он рапортовал Молотову, что во время матчей симпатия болгарского населения к Советскому Союзу выражалась горячо и «ярко подчеркивалась»… Все, конечно, может быть — хотя во время международных спортивных мероприятий болельщики, как правило, горячо симпатизируют своим, а не гостям… Но пусть и так — эти симпатии болгар оборачивались недовольством немцев.

На сентябрь был запланирован ответный визит сборной Болгарии в СССР, и весь этот явно «политический» футбол был очень некстати…

Болгарские «верхи» были связаны с Германией весьма тесно — начиная с царя германского происхождения на болгарском престоле. Но Болгария соблюдала нейтралитет, дружественный все же немцам.

Со своей стороны Гитлер смотрел на Болгарию как на своего рода «подбрюшье» Плоешти. Да и был в том прав… Поэтому любые экивоки Москвы в сторону болгар Гитлера тоже радовать не могли…

Сталин же смотрел на Болгарию как на сухопутный мост к Проливам.

Царь Борис III и был бы рад иметь дело только с Берлином, но вынужден был считаться с действительно теплыми чувствами болгар к русским.

И действительно — не могли же из Москвы сказать болгарам: «Не любите нас»… Но очень уж поощрять эту любовь в тот момент стоило вряд ли… Ведь любовь масс не укрепляла наших позиций в том смысле, что даже полное включение Болгарии в сферу германской политики мало что меняло бы для нас — экономически Болгария и так была с Германией связана крепко.

И даже — более чем крепко! В 1939 году на Германию приходилось 67,8 процента болгарского экспорта и 65,5 процента болгарского импорта. На втором месте была Италия с 6,1 и 6,9 процента. На третьем, к слову, была Польша, чьи 3,8 и 5,7 процента в 1940 году плюсовались к Германии же…

Ну что нам в этих условиях было делать в Болгарии?

Однако летом 40-го года на улицах Софии продавалось 10 тысяч экземпляров «Известий» ежедневно. А этот официоз всегда был к немцам недружественен, и никакие смены главных редакторов — Бухарина на Таля и прочих — не могли устранить налет антигерманской провокации из деятельности сего занятного печатного органа…

Советский павильон на книжной ярмарке в Пловдиве был наиболее посещаемым. Между Одессой и Варной была открыта прямая линия…

В кинотеатрах Болгарии демонстрировалось двадцать шесть советских кинофильмов. А продукция густо еврейского советского кинематографа тоже лояльностью к немцам не отличалась… И британский консул в Варне с удовлетворением сообщал в Лондон, что показ наших фильмов на открытом воздухе на рыночной площади каждый вечер был гвоздем программы.

Но все это был психологический фон — хотя и не очень подходящий… Хуже было то, что не очень подходящей была и советская политика в Болгарии.

Например, мы были не прочь облагодетельствовать Болгарию в вопросе о Добрудже…

Добруджа — это область между нижним течением Дуная и Черным морем. После Русско-турецкой войны 1877—1978 годов Северная Добруджа была передана Румынии, а Южная вошла в состав Болгарского княжества.

После второй Балканской войны 1913 года Румыния захватила и Южную Добруджу, но в 1918 году союзница Германии Болгария вместе с немцами заняла ее, и по сепаратному Бухарестскому миру от 17 мая 1918 года Болгария получила Добруджу вновь, но уже в 1919 году потеряла ее по Нейискому «мирному» договору, как опять-таки союзница побежденной Германии.

В тот день, когда войска Южного фронта генерала Жукова переправлялись через Днестр в Бессарабию, болгарский посол в Берлине Драганов передал Риббентропу заявление о претензиях на Добруджу.

Москва же надеялась, что Борис обратится за содействием к ней… И даже поддержала требования «дружественной» Болгарии в свою очередь… И даже пошла дальше самой Болгарии, предлагая вернуть ей вообще всю Добруджу— что закрывало бы Румынии выход в Черное море…

Однако болгар более интересовал собственный выход к Эгейскому морю через Западную Фракию, которой Болгария лишилась по тому же Нейискому договору…

Итак, ничего реально в Болгарии — кроме аплодисментов «Парню из нашего города» на базарной площади в Варне — не приобретя, мы осенью 40-го года обеспечили себе «балканское» неудовольствие фюрера.

И не только по поводу Болгарии.

ВОЗВРАТИВ Бессарабию, мы получили контроль и над устьем Дуная…

Дунай — река европейская. Она начинается в Южной Германии, в Австрии на нем стоит Вена, в Венгрии — Будапешт, в Словакии — Братислава.

Дунай затекает и в Югославию, разделяет Румынию и Болгарию, а у Силистрии уходит в Румынию, чтобы впасть в Черное море тремя гирлами — южным Георгиевским (святого Георгия), средним Сулинским и Килийским…

По северному Килийскому гирлу, у начала которого стоял суворовский Измаил, теперь проходила советско-румынская граница… Причем только это гирло было судоходно для больших морских судов.

Режим Дуная всегда был предметом споров, а в 40-м году в Дунайскую комиссию вступил СССР — как вновь дунайская держава… Готовилась Дунайская конференция Германии, СССР, Италии и Румынии — она началась 28 октября, в день сильного землетрясения…

В тот же недобрый день Италия вторглась в Грецию…

Трясло и издавна существовавшую Дунайскую комиссию — в нее входила Италия, зато и речи не было о включении в новый состав Англии и Франции. Еще в конце мая, когда вермахт прижимал англичан к Дюнкерку, в Галаце в последний раз собиралась старая Дунайская комиссия, где вместе заседали представители Германии и Англии.

Теперь же все принципиально менялось. И англичане сразу же после начала Бухарестской конференции по Дунаю заявили Москве протест— мол, русские не соблюдают нейтралитет, блокируясь с Германией и недунайской Италией…

Заместитель Молотова — Вышинский встретился с Криппсом и вручил ему наш ответ… Вышинский был человеком жестким и умел постоять как за себя, так и за державу… Говорил он с Криппсом весьма холодно, но немцы-то об этом не знали…

В ноте же Молотова сообщалось:

«Образование Дунайской комиссии с участием СССР, а также государств, расположенных по Дунаю или близко к Дунаю, является восстановлением справедливости, нарушенной Версальским и другими договорами, в силу которых при руководящей роли Британского Правительства СССР был устранен из состава как Международной, так и Европейской Дунайских комиссий.

Дунайская Комиссия, естественно, должна быть составлена из представителей государств, расположенных по Дунаю или близко связанных с Дунаем и пользующихся Дунаем как каналом для товарооборота (например, Италия).

Понятно, что Великобритания, отдаленная от Дуная на тысячи километров, не может быть отнесена к числу таких государств…»

Ответ был хорош, но вот наши требования к дунайским партнерам были по тем временам если не чрезмерными, то преждевременными. И германский военный атташе разозленным тоном говорил турецкому коллеге:

— Мы крайне недовольны русскими предложениями на конференции, и наступит предел тем уступкам, которые мы готовы делать Советам!

Что ж, Советский Союз соглашался, например, на временную четырехстороннюю консультативную комиссию по Дунаю, но при условии, что ее компетенция будет минимальной и что параллельно будет создана советско-румынская администрация во всем районе дельты…

СССР предлагал образовать Дунайскую комиссию из семи прибрежных государств (плюс Италия), четыре из которых были славянскими: Словакия, Югославия, Болгария и Россия… А немцы после аншлюса были склонны рассматривать Дунай как немецкую реку (на ней даже родной город Гитлера — Линц стоял)…

Мы претендовали на контроль устья и в Килийском гирле заняли с десяток островков. И германский посол сообщал из Бухареста: «Настойчивость Советов подтверждает, что они собираются вести не политику разумного взаимопонимания с Германией на Дунае, а, скорее, политику шантажа».

ПОЛОЖЕНИЕ усугублялось и тем, что возникали предпосылки для… улучшения наших отношений с Италией… На первый взгляд, Гитлеру бы только радоваться — союз России с его союзником укреплял и его, но СССР и Италия имели интересы в Черном море — итальянские и советские черноморские порты были связаны оживленными линиями.

А чье-либо усиление на Балканах вне германского политического контроля Гитлера не устраивало — по все тем же «нефтяным» соображениям. Но и тут важна была не экономическая, а политическая сторона дела. Контроль над балканской нефтью — это возможность продолжения борьбы. Если бы мир был заключен, то и источники нефти для Германии сразу расширились бы… Пока же…

Италия тоже поддержала наше требование к Румынии относительно Бессарабии — как и Германия, но интересы тут были несколько иные…

В июне 40-го года мы обращались к Италии с меморандумом, но ответа не получили, что вызвало между Москвой и Римом некоторое даже охлаждение… А Москва, поглядывая на Балканы, желала бы координировать свои действия с дуче.

Дуче тоже был этого не прочь, и в сентябре он через Чиано зондировал почву в Берлине — как отнесется к советско-итальянскому потеплению Гитлер.

Дуче пугал фюрера тем, что «в условиях продолжения войны связи СССР со странами „оси“ ослабеют и в один прекрасный день Москва вовсе уплывет от нас»…

Гитлер же бурчал, что он не намерен помогать Италии и России совместно устанавливать новый порядок на Балканах и в Черном море. Посол же США в Риме Уильям Филипс похохатывал:

— Ключ к отношениям Италии с Советским Союзом лежит на Балканах…

Но в действительности эти ключи лежали скорее в сейфах у Гитлера и у Сталина…

Увы, все складывалось так, что даже вполне разумные действия СССР на южном «фасе» Европы могли укладываться в отягощенном подозрениями мозгу фюрера во вполне антигерманскую «мозаику» московской работы… Так, 15 сентября 40-го года вступил в силу советско-венгерский договор о торговле и мореплавании. Кроме того, в Москве было подписано соглашение с Венгрией о товарообороте и платежах… Оборот торговли увеличивался до 7 миллионов долларов — всего-то! Из Венгрии мы получали вагонные колесные пары, трубы, суда и баржи, электромоторы, а поставляли ей пиломатериалы, смазочные масла, асбест, хлопок, марганцевую и хромовую руду…

В марте 1939 года — под шумок «раскассирования» Чехословакии— Венгрия аннексировала Закарпатскую Украину (Ужгород, Мукачево, Хуст)… После возврата в СССР Западной Украины мы получили с венграми общую границу, а значит, и возможность более тесных связей. И Венгрия регента Хорти, хотя и дружила с Германией, хотя и получила Трансильванию при содействии Германии, к Англии тоже тяготела…

И неопределенность дальнейшего курса СССР тревожила фюрера и с этой стороны.

Наконец, не способствовал его успокоению и «турецкий» аспект советско-германских отношений. В Европе Турция граничила с Болгарией, а фюрер вел дело к тому, чтобы установить над Болгарией контроль в том же духе, что и над Румынией — дабы и тут лишить англичан возможности наступить ему на любимый «нефтяной» «мозоль»…

Турков такая перспектива волновала, и они обращались к нам за поддержкой… А поддержку-то просили против немцев…

А тут еще и «улучшение» наших отношений с «братьями» югославами, у которых доли экспорта и импорта в Германию составляли «всего» 32 и 48 процентов… Что же до СССР, то югославы за год — с 1938 по 1939-й — подняли товарооборот с нами в «целых» 24 раза! Но вот абсолютный объем даже в 39-м году составлял 2,6 миллиона рублей против 110 тысяч (!) в 38-м…

Круто, круто заваривалась Россией очередная «балканская каша»…

И заваривалась — как всегда — зря.

АМЕРИКА пока не выходила в мир с факелом войны, предпочитая отдавать передовые позиции Англии…

В апреле 40-го года советник советского полпредства в США Андрей Громыко беседовал со своим коллегой из германского посольства Розенбергом.

— Я рад нашей встрече, герр Громыко, и надеюсь, что эта первая встреча даст начало постоянному обмену мнениями, — начал немец.

— Согласен, господин Розенберг… И сразу хотел бы задать вопрос… Вы обнаружили в польских архивах разоблачающие материалы об американских дипломатах, в частности о Буллите…

— Да… И даже опубликовали все это в Белой книге…

— Как раз о ней я и хотел спросить… Какое впечатление она произвела на немцев?

— Видите ли, герр Громыко, для нас там нет ничего особо неожиданного… Германский народ хорошо осведомлен о целях США, Англии и Франции… Они состоят в том, чтобы сокрушить Германию, а потом пойти против СССР…

Розенберг посмотрел Громыко прямо в глаза и сказал:

— Вот почему мы рады вашему миру с финнами. Это и наша победа, потому что сорвались планы Запада по выступлению против вас…

— Но Запад силен…

— Мы сильнее… Наша промышленность способна удовлетворять и наши нужды, и частично даже ваши.

— А именно?

— Ну, скажем, мы вполне могли бы принять ваши заказы на те станки, в которых вам отказывают янки со своим «моральным эмбарго»…

Тут был, к слову, один занятный момент… Крупнейшим промышленным производителем Германии была фирма «Адам Опель АГ». Опель основал в 1862 году как фабрику швейных машин, но с 1899 года это семейное предприятие производило уже автомобили. В 1928 году к имени фирмы прибавились буквы «АГ», что означало преобразование ее в акционерное общество. На следующий год «Дженерал Моторс корпорейшн» приобрела 80 процентов акций, а в 1931 году — и остальные 20 процентов. Германский «Опель» полностью стал филиалом американского концерна.

«Опель» производил для вермахта почти все грузовики грузоподъемностью до 3 тонн и более двух третей тяжелых грузовиков, а также половину двигателей для бомбардировщиков «Ю-88»…

С другой стороны, из 21 вида продукции, которые в 1940 году были признаны критическими для военного производства США, 14 видов производилось по германским патентам…

Придя к власти, Гитлер включил крупный капитал в систему государственного капитализма, и магнаты про себя зло говорили, что они финансировали антимарксистскую революцию не для того, чтобы насаждать в рейхе марксизм, но..

Но социальная политика фюрера была действительно беспрецедентно сильной для капиталистической страны. И одно это делало рейх страной не очень-то капиталистической…

Однако «Опель» принадлежал все же янки…

Штаты же пока ограничивались политическими мерами и занимали «второй эшелон» войны… Однако свою долю провокаций против России и Германии янки в общий «котел» вносили. Заместитель государственного секретаря Хэлла — наш старый знакомый Самнер Уэллес летом 40-го встретился в Вашингтоне с полпредом Уманским и предложил начать переговоры по широкому кругу вопросов.

Тут, опять-таки, видно было «раздвоенное копытце»… Переговоры — вещь хорошая, но для США был важен сам их факт и не более того… 27 июля они начались, в середине августа прервались, а в октябре опять начались…

Со стороны это выглядело так, что русские с англосаксами о чем-то, похоже, договариваются, но пока «не сошлись в цене», хотя, похоже, могут сойтись… И ясно, что — за счет немцев… Вот это и было сутью «переговоров» для США. 5 августа посол США в Москве Штейнгард обратился в НКИД СССР с запросом о возможности открытия во Владивостоке консульства (2 ноября мы на это согласились), и тот же Штейнгард слал в Штаты донесения о том, что русские недовольны немцами и «в сугубо доверительном плане высказывают мнение, что следующей весной Германия начнет войну против СССР»…

В то время и в той обстановке с американцем мог так откровенничать или дурак (потому что за такую несанкционированную откровенность болтун заслуживал бы вульгарного расстрела), или… Или скрытый троцкист — провокатор войны…

Возможно было, конечно, и третье «или……. Штейнгард мог — исходя из анализа обстановки — просто выдумывать подобные настроения в расчете на „утечку информации“ в сторону Берлина…

Но и на деле подобные настроения были… В конце октября в Москве появился директор европейской службы крупнейшего американского информационного агентства Юнайтед Пресс Интернешнл — Виргилий Пинкли…

Пропаганда англосаксов и тех стран, которые от них зависели (а зависели, увы, многие), очень старалась подгадить советско-германским отношениям настолько, насколько это ей удавалось… Московские враги этих отношений имели возможности ограниченные, но даже в Москве им удавалось порой тиснуть такую антигерманскую статейку, которая вызывала у немцев недоумение…

Что уж говорить о янки! Американский журналист Виганд демонстративно обратился в наше полпредство в Риме с просьбой выяснить — не может ли он приехать в Москву, чтобы взять у Сталина и Молотова интервью по вопросам советско-американских отношений и перспектив мира в Европе…

Берлин был к Риму ближе, да и Лондон тоже… И перспективы мира в Европе зависели не от позиции Сталина, да и не от позиции Гитлера… Все определялось политикой кабинета Черчилля. Но к нему с интервью Виганд почему-то не набивался…

И запрос Виганда был провокацией сам по себе… Вот и Виргилий Пинкли приехал в Москву не просто так, а с инспекцией — как, мол, там его «орлы» с «вечными» перьями суют русским и немцам палки в колеса?

В честь Пинкли руководство ТАСС дало завтрак замоскворецкой купеческой пышности… Всего-то к «завтраку» подавалось несметное (оценка одного из участников) количество блюд, ручьями лились вино, водка и многословные тосты…

Подавали блины с маслом, сметаной, икрой и семгой… Прошло два часа, а завтраку и конца не было видно…

А в Вашингтоне счет встреч Уманского и Уэллеса «для переговоров» переваливал уже за десяток…

Хватало все же в сталинской Москве единомышленников бывшего наркома Литвинова и бывшего «мирового революционера» Троцкого…

САМОГО Троцкого к тому времени, правда, уже не было на свете… 20 августа 1940 года в Мексике он получил смертельный удар ледорубом от некоего — как сообщала «Правда» 22 августа — Жана Мортана Ванденрайна. В действительности это был 27-летний испанский коммунист и сотрудник НКВД Рамон Меркадер дель Рио…

24 августа «Правда» написала:

«В могилу сошел человек, чье имя с презрением и проклятием произносят трудящиеся во всем мире, человек, который на протяжении многих лет боролся против дела рабочего класса и его авангарда большевистской партии».

Вилла в Койоакане в одном из районов Мехико, где поселился после европейских странствий Троцкий, была его сторонниками и мексиканской полицией превращена в крепость с высокой бетонной стеной, прожекторами, сигнализацией и охраной.

И для таких предосторожностей были причины… После его высылки из СССР в феврале 1929 года через Одессу в Турцию Троцкий жил вначале там, затем во Франции, в Норвегии.

В его ближайшем окружении «двойников» хватало, особой охраны до 40-го года не было даже в Мексике. И «убрать» вождя IV Интернационала особой проблемы для НКВД не составляло.

Но его не трогали, ограничиваясь тщательным агентурным «освещением» его деятельности.

Но когда в Европе началась военная пора, все изменилось. Еще в 1938 году Троцкий организовал IV Интернационал и заявил, что скоро под его руководством «революционные миллионы смогут штурмовать небо и землю»…

Троцкисты рассчитывали, что «пожар империалистической войны» перерастет в мировой революционный пожар — излюбленная идея Троцкого…

Уже поэтому троцкисты были очень удобны и необходимы для того Золотого Интернационала, бороться против которого был вроде бы призван Интернационал Троцкого… Недаром в большевистской партии бытовала поговорка: «Пойдешь налево, придешь направо»…

Это были, так сказать, идейные предпосылки… Однако и за практической работой в 40-м году дело не стало… 8 января германский консул Крауэль передавал Риббентропу:

«Англия намерена нанести внезапный удар не только по русским нефтяным районам, но и постараться одновременно лишить Германию на Балканах румынских нефтяных источников…

Агент из Франции сообщает, что англичане планируют через группу Троцкого во Франции установить связь с людьми Троцкого в самой России и попытаться организовать путч против Сталина. Эти попытки переворота должны рассматриваться как находящиеся в тесной связи с намерением англичан прибрать к рукам русские нефтяные источники…»

17 января оберфюрер СС Рудольф Ликус из «личного штаба» обергруппенфюрера СС Иоахима фон Риббентропа (было у рейхсминистра и такое звание) положил на стол шефу и такое донесение:

«Английская сторона хочет… отрезать русских от их нефтяных источников и одновременно намерена воздействовать… на Румынию, и, вызвав конфликт на Балканах, лишить Германию поставок нефти. Отрезав СССР и Германию от нефти, англичане надеются быстро и радикально решить проблему: предполагается, что в резко ухудшившихся условиях эти страны перейдут к открытой борьбе друг против друга…

Далее… будет предпринята попытка мобилизовать группу Троцкого, то есть IV Интернационал, и… перебросить ее в Россию… Троцкий с помощью англичан должен будет вернуться в Россию, чтобы организовать путч против Сталина…»

«Игрушки» кончились, и с Троцким надо было кончать — впрямую, а не идейно… После того как был заключен Пакт 39-го года, Троцкий в американском журнале «Liberty» заявил:

«Кремль впрягся в повозку германского империализма, и враги Германии стали тем самым и врагами России. До тех пор, пока Гитлер силена он очень силен, Сталин будет оставаться его сателлитом».

А под такие «р-р-революционные» заявления Троцкий уже прямо играл роль незаурядного агента Золотой Элиты…

Впрочем, «хвост» этот тянулся, похоже, издавна — со времен еще задолго до 17-го года… В молодости Троцкий «баловался» масонством, а после революции — когда он оказался одним из ее лидеров, в его окружении хватало агентов из «Сикрет Интеллидженс сервис». Был близок с Троцким и знаменитый капитан Сидней Рейли, и менее знаменитый капитан Джордж Хилл… Последний был одно время даже советником наркома по военным и морским делам Троцкого в области авиации и шифровального дела. Правда, летом 1918 года обоим разоблаченным капитанам пришлось срочно «сматывать удочки», но «крючки» ими тогда были заброшены, похоже, крупные… Недаром Троцкий так противился заключению мира с Германией.

Да и провокацию с убийством германского посла Мирбаха в июле 1918 года проворачивали, собственно, не столько левые эсеры, сколько приверженцы Троцкого…

Да и неудавшееся покушение на германского посла в Москве Герберта фон Дирксена в марте 1932 года (тогда был ранен советник фон Твардовски) совершал молодой троцкист — студент Исаак Штерн. И целей он своих не скрывал — вызвать советско-германский конфликт.

Если учесть, что незадолго до этого Германия предоставила нам огромный кредит для закупок в Германии же промышленного оборудования для объектов первой пятилетки, то все с Троцким и троцкистами становилось на свои места. Они заявляли, что выступают против «сталинской бюрократии», но на самом деле были опасными внутренними врагами России, очень полезными для внешних ее врагов…

Теперь, в 1940 году, внутренняя, глубоко законспирированная «леворадикальная оппозиция» — старая, недочищенная чекистами гвардия Троцкого— планировала нечто подобное… А убийство Шуленбурга в удобный для Золотой Элиты момент могло-таки столкнуть СССР и Третий рейх.

Вот почему в дело пошел радикальный вариант решения проблемы Троцкого.

НУ А КАК там обстояло дело с Англией? Еще 1 октября 1939 года, после разгрома Польши, Черчилль в своей знаменитой речи по радио вещал:

— Я не могу предсказать дальнейших действий России. Россия — это загадка, завернутая в загадку, помещенную внутрь загадки, и все же ключ к ней имеется. Этим ключом являются национальные интересы России. Учитывая соображения безопасности, Россия не может быть заинтересована в том, чтобы Германия обосновалась на берегах Черного моря или чтобы она оккупировала Балканские страны и покорила славянские народы Юго-Восточной Европы. Это противоречило бы исторически сложившимся жизненным интересам России…

Исторически сложившимся жизненным интересам России противоречило прежде всего противостояние с Германией. Если Россия обеспечивала себе прочный мир с немцами, то все остальное было делом вторым, третьим, десятым… И вот же — величайший ненавистник России, а уж России Советской ненавистник десятикратный, Черчилль вдруг стал «заботиться» о наших интересах…

Мне уже приходилось говорить о том, что балканская политика России была умной и рациональной лишь во времена Екатерины Великой. Тогда использование симпатий к нам балканских славян-единоверцев помогало России в ее борьбе против Турции за выход к Черному морю по всему его северному побережью, то есть за выход к естественным геополитическим границам России в этой зоне.

После того как Россия благодаря воинам Румянцева-Задунайского, Суворова-Рымникского, Потемкина-Таврического и их преемников утвердилась на пространствах от Одессы до Новороссийска, получила Крым и Кавказ, а благодаря дипломатии Кутузова — и Бессарабию, балканские планы России все более приобретали характер движения в «никуда»…

Мы не имели в Юго-Восточной Европе никаких устойчивых, объективно подкрепленных перспектив, потому что на Балканах после отпадения их от Турции— в основном благодаря пролитой русской крови — утвердились Англия, Франция, Австро-Венгрия, Германия, но никак не Россия. Все эти страны имели на Балканах мощные экономические позиции, чем Россия не могла похвалиться даже в Болгарии…

Англия из-за балканской политики Николая I затеяла с нами Крымскую войну. Король Кароль, получив советский ультиматум, воззвал не к кому-нибудь, а к Черчиллю, призывая его действовать, «как лорд Солсбери и мистер Дизраэли, когда Бессарабия перешла в другие руки в 1878 году»…

И вот теперь прямой политический и идейный наследник Дизраэли — Уинстон Черчилль вдруг обеспокоился русскими перспективами на Балканах…

Тут даже не надо было гадать — в чем причина. Сам Черчилль в той же речи 1 октября все и объяснял, говоря:

— Для защиты России от нацистской угрозы необходимо было, чтобы русские армии стояли на той линии, на которой они стоят.

Черчилль имел в виду новую границу между Германией и Россией и вел далее:

— Эта линия существует, и, следовательно, создан Восточный фронт, на который нацистская Германия не посмеет напасть…

Английский хитрец говорил это с целью, конечно же, прямо противоположной — подстрекая немцев против русских и наоборот. Ведь ему нужен был не мир на упомянутой им линии, а горящий огнем Восточный фронт в подмогу фронту Западному…

2 ноября Вышинский принимал Криппса… И из их разговора нам полезно узнать вот что…

— Да, господин Вышинский, — начал очередной «тур» беседы Криппс, — хочу сказать относительно ваших поставок бензина в Грецию. Мое правительство считает, что их будет осуществлять СССР, а продавцом станет «Шелл», находящаяся под правительственным контролем.

— А наши поставки во Францию? — тут же поинтересовался Андрей Януарьевич.

Криппс сморщился:

— Мы не можем их вам запретить, но заинтересованы в ваших поставках именно в Грецию…

«Шелл» — это фирма Детердинга, который ненавидел Россию в той же мере, в какой он любил свою пышнотелую русскую жену Лидию — княгиню-эмигрантку. И вот Детердинг был даже готов уступить нам бензиновый рынок в Греции, лишь бы только русские ссорились с итальянцами, с немцами…

Греция-то была под патронажем Англии… Премьер-министр Метаксас уже после вторжения Италии прямо говорил нашему временному поверенному в делах Лазареву:

— Англия является союзницей Греции и с нашего согласия уже развернула свои военно-морские базы на Крите и в некоторых других пунктах Греции…

И тут же Метаксас просил нас продать Греции самолеты и другое вооружение.

Н-да…

КОНЕЦ сентября принес Тройственный пакт, октябрь — усиление германского присутствия в Румынии… Внешние проблемы нажимали и поджимали, а наваливались и проблемы внутренние…

Их было много, но теперь стало чуть полегче в том смысле, что заботиться надо было не о политической борьбе с троцкистами, «уклонистами», «правыми» и «леваками», а о народном хозяйстве…

Станки, добыча угля, текстильные фабрики, плотины, вагоны и самолеты…

Много хлопот доставляли безалаберность и лень… С 27 июня 40-го года вступил в силу Указ Президиума Верховного Совета СССР о переходе на восьмичасовой рабочий день, на шестидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений…

Рабочий день с шести и семи часов увеличивался до восьми часов, воскресенье становилось днем отдыха, а уход или переход теперь мог разрешить лишь директор предприятия…

Раньше тут была почти полная анархия, страна теряла от прогулов и прочего миллионы рабочих часов. А времена наступали серьезные, работать надо было «без дураков» и ответственно…

Теперь за самовольный уход из одного места в другое полагалось по суду от 2-х до 4-х месяцев тюремного заключения. Прогул грозил исправительно-трудовыми работами по месту работы на срок до 6 месяцев с удержанием четверти зарплаты…

Кто-то ворчал, но тут надо было наводить жесткий порядок, потому что сознательная дисциплина была явлением не повсеместным… Хватало героев, хватало и разгильдяев…

2 октября 40-го года Сталин обязал наркома авиационной промышленности, молодого Алексея Шахурина, издать приказ № 118 о технологической дисциплине на заводах наркомата.

Теперь после государственных испытаний самолета и двигателя и после их постановки на серийное производство внести изменения в технологию мог только сам нарком. А менять конструкцию не имел право и он — это разрешало лишь правительство, а по сути — Сталин.

Сделано это было тоже не от хорошей жизни —даже в авиации порядка было мало… Однажды Шахурин приехал на полигон с представителем ЦК, чтобы посмотреть на стрельбу реактивными снарядами с самолета.

Самолет стоял на земле, в полутора километрах еле виднелись щиты, по которым надо было стрелять… Раздался залп, и снаряды полетели не к щитам, а назад…

С диком воем, с могучими огненными «хвостами», они пролетели буквально мимо группы Шахурина… Какое-то время все стояли ошеломленные, конструктор системы белел и синел, не зная, чем все это объяснять-Секретарь ЦК посмотрел на него, спокойно сказал:

— Как это могло случиться? Разберитесь…

А с другого завода массой пошли бракованные двигатели — заводчане нарушали режимы термической обработки деталей…

И Сталин синим карандашом проходился по проекту приказа, ужесточая пункты о наказании виновных… И ведь срабатывало — не столько из-за страха, сколько из-за того, что за приказом был виден Сталин…

А 17 октября Шуленбург вручил Молотову для Сталина письмо из Берлина… Жизнь не могла ждать, и приходилось заниматься всем сразу…

30 октября Молотов принял японского посла Юсидзе Татекаву… 60-летний генерал-лейтенант Татекава воевал с русскими в войне 1904—1905 годов, служил в Генштабе, а в сентябре 40-го года был назначен послом в Москву вместо ушедшего Того…

— Господин Молотов, — сообщил японец, — после прихода к власти Коноэ внешняя политика Японии в корне изменилась…

— Да, вы заключили с немцами и итальянцами Тройственный пакт, — без видимых эмоций заметил Молотов.

— Да! Однако мы предлагаем это и вам! Причем мы предлагаем вам не пакт о нейтралитете, а пакт о ненападении, как у вас с Германией…

Татекава как-то подтянулся и несколько торжественным тоном произнес:

— Я уполномочен заявить следующее… Прежние переговоры Того о нейтралитете прекращаются. И все спорные вопросы мы решаем после подписания нового пакта.

— А чем новое отличается от старого, господин Татекава?

— Тем, что ранее был неясно отражен вопрос о ненападении. А теперь— после заключения Тройственного пакта— мы хотим тут все определить ясно… Раньше переговоры шли осторожно. А теперь мы хотим сделать прыжок для улучшения отношений с вами…

— Это хорошо, но можно ли делать прыжок, не убрав с дороги камни? А Портсмутский мир, завершивший Русско-японскую войну, оставил в нашем народе, господин Татекава, такой же нехороший след, как и Версальский мир в Германии…

— Мы обсудим все это после заключения пакта….

— Но такой пакт, господин Татекава, вам развязывает руки на юге. А нам может создать затруднения в отношениях с США и Китаем… Так что тут надо поговорить о возмещении с вашей стороны.

— Что нужно понимать под возмещением, господин Молотов?

— Мы пока еще не имеем ответа от вас на наши пожелания 14 августа, и говорить о возмещении пока не имеет смысла…

НЕОПРЕДЕЛЕННОСТЕЙ, впрочем, во второй половине 40-го года хватало в ситуации не только с Японией… Главной неопределенностью оставалась Германия, которая приглашала в гости Молотова и была явно не прочь увидеть в рейхе самого Сталина…

Молотову в Берлин надо было ехать, это-то было несомненным.

Но с чем ехать?

Зачем?

Сталин в 39-м году рассчитывал на войну затяжную. А выходило, похоже, иначе… Ну кто бы мог подумать, что уже через десять месяцев после начала германо-польской войны Германия будет доминировать над всем континентом, а Франция окажется разгромленной…

Заявление фюрера о том, что он не желает разрушения Британской империи, тоже дали Сталину много пищи для раздумий… Вновь замаячили перспективы — в случае замирения рейха и Британии — того англо-германского союза, контуры которого были намечены в Дюссельдорфе весной 39-го года…

Такой союз мог вполне образоваться за счет России, и не только между Англией и Германией. Ведь для Сталина — как и вообще для всех информированных людей — американские акции германского «Опеля» секретом не были… Как и многое другое…

Майский из Лондона смущал утверждениями, что «битва за Британию» англичанами выиграна…

Он доносил; «Логика вещей ставит Великобританию перед дилеммой: либо приобретение могущественных союзников (и тогда возможна победа), либо заведомая сделка с Германией и даже с Гитлером».

Сам тон Майского, следящего за ситуацией, по его же выражению, «из лондонского окошка», был Германии (а уж тем более Гитлеру) враждебен. При этом Майский абсолютно близоруко предполагал, что США могут «остаться в стороне от войны или хотя бы серьезно сократить свою нынешнюю помощь Великобритании»…

И тогда— по Майскому — Англия стала бы искать пути «компромиссного» мира с Германией, о чем лондонский полпред писал как о катастрофе для нас.

Писал он и о том, что «правящие и неправящие англичане мечтают также о СССР как о союзнике», и замечал, что «отсюда столь явные усилия британских журналистов и политиков ссорить нас с Германией и спекулировать на разногласиях между Москвой и Берлином»…

Между строк секретных телеграмм Майского можно было прочесть рекомендацию не очень-то дружить с немцами, оставляя себе пути отхода к англичанам…

Кроме того, Майский абсолютно безосновательно брал в расчет «настроения широких масс, в особенности пролетариата, в различных странах Европы»…

Сталин на широкие европейские массы надеялся не очень-то, но донесения Майского не могли не оказывать на него хотя бы некоторого психологического влияния…

Голова пухла…

Как и Гитлер в Бергхофе, Сталин в Кремле думал и думал — как же быть и как в перспективе поступить?

А тут еще и из берлинского полпредства шли не очень-то дружественные к стране пребывания депеши. Порой они составлялись в духе чуть ли не черчиллевской пропаганды, расписывающей «варварство» немецких налетов и умалчивающей об исходной причине этого «варварства» — собственном нежелании мира с Германией. Первый советник полпредства Тихомиров писал:

«Упоенное победой, немецкое правительство совместно с итальянским без ведома правительства СССР, нарушая соглашение от 23. VIII. 1939 года, решают судьбу балканских народов. Они уже сумели удовлетворить территориальные претензии Венгрии к Румынии… С 5 по 13 сентября венгерские войска займут новую территорию Трансильвании. Этим самым расширяется фронт, создается новый плацдарм для будущей схватки с СССР».

Тихомиров и близко не хотел видеть «нефтяные» тревоги Гитлера, зато оценивал ситуацию весьма провокационно, и если бы его депешу прочел Черчилль, то был бы, пожалуй, вполне удовлетворен.

Тихомиров писал и так:

«Считая себя победителем, германское правительство, распространяющее свое влияние на генерал-губернаторство, Мемель, Протекторат, Словакию, Австрию, Венгрию, Данию, Норвегию, Бельгию, Голландию, Люксембург и на половину Франции, ведет большую работу по организации „Новой Европы“.

«Новая Европа» мыслится как Европа под началом Германии и Италии. Сейчас уже набрасываются предварительные ее политические и экономические контуры…»

Читатель уже знаком с некоторыми цифрами довоенного экономического «завоевания» Европы Германией. И эти цифры действительно давали немцам право на особые политические права в Европе, исключающие подобные права для, скажем, янки… А с такой «Новой Европой» вполне могла сотрудничать и новая Советская Россия — главным условием тут был европейский мир… Но Тихомировы перспектив мира не видели, заранее считая, что для немцев и русских возможна единственная перспектива — схватка…

В Берлине Риббентроп сетовал на влияние неких «сил» в НСДАП и государстве, которые противодействовали союзу России и Германии и отталкивали фюрера от русских…

Но в Москве тоже действовали те, кто тоже противодействовал такому союзу и отталкивал Сталина от немцев…

В этот смутный период и пришло в Москву письмо из Берлина…

ПИСЬМО Риббентропа (хотя Сталин прекрасно понимал, что это фактически письмо самого фюрера) заставляло взвешивать и перевешивать, отмерять и перепроверять — не семь, не семью семь раз, а просто несчетно…

Отрезать один раз тут было очень сложно…

И до письма Сталин думал о «германских» делах много, часто обсуждая их с Молотовым… Теперь же он думал о них постоянно, тем более что отвечать Гитлеру надо было быстро и положительно…

Он по-прежнему много говорил с Молотовым, но тут нужен был кто-то еще — у Вячеслава не хватало полета мысли. Он был типично вторым, и не только не скрывал этого, но даже это подчеркивал…

Да, еще до письма многое было обсуждено, однако все вертелось вокруг вещей, так сказать, «технических» — где запросить, где уступить и прочее… А надо было понять и кое-что в принципе…

Надо было посоветоваться… Но — со своими, с доверенными… И в спрессованные спешкой дни второй половины октября 40-го Сталин стал чаще видеться со Ждановым и Ворошиловым…

Клим Ворошилов в школу профессиональной политики пришел еще в апреле 1906 года— когда на IV Объединительном съезде РСДРП в Стокгольме впервые встретился с Лениным… Тогда же он впервые свел знакомство и со Сталиным… И с тех пор вместе было пережито многое…

Андрею Жданову в год Стокгольмского съезда было десять лет, а большевиком он стал в девятнадцать — в 1915 году… С 30-го года — член ЦК, с 34-го — секретарь ЦК, Жданов после убийства Кирова троцкистами стал секретарем Ленинградского обкома и горкома, оставаясь в ЦК секретарем…

Уже в 39-м году они со Сталиным беседовали о Германии не раз…

— Британский лев не любит сам ловить мышей, — смеялся тогда Жданов.

— Да, но при этом Англия — профессиональный враг мира и коллективной безопасности, — заметил Сталин. — Не жалеет средств для нашей дискредитации, а сама хочет отвести войну на нас и спасти свою львиную шкуру…

— Причем англосаксы одинаково ненавидят коммунизм и фашизм, — задумчиво добавил Жданов. — И вот какая интересная деталь… Гитлер был назначен канцлером Германии в конце января 1933 года.

— Ну и что тут особенного? — не понял Сталин.

— В этом — ничего, — согласился Жданов. — Однако Рузвельт стал президентом тоже в конце января 1933 года.

— Совпадение?

— Скорее всего… Но очень показательное… Все сейчас крутится вокруг Германии и США. Это — как два полюса…

Да, немцы мешали многим… Гитлер иногда говорил о сифилизированной евреями Европе, но идейным сифилисом Европу заражал с конца девятнадцатого века капитализм… Коммунизм отвергал капитализм безоговорочно, нацизм с промышленными магнатами сотрудничал, но обличал «плутократов»… Да и социальную политику имел сильную… Можно ли было с такой Германией всерьез сговориться или хотя бы повернуть клетку с нацистскими «тиграми» в сторону англичан?

И Сталин спрашивал:

— Как, Андрей Александрович… Мы вот сейчас пытаемся договориться с англичанами и французами… А может, лучше — с немцами? Мол, Россия —лучший клиент…

— Ну, Иосиф Виссарионович, как не умилиться немецкому сердцу, если мы пойдем ему навстречу… В Германии велики симпатии к нам и в народе, и в армии… Смысл есть…

— Да… Тем более что «Дранг нах Остен» уже стоил Германии огромных жертв, — сказал Сталин…

Жданов улыбнулся. Его набрякшее лицо астматика приобрело некий хитроватый вид, и он ответил:

— Знаете, Иосиф Виссарионович, чем больше я над этим думаю, тем яснее становится, что этот «Дранг нах Остен» — английская выдумка… Гитлер, похоже, не понимает, что ему готовят нож в спину, но понимает, что ему бессмысленно ослаблять себя на Востоке…

— Что ж, вот нам и надо повернуть его на Запад…

ПРОШЕЛ год,..

Гитлер повернул на Запад…

Или все же его повернули? Ведь если бы Англия и Франция не объявили ему войну, то ничего бы и не было — ни высадки в Нарвике, ни прорыва через Бельгию, ни Дюнкерка, ни компьенского вагона, ни продвижения немцев на Балканы…

«А что было бы?» — спрашивал себя Сталин. Прибалтика все равно стала бы советской, как и Бессарабия — об этом мы договорились с Риббентропом… Но не было бы налетов на Лондон, к власти не привели бы Черчилля, и тогда немцы могли бы сговориться уже с англичанами. Ведь от нас они получили всего лишь спокойный тыл в польской войне. И более чем щедро за наш пакт с ними расплатились — дали возможность вернуть утерянное в 1920-м…

А могло ли быть иначе? Могли ли англичане не объявлять Германии войну?

Нет, Западу нужна война…

А нам?

А Гитлеру?

Нет ли здесь еще одной точки соприкосновения интересов?

Сталин поделился сомнениями со Ждановым, а тот вдруг широко засмеялся:

— А вы знаете, что в Москве шутят, что скоро к названию «улица Коминтерна» прибавят четыре буквы — «Анти…»?

— Слышал…

— Откуда? — удивился Жданов.

— Из Лондона сообщили, — ответил Сталин, и Жданов так и не понял: шутит Иосиф Виссарионович или ссылается на какое-то занятное агентурное донесение…

А Сталин не шутил — он действительно прочел в перехватах эмигрантской переписки и об этом, и о том, что Коминтерн — «эмигрантское пугало», как назвали его в одном из писем, — переведен подальше от Кремля, что Коминтерн потерял всякое значение и Сталин является полным распорядителем судеб российских…

Он вдруг вспомнил все это, и мелькнула невеселая мысль: «Эх, если бы все было так просто!»…

ПОСЛЕ одного из затянувшихся совещаний у него в кремлевском кабинете Сталин попросил остаться Ворошилова. Тот, уже встав из-за стола, одернул китель с маршальскими петлицами, прошелся вдоль стола, поглядывал выжидающе…

— Я посмотрел наши старые газеты, — начал Сталин. — Вот «Правда» за 31 марта 35-го года, статья Тухачевского…

— Тухачевского? Помню! Даже название помню— «Военные планы нынешней Германии»…

— Да… И вот что он писал, — Сталин взял газетный лист, прочел: — «Правящие круги Германии основную стрелу своих операций направляют против СССР»…

— Да-а-а… Какую чепуху мы позволяли печатать! И кому! Он там по Англиям и Франциям раскатывал, мы ему доверяли. А он… — Ворошилов сплюнул. — Хотя, если честно, я и сам был того… Да ведь все эти недобитые троцкисты всю атмосферу создавали…

— Да… Да я и сам, —тяжело вздохнул Сталин. —Хотя тут и Папаша много подгадил…

— Верно! Литвинов — гнилой человек… Оба помолчали, потом Сталин сказал:

— Если бы Тухачевский один был… Тут ты прав — атмосфера такая была… А сейчас что — намного лучше? Наши писаки все еще Испанию забыть не могут… Один этот Кольцов чего стоил — без мыла в свер-р-х-р-р-революционеры, — Сталин зло раскатил это «р-р-р..», — лез…

— Угу!

— И вот я думаю, Клим… Читал же все это и Гитлер… И что он мог о нас думать? И что чувствовать? Он только-только армию поднимает, ему надо решать важнейшие национальные проблемы, которых без сильной армии не решить — Рейнская область, Саар, аншлюс, Судеты, Данциг, Мемель и еще целая куча, а тут видный русский генерал уже зубы на Германию точит…

Сталин остановился, махнул рукой, поправился:

— Хорошо, допустим, не зубы точит, а заявляет, что немцы зубы точат на нас… А какая разница? Главное, русские заранее видят в немцах врагов, вот что он в такой статье мог увидеть.

— Хотя между немцами и нами тогда были поляки, — заметил Ворошилов.

Сталин же, как будто не слыша его, спросил:

— И кому все эти писания Тухачевского были выгодны?

— Троцкому, — не задумываясь отрезал Ворошилов. И тут же уточнил: — Ну и, конечно, Франции и Англии…

— Вот то-то… Ты знаешь, что сказал Черчилль первого октября прошлого года в палате общин?

— Это уже после заключения нашего договора с немцами, выходит?

— Да. И после этого, и после того, как мы вошли в Западную Украину и Западную Белоруссию… Ты о линии Керзона помнишь?

— Ну как же…

— Так вот, Клим, Черчилль заявил: «То, что русские армии должны были находиться на этой линии, было совершенно необходимо для безопасности России против немецкой угрозы»…

— Вот гад, как закручивает! — восхитился Ворошилов. — Грубо, но намек понятен — мол, вы, русские, все равно с нами должны быть, а не с фюрером…

— Да, намек прозрачный, хотя рыбку господин Черчилль хотел бы ловить в мутной водице, — согласился Сталин…

Он раскурил трубку, Ворошилов достал из кармана папиросы, и по кабинету поплыли, смешиваясь, два дымка…

— А вот еще… — махнул рукой с трубкой Сталин, — в мае прошлого года наши агенты в Лондоне сообщали, что в тамошнем МИДе…

— Это еще до того, как я с адмиралом Драксом коньяк распивал? — ухмыльнулся Ворошилов…

До того, до того… — подтвердил Сталин. — Так вот, там был подготовлен меморандум с рекомендацией заключить с нами какое-то, пусть плевенькое соглашение, чтобы… — Сталин поднял палец, — попытаться вовлечь в войну и Советский Союз, с тем, чтобы он не остался невредимым, в то время как Англия и Германия будут превращены в руины…

Сталин внимательно посмотрел на маршала, а тот вновь ухмыльнулся:

— А что — они нашу выгоду понимают правильно!.. Чего нам соваться в эту драку? Выгоднее со стороны посмотреть! Пусть они друг другу чубы надирают…

— А выгоднее ли?

— Не пойму тебя, Коба! Говорю тебе — пусть они друг другу нюх чистят, а мы — знай, трубку покуривай, — Ворошилов махнул рукой в сторону знаменитой трубки, в данный момент оставленной хозяином на краю стола и сиротливо выпускавшей сизоватую ароматную струйку…

— Эх, Клим, я и сам так думал…

— Ну вот!

— Вот, да не тот!

— Почему?

— А потому, что нам нужен мир.

— Ну, нужен.

— А Западу нужна война.

— Да уж…

— Значит, Запад — враг мира, а значит, и наш враг.

— Согласен.

— А Германия воюет с Западом… Так не лучше ли поддержать Гитлера против Запада?.. Поддержать всерьез!

— А он потом по нам жахнет!

Сталин взял трубку, затянулся, прищурился, потом ответил:

— Вот над этим и надо подумать… У Гитлера-то тоже планы по мирному обустройству большие… Немцы уже перед войной имели самый высокий уровень жизни в Европе… Им мир тоже нужен…

— Да и нам бы еще пару пет — и возьми нас, попробуй! — согласно вздохнул Ворошилов…

Потом он откровенно полез пятерней в затылок…

— Да-а-а, Коба! Это ты загадку загадываешь почище тех, что в Гражданскую решали… Ты что — фюрера в строители коммунизма переагитировать собрался?

— В строители, не в строители, но я сейчас перечитываю все донесения тех наших работников, которые с ним контактировали, и мысли возникают занятные… Один разговор с Хинчуком весной 33-го чего стоит…

Сталин посмотрел на ровно светящую люстру, опять прищурился и задумчиво произнес:

— Да и с ратификацией протокола к Берлинскому договору он все в 33-м быстро провернул… Может, и вправду дружить хотел… Да вот «Папаша» подгадил…

— Если бы один «Папаша»…

— Да… Партийных «родственничков» ему под стать у нас с тобой хватало…

Ворошилов вздохнул и опять повинился:

— Говорю же — я и сам мог быть поумнее… Да и ты…

— Вот то-то…

НАЗАВТРА Сталин вызвал бывшего полпреда в Берлине Мерекалова… Был у него и Молотов…

— Товарищ Мерекалов, расскажите подробнее, как вас там Гитлер обласкал?

— Вы имеете в виду, товарищ Сталин, новогодний прием 39-го года? — решил уточнить Алексей Федорович.

— Да… Ведь вы там, если не ошибаюсь, говорили один на один в буквальном смысле слова — без свидетелей?

— Говорили… Хотя я знаю немецкий неважно, Гитлер говорил со мной без переводчика… Я бы сказал, демонстративно без переводчика.

— О чем?

— Честно говоря — ни о чем важном… Прием был 12 января в новой имперской канцелярии. Я на особое внимание рассчитывать не мог — отношения у нас с немцами были, мягко говоря, прохладными.

Сталин посасывал трубку, слушал, а Мерекалов, вспоминая события полуторагодичной давности, все более оживлялся:

— Гитлер произнес речь, где нахваливал Мюнхенское соглашение, потом начал обходить ряды дипломатов, раскланивался. И вдруг остановился около меня, любезно поздоровался и начал разговор.

— О чем?

— Вначале о том о сем… Спросил о житье в Берлине, о семье, потом — о моей поездке в Москву… Дал понять, что знает о моем визите в Москве к Шуленбургу…

— А потом?

— Потом пожелал мне успеха, распрощался и продолжил обход.

— То есть ничего особо серьезного не было?

— Нет, я же сразу обо всем доложил в Наркоминдел…

— А вот в западной прессе сразу раструбили, что вы были центральной фигурой дипломатического приема, что взгляды всех были прикованы к вам двоим. И чем дольше длилась беседа, тем более всеми овладевало любопытство, сильнее становилось затаенное волнение…

Сталин прервался, взглянул на Молотова и опять продолжил цитировать на память — как будто газетный лист перед собой держал:

— Все теснились вокруг русского, как пчелы вокруг меда. Каждый хотел знать, что ему сказал фюрер… Но русский отделывался общими фразами… Было?

Мерекалов засмеялся:

— Насчет фраз? Конечно, было… Надо же было что-то отвечать!

— А насчет пчел? Мерекалов опять рассмеялся:

— Пожалуй, и насчет пчел верно… За Гитлером сразу подошли Риббентроп, Ламмерс— это шеф имперской канцелярии и министр без портфеля, потом — генерал Кейтель и Майснер…

— А эти о чем говорили?

— Так, ничего существенного… Любезности после любезностей фюрера…

— Товарищ Мерекалов, как вы думаете, в чем был главный расчет Гитлера, когда он так долго с вами говорил?

— Думаю, товарищ Сталин, что расчет был на то, что сам факт разговора по его инициативе — не такого уж и долгого, но все же… был действительно сенсацией… Он, пожалуй, и о моем житье-бытье расспрашивал, чтобы время потянуть, но ни о чем важном не говорить…

— А как он вам показался?

— Не понял.

— Ну, как человек он как вам? Только честно!

— Как человек? — Мерекалов был обескуражен неожиданным вопросом… — Сложно сказать… Но он показался мне умным человеком, умеющим владеть собой, совсем не таким в личном общении, как на трибуне…

— Можно иметь с ним дело?

Мерекалов вообще опешил… Как-никак, но СССР имел дело с Гитлером уже год, Пакт был подписан, потом, договор… «Польскую» проблему вместе решили, и вот такой вопрос.

Бывший полпред задумался, подтянулся, посерьезнел, посмотрел в глаза Сталину и наконец ответил:

— Можно! Но без малейшей слабины. Но и не пережимая… Личность он сильная…

Сталин тоже внимательно посмотрел на Мерекалова и тоже серьезно и подтянуто ответил:

— Ну, мы и сами не слабые…

ОТПУСТИВ Мерекалова, Сталин посмотрел Молотову прямо в глаза и сказал:

— Что же, товарищ Молотов, ехать тебе надо… Так что — поедешь… Пожимать руку фюреру… С чем ехать — говорено много, да не договорено… Ну, тут время у нас еще есть… Но одно нам пора понять самим для себя — пакт для нас тактика или стратегия?

— Тактика, Коба! Иначе не выходит… Мы берем передышку, и он берет передышку…

— Выходит, для Гитлера это тоже тактика?

— А как ты сам думаешь?

— Не знаю, Вячеслав, не знаю… Думаю —тоже тактика… И все-таки не знаю…

Лицо Сталина потеряло выражение собранности, хотя и растерянности не было видно. Он вдруг выругался, потом объяснил:

— Вспомнил одно донесение… Французский посол в Риме Франсуа Понсе разглагольствовал о том, что Сталин, мол, снискал славу человека, наносящего удар по падающему без чувств ближнему…

— Глупости!

— Глупости-то глупости, но пока что мы для— немцев сильными партнерами себя не показали. Жесткими — да, а сильными — вряд ли…

Молотов молча пожал плечами, а Сталин все говорил:

— И ты знаешь, Вячеслав, мы вели себя неосторожно… Очень уж нажимали весь этот год — с прибалтами, с Бессарабией, с Буковиной…

— А когда же нажимать, как не сейчас? — удивился Молотов.

— Верно! Но надо было уважительнее, с подходом… Гитлер — человек самолюбивый…

— Антикоммунист!

— Антикоммунист? А вот тут надо еще подумать… И подумаем вместе — я еще Андрея Александровича жду… Он сейчас должен быть…

В кабинет действительно уже входил Жданов, и Сталин, пригласив его жестом садиться, ввел в курс разговора…

Потом он подошел к столу, на котором лежали рядом две бумаги, указал на них трубкой и сказал:

— Вот копия меморандума Форин Офис… Называется — «Германская опасность»… За тридцать шестой год… Мы получили ее от наших людей из… — тут Сталин сделал паузу и продолжил, — из одной из европейских столиц… А вот — копия записки Чиано о его беседе с Гитлером в том же 36-м году как раз по поводу этого меморандума, ставшего известным и в Риме, и в Берлине…

Сталин взял в руки бумагу и пояснил:

— Я прочту вам место с рассуждениями Гитлера. Затем начал читать:

— Гитлер заявил, что существующему между демократиями союзу следует противопоставить союз, возглавляемый и руководимый Германией и Италией! Он сказал, что надо перейти в наступление! И с точки зрения тактики полем действия для проведения маневра нужно использовать антибольшевизм.

Сталин остановился и коротко бросил Молотову:

— Видишь, какая у него была тактика? Но слушай дальше… Гитлер заявил, что многие страны, обеспокоенные итало-германской дружбой, из страха перед пангерманизмом или итальянским империализмом объединились бы против двух стран… Но если они увидят в германо-итальянском союзе барьер против внутренней и внешней угрозы большевизма, то они будут склонны включиться в нашу систему….

Сталин прервал чтение и негромко прокомментировал:

— Умно! А наш «Папаша» Литвинов сам на этот крючок попался, да и нас насаживал…

Молотов и Жданов молчали и слушали с напряженным интересом, и Сталин продолжил:

— Мой план… То есть Гитлера план, — пояснил он, — таков… Если Англия увидит, что создается созвездие государств, готовых под знаменем антибольшевизма образовать единый фронт с Германией и Италией, что мы создали единый блок в Европе, на Востоке, на Дальнем Востоке и даже в Южной Америке, то Англия не только воздержится от борьбы с нами, но постарается найти средства и пути для соглашения с этой новой политической системой…

Сталин закончил, положил бумагу на стол и молча, взглядом, спросил у собеседников: «Ну, что скажете?»

— Да, — сразу отозвался Жданов… — До Южной Америки пока далеко, но общая мысль ясна. Выходит, что для него антибольшевизм был не столько идеей, сколько тактикой… И пакт с нами… Может, тут все достаточно искренне?

— Не следует, Андрей Александрович, упрощать! — возразил Сталин. — О том, что Гитлер умело использовал антикоммунизм в своей игре с Западом, мы знаем давно… И он не раз давал понять, что видит разницу между антикоммунизмом и антисоветизмом…

— А раз видит, — предположил Жданов, — то и его мысли относительно наших взаимных отношений могут быть искренними…

— Вполне возможно… Он ведь в «Майн кампф» допускал возможность союза с континентальной Россией против морской Англии… Но, — Сталин поднял палец, — с сильной Россией…

— Он в «Майн кампф» много еще чего писал, — отозвался Молотов.

Сталин искоса взглянул на него, потом на Жданова, задумчиво произнес:

— Конечно, Гитлер — антикоммунист по убеждению. Но это все же не Черчилль, который антикоммунист по происхождению и классовой принадлежности.

Сталин вдруг улыбнулся:

— Гитлер — антикоммунист мятежный, Черчилль — трезвый. Циника не переубедишь. У него есть одно убеждение: что идейная убежденность — это блеф и выдумки глупцов или подлецов.

— А идейно убежденного человека можно и переубедить! — подхватил мысль Жданов.

— Да… Но что-то Вячеслав помалкивает… А? Молотов блеснул очками и тяжело сказал:

— Убеждал ягненок волка… Сталин развел руками и возразил:

— Хотя по нашим данным партийная кличка у Гитлера действительно «Волк», ты-то у нас не ягненок… Вот и попробуешь его уговорить…

И 21 ОКТЯБРЯ Шуленбург шифровкой с пометкой «Очень срочно!» сообщил в Берлин, что сегодня вечером Молотов вручил ему ответ Сталина…

Сталин писал:

«Дорогой господин Риббентроп!

Я получил Ваше письмо. Искренне Вас благодарю за Ваше доверие, а также за содержащийся в Вашем письме ценный анализ недавних событий.

Я согласен с Вами в том, что, безусловно, дальнейшее улучшение отношений между нашими странами возможно лишь на прочной основе разграничения долгосрочных взаимных интересов.

Господин Молотов согласен с тем, что он обязан отплатить Вам ответным визитом в Берлин. Поэтому он принимает Ваше приглашение».

Ответ Сталина Молотов вручил Шуленбургу в запечатанном конверте вместе с копией. Но суть он сказал сразу, и Шуленбург, услышав, что Молотов едет, внутреннее расслабился и почти автоматически спросил:

— Когда же?

— В письме об этом сказано, — невозмутимо ответил Молотов, — но мне было бы удобно время с 10 по 12 ноября… А потом мы вновь приглашаем в Москву господина Риббентропа…

— О, это было бы великолепно! — заявил Шуленбург вполне искреннее.

Относительно перспектив Тройственного пакта Сталин писал так:

« Что касается обсуждения ряда проблем совместно с Японией и Италией, то, в принципе не возражая против этой идеи, я считаю, что этот вопрос должен будет подвергнуться предварительному рассмотрению».

Так решился визит Молотова, и к нему начали готовиться. Сталин теперь часто курил, не отходя от карты на стене… Смотрел, что-то прикидывал, концом трубки прослеживал на карте какие-то пути, отмечал районы…

Начало визита было намечено на 10 ноября. Определили и количество членов делегации — 60 человек, и состав. От НКИДа ехали люди из секретариата наркома, ряд дипломатов и 42-летний заместитель наркома Владимир Деканозов. Он должен был сменить в Берлине полпреда Шкварцева… Ехали эксперты из наркомата обороны, ехала группа охраны…

Кроме Деканозова, в делегацию входили нарком черной металлургии Иван Тевосян, замнаркома внешней торговли Крутиков и еще кое-кто…

Готовились и уточнялись инструкции, составлялись проекты документов…

В конце октября Сталин вновь завел разговор с Молотовым:

— Вячеслав, мы уже говорили о том, что представляет из себя Гитлер идейно.

— Говорили…

— Так вот, у меня есть еще одна бумага на этот счет…

— Секретная?

— Нет, самая что ни на есть публичная — «Хрестоматия немецкой молодежи»…

— И что же там?

— А вот что, — Сталин взял в руки несколько сколотых скрепкой листков перевода и зачитал: — Социализм означает: думать не о себе, а о целом, о нации, о государстве… Ну, Вячеслав, как?

— А что — неплохо!

— Вот еще… Социализм означает: каждому свое, а не каждому одно и то же…

— Ну, можно сказать и так…

— А вот еще… Это возьми и почитай сам…

Сталин протянул Молотову пару машинописных листиков… Молотов взял и начал читать:

«Простой деревенский мальчик зачастую может быть талантливее, чем дети зажиточных родителей, хотя в смысле знаний этот деревенский мальчик будет им сильно уступать. Если дети более зажиточных родителей больше знают, то это вовсе не говорит в пользу их большей талантливости. Действительно творческий акт получается только тогда, когда знание и способности заключают брачный союз.

Наше народническое государство примет свои меры и в этой области.

Мы будем видеть свою задачу не в том, чтобы увековечить влияние одного общественного класса.

Мы поставим себе целью отобрать все лучшие головы во всех слоях населения и именно этим наиболее способным людям дадим возможность оказывать наибольшее влияние на наше общество…»

— Это откуда? — спросил Молотов, прочтя первый лист.

— Из «Майн кампф»…

— Нуда!

— Да!.. Ты читай дальше — это тоже оттуда… На другом листе было вот что:

«Наше государство должно будет добиться принципиального изменения самого отношения к физическому труду и покончить с нынешним недостойным к нему отношением. Наше государство будет судить о человеке не по тому, какую именно работу он делает, а по тому, каково качество его труда».

Молотов закончил, положил листки на стол…

Сталин смотрел на Молотова, желая увидеть его реакцию. А тот, ничего не отвечая, смотрел в свою очередь на Сталина…

Сталин еще пощурился на своего премьера и потом резко сказал:

— Вячеслав! Гитлера надо пригласить в Москву.

— Не поедет!

— Если хорошо пригласим — поедет!

— В Москву — вряд ли..

— Ну не в Москву… Куда-нибудь на границу… Так даже лучше… Ни в Берлине, ни в Москве…

— А не согласится?

— Не согласится, так не согласится… Муссолини он приглашал без успеха пять раз… И только на шестой дуче согласился.

Сталин прошелся по ковру, вновь посмотрел на Молотова, но как бы поверх него, заглядывая куда-то далеко, и решительно закончил:

— Так что нам хотя бы раз, а попробовать надо…

Глава 18 Вячеслав Молотов, Александр Яковлев и Курт Танк

КОГДА Молотов ушел и Сталин остался один, он позвал Поскребышева и попросил вызвать машину, чтобы ехать на «ближнюю» дачу, домой… Поскребышев, и так-то не очень многословный по своему положению личного секретаря самого Сталина, видя, что «шеф» что-то слишком уж задумчив, коротко ответил: «Есть»…

Вскоре машина пришла, и Сталин, откинувшись на спинку сиденья, ушел в свои мысли, как в спокойном кресле утонул…

Он вспоминал, как год назад (уже — год!), в конце сентября Риббентроп прилетел в Москву второй раз — подписывать договор о дружбе и границе после польской войны…

Они тогда говорили о многом…

Поинтересовался Риббентроп и тем, как отнесется Советское правительство к Румынии, если обстановка на Балканах обострится из-за претензий Будапешта к Бухаресту… И как будет с Бессарабией…

Сталин тогда сказал, что трогать румын у нас намерений пока нет, но что недавно — после перехода на территорию Румынии всего польского генерального штаба — Молотов вызывал румынского посла Гафенку.

— Молотов спросил, — пояснил Сталин, — достаточно ли сознает румынское правительство свои обязательства по нейтралитету в связи с присутствием в Румынии столь знаменитых польских гостей и такого большого числа польских самолетов…

— И что Гафенку ответил? — с искренним интересом сразу же спросил Риббентроп…

— Очень смутился и даже испугался, а потом заявил, что Рыдз-Смиглы, Бек и другие члены польского правительства будут интернированы…

Спросил тогда Риббентроп и о возможности использовать мурманскую гавань как базу для немецких подлодок и вспомогательных крейсеров, ведущих морскую войну против Англии.

Сталин ответил, что раз Россия ремонтирует в Мурманске свои военные корабли, то и для Германии это тоже возможно…

Потом они вместе с Риббентропом и Молотовым отправились на торжественный ужин… За столом сидели еще Ворошилов, Каганович, Микоян, Берия, Булганин, Лозовский, Потемкин…

Были ребята и помоложе: Вознесенский, Деканозов, Шкварцев, Бабарин, Хмельницкий, Павлов и еще кое-кто — совсем помладше…

Ужинали почти три часа, было много веселых тостов и все были оживлены. Риббентроп произнес краткую речь о том, что теперь, когда восстановлено непосредственное соседство, существовавшее много столетий между Россией и Германией, для двух народов открываются обнадеживающие перспективы…

После ужина немцев повезли в Большой на «Лебединое озеро», а в час ночи вновь началось деловое совещание — до пяти утра, и подписание всего «пакета» соглашений…

Наступило время прощания…

Риббентроп, посерьезнев и от усталости, и от сознания важности момента, спросил:

— Господин Сталин, а что вы можете сказать об Англии? Сталин — немного более веселый, чем обычно, и внешне свежий, тут же ответил:

— Галифакс недавно приглашал Майского и рассуждал о желательности сделок с нами экономического и, — тут Сталин форсировал голос, — иного характера…

Риббентроп подтянулся еще более, но Сталин его успокоил:

— Вы можете не волноваться, мы не собираемся вступать в какие-либо связи с такими зажравшимися государствами, как Англия, Америка и Франция… Чемберлен — болван, а Даладье — еще больший болван…

Риббентроп облегченно засмеялся:

— Ну, что же… Я вам сердечно благодарен и надеюсь, что господин Молотов сможет прибыть вскоре в Берлин лично для обмена ратификационными грамотами, а затем в ближайшее время образуется и случай для встречи между вами, господин Сталин, и фюрером…

— Ох, стар я по заграницам ездить, — полушутливо отозвался Молотов. — Боюсь, не доеду…

Сталин тогда посмотрел на него, на Риббентропа и серьезно, твердо сказал:

— Там, где есть желание, там будет и возможность. Моя встреча с господином Гитлером и желательна, и возможна…

Он умолк, вновь взглянул на Риббентропа с Молотовым и закончил:

— Живы будем — увидимся…

На том тогда и расстались. Вскоре после полудня Риббентроп улетел обратно в Берлин, а Молотов до него за весь год так и не добрался.

И вот теперь туда, наконец, собирался…

ДЕЛЕГАЦИЯ уезжала из столицы 9-го… А до этого Сталин на «ближней» даче обсудил наедине с Молотовым все в последний раз… Он говорил, Молотов слушал, делал заметки для памяти…

— Значит, общие директивы будут такими, — наставлял Сталин. — Первое… Разузнать действительные намерения немцев, итальянцев и японцев по планам «Новой Европы» и «Великого Восточно-Азиатского пространства» — что они под этим понимают…

— То есть, как я понимаю, узнать — какие границы, какие этапы и сроки, кто может присоединиться к «Пакту трех», где они видят наше место? — уточнил Молотов.

— Да… Но главное — прощупай, как мы разграничимся в Европе… Причем нажми на то, что к нашей сфере интересов мы относим Финляндию, Дунай, Турцию и особо— как самый важный вопрос— Болгарию…

Сталин задумался… Болгария была важна как ключ к Проливам, но для нас не так было важно иметь этот ключ в своих руках, как важно, чтобы он не был в руках чужих, а именно — в английских… Эх, как бы это немцам получше объяснить…

Сталин знал, что еще в 1919 году Черчилль говорил белогвардейскому генералу Кутепову, что немцы повели себя в мировой войне как недоумки. Вместо того, чтобы покончить, мол, с Россией, кайзер начал войну на два фронта.

— Если бы он занялся только Россией, то Англия нейтрализовала бы Францию, — уверял Черчилль недалекого Кутепова и прибавлял, — мы тоже сейчас ведем себя неумно… Пытаемся задавить Советы сами, вместо того чтобы предоставить это немцам и японцам…

Сталин знал и то, что английские и французские агенты влияния при царском дворе еще до мировой войны сорвали проект российско-германского нефтяного консорциума по разработке вначале бакинской нефти, а затем… А затем — и иной, в Иране, на Ближнем Востоке…

Он знал все это, как знал и то, что и Крымская война с ее обороной Севастополя нужна была англичанам для того, чтобы беспрепятственно хозяйничать в зоне от Леванта до Персидского залива — не пуская туда русских… И он объяснил Молотову:

— Ты, Вяча, объясни там Гитлеру, что дело не только в выходе из Черного моря, а, главным образом, во входе в Черное море, который всегда использовался Англией и прочими для нападения на берега СССР… Все события от Крымской войны и до высадки интервентов в Гражданскую в Крым и Одессу — в восемнадцатом и девятнадцатом годах доказывают, что без решения вопросов о Проливах нельзя обеспечить безопасность наших причерноморских районов. А спокойствие в районе Проливов невозможно без договоренности с Болгарией о пропуске советских войск через нее для защиты входов в Черное море… Понятно?

— Понятно, Коба…

— И еще… Турция связана с Англией… Англия своим флотом занимает острова и порты Греции и может угрожать берегам СССР, используя соглашение с Грецией… Так что нам надо иметь право ввода войск в Болгарию по примеру немцев, которые ввели войска в Румынию…

— А как с Венгрией? Мы с ней сейчас расширяем связи, а у нее конфликте Румынией…

— Венгрия и Румыния нас тоже интересуют, и есть еще проблема Греции и Югославии… Не забудь о нашей угольной концессии на Шпицбергене…

— А в целом?

— В целом, если получится договориться по Болгарии, соглашайся на мирную акцию четырех держав на условиях сохранения Британской империи…

— С колониями?

— С теми, что у нее сейчас есть — да. Но — без подмандатных территорий и с немедленным уходом из Гибралтара и Египта… И при условии невмешательства в дела Европы… Индии — права доминиона…

— А бывшие германские колонии?

— Мы поддерживаем их немедленный возврат Германии…

— Как с Японией?

— Скажи, что мы — естественный мост между Германией и Японией.

Молотов отложил ручку, протер пенсне, понаблюдал за спокойно курящим Сталиным, потом спросил:

— Коба, ты серьезно насчет приглашения Гитлера?

— Какие тут могут быть шутки! Однако это пока придержи в кармане, посмотрим, как пойдут дела…

— А если не пойдут?

— Посмотрим… Ты только держи меня в курсе срочными шифровками…

— Хорошо…

— Немцы ввели войска в Финляндию — пока немного, и говорят, что транзитом в Норвегию… Но кто их знает… А из Парижа передают, что немцы готовятся к войне с нами или пойдут на Египет… И положение у Гитлера тяжелое…

— Понимаю, — кивнул головой Молотов, — промышленный потенциал после оккупации Чехии, Бельгии, Голландии и Франции вырос серьезно, а новых аграрных территорий считай что и нет… Да и колонии… Если немцы даже получат их обратно, имея войну с Англией/они их все равно удержать не смогут…

— Вот видишь, Вяча… А немцы по растительным жирам зависят от импорта на девяносто процентов… И даже по животным — на шестьдесят. Без колоний им сложно… Ты, если переговоры пойдут хорошо, соглашайся на дополнительные поставки хлеба… Дадим…

— А если они захотят сами взять — силой, на Украине?

— Доносят нам и об этом, сам знаешь… Да и войска они постепенно на Востоке наращивают…

— Так что — ударят?

— Не думаю… Не потянут. Да и договориться с нами будет для них лучше…

ОТЪЕЗЖАЛИ 10 ноября от Белорусского вокзала… Накануне Молотов вызвал к себе в Кремль, в Совнарком, заместителя наркома авиационной промышленности — по совместительству, а по основному занятию— Главного конструктора Александра Яковлева.

Яковлев приехал прямо с подмосковной дачи Наркомавиапрома в Подлипках, где праздновали годовщину Октября… Для него это была первая личная встреча с Председателем Совнаркома, до этого видеться приходилось, но — в обстановке заседаний.

Молотов неопределенностью не томил, а сразу сообщил:

— Товарищ Яковлев, вы включены в состав делегации для переговоров с Гитлером в Берлине. Как вы на это смотрите…

— Как прикажете, — брякнул еще не отошедший от «дачного» настроения Яковлев…

Молотов рассердился:

— Вы можете отвечать по-человечески? Хочется вам ехать или не хочется?

34-летний Яковлев уже бывал в Германии несколько раз и вернулся оттуда недавно — закупал у немцев образцы их новейших самолетов. Но пропустить такую поездку! И он ответил в том смысле, что будет рад и благодарит за доверие…

— Ну, это другое дело! Завтра к шестнадцати приезжайте на Белорусский, поедем. Это — указание товарища Сталина…

— Как завтра? У меня и загранпаспорта нет!

— Чемоданчик с бельишком найдется? Ну вот, а более ничего не требуется…

На следующий день Яковлев еле пробился со своей машиной через оцепленную площадь… У перрона уже дожидался литерный специальный поезд. Началась предотъездная суета, все недосчитывались каких-то мелочей. Поезд уходил, естественно, вне всякого расписания, но хлопот хватало. Наконец, после шести вечера он тронулся, но почти сразу же резко затормозил. Через пару минут опять поехали, и опять — толчок и остановка…

Оказалось, что причиной был Шуленбург. В суматохе граф забыл в посольстве парадный мундир, и теперь рвал стоп-краны и метал громы и молнии…

Но время уходило, поезд ушел без мундира…

В ноябрьский гололед его на бешеной скорости везли по Можайскому шоссе сразу два автомобиля. Резерв оказался нелишним — около Кубинки одна машина потерпела аварию, зато в Вязьме посольские чемоданы благополучно водворились в купе германского посла.

Проехали Белоруссию, вот уже и Брест, граница… На параллельном пути ожидал спецпоезд фюрера, но Молотов предпочел ехать и по Германии в своем. Начали менять русские колесные пары на европейские — для меньшей колеи… Впрочем, до Германии надо было проехать еще бывшую Польшу — генерал-губернаторство…

За безопасность с немецкой стороны отвечал Шелленберг, и поволноваться ему пришлось — поляки могли устроить всякое… Поэтому через каждые 150 метров были выставлены усиленные посты охраны, а дорогу патрулировал особый отряд.

Но все обошлось, и 12 ноября поезд подошел к Ангальтскому вокзалу… День был серый, дождливый… Встречали Риббентроп, Кейтель, Гиммлер, фюрер Трудового фронта Лей… Оркестр играл «Интернационал»…

Разместили гостей в замке «Бельвю» в Тиргартене… В апартаментах— цветы, фрукты, минеральная вода, буклеты…

Однако все это были «цветочки»… Молотов смотрел на плеть невиданных им до этого орхидей и думал как раз об этом — каковы-то будут «ягодки»?

ПЕРЕГОВОРЫ начались беседой с Риббентропом 12 ноября… Рядом с Молотовым в новом кабинете рейхсминистра сидели Деканозов и Павлов, который переводил. С немецкой стороны переводил Хильгер, а личный переводчик фюрера Шмидт делал заметки…

— С тех пор, как мы виделись, герр Молотов, произошло много событий, — сразу приступил к делу рейхсминистр. — Я не хочу предвосхищать ваши беседы с фюрером, но кое-что надо сказать сразу…

Риббентроп улыбался, Молотов, по обыкновению, был сдержан. Деканозов только слушал и молчал…

— Да, господин Риббентроп, я надеюсь, что смогу подробно ознакомиться со взглядами германского правительства на ситуацию, — согласился Молотов, — Думаю, это было бы взаимно полезным делом…

— Итак, герр Молотов, начну с военного положения… По нашему мнению, Германия уже выиграла войну… Англия разбита, и признание ею поражения— вопрос времени… Мы хотели бы, чтобы это произошло как можно скорее, потому что не хотим губить жизни людей… Но если этого не произойдет, то весной мы нанесем сокрушительные удары… Наш воздушный флот крепнет, подводный — тоже… У Англии одна надежда — на США… Но в Англии при таких военных дилетантах, как Черчилль, царит неразбериха…

Молотов слушал, поблескивая пенсне, а Риббентроп все более воодушевлялся:

— Мы уже не думаем, как выиграть войну, мы думаем, как ее быстрее закончить. «Ось» уже господствует над значительной частью Европы, и даже Франция вступает в борьбу против Англии и донкихота де Голля в Африке… И мы уже ищем друзей в послевоенном мире… И находим их— ряд стран готов присоединиться к «Пакту трех»…

Шмидт с интересом наблюдал за реакцией Молотова и удивлялся… Этот человек с жестким лицом был внешне абсолютно бесстрастен — реакции не было… Риббентроп же говорил весьма эмоционально, что было вполне объяснимо…

— Из Москвы я увез согласие господина Сталина с мыслью о том, что Германия может способствовать вашему сближению с Токио… Япония устремлена на Юг, а не на Север, и я думаю, фюрер затронет тему о сферах интересов Японии, Италии, СССР и Германии… Для нас важны наши бывшие колонии в Центральной Африке, Италия тяготеет к Средиземноморью, а СССР — как мне кажется, свойственно стремиться тоже на Юг, к открытому морю…

— К какому морю? — тут же спросил Молотов.

— Мы часто говорили об этом с фюрером… — начал с другого рейхсминистр, — и думаем, что после войны в мире произойдут большие перемены. Мы как партнеры по Московскому пакту уже сделали взаимовыгодный гешефт, но господин Сталин говорил, что Англия не имеет больше права господствовать над миром. Поэтому Советский Союз мог бы извлечь выгоды при перераспределении британских владений там, где у Германии отсутствуют интересы…

— Где же?

— Скажем, в направлении Персидского залива и Аравийского моря…

Молотов не ответил, и Риббентроп продолжил:

— Второй вопрос — Турция и Проливы… Мы понимаем, что вы недовольны конвенцией Монтрё… Мы ею тоже недовольны, и ее надо бы заменить соглашением между СССР, Турцией, Италией и Германией…

Конвенция 1936 года о режиме Черноморских Проливов, подписанная в швейцарском Монтрё СССР, Австрией, Болгарией, Англией, Грецией, Италией, Кипром, Румынией, Турцией, Францией и Югославией, провозглашала свободу прохода через Босфор, Мраморное море и Дарданеллы торговых судов всех стран и регулировала проход через Проливы военных кораблей нечерноморских стран… Но регулировала не лучшим образом.

Англичане тогда требовали «равенства для всех» и неограниченного права захода в Черное море любых судов… Турки их поддерживали… Так что режим Монтрё был проблемным, а к тому же дискриминировал немцев — нынешних лидеров Европы… И Риббентропа можно было понять…

Молотов кивнул и признал:

— Это надо обсуждать…

— Да, так же, как возможность вашего сближения с «Осью» и Японией… Тем более что японцы хотели бы как-то уладить дела с Чан Кайши.

— Это хорошо, но что надо понимать под Великой Восточной Азией? — спросил Молотов «в лоб».

— О, к вам она не относится, — заверил его немец…

Это была действительно разминка, потому что обоим министрам вскоре предстояла поездка в рейхсканцелярию — к фюреру…

ПОСЛЕ перерыва на завтрак для нашей делегации в узком кругу кортеж автомашин выехал из Бельвю, проехал по Аллее Побед через Бранденбургские ворота, свернул на Вильгельмштрассе и въехал в глухую красноватую «коробку» Почетного внутреннего двора новой имперской канцелярии— служебной резиденции Гитлера…

Напротив огромных распахнутых ворот краснели такие же огромные дубовые двери… У них застыли часовые в черных мундирах…

К кабинету Гитлера вели четыре палаты — мрамор, гранит, орлы, мозаики, кресла, гобелены, картины кисти великих мастеров… Общий тон — красноватый, торжественный. Большая Мраморная галерея у кабинета была вдвое длиннее Зеркального зала в Версале—146 метров.

Все было строго и, честно говоря, впечатляюще — интерьерами занимался сам фюрер…

Хозяин этой огромной резиденции смотрел на Молотова с явным интересом и был подчеркнуто предупредителен.

— Мысль, которая заставила меня просить об этой встрече, — пояснил он после протокольных вежливостей отнюдь не протокольно вежливым тоном, — заключается в следующем….

Гитлер остановился перед долгой речью, и вот она полилась:

— Тенденцию развития на будущее время установить трудно. Вопросы будущих конфликтов зависят от многого, однако я попытаюсь — насколько это возможно — определить условия такого будущего, когда конфликты исключаются… Я думаю, что это особенно возможно, когда во главе двух основных наций мира стоят люди, которые пользуются абсолютным авторитетом и могут решать на долгие сроки вперед… Это сейчас есть в России и в Германии… Герр Молотов, речь идет о двух больших нациях, которые от природы не должны иметь противоречий…

Гитлер сделал небольшую паузу и потом пояснил:

— Конечно, противоречий не будет, если одна нация поймет, что другой требуется обеспечение определенных жизненных интересов… Однако я уверен, что в наших обеих странах сегодня такие режимы, которым не нужна война, но нужен мир для внутреннего строительства… И при учете взаимных интересов — особенно экономических, можно найти такое решение, которое сохранило бы мир на весь период жизни господина Сталина и моей, а также обеспечило бы и на будущее мирную совместную работу.

— Я приветствую это ваше заявление, — вставил Молотов.

— Да, — задумчиво кивнул фюрер, — трудно установить направление развития народов и государств надолго… Но это — возможно…

На лице Гитлера появилось какое-то даже мечтательное выражение, синие глаза затуманились, и он сказал:

— Германия нынче воюет, а Советский Союз — нет. Мы сегодня все под влиянием войны, однако она закончится. И тогда не только Германия, но и Россия будут иметь большие успехи… Что удалось нам за год? Пусть мы с вами получили не сто процентов того, на что надеялись, но в политике и двадцать пять процентов — отличный результат!… Возможно, и в будущем, герр Молотов, не все наши желания исполнятся, но я убежден, что если два народа будут действовать совместно, то достигнут успеха… А если мы будем работать друг против друга, то от этого выиграет только кто-то третий…

— Согласен, — опять вставил слово Молотов. — И вашу мысль, господин Гитлер, подтверждает сама история…

— Ну, что же, если вы с этим согласны, то можно трезво взвесить наши отношения и проверить их — не в отрицательном, а в положительном смысле, чтобы укрепить их на долгое время, — удовлетворенно констатировал фюрер. — И я хотел бы сказать вот что…

Гитлер говорил уже добрых двадцать минут, но признаков утомления у него не было, да и Молотов не скучал, выражая всем своим поведением неподдельное внимание — вещи фюрер говорил действительно интересные, а теперь подходил к делам конкретным… И, переведя дух, фюрер опять взял слово:

— Я не прошу военной помощи, но прошу понять, что война расширилась так, что Германии пришлось вступить в те районы, которые важны для ее обороны, но которые ее ни политически, ни экономически не интересуют. Для нас важны вопросы сырья…

Молотов понимающе кивнул, и фюрер, ободренный, продолжил:

— Где-то у нас могут быть разногласия — как это было в Литве, но все можно уладить… Я переселил немцев из Южного Тироля, чтобы устранить возможные трения между Италией и Германией, и то же мы сделаем с немцами на ваших новых территориях, чтобы очистить наши отношения от тех духовных тенденций, которые могут привести к политическому напряжению…

Молотов опять кивнул…

— Германия нуждалась в территории, — пояснял далее фюрер, — но теперь мы обеспечены ею на сто лет. Нам нужны колониальные дополнения, но мы их получим в Центральной Африке — в наших старых колониях. Это ваших интересов не затрагивает.

— Ваша мысль в своей основе верна, — согласился Молотов.

— Благодарю! Мы должны понять необходимость совместного развития мира… Нет, мы не станем чем-то единым — немец никогда не станет русским, герр Молотов, а русский — немцем. Но развитие должно быть мирным. Причем в Азии будущее за Японией… Хотя…

Гитлер пожал плечами и признался:

— Я не хочу изменять холодному рассудку, но и в Азии могут возродиться такие силы, которые исключат там европейские колонии… Поэтому так важны наши взаимные отношения и ваши отношения с Италией. Сейчас мы все втроем заперты во внутренних морях, и лишь три страны имеют выход в свободное море — Англия, Америка и Япония… И тут надо что-то менять… Мы хотим выйти к Северному морю, Италии надо сбросить «засов» Гибралтара, а России нужен теплый океан…

Гитлер взглянул на сидящего рядом Риббентропа, потом перевел глаза на Молотова… Молотов был по-прежнему доброжелательно сосредоточен…

— Теперь— о делах текущих… На Балканах нам необходимо определенное сырье… Но его надо защитить от англичан. Необходимость борьбы против них довела немцев до Нордкапа, и она же может довести их до Египта, хотя это и нежелательно… Мы не можем отдать англичанам и Грецию… Германия, герр Молотов, хочет мира, и я предлагал его сразу после польской кампании… Тогда Англия и Франция могли прекратить войну, не понеся никаких жертв. Но с тех пор пролилась кровь, а кровь создает права… За нее надо платить… Я говорил об этом с Петэном и Лавалем… Гитлер вздохнул:

— Все же Германия предпочла бы закончить войну еще в прошлом году и демобилизовать свою армию для мирной работы. С экономической точки зрения война — плохой бизнес даже для победителя. Дешевле достигать своих целей в мирное время…

Образ мыслей фюрера был нормальным для нормального человека. И то, что он смотрел на войну как на разорительное явление, лучше многого другого доказывало, кто стал действительным поджигателем мировой войны… Ведь для Золотой Элиты, для Дюпонов и Рокфеллеров, Бэзила Захарова и Детердинга, Бернарда Баруха и «Дженерал моторс» со «Стандард ойл» война напротив — была идеальным бизнесом с огромным и быстрым оборотом «товара» и финансов…

Молотов тоже был нормальным человеком из нормальной страны, и поэтому он горячо поддержал фюрера:

— Конечно! В любом случае военное достижение целей всегда обходится дороже, чем мирное…

А Гитлер, сознательно и подсознательно связывая войну с Америкой, говорил уже:

— Следующий момент— проблема Америки… Я имею в виду не текущие события… Сейчас Америка не борется за Англию, а просто хочет овладеть Британской империей. Она помогает Англии для того, чтобы развить собственные вооружения, получить новые базы и усилить военную мощь…

Гитлер обвел всех— Молотова, Риббентропа, переводчиков Шмидта и Павлова долгим-долгим взглядом и тоном почти пророческим заявил:

— Надо смотреть в отдаленное будущее… Думаю, в нем надо будет решить вопрос о тесной солидарности тех стран, интересы которых будут затронуты расширением сферы влияния этой ведущей англосаксонской державы до пределов мира, когда Америка станет угрожать свободе других народов…

Он опять обвел всех взглядом, отдельно посмотрел еще на молодого Павлова и сказал:

— Впрочем, это не тот вопрос, который надо решать завтра или в 1945 году… Это проблема года не ранее 70-го или 80-го, проблема 2000 года… Но уже сегодня нам нужно создавать континентальную Европу, способную противостоять англосаксам… Германия, Италия, Франция, Испания должны стать во главе идеи чего-то вроде доктрины Монро для Европы… Соединенные Штаты утверждают в этой доктрине: «Америка для американцев»… Что же, значит ей нечего делать в Европе, в Азии и в Африке… Зато нам нужна ЕвроАфрика… Думаю, что там, где позиции ведущей державы принадлежат России, ее интересы должны соблюдаться в первую очередь…

Фюрер опять вздохнул:

— Создание великой коалиции государств — цель, конечно сложная… Ее идею тяжелее претворить в жизнь, чем обдумать… И поэтому вернемся пока к нашим отношениям… Я понимаю, что для России политически важны Балканы, но они важны сейчас и для нас в чисто военном отношении… Мы не можем допустить, чтобы англичане обосновались в Салониках, как это было с Салоникским фронтом в Первую мировую войну… Мы храним о нем очень неприятные воспоминания…

— Почему Салоники для вас так опасны? — тут же вскинулся Молотов.

— Герр Молотов, — вежливо ответил фюрер, — они опасны для румынских нефтяных промыслов, а их Германия будет защищать при любых обстоятельствах… Однако как только восторжествует мир, германские войска немедленно покинут Румынию…

Гитлер вряд ли тут кривил душой — достаточно вспомнить то, как мощно Германия уже присутствовала на Балканах экономически, чтобы понять, что она и без войск имела бы там решающее влияние, если бы с Балкан и вообще из Европы было устранено политическое английское влияние и присутствие. Тогда и Россия получила бы свободный выход из Черного моря, сейчас запертое, кроме Проливов и Средиземным морем.

Выслушав это, Молотов мягким увещевательным тоном начал отвечать:

— Я готов согласиться с вашими общими идеями, господин Гитлер… Но они затрагивают сразу много государств, а товарищ Сталин поручил мне выяснить ряд вопросов, касающихся советско-германских отношений… За этот год наши договоренности обеспечили Германии надежный тыл во все время войны на Западе. Мы тоже получили значительные выгоды и считаем, что прошлогоднее соглашение можно считать выполненным, за исключением вопроса о Финляндии… Конечно, наш пакт лишь частично решал проблемы, и надо идти дальше, но нас тормозит «финский» вопрос…

Гитлер поморщился, а Молотов пояснил:

— Финляндия обеими сторонами отнесена к сфере советских интересов, но Германия заключает с ней соглашения, вводит туда войска…

Гитлер опять поморщился…

— Мы, господин Гитлер, хотим лишь знать — остается ли в силе прошлогоднее разграничение?.. И еще одно — о Тройственном пакте… Мы плохо осведомлены о нем, и хотели бы получить тут ясность… Мы хотели бы знать, что надо понимать под «новым порядком» в Европе и в Азии и где проходят, на ваш взгляд, восточноазиатские границы?… Поняв все это, можно обсуждать вопросы о Черном море, Балканах, Румынии, Болгарии и Турции…

Вопросы русского гостя сыпались на фюрера непривычным градом. Шмидт смотрел на шефа и не узнавал его — никогда он не вел себя так ни с одним из иностранных гостей. Он не вспыхивал, как это было с англичанами Иденом и Вильсоном, не был резок, как с Франко, он был всего лишь внимателен и вежлив…

Отличный психолог, он, похоже, сразу понял, что этого русского большевика на эффект не возьмешь и вспышкой деланых страстей не испугаешь… Поэтому фюрер, выслушав, ответил вполне спокойно:

— Что же, господин Молотов, для Европы пакт означает руководящую роль Германии и Италии в областях их естественных интересов… Россия же должна сама указать свои сферы интересов… То же можно сказать в отношении Восточной Азии… И с учетом сказанного я предлагаю вам участвовать в Тройственном пакте четвертым партнером…

Фюрер развел руками и прибавил:

— Когда я обдумывал возможность европейской коалиции, то наибольшие трудности видел не в германо-русских проблемах, а в обеспечении сотрудничества между Германией, Италией и Францией… Думаю, однако, что мы с этим справимся… А вопросы по Румынии, Болгарии и Турции за десять минут мы не решим — тут нужны серьезные переговоры… Главное— понять, что мы все— континентальные страны, а Америка и Англия нет… Они лишь натравливают европейские государства друг на друга и должны быть изгнаны из Европы… Нужен новый мировой порядок, где каждый будет иметь свою сферу интересов, и Германия предлагает свои услуги как честный маклер…

Гитлер явно с намеком употребил тут формулу Бисмарка о «честном маклере», но оптимизм его насчет европейской коалиции был все же не очень пока искренним. Ни Франко, ни Петзн, ни даже дуче не были склонны впрягаться в общий европейский воз, где Германия была бы не то коренником, не то — возницей… Но вообще-то в основе своей идея была перспективной — особенно для СССР. И перспективной она была для нас прежде всего потому, что исключала продолжение европейского конфликта и означала мир.

А мир для нас — это было все!

Беседа длилась уже более двух часов, но Молотов был явно склонен продолжать задавать вопросы и сказал:

— Я благодарю за разъяснения, но хотел бы получить дополнительную информацию… Я согласен с оценкой роли Америки и Англии, но вот насчет пакта… Мы готовы принять участие в широком соглашении четырех держав, но как субъект его, а не как объект… Так что совместные акции с Германией, Италией и Японией возможны, но необходимо внести ясность в некоторые вопросы, особенно по Азии…

Гитлер повеселел, но предложил закругляться:

— Боюсь, герр Молотов, нам сейчас придется прервать дискуссию, иначе нас застанет сигнал воздушной тревоги… Но завтра я подробно отвечу на все ваши вопросы…

Ссылка на воздушную тревогу давала фюреру удобный тайм-аут, однако он и впрямь заботился о безопасности официальных гостей, относясь к ней ревниво… И он удалился, предоставив Риббентропу приглашать русских на прием в их честь.

Тревогу в тот вечер так и не объявили, и вечер, устроенный Риббентропом, удался… Генерал Гальдер прилетел на него из ставки ОКХ в Цоссене и заночевал в Берлине. Вернувшись, он записал в дневник:

«Вечером („Кайзерхоф“) торжественный прием в честь Молотова (разговор с Риттером, Шнурре, Вайцзеккером)»…

Через день, 14-го, он записал и еще одно:

«Россия энергично требует поставок машин. Осуществимо!»

ПОКА государственные лидеры обсуждали государственные проблемы, замнаркома Яковлев тоже был в проблемах по уши — немцы показывали ему то, что он не успел увидеть в прошлые разы. Хотя и до этого он увидел уже почти все, потому что с весны 40-го года объездил почти всю «авиационную» Германию. Когда он уезжал туда в марте, то попросил у Сталина разрешения на упрощенную процедуру закупок оборудования и авиационной техники.

—Зачем?

— Обычная система оформления заказов очень уж бюрократична, а нам надо получить все побыстрее.

— Что же, это разумно…

— И еще, товарищ Сталин, нам бы немного свободных средств для предоплаты…

— И сколько вам надо валюты?

— Думаю, тысяч двести… Ну, хотя бы сто…

Сталин тут же позвонил Микояну:

— Анастас, выдели Яковлеву миллион, а когда они его потратят, переведи еще миллион…

Положив трубку, Сталин сказал потрясенному конструктору:

— Будут затруднения, телеграфируйте прямо мне. Условный адрес: Москва, Иванову…

И Яковлев отправился в рейх— тратить первый миллион. Вместе с ним ехали замнаркома Баландин и директор завода Дементьев.

Деньги они истратили быстро, потому что немцы делились новинками охотно — то ли искренне, то ли в желании удивить и морально подавить… Познакомился тогда Яковлев и с германскими знаменитыми коллегами — 45-летним высоким седеющим брюнетом Вилли Мессершмиттом с умными, острыми глазами, и маленьким, уже старым Хейнкелем… Оба были не только конструкторами, но и владельцами заводов.

Мессершмитт вел себя угрюмо, Хейнкель— радушно. В тридцатые годы наш заказ помог ему выбраться из кризиса, и он даже песни русские пел — «Из-за острова на стрежень…»

Наши технические делегации побывали и у «Юнкерса», и у «Фокке-Вульфа», хотя основателей— профессоров Юнкерса и Фокке на этих фирмах к тому времени уже не было — от них остались лишь фирменные названия.

У немцев закупали новейшее — истребители «Мессершмитт-109», «Мессершмитт-110», «Хейнкель-100», бомбардировщики «Юнкерс-88», «Дорнье-215»…

Сейчас Яковлева познакомили с Куртом Танком — сразу и директором завода на «Фокке-Вульфе», и главным конструктором, и шеф-пилотом фирмы. Типичный пруссак, он забрался в истребитель и лихо открутил серию фигур высшего пилотажа. В прошлый раз Яковлева сопровождал Степан Супрун — ас и пилотажник, и немцы были восхищены его мастерством. Супрун взлетел на скоростном «Хейнкеле-100» после десятиминутной консультации с германским коллегой.

Теперь с Яковлевым был генерал Гусев — тоже летчик, и Танк предложил ему опробовать самолет. Гусев сел в кабину, запустил мотор, начал пробег и… поставил самолет «на попа», не справившись с тормозами…

Танк покачал головой и предложил:

— Пойдем обедать…

Обедали не так, как у Хейнкеля и Мессершмитта — в директорских апартаментах, а в общей заводской столовой самообслуживания на несколько сот человек. За стол садилось по десять. Танк от других себя не отделял, и было видно, что он здесь — не для парада, а обедает постоянно.

Обед, впрочем, гостям принесли — горох с рубленой свининой. Яковлеву все это понравилось, но он невольно припомнил угощение Танка вечером 13 ноября, когда они чокались коньяком за столом на ужине в честь Молотова в советском полпредстве.

Взбодренный коньяком, русской икрой и кофе спикером, Танк похвалился:

— Я сделал выдающийся истребитель! 700 километров в час!

— Прилично, — согласился Яковлев.

— Но об этому — никому!

— Покажете?

— Покажу…

Однако прототип «Фокке-Вульфа-190» Яковлев так и не увидел — Танк, отойдя от коньяка, суперсекретную машину показать не рискнул… Да и скорость у «Фоккера» была все же поменьше…

Мы тогда, впрочем, тоже показывали немцам многое… И когда немецкая авиационная миссия во главе в военно-воздушным атташе Ашенбреннером вернулась из Москвы, то ее доклад в Главном штабе люфтваффе произвел впечатление ошеломляющее…

Немецкие успехи тоже, однако, впечатляли… И были более основательными… Как-никак за ними стояла выдающаяся техническая культура.

Яковлев смотрел на блестящих, затянутых во фраки и мундиры гостей полпреда Шкварцева, среди которых были Риббентроп и Гиммлер, шеф рейхсканцелярии Ламмерс и подтянутый инженер Тодт, фюрер Трудового фронта Лей и заместитель Геббельса — доктор Дитрих…

Потом он переводил взгляд на сидевшего рядом Курта Танка, лицо которого было испещрено следами студенческих дуэлей, ловил в свою очередь взгляд его серых жестких глаз и думал о том, что технический язык все же попроще дипломатического…

ВТОРОЙ день визита — 13 ноября, начался с поездки к Герингу. Геринг накануне отсутствовал, но специально прилетел в Берлин, чтобы повидаться с русским премьером.

Особого значения беседа с наци № 2, может быть, и не имела, но Геринг — как о том сказал ему сам Молотов — ведал большим количеством хозяйственных, политических и военных дел и относился к выдающимся организаторам Германии… И у Молотова были тут вполне конкретные цели — вплоть до улаживания с Герингом вопросов о поставке броневых плит.

Разговор, впрочем, большей частью шел вокруг вопросов общих.

— Идя на сближение с СССР, мы полностью переориентировали нашу внешнюю политику, — заявил рейхсмаршал Молотову. — И это не нечто преходящее. Нельзя бросаться от одного к другому, когда речь идет о таких больших народах, обладающих большой инерцией…

Геринг умел красоваться собой, потому что вполне владел даже не секретом, не искусством, а талантом личного обаяния. На Молотова такое не действовало, и Геринг быстро перешел на тон искренний:

— Я прошу вас передать мои слова лично господину Сталину… Только благодаря таким двум великим людям, как он и фюрер, удалось отвести от наших народов опасность войны…

Молотов же нажимал на тему поставок… Геринг обещал все уладить и ускорить, но вполне резонно заметил:

— Вам выполнять ваши обязательства проще, потому что вы поставляете нам сырье, а мы вам — машины и оборудование…. А их ведь надо еще изготовить…

От Геринга Молотов поехал к Гессу — заместителю Гитлера по национал-социалистической партии, но разговор был недолгим — программа поджимала… На 14 часов был назначен завтрак у фюрера, на 19 — ужин в полпредстве, в десятом же часу вечера Риббентроп снова принимал Молотова в аусамте. Причем после завтрака у фюрера предстоял еще второй — самый важный, ключевой, разговор с ним.

Молотов в свое время инженером не стал. Уже с первого курса Петербургского технологического института ему— в отличие от Саши Яковлева — пришлось уйти в иные «университеты» — революционные. Но подход к проблемам он усвоил инженерный, то есть конкретный, предметный и основательный…

В этом были свои достоинства, но были и недостатки. Молотов подошел к своему визиту не как к потенциально одному из величайших, поворотных событий истории России, а как к некой текущей ревизорской проверке состояния дел.

Правда, его так ориентировал сам Сталин, но уже первый разговор Молотова с фюрером давал возможность подняться над деталями во имя обрисовки перспектив.

Увы, Молотов не сумел сделать этого ни в первой, ни во второй беседе…

13-го, покончив с гастрономическо-дипломатическим протоколом, Гитлер начал с ответов на вчерашние молотовские вопросы.

— Я хотел бы остановиться на вашем заявлении, герр Молотов, что наше прошлогоднее соглашение выполнено за исключением пункта о Финляндии…

— Не совсем так, — поправился Молотов, — соглашение — это пакт, а я имел в виду секретный протокол, то есть приложение к нему.

Уже этим замечанием Гитлер доказывал свой острый политический ум и способность к мгновенной точной реакции. Дело было в том, что Молотов в первой беседе еще с Риббентропом выразился неловко, и Сталин в срочной шифровке от 12 ноября обратил на это внимание, написав Молотову:

«В твоей шифровке о беседе с Риббентропом есть одно неточное выражение… Следовало бы сказать, что исчерпан протокол к договору о ненападении, а не само соглашение, ибо выражение „исчерпание соглашения“ немцы могут понять как исчерпание договора о ненападении, что, конечно, было бы неправильно…»

«Цвишенруф», то есть обмолвку Молотова, уловили оба— и Сталин, и Гитлер. И уже из этого было видно, что их прямой диалог мог бы дать двум странам то, что мог бы дать лишь их прямой диалог — полное выяснение всех нюансов отношений и больных проблем.

Однако перед фюрером сидел не Сталин, а Молотов, и фюрер разъяснял ему:

— В секретном протоколе были точно разграничены сферы влияния, и мы его точно придерживались, чего, к сожалению, нельзя сказать о России.

— Мы поступали так же, — возразил Молотов.

— Не всегда…. Германия не проявляла интереса к Бессарабии, но Буковина — другое дело… Относительно Финляндии могу подтвердить, что у нас нет там политических интересов…. Но идет война, для нас важны северные коммуникации, которые надо охранять, а также финский никель и лес…

Фюрер укоризненно взглянул на Молотова и сказал:

— Мы надеемся, что вы пойдете нам навстречу в вопросе о Финляндии так же, как мы уступили вам с Буковиной…

— Но мы и так вам уступили, отказавшись по вашей просьбе от Южной Буковины, — упорствовал Молотов. — А вы дали гарантии Румынии без консультаций с нами.

— Герр Молотов, мы договаривались ранее лишь о Бессарабии, а согласились и на передачу вам Северной Буковины… Мы не собираемся захватывать ни Бессарабию, ни Финляндию, но во время войны у нас есть определенные хозяйственные потребности… Если Германия на время войны желает обезопасить нефтяные источники в Румынии, это не противоречит соглашению о Бессарабии.

Гитлер был тут, конечно, прав… Стоило ли нам мелочиться из-за нескольких германских частей в Финляндии… Без «линии Маннергейма» финны могли хорохориться. Но не угрожать нам серьезно…

И Бессарабия —тем более уже нами возвращенная — не имела в тот момент для России и близко того значения, что Румыния с ее нефтью — для Германии…

Гитлер это и пытался Молотову втолковать:

— Частные коррективы сейчас не важны… У вас есть более перспективные зоны вне Европы… И наши общие успехи будут больше, если мы будем стоять спиной друг к другу и бороться с внешними силами, чем если мы будем стоять друг против друга грудью и бороться друг против друга…

— Я с вами согласен, — не менял тона Молотов, — но чтобы наши отношения были прочными, надо устранить недоразумения второстепенного характера… А это — Финляндия… В Финляндии не должно быть германских войск…

— Однако мы сами рекомендовали финнам принять ваши требования. И так же было с Румынией, — возражал фюрер. — Я посоветовал Каролю не сопротивляться вам.

Тут вставил слово Риббентроп:

— Мы зашли тогда в вашей поддержке, герр Молотов, так далеко, что даже отказали финскому президенту в пользовании германской кабельной линией связи для обращения по радио к Америке… Думаю, тут все ясно…

— Нет, моя первейшая обязанность — прояснить все с Финляндией….

— Но, герр Молотов, — опять начал увещевать гостя фюрер, — нам не нужна там война — нам нужен оттуда никель. Так же, как нам не нужна война в Румынии — нам нужна оттуда нефть, и мы хотим уберечь ее от войны… И точно так же мы не хотим войны в Балтийском море… Впрочем, герр Молотов, если мы перейдем к более важным вопросам, то «финский вопрос» будет несущественным. Финляндия от вас никуда не уйдет!

— Откуда придет война на Балтику? — не согласился Молотов.

— Да хотя бы из Швеции и той же Финляндии — если с ней свяжутся англичане… Война может и не окончиться быстро… И тогда мы можем получить на Балтике опорные английские базы…

— Нет, надо решить вопрос о Финляндии, и тогда все пойдет очень хорошо и нормально. А если все отложить до конца войны, то это будет нарушением или изменением прошлогоднего соглашения, господин Гитлер….

— Вы что, снова собираетесь воевать с финнами, герр Молотов?

— Если правительство ее откажется от политики двойных стандартов и не будет настраивать массы против СССР, то все будет хорошо…

— Это от нас не зависит, герр Молотов, давайте отложим все это до окончания войны, потому что нам нужен никель… Финляндия — наш важный поставщик…

— Такой оговорки в прошлом году не было, — гнул свое Молотов. — Это новый момент в вашей позиции, который ранее не возникал…

ДИСКУССИЯ начинала напоминать диалог двух глухих… Хотя глух тут был скорее Молотов… Он упорно хотел добиться «ясности» по Финляндии, хотя сам же называл проблему второстепенной… Он приехал по сути для стратегического зондажа, для первого знакомства, но вопросы задавал не зондажные, не концептуальные, а сразу «лобовые»…

Гитлер хотел понять — возможен ли долговременный союз на основе взаимного признания того очевидного факта, что необходимо пресечь поползновения англосаксов к мировому господству и дать «место под солнцем» каждому народу, а не только тем, кто говорит «my business» и «О'кеу»…

А Молотов ловил его на деталях…

Спору нет— немцы лукавили, заявляя, например, что им дела нет до Балкан и Румыния для них важна лишь на время войны… Балканы не могли не быть включены в «Новую Европу» так или иначе… Но если бы Британия была поставлена на свое место — место развитого островного государства, не имеющего права претендовать по своему экономическому развитию на ведущую роль в мире и в Европе, то Германия автоматически выдвигалась бы на Балканах просто потому, что уже имела там ведущие экономические позиции.

В США было сосредоточено чуть ли не все золото мира, Англия имела его тоже на миллиарды долларов, а Германия — всего на десятки миллионов. Но даже без колоний немцы производили вдвое больше англичан, а при этом и массовый стандарт жизни в Германии был выше…

Ведь все это надо было понимать, учитывать и воздавать немцам должное… И они ведь действительно вели войну.

Визит русского большевика к лидеру национал-социализма, визит русского премьера в Берлин обязан был стать визитом судьбы, а не поводом для «ловли блох»… Пусть даже немцы с Финляндией были далеко не так безгрешны, как это представлял фюрер… Но стоило ли Молотову так упорно ссылаться на условия Пакта 1939 года? Ведь эти условия оговаривались в условиях мира, а теперь Германии навязали расширяющуюся войну… Гитлер ведь и самый первый разговор начал с того, что напомнил — нельзя заранее предусмотреть все, важно наметить общий курс и выработать общий взгляд на основополагающие проблемы мирового устройства.

Да, он был не без лукавства, но ведь даже военные союзники часто не очень-то искренни друг с другом, а мы с Германией в военном союзе не состояли…

Сознавали это Сталин с Молотовым или нет, но подлинной целью визита Молотова было взаимное стратегическое понимание на десятилетия, а не выяснение тактических недоразумений и неясностей, накопившихся за год…

Сталин сам ограничивал задачу Молотова более конкретными проблемами, чем концептуальными. Но Молотов ехал как полномочный представитель Сталина и мог от директив отойти весьма далеко — если бы мог быстро перестраиваться. Увы, он этого не смог, и уже этим Гитлера не сближал с Россией, а психологически отталкивал от нее…

А Гитлер ведь и так относился к России, а тем более — к Советской России, настороженно. Да и основания имел — и до 1933 года, и после 1933 года Коминтерн вел внутри Германии активную работу, а руководящие структуры Коминтерна находились не в Лондоне, а в Москве…

Молотов так упорно держался за Финляндию, что Гитлер в конце концов раздраженно заявил:

— Если раньше вы говорили, что Польша будет источником осложнений, так теперь я заявляю, что война в Финляндии будет источником осложнений. Россия уже получила львиную долю выгод…

— Мне непонятно, — отвечал Молотов, — почему так остро ставится вопрос о войне в Балтийском море? В прошлом году была более сложная обстановка, а о войне речи не было… Теперь, не говоря уже о Бельгии, Дании, Голландии и Норвегии, вы, господин Гитлер, добились поражения Франции и считаете Англию побежденной. А боитесь ее на Балтике.

Гитлер сдерживался, но тихо взбеленился:

— У меня тоже есть свое мнение о военных делах, герр Молотов, и я считаю, что могут возникнуть серьезные осложнения, если в войну вступят Америка и Швеция. Я хочу закончить войну успешно, но не могу продолжать ее бесконечно! Все предвидеть нельзя!

Фюрер умолк, перевел дыхание и осведомился:

— Россия объявит войну Америке немедленно, если та вступит в войну?

— Этот вопрос не актуален, — буркнул Молотов.

— Когда он будет актуален, будет уже поздно, — отпарировал его оппонент…

Гитлер был прав и тут… Незадачливый Иван из русской сказки так однажды «поймал» медведя, что тот никак «охотника» не отпускал. Гитлер — хотя простаком и не был, вынужден был чрезмерно расширять зоны военной оккупации в Европе. И — не от хорошей жизни, не от жадности, а по военной необходимости. Вместе с тем росли и проблемы. Поэтому его «победы» в Скандинавских странах могли легко и быстро превратиться в «пирровы»… Молотов же, похоже, этого не понимал. Однако заявил, что признаков войны на Балтике он не видит.

— Ну, тогда все в порядке, и будем считать, что дискуссия носила теоретический характер, — успокоение согласился Гитлер.

— Фактически, вообще не было причин для того, чтобы делать проблему из финского вопроса, — прибавил Риббентроп. — Главная проблема на многие годы — это наше сотрудничество… Оно уже принесло России огромные выгоды и в будущем даст еще больше…

— Причем, герр Молотов, — опять вступил в разговор фюрер, — Германия тоже имеет успехи за этот год, но она вела гигантскую войну, а Россия войну не вела, но успехи имеет. И не забывайте, что Россия огромна— от Владивостока до Европы, а Германия — маленькая, и к тому же перенаселена…

Впрочем, — перебил он сам себя, — для меня ясно, что эти вопросы ничтожны и смешны в сравнении с той огромной работой в будущем, которая предстоит. Ведь начинает разрушаться огромная империя в 40 миллионов квадратных километров. Это огромная «конкурсная масса». А собственник этой массы будет разбит германским оружием…

Фюрер говорил это скорее задумчиво, чем убежденно, и прибавил:

— Не пора ли отложить разногласия и решить этот гигантский вопрос? Это — задача для Германии, Франции, Италии, России и Японии… И надолго — лет на пятьдесят, а то и на сто…

— Все это интересно, господин Гитлер, и мы готовы это обсуждать… Но есть уже то, что согласовано, не требует разъяснений и должно выполняться… Мы считаем так…

Гитлер пожал плечами:

— Решим главное, тогда и отдельные вопросы прояснятся… Повторяю, нужна мировая коалиция из Испании, Франции, Италии, Германии, Советской России и Японии… Противоречий тут много, но возможностей — еще больше, и этот факт— решающий…

Теперь пожал плечами Молотов:

— Это касается всего мира, господин Гитлер… Однако есть конкретные вопросы в Европе, например — Турция… И Румыния… Вы дали ей гарантии без консультаций с нами и, как я понял, не готовы от них сейчас отказаться. Но нас волнуют черноморские дела… Проливы не раз становились воротами для нападения на Россию — и в 1853 году, и в 1919 году…

Молотов посмотрел на фюрера, на Риббентропа и задал очередной свой вопрос:

— Что скажет германское правительство, если советское правительство даст гарантии Болгарии на таких же основаниях, как их дала Германия Румынии — с вводом войск? Мы готовы гарантировать также Болгарии сохранение ее внутреннего режима, если угодно, не на сто, а на тысячу лет. И не отойдем от этого обещания ни на волосок…

Гитлер и Риббентроп переглянулись…

— Но, герр Молотов, — начал фюрер, — во первых, Румыния сама обратилась к нам с просьбой, а еще неизвестно, желает ли иметь гарантии от вас сама Болгария… Во-вторых, мы дали гарантии Румынии, поскольку этого требовала необходимость обеспечения нефтяных источников от ударов англичан… В-третьих, нам надо проконсультироваться с Италией…

После паузы он прибавил:

— Россия должна получить безопасность в Черном море, но сможете ли вы ее обеспечить даже в случае пересмотра конвенции Монтрё? Я желал бы лично встретиться с господином Сталиным… Это значительно облегчило бы ведение переговоров, и я надеюсь, что вы передадите ему мои слова…

— Рад слышать такое ваше мнение и с удовольствием его передам. А в вопросе о Проливах у нас чисто оборонительная задача… Россия через проливы никогда ни на кого не нападала…

— Я это понимаю, — примирительно согласился фюрер, — Россия — черноморское государство, но в будущем у вас есть и интересы в Азии, и вам надо договариваться с Японией…

— Да, тут дела налаживаются, — согласился и Молотов. — И мы благодарим вас за содействие… Но надо найти почетный выход для Китая, тут СССР и Германия могли бы сыграть важную роль… Это можно обсудить, когда господин Риббентроп вновь приедет к нам…

Шел уже четвертый час этой беседы, которая должна была бы стать исторической, а оказалась всего лишь долгой… Беседа заканчивалась, но Гитлер произнес все же потенциально исторические слова:

— Я крайне сожалею, что мне до сих пор не удалось встретиться с такой огромной исторической личностью, как господин Сталин…

Фюрер улыбнулся:

— Тем более что я и сам, может быть, попаду в историю… Он задумался, вздохнул:

— Впрочем, как я полагаю, господин Сталин едва ли покинет Москву для приезда в Германию, а мне во время войны уехать никак невозможно…

— Да, ваша личная встреча была бы желательна, — ответил Молотов. — И я надеюсь, что она все-таки состоится…

Фюрер остался в комнате отдыха, где шла беседа, а Молотов с Риббентропом уехали в полпредство — на ужин, даваемый Шкварцевым в честь своего шеф'а.

В ПОСЛЕДНИЙ раз Риббентроп и Молотов встретились для переговоров того же 13 ноября — уже после ужина, сверх программы, в 21.40.

Собственно, великолепный ужин в бывшем роскошном царском посольстве, а теперь — советском полпредстве на Унтер-ден-Линден прервал сигнал предварительной воздушной тревоги. Все поспешили разъехаться по домам, а Молотова Риббентроп пригласил в свое бомбоубежище, в аусамт.

Это было роскошное подвальное помещение, где обстановка напоминала скорее первоклассный ресторан, чем бункер.

Налеты англичан были вялыми — у них явно не хватало сил — в отличие от немцев. Но бомбы на Берлин все же падали, и Молотов не удержался от въедливого вопроса Риббентропу:

— Вы говорите, что Англия побеждена… Так чьи же бомбы падают на нас сейчас?

Ситуация была действительно щекотливой — как по заказу… Но это была все же война, о чем Риббентроп Молотову и напомнил… Впрочем, беседе налет не помешал, а скорее способствовал: из уютного подвала подниматься уже не стали —тем более что тревогу могли повторить, и разговор затянулся до полночи…

Начал — как хозяин — Риббентроп:

— Герр Молотов, я хотел бы изложить вам весьма сырые мысли… Речь о возможном сотрудничестве СССР с участниками «пакта трех»… Нам надо разграничить сферы интересов, а вместе с Италией договориться и о Турции и проливах… Германия предлагает вам фактически присоединиться к пакту, открыто заявив о готовности СССР выработать общую политическую линию с тремя державами.

Молотов был опять невозмутим, и Риббентроп, поглядывая в бумагу, которую он достал из кармана, продолжал:

— Кроме того, можно секретным протоколом определить сферы интересов. Они представляются мне такими: для Германии — кроме приобретений в Европе, Центральная Африка; для Италии — Северная и Северо-Восточная Африка; для Японии — линия южнее Маньчоу-Го; для вас — южное направление к Индийскому океану…

Молотов никак не выдавал своего отношения к тому, что слышал, а рейхсминистр предложил:

— Окончательно все можно подготовить через Шуленбурга и вашего полпреда, а потом устроить визит министров иностранных дел к господину Сталину с подписанием соглашения. Насколько я понял, он не относится отрицательно к сотрудничеству с тремя державами… Причем по вопросу о Проливах и Турции мы могли бы договориться втроем — вы, мы и Италия… И еще одно… Не могли бы вы мне обрисовать ваши отношения с Японией. Германия хотела бы вам помочь как посредник…

Молотов поерзал в кресле и сказал:

— Начну с конца. С Японии… Надежды есть, она предлагает нам пакт о ненападении… Со мной говорил Татекава, но здесь много неясного… А насчет Проливов могу сказать, что для Германии они дело десятое, для Италии, может быть, пятое, а для нас — важнейшее. Поэтому для нас так важен вопрос о Болгарии…

— Герр Молотов, я не могу согласиться, что Италия не заинтересована в Проливах. Ведь она находится в Средиземном море!

— Из Черного моря Италии никто никогда не угрожал и угрожать не будет, — отрезал гость из Москвы.

И вот тут он был прав… Но для Германии режим Проливов был важен уже потому, что ей нельзя было допустить безнаказанный прорыв в Черное море того английского флота, который мог бы угрожать румынской нефти — о чем Риббентроп Молотову и напомнил…

И далее их беседа под редкие глухие разрывы английских бомб напоминала беседу Молотова с Гитлером: Болгария, Румыния, Турция, гарантии, Проливы, Балтика… Появился, правда, и новый момент — Молотов заявил, что СССР интересует выход из Балтийского моря через Большой и Малый Бельт, Зунд, Каттегат и Скагеррак… Все это было не слишком логично— если относительно Черного моря мы напирали на опасность чьего-либо входа в него, то относительно Балтики хотели получить право выхода.

Риббентроп объяснял, предлагал, возражал, но упирал на то, что надо разобраться с главным — где лежат интересы СССР и Германии, симпатизирует ли СССР мысли о его выходе к Индийскому океану?

Молотов же отвечал, что тут надо думать, что этот вопрос для СССР нов, однако и общие вопросы надо рассматривать не в отрыве от текущих…

В общем, это было уже повторение, хотя Молотов и сказал:

— Тут как-то было сказано, что Германия ведет борьбу не на жизнь, а на смерть… И мне не остается ничего иного, как предположить, что Германия ведет борьбу «на жизнь», а Англия — «на свою смерть»…

Прозвучало это красиво, но общей сути не изменило — особо важных результатов (если иметь в виду результаты положительные) визит Молотова не дал…

Близко к полночи Молотов предложил:

— Что же, господин Риббентроп, уже поздно, пора прощаться… Я не жалею о воздушном налете, потому что в итоге нам удалось поговорить так исчерпывающе…

— Да, до завтра… Вы ведь уезжаете завтра?

— Да… Пора домой…

И Молотов направился в полпредство— не столько спать, сколько составлять очередную шифровку Сталину…

КОГДА Молотов уехал в Берлин, Сталин не мог найти себе места… Даже Поскребышев не догадывался, как он внутренне терзался…

Те ли он дал директивы?

«Пакт трех»? Против нас или против Америки? Важен этот пакт или так — бумажка?

И что сейчас главное — общее или детали? Раньше больше жили думами о всем мире, сейчас все больше — о текущем… Всегда ли это верно? Планета-то — одна, а проблем на ней — множество. Как их решать? От жизни-то не уйдешь…

Финляндия… Немцы туда лезут, но и мы нажимаем на финнов— с никелевой концессией, хотя бы… А никель нужен и немцам… Финны с ними заигрывают — это точно… Но много ли значат финны теперь — без «линии Маннергейма»?

Черное море… Конечно, там нас прижать легко, но кому? Я все напираю на англичан, но до нас ли им сейчас? Ударить по Баку и Батуми они могут с уже имеющихся баз, авиацией… Немцы в Румынии — это, конечно, плохо, но Гитлеру нужна нефть…

Вячеслав умен, держать себя умеет, но нет у него блеска ума… Фантазии нет, искры Божьей…

А тут надо…

Что тут надо?

Да, тут надо понять — прочно это у фюрера или — нет… Англия подзуживает, ну это — ясно… Помогать ей против Германии — глупо. А не помогать?

И что впереди — война?

С кем? Все же — с Германией? Ох, как не хотелось бы… Лучше не против нее, а…

А — вместе с ней?

Гитлер непрост, непрост… И это вечное «жизненное пространство» немцев…

За окном дачного коттеджа уже летали белые мухи… В окно заглянула ручная белка — их тут было немало, Сталин любил их и привечал, а они явно любили и отличали его… Не люди — на доброе отзывчивы, и различать добро умеют…

Он взял в руки специально для него переведенную «Майн кампф», раскрыл, нашел нужное место, прочел: «Наше государство прежде всего будет стремиться установить здоровую, естественную, жизненную пропорцию между количеством нашего населения и темпом его роста, с одной стороны, и количеством и качеством наших территорий с другой. Только так наша иностранная политика может должным образом обеспечить судьбы нашей расы, объединенной в одном государстве».

То есть все же «Дранг нах Остен»? Сталин полистал тетрадь, нашел: «Приняв решение раздобыть новые земли в Европе, мы могли получить их в общем и целом только за счет России…»

Внятно? Пожалуй, не очень… Гитлер писал это сразу после Первой мировой войны и имел в виду ситуацию перед ней, а в то время в состав России входила обширная, примыкавшая к Германии русская Польша… Так что за счет той России — не значит, что за счет нынешней России!

Или не так? Или ему и сейчас кроме Польши нужна Украина, хлеб, сало? У немцев с этим плохо… У нас постного масла — залейся, подсолнухов на Украине и на Кубани хватает… А в Германии оно почти полностью привозное… Но хлеб, сало, масло можем дать и мы — без войны…

Только бы без войны…

Сталин продолжил чтение: «…за счет России. Для такой политики мы могли найти в Европе только одного союзника: Англию. Только в союзе с Англией, прикрывающей наш тыл, мы могли бы начать новый великий германский поход. Мы должны были тогда отказаться от колоний и от позиций морской державы и тем самым избавить английскую промышленность от необходимости конкурировать с нами».

Но дальше-то… Дальше Гитлер сам же пишет, что Германия пошла по пути усиленного развития промышленности и мировой торговли, создания военного флота и завоевания колоний… И делает вывод: раз немцы пошли по этому пути, то в один прекрасный день Англия должна была стать для них врагом.

Сталин читал и перечитывал: «Политику завоевания новых земель в Европе Германия могла вести только в союзе с Англией против России, но и наоборот: политику завоевания колоний и усиления своей мировой торговли Германия могла вести только с Россией против Англии».

Ведь это — верно. И вот это — тоже: «Надо было сделать надлежащие выводы и прежде всего как можно скорей послать к черту Австрию. Благодаря союзу с Австрией Германия теряла все лучшие богатейшие перспективы заключения других союзов. Наоборот, ее отношения с Россией и даже с Италией становились все более напряженными. Раз Германия взяла курс на политику усиленной индустриализации и усиленного развития торговли, то в сущности говоря, уже не оставалось ни малейшего повода для борьбы с Россией. Только худшие враги обеих наций заинтересованы были в том, чтобы такая вражда возникала».

Вот тебе и «Дранг нах Остен»! Сталин еще раз вчитался в давно подчеркнутые строки. Считает ли он так и сейчас?

Спросить бы? Глаза в глаза…

Сталин думал, думал, а мысль перескакивала уже на другое… В свое время его возмутила у Гитлера такая мысль: «Не государственные дарования славянства дали силу и крепость русскому государству. Всем этим Россия обязана была германским элементам превосходнейший пример той громадной государственной роли, которую способны играть германские элементы внутри более низкой расы. В течение столетий Россия жила за счет именно германского ядра в ее высших слоях населения».

«А они что, в Германии — очень сильное государство имели несколько веков — со времен Вестфальского мира?» — думал он со злостью… Но вот недавно, просматривая старый томик Гоголя, неожиданно наткнулся на такие заметки о славянстве: «Почему же эта неслышность и безмолвная судьба истории славянской? В чем состоит особенность и своеобразный характер этой истории?

Их многочисленность.

Их удобство к покоряемости.

Их рабство и терпящая участь, и, наконец,

Их деятельность, устремленная чуждою силою»…

Почти за сто лет до Гитлера Гоголь написал почти то же… Веселого тут мало, но почему же так вышло? Гоголь — не Гитлер…

Есть, значит, что-то в нас такое…

А в них… Сталин взял в руки другой томик— Розанов, 1912 год…

«Честно пожать руку этих честных людей, этих добросовестных работников, значит сразу вырасти на несколько аршин кверху… Я бы не был испуган фактом войны с немцами. Очевидно, это не нервно мстительный народ, который, победив, стал бы добивать… У него нет аппетита все съесть кругом… Я бы дал лишнее, и просто ради доброго характера. Уверен, что все потом вернулось бы сторицей… Я знаю, что это теперь не отвечает международному положению России, и говорю мысль свою почти украдкой, «в сторону», для будущего… Ну а чтобы дать радость сорока миллионам столь порядочных людей, можно другим народам и потесниться…»

Конечно, очень уж Розанов перед немцами рассиропился… Но думать надо и тут… Тем более что этих «столь порядочных людей» уже не 40 миллионов, а вдвое больше…

И между двумя народами уже прошла одна большая война…

Как много за эти годы было вбито клиньев между русскими и немцами… Долгое время и слова-то эти были не в ходу… Чаще звучало «большевики», здесь— «фашисты». Старались, старались Литвиновы-Валлахи, Кольцовы-Фридлянды, Киршоны и Мейерхольды… А ведь Гитлер в «Майн кампф» был прав, когда заявлял, что союз Германии со слабой Россией означает для Германии войну со всей Европой при однозначном для себя проигрыше…

Однако — когда это писалось! Тогда, когда Гитлер считал, что для немцев глупо иметь дело со страной, не видевшей «живого грузовика»… Но теперь-то у нас и танки, и самолеты собственные, «живые»…

А все же, как же это так получается, что Гитлер написал о русских то же, что и Гоголь… Есть, есть у нас эта черта — сами себя заставлять не умеем…

А надо…

Да и умеем — революцию за нас кто делал — дядя?

А дубинку Петра в руках разве не русский держал?

А разве Суворов не умел себя заставить делать то, что нужно, лучше любого Бонапарта? А его орлы со штыком-молодцом!

Нет, есть, есть и у нас порох в пороховницах, товарищ Гоголь! Вы же сами так сказали…

Сомнения все же не уходили… Сталин прошел в библиотеку, привычно и любовно взял из шкафа темно-красный томик, полистал, быстро нашел нужное, читанное уже не раз…

Да и слышанное — тоже…

«Война, — читал Сталин, — дала горькую, мучительную, но серьезную науку русскому народу организовываться, дисциплинироваться, подчиняться, создавать такую дисциплину, чтобы она была образцом. Учитесь у немца его дисциплине, иначе мы погибший народ и вечно будем лежать в рабстве.

Русский человек плохой работник по сравнению с передовыми нациями. Учиться работать эту задачу Советская власть должна поставить перед народом во всем ее объеме. У нас есть материал и в природных богатствах, и в запасе человеческих сил, и в прекрасном размахе, который дала народному творчеству великая революция, чтобы создать действительно могучую и обильную Русь.

Русь станет таковой, если отбросит прочь всякое уныние и всякую фразу, если, стиснув зубы, соберет все свои силы, если напряжет каждый нерв, натянет каждый мускул… Идти вперед, собирать камень за камушком прочный фундамент социалистического общества, работать не покладая рук над созданием дисциплины и самодисциплины, организованности, порядка, деловитости, стройного сотрудничества всенародных сил таков путь к созданию мощи военной и мощи социалистической. Нам истерические порывы не нужны. Нам нужна мерная поступь железных батальонов пролетариата».

Ильич, как это у него чаще всего и бывало, был прав и в этом… Сталин вспомнил, как уральцы рассказывали ему о «черносотенном большевике» Грум-Гржимайло. Старый русский металлург, отец и дядя белых офицеров, погибших в боях с «красными», он остался в новой России и был убежден, что социалистическая революция ей была необходима жизненно… «Грум» мечтал о времени, когда в русской душе умрут два национальных героя: Пугачев и Обломов, стоящие друг друга…

Сталин вспомнил об этом, улыбнулся, перелистал страницы и вновь услышал живой ленинский голос: «Россия проделала три революции, а все же Обломовы остались, так как Обломов был не только помещик, а и крестьянин, и не только крестьянин, а и интеллигент, и не только интеллигент, а и рабочий и коммунист. Старый Обломов остался, и надо его долго мыть, чистить, трепать и драть, чтобы какой-нибудь толк вышел».

Что же, Ильич драть нерадивых умел… Вот только нерадивых очень уж много по сей день… Финская показала: 60 процентов командиров — молодцы, 40 процентов — идиоты…

И у немцев тут поучиться есть чему…

Но будут ли «учителя» благосклонны и лояльны к «ученикам»? Их самих ведь учил Бисмарк — с Россией не воюй… А они и Бисмарка не послушались…

Да вот же — очень уж ловко стравливали немцев с русскими…

И опять стравливают? Вывели на общую пограничную линию и ждут — когда мы начнем друг в друга стрелять?

Нет, господа, на этот раз не выйдет!

Или выйдет?

Самому на такой вопрос ответа не найти… Надо посмотреть фюреру в глаза и попытаться найти ответ в них…

Надо?

Наверное, надо…

Но когда?

И — где?

В ночь с 13-го на 14-е из Берлина пришла от Молотова последняя шифровка. Молотов сообщал:

«. ..Беседы с Гитлером и Риббентропом не дали желательных результатов. Главное время с Гитлером ушло на финский вопрос… Вторым вопросом, вызвавшим настороженность Гитлера, был вопрос о гарантиях Германии со стороны СССР… Гитлер уклонился от ответа…

Риббентроп внес, вернее прочитал черновые наброски («сырые мысли») проекта совместного открытого заявления четырех держав и два проекта секретных протоколов:

а) о разграничении главных сфер интересов четырех держав с уклонением нашей сферы в направлении к Индийскому океану.

б) о проливах в духе соглашения между Турцией, СССР, Италией и Германией. Риббентроп предложил обсудить эти проекты… через послов… Тем самым Германия не ставит сейчас вопрос о приезде в Москву Риббентропа.

Таковы основные итоги. Похвастаться нечем, но по крайней мере выяснил теперешние настроения Гитлера, с которыми придется считаться…

Молотов».

Сталин распорядился выкладывать ему депеши Молотова на стол немедленно, и прочтя ее, понял — надо решаться…

Он вызвал Поскребышева и сказал:

— Записывай и немедленно — на телеграф, Молотову в Берлин — вне всякой очереди…

Поскребышев невозмутимо открыл блокнот, готовясь долго записывать, однако уже через пару минут закрыл его… Открыв блокнот уже за дверью и вызвав фельдкурьера, он прочел:

Берлин, Молотову.

Приглашай в ближайшее время… Если захочет—в Москву. Не захочет приглашай в Брест… Не захочет в Брест, спроси куда он сможет приехать… Будет колебаться, предлагай Мемель… Но лучше Брест… Получение и согласие сообщи немедленно… Постарайся…

Сталин».

ШИФРОВКА пришла в берлинское полпредство под утро… Днем Молотов должен был уезжать — все сделано (если можно было говорить о прошедших беседах как о деле), коммюнике согласовано, и оставаться в Берлине смысла больше не было…

Молотов спал, но поскольку Москва приказала ознакомить его с депешей абсолютно немедленно, то его подняли с постели еще в процессе расшифровки…

Прочтя, Молотов даже губы поджал, и нервно — это Молотов-то, дернул плечами… Коба таки решился, и теперь надо было…

А что «надо»?

Надо было поднимать с постели Риббентропа… Ничего, не одному русскому народному комиссару нервничать, пусть и господин рейхсминистр понервничает… Зато и обрадуется же — когда узнает, в чем тут срочность…

Заспанный Риббентроп даже не пытался скрыть волнения и тревоги…

— Герр Молотов, ради бога, что произошло? Вы знаете, что завтра… точнее — уже сегодня, весь Берлин будет занят одним: обсуждением нашей встречи?

— Господин Риббентроп, если помните, в истории отношений России и Германии в двадцатом веке уже была одна бессонная, однако плодотворная ночь…

— Вы имеете в виду «пижамное совещание» ночью в Рапалло, перед заключением нашего первого договора с Советской Россией?

— Именно его я и имею в виду…

— И что же вы предлагаете на этот раз, после того, как все уже обсуждено?

— Не все…

Риббентроп смотрел на Молотова с видом бессмысленным и потерянным:

— А что же еще?

Молотов широко улыбнулся — наверное, в Берлине в первый раз, и сказал:

— Мне поручено сделать важное личное сообщение лично для господина Гитлера…

Все еще ошалевший, Риббентроп непонимающе посмотрел на Молотова и задал вопрос, пожалуй, излишний — с учетом того, что перед ним стоял второй человек в России:

— Кем поручено?

— Товарищем Сталиным…

Немец вдруг стал серьезным и свежим… И бодрым голосом отлично выспавшегося человека он уже не обескураженно, а четко осведомился:

— Вам поручено передать это немедленно? Что, мне надо будить фюрера? Если он, конечно, спит… Но учтите — хотя он, случается, засиживается за чашкой чая допоздна, сейчас он, конечно, уже спит.

— Пусть спит, — успокоил Молотов. — Я прошу прощения и у вас, но я имел приказ связаться с вами немедленно, и вот — связался. Просто имейте в виду, что я должен увидеть господина Гитлера как можно быстрее…

— Яволь, — коротко бросил Риббентроп. — Но тогда подождем немного…

— Подождем, — согласился Молотов.

— То есть вы сегодня не уезжаете? — на всякий случай уточнил рейхсминистр.

— Скорее всего, нет, — улыбнулся его русский коллега…

РАССТАВШИСЬ с Молотовым, фюрер был порядком раздражен и долго не мог уснуть…

Ничего существенного переговоры не дали. С «ЕвроАфрикой» дела шли не лучшим образом, хотя он сказал Молотову и обратное… Петэн тянул в одну сторону, дуче — в другую, Франко вообще не желал трогаться с места, а венгры с румынами, болгарами и греками были готовы метаться от кого угодно к кому угодно, лишь бы этот «кто-то» имел реальную силу…

И все ждали исхода его борьбы с Британией… А время работало не на него… Англия вполне могла продержаться еще пару лет — если ее будет поддерживать Америка.

Америке тоже надо пару лет, чтобы создать могучую армию… Русским, кстати, тоже…

А что потом? Потом — если он не покончит быстро с Англией, в Европу придут янки — как они уже приходили сюда в 1918 году.

И тогда, даже если на него навалятся только англосаксы, ему несдобровать…

А если еще и русские? Очень может быть — это будет для них так соблазнительно… Конечно, они сработают на руку англосаксам, но понимают ли они это? Видит ли это Сталин?

Да… Сталин…

Молотов был жестким и неуступчивым, скорее — негибким. А Сталин? Пока что их требования лишь растут, и это все более тревожит.

Итак — угроза войны на два фронта все же сохраняется. Но если она реализуется через два-три года, даже через год, то положение рейха по сравнению с нынешним лишь ухудшится.

И — постоянный страх потерять Румынию, Плоешти, то есть нефть…

Фюрер искоса взглянул на черновик нового письма дуче… Он писал там:

«Англия обладает рядом военных баз, которые позволяют ей достигать Плоешти…. Если до сих пор румынский нефтяной район был вообще недосягаем для английских бомбардировщиков, то теперь они приблизились на расстояние менее 500 километров. Я просто не решаюсь даже подумать о последствиях, ибо, дуче, должно быть ясно одно: эффективной защиты этого района производства керосина нет. Даже собственные зенитные орудия могут из-за случайно упавшего снаряда оказаться для этого района столь же опасными, как и снаряды нападающего противника. Совершенно непоправимый ущерб был бы нанесен, если бы жертвами разрушения стали крупные нефтеочистительные заводы»…

Нет, долгая война на два фронта опасна.

Но Остров недосягаем.

А Россия? Незримая линия сухопутной границы — вот и все, что отделяет сейчас Германию от России. Бисмарк предостерегал от войны с русскими. Однако кончилось тем, что русских и немцев стравили…

И опять стравливают… Вывели на общую пограничную линию и ждут — когда мы начнем друг в друга стрелять…

А надо ли? Достигнуть согласованности интересов с Россией и отвлечь на Восток русские претензии оказалось трудно. Молотов, напротив, просил понять сильный интерес, проявляемый Россией к Балканам, а надо всеми силами попытаться удалить Россию из балканской сферы и ориентировать ее на Восток.

По мере того, как фюрер размышлял, он постепенно успокаивался… В конце концов, пока особого недовольства можно и не проявлять… Тон русского был все же конструктивным, и Россия явно не хочет разрывать отношений с рейхом. Это — хорошо.

Он вспомнил давние беседы с генералом Хаусхофером — мыслителем, геополитиком… Хаусхофер считал, что власть «атлантических» англосаксонских держав Англии и США, основанная на торговле и плутократии, приходит в упадок. Будущее за материковыми странами— «хартлендом». А хартленд— это Германия, Россия, Китай и Япония…

Да, Россия — это возможный стержень великой континентальной «оси»… Русские и немцы в чем-то очень близки… Возможно, в умении быть верными? И еще в чем-то, очень важном…

Но этот нажим…

Да, если бы поговорить прямо со Сталиным, что-то, может быть, стало бы ясно…

Лишь под утро фюрер забылся неглубоким, чутким сном… Но сны ему не снились…

РАЗБУДИЛ его камердинер:

— Мой фюрер! Рейхсминистр Риббентроп умоляет принять его…

— Умоляет?

— Именно так, он сам так выразился и очень просил передать вам это дословно…

В чем дело, было абсолютно непонятно, но было абсолютно понятно, что дело это не терпит отлагательства.

Фюрер быстро принял душ, насухо вытерся, одевался быстро, но как всегда — тщательно, в безукоризненно чистое… Белоснежное белье холодило и как-то успокаивало…

Он собрался с чувствами и решительно вышел в кабинет.

Риббентроп стоял вытянувшись и весь был сдержанное нетерпение, весь был весть — еще невысказанная, но важнейшая…

— В чем дело, Риббентроп? У вас такой вид, как будто Молотов попал под прямое попадание английской бомбы? — счел возможным пошутить фюрер.

Риббентроп шутки не принял, и серьезно сказал:

— Нет, мой фюрер, с ним все в порядке. Но он ждет за дверью…

— То есть?

— Он говорит, что у него есть важное личное сообщение для вас…

Гитлер внимательно посмотрел на Риббентропа, потом спросил:

— От Сталина?

— Не знаю… Он не говорит. Но думаю — да…

— Зовите его, Риббентроп!

И Риббентроп направился к закрытой двери, через которую тут же вернулся обратно уже с Молотовым.

Молотов в сопровождении Павлова подошел к Гитлеру, пожал протянутую руку и, не принимая приглашения сесть, стоя сказал:

— Господин рейхсканцлер! Я имею к вам важное поручение…

— Слушаю, герр Молотов!

— Сегодня ночью я связался с товарищем Сталиным, и он после ознакомления с ходом дел искренне просит вас встретиться с ним в ближайшее же время…

— Где?

— С учетом вашей обоюдной загруженности он предлагает встречу где-то в пограничной зоне… Лично он считает наиболее приемлемым вариант Бреста…

— Брест?

— Да… Брестскую крепость отобрал у поляков Гудериан, а потом вы передали ее нам. Там прошел первый совместный парад двух армий, который принимали ваш Гудериан и наш комбриг Кривошеин, и такое место нам кажется приемлемым и географически, и политически…

Гитлер посмотрел на Риббентропа. Тот улыбался, как кот на сметану, и ничего с собой не мог поделать… Становился возможным его излюбленный замысел, и было ясно, что уж он-то лично— за!

Фюрер смотрел на Риббентропа, потом посмотрел на Молотова, предельно вежливо ожидавшего ответа, и тоже увидел на его лице внимательную, отнюдь не протокольную улыбку…

Затем фюрер задумчиво поджал губы, еще помолчал, а потом сказал:

— Хорошо… Пусть это будет Брест…

Молотов удовлетворенно кивнул, Риббентроп удовлетворенно вздохнул, а Гитлер задал уже чисто конкретный вопрос:

— Так когда?

— В любой момент, когда вы, господин рейхсканцлер, укажете сами…

— Хорошо… Окончательно мы сговоримся через послов, но предварительно…

Он подумал, покачал головой и предложил:

— Давайте сделаем это через неделю…

— То есть двадцать первого? — Да…

Глава 19 Визит судьбы

ВЕСЬ ДЕНЬ 14 ноября Молотов провел в перемещениях между шифровальной комнатой полпредства и кабинетом Риббентропа… Сразу же сообщив в Москву Сталину все, что знал сам, он вначале ждал ответа — а это было делом нескорым, с учетом времени на шифровку и расшифровку, передачу и прием… Потом ехал в аусамт.

Да ведь и на то, чтобы сообразить — что к чему, тоже время требовалось… Однако к концу дня основное было решено: встреча 21-го в Бресте, продолжительность —два дня… В программе с советской стороны — показательные учения и военный парад…

Риббентроп тоже совершил «челночные» рейды в рейхсканцелярию… Гитлер, по его словам, к предложению Сталина посмотреть на русское оружие отнесся несколько скептически, но согласился…

В остальном все шло достаточно благополучно… Договорились также, что в Москву срочно вылетит Шелленберг из ведомства Гиммлера с группой экспертов для обсуждения вопросов безопасности с московскими чекистами…

Хлопоты закончились лишь под вечер, и в 21 час по берлинскому времени Молотов поехал прощаться с Риббентропом.

Немец как засиял лицом с самого утра, так и сиял уже под почти ночным небом… Он был рад и оживлен. Молотов же по обыкновению эмоциями не отличался, но глаза его тоже поблескивали — то ли огоньком задора, то ли — просто за счет бликов на пенсне. Коба в Москве решился, но он-то, Молотов, здесь, в Берлине. И он понимает, как все будет непросто…

Время было уже для воздушной тревоги, и Риббентроп предложил «просто посидеть», как вчера, «внизу» — без протокола и без деловых обсуждений… Отъезд был назначен наутро 15-го, времени хватало, и Молотов согласился.

Но от обсуждений, конечно, было не уйти…

— Герр Молотов, когда мы увидимся в следующий раз, расслабиться вряд ли удастся — у нас будет много работы…

— Да, за эту неделю вам и мне надо серьезно подготовиться, — согласился Молотов, — но основные вопросы, на мой взгляд, уже сформулированы…

— В том смысле, что мы говорили о концепциях, а вы — о деталях, да, — не стал дипломатничать Риббентроп, уже подогретый немного отличным французским коньяком из богатого буфета «бомбоубежища»…

— Мы в России говорим: «Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним — ходить», — ответствовал Молотов, тоже уже коньяком взбодренный…

Риббентроп рассмеялся:

— Едко! Но спорить с этим сложно, герр Молотов…

Он полюбовался игрой света в золотистой от коньяка рюмке и предложил:

— Герр Молотов! Мы действительно обозначили проблемы так, как они нам видятся сейчас, — это «сейчас» немец выделил, — и еще раз говорить об уже сказанном стоит вряд ли…

Молотов согласно кивнул…

— Так вот, я хотел бы совместить общие проблемы и детали и информировать вас кое о чем дополнительно…

— Буду благодарен…

— У Германии непростое положение, вы это понимаете. Но — выигрышное… Однако и в шахматах, и в политике, а уж тем более в войне важен темп, время…

— Согласен…

Риббентроп опять начал любоваться коньяком, и, не отрывая глаз от желтоватых искорок в рюмке, продолжал:

— Германия сегодня ведет выигрышную партию, но в условиях цейтнота, потому что Англия не желает признать очевидное — свой разгром. Почему?

— Но может, она не так уж и приперта к стенке? — прямо спросил Молотов.

— Приперта, приперта, но все еще надеется…

— На что?

— Не на «что», а на «кого»…

— Так на кого же?

— Во-первых, на Америку.

— Согласен…

— А во-вторых… — Риббентроп оторвал взгляд от искр в коньяке и прямо посмотрел на собеседника, — во-вторых, она надеется на вас…

— Мы не даем ей оснований для таких надежд, — мрачновато покачал головой Молотов…

— Такие основания дает им сам факт вашего нейтралитета… Нет, я не имею в виду, что вам надо присоединиться к военным действиям против Острова… Фюрер сказал же вам, что в этом нет необходимости…

— Так что же?

— Вам надо сделать широкий открытый политический шаг, герр Молотов!

— Вы имеете в виду ваше предложение по «Пакту трех»? — Да…

— Тут надо думать…

— Хорошо, думайте… Но я вам сообщу кое-что конкретное, чтобы вы лучше понимали, что мы действительно хотим нового мирового порядка, исключающего атлантический диктат, и, скорее всего, найдем в том поддержку все большего числа народов.

— Например?

— Например, есть надежда на соглашение с Бельгией о присоединении ее к германской центральной Европе. С Голландией мы намерены обращаться осторожно из-за ее колоний… И это — не все…

— А Балканы?

— На Балканах мы сильны экономически, и нам ни к чему самостоятельно, — тут Риббентроп опять выделил слово, — умножать там политические проблемы…

Беседа текла, тек в рюмки — умеренно— коньяк, незаметно утекало и время…

Наутро Молотов уехал в Москву…

ПРОШЛА оговоренная неделя… Молотов в литерном поезде Сталина ехал по Белоруссии… Позади остались Смоленск, Минск, год назад возвращенные Барановичи… Поезд подъезжал к Жабинке, а там уже и до Бреста рукой подать…

Молотов стоял у окна, смотрел на серый по поздней осени пейзаж, думал… В своих мягких сапогах неслышно подошел Сталин, встал рядом, тоже начал смотреть в окно…

Проехали Жабинку…

— А ты знаешь, Вячеслав, что километров двадцать западнее Жабинки — Кобрин…

— Не знаю… Погоди: Кобрин… Кобрин…

— Имение Суворова!

— Ах, да… Вспомнил! Когда отмечали столетие со дня его смерти, я мальчишкой был, но помню…

— А мне тогда уже двадцать было, — вздохнул Сталин… Помолчали…

Подошел Власик — начальник охраны, сообщил:

— Скоро Брест…

Брест, старое славянское Берестье (от «берест» — вяз) в Волынском княжестве, долгое время находился в составе Польши. Вначале в 1319 году он был захвачен великим князем литовским Гедимином и назван Брест-Литовском. Затем по Люблинской унии 1569 года Литва объединилась с Речью Посполитой, и Брест стал польским. В 1596 году созванный здесь поместный собор кончился расколол украинцев на по-прежнему православных и сторонников союза — унии — с католическим Римом… И Брестская уния положила начало униатской церкви на Украине… Факт в истории этого городка не самый приглядный…

Не очень красила его и история с Брестским миром, который в марте 1918 года пришлось заключить новой Советской Россией с германским блоком: Германия, Австро-Венгрия, Болгария и Турция…

Это был первый международный договор РСФСР, и суть его лучше всех охарактеризовал тот, кто на нем больше всех настаивал— Ленин.

Ленин сказал тогда: «Похабный мир», но заключать его надо было. Его и заключили — после долгих и неумных проволочек. Тогда сильно подгадил делу Троцкий с его формулой «ни войны, ни мира» и готовностью сдать немцам не только Питер, но даже Москву.

Ленин тогда чуть не вышел из ЦК — его поддержало незначительное большинство, и в том числе — Сталин.

Когда Молотов вернулся, он сразу спросил Сталина:

— Коба, а ты не боишься, что выбор Бреста даст пищу толкам… Один раз русские и немцы уже вели в Бресте переговоры, и добром это для русских не кончилось.

— Я выбрал Брест прежде всего как место на почти прямой линии между Москвой и Берлином. А толков мы не боимся, — отрезал Сталин в ответ.

Однако ассоциации разного рода возникали сами собой… У городка с населением к 1940 году в 30 с небольшим тысяч была богатая, но не очень-то славная для русских история.

Брест вновь вошел в состав России в 1796 году после третьего раздела Польши. В 1833 году, в начале царствования Николая I, тут выстроили могучую крепость — как главный редюит всей укрепленной системы тогдашнего Царства Польского. В крепости, занявшей на трех укрепленных островах всю обширную «стрелку» Буга и впадающего в него Мухавца, имелась Цитадель — на Центральном острове, форты, казармы, церковь, каналы, укрепления — одно из которых называлось Кобринским.

Городок же Брест-Литовск, стоящий на правом берегу Западного Буга, стал важным стратегическим узлом дорог на Варшаву, Вильно, Москву — вначале шоссейных, а потом — и железных.

Вплоть до Первой мировой войны Брестская крепость оставалась одним из главных устоев русского западного фронта, являясь крепостью первого класса. Однако пушки здесь не гремели — при общем отступлении русских армий в 1915 году немцы ее просто обошли, и Брест был оставлен без боя. Уходя, мы взорвали почти во всех фортах капониры, казематы и пороховые погреба…

По Рижскому миру эти западнобелорусские земли отошли вновь к Польше. Поляки хотели восстановить те форты, которые смотрели в сторону России, но денег на это так и не хватило… На переименование, впрочем, сил достало, и теперь городок назывался Brzesc-nad-Bugiem — Брест-над-Бугом…

В 39-м году к Бресту первыми вышли немцы. Поляки обороняли крепость два дня, потом она была взята. И почти сразу же она отошла к нам — по условиям демаркации.

И вот теперь в истории Бреста должна была начаться новая полоса.

Светлая ли?

СТАЛИН все об истории Бреста знал прекрасно — он заранее наводил справки, а о Брестском мире мог сам говорить как эксперт…

С 39-го года в Бресте стоял довольно сильный гарнизон — пограничники, пехотные части, зенитчики, и это обеспечивало дополнительную безопасность. А кроме того, Сталин решил, что неоднозначная история крепости сама по себе многозначительна и символична… А то, что здесь происходило раньше, можно было толковать по-разному…

Ну хотя бы так — были тут у русских неудачи, но черная полоса — не навсегда. Когда-то ее должна сменить полоса и светлая. Так почему бы этому произойти не сейчас?

Поезд начал плавно, почти незаметно тормозить, поездка заканчивалась.

А завтра начинался визит Гитлера…

Рапорт командующего Западным особым Белорусским округом, руки под козырьками фуражек, портупеи, петлицы со звездами, шпалами…

Сталин чувствовал себя несколько неуютно— вокруг было слишком много людей с оружием в кобурах, и с этим приходилось мириться. Он не боялся, нет… Он так давно привык к напряжению и к подавлению эмоций, что обычное чувство страха у него давно исчезло, и если он сейчас ощущал неясную тревогу, то лишь потому, что привык полностью контролировать ситуацию, а тут было полно неопределенностей. А он-то знал, что заговор военных и заговор троцкистов были не выдумкой НКВД, а реальным и весьма разветвленным делом. Делом, где смерть Генерального секретаря ЦК ВКП(б) Сталина давала бы кое-кому шанс…

Впрочем, он вовремя убрал и «головку» военных заговорщиков, и «головку» троцкистов и «правых», так что реально беспокоиться было не о чем — без знамени на битву не идут… Но неуют оставался — очень уж редко он бывал сейчас на «свежем» воздухе, «на людях» — не то что в конце двадцатых, когда он в заячьем треухе бродил по Москве вдвоем, втроем…

Теперь он шел по плацу Цитадели, оглядываясь на красноватые сооружения… Выглядело все впечатляюще, да и в военном отношении крепость быстро укрепляли — на всякий случай.

Рядом со Сталиным шел гвардейских статей седоватый генерал-майор со строгими, благородными чертами породистого лица…

Он, собственно, и был когда-то гвардейцем, пажом последней императрицы, кавалергардом и графом Российской империи… Звали его Алексей Алексеевич Игнатьев…

Когда определилось с приездом фюрера, Сталин задумался — а кто будет ему переводить? Случай был настолько особый, что и переводчик требовался особый. И надежный, и точный…

Так кто?

Привычный Павлов? Он неплохо знал язык, но и сам имел язык порой длинный. Впрочем, Павлов мог подойти.

А кто еще?

Бережков? Этот молодой парень был очень старателен, но серьезного идейного стержня в нем не чувствовалось.

Нет, Бережкова брать пока не будем.

Так кто? Доверить перевод таких разговоров, может быть — с глазу на глаз, он мог только самому себе, но…

Но где же взять другого Сталина, владеющего немецким?

И тогда Сталин вспомнил об Игнатьеве… Он знал его историю… Родом из высшей служилой элиты, аристократ, военный агент России в разных странах Европы, он в Первую мировую представлял русскую армию и российские военные интересы во Франции, получил командорский крест Почетного Легиона… При дворе Николая Последнего его не жаловали, и он долго не получал генеральские погоны, но он был очень опытен, деятелен, и его приходилось терпеть…

Для ускорения оплаты военных заказов русская казна открыла Игнатьеву личный счет, на котором к Октябрю 1917-го было несколько десятков миллионов франков.

После Октября граф стал их единственным формальным владельцем. У него просили эти миллионы на белое движение. Он не дал, заработав проклятие матери.

Ему предлагали полковничий — для начала — чин во французской армии и полную легализацию денег как его личного капитала. Он отказался.

Его подбивали уехать с деньгами и с женой-красавицей Наташей Трухановой в Америку, пополнив ряды заокеанских миллионеров. Он не соблазнился и несколько лет скромно жил с женой в пригороде Парижа, живя разведением шампиньонов…

Он хранил деньги для России. И отдал их — новой России, Советской…

Такому человеку можно было доверить без сомнения все — даже самый интимный перевод важнейшей беседы.

И Сталин пригласил к себе Игнатьева, объяснив, что намерен ему поручить и готов ли тот поручение принять…

— Не чинясь, скажу, товарищ Сталин, что готов! Правда, неожиданно все это, признаюсь… Не лежит душа к немцам еще со времен общения с кайзером, но — готов!

— То есть не одобряете, товарищ Игнатьев? — прищурился Сталин…

— Политика, товарищ Сталин, — не невеста на выданье… Приходится жить с тем, что имеется, — усмехнулся Игнатьев. — Но если честно и серьезно… — он взглянул на Сталина вопросительно…

— Честно и серьезно, товарищ Игнатьев…

— Так вот, если честно и серьезно, то ход выдающийся и может сработать.

— Ну, значит, договорились…

И вот сейчас Игнатьев вышагивал рядом и тоже оглядывался — как-то особенно…

— Что — знакомые места? — угадал Сталин.

— Да, бывать приходилось.

— Во время войны?

— Нет, тогда я уже сидел в Париже… Раньше бывал, когда учился в академии Генштаба…

Да, такого переводчика у Сталина еще не было. Однако по привычке иметь рядом с собой в серьезных случаях и молодого Павлова, которому он все же доверял, он распорядился, чтобы Павлов тоже поехал в Брест… Игнатьеву же Сталин сказал:

— Вы, Алексей Алексеевич, не сомневайтесь… Сам характер тех разговоров, которые у нас скорее всего будут, покажет вам, что мы вам полностью доверяем. Но Павлов, во-первых, сможет вас подменять, если вы устанете, а потом, вам вдвоем будет проще сделать записи бесед, потому что в их ходе, возможно, записывать будем не все…

— Понял, товарищ Сталин, — коротко, по-военному ответил Игнатьев.

Однако уже в поезде Сталин не увидел знакомого лица, зато с ними ехал Бережков. Сталин тут же поинтересовался:

— А где Владимир Павлов?

— Он себя весьма плохо чувствует, полностью вышел из формы, у него что-то вроде бессонницы, — ответил Молотов.

Сталин улыбнулся и сказал:

— Тогда передайте привет моему бледнолицему брату от вождя краснокожих…

Бывший граф и красный генерал Игнатьев на своем веку перевидал не то что многих, но абсолютно всех коронованных особ Европы и всех ее крупных политиков. И теперь, общаясь со Сталиным впервые так близко, он — стреляный-то воробей, маньчжурский генштабовский «зонт» — был поражен простотой и непосредственностью этой реакции человека, которого так часто честили тираном и диктатором…

«Каков-то окажется фюрер?» — невольно мелькнула мысль у Игнатьева, когда он уже засыпал перед завтрашним трудным днем…

УТРОМ 21-го кортеж Гитлера подъезжал в сопровождении батальона охраны к Бресту. Самолет фюрера приземлился на ближнем к Бресту с немецкой стороны полевом аэродроме, а уже там пересели в бронеавтомобили. Не лимузины, зато безопаснее… Фюрер относился к комфорту философски — любил его, но вполне мог обходиться и малым.

Выбор Сталиным Бреста особого комфорта не давал, к тому же, если добираться до него по железной дороге, меры безопасности оказывались чересчур громоздкими — это показала недавняя охрана поезда Молотова.

Но Гитлера, сразу после того, как он услышал от Молотова о предложении Сталина встретиться, охватило неудержимое желание сделать это как можно быстрее. Он уже устал от всех этих чемберленов, даладье, петэнов, лавалей, франко и чиано… Даже дуче начинал его временами раздражать, потому что его греческая авантюра мешала ситуации сильно. И Гитлера чисто по-человечески все более интересовал Сталин. Ему казалось, что их встреча может прорвать ту паутину, в которой фюрер понемногу запутывался….

Поэтому он согласился сразу и выбрал самолет.

После отъезда Молотова Гитлер встретился с царем Борисом, но ничего реального от него не добился… 19 ноября примерно тем же закончилась беседа с бельгийским королем. На 25 ноября была назначена встреча с маршалом Антонеску — кондукатор Румынии тоже его интересовал. Но сейчас все уходило в сторону — два дня он проводит со Сталиным, а там…

А там что-то, смотришь, и прояснится…

В пути Гудериан, которого фюрер взял с собой как «специалиста по Бресту», показал планы крепости и фото воздушной съемки. Выглядело все это сверху и в красках впечатляюще — крепость русские инженеры ставили когда-то с умом…

Бронеавтомобиль Гитлера въехал в Тереспольские ворота Цитадели и оказался во дворе крепостных казарм. Здесь, господствуя над всем Центральным островом, над постройками и валами, высилось массивное здание с высокими стрельчатыми окнами — старая гарнизонная церковь. Поляки превратили ее в костел, а теперь здесь был устроен полковой клуб… В клубе и должны были пройти первые переговоры… Кроме прочего, она стояла особняком и пространство вокруг нее было просто контролировать и охранять.

Над аэродромом в генерал-губернаторстве в тот день небо было как по заказу — высоким, студеным и синим. Невысокое уже, почти зимнее солнце светило ярко и празднично. Еще выйдя из самолета, фюрер прищурился от солнечных лучей и сказал Риббентропу и встречавшему их Шуленбургу:

— Хороший знак…

Такое же чистое небо было и над Брестом.

Гитлер с Риббентропом и Гудерианом вышли из автомобиля на плац, и фюрер увидел Сталина, стоящего в небольшой группе военных и штатских, из которых был сразу узнаваем лишь недавний гость Германии — Молотов. Подтянутый, франтоватый маршал с небольшими усами, чем-то напоминавшими усы самого фюрера, с шестью яркими круглыми орденами на кителе был, очевидно, Ворошилов. Рядом со Сталиным стоял и полный мужчина с гладкой прической и прямоугольником усов щеточкой.

Сталин, тоже увидев фюрера, что-то сказал Молотову с Ворошиловым и двинулся к гостям в сопровождении высокого генерала.

— Кто это, Риббентроп? — тихо спросил Гитлер.

— Фигура мне абсолютно незнакомая, мой фюрер! — пожал плечами рейхсминистр.

— А вы, Шуленбург, не знаете? — обратился фюрер к московскому послу, вышедшему из другой машины…

— Я также в полном неведении, мой фюрер!

Сталин неторопливо подошел, слегка развел руки, приветствуя Гитлера, потом, принимая руку фюрера и пожимая ее, глуховато сказал:

— Рад приветствовать вас, господин Гитлер на земле, которая была возвращена России в ходе нашей общей борьбы!

Гитлер — сам мастер монолога и емкой фразы, сразу же оценил сказанное… Тут были и изысканная в своей простоте и невычурности любезность, и напоминание о том, что Брест — давнее законное русское владение, и скрытая благодарность за вернувшую Брест России германскую решимость 39-го года в отношении Польши, и признание взаимной выгодности союза, и приглашение к его развитию…

Да-а-а… Это был не Чемберлен…

— Я также рад, господин Сталин, что эта общая борьба привела нас в эти старые и овеянные славой стены, где может начаться новая история…

Стрекотали камеры русских и германских кинооператоров, щелкали затворами фотоаппараты, а Сталин под этот неизбежный шум представил фюреру высокого генерала, который оказался переводчиком:

— Переводить нам будет генерал Игнатьев… Он прекрасно знает немецкий язык еще с тех пор, как вел беседы с кайзером Вильгельмом Вторым.

— О! — невольно вырвалось у Гитлера. — Даже так! И как вам удалось это, генерал? — не удержался от вопроса фюрер.

Игнатьев вначале перевел вопрос Сталину, а затем ответил:

— Я был в свое время военным агентом России в Скандинавии…

Сталин чуть заметно улыбнулся и пояснил:

— Товарищ Игнатьев в прошлом— граф, а сейчас, как видите— красный генерал… Живое связующее звено между старой и новой Россией… Между прочим, Алексей Алексеевич служил в царской армии вместе с будущим маршалом Маннергеймом…

Да, эти русские умеют удивить!

Фюрер вдруг понял, что он никогда в обстановке встречи на высшем уровне не чувствовал себя так свободно уже с первых ее минут! Раньше ему всегда приходилось играть, а тут — он чувствовал это острым чутьем публичного политика и вождя — нужды в игре не было.

Не было потому, что Сталин уже первыми минутами общения начисто исключал какую-либо игру. Теперь фюрер понял, почему Риббентроп был так восхищен атмосферой кремлевских приемов. В Европе дышали изысканными искусственными ароматами, а тут был чистый здоровый воздух, окружающий, черт побери, нравственно весьма здоровых людей…

Это было новым и непривычным для Гитлера. Но это — не раздражало. Фюрер уже начинал догадываться, что Сталину была присуща высшая простота стиля, заключающаяся в том, что стиля, как чего-то продуманного, не было. Была сильная, крупная, уверенная в себе и в своей стране личность, для которой никакая поза невозможна уже потому, что абсолютно не нужна.

И этот граф-переводчик… Родом из старой России, он тоже явно дышал той же простотой, что и его вождь…

Все это пронеслось в уме фюрера мгновенной, переплетающейся чередой мыслей, чувств, догадок и прозрений… Но надо было что-то говорить, и он вдруг неожиданно для себя сказал тоже просто:

— Вот оказывается как! Старая Россия и новая оказывается связаны крепче, чем я думал!

— У нас и с Германией давние связи, господин Гитлер, — улыбнулся Сталин… — Я хотел бы вам прочесть несколько строк, — и Сталин, сделав паузу, прочел:

Есть между нами похвала без лести,

И дружба есть в упор без фарисейства,

Поучимся ж серьезности и чести

На Западе у чуждого семейства…

Скажите мне, друзья, в какой Валгалле

Мы вместе с вами щелкали орехи,

Какой свободой мы располагали,

Какие вы поставили мне вехи…

После каждой строчки Сталин делал паузу для перевода, однако музыка стиха от этого не терялась. Игнатьев же переводил блестяще… Рифмы при переводе пропадали, а выразительность сохранялась, и воздействие ее было несомненно…

Гитлер стоял под чистым небом на чужом армейском плацу и поражался… Так с ним не знакомились никогда…

Он нередко сомневался — верна ли та или иная его политическая акция, но не сомневался в своей идейной правоте.

Когда он отдал приказ войти в демилитаризованную Рейнскую зону, он отчаянно трусил. Но вошел.

Он был мастером блефа потому, что никто — ни среди тех, кто ему противостоял, ни среди тех, кто стоял рядом с ним, не начинали с таких низов, как он… Вся эта парламентская и аристократическая публика всегда имела хлеб с маслом, даже если не ударяла палец о палец. Это были представители элиты. Они умели играть, но не умели вложить в игру ту страсть и жизненную силу, которая свойственна тем, кто не просто сделал себя сам, но сделал, поднимаясь с самых общественных низов…

Даже мелкий корсиканский дворянчик Наполеон знал лишь, что значит заснуть на голодное брюхо. Но что такое ночлежка, где засыпаешь на это голодное брюхо, ничем не отличаясь от бездомного пса?! Нет, с этим не был знаком даже Наполеон. Может быть, именно поэтому француз в решительный момент так и не решился использовать силу массы, толпы… Массы, преданной тебе и верящей тебе…

Из всех мировых лидеров изнанку жизни и борьбу не за успех, а за кусок хлеба знал еще только один — вот этот неторопливый русский… Ах, нет, не русский, грузин… Впрочем, все же — русский.

Гитлер колебался перед Судетами и во время Дюнкерка… Ведь поступок, действие могут и подвести. Однако он никогда не подвергал сомнению свои политические идеи! Убеждения его всегда были незыблемы.

Он верил в себя абсолютно, потому что давно глубоко запрятал в самые глубины души сомнения. Это не было ни манией величия, ни переразвитым самомнением. Был трезвый политический и личный расчет, подкрепленный и проверенный практикой: чем более уверенно и неколебимо он вел себя с окружающими, тем большее влияние он на них оказывал. Абсолютная уверенность давала хорошие дивиденды…

И вот впервые вглядываясь в эти прищуренные серые глаза, вслушиваясь в неторопливую речь, подкрепляемую редким взмахом руки, он впервые ощутил неуют и беспокойство.

Он впервые за долгие годы усомнился — а все ли его идеи верны? Вот стоит носитель идей, от его, Гитлера идей, отличных… Но так ли уж неприемлемы идеи, сделавшие вождем России такую личность, как Сталин?

А Сталин, посмотрев в глаза фюрера прямым взглядом, пригласил к входу в высокое здание, похожее на собор…

Начались взаимные приветствия и знакомство.

МАРШАЛ действительно оказался Ворошиловым, а полный мужчина представился коротко: «Жданов»…

Все прошли внутрь… Большое, просторное, но отнюдь не изысканное помещение занимал длинный стол, уже сервированный, причем роскошно…

Однако Сталин пригласил фюрера пройти дальше и пояснил:

— Я благодарен вам, господин Гитлер, за ваше быстрое согласие встретиться в Бресте… Сюда весьма просто добраться и из Москвы, и из Берлина, но это все же не отель «Бельвю», а крепость… К тому же — давно не приводившаяся в порядок. Сейчас здесь стоит несколько воинских частей, а солдаты — народ неприхотливый, мы-то с вами это знаем, потому что мы — сами солдаты…

— О, герр Сталин, вы тоже воевали? Где? На германском фронте?

— Нет, в нашу Гражданскую, а потом — в польскую войну, ту — давнюю… Так что с немцами я не воевал, как и вы, господин Гитлер, не воевали с русскими.

— Да, я был на Западном фронте, как и, кстати, генерал Гудериан…

— Я знаю… И. надеюсь, вы простите нам недостаток комфорта — все пришлось готовить за эту неделю, поэтому что-то могли и упустить…

— Я догадываюсь, герр Сталин, что вы не упускаете из виду ничего…

Сталин как-то по-домашнему тронул усы, улыбнулся:

— Вряд ли это возможно, господин Гитлер… Но я прошу вас отведать, как у нас говорят, русского хлеба-соли… Вы с дороги, а в России ни один уважающий себя хозяин не может допустить, чтобы дорогого гостя да не накормить. Там, — Сталин кивнул головой на стол за их спинами, — я предлагаю провести обед в вашу честь после первой деловой беседы, а сейчас я прошу вас, господ Риббентропа, Шуленбурга и генерала Гудериана закусить в узком кругу… А наши товарищи позаботятся о других ваших спутниках…

В соседний зальчик вместе со Сталиным, Гитлером и Риббентропом кроме Шмидта и Игнатьева прошли Молотов, Ворошилов, Жданов, Шуленбург и Гудериан.

Здесь тоже стоял стол, но круглый, накрытый на двенадцать персон — с запасом… Сервировка была тоже великолепной, хотя и простой. На столе стояли яркие бутылки «Старки», коньяка и водки, блистал хрусталь рюмок.

Пунцовые помидоры особенно подчеркивали нежную зелень салата. В хрустальных салатницах отблескивала свежая капуста, приправленная соусом провансаль, лежали «букетики» цветной, стояли сковородки с паштетами, блюда с заливным… Сочная клубника окружала золотые ананасы, гордо украшенные оперением, достойным индейского вождя.

Несколько глубоких хрустальных мисок были наполнены черной искрой.

Сталин пригласил к столу Гитлера, когда тот начал устраиваться, широким жестом пригласил остальных, сам сел рядом с фюрером, и некоторое время все были заняты тем, что не без удовольствия накладывали себе на тарелки то, что кому приглянулось. Слуг не было, но Сталин обязанность угощать фюрера взял на себя…

Перед Гитлером стояло несколько бутылок с минеральной водой, отдельная миска с икрой, блюдо с заливной осетриной, салаты… Его часть стола была почти вегетарианской— русские явно знали его вкусы, а Сталин еще и пояснил:

— Зная вашу склонность к хорошей минеральной воде, мы ее учли, но на стол поставили нашу, советскую воду из разных мест… Был бы рад, если бы вы попробовали все и выбрали, что понравится больше… И потом мы будем ставить перед вами то, что выберете…

Гитлеру стало приятно, и он, глядя на стол перед Сталиным, шутливо сказал:

— Я вижу, герр Сталин, что у вас тоже отдельный напиток, который вы, как я понимаю, выбрали уже давно?

У прибора Сталина действительно был поставлен хрустальный запотевший графинчик с чем-то прозрачным, как горный ручей… Сталин хитро улыбнулся и предложил:

— Я с удовольствием им с вами поделюсь, и заранее могу предположить, что он вам не будет противен…

Гитлер согласно кивнул, и Сталин налил из графинчика вначале фюреру, а затем — себе… Его примеру последовали остальные, и Сталин встал с рюмкой в руке, жестом попросив гостей сидеть…

— Я предлагаю тост за дружбу двух великих народов, за их взаимопонимание и будущее! Пусть они будут так же чисты, как и эти напитки в наших бокалах!

Сталин выпил, Гитлер с опаской сделал небольшой глоток и с удивлением обнаружил, что пьет чистейшую родниковую воду…

Сталин смотрел на него, весело прищурившись, и фюрер, тоже весело посмотрев на него, сказал:

— Ваш тост, герр Сталин, точен и глубок, и я с удовольствием к нему присоединяюсь. Ваш напиток можно пить без опаски!

ВРЕМЯ летело незаметно, напряжения не было… После завтрака Сталин пригласил фюрера пройти в другую комнату… За столом они договорились, что в первой беседе рядом с ними будут только Молотов, Риббентроп и Шуленбург.

И теперь Гитлер, разместившись в удобном кожаном кресле, перед которым стоял небольшой столик с «Нарзаном» — фюрер решил остановиться на нем, — осматривался, вполне довольный той обстановкой, в которой предстояло им поработать со Сталиным.

Тут не было и намека на интерьеры Бергхофа — сразу было понятно, что еще неделю назад помещение выглядело совершенно иначе. Но продумано все было отлично и со вкусом. Удобные кожаные кресла, диван, банкетки, столики с водой, фруктами и цветами, на стенах — несколько отличных пейзажей в чисто русском стиле… Освещение мягкое — настольные лампы и бра… Шнуры от бра не были скрыты, а тянулись от нескольких тройников в розетках — их повесили тут на время. Однако открытые шнуры были декоративно отделаны и не насиловали глаз.

Знавший толк в интерьерах фюрер все это заметил и оценил сразу, хотя одна деталь выбивалась из общего облика помещения —дальняя стена была зачем-то завешена с потолка до пола занавесью под тон стенам.

«К чему она?» — подумал Гитлер.

Сталин же, тоже устроившись в кресле, сказал:

— Я предлагаю следующий порядок наших бесед… Вячеслав Молотов в Берлине достаточно полно охарактеризовал вам наши конкретные проблемы… Вы в Берлине также весьма полно изложили ваши общие взгляды на будущее… Мне кажется, что пока нам не стоит сбиваться на частности и обсудить еще раз — уже лично — общие проблемы… А уже из них будут вытекать конкретные вопросы…

Гитлер ушам своим не верил — Сталин удивил его и тут!

Как! Фюрер все время пытался именно так построить беседу с Молотовым, но каждый раз натыкался на частокол молотовских вопросов. А Сталин сам это предлагает…

— О, конечно же, герр Сталин, это будет великолепно! И беседа началась…

Впрочем, в самом ее начале Гитлер не выдержал и поинтересовался:

— Скажите, герр Сталин, а где же ваша знаменитая трубка? Сталин добродушно улыбнулся, и комически разведя руками, ответил:

— Как мне рассказывали, на дверях своей мюнхенской квартиры вы повесили табличку «Курильщиков просят не переступать этот порог»…

Гитлер потрясенно замолчал. С такой предупредительностью на таком уровне ему еще сталкиваться не приходилось. Благодарно кивнув головой, фюрер начал:

— Ну, что же, вы справедливо заметили, что я в Берлине сказал уже многое… И сейчас хотел бы проиллюстрировать сказанное одной цитатой… С вашего позволения я зачитаю часть выступления Ллойд Джорджа в английском парламенте 17 ноября 1919 года… Он тогда заявил…

Тут Гитлер достал из папки два листка бумаги, один из которых передал Шмидту…

Затем он взял свой листик в левую руку поудобнее и начал читать:

— Не мне указывать, соответствует ли лозунг единой России политике Великобритании… Один из наших великих людей, лорд Биконсфильд, видел в огромной, могучей, великой России, катящейся подобно глетчеру по направлению к Персии, Афганистану и Индии, самую грозную опасность для Великобританской империи…

Гитлер бросил листик на стол и сказал:

— Как видите, Британия давно боится того, что я предлагаю вам… Но господин Молотов все сводил к Турции и Болгарии с Финляндией… Для нас важна Румыния — из-за ее нефти… Но так ли уж важна Болгария для вас? Я уже спрашивал господина Молотова — если вы даже войдете в Болгарию, сможете ли вы удерживать Проливы? Ведь угрожать вам может лишь английский флот, а он пойдет не по суше, а через Босфор… А от самой южной точки Болгарии до Босфора — двести километров турецкой территории…

Гитлер с любопытством взглянул на Сталина и Молотова, спросил:

— Вы что, собираетесь воевать тогда и с Турцией?

— Но если в районе Босфора будет наша военно-морская база и вы этот вариант поддержите… — осторожно предположил Молотов.

Сталин при этом молча, но вопросительно посмотрел на фюрера. Тот пожал плечами и ответил:

— Простите, но это несерьезно… Мы, — он укоризненно посмотрел на Сталина — начинаем все же сбиваться на детали, но хочу сказать, что Германия, ведя непростую войну, не может нажимать на Турцию, рискуя отбросить ее в англосаксонский лагерь… Думаю, — прибавил он сразу же, — и вы тоже не можете идти на подобный риск… Поймите, мне нужна нефть… И за ней приходится идти даже в Африку…

Сталин согласился:

— Это нам понятно… Рейх имеет право получить Ближний Восток как нефтяную базу— но спрашивается: на основе патронажа или колониального захвата? То же можно сказать о Центральной Африке… Я знаю, что вы, господин канцлер, всерьез и давно озабочены проблемами расширения ваших сырьевых возможностей.

Сталин повернулся к Молотову, а тот уже доставал из одной из папок два листика, один из которых подал Сталину, а второй — Гитлеру.

На плотном листе были отпечатаны по-немецки две цитаты…

Первая была взята из интервью канцлера Германии лондонской «Дейли экспресс» 11 февраля 1933 года: «Германия нуждается во многом из того, что могут дать колонии, и колонии нужны нам в той же мере, что и другим державам».

Вторая была из речи канцлера Германии 23 марта 1933 года в рейхстаге: «Мы знаем, что географическое положение Германии, бедной сырьевыми материалами, не гарантирует экономической самостоятельности нашему государству».

Сталин помахал своим экземпляром, тоже бросил его на столик и сказал:

— Это, — он ткнул в сторону листа пальцем, — можно иметь или за счет войны, или за счет политики. Можно — за счет и того, и того… Но колонии — это уже вчерашний день. Англия не продержится в Индии и десятка лет… Как ведущая сила Коминтерна, — Сталин сумел произнести последнее слово с явной иронией, — Советский Союз хорошо осведомлен о том, какие пожары могут вырваться на поверхность уже в ближайшем будущем… Так стоит ли Германии, не имеющей сегодня колоний, стремиться к простому восстановлению своего прежнего статуса?

Сталин прищурился:

— Не лучше ли стать на сторону обиженного, если ты и сам стоишь в позе обиженного? Нас, русских, обижали и обманывали часто… А ведь и Германию многие годы притесняли, не так ли?

— Версаль до сих пор жжет мне душу, несмотря на то, что этим летом я покончил с ним в том же самом вагоне, где ему было положено начало! — раздраженно отозвался Гитлер. — Однако…

— Однако, господин канцлер, посмотрим на карту… — Сталин встал с кресла, прошел к стене, завешенной занавесью, раздернул ее, и фюрер увидел, что стену от пола до потолка закрывала громадная карта мира…

Он пригласил подойти остальных и принялся рассуждать:

— Вот мы, Советский Союз… Вы предлагаете нам идти к Аравийскому морю… Что же, пойдем…

Сталин карандашом, захваченным со столика, повел линию…

— Между нашим Кавказом и Персидским заливом лежит Турция, а дальше — Сирия и юго-восточнее ее — Ирак… Сирия связана с Францией, Ирак связан с Англией, потенциально дружествен Германии, но в военном отношении слаб. Допустим, что мы сможем с вашей помощью усилить Ирак. Но что нам делать с Турцией? Сталин посмотрел на немцев, те молчали.

— Пойдем иначе — через Иран, — предложил Сталин. — С Ираном у нас хороший договор, и у вас там сильные экономические и политические позиции… Даже очень сильные… Но Иран независим, и через него мы идти не можем, не так ли? К тому же Иран связан с вами.

Немцы по-прежнему молчали.

— Но мы можем пойти и иначе — через Афганистан… С ним у нас тоже хороший договор, но Афганистан независим и горд — англичане так и не смогли его покорить…

Сталин вновь посмотрел на Гитлера и спросил:

— Что же нам остается? И сам же ответил:

— Остается — из района нашего Памира через узенькую полосу Афганистана — он нам простит—идти к теплому открытому морю через Английскую Индию! Английскую — это прекрасно, потому что вы, господин Гитлер, справедливо предрекаете Британии распад… Но в этом случае Индия вряд ли захочет, чтобы мы заняли место Англии… К тому же…

Сталин еще раз оторвался от карты и посмотрел на Гитлера:

— К тому же все проходы для нас к морю идут через высокие горы… Однако… — Сталин выдержал паузу, — однако выйти в долину Инда было бы неплохо…

— Ну вот, — обрадовался фюрер…

— Нет, — сразу же возразил ему Сталин, — нам нужны гарантии… Мы можем пойти в Индию… Но при условии, что Англия будет повержена вначале в Европе.

Гитлер слушал и не верил… Фактически Сталин выражал его мысли, однако все ли тут было так, как это представлялось фюреру?

А Сталин объяснял далее:

— Кроме того, идти в Индию нам можно тогда, когда к этому присоединится Китай, освобожденный от Японии… А это значит — отказ от идей «Антикоминтерновского пакта». Может быть…— Сталин помедлил и закончил, — может быть, за счет отказа от Коминтерна…

Сталин поражал Гитлера все более…

— Сегодня, господин Гитлер, Германия ориентируется на Японию. Что ж, это ваше суверенное право, господин канцлер… Однако нам кажется, что не стоит игнорировать Китай… Да, сегодня Китай слаб. Но в самой его слабости скрыто доказательство его силы… Почему слаб Китай?

Сталин посмотрел на Молотова, как учитель на школьника, адресуясь, как будто к нему, но ясно было, что ему важен один слушатель. И этот слушатель был внимателен, а Сталин говорил ему:

— Вспомним историю вашей страны. Германия — в потенциале великая держава — долгое время не играла той роли, которую заслуживал ее народ… Почему? Потому, что она была раздроблена… И ее била Франция. Но пришел Бисмарк, и объединенная Германия начала бить Францию.

— Прекрасно! — вырвалось у Гитлера.

А Сталин, улыбнувшись в очередной раз, заявил:

— Мне кажется, что противостояние Китая и Японии — это азиатский вариант противостояния Германии и Франции. И сходны тут судьбы Германии и Китая…

Гитлер хотел возразить, но Сталин жестом попросил подождать и ответил на невысказанный вопрос:

— Я отношусь к Японии с уважением, господин канцлер, и желаю ей добра. Да, Япония обуреваема идеями гегемонии… Китаю до этого очень далеко — его задача понятна. Но Китай — это пространства, это рынок для машин и заводов, это — сырье. Мы хотим сильного и независимого Китая, потому что такой Китай будет нуждаться в сильной внешней поддержке для своего внутреннего роста… Китай будет стоять перед выбором друга: мы или США. Мы предлагаем вам объединиться в нашей борьбе за Китай…

— А Япония? Какой вы видите ее судьбу?

— Япония? Япония вполне может иметь с нами хорошие отношения уже потому, что она имеет плохие отношения с Америкой… Но давайте, господин рейхсканцлер, подождем с Японией, с Индией… Если мы покончим с Англией, то…

Гитлер слушал, увлекаясь все более и более… Обычно он предпочитал собственный монолог, но Сталин без малейшего нажима заставил слушать себя. Гитлер и слушал, а Сталин предложил:

— Мы готовы вам здесь помочь, и помочь крепко, но для этого надо хорошо подготовиться. Сегодня мы готовы вести большую войну… — Сталин помолчал, а потом твердо пояснил, — но лишь оборонительную. А для того, чтобы мы совместно разгромили Англию в Европе и тут же могли наращивать движение на Ближний Восток и в Индию, нужны иные силы… Причем мы можем идти в Индию лишь как освободители ее от англичан, а не как ее завоеватели. Ведь независимая Индия — это хорошо для нас с любой точки зрения. Да и для вас, по-моему, тоже…

Сталин умолк… Гитлер — да и не он один — ждал итога, и Сталин подытожил:

— Господин Гитлер! Давайте подождем до 1942 года… Я предлагаю отвести ваши войска к западным границам генерал-губернаторства, а мы готовы оттянуть в глубь страны свои… Уж очень много их начинает скапливаться по обе стороны границы. Кому от этого выгода — Черчиллю? Рузвельту?

Все, сказанное Сталиным, было так неожиданно, реагировать на него было так непросто, что фюрер ухватился за последнюю фразу и спросил:

— А кстати, что вы можете сказать об Америке, герр Сталин?

— Мы не против США… И не стоит вносить тут идеологию. Ленин говорил о капиталистах США примерно так: пусть они нас не тронут, а мы их не тронем… И этот подход мне кажется верным не только для США… России нужен мир, господин Гитлер… Уверен, что мир нужен и Германии… Но за мир иногда надо и повоевать…

В комнате на мгновение повисла тишина, а потом фюрер предложил:

— Герр Сталин! Я услышал от вас так много неожиданного и интересного, что надо хорошо обдумать — как нам решать конкретные задачи текущего дня…

Сталин кивнул, соглашаясь…

— Я буду думать над этим, и у меня есть к вам вопросы… Как я понимаю, есть вопросы и у вас ко мне.

Сталин снова кивнул.

— Но сейчас я хотел бы спросить о деле абсолютно конкретном…

— Я вас слушаю…

Гитлер откашлялся и сообщил:

— В феврале 38-го года вы закрыли наши консульства в Ленинграде, Харькове, Тбилиси, Киеве, Одессе, Новосибирске и Владивостоке. Можно ли дружить, если совершенно не знать друг друга? Риббентроп мне жалуется, что все, что он может узнать о России, кроме репертуара московских театров, которые посещает Шуленбург, это информация ежемесячного дипкурьера из Берлина в Токио и обратно… То, что он докладывает, это все, что нам известно о России вне Москвы… Вряд ли это нормально. Много ли увидишь из вагонного окна?

Сталин прекрасно понимал, что одним дипкурьером перечень информаторов фюрера на исчерпывается, однако виду не подал и сказал:

— Согласен… Однако, господин Гитлер, я не хотел бы, чтобы между нами оставались недоговоренности. Дипломатия и разведка всегда шли рука об руку… Другое дело, что когда разведка полностью вытесняет дипломатию, то вряд ли такая информация поможет взаимопониманию. Что можно увидеть в замочную скважину? Еще меньше, чем из окна курьерского вагона…

Гитлер замолчал так надолго, что казалось — его красноречие разлетелось на мелкие осколки, столкнувшись с такой твердой прямотой… Сталин не издевался, не демонстрировал недовольство. Он просто сказал то, что отвечало реальности, и теперь спокойно ждал ответа.

И смотрел он при этом добродушно и доброжелательно…

— Господин Сталин, — Гитлер наконец собрался с мыслями, — к сожалению, вы правы как в самом тезисе, так и в конкретной оценке. Но Россия сейчас — это действительно сфинкс. Впрочем, сфинкс хотя бы задавал загадки, и по ним можно было что-то понять в нем самом. А Россия — сама загадка, и если я ее не разгадаю, то…

Гитлер опять замолчал, споткнувшись о недосказанную мысль, но Сталин улыбнулся и досказал:

— Господин Гитлер! Мне было бы искренне жаль, если бы вы не разгадали эту загадку. Ведь если верить легендам, судьба таких несчастливцев была не из завидных. Но я убежден, что если мы начнем разгадывать ее вместе, то посрамим все легенды… Если вы считаете это полезным для нас обоих, мы возобновим работу всех ваших консульств и готовы открыть их дополнительно…

Гитлер молчал, ожидая, и Сталин закончил:

— Скажем, в Баку, Сталино и Саратове. Рядом с последним — наша республика немцев Поволжья, и расширение культурных, — Сталин вдруг резко и отчетливо выделил это слово голосом, — контактов будет не лишним. Как вы полагаете?

— Безусловно! Культурные, — Гитлер тоже выделил это слово интонацией, — контакты мы будем развивать в первую очередь…

— Что же касается вашего дипкурьера, то я предлагаю немного разгрузить его. По нашему Транссибу мог бы вполне проехать туда и обратно ваш министр пропаганды, доктор Геббельс. С его острым глазом и талантливым пером можно увидеть там многое…

— Геббельс? Из окна вагона? — тут же отреагировал Гитлер полушутливым тоном.

— Да, Геббельс. Но, конечно, не только из окна.

Сталин замолчал, улыбнулся в усы, сделал короткий жест рукой и продолжил:

— Наши Поволжье, Урал, Сибирь и Дальний Восток надо видеть основательно… Было бы желание, и мы их товарищу… — тут Сталин сделал паузу и взглянул на собеседника с нескрываемым лукавством, — Геббельсу покажем.

ВРЕМЯ летело, оно летело над старыми стенами старой Цитадели, обтекая их не без боя, а напротив, с боем, ибо не было сейчас над миром мира, даже если где-то и не гремели еще пушки…

Такой уж получалась тогда та эпоха…

За беседой пролетело уже почти три часа, и Сталин предложил:

— Не пора ли нам сделать небольшой перерыв, а потом — за стол? Уже большой компанией?

— Пожалуй, пора, — искренне согласился Гитлер…

Через час они уже сидели во главе длинного стола в большом зале… На обед было приглашено человек сорок. Теперь стол был не только сервирован, но и уставлен так густо и богато, что слюнки потекли даже у весьма воздержанного фюрера…

Приятно удивлен он был и другим. Теперь их и всех других за столом обслуживали десятка полтора официанток — каждая была истинной красавицей в явно нордическом, арийском стиле…

Сталин не стал тут ничего подчеркивать словами, но было ясно и так, что эти статные красавицы с тяжелыми коронами волос, с чистыми линиями лиц были невысказанным упреком теории о славянской неполноценности.

Фюрер, всегда неравнодушный к женской красоте, — как понимающий ценитель вполне оценил и тонкость намека, и тех, кто его олицетворял…

А за столом уже установилось то веселое, простое оживление, о котором фюреру рассказывал Риббентроп…

Обед продолжался два часа, а потом хозяин и гость расстались, договорившись встретиться ближе к вечеру еще раз…

Оставшись наедине с Риббентропом, фюрер заявил:

— Риббентроп, я доволен! Чем бы это все ни кончилось, я доволен, что я увидел его.

Риббентроп осторожно молчал, опасаясь неосторожным словом раздражить фюрера. А тот отыгрывался на своем министре за долгое воздержание от пространных монологов и не умолкал:

— Что мы можем получить конкретно, Риббентроп? Сталин умен и хитер, его слова неожиданны, его предложения заманчивы, но если он готов помочь… Ах, да, — перебил фюрер сам себя, — он предлагает отложить все до 42-го года… Это умно— пока я буду воевать, он будет копить силы… А что потом? Удар?

Риббентроп молчал, боясь возразить, не желая соглашаться… И фюрер размышлял вслух…

— Приглашение Геббельса— это, конечно, бомба… Но это — пропаганда, а не политика. Вот если бы он согласился расширить «Пакт трех» до четырех! Однако это его вряд ли свяжет сильно… А вот его конкретные требования… Русские заводят уже разговор о базе на Босфоре… Чего они захотят завтра — Югославии? Судя по вопросу о базе, на Болгарии они будут настаивать обязательно, но Болгарию я им не отдам! И опасно для нефтяных источников, и вообще — не пройдет!

Гитлер поймал себя на том, что если в Берлине он постоянно переводил разговор на концепции и перспективы, то тут, в Бресте, он даже сам с собой рассуждает о вещах конкретных. Конечно, в Берлине упор на идеи позволял уходить от вопросов Молотова, но все же Сталин сумел «перевернуть» «шахматную доску», и оставалось лишь гадать — не перевернет ли он ее еще раз, напирая — как и Молотов — на конкретику…

— Риббентроп, что мы можем уступить еще? Мы и так уступили русским во многом!

— Мой фюрер, — подал, наконец, голос Риббентроп, — есть один пункт, где мы могли бы не уступить, а выправиться…

— Что вы имеете в виду?

— Русские в своих поставках в целом аккуратны… Зато мы задолжали им в поставках на 126 миллионов марок. Молотов уже поднимал этот вопрос в беседе с Герингом.

— Что вы предлагаете?

— Если в дальнейших беседах возникнет необходимость уступок с нашей стороны, то можно самим признать нашу неаккуратность и пообещать быстро ликвидировать задолженность…

— Допустим… Но как быть с Финляндией?

— Возможно, мы могли бы предложить Советам следующее… Мы аннулируем соглашение с финнами о транзите войск в Норвегию при условии, во-первых, обеспечения транзита в Киркенес через Россию…

— Это очень удлинит путь и удорожит его.

— Да, но мы должны потребовать от русских в этом случае компенсации… Например, увеличением поставок нефти и леса.

— Допустим…

— И еще… Русские должны гарантировать нам поставки из Финляндии никелевой руды и леса в прежнем объеме с некоторым нарастанием, и с компенсацией возможных недопоставок по любым причинам за счет России.

— Неглупо, Риббентроп… Пожалуй, я мог бы на это пойти при условии отказа русских от претензий по Болгарии и подписания хотя бы секретной декларации о готовности России присоединиться к «Пакту трех» не позднее конца 1941 года…

Так определились пределы уступок фюрера… Пора было начинать второй раунд… Уже выходя из двери комнаты, где они отдыхали, фюрер спросил Риббентропа:

— А почему среди русских нет Кагановича? Случайность, или Сталин решил не брать сюда еврея? Вы уверяете меня в обратном, Риббентроп, но мне кажется, что еврейское влияние здесь сильно…

— Мой фюрер! Я не знаю, почему нет Кагановича, но если здесь и есть еврейское лобби, то не Каганович его олицетворяет. Каганович — порядочный человек… К тому же… — Риббентроп задумался, потом размышляющим тоном сказал, — к тому же недавние репрессии и московские процессы имели и явный антиеврейский аспект, хотя об этом никогда не говорилось публично ни слова…

ВОЙДЯ в комнату переговоров, Гитлер решился… Это было против всех правил дипломатии и межгосударственных отношений, но в конце концов он должен был понять точно — можно ли идти дальше со Сталиным? А для этого ему надо было знать пределы искренности русского вождя.

Если для Сталина пакт и все с ним связанное — тактика, то как только Советы усилятся, а рейх в чем-то серьезно оступится, как только англосаксы пойдут в наступление, Сталин тоже ударит.

А раз так, надо как можно быстрее ударить самому — еще до разгрома Англии…

Если для Сталина пакт — поворотный пункт к союзу с рейхом, он будет ценить доверие и добиваться его… Доверие и у людей, и у держав держится на поступках, на делах, а не на словах… Но ведь недаром сказано, что вначале было Слово…

И Гитлер решился:

— Скажите, господин Сталин, а как вы относитесь к евреям? Пауза повисла в воздухе, словно сизый дым из отсутствующей трубки Сталина… Он действительно поднес руку к лицу — как будто хотел затянуться, взглянул на Шмидта, напрягшегося от любопытства и ожидания, на застывшего Риббентропа, на невозмутимого Игнатьева и еще более невозмутимого Молотова, еще продлил паузу и обронил:

— Я терплю их… Но, думаю, эта проблема не самая главная сейчас… Есть более серьезные вещи, господин канцлер…

Гитлер откинулся в кресле, расслабился, и вновь в воздухе, словно трубочный дым, поплыла тишина.

— Господин Сталин, — Гитлер оживился, но сдержанность Сталина странным образом уже передалась и ему, и он непривычно для себя медленно закончил, — мне кажется, нам надо о многом еще поговорить подробнее… И не один раз…

— Думаю, это может быть полезно народам и Германии, и Советского Союза…

Сталин переглянулся с Молотовым, вдруг откровенно, по-свойски ухмыльнулся, и потом произнес:

— Если уж вы, господин Гитлер, так интересуетесь этой проблемой, то я позволю себе отнять несколько минут вашего внимания и познакомить вас с несколькими интересными мыслями…

Сталин достал из кармана два сложенных вчетверо листа бумаги с каким-то текстом, развернул их, один отдал Игнатьеву, а второй взял в руку и начал читать:

— Какой особый общественный элемент надо преодолеть, чтобы упразднить еврейство? …Какова мирская основа еврейства? …Своекорыстие. Что являлось, само по себе, основой еврейской религии? …Эгоизм.

— О! — вырвалось у фюрера, но Сталин не отреагировал и, не отрывая глаз от бумаги, читал и читал:

— Каков мирской культ еврея? Торгашество… Кто его мирской бог? Деньги… Деньги — это ревнивый бог Израиля, пред лицом которого не должно быть никакого другого бога… Бог евреев сделался мирским, стал мировым богом. Вексель — это действительный бог еврея. Его бог — только иллюзорный вексель… Еврейский иезуитизм есть отношение мира своекорыстия к властвующим над ним законам, хитроумный обход которых составляет главное искусство этого мира.

Гитлер был ошарашен…. Сталин как будто цитировал «Майн кампф», хотя Гитлер-то свою книгу помнил и знал, что именно этих слов в ней нет…

Но мысли!

— Герр Сталин, — не выдержал он, — чьи это слова? Неужели ваши?

Сталин улыбнулся и попросил:

— Господин Гитлер! Я прошу вас немного потерпеть, а потом я вам отвечу.

И Сталин продолжил:

— Еврей, в качестве особой составной части гражданского общества, есть лишь особое проявление еврейского характера гражданского общества… Еврей эмансипировал себя не только тем, что присвоил себе денежную власть, но и тем, что через него деньги стали мировой властью, а практический дух еврейства стал практическим духом христианских народов… Евреи настолько эмансипировали себя, насколько христиане стали евреями… Мало того, практическое господство еврейства над христианским миром достигло в Северной Америке своего недвусмысленного, законченного выражения…

Гитлер подался вперед, боясь не расслышать хотя бы слово…

Риббентроп, ошеломленный не менее фюрера, был тоже само внимание. То, что Сталин зачитывал все это по печатному тексту, а Игнатьев по такому же тексту переводил, доказывало, что Сталин заранее или был готов к тому, что подобный вопрос возникнет, или сам намеревался затронуть его…

В любом случае это была психологическая бомба, и сейчас фюрер даже не пытался укрыться от этой удивительной бомбежки, а просто фиксировал ее факт.

Сталин же все читал:

— Еврейство не могло создать никакого нового мира; оно могло лишь вовлекать в круг своей деятельности новые, образующиеся миры и мировые отношения… Еврейство достигает своей высшей точки с завершением гражданского общества… Только после этого смогло еврейство достигнуть всеобщего господства и превратить человека, природу в предметы купли-продажи, находящиеся в рабской зависимости от эгоистической потребности, от торгашества… Реальная сущность еврея получила в гражданском обществе свое всеобщее действительное осуществление… Следовательно, сущность современного еврея мы находим не только в Пятикнижии или в Талмуде, но и в современном обществе — не только как ограниченность еврея, но и как еврейскую ограниченность общества.

Сталин умолк, но предостерегающе поднял руку и, переведя дыхание, сообщил:

— И последнее… Организация общества, которая упразднила бы предпосылки торгашества, а следовательно, и возможность торгашества, — такая организация общества сделала бы еврея невозможным… Общественная эмансипация еврея есть эмансипация общества от еврейства… Эмансипация евреев в ее конечном значении есть эмансипация человечества от еврейства…

— Что это, герр Сталин? — почти прокричал фюрер. — Кто это?

— Это, господин Гитлер, выписки из работы Карла Маркса «К еврейскому вопросу». Написал он ее осенью 1843 года, а на следующий год она была напечатана в журнале «Deutsch-Franzosische Jahrbucher»…

И после этих слов Сталин вынул из лежащего рядом портфеля старый номер журнала и вручил его Гитлеру:

— Можете на досуге убедиться сами…

— Между прочим, — тут же прибавил он, — Фридрих Энгельс со своим другом в этом вопросе не расходился…. Вот, например, — Сталин вынул из кармана еще два листа и со своего прочел вслух: — Буржуа относится к установлениям своего режима, как еврей к закону — он обходит их, поскольку это удается в каждом отдельном случае, но хочет, чтобы все другие их соблюдали…

Гитлер все еще не мог успокоиться, а Сталин спокойно говорил:

— Как видите, господин Гитлер, марксисты любят евреев в некотором смысле не больше национал-социалистов… Но мы выделяем социальный момент… Мы боремся против эксплуататоров, против паразитов на теле Труда, против капитализма и духа торгашества. Если дух торгашества— это еврейский дух, то, выходит, что мы боремся и против мирового еврейства как общественного феномена… По Марксу…

Гитлер задумчиво молчал, а Сталин предложил:

— Мне кажется, что нам стоило бы заняться нашими конкретными проблемами. Относительно консульств мы, думаю, договорились… Молотов и господин Риббентроп могли бы поработать над текстом соглашения на сей счет… Но какие есть еще пожелания или претензии?

Не дожидаясь ответа, Сталин сообщил:

— У советского правительства к вам по-прежнему три основных конкретных вопроса: ваши войска в Финляндии, ваши войска в Румынии, и наши войска — как вариант — в Болгарии…

— Кроме того, — добавил Сталин, — у нас есть просьбы по поставкам, вопросы по Турции и последнее — «Пакт трех». С Италией все более-менее ясно, но вот с Японией… Мы хотели бы, чтобы Япония отказалась от своих концессий на Северном Сахалине… У русских, господин Гитлер, Портсмутский мир рождает примерно такие же чувства, как Версальский мир у немцев… И еще об одном…

Сталин развел руками и сообщил:

— У нас в России говорят: повинную голову и меч не сечет… Мы должны повиниться, что действовали этим летом порой слишком напористо… Но прошу вас не забывать, что прибалтийские провинции входили в состав России уже издавна, как и Бессарабия…

Гитлер нервно шевельнулся, и Сталин его успокоил:

— Очевидно, вы вспомнили о Северной Буковине… Пожалуй, мы настаивали тут неосторожно… Виноваты… Но, господин Гитлер, ведь там живет много наших соплеменников. Вы должны нас понять — ведь у вас была проблема Судет… Вы получили свои горы — дайте нам право получить свои…

Гитлер слушал и раздумывал… Что отвечать? Пределы уступок он определил… Но устроят ли они Сталина?

— Герр Сталин, очевидно, и вы, и я уже многое обдумали про себя и многое для себя решили… Поэтому я сразу скажу, как я представляю себе возможное ближайшее будущее…

Гитлер посмотрел на Игнатьева, вспомнил, что тот был знаком с финским главнокомандующим, и решил начать с Финляндии, хотя вначале думал сказать о Балканах…

— Наши войска в Финляндии немногочисленны и постоянно там не дислоцируются — они следуют транзитом… Их цель — Норвегия…

Сталин тут же возразил:

— Господин Гитлер, настроения в Финляндии определяются лозунгом: «Тот не финн, кто признает мартовский договор с Москвой»… Любое оживление сотрудничества с ними любой великой державы финны воспринимают как подкрепление их глупых надежд… Если бы они попытались дружить, скажем, с Англией, мы были бы с ними резки и жестки… Но если мы будем резки с ними из-за вас, то те же англичане подумают, что это означает советско-германское охлаждение, а это усилит их надежды, пусть и безосновательные… Вот почему нас волнует Финляндия…

И тут фюрер, переглянувшись с Риббентропом, предложил:

— Герр Сталин! Давайте сделаем так… Вы обеспечиваете нам транзит через Советский Союз и гарантируете поставки из Финляндии… И тогда все будут довольны…

— Думаю, этот вариант может быть приемлемым— в комплексе…

Гитлер долгим взглядом посмотрел на этого русского грузина, и протянул:

— Если говоря о комплексе, вы имеете в виду Балканы, то давайте порассуждаем… Вы опасаетесь входа английского флота в Черное море… Но такая акция бессмысленна, если не подкрепляется сухопутной интервенцией, не так ли?

Сталин пожал плечами и затем кивнул, соглашаясь — возражать Гитлеру было трудно…

— Однако такие действия англичан для Германии еще более опасны, чем для России… Герр Сталин, поймите мои опасения — нефть, нефть и еще раз нефть… Вот чем определяется сейчас мое отношение к Балканам. Я не могу допустить англичан даже в Грецию, в Салоники… Меня беспокоит уже их захват Крита! Так разве я буду равнодушен к проходу англичан через Проливы, тем более что это будет нарушением режима Монтрё? Вы можете быть спокойны — покой ваших черноморских берегов я буду хранить ревностнее вас… Но ввод ваших войск в Болгарию — да еще с нашего согласия — встревожит Румынию… А мне кажется, вам было бы выгоднее снижать количество проблем с ней…

Сталин выслушивал все это без особого энтузиазма, но внешне это ни в чем не выражалось — Сталин умел сдерживать себя не менее, чем Молотов… Но в том, что говорил Гитлер, было много верного, если… Если Гитлер действительно отказался от экспансии в сторону России.

В Польше немцы сосредоточили уже немало сил, и если наращивание войсковых соединений в Румынии можно было объяснить «нефтяными» интересами, то «польскую» активность ими нельзя было объяснить никак…

Майский из Лондона сообщал, что бомбежки приняли регулярный характер, что в налетах участвует по 200—300 самолетов и что немцы стараются бомбить самые богатые и самые бедные районы Лондона, имеющего в поперечнике размеры до полусотни километров.

Отсюда вытекал вывод — Гитлер хотел бы вызвать в Англии массовое недовольство кабинетом Черчилля — «кабинетом войны»… И, значит, Гитлер хочет мира… Но мира во имя мира или во имя переориентации мощной армии на СССР? Ведь мир с Англией даст фюреру и новую нефть — с Ближнего Востока, и он уже не будет так панически (хотя, впрочем, почему «панически»?, нет — вполне обоснованно) бояться чьих-либо ударов по Плоешти… А его «русские» аппетиты еще недавно никем особо не скрывались…

И Сталин не спеша, выстраивая фразы осторожно и осмотрительно, начал отвечать:

— Господин Гитлер, в том, что вы сказали, есть, возможно, смысл… Но я мог бы заметить, что и нас настолько задело бы английское вторжение в Румынию, что мы не смогли бы остаться к нему равнодушными. И поэтому вам достаточно защитить Плоешти с воздуха, а гарантировать его безопасность с суши мы могли бы вместе — в том числе при вводе наших войск в зону Плоешти… Хотя бы — символически, но по соглашению с Бухарестом.

— Я не могу отвечать за господина Антонеску, — ответил Гитлер, — но думаю, что ваш даже символический ввод войск был бы и тут избыточным. Вы этим летом напугали румын всерьез. Однако, возможно, была бы полезной тройственная декларация Германии, Советской России и Румынии о недопустимости вовлечения Румынии в орбиту военных действий и готовности Германии и России гарантировать безопасность Румынии в случае вторжения туда третьей державы… Сразу после вас я встречаюсь с маршалом Антонеску и об этом можно было бы с ним поговорить…

— Над этим надо подумать…

Риббентроп, с явным желанием привлечь внимание, заворочался в кресле, а потом прибавил:

— Это особенно прозвучало бы, если бы и Советский Союз, и Румыния, и Болгария присоединились к «Пакту трех»…

— Пожалуй, да, — согласился фюрер, вопросительно посмотрев на Сталина, а тот повторил:

— Над этим надо думать…

Гитлер и Риббентроп переглянулись, а Сталин задумчиво сказал еще раз:

— Да, надо думать…

Он замолчал, но пауза явно предполагала продолжение. Фюрер терпеливо ждал его и дождался… Сталин сообщил:

— Советское правительство волнует избыточная — как нам кажется — концентрация ваших войск не только в Румынии, но и в Польше…

— Мы выводим их из-под ударов английской авиации…

— Но она даже по Берлину не способна нанести серьезный удар, — подал голос Молотов. — Я ведь сам убедился в этом неделю назад…

— У англичан есть резервы… Кроме того, Америка явно на их стороне и может им помочь поставкой бомбардировщиков, — начал объяснения Гитлер. — И есть еще одно соображение… В рейхе непростое продовольственное положение, а размещение войск в генерал-губернаторстве снижает его остроту…

Сталин кивнул:

— Да, это серьезно… У нас тоже с этим есть сложности, поэтому так сразу я что-то предложить не могу… — Сталин поколебался и продолжил, — но можно попробовать сделать так… Германия пока что не в полном объеме выполняет свои поставки нам оборудования… Я понимаю — время для Германии военное, но если вы ускорите выполнение наших промышленных заказов, то мы, возможно, могли бы существенно увеличить поставки вам продовольствия… И при этом мы взаимно вводим пятидесятикилометровую демилитаризованную зону, кроме, конечно, Восточной Пруссии — она узка… Возможно, к середине следующего года мы смогли бы продать вам в счет поставок и сотни две наших новых зенитных пушек — они у нас хороши и могут доставить англичанам немало неприятностей…

— Я согласен, что с нашими поставками надо что-то делать, мы вам действительно задолжали….А в целом я отвечу вам сейчас вашими же словами, герр Сталин, — тут надо подумать…

— Хорошо…

— Но как с «Пактом трех»? — не унимался Риббентроп.

— Давайте об общих проблемах поговорим завтра… У нас еще будет на это время после показа нашей техники и показательных учений, — предложил Сталин.

— О! — признался фюрер. — Я жду их с нетерпением…

НА МЫСЛЬ продемонстрировать фюреру нечто внушительное Сталина натолкнули два воспоминания… Давно уже — в 1922 году, он как-то стал участником спора Ленина с тогдашним наркомом иностранных дел Чичериным…

Ленин предлагал устроить «травлю фашистов в Италии», а Чичерин категорически возражал:

— Тактику угроз, Владимир Ильич, надо применять очень осторожно, ибо большой вопрос — удержит ли это рвущихся в авантюру авантюристов.

— Э, батенька! А почему бы и не погрозить?!

— Можно и погрозить, но тактикой угроз надо пользоваться умеючи… Бисмарк умел грозить, зная когда и как грозить. А можно погрозить и так, как Россия в 1914 году… В результате Вильгельм не испугался угрозы, а решил предупредить ее исполнение… Это был худший вариант… В лучшем — рискуешь сделать себя смешным…

— Я вспоминаю, что солдаты говорили Суворову: «Кто зол, да не силен, на козла похож», — поддержал Чичерина Сталин…

— Вот-вот, — засмеялся Чичерин. Рассмеялся и Ильич, но Сталин сказал тогда:

— Однако, Георгий Васильевич, вы ведь не против умной и весомой угрозы?

— Нет, конечно, Иосиф Виссарионович, — вновь рассмеялся Чичерин.

А в середине 30-х годов Майский, и тоже смеясь, рассказал Сталину случай и смешной, и поучительный… На дипломатическом приеме в Лондоне к нему подошел один из лучших друзей СССР среди лейбористов и стал громко восхищаться первомайским военным парадом, который он видел в Москве, и особенно — советской авиацией.

— Наши твердолобые, — восклицал он, — должны будут задуматься…

Потом лейборист наклонился к самому уху Майского и прошептал:

— Я понимаю, что для вашей демонстрации в Москве вам пришлось собрать самолеты со всей России, но это умно, и такая хитрость для вас вполне законна в борьбе с капиталистическим миром…

Майскому пришлось долго уверять, что самолетов для парада вполне хватает в Москве…

И Сталин решил эти идеи соединить в одно… К Бресту были подтянуты пятьсот далеко не новых танков «Т-26», «БТ-7» и «Т-28».

Это был, так сказать, «кордебалет»… В качестве же «прим» выступали новые тяжелые «КВ-1», «КВ-2» и средний «Т-34».

Наименование «Клим Ворошилов», «KB», имели два весьма разных танка. Общими у них были непробиваемая для 1940 года броня и серьезная огневая мощь. В Германии не имелось ничего подобного даже в проектах, что, впрочем, можно было сказать и о «Т-34».

Устаревающий танковый «кордебалет», собранный в одном месте, все же впечатлял… И таких танков в РККА хватало — их были тысячи…

Что же до «KB», то их имелось чуть больше двух сотен, а «тридцатьчетверок» к ноябрю 40-го успели сделать еще меньше… И вот тут Сталин вспомнил Майского и приказал подвезти под Брест почти всю новую танковую наличность…

Подвезли в Брест и другую технику. Сталин резонно рассудил, что в любом случае конфликта до весны 41-го года не будет — на зиму глядя в Россию не идут. А показать немцам лучшее — не вредно. Ведь они нам свое лучшее (или почти лучшее) не только показывают, но и продают…

УТРОМ 22-го после короткого общего делового завтрака хозяева и гости отправились на показ техники.

Легковые машины въехали на широкую равнину… Недалеко высились укрепления Бреста, виднелись редкие рощицы…

В одном месте чернел глубокий ров десятиметровой ширины… Этот ров был спешно подготовлен саперами серией направленных взрывов, и был на первый взгляд непреодолим…

Неподалеку от того места, где машины остановились, на краю поля выстроился с десяток танков— и старых, и новых… Среди них — все три «примы»: «КВ-1», «КВ-2» и «Т-34».

Стояла и пара тяжелых «линейных» «Т-35», выглядевших со своими несколькими башнями весьма грозно, хотя они уже морально устаревали.

Тут же были орудия…

85-миллиметровая зенитная пушка образца 1939 года на четырехколесной платформе впечатляла и формами, и калибром. Под стать ей была 76-миллиметровая пушка «УСВ» на такой же удобной платформе.

152-миллиметровая пушка «БР-5» и 203-миллиметровая гаубица уставились в серое сегодня небо длинными стволами и поблескивали новенькими траками гусениц…

Рядом стояли их тягачи…

120-миллиметровый полковой миномет образца 1938 года опирался двумя высокими «ногами»-сошками на землю, а концом ствола— на круглую опорную плиту… Он был не очень внушителен, но фюрер оценил его сразу — это было серьезное оружие пехотной поддержки.

Когда Сталин и Гитлер подошли к легкому танку, из ладной башенки которого торчал всего лишь крупнокалиберный пулемет, фюрер посмотрел недоуменно — где же пушка, чем тут хвалиться? Однако Сталин ласково похлопал по широкому, скошенному назад переднему броневому листу корпуса и кратко пояснил:

— Плавающий…

Гудериан не выдержал и сразу же зашел за танк. Сзади действительно выступал винт — как у катера.

— И сколько он дает на воде?

— Шесть километров в час… Немного, но это же — по воде… Хотите — Буг переплывет… Днепр он уже переплывал…

Могучая пушка танка прорыва— «КВ-2», восхищала, как и его толстая броня… А формы скошенных башен «КВ-1» и «Т-34» и их широкие гусеницы заставили фюрера и Гудериана тут же переглянуться…

Сталин заметил это, переглянулся в свою очередь с Ворошиловым и сказал, обращаясь к фюреру:

— Мы будем иметь возможность посмотреть их в деле, как, впрочем, и еще кое-что…

Но и это уже было для немцев неожиданно… А Сталин подводил гостей к линейке самолетов… И — тоже неожиданной… Пикирующий двухмоторный бомбардировщик «Пе-2» явно оставлял далеко за собой знаменитую «Штуку» польской кампании — «Ю-87». Его шасси в отличие от «Штуки» — это было видно сразу — убирались. А значит, и скорость должна была быть приличной…

— Может нести торпеды, — многозначительно сказал Сталин, — и летать над морем.

Фюрер еле удержался от вопроса: «А над Ла-Маншем он летать сможет?»

Стремительных линий истребители «Як-1», «ЛаГГ-3» и «МиГ-3» стояли рядышком, и «ЛаГГ-3» выглядел не боевой машиной, а произведением мебельного искусства, да и был им, потому что его лакированная темно-вишневая обшивка вызвала бы зависть любого краснодеревщика…

— Перехватчик, — сказал Сталин… — Дороговат в производстве, но зато и скорость хороша…

— А вот наша гордость, — показал он на немного горбатый из-за характерной кабины самолет. — Бронированный штурмовик… К концу года запускаем в серию…

Это был немного блеф. Владимир Коккинаки поднял опытный «ЦКБ-57». впервые в воздух лишь 12 октября — за полтора месяца до визита фюрера, и этой машине еще лишь предстояло стать грозным «Ил-2»… Но это был все же не макет, да и к серии дело уже шло…

Неподалеку от боевой техники возвышалась просторная деревянная наблюдательная вышка, и Сталин пригласил всех подняться на нее по удобной лестнице… Вместе с несколькими генералами и полковниками — общевойсковыми, танкистами и авиаторами — на основательную пятнадцатиметровую вышку поднялось человек двадцать, но места хватало — саперы поработали на совесть…

И у Гитлера невольно захватило дух… На широком поле под серым небом застыли стройными рядами сотни боевых машин. Тут были не «примы», но их было много…

Полковник-танкист посмотрел выжидающе на Сталина, тот посмотрел на фюрера и предложил:

— Если вы, господин Гитлер, не возражаете, начнем?

Гитлер молча кивнул головой. Сталин кивнул танкисту, тот склонился над рацией в углу вышки, и над полем поднялись сотни синеватых дымков от выхлопов моторов…

Вся эта масса стальной брони и моторов взревела и двинулась к другому краю поля… Дрожала земля, подрагивала вышка, прыгали от волнения бинокли в руках немцев…

Да, это было зрелище… Танки накатывались все ближе, проходили на траверзе вышки и потом уходили вдаль… Они шли и шли, но вот начало лавины добралось до горизонта, и уже виднелся ее конец…

Танкист все это время оживленно переговаривался по рации, а тут он довольно блеснул очами и… И на поле выползала уже другая лавина — на этот раз из «прим» среднего класса — «тридцатьчетверок»…

И их тоже было немало, хотя и не так много — примерно сотня… Над рядами «Т-34» вился дым другого цвета — черный. Гудериан в недоумении посмотрел на Сталина и Ворошилова, и маршал ответил на невысказанный вопрос:

— Дизеля…

Гудериан не мог удержать удивленного возгласа… Дизель на танке — это же огромное повышение живучести в бою — солярка не бензин, легко не загорается…

А над дымящей танковой армадой уже низко летели полсотни «Пе-2», быстро обгоняя ее и быстро скрываясь из виду…

Вот уже проходит и эта лавина «прим»… И Сталин, улыбаясь, говорит:

— Сейчас будет интересное… Посмотрим…

На поле появляется пять пушек-«сорокапяток»… Пять «КВ-1» и пять «КВ-2», шедших в последнем ряду огромного танкового строя, отворачивают назад от уходящей могучей массы своих младших собратьев и начинают наступать на пушки.

Из стволов всех пяти пушек вдруг вырвался огонь, и через мгновение на броне пяти танков брызнули искры от попадания!

— Они же стреляют боевыми! — закричал Гудериан.

— Само собой, боевыми, — согласился Ворошилов.

— Но это же учения, а не война.

— Само собой, — не стал разнообразить словарь Ворошилов.

— Они что — управляются по радио? Или там смертники сидят? — не понял фюрер…

— Зачем смертники? — ухмыльнулся «первый красный офицер». — Просто крепкие ребята… Прямое попадание, это все же прямое попадание…

Пушки уже выпустили по каждому из танков по два снаряда, но «примы» шли и шли, и уже выходили на убийственно близкую дистанцию огня….

Пушки дали еще один залп! Вновь брызнули искры, танки были совсем близки к пушкам… Их расчеты дружно разбегались. И пять невредимых танков победно проехались по уже бесполезным пушкам… Рядом ревела остальная невредимая пятерка…

Немцы были потрясены. Да и русским это зрелище нервы встряхнуло изрядно… Невозмутимы были лишь Сталин и Молотов… А десяток боевых машин, только что вышедших из почти настоящего боя, приближался уже к вышке…

Метрах в тридцати они остановились, и Сталин предложил:

— Посмотрим на отметины?

Все спустились вниз и вскоре убедились, что на броне у каждого танка есть вмятины — общим счетом пятнадцать!

Из люков вылезали немного очумевшие молодые ребята в комбинезонах и ребристых черных кожаных шлемофонах… Танковые командиры, не сдерживаясь, обнимали их, а Сталин, подойдя, пожал каждому руку и говорил:

— Спасибо… Спасибо…..

Подошли и фюрер с Гудерианом — тоже пожать руки и восхититься. Да и было чем. Сталин же сказал:

— Господин Гитлер! Я предлагаю подняться наверх… Сейчас для развлечения будет маленькое представление…

Когда они вновь оказались на вышке, полковник-танкист опять что-то сказал в микрофон, и на ближнем краю поля, перерезанном рвом, обрисовались быстрые силуэты легких танков…

Двадцать «БТ» мчались по осеннему полю и уже развили приличную скорость… Они мчались вперед, быстро приближаясь к рву, змеившемуся на их пути черной полосой…

Гитлер и Гудериан были среди немцев единственными, кто разбирался в танках профессионально — Гудериан как танкист, а фюрер — как военный лидер, хорошо сознававший значение этого оружия… И теперь они напряженно всматривались в этот непонятный им цирк, удивляясь, в чем тут смысл. Преодолеть ров было невозможно, как, впрочем, уже невозможно было и затормозить эту ревущую скоростную стаю, уже вырвавшуюся к рву…

Но танки и не пытались тормозить, они еще прибавили скорости и…

И вдруг все двадцать дружно взлетели в воздух в едином широком прыжке, и через мгновение все двадцать уже мчались вперед по ту сторону рва…

— Фантастично! — вырвалось у Гитлера… Гудериан был поражен почти так же…

А Клим Ворошилов довольно и откровенно ухмыльнулся:

— Это, вообще-то — пустяк! Погода дрянь, грунт на гусеницы липнет, поэтому больше чем на десяток метров мы не рискнули… А так они и на тридцать метров прыгают…

— Не может быть, — вскинулся Гудериан.

— Может! Рекорд — 41 метр! — гордо заявил Ворошилов. — Если не верите, у нас киносъемка есть, можно посмотреть…

А вдали уже тяжело перемалывали широкими гусеницами белорусскую землю танки имени самого Клима… И старая брестская земля дрожала от гула и напряжения двух сотен тяжелых — воистину тяжелых машин…

Многорядная широкая стальная стена надвигалась, и даже Риббентропу со Шмидтом было понятно, что это зрелище не из обычных…

Гудериан смотрел на приближающиеся танки так, как влюбленный юноша смотрит на свою девушку… Впрочем, так же смотрит кот на сметану или обжора— на лакомое блюдо… Гитлер же невольно помрачнел — он был все же не танкистом, а политиком, и радости увиденное ему доставить не могло.

Но Сталин вдруг наклонился к нему, и на плохом, однако разборчивом немецком языке вполголоса сказал:

— Герр Гитлер! Вы можете не тревожиться — эти танки никогда не пойдут через эту границу, — и Сталин махнул рукой в сторону Буга…

Гитлер посмотрел на него долгим, пристальным, изучающим взглядом и коротко ответил:

— Яволь…

ПОСЛЕ демонстрации и двух таких фраз «накоротке» достичь нового пика в эмоциях, в напряжении, в ситуации было уже невозможно…

И Гитлер предложил:

— Герр Сталин! Как вы посмотрите на идею провести короткую беседу с глазу на глаз без записи, с одним лишь, — фюрер кивнул Игнатьеву, — вашим генералом Игнатьевым для перевода? Шмидт может и отдохнуть… Или, может быть, — осведомился фюрер вполголоса, — вы все же владеете немецким? Сталин вздохнул:

— Эту фразу я старательно выучил при помощи генерала Игнатьева. Он один о ней — кроме вас, господин Гитлер, и знает… Что же, давайте поговорим с глазу на глаз…

Они возвращались в костел-клуб, и Сталин, поговорив с Молотовым, сказал:

— Я своих предупредил, что мы с вами посекретничаем… Гитлер в свою очередь подозвал Риббентропа…

Когда фюрер и Сталин остались одни — в креслах друг против друга, Сталин покачал пальцем:

— Все вами виденное — это не угроза, господин Гитлер, и даже не предостережение… Это — дружественный жест для понимания простого факта. Он действительно прост: наша оборона сильна. И сегодня мы уже никого не боимся. В будущем мы никому не собираемся угрожать — нам нужен мир… Вам он нужен тоже… Дайте нам год, и весной 42-го мы вместе добьемся мира для Германии и Европы и закончим войну…

Гитлер молчал…

— У нас уже немало нового оружия, но еще больше — устаревающего, однако не такого уж плохого, — продолжал Сталин. — …Так вот, мы можем уступить вам за очень небольшую цену, которую вы назовете сами, полтысячи таких танков, которые вы видели… Не новых… У большинства уже вырабатывается ресурс, но как учебные они вам могут пригодиться. И вот что, господин Гитлер…

Сталин в который уже раз всмотрелся в синие глаза фюрера и сообщил:

— Мы у себя, в Советском Союзе, внимательно подумаем о всем, что услышали здесь от вас… Пожалуй, тут многое приемлемо… Если вы успокоите нас относительно финнов, то мы, пожалуй, могли бы успокоиться относительно Балкан… Хотя Румыния вряд ли будет дружественной России…

Сталин вдруг умолк — его, похоже, озарила какая-то мысль, и он ее был готов высказать…

— Хотя, — начал он, — мы готовы подарить Румынии сотню наших устаревших танков — ну, тоже для учебных частей. И готовы прислать на первых порах инструкторов… Вы будете встречаться с Антонеску и можете ему это передать. Если румыны готовы забыть наши прошлые конфликты, мы их тоже готовы забыть… И тогда, скорее всего, мы можем войти в «Пакт трех» — четвертым или каким еще там участником.

Сталин улыбнулся:

— Идея отсечения от претензий на господство Англии и Америки — интересная идея… На земле хватит места под солнцем для всех…

— Итак, герр Сталин, скоро мы прощаемся, но я надеюсь, что в следующем году мы увидимся вновь?

— Я тоже на это надеюсь и был бы рад показать вам московский Кремль… И не только его…

— В прошлом году вы, герр Сталин, говорили Риббентропу — живы будем, увидимся…

—Да…

Сталин встал с кресла, подошел к висящим на стене картинам…

— Господин Гитлер, я знаю, что вы любите живопись и даже пишете сами…

— Ну, мне давно не до этого!

— Понимаю… Но вкус-то не исчезает… Как вам нравятся эти пейзажи? — Сталин показал на картины, привлекшие внимание фюрера еще вчера…

— Они весьма недурны…

— Все— оригиналы кисти наших лучших старых пейзажистов… Музейные вещи… Какой из них нравится вам более всего?

Фюрер тоже встал, прошелся вдоль стен, всмотрелся, прошел еще раз и указал на одну:

— Этот…

На небольшом полотне был изображен весенний проселок… Облачное небо хмурилось серовато-багровым, однако над горизонтом виднелся клочок радостной голубизны… В лужах отражались ветви густой вербы, а по размытому проселку важно вышагивал иссиня-черный грач…

— Саврасов, — назвал художника Сталин. — Да, хорош… И я прошу вас, господин рейхсканцлер, принять эту картину как подарок от советского правительства…

Фюрер был растроган:

— Благодарю…

— И еще одно, герр Гитлер! Возможно, вам бывало тяжело при беседах с Молотовым — он очень упрямый человек. Мой совет и просьба — если в будущем вы или господин Риббентроп зайдете с ним в тупик, обращайтесь непосредственно ко мне через господина Шуленбурга. Я постараюсь вам помочь…

— Яволь…

Трое немолодых людей вышли из комнаты переговоров в зал, где их уже с нетерпением ждали…

Все смотрели на Сталина и Гитлера, а те улыбались друг другу — как и тем, кто смотрел на них.

Впереди маячило еще нечто непонятное, но уже — маячило…

За спиной стоящих раздался какой-то шум, потом — негромкий визг. Все оглянулись и тут же расступились, давая дорогу двум егерям, которые несли большую клетку, на полу которой лежали два маленьких волчонка — совсем еще щенки…

Третий егерь нес толстый войлочный коврик… Егеря поставили клетку перед Сталиным и фюрером, а третий положил коврик перед дверцей, открыл ее и пригласил:

— Ну, цуцики, выходите…

Волчата запищали, однако привлеченные бутылочкой с молоком, появившейся в руках егеря, выбрались на коврик…

— Почитай, уже ручные, — басом объявил егерь.

Сталин взял бутылочку у него из рук и протянул ее фюреру. Тот принял, наклонился, и один волчонок — покрупнее, тут же ухватил губами сосок и начал сосать…

Все засмеялись…

— Господин Гитлер, — обратился к фюреру Сталин. — Я знаю, что ваш партийный псевдоним — Вольф, волк… Позвольте же подарить Вольфу двух вольфсюнге, волчат… Пусть они вырастают сильными, зубастыми, но всегда помнят, откуда они родом…

Гитлер резко выпрямился, посмотрел в глаза Сталину, встретил такой же прямой взгляд и сказал:

— Danke…

А ВОЛЧАТА на коврике уже устроили возню… С большими смешными лбами, с широкими лапами, они выглядели так трогательно, как могут выглядеть только дети—дружелюбные, неуклюжие, беспомощные и в то же время — крайне любопытные и жизнерадостные…

И не было в том ничего удивительного…

Ведь будущее принадлежало им…

Загрузка...